Мягчило Евгений Викторович : другие произведения.

Назло всему миру

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Альтернативка должна быть альтернативной! И вот ещё один попаданец очнулся в мире с заметными отличиями не только в истории, но и в географии. Здесь нет обращения на "вы", здесь полторы тысячи лет назад великий эллинский пророк заставил все народы быть одной семьёй, но за внешним благополучием, в этой милой семейке многие в гробу видали друг друга. Удастся ли местному аналогу нашей страны вырваться из заколдованного круга фальшивого международного братства?
  Евгений Мягчило.
  
  НАЗЛО ВСЕМУ МИРУ
  
  ПРОЛОГ
  ВПЕЧАТЛЕНИЯ ОТ ПЕРВОГО ЛИЦА.
  
  Дождь идёт, а я не верю. Уж слишком бодро лес горит. Капли, не долетев до наших подогретых организмов, высыхают в воздухе. Небо мрачно-серое, хвоя сосен и елей тёмно-зелёная, голые сучья берёз чёрные. Но сзади и справа, над всем этим пляшет ярко-оранжевое пламя. Как будто открылась огромная, в тридцать метров высотой, печная дверца, распространяя волну горячей боли. Его величество верховой пожар поднялся и гудит в нескольких десятках метров за спиной. Он так силён, что дым подбрасывает кверху - и задохнуться мне не грозит. Это по-своему красивое, но очень страшное зрелище. Не любоваться им надо, а уносить ноги. И я уношу ноги.
  Как хорошо, что сапоги из лёгкой резины! Драпать легко и быстро. А вот рюкзак пришлось бросить. Спине, как и всему телу, горячо. По туловищу льётся пот. От одежды исходит пар или уже дым? Металлическая оправа очков припекает вокруг глаз. Сняв очки, я сунул их то ли в карман, то ли мимо - потом узнаю. Если удеру. Моргаю глазами почаще : авось не испекутся. Автомат перехвачен за шейку приклада. Дышу через раз, пригнувшись на бегу вниз, к холодному воздуху.
  Так же, на бегу мельком гляжу по сторонам - и чувствую себя тоскливо. Только что слева улепётывал Серёга Грушин, а теперь его не видно. С одной стороны, долго ли в лесу где-нибудь скрыться с глаз? С другой (противоположной и очень близкой) стороны - стена огня. Больше никого из наших здесь не видно. Я один. И куда только подевались? Ладно, авось кто-нибудь проскочит. Впереди река.
  Чёрт, сглазил! Только успел об этом подумать, как именно спереди послышалось зловещее вертолётное стрекотание. Ну да, ну да, они там тоже не дураки. Не просто нашли и ударили, а чётко спланировали уничтожение нашего отряда. Посягнувшие на святое, то бишь на вечно растущие цены, должны исчезнуть. Они не хуже нас знают, что от огня надо спасаться у воды. И никакого сомнения, с особенным удовольствием сбросят зажигалки именно по этому курсу. О, сбросили.
  Красиво расцвело оранжево-чёрным, сквозь кроны деревьев и выше их верхушек. Это впереди и чуть внизу, там, где начинается спуск к берегу. Ну и ладно, а я сверну левее. Там найду, где спрятаться. В укромном месте, рядом с октябрьской водичкой, пожар можно пережить. А потом пойти дальше. Хотя бы и одному.
  Вот только сбегу по этому красивому спуску. Это жёлоб. Кроны сосен и ёлок, что на его склонах, почти сплошь прикрывают меня от неба. Мох под ногами. Ни сучьев, ни кустов. Один пожар остался вверху за спиной, другой - сбоку. Здесь прохладнее и легче дышать. Опять лицо почувствовало морось. И как-то слишком тихо : ни вертолёта, ни огня. Впереди серовато блестит моё спасение.
  Спуск достаточно пологий и ровный...
  ...Так почему же, вдруг, на ровном месте, я падаю?!
  Не на землю. Не вижу её под собой.
  А в какую-то яму. (Вокруг потемнело). Яму? Бред! Откуда здесь быть ямам?!
  Но вот : падаю долго. Ничего вокруг не видно. Ну и ямочка! Машу руками. Ни за что не зацепился, только автомат уронил. Пытаюсь кричать, но не выходит, так как всё окружающее заполняет меня через открытый рот, перехватывая дыхание.
  И вот весь организм отключился. Ничего вокруг нет. И меня нет.
  ***
  Вернулись ощущения. Если верить им, я лежу на земле, с закрытыми глазами. Лежу на левом боку. Бок, нога и плечо сильно болят, как будто я расшиб их чем-то.
  Расшиб? Ну да. Такое бывает, если упасть, а я недавно падал.
  Тут вспомнилось и остальное. Надо пока полежать без движения. Ещё успею осмотреться вокруг и выяснить, можешь ли идти. А сейчас вдруг за мной кто-то наблюдает?
  Лежу тихо. Если верить ощущениям, вокруг тепло. Хорошо, что не горячо. Сколько леса загубили, выродки! Но, странно, запаха дыма и гари не чувствуется.
  (Дыши как можно тише и ровнее, как будто не дышишь вовсе!)
  Новая странность : где-то вверху несколько раз, с перерывами, чирикнула пташка. Как будто бы на ветке, на высоте в два-три роста. Нет у них такого обыкновения, щебетать на свежем пожарище. Где все насесты выгорели.
  И ещё слышно дыхание за спиной. И чьи-то руки взяли меня за плечи и затрясли. Руки явно человеческие, с пальцами и ладонями. Кто-то позади, нагнувшись, взял меня довольно жёстко и трясёт неслабо. А я не дурак, чтобы спешить подавать признаки жизни. Если это кто-то свой, мы все хоть чуть-чуть да знаем друг друга. В лицо, по голосу, либо по некоторым деталям внешнего вида. Выдать себя за кого-то из нас им будет трудно. Если же это 'людоеды', лучше вскочить и накинуться, чтобы убить или, гораздо вероятнее, быть убитым. Живьём им лучше не попадаться. Земля слухами полнится, как правило, подтверждающимися.
  Этот человек прекратил меня трясти. Вроде бы встал. Вот щяз ка-ак заедет сапогом в поясницу! Но нет, пока просто стоит. Я лежу, чего-то жду, прислушиваюсь. То ли он здесь один, то ли рядом кто-то ещё, но очень-очень тихий. Дунул ветер, вверху зашелестели листья. Значит, мы под деревом, которое не только не сгорело, но и даже не облетело! И опять-таки ни малейшего следа дыма в воздухе. А этот обошёл меня и теперь он спереди. Сел на корточки. Шкурой чувствую : он глядит, как я лежу. Долго так молча наблюдал, а потом... я почувствовал в своём носу травинку! И поморщился, раньше, чем понял, что позорно выдал себя.
  - Кащеев, ты в себе. Зенцы отверзь! - сказал он. Голос был старческим, глуховатым и каким-то повелительным, что ли? Ещё в нём, неизвестно почему, слышалось заметное раздражение.
  Это ладно бы. Тем более, если старик, то есть надежда, что он местный житель и в 'людоедах' не служит. Если не по убеждениям, то хотя бы по возрасту. Но зачем он меня так бодро Кащеевым назвал, если у меня фамилия другая? Да я этот голос вообще впервые слышу! И ещё эти странные слова. Понятно, что это означает 'глаза открой!' 'Зенцы' очень похоже на старинное 'зеницы' и на современное пошлое, гопническое 'зенки'. Да и слово 'отверзлись' мы все хоть раз в жизни, да встречали - у классиков, в школе. Но кому, кроме очень странного человека, взбредёт в голову эдак изъясняться именно в наши дни?
  Ладно. Авось не рассыплюсь, если выполню... э... пожелание этого незнакомца. А заодно и осмотрюсь. И я 'отверз зенцы'. Чтобы в тот же миг (как бы это поизящнее сказать?) слегка удивиться.
  Прямо перед глазами ярко зеленела трава. Откуда такая свежая, июньско-июльская зелень во второй половине октября? Мимо того дедули, сидевшего передо мной на корточках, в чёрных штанах и чёрных сапогах, я заглянул вверх. Удивление усилилось. Вверху солнце, но его вот-вот закроет большое облако. А над нами возвышался дуб, густо покрытый зелёной листвой. Похоже на лето вместо осени. И в поле зрения - никаких следов пожарища. Но как?
  Надо мной склонилось лицо. Мрачный седой старик, весь одетый во что-то чёрное, вглядывался в меня седым взглядом. Ну да - цвет его глаз можно сравнить с серым цветом его прямых волос и бороды, прикрывающей грудь. Его светлые глаза, небрежная шевелюра, прямой острый нос, резкие лицевые складки и морщины, которые почему-то подмывает назвать 'отчаянными', сразу впечатлили меня. Да и захват у него крепкий. Не удивлюсь, если этот дедушка проживёт ещё лет десять-пятнадцать после этого дня. Дня, когда я попал, точнее, упал в какой-то бред. Хорошо бы с ним подружиться, а для начала кое-что объяснить.
  Он уже раскрыл было рот, но я успел раньше.
  - Я в себе, но я не Кащеев, я Панин. Вы зря меня... кгм! Кхм!! Так... кгм! Кгм! Назвали.
  На этом я заткнулся. И было от чего : из моего рта звучал незнакомый голос. Более низкий и грубый, чем тот, к которому я привык за неполные тридцать лет жизни. И кашель не помог изменить его звучание. Да что же это такое?
  Старик, опасно прищурившись, схватил меня за грудки и встряхнул :
  - Не рекаться с князем! Малеш ишшо!
  Поморгав, я всё тем же проклятым чужим голосом наивно спросил :
  - Кто князь? Вы?
  - Я. Не ты же. - и со слегка презрительным удивлением князь добавил. - С дуба рухнул. 'Вы', 'вы'! Кое 'вы'? Алебо меня тут много? И не запамятуй : я жду ответа, как тебя занесло в мой лес?
  Тааааак. Забавненько. Малеш - стареш. Ишшо - ужо. Ну ни черта ж себе симфонический оркестр в кустах! Из горящего осеннего леса непонятным способом рухнуть под зелёный дуб, на типично летнюю траву - как я начинаю понимать, в какое-то иное пространство - и первый, кого я там встретил, оказался князем. А я?
   Поднёс я к лицу здоровую левую руку (старик отстранился) и поглядел. Чёрт. Рука не моя. Торчит себе из незнакомой рубахи. Помощнее моей будет, но ладонь какая-то грязная и пальцы покороче и потолще; разумеется, под ногтями черно. То есть, вдобавок ко всему, я ещё и попал в чьё-то чужое тело. И тело это, и сам его владелец такие... корявые, что этот князь его еле терпит, а уж пренебрежения и вовсе не скрывает. Поздравим себя. Что дальше? Зрение хорошее, очки мне больше не нужны. Спасибо. Хоть что-то. Теперь стоит цапнуть чужой рукой там, где у меня, у прежнего, не было бороды. Цапнул. Но я же другой, и она там есть. Загнул посмотреть. Рыжая.
  Ладно. Борода бородой, а что-то ещё беспокоит. И, вспомнив, что, я похолодел.
  - Чёрт! Дай встать!!
  Наверно, и в последний, весьма бурный месяц, я ни разу не орал так энергично.
  Старый князь почему-то послушно встал и отошёл на пару шагов. Сплетя руки на груди, он наблюдал за мной. Я же попытался вскочить на ноги и, застонав от боли, рухнул на задницу. Пришлось оглядывать и обыскивать себя сидя. Вообще-то зря. Вся эта одежда не моя, а этого, как его, Кащеева. Грязно-белая рубаха, замызганные портки неопределённого тёмного цвета и, прямо на босу ногу, постолы из дрянной кожи. Вцепившись в волосы и покачиваясь туда-сюда, я страдальчески замычал, а потом и речугу закатил :
  - За что?! На *уя мне чужая мясная избушка и паршивое барахло без карманов? Ну ничего ж своего не осталось, только сознание! Эй, никому тут не кажется, что это уж слишком?! И на хрен собачий мне чужая борода? У меня её никогда не было : брился даже в походе, заводной бритвой, которую мне подарил тёзка - Серёга Грушин. Ещё в первые дни! Ты её ключиком заводишь, вот так! - я даже руками показал, как её завожу. - А потом она жужжит, а ты по лицу водишь. - я опять-таки руками показал, как бреюсь. - И всё в порядке. Он изобретатель, у него самого точно такая... была. Хотя, насчёт 'была' бабушка надвое сказала. Может, он спасся? Моей-то точно нет. Моя была в рюкзаке, а рюкзак я скинул, и он сгорел. Что мне её теперь, ножом соскабливать? А?
  Весьма раздосадованный человек ещё и не такой ерунды наговорить может. А до князя начало доходить несоответствие между нашими манерами изъясняться. Судя по выражению его лица, старик удивился и задумался.
  - Что тое 'чёрт'?
  Ничего себе заявочки. И вот как вас, уважаемый, прикажете понимать? Впрочем, ладно. Сяду поудобнее и поговорим, раз вам так охота. Авось договоримся до чего-нибудь хорошего.
  - Чёрт - это такой демон. Не сам сатана, конечно, а помельче, но всё равно...
  - Что тое 'сатана?' - перебил меня старый князь.
  Обалдеть. Разговор всё забавней и забавней. Я вежливо осведомился :
  - А демонов вы знаете?
  - Что тое демоны, я ведаю. А ты отважный малеш. Демонов не опасаешься.
  Князь иронически хмыкнул, разглядывая меня.
  - И ты не той, кой всегда. Наружность тая, нутренность иная. Размолвился чудно и неслыханно. Вином не разишь, князя не боишься. Что не так?
  - С дуба рухнул! - глядя старому князю в глаза, изъяснился я его же недавней любезностью. - А КАКОЙ я всегда? Расскажи, - я ухмыльнулся и добавил. - Княже.
  Опасно сверкнув глазами, он убрал руки с груди, сжимая ладони в кулаки и даже шагнув ко мне. На том и остановился. Секундную вспышку гнева сменила такая же ухмылка, что и у меня. Княже с явным наслаждением заговорил.
  Беседовали мы двое на языках разных, но, несомненно, близко родственных. Многие его слова - такие же, как и у меня, другие можно понять или хотя бы угадать их значение. Но часть слов (например, что такое 'бзорг' или 'рыдя'?) остались загадкой. Некоторые иностранные заимствования были куда понятнее.
  Чем дольше я слушал, тем сильнее чесались кулаки. Никогда не мечтал услышать такое в свой адрес.
   Приблизительно понимая речь князя, я вообразил следующую картину.
  Владелец хренов моего нынешнего тела, то есть я - мужик из его имения Становище. Это организм двадцати семи, если я правильно понял, лет от роду. Костандином (почему не Константином?) Кащеевым именуемый. И ношу я имя сие не то чтобы гордо и славно, а скорее даже наоборот. Самый пьяница и забулдыга в здешних местах. Его (мой) отец сгинул на войне, успев завести единственного сына.
  'Что за война? Когда и с кем?' - тут же подумал я. Ладно. Потом уточню, ну а пока старик пусть откровенничает. А я - привыкаю к языку.
  Вдова, пока была жива, не знала особой радости от дитяти. Старалась прокормить, одеть, обуть и на ноги поставить, а сыночек воспринимал это как должное. Зато как попросит чего-нибудь сделать, я родительницу тут же скверно обругаю и уйду валяться под забор. Когда мне (ему) было лет четырнадцать - пятнадцать, Костя сообразил бегать с поручениями для важных персон местного разлива (князь также называл их Старшими, и я понял, что именно по положению в обществе) и тем зарабатывать себе на жизнь. Полученные таким способом гроши он никогда матери не давал, а тратил на свои нужды. Как-то скоро в число этих нужд вошла, а потом и заняла там первое место выпивка.
  Когда пришёл набор в государеву армию, я умудрился явиться на место сбора в... э... очень пьяном виде. Лекарь забраковал меня. Смерил взглядом еле держащуюся на ногах фигуру. Полюбовался разъезжающимися глазами, задал пару вопросов и насладился невнятным бормотанием. Заявив при всём народе, что с такой паршивой овцы толку не будет, встал и указал пальцем : 'Вон!' А я и рад стараться. Ушёл вон. Правда, недалеко - рухнул под забором и заснул. Конечно, не все юноши горят желанием три года прослужить в государевом войске. Там и теперь царят телесные наказания для нижних чинов. Но не таким же способом избегать повинности? Ты, недоумок, даже не понял, что стал всеобщим посмешищем! Парни, девки, взрослые люди полезут с расспросами, а ты и рад стараться! Хотя смеются-то они над тобой! И за глаза, и в глаза.
  Вскоре стало не до смеха.
  С некоторых пор в хате занял видное место чан с брагой. Костя, даром что рыдя, умудрился-таки сделать его сам! Большой и не протекающий. Мать махнула на всё рукой и теперь каждый вечер вместе с сыном к чану прикладывалась. Год назад после таких ночных посиделок Костя проснулся, а его мать - нет. В доме не было ни крошки. Поминальное угощение делали другие люди. Кащеев предлагал свою брагу, но от неё брезгливо отказывались. Посидели, помянули и разошлись, чтобы забыть дорогу сюда. Вскоре Костя пропил стол. Ему никто не мешал пойти вразнос.
  С одиноким бражником никто родниться не хочет. Последние потаскухи, обещавшие зайти в гости, не заходят. Былые дружки детства и отрочества при встрече отворачивались и смотрели мимо. Хата почти пустая, одна лежанка, куча тряпья в углу на полу, да сосуд, полный браги.
  Кстати, позволь спросить, раз вышел случай. Откуда я нахожу новое сырьё для пойла? Почему своего собрата-мужика ругаю почём зря, а перед Старшими заискиваю, хотя уже точно знаю, что мне от них ничего не перепадёт? И, наконец, как я умудрился зайти в княжий лес и расшибиться на ровном месте?
   Опять я вскинулся и гневно фыркнул, а князь замолчал, вдумчиво вглядываясь в мою морду.
  Меня трясло. Ещё чуть-чуть - и накинусь. Если не встану, так дотянусь. Докатившись, подсеку, повалю - и запихну все эти мерзкие слова обратно ему в глотку. Но сначала...
  - А теперь слушай сюда! Мне не двадцать семь, а двадцать девять лет, и зовут меня Панин. Сергей! Михайлович! Панин! Запомнил, ты?! И я умею работать. И у меня оба родителя живы и здоровы! Да что там, у меня даже девушка есть. Вот сейчас, в октябре, мы должны были пожениться. Но в сентябре был 'ценный бунт'. Знаешь ли ты, князь, что это такое, когда всю твою жизнь цены только растут, - Я показал жестом, как растут цены. - и никогда наоборот? Если ты знаешь, что никогда не будет иначе, это медленно, но верно раздражает. И однажды твоё терпение кончается! Да, где здесь можно вымыть руки? Если можно, с мылом?
  И я потряс перед ним этими погаными чужими руками.
  Реакция князя слегка удивила. Он засмеялся.
  - Ты и верно не той. Инше ведал бы, что мытися с мылом можно у меня, нежели у тебя. С коя в твоей халупе мыло и вода? Ладно. Десь их тоже нет, а мне стало за интерес узреть, и как ты отмыешься, и наколь тебя такого хватит. Сего ради будешь моим гостем. Аще идти сможешь. - он хмыкнул и успокоился.
  Успокоился и я. Кажется, драка отменяется. Наоборот, даже в гости зовут. Хотя, понятно, лишь из-за моей внезапной странности. Тот же Кащеев на князя не кричал никогда, а я вот он - отметился. Но больше одного раза так поступать контрпродуктивно. Если же вести себя по уму, ну, и с достоинством, то отношения можно вообще наладить. И с князем, и с местными. Это будет ой как нелишне!
  Так и подмывало узнать : а есть ли тут рядом река? От вопроса удерживало то, что старик может передумать звать меня в гости. Поэтому я впервые внимательно оглядел это место. Это тело возлегает аккурат на тропинке. С одной стороны холм, поросший дубами (мы под одним из них) а с другой стороны - ровный ряд какого-то невысокого, но зато густого лозняка вперемешку с орешником. Пространство довольно закрытое. Что может находиться за его пределами - непонятно.
  - Моя излюбленная тропа, и ты лежал на ней. - наблюдая за мной, комментировал старик. - Я, как Старший, не смог просто обойти или перешагнуть. Многожде видел, как ты пьяный валялся де попало. Но вдруг именно сейчас тебе плохо? Я подошёл, нагнулся, обычного винного запаха не почуял, и начал трясти.
  - Все Старшие такие заботливые?
  - О нет, далеко не все. Тебе повезло. Я не прошёл мимо, я не избил тебя сам, хотя давно мечтал пройтись палкой по твоим рёбрам. Я не приказал сотворить так кому-то ишшо, я не пошёл дальше, оставив тебя побитым или не распорядившись отправить в темницу. А тое бывает. Не все Старшие ведают долг свой.
  Несладко здесь живётся Младшим, подумал я. А вслух предложил :
  - А что стоишь? Ты сядь посиди, как и я.
  Он вежливо отказался под тем предлогом, что ишшо дома насидится.
  Я снова огляделся и, глядя на кусты, изрёк :
  - Такое чувство, будто рядом река. За этими кустами.
  Князь, странно глянув на меня, ответил :
  - Нет, ты неправ. Река есть, но не рядом она. Чуть поодаль. А тебе зачем?
  - Узнать, как называется - Мста или Луга? - нашёлся я.
  - Черна. - с ударением на 'е' изрёк князь, воззрившись на меня ещё более странно.
  - Впервые слышу. - я пожал плечами. - А она большая?
  - Да уж немалая. - ответил старик. Ну что он так смотрит? - Может, показать?
  - Покажите, пожалуйста. - ответил я и попытался встать.
  Левые рука, плечо и бок ныли уже в меру, но вот нога униматься не торопилась. Простояв не больше секунды, я упал на траву.
  Глядя на мои потуги, старик заметил, что на одной ноге я далеко не уйду. А тащить меня, молодого бугая, на себе - ему и тяжко и невместно и позорно.
  - Так давайте вместе выломаем палку. - бодро посоветовал я. - Отойдём к кустам, то есть вы отойдёте, а я...
  - ТЫ отойдёшь.
  - ...а я откачусь. Ты нагнёшь, я ухвачусь, и вместе сломаем. На палке пойду. Хорошо бы она была с развилкой, а в длину от подмышки до земли, чтобы подмышку упираться. - Для надёжности я даже руками показал, как это должно выглядеть.
  Князь, видимо, что-то для себя решив, кивнул и пошёл к кустам. Я пополз следом за ним. Несколько минут мы перемещались вдоль зарослей. Один куст был тонкий, другой - кривой, на третьем нет ничего похожего на развилку. Только вроде бы на пятом нашлось то, что нужно. То был орешник. Князь нагнул до земли ветку, я, схватившись за будущую развилку, испытал её на прочность и отломал лишнее. Затем, сойдясь, мы в четыре руки кое-как переломили палку там, где требовалось по длине.
  Старик вернулся на тропу и уже оттуда наблюдал, как я, цепляясь руками за куст, поднимаюсь, беру заранее прислонённый новоявленный костыль и, опробовав его в деле, ковыляю к нему. Дождавшись моего приближения, он сообщил :
  - Допрежь меня зайдём к лекарю. - и, отвернувшись, зашагал вперёд по тропе.
  - Спасибо. - сказал я ему в спину.
  - Что тое 'спасибо'? - тут же осведомился он, не оборачиваясь.
  - Нууу... это... благодарность такая.
  - В благодарность молвят 'благодарствую'.
  - Я приму это к сведению.
  Мы медленно шли к тому месту, где дубняк и кусты сходились почти воедино, и только узкая, на одного человека, тропа разделяла их.
  - Ну что, перемолвим? - вдруг спросил старый князь.
  - А давайте поговорим. - согласился я, затем, секунду подумав, честно добавил : - Лучше говорить, чем драться.
  Он остановился и обернулся ко мне :
  - Как ты обозвался?
  Я, тоже остановившись и сообразив, что имеется в виду, как я назвал себя, ответил :
  - Сергей Панин.
  - Ты рёк по отцу Михайлович. Что тое 'Михайлович'?
  - Это значит, сын Михаила. Значит, мой отец Михаил Панин.
  - Не ведаю сего имени, Михаил. Николи не слышал тое имя.
  Я слегка удивился. Но, ввиду некоторых личных соображений, удивление было приятным. Та-ак, надо уточнить.
  - Так уж и никогда? А вроде бы оно распространённое в России.
  - Что тое 'России'? - тут же осведомился старик. Да уж, актуальнейший вопрос сегодняшнего дня : 'что такое'? И сразу о главном.
  А судя по виду, он не шутит. Глядит мне в глаза цепко и строго! Несмотря на это, у меня на душе потеплело. Приятно с умным человеком дело иметь. Дважды приятно попасть туда, где не знают, среди чего тебе пришлось жить
  И если я сейчас буду убедителен, никогда не узнают.
  - Россия, она же Российская федерация - это наша страна. Наша многонациональная родина! - эти три слова я выговорил с ироническим пафосом. Даже махнул в воздухе свободной рукой. Затем серьёзно добавил. - Но русских в ней пока ещё большинство.
  - Врёшь. Страна русских - это Русское царство. Мы сейчас в его пределах. А как уразуметь 'пока ишшо большинство'?
  Ура. Мой час настал. Сохраняя внешнее спокойствие, я вкратце рассказал, что там, откуда я взялся, есть такая страна, от Петербурга и до Владивостока и от Мурманска до Дербента. Несколько веков подряд в её состав просились те или иные народы, и цари ещё выбирали, принимать их или нет. В Сибири завоёвывать пришлось только одно ханство, а все остальные племена, каждое в свой черёд, решили, что ничего не потеряют, приняв покровительство царя. И не потеряли, остались собой - в отличие от племён Америки при встрече с европейцами. Воевать пришлось только на Кавказе и, в гораздо меньшей степени, в Средней Азии. Так на карте мира возникла страна, которая является родным домом для более чем ста народов и племён.
  Всё бы ничего, но кое-кто из них, на западных и южных окраинах, поправив делишки в составе России, размечтался отделиться. Иногда им такое удавалось.
  Поняв, что услышал, он аж дёрнулся навстречу мне (правда, молча). Я продолжал :
  - Это проще, чем вы думаете. Скоро будет два века, как в некоторой части общества появилась муудрая идея. Что смешно, появилась она среди самих русских. Даровать некоторым иноплеменным окраинам право на самоопределение, вплоть до отделения. Нечто вроде нашей совести по отношению к другим. А есть ли и у них совесть по отношению к нам, это дело второе.
  Подумав немного, я решил не распыляться. Не вываливать на моего слушателя всю уйму забавных деталей прямо сейчас. Хочется. Но не надо. Сейчас краткость сестра таланта, а талант брат успеха.
  - Сто лет назад этот принцип впервые добрался до правителей страны. Польшу и Финляндию они отпустили насовсем, три прибалтийские страны - на двадцать лет, три закавказские страны - на два года, а остальных, по здравом размышлении, умудрились оставить при себе. На определённых условиях. Чтобы не развалилось вообще всё. Так вторую волну сепаратизма отложили. Думали, навсегда, оказалось, на время. И было того времени семьдесят лет. Потом опять поднялись разговоры об отделении. И снова нашлась поддержка среди части центрального правительства. Некоторые... эээ... земли одно время нуждались в дотациях из России больше, чем давали сами. Так давайте сбросим этот груз и заживём богаче! А о том, что некоторые источники общего богатства - на тех 'сбрасываемых' землях, они благополучно забыли. Как и о русских, оставшихся жить там. Пусть выживают как могут сами! Ещё соблазняли, что нерусские останутся в своих землях, а Россия будет наша. Обманули. Жить в новых свободных странах стало худо. И вот они поехали к нам.
  (Я даже на пальцах показать пытался, как это делается).
  Бандиты и торгаши едут сами. Рабочих, которым можно платить меньше, чем русским, завозят хозяева. Так в коренных русских областях появляются нерусские жители, многие из них так и остаются здесь. И пускают корни. И держатся за свой обычай, а не принимают наш. Они привыкли жить... э... так себе, и не боятся заводить потомство. А наши, даже имея свой дом, не всегда решаются даже на одно дитё. У многих по одному, по два ребёнка. Реже по три. Вот я родился в восемьдесят шестом году, за пять лет до ... роспуска, тогда, кстати, о нём и речи не было. А через несколько лет, в девяностом, предки подарили мне сестру. А дальше как отрезало : реформы, роспуск страны, трудности всякие. Проклятые девяностые годы. Больше детей папа с мамой заводить не рискнули. Так и состарились. А Даша, моя невеста, она того самого девяносто первого года рождения, и она у своих родителей вообще одна!
  (Тут я подумал, что моя девочка теперь, можно сказать, дважды одна - и заткнулся).
  Князь слушал и не перебивал. Его, несомненно, удивляли и умные речи из корявых уст, и само содержание этих речей. Несколько раз казалось, он вот-вот спросит : 'Что тое...?', но в последний момент сдерживается. И вот он воспользовался паузой.
  - Даша?
  - Дарья. - правильно понял я вопрос.
  - Редкое имя. Не эллинское точно. И тем более не женское. - вслух думал старик. - Эллины с персами враждовали, а у персов несколько шахов носили имя Дарий. У латинов есть имя Дарио, но я не ведаю, отколе пошло оно. Женщина, кою зовут Дарья? Это забавно.
  Над нами то прояснялось небо, сияя солнцем, то наползали облака, а мы так и стояли на тропе в зарослях и говорили о том, что могли вспомнить.
  - Да, чуть не забыл! А как ва... твоя фамилия, княже?
  Его лицо мгновенно стало таким страшным, что я даже испугался. Сжав кулаки и наступая на меня, он рявкнул :
  - Вся моя фамилия - един я! Никого более! Как ты смел напомнить мне об этом?!
  - Извини. Ничего я тебе не напоминал. - вежливо, но твёрдо сказал я. - Просто слово 'фамилия' означает семью только в Европе. А мы, как ты сам сказал, находимся в России. Говоря сейчас 'фамилия', я имел в виду... ммм... прозвище. Своё прозвище, Панин, я сказал тебе сразу, а твоего, обратно извини, так до сих пор и не знаю.
  - Аааа. - проворчал старик, разжимая кулаки и так же быстро успокаиваясь. - Так это ты про наименование. Сиверов я.
  Сиверов? Нет. Точно, никогда не слыхал о князьях с такой фамилией. Равно как и о том, чтобы людские фамилии назывались 'наименованиями' (как товары в магазине!). Навскидку вспомнив самые громкие княжеские фамилии моей России (Долгорукие, Лобановы, Шаховские, Репнины, Трубецкие и прочие Львовы и Романовы), я не нашёл ничего похожего. Но если тут всё другое - то и знать другая. Так почему бы и нет?
  Между тем было довольно трудно стоять на одном месте. Нога ныла, рука с костылём уставала. Мой новый знакомый, похоже, это заметил.
  - Ладно, доскажем у меня. Пошли.
  И, развернувшись, он двинул вперёд по тропе. Я поковылял за ним, в нескольких шагах позади. Прошли метров десять, пятнадцать, а заросли сгустились. Зелёные ветви перекрывают наш узкий путь с обеих сторон. Справа, у самой тропинки из земли торчит валун с острой, скошенной вперёд, вершиной. Ростом этот камешек мне по колено. Всё бы ничего, но после него тропа начала слегка понижаться. И это бы тоже ничего, но...
  ...Но спустя ещё метров двадцать заросли вдруг резко оборвались. Мы вышли на открытое пространство, и я обалдел. Это ещё мягко сказано, потому что моему удивлённому взору открылось нечто, для Руси неожиданное.
  Мы вышли на травянистую, но усеянную булыжниками площадку, дальний край которой решительно уходил вниз. И начинался склон. Эдакий голый, то есть без деревьев с кустами, травянистый склон. Он был в несколько раз выше, чем нужно для банального холма или косогора у реки. Он уходил из-под наших ног далеко вниз. На вид в склоне было градусов сорок - сорок пять. Его перечёркивала тоненькая тропа - та самая, по которой мы шли. Подножие было метров на двести ниже, и представляло собой ровный луг с отдельными кустами и с полосой леса на горизонте. А далеко впереди блеснуло что-то вроде изгиба реки. С этой высоты луг, явно большой, выглядел игрушечно. Река и лес - тем более. Я нелепо вякнул :
  - Эээээ!
  Князь Сиверов обернулся. Пригляделся к моей ошарашенности. Спросил :
  - Николи не видел?
  Вместо ответа я оглянулся по сторонам. Шагнул к краю площадки.
  Налево виднелась низина - тот же самый луг, обогнувший эту гору. Только там, за поворотом склона, кустов чуть побольше, да и сама луговина была узкая, как язык. А по ту её сторону вздымалась ещё одна гора - повыше нашей, похожая на слегка закругляющийся конус. Что мне напоминает его форма? От подножия горы начинался сосновый лес и покрывал её всю. Сосны высокие, стройные, с мощными стволами. А дальше проглядывал ещё один конус, той же формы, той же высоты и также покрытый лесом.
  - Регинины груди. - сообщил сзади князь. - В той стороне Черна изгибается и около них проходит. Узришь с воды - сразу поймёшь, почто их так обозвали.
  А, да-да, действительно, две горы - две сестры, стоят рядом и выглядят как предмет женской гордости! Но только откуда в этом, как его, Русском царстве, взялось обиходное имя Регина? Хотя, если у наших русских раз в несколько веков приключаются странные заимствования, то здешние русские чем хуже?
  - Ага. - ответил я и взглянул направо.
  Справа раскинулась полумесяцем высота пониже нашей. Явно пониже, эдак на треть, на половину. Её покрывали мощные раскидистые дубы вперемешку с молодым сосняком. Мощные-то мощные, но расположены, грубо говоря, у меня под ногами и выглядят то ли как игрушки, то ли как зелёный, кочковатый ковёр. Иногда то тут, то там из их общей массы торчали ёлки. Те склоны были более пологими. Лес кончался у подножия и уходил вдаль, к горизонту. Я спросил :
  - До этого, которого Становища долго идти?
  - Дважды до горизонта. Ты на верной тропе, так что иди ужо.
  Чуть не хмыкнув от этого 'ужо' и вовремя сдержавшись, я заковылял по тропинке вниз. Спускаться было трудно. Прямо - оказалось неудобно. Пришлось развернуться левым боком по направлению движения и при каждом шаге тыкать костылём вперёд и вниз. Здоровую же, правую ногу нужно было всё время слегка подгибать. Это было так неудобно, что ещё в начале спуска я мечтал : 'скорей бы подножие!'
  Было не до окружающих видов, но однажды я остановился-таки и поглядел вверх. Поставленная на дыбы плоскость, покрытая зелёной травой, доходила почти до неба. Но в одном шаге от него грань резко ломалась. Новая грань, параллельная небу, густо заросла лесом. Красиво, однако. И эта фигура в чёрном, на самом видном месте, конкретно дополняет пейзаж. Полюбовавшись горой, пока не подошёл князь, я похромал дальше. Князь же, глядя на мои старания свысока в прямом смысле, наконец посоветовал :
  - Другим боком обернись. Больную ногу загинай.
  - Спасибо, княже. - поблагодарил я и сделал так. Оно и вправду оказалось удобнее.
  Ближе к подножию мы миновали ещё один валун, торчащий из травы. Хотелось сесть, но взгляд старика подстегнул : вперёд!
  Вот мы и внизу. Можно, наконец, идти вперёд не боком, а нормально. Князю Сиверову надоело быть сзади кого попало, и он зашагал рядом, прямо по траве. Я на миг снова оглянулся назад. Даже не верится, что недавно мы были на эдакой верхотуре - а один из нас даже не подозревал, что он на вершине горы! Кстати, как она называется? Ладно, это неважно. Потом узнаю.
  А пока идём. По лугу иногда пролетал ветер, шевеля травой и нашими шевелюрами. Облаков в небе прибавилось. Мы молчим и глядим не друг на друга и не по сторонам, а вперёд.
  Спустя, кажется, вечность, изгиб реки, исчезнувший из вида, когда мы сошли с горы, снова заблестел впереди. Я вспомнил другую реку, виденную ещё сегодня, вздрогнул и закрыл глаза. Когда открыл, ничего не изменилось. Это всерьёз и, похоже, надолго.
  Вот и достигнут первый горизонт. Тропа пролегла в нескольких метрах от реки, и окружающий вид здесь уже другой. А река взрослая, чуть пошире Луги или Плюссы, и вода в ней, при ближайшем рассмотрении, серо-чёрного цвета. Теперь понятно, почему её Черной прозвали. Песчаные береговые откосы спускаются к воде. На миг представилось, что я на лодке плыву по чёрно-серой воде, а по бокам - оба одинаковых берега, словно жёлоб и за его краями ничего нет. Пришлось мотнуть головой, чтобы избавиться от наваждения. Там, где тропа вышла к реке, русло резко поворачивало влево. Глянув туда, до горизонта, где начинался лес, я обернулся назад. Регинины груди больше не заслоняли одна другую и выглядели как груди.
  А облака между тем незаметно размазались по небу ровным тонким слоем. Солнце краснело сквозь них. Ветер стих, и если не останавливаться, будут приставать комары.
  После поворота то тут, то там пошли кусты. Чем дальше вперёд, тем больше их становилось. Особенно после небольшого озера, что расположилось справа от нашей тропы. За озером и дальше вперёд на горизонте вместо домов Становища зеленели сплошные заросли.
  - К самым домам выйдем. - проворчал князь, поймав мой взгляд.
  - Нигде не видно человека. - сообщил я вместо ответа.
  - Все заняты, кроме нас.
  Идти было тяжело. Рука, держащая костыль, устала от долгого напряжения. Здоровую ногу необычный режим использования тоже в восторг не привёл.
  Старику надоело тащиться вровень со мной и он вышел вперёд. Тем более что наш путь снова обступили ракиты и прочие ивы. Затем их сменил густой ельник, тёмный даже днём. Вскоре, когда я уже подумал, что нам идти вечно, среди мощных еловых стволов перед нами возник угол ограды - настоящий тын.
  С глазами по семь копеек я уставился на частокол, но князь нетерпеливо дёрнул меня за рукав. Пришлось идти дальше. Когда свернули за угол, впереди, поперёк нашего пути, открылась дорога. Наша тропа вливалась в неё. Слева от нас - ельник, справа - ограда высотой больше двух метров, за которой уже заворчала и загавкала собака. Впереди, по ту сторону дороги, возвышался уступ. Метра четыре или пять высотой, а поверху его одной линией шли заборы, из-за которых торчали крыши домов. В тех, верхних дворах были свои собаки, тоже взявшиеся облаивать нас.
  Достигнув дороги, я огляделся. Справа она плавно поднималась. Сторона, откуда мы пришли, была ниже, и на ней стоял только один домик, окружённый тыном. Дальше - опять лес, где на смену елям пришли сосны. Зато противоположная сторона застроена домами и теряется вдали.
  Но князь опять дёрнул меня за рукав.
  - Нам не сюда!
  И повёл налево. Там, далеко впереди, блестела река. Мы долго шли вдоль уступа, между лесом и домами. Возле реки высота резко повернула вбок, а с ней и дорога. Мы повернули - и опять дома над нами справа. А слева - река. А далеко впереди через реку проложен мост. Низкий и вроде бы деревянный. Дальше моста, за рекой, что-то вроде горы - невысокой, но красивой на вид. А на ней, среди зелени...
  - Лекарь десь. - сказал князь, сворачивая на ступеньки, вырытые в земле. Пришлось отвлечься от дивного зрелища и, свернув вправо, подняться по откосу на несколько метров вверх. А там, вдоль серых дощатых заборов, пролегла своя тропа. Широкая. Удобно. Своим, из этого квартала, не надо ни на какую дорогу спускаться. И вид такой красивый. Но об этом потом. Сейчас старик по-хозяйски открыл калитку и (опять-таки за рукав) затащил меня во двор.
  Дом одноэтажный, не слишком типичный для русской деревни : стены его сложены из валунов. Впрочем, здесь мало ли как бывает? Во дворе колодец, несколько деревьев и собачья конура. Собака из неё выскочила и залаяла. На звук открылась дверь, вышел человек средних лет, с короткой бородой и цепким светлым взглядом. Главенствовала в его одеянии аккуратная длиннополая белая куртка. Несомненно, это и был лекарь. Он поклонился старику в пояс :
  - Поклон тебе, княже. Почто оказал мне и дому моему такую честь?
  - Сей человек ногу повредил. Позаботься.
  Лекарь будто лишь сейчас заметил меня. Его глаза презрительно сощурились, губы скривились. Ладно. Щяз будем пресекать в зародыше. Главное - голос поумнее.
  - Где в твоём доме умывальник и мыло? Раз у доктора, надо гигиену соблюдать.
  Теперь у врача глаза широкие, почти круглые. От растерянности он бессмысленно гладил непокрытую голову. Рот раскрыт, явно для будущих вопросов. Но тут вмешался князь. Повелительно сказал :
  - Идём!
  И жест - такой, что лекарь подчинился. Пошёл в дом, а мы за ним.
  Место для оздоровительных процедур находилось сразу за дверью. Чистая комната с оштукатуренными стенами (так, похоже, здесь знают цемент!). У торцевой стены кровать, рядом два стула, простых, некрашеных, из брусков и тонких досок. Лекарь проследовал к одному из них, но я озирался в поисках умывальника - и нашёл. Этот предмет был присобачен к стене позади нас, в трёх шагах сбоку от входа. Знакомая конструкция, а под ней деревянное ведро с грязной водой на дне.
  - И никакой раковины между ними нет. Всё, так сказать, напрямую, без посредников. - показал я на ведро и умывальник. - Если не осторожничать, можно мимо набрызгать. Ладно, я буду аккуратно, только дайте мне, пожалуйста, мыло кто-нибудь.
  Князь, сплетя руки на груди, наблюдал со стороны.
  Лекарь, не сводя с меня удивлённого взора, поднялся со стула и прошёл к окну. Там обнаружилась полка с какими-то мелочами, среди которых лежало мыло. Голое, не в обёртке. Без выдавленных на нём надписей. Поднеся его мне, лекарь так и остался рядом, глядя на происходящее весьма внимательно. Как я захожу сбоку, отставляю костыль и сам прислоняюсь к стене, чтобы не упасть. Как намыливаю руки до самых запястий, как я тщательно выковыриваю проклятую черноту из-под ногтей, как смываю и снова мылю - и какое удовольствие на 'моём', то есть Кащеевом лице.
  Вернув мыло лекарю, я ликвидировал остатки пены и аккуратно сбрызнул лишние капли с ладоней в ведро. Выпрямился, осмотрел чистые руки и задумчиво изрёк :
  - Ну вот, снова как человек. Жаль, за эту палку опять браться надо. А она грязная.
  - Княже! - обернулся от полки лекарь. - Что с этим Кащеевым тое сдарилось?
  - С дуба рухнул. - ответил старик через миг после того, как я предположил подобный ответ. - А ты палку-то бери. Потом ещё у меня помыешься.
  Пожав плечами, я подхватил костыль и, пристроив его под левой рукой, заковылял к стулу. Уже садясь, я кое-что сообразил и, оглянувшись на лекаря, осведомился :
  - А штаны снимать надо будет?
  - Позырим. - также пожав плечами, ответил лекарь. Услышав это слово, я аж заулыбался : привет из детства (моего, конечно).
  Затем лекарь сел напротив меня, и, велев вытянуть больную ногу, принялся её ощупывать, держа на весу. Он прикасался, я мычал. Удалось установить, что источник боли находится между бедром и коленом. Удалось установить, что на весу, не опираясь ни на что, нога шевелится. Заставив её согнуть в колене много раз, лекарь подумал и велел мне снять-таки штаны.
  - Можно не до конца. Я сотворю повязку на стегно.
  - А если не снимать? Поверх штанины можно?
  - Можно, коли не жалко. - лекарь усмехнулся.
  - Что ты там повяжешь, я не знаю, зато знаю, что одеваться будет трудно. У меня там, надеюсь, не перелом, а трещина? - дождавшись, когда он кивнёт, закончил. - Коли так, я предпочитаю удобство. Поверх штанов.
  Лекарь серьёзно кивнул и, переглянувшись с князем, указал мне на кровать. Я переместился туда и лёг. Следующие полчаса человек в белой куртке то обёртывал моё левое бедро от паха до колена какой-то тканью, то покрывал эту ткань слоем светлого месива, которое быстро твердело. Опять ткань, опять месиво. Посреди процедуры, вдруг встряхнувшись, лекарь спросил : 'Твоя княжеская милость не присядет ли?'. Князь, всё это время терпеливо стоящий у стены, сплетя руки на груди, возразил, мол, ему и так хорошо и попросил не отвлекаться.
  Закончив перевязку, лекарь пошёл к умывальнику. Уже оттуда сказал :
  - Можешь идти домой, но там самое малое - две декады покоя. Ногу беречь.
  - Что я тебе должен?
  Он аж фыркнул :
  - А что с тебя, Кащеев, взять? Сочти за дар на святые дни.
  Поморщившись и глядя, как у доктора вода плюхнула на пол мимо ведра, я ответил :
  - Тогда я сделаю раковину и тебе подарю.
  Лекарь обернулся. Взгляд его был раздражённым.
  - Если хочешь, делай. - и замолчал. В том молчании явно слышалось : 'только уйди!'
  * * *
  Через несколько минут, спустившись по земляным ступеням, князь Сиверов и я шли по дороге к мосту. Теперь я смотрел только туда. Тот берег, полоса дороги, ведущей за реку, а дальше неё - гора с окрестностями, вся в красивой зелени, как хвойной, так и лиственной. И вот, на склоне горы, из этой зелени торчит мощное сооружение из камня, то ли белого, то ли светло-серого. Основной корпус, длинный и в несколько этажей, с широко раскинувшейся зелёной крышей, а из него вверх торчит толстая и высокая башня с шатровым верхом. (Что-то подобное мы с Дашей однажды видели в Пскове).
  От созерцания меня отвлекла одна баба средних лет, в платке, сарафане и лаптях. Она в пояс поклонилась старику, но, рядом с ним опознав меня (да ещё с костылём и обвязанным бедром), вытаращилась и правой рукой вырисовала в воздухе окружность. Мы прошли, а она так и стояла на месте, глядя нам вслед.
  Князь хмыкнул.
  - Ну, всё. Тётя Тави сей же час растрезвонит по всему Становищу, что мы вместе куда-то шли.
  - Тётя что?! - изумился я.
  - Тётя Тави. - терпеливо повторил старик.
  - А что это значит?
  - Октавия.
  Дааааа, а здесь, похоже, нескучно.
  Перед мостом пейзаж был таков : с уступа плавно спускалась насыпь. Это была дорога, проходящая через село. В углу, образованном уступом и насыпью, стоял колодец. Возле него играли несколько ребятишек обоего пола, в типично деревенских одеждах и босые по случаю лета. Увидев нас вместе, они бросили свою суету и во все глаза уставились на нас. По ту сторону насыпи дорога вдоль берега продолжалась. Продолжался уступ, продолжался по верху его ряд заборов и домов. Как-нибудь подробнее посмотрю на это, подумал я, поворачивая следом за князем на мост.
  Двум телегам разъехаться хватит, прикинул я ширину сооружения. И доски плотно пригнаны. Костыль не провалится.
  Вода реки Черны, серебристо-серая от неба и чёрная от собственного цвета, протекала слишком близко от досок настила.
  - А весной этот мост не заливает? - озабоченно спросил я.
  - Весной его иногда смывает. - слегка насмешливо поправил меня князь.
  - Наверно, его трудно каждый раз восстанавливать?
  - А что? Сваи остаются. Лесопилка есть. Доски настелил - и спи спокойно до следующего ледохода.
  - А каменный мост, повыше этого? Чтоб больше никогда?..
  - Придумай и сделай.
  Да, в этих словах и в этом голосе слышится князь здешних мест. Но, набравшись наглости, я спросил :
  - А почто до сих... э... дней никто так не делал?
  - А почто? Десь провинция.
  Я поглядел влево, откуда мы пришли, увидел жёлоб русла, справа поверху украшенный лесом. Если верх не замечать, видны лишь два откоса, а между ними водная гладь. Как вечная дорога в никуда. И эдакая сладкая тоска, которую так и тянет хоть раз испытать.
  За мостом дорога рассекала бугор, так что обе его половины были выше нас ростом, и, преодолев его, уходила в лес. Высокий оказался лес, густой и мрачный. Этот задумчивый сосняк со щедрой примесью раскидистых дубов и ёлок, похожих на башни сказочной крепости, плотно смыкался над серовато-песчаной, поросшей вереском дорогой. Сама дорога была минимум на ладонь ниже лесной земли.
  Наваждение. Как будто я видел что-то подобное, притом совсем недавно. Я закрыл глаза в тайной надежде открыть их уже там, а не здесь, но, вы будете смеяться, старик опять дёрнул меня за рукав. Отверзнув зенцы, я вопросил :
  - Да?
  - Отсель идём прямо через лес. - он указал ладонью вправо, в сторону невидимой отсюда горы с княжеским теремом. - Скорее дойдём.
  - Как скажешь. - я безразлично пожал одним плечом. Чуть не добавил : 'начальник', но вовремя понял, что это было бы лишнее.
  И мы свернули направо. Поднялись, как на ступеньку, на мшисто-травяную землю, из которой, вблизи друг от друга, вставали лесные великаны. Шли в виду берега, и вода Черны то и блестела меж стволов. Но вскоре лес расступился, ушёл в сторону, и пресловутые калека со стариком вытащились на небольшой луг.
  Наискосок, через высокую траву старик вывел меня на песчаный берег. Пологий откос, мягкий и почти белый песок, справа вода, слева луг, а впереди ложбинка, за которой начинался поросший деревьями склон той самой горы (над кронами деревьев торчал верх башни с шатровой крышей). Центр пляжа украшал собой большущий серый ствол ели, давно полностью лишённый коры. Князь спросил :
  - Посидим?
  - Слушай, давай не сейчас? - простонал я. Всё ж таки проходил сегодня неслабо.
  И мы миновали этот живописный ствол, с его торчащими к небу корнями. И мы приблизились к ложбине, за которой росла трава меж стволов пышных клёнов вперемешку с дубами и соснами. Полоса этих деревьев спускалась к самой воде, закрывая обзор. Уже и башню не видать - под их сенью. Прошли и их.
  Открылся склон, самую видную часть которого занимало большое строение из белых и светло-серых камней. Окна первого этажа квадратные, маленькие, и их немного. Окна второго этажа полукруглые, побольше размером и количеством. Терем? Дворец? Дом? Этажей здесь три, и стены нижнего, по мере поднятия склона, уходили в землю. Зато башня выше вершины.
  - Поднимаемся. - скомандовал князь.
  - А где конюшни, склады и прочие флигели? - спросил я и услышал в ответ :
  - За горой. По ту её сторону.
  По пологому склону мы восходили к родовому гнезду князей Сиверовых. Там нас, похоже, заметили. Из входа, расположенного в боковой стене, вышли какие-то люди, двое... нет, трое, и направились навстречу нам.
  - Ты не сумнуйся. - тихо изрёк князь. - Коли я дал обязание, я его держу.
  - Я не сумнуюсь. Я хочу знать, что ты со мной возишься?
  - Скоро уразумеешь.
  
  
  ГЛАВА ПЕРВАЯ.
  МНОГО НОВОГО И ИНТЕРЕСНОГО.
  
  Жить стало занятно. Правда, лучше не показывать, что тебе до этого есть дело. Домочадцы хозяина Становища вот уже больше двух декад наблюдали за изменениями в жизни их князя. Каждый видел свой кусок картины, притом осторожничал. Старик не должен заметить ни любопытства, ни особого отношения к виновнику этих перемен. Уж больно он резок. Причём больно - в прямом смысле слова.
  Вернувшись прошлой осенью из столицы, последний князь Сиверов начал бесцельные долгие прогулки по угодьям. Одинокие, молчаливые, жуткие. Длились они иногда весь день, дотемна. Как будто хозяин пытался уйти от своей страшной потери.
  С тех пор много дней, особенно в предзимье и зиму, прислужники беспокоились о его состоянии. Гадали опасливо : а вдруг одинокий старик валяется сейчас где-нибудь в дебрях, и некому ему помочь? Опасаться опасались, но...
  В первые такие прогулки за ним на расстоянии взгляда увязывались двое-трое сопровождающих, и князь их вроде бы не замечал. Но на четвёртый или пятый день двое слуг - Ганин и Ксенофонтов - в растерянности замерли. Фигура их хозяина, всегда повёрнутая к ним спиной, вдруг свернула к большой раскидистой ёлке и исчезла за ней. Такое случилось впервые. Переглянувшись и выждав время, достаточное, например, для естественных надобностей, слуги пошли было к ёлке. И тут на их спины со свистом обрушились палочные удары! Хлёсткие, сильные, частые.
  Будто бы кто-то пытался их покалечить.
  И оттуда же, сзади громыхнул знакомый голос :
  'Убирайтесь домой!'
  Отскочив и вопя : 'За что?!', слуги обернулись. Их господин, одетый во всё чёрное, стоял на тропе и глядел на них весьма неласково. В руках его покачивалась палка, блестя свежим сломом. Ксенофонтов удивлённо молчал, а Юстин Ганин заикнулся было : 'Аааа...', но старый князь Сиверов его перебил :
  'Убью. А потом скажу, что так и было. Если не прекратите мелькать ближе горизонта. Мне не надо ничего и никого! Поняли? Тогда убирайтесь домой'.
  Обоих доброхотов как ветром сдуло. Один из них просто пришёл зализывать раны у себя в каморке. Другой же перед возвращением в имение сделал крюк в село, к отцу Сильвестру и что-то ему нашептал. Оставшись один, служитель пророка думал, затем писал письмо и, запечатав, сам отнёс его до почтового ящика. Вечером отец Сильвестр перешёл мост и нагрянул в имение, на ужин.
  Тот ужин происходил в большой столовой на втором этаже. За полукруглыми окнами сгущалась тьма. Челядь жалась к дальним стенам. Князь принял священника формально вежливо и пригласил за стол, но всем видом давал понять, что этот гость ему нежеланен. Ели в тягостном молчании, внимательно разглядывая друг друга. Наконец князь спросил :
  - Ну? Что скажешь?
  - Что, во-первых, твоя княжеская милость напрасно пренебрегает той огромной возможностью утешения, которую способна дать вера в милосердного...
  -...А во-вторых, что я напрасно избиваю людей палкой? - перебил его князь.
  - Истинно так! - справившись с секундным замешательством, ответил отец Сильвестр. - Что же это за награда такая, для людей, искренне пекущихся о твоей участи? В священной книге такое себе позволяли очень плохие люди!
  Князь Сиверов впервые за эти проклятые дни ухмыльнулся и сплёл руки на груди. Затем, откинувшись в кресле, выдержал паузу и ответил.
  - Во-первых, от века и доселе прислуга моего двора живёт достаточно хорошо. Слишком хорошо по сравнению с многими.
  Пауза. Нескольким слугам у стены никто не повелел уйти, и они, притворившись тенями, слушали разговор.
  - Поэтому им иногда и пострадать можно? - уточнил священнослужитель.
  - И поэтому, и ещё потому, что за сохранение такой хорошей жизни для себя и своих потомков они на многое согласны. Они знают, на что идут. - понаблюдав за лицом гостя, старый князь заговорил громче. Так, что его чёткий голос наполнил всё помещение. - А во-вторых и в главных, по меньшей мере один из этих двоих побитых пёкся обо мне неискренне. Признайся, отец Сильвестр, он прибежал к тебе прямо из леса, рассказать о моём поведении? В который уже раз, а?
  Священник, вместо того, чтобы возмутиться или спокойно оправдываться, застыл в одной позе. Он дёргал себя за бороду и глядел куда-то мимо князя. Он молчал.
  - Не знаешь, что ответить? Мог бы и догадаться, что я не люблю, если мой слуга болтает кому-то чужому о моей жизни. Без моего на то ведома и тем паче разрешения. А ты мне чужой. Да. Что тебе до моих радостей и моих бед? Вот и сейчас ты пришёл порассказать о том, что мне заведомо не поможет, а заодно пристыдить за то, как я обошёлся с твоим шептальником. А ведь я ему почти ничего не сделал. Я не Маркиан Синяк, что в позапрошлом году по пьяни забил до смерти жену и дочь, а потом опомнился и повесился. Как раз в большой праздник. К чему бишь я об этом сказал? А, да! Я не забиваю своих людей до смерти, в отличие от некоторых. И ещё, на Синяков двор, утешить двух сироток, я зашёл пораньше тебя. Помнится, ты и их тогда успокоил, как сумел : двум подросткам в доме повешенного о верёвке толковал. И сейчас у меня то же самое делаешь.
  Осенив себя святым кругом, отец Сильвестр пробормотал :
  - Горе помутило разум твой, княже!
  - Может быть. - холодно прозвучал ответ. - Но у тебя его и вовсе не было. Иначе бы ты постыдился приходить сюда. Кстати, отец Сильвестр, у тебя дети есть?
  И княжий взор заискрился нехорошим весельем.
  Священник вполне ожидаемо отшатнулся, вновь очертил в воздухе круг. Лицо его было испуганным, а руки дрожали. Он даже нахлобучил на голову капюшон.
  - Сохрани пророк и все святые! Нет, конечно! Нам нельзя, грех это!
  - Значит, ты меня не поймёшь. И сейчас ты был неубедителен. Признайся, тебе ещё никогда не ставили таких вопросов, а? И что бы ты сделал с простолюдином, осмелившимся сказать то, что сказал князь?
  Помолчав, отец Сильвестр встал из-за стола и поклонился.
  - Пойду я, княже. Зайду по твою душу как-нибудь в следующий раз.
  - Следующего раза не будет. Ты уходишь отсюда навсегда.
  Гость в одеянии с капюшоном ненадолго остолбенел. После чего с искренней обидой возвопил :
  - То есть как это не будет? За что от твоей княжеской милости такая немилость?
  Старику явно нравилось происходящее. Усевшись повеличественнее, вцепившись ладонями в подлокотники, он ронял в тишину ледяные слова :
  - В моей вотчине я всегда знаю, что каждая собака гавкнет. Много лет я об этом заботился, и ты знаешь, оно себя оправдывает. Люблю знать всё и обо всех. Ещё в столице ко мне в дом зашёл с соболезнованиями и душеспасительными речами, похожими на твои, один человек. Сей деятель близок к самому государю. Я никогда не любил того человека. Тебе не обязательно знать, что я ему сказал и что о нём подумал. Но ещё тогда я решил, что за мной могут приглядывать. И не от большой братской заботы, а чтобы знать, что у меня на уме. А здесь, в моей вотчине, кто для сего надзора более подойдёт, нежели сельский душехват и его усердный прихожанин? И они вправду взялись за это. Да только вот беда : мне это не понравилось! Поэтому - оба вон! Ганин, сюда.
  От дальней стены кое-как отлепился Юстин Ганин, такой же бледный и трясущийся, как и Сильвестр. Другие слуги смотрели на него с удивлением. Ганин плёлся к длинному столу, старательно глядя в пол. Остановился в трёх шагах от князя.
  Грозный старик молча запустил руку в карман, достал маленький тёмный мешочек, метко швырнул на пол перед Ганиным. Сквозь ткань мошны глухо звякнул металл.
  - Подними. Развяжи.
  Слуга нагнулся, дрожащими руками цапнул мошну, затем, выпрямившись, кое-как развязал.
  - Что за металл? - осведомился князь.
  - Вввроде ссеребро. - приглядываясь, пробормотал чернокудрый Ганин.
  - Проверь, все ли монеты серебряные.
  - А ззачем? - впервые удивлённо воззрился Ганин.
  - Чтобы не было нареканий. Я же тебе расчёт даю. - железно ухмыльнулся его хозяин. - И не спорь со мной. Сам знаешь, что виноват. Считай давай.
  Зазвякали монеты в руках. Вскоре у стены дружно ахнули слуги.
  - Аааа, так это ты?!
  - Ещё и платить ему? Пинками тебе платить, спартанское семя!
  - Тихо, вы! - пресёк их возмущение старый князь. - У него семья. И, возможно, не такая плохая.
  И снова в полутьме большой столовой звякали монеты, один человек, с каменным лицом, сидел за столом, наслаждаясь устроенным представлением, а все прочие, кто у стола, кто у стены, стояли и впечатлялись. Наконец Юстин Ганин закончил считать монеты и ссыпал их обратно в мошну. Полученная сумма ему понравилась. Он уже почти не трясся.
  - Так все серебряные? - въедливо спросил князь.
  - Да, княже, все до единой.
  - Тогда мы в расчёте. Ты мне больше не слуга. Хватайся за отца Сильвестра и иди куда хочешь. Пусть, например, он для тебя Старшим будет и позаботится о тебе.
  Он махнул рукой, и Сильвестр с бывшим слугой, не глядя друг на друга, пошли наконец на выход. Возле самых дверей Ганин спохватился. Оглянулся.
  - А как же мои вещи?
  - Твоё барахло тебе потом кто-нибудь занесёт.
  И, как последний удар в спину уходящего Сильвестра, прозвучало :
  - Ну, а этот, хорошо, что хотя бы недоумок, а не педераст.
  С того дня князь уходил и возвращался один, когда ему заблагорассудится. И не было ему никакого дела до тех, кто о нём тревожился, особенно зимой. Его самого ничего не волновало, кроме воспоминаний и безрадостных дум о будущем. В любую погоду : в метель или наоборот, в мороз, он ел посытнее - но только потому, что ему давали, одевался потеплее - и покидал стены дворца.
  Вернувшись через много часов, молчаливый и угрюмый, он раздевался и проходил на второй этаж. Там старик устраивался либо в конторе, либо в библиотеке. Иногда вызывал к себе управляющего (горе горем, а за хозяйством следил цепко!), либо раз за разом читал письма сына, стараясь понять, ради чего тот погиб. Для разнообразия засядет с книгой. Ему приносили ужин - он брался за него не сразу. Всегда давал остыть. Ложился поздно ночью.
  Не хотел старик общаться ни с кем из своего круга. Наоборот, всех, всех письменно попросил не беспокоить его. Даже семейство его старого друга, князя Радчина, получило такой запрет.
  И вот теперь одинокие прогулки прекратились. Старик совсем забыл про них и наоборот, всё время сидит дома. И ладно бы кто путёвый ему в этом помог, а то эдакая дрянь ходячая! Костька Кащеев, прореха на миру.
  Подобрал его в лесу, притащил к лекарю, это ладно, это терпимо и понятно. Но зачем было приводить к себе во дворец, выделять ему комнату, давать новую одежду и, наконец, кормить?!
  И вот уж о чём каждый раз за столом говорят они - неизвестно. Князь, в отличие от незабвенного ужина с отцом Сильвестром, столуется в комнате поменьше, что на третьем этаже, всех оттуда выпроваживает, а подслушивать нехорошо и опасно.
  ***
  Тот незабвенный день, с каждым новым днём становящийся для последнего Сиверова более далёким, начался как обычно. Ему приснился живой Вадик. Но в этот раз не мальчик, сопровождающий отца в призрачных прогулках по лесам и горам, и не тот зрелый молодой человек, что, едва вернувшись со своих изысканий, много писал и уехал в столицу. Ему приснился юноша, не отягощённый раздумьями и заботами. Он пришёл к отцу, распевая незнакомые песни. Жаль, что при пробуждении все они мгновенно забылись.
  Впрочем, тогда, во сне, старого князя эти песни почему-то раздражали. Более того, он несколько раз велел сыну молчать. Но Вадим, одетый в странную зелёную куртку с бахромой вдоль рукавов, не слушался. Раскинув руки, он смеялся, кружился посреди столовой, которая незаметно превратилась в библиотеку, и пел. Кружился, и развевалась бахрома в оконном свету.
  Во сне старика не заинтересовало, что за песни и откуда. Странно! Наяву он наоборот, выведал бы о них всё, что можно. А тут пожалуйста - приказывает замолчать, притом с каждым разом всё громче и злее, но Вадик не унимается. После особенно грубого окрика он, наконец, рукой махнул, и из-за двери ему на помощь вышел странный человек с короткой рыжей бородой. Встав рядом и обнявшись за плечи, они запели вместе. Приятный голос сына и грубый рёв незнакомого бородача сплелись воедино. Но князь пошёл на них с кулаками - и проснулся. В окне золотилось утро.
  Старик на несколько минут закрыл глаза, но понял, что сон не вернётся. Скорчив рожу, он поднялся, сунул ноги в войлочные боты и по ковру, устилающему всю комнату, беззвучно прошёлся к окну. По ту сторону окна - солнце, небо, река, за рекой - Становище. Всё как обычно.
  Будет всё как обычно и тогда, когда его не станет. По воле государя другой хозяин появится здесь, не имеющий к славному роду Сиверовых никакого отношения. Под теми крышами, за рекой, живые люди будут делать свои дела и иногда вспоминать о нём. Как именно вспоминать? Неважно. Он будет тихонько лежать себе в земле и кормить червей. И вовеки не будет ему другого занятия. Это он понял на одном из кладбищ столицы.
  Дурацкий сон был. Кричать и грозить кулаками тому, кому с радостью уступил бы собственную жизнь? Раздосадованный старик чуть не плюнул, что, разумеется, не украсило бы его как Старшего. Но сначала вовремя спохватился, а потом подумал : это лучше, чем ночью радоваться желанному счастью, а утром в который раз окунуться в унылую явь.
  Кстати об этом. Пришла пора. Старик в простонародной короткой рубахе, столь же неаристократических подштанниках и ботах пересёк покои, от окна до двери, и вышел. За дверью опочивальни было помещение, где обычно его одевали. Там платяные шкафы темнели вдоль стен, там посреди комнаты стояла тахта для господина, а его слуга каждое утро сидел по соседству с оной, на маленькой тумбе.
  Встрепенувшись, как обычно, при внезапном появлении хозяина, его камердинер, светловолосый пожилой усач, вскочил было с тумбы. Но князь молча махнул рукой : не надо. Лучше садись и действуй. Хозяин прошёл и опустился на тахту. Слуга начал действовать. Чёрный костюм (каждый день - новый) уже заранее разложен по тахте, рядом. Рубашка тоже рядом. На полу, под рукой, стоят сапоги, из их голенищ торчат ноговицы. Каждое утро слуга видел перед собой исподнее, такое же, как у Младших. В ответ на вопросы о причинах столь необычного пристрастия хозяин Становища всегда отвечал : 'Удобно'. Пожалуй, что и так. Слуга искренне не понимал, как мужчины Старших (с женщинами, наоборот, всё понятно) могут отходить ко сну в длинных, платью бабьему подобных рубахах, под коими у них ничего больше нет. Наверно, и муди болтаются при ходьбе, тщательно скрывая улыбку, подумал он. А не дай бог пожар или нападение злоумышленников? - тут же одевальщик настроил себя на серьёзный лад. Запутаются ведь на бегу и разобьют себе что-нибудь. С такими мыслями, сидя либо вставая, слуга делал своё дело, а князь только подставлял ноги или руки.
  Сам же князь думал о другом. В молодости его по утрам одевали, ну и по вечерам раздевали девушки. Понятно, из Младших. Барышень из Старших одевали их служанки, а иногда (но это - тайна!) юноши из Старших, после чего упомянутые юноши раздевали сами себя. Оно и понятно.
  В те годы, будучи вторым сыном, Максим Сиверов не только не горел желанием связывать себя узами брака, но и жизнью не особенно дорожил. Нередко посасывал вино, то в обществе приятелей, то один. Подавшись в военную службу, участвовал в парочке войн. Был там в первых рядах - и не погиб. Только получил несколько ранений, следа не оставивших. Его холодная ярость, подобная отпущенной пружине, производила впечатление и на врагов, и на своих. И русские, и добровольцы из Европы, и туранцы, и персы прозывали его 'белым призраком'. Тогдашний царь, Максим Четвёртый, тёзка молодого человека, наградил его поместьем вблизи столицы, что было очень кстати.
  Своего дома у него, можно сказать, не было.
  Но перед этим был конец войны и особое поручение.
  ***
  Все одежды одеты. Пора идти в столовую и, если уж на то пошло, вспоминать дальше. Есть неторопливо, чтобы это не мешало старому князю ворошить память.
  Та война с Тураном выдалась тяжёлая. Честолюбивый и энергичный хакан Мурад Пятый собрал великую силу и двинул её в поход на северо-запад. Целью себе он поставил ни больше ни меньше как отвоевать у русских Нижнее и Среднее Поволжье, от Астархана и Хвалынского моря до самого слияния с Камой. То есть земли, которые уже триста лет как были русскими. Орда была велика, а вражьи полководцы своё дело знали. Судьба многократно глядела то в одну, то в другую сторону. Но под конец, ввиду явных успехов русского оружия туранский хакан Мурад запросил мира. Для виновника войны, человека гордого, это было почти невыносимым унижением. 'Почти' - потому, что править своей страной ему хотелось куда больше, чем погибать в борьбе.
  И вот едут по Заволжью в хаканскую ставку царский посланник (при нём секретарь и переводчик) и сто человек конвоя. Ими командует князь Максим Сиверов.
  Сдружившись по пути с дипломатом князем Александром Радчиным, человеком почти вдвое старше, он вёл с ним долгие беседы о дипломатии и войне, об истории Русского царства и стран Европы и Азии, о дамах и дуэлях, об аристократических и простонародных обычаях.
  Первые два дня они ехали по степи, не встречая никого. Встреченные редкие сёла и аулы были пусты, а иногда и сожжены. Встречающая сторона пока никак себя не проявляла - ни по-хорошему, ни по-плохому. Окружающие виды не слишком разнообразны. Так почему бы и не поговорить двум неглупым людям?
  'Максим, что заставляет тебя бросаться то в пьяные пирушки, то в объятия дев, то в самый страшный бой? Слава о твоём бесстрашии пошла по всей Руси, когда ты с горсткой добровольцев устроил дерзкую ночную вылазку из эвакуируемого Хвалынска. Мало того, потом ещё целый день ты дрался с туранцами в оставленном городе и лишь во тьме ночной уплыл за Волгу. Были и другие случаи. Что заставило тебя под Явасом устроить ту атаку на Дамир-хана? Никто не приказывал тебе ничего подобного. Одно чудо спасло тебя.'
  'Ты не поверишь, Александр Васильевич, я просто испытываю судьбу'.
  Посланник, хмыкнув, смерил его задумчивым взглядом.
  Молодой князь продолжал :
  'С одной стороны есть я, кроме войны, в сущности, никому не нужный. С другой стороны - постоянно оскорбляемое врагом национальное чувство. Уже три века туранцы не подходили к столице так близко. И вот уж странный случай тогда, под Явасом, вышел. Своё поручение я уже выполнил, скачу себе по зарослям мимо берега, никаким другим приказом не отягощённый. Вдруг что я вижу? Берег, вообще-то занятый нами, во всяком случае, час назад я проезжал мимо русских постов, теперь полон ордынцев! Раз наши дозорные тревогу не подняли, значит, к ним незаметно подкрались и тихо истребили. Во всяком случае, даже их трупов я не видел. А видел, как ордынцы конями, пиками и плетьми гонят перед собой наших пленных. Кого собьют, по тому конём и протопчутся. Все - и туранцы, и русские - мокрые : только что реку пересекли. Поодаль едут несколько знатных всадников в богатых одеяниях. Они обозревают происходящее и смеются. А я рядом в кустах один, зубами поскрипываю. Хотя почему один? Вот же пленные! Не все ж они упали духом? Если их взбаламутить, да всем скопищем навалиться на тех ордынцев, что-либо да и будет исправлено!'
  'Кстати, ты не думал просто объехать их и предупредить командование?'
  'Нет. Русских пленных я увидел почти сразу. Если бы не они, я бы ускакал тратить драгоценное время, предупреждать командование, а пока я скачу, они продвинутся демон знает куда и демон знает насколько (извини, Александр Васильевич, что ругаюсь). Но я их видел, а они меня нет.
   именно я положу предел вражеской наглости?
   А вот во всеевропейском братстве я слегка усомнился. Нет, к добровольцам из Европы, которые сами к нам пришли по зову сердца, у меня претензий нет. Особенно к германскому легиону, к испанцам, норманнам, болгарам, итальянцам, галлам. И к нескольким альбионцам. Но почему, если все европейцы - братья, ни одна страна Европы не объявила войну Турану? Только мы рядом с ними живём - а им-то что грозило? Но факты говорят за себя - одно сочувствие, и ещё деньги. А нашим врагам - оружие!! - эту фразу Сиверов выкрикнул так громко и страшно, что всадники всполошились, подскакали к нему. Молодому князю пришлось их успокаивать и отсылать обратно. Наконец он продолжил. - Почему туранцы оказались вооружены новейшими альбионскими ружьями? Да и германские штуцеры у них откуда? Я со своими людьми охотился на командиров нескольких вражьих отрядов только затем, чтобы допросить : откуда оружие?'
  'И что узнали?' - осведомился Радчин.
  'За несколько месяцев до войны завезли караванами из
  
  Их ввели в большую комнату, в углу которой, на столбе с перекладиной висело большое и круглое железное било. Оно было единственным предметом мебели в помещении. Рядом с загогулиной стоял человек. Едва все вошли в комнату, он вдруг сильно ударил по билу. И хозяева и гости содрогнулись от этого громкого, трескучего звука.
  Ожидание аудиенции затягивалось. Хакан явно отыгрывался на людях, которым он скоро сделает важные уступки. Кому-то было страшно, кому-то было скучно. Но Радчин и Сиверов, сидя на кошмах (заметим, вместо ковров), откровенничали друг с другом, как никогда.
  'Русское царство, как и вся остальная Европа, соблюдает закон о наследстве. Закон гласит : все родовые владения отходят старшему сыну. Все прочие дети мужского пола, сколько бы их ни было, когда вырастут, должны покинуть родительский кров и искать своё счастье сами. А дочери выходят замуж, и дом мужа станет их домом. Нас у отца было трое. Два мальчика и девочка, но она умерла в детстве. Болезнь унесла Юленьку Сиверову в неполных четырнадцать лет.'
  'Отчего она умерла?'
  'В тот год уже не просто кончилась зима, уже был месяц априлий, когда она простудилась, заболела воспалением лёгких и врачеватели её не спасли. Несколько дней - и Юленьки нет. Я любил эту девочку. Мы с ней были погодки, мы с ней были дружнее, чем с нашим старшим братом. С тех пор я ненавижу месяц априлий'.
  У Сиверова дёргались и лицо и голос, когда он говорил об этом.
  Радчин некоторое время, уставясь на кошму под собой, сочувственно молчал. Затем заговорил о своём.
  'Начало нашему роду положил приехавший, точнее, бежавший на Русь после германского нашествия один из нескольких десятков вождей древних пруссов. Звали его, как нетрудно догадаться, Радча. Он оставил своим потомкам мечту, завещанную с тех давних пор из поколения в поколение. Это то, чем мы отличаемся от других. Некоторые из моих предков делали, что могли ради её воплощения, некоторые, наоборот, задвигали в угол, как старый сундук. Но не забывали, поверь, мой юный друг, что однажды кто-нибудь из Радчиных положит конец омерзительному существованию рода Воллемиров.'
  'Есть такой знатный род в Германии'. - отозвался Сиверов.
  Теперь уже Радчин изменился в лице.
  'В Германии? Нет, сначала была древняя Пруссия. - каким-то уж очень мягким голосом заговорил он. - Видишь ли, Максим, в те же самые времена некто Волемир тоже был одним из множества прусских вождей.
  
  ' Трогательная, захватывающая история длиной в несколько веков'. - осторожно высказался Сиверов.
  Радчин только рукой махнул и вцепился в рыжеватые кудри.
  'Взгляни на это шире, мой юный друг! Не в двух древнепрусских вождях с разными характерами дело. Дело в принципиальном отношении каждого из них к своей же стране и её населению. Один без всякой причины совершил неслыханное предательство, подобных коему не знала история. Другой в заведомо безнадёжной ситуации пытался спасти всё, что мог. Предок Радча, только лишь не преуспев в этом, уехал на восток. Уехал навсегда в малознакомую страну, с мечтой когда-нибудь отомстить погубителю отечества'.
  'И как выполнял заветы предка род твой?'
  Радчин опять махнул рукой.
  'Когда как. По-разному, но не до конца. Увы. Расплодился враг. Несколько раз мы, Радчины, бывали в Пруссии, в Германии, вообще в Европе. Несколько раз были близки к осуществлению мечты
  Максим хотел о чём-то спросить, но тут открылась дверь, и почти одновременно * с треском ударил в большое железное било. Как обычно, талантливо ударил : от этого звука все хоть немного, да содрогнулись. В дверном проёме появился *** и, глядя на князя Радчина, провозгласил :
  'Великий и солнцеподобный желает видеть тебя а вы - сидите и ждите!'
  Сидеть и ждать пришлось долго. Но, как потом выяснилось, оно того стоило. Радчин превзошёл сам себя
  'В тот день я был в том же самом дворце, за две-три стены от происходивших переговоров.'
  Сегодня его княжеская милость пожелал выйти сквозь гору, через парадный ход для гостей. В самом дальнем конце столовой темнела большая арка. Стуча сапогами по паркету, он двинулся в ту сторону. Там, за аркой начинался сводчатый коридор из белокаменных плит. По этому коридору, когда-то освещённому, гости попадали прямо на пир. Теперь тут светильники не зажигались. Старик ушёл в полутьму, не думая, кто бы ему открыл. Всё равно откроют. Так он и шёл : над потолком гора, впереди обратный склон, с воротами и подъездной площадкой.
  Он вышел на ровную круглую площадку, утоптанную до каменной твёрдости. Её окружал лес. Князь оглянулся назад.
  По этой боковой дороге он вышел
  У князя от гнева аж дыхание перехватило : в его заповедном лесу, без его ведома и разрешения, находится кто-то другой!! И он даже догадывается, кто. Нагло разлёгся посреди тропы и спит.
  Предвкушая славную побудку для этой вонючки, князь подошёл ближе. И ему начало казаться, что не всё так просто. Нет перегара. Нет храпа, которым этот пьяница прославился. Поза его тела не слишком удобная, хотя это и неважно. Старому князю показалось, что этот человек валяется без сознания.
  
  Столь искреннее удивление и возмущение такому простаку не сыграть.
  Поглядывая на своего спутника, старый князь ещё раз убедился, что в знакомом теле обитает некто незнакомый. Ну разве прирождённый Кащеев зыркал бы на слуг с прямым и независимым видом? Разве мерил бы их холодным и до жути умным взглядом? Разве пришло бы в его вечно пьяную голову противопоставить их явному презрению своё молчаливое : 'Только тронь или слово скажи, я один побью вас всех'?! Нет, конечно! Тот Кащеев за полмили кланялся бы им в пояс.
  Другое различие - как он мылся. Тщательно мылил руки и лицо, а потом смывал аккуратно, стараясь не набрызгать, и тихо, чтобы не фыркать и не отдуваться. Ну в самом деле - как подменили!
  - Чистую палку принесите.
  - Одень сего человека в новую рубаху, чёрный кафтан и сапоги.
  Сам стоял рядом и следил, чтобы его распоряжение было выполнено.
  - Красавец, правда?
  - Как скажет твоя княжеская милость. - глядя только на хозяина и поклонившись ему, ответил камердинер.
  На минуту оставшись наедине с гостем, старик полушёпотом спросил :
  - А там, у вас, тот свет есть?
  Человек в сапогах, чёрном кафтане и портках с повязкой поверх одной штанины чуть вздрогнул от неожиданности вопроса. Затем весело хмыкнул.
  - Что я могу сказать? Из тех, кто крепко умер, оттуда не возвращался никто. За обе тысячи лет ни один заведомый мертвец не воскресал и не рассказывал ни за, ни против того света. А с теми, кто умирал на несколько минут...
  - Две тысячи лет? - перебил его князь. - Умирал на несколько минут?!
  - Ага. - ещё более весело ответил Кащеев, отчего князю стало слегка не по себе. - В двадцатом веке выяснилось, что главное у человека - это мозг. Головной. - для надёжности Кащеев похлопал себя по лбу. - Если он вырубается больше чем на десять минут, например, когда человек утонул, он умирает. И вместе с ним умирает всё. Такой вот он, хрупкий и капризный, этот мозг.
  - Ааа... - вырвалось у князя.
  - Можно в эти несколько минут двумя способами искусственное дыхание сделать. А если у человека сердце отказало, можно в те же несколько минут после смерти по-особому надавить на него, чтобы вновь пошло. Иногда помогает.
  - Дивно, очень дивно всё это. Не думал, что некогда услышу такое. - старик улыбнулся. - Да ещё от Кащеева.
  - Я Панин.
  - Но раз ты в теле Кащеева, изволь теперь быть Кащеевым. - и князь зыркнул на него так, что стало ясно : это решено и не обсуждается.
  Глядя старому князю в глаза, мужик пожал плечами и ответил :
  - Ладно. Новый Кащеев.
  И тут дверь открылась и вошли слуги.
  Кто добрый - так и будет добрым. Кто злой - так и будет злым. Их единство в одной вере - пустая формальность.
  
  Отобедав и дождавшись, пока унесут посуду, перешли к делу. Старик придвинул к мужику письменные принадлежности. Был среди них и сосуд с песком.
  - Прежний Кащеев неграмотный. А ты? Альфабет начертаешь?
  - Сейчас покажу. - ответил тот и взялся за бумагу и перо. Через несколько (он слишком быстро пользоваться пером) минут помахал листком в воздухе и сообщил. - Готово. Это кириллица. Алфавит такой.
  - Почто кириллица?
  - По имени основателя. Был такой монах Кирилл, из города Салоники, наполовину славянин, наполовину грек. Много лет миссионерствовал в славянских землях и придумал для тамошней паствы, так сказать, их алфавит, отличающийся от латинского.
  При упоминании города Салоники глаза князя почему-то на миг заинтересованно блеснули, но он взял себя в руки.
  - 'Миссионерствовал'? Экий словесный оборот, нарочно не придумаешь. Альфабет по вашему 'алфавит'? Ладно, указывай и говори буквы.
  Покуда гость перечислял буквы, хозяин с непроницаемым видом следил за его пальцем.
  Вместе сравнивали костандиницу с кириллицей. Было немало общего, но были и различия. Заодно Кащеев спросил :
  - Почему здесь Константин зовётся Костандином?
  - Отличия ради. За то простолюдинов благодари. Но кое-кто там, наверху, не теряет надежды. - говоря это, князь скривился. - Ходят слухи, будто введут-таки латиницу.
  Кащеев сузил глаза и весь подобрался, как будто перед боем.
  - Дааа? А не жирно им будет? - как-то опасно прозвучал его голос.
  
  - Так почему ты сейчас со мной возишься?
  - Во-первых, ты развлёк меня в горе моём.
  - А что за горе?
  - Сына единого утратил.
  Кащеев опустил взгляд. Помолчал, рассматривая узоры на ковре.
  - Понятно. Расскажешь?
  - Расскажу, но не сейчас. Это странная история, даже тёмная. Но я не понимаю, что не так. Может быть, твой посторонний взгляд мне в этом поможет.
  Кащеев кивнул и спросил :
  - Это было 'во-первых. А что во-вторых?
  - Во-вторых и в главных, - князь положил ладонь мужику на плечо и заглянул ему в глаза. - ты, нам обоим на радость, явил чудо, пожалуй, единственное возможное. За малое время я узнал от нового тебя нечто, доселе немыслимое. Мне трудно сказать определённо... а, да! Слушай! Возможность другого мира внушает надежду. На что именно, тоже трудно сказать, но надежду - точно.
  Оставив глаза и плечи собеседника в покое, князь зашагал туда-сюда по комнате.
  - Теперь, исходя из того, что есть и другой мир, где всё иначе, можно будет смелее придумать хоть что-нибудь! Не оглядываясь на... а! - князь резко остановился, снова глядя Кащееву в глаза. - Когда придумаю, ты мне поможешь?
  - Ясен... естественно, помогу, куда я денусь?
  - Только, умоляю : не стань прежним! Убью!
  Гость ответил не сразу.
  - Однажды, ещё там, я знавал одного чува... одного человека. Он любил выпить чуть ли не с детства. К совершеннолетию он уже залил в себе всё хорошее. Потом стал частым гостем в психушках. Однажды мне показалось, что я встретил его на улице, трезвого и с двумя девушками. Он им с умом что-то объясняет. Жаль, мне тогда недосуг было проверять, он это или нет, я шёл тогда по своим делам. А вскоре услышал, что у него всё как обычно : где-то пьянствует. К чему это я? Как только я почувствую, что дурею, что становлюсь, как мой предшественник в этом теле, я сам себя убью.
  Князь разглядывал его с изумлением. Потом, сплетя руки на груди, хмыкнул.
  - Тогда удачи тебе с первого раза. Ибо самоубийство считается преступлением, и если останешься в живых, ждёт тебя много лет тюрьмы.
  
  - Засну не скоро. Оставь, пожалуйста, чего-нибудь почитать на ночь. - и, криво улыбнувшись, добавил. - Давно не читал.
  Карты договорились было смотреть завтра, но потом передумали. Вредно не будет. Аристократ ушёл в библиотеку. Простолюдин с больной ногой растянулся на ложе и закрыл глаза. Вскоре его лицо напряглось, кулаки скомкали одеяло, но он не открывал глаза. Пока не услышал рядом шелест бумаги и голос :
  - Цветная. Такое делается штучно, на заказ.
  Кащеев с явной благодарностью на лице наклонил голову, но таки сказал :
  - А у нас печатают массовым тиражом. По много тысяч экземпляров.
  Кащеев погрузился в изучение карты мира. Едва вгляделся - у него аж дух захватило (и эти испытанные им ощущения он не забудет никогда). Отличия были налицо.
  Очертания его страны - другие. К тому же они, мягко говоря, куда поскромнее. Запомнив это, и ещё то, что все названия на карте исполнены латинским шрифтом, он спешно отвёл взгляд в сторону. Через Тихий океан к Америке.
   Южноамериканский континент на юге резко расширялся. Вместо привычного клина - эдакий треугольник, один из углов которого совсем немного не доставал до Антарктиды. Бедный Магеллан, нет здесь твоего пролива между материком и Огненной землёй. Всё это воедино, всё это затерялось посреди 'треугольника'. Бедный Дрейк, твой пролив откровенно узок и сдвинут ближе к Антарктиде. Хотя... какие там Магеллан и Дрейк? Этот мир - не такой, а значит, и его открыватели - не такие.
  Европа. Что там у нас по Европе? Ну, прежде всего, полуостров Альбион. Не остров Британия с государством Англия, а полуостров Альбион с государством Альбион. С континентом, с французским, то бишь, пардон, галльским берегом его связывал перешеек. Неширокий, но и не узкий. По нему проложена линия границы. А посреди того перешейка разместился отмеченный кружочком город. Рядом, латинскими буквами, название : 'Leron'.
  - Мать моя женщина, роди меня обратно!
  - Что? - послышалось рядом. Кащеев вскинул голову. Оказывается, князь стоял почти над ним.
  Кащеев смело тыкнул пальцем в интересующее его место.
  - Вот! В моём мире на этом месте между Британией, - он повозил пальцем по Альбиону. - и Францией - он указал на Галлию. - есть пролив под названием Ла-Манш. Один из самых оживлённых в мире морских путей.
  - Ла-Манш. Пролив Ла-Манш. - старик будто попробовал на вкус незнакомое название. - А ведомо ли тебе, что альбионцы поперёк Леронского перешейка канал копают?
  - Неведомо было, пока ты не сказал. Это чтобы островом стать, что ли? - подумав, предположил гость.
  - Воистину! - смачно сказал хозяин. - Как-нибудь я тебе расскажу про их вечную мечту отгородиться водой.
  
  Вместо привычных ему очертаний Прибалтики Кащеев обнаружил какой-то полуостров, похожий на рог, а под ним - большой залив, пожравший пол-Латвии и всю Литву. От Земландского полуострова до 'рога' протянулась цепь островов, отделявшая этот залив от Балтики. И если по Балтике прошла надпись 'Balticum mare', то залив тоже был обозначен как 'маре', только какое-то непонятное.
  - Вот этого у нас не было. Как называется?
  - Янтарное море.
  Кащеев почесал в затылке и чуть ли не носом уткнулся в карту. Ему хотелось наизусть выучить эти линии и эти названия поперёк линий. И кое-что ему даже удалось, с княжьей помощью.
  - Сей град называется Царское Море. Это - Юр Высокий. Это - Рассталь.
  Князь показывал бессистемно. Первый населённый пункт был посреди береговой дуги, второй имел место где-то ближе к верхней половине, а третий - располагался в основании полуострова, в виду пролива с ближайшим из островов.
  - А вот это что? - указал Кащеев пальцем на кружок, расположенный за пределами Русского царства.
  - Геруб. - ответил старик, и лицо его почему-то помрачнело.
  
  Затем старик учил его языку. Он крепко запомнил выражение лица Кащеева, когда сообщил, что * звучит как
  Кое твоё имя? Мене кличут *. Заречься, дать обязание. Стирать - прать. Жидкость - водкость! Ёмкость - емстость (первая буква - 'е', а не 'ё'). Засекретить - затайнить. Деньги - гроши. А деньгами деньги называют наши юго-восточные соседи - туранцы.
  Много времени, чуть ли не по целому часу, заняло у собеседников обозначение таких естественных для князя слов, как 'самные' (с ударением на 'ы') и 'нещаные'. Ой как намучились они и с тем и с другим, по очереди! Даже почти жаль, что этого никто не видел. Гость полусидел-полулежал на кровати с высокой спинкой, а хозяин вскакивал с кресла и расхаживал по комнате. Оба иногда испепеляли друг друга взглядами, оба активно использовали жесты и образные выражения, впрочем, по возможности не похожие на ругательства. Меняясь ролями, один подсказывал, другой угадывал. Чуть ли на одной интуиции Кащеев наконец понял, что 'самной' означает 'добившийся самостоятельности', 'знаток своего дела' или вообще 'профессионал'.
  Что касается 'нещаного', после всевозможных 'песчаных' или 'несчастных' вместе удалось установить, что это - 'невкусное', 'противное', 'гадкое'. И только после этого князь вспомнил, что в здешнем языке есть слово 'щаное', аккурат с противоположным значением. Бывает иногда!
  Здесь интернета нет. Его заменяют книги и газеты.
  - Что?
  - Ну, газеты, журналы...
  - Ааа, джорналии! Они же блаты. По-нашему, листы. И работают в них листовщики. По иностранному - джорналисты и блаттеры. Им удаётся выпускать различные издания различных размеров. Это такая городская штучка. В основном городская.
  
  Дальше моста, на том краю Становища - так называемая Лодочная заводь. Удобная, просторная, с низкими берегами. Там многие селяне держат свои лодки.
  
  
  Большая комната. Стены сложены из тёсаных белых камней. До половины высоты они обшиты лакированными досками. На досках - резные узоры.
  Четыре больших книжных шкафа чернеют в углах. Середина помещения занята книжными полками на мощных стояках. Полки выкрашены серой краской и забиты переплётами разных расцветок. Три стены с окнами, а четвёртая глухая. Там только дверь. За дверью, если прямо - лестница вниз, а направо - печная комната. Там большая печь, что зимой обогревает всю эту библиотеку. Но сейчас не зима и в печи нет нужды.
   По комнате ходил мрачный бородатый старик в чёрных одеждах. Старик мерил шагами досчатый, тёмно-красный пол и холодным голосом чеканил страшные ругательства. Затем, заставив себя успокоиться, он прошёл к глухой стене. Сел в одно из стоявших вдоль неё тёмно-зелёных кресел и глубоко задумался. Неужели новый Кащеев был прав?! Неужели этот мир воистину такой поганый?
  Многие явления, прежде непонятные, теперь получили достаточно простое и убедительное объяснение. И 'братская помощь', которая, по сути, нам ничем не помогла - разве что устроить пятисотлетнее противостояние с Тураном вместо доброго соседства! И вечная неприязнь наших светских и духовных властей к независимым свидетельствам прошлого. Найдут на родных просторах камень с надписями - вскоре приказ свыше : утопить или разбить. Найдут в укромном месте манускрипт - в большинстве случаев к нашедшему явится священник либо полицейский, с предписанием : изъять. А сколько их, таких изъятых, потом введено в научный оборот - поди спроси! Да что там древние надписи, компрометирующие нынешнее мироустройство, если и сам русский альфабет, созданный святым миссионером Константином, решили упразднить, заменить его латиницей?
  Повод-то для этого какой веский : общность культуры - общность письменности! Несколько веков терпели, а сейчас прихватило. Новый Кащеев и это объяснил.
  'Общность культуры?!' Ха!! Технические новинки, архитектура, мода и песенки, скажите мне, так ли уж нужна общность веры, чтобы вы со своей естественной скоростью расходились по миру? Или всё-таки нет?! В самом деле - человек куда-то попал, что-то там увидел или услышал. Сначала просто удивился. Затем присмотрелся : а как это может быть устроено? Вернулся человек домой, сделал что-то подобное. Или наоборот. Понял, что нам это не надо. И демон нас побери, если такое у нас появится! Кстати, вот вам и вся хвалёная 'общность'. Да. Все мы, конечно, сродни друг другу - особенно если раздеть и поставить рядом. Но родство наше, как много раз выяснилось на практике, не очень близкое.
  Новый взгляд : им пришлось считаться с нами, потому что нас много. Пришлось действовать тоньше. А будь нас столько же, сколько древних пруссов - они что, нашли бы среди них своего Воллемира?!
  Прошло то ли три часа, то ли вечность. Сквозь полукруглые решётчатые окна в библиотеку врывался яркий свет. Бело-золотистый и зелёно-голубой - типично летний свет. В его мощных потоках ползли вниз пылинки. Но острый взгляд старика в упор не замечал всего этого. Старик сидел без звука и движения, и в его душе была гроза.
   Это было бешенство человека в ответ на бешенство мира.
  Грозы рождаются в тишине. И чем тише обстановка, тем они страшнее.
  - Значит, вы хотели войны? Хорошо. Вы получите войну.
  Приняв решение, он встал и целенаправленно прошёл к стояку с современными книгами. Потратив около получаса на некоторых нужных ему авторов и нужные отрывки из их текстов, он всунул очередной том на его место и вышел из библиотеки.
  Зайдя в контору, князь уселся за столом и начал писать письма. Почти все они, кроме писем братьям Радчиным, сыновьям незабвенного Александра Васильевича, были предназначены людям, доселе ему неизвестным. Но каждый из них, к гадалке не ходи, его единомышленник, человек, оскорблённый в лучших чувствах. Каждому из них плюнули в душу с самого верха.
  Все эти письма - приглашения погостить у него в Становище.
   Князь писал прежними буквами - за это на север ещё не отправляют. Спасибо царской доброте, чтоб её!
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"