Аннотация: маленькая история жизни. от революции до сумасшедшего дома...
Сегодня я - гений
Я сегодня не помню, что было вчера...
А.А.Блок
1-ая часть
В чёрном заколоченном здании, мистическом, как фабрика, под музыку ударных сил работники собирают мешки с злорадостными улыбками на лицах. Одно-единственное окно освещает их работу, их тела. Закончив, они хлопают друг друга по спинам и, как злобные гномы-златохранители, шутят и усмехаются. Их работа окончена. Ночь выдохлась... Разрушать - их стихия.
Сегодня правительство (сборище ублюдков, отбросов Общества!) не включит солнце: появилась новая мода на мрак. Новое веяние, новые идеи... Кто-то не согласен? Включи электрическую лампу!
Сегодня парламент (тщеславное поклонение прежним богам) объявил моду на тёмное. Жители мигом переоделись, сливаясь в ложном экстазе, подобном уличной драке. Культура утеряна. Жизнь приостановлена. Развития нет...
Моя жизнь крутится вокруг одной оси. Как заведённая юла, шатается от крайности к крайности, выскакивая в дыры. Жизнь моего соседа подчинена общественному мнению: он меняется, как все, со всеми, не разбирая ни стиля, ни моды, ни течений. Многовековой слой культуры подорван, заполнившись слизью либерализма. Царственное желание быть не как все, жажда отличаться (непохожим на кого?) правит балом. Кровавым пиром...
Безудержный крик радости разбудил меня. Стоя у окна, я улыбаюсь: группка молодых людей в разноцветных одеждах, как арлекины, прыгают, танцуют и поют. Как будто своим шествием они протестуют против стремления власти равнять всех в неравном движении.
- Все люди индивидуальны!
- Долой просоветский строй!
Подобное кричали их улыбающиеся лица. Подобное демонстрирует их якобы вызывающее поведение. Правда! это смешно, честное слово!.. Что может быть смешнее доказывать, что все одинаковы, когда каждый день люди меняются, отличаясь друг от друга, даже от самих себя?! ...Но что может быть трагичней, чем братоубийственная борьба?..
Красочное шествие расставило аппетит полицейской собаки. Как жертвоприношение важному языческому божеству (либо "клоуны" знали, на что шли, либо это произошло по оплошности - как свято то, что невинно!), молодёжь разбежалась, но, подкарауленная, была схвачена...
Чувствуя, как комок застрял в горле, и подташнивает, я понимаю, сто прикован цепями, гвоздями к окну и не смогу оторвать взгляда от ужасной картинки. И полились реки крови... Вцепившись в горла невинных, как уток, лапы цербера разрывали куски, части тел. Ярость била фонтаном...
Как только собака исчезла, чувствую, как сознание покидает меня, и держусь за подоконник, чтоб не упасть навзничь. Алая аллея усыпляет меня. Вдруг заставляет сжаться в комок неожиданно прозвучавший смех где-то позади, наверху...
Вспомнив себя, бросаю всё и вся (кто-то упрекнет меня в малодушии) и меняю окружение и "семью". Появилась мода на староамериканскую типичную семью...
В колледже объявили приходить в чёрном.
- Готика! - кричит Мери у меня под ухом.
Она всплеснула руками и хотела обнять меня, но в класс зашёл учитель "мистер Гарисон", в очках, клетчатой рубашке, с тяжёлым журналом, хмурый; и девочка успокоилась. Уроки "учителя Гарисона" утомляли меня, и я старался вздремнуть, помечтать на них, но весёлый гул отвлекал. Мода на чёрное меня не поражала, не вдохновляла, не раздражала: я почти всегда в тёмном...
Администрация жёстко следила за выполнением её приказаний: поголовно измеряла, смотрела, раздевала (неужели даже трусы должны быть чёрными?!), неповиновавшихся отсевала, изолировала, выгоняла... по правде говоря, я не знаю, что делают с слегка отклонившимися людьми.
В этот день я дружу с Марти (Матвеем - странная мода на американское). Наверно, не потому, что наши дома находились рядышком, а потому... по графику. Марти - высокий чопорный юноша с яркой внешностью, такую даже грех скрывать в чёрной рясе! Он всегда шутит, рассказывает забавные истории, скорее выдуманные, но наедине со мной всегда молчит, как будто что-то сокровенное хочет сказать, но подло скрывает.
Перед нами дезертировали двух девочек. Это вызывает бурное негодование у Марти, и он смотрит на меня с надеждой найти ответ. Но мне всё равно: что удивительного в том, что ты сознательно отказываешься от общественной морали. Но, посмотрев на друга, я понимаю: что-то иное открывают его глаза...
Под конец дня брожу по коридору, ожидая, когда прозвенит звонок и выпустят меня из этого дурдома. Но быстро выполнить задание умею не только я: в коридоре было слегка шумно. Пройдя в ту часть коридора, где учится класс Марти, не обращаю внимания на непристойно стоящего "учителя Гари" у окна (что-то писавшего или просто смотревшего в окно - противно смотреть на него такого!), но откликаюсь на зов Мери с её сестрой Кристины. Кристина - бойкая и смелая девчонка, не стесняющаяся ничего на свете. Может, только кажется, что она ничего не боится, но что-то подсказывает мне, что она очень кроткая и нежная внутри. Кристина отличается от своей сестры Мери тем, что не боится показать себя такой, какой не есть на самом деле.
В жаре обсуждений Кристина пышет нескромностью: слегка наклонившись вперёд, она тычет пальцем мне в грудь, сощурив глаза лукаво.
- Мы просто спорим о твоих вкусах... - пояснила Мери.
Я безразлично посмотрел на неё, невзрачную по сравнению с её сестрой (Кристине больше подходит чёрное - она пылает чёрной страстью)...
- Если хотите - могу показать! - без эмоций говорю (но кажется: это прозвучало с вызовом).
- Не думаю, что возбудят меня твои белые трусишки! - отвечает на "вызов" вызовом Кристина.
- Не проверим - не убедимся!
Мои слова вызывают шквал эмоций во взгляде Кристины. Как бессмысленно спорить с женщиной, которая эмоционально оценивает интеллектуальные процессы. В ужасе восхищаюсь способностью Кристины эмоционально говорить неправду (естественность или наработанная привычка?) и, понимая, что спор в дальнейшем бессмыслен, уступаю. Я всегда уступаю не потому, что признаю, что не прав; может, это даже принцип самозащиты; но на самом деле споры - одна потеря времени, так как всегда побеждает неправый, суета и помеха.
- Ну, показывай, - шепчет Кристина лукаво и страстно.
Я с минуты смотрю на неё, с ног до головы. Её пышные блестящие губы что-то сладко мне шепчут, и всё меркнет вокруг неё; что-то голова начинает кружиться...
- Ну же!
Это вытаскивает меня из плена мнительной иллюзии, и я снова индифферентно оцениваю всё вокруг. Слегка улыбнувшись, расстегиваю две нижних пуговицы пиджака; щёлкает ремень, и брюки сползают до колен. Таращившиеся на мою талию две пары глаз меня слегка смущают. Но, подняв голову влево, мгновенно об этом забываю; явно моё чёрное нижнее бельё вызывает фурор: на нужном месте сияла багровая голова хитрой лисицы.
- Вот так нужно, Марти!
Вдруг прозвучавший голос "учителя Гари" меня не на шутку встревожил. То, что он ещё разговаривает с Марти, озаботило меня ещё больше. Быстро надев брюки, я подбежал к ним.
Розовый, как галстук у директора (злой и жадный мужик-баба), Марти уже не мог сдержаться от того, чтобы не закричать; но в школе запрещается кричать и раздражаться: ведь таких не просто лишают завтраков...
Довольный собой, "учитель Гари" по капле вытаскивал и сглатывал гнев Марти, что, в конце концов, превратилось в дикое отчаяние; он взглядом сжигал меня!
- Твоя исполнительность, Грэг, не имеет цены, - похвально говорит мне учитель, желавший явно вызвать во мне гордость и благодарность (что он вообще задумал?!).
Но гордости я не испытываю. Горько улыбнувшись, Марти упрямо ушёл, от чего мне стало ещё и стыдно. Но чего мне стыдиться, о чём жалеть, за что краснеть? Но упрямое сердце ноет, не слушается: оскорбил, обидел Марти. Но завтра мы можем больше не встретиться (если этого захочет администрация), или начнётся война... во всяком случае, дружба - перевал - только временное явление...
В чёрном заколоченном здании, мистическом, как фабрика, давно уже не ведутся работы. В лучах закатного солнца оно кажется не странным моргом, а местом для свечей, для романтических встреч.
- Давай встретимся у фабрики и подготовим задание вместе, - предложила мне Мери (когда в колледже объявили проект... какой-то проект), и я стою перед входом в фабрику, тупо чего-то ожидая.
Солнце совсем уже село, и призраки прошлого, освещённые лунными фонарями, вовсе не пугали меня. Страх современный человек не должен испытывать: наука всё сможет объяснить. Но то, что ночью большая вероятность грабежей и насилия юных, как я, я не учитываю (учитывает ли это правительство?); знать, что мрак таит ужас и боль, так знает каждый, и что с того...
- Эй! - Мери улыбается мне, глядя меня по щеке.
Ласковые прикосновения пробуждают во мне непонятные ощущения: растворённая внутри зелёная гармония волнует красные волны и оранжевые линии. Дико-сладкое наркотическое чувство.
- Привет, - улыбаюсь, как дурак, чувствуя, что пойду за ней, как по поводку.
Мрачный цех спит и грозно настроен. Впервые ощущал в себе нарастающий ужас и дикий панический страх. Как у астматика, лёгкие начинают жадно поглощать воздух, тело - дрожать, мысли - хаотично двигаться...
Явно мы готовить проект не будем. Ароматические свечи (или свечи да ладан) настраивают на другой лад. Я это знаю, потому что видел такое, и это традиционно. (Ведь в обязанности "семьи" входит и показ "детям" фильмов эротического содержания.)
- Всё в порядке? - тихо говорю, чувствуя, как страх растёт и заставляет спрятаться в укромных уголках своей души.
Передо мной распростилась низкая двуспальная кровать с белыми шёлковыми простынями. Слева - невысокий стол, на котором лежат стопочкой не только книги и тетради, белые. Бутылка шампанского блестит изумрудным светом. Что ещё может вызвать у 16-тилетнего пацана, как я, отвращение и страх, как намёк на участие в порно?!
Мери садится на кровать и откровенно манит к себе. Нет-нет - всеми фибрами души сжимаюсь и прижимаюсь к перегородке. Как это всё открыто и пошло! Такая девочка, как Мери, скромная, опрятная, "порядочная", никогда не сможет вызвать влечение (по крайней мере, у меня!). Мы дружили с детства, она - мой друг, и спать с ней словно со своим братом - отвратительно! Но так подло осознавать, что я вызываю у неё желания касаться моего дружка, потому что знаю, чем это обусловлено. Государство (благородное стремление!) взяла на себя ответственность "правильно" составлять пары (даже в этом случае больше нетрадиционных), только проблему составляет тот факт, что не всегда выбор был взаимным и одобренным. Но Мери, наверняка, не единожды молилась и, узнав, что "пару" ей составлю я, радовалась - ого, как она обрадовалась! А о её чувствах я как-то узнал...
Но присоединяться к "счастливому десятку" мне не хотелось: всё моё окружение испытало боль и унижение при первом сексе. И, видя Мери такой красивой и манящей, чувствую, что больше всего на свете мне хочется броситься вниз, чем ласкать её и наслаждаться (самый величайший грех - отличаться).
- Ну, что ты там стоишь? - нетерпеливо зовёт Мери.
Её глаза кричат: "Приди ж!", её лицо меланхолично стянуто желаньем, и кто-то внутри меня встаёт, кто-то повелительный и жадный подходит к этой девочке...
Всё кажется совершенным: поцелуи тут и там, поглаживания, трения (?); всё вертится в заданном темпе нежной бури... Но я просыпаюсь, когда холодный влажный язычок Мери дотрагивается до головки. "Нет!" - кричит моё сознание. Резко отталкиваю Мери от себя, беру рубашку (брюки оказались на мне) и спускаюсь - ухожу. У входа меня догоняет Мери.
- Ты куда? - озабоченно спрашивает она.
- Я не хочу быть первым...
Минуту смотрю на её плачущее лицо, затем открываю дверь, и меня встречает слепящее белое огромное солнце...
...И я засыпаю.
2-ая часть
В субботний день под сводами небесных огоньков в ярком сиянии светила собрались демонстранты. В чёрных, зелёных камуфляжах, масках, баданах, с измазанными лицами, дубинками, они решили поразвлечься. Смертельной волной молодые сметали всё и вся на своём пути, не жалея никого, особенно жалкого и немощного. Правой рукой шествие поджигало здания, автомобили, всякую другую собственность (особенно жарко доставалось гламурному, ненавистному...); левой - размахивало, истребляя... и впрямь без разбору.
Особо тяжело пришлось правозащитным органам. Людей со значками-симвалами ненавистной власти спущенный с поводка зверь не щадил, сгрызал, не оставляя и мокрого места.
Анархия, как богиня новой свободы, вела под узды воспаленного зверя, наслаждаясь происходящим. Она долго томилась в пыльных уголках темниц забитых плетью власти людей. Она считала мухи-секунды, ожидая, когда придёт её час. И вот, когда власть ослабила хватку (вроде бы "задумалась"), не дремлющий в людях дух отчаянной свободы выбрался. От форсирования жизни между молотом и наковальней народ перешёл к открытоё борьбе между собой, к съеданию самих себя...
От оглушительного грохота у меня перед глазами всё меркнет. Ещё секунды - и меня бы заживо закапало обломками; но перед собой я вижу чей-то образ (чёрный, совсем не разглядеть лица, зато со сгустком света над головой, словно нимб у ангелов), который, беря меня на плечи, вытаскивает из подготовленной специально для меня могилы. Когда я открыл глаза, увидел ясное лицо молодого светловолосого мужчины. Его черты лица кажутся мне совершенными, прямыми и изящными. Добрая улыбка озаряется его лицо, словно землю только что вставшее утреннее солнце. Смотря на него, я невольно замечаю, что внутри меня обволакивает тёплая широкая пелена, возвращая в дни чистого детства, когда беззаботность была смыслом моей маленькой жизни... Но хаос, творящийся вокруг, насильно выдёргивает из воспоминаний: взрывы около нас происходят обвалами земли.
- Ты в порядке, Тим? - спрашивает меня мой спаситель.
- Да, капитан Вертихвостка, - беззвучно киваю я.
- Называй меня просто... - попросил капитан (в его возрасте быть главным в войне, сохранив честь и человечность... но, может, я ошибаюсь?).
- Хорошо...
Мы стоим в самом эпицентре революционных событий. Белым вихрем суета сносит всё живое и стоящее для культуры, рубит острым лезвием снега горячий воздух зажжённым гневов сердца, морозит дух; очень ощутимо ледяное дыхание смерти...
По ночам, темнее которых не было никогда, улицы, освещённые тусклым светом фонарей, контролируются снарядом патрульных. Ночь опускается, как покрывало, лоскутное, укрывающее ребёнка перед сном; в полном сумраке нет малейшего намёка на слабое свечение ночника. Ночью горел только нижний этаж.
Нижний этаж представляет собой комнаты, убранные под яркий паб (по крайней мере, там, где я "контролирую"). Там устраивают пьяные дебоши граждане, не желавшие спать. Днём избитые люди ночью решали повеселиться...
Я смотрю на это действо и думаю: там веселятся перед смертью. Даже патрульные войны не позволяют себе такого! Познавшие вкус крови, борцы наслаждаются разрушительной силой своей естественной стихии, выколачивая последний дух из простых смертных...
- Эй, ты! Кому принадлежишь?
Неожиданно прозвучал грубый голос, отвлекший меня от раздумий. Моргнув, я вижу, как в окне, у которого я стою, пьяный бородатый мужчина тычет в меня всеми своими пальцами. Я оцепенел. Не от страха, который окаменел мои движенья, а потому, что забыл, что нужно делать в такой ситуации. Я обычно рассеян, если меня вырвать из глубоких рассуждений; просто не переключаюсь так быстро, - наверное, оттого и быстро достается.
Пока я молча смотрел на него, мужчина, видимо, разочарованный в том, что не получил ответа, махнул кому-то и исчез из поля видимости. Сердце забилось ужасно быстро. Мысли разбежались, как мыши: "Что делать, что делать?" Всё моё существо рассыпалось в догадках...
Скрипит дверь. Я инстинктивно отхожу: на меня идут трое здоровых мужиков. Стоит говорить, что сопротивления нет ни малейшего: они силой затаскивают меня внутрь. Яркий свет слепит мне глаза, и я на время теряю чувство координации. Но это действительно не важно: толкнув, продвигают меня дальше, поймав, садят на стул, держа, приводят в чувство.
Хоть как-то придя в себя, оглядываюсь вокруг: облитая жёлтым электрическим светом комната переставлена большими деревянными столами. Трудно представить, как люди здесь передвигались: они всё-таки не стояли столбом - танцевали (на это намекают стоящие поодаль три керамических граммофона)!
Большую часть кругозора мне закрывают лица странных, непонятных людей. Они с интересом разглядывают меня, как непонятный объект в микроскоп. Как будто отойдя, лица разделяются на разные выражения: по большей части женские отвечают разлитым любопытством с нотками сочувствия, мужские же - говорят прямой любознательностью, отчасти презрением и каким-то чувством соперничества. Меня это никак не развлекает...
- Отвечай на вопрос! - грозно процедил тот мужчина, по чей инициативе я здесь нахожусь.
Чувство страха и трепета (как перед речью видного политического лидера - неграмотного, замечаю! - но на много ниже) сковывает меня сильнее. Чего мне ожидать?
Через несколько секунд моё тело расслабилось, и из губ вырывается:
- Я из гвардейских. (Прозвучало, однако, спокойно, холодно - странно как-то!)
Прищурившись, мужчина (так он похож на веровульфа), немного подумав, подходит ко мне и... Он ударил меня! От моментного свиста руки я падаю вместе со стулом.
- Григорич, осторожнее! - предупреждает какая-то женщина не из-за того, что беспокоится обо мне.
- Отвечай! - кричит Григорич, словно гром гремит, и, посмотрев на меня, растрепав мои волосы, тихо добавляет: - Кому ты принадлежишь?
От ужаса мои зрачки сузились. Пускай я цинично отношусь к войне (ах, война, какая глупая война...), но такого я никак не ожидал. Прочь гоню мысли об изнасиловании...
Вернувшись из раздумий (а я всегда, когда задумываюсь, выпадаю из жизни), я замечаю, что отношение Григорича ко мне слегка изменилось. Его пальцы блуждают по моему поясу, горя желанием пробраться вглубь. Я отдёргиваюсь, но Григорич хватает меня за верёвку, однако наш "разговор" прерывается чьим-то возгласом:
- Он принадлежит мне.
Словно успокоившись, Григорич отпускает вожжи, и я отодвигаюсь от него на приличное расстояние; смотря сквозь него, я вижу капитана...
- Вертихвостка! - кричит Григорич, резко встав.
Вид капитана кажется непоколебимым: он никогда ничего не боится... даже не знаю, ставить знак вопроса или нет?
- Да, Марк... успокойся, - проговорил капитан своему другу, соседу... (чёрт, кем приходится Григорич капитану?!) и, спокойно пройдя через него, наклоняется ко мне и освобождает от верёвки.
- Сегодня революция, - процедил Григорич, когда мы с капитаном подходили к двери.
В пабе уже давно стало тихо: там свои разборки, своя жизнь...
- Она уже давно, Марк, - как-то вежливо отвечает капитан.
- Да, я знаю, - обижено говорит Григорич. - Но матери не лучше...
- Не говори чепухи, - холодно перебил его капитан, - не запоминай мелочей...
Уже на улице под горящими фонарями далеко от тех мест капитан поинтересовался у меня:
- Если хочешь, спроси: я отвечу!
Я молчал, но капитан остановился и посмотрел на меня.
- Нет... - мотнул головой я. - Всё в порядке. Правда!
Я не настолько любопытен, что узнать смысл слова "принадлежит"...
Для людей, тех, кто обычно революцию "празднует" в пабах, я был (как солдат) игрушкой. Интересной, необычной. Словно кошки, досыта наигравшись со своей жертвой, съедают её. Люди мало чем отличаются от животных...
Для меня приключения только начинаются! Так обещал капитан (Вертихвостка... звучное имя, легко запоминается, но меня тревожит вопрос: не прозвище ли это?). Хотя жар революции спадает, нельзя быть точно уверенным, что это так: могут влиться новые волны...
Спускаясь по лестнице угловатого здания, я ничем не обеспокоен: анархия не пишет писем. Всё стихло, замерло, как при старой власти. Солнце ласково подмигивает. Даже забавно становится; я иду по переулку вверх к воротам единственного высшего учреждения. ...Как вдруг на меня набрасывается незнакомый, чудной парень. Я всматриваюсь в синь его бездонных глаз, пока он, сидя на мне, раскачивается. Лицо его меняется от безнадёжно-тоскливого до яростного с перескоками на ухмылку типа "как так можно?"
- Перестань играть в незнайку! - просящим голосом говорит парень.
- То есть? Я не понимаю, что происходит...
- Всё ты прекрасно понимаешь! - возражает незнакомец. - Просто бывает разное! Но не смей оправдываться происходящим в стране!
Его лицо слишком близко, так что тьма между нами, неожиданно появившаяся, начинает сверкать розовыми вспышками. Влажность его тонких розово-персиковых губ притягивает, связывает, кружит голову! И что-то внизу живота вдруг отзывается...
- Не прикидывайся! - говорит незнакомец, сев на меня прямо - я привстаю на локте. - Не верю я в жизнь длиною один день...
Меня взбесила его нахальная поза: держась за мои колени, он говорит, смотря не в мои глаза, а куда-то ввысь. Я пытаюсь стряхнуть наглеца его с себя, но что-то мешает мне (то ли причина во мне, то ли... этого не может быть!). Покачнувшись, парень смотрит на меня, взявши мою талию.
- Ты меня слышишь? Тим, Грэг, или как тебя там?! - зло процедил незнакомец. Его взгляд сжигает меня.
- Хорошо! Я попытаюсь ответить на твои вопросы, только слезьте с меня! - жалобно говорю.
Он медленно, преспокойно привстаёт на одно колено, затем поднимается так же своё тело и, скрыв ладони в карманах, цинично смотрит на меня. Я немедля вскакиваю на ноги, уткнувшись носом в него, грожу:
-Я предупредил!
Успокоившись, смирно стою, найдя время оглядеть странного "знакомого". Первое, что бросается в глаза, - тёмный цвет его одежд: чёрные брюки, куртка тёмного оттенка коричневого, бесспорно чёрные кожаные ботинки. Простые черты лица, кажется, можно найти у каждого мальчика, но вместе с тем индивидуальны, в чём-то неповторимы. Один глаз в лучах вечернего солнца кажется темнее, карий, чем его сосед - меланхолично-синий с чёрным бездонным колодцем.
- Ты меня помнишь? - тихо, спокойно спросил "знакомый", но вместе с этим как-то безнадежно и с тоскою.
Я смутился. Но, пока я придумывал в спешке ответ, я услышал следующее:
- Если нет, не надо. Я мог ошибиться. Тогда принесу свои извинения...
И парень опустил голову. И, кажется, вот-вот появятся слеза на скупом на чувства мужском лице (но, видимо, он одного со мной возраста!). Это сильно меня тронуло; и я хотел его утешить, уже протянул руку, но неожиданно для нас обоих просвистел гудок (как будто поймал на чём-то незаконном!). Мой знакомый обернулся и увидел двоих патрульных. Толстый и тонкий. (О, как я ненавижу эту парочку - Спидер со своим братцем, немой, наверно, который...)
- Что тут происходит? Ты в порядке? - прокричал Спидер.
Я виновато улыбаюсь, когда шокировано на меня посмотрел знакомый.
- Да...
- Капитан приказал присматривать за тобой... - И хихикнул.
- Что смешного, Спидер? - зло спросил я, но, представив, как эта парочка наблюдала, когда на мне сидел парень, разозлился: - Я не маленький, чтоб нуждаться в няньках!
- Успокойся! Мы ничего не видели. А если что-то заметили, то оценили в правильном ключе! - похлопал по моему плечу Спидер и предложил "створку". Но я отвернулся, и тогда он силой поднёс бутыль к моим губам, и жгуче-горькая вода потекла внутрь.
Пока мы со Спидором мило беседовали, Немой заключил моего знакомого в наручники и, крепко дрожа, наблюдал за нами.
- Вот так... - удовлетворённо улыбнулся Спидер, я вытирал губы. - Значит, гражданин, за несоответствующее поведение с милиционером мы вынуждены забрать вас, - произнёс Спидер, и они с Немым забрали моего странного знакомого...
Единственный раз я благодарен этому забияке за вмешательство.
В субботний день под сводами небесных огоньков объявят долгожданный старт. Нашу команду возглавляет капитан Вертихвостка, и я впервые участвую в таком важном задании.
К белой линии подошли велогонщики. Дан стартовый гудок, и от них осталось облако пыли. Здесь, на пустынной площадке, далеко за городом, не было никого, кроме судей и участников, собранных в команды. Горожане были заперты в собственных домах под весомым замком - это дико напоминало мне о когда-то проходившихся Играх; ревели трибуны зрителей, честно и жёстко судили, команды боролись за лидерство... Но в наше военное время никому не нужно свидетелей: данная игра проходила без правил. Правило было одно - победить любой ценой.
Я смотрел, как велогонщики скрылись за горизонтом. Солнце ужасно парило - невыносимо носить форму в такой день! Ко мне незаметно подошёл капитан.
- Смотришь, Тим? - спросил он с заковыркой.
- Да! - Я сразу встал в позицию смирно.
- Расслабься, солдат, - слегка разочарованно сказал капитан. - Ты знаешь правила?
- Безусловно! Я слышал рассказы об этом! (Мда... я не всегда был солдатом...)
- Ты помнишь цель?
- Что вы имеете в виду? - смутился я.
- Пойми: это не просто гонка Пятиборства, сейчас, в эпоху перемен, она приобрела другое значение...
Но договорить капитану не дали: к нам подошёл генерал (о! такого дяденьку я видел только на картине - кажется, он служил даже ещё при царской власти!)
- Скоро ваш старт... - сообщил генерал и, подойдя ближе к капитану, стал перешёптываться с ним.
Генерал назвал капитана по имени - Алёша. Что бы это могло значить?
Закончив шептаться, генерал ушёл, а капитан повернулся ко мне:
- Ну что ж! - подмигнул он. - Пойдём: победа не ждёт!
Это были последние слова, которые были обращены, как всегда ко мне. Молодые прекрасные колоски всегда скашивают первыми. В моём сознании остался огромный взрыв, его багрово-чёрное пламя, его дьявольское желание погубить. Сейчас спорят, что это было намерено; но действительно не важно: процесс не обратим; как по принципу домино, умирали люди, которым цены нет, их деяниям, совершённым или только планированным... Я дорог, потому что помню; но история создаётся заново - нужен ли я им на самом деле?
Когда слегка дым рассеялся, я подбежал к эпицентру: там, лежа на левом боку, истекал кровью капитан.
- Капитан! - прокричал я, пытаясь поднять его.
- Не надо, Тим, - слегка нажал на моё плечо капитан, - ты не сможешь. Лучше успокойся и выслушай меня.
Я присел рядом.
- Война только начинается! И её исход в руках таких людей, как ты...
- О чём вы, капитан? Поберегите силы: нужно вытащить вас отсюда!
- Нет! Не смей! - возразил молодой мужчина. - Сделай так, как я скажу. И это приказ, так что не возражай! Ты должен завершить то, что начато сегодня утром.
- Причём здесь эта глупая игра?! Ведь погибает...
- Потому что ОНИ будут продолжать её, как ты не понимаешь, Тим! - крикнул капитан.
И я стал смирно слушать его. Цель игры была не стать первым, не набрать больше очков (о, боже, это же не игра в карты!), а прийти... Последним! Как банально! И одновременно так сложно. На что только не идут участники, чтоб заставить соперника побежать как ошпаренный! И просьбы, и угрозы, и подкупи, и всякого рода насмешки: скажут, что за тобой гонится огромный волк - побежишь как миленький! (Сколько раз подряд побеждал 9-ый взвод! Что только не придумывал! А капитаны других отрядов надеялись, что их ребята не хуже, но наивнее их не было! Девятый взвод обходил всегда!)
Я долго думал. И, когда посмотрел на налитое кровью лицо капитана, сердце сжалось ещё сильнее.
- Пообещай мне, Тим! - совсем тихо сказал он.
Я смутился ещё сильнее.
- Обещаю: я буду последним...
3-я часть
Ночью луна белее мертвеца. Своим лучом освещая провода, где серебрится иней. Идёт снег.
Снег - это белый порох когда-то проходивших битв, сотрясавших белый свет. Это воспоминания о той стране, которая сдерживала обещания защиты своих подданных, обещания поверхностного характера. О стране, которую хотели восстановить в былой славе, где чтили традиции давних предков, гордились лучшими современниками, смотрели в будущее с доброй улыбкой...
Снег - это прах людей любимых, дорогих, необычных, злых, отважных, противных,... лучших. Людей, ушедших навсегда. Это память о людях, делавших существование планеты значимым, давших цель эволюционировать, совершенствоваться. О людях, как род - уничтожающий и создающий, как вид - грозный и непоколебимый, и как индивидуальность - мечтающая и верующая...
Белее снега нет.
Площадь совсем опустела. Редкие её посетители тоже теперь предпочитают оставаться дома. Даже наступающие праздники не радуют. Ну, конечно, если прожить несколько лет без просвета, без всякой надежды, ничего не сможет радовать!
Я совсем один. Атомную зиму называют проклятьем, наказанием за поступки отцов, невоспитанных, неграмотно ведших войну. Наследие, которого нам не миновать...
Революция... Сколько о тебе было сказано слов, и плохих, и хороших. То готовящая переворот к лучшему, то жаждущая крови, как языческое божество. Но ты меняешь людей, это оспорить нельзя. А люди - это история...
Я стою перед застывшим фонтаном. Вокруг ничего не видать, настолько бела мгла, настолько непросветна метель. Совсем нехолодно: истеричная погода не станет меняться, развлекая нас чем-то новым. Сколько лет - ни тепло, ни холодно, сколько лет - такая неразбериха! Даже грустно становится, смотря на невидимый прекрасный фонтан: красота не спасает мир...
Мои раздумья неожиданно прерывает какой-то шорох. Через седую мглу я могу разглядеть очертания бесполой фигуры. Снова шорох. Непонятные движенья фигуры, схожей с мячом для акробатики. Обволакивающая горько-колющая меланхолия, тёплая, как бабушкин свитер, пробуждается и навязывается. Так вскидывали руки калеки войны в надежде, что пришедшие солдаты изменившейся снова власти устранят ненужный, непонятный геноцид. Но они ошибались... мало кого пощадило быстро вращающееся колесо Фортуны... Снова шорох, треск, писк. Что?! Мгла расходится, как занавес, позволяя мне разглядеть таинственную фигуру. Это же мой сосед! Слепо следующий за властью и покорный ей до опупения.
...Мне одному дали большую квартиру. Просторная прихожая, огромная гостиная с широкими окнами, на которых весели бесцветные шторы, царские спальня и кухня. Я никогда, честно говоря, не задумался, зачем мне дали такую квартиру, тем самым выгнав из "неровного" потока непохожих идентичных клоунов. Но и это длилось недолго: я часто менял место проживания. Площади становились скромнее, но не менялось одно: все квартиры были достаточно темны, чтоб в них жили даже крысы, не говоря уж о людях...
Та большая и светлая квартира стала отправной точкой, началом конца, словно ничего случайного, всё толкало к войне. И был один человек - мой сосед. На самом деле он не был мне никаким соседом, а просто какой-то бродяга, но единственный, кто смог выделиться, чтоб на него пал мой взгляд. Почти с первого взгляда завязалась связь. Пускай односторонняя. Я чувствовал в нём что-то особенное; возможно, его поступки заставляли меня видеть в нём то, чего не было у меня... Симпатия продлилась недолго. Начались всякие забастовки, разборки, и его увезли. И я забыл про него...
Наверно, знакомый стан навеял воспоминания о тех событиях, когда новая власть старалась всячески уничтожить признаки предыдущей. Я долго смотрел на сидевшего на снегу человека, видавшего вновь и вновь пепел вверх и дико по-детски радовавшегося этому глупому явлению. И неожиданно повернувшийся человек, более напоминавшее животное, озлобился. Он вскочил, растопырив руки, и, показав оскал, зарычал. Тревога охватила меня (глупые инстинкты всегда берут верх в ненужный момент!), и я стал осторожно и быстро пятиться. Думаю, это соседа-"зверя" разозлило больше, может, в некотором смысле оскорбило. И он побежал на меня. Всё равно не поворачиваясь, смотря в эти обезумленный глаза, я ускорился, но, споткнувшись о камешек (о, боже, как глупо!), упал и слегка головой о холодную стал. Это чувство неповторимо - когда видишь жёлто-тускло-белые зубы смерти, стремящиеся вонзиться в твою мягкую плоть и разорвать её, утоляя бесконечный голод. Вот-вот наступит конец, но я его не увижу: рефлекс заставляет закрыть глаза. Секунда, две - ничего не происходит. Осторожно открываю глаза: на 30 сантиметров от меня висит сосед на остром осколке от статуи Верховного вождя. Какая ирония судьбы! Злоба и гнев сменяются в его глазах удивлением, шоком. "Почему именно ты? Почему именно я?" Я и сам не знаю. Но сочувствия я не испытываю.
Появилась луна. Такая глупая шутница, вертевшая судьбами, как обручами. Когда она успела скрыться? Вот трусишка... Но она позволяет рассмотреть и запомнить облик смерти, самый ужасный её облик. Тело соседа расслаблено, руки опущены, глаза погасли. Он, тёмный, чёрный, как пелена, повиснувшая надо мной высоко. Капли крови стекают по моему лицу, как слёзы.
...Снег становится гуще. Сугробы - глубже. Я давно сбился с пути.
Если жизнь - это дорога, то что такое лес, встретившийся на ней? Беспросветная занавеса, скрывающая идеалы и мечты, зелёные надежды, серебряные замки и всё остальное, что связывает тебя с этой жизнью...
Если бы луна осветила мой путь, как уличный фонарь, мне было бы спокойнее. В некотором смысле. Я блуждаю в неизвестности, в истории, где события сбиты и только нарождаются. Где мне найти приют? Об отдыхе я не смею мечтать...
Свет... я вижу свет. Или мне кажется? Пара движений, пара шагов - вот и светлая поляна. О, какая она большая! Да мне повезло! На опушке стоит лесничий домик... Небольшой домик размером в одну комнату (да тут мышам тесно!), сплющенный, как землянка, огороженный заборчиком, который запросто с разбегу и ребёнку перепрыгнуть, с черепками вместо клумб, с черепками вместо замка... Нет, он на меня определённо наводит неуправляемый страх!
Выстрел. С инстинктами готовой убежать дичи, натянутыми, как струны, я посмотрел вперёд. И увидел лесника. Мужчина - он был плотно одет в меховую дублёнку орехового цвета. Голову и пол-лица закрывала огромная из белого меха шапка-ушанка, на ногах - тяжёлые большие сапоги. Судя по выражению лица, он был настроен воинственно; как будто он прожил в этом домике достаточно много лет, чтоб разочаровать в жизни и потерять надежду встретить представителей человеческой расы.
- Кто ты? Убирайся! - крикнул лесник, готовый выстрелить ещё раз.
- Успокойся, я заблудился, - отвечаю, поднимая ладони, как я думал, в знак доверия и безоружности.
- Не поднимай руки: это знак предательства, - горько сказал лесник, как будто вспоминая, что его так уж подвели: подняв руки и усыпив бдительность, напали и ударили до потери сознания. Но оружие по-прежнему оставалось наготове.
- Что мне сделать в знак доверия? - неуверенно спрашиваю. (По-моему, я ещё и глупо улыбнулся...)
Минуту мы молчали. Держа упрямо оружие готовым, лесник внимательно оглядывал меня, в то время как я оглядывал местность. И впрямь большая, открытая, ясная поляна! Интересно, как далеко я зашёл? Высокие ели и сосны служили барьером, не пропуская сюда никакой гадости из цивилизации, городской жизни. Время, казалось, остановилось, передохнуло, засыпая на мягких перьевых подушках вечной красоты.
Скрип. Лесник опустил ружьё.
- Что заставило тебя придумать? - удивляюсь. Выражение лица мужчины было спокойным, слегка огорчённым и вместе с этим заботливым. Неужели он меня прочёл, как сканер, разузнав мои цели и намерения (которые к моменту нашей встречи растворились как туман).
- Ты безвреден. Пока что, - ответил лесник, закинув ружьё на плечо, и повернулся к домику. - Ты идёшь?
Я быстро перепрыгнул через забор и побежал за ним.
- ...Как тебя зовут?
- У меня нет имени... а может, их много...
- Хорошо. Меня зовут Гаврод.
- Ладно, Гаврод...
Домик внутри оказался просторным и уютным. После двери располагалась небольшая прихожая с вешалками, на которых висело много меховых одежд, у которых стояло много различной обуви. Моему удивлению не было предела! Далее была огромная гостиная с заниженным потолком и навесными досками (с некоторых из них свисали какие-то пушистые кружочки на шерстяных ниточках - о боже, что это такое?). Ровно по середине комнаты располагался огромный диван, также закрытый несколькими мехами, вокруг него лежали ковры, огромные, широкие (догадайтесь! и они были меховые!). Было тепло: справа сбоку был большой камин; там же трещало несколько досок, огонь игриво смеялся. И, в общем, расцвет комнаты был теплый: только бежевые, светло-коричневые, кирпичные тона, иногда с переливом багряного.
Я долго стоял и дивился такой красоте, а в это время лесник смотрел на меня и улыбался, стоя на кухни и готовя чай (слева был проход без двери сразу после прихожей; самая светлая комната - с электрическим светом, считая, что я не нашёл окон! Спорю: здесь есть ещё и подземная лаборатория!).
- Располагайся! Я сейчас закончу, - проговорил ленник Гаврод. В его тоне явно чувствовались лёгкая усмешка и отцовская забота.
Я сел на диван. Как мягко! Даже что-то не очень удобно. Рядом с собой справа я заметил большой из красного дерева книжный шкаф. Его книги были большими, с блестящим переплётом, так что мне показалось, что это колдовские книги. Но я не удивился (на сегодня с меня достаточно!). Через мгновении подошёл Гаврод с двумя стальными кружками, приятно запахло шоколадом.
- Как ты оказался здесь? - поинтересовался лесник, присаживаясь рядом.
- Просто забрёл. Я шёл в обратном направлении от города...
- Зачем ты шёл в обратном направлении от города? - продолжил Гаврод, отпив немного от кружки.
Я держал кружку в руках, сжимая её, забирая тепло, и думал, что бы ответить. Его точное повторение моего ответа в вопросе слегка смутило меня. Он затрачивает столько энергии...
- Не знаю. Может, что-то напугало, - предположил я (вспоминал тот случай с соседом - смогу ли я забыть?), тяжело вздохнув. - Всё равно в городе нет ничего, что смогло бы меня удовлетворить или, в крайнем случае, предложить мне... А может, я ищу то, что мне даст покой...
- То, что даст покой, - это смерть?
- Нет, - отверг я. - Я видел столько смертей, смерть не сможет ничего дать, кроме страданий. Страданий даже для умерших...
- Возможно...
Я смотрел на Гаврода и хлебнул из кружки. Кто сказал, что готовит чай?! Странный...
- Ты так молод и столько повидал, - сказал лесник, внимательно заглядывая мне в глаза, и, подняв руку, хотел погладить меня по щеке, но решил этого не делать. - Но говорить с тобой о жизни я не собираюсь: вряд ли моё мнение изменит что-то в твоей жизни...
- Почему, Гаврод? Может, стоит попробовать...
- Назови мне имя человека, который повлиял на твои идеалы.
- Капитан Верти...
- Не спас, а именно изменил твои представления об окружающем, - строго пояснил Гаврод.
Я смутился. На моём лице выскочили негодование и недовольство. Я запутался, я не понял. Как он вообще смеет? Откуда узнал?
Я отвернулся, поставил кружку на стеклянный журнальный столик (неужели здесь нет меха!) и задумался. Почему мне стало так обидно: Гаврод ведь ничего не сделал?! Или в этом и дело?
- Я не знаю, Гаврод... - наконец я ответил. - Но мне интересно твоё мнение.
- Зачем тебе...
- Скажи! - крикнул я, резко повернувшись. - Просто скажи!
- Нет, жизнь не постижима... Потому что я нахожусь здесь слишком долго, чтоб сближаться, чтоб заново поверить в будущее. Я здесь пережил три войны. А это не мало не много 50 лет!
- А ты молодо выглядишь, Гаврод.
Лесник засмеялся. Искренне, долго. Словно раскрылись одновременно тысячи небесных кранчиков, выпуская золотые капельки радости. Словно появились одновременно три радуги...
Но это всё.
Потух свет. Послышались скрип, возгласы, крики. В полном сумраке я растерялся. Я не двигался и поддался панике, из-за чего погиб приятный мне человек. Впервые...
Замелькали огоньки. Всё давно стихло, я неизвестно почему оказался у потухшего камина, трясся, как клиновый лист. Вдруг я заметил странные фигуры, неразборчивые лица с большими округлёнными глазами. (Похоже, приходя в себя, я осознал, что это был спецназ в противогазах. Они, сволочи, ещё и газ пустили!) Чем ближе они подходили, тем сильнее сжималось моё существо от страха. Никогда не смогу себе простить это. То, что, поддавшись, предрассудкам, я позволил снова ИМ вмешаться в мою жизнь, как ИМ захочется!
...Ночью луна белее мертвеца. Своим светом освещая провода, где серебрится иней. Идёт снег.
4-ая часть
В это дурацкое утро город встречает своими чёрными высотными зданиями, стеклянными неживыми улыбками, размазанными, как в луже, глазами. Одна показуха: сотни марионеток ходят мимо друг друга, не замечая друг друга, не образуя толпы. Идеалы и ценности сузились до лозунга: "Кажись лучше, чем ты есть". Выбритые, причёсанные, как непрерывные дожди, они утверждали свой образ жизни правильным, сложенный методом проб и ошибок, теряя себя, свою индивидуальность, свою историю, своё место... Простому невежде не выдержать такое насилие!
Память снова возвращается в новых, других образах. Рывками, отдельными линиями-волнами. Как в замызганный пылью космос врываются сверхновые яркими точками, как белые дырочки на чистом ночном небе. Всякие нелепицы и небылицы посещают меня в час сомнения, картины жатвы и убийства, крики стариков и нахальные усмешки мальчиков-ябид, массовые резня и шествие - всякий бред и абсурд! Зачем же мне всё это знать, зачем помнить? Очистить память от мусора, да в придачу и историю! Да в чем прок?
Лучше бы забыть...
Спускаясь по винтовой лестнице вниз, туда, где невыносимо противно (ну, зачем же я пошёл этим путём - выхожу через задний проход?), я думаю, как снова отвратительно встречает меня новый день, предчувствую, как снова больно будет бить жизнь, повторяясь. Остаток жизни, который достался мне, как вот эти мусорные мешки, к которым я спустился: отвратительно...
Оставалось повернуться - и город встретит своим ослепительным блеском, сиянием неоновых вывесок. Правильно чувствовать сожаление, если я впервые в этом городе? Или нужно ждать новых открытий от неизвестного города? Я не готов... Так получилось, улицы не пусты: в них парила тихая суета, лениво шагало время, как 25-ый кадр, заплетается за жизнь уставшая от хаоса бабочка.
Вокруг маленькой площади вьётся кольцевая дорога. Машины скачут с рвением перед людьми, ждавшими нужный сигнал. Это словно выплыла из какого-то научно-фантастического романа: платформа перед светофором как площадка аэропорта, далее магистраль тонет в бесконечном космосе, и парят автомобили на воздушных подушках. И вокруг ночь, тёмная ночь...
Мои фантазии перебил крик, вырастивший из гула бесконечного движения. Это был возглас агитации: несколько молодых девушек бродили вокруг толпы, от одного человека к другому, и раздавали листовки.
- Сегодня в стране сложнейшая ситуация! Поможем! - говорили они.
Но и их перебили. Жизнь, как пласты, покрывает события, одно больше другого, одно сильнее, влиятельнее. И так вечная борьба и полемика сторон.
Послышались визги и радостные возгласы, и толпа перенеслась на левую сторону, к дороге, разделяющую площадь и тёмную длинную аллею, на тротуар, где, как правило, ездили автомобили. Мне бы не было интересно это дикое ежедневное зрелище, если бы кто-то не прокричал: "Это же мистер Лихой!" Господин Лихой, меценат, очень внимательный мужчина и сильнейший политический оппонент, был героем для всех. Пресса пыталась обвинить его в недавно произошедших кровавых событиях, оперируя фактами из прошлого; но общественное мнение не покачнулось: люди, а особенно молодые, молились ему, как Богу. Внешне очень презентабельный, очень красивый мужчина, он распространил свой шарм (влияние), как паутину, но любой, кто имел дело с ним, подчёркивал, что у Господина проявлялись садистские наклонности, что свойственно людям такого типа.
Я замер там, где остановился - поодаль от толпы, ждущей зелёный свет. Я застыл и провалился. Из машины, иномарки коричневого цвета, припаркованной перпендикулярно тротуару, вышел высокий молодой мужчина в изысканном бархатном костюме. Его лицо было светлое, с прямыми чертами, такими, какие имели все люди, которыми я восхищался. Вокруг господина Лихого образовалась толпа из молоденьких девушек, все ниже его на целую голову. Они радостно и возбуждённо что-то говорили (в один голос!), не расцепляясь, когда молодой советчик медленно начал двигаться к зданию. Он делал вид, что слушал их, я точно знаю! Мне всегда казалось, что он никогда не интересовался молоденькими девушками...
Но сегодня он не делал вид, а на самом деле участно слушал и даже отвечал. Когда господин Лихой проходил линию, параллельной мне, он приостановился, взглянул на меня и махнул рукой, приятно улыбнувшись. Я вспыхнул адским пламенем. Толпа поклонниц переключила своё внимание на меня, обсуждая яро, что это было, а тем временем господин молодой советчик успешно, без суеты, скрылся в здании. (Он опять использовал меня для своих нужд - так легко упростить себе жизнь по средствам другого...)
Когда после очередной революции я переехал (снова и снова) в этот город, я надеялся, что мне выдадут какую-нибудь квартиру, как это случалось всегда, но подобное не произошло. Видимо, при плохом исходе погибли чиновники, среди которых были и те, кто всё время "заботился" обо мне. Но я не успел впасть в депрессию: меня встретил господин Лихой. На заре своей карьеры он был совсем другим: добрым, заботливым, он даже узнал во мне (скорее всего, принял) своего погибшего сына. Я влияю на людей: он погрузил весь город в обман, чтоб властвовать им. Ну, а я не захотел прощаться с его обманом, которым он впервые подарил. Отныне я всегда думал, что он мой отец. Но был ли он таким на самом деле?
Его корпорация не была примечательная: стены всех комнат и коридоров были покрыты пластами светлого дерева, полы - паркетом, лампочки просты, плоски. Но дороговизна дизайна говорили о своем владельце, дорогом и любящим, заботящим... Другие сказали бы: скромно, но со вкусом.
В коридорах необычайно тихо - недавно перевалило за обеденный перерыв. Сотрудники обычно уходили радостно (даже если не улыбались, подсознательно весело) из здания в кафешку на цокольном этаже. (Милая, скромная кофешка с классическим кафе и редко вкусными круассанами - но всё познаётся в сравнении.)
Я скромно, без спешки, подхожу к желанной двери. Дверь была не только деревянная, но и покрыта сверху какой-то тканью, как все двери притонов в годы ранней эпохи. Я встал, приостановил ритм бешеного сердца и услышал.
Треск ткани(как будто силой с плеч срывают рубашку).
Приглушенный "женский" крик(как будто игриво кусают соски).
- Эй!(голос господина Лихого)
Тучный мужской выдох.
Я бы так и слушал, но я неожиданно проснулся. Странное слышалось из кабинета Господина, и оно будило чёртиков в моей голове, но я не хотел их дальше подкармливать и ушёл в другую комнату.
- Ты долго ждёшь? - тихо говорит Господин.
- Нет! - мотаю головой.
Грудь 3 раза сдержанно поднимается и опускается перед тем, как я ощущаю приятную тяжесть мужских рук на своих плечах. Я не в силах поднять голову и посмотреть в глаза назывному отцу.
- Всё хорошо, - начинает он. - Всё скоро закончится. Не надо плакать... Скоро это общество станет частью истории, которую потомки со свойственной им необузданной радостью растопчут. Переделают всё они, юноши, разрушив всё, что было нужно глупым отцам. Как я им завидую! - с горечью промолвил Господин, погладив мою голову и взглянув нежно в мои глаза (я на эти слова обеспокоено поднял голову!), затем продолжил: - Скоро всё переменится! Не будет этой боли. А пока нужно это насилие! Нужно!
С этими словами он сжал мой подбородок с такой силой, я инстинктивно взял его руку, ощущая, что он ею раздавит мою челюсть. Затем, словно опомнившись, резко и крепко меня обнял, словно прощаясь.
- Скоро мир падёт в бездну и сгниёт. Там ей место! - наконец он сказал.