Натянутость отдавалась почти физической болью. Никогда прежде при встречах с отцом, Эмилий не испытывал ничего подобного. Что-то неотвратимо рушилось и он не мог этого разрушения предотвратить. Натянутость проявилась даже в том, как они поприветствовали друг друга. Недоверие и настороженность невесть откуда проникли в привычные жесты и слова приветствия.
- Salve, отец, - начал разговор Эмилий с трудом удерживаясь от того, чтобы не отвести глаза. - Как ваше здоровье? Спокоен ли ваш сон?
- Salve, сынок, - отозвался Аностий. - Здоровье моё меня пока не беспокоит, а вот сон... Сон мой был не беспокойнее твоего. Как твоя гостья? Кстати, кто она?
- Гостья? - Эмилий опустил глаза, - гостья чувствует себя так хорошо, как позволяет её рана.
- Ты не назвал её имя, - напомнил Аностий.
- Имя? - Эмилий на цыпочках подошёл к двери, распахнул её. Два комнатных раба отпрянули и замерли, придавленные спокойным взглядом молодого хозяина. Эмилий поглядел на них с минуту, отвернулся, подошел к отцу, по прежнему не поднимая глаз. Через распахнутую дверь купец хорошо видел, как на цыпочках, бесшумно убегают застигнутые на месте преступления рабы.
- Её имя, - Эмилий понизил голос до шёпота, - Лаодика. Другое её прозвище - Тень Цезаря.
- Ты лишился ума.
- Я обещал ей свою защиту, если она сохранит жизнь Клавдию Цезарю. Она выполнила мою просьбу. Теперь очередь за мной.
- Ты лишился ума, - так же шёпотом повторил Аностий.
- Потому, что намерен исполнить то, что обещал?
- Для начала, потому, что привёл её сюда.
- Никто не знает её имени. Никто, кроме меня, вас и моей рабыни, но рабыня будет молчать.
- Но ты привёл её...
- Во имя всех Богов не спрашивайте, как это произошло. Главное, что она здесь, и я не хочу, чтобы она уходила.
- Это тоже говорит не в твою пользу. Ты должен понимать, что такой женщине не место в нашем доме. И не только потому, что её прозвище Тень Цезаря.
- Потому что она - бывшая храмовая служанка?
- Да. Но я не согласен с твоим определением "бывшая". Служанка не может быть "бывшей". Богами предопределено, что все женщины делятся на жён, гетер и служанок. Жена не должна быть ни служанкой, ни гетерой, так же как гетеры и служанки не могут быть жёнами. Тень была служанкой, была гетерой, следовательно, женой она стать не должна, и слово "бывшая" для неё не подходит.
- И всё-таки я просил её стать моей женой. Для меня она никогда не были ни служанкой, ни блудницей.
- Я не употреблял слово "блудница", я сказал "гетера" - подруга.
Эмилий поднял глаза, чувствуя невероятное облегчение: отец тоже ощущает натянутость и не хочет разрыва. А Аностий продолжал:
- Те, кого называют словом "блудница" - не женщины. Это животные, не обладающие даже начатками разума, и твою лаодикийку отнести к этому виду никак нельзя. Я знаю, она не была для тебя ни наложницей, ни служанкой. Она была для тебя именно гетерой, - подругой. Она сама выбрала такие отношения, и именно потому, что для вас они - наилучшие.
- И всё-таки я предложил ей стать моей женой, и от слова своего не откажусь.
- Она приняла твоё предложение?
- Нет. Но и не отклонила его!
- Не кричи. Не умно кричать при распахнутых дверях, впрочем, как и шептаться при запертых. Почему ты не хочешь предоставить её, её же собственной судьбе? Она доказала, что умеет распоряжаться собой.
- Я не хочу видеть её женой другого.
- Понимаю, - согласился Аностий. - Но почему ты думаешь, что она выйдет замуж?
- Она выйдет замуж. Так решила она сама. Она даже назвала имя своего избранника.
- И чьё же имя она назвала?
- Луция Азиатика!
- Тише, Эмилий. Я не вижу причин для крика. Луций Азиатик стар, и на твоём месте я бы радовался её выбору.
Эмилий скрипнул зубами. Логика отца, прежде восхищавшая его, теперь казалось убийственной. Аностий сознательно не желал принимать во внимание чувства сына, считая их, как и любые чувства вообще, формой безумия. Впрочем нет, не все.
- Я не боюсь ничьего соперничества, отец. Возможный брак Лаодики возмущает меня не потому, что лишает меня права на её любовь. Брак Лаодики - не брак по любви, но брак по расчёту, и расчёт этот заключается не в том, чтобы на законных основаниях занять чью-то постель. Нет, цель этого брака - власть над Римом. Я не хочу, чтобы безродная рабыня из Ионии была моей госпожой. Поймите, отец, Азиатик - только ступенька в той лестнице, которая должна возвести её к вершинам власти. За Азиатиком последует Клавдий.
- Клавдий не женится на отпущеннице. Никогда не женится.
- Калигула тоже не женился на ней.
- Калигула был безумен.
- Завистники утверждают, что и Клавдий не твёрд в уме. В этой фамилии умственные расстройства давно стали нормой. Страдал падучей Цезарь, были припадки у Августа, безумен был Тиберий. Его болезнь проявилась в конце жизни в виде ничем не сдерживаемой распущенности. В чём-то безумен и Клавдий. Чтобы подчинить своей воле племянника, Лаодике было достаточно нескольких слов. Не думаю, что ей труднее будет справиться с дядей. Мне кажется, Тени достаточно лишь раз поговорить с прицепсом и она станет его тенью. Далее последует свадьба с Луцием Азиатиком.
Калигула не мыслил жизни без распутства, и его Тень не могла быть целомудренной. Клавдий чтит законы и его Тень станет примером добродетельной жены при старом муже. Единственная возможность остановить эту женщину, мне видится в моём браке с ней. Иначе мне не удастся увезти её из Рима.
- В логике тебе не откажешь, но чтобы встретиться с Клавдием, Тени придётся добиться его аудиенции, а в её положении это небезопасно. С Калигулой её свёл случай.
- На этот раз случай ей не понадобится. В день покушения, она покинула Палатий никем не замеченная. Что помешает ей так же войти в него? Повторяю: для того, чтобы полностью восстановить утраченное положение, ей достаточно будет нескольких фраз, которыми она обменяется с Клавдием.
- Прежде чем войти в Палатий, ей придётся выйти из этого дома...
- Она покинет его, как только захочет этого.
- Я не думаю так.
- Почему, отец?
Теперь глаза отвёл Аностий:
- Постарайся правильно понять меня, сынок. Ты, верно рассудил, что эта женщина угрожает благополучию Рима, а в таких случаях никакое средство не должно отпугивать. Понимаешь? Никакое. Я знаю, что слова мои причиняют тебе боль, но долг перед Римом - наивысший и наипервейший долг гражданина.
Кровь отхлынула от лица Эмилия.
- Нет, это невозможно. Я клялся ей, я...
- Но Судьба Рима!
- Именно... Да, именно потому, что речь идёт о судьбе Рима, я не хочу... Я боюсь. Бесчестный поступок может привести к страшным последствиям.
- Эти последствия затронут только нас. Кроме того, существуют же обряды очищения.
- Нет, обряды будут бессильны. Я не боюсь тех последствий, которые обрушатся на меня лично, но видеть, как из-за моего клятвопреступления гибнет Рим - выше моих сил. Лаодика - служанка Великой Матери, и Кибела-Рея не простит насилия, совершённого, вопреки клятве, над её вернейшей и преданнейшей служанкой. Служанкой, единственно благодаря заступничеству которой, Великая Мать сохранила Риму его спасителя - Тиберия Клавдия Нерона Германика.
Слушая длинное перечисление имён нового прицепса, нахмурившийся было Аностий, усмехнулся:
- Великую Мать мы уж как-нибудь умилостивим. В Риме есть её храм, и жрецы этого храма, как мне известно, довольно сговорчивы.
- Это не храм, - возразил отцу Эмилий. - Это большой лупанар, а его жрецы и жрицы - обычные сводники. Возможно, Великая Мать и не может обойтись без их услуг, но ни один из служителей этого храма в её глазах не сравнится с Лаодикой. Рядом с ней эти жалкие невежды, что-то вроде грязной кухонной прислуги рядом с любимой и доверенной горничной. Нет, отец, гнев Матери Богов будет ужасен. Не забывай, что Рим давно снискал себе славу города лжецов и клятвопреступников. Я не хочу усугублять её, оскорбляя клятвопреступлением величайшую из богинь, особенно сейчас, когда Рим едва избег ужасов гражданской войны.
Эмилий замолчал, не зная, что ещё можно добавить к уже сказанному, но Аностий не спешил воспользоваться возникшей паузой. Доводы сына ошеломили его. До этих слов он как-то не задумывался, что разговор идёт не просто о неудобной женщине, а о жрице, посвящённой в особые, доступные немногим, даже среди высшего жречества, тайны и таинства Кибелы-Реи Фригийской, - величайшей из Богинь, чья месть могла бы разрушить даже такой великий город, как Рим, так же верно, как месть Афины и Геры разрушила крепкостенную Трою.
- Но она не ответила тебе согласием? - наконец сумел выговорить он
- Она боится Госпожи, - серьёзно ответил Эмилий. - Кроме того, она не верит мне.
- Но почему?
- Потому, что я - римлянин.
Словно что-то надломилось внутри доселе уверенного в себе хозяина дома. Он вдруг обмяк в своём кресле, обхватил голову руками, произнёс с мольбой:
- Ты мой единственный наследник, Эмилий, единственный продолжатель нашей фамилии. Я так надеялся на тебя...
- Я люблю её, отец, - Эмилий передвинул кресло, сел рядом с отцом, едва сдерживаясь, чтобы не обнять его, но Аностий продолжал, словно не слыша сына:
- В последние дни я надеялся, что это безумие позади, что ты скоро женишься на одной из самых достойных девушек Рима, и вдруг безродная ионийка требует себе моего единственного сына, моего наследника, мою надежду!
- Я люблю её, - почти шёпотом повторил Эмилий.
- Ну, почему она не выберет кого-нибудь другого?
- Она выбрала Луция Азиатика.
- Почему ей обязательно нужен римлянин?! Разве мало красивых мужчин и юношей в Ионии? В Лаодикии? Во Фригии? В Италии, наконец! Не всех же их вывезли в Рим. - Аностий замолк, будто вспомнил нечто важное. - А Клавдий? Что скажет Клавдий? Он не одобрит такой брак, а Тень, пусть и формально, теперь перешла под его опеку.
- Это правда.
- Разумеется, правда! Ты говорил с ним о Тени его племянника? Нет? Так почему ты ещё здесь? Иди к нему. Торопись! Ты же безумно влюблён.
Не смея спорить, Эмилий поднялся:
- Я иду, отец.
- Иди, иди, - замахал руками всадник, словно спеша избавиться от сына, и, как только тот переступил порог, закричал. - Гиль! Ганимед!
Подглава 24.2.
Двое юношей, застигнутых Эмилием за подслушиванием, поспешно бросились на зов хозяина и тут же пали к его ногам, полные ужаса перед карой за оплошность. Нельзя же считать преступлением, желание вовремя услышать призыв господина.
- Гиль, - хозяин устремил свой взгляд на одного из них. Юноша задрожал всем телом, поднял полные мольбы и страха, чёрные, как беззвёздное небо, глаза. - Ты ведь иониец?
- Да, господин.
- И я никогда не обращался с тобой незаслуженно-жестоко?
- Нет, господин. Вы всегда были справедливы ко мне.
Поняв, что на этот раз он лишний, второй юноша задом выполз из комнаты и, бесшумно прикрыв дверь, приник к ней, опасаясь пропустить хозяйский зов и донельзя счастливый, что не он, а его товарищ держит сейчас ответ перед господином.
- Я даже, помнится подумывал дать тебе вольную, - продолжал Аностий, и в мыслях не имея, что его ласковая речь для раба сейчас звучит хуже брани, проклятий и угроз вместе взятых.
- Да, господин, - автоматически подтвердил почти заледеневший от ужаса раб, не смеющий даже представить, чем кончится для него подобное перечисление благодеяний.
- Я и сейчас подумываю об этом, - продолжал между тем Аностий. - ты ведь иониец? - повторил он свой вопрос.
- Да, господин, - послушно подтвердил раб.
- Ты, наверно, часто вспоминаешь родную землю, родной город?
- Да, господин, я конечно время от времени вспоминаю всё это, но только если подобные воспоминания не отвлекают меня от моих обязанностей перед вами, господин.
- Ты помнишь родные песни. Ты даже иногда поёшь их, - продолжал Аностий, абсолютно не слушая раба.
- Если господину угодно я могу сейчас же спеть эти песни и...
- Сейчас? - словно очнувшись, Аностий посмотрел на валяющегося у его ног раба. - Почему ты лежишь? Ты в чём-то провинился? Вставай. Отвечай, глядя в глаза и стоя.
Юноша поспешно вскочил, заговорил:
- Ваш сын, господин, мне кажется, очень разгневан на то, что...
- Ах, Эмилий, - отмахнулся Аностий, не дав рабу закончить фразу. - У него сейчас и без тебя забот хватает, но ты сказал, что готов петь твои песни?
- Да, господин, - начал раб, наконец-то поверивший. Что на этот раз, дело, возможно, обойдётся без наказания.
- Это очень хорошо. Кстати, о Эмилии... Он вчера привёл в дом женщину с улицы. Понимаешь, о чём я?
- Да. господин, - закивал раб, изогнув губы в двусмысленной улыбочке, но хозяин почему-то рассердился:
- Ты ничего не понял. Она - порядочная девушка, ионийка, отпущенница одной гетеры. Порядочная, образованная, - повторил Аностий, не замечая, что в глазах раба два последних слова противоречат друг другу. - Эмлий немного увлёкся ею. Он хочет, чтобы с ней здесь обращались вежливо и почтительно, и я подумал: раз девушка - ионийка, ей будет приятно услышать родные песни. Надеюсь, теперь ты понял?
- Да, господин, - поклонился раб. - Я только возьму маленькую арфу и...
- Разумеется, её тебе сейчас же принесут. Ганимед!
- Слушаюсь, господин, - раб возник в дверном проёме, поклонился и бросился прочь. Не заметив опять-таки, что раб даже не выслушал его приказа, Аностий продолжил:
- Постарайся петь так хорошо, как только сможешь. Пусть слёзы выступят у девушки на глазах, пусть сердце её устремится в родную землю. Будет необыкновенно хорошо, если она захочет уехать на родину. В этом случае, ты будешь сопровождать её, но без этих украшений, - рука хозяина небрежно серьги и ошейника - знаков рабства. - Короче, - всадник обнял юношу, шепнул ему в самое ухо, - сделай так, чтобы девушка натянула Эмилию нос, а то он слишком уж зазнаётся. Женись на ней и увези в Ионию. У девушки неплохое состояние, да и я не поскуплюсь на подарки, - повернув раба к себе лицом, он спросил, пытливо оглядывая его. - Сделаешь?
Уловив в голосе хозяина сомнение, Гиль сделал вид, что колеблется:
- Это будет нелегко, господин.
- Ещё как нелегко, - подтвердил Аностий. - Девчонка с норовом, и обращаться с ней ты должен, как со знатной госпожой. Иначе Эмилий устроит тебе добрую трёпку.
- Я понимаю это, господин, и очень боюсь, что ваш сын устроит мне трёпку и в том случае, если я уведу девушку у него из-под носа и...
- Ну, нет. Тут тебе бояться нечего. Если женщина САМА, ты понимаешь? Если она сама изъявит желание вернуться на родину, - Эмилий пальцем шевельнуть не посмеет. Он эту красотку боится так же, как ты его.
Не смея более возражать или спрашивать, раб поклонился. Хозяин взвалил на него скверное дело. Женщина, судя по всему из приезжих блудниц, подцепила хозяйского сына, а хозяин, не желая ссориться с наследником, решил обделать дельце руками раба. Унизительно всё-таки жениться на девке из лупанария, но, с другой стороны, вольная и хороший подарок просто так в руки не упадут, а если хозяин решил сплавить красотку аж в Ионию, то на деньги он не поскупится. Да и можно ли рабу выбирать?! Невинные девицы все заперты, а если эта ионийка окажется достаточно хороша собой и обходительна... Обошла же она хозяйского сынка, а уж он-то парень разборчивый...
Принимая из рук Ганимеда свою крошечную арфу, Гиль поймал его завистливый взгляд, поклонился хозяину:
- Я иду, господин.
- Иди, иди... нет, я тоже пойду. Надо посмотреть, что за птица, эта ... ионийка. Ты следуй за мной.
..............................................
При виде хозяина дома, Лаодика встала, поклонилась, причём поклон этот очень не понравился Гилю. Слишком явно читалось в нём достоинство и самоуважение молодой женщины, увы, совсем не девчонки. Хозяин однако, к удивлению раба, извлёк для гостьи свою самую милостивую улыбку: "Хайрете о деспойна". "Salve. Приветствую благороднейшего из всадников - благородного хозяина этого дома" - по-гречески ответила женщина.
Весь дальнейший разговор тоже шёл на наречии Аттики. Слово "Salve", так и осталось единственным латинским словом. Подчиняясь взгляду старшего господина, слуги Эмилия подвинули кресла (в том числе и для него, для Гиля!), наполнили чаши вином.
Хозяин дома и раб. Единственное объяснение такого визита было циничным до непристойности. А мальчик мил: хорошо сложен, лицо белое, как нарцисс, чёрные локоны завиты подобно лепесткам гиацинта, чёрные глаза, бархатные, как ночные облака, брови, точёные черты лица, вишнёвые губы, нежный румянец. Пальцы его сжимают маленькую арфу. Хороший мальчик. Не постельная игрушка, нет. Как ей известно, хозяин к извращениям не склонен. Вежливо улыбаясь, Лаодика коснулась губами чаши с вином. Аностий пришёл посмотреть на грозную Тень? Пусть посмотрит.
Выдержав паузу, которая, увы, не принесла ему никакого преимущества, всадник заговорил:
- Мой сын рассказал мне всё, но, оберегая твою честь, не назвал мне твоего имени, сообщив лишь, что ты - ионийка. Мне кажется, что имя "Ионика" не будет для тебя ни неприятным, ни оскорбительным.
Девушка поклонилась:
- Я безмерно благодарна благородному Аностию Элиану за его внимание ко мне и с радостью принимаю имя, которым он одарил меня, со свойственными ему мудростью и величием.
- Сядь, Ионика, - хозяин указал ей на кресло, с которого она встала для поклона. - Я с первого взгляда понял, что ты воспитанная и почтительная девушка.
Лаодика села на своё прежнее место. Аностий удобно расположился в кресле:
- Эмилий не скрыл от меня того, что сделал тебе предложение. Он мой единственный сын и я очень обеспокоен всеми его делами. В последние дни судьба моего мальчика круто переменилась. Сам Клавдий Цезарь счёл возможным приблизить его к себе. Это доверие ко многому обязывает.
- Согласна с вами, господин. Господину Эмилию следовало бы сделать своё предложение не мне, отпущеннице и иноземке, а одной из дочерей Клавдия Цезаря, Антонии или Октавии. Антония мне представляется более желательной, так как она старше сестры и за помолвкой скорее последует свадьба.
Ответ женщины прозвучал столь неожиданно, что Аностий невольно заколебался:
- Я немало слышал о тебе, - заговорил он, медленно подбирая слова. - Слышал, например, что ты можешь предсказывать и, даже в некоторой мере, предопределять будущее. Мне всегда хотелось узнать, что или кто подсказывает тебе. Сейчас, например. Совет твой хорош, хотя бы потому, что беспристрастен. Из чего ты исходишь, давая его?
- Теперь задумалась Лаодика:
- Мне нелегко ответить вам, тем более что ваши слова указывают на ошибочность моего "совета", но я попробую. Как известно, власть портит людей и порча эта в первую очередь выражается в неблагодарности по отношению к тем, кто в трудные часы помог властителю дойти до цели. Но одно дело констатировать факт, а другое - исследовать причины явления. Причина же заключается в том, что редкий человек не подвержен влиянию людей его окружающих.
- Об отвлечённых предметах ты рассуждаешь неплохо.
- Вы не правы, господин. Я говорю о вещах грубых и материальных. Пока Клавдий Цезарь был частным лицом, то, есть человеком, лишённым власти и невыгодным, его окружали только люди, любящие его и желающие ему добра. Теперь положение изменилось. Внимание Клавдия сулит невероятные милости и блага. Сотни граждан и не граждан уже сейчас стремятся перехватить его расположение, причём подавляющее большинство из них, печётся исключительно о своём, личном благе. Люди эти, отличаются от остального человечества такими достоинствами (или пороками), как лживость, коварство, жестокость, непомерное самолюбие и звериная ненависть ко всем и всему, что оказывается у них на пути. Простите мою дерзость, но, мне кажется, ваш сын не сможет в одиночку противостоять легионам негодяев. Прибегая к наветам, эти люди оклевещут его, оттеснят от Цезаря. Единственное, что можно противопоставить их многоликому коварству - родство с Цезарем. Мужа любимой дочери оттеснить много сложнее, нежели просто друга. Если же брак к тому же окажется плодовитым...
Аностий с нарастающей задумчивостью слушал отпущенницу. Выводы Лаодики были слишком выверены, чтобы оказаться ложными. Пригасив остроту взгляда, он заговорил:
- Совет твой хорош, но он опоздал. Антония и Октавия уже помолвлены. Антония - с Гнеем Помпеем Магном, а Октавия - с Силием. Оба союза связывают Клавдия Цезаря со знатнейшими фамилиями Рима.
- Да, - согласилась Лаодика, - совет действительно опоздал, хотя...знай я какой именно Помпей удостоился чести породниться с Клавдием, я, возможно, сумела бы исправить это упущение.
Взгляд всадника заострился. Эта женщина с каждой минутой нравилась ему всё больше и больше:
- Я слышал, что прозвище этого Гнея Помпея - Квинт.
-Я знаю его.
Усмешка, проскользнувшая подобно змее по губам благородного всадника не укрылась от рассеянного взгляда Тени и не смутила её:
- Да, да, именно это я и имела ввиду. Я знаю его и потому утверждаю: брак этот не будет ни долгим, ни счастливым. Квинт невоздержан, груб, неумён. Более того, женщинам он предпочитает мальчиков. Антония - девушка достойная всяческих похвал. Она всеми силами будет оттягивать, отодвигать неизбежный разрыв, но даже её терпение не безгранично. Нет, дольше года, брак этот не продлится.
- Из твоих слов следует, что через год Антония будет свободна и Эмилий сможет посвататься к ней?
- Да, если он найдёт в окружении Цезаря человека, способного похлопотать за него. Простите, господин, но вы, как мне кажется, не поняли: в течении целого года ваш сын рядом с Клавдием не удержится. Его ототрут. Те же Помпеи.
- Вот как? - ум Тени Аностию разонравился. - И к кому же, по-твоему, Эмилию следует обратиться?
- Я не знаю... имён тех... кто сейчас стремиться... приблизиться к Цезарю...
Взгляды, жесты, интонация. Аностий Элиан, как завороженный смотрел на странную гостью. Тень не сказала ни слова напрямую, но мимика, сопровождающая слова была у неё столь красноречива, что казалось, всё вокруг безмолвно вопиёт: "Через год хлопотать за Эмилия буду я. Через год Эмилий будет связан с Цезарем не обязательствами морального порядка, а родством". Не зная, что можно сказать или возразить, Аностий поспешно встал. Вскочил и Гиль.
- Ионика, я сейчас покину тебя. Обязанности хозяина. Но вместо себя я оставляю этого юношу. Это мой личный слуга. Я приказал ему исполнять все твои прихоти и требовать того же от других слуг. Ты ничего не забыл, Гиль?
- Нет, господин. Я помню всё, - поспешно ответил раб, кланяясь. Поклонилась Уходящему хозяину и Лаодика. Молча, с тем неслышимым красноречием жеста, которым владела много лучше громкого красноречия слов.
Как только за господином закрылась дверь, раб поклонился гостье:
- Я ваш покорный слуга, госпожа, и жду ваших приказаний.
- Приказаний? - с лёгким недоумением переспросила девушка, однако взгляд её, до сих пор рассеянный, сжался, впиваясь в лицо слуги, но Гиль ждал этого, потому легко сумел сохранить вид, приличествующий его положению. Словно убедившись в собственном бессилии, взгляд опять расплылся:
- Ну что ж... садись напротив. Видишь свободное кресло? И расскажи мне... о чём хочешь.
* * * * *
Подглава 24.3.
Знакомая площадь, вход в Палатий, преторианская стража, отдающая честь Другу Цезаря, германцы, несущие охрану личных покоев нового прицепса, слуги...
Незнакомый Эмилию отпущенник, услышав имя посетителя, а также, его желание быть принятым лично Цезарем, да ещё и по личному делу, смутился. С трудом удерживаясь от того, чтобы не спрятать глаза, он принялся пространно объяснить сколь запутанны дела и как дорого время Цезаря. Если бы ни этот бегающий взгляд секретаря, ни его виноватая улыбка, Эмилий принял бы эти отговорки как закономерные и обоснованные. А тут ещё из-за двери вышел сияющий Калист, за ним - раб с огромной корзиной, наполненной табличками и свитками.
- Приветствую благородного Эмилия Элиана, - величественно уронил он. - Если вы желаете видеть Божественного Клавдия, - оставьте эту надежду. Сегодня Божественный слишком занят. Чтобы выслушивать ваши оправдания. Ты понял, Полибий? Цезарь слишком занят.
Глаза секретаря недобро блеснули, но ответил он казначею со сдержанностью хорошо вымуштрованного слуги:
- Да, господин Калист, я понял.
Но только за казначеем закрылась дверь, Полибий обратился к Эмилию:
- Как видите, господин, я говорил вам правду. Мой господин не может СЕЙЧАС принять вас, но я доложу ему о вашей просьбе, и он конечно же найдёт время для встречи с вами. Будь такое возможным, я бы попросил вас подождать здесь, но супруга моего господина сегодня дважды выказала желание видеть того, кто единственный во всём Риме, делом доказал свою верность и преданность фамилии Цезарей. Я прошу вас, господин, в заполнение того времени, которое отняло бы у вас ожидание, если бы вы сочли нужным ждать, посетить мою госпожу в её покоях.
Год спустя, подобное предложение смутило бы каждого, но сейчас Эмилий без колебаний принял его. Слуга, вызванный Полибием, провёл юношу в покои новой Госпожи Рима, впоследствии печально прославившейся Мессалины, дочери Валерия Корвина Мессалы Барбата.
Шестнадцатилетняя матрона принимала гостей, полулёжа на узком, роскошно убранном ложе. Узорчатую раму из чёрного с позолотой дерева затягивала сетка из широких и упругих ремней. Молодая женщина возлежала на пышном пуховике из алого шёлка, покрытого белым и блестящим виссоном, уподобясь Авроре, покоящейся на пухлом, бело-розовом облаке. Пестрое покрывало из козьего пуха окутывало ноги и обширный, отяжелевший стан матроны. Мессалина была на последнем месяце беременности, и переживания последних дней стали для молодой женщины суровым испытанием. К счастью, её юное сердце оказалось достаточно беспечным, и минувшие опасности не тревожили больше её памяти. Забывчивости этой немало способствовал и Клавдий. О его заботливом внимании говорила всё: роскошное убранство комнаты, лакомые угощения на столике, воздух, напоенный благоуханием фиалок. В резных, чёрного с позолотой дерева креслах, сидели те, кому Цезарь доверил, а также те, кто сам взял на себя обязанность, развлекать молодую женщину: пантомим Мнестр, кифаред Менекрат, Гай Силий, Валерий Катул, Суилий Цезоний, Авл Вителий и Тит Прокул.
Поприветствовав хозяйку и её гостей и, выслушав ответные приветствия, Эмилий сел в такое же кресло. Мнестр, со свойственным ему артистизмом, рассказывал последние сплетни, но Мессалина перебила актёра, обратившись к Эмилию:
- Эмилий Элиан, я много слышала о вашем поступке, но никакой пересказ не сравнится с рассказом очевидца и непосредственного участника событий. Расскажите мне о том, как вы спасли жизнь моему супругу, прошу вас.
- Благодарю за ласковые слова, благородная матрона, но поверьте мне: участник всегда расскажет о бое хуже стороннего наблюдателя, так как видит только то, с чем непосредственно сталкивается сам. Я мог бы придумать самые немыслимые подробности, но здесь, перед вами, матрона, перед вашими благородными гостями, я не скрою, что в лагерь преторианцев я пришёл почти случайно, влекомый желанием отыскать Тень.
- Но почему вы решили искать её там?
- Я искал везде, пока не вспомнил её предсказание, что по воле Судьбы, ваш супруг, матрона, сделается властителем и спасителем Рима.
- Тень предсказала, что мой супруг станет властителем и спасителем Рима?!
- Да, матрона. Я вспомнил это предсказание и решил искать Тень Цезаря рядом с Цезарем. Теперь-то я знаю, что меня вела Судьба.
- Ваша скромность делает вам честь, - со слабой улыбкой прошептала Мессалина, - но трижды велик тот, кто слышит тихий глас Судьбы и следует ему.
- Велик и счастлив, - вступил в разговор Катул. -Каждый из здесь присутствующих был бы счастлив отдать все свои силы на пользу отечеству, знай он заранее, что именно Клавдию Цезарю Судьбой уготовано стать защитником и спасителем Рима.
- На вашем месте я рассуждал бы также, - спокойно ответил Валерию Эмилий. - Да, Тень открыла мне, что Клавдию Цезарю суждено стать прицепсом Рима, но не я один слышал это предсказание. Так вот, этот второй римлянин рассмеялся Тени в глаза. Уверены вы, что не поступили бы также?
- Как это всё необыкновенно интересно, - вздохнула матрона. - Я, например, всегда знала, что Тень не просто чужеземная рабыня. Я даже думаю, что она была безумна, как безумны все смертные, облечённые доверием Бессмертных! Да! Тень была безумна великим, просветляющим безумием предсказателей и прорицательниц. Её чувственная страстность, не сравнимая с чувственностью смертных, её гнев...
- И её великодушие, матрона, - поддержал Мессалину Элиан, - равное великодушие бессмертных. Вы с редкой проницательностью определили суть этой женщины. В её сердце не было целостности свойственной смертным. Все её страсти столь же противоречивы, сколь и безмерно велики.
- Да, да, - закивала матрона, - Тень была необыкновенна. Мне очень бы хотелось иметь при себе такую служанку. Говорят, что одним касанием руки она дарила ни с чем не сравнимое блаженство. Столь многочисленные слухи не могут не иметь под собой никакой основы. Не так ли, Эмилий Элиан?
- Увы, моя госпожа, - вздохнул Эмилий. - Я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть их. За всё время нашего супружества Тень ни разу не коснулась меня и не позволила мне коснуться её. Будь иначе, - никакие силы не заставили бы меня расстаться с ней.
- А разве с ней расстались вы? - усмехнулся Вителий. - это она рассталась с вами под первым же благовидным предлогом, как, впрочем, расставалась со всеми мужчинами...
- И с вами, в том числе.
- Да, Эмилий, и со мной в том числе. Тень всегда была свободна в своём выборе, в своих страстях.
- Вы были любовником Тени? - удивилась Мессалина.
- Да, матрона - подтвердил сенатор. - Как-то мне не повезло. Я спорил с Калигулой и выиграл спор. Возьми я деньги, - Калигула возненавидел бы меня, и я попросил у него на ночь его любимую наложницу.
- И Тень простила вам такое оскорбление? - вставил реплику ещё один гость.
- Я не оскорблял её, Валерий Катул, - с достоинством отозвался Вителий. - Я привёз её в дом отца, где с ней обращались, как с почётной гостьей. Мы (я, мой отец, и Тень) пировали заполночь, беседовали о поэзии, о любви, о нравах. Тень была женщиной прекрасно воспитанной умной, образованной. Беседовать с ней было истинным наслаждением. Всё происходило на редкость пристойно. Позже, под утро, когда утомлённый отец оставил нас, мы перешли от слов к делу, и я могу утверждать: в любви Тени Цезаря равных нет. Мастерством, чувственностью, смелостью, она превосходила самых дорогих, самых изысканных куртизанок. Разумеется, я тоже не был ленив и не скупился на ласки. На следующий день Тень дала мне понять, что согласна повторить пройденное. Наша связь длилась достаточно долго и была счастливой во всех отношениях. Ради меня Тень даже отказалась от любовных приключений. Я тоже видел только её. Как уже было сказано, Тень - превосходная любовница. К сожалению, между нами встал Марк Лепид. По отношению к нему Тень вела себя безупречно, но Марк желала большего. Он всеми силами стремился вернуть времена их любовной связи, делавшей Лепида всеобщим посмешищем из-за неверности Тени. Простите меня, матрона, за то, что я вхожу в столь низкие детали. Короче, Марку не удалось рассорить нас, но наши с ним постоянные стычки и ссоры (зачинщиком которых был Лепид) утомили девушку настолько, что однажды она попросила меня и Марка оставить её. Оказавшись в одиночестве, без поддержки, Тень опять бросилась в разврат, конец которому положила Цезония, дав рабыне вольную и, обязав вас, Эмилий Элиан, жениться на ней.
- Да, да, в разврат, - повторила матрона, кажется, даже не расслышав окончания фразы. - Говорят, за день она меняла до десяти любовников! - за восклицанием последовал вздох. Тягость, на которую юная женщина не так давно просто не обращала внимания, в последние дни показала себя. Тяжело ходить, тяжело сидеть, тяжело лежать. Ломит спину, ноют и опухают ноги, каждый съеденный кусок вызывает тошноту и изжогу. И скука. Просто иссушающая скука. То - нельзя, это - невозможно. Всё пусто, пресно, как пища, в которую рассеянный повар забыл положить соль.
- Что такое десять любовников в день для храмовой девки... - презрительно начал Суилий Цезоний, но Мессалина капризно надула губы:
- Это же блудницы. Что они понимают в любовной страсти?
- По рассказам, некоторые женщины способны удовлетворить за раз похоть если не легиона, то когорты. Я не беру под сомнение истинность подобных рассказов, но если кто-то начнёт уверять меня, что женщины при этом получают удовольствие, - я рассмеюсь рассказчику в лицо, - вступил в спор Валерий Катул. - Десять любовников, сменяемых Тенью за день, вызывают изумление не из-за числа, так как женщины способны и на большее, но из-за того, что принимая ласки стольких мужей, Тень получала удовольствие от них. То, что продажные женщины терпят ради денег, Тень делала, повинуясь только собственным желаниям и прихотям.
- Да она же лезла к каждому...
- Отнюдь. Это к ней лезли все. Тень была очень разборчива.
- Ну, и кому она отказала? - съехидничал Суилий Цезоний.
- Мне, - ответил Катул спокойно, - Эмилию.
- Метию Приску, - добавил Эмилий. - Были и другие. Просто отказом Тени никто не хвалился, как хвалятся её вниманием. Однако, Валерий прав в главном: Лаодика никогда не уподоблялась неразборчивой скотине или рабам.
Благожелательная улыбка, подаренная Мессалиной Элиану и Катулу, остудила Цезония:
- Я не имел ввиду Тень. Служанку Богов нельзя судить по человеческим законам.
- Наверно, в этом есть что-то доступное лишь небожителям, - вздохнула Мессалина. - Я даже представить не могу, какое наслаждение испытывает женщина, выбирая любовника среди знатнейших и красивейших юношей. Любой мужчина, если он достаточно богат, обладает таким правом, но женщине, даже самой знатной, суждено лишь ждать.
- Прекрасная Юлия, прославленная Назоном под именем Карины, не ждала, но выбирала... - бросил пробный шар Тит Прокул.
- Да, это так, но кара за свободу оказалась слишком ужасна: ссылка на крошечный островок, а под конец - голодная смерть. Нет, нет, это всё-таки несправедливо. Бедная женщина так страдала!
Пауза затянулась и Менекрат, как бы случайно, тронул струны. Певучие, нежные звуки, освобождённые гибкими пальцами, сплетались, складываясь в грустную мелодию, оплакивавшую судьбу женщины, с самого рождения бывшую игрушкой всесильной Власти и однажды, возомнившую, что под защитой этой Власти может позволить себе всё.
- И это вдвойне горько, - заговорил Прокул, как только кифаред оборвал свою мелодию, - потому, что творившая те же непристойности рабыня, кары избегла. Мне достоверно известно, что, выбирая любовника на час, Тень раздевала знатнейших юношей Рима и ощупывала им всё тело, как выставленным на продажу рабам. Она принуждала мужчин к унизительнейшим ласкам, или оседлав, удовлетворяла свою похоть с грубостью, не достойной даже скотины. Один её взгляд заставлял трепетать юношей и мужей Рима...
- Не надо забывать о божественной сущности служанки, - толи перебил, толи поддержал Прокула Катул. - Слово, сказанное Тенью в гневе, - убивало. Я сам был свидетелем подобной смерти. Но когда она чувствовала к кому-нибудь приязнь, - милости её не было предела. За одну лишь ночь она сделала Сальвидию Орфату миллионный подарок, а Анку Марцию, даже не коснувшись его, подарила пятьдесят тысяч. Не буду говорить о её коллекции украшений...
- Да, да, - вздохнула матрона. - Её украшения! Говорят, они были бесподобны и бесценны. Сама Цезония не имела подобных. Как жаль, что они пропали, - вздохнув ещё раз, Мессалина вспомнила об Эмилии. - Я безмерно рада вашему приходу, Эмилий Элиан, и надеюсь видеть вас как можно чаще.
- К сожалению, - вздохнул Эмилий, - мне придётся скоро покинуть Рим.
- Почему? - искренне удивилась и огорчилась Мессалина. - Неужели только потому, что Помпеи недовольны вами?
- Нет, матрона. Что зависть Помпеев тому, кого ваш супруг осчастливил именем друга? Из Рима меня изгоняет моя любовь. Я не могу не следовать за той, которую люблю. Надеюсь, матрона, ваш супруг поймёт мои чувства и позволит мне покинуть его?
- Вы так влюблены?
- Да, матрона.
- А она? Она знает? Кто она?
- Она знает, матрона, но мне предстоит приложить ещё немало усилий, прежде чем я услышу желанное "да". Кто она? Простите меня, матрона, но я не открою этой тайны никому, кроме вашего супруга. Любой другой кажется мне соперником, стремящимся лишить меня царицы моего сердца.
- Вы так любите её?
- Да, матрона.
- И так ревнуете?
- Безумно, матрона. Я слишком хорошо знаю ваших гостей, чтобы не ревновать.
Лукаво оглядев молодых мужчин, делающих вид, что безмерно возмущены подобным недоверием, Мессалина спросила, понизив голос:
- Но мне, женщине, вы, конечно, откроете свою тайну?
- Нет, матрона, и именно потому что вы - женщина. Вы прекрасны, как утренняя звезда, и ни одна женщина не должна затенять вашу красоту.
- Это так странно. Неужели вы боитесь моей ревности? Или ваша царица красивей меня? Но это только сейчас...
- Нет, матрона. Я никого не сравниваю и не сравню с той женщиной. Более того, я признаюсь, она не красавица. Я сознаю это, когда её нет рядом, но стоит мне увидеть её, - сердце моё готово вырваться из груди и пасть к её ногам. Я ревную её даже к тем грубым камням, на которые она ступает, к солнцу, что освещает её, касаясь лучами, к ветру, шевелящему её одеяние. Я должен уехать, матрона, иначе я потеряю её, а потеря эта для меня страшнее потери жизни.
- Нет, нет, - зашептала Мессалина, - мой муж отпустит вас. Я уговорю его.
- Благодарю вам, матрона.
- Не благодарите меня. Это - самое малое из того, что я могу сделать для вам, чтобы не прослыть жестокой и неблагодарной. Будь это в моей власти, - вы бы остались в Риме. Я прошу, не спешите покидать нас. Расскажите нам о...
- Я ваш слуга, матрона.
- Нет, нет, - маленькая женщина залилась краской от смущения. - Я не буду требовать от вас рассказа о вашей царице. Возможно, моя просьба покажется вам немного, немного...
- Я с почтением внимаю вам, матрона.
- Расскажите нам ещё о вашей бывшей супруге. Конечно, она была безнравственная женщина и мне не подобает даже знать о ней...
- Ваше желание - закон для меня, - остановил Мессалину Эмилий. - Однако боюсь разочаровать вас. Тень не была безнравственна в обычном понимании этого слова. Беда её заключалась в том, что Калигула не потерпел бы рядом с собой целомудренную служанку, и рабыня была вынуждена идти навстречу пожеланиям господина. Господина, а не возлюбленного, потому, что за всё своё пребывание в Риме, Юлий ни разу не овладел своей служанкой.
- Смелое утверждение, - усмехнулся Цезоний. - Интересно, кто автор этой байки?
- Ваша покойная сестра, супруга Юлия Цезаря. Она Ларами клялась мне в том, что это - правда.
- Какая идиллия!
- Зачем вы перебиваете? - обиделась на патриция Мессалина. - Нельзя перебивать рассказчика.
- Благодарю вам, матрона, но Суилий не виноват в своих сомнениях. Просто он забыл главные свойства жриц Кибелы: бронзовое тело, железное сердце, каменная воля, а это предполагает полное бесчувствие. И в любви тоже. Конечно, Лаодика редко признавалась любовникам в своих истинных чувствах. Обычно она говорила то, что от неё хотели слышать. Такова, правда, госпожа.
- Какая неинтересная правда, - вздохнула Мессалина. - Прекраснейшие и знатнейшие юноши Рима кладут свои сердца к ногам медного изваяния.
- Увы, матрона, если бы и это было правдой. Поверьте, матрона, ни один из любовников Тени не клал к её ногам своего сердца. Да, жрица Кибелы была холодна, как статуя, но и юноши Рима оказались не менее бесчувственны. Случайно мне довелось подслушать, как трое знатнейших юношей Рима признавались Лаодике в своей любви. Речи их звучали так горячо, что я искусал себе губы в кровь, боясь даже стоном выдать своё присутствие. Два дня спустя, разыскивая Тень, я побывал в домах двоих из тех, трёх, и что же? Оба без стеснения признались мне, что все их слова, все клятвы имели только одну цель: привлечь благосклонность фаворитки.
- Кто были эти лжецы?! - от возмущения, мессалина даже приподнялась. - Лжецы, - повторила она. - Ничтожные лжецы! - утомлённая усилием, матрона медленно опустилась на ложе, сказала с отвращением. - Лжецы!
- Обманутые лжецы, матрона, - поправил её Элиан. - Лаодика не поверила ни единому их слову. Она не пожалела для них льстивых похвал и заверений, которые они приняли за правду, как последние глупцы, и, наивежливейшим образом, выставила их прочь.
- Не Гней ли Помпей Магн Терций звали одного из этих обманутых глупцов? - подтвердил вопросом слова Эмилия Валерий Катул. - Теперь я понимаю, почему он так возненавидел вас.
- Так Гней Помпей Магн Терций - один из этих обманщиков? - переспросила Мессалина с неприкрытым отвращением. - Кто же два других?
- Позвольте мне не отвечать на ваш вопрос, Матрона. Я не хочу вспоминать их имена. Пустые, несбывшиеся надежды - достаточное наказание для них. К тому же, во время поисков я встречался и с другими... Точнее с другим. Этот знатный юноша признался мне, что только в память о днях любви, он готов оказать Тени любую услугу. Он даже простил Лаодике краткость их связи, объяснив это тем, что негодника-Амура трудно поймать, но удержать - ещё труднее. Вот он-то даже не пытался лгать, ложью добиваясь внимания фаворитки.
- Он любит её, - вздохнула Мессалина. - Всё-таки не все мужчины Рима расчётливые лгуны и обманщики. Конечно, таких среди них немало. Тень была абсолютно права, заменяя сердечный жар, льстивыми уверениями. Да, да! - обратилась Мессалина к остальным, как будто те спорили с ней. - Абсолютно права! Положение женщины в Риме ужасно и несправедливо. Она - просто старшая рабыня в доме своего мужа, без соизволения которого она даже не имеет права посетить дом родителей! Все её права - право прясть шерсть. Даже на свадьбе, приветствуя молодых, гости кричат: "Таласио" - пряха! Единственное ответственное дело, что ей оставлено - рожать наследников!
- Увы, матрона, - охотно согласился с ней Суилий Цезоний, - старые законы, конечно же, устарели. Элементарная справедливость требует, чтобы женщинам были предоставлены равные с мужчинами права...
Разговор в этом духе продолжался довольно долго. Сыновья сенаторов, заискивая перед первой матроной Рима, изощрялись в подборе доводов в пользу женского равноправия. Чувствуя их фальшь, Эмилий молчал, внимательно оценивая доводы и контр доводы, мысленно одобряя или отвергая их на основе своего собственного жизненного опыта. Самой здравой показалась ему мысль, что права должны быть неотъемлемо связаны с обязанностями... Как это было у Лаодики. Он уже привык, что где бы ни бродили его мысли, они обязательно вернутся к незаметной женщине с коротко обрезанными волосами рабыни.
Подглава 24.4.
Удивление, отразившееся на лице прицепса Рима, зашедшего навестить свою любезную супругу, заставило Эмилия усомниться в том, что Полибий счёл возможным осведомить своего патрона о его (Эмилия) визите в Палатий. Положение спасла Мессалина. Она приподнялась, почти встала (встать ей не позволил сам Клавдий), воскликнула с детской пылкостью: "Милый супруг мой, видеть тебя - величайшая радость для моих глаз! Умоляю, сядь рядом со мной!" Тронутый её пафосом, Клавдий поспешно сел в подвинутое ему кресло, нежно сжал руку жены: "Прости, дорогая, что не могу быть всегда рядом с тобой, как желает того моё сердце. Я понимаю, как тяжело в твоём состоянии быть лишённой поддержки мужа, но, надеюсь, что наши друзья не дали тебе скучать, и развеяли твоё беспокойство ободряющими речами?" "Речи друзей всегда ободряют нас, - с благодарностью ответила супругу матрона, - помощь же друзей драгоценна. Но и самый лучшие друзья не могут заменить для меня тебя, любезнейший мой повелитель. Но не слушай мои глупые упрёки. Я счастлива, видеть тебя и благодарить за твою заботу обо мне. С твоей стороны было очень мило представить мне нашего лучшего друга - Эмилия Элиана, хотя я и огорчена, что, обретая, теряю его. Эмилий открыл мне, что решил покинуть Рим. Прошу тебя, милый мой супруг отговори его от этой затеи..."
Ещё в самом начале супружеской беседы, гости не замедлили покинуть комнату, оставив, Клавдия и Мессалину наедине. В соседней комнате молодые римляне поспешно отмежевались от Эмилия, открыто демонстрируя ему свою неприязнь. Лишь Катул, как самый опытный среди них, не стал делать этого и заговорил с ним:
- Вы странный юноша, Эмилий Элиан. Ваши поступки непредсказуемы. Они то божественно-гениальны, то непроходимо глупы. Например, сейчас, ваше поведение можно считать верхом хитрости: заинтересовать скучающую молодую женщину и тут же сообщить ей о своём желании уехать. В то время, как вчера вы устроили глупейший скандал. Зачем? О, я ни на мгновение не усомнюсь в вашей проницательности и искренности, но зачем вам было приподнимать покрывало судьбы? Неужели вы надеялись на благодарность Терция?
- Мне нет до него дела. Я уезжаю.
- Вы действительно безумны. Сейчас Мессалина уговаривает Клавдия задержать вас в Риме, а вы твердите своё: "уезжаю". Неужели вы не поняли, что матроне до потери приличия хочется услышать всё о Тени? Она скучает, и ещё она в том положении, в котором всех женщин тянет на "остренькое", Тень же пресной никак не назовёшь, хотя именно это вы, почему-то, и пытаетесь доказать.
- Наверно вы правы, - Эмилию не хотелось спорить. Катул остро посмотрел на него, сказал, отворачиваясь:
- Вы вольны, делать всё, но я буду молить Аполлона о вашем выздоровлении.