Аннотация: Главные игроки выходят на сцену и снимают маски. Ну, или почти снимают.
Глава 27. Смерть, как метод.
Гастас никого взглядом не провожал. Экая дурь: "последний взгляд"! Этак он действительно последним окажется. Наёмники кинулись на него всей толпой, лишь только Анна скрылась в тумане. Накатили как волна, путаясь и мешая друг-другу и так же бестолково откатились.
"Набрали дурней по объявлению" - всплывает одна из полу понятных, но от этого не менее едких реплик девушки. Гастас даже плюнул от досады. Один рубака корчился у его ног со вскрытым горлом, второй - пятился к остальными, зажимая разрубленную руку.
- Назад! Болваны! - с запозданием завопил Щуп. - Кто приказал?!
Наёмники расступились. Щуп перекинул щит из-за спины на руку:
- Конец тебе, волчонок. Отсюда ты не уйдёшь!
- И не собираюсь. Пока что.
Удар Гастаса его противник принял щитом, левым мечом юноша отвёл ответный удар. Так, проба силы. На Щупе пластинчатая, медная броня и медный шлем, но движется он легко, не чувствуя веса метала. Воинскую науку бывалый наёмник прошёл и превзошёл. У его противника доспехов нет. Только широкий, жёсткий кожаный пояс-корсет, укреплённые пластинами седой бронзы с собачьего доспеха, но он-то движений тем более не стесняет.
"Бух!", "Бух!" - гулко отзывается на удары юноши дерево щита. "Дон!", "Дон!" - поёт от столкновения дорогая бронза мечей. Щуп недоволен: не взял наглого "Волчонка" с наскока. Теперь противники тщательно прощупывают оборону друг друга: "Бух!", "Бух!", "Дон!", "Дон!".
- Бросила тебя, твоя шлюха, - скалится Щуп. - Не слишком видно ты нужен ей.
- Пока жив - без подарка не подходи. Сдохнешь - слезинки не прольют.
"Бух - Бух!", "Дон - Дон!" - Эту науку Гастас крепко усвоил. Любил Тадарик противника "учить": скажет словечко - юношу аж переворачивает. Гастас естественно на дыбы, мстить рвётся, а Тадарик мечом: "Вж-жик". Надо царапину штопать. Раз такая шутка, два такая шутка, ... пять ... десять... Отучил. Так что пусть Щуп себя тешит. Буде случай - за всё сочтёмся, а пока - рано. Он Гастасу живой нужен. Как бы добраться до него с умом? Щит - крепкий, доспех - тоже, а любую свою брешь старый наёмник лучше противника знает. И прикрывает, разумеется. Вот разве что бляха на щите у него, кажись, медная...
"Бух! Бах!" - правым мечом с размаху по доске, левым - колющий прямо в медную бляху в центре. А Щуп встречным, удар противника усилил. Бронзовое остриё прошибает медь. Рефлекс откидывает Щупа назад. Поздно. Щит он держал "на кулаке", за деревянную перекладину, прикрытую медной бляхой-умбоном.
Щуп тоже всё понимает: отпрянул, согнулся, прикрывая живот щитом, в глазах: ненависть и смертный ужас. Ну, это бродяга ты зря. Ты, пока что, живой нужен.
Гастас отступает, опускает оружие:
- Что, Щуп, пальчик порезал? Ну, так перевяжи. Я подожду.
Его противник медленно опускает щит, будто ёж разворачивается: осторожно, прислушиваясь, не рано ли? В глазах та же ненависть, боль и ... недоверие. Но подвоха нет. Волчий выкормыш атаковать не намерен.
Щуп высвобождает раненую руку и щит повисает на ремне через плечо, продолжая прикрывать живот наёмнику, рассматривает рану. Меч задел кисть между пальцами. Порез, конечно глубокий, кровит, но косточки целы. В мирной жизни такой ране грош цена, а вот в бою ...
- Перевязывай, перевязывай, - то ли издевается, то ли сочувствует наглый щенок. - А щит можешь к руке примотать.
- Что-то ты добрый сегодня, Волчонок, - товарищ перевязывает командиру руку.
- А спешить мне уже некуда, - улыбается юноша. - Сейчас я тебя положу, потом твоих вояк успокою. Не всех, конечно. Кто-то за помощью побежит. Помощь придёт - я и её встречу, но ведь в конце концов и сам лягу.
- Разумно говоришь. Значит, спешить тебе некуда?
- Абсолютно.
Щуп морщится. Незнакомое слово режет слух ещё и потому, что смысл его слишком уж ясен:
- А если я дам тебе уйти? - Щуп разглядывает перевязанную руку, вопрос его - как пробный удар. Но Гастасу-то именно это и нужно. Бой продолжается.
- Я не уйду.
- Из-за ... - Щуп проглатывает бранное слово. Не к месту оно сейчас.
- Точно. Я поклялся идти за Анной за край мира или умереть. И я клятву сдержу.
- Ишь ты! За край мира! - натужно щерится Щуп, будто обдумывает что-то
- Точно.
Наёмник косится на соперника, на успокоившийся труп под ногами, усмехается нехорошо:
- Жаль, что хозяин велел убить тебя.
- Не то, чтобы велел. Он сказал: "Можете убить ...", - а вы не смогли.
- Хитёр Волчонок. Только хозяин может ведь и не согласиться?
- Спроси у него сам.
- Сам?
- Да. Меня ты уже отпустил...
- Даже так?
- Я не прав, Щуп?
Мужчина смотрит на юношу с прищуром, на скулах у него играют желваки. Но в драку наёмник больше не хочет лезть. Да и подчинённых своих слать - тоже не будет. Слишком мало у него людей, чтобы так, по-глупому терять их.
- Чего нам делить, командир? - Напирает Гастас. - Что было, то прошло: ты хотел быть командиром и ты им стал. А я хотел быть рядом с Анной, да служба не позволяла.
- Только рядом?
- А разве нет?
Всё-таки выражение лица у старого рубаки препоганое. Явно какую-то подлость задумал, но ... другого-то выхода нет. Ни для Гастаса, ни для Щупа:
- Поговори с хозяином. Ты умеешь. Ему-то что?
- А если ...
- Хозяин велит убить меня? Что ж, умру. Здесь или там: какая мне разница?
- Никакой, - вынужденно соглашается Щуп. Он ещё колеблется, но не в решении, а в том, какими средствами добиться желаемого.
- Я принесу клятву повиновения и буду подчиняться твоим приказам...
Опять взгляд исподлобья. Нехороший взгляд.
- Соглашайся, Щуп. Что ты теряешь? Или хозяина боишься огорчить?
- Нет. Хозяева согласятся. Пошли! - последнее слово относится к дружинникам. Те растеряно топчутся на месте:
- А ...
- Пошли! - Повторяет командир тоном, не терпящим возражений. - Трупы с собой прихватите.
............................
Гастас даже не догадывается о том, что невольно прикрыл Алевтину. Тина - тоже. С рассветом она, насквозь промёрзшая, выберется из своего укрытия. Озеро, поляна, лес - полны тишиной. Даже птиц не слышно. Осень. Измятая трава. Кровавые пятна расплываются и бледнеют под седой пылью росы. Никого. Надо уходить. Куда? Неважно. До ломоты в костях девушка хочет жить. А значит - должна выжить. А другие? Что ж, такая их судьба.
Обширная поляна одним краем касалась берега лесного озера, а другим - вытягивалась в прогалину между деревьями. Шатры, два десятка запряжённых быками повозок, въючные и верховые лошади, погонщики, носильщики, рабы. Последних, впрочем, совсем немного. Как и охранников. Наёмников почти не видать, чёрных воинов - тоже. Аня разглядела между повозками пару бронированных псов. Это уже серьёзно. Даже пяти собак достаточно, чтобы мелкие шайки бежали от каравана со всех ног, а крупные - серьёзно призадумались, перед тем, как напасть. Собак, кстати, и по следу пустить можно.
Для Ани "гостеприимные" хозяева приготовили крытую повозку на четырёх колёсах. Тюки с вещами уже лежали внутри. Не дожидаясь приказов, Ириша распустила ремни и после недолгого поиска извлекла мешочки с травами и свёрток с бинтами.
- Кипяток есть? И хирургический стол. И обязательно инструменты.
- Стол? - переспросил незнакомый Ане наёмник.
- Да. Доска с зацепами, как в фургоне путника.
- А-а-а! Будет.
Стол воину помог принести отрок лет десяти-двенадцати: изящный, длинноволосый, в добротной, дорожной одежде. Точнее он пришёл вместе с несущим стол мужчиной. Кстати, таких сопляков в лагере Аня заметила немало. Чуть не в след за подростком заявились ещё два зрителя: Сивый с Чернобородым. Чернобородый принёс ящичек с инструментами: Аниными, из Пристепья. Понятно теперь, почему мастер по меди вчера даже упомянуть о них не осмелился. Зрители встали в стороне, зачарованно наблюдая за тем, как Аня и Ириша крепят доску, шпарят её кипятком, укладывают на неё, лицом вниз окровавленного, обнажённого по пояс Глузда.
Кипятком, но уже остывшим, Аня обмыла кожу вокруг раны, одновременно прощупывая повреждение.
- И как? - лезет под руку наёмник, притащивший Глузда.
- Проникающее ранение в грудную клетку. Не глубокое, но пневмоторакс есть. Лёгкое, кажется не задето, а вот ребро побито.
- Он будет жить?
- Скорее да, чем нет. Сейчас наложу плотную повязку. Завтра, если лёгкое не задето, поставлю пиявок, чтобы скорее сошёл отёк...
- Больно, - жалуется Глузд.
- Ещё бы! Ребро треснуло, надкостница повреждена. Это очень больно. С расчётом били, твари, чтобы обездвижить. Впрочем, к чему покойников бранить?
Хмыкает Глузд, хмыкает его товарищ:
- Действительно, к чему?
- Завтра пиявок поставлю, если они в этом озере водятся.
- Пиявок? - испуганно переспрашивает раненый.
- Пиявок, пиявок, - успокаивает его Аня. - На кожу вокруг раны. Они хорошо боль оттягивают. И синяк с отёком высосут. Хотя кость треснула и повязку снять не скоро придётся.
На лицах наёмников растерянность мешается с почтением, а вот у зрителей - сплошное разочарование. Непонятно, чего они ждали? Крови и криков? Зачем? Аня укладывает инструменты, спрашивает ни к кому конкретно не обращаясь:
- Я могу заняться вещами и отдохнуть?
- Да, госпожа Анна...
- Конечно ...
Это воины отвечают: продажные мясники, невежды, злыдни и грубияны. Сивый взрывается:
- Ты здесь не среди наёмников, женщина! Ты должна усвоить правила почтения, прежде чем предстанешь перед повелителем...
- Госпожа Анна.
- Что?
- Я - госпожа Анна, - повторяет Аня невозмутимо. - Обращаясь, ты будешь называть меня по имени и прибавлять "госпожа". Это по поводу правил почтения, - краем глаза она видит, как переглянувшись, невольные свидетели спешат убраться подальше.
- Ах ты, наглая тварь! - Сивый привычно переходит на визг. - Я научу тебя! Никаких верховых прогулок. Никаких разговоров с мужчинами. Из повозки не выходить...
- А если я выйду и заговорю? Ты меня накажешь? Как? Закуёшь в рогатку? Спустишь шкуру бичом?
Сивый осекается, и тут же, осознав своё бессилие, опять срывается на визг:
- Девка! Грубая, дикая, распущенная девка! Не смей перечить мне! Я - учёный муж! Сам Повелитель призвал меня ...
- Меня, как я понимаю, он тоже призвал. И куда настойчивее, чем тебя.
- Госпожа Анна, - Чернобородый, в отличие от своего старшего товарища устрашающе спокоен. - Разумеется, вас зовёт Повелитель. Разумеется, вы - наша гостья и никто не поднимет на вас руку. Но вот ваша служанка ...
Подсказка буквально подхвачена:
- Я сам, лично, спущу шкуру с этой соплячки! Здесь! Немедленно! А ты, тупая коза, на коленях будешь молить меня...
Он визжит так, что уши закладывает. Ане кажется, что она оглохла и ... мир вокруг становится нереально чётким, рука сама шарит под плащом в поисках ножа, а в памяти всплывает шипящий голос Тадарика: "Ещё одно слово, старик, и мой меч найдёт твою печень". А вот и нож ...
Руки обручем сомкнулись вокруг тела, сдавили так, что кажется: вот-вот затрещат рёбра.
- Тихо, сучка, не дёргайся, или ...
От боли и удушья темнеет в глазах. Нож в руке, но рукой не пошевелить. Так плотно притиснуты руки к бокам.
Так же, вдруг, хватка ослабевает. Аня жадно, по-рыбьи глотает воздух. Щуп выдирает нож у неё из пальцев, ворчит почти миролюбиво и даже с долей восхищения:
- Ну ты и тварь! Не думал, что спасать тебя буду. А ножичек - хороший. Такой за деньги не купишь. Не иначе - подарок. Я его себе оставлю. Чтобы беды не случилось.
- Ты спятил, наёмник?!
- Цыц!
- Что? - Сивый осекается. Глаза его лезут на лоб. - Да кто ты такой...
- Твой спаситель. Если бы не я, этот ножичек, - он демонстрирует отнятое, - торчал бы у одного из вас в боку.
- Да как ...
- Торчал бы, торчал. Или вы её лица не видели?
- Женщина ...
- Что?
- Не может поднять на мужчину руку! Это противоречит всем божественным установлениям ...
- Тьфу на вас! - Презрительно сплёвывает в сторону наёмник. Сарказм так и сочится из него. - Мне вон тоже мама с папой говорили: "Нельзя людей убивать. Это противоречит божественным установлениям, сынок" - а я всю жизнь только убийствами и занимаюсь. Или ты, почтеннейший, думаешь, будто эта волчья подружка нож искала, чтобы мяса к завтраку нарезать? Ириша, отведи госпожу Анну в фургон, а потом руку мне перевяжешь как следует.
- Да как...
- Вы слишком увлеклись, мудрые люди, а между тем у нас есть дела и поважнее. Ириша, не заставляй меня повторять.
- И пусть она даже не смеет выглядывать из повозки! - хорохорится в спину Ане Сивый.
Ириша уже освобождает руку наёмника от лоскута, обмывает и обрабатывает рану, накладывает повязку. Быстро, ловко.
- Молодец, малявка, - бурчит Щуп. - А теперь - брысь в повозку за хозяйкой. И без разрешения - носа оттуда не высовывать. И никого не бойся. Пока я здесь - тебя никто не тронет.
- Щуп, ты ...
- Уважаемый, есть заботы и поважнее, чем с бабами свариться.
- Да как ты ...
Ириша уже в повозке и наёмник шепчет в самое ухо Чернобородому:
- Волчонок ...
- Пошли, расскажешь, - хмурится его собеседник.
- А ... - Сивый растеряно оглядывается, но двое уже шагают прочь, даже не оглядываясь на него, старшего по званию.
.........................
Они возле высокого шатра, останавливаются в дверях.
- Что волчонок? - не таясь переспрашивает Чернобородый.
- Он жив и он здесь.
- Жив? - Сивы й в своём репертуаре: не умеет, да и не хочет сдерживать себя. - Как ты допустил...
- Господин, - Щуп кивает на Чернобородого, - сказал: "Можете убить". Мы не смогли.
- Он и господин? Да вы оба недоумки и ничтожества! Надо было послать больше людей или натравить на того безродного собак!
Во взгляде наёмника - презрительное сожаление:
- Мы и так потеряли двух воинов. И собак бы тоже потеряли.
- Надо было спустить всех! Или послать воинов Сааху. Они, в отличие от твоих трусов, не знают страха.
- Довольно обличений, Путник. - Новый человек выходит из глубины шатра: мелкорослый, с длинной серебряно-седой бородой и столь же белыми волосами. Поверх дорожной одежды на нём чёрная мантия, отделанная полосками белого, жёсткого меха. Недобрый взгляд хозяина шатра обращён к наёмнику. - Ты понимаешь, Щуп, кого ты впустил в наш стан?
- Понимаю, - вопреки гневу вопрошающего, наёмник чувствует успокоение. - Поймите и вы, мудрейший: этот юнец - сильный, опытный воин и я прошу разрешить мне принять его в мой отряд.
- Да ты в своём уме, бродяга! - опять вклинивается Сивый.
- Молчи! - Седобородый начинает злиться. - Разве я говорю с тобой, Путник?
- Этот грубиян и трус не способен справиться с простейшим из дел! Он портит всё, за что берётся и не знает правил почтения! Он...
- Дурной пример подаёшь ему ты, - без церемоний обрывает Сивого Седобородый. - Где это видано, чтобы Путник перебивал Слугу? Может ты и к Повелителю обратишься первым, отяготив его слух своими вздорными жалобами?
- Я ...
- Вон!
Сивый растерянно топчется на месте, но Седобородый уже отвернулся от него:
- Говори, воин. Чем на этот раз ты оправдаешь свой промах?
- Это не промах, мудрейший.
- Как же не промах? Ты берёшь в охрану человека, которому не веришь и с которым не можешь совладать, хочешь показать ему дорогу во владения Повелителя.
- Да, мудрейший, я не верю ему и совладать с ним не могу, - повинился Щуп. - Никто здесь не сможет совладать с ним.
- Никто? У нас есть воины-люди, есть воины-сааху, есть гигантские псы в непробиваемых доспехах.
- Цена победы будет слишком высока, - не отступал Щуп. - Я не знаю, как Волчонок выследил нас, но он здесь и этого не изменишь. Он уже убил одного из моих людей и одного ранил.
- Наёмникам полагается гибнуть.
- Охраны и так недостаточно, а если погибнет ещё кто-то - караван не сможет пуститься в путь.
- Ты забыл о собаках.
- Не забыл, мудрейший, - невесело усмехнулся Щуп. - Я не забыл, как эти убийцы распотрошили больше полусотни бронированных псов возле Буднего града. Да, мне жаль наших собак. Их не так уж и много у нас.
- А непобедимые сааху?
- Непобедимых нет. Этот щенок не отступит и перед ними. Поверьте, мудрейший, жизнь этой безродной сволочи не стоит цены, которую нам за неё придётся заплатить.
- Что ты предлагаешь.
- Принять его в отряд.
- Его? В отряд?! - взвыл Сивый. - Ты умом тронулся, наёмник!
Щуп вздохнул несколько раз. Общение с Путниками требует немалого терпения и выдержки.
- Выслушай меня, господин. Я ведь не хуже тебя знаю путь. Я много раз ходил через горы, знаю все их угрозы и все опасности. Это тяжёлый путь. Убив Волчонка, мы ослабим себя, приняв его - усилимся. Он - хороший воин, он умеет подчиняться приказам и потому дойдёт с нами до Рубежа.
- До Рубежа?
- Да, господин. Только до рубежа. К самой Горе он не дойдёт.
- А что случится на рубеже? - заинтересовался Чернобородый.
- На рубеже нас встретит Страж.
- Страж не страшен нам. Он служит повелителю, - опять вклинился Сивый.
- Но дань с нашего каравана он всё равно возьмёт, - возразил ему Щуп. - Три жизни.
- Я не слышал ни о чём подобном, - начал Седобородый немного растерянно.
- Зачем вам знать о таких мелочах, Мудрейший? Три жизни - это пустяк. Каждый раз Страж забирает троих, первыми вступивших на земли Повелителя. Самую первую жертву выберет судьба, вторым - я пошлю волчонка, а третьим станет наибесполезнейший из рабов. Так я поступал всегда.
- У тебя доброе сердце, наёмник, - с умилением вздохнул Чернобородый, - и ясный ум. Во истину, велик наш повелитель. Лучшие люди служат ему.
- Разве что так, - ревниво бурчит Сивый. - Ты уверен, что Страж справится?
- А вы сомневаетесь в этом, уважаемый? - Издевательски скалится Щуп.
- Страж - творение нашего Господина, - Седобородый ставит точку в пикировке и вопросе. - Сомневаться в его победе - всё равно, что сомневаться в Повелителе. Ты правильно рассудил, наёмник: мудрый не приказывает судьбе, но почтительно направляет её путь.
.......................................
Ещё один раненый. У парня рассечены мышцы на руке, перехвачена пара крупных вен. Аня перевязывает повреждённые сосуды, сшивает мышцы, сухожилия, кожу, спрашивает, стараясь выглядеть равнодушной:
- Кто тебя так?
Наёмник молчит стиснув зубы. Понятно: штопка на живую - очень неприятно. Отвечает за него Щуп, подошедший, как всегда, незаметно:
- Извините его, госпожа Анна. Парню запрещено разговаривать с Вами.
Как всё-таки искусно сочетает командир наёмников высокомерную самоуверенность с показной почтительностью. Кстати, его-то руку не тем же ли мечом пометили?
Аня до хруста стискивает зубы, понимая, что теперь ей правды не добиться.
- Простите за дерзость, госпожа Анна, - скалится рубака. - И за отобранный нож тоже. Тем боле, что он вам пока без надобности. Если кто-то здесь проявит непочтительность, вам достаточно слова. Это же могу сказать и о госпоже Ирише, - воин переносит внимание. -Госпожа Ириша, вы, как служанка госпожи Анны, можете покидать повозку в любое время, можете требовать от слуг всё, в пределах разумного разумеется: воду, дрова, пищу. И всё-таки я бы не советовал вам далеко отходить от повозки.
- Мне запрещено разговаривать с людьми? - Что-то в речи командира Ане очень не нравится и она пытается сменить тему. Щуп отвечает серьёзно, без намёка на подколку:
- Вам - нет, им - да.
- А покидать повозку мне?
- В пути - нет. На стоянке, как сейчас, - пожалуйста. Только не отходите от неё далеко.
- Правила приличия?
- Приказ.
- А приказы не обсуждаются ...
- Вы правы, госпожа Анна. А сейчас пора в путь. Госпожа Ириша? - прощальный реверанс в сторону девочки. Ох, чует сердце, не с проста. Аня заканчивает перевязку и раненый тут же срывается с места. Да, Щуп здесь в авторитете. Пора в повозку: отдохнуть после бессонной ночи.
.....................................
- Ну, и где они!? - широкая, оплетённая синими шнурами вен рука ложится на плечо человека, склонившегося над каменным зеркалом. Мужчина попытался вскочить, но тяжесть божественной длани вдавила его в табурет.
Разгневанная Богиня нависала над ним: чёрные одежды - одежды мести, чёрные растрёпанные волосы с жёсткими нитями седины, чёрным гневом горят огромные глаза на сухом, изборождённом яростью и страданием, суровом лице.
- Как ты прошла? Я поставил защиту, - лепечет перепуганный её гневным видом мужчина.
- Нежели? Ты забыл её поставить!
- Я? Забыл?
- Да. Так увлёкся очередной игрушкой.
Каменное, мутное ещё зеркало из чёрного обсидиана. Оно лежит на верстаке между ветошками и клочками свалявшейся овчины, перепачканными в жирной грязи.
- Они пропали, человек! Ты понимаешь, ЧТО это значит? - По мере того, как разум берёт верх над чувствами, черты лица Многоликой смягчаются и лишь нечеловеческий блеск божественных глаз напоминает: ЧТО кроется под гармонией черт показного спокойствия.
- Значит, сегодня ты не за мной? - растерянно бормочет Мастер, всё ещё цепенея от мысли о допущенной оплошности.
- Нужен ты мне! - Презрительно обрывает его Богиня и тут же поправляет себя. - Впрочем, ты действительно нужен мне, человек. Нужен, чтобы найти тех, троих...
- Каких троих? - Многоликая давно убрала руку с его плеча, но даже от воспоминания об этом прикосновении, мужчину пробирает крупная дрожь.
- Ну, двоих, поправляет себя женщина: Стриженную и наёмника, следующего за ней.
- Он тебе тоже нужен?
- Конечно. А то ты не знаешь. Не зря ты искал именно его.
Разделяющей пелены нет. Чуть заметное движение посохом - они в толкотне крошечного переулка, напротив двухэтажного домика с лавкой.
- Где мы? - чуть растеряно спрашивает Мастер. Он в цветной, добротной одежде преуспевающего купца. Столь же добротно и нарядно одетая женщина средних лет отвечает ему:
- В Буднем граде. В этом доме Стриженная жила последние дни.
- В полночь это было! Громыхнуло внутри той комнаты да так, что по всему дому гул пошёл. Молнии засверкали, дым повалил! У меня от страха ноги отнялись, жена в угол кровати забилась, дети под лавки попрятались. Дрожим, как мыши под веником и дом дрожит, весь ходуном ходит, а наверху - чистая свистопляска! Жуть ночная, одним словом...
- Он лжёт, - возмущённо зашипел Мастер.
- Он лжёт, - соглашается его спутница. - И самое забавное: соседи этой лжи не замечают. Будь здесь ночью такой шум - они бы тоже услышали его.
- ... Только на рассвете я осмелился покинуть свою комнату, чтобы горницы осмотреть. Там давно всё тихо было, - продолжает разглагольствовать перед толпой слушателей хозяин дома. - Куда ни зайду - везде пустота! Три женщины, их вещи и даже лошади - всё исчезло. Как паром стало. Это были ведьмы. Они отравили наёмников на постоялом дворе и сами пропали!
- Что за наёмники? - насторожился Мастер. Вместо ответа, Многоликая шевельнула посохом и они, в мановение ока, перенеслись на соседнюю улицу, к постоялому двору. У его ворот - тоже толпа зевак, но во дворе кипит деловая суета: пришлые воины из "Братства" вместе с городскими воинами выносят из кабака трупы и укладывают их во дворе: распухший, багровые, внушающий ужас.
- Яд! - с одного взгляда определяет Мастер.
- Да, яд, - соглашается спутница. - Эти воины умели убивать собак и от них избавились.
- Ну, конечно, - кривится мастер. - Ты всегда и всё знаешь. И здесь ты уже побывала и всё видела.
- Видела. И даже беседовала кой с кем из них. Воины сговорились с приказчиком и тот, от имени хозяина, выдал им в качестве аванса три бурдюка сладкого вина. Наёмники, чтобы вино не пропало, решили устроить гулянку-прощание. Кое-кто из их в другую сторону собирался. Сколько смертей!
- Все наёмники живут одним днём, - поморщился мужчина. - И все они гибнут. Так или иначе.
- Да, мастер, - со вздохом соглашается Многоликая. - Все люди смертны. - и уточняет двусмысленно. - Кроме тебя.
От такого напоминания о сегодняшней оплошности, человека просто передёргивает, а его спутница продолжает:
- Кто-то из них должен был пасть в бою, защищая мирных путников, кто-то умереть от ран или болезни, а кто-то дожил бы до глубокой старости и скончался бы в своей постели, в окружении детей и внуков. У каждого своя смерть и прежде срока никто не знает: какая именно. Теперь их судьбы обломаны, как соломинки в пучке, по воле твоего ученика: ничтожества, возжелавшего величия. - Взгляд Богини опять скользит по воинам, пришедшим отдать последний долг товарищам, цепляется за одно из лиц.
Молодой мужчина с рыжими, припорошенными сединой волосами. Свежий рубец от собачьего укуса на щеке. Осторожно, как отец уснувшего ребёнка, он укладывает рядом с прочими сухопарое тело воина с чёрно-седыми волосами и узким, "волчьим" лицом. Оскаленные зубы мертвеца усиливают сходство с волком, а взгляд мёртвых, ярко-синих глаз, кажется притянут к синеве неба.
- И ничего у твоего ученика не вышло. Если знание вошло в мир - его не удержать.
- Везде он, везде мой ученик! - Раздражённо огрызается Мастер. - Разве он сыпал яд в вино?
- Не он, - соглашается Многоликая. - У него немало помощников, уверенных, что подлостью и жестокостью в этой жизни можно добиться всего. Эти люди называют меня "Гнилой", себя они считают "умными", между тем настоящая гниль именно они.
- И во всём опять виноват я! - ворчит мужчина. - Ведь это мой ученик натворил столько бед. Будто не ты послала его ко мне.
- Я, - соглашается Богиня, пряча снисходительную усмешку. - Конечно я.
- Так почему ты винишь во всём только меня, если твои людишки никуда не годятся?!
- Почему "не годятся"? У тебя было немало учеников. И среди них ...
- Что-то о моих хороших учениках ничего не слышно!
Усмешка Богини стала грустной:
- Может, ты просто плохо слышишь? Добрые деяния не так заметны, как зло. Например, ... кто-то же догадался, как убить первого пса...
- Первого пса убила Стриженная. Это знают все. Человек из другого мира, которого, на свою пустую голову, приволок мой ученик!
- Насчёт "пустой головы" можно было бы и поспорить, но зачем? А Стриженная всех своих псов убила случайно. Стечение обстоятельств, отсутствие страха. Она не понимала, что творила. А вот оценил её победу и сделал достоянием своих друзей - один из твоих учеников. И никто этого не заметил. Где справедливость?
- Ты спрашиваешь меня о справедливости, Богиня? - возмутился Мастер. - Разве это не твой мир?
- Мой. Но справедливость я отдала на волю людям. Вот ты, мудрец, догадаешься, о каком из твоих учеников идёт речь?
Мастер скрипнул зубами, но промолчал.
- Не можешь, - грустно подвела итог Многоликая. - Слишком много их было, тех, кого ты взялся учить и бросил, недоучив.
- В них не было истинной преданности...
- Кому? Истине или тебе? Ты так и не стал учителем, Мастер.
- А кто я?
- Мой ученик. Мой вечный ученик. Стажёр. Впрочем, довольно споров. Здесь всё ясно.
Движение посохом. Люди, заборы, дома вокруг поблекли, подёрнулись пеленой, истаяли. И вот они опять в Мастерской и Лавке Человека.
- Как теперь найти деву?
- За этим я и пришла к тебе, Мастер.
- Но как? Подскажи!
- По следу. Как всегда.
- По следу? Ты смеёшься надо мной? Нет на этой Стриженной даже следа!
- А на твоих инструментах?
Мужчина осёкся, выпучив глаза и распахнув от удивления рот:
- Мои инструменты? - наконец сумел выдавить он из себя. - Да это же проще простого!
Взмах рукой и пол под ногами светлеет, обращаясь в прозрачную пелену и через неё уже проступают контуры движущихся повозок. Рябь бежит по картинке, как по воде от порыва ветра.
- Эге! Да они закрылись! И это от меня?
Картинка становится ясной и чёткой: под прозрачным пологом повозки - две девушки среди вещей и распотрошённых узлов. Ящичек с инструментами лежит под лавкой, в рундуке, но даже оттуда он, как лампа освещает всё происходящее в повозке, делая его видимым.