Руки, теребящие воротник то на своем, то на чужом (если этого собеседника можно назвать "чужим") пиджаке. Лацкан, жадно впитывающий упавшую на него чёрную слезу.
Оковы родственных связей, на цепи дней которых - черное, тяжелое, едва сдвигаемое с места, пушечное ядро, провонявшего жареным на дешевом масле, быта.
Нелепая скорость приученного к полетам металла, внутри которого то темно-синие шинели стюардесс, то пакеты, при виде которых жадно сжимается желудок.
Белые полосы на черном теле квадрата ночи, чай в подстаканнике, полуночное дрожание чужих чайных ложек в стеклянных кулаках стаканов, в мареве запаха, истлевающих прямо на ногах носков, и храпа, заполняющего собою всё: от неработающей радиоточки до истертого тысячами ног коврика купе.
Сумасшедшие телеграммы (их бы фиксировать в отдельной палате для социально-опасных - "СО" в богом забытой психиатрической лечебнице, а не посылать через всю страну открытым текстом)...
Обман, приносимый в дар тебе и всем, как надутый презерватив, вручаемый на день рождения мальчику-дебилу.