Мизина Тамара Николаевна : другие произведения.

Хайрете о деспойна гл 5

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Почитаешь мужские романы - всем гаремы подавай. А зачем рабыне эти гаремы? Вон сколько в Палатии рядом с хозяином интересных и благородных трётся. Только выбирай.

  Гл. 5. Один за одним.
   Дорогая, не надо путать эротику с развратом.
   (Из анекдота)
  Подглава 5.1.
  
   Сон оборвался, и сразу наступило пробуждение. Лаодика раскрыла глаза и через миг была на ногах. Марк Лепид, Валерий Катулл, Юний Сур и Авл Галлий, - что ей за дело до них, до всех?! Неплохо, что фавориты получили ещё один повод для вражды. Лепид спас Катулла от её гнева? Но именно это Катулл ему никогда не простит, и Марк ещё не раз проклянёт своё вмешательство.
   Перед уходом Лаодика наполнила золотом один из кошельков, которые всегда носила с собой. Золото надо разменять. Даже медная унция*, на которую ничего не купишь, для раба - деньги. Лаодика же никогда и никому не дарила монету достоинством ниже квадранта*.
  Наида проводила госпожу и, дрожа от страха и возбуждения, выставила из шкафа на стол две шкатулки, но одна из них, к её невероятному огорчению, оказалась заперта на ключ. В открытой шкатулке лежало золото, а оно иберийку не интересовало. У Тени была слишком хорошая память. Когда однажды рабыня, набравшись смелости, стянула из шкатулки несколько золотых, Лаодика узнала об этом сразу, как только подняла крышку. Тогда она просто сказала, глядя служанке в глаза: "Здесь не хватает..." - безошибочно назвав недостающую сумму, и, при первой же возможности, Наида положила золотые на место.
  Во времена своей юности иберийка была много красивее и изысканнее своей нынешней госпожи, но никогда не дарили ей таких украшений, не награждали деньгами, не добивались её благосклонности. Хозяин мог быть ласков, но он никогда не был терпелив. А эта девка, обыкновенная, деревенская девка, не умеющая и не желающая хоть как-то прикрыть недостатки своей внешности, имеет и будет иметь всё, в то время как она, Наида, состарившись, оказалась выброшенной на кухню толочь бобы. Неужели Тени жалко пары золотых? Она же каждый день десятками пропускает их сквозь пальцы, разменивая и даря кому попало, а вот ей, своей служанке, пожалела. Ах, если бы ей, Наиде, эти шкатулки!
   Юноша, на котором Лаодика остановила свой взгляд на этот раз, даже помыслить не посмел ни об отказе, ни о пререканиях. Когда Лаодика ночью вошла в свою спальню, он лежал на её постели. Почти голый и озябший от долгого ожидания. При виде хозяйки комнаты юноша вскочил, бросился к её ногам, с собачим подобострастием заглядывая рабыне в глаза. Пожалуй, впервые победа не доставила Лаодике ни малейшего удовольствия. А когда, ловя её взгляд, римлянин улыбнулся откровенно и завлекающе, - поняла, что любовником этот мальчик ей не будет. Решение успокоило, разогнало досаду, дало направление речам и мыслям. Лаодика потрепала мальчика (тому вряд ли было больше семнадцати) по волосам, сказала великодушно: "Хорошо" - и тут же, позвав Наиду, потребовала угощение.
   Нарезанное кружевными ломтиками копчёное мясо, нежная, тающая во рту колбаса, пышный, белый хлеб, отварные овощи и фрукты. Те же фрукты, но сушёные, пропитанные вином кусочки медового, пропеченного теста, вино, настоянное на лепестках роз. Красиво расписанная посуда яркими пятнами выделялась на беломраморной столешнице. Ещё Наида принесла и поставила в комнате две жаровни. Мальчик совсем озяб, а мучить его Лаодика не хотела.
   Ни она, ни гость её голодны не были, но Лаодика расчётливо тянула время, а римлянину ничего не оставалось, как принимать навязанные ему правила. Сидя напротив, он, заострившимся от возбуждения взглядом, следил за женщиной, мысленно пытаясь проникнуть сквозь маску невозмутимости не её лице, при этом, абсолютно не видя явных признаков усталости. Лаодика же чувствовала, как её душу захлёстывают волны одуряющей скуки.
  Даже ненависти не было места в её сердце, из которого искусно вытравили все чувства и страсти. Семнадцатилетний красавчик благородных кровей, которому она же и велела прийти, был нужен жрице Кибелы не более чем сытому - обглоданная кость. Она вполне оценила его соразмерное сложение, кажущееся почти хрупким юное тело, золотисто-бронзовую от упражнений на свежем воздухе кожу, чистое лицо, светлые глаза, длинные, тщательно завитые и уложенные кудри. Выбирая Юния, она выбирала отказ, чтобы показать, как может карать упрямых, выбирая его, - выбирала согласие. Но согласие, главное, из того, что она искала, получено. Теперь Тень должна достойно оплатить его. Лаодика заговорила именно в тот момент, когда юноша уже готов был нарушить молчание сам:
  - Я вижу, что гость мой сыт и с моей стороны не будет признаком невоспитанности, если я пожелаю узнать имя моего гостя.
  - Моё имя Марк. Я принадлежу к фамилии Присцианов. Это очень старая и знатная патрицианская фамилия...
  - Этого с меня довольно, - прервала его Лаодика. - Сколько тебе лет?
  - Восемнадцать... скоро.
  - На пиру ты показался мне старше, но ты почти дитя, - разочарование, прозвучавшее в голосе рабыни, окончательно выбило юношу из равновесия:
  -Я не дитя. Я давно снял претексту* и булу*. Да и ты сама разве старше меня?
  - По годам - не много, но старше, и не забывай, я - женщина. Будь я даже одного с тобой возраста, ты и тогда был бы слишком молод для меня. Глядя на тебя, я сомневаюсь: имел ли ты хоть раз дело с женщиной, - что-что, а "успокаивать" огонь маслом Лаодика умела.
  - Знал. И не одну.
  - Рабыни, которые не могут сказать "Нет"? Ты же понял, что я говорю не о них.
  - Не рабыни. У меня есть настоящая любовница-матрона. Ей тридцать шесть лет и она не говорит, что я слишком молод для неё! Ты знаешь её? Это Гавия...
  - Не надо, Марк. Я ведь могу подумать, что ты не можешь хранить доверенные тебе тайны, как это подобает настоящему мужчине.
  - Я умею хранить тайны! - крикнул обиженный юноша.
  - Марк, - взмолилась Лаодика. - Не говори так громко. Умоляю. Я утомлена, и крик твой для моих ушей подобен острым крючьям.
  - Ты назвала меня мальчишкой и...
  - Я устала, Марк. Я очень устала, потому и говорю слова, которые не должна говорить красивому молодому мужчине, пленившему мой взор настолько, что я посмела вслух пожелать его. Ты, конечно же, лучший любовник Рима, но, увы. Сегодня я не рассчитала своих сил, прислуживая Цезарю после пира, и теперь могу только вести беседу. Да и та, увы, глупа и неостроумна. Конечно, Тени Цезаря дозволено многое, но дозволено ли ей просить об отдыхе? - Лаодика протянула руку, робко коснувшись его руки кончиками пальцев, и римлянин запутался окончательно. Он пришёл, потому, что так ему приказала Тень. Пришёл, готовый исполнить любое желание рабыни, и она хочет от него чего-то. Но чего? Любви? Тогда зачем она говорит об отдыхе? Хочет, чтобы он ушел? Но пальцы её обвили его запястье и не собираются отпускать.
  - Прошу, не откажитесь разделить со мной ложе...
  Обрадованный подсказкой, мальчик вскочил, притянул её к себе, стараясь представить (как ему советовали), что перед ним не одна из множества рабынь Рима, а просто женщина, которую ему надо соблазнить:
  - Я буду служить вам, моя госпожа...
   Но на кровати рабыня вдруг заупрямилась, удержала его руку, когда он начал ласкать её: "Не надо, - глаза и голос Тени были сонные, слова звучали вяло - Я сплю от усталости". Может быть, она намекает, что ласки следует отложить до утра? Но если так, то... "Я буду охранять твой сон, деспойна". Губы юной женщины сложились в счастливую улыбку: "Как красиво звучат твои слова: я буду охранять твой сон".
   Марк Присциан хотел ответить не менее любезной фразой, но замешкался, составляя её, а, когда составил, Лаодика спала, прижавшись к его плечу. Спала со счастливой улыбкой и, при всей своей несообразительности, римлянин догадался, что даже самая красивая фраза не стоит того, чтобы ради неё прерывать такой сон. Скоро уснул и он, уверенный, что уж завтра-то, обязательно покажет себя лучшим любовником Рима, но, увы! Первой проснулась Лаодика. Она тихо поднялась, оделась, причесалась и только после этого разбудила юношу.
   Первой мыслью римлянина была: "Какая дура будит меня в такую рань?". Вторая: "Где это я?". Мысль третья: "О Кибелла, она уже встала!". И мысль окончательная: "Что же со мной теперь будет?!". На последний, невысказанный вопрос Лаодика и ответила: "Мне очень грустно, однако сейчас я должна уйти, чтобы в срок предстать перед Божественным, Несравненным и Наиславнейшим Гаем Юлием Цезарем Августом Германиком. Особенную грусть вызывает у меня то обстоятельство, что я не знаю, чем могу отблагодарить моего гостя за уважение, проявленное им вчера ко мне и моим желаниям. Может быть, у Марка Присциана есть желание, исполнение которого в силу неких причин затруднено для него?"
  Мягкий голос рабыни втекал в уши, проникая в самое сердце. Не умея противиться его мягкости, юноша признался, выдавая своё самое сокровенное желание:
  - Я хотел бы купить пару лошадей. Капелла привёз их из самой Ниссы. Так он говорит. Но кони великолепные! Их шерсть - чистое золото, гривы и хвосты струятся, как кудри девы, их поступь - поступь танцовщицы, описать же их стати не в силах и поэт! Капелла просит за них пятьдесят тысяч...
  - Пятьдесят тысяч за обоих или за каждого? -деловито переспросила Лаодика.
  - За обоих, - быстро ответил юноша и, опасаясь, что рабыня испугается цены, добавил. - Он только просит пятьдесят, но если с ним хорошо поторговаться, он, я думаю, продаст их за сорок или за сорок пять тысяч. У меня есть пятнадцать...
  - Очень хорошо, - одобрила его рассуждения рабыня. Она склонилась над выдвинутым ящиком комода, что-то вороша и перебирая, а когда повернулась - в руках у неё была шкатулка из тиснёной кожи. - Возьми. Здесь пятьдесят тысяч. На то, что выторгуешь, - купишь красивую сбрую. Хороший конь требует красивого убранства. Впрочем, это ты знаешь сам.
  Ощущая тяжесть шкатулки, Присциан спросил растерянно:
  - Такова цена одной ночи?
  Лаодика присела на края постели, погладила его по щеке:
  - Разве ты делал что-нибудь из того, за что платят? Это подарок. Если хочешь, можешь считать это знаком моего расположения к тебе. Но это если ты хочешь. Не сердись на меня за дерзость и... Гелиайне.
   * * * * *
   Двадцатилетний Квинт Помпей стал второй жертвой её игры. Встретил он её упрёком: "
  - Марс-свидетель! Нельзя же заставлять так долго ждать человека моего положения и происхождения!
  Самый проницательный зритель не нашёл бы в тоне ответа и во взгляде, ответ сопровождающем, даже намёка на сарказм:
  - Как видишь, можно - Лаодика констатировала факт и только. Принимая химантион, Наида шепнула её внятно: "Ванна готова, деспойна".
  - Марс- свидетель! Но у тебя, милочка не язык, а жало, - отповедь ничуть не смутила сына сенатора, однако он понял, что сама рабыня в объятия ему не бросится, и счёл возможным подняться с кресла, в котором восседал. - Но как бы то ни было, ты только выигрываешь от этого, маленькая фригийка.
  От объятий римлянина у Лаодики хрустнули кости, а липкий поцелуй в губы едва не задушил её:
  - Ты прохладна, как кусочек льда, дочь юга. Богам немало пришлось потрудиться, чтобы соединить столь противоречивые свойства.
   Взгляд немигающих тёмно-карих глаз рабыни ровен и слегка оценивающ: запах дорогого масла, волосы, уложенные наподобие кудряшек овечьего руна, подкрашенные волосы и ресницы... Кажется, ничто в этом франте не могло напоминать паломников, которым она отдавалась в храме. И всё-таки сходство было. Подобно оплатившим её ласки поселянам, римлянин был уверен в невозможности отказа. Разогревая сам себя, Помпей жадно целовал, почти кусал её шею, плечи, грудь. Лаодика не сопротивлялась. Не сопротивлялась она и тогда, когда римлянин опрокинул её на ложе, не сопротивлялась, когда вошёл в неё. Потомок славного полководца в общении с женщинами предпочитал решительный натиск, и этим он тоже походил на поселян, медью оплачивавших её ласки в храме. Лаодика не шевельнулась, не вздрогнула, не вскрикнула. Она не хотела притворяться, изображая наслаждение там, где ничего не испытывала, кроме отвращения. Обессилев, Квинт в прямом смысле этого слова отвалился от неё. Не будь его любовница Тенью Цезаря, он, наверно, тут же и заснул бы, довольный собой, но имя императора, выбравшего эту женщину, требовало уважения. Зевнув, римлянин потрепал её по щеке:
  - Великолепно, крошка. Нет слов, чтобы описать моё восхищение. Надеюсь, мои ласки не вогнали тебя в сон, как ласки Присциана?
  - Не вогнали, - согласилась Лаодика.
  - И этому щенку ты подарила за ночь пятьдесят тысяч?
  - Подарила.
  - Надеюсь, ко мне ты будешь не менее щедра?
  - Ты пришёл сюда за деньгами?
  - Ну...
  - Сын патриция пришёл, чтобы продать рабыне ночь любви?
  - Но ты же заплатила Присциану!
  - Да, я сделала ему подарок, но больше денег у меня нет, - Лаодика села на кровати. Предисловия кончились. Начинается главное. - Надеюсь, рассчитывая на оплату с моей стороны, ты не забыл прихватить какую-нибудь безделушку в подарок для меня? О, я вижу у тебя кошелёк. В нём мой подарок? ... Тебе жалко?
   Хватка Помпея причиняла боль, но Лаодика не пыталась сопротивляться. Сила Тени не в мышцах и даже не в имени Цезаря. Сила Тени - в умении подчинять. Выпустив из рук кошелёк, Лаодика обиженно отвернулась от любовника:
  - Ну, хорошо. Если жалко, - не дари. Я на подарки не напрашиваюсь, - а так как Помпей оказался к тому же и туп, она добавила. Ступай же!
  До сына патриция, наконец, дошло, что Тень им недовольна и что денег от неё он, скорее всего не получит. Поспешно обняв рабыню, он зашептал её на ухо:
  - Послушай, крошка, не надо обижаться. Ну, признаюсь, виноват. Мне, конечно, не следовало забывать о подарке. Клянусь доспехами Марса, в следующий раз я не буду так забывчив. Ну, не дуйся, крошка. Твоё личико теряет от этого привлекательность.
  - Неужели сын патриция боится доверить мне свой кошелёк? Он что, считает меня воровкой с улицы?!
  - Ну, что ты, радость моя. Ну что ты! Ни о чём подобном я не думал. Клянусь Марсом и Венус. Мне просто стыдно за мою забывчивость и за мою бедность. Потомок Помпея Магна не имеет в своём кошельке и сотни сестерций...
  - Пять сов? - Лаодика вскочила. - Ты принёс мне пять сов?! Да ты просто смеёшься надо мной!
  - Нет, радость моя, нет! - уже по-настоящему перепугался Квинт. "Пять сов" - была самой оскорбительной кличкой из тех, которыми щедро одаривали Тень за глаза самоуверенные остряки. - Я не хотел. Я даже не подумал... Милочка моя. Ну не сердись, умоляю. Смотри, какое кольцо!.. - он снял с руки один из перстней и попытался надеть его на палец девушке. Лаодика вырвала руку:
  - Убирайся! Мне не нужны подачки сыновей патрициев! То, что мне нужно, я беру сама. Ну! Ты оглох?! Пшёл вон!
  - Милочка, малышка... - чтобы удержать рабыню, римлянину пришлось применить силу. На этот раз Лаодика не была безучастна. Она вырывалась, а, когда Помпей развернул её лицом к себе, - принялась кулаками стучать ему по плечам и груди:
  - Оставь меня! Ну! Клянусь покрывалом Великой Матери...
  - Тише, сладкая, тише. Умоляю! - поцелуем, он попытался закрыть ей рот, но Лаодика увернулась:
  - Пошёл вон!
  - Не уйду. Пока ты не скажешь, что прощаешь меня... и пока не примешь мой подарок. Посмотри, какое красивое кольцо. Ну, не дуйся же, Тень. Я не хотел обидеть тебя, поверь мне.
  - Трудно поверить, - Лаодика перестала дёргаться.
  - Но почему? Разве это кольцо - плохое?
  - Ничуть. Только оно - самое дешёвое среди тех, что украшают твои пальчики. И отпусти мои руки! У меня и так от твоих лап всё тело в синяках! Ты не хотел меня обидеть? Да ты навалился на меня, как погонщик мулов и после этого заявил, что хочешь получить деньги! Может быть, ты и не хотел обидеть меня, но ты сделал это!
  - Виной тому страсть... Ну, девочка... Ну радость моя...
  - Ты обещаешь подарок в будущем? Да ни за какие деньги я не желаю терпеть рядом с собой такого грубого кабана, воображающего к тому же, что он - хитрее лиса! И ещё! Я не девочка, не крошка, не милочка и не сладенькая! Клянусь колесницей Матери Богов, я... Впрочем, ты хотел получить от меня подарок на память?
  - Я уже получил его, радость моя. Получил. Только не сердись на меня больше. Смотри, я на коленях у твоих ног. Видишь?
  Лаодика не только видела. Она чувствовала кольца, которые сын сенатора одно за другим нанизывал ей на пальцы ног. Когда кольца кончились, а на руке у юноши остался только золотой перстень с печаткой, римлянин перешёл к поцелуям:
  - Не надо сердиться, радость моя. От гнева лицо бороздят морщины. Не сердись, милая, не надо.
  Лаодика запустила ему пальцы в волосы, грубо и бесцеремонно заставила поднять голову, заговорила, глядя римлянину в глаза:
  - Ну и трусливая же ты тварь, сын сенатора. Благодари своих Марса и Венус, что мне не хочется марать это ложе твоей кровью. Пошёл вон! И не смей попадаться мне на глаза!
   * * * * *
   - Пусть жрица простит меня, если я, по незнанию, отвлекаю её от важных размышлений, - молодой мужчина отделился от колонны напротив двери, - но мне необходимо побеседовать с ней. И, если возможно, без свидетелей. Моя просьба слишком деликатна.
  Лаодика уже запомнила основные типы римских лиц и потому сходу отметила сходство между вчерашним любовником и сегодняшним просителем. Римлянин ждал её ответа. Ни в тоне вопроса, ни в позе, чуткая к таким мелочам девушка, не заметила и не ощутила ничего похожего на унизительную мольбу или снисходительное высокомерие. Такого ровного обращения она не встречала давно. С лёгкой досадой, жрица Кибелы вдруг поняла, что римлянин симпатичен ей. Впрочем, чувства, - как досада, так и симпатии, - мало, что значили для живого капкана. Сдержано кивнув, Лаодика указала просителю на ту дверь, из которой только что вышла сама:
  - Прошу вас, господин... не знаю вашего имени.
  - Гней Помпей... - с трудом сократив паузу, смысл которой Лоадика отлично поняла, он окончил. - Знакомые называют меня Терций*, чтобы отличать...
  И это тоже было понятно. Вчерашний любовник Тени носил имя Гнея Помпея. "Квинт" - было официальным прозвищем.
  - Прошу вас, Гней Помпей Терций, - повторила своё приглашение Лаодика.
   В первой комнате она столь же невозмутимо указала на кресла:
  - Прошу вас, господин, садитесь.
  Римлянин посмотрел на кресла, на столик между ними, положил на него аккуратно свёрнутую, белую, с золотом и пурпуром ткань:
  - Благодарю за вежливые слова, жрица, но я надеюсь, что просьба моя не отнимет много времени.
  - Я внимательно слушаю вас.
  - Это покрывало, - начал мужчина, разворачивая ткань, - наша фамилия шлёт тебе в подарок.
  -Хорошо, - Лаодика взяла подношение, встряхнула, расправляя, накинула на руку. Подарком, а, точнее взяткой, оказалось роскошное покрывало с узорчатой каймой по краю, из которого на пол выпали золотые бусы.
  - Мой брат обидел жрицу, и нам не хотелось бы, чтобы эта обида влияла на твои дела и мысли.
  Небрежно набросив покрывало на ложе, Лаодика наклонилась за бусами, подняла, разглядывая филигранной работы золотые шарики. Рука привычно определила вес (а заодно и цену) украшения. Римлянин молча ждал. Ни презрение, ни подобострастие не отразились на его лице. Спокойный взгляд. Молодой мужчина безупречно владеет своими чувствами. Лаодика улыбнулась, подошла к нему и, глядя в глаза, надела на шею мужчине бусы, погладила украшение ладонью: "Ты не мог бы навестить меня сегодня вечером?" Всё тот же внимательный взгляд, бесстрастный ответ: "Я приду". Лаодика кивнула, отступила в сторону, освобождая дорогу к двери. К чему слова? Конечно, римлянин придёт. Задавая вопрос, она уже знала ответ.
   * * * * *
   "Хайрете, жрица" - поприветствовал хозяйку комнаты Терций. Римлянин сидел в кресле. Свободно, но не развалясь. "Salve, Терций" - Лаодика положила юноше руку на плечо. Поймав руку, римлянин прижал её к губам и держал так, пока Тень не освободилась. "Когда-нибудь я жестоко поплачусь за эту слабость" - пальцы рабыни коснулись римлянину кожи под подбородком. Не дав ему времени на ответ, Лаодика оборвала движение и фразу: "Подожди меня ещё немного".
   Бесполезно. Римлянин бесстрастен. И опять Лаодика ощутила, что ей приятен его ровный взгляд светло-голубых глаз, приятна сдержанность речи и жестов, приятно умение пройти между покорностью и наглостью, не унизившись и не унизив. Об этом она размышляла в ванной, смывая тёплой, подкисленной водой не столько пыль и пот, сколько дневную усталость...
   ...Влажные руки обвили его шею. Что ж, он знал, зачем рабыня звала его. Потомок Гнея Помпея Магна любовник, почти наложник безродной потаскушки... Губы юноши касаются прохладной руки служанки. Запястье девушки отмечено чёрными пятнами синяков. Следы Квинтовой страсти? Глупый, грубый мальчишка! Вторая рука, ласкающая его волосы, заставляет мужчину поднять голову. Она вглядывается ему в глаза. На губах молодой женщины грустная улыбка: "Терций Помпей переживает за унижение первого сословия?". Терций отвёл глаза, горько усмехнулся: "К чему сейчас вспоминать об этом, Тень? Ты звала, - я пришёл". "Тогда улыбнись... Улыбнитесь... Прошу... Ну что вам стоит?"
  Сам тон, каким была произнесена просьба, не мог не вызвать улыбки. Руки девушки соскользнули ему на плечи, сдвинули ткань тоги, отдёрнулись, словно испугавшись своей дерзости. Лаодика отступила. Римлянин оглянулся. На рабыне была короткая, светло-голубая туника, стянутая под грудью узким, простым поясом. Свободно распущенные, влажные волосы тёмными кольцами ложились на открытые плечи и шею. Ни украшений, ни краски на лице. Ничто не подчёркивает достоинств, ничто не скрывает недостатки. Недостатки, но не пороки, так как ни один из её изъянов не переходит в уродство. Квинт и тут наврал.
   Не дожидаясь более явных призывов, Терций снял тогу. Он не привык делать это сам, но здесь помощи ждать было неоткуда, и юноша вынужден был проявить смекалки, надеясь разве что, на то, что ему не придётся самому одеваться. Взгляду служанки открылось полностью сформировавшееся тело двадцатипятилетнего мужчины, не пренебрегающего никакими занятиями, способное улучшить данное природой. Облачно-белая, короткая туника подчёркивала золотистый загар, покрывающий лоснящуюся, здоровую кожу. Лаодика улыбнулась виновато, словно извинялась за слабость, прижалась к его груди: "Ты тёплый". Он обнял её, уткнувшись лицом во влажные волосы и ощущая зябкость свежевымытого тела. Под тканью туники, он видел это через вырез горловины, по коже на спине тянулись багровые полосы - следы ногтей. Или Квинт и тут всё наврал, оправдывая свою дурь, или на рабыню сегодня нашёл добрый стих. Осторожно, стараясь не касаться больных мест, он погладил рабыню по спине. Словно в благодарность, девушка потёрлась об него щекой: "С тобой хорошо". "Я стараюсь, Тень. Я очень стараюсь".
   Опасаясь, что благодушие вдруг покинет рабыню, Терций осторожно взял её на руки и унёс в спальню. Переход из света в полутьму оказался так резок, что в первое мгновение мужчина почти ослеп, но скоро глаза его приспособились к сумраку. Мягкое, упругое ложе, прохладное женское тело и полутьма будили желание, но Терций не спешил насыщать его. Нежно и осторожно он ласкал тело рабыни, целовал, едва касаясь губами шелковистой кожи, чутко ловя малейший трепет или вздох любовницы. И только уверовав, что женщина готова принять, - взял её.
   Дрожь, охватившая тело рабыни в этот миг, стала знаком, что он не ошибся... И, когда ослабевший, он разомкнул объятия, женщина глубоко вздохнула, прошептав: "Благодарю". Но он и после этого продолжал осторожно ласкать её тело, нежа и расслабляя, пока утомлённая его ласками женщина не заснула, положив голову ему на грудь...
   Терций лежал, вглядываясь в полутьму перед собой широко раскрытыми глазами. Тень спала у него на груди, неожиданно робкая и нежная. Если бы какая-нибудь из доступных женщин отдалась ему столь сдержано, то он, по меньшей мере, счёл бы себя обворованным. Но сейчас, вынужденный укрощать свои желания и полностью отдавшись желаниям любовницы, мужчина ощущал непривычное, на редкость сладостное чувство глубочайшего успокоения. Путь по тонкому мостику над бездной преодолён. Под ногами - твёрдая земля. Тень довольна им. Приятно ощущать тёплую тяжесть её тела, слышать её ровное дыхание. Сегодня он показал себя мужчиной. Он усмирил саму Тень! И для него это было совсем не трудно...
   Но радости не было дано надолго овладеть душей молодого патриция. "Ты уверен, что стоишь на твёрдой земле? - шепнула ему на ухо его же осторожность. - Квинт тоже был уверен в этом. Женщина, спящая на твоей груди, всего лишь постельная рабыня Калигулы. Она - ничтожество в глазах всего Рима, но, достаточно одного её слова, и самый славный, самый сильный упадёт ниже земли. Тень насытилась и спит? Но не проснётся ли она свирепее голодного зверя? Она - женщина и, следовательно, беззаконие у неё в крови. Более того, она женщина из варварского племени, и кто знает, что взбредёт ей в голову утром?.."
   Неподвижность, сперва такая приятная, начала утомлять. Лишённое привычной свободы тело, затекло, но римлянин не смел даже шевельнуться, боясь потревожить сон любовницы. Только когда она сама зашевелилась во сне, он позволил себе переменить позу. Теперь голова женщины покоилась у него на руке, а сама она, ища прохлады, отодвинулась в сторону.
   "... Мальчик- спартанец украл лисёнка и позволил ему прогрызть себе живот, но ни чем не выдал своей кражи... Его "лисица" сейчас тихо спит, но не разорвёт ли она ему горло и не выдерет ли внутренности, проснувшись?" - холодная рука страха легонько стискивала его сердце, то сжимая, то ослабляя хватку. Женщины всегда были для римлянина существами низшего порядка, почти животными. Конечно, продолжение рода невозможно без женщины... терций был женат. Жена родила ему двух детей, но и это не изменило мнения Помпея о женском роде. Не задумываясь, Терций утолял похоть с уличной "волчицей", с "волчицей" из лупанария, с подвернувшейся домашней рабыней. Ища изысканных ласк и ради поддержания престижа, ходил он к дорогим гетерам- куртизанкам. И каждая встреча с женщиной только убеждала его в превосходстве мужчины. Здесь всё было иначе. Впервые сын сенатора столкнулся с силой, намного превосходящей ту, что он привык приписывать себе. Он обнимал Тень, он взял её, но... разве не позволял он сам, иногда, ради разнообразия, оседлать себя какой-нибудь девке? Подчиняясь прихоти, Тень позволила ему остаться мужчиной. Не более. Она была мягка с ним? Но под этой мягкостью он ясно различал когти и мощь, сравнимые с когтями и мощью львиной лапы. И не маленькая лисичка прикорнула у него на плече, но Лиэна! Львица! И он был её добычей, её трофеем. Власть, самовольно взятая маленькой рабыней, подобно царской диадеме, не изменив облика, изменила взгляд римлянина. Не из-за такого ли ослепления властью, клялся сперва Цезарь, а потом - Антоний в любви к чернявой Клеопатре, забыв о верных и прекрасных жёнах, что ждали их в далёком Риме? Не это ли преклонение перед блеском власти повергало, повергает и будет повергать мужей к ногам дев и жён, в чьих жилах течёт кровь десятков, документально исчисленных поколений, или же, подобно Тени, только-только поднявшимся из грязи... Но сейчас Тень спит. Сейчас Тень довольна им, и надо сделать всё, чтобы пробуждение её было столь же приятным, как и погружение в сон.
   Лаодика вздохнула, зашевелилась. Прочь умчался вспугнутый взмахом ресниц ласковый сон. Уловив это мгновение пробуждения, Терций нежно коснулся губами пряди волос у неё на виске: "Доброе утро, Тень, - улыбнулся, поймав взгляд тёмно-карих, подёрнутых мечтательной дымкой глаз, осторожно обвёл пальцем одно из чёрных пятен у неё на плече, попросил, - Не сердись на Квинта. Он не хотел причинить тебе зло. Он только глупый, самоуверенный юнец. Прости его. Забудь". "Уже забыла. Есть хочешь?"
  Гонг лежал на расстоянии вытянутой руки. Лаодика четырежды несильно ударила по его матово отсвечивающей поверхности...
  ...Ломтики запеченного паштета, жареный, очищенный миндаль, сушёные смоквы, белый хлеб, сладкое вино из Хиоса...
  Сказать, что Терций был голоден, - не сказать ничего, но положение обязывало и римлянин, сдерживая голод, не торопясь, утирал руки и лицо горячим и влажным душистым полотенцем, улучив момент, целовал руку любовницы... Не понравилась Терцию и мысль о завтраке в постели, но Лаодика не спешила покидать мягкое ложе. Даже завтрак она умудрилась превратить в забаву для себя. Хорошо выспавшись и не чувствуя голода, она не столько ела сама, сколько кормила проголодавшегося за бессонную ночь любовника. Помпей улыбался. Он осторожно брал губами с ладони любовницы кусочки кушаний, пил из подносимой к его губам чаши разбавленное по его просьбе вино. Римлянину была почти приятна заботливая нежность, выказываемая молодой женщиной. Ведь даже самый придирчивый взгляд не обнаружил бы в её поведении и манерах малейшего намёка на спесивое высокомерие, свойственное, обычно, большинству выскочек. Не выказывал высокомерия и сын сенатора. Мягок и предупредителен, но без подобострастия, ровен и сдержан, но без наглого самолюбования. Тёплая улыбка подсвечивает его глаза, едва заметно проявляясь в изгибе мягких губ, не упускающих возможности вместе с кусочком лакомства нежно захватить палец или краешек кожи кормящей его ладони. Такой игре не нужны слова, и потому только под конец, скусив половинку миндального орешка и предлагая римлянину вторую, Лаодика сочла нужным "признаться": "До сих пор не могу поверить, что рядом со мной, - один из правнуков Гней Помпея Магна" - ложь, конечно. После того, что она сделала с Сурами, немногие в Риме посмели бы отказаться от её призыва. И, разумеется, среди отказавшихся не могло быть родственников Великого Помпея. Ещё до появления в Риме Лаодики, Калигула отобрал у фамилии прозвище "Магн" - "Великий", и с тех пор все Помпеи жили в страхе: как бы за первым проявлением немилости не последовали другие. Терций, улыбаясь, прикусил половинку орешка:
  - Я и сам не могу поверить, что это так.
  - Ты ведь, наверно думаешь, что я самое жестокое существо в Риме? Ведь так, Терций?
  И опять улыбка. На этот раз виноватая:
  - Тень, ты не могла бы сказать: "Терций Помпей, ты мне очень нравишься"?
  - Терций Помпей, ты мне очень нравишься.
  - Это правда?
  - Правда. Ты мне очень нравишься, Терций Помпей. Клянусь благосклонностью ко мне Матери Богов, это правда.
  - Тогда поклянись благосклонностью Великой Матери, что не причинишь зла ни мне, ни моим родственникам.
  Лаодика задумалась. Приподнявшись и опёршись на локоть, она, указательным пальцем свободной руки, едва касаясь, обвела верхнюю губу любовника, но когда он потянулся губами к её руке, резко отвела ладонь:
  - Ты придёшь сегодня вечером?
  Чувствуя, как холодеет у него внутри, Терций опять улыбнулся, но улыбка вышла натянутой:
  - Ты хочешь этого?
  - Слышать твой ответ? - быстро переспросила Лаодика. - Разумеется, хочу. Но тебя что-то смущает? Мой вопрос?
  - Нет, жрица...
  - Я жду ответа.
  - Мне бы не хотелось... - начал римлянин. Лаодика вдруг резко оттолкнула его голову свободной ладонью. Рухнув на подушки, мужчина замер, почти закаменел, не смея даже взглянуть на разгневанную любовницу. Стыдясь признать страх, он не зажмурился, но пустой, ничего не видящий взгляд светло- серых глаз и невольно кривящийся рот выдавали его чувства. Ладонь Тени тяжело и властно прошлась по его телу. Так взыскательный покупатель оценивает чистоту и гладкость полировки, приглянувшейся ему статуи. Что сделает она с ним? Но как объяснить рабыне, что он только хотел избежать прямого ответа? Конечно, стать постоянным наложником какой-то безродной дикарки, - унижение, равное которому не скоро отыщешь, но... жизнь его, честь и свобода полностью в руках этой женщины. Более того, в её руках жизнь, честь и свобода всех его родичей далёких и близких. И если он вправе распоряжаться собой, то вправе ли он поступать так с другими? Пальцы касаются его подбородка, заставляют повернуть голову. Лицо Тени печально, и только в уголках губ прячется все понимающая, мудрая усмешка. "И всё-таки ты придёшь сегодня, Гней Терций Помпей Магн" - читает по её губам, почти слышит сын сенатора.
  - Возможно, ты и прав, Терций Помпей, - рука рабыни ласково треплет его волосы. - Главная прелесть мгновения, - в его краткости. Не так ли?
  Что это? Женщина решила уступить? Ладонь её опять, теперь нежно и чутко, словно вбирая его красоту, гладит сильное и покорное тело римлянина.
  - Ты мне очень нравишься, терций Помпей, и, клянусь благосклонностью ко мне Кибелы- Реи Фригийской, я не буду преследовать ни тебя, ни твоих родичей, если только прямая угроза моей жизни не вынудит меня к этому. К сожалению, большего обещать не могу.
   Ну, что же, минуту назад он не сказал бы даже: сохранит рабыня ему жизнь или нет. Губы сами собой складываются в улыбку:
  - Благодарю за снисходительность, Тень.
  - За какую?
  - Редкая женщина столь снисходительно и великодушно примет отказ. Прости меня, я невольно причинил тебе боль, но для тебя я только минутная забава и...
  - Ты сам так решил. Довольно об этом. Ты только что требовал, чтобы я призналась в своих чувствах к тебе. Могу я потребовать того же?
  - Конечно, жрица. Ты мне очень, очень нравишься. Ты самая нежная, самая чуткая, самая великодушная женщина в Риме. Клянусь молоком Капитолийской Волчицы, ласки твои слаще мёда, хмельнее старого вина. Красота твоя подобна красоте весеннего солнца, а разум - твёрд и прозрачен, как драгоценный камень - алмаз. Ты мне очень, очень нравишься, Тень. Ночь, подаренная тобой, бесценна, и мне никогда не забыть...
  - Довольно, Терций. Довольно слов. Обними меня, как ты делал это ночью: страстно и нежно. Чтобы сердце затрепетало от восторга и... довольно. Ночь кончилась. Тебя и меня ждут дела.
  
  Глоссарий:
  Унция (лат.) - медная монета = одной двенадцатой асса.
  Квадрант (лат.) - медная монета = одной четвёртой асса.
  Претекста*(лат.) - детская тога
  Була (лат) - детское украшение, талисман
  Терций (лат.) - четвёртый. Количество мужских имён в Древнем Риме не превышало сотни, если прибавить к этому обычай называть детей в честь знаменитых предков, то без порядкового номера было просто не обойтись.
  
  
  Подглава 5.2.
  
   * * * * *
   Анку Марцию повезло. Ему не пришлось долго ждать. Цезарь, разделив ложе с Мнестром, заснул сам, а Лаодика решила, что ради разнообразия можно прийти к себе и пораньше. Наида всячески обхаживала юношу, отвлекая его болтовнёй. От любовников госпожи ей перепадало немного, не то, что с просителей, но старание служанки от этого не уменьшалось.
   Лаодика сбросила на руки рабыне светло- серый химантиот с синей полосой по краю, поприветствовала юношу: "Хайре, Марций". "Хайрете о деспойна". Осторожно, почти нежно освободив из петли узкой ленту тёмно- каштановые волосы госпожи, Наида наново уложила их, заменив полотно жемчужными нитями, душистой губкой обтёрла лицо, руки и плечи девушки. Одновременно юная рабыня- финикиянка поправила прическу и обтёрла розовой водой лицо и руки Марцию. Другие рабы смахнули со столешницы несуществующую пыль, покрыли её расшитым льняным полотном.
  - Что прикажет подать прекрасный юноша? - спросила Лаодика.
  - Обязанность гостя - с благоговением принимать выбор хозяина...
   Лаодика забавлялась от души. Хитрый, льстивый, полный тайных намёков разговор был необходим ей, как необходима вода пловцу, не желающему терять мастерство. Неважно, что мысли юноши прозрачны, как капли дождя на стекле. Марций желал бы попользоваться её влиянием на Цезаря и, получив надежду, старается не упустить свой крошечный шансик. Он сделает всё, на что Тень намекнёт ему, лишь бы потом она выслушала его, и, пообещав исполнить, не требовала бы взамен недоступно- дорогих, для его средств, подарков.
   Лаодика не отпускала юношу до утра. Вопреки её ожиданию, римлянин оказался достаточно искусным любовником и живой капкан решил, что нужная ему слава только возрастёт, если юноша посетит ложе Тени и на следующую ночь. Когда же принесённые её незаметными "друзьями" сплетни подтвердили это предположение, Тень назначила Марцию третье свидание.
   Две ночи, полные любовных забав, да ещё и обещание третьей! Анку Марцию казалось, что ноги его едва касаются каменных плит Палатия. Батакские телохранители*, точно знающие кто, куда и зачем идёт, без слов уступали ему дорогу и, только когда юноша скрывался за колонной, непристойными жестами комментировали счастливую улыбку, блуждающую на губах благородного римлянина. Преторианцы*, отвечающие за внешнюю охрану дворца, были не столь осведомлёнными, и Анк получил, необходимую в его состоянии возможность, похвалиться выпавшей на его долю удачей. Благо, после первых же слов о том, кто он и откуда идёт, в слушателях недостатка не было.
  Ободренный любопытством окружающих, Анк разливался соловьём, пока кто-то из центурионов не перебил его, заметив: "Если это хоть на треть, правда, Лепиду она будет не по вкусу. Тень - его любовница, чуть не с самого первого дня. Не будь Марка, девчонка, в лучшем случае, позабавила бы кого-нибудь из дружков, нашего Божественного Цезаря. Она - творение Лепида, и он её так просто из рук не выпустит".
   "Ах, Лепид..." - нелестное, почти непристойное прозвище, которым звали Лепида за глаза, вызвало взрыв хохота. Истерического, словно слушавшие и слышавшие вместе со сказавшим перешагнули некий, разумом установленный барьер. Но Анк плохо разбирался в таких оттенках. Ободренный общим смехом, он продолжил выкладывать всё, что думал о сопернике...
   Не удивительно, что Марк Лепид решил навестить свою любовницу. Он пришел полтора часа спустя после окончания пира, когда Марций, измученный неуловимыми речами Тени, получил, наконец, дозволение перейти от слов к делу. Наида сперва попыталась задержать Лепида, но десять сестерций заставили её признать себя побеждённой. Марк застал парочку за игрой в поцелуи, к удивлению своему, обнаружив, что происходящее для него ничего не значит, и застигни он свою любовницу за ещё более интимными занятиями, это взволновало бы его не больше. Столь же мало взволновал приход Марка и Лаодику. Только Марций, услышав за спиной шаги, не удержался и скосил глаза, желая узнать: кто это посмел нарушить уединение Тени.
  - Привет, - Марк чувствовал себя абсолютно спокойно и на редкость уверенно. Он не спеша прошёл по комнате, удобно устроился в кресле, после чего спросил. - Лаодика, ты бы не могла послать этого красавчика к ворону (к чёрту)?
  - Хайрете, - Лаодика без малейших колебаний высвободилась из объятий юноши, которого сама же и пригласила, велела ему. - Оставь меня.
  - Совсем, - дополнил её приказ Лепид. - И навсегда.
  - Совсем и навсегда, - согласилась рабыня.
  Марций завертелся, бросая взгляды то на одного, то на другого... Взмахнув рукой, Лаодика "нечаянно" скинула со стола диск гонга. Ударившись о каменные плиты пола, он протяжно запел. Глаза Анка налились кровью, дыхание стало хриплым, но в комнату уже входил германец из охраны Цезаря и Марцый, сникнув, поплёлся прочь. Как ни велико было оскорбление, лишиться остатков благоразумия юноша ещё не успел. Глядя вслед изгнанному сопернику, Марк заметил равнодушно:
  - Вижу, он надоел тебе?
  Ответ Лаодики прозвучал в тон вопросу:
  - Нет. Если бы он надоел мне, я бы не звала его. Он мне безразличен. Однако, в следующий раз тебе, Марк, не помешало бы осведомиться о моих планах. Иначе отказ можешь получить ты.
  Теперь слова Лепида прозвучали не столь безразлично:
  - Совсем недавно, жрица обещала мне иное.
  - Обещание я выполню, но не более того. - Лаодика извиняюще улыбнулась и добавила. - Я знаю, что юнец оскорбил тебя. Он глуп и потому не мог заинтересовать меня надолго, но почему ты не допускаешь мысли, о том, что у меня тоже могут быть чувства? Что хотя бы один из тех юноше, на которых останавливается мой взгляд, может оказаться небезразличным для меня?
  - Для того чтобы допустить наличие чувств, надо видеть хотя бы один случай их проявления. С самого первого дня ты восхищаешь всех своей невозмутимостью. Кажется, во всём Риме нет более невозмутимой женщины. Могу ли я поверить, что ты изменишь своим же правилам?
  Улыбка девушки означала, что слова Лепида ей нравятся. Впрочем, такая же улыбка была бы на её губах в любом другом случае.
  - Ты принёс мне что-нибудь? - спросила она, ловко избегнув в тоне вопроса, как наглой требовательности, так и унизительного клянченья.
  - Принёс.
  - Ты всегда даришь мне прекрасные вещи.
  - Это так, - подтвердил Лепид, доставая из складок тоги тонкий черепаховый гребень, отделанный золотом и кораллом. - Много тебе подарил Марций?
  - Ничего. - Лаодика с восхищением рассматривала драгоценную вещицу. - Какая работа! Ему цены нет!
  - Цена есть всему. Не мне говорить тебе об этом, но я рад, что безделушка понравилась тебе.
  - Она прекрасна. Она слишком прекрасна для моих волос.
  - Здесь всё слишком прекрасно, для тебя, если судить по внешности, и всё недостаточно хорошо, если сравнивать с твоим разумом.
  - Мог бы и соврать, сказав, что лик мой достоин лучшего, - чуть капризно отозвалась Лаодика. Обычно так начиналась их традиционная игра в слова. Забавная и безобидная.
  - К чему ложь той, что знает истину?
  - Ты ещё спроси: к чему украшения красавице? Впрочем, расскажи о чём-нибудь забавном. Какие сплетни нынче в ходу?
  - Рассказывать тебе сплетни, всё равно, что солить море...
   Лаодика улыбалась. Лицо её живо подчёркивала мимикой смысл каждого слова, каждой фразы. Она не кривлялась, не гримасничала. Скупые жесты, лёгкая, лукавая, но, отнюдь не развязная речь. Столь же безупречно сдержан и патриций. Иногда он позволяет себе резкость, но никогда не опускается до упрёка. Стоит ли упрекать ветер или дождь? Даже самые резкие замечания, он сводит к шутке. Когда же игра начинает надоедать ему, чуткая к перемене настроения собеседника, кто бы он ни был, Лаодика спросила:
  - Ты заглянешь ко мне завтра?
  - Как прикажет жрица...
  - Нет, нет, - остановила его девушка. - Я помню уговор. Я хочу знать только одно: ждать мне тебя завтра или нет.
  Марк насторожился и тут же скрыл настороженность за улыбкой:
  - Я пока не думал об этом. Но что беспокоит тебя, милая? Откуда столь твёрдый тон?
  Опустив глаза и покусывая губы, Лаодика изобразила неуверенность:
  - Мне кажется, что я не столь невозмутима, каковой мне хотелось бы казаться. Сегодня среди многих лиц я увидела... Я не хочу обидеть тебя, Марк. Ты мой единственный друг здесь... Поверь, я ценю это, но если мне придётся выбирать, как сегодня... Право, я уверена, что это безумие не на долго... Ну на день, ну на два... на неделю... Надеюсь, не больше... - и хотя её глаза были опущены в долу, жрица Кибелы не упустила ни единого движения своего "друга". Лепид пристально глядел на неё, вникая в нарочито отрывочные фразы.
  - Кто он?
  - Младший сын Салюстия.
  - Смазливый мальчик, - пытливый взгляд Марка цепко держал её. - И не глупый. Послушай, Лаодика, ты как-то собиралась выбрать и купить подходящего раба. Не было бы это самым благоразумным?
  - Поздно. Я хочу его.
  - Гай, наивный юнец. Он может и отказаться. Он очень своенравен и всё ещё верит в слова о чистоте крови, дел и помыслов. Ты же, насколько я тебя знаю, отказа не простишь.
  - Своенравен?! Я тоже своенравна! - Лаодика вскинула голову, зло сверкнув глазами. - И я умею добиваться того, чего хочу. Он нужен мне живой, и я получу его живого. Своенравен! Пусть перед своими рабами своенравничает! А, кстати, - И опять глаза её блеснули, но теперь уже лукаво и двусмысленно. - Ты простишь Марцию его брань?
  - Тебя это заботит?
  - Немного. Он все-таки две ночи был близок со мной, да и в любви он искуснее тебя.
  - Уж не собираешься ли взять его под защиту? - пытливый вопрос сопровождал не менее пытливый взгляд. Брань Марция не представляла для Лепида никакой опасности, но там, где рабыней двигал страх потерять влияние, а вместе с ним и жизнь, патриция вела его злопамятность. Мелочная злопамятность фаворита. На это-то и рассчитывала Лаодика. И, как всегда, не ошиблась.
  - Я слишком хорошо знаю, как больно ранят слова, но...
  - Ты хочешь, чтобы я подал тебе добрый пример? - Перевёл Марк гримасу, которой Лаодика сопроводила паузу. - Ты ищешь помощи не там. Я не Аней Луций Сенека и не стремлюсь приблизиться к "мужам добра". Если хочешь послушать о пользе добродетели, - пригласи его. Я же поступаю так, как требуют мои пороки, и не мешаю поступать так же другим.
  - Хорошо, я последую твоему совету, - Лаодика не стала уточнять, какому из советов она собирается последовать. В этом не было нужды. Марк глубоко вздохнул. Разыгрывать бурную страсть перед Тенью ему не хотелось. Всё равно девке эти игры безразличны. Потянувшись, он встал:
  - Уже поздно. О недоговоренном можно будет договорить в другой раз. Гелиайне.
  - Гелиайне, Марк.
  
  Глоссарий:
  Батакские телохранители- телохранители - германцы
  Преторианцы - личная гвардия Цезаря.
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"