Мизина Тамара Николаевна : другие произведения.

Ноша избранности. Весь роман

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 7.00*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Перо судьбы чертит невидимые знаки на неведомых листах-камнях-дощечках. Даже Боги не в силах изменить Предначертанное. Лишь людям хватает отваги на такое. Не даром на их волю отдала справедливость многоликая богиня-Жизнь. А раз так, то и Избранный найдётся всегда, придёт один за двумя и мир начнёт меняться. Не важно, что за мир: давний мир камня и меди или наш с вами. Имеющий волю был есть и будет всегда. Он - рядом, он - такой как мы и потому невидим. В "Ноше избранности" много персонажей: попаданцы (попали так "попали"), воины, горожане, торговцы, кочевники, маги и даже боги. Есть и Избранный, вставший наравне с Богами, чтобы жизнь не останавливалась. Кто он? Не пытайтесь гадать. Всё равно ошибётесь.
  Ноша избранности.
  
  Глава 1. Через реку времени. Начало в три шага.
   Шаг первый. Скука
  
  - Я сегодня волшебника встретил!
  За окном - промозглый, пасмурный февраль. Да не просто февраль, а февраль Питерский. Это когда светлого времени -- от силы три часа в день. Остальное: туман, сумерки и великая тьма.
  Крошечная, однокомнатная квартира в жёлтой хрущёвке. Соответствующая обстановка: ковёр на стене, ковёр на полу, втиснутый в простенок за дверью шкаф для одежды, телевизор, раскладной диван, пара обшарпанных кресел, газетный столик между ними. Столик засыпан крошками от чипсов, шелухой от семечек, бумажными обёртками. Молодые люди проводят скучный вечер в свободной от "предков" квартире. Аня, как хозяйка, разливает чай. Алевтина и Мишаня уютно устроились на диване. Скукотища.
  - Волшебников не бывает, - Алевтина лениво роняет на столик очередную обёртку, но у её кавалера ответ заготовлен:
  - Неважно, что ты не веришь в них. Главное: они верят в тебя.
  - Лично в меня что ли?
  - В нас! В избранных! Сегодня я встретил волшебника и он дал мне этот талисман. Вот! - На столик среди чашек и крошек ложится двухцветный шнурок с тремя нанизанными на него камешками: чёрным, белым и пёстрым.
  - Какое убожество! Что это? Галька?
  - Самая настоящая. И дырочки тоже природные. А шнурок - двухцветный, конский волос. Через три дня, в день соединения миров, мы должны отправиться в параллельный мир и спасти его от Повелителя Мёртвых!
  - Это что? Новая игра?
  - Это правда, Тина, самая настоящая правда! Параллельные миры существуют и через три дня один из них приблизится к нашему миру настолько близко, что станет возможен переход. Талисман и Сириус нам помогут. Только надо три человека. Как минимум. Камешков-то три и разделять их нельзя. Представляете, какие приключения нас ждут!
  - А почему ты пацанов не пригласил? - Алевтина с большим сомнением рассматривала "амулет": ни золота, ни серебра. Простой шнурок с камешками. Не иначе кто-то пошутил. - Или там только девушки нужны?
  - Да нет, - смутился Мишаня. - Парни слушать меня не стали, сразу ржать принялись. Идиоты! Такой шанс упустили!
  - Твои приятели отказались, а мы...- Начала возмущённо Алевтина, но парень перебил её, заговорив, почти умоляюще:
  - Ну, девочки, ну чего вы теряете? Сами говорите: "Быт заел, скукота сплошная". В чём проблема? Ну, сходим завтра к этому Сириусу. Хоть какое-то развлечение. Да вы и сами всё увидите. Зуб даю: Сириус - настоящий волшебник!
  - Завтра? - переспросила Аня. - А где этот твой Сириус обитает?
  
  Шаг второй. Любопытство.
  
  Девушки с любопытством рассматривали интерьер квартиры, превращённой в "Магический салон мага Сириуса". Окна занавешены, да так, что от стен не отличишь. Свечи, сумерки, тяжёлая, в буквальном смысле, "топорная" мебель, круглый стол со знаками зодиака по краю, рассыпанная на столе колода карт "Таро", хрустальный шар, шары-светильники, со змеящимися внутри них "плазменными молниями". Всё ожидаемо и предсказуемо.
  Хозяин салона, "Великий и ужасный маг Сириус" тоже особого впечатления не производил. Хлипкий мужчина чуть старше среднего возраста с сивыми, расчёсанными на две стороны, длинными волосами, смыкающимися с гладкой, длинной, химически-чёрной бородой. Этакий мелкорослый Саруман местного рОзлива.
  Одет Сириус конечно в соответствии с должностью: широкое, неподпоясанное одеяние серебристо-серого цвета, чёрный, широкий плащ с серебряной каймой, застёгнутый на правом плече тяжёлой, серебряного цвета застёжкой-фибулой. Кстати, это, довольно нелепое для мужчины одеяние, сидело на нём, как родное: не путалось, не стесняло движения и ничем не напоминало о маскараде. И смотрел хозяин на гостей с явным смятением.
  - Вот, господин Сириус, - представил своих спутниц Мишаня. - Это мои друзья: Тина и Анна. Еле уговорил их просто прийти.
  - Только прийти, - подтвердила Алевтина слова друга с тем высокомерием, коим она прекрасно владела.
  Смятение на лице хозяина салона сменилось благоговением:
  - О да! Прекрасные девы! Так и должно было случиться. В пророчестве сказано: "Двое последуют за одним".
  - А кто эти двое, там говорится? - на этот раз спросила Аня.
  - В том-то и дело, что не сказано. Или сказано, но не прочитано, - смиренно признался Сириус. - Знаки неба всегда верны, но не всегда читаемы.
  - Жаль, - вздохнула Аня. - Мне почему-то кажется, что мы не те, кто вам нужен.
  - Нет, нет! Ошибки быть не может! Вы услышали Зов, значит избранные именно вы. Впрочем, - Сириус вскинул руку, отметая возможные возражения. - Здесь не место для серьёзных разговоров. Поэтому прошу! - он картинно откинул один из занавесей и в мрачное помещение ворвался дневной свет.
  Комната за занавесью оказалась очень даже приличной и безо всякой, показной таинственности: белый потолок, современное окно, стеллажи-витрины со всякими редкостями вдоль стен. Между витринами, стены украшали широкие и длинные, отбеленные полосы кожи с нарисованными на них рисунками-символами. Аня успела заметить, что каждый рисунок состоит из крошечных, чёрных значков, не похожих ни на одни из визуально известных ей иероглифов или букв. Пол комнаты был выложен плиткой. Его центр украшал мозаичный круг с теми же, незнакомыми иероглифами по краю, а основную площадь мозаики занимали две наложенные друг на друга пентаграммы: ярко-алая и багрово-чёрная. Круглый стол и кресла в центре комнаты не стояли, а висели над полом на тяжелых, медных цепях, прикованных к медным же штырям, вбитым в потолок.
   Троица вошла в комнату и замерла у края мозаики. Аню почему-то особенно напугал цвет багрово-чёрных линий одной из звёзд.
  - Не бойтесь, бесценные гости, - поспешил ободрить их хозяин. - Садитесь к столу. Переход возможен лишь в день и час, указанный звёздами, а сейчас неурочное время.
  - Так эти знаки...? - Выдохнула Алевтина.
  - Да, проницательная. В назначенный день и час, здесь вы войдёте в мой мир.
  - Очень хорошо, - с облегчением ответила девушка, не слишком уверенно ступая на пёструю мозаику и устраиваясь в качающемся кресле. - Я не хотела бы вдруг, вопреки своей воле, оказаться неизвестно где.
  Аня столь же робко пристроилась в кресле слева от подруги. Мишаня занял правое кресло, хозяин сел напротив гостей.
  - Итак, уважаемые, - начал он, - мне кажется я должен объяснить неприличное смущение, испытанное мной, при виде вас. Дело в том, что пророчество об избранных очень древнее, и, тем не менее, оно не прочитано до конца.
  - Избранный - я! Ты так сказал мне в прошлый раз! - возмутился было Мишаня, но Сириус смиренно остановил его:
  - Избраны трое. Один - творящий, двое - помощники. Приход одного человека из вашего мира в наш мир и обратно - невозможен. "Двое последуют за одним" - так сказано в пророчестве. То, что "один" это "он" - ясно, а кто те двое? По устоявшейся традиции все толкователи объявляли их мужчинами, поэтому я подготовил для перехода только мужскую одежду. Надеюсь, теперь вы понимаете мою растерянность? И...
  - Одежда - это пустяк, - перебил хозяина Мишаня. - Кроме одежды для такого путешествия...
  - Требуются деньги? Вы трижды правы благоразумнейший из юношей. Деньги я приготовил в первую очередь.
  Поднявшись с кресла, мужчина подошёл к одной из застеклённых и даже не запертых на ключ витрин. Три кожаных кисета лежали настолько открыто, что у каждого из троицы мелькнула мысль: "Возможно ли такое?" Однако усилие, с которым хозяин, пусть и одной рукой поднял все три мешочка, поколебало её.
  - Это деньги на дорожные расходы, - небрежно бросив два кошелька на стол, Сириус раздёрнул шнурок на третьем и высыпал его содержимое рядом. Тоненькие, овальные пластинки, размером и формой напоминали человеческий ноготь. Причём каждая из них имела ощутимый вес. Приподняв один из двух мешочков, Алевтина не сдержала удивлённого восклицания:
  - Такой маленький и тяжёлый!
  - Это золото.
  - Сколько его здесь?
  - В каждом кошельке около килограмма. Если грубо считать один грамм за тысячу ваших рублей. То всего на этом столе лежит золота на три миллиона рублей.
  - О-бал-деть!
  - Тина, - перебил подругу Мишаня, - я же говорил, что Сириус - настоящий маг, а мы - настоящие Избранные! Успокойся. Это всего лишь деньги на дорожные расходы. А будет ещё награда!
  - Награда превзойдёт самые смелые ваши мечты. Конечно, если вы, согласитесь.
  - А как мы вернёмся?
  - Аня, - снисходительность в голосе юноши отдавала презрением. -Ты ещё не решила идти тебе или не идти, а уже думаешь о возвращении?
  - Я должна вернуться. Мама будет переживать.
  - Ой, умоляю! - Мишаня сморщился. - Твоя мама всё время на работе: то у неё сутки, то она кого-то подменяет, а ты всё время одна в вашей однокомнатной конуре. Сама жаловалась. А завтра твоя мама вообще уезжает на месяц, на какие-то там курсы!
  - А как учёба?
  -Умоляю!!! Твой техникум? Вон, Тина в институте учится и то не переживает. Правда, Тина?
  - А? Что? - Алевтина, как завороженная перебирала золотые чешуйки.
  - Ты согласна отправиться в путь?
  - В путь? Не знаю. Надо попробовать. А что мы должны сделать?
  - Я же говорил! - Мишаня аж покраснел от досады. - Победить Повелителя Мёртвых. Мы - избранные и мы это сделаем!
  - Победить? А как? - Вид золота туманил разум, но здравый смысл всё-таки сделал попытку рассеять наваждение.
  - Вы заберёте у повелителя "Кристалл души". Этот камень всегда при нём, - вступил в разговор Сириус.
  - А как найти самого повелителя?
  - Вы - избранные. Звёзды пошлют вам проводника или проводников, а солнце - поведёт за собой. В пророчестве спаситель сравнивается с алмазом, ибо алмаз неодолим.
  - Ну да, мы спасём мир и получим награду! Потом, желающие могут вернуться в свои техникумы - институты! Ну что, девчонки, соглашайтесь. Когда ещё представится такой шанс?
  - А как быть с одеждой? - Ане затея категорически не нравилась и она рада была придраться к любому пустяку. Жаль, у неё никак не получалось сказать простое слово "Нет". Не хочется Мишаню огорчать. Да и Тина вроде бы уже согласилась.
  - Одежда будет, - тут же ответил маг. - Миры сблизятся послезавтра, в восемь часов вечера по вашему времени.
  - А обувь? Обувь надо подбирать.
  - Ничего из вашего мира не должно перейти в мой мир! Это закон!
  - Ха! - А это уже Алевтина решила возмутиться. - А где вы возьмёте вещи вашего мира, если миры сблизятся только послезавтра?
  Глаза Сириуса забегали. Право, похоже эта мысль не успела прийти ему в голову.
  - Так где вы её собираетесь брать? Или нам с Аней переодеться мужчинами?
  Неподдельный ужас отразился на лице мага:
  - Нет, нет, - замахал он руками. - Это невозможно! Женщина в мужской одежде...
  - Так во что вы собираетесь одеть нас? - Напирала на мага Алевтина. - Не голышом же нам отправляться!
  - Может быть всё дело в материалах? - заикнулась было Аня, испытывая жалость к запутавшемуся магу. Её подсказку подхватил Мишаня:
  - Точно. Всё дело в материалах! - объявил он. - Нельзя переносить в древний мир современные материалы. Это может нарушить ход истории. Сириус приготовит для вас одежду из наших, но натуральных тканей: из шерсти, льна, хлопка, шёлка...
  - Но обувь-то кожаная, - перебила его Алевтина. - Я, по крайней мере, собираюсь взять именно кожаную обувь...
  - И желательно разношенную, - уточнила Аня. - Если это древний мир, то общественного транспорта там нет и нам придётся много ходить пешком, а пластыря, чтобы заклеить мозоли, там у нас не будет.
  - Мы купим лошадей...
  - Миш, я не умею ездить верхом.
  - Ты что? Хочешь нас бросить? Хочешь испортить всё? Так и скажи сразу! Нам такие деньги предлагают. Да я за них готов даже босиком...
  - Не надо ходить босиком, друг мой, - перебил его Сириус. - Ваша подруга в чём-то права. Пусть она выберет ту обувь, которая ей подходит. Кожаную, плетёную, разношенную обувь.
  - Сандалии или босоножки?
  - Да!
  - Я тоже тогда надену свои любимые босоножки!
  - На каблуке в семнадцать сантиметров? Алька, не надо, а? Вспомни, как после девятого класса мы в поход ходили.
  - Аня, ты что? Меня дурой считаешь? - Алевтина, если и смутилась, то разве что на мгновение. - Я про свои, новые "гладиаторские" сандалии говорю. Ты их ещё не видела. С бронзовыми пластинками и высокой шнуровкой. У них каблуков вообще нет!
  
  Шаг третий. Другой мир.
  
   Переход прошёл 28 февраля, ровно в восемь часов вечера. Подготовка к нему заняла почти четыре часа. Для начала молодые люди переоделись в "древние", балахонистые одеяния. Некоторая заминка возникла с украшениями, положенными "Избранным", как называл их Сириус. Мишаня конечно нарядился, как полагается: золотая цепь в палец толщиной, золотое кольцо с печаткой, браслеты. Кое-что подобрала для себя Алевтина, Аня же не взяла ничего. Застеснялась. Украшения отличались редкой массивностью, весом, и, как понимала девушка, ценой. Надевать подобные вещи авансом, она не захотела.
  Тем временем чёрная, каменная столешница, подвешенная над магическим кругом, покраснела, словно раскалилась, наполняясь светом. За три часа до перехода сквозь неё, как через толстое стекло, стал виден город: дома, улицы, люди, снующие по ним. Аня и Алевтина принялись поспешно подтягивать и подвязывать шнурками свои хламиды, по примеру женщин на улицах. С непривычки, надо заметить, занятие не простое. Сириус тем временем давал пояснения: "Вот служанка. Это - знатная дама, это - простая горожанка, а та - гетера." За два часа до перехода картинка в камне зазвучала. До молодых людей донёсся шум города, невнятная поначалу речь жителей. Ещё через пол часа речь стала им не только слышна, но и понятна, А Сириус пообещал, что, поскольку все трое грамотные, то есть умеют читать и писать то и письменная речь его мира тоже будет им доступна. После всех увиденных чудес, в честности мага никто не усомнился.
  За час до перехода волшебник начал свои приготовления: расставил против знаков мозаики чаши с ароматным маслом, зажёг алые и чёрные свечи в пяти высоких подсвечниках. Каждый - в виде двух ладоней, сложенных чашей. Опять двойное пятизначье.
  - Пентаграмма - знак несовершенный. По-вашему - нестабильный. Именно поэтому он используется там, где требуется добиться движения или перемещения. Стабильные знаки, как знаки покоя, не обладают такой силой.
  - Но пентаграмм - две, - робко пискнула Аня.
  - Пентаграммы, в отличие от, скажем, например, от треугольников, никогда не уравновешивают друг друга. Нельзя совместить светлые и тёмные устремления души. Или одна из этих сил берёт верх, или душа погибает, разорванная надвое. В любом человеке присутствует и стремление к высокому, и низкие инстинкты, но нельзя служить всем страстям сразу. Каждый волей или неволей делает свой выбор. Обычно, как это случилось и в вашем мире, побеждает чёрная звезда. Впрочем, душа любого человека - потёмки. Ни один маг не скажет, что за силы главенствуют в душе человека, которого он видит даже в третий раз.
  - Жаль, - опять не сдержалась Аня. Волнение перебивало у неё привычную робость.
  - Что?
  - Что чёрная звезда побеждает...
  - Чего? - брезгливо сморщился Мишаня.
  - Ну, жаль...
  - Тоже мне, Анка-пулемётчица!
  - Да, ладно, Миш, - смутилась девушка. - Я просто...
  - Дура? Лучше помолчи. Женщина!
  Слабая улыбка тронула губы мага:
  - Так вот, друзья мои. В мой мир вы войдёте не в городе, а чуть в стороне от него.
  - Чтобы не пугать людей? - уточнил Мишаня.
  - Вы придёте в город...
  - А это далеко?
  - Нет, не очень. Так вот, в городе начнёт действовать сила судьбы. И должное -свершится! Вы готовы?
  - А вы с нами не переходите? - поинтересовалась Алевтина.
  - Нет. Сейчас наши пути расходятся. Ваш путь - не мой путь. Впрочем, кто наверняка знает свою судьбу? И так?
  Тяжёлые шторы отсекли свет ночных фонарей и окон с улицы. На цепях поднят к потолку магический стол и кресла. Дымно горят свечи, одуряюще пахнет розовым маслом, сине-белое пламя в пяти белых чашах почти не даёт света.
  - Тьма! Тьма! Тьма! - призывает маг нараспев. - Тьма! Тьма! Тьма!
  Свечи горят, но света всё меньше и меньше. Из дышащих чернотой чаш струится мрак, наполняя комнату чёрным туманом. И лишь красная звезда, вопреки тьме сияет, наливаясь чистым, кроваво-алым светом, споря своим сиянием с наваливающейся чернотой и ограждая от вечного мрака, доверившихся ей людей. Отдаляется и глохнет голос колдуна. Холодный воздух студит разгорячённые волнением лица. Время идёт. Где они?
  Вдруг наступает свет. Солнечный луч вырывается из-за горизонта, в считанные минуты заливая светом весь мир. Торопливый, южный рассвет, на глазах перерастающий в день. А под ногами, на траве - силуэт звезды. Переход завершён. Чёрная звезда опять победила? Или наоборот? Победила алая, вырвавшись с рассветом из пут колдовства в наступивший день и оставив на траве выжженный след от поверженной тьмы? А, кстати, где они?
  Вокруг степь, опалённая солнцем и ветрами. Неровная, холмистая. У горизонта виднеется что-то вроде деревьев. И ни души.
  - Где мы?
  Мишаня возмущённо требует ответа, даже не задумываясь об уместности вопроса:
  - Куда мы попали?
  - Где город?
  Аня не понимает, почему спутники так пристально смотрят на неё, почему именно от неё что-то ждут?
  - Не знаю, а...
  - Куда нас забросил этот твой Сириус? - теперь вопрос Алевтины обращён к Мишане. - Он ведь обещал город!
  - Он обещал безлюдное место недалеко от города. - чувство справедливости заставляет Аню внести это уточнение. - Город должен быть недалеко...
  - Где недалеко?! - раздражение Алевтины перекидывается на подругу.
  - Не знаю...
  - А кто знает? Пушкин?
  Аня опять оглядывается в недоумении. Никаких следов человеческого жилья. Только высокие холмы вокруг.
  - Может быть, с холма он будет виден?
  - Кто? Он?
  - Ну, город.
  - С холма? С которого? - Мишаня возмущён и тоже не прочь на ком-нибудь "оторваться".
  - Не знаю. Думаю, с любого...
  - Надо посмотреть, куда указывает звезда! - вставляет реплику Алевтина.
  - Каким лучом? Их пять и все одинаковые! - огрызается парень.
  - Твой Сириус говорил, что нас поведёт судьба!
  - Всё-таки сверху виднее....
  Пустой спор захватил Мишаню с Алевтиной. Каждый хотел сказать последнее слово и ни один не знал, что можно сказать, по сути дела. Прекратило эти препирательства солнце.
  - Пить хочется! - выдохнула Алевтина, утирая пот. - Жарко.
  - У нас ничего нет. Ни еды, ни воды!
  - Это всё твой Сириус виноват! Забросил нас в пустыню на погибель! Зачем ты с ним связался!
  - А ты? За золотом погналась?
  Золото. Оно оказалось всё при них. И кошельки, и перстни, и витые браслеты, и цепочки.
  - Он таких денег не пожалел! - Вздохнула Алевтина. - Не понимаю: зачем ему губить нас здесь?
  - Давайте поднимемся на тот холм, - жалобно повторила своё предложение Аня.
  - Почему на тот? - окрысился на неё юноша.
  - Ну, он ближе.
  Алевтина и Мишаня переглянулись:
  - Пошли, - великодушно согласилась Алевтина. - Не умирать же здесь от жажды.
  Подъём, хоть и налегке, дался троице не без усилий, вид же, открывшийся с вершины, ничуть не утешил: небо, степь, холмы и несколько рощиц между ними.
  - Ну, и куда теперь? - капризно поинтересовался парень.
  - Может, к той рощице? - неуверенно предложила Аня.
  - Почему к той?
  - Не знаю. Она кажется ближе и погуще. Может быть, там есть вода?
  - Да что ты вообще знаешь? - возмутился Мишаня и получил смиренный, честный ответ:
  - Ничего
  - Действительно, Миш, пойдём к роще, - вступила в их перепалку Алевтина. - Там хоть не жарит так.
  Как обманчивы оказались расстояния в степи и с верхушки холма. Солнце поднялось в зенит, когда троица ощутила над своими, пылающими головами лёгкую прохладу благословенной тени.
  - Ну, и где вода? - требовательно поинтересовался Мишаня.
  Они обшарили всю рощу вдоль и поперёк. Воды не было.
  - Мы все умрём здесь! - не переставал возмущаться Мишаня с таки напором, словно находил в своих жалобах удовольствие.
  - Ну, зачем мы пошли, зачем пошли сюда, - вторила ему Алевтина. - Я умираю, так хочу пить! Куда нам теперь идти?
  - Мне кажется, вниз, - пробормотала чуть слышно Аня.
  - Вниз? Куда вниз? Зачем?!
  - Мы в лощине. Она ведёт вниз. Может быть, к воде.
  - Зачем мы пошли! - продолжала ныть, не слушая подругу, Алевтина.
  - Зачем ты нас завела сюда?! - вторил ей Мишаня.
  - Но здесь есть тень - оправдывалась Аня. - И мы хотели найти воду...
  Троица без сил лежала под самым большим деревом. Всё-таки тень - это здорово.
  - Здесь не было и нет воды! - Возмущённо выговаривал Мишаня.
  - Есть, - оправдывалась Аня. - Иначе не росли бы деревья. Но она глубоко под землёй.
  - Нам всё равно до неё не достать. Зачем мы пошли сюда?!
  - Мы погибнем, - вторила парню Алевтина.
  - Если будем лежать, то да. Надо идти.
  - Куда?
  - Вниз.
  - Роща закончилась.
  - Недалеко следующая. И почва понижается. Там может быть родник.
  Но ни Мишаня, ни Алевтина не хотели даже слушать её. Только ближе к вечеру, нестерпимые муки жажды заставили их продолжить путь. До темноты они едва-едва дошли до следующей рощицы. Ночь принесла некоторое облегчение и сон, похожий на бред. Все трое уснули там, где упали ничком в траву. Впрочем, идти куда-то в полной темноте не имело смысла.
  Аню разбудил холод и... сырость. Серебряный свет луны сливался с серебряным сиянием крошечных капелек росы, покрывавших траву и стволы деревьев.
  "Низина, сырость, туман, роса, - мелькнула мысль - Низина, сырость...вода!" Алевтина с Мишаней то ли спали, то ли бредили. Аня обтёрла влажной травой горящий лоб, попробовала слизывать росинки. Бесполезно. Она встала, побрела между деревьями туда, куда несли её ноги: вниз, по едва заметному склону. Вокруг было светло, как днём, только холодно. Поляна среди деревьев открылась неожиданно. Степь, прорвавшись между двумя холмами, вклинилась в рощу. Чернели под редкой зелёной порослью круги старых кострищ, белела каменная кладка, накрытая серебряной от росы корявой крышкой. Колодец? Дерево возле колодца украшали продолговатые черепа. Одни побольше. Наверно, конские. Другие поменьше: козьи и бараньи. С немалым трудом Аня сдвинула крышку с колодца. Она оказалась сплетённой из ветвей, большой и достаточно тяжёлой. Из глубины каменного кольца пахнуло сыростью. Вода. Но как её достать? Ни ведра, ни фляги, ни верёвки. Можно было бы что-нибудь намочить. Но что? Головное покрывало? Оно достаточно длинное.
  Край ткани коснулся воды, напитался ею. Аня выжала желанную влагу прямо в рот. Раз, другой. Притупившаяся жажда уступила место другим мыслям: вот если бы покрывало было подлиннее? Или их было бы два? И.... а где друзья?
  Сражённая последней мыслью, девушка испуганно оглянулась по сторонам. Куда идти? Откуда она пришла? Ответ нашёл её сам. Через росистое серебро травы отчётливо протянулась чёрная стёжка Аниного следа. Да уж. Тут и особо одарённый не заблудится.
  Мишаня и Алевтина лежали там, где она их оставила. Аня выжала на них воду из покрывала:
  - Ребята! Просыпайтесь! Пошли! Там колодец! Совсем близко.
  - Где?
  Чуть-чуть воды и добрая весть вернула её друзьям силы. А два связанных головных покрывала позволили быстро утолить жажду.
  - Эх, ведро бы или флягу! - пробурчал Мишаня, выжимая в рот воду из покрывала.
  - Почему Сириус не позволил нам ничего взять с собой? - ворчливо отозвалась Алевтина.
  - Даже перочинный нож, - вздохнула Аня. - И закинул нас в пустыню.
  - Как нарочно!
  Последняя реплика Алевтины заставила друзей переглянуться:
  - Может быть и в самом деле нарочно? А? Мишань?
  Юноша смутился:
  - Почему нарочно? Зачем? Мы же избранные! Вон сколько золота нам отвалил.
  Довод прозвучал достаточно веско, но не избавил от сомнений:
  - А это точно золото?
  Аня достала из-под одежды кошелёк, взвесила в руке:
  - Нет, точно золото. Тяжёлое такое. Даже для свинца тяжёлое. - Она достала из кошелька монетку поднесла к лицу, намереваясь попробовать на зуб, с удивлением прочла выбитую на ней надпись: "Повелитель Мира, - перевернула жёлтый овал - Владыка Мёртвых". - Ничего не понимаю
  - Что?
  - Монеты. На них написано.
  - Что написано?
  - "Владыка Мира" и "Повелитель мёртвых", - Аня показала монету Мишане. Тот повертел её в пальцах, прочёл надпись, задумался на секунду:
  - А почему ты раньше не сказала?!
  - Что?
  - Почему ты раньше не прочла?!
  - Не знаю...
  - Потому что до переноса мы не умели читать, - вступилась за Аню Алевтина. - Ребята, а он ведь нас нарочно в пустыню закинул. Чтобы пророчество не исполнилось. Даже золота не пожалел. Наверно, мы очень и очень опасны для его хозяина.
  - Почему он тогда просто не оставил нас в нашем мире? - спросила Аня, скорее размышляя вслух и не слишком надеясь на ответ, но ответ последовал. От Алевтины:
  - Эти древние - дурни порядочные, - зло заметила девушка. - Нам на факультативе по литературе рассказывали про Эдипа. Воспитывайся он в отчем доме, не смог бы парень убить отца и жениться на матери. Но его родители, узнав о пророчестве, сбагрили сына подальше. Он вырос, не зная их, и случилось предсказанное. Так и Сириус. Ну не мог он после пророчества оставить всё, как есть. Решил заняться исправлениями. Тем боле, что Сириус сам признался, что пророчества до конца не знает.
  - И мы не знаем, - вздохнула Аня, - А ведь получается, что нам его придётся теперь исполнить.
  - Как не знаем?! - возмутился Мишаня. - Я - избранный и уничтожу Повелителя мёртвых!
  - Это тебе Сириус пообещал? - съехидничала Алевтина. - И ты ему веришь? После того, что он сделал с нами?
  - Но он обещал мне... - сник Мишаня.
  - Нам надо в город. - Безапелляционно заявила Алевтина. - Там мы узнаем всё. А сейчас надо отдохнуть.
  - Жрать охота, - сварливо заметил Мишаня.
  - И посуды у нас нет, чтобы запас воды взять, - поддержала парня Аня. Сонно щурясь, она, уже при свете дня, оглядела оазис: колодец, обложенный камнями и прикрытый огромной, плетёной крышкой, старые престарые кострища, дерево с черепами... Вдруг она моргнула, вскрикнула, указывая на белеющие черепа:
  - Ребята, смотрите!
  То, что спрятала темнота открылось днём: среди угловатых, скотских черепушек висел округлый, человеческий череп.
  - Череп! Настоящий!
  - Ребята, я боюсь.
  - Не боись. Тут не меньше месяца людей не было. Вон трава какая! И следы только наши.
  - Ребята, пошли отсюда. Я боюсь!
  - Куда идти? В пустыню? Здесь есть вода, сюда заходят люди. Не все же они - людоеды.
  - Нет! Не надо людей. Пойдёмте в город.
  - Анька, прекрати. В городе тоже люди.
  - Да, Тина, в городе - люди, но в городе, в любом городе, кроме людей есть ещё и закон. А здесь - пустыня, дикий мир. Надо идти вниз. Тут, под нами, вода и она обязательно пробьётся ручьём. Ручей вольётся в реку, а у реки обязательно будет город или деревня.
  - И что дальше?
  - В любом городе или посёлке обязательно есть гадалки, колдуны, священнослужители. От них мы узнаем всё о пророчестве. И, в любом случае, там, с деньгами, мы не пропадём.
  - Хороший план. Только вот как далеко нам придётся идти? Что мы будем пить?
  -У реки? Воду.
  - А есть? У нас ни крошки еды.
  - Потерпим.
  - У меня от вчерашней прогулки ноги не идут. И опять топать по жаре?
  - Мы пойдём под деревьями...
  Но её никто не слушал. Мишаня уже дремал в тени под деревом. Алевтина тоже присматривала себе местечко, а идти одной - как-то не по-товарищески. Аня присела под одним из деревьев. Глаза её тоже слипались.
  
  Глава 2 Собачники.
  
  Это был не звук, а, скорее, предчувствие звука. Аня с трудом разлепила глаза. В голове шумело, как в закипающей кастрюле. Ненормальный какой-то сон: зверообразные человеческие лица, оскаленные собачьи морды и полный хаос. И шум этот... Затянутые дымкой сна глаза скользили по окружающим предметам, почти ничего не видя и вдруг... Люди! Пусть далеко, на грани видимости, в степи шли люди. Повозки, всадники. Возбуждённо блеяли невидимые пока овцы. Вот кто её разбудил. Очень кстати. Аня растолкала Мишаню с Алевтиной:
  - Там люди. Много. Надо бежать.
  - Бежать?
  - Да. Они идут сюда. К колодцу. У них овцы, повозки...
  - Может быть это мирные пастухи? - предположил Мишаня. Двигаться ему не хотелось. - Может быть они помогут нам?
  - Может быть, - ответила Аня. - а, может быть и нет. Давайте просто спрячемся, для начала, посмотрим и потом решим.
  - Голова болит, - прошептала Авлевтина через силу, - как снотворного выпила.
  - Может это колдовской сон? - предположил Мишаня. - Уж больно неожиданно он нас "срубил".
  - Тогда точно надо прятаться, - Авлевтина поднялась через силу. - Если это чары Сириуса, то ничего хорошего нас не ждёт.
  Спрятаться и посмотреть. Смешно. Свежий след на траве, уходящий от поляны, вглубь рощи. Его не заметит разве что слепой горожанин. Пастух не слеп, а если у пастуха есть собака...
  Лай псов, преследующих добычу по свежему следу, не спутаешь ни с чем. Твари сходу вломились в кустарник, сбили всех, троих с ног, прижали к земле. Чудовища высотой под метр в холке, если не выше, массивные, ширококостные, похожие на мастиффов и такие же мощные. Как и воины, они были защищены латами: медные нагрудник, наплечники, шлем, медная чешуя на боках. Два всадника были одеты не в пример беднее: латы и шлемы - кожаные, чешуя на них из белой кости и чёрного рога. Спешившийся воин по очереди связали пленникам руки и, накинув на шеи по петле, повлек добычу за собой, обратно, к колодцу.
  У колодца пленников развязали, обыскали, отобрали кошельки с золотом и золотые украшения. Грубо и бесцеремонно девушек проверили на девственность. Те даже пискнуть не успели. Ане обмотали шею белым платком. Потом всех троих заковали в цепи: Ане и Алевтине надели лёгкие, ножные кандалы, а Мишане - ошейник, за который пристегнули к длинной цепи с другими пленниками - мужчинами. Руки всем троим оставили свободными.
  Параллельно у колодца шла другая работа: одного из пленников, едва передвигавшего ноги, раздели догола, зарезали и распотрошили, как скотину, разделив кровоточащие, мясные кости между пятнадцатью бронированными псами. Тут же разделывали освежёванную овцу, раскладывая куски парного мяса на расстеленной вниз шерстью, свежесодранной овчине. На старых кострищах женщины без цепей разожгли три костра и поставили над ними котлы.Трое из них толкли что-то в огромных ступах. В одном из котлов варили человечину, в другом - баранину, в третьем - просто кипятили воду.
  К счастью, особо рассматривать этот ужас девушкам не дали. Вручили каждой по кожаному ведру с длинным ремнём и отправили к колодцу, где три пленницы: две женщины неопределённого возраста, в отрепьях и девочка - подросток лет одинадцати-двенадцати, с таким же как у Ани белым платком на шее, черпали воду и выливали её в длинную, долблёную колоду. К колоде, на водопой потоком шёл мелкий, рогатый скот. Лошадей кочевники напоили в первую очередь.
  Речь хозяев походила на собачий лай. Такая же резкая, гортанно-злая и абсолютно непонятная. И бичи хозяева пускали в ход не задумываясь. Анна и Алевтина быстро догадались следить за поступками других рабынь. Те речь господ понимали.
  Скот напился и женщины-рабыни понесли воду рабам - мужчинам. Их оказалось две группы: большая цепочка из пятнадцати человек разного возраста и в разной одежде. К ней присоединили Мишаню. Руки и ноги у этих пленников были свободны, а рядом с ними, на траве, лежали шесты с подвешенными тюками. Малая группа из шести человек сидела отдельно. Одеты эти шестеро были одинаково, как горожане, которых Мишаня, Алевтина и Аня видели через волшебный стол у Сириуса. Парни все были молодые, крепкие, на ногах у них звенели кандалы, как у рабынь, руки впереди скованы, ошейники соединены цепью.
  Поскольку вся хорошая вода из колодца пошла на приготовление пищи и скоту, людям осталась лишь жидкая грязь, Аня задержалась возле малой группы. Осторожно, как черпаком, она собирала обломком старого, овечьего черепа верхний слой, из рук поила пленников. Мутный взгляд и замедленные движения предпоследнего в короткой цепочке, привлекли её внимание. Чисто инстинктивно она коснулась лба скованного и испуганно отдёрнула руку. Жар. Парень очень и очень болен. Наверно завтра убьют его. Движимая жалостью, она спросила:
  - Что с тобой?
  Человек молчал, равнодушно глядя в сторону.
  - Ты болен?
  Теперь напряглось лицо последнего в цепочке. В глазах мужчины читалась явная угроза. Аня поспешно зачерпнула воды с поверхности грязи, протянула ему импровизированный ковшик:
  - Пей.
  Мужчина выпил, недобро следя за девушкой.
  - Очень грязная вода, - повинилась Аня. - Я потом постараюсь почище принести.
  Она разделила грязные, скудные капли, последнюю порцию выделив больному. Никто от питья не отказался. Вид запавших, серых лиц мужчин, их почерневшие от жажды губы, объяснили девушке такую небрезгливость. Чуть поджатая нога больного сдвинула её мысли. Она резко откинула полу затёртого плаща парня и невольно отпрянула, едва сдержав восклицание: бедро, под оборванной штаниной, раздулось переливаясь багровыми и синими цветами, а в месте укуса вздулась опухоль с мертвенно-белой верхушкой - огромный гнойник. Страшное зрелище. Но не для будущего медика. Как-никак Аня уже полных полтора года отучилась в медицинском техникуме и была знакома как с теорией, так и с практикой. Да уж, немудрено, что у парня такой жар. Тут бы антибиотики и операция бы не помешала. И хозяевам такое видеть действительно не следует. Аня аккуратно поправила на раненом одежду, встала, вытряхнула из ведра грязь. Даже рану промыть нечем. И инструментов никаких нет.
  Инструмент, как ни странно, нашёл её сам. Колючий куст зацепился за одежду, распоров заодно ткань платья и кожу. Крючья колючек на кусте оказались на редкость длинными и острыми. Аня отломила одну веточку, рассмотрела находку. Каждая колючка формой напоминала кошачий коготь, а их внутренний, режущий край по остроте мог поспорить с бритвой. Аня посмотрела на шип, на ранку, наливающуюся кровью. Да, скальпель у неё есть. Нужен перевязочный материал. Впрочем, можно оторвать капроновое кружево с покрывала. Оно длинное, прочное. А на рану - положить лоскут от того же покрывала. Хлопчатобумажный батист впитает кровь не хуже марли или ваты.
  Раздобыть хорошей воды не удалось. То, что Ане удалось сцедить, переливая воду из ведра в ведро, цветом напоминало чёрный кофе, и так же похрустывало на зубах. Пить такое, от большой жажды, конечно можно, но промывать гнойные раны не стоит.
  Больше всего Аня боялась, что раненый начнёт отбиваться, выдаст себя криком, но всё то время, пока девушка ковырялась в его воспалённой ране, удаляя гной, он лежал неподвижно, стиснув зубы и вцепившись пальцами в истоптанную траву. Даже дышал через раз. Ругался его товарищ. Тихо. Почти шёпотом, он выговаривал все неприличные слова, которые только пришли ему на ум и Аня убедилась, что прекрасно его понимает. Впрочем, операции мужчина не мешал. А это - главное.
  Покончив с грязной работой, Аня перевязала рану, разделила между пленниками воду. Последняя порция естественно досталась последнему в цепочке - ругателю. Мужчина скрипел зубами от злости, но выпил всё до капли. В таком положении не до гордости.
  Кормили рабов в последнюю очередь, уже в темноте. Каждый получил приличный ломоть резиново-твёрдой каши из не провеянного, грубо растолчёного зерна. Кажется, ячменя. Приятели так устали, что и есть не могли. Впрочем, пищу никто не бросил.
  Аня проснулась раньше всех и сразу вспомнила о раненом. Кожаное ведро с ремнём у неё никто пока не требовал и девушка поспешила к колодцу. Чудо произошло. За ночь вода отстоялась, грязь осела и ей удалось зацепить три четверти ведра вполне приличной жидкости.
  Раненый при виде своей мучительницы стиснул зубы и отвернулся. Его товарищ сквозь зубы же помянул мерлузию - чудовище ночных кошмаров. Благодарности Аня не ждала. С какой стати? Она без церемоний размотала кружевную ленту. Забавная всё-таки картинка: мускулистое мужское бедро и повязка из тонкого, капронового кружева на нём. Второе чудо тоже свершилось: зловещая краснота, предвестница сепсиса (заражения крови), поблекла. Более того, опухоль уменьшилась и стала заметно мягче. Уже с лёгкой душой, Аня рванула присохший к ране, окровавленный лоскут белого батиста, осторожно убрала багровую, пополам с гноем кровь, хлынувшую из вскрытой раны. Нет, дело действительно идёт на лад. Если парень выдержит сегодняшний переход, то за него можно не волноваться. Свежий лоскут ткани на очищенную рану, тоже кружево вместо бинта, и несколько черепков воды каждому - награда за хорошее поведение. И скорее обратно. Пока не заметили хозяева. И воды зачерпнуть про запас не лишне. Судя по всему, дневной переход будет жаркий.
  - Где ты была? - раздраженно спросила её Алевтина. Голод победил отвращение с нервным напряжением, и она дожёвывала вчерашний кусок своей каши.
  - За водой ходила, - ответила Аня, показывая на полупустое ведро и подавая подруге черепок с водой, - пока не замутили.
  - Правильно, - одобрила её ответ Алевтина, принимая подношение - Почти чистая. Сейчас там, наверно одна грязь.
  Аня утвердительно кивнула и тут взгляд её встретился с затравленным взглядом рабыни-подростка.
  - Пить хочешь? - вопрос сопровождался жестом. Малявка поняла, осторожно взяла черепок, выпила, стараясь не пролить ни капли. Тощий, измученный ребёнок. И Аня вдруг вспомнила, как вчера, вечером две старшие рабыни зажали эту мелюзгу. Именно после того, как хозяева раздали рабам ту, мерзкую кашу. Неужели они отобрали у девочки еду? Бедняга. Движимая сочувствием, Аня отломила четверть своей, нетронутой пока порции, протянула ребёнку:
  - На, ешь.
  Девочка почти с ужасом взяла пищу, отщипнула крошку, пожевала, не сводя с дарительницы изумлённых глаз. Аня протянула ей полный черепок воды:
  - Пей, не стесняйся.
  - Если у тебя еда лишняя, лучше бы со мной поделилась, - возмутилась такой расточительности Алевтина.
  - Что-то есть совсем не хочется, - повинилась Аня и, отломив половину остатка, протянула подруге. - Ешь, мне не жалко.
  Есть действительно не хотелось вообще. Тело била нервная дрожь, но сознание оставалось на удивление ясным, почти хрустально-прозрачным.
   Хозяева быстро подчищали котлы: ели сами, кормили собак. Рабам утренняя кормёжка не полагалась. Короткие сборы - и орда двинулась в путь. Воины ехали верхом, старики, женщины и дети - в скрипучих повозках на огромных колёсах и запряжённых медлительными, длиннорогими волами, рабы и скот шли пешком. Рабам, в отличие от скота, полагался ещё и груз. Не зря хозяева оставили им свободные руки. Тюки подвесили к крепким шестам. Каждый шест несли двое носильщиков. Так что девочка-подросток осталась без ноши, чем привела двух старых рабынь прямо-таки в неописуемую ярость. Они плевались, ругались, всячески понося малявку. Та, естественно, жалась к Ане с Алевтиной.
  Скот шёл медленно. Точнее, он не просто шёл. Он пасся на ходу, но медлительность овец не делала груз легче, а день прохладнее.
  - Дай пить. Пить! - обратилась Аня к девочке. Ведро с остатками воды, висело у неё, привязанное к поясу, так, как всегда привязывала ведро мама, собирая малину в лесу. Девочка поняла просьбу, на ходу зачерпнула воды, поднесла костяной ковшик к губам покровительницы.
  - Спасибо, - поблагодарила её Аня.
  - А мне? - подала голос Алевтина у неё за спиной.
  Девочка подала воду и ей.
  Через некоторое время, Алевтина повторила просьбу. Девочка принесла ей воду и без просьбы напоила Аню. Две рабыни, наблюдавшие это действо, не выдержали, заныли:
  - Пить, пить!
  Аня кивнула девочке:
  -Дай им.
  - Обойдутся! - возмутилась Алевтина.
  - Дай, - повторила Аня, подтвердив слова кивком и пояснила. - У меня спина от тяжести отваливается.
  Два полных черепка воды восстановили тишину в "женской" группе, но когда девочка в очередной раз подала воду Ане, удар бича вышиб черепок у неё из рук. Второй удар пришёлся по плечу Анны. От боли и неожиданности она замедлила шаг, вскинула голову. Всадник, парнишка лет четырнадцати-пятнадцати, в костяном панцире, при оружии, буквально пылал и дымился от праведного гнева. Удар бичом по голове сбил Аню с ног и она, едва сохранив остатки воды в ведре, рухнула на колени. Рассвирепевший, в том числе и от молчания жертвы, подросток, соскочил с седла, пинком опрокинул посудину. Вода мокрым пятном разошлась по вытоптанной скотом траве.
  Гортанный окрик остановил парнишку. Седобородый, мощный всадник в панцире с нашитыми, медными пластинами, обратил внимание на заминку в движении каравана. Лающая речь старшего сопровождалась лаем и повизгиванием сопляка. Пацан явно возмущался наглостью рабыни.
  Не теряя ни минуты, Аня поднялась с земли, с немалым усилием закинула себе на плечо конец шеста с грузом. Надо идти, пока хозяева не решили, будто она слишком слаба, чтобы жить. Пока они выясняют отношения. Идти. В движении она поймала тяжёлый взгляд Седого. Вот уж действительно: мало у неё проблем.
  Ох, и тяжёл был взгляд старого собачника. Он преследовал Аню весь день, то отпуская, то опять придавливая к земле. Бич правда Седой в ход не пускал. Даже не тянулся к нему. Хоть что-то хорошее.
  Переход закончился в глубокой, безлесной балке у тощенького ручейка. Вода. Но как ни хил он был, всё-таки ручей - не колодец. Вода текла и скот тёк к воде утоляя жажду. Аня даже успела зачерпнуть ведро животворящей влаги, пока овцы не истоптали берега в кашу. Потом грязная вода стечёт сама по себе, а пока у неё есть дело.
  Вопреки тяжёлому переходу, чувствовала себя девушка достаточно бодро. В том числе и потому, что у костров кочевники свежевали сразу двух овец. Сегодня свора бронированных псов будет грызть бараньи кости и есть кашу с овечьими потрохами. Аня дотащила полное ведро до закованных пленников, когда тяжёлый, хозяйский взгляд буквально прихлопнул её к земле.
  Мужчины сидели в дохленькой тени случайно уцелевшего дерева. Стараясь, чтобы жесты её выглядели абсолютно естественно, хотя бы со стороны, девушка подала черепок с водой ближайшему рабу. Тот принял его, зачерпнул воды из ведра, выпил. Одну порцию, вторую, третью, передал следующему. Движения мужчин были скупы, зажаты. Взгляд господина давил и на них. Когда черепок взял раненый, Аня невольно вздрогнула, спросила едва слышно: "Ты как? Лучше?" Впрочем, можно было и не спрашивать. Ясные, ярко синие глаза, посветлевшая кожа иссохшего до прозрачности лица, отвечали пытливому взгляду честнее слов. Ответа она не дождалась. Черепок перешёл к последнему в цепочке. Тот напился, но импровизированный ковшик не вернул, опять передал раненому.
  - Ему надо много пить, - неуверенно пробормотала Аня. - Это лечит...
  Ответа не было.
  Тяжёлый взгляд за спиной и холодное, отстраняющее молчание перед глазами давили её как две глыбы.
  - Я знаю. Это больно. Но рану надо очистить и другого способа нет.
  Молчание. Ведро опустело.
  - Я всё равно приду и сделаю это! - Аня подняла пустое ведро, отвернулась. Ответ ударил её в спину, как порыв ветра:
  - Я буду ждать.
  Глыба рухнула. И плевать на пристальный взгляд седобородого. Она летела, как на крыльях. Вторая победа за сегодня!
  Для того, чтобы набрать чистой воды, девушке пришлось подняться вверх по ручью. Две бронированные собаки встретили её рычанием. Бич сторожа больно ожёг спину. Плевать. Она наполнила ведро и направилась к другой группе пленников. Первым воду получил Мишаня. Он жадно выпил несколько порций, пожаловался:
  - Я ноги стёр. Болят.
  Аня вздрогнула, резко подвинула ведро к следующему пленнику.
  - Давай, посмотрю.
  Наливающиеся жидкостью мягкие, белые пузыри волдырей. При их виде Аню передёрнуло. За ночь такое не пройдёт. Мало у них проблем ...
  - Отдохни пока без обуви. Я потом носки постираю. Жаль, пластыря нет.
  Ведро переместилось к следующему пленнику, потом к следующему. Расслабленно и неспешно он придвинул к себе ведро и вдруг... Резкий бросок и жёсткая мужская рука сжимает её запястье, вторая рука лезет под одежду. Девушка взвизгнула, забилась, но мужчина скорее сломал бы ей запястье, нежели выпустил бы из рук. Лицо его отражало тупую сосредоточенность, а свободная рука жадно лапала жертву.
  Задыхаясь от омерзения, Аня вывернула на голову насильнику воду из ведра, хлестнула по лицу свободной рукой. Ей повезло. Она задела глаз. Хватка на мгновение ослабла и девушка успела выдраться из живого капкана, отскочила, тяжело дыша. Она свободна, но ведро...
  Раб осклабился похабно, подтянул ёмкость поближе к себе. Он дразнил её, издевался...
  Гортанный окрик и удар бичом, обрушившиеся на его голову с неотвратимостью молнии, стёрли с плоского лица похабную ухмылку. Второй удар ожёг плечо девушки. Третий - швырнул ей под ноги ведро.
  - Работать!
  Это слово Аня уже выучила. Спешно подхватив посудину, она побежала к ручью. Человеческое рычание за её спиной перемежалось со звуками ударов и человеческим же визгом.
  Второй раз близко подойти к рабам она не осмелилась: поставила ведро с водой в пределах досягаемости, бросила в него черпак из сухой, овечьей черепушки.
  Мужчины передавали ведро друг-другу, пили воду, с ненавистью глядя на перепуганную девушку. Избитый раб бранился в пол голоса, поминая через слово "ведьму", "шлюху" и "мерлузию". Налетевшие всадники щелчками бичей подняли вереницу рабов, погнали к ручью. Четвероногий скот напился. Пришла очередь скота двуногого. Стоило стараться! Аня подобрала ведро, подвязала его к поясу, огляделась. Седобородый всадник куда-то исчез. Наверно нашёл наконец дело для себя. Что ж, можно вернуться к раненому.
  При виде неё, парень лёг на землю, подставляя ногу для перевязки. Размотать ленту кружева, отодрать присохший лоскут, выдавить и убрать остатки гноя, наложить свежий лоскут на рану, примотать его...
  - Вас, наверно тоже поить поведут. Ты повязку не мочи. Ладно? А то всё лечение насмарку...
  - Что ты здесь делаешь?
  Аня оглянулась на голос Алевтины, смутилась, покраснела:
  - Да вот, лечу...
  Алевтина брезгливо осмотрела группу скованных рабов, задержала взгляд на раненом:
  - И не лень тебе с полудохлыми неудачниками возиться? Мало тебя сегодня полапали?
  Интонация подруги, её обидные слова больно резанули Аню своей несправедливостью. На героев скованные пленники конечно не походили, только где они здесь, эти герои?
  - Человек - болен, - она всё-таки пыталась сохранять выдержку. - А я, между прочим, давала клятву Гиппократа...
  Но от голода и усталость, Тина чувствовала себя на редкость раздражённой и сдерживаться просто не хотела:
  - А того мужика ты тоже будешь лечить?
  - Нет.
  Алевтина обрадовалась:
  - А его, между прочим, по твоей милости измочалили. По твоей вине. И клятву ты давала!
  Молча стиснув зубы, Аня закончила перевязку, но подруга не отставала:
  - Ну так как? Будешь лечить?
  - Тин, зачем ты так?
  - А как же клятва? Мать ты наша, Тереза...
  - Госпожа, возьмите.
  Как всё-таки кстати вклинился в разговор этот парень. Но что он даёт ей?
  - Возьмите, госпожа, - повторил раненый, протягивая девушке засохший ломоть вчерашней каши.
  - Зачем? - смутилась Аня. - Тебе теперь есть надо...
  В отстранённом взгляде пленника промелькнуло что-то, похожее на усмешку:
  - Тебе - тоже.
  - Анька, ты что? С ума сошла? Это же за работу. Ты ему, можно сказать, жизнь спасла. - Алевтина с жадностью выхватила ломоть из мужских рук и, сжав Анино запястье, потащила за собой. - Ну, ты и дура! - она уже отщипывал и жевала жёсткие крошки. - Когда ещё есть дадут! И с Мишаней можно поделиться...
  Ломоть растерзали в один момент. С непривычной отстранённостью наблюдая за приятелями, Аня нехотя жевала жёсткую субстанцию, поневоле слушая возбуждённо трещавшую подругу. Хорошо, хоть говорила та по-русски, а не на местном языке:
  - Мишань, представляешь? Наша Анька уже местного парня подцепила. Она ему ногу перевязывает, а он ей едой платит. Да и тот, - она кивнула на избитого насильника, бросающего злые, многозначительные взгляды в сторону жующей троицы, - на неё не иначе глаз положил. Не, Анька здесь спросом пользуется. Не то что у нас...
  - Ань, ты обещала мне носки постирать, - перебив Алевтину, заговорил с набитым ртом Мишаня.
  - Но ты же у воды был, - не сразу поняла его претензию девушка. - Мог бы и сам...
  - Да, но ты обещала...
  Аня поспешно запихнула в рот остатки каши, не прожевав её толком, проглотила, встала:
  - Ладно, давай носки. - недовольная собой и всем миром, она поплелась к ручью. Отстирывать носки. Рабыня. Вот только чья? Укус бича опалил кожу. Сопляк, скаля зубы, гарцевал перед ней, горяча лошадь и, вдруг сорвавшись с места, унёсся прочь. Вот привязался, холера его забери, садист мелкотравчатый. А с Мишаней надо что-то делать. Хромота запросто может стоить парню жизни. Попробовать перевязать? Шум у костров привлёк её внимание. Хозяева делили кашу. Пора возвращаться. Сейчас будут кормить.
  Есть опять не хотелось. Это - нервное. Аня оторвала кусок от головного покрывала, завернула свою пайку, подвязала к поясу, отмерила ещё два лоскута. От роскошного, батистового шарфа остался крошечный квадратик: только голову, как платком, повязать. Рядом с ней жевала свою порцию девчонка. Одна из женщин было сунулась к ним, но, неожиданно для себя, Аня рявкнула на неё:
  - Вали отсюда, овца облезлая!
  Странно, вместо того, чтобы возмутиться, женщина взмахнула руками, попятилась. На лице её отразился самый натуральный страх. Впрочем, убралась и ладно. Нефиг маленьких объедать. Встряхнувшись, Аня дошла до Мишани, положила на снятые ботинки влажные после стирки носки:
  - За ночь высохнут. А этим, - она протянула парню два батистовых лоскута, - ты завтра ноги замотай, как портянками. Сверху - носки, а на них - ботинки. И тереть не будет.
  - Ладно, - отмахнулся от неё парнишка не поднимая головы. Он уже устроился спать. И то: пора.
  Утром Аню разбудил шум сборов. Она проспала. Усталость наконец-то взяла своё. Времени едва хватило, чтобы сбегать к скованным и переменить раненому повязку. Хорошо, в суете, хозяева ничего не заметили. И ещё она черпанула четверть ведра воды в ручье.
  Белые лоскуты батиста. Они лежали на траве, как белые флаги капитуляции. Бежать к Мишане, заставлять его переобуваться, было уже поздно. Табор тронулся.
  Вода в дороге - великое дело. Девчонка подавала воду по первой просьбе. Да и солнце сегодня не особо жарило, но предчувствие беды не давало расслабиться ни на минуту.
  На этой стоянке опять был колодец. Женщины - рабыни торопливо черпали воду из ямы, наполняя поилку, к которой неспешно шёл скот. Свободные женщины толкли зерно, разводили костры, устанавливали над ними всё те же три котла. Они тоже черпали воду. Ёмкость котлов оказалась значительной.
  Визг и крики среди рабов-мужчин. Подсознательно Аня ждала их. Ждала и боялась. Мишаня. В отличие от других рабов, парнишка не успел смириться с участью бесправной скотины и, когда один из собачников клещами растянул медное кольцо и снял с него ошейник - бросился бежать. Куда? От страха, юноша уже ничего не сознавал. Он метался среди рабов, среди овец. Даже со стороны было видно, как трудно даётся пареньку каждый шаг. Он спотыкался, падал, снова вскакивал, вереща в предсмертном ужасе:
  - Нет! Нет! Не надо! Я здоров! Я могу ходить! Нет! Это не я! Это Анька-дура! Это она мне ноги не перевязала! Это она! Она к тому парню всё время бегала! А он - раненый! Он - слабый! А я - здоров! Это Анька! Я не виноват!
  Бесполезно. Хлыст обвил его ногу. Рывок - и раб опрокинут навзничь. Взмах руки и короткое копьё входит поверженному в горло, между ключицами, пришпиливая к земле. Всё кончено. Кровь заливает траву. Жёны собачников набрасываются на тело, в один миг обдирая с убитого всю одежду. Кое-где ткань пропитана кровью. Женщины ругаются, поспешно застирывают свежие пятна. Тело ещё не перестало содрогаться, а бородатые кочевники уже вытягивают кишки и рубят туловище на куски, бросая наиболее костлявые части крутящимся здесь же собакам.
  Окостенев от мысли о непоправимости того, что произошло, Аня черпает и черпает из колодца убывающую воду. Рядом работает Алевтина. Она трясётся, чуть слышно всхлипывая. Всхлипы нарастают, прорываясь чередой бессвязных обвинений:
  - Это всё ты! Ты виновата. Ты! Если бы не ты, с твоей беготнёй за заработками, Мишаня был бы жив. Он ждал тебя, надеялся, а ты... Ты давала клятву. Ты должна была сделать ему перевязку.
  Стиснув зубы, Аня черпает и черпает воду, наполняя бездонную поилку.
  - И не надейся отмолчаться, как всегда! Это всё ты! Из-за тебя мужчинам одно горе! Это все говорят. И того раба из-за тебя избили, и Мишаню зарезали. Мерлузия ты! Правильно все говорят ...
  Мокрое ведро с шумом плюхается в воду, тяжело ползёт наверх. Подхватить его за кожаную дужку и мягкое дно, чтобы не опрокинулось, донести до долблёнки, вылить и всё по новой.
  - Стерва ты, чудовище, зачем я за вами пошла ...
  Мокрое ведро плоско и хлёстко ложится Алевтине на лицо:
  - Заткнись, дура!
  Взрыв ярости вечно смиренной подруги страшен, а удар ведром так неожиданно силён, что сбивает Тину, как кеглю.
  - Ноги не перевязала? А у него что? Руки были связаны? Сам себя обслужить не мог? Или ты? Он же твой парень, а не мой. Ты ведь с ним кувыркалась. Так чего сама-то не перевязала? И кашу ту у парня ты взяла. Прямо из рук вырвала. И вы же её сожрали. И не подавились тогда, уроды! А теперь ты меня упрекаешь?! И козёл тот вчера правильно отгрёб. Головой надо думать, а не головкой! Как, кстати, и вам. Я всеми четырьмя упиралась, а вы меня вдвоём волокли: мол путешествие, приключения, золото по кило в руки ... Где это золото?
  - Аня, я ...
  - Чтоб я звука больше не слыхала!
  - Да я это ... Мне страшно ... Ты же ...
  - А мне радостно? - яростно подхватив ведро, Аня буквально швыряет его в колодец. Смачный шлепок. Выждав несколько мгновений, девушка яростно волочёт ношу за ремень вверх. Алевтина всхлипывает, сидя на вытоптанной траве, искоса поглядывая на взбунтовавшуюся подругу холодными, злыми глазами. Голова Мишани повисла на суку, рядом с вываренными овечьими черепами. Уроды! Людоеды!
  Вода в поилке перестала убывать. Четвероногий скот напился. Пора поить людей. Аня вытянула из колодца очередное ведро воды и поволокла его в сторону дальней, маленькой группы пленников. Три камешка на чёрно-белом, волосяном шнурке лежали, затоптанные в окровавленную траву. Амулет перехода или просто побрякушка, приманка для глупцов? Надежда. Что может быть нелепей в их положении? Но именно она подтолкнула девушку. Сделав вид, что споткнулась, Аня подхватила с травы окровавленную безделушку. В конце концов, что можно потерять, когда потеряно всё? А вдруг?
  Она поставила ведро возле группы скованных, зачерпнула воды, смыла кровь с амулета, накинула кручёный шнурок на шею, спрятав камешки под одежду. Мишаня считал себя "избранным". Теперь-то даже ему понятно, что это была ошибка. Так может быть "избранная" - она? Сомнительная честь, но она всё-таки даёт надежду на возвращение.
  Пленники сами черпали воду из ведра, пили. Девушка сидела в стороне. Тупое оцепенение опять наваливалось на неё и, кажется, уже нет сил противостоять. Перевязку она сделает ближе к ночи, а пока...
  На этот раз разговор начал один из пленников. Тот самый, крайний, который ругался на неё, когда она чистила и перевязывала рану его соседа по цепи. Он спросил:
  - Госпожа ...
  - А? - вскинулась от неожиданности девушка.
  - Откуда вы родом, госпожа?
  - Из России...
  - Это наверно очень далеко?
  - Очень, - согласилась Аня.
  - Как же вы попали сюда?
  Как попали? Ответа на этот вопрос Аня не знала. Само их перемещение начисто перечёркивало все известные ей законы, как научные, так и логические. Ей оставалось лишь признать возможность невозможного:
  - Колдовство.
  - Колдовство? - переспросил её собеседник, как бы пробуя слово на вкус, кивнул, соглашаясь. - Колдовство.
  Аня с некоторым удивлением взглянула на собеседника. Только теперь она увидела его по-настоящему: крепкий, широкоплечий парень, или даже мужчина лет тридцати или чуть меньше. Под одеждой бугрятся накачанные мышцы. Черноволосый. Лицо узкое, грязное, заросшее чёрной щетиной, поэтому черты особо на разглядишь. Разве что глаза. Такие синие глаза Аня видела только в кино. Настоящий "хороший парень" из старого, американского вестерна. Похоже её собеседник тоже пришелец и тоже издалека.
  - А вы откуда?
  - Из охраны каравана. На него напали собачники и нам пришлось остаться, чтобы задержать собак.
  - А остальные - ушли?
  - Конечно.
  - И бросили вас?
  - Для того, чтобы жили одни - кто-то должен умереть. Так всегда было.
  Аню передёрнуло. Ей захотелось возмутиться, как возмутилась бы Алевтина. Именно из-за этого сравнения она и промолчала, но собеседник понял её без слов:
  - Воинов нанимают не затем, чтобы держать в драгоценной шкатулке, госпожа. А у вас разве не так?
  Да, воинов. Вот почему у него такие мышцы, вот почему на них столько цепей. Их всего-то шесть человек, они безоружны, но, между тем, хозяева, даже имея под рукой псов в кольчугах, опасаются их. Ане почему-то вспомнились разговоры о войне, рассуждения о цене за победу. А ведь этот мужчина прав. Кто-то всегда умирал для того, чтобы жили другие. И эти парни... Кем ощущают себя они? Ещё живыми или уже мёртвыми?
  - Мне здесь многое непривычно и непонятно, - пожаловалась она. - Я даже подумать боюсь: что будет дальше?
  - Ничего хорошего. Эти собачники вечно ловят людей, а потом продают их или меняют на зерно. Ну и собак кормят, разумеется.
  - Зачем они так делают?
  - Кормят собак человечиной? Баранину они и сами съедят, а собаки - их главная сила. Перед такими псами ни один воин не устоит. И мы не устояли. Собачьи доспехи меч не берёт. Сами-то собачники, как бойцы, стоят не дорого ... А по вам сразу видно, что вы - издалека, хотя и говорите по-здешнему, и одежда на вас тоже здешняя, городская. Хотя одежда, конечно не совсем такая же. Вы и с мужчинами говорите, как с равными, и на своём поставить умеете, если знаете, что правы. А наши женщины и рта не осмелились бы раскрыть, заговори я с ними вот так, - монолог мужчины чем-то напоминал мысли вслух. Человек словно бы подбирался к какой-то интересной и одновременно неудобной теме. - А тот мужчина, которого убили, он кто вам? Жених?
  - Нет, просто друг. Точнее это раньше, а потом... - неспешная речь собеседника, его ненавязчивое сочувствие, которое и слепой бы заметил, взывали к откровенности. А почему бы и нет? Он ведь посторонний, умеет слушать. Мама рассказывала, что когда в молодости, у неё случались тяжёлые моменты в жизни, она искала помощи именно у постороннего. - Он, в общем, в Тину влюбился. Это моя подруга. Она же красивее меня, и платья у неё красивее, и обувь. Не то, что у меня ...
  - То есть её семья богаче твоей? - равнодушный, как бы само собой разумеющийся вывод. В первое мгновение Аня задохнулась от возмущения. Неужели всё в этом мире сводится к деньгам?
  - Нет, но ... (А ведь чужак прав.) - Мысль прорезалась неожиданно и почему-то внесла успокоение. Может быть потому, что мужчина был действительно чужим для неё? - Наверно, да. Её семья действительно богаче. А моя... У меня и отца-то нет. Только мама.
  - Погиб?
  - Нет. Влюбился и ушёл.
  - Бросил?
  - Нет, но... он же влюбился! Разве было бы лучше, если бы он жил с нами без любви?
  - Думаю, тебе было бы лучше. И твоей маме - тоже. Женщине без мужчины очень трудно.
  Ответ Аню потряс. Простотой и... честностью. Одновременно опять покачнув её привычное и устоявшееся миропонимание. Действительно, отец не остался с ними ... Опять деньги. Как и в случае с Мишаней. Но её мир рушился и девушка поспешно встала на защиту своего мира:
  - Ну, мы же не пропали. И я не пропала. Выросла и выучилась бы, если бы не колдовство.
  - Выучилась бы? - переспросил мужчина.
  - Ну да. Стала бы ... - Аня опять почувствовала почву под ногами и теперь искала понятное для собеседника слово, - лекаркой! Как мама.
  - Не ведьмой?
  - Что ведьма!? - поморщилась девушка. - Подумаешь, ведьма! Хорошая лекарка стоит больше ведьмы. Эти ведьмы - все невежды и недоучки. Фокусами занимаются.
  - Фокусами?
  - Ну да. Громы, молнии, а пользы - никакой.
  - Ты - ведьма, тебе видней.
  - Я не ведьма!
  - Ты недоучка, значит - ведьма. Пусть даже и не хочешь ею быть.
  Довод собеседника опять сбил девушку с толку. Как всё-таки трудно с ним говорить. Чужак. Человек из другого мира. Бесстрастное лицо, спокойная, доверительная речь, взгляд... Аня вздрогнула. Только что открытый и доброжелательный взгляд её собеседника стал стеклянным. Словно окно закрыли. Девушка проследила за этим взглядом, вздрогнула, вскочила. К ним подъезжала уже осточертевшая ей парочка верховых: седобородый в медном доспехе и надоедливый "Щенок". Они проехали мимо, демонстративно игнорируя её, остановили лошадей перед пленниками.
  Кончик бича ужалил пленного воина в щёку. Несколько капель крови набрякли на обветренной, щетинистой коже. Человек встал, потянув цепью остальных своих товарищей. "Щенок" что-то зло протявкал на своём языке. Пленник ответил. Неспешно, бесстрастно, указав при этом на почти пустое ведро с костяным черпачком в нём. "Щенок" гневно взвизгнул. Второй ответ пленника сопроводил жест, подчеркнувший расстояние между группой мужчин и дрожащей рабыней. Через эти жесты Аня поняла суть ответа: "Мы - здесь. Она - там. Мы - пьём. Она - ждёт."
  Новый визг "Щенка" перебил рык Седобородого. Зло осклабившись, мальчишка соскочил с седла, задрал пленнику одежду, ощупал тело, отступил. На лице его читалась растерянность. Ага! Понятно! Он искал рану, про которую перед смертью кричал Мишаня. Облом тебе, парниша. Не того ты лапаешь. Аня на миг даже забыла о Седобородом. Зря.
  - О чём ты говорил с ней? - спросил он вдруг у раба на понятном Ане языке. Раб сердить господина не стал. Ответил:
  - Она - плакала. Я - говорил ей слова утешения.
  - Что за слова?
  - Тот мужчина и его жена - были её господами.
  Лицо Ани побледнело, глаза удивлённо расширились. Глядя сквозь неё, пленник продолжал:
  - Она выросла в доме господ и привязалась к ним, как к родным. И я сказал ей, что здесь у неё другие господа. И только их волю она должна выполнять.
  - Правильно! - закричал "Щенок". Точнее, он только взвизгнул по-своему, но Аня поняла его возглас именно так.
  - Правильно, - подтвердил Седобородый. На щеках у него отчего-то ходили желваки, а глаза бегали по лицам рабов. - Ты! - слово прозвучало, как выстрел, а кончик бича пометил щёку пленника, стоящего сразу за спиной первого раба. Прятаться больше не имело смысла.
  - Правильно! Всё правильно! - верещал и подпрыгивал от непонятной Ане радости "Щенок".
  "Обыщи" или "Осмотри" - наверно так на этот раз можно было перевести рычание Седобородого. Ничего не понимающий парнишка поспешил выполнить его. Руки юнца шарили по телу пленника, опускаясь всё ниже и ниже и вдруг замерли. Откинув край одежды раба, собачник почти с ужасом воззрился на длинное, серо-коричневое от крови и грязи капроновое кружево, примотавшее к бедру пленника снежно-белый сложенный в несколько слоёв лоскут батиста с засохшим, кровавым пятном в центре. Истерический визг, вырвавшийся изо рта парнишки, похоже, не содержал в себе ни слов, ни даже ругательств. И в этот момент внутри у Ани что-то щёлкнуло.
  Мир вокруг наполнился мертвенным светом, люди превратились в силуэты. Спокойно, она подошла к мужчинам и, оттерев плечом "Щенка", опустилась перед раненым на колени, аккуратно смотала широкую, кружевную ленту, встала, вручила её юнцу:
  - Возьми. Подаришь своей невесте. Не волнуйся, она отстирает. Кровь и грязь на капроне не держатся ... Чтоб вы на нём удавились!
  "Щенок" осёкся, подавившись собственным визгом. В глазах пленников плескался по истине безграничный ужас.
  - Что онемели? Пусть ветер развеет ваше паскудное племя, чтоб духу его на земле не осталось!
  Бич со свистом разрезал воздух. Аня уже знала, что бич может жалить, может обжигать, но такую боль даже представить себе не могла. Бесчувствие задёрнулось перед глазами чёрной шторой обморока. Она не слышала, как визжал молодой собачник, как ругался седобородый, как оборвав себя, он отдал приказ и юнец, дрожа от возбуждения, перекинул бесчувственное тело девушки через холку своей лошади, потом, маленькими клещами, растянул одно из колец в цепи на ручных кандалах раненого, разомкнул цепь и, заведя пленному руки за спину, - зажал кольцо. Следующий шаг - снять с раба ошейник, отсоединив человека от общей цепи. Не видела она, как уехали всадники, как бежал за ними пленник. Хлыст собачника обвивший шею не оставлял ему даже намёка на надежду вырваться. Не видела, как сидел на траве другой пленник, в молчаливом отчаянии разглядывавший освободившийся ошейник на цепи и как окружили его четверо товарищей, не находя даже слова утешения, а рядом, из опрокинутого ведра расползалась по траве крошечная лужица воды.
  
  Глава 3 Побег.
  
  
  Безносое лицо с дырявыми губами и лоскутьями щёк склонилось над ней, осклабившись своим, фирменным оскалом:
  - Боишься?
  - Нет.
  - Почему? - губы Смерти обиженно отвисли и сама она теперь походила на раскапризничавшегося ребёнка.
  - А я - убегу.
  - Убежишь?
  Странно. Смерть кажется обрадовалась, закивала головой, запричитала, как старая, добрая бабушка:
  - Убеги, убеги. А все пусть думают, что ты боишься. Правильно. Убеги. А его...
  - А его я возьму с собой.
  - Опять? - гнилые лоскуты губ Смерти оскорблённо поджались. - Во второй раз?
  - И в третий - тоже.
  - И в третий? - лицо полусгнившего трупа оскалилось, укрупнилось, превращаясь в собачью морду. - Только попробуй!
   ..............................
  Какой бред! На губах и на лице - холодная вода. Сквозь пелену забытья и сумрак сумерек над ней склоняется чьё-то лицо. Чьё?
  - Заморыш? - Чужеземная рабыня - подросток, кажется, единственный человек в этом мире, которого Аня рада видеть. Девочка ёжится, испуганно оглядывается по сторонам, что-то лопочет, наверно подбадривая себя. Лоскут влажной ткани касается лба и щёк, освежая, а когда Аня приоткрывает рот - малышка подносит ей к губам черепок с водой.
  - Пить, пить, - уговаривает девочка Аню. И Аня пьёт, чувствуя, как с каждым глотком возвращается сознание, а разум обретает ясность.
  - Спасибо, Заморыш, ты - настоящий друг.
  Девочка всхлипывает, пытаясь что-то объяснить, Плохо всё-таки, когда люди не понимают друг друга. Аня поднимает руку. Рука свободна. Она садится, осматривается. Вокруг - степь. Недалеко вздыхают овцы. А табор и колодец вон там. Да, ноги скованы, как и раньше. В среднее кольцо цепи вбит кол с утолщением на конце. Цепь не снимешь и кол из земли не вытащишь. А вон и тот, раненый. Она даже не знает его имени. Лежит ничком, к ним спиной, так что видны оковы на руках. Наверно, так же, как и она, приколочен к земле. Заморыш опять поит её водой, машет руками, объясняя, что должна уходить, что ей - страшно. Аня ободряюще кивает:
  - Конечно иди. Спасибо за помощь. Я тебе не забуду никогда. Прощай или ... лучше до свиданья.
  Девочка не понимает слов, но улавливает смысл, подхватывает ведро, пятится. Видно, как страх и жалость борются в ней.
   Всего тебе доброго, Заморыш, хотя ... что в такой жизни может быть доброго. В памяти сплывают обрывки недавнего бреда. Она пообещала Смерти бежать. Легко так пообещала: мол вот возьму да и убегу. В чём де проблема? А проблема в том, что без инструментов человек бессилен, а из ничего инструменты не сделаешь. Хотя... То же клятое кружево с покрывала. Тоненькое, ажурное и крепкое. На нём ведь действительно удавиться можно. Капрон. Материал из другой эпохи. Или шнурки из ацетатного шёлка, заменяющие шнуровку корсета более позднего времени. Или сандалии. Пряжки-то на них железные, а набойки - стальные, и ... кажется одна подошва от старости расслаивается. Холодея от предчувствия удачи, Аня разодрала босоножек, запустила пальцы внутрь подошвы. Есть! Вот он! Супинатор. Фигурная, изогнутая пластинка из крепчайшей, высокоуглеродистой стали. И это в мире, где единственный металл - медь!
  Грубые, шершавые края супинатора навели девушку на мысль перепилить одно из колец ножной цепи. Или расширить зазор между краями толстой проволоки, образующей звено, или ...
  Стальная пластинка непокорно извернулась в пальцах и заела внутри звена. Девушка повернула свой инструмент так, этак ... и вдруг звено просто изогнулось, а концы его разъехались, разжатые супинатором, как рычагом. Осталось лишь снять повреждённое звено и цепь разомкнута. Ага! Да тут и пилить ничего не надо.
  Выбрав второе звено, Аня в одну минуту разогнула и его. Порядок. Цепь лежит отдельно, пришпиленная к земле. На ногах - кольца кандалов. С ними она разберётся позднее. Теперь, ползком к прикованному парню. Кстати, как его зовут? Надо бы поинтересоваться.
  Темнота наваливалась с ужасающей быстротой. Ещё пару минут, и она просто не разглядит звенья цепи. Потому вопрос свой Аня задала уже после того, как нащупала первое, подходящее кольцо на кандалах пленника:
  - Бежишь?
  - Как?
  - Я же ведьма.
  Супинатор заел и никак не хотел поворачиваться. Аня крутанула его, выругалась по-русски, помянув ни в чём не повинный блин, чёрта и рогатого козла. Кольцо разъехалось. Со вторым получилось лучше. Никого поминать не пришлось. Парень приподнялся, ощупал запястья на освобождённых руках:
  - А браслеты?
  - Сам снимешь. Некогда.
  - Но ты же ведьма!
  - Блин, - психанула от его непонятливости девушка. - Ага! Щас! Грянет гром, полыхнёт молния, оковы сами спадут на траву, а сюда сбегутся все собачники! Может без эффектов обойдёмся?
  Парень помолчал, подумал, подвёл итог:
  - Для женщины ты слишком умна.
  - Ну, я же ведьма, пусть и недоучившаяся. Тебя как зовут?
  - Гастас.
  - Я - Анна. Ты знаешь куда бежать?
  Оба кольца на ножных кандалах тоже разжаты, но Аня не спешит снимать их. Прежде, надо вернуть на место супинатор и хоть как-то скрепить верёвочками расслоенную подошву. При побеге обувь дело не последнее.
  - Бежать? - слова Гастаса звучали, как размышление вслух. - Пожалуй, знаю. Здесь есть камни. Что-то вроде маленьких скал. Там есть вода, растут деревья. Там можно спрятаться. Собаки на скалы не залезут, а мы - залезем.
  - А собачники залезут?
  - Если полные дурни, - то да. Только это не близко. Ну да будем надеяться, что до утра нас не хватятся.
  Аня ловко вывернула разомкнутые кольца, бросила их в траву:
  - Тогда вперёд? Бегом.
  - Лучше ползком. Пройдём по подветренной стороне. Чтобы собаки не учуяли.
   ......................................................
  То ли овечий запах заглушил запах человека, то ли хозяева были слишком уверенны в своей безопасности, то ли им просто повезло, но от стоянки беглецы удалились беспрепятственно. Конечно, пришлось попетлять. И ползком, и на четвереньках и, наконец, в полный рост. Аня, потерявшая счёт своим падениям, не выдержала:
  - А поровней дороги нет?
  - Есть, но по ней от верховых не уйти. А так - мы идём почти напрямую, а им придётся делать крюк. По таким камням лошади ходу нет. Вы потерпите немного, госпожа Анна, скоро луна поднимется. Будет светло, как днём.
  Луна вынырнула вдруг, как дельфин из моря, разом осветив, заваленную каменными осколками, равнину. Идти стало легче, но не на много. Ноги постоянно соскальзывают с камней, пот заливает глаза, руки все разбиты и изодраны. Единственное облегчение: свежо и солнце над головой не жарит.
  Но вот луна начала блекнуть. Слева блеснула тоненькая, предрассветная полоска. Каменное поле закончилось. Перед беглецами лежала относительно ровная степь, а прямо, километрах в трёх темнели зубцы скал и деревья вокруг них.
  Аня споткнулась в очередной раз. Не выдержав, лопнула верёвочка на сандалии, нога подвернулась:
  - Гастас!
  - Что? - остановился тот.
  - Я ногу подвернула.
  - Плохо, - он вернулся, потянул её за руку, взвалил на одно плечо. - Ничего, доковыляем. Здесь недалеко.
  Они прошли где-то с пол километра, когда Гастас вдруг замер, напрягшись всем телом:
  - Собаки. Они собак по следу пустили.
  - Ты говорил, что собаки не пройдут по камням ...
  - Вверх, по камням они не заберутся, а по равнине, да по свежим следам пролетят, как молния. Попробуем поднажать. Может быть, успеем.
  Нажимать пришлось Гастасу. Аня скакала на одной ноге изо всех сил пытаясь не отстать от него, а когда она отставала или спотыкалась, парень просто волок её на себе. Беглецам казалось, что собачье дыхание обжигает им спины. Вот до спасительных скал не более километра, вот всего-то метров восемьсот, вот ...
  Теперь споткнулся и упал Гастас. Чтобы не рухнуть на него, Аня выпустила шею парня. Юноша поднялся, побежал прихрамывая. Один, без неё.
  - Гастас!
  Он даже не оглянулся. А лай совсем рядом. Девушка попробовала бежать следом, упала. Ногу от щиколотки до колена пронзила боль. Преодолевая её, Аня приподнялась, опираясь на здоровое колено, повернулась лицом на встречу опасности.
  Два бронированных монстра были в считанных шагах. Они не бежали, летели едва касаясь земля мощными лапами, распялив зубастые пасти и вывалив огромны, алые языки.
  "...Женщина шла зимой из деревни в деревню. По дороге на неё напал волк, но женщина не растерялась. Она схватила волка за язык и не выпускала до тех пор, пока не приволокла упирающегося зверя в посёлок..." - вырезка из газеты "Комсомолка" за восемьдесят восьмой год лежала у мамы, в тетрадке с рецептами, как закладка, а Барон Мюнхгаузен, между прочим, вообще вывернул волка наизнанку...
  Время, вдруг замедлившее своё течение опять понеслось галопом. А языки у псов такие огромные...
  Первый пёс просто перепрыгнул через неё, как через неодушевлённое препятствие. Второй - обрушился всей массой сверху вниз. Аня попыталась ухватить его за язык, но промахнулась. Рука, чуть не по локоть вошла в пасть зверю, пробив и разорвав там что-то хрусткое и шершавое.
  Если бы девушка стояла во весь рост, этот удар сбил бы её с ног, но согнувшись и опираясь на одно колено, она устояла. Отталкивая левой рукой навалившегося на неё пса, Аня кое-как высвободила правую руку у него из горла, и, действуя уже обоими руками, выбралась из-под тяжёлой туши. Пёс бился, хрипел, задыхаясь и не имея сил даже сомкнуть челюсти. Не отрывая от него взгляда, Анна пятилась в сторону, инстинктивно обтирая о полу одежды розовую слизь с пальцев и запястья, но неуязвимой для мечей и копий, бронированной твари было явно не до неё. Едва-едва опираясь на подвёрнутую ногу, девушка встала, всё ещё робея, обошла поверженного врага. Кстати, а где второй пёс? Она огляделась. Оказалось, Гастасу далеко убежать тоже не удалось. Он лежал ничком где-то метров на сто ближе к спасительным скалам и второе чудовище возвышалось над ним, придавив к земле своим немалым весом.
  Аня ещё раз огляделась по сторонам, подобрала несколько камней и заковыляла к собаке.
  Первый камень пролетел мимо. Пёс рыкнул, но с места не сдвинулся. Второй - попал, третий - тоже. Разумеется, никакого вреда матёрой твари камни, брошенные девушкой, причинить не могли. Но пёс оскорбился. Забыв о поверженной добыче, он бросился на нового врага. Аня быстро упала на одно колено, сжалась, насколько смогла, одновременно выбросив вперёд руку со стиснутым в кулаке острым осколком камня, метясь в разверзнувшуюся над ней пасть. Она не промахнулась. Пёс в прыжке буквально насадил себя на её руку, сходу разорвавшую ему голосовые связки и переломавшую хрящи гортани.
  Самым трудным и на этот раз оказалось выбраться из-под задыхающегося и бьющегося в конвульсиях тела волкодава. Справившись с этой задачей, Аня неуклюже, на одной ноге допрыгала до поверженного парня, наклонилась, трепеща и задыхаясь от волнения и страха, тронула его за плечо:
  - Гастас, ты жив?
  Парень медленно повернул голову, посмотрел на свою спасительницу стеклянными глазами, словно не узнавая, медленно приподнялся, сел, осмотрелся вокруг. Взгляд его задержался на издыхающем псе, вернулся к прозрачно-бледному от пережитых страхов и усталости лицу девушки, опять перетёк на пса.
  - Гастас, ты цел?
  - Абсолютно.
  Он медленно и неуверенно поднялся во весь рост, огляделся, нашёл взглядом второго пса, нервно сглотнул несколько раз.
  - Гастас!
  - Даже не поцарапан, госпожа Анна.
  - Но пёс ...
  - Сбил меня с ног и не давал подняться. - И без того, серое от грязи, щетинистое лицо юноши потемнело. На щеках заходили желваки.
  - Гастас, нам надо бежать? - Спокойствие спутника пугало Аню больше, чем недавняя ярость поверженных псов. Парень перевёл взгляд на неё. Губы его кривились, лицо ходило ходуном, как резиновое.
  - Да. Надо. Вы, кажется, повредили ногу?
  - Это пустяк. Мне бы только её перевязать...
  - Конечно. А пока я понесу вас. - Он пригнулся, склонил голову. - Ложитесь мне на спину и держитесь за шею.
  - Но, ты ...
  - Я вижу конных на горизонте. Надо прятаться.
  Довод был веский, но Аня решила уточнить:
  - Может, всё-таки лучше я обопрусь на твоё плечо?
  - Хорошо, госпожа.
  Какими далёкими казались спасительные камни, когда их гнал страх, и как быстро они прошли это расстояние теперь! Всадники гнали лошадей во всю силу, но они были слишком далеко. Вот и скалы. Несколько каменных громад, почти вертикально вбитых в землю. Сосны у их подножия. Или что-то хвойное с очень длинными иголками и кривыми, разлапистыми стволами.
  Гастас опустил её на траву, у подножия одного из деревьев, облизнул сухие губы. Аня сняла с головы платок (Чего уж тут беречь?), драла его на полосы. Парень меланхолично рассмотрел "браслеты" от кандалов на своих запястьях, примерился, зацепил одно из "украшений" за выступающий корень, растянул, снял, бросил к подножию другой сосны. Тоже проделал со вторым "браслетом". Оковы на щиколотках он растянул по очереди руками, снял, отправил в общую кучу, так же легко и сноровисто избавил от медных зажимов лодыжки Анны. Аня плотно, с несколько слоёв обмотала повреждённую щиколотку полосками ткани, новой верёвочкой скрепила расслоенную подошву, встала, опёрлась на ногу, пробуя:
  - Нормально. Идти можно.
  - Это хорошо, - кивнул Гастас и уточнил. - Вы сможете сами подняться вот на эту скалу?
  Склон камня выглядел чуть-чуть более пологим, нежели у двух других, стоящих рядом.
  - Думаю, смогу.
  - Так и сделаете. Наверху есть пещерка. Вы укроетесь там.
  - А ты?
  - Я встречу их здесь.
  - Один? Пеший? Без оружия? Я тебя не брошу.
  От последнего её слова юношу дёрнуло, как от удара током. Он поднёс руку ко рту, вцепился в неё зубами.
  - Я, - попыталась объяснить Аня.
  - Госпожа Анна, - то, что парень сдерживается из последних сил, заметил бы даже слепой. - Я не прошу вас бросать меня. Я ... - он набрал воздуха, задержал дыхание, выдохнул. - Помогите мне.
  - Как?
  - Когда они увидят собак, то просто взбесятся. А когда увидят вас на скале...
  - Ты думаешь, что они настолько потеряют голову от злости, что полезут за мной на скалу? А ты угонишь коней?
  Юноша замялся, ответил неуверенно, с растяжкой:
  - Д ... да.
  - Хорошо. Где здесь лучше подняться?
  - По тому краю. Чуть наискось. Там даже что-то вроде тропы есть.
  - Мне помахать им сверху?
  - Нет, нет! ... Они вас и так увидят. Глаза у них острые. И копья тоже. Вы даже не высовывайтесь.
  И так всё обговорено. Аня поползла вверх, по скале. Тропа действительно оказалась натоптанной, хотя и очень крутой. Обернувшись вокруг камня, как лента, она привела девушку к крошечной пещерке у самой вершины. Вид отсюда открывался просто великолепный. Её спутника нигде не было видно. Понятно. Затаился пока она поднималась. А вот два всадника-преследователя - как на ладони. Они неслись во весь опор. Их кони буквально стелились по степи. Но вот один из преследователей увидел мёртвого пса. Он резко осадил коня. Как красиво это смотрелось сверху! Спрыгнул на землю, наклонился над собакой. Второй крутанул коня на месте, оглядываясь. Увидел второго пса. Как они гневно размахивали руками! Любо-дорого посмотреть. Потом воин покрупнее выдернул из-за спины копьё и резко послал коня вперёд, к скалам. Второй, птицей взлетел на спину коня, пришпорил его, картинно выхватил оружие, нагнал товарища, вырвался вперёд. Всадники неслись, как вихрь. Гнев их обжигал даже на расстоянии. Степь вытянулась в тропу, над которой склонились две сосны, тянущие ветки навстречу друг-другу. Первый всадник пронёсся под ветвями и вылетел на полянку перед скалами. Второй ...
  Тело человека материализовалось из ветвей так неожиданно, что Аня невольно вскрикнула. С ловкостью барса, безоружный воин спрыгнул на второго всадника, встречным ударом выбив его с конской спины, но и сам, не удержавшись на коне рухнул наземь. Точнее, на поверженного врага.
   .......................,.....
  Удар о землю был таков, что Гастас едва не вскрикнул от боли. Нога. В глазах потемнело, но рефлексы заменили разум. Приложившись к земле спиной и затылком, его противник обмяк и лишь судорожно подёргивался всем телом. Отыскать вражеский меч, выдернуть его из ножен и пригвоздить оглушённого противника к земле. Почти наощупь. Дело заняло не больше пары секунд. Теперь подняться. Мир медленно проступал через черноту. Копьё лежало на траве, рядом с откинутой, выронившей его рукой. Поднять копьё, опереться, встать, повернуться через боль. Из вскрывшейся раны медленно стекала струйка крови. На лбу выступил холодный пот. Он успеет. Должен успеть.
   ...............................
  Горячность сыграла с первым всадником плохую шутку. Он почти налетел на скалу, развернул коня на месте и только тогда увидел, что остался один на один с пешим, но не безоружным противником. Впрочем, страха пока не было. Была ярость. Ярость господина, от которого сбежали его рабы, ярость собачник, потерявшего обожаемого пса.
  Утвердившись на ногах, Гастас приготовился к бою. В правой руке - копьё, в левой, вместо щита, - меч. Конь летел прямо на него. Шаг в сторону. Благо, нога снова слушается. Всадник бьёт его копьём сверху вниз, в голову. Меч принимает и отводит в сторону бьющее остриё. Одновременно юноша сам наносит удар. Неудачно. Копьё лишь царапает кожу доспеха, цепляется за костяную бляшку. Всадник уклонился от удара. Он ловок, как кошка и крепко держится верхом. Разворачивая коня, пытается подмять противника. Ожидаемый манёвр и потому безуспешный. Опять заносит копьё, бьёт. Уже в грудь. Гастас опять отводит удар, на этот раз пропуская вражеское копьё между телом и правой рукой. Зажимает и, в момент, когда его противник пытается вырвать оружие, резко толкает его вверх, от себя, одновременно нанося удар своим копьём. Опять вскользь. Но неожиданный толчок лишает всадника равновесия. Будь у него седло и стремена для упора... но их ещё нет. Удар - выкидывает собачника на камни. Выпустив оба копья, Гастас виснет на узде ошалевшего от страха скакуна. Он победил. Степь вокруг чиста и прозрачно-безопасна.
   Сноровисто примотав повод пойманного коня к ближайшей ветке, и подхватив одно из копий, Гастас идёт к второму коню, в растерянности стоящему над телом поверженного хозяина, поймал его за повод, ведёт за собой, походя, из всей силы пнув тело сброшенного на землю, второго собачника. Стон заставил его отступить, вскинуть копьё для удара.
  Второй пинок. Сбитый всадник опять застонал, приподнялся и, видя занесённое над ним копьё, вскинул пустую, правую руку:
  - Пощады...
  - Пощады? - Гастас не произнёс, прошипел это слово. Лицо его дёргалось, как после встречи с собакой. - Пощады? - Держа над побеждённым занесённое для удара копьё, он с размаху пнул его в бок. - Вставай, падаль!
  Всхлипывая от ужаса, пленник встал. Лицо его заливала кровь, губы тряслись, он весь сжался, прикрывая руками грудь и живот, будто это могло защитить его от смертельного удара копьём. Медное остриё поддело его под подбородок. Собачник зажмурился, вздёрнул голову, открывая лицо для взгляда и горло для удара.
  Судьба - причудливая богиня. Гастас брезгливо разглядывал лицо пленённого врага. Юное, гладкое, ещё не знавшее бритвы. Именно этот мальчишка вчера вечером ощупывал его, ища следы раны, именно он, захлестнув за шею бичом, волок через весь стан. И вот сегодня, утром он же стоит и трясётся от прикосновения своего же копья, весь во власти разгневанного победителя. Отступив на полшага, Гастас сухо приказал:
  - Руки давай.
  Глаза мальчишки распахнулись, а лицо буквально просветлело от проснувшейся надежды. Больше всего боясь, что победитель передумает, он спешно протянул ему руки, скрестив в запястьях. Гастас опустил копьё, попятился, отыскивая краем глаза: к чему бы привязать коня и тут только заметил свою спутницу, неуклюже спускавшуюся с безопасной скалы.
  Многослойное, когда-то белое и роскошное одеяние из тончайшей ткани, висело на ней серыми лохмотьями. Вот она споткнулась о камень, едва удержавшись на ногах. Да, ни одежда, ни обувь у девушки никуда не годятся. "Интересно, - подумал Гастас, - согласится ли она надеть мужское платье?"
  - Раздевайся.
  Ужас, отразившийся на лице пленника разозлил его. Гастас взмахнул копьём, оскалился, почти прорычав:
  - Ну? Ты оглох? Раздевайся, падаль.
  Взмокнув и трепеща, от смертного ужаса, парнишка расстегнул застёжки панциря по бокам, скинул его, снял пояс, рубаху, кожаные штаны, потянулся к набедренной повязке, но победитель остановил его:
  - Довольно.
  "Вот и ещё одна помеха: кожа на теле пленника, вопреки обветренному лицу и рукам - мертвенно-бледная. Голым его не поведёшь. Вмиг обгорит на солнце".
  - Пошли. - Гастас привязал второго коня рядом с первым, подошёл к убитому, не упуская пленника из виду, снял с трупа панцирь, перевязь с ножнами от меча, пояс с ножом и флягой, отбросил в сторону. - Наденешь его одежду.
  Пленник согласно закивал и принялся поспешно разоблачать тело соплеменника, поспешно же натягивая на себя его окровавленные тряпки.
  - Ты не убил его?
  Полный удивления вопрос девушки, пришлёпнул юнца к земле. Гастас повернулся к ней, протянул копьё:
  - Убейте вы, госпожа.
  Аня смутилась:
  - Да нет. Я не хочу. Но он так оскорблял тебя.
  - Госпожа, госпожа, - вдруг заныл парнишка на ломаном, но понятном Ане языке. - Я не виноват. Это отец. Это он велел мне жениться на вас...
  - Что? - копьё чуть было само по себе не вырвалось из руки Гастаса.
  Зажмурившись от ужаса, юнец заревел во весь голос:
  - Я не ви - но - ва-а-ат! Вы слишком кра-а-асива-а-ая! Я бо-о-оялся вас!
  - Чего? - Аня почувствовала, как на неё накатывает приступ истерического смеха. - Тебя хотели женить на рабыне? У тебя что? Невесты нет?
  - Давно нет, - обречённо согласился парнишка. - С весны. Её, её же отец, тогда в городе продал. Теперь она живёт в богатом доме и каждый день ест досыта.
  - За-ши-бись! - по слогам и по-русски проговорила Аня, пояснила, - Ну и нравы у них! Так что? Тот седобородый - его отец?
  - Да. Он - младший сын вождя.
  - И его невесту продают, как овцу? О-бал-деть! Погоди, Гастас, - неожиданная мысль оттеснила предыдущую. - Ты думаешь, что отец захочет выкупить его?
  - Может быть выкупить, а, может быть, обменять голову на голову.
  - Тогда ты трижды прав, что не убил его!
  Гастас снисходительно усмехнулся. Копьё в его руке несильно клюнуло прижавшегося к земле пленника:
  - Да одевайся ты, жених-недоросток, - помявшись несколько секунд, парень предложил. - Госпожа Анна, наверно вам лучше переодеться. Ехать верхом в вашем платье вы не сможете и ...
  - Конечно, конечно.
  - Одежда возле лошадей и ... возьмите фляги.
  - Зачем?
  - Если пройти между теми двумя камнями, - рукой, юноша указал о каких именно камнях ведёт речь, - там под скалой - источник.
  - Согласен, - подхватив одежду и фляги, Аня скрылась за скалой. А Гастас занялся добычей. Кожаным ремнём, - такой же обязательной частью снаряжения любого воина, как меч или нож, он стянул пленнику запястья за спиной. Из второго ремня соорудил петлю и, накинув мальчишке не шею, привязал его к дереву, рядом с лошадьми. Подобрал медные кольца от кандалов, покидал их в свободный мешок, надел костяную броню убитого, его перевязь с ножнами, пояс. Приладил за спиной метательные копья-дротики в колчане, поправил их. Каждое его движение, каждый жест выдавали человека, привычного к оружию. Из-за скал вышла девушка, очень похожая теперь на подростка. По мнению Гастаса чужой наряд сидел на ней неплохо. Доспехи она надевать не стала, но вид имела вполне бодрый и, подойдя почти вплотную, протянула ему флягу с водой. Сглотнув сухой ком, юноша приник к горлышку. Пока есть вода - надо пить. Утолив жажду, он вернул флягу:
  - Благодарю вас, госпожа. Я отлучусь. Привезу собак. Их доспехи стоят очень дорого.
  - Конечно, Гастас, только почему ты называешь меня госпожой? - кроме фляг, девушка держала в руках своё белое платье. Гастас подал ей пустой мешок, ответил:
  - Потому что женщина может быть или госпожой, или рабыней. Той и другой её делает мужчина.
  - А если мужчина ошибается, то он получает верёвку на шею? - съехидничала Аня, кивнув на связанного юнца. Губы её собеседника дёрнулись в злой усмешке:
  - Или отправляется на корм собакам.
  Теперь недобрая усмешка изогнула губы девушки. Естественно, Гастас ни слова не пропустил из той, такой казалось бы такой случайной беседы, "за жизнь":
  - Зло сказано, но честно.
  - Я не хочу повторять чужие ошибки, ... госпожа, - паузой и наклоном головы он подчеркнул своё обращение. Глаза парня насмешливо блестели. Этот маленький словесный поединок он выиграл не унизившись и не унизив. Крошечная капля масла на раны оскорблённого самолюбия.
  Бессонная ночь давала о себе знать. Борясь со сном, Аня напоила пленника, смыла ему кровь с лица. Две ничтожные ссадины под волосами и царапина через всю щёку. Любая рана на голове или лице такова. Сама - слова не стоит, но кровищи - как в фильме ужасов. Она сходила к источнику, наново наполнила фляги. Прекрасная это всё-таки вещь в дороге: фляга полная воды.
  - Госпожа Анна, - негромко заговорил осмелевший юнец, - Почему вы не захотели стать моей женой? Вы бы каждый день ели кашу с бараниной и служили только мне. Я сын - вождя, а этот воин живёт одним днём. Сегодня он жив - и рад этому. Завтра он мёртв - и некому о нём заплакать. У него нет ни дома, ни семьи, ни рода, ни племени...
  - У меня - тоже, - огрызнулась Аня.
  - Что?
  - Ни дома, ни семьи. И лишь один друг. А последнее - принято беречь. Лучше ответь: почему там ты говорил со мной на языке бича, а здесь - на языке мне понятном?
  - Господа не говорят на языке рабов, - надулся парнишка. - А я - сын вождя!
  - О чём болтает этот дохляк? - Гастас вёл лошадь, и через её седло, как две шкуры, были перекинуты собачьи доспехи. Выглядел воин озабоченно.
  - Что-то случилось? - спросила Аня.
  Юноша пожал плечами:
  - Ничего. Но я осмотрел собак. На них нет ни царапины. Между тем они мертвы.
  - Колдовство, - с почти комической невозмутимостью ответила Аня. Этот аргумент нравился ей всё больше и больше.
  - Да, госпожа Анна, - ответил Гастас так смиренно, что ей стало стыдно. Не привыкла она ещё врать в глаза.
  Воин спешно и сноровисто увязывал добычу.
  - Мальчик твердит, что он - сын вождя, - попыталась разбить тишину Аня.
  - Нашёл чем хвастаться, - отмахнулся парень. - Да у его папаши несколько жён и два десятка сыновей. Одним больше, одним меньше, - он даже не заметит. Я не знаю: согласится вождь отдать за сына хотя бы твою подругу?
  - Отдаст! - от возмущения парнишка даже покраснел. - Кому нужна ленивая, сварливая баба! А твоя дерзкая девка, не будь она девственницей, давно бы пошла на корм собакам!
  - Да, дерзости госпоже Анне не занимать, - поддразнил воин пленника.
  Что тому причиной? Усталость или ощущение невероятной удачи? Но Аня вдруг обиделась:
  - Ага! Дети, кухня, церковь и вечное молчание! Таково, значит, место женщины? Только не забудьте: опираться можно лишь на то, что сопротивляется!
  - На то, что сопротивляется? - с недоумением переспросил Гастас.
  - Да! А если не понял, - попробуй опереться на воду!
  - На воду нельзя опереться...
  - Потому что она не сопротивляется!
  - А вы, госпожа Анна, сопротивляетесь?
  - Да!
  Гастас в задумчивости покачал головой, затянул последний ремень поклажи:
  - Нам надо ехать, пока собачники не поняли, что добыча ускользнула и не перекрыли нам дорогу в город. Да и горожан неплохо бы предупредить о таких гостях.
  - Ехать? - Аня вдруг почувствовала, как улетучивается её глупый кураж. - На лошади? Я не умею.
  Взгляд парня стал задумчивым:
  - Что ж, поедете у меня за спиной. Пристегнётесь ремнём и можете даже спать. Или... - он задумался.
  - Нет, нет, я поеду!
  - Отлично. А этот щенка закинем на вторую лошадь. А то он, с его мягкими сапогами, четверти пути не осилит. Вставай, дохляк, - воин отвязал пленника от дерева, привязал ему свободный конец ремня к стянутым за спиной рукам, после чего поднял и буквально закинул парнишку коню на спину, связал ноги под брюхом лошади, предупредил. - Вздумаешь бежать, - вспомни, что копьё летит очень далеко, а ты стоишь гораздо дешевле, чем поклажа на этой лошади.
  Анну он подсадил на круп коню куда почтительнее. Сам взлетел ему на спину, передал спутнице ремень с пряжкой:
  - Пристёгивайся. Не бойся опереться на меня, - и тут же послал коня вперёд. Два повода в одной руке.
  Конь шёл ровной, чуть тряской рысью, укачивая и без того измученную девушку. Странный, рванный сон повис на ресницах: выжженная равнина, как костями усыпанная белым камнем, белые, заснеженные горы на горизонте, чёрная, одинокая гора, и чёрный, беззвучный вихрь, вырвавшийся из её вершины.
  Что-то больно врезалось ей в бок. Аня открыла глаза. Ага! Это ремень не даёт ей свалиться на ходу. Вокруг степь. Солнце чуть приподнялось над горизонтом. Вздохнув, девушка привалилась к широкой спине своего спутника. Эта тряская рысь так укачивает...
  И опять чернота перед глазами, но не мёртвая и страшная, а глубокая, как бархат с серебряными гвоздиками. Да это же звёздное небо. Одна из звёзд начинает расти, наливаясь краснотой. Лучи её - как языки пламени. И опять жёсткий удар в бок обрывает сон. Ремень. А солнце жарит во всю.
  - Пить.
  Гастас, не оглядываясь, передаёт ей флягу через плечо. Вода в фляге тёплая, задохнувшаяся, но необыкновенно вкусная.
  - Спасибо. Скоро уже?
  - К полудню будем. Не хочу гнать коней.
  - А собачники?
  - Они далеко. Куда им за нами угнаться. У них - овцы.
  - У тебя в городе родные?
  - Знакомый. Но он нас примет. Он держит постоялый двор для таких воинов, как я.
  - Он тоже воин?
  - Бывший. Был младшим в семье, ушёл из дому, побродил с караванами по свету. А тут - чёрная смерть, и он - единственный наследник. Вернулся на родину. Живёт.
  - А ты? Тоже младший?
  - А у меня вообще никого нет. Кроме друзей. Живу, пока Гнилая не приберёт.
  - Гнилая это, - вспомнилось чудовище из кошмара. - смерть?
  - Она и есть. Только упоминать её так не принято. Чтобы не приваживать.
  - Извини, я не знала.
  - Пустяки.
  - Неужели у тебя вообще родных нет? - наверно вопрос её звучал бестактно, но парень лишь отмахнулся:
  - А если и есть, то что с того? Я же не собачник, чтобы родным людям смерти желать. Спите, госпожа. Силы вам ещё понадобятся.
  В третий раз снов не было, а разбудил её Гастас:
  - Госпожа Анна, просыпайтесь. Город скоро, - он помог ей спуститься на землю, поддержал, пока она разминала затёкшие ноги, поясняя по ходу. - Я и вы - свободные люди и потому должны въехать в город верхом. Раб побежит за нами на верёвке.
  - Но я никогда...
  - Не ездили верхом? Выдержите. Тут недалеко. - Он развязал пленнику ноги, без церемоний сдёрнул его наземь, конец петли отвязал от запястий и присоединил к своему поводу, после чего усадил Аню верхом, боком, по-женски, взлетел на коня сам. - Но! Поехали! Скоро будет вода и отдых.
  Пейзаж вокруг изменился. Дорога, клочки обработанной земли, группы деревьев. А кое-где и высокие частоколы вокруг нескольких домов сразу. И, разумеется, люди, смотревшие на путников с откровенным страхом.
  - Чего они бояться? Нас?
  - Нет. Моих доспехов. Костяные панцири собачников им слишком хорошо знакомы.
  - Так их надо предупредить!
  - Считай, уже предупредили. Смотри, как резво они прячутся за стены и частоколы. А вон, видишь? Пыль клубится. Это вестник в город поскакал. Тревога поднята.
  Верховая езда без опоры с непривычки выматывала. Впрочем, вдали уже показались стены города: крутой земляной вал, обложенный белым камнем и высокая, сплошная деревянная стена на валу. Верх стены сделан в виде длинного балкона с навесом. И лестницу не приставишь, и снизу не подлезешь. Над воротами и по углам стены - выступающие смотровые башни. Стоит город на высоком берегу реки, над обрывом. Земля вокруг - пустынная. Понятное дело: гора, высоко, воды нет, чего зря сеять? По правую руку от ворот в чистом поле сооружение из камней, глины и брёвен: стены, ворота нараспах, крыши нет.
  - Что это, Гастас?
  - Погост. Для тех, кто сам не хочет или кого в город пускать не хотят.
  
   Глава 4 Медвежье логово.
  
  К воротам путники подъехали удачно. Утренний поток поселян в город закончился, а вечерний отток из города только-только начинался. Люди со страхом и подозрением следили за парой верховых и даже приостановились в воротах, намереваясь послушать их разговор с стражниками.
  - Кто такие? Откуда?
  - Мы - мирные путники. Я - Гастас, служу тому, кто платит. А это - госпожа Анна - лекарка из России.
  - Откуда?
  - Из очень далёкой земли.
  - А чего её сюда занесло?
  - Пророчество, господин страж, - подала голос Аня. - Позвольте нам въехать в город. Мы очень устали.
  - Обождёте! - грубо отрезал страж и перенёс своё внимание на Гастаса. - Доспехи твои мне что-то не нравятся.
  - Я их только сегодня утром надел, - безмятежно отозвался парень и пояснил. - Мы с госпожой Анной в скалах заночевали. С рассветом хотели дальше идти, а на нас, на мирных путников, эти дикари, с собаками которые, напали. Вот и пришлось объяснять неразумным, что негоже тревожить незнакомых, мирных людей без причины и повода.
  - И сколько их было, этих нехороших дикарей?
  - Двое. Один - Гастас поддёрнул ремень, подтаскивая пленника поближе, - вот. Второй - в скалах остался. Ворон кормит. У него-то я доспех и позаимствовал. А то у меня вообще никакого не было.
  - Собачники да без собак? Ой врёшь!
  - Зачем врать? - Гастас постучал плетью по одному из тюков. - Расстегни пряжку и глянь сам.
  Старший в дозоре кивнул подчинённому. Тот расстегнул один из ремней в тюке, обнажив медную чешую собачьего доспеха.
  - Их два, - пояснил Гастас, невозмутимо наслаждаясь произведённым впечатлением.
  - Сколько?
  - Два, два.
  - Да как же ты ...
  - Справился? А я тут не при чём. Это госпожа Анна. Она не только лекарка, но ещё и ведьма. Её ведёт пророчество. С таким не шутят.
  Стражники переглянулись растерянно:
  - А куда вы направляетесь?
  - Пока к Тадарику. Остановимся у него, отдохнём, дождёмся попутного каравана и в дорогу. Ну так как? Пропускаете?
  - А въездная пошлина?
  Гастас отцепил от седла мешочек с "браслетами", встряхнул, передал стражнику:
  - Здесь меди, по меньшей мере на два серебряных, а с нас причитается всего восемь больших медяков.
  - Всего-то восемь?
  - Считай сам: по одному - с человека, и того - три. По два - с лошади, и того - семь. И по половине за поклажу. Всего - восемь.
  - Так и клади восемь.
  - Хорошо. Будь по-твоему, - Гастас выхватил из рук воина мешочек, поднял над головой, громко обращаясь к зрителям-поселянам, ждущим своей очереди выехать из города. - Кому нужна медь? Кто купит это за десять медяков?
  - Эй! Ты говорил про восемь! -возмутился было стражник.
  - Мой товар - моя цена, - отрезал Гастас и опять поднял мешок. - Подходите, люди добрые, смотрите, щупайте. Товар стоящий. Будь у меня деньги на въезд - за гроши бы не предлагал.
  - Покажи, - спрыгнул с телеги один из поселян.
  - Назад! Деревенщина! Здесь вам не торг.
  - Не беда, - пустяки Гастаса никогда не смущали. - Сейчас добрый человек выедет из города. За стеной же - другой закон. Кто что хочет, - тот и продаёт. Кому что надо, - тот и покупает.
  - Верно! - крикнул один из поселян, не в силах отказать себе в удовольствии подразнить стражу. - Поднимайте бревно! Мне домой пора.
  - Вороны вас забери! - Выругался стражник. И вдруг, с неожиданным проворством вырвал из рук Гастаса спорный мешок. - Проезжайте! Не задерживайтесь! Столпились тут. Рты пораззявили.
  Город за стеной оказался вполне приличным. Мощёные черепком и плоским, белым камнем улицы, дома за деревянными, белёными заборами. Они проехали краем рыночной площади, где добрая половина торговцев спешно укладывала свои пожитки. Скоро вечер. За площадью распахнулся простор реки и речной низины, не закрытые низкой, городской стеной. Свернули в одну из кривых улочек.
  Ворота этого дома были гостеприимно распахнуты. Над воротами - привязана большая охапка сена. Постоялый двор. Гастас спешился, завёл коней. Прямо - дом-мазанка с верандой. Слева - крытые стойла для лошадей. На веранде, за столами на скамьях - несколько скучающих то ли посетителей, то ли постояльцев. Неспешно с веранды во двор спустился хозяин: крупный тяжёлый, усатый мужчина лет до сорока, с гладко выбритым подбородком, вальяжной мягкостью движений напоминающий медведя.
  - Привет, Тадарик, - вскинул руку Гастас. - Принимай постояльцев.
  - Приветствую...
  - Не узнал? Я - Гастас, побратим Лагаста. Помнишь? Мы жили у тебя зимой.
  - Лагаста? Помню, помню. Где же он?
  - У собачников.
  - А ты, значит, здесь?
  - Ну, обогнал чуток. Завтра эти твари будут под городом менять рабов на зерно.
  - Другое дело. С кем это ты?
  - Это - госпожа Анна. - Гастас помог девушке спуститься на землю. - Она из России. Лекарка и ведьма. Мы вместе бежали от собачников.
  - От собачников?
  - Тадарик, может хватит держать нас на пороге?
  Лёгкая усмешка тронула губы хозяина. Он широким жестом указал пришельцам на стойла, на веранду:
  - Проходите, поболтаем. Эй! Старуха! Принеси поесть гостям. И выпить.
  - И каких-нибудь объедков этому псу, - Гастас дёрнул за ремень, подтягивая пленника.
  - Собачник?
  - Собачник.
  Гастас поставил коней под навес, к яслям с сеном, разнуздал их. Тут же в длинной колоде плескалась нагретая на солнце вода. Раба он привязал рядом под навесом, как собаку. Размотал ему руки и тут же связал снова, но впереди. Потом за руку повёл Аню на веранду.
  Голые столы просто светились от чистоты, как и доски помоста. Скамьи же и лавки стояли тёмные, тяжёлые. Гастас усадил спутницу, сел сам. Женщина лет тридцати в серо-белом платке, серой рубахе с длинными рукавами и длинной прямой, буро-рыжей, полосатой юбке с полотняным передником поставила перед ними глиняные кружки для пива, похожие на маленькие, широкогорлые кувшинчики, тарелку с уже причерствевшими пирогами, кувшин с каким-то питьём.
  - Можно мне воды? - попросила Аня, не испытывавшая доверия к местному алкоголю. Женщина молча кивнула и через несколько минут рядом, на столе появился ещё один кувшин: влажный, дышащий прохладой глубокого колодца.
  В пирогах оказалась рыба, запечённая как есть: с чешуёй, головой, костями и потрохами. Для того, чтобы есть её - существовал целый ритуал. Во-первых, пирог полагалось "раскрыть", аккуратно срезав и сняв верхнюю корку. С рыбы лежащей в пироге, как на блюде, пластом снималась кожа с чешуёй, мякоть съедалась вместе со снятой коркой, как с хлебом, вприкуску. Выбранные кости и потроха выкидывались вслед за чешуёй. Оставшаяся рыбная мякоть доедалась с нижней коркой, как бутерброд и чешуя здесь становилась проблемой, но не такой уж серьёзной чтобы прекращать еду. По сравнению с недавней, жёсткой, грязной кашей из размола и колючей, застревающей в горле остью, чешуя не стоила внимания. В считанные минуты на столе перед едоками выросла целая гора костей и шелухи. Из любопытства, Аня попробовала хмельной напиток из кувшина. Он оказался мутным, отдавал мукой, дрожжами, пенился и пощипывал язык. Что-то среднее между пивом и бражкой. А рыбка в пирогах - ничего. Не смотря на чешую, жирненькая, вкусная. На одной даже останавливаться не хочется. Вон, Гастас, второй пирог потянул.
  Покончив с третьим пирогом, Гастас отодвинул блюдо, обхватил кружку всей пятернёй. Служанка аккуратно смела со стола в передник рыбью шелуху, не просыпав на пол ни крошки. Хозяин пододвинул грубый табурет, сел напротив гостей:
  - Рассказывай.
  - Если по порядку, - парень отхлебнул из кружки пива, - то мы шли с караваном из "Дальнего" в "Вороний город". Сюда, в "Пристепье", заходить не думали. Двенадцать дней назад на караван напали собачники. В тот день наш десяток шёл пешим. Мы и остались. Караван ушёл. Мы задержали собачников, насколько смогли. Двоих собаки загрызли сразу. Кого-то покусали. Вначале было ничего. Потом раны воспалились. Собачники добили Тропа, затем - Карка. На очереди был я. К моему счастью в тот день эти звери захватили госпожу Анну и её друзей. Какой-то маг закинул их в эти степи. Госпожа Анна вылечила меня. Но, уже к несчастью, тот щенок положил на неё глаз. В общем, он увидел мою повязку (госпожа Анна порвала для неё своё головное покрывало) и взбесился. Щенок наябедничал отцу и нас приколотили на ночь в степи. Надеюсь, что должно было последовать за этим - никому объяснять не надо?
  - Да понятно, - отозвался один из посетителей. Все они собрались у стола рассказчика.
  - День бегать на привязи за всадником, а вечером - поддержал его сосед, - собачий котёл.
  - Вот госпожа Анна, - продолжил рассказ Гастас, - и не захотела дожидаться утра. Она освободилась от цепей сама, освободила меня и мы - бежали ...
  - Освободила от цепей? - с сомнением покачал головой Тадарик. - Если она так легко могла снять цепи, и бежать, то почему не сделала это сразу?
  - Потому что я не знала куда идти, - вставила свою реплику Аня.
  Быстрый и тяжёлый, как удар взгляд хозяина дома, заставил её прикусить язык.
  - Не зная дороги, - далеко не убежишь. Так решила госпожа Анна. - Гастас не раздумывая пришёл на помощь спутнице. - Проводником стал я.
  - Очень разумно для женщины. Пусть даже и ведьмы, - вынужденно согласился хозяин. - Так вы бежали? И собачники не послали за вами погоню?
  - Конечно послали. Иначе на ком бы мы приехали в город?
  - Так! - Тадарик вскинул руку, придерживая рассказчика. - За вами послали двух всадников и ты одолел их голыми руками? В это можно поверить. Как воины, собачники стоят не дорого.
  - Тадарик, посмотри на раба, на лошадей, на мою броню...
  - Я говорю: я верю тебе. Но неужели эти храбрецы, погнавшиеся за вами, не пустили по следу собак?
  - Конечно пустили. Двух псов.
  - И?
  - Псов пришлось убить.
  - Голыми руками?
  - Голыми руками.
  - Тадарик! Да он же врёт нам в глаза! Да если он такой боец, что безоружный одолел двух псов, то почему он не сделал этого будучи при оружии и в доспехах, когда остался в степи?!
  - Тадарик, - Гастас опустил глаза, стиснул кулаки, но голос его оставался тих и ровен. - Почему ты позволяешь оскорблять гостя в твоём доме?
  - Ну-у-у ... - Как бы в раздумье протянул "Медведь".
  - Ты тоже не веришь мне. Хорошо, - на стол лёг нож в ножнах.
  - Никто не отрицает, что ты убил человека, - возмутился тот же посетитель. Гастас его реплику проигнорировал:
  - Сколько он, по-вашему стоит?
  - Ну, - хозяин взял клинок, освободил от кожаного чехла, повертел в руках, любуясь багрово-сизым, матовым блеском металла. В усах бывалого воина пряталась снисходительная усмешка: мальчик зря горячится. Но если он так хочет заплатить - пусть платит. - Не меньше пяти золотых.
  - Ставишь против хотя бы три?
  - Обижаешь. Зачем три? Ставлю пять. Разве я похож на крохобора?
  - Так вот: нож против пяти золотых за то, что собаки были убиты.
  - Идёт. Какие доказательства? За ними далеко идти?
  - До конюшни.
  Широкий, хозяйский размах:
  - Конюшня рядом.
  Гастас не спеша спустился с веранды, прошёл через двор, снял со спины Аниной лошади тюк, принёс его, развязал ремни, снял кожу, в которую тюк был завёрнут, развернул. Две собачьи брони и "костяной" панцирь кочевника ковриками расстелились на полу. Зрители, как завороженные трогали и гладили сизую бронзу бляшек и колец. Хозяин сидел над ними, широко расставив ноги, упершись кулаками в бёдра и чуть покачиваясь. Сейчас он уже напоминал не медведя, а оглушённого быка.
  - А кто подтвердит, что собак убил именно ты? Может быть они сами... того? - попытался разрядить обстановку ещё один посетитель.
  - Точно! Сами подавились, сами померли, а Гастас только броню с них снял, - опять не удержавшись, съехидничала Аня.
  - Цыц! - рявкнул хозяин снова уподобляясь медведю, на этот раз разъярённому. - Вот брони. Сами собаки сдохнуть не могли. Значит, их убил Гастас.
  - А я не говорил, что прикончил собак, - упрямо возразил ему парень. - Я только сказал, что псов пришлось убить.
  - Значит всё-таки они сдохли сами?
  - Ага, подавились чем-то несъедобным, - вставила реплику девушка. Тадарик и на этот раз её проигнорировал, а Гастас заявил чётко, почти по слогам:
  - Псов убила Госпожа Анна. Как? Не знаю. Я тогда лежал под собакой.
  - И пёс тебя не порвал? - опять вылез всё тот же скептик.
  - Дружище, - поморщился хозяин, - помолчи, если ничего не смыслишь. Когда собаке дан приказ "Взять", - она не кусает. Она просто сшибает с ног. Ну и держит потом, пока хозяева не подъедут.
  - А всадники отстали.
  - А ты успел очухаться?
  - Да. И был зол, как дикий кот.
  - Хорошо, - подвёл итог рассказу с спору Тадарик. - Собак вы убили, до города добрались, деньги ты у меня выиграл. Что будешь делать дальше?
  - Во-первых, - уголком рта улыбнулся Гастас, - верну монеты тебе. Как плату за пищу, пиво и кров.
  - За пять золотых, вдвоём, можно прожить год. Даже с лошадьми.
  - Год у тебя я жить не собираюсь. Завтра к городу подойдут собачники. Послезавтра, с утра я намерен наведаться к ним.
  - Хочешь выкупить Лагаста?
  - И не только. Две собачьи брони стоят дорого. Очень дорого.
  - Потом вы наймётесь в охрану каравана... Ну что ж, дело доброе. Такому - не грех помочь.
  - Ну так помоги.
  - Прямо сейчас?
  - А почему бы и нет?
  - Чем?
  - Во-первых, одолжи мне золотой.
  - Золотой? - глаза хозяина блеснули. - Пожалуйста. Хоть сию минуту. А, когда сможешь, отдашь три.
  - Согласен. Второе: мне нужны свидетели.
  - Что засвидетельствовать?
  - То, что я и госпожа Анна - свободные люди, а не беглые рабы.
  - Ну, что касается тебя, то это просто. Я тебя знаю и мои друзья тебя вспомнят. Но что касается твоей спутницы... Сам понимаешь, она - женщина. Её слова судья во внимание не примет.
  - Поэтому я и обращаюсь к тебе. Все в городе знают, что ты много путешествовал. Мог же ты побывать в далёкой Росси?
  - Вполне, даже если и не был там никогда.
  - Сможешь подтвердить, что эта девушка - из России? А я расскажу, как собачники захватили в степи мирных путников, что, кстати, чистая правда.
  - Попытаться ... можно. Идём?
  - Куда?
  - К судье.
  - Прямо сейчас?
  - А почему бы и нет? - Лицо Тадарика так и лучилось добродушным самодовольством. Не поворачивая головы, он рявкнул, - Старуха!
  Из дома выглянула всё таже женщина. Руки у неё были мокрые и она вытирала их о передник.
  - Отведи гостью в дом. Подбери ей одежду. Пусть умоется, переоденется. Да! - Взгляд его упёрся в Анну. - Вот это! - Пальцем мужчина провёл себе вдоль шеи сверху вниз. - Сними. Так торговцы помечают рабынь-девственниц. А ты - не рабыня.
  - Как я забыл! - Гастас буквально вскочил с лавки. - Госпожа въехала в город...
  - Да не шуми ты так, - оборвал парня хозяин. - Сколько людей вас видело? Сколько запомнило? И не забывай! В нашем городе нет ни одного человека, который даст показания в пользу собачников. Старуха!
  - Какое платье брать? - сухо уточнила женщина.
  - Скромное. Платье, обувь, покрывало - всё скромное. Ибо девушку украшает скромность.
  - И прозрачное платьице, - опять не удержалась от ехидной реплики Аня. На этот раз Тадарик чуть повернул голову в её сторону, как бы прислушиваясь. На лице его отразилось недоумение, медленно, по мере то как смысл остроты доходил до него, сменяющееся пониманием. Он захохотал. Громко, резко, во весь голос, хлопнул себя по коленям, заходясь неудержимым, гомерическим смехом:
  - Прозрачное платьице?
  Хохотали посетители, на разные голоса, смеялся Гастас, улыбалась Аня. Лишь служанка хранила высокомерное молчание, с лёгкой брезгливостью наблюдая за веселящимися мужчинами.
  - Прозрачное платьице! - Тадарик вытер выступившие от смеха слёзы. - Надо же так ответить! Старуха, пусть платье будет не слишком прозрачным. Ох, не могу! Скромное и прозрачное платьице...
  - Теперь ты веришь, что она из России?
  - Теперь? Верю. Хоть и не был там ни разу. Ни одна из наших женщин так не ответила бы. Старуха! Ты долго будешь пялиться на нас? Солнце на месте не стоит.
  Последняя реплика звучала особенно уместно. Не отставая от служанки, Аня вошла в дом спешно, на ходу сматывала с шеи уличающий её платок. Женщина уже зарылась в сундук, вынимая и откладывая в сторону аккуратно сложенные вещи. Наконец она нашла то, что искала.
  - Мне бы ополоснуться, - робко попросила Аня.
  - Это можно, госпожа. В саду. Те жеребцы ржут сейчас во дворе и вам не помешают.
  Тёплая, настоявшаяся вода из огромной, долблёной колоды сладко пахла тиной. Аня тёрла себя пучком травы, женщина поливала её из долблёного, деревянного ковша с резной ручкой. Медный ошейник девушка заметила лишь под открытым небом:
  - Ты - рабыня?
  - Да.
  - Как твоё имя?
  - Старуха.
  - Так тебя зовёт хозяин? - С трудом скрывая любопытство, Аня искоса разглядывала собеседницу: худощавая, но не заморенная, быстрая в движениях, глаза - карии, по возрасту конечно не девочка, но до "старухи" - далеко да и пришибленной не выглядит. - А имя...
  - А зачем имя женщине?
  Вопрос, конечно спорный, но ... что ни город - то норов, что ни народ - то новый обычай. Аня неопределённо пожала плечами:
  - Ну, ... чтоб было. У нас имена есть у всех, - право, зря она подняла эту скользкую тему. - А хозяин твой как? (Добрый? Злой? Понятия добра и зла тоже могут быть разными) Справедливый?
  - Хозяин как хозяин. Бывают хуже, - неохотно отвечает женщина, в свою очередь, исподтишка оценивая собеседницу: не юнница, среднего роста и сложения, светлокожая, сероглазая. Светлые волосы постоялицы коротки до непристойности. Да и ведёт она себя слишком вольно, хотя ... девушка из дальних краёв, голыми руками одолевшая двух боевых псов, не может быть такой, как все.
  - Значит неплохой? - Ане показалось что она нащупала что-то общее. Рабыня её оптимизма не разделяла:
  - Неплох, если всё по его воле делается. В городе его за глаза "Мясник" зовут и бояться.
  Аня смутилась. Кличка - кличкой, но на кровожадного мясника хозяин дома совсем не смахивал. Скорее на медведя. Грубоват, опасен конечно, но и симпатичен.
  - Мне показалось, что он умеет привлекать сердца...
  Глаза собеседницы зло сверкнули:
  - Ты - ведьма, тебе виднее.
  Что это? Неужели ревность? Ощущение - будто идёшь по раскачивающемуся канату. Одно неловкое движение и... Интересно, а что будет? Она всё-таки гостья. И законы гостеприимства здесь, похоже, соблюдаются неукоснительно. Недаром, именно к ним недавно взывал Гастас. Но от гостя тоже требуют пристойного поведения. Да, она же для всех чужеземка и ведьма.
  - Верно говоришь, - прошептала Аня как бы для себя. Перед её мысленным взором детали сложились в картинку, поражавшую своей ясностью: конечно хозяин спал с рабыней. Так же просто, как ел, пил, балагурил и, возможно, дрался. Но и рабыня не была бездушной вещью. Эта, раньше времени усохшая женщина, похоже безумно и молча обожала своего шумного, громогласного, несомненно харизматичного повелителя и ... столь же безумно и молча ревновала его к каждой юбке. Тоже похоже, не без оснований.
  - Верно. - повторила девушка уже вслух. - Судьбе было угодно, чтобы мой путь и его путь пересеклись, но то, что вдруг пересеклось вдруг и расходится. А вот ваши пути, пожалуй, будут сплетены до последнего часа.
  Аня не слишком рисковала изрекая своё предсказание. Она то в городе не задержится. По крайней мере на долго. А вот рабыне от хозяина никуда не деться. Ну, не похож этот медведь на жмота, способного ради пары медяков сбыть со двора постаревшую, но верную служанку. Скорей вторую, свежую работницу купит.
  Бесформенное, похожее на мешок длинное платье подогнано по фигуре шнурками и заколками. Объёмистый шарф скрывает короткую стрижку. На ногах - кожаные подошвы с ремешками. И, поверх всего - покрывало, способное из-за своей обширности заменить плащ.
  Мужчины естественно поворчали по поводу женской неторопливости, но скорее для проформы.
  Гастас тоже ополоснулся у колодца, побрился, и даже помолодел. Совсем юнец. И двадцати лет нет. Хотя, наверно для этого мира и для этой эпохи - двадцать лет - серьёзный возраст, если за оружие в двенадцать - четырнадцать берутся. Он снял панцирь, переоделся: рубаха, штаны, короткий плащ, кожаные башмаки-поршни на шнурках с подшитой подошвой из толстой кожи. Выглядел юноша вполне симпатично, хотя и терялся на фоне Тадарика. Этот вырядился в пух и прах: меховая шапка, роскошный по местным меркам полосатый, длинный, до земли плащ, отороченный для пущей красоты ярко-рыжим, лисьим мехом; перевязь с медными бляхами, напомнили Ане наряд Портоса. Как тот книжный гигант, Тадарик явно не прочь был прихвастнуть своим достатком. Свита из нахлебников и посетителей харчевни добавляла ему внушительности. Пленника тоже решено было взять с собой. Его поволокли, как пса, на верёвке, не обращая внимания ни на стоны, ни на измученный вид. Крошечный, пеший переход буквально убил этого наездника "по жизни".
  Солнце клонилось к горизонту, посетителей в суде уже не оставалось и Тадарик смог сразу приступить к сути дела:
  - Уважаемые хранители законов, - начал он не без рисовки и пафоса. - Мой гость, приехавший издалека, хочет подать жалобу на учинённое над ним беззаконие. Он сопровождал торговый караван, когда грязные и беззаконные бродяги, кормящие своих собак человечиной, напали на них и захватили в плен его и его товарищей по оружию. Так же мой гость свидетельствует ещё об одном преступлении, совершившемся на его глазах. Госпожа Анна, путешествующая с друзьями, была захвачена в балке "Голодного колодца", что в пяти днях пешего пути от нашего, богохранимого города. Подлые деяния...
  - Тадарик, - вздохнув, остановил краснобая седой, дряхлеющий уже мужчина в добротном платье, поверх которого был накинут длинный, полосатый, как у Тадарика плащ, но не с лисьей, а с куньей оторочкой. Не иначе - городской судья. - Ты же знаешь, что такие жалобы подобны туману? Мы бессильны усмирить бесчинства собачников в степи. Только в городе мы можем требовать от них уважения к закону.
  - А тебе-то что за печаль, уважаемый хранитель справедливости? - резко сменил тон беседы Тадарик, переходя от пафоса чуть ли ни к панибратству. - Твоё дело - принять жалобу, присоединить её к многим и прочим. Остальное - во власти богов и судьбы.
  - Разумно сказано, - смягчился судья и тут же хитро прищурился. - Но жалобы пишутся на телячьей коже, а она стоит не дёшево.
  - Среди моих гостей нет нищих, - возразил судье Тадарик. И седеющие помощники судьи зашевелились, извлекая из сундука, на котором сидели, куски выскобленной добела тонкой кожи, тростинки для письма, роговые чернильницы и стопки исписанных, тоненьких деревянных дощечек, - как поняла Аня местные книги и кодексы.
  - Порядок есть порядок, - не обращая внимания на эти приготовления, заметил судья. - Прежде чем принять жалобу, мы должны удостовериться, что твой гость действительно свободный, достойный доверия человек. У него есть свидетели?
  - Есть. Мой гость не впервые останавливается в моём доме. Я знаю его, знаю его друзей. Мои друзья, жители нашего города, тоже знают их...
  - Этого достаточно, - остановил Тадарика судья. - Необходимый документ может быть составлен. - Он кивнул помощнику-писцу. - Приступай. Как имя твоего гостя?
  - Гастас.
  - Откуда он родом?
  - Из "Костричей", но не из Больших, а из Малых, из тех, что стоят на реке "Тихой", у "Мелких болот".
  - Мог бы и не объяснять, - буркнул писец. - Все они из "Костричей" чёрнявые, что твои головёшки и вечно их по свету носит: земля хлеб не родит, а в тамошних болотах не поохотишься толком. Разве что птицы много.
  Судья зло зыркнул на болтуна:
  - Тихо там! - продолжил расспросы. - Кто его родители?
  - Я - сирота.
  Реплику юноши судья проигнорировал, по-прежнему обращаясь лишь к Тадарику.
  - Что же касается женщины...
  - Госпожи Анны, - уточнил Тадарик.
  - Да, госпожи Анны. Кто поручится за неё?
  - Гастас. Высокий суд признал его достойным доверия, о чём сейчас и пишется на телячьей коже. Суд не может объявить свои же слова - ложью.
  Судья поморщился, но то ли не смог подобрать возражения, то ли не захотел:
  - Разумно. Так что же говорит Гастас из "Малых Костричей"?
  Гастас выступил вперёд:
  - Я собственными глазами видел, как собачники пленили в балке у "Голодного колодца" госпожу Анну и двух её спутников, мирно отдыхавших под сенью деревьев. Одежда путников свидетельствовала о их высоком положении. Если суд потребует, одежда госпожи Анны будет ему представлена. Сейчас я могу показать суду лишь лоскут от головного покрывала госпожи Анны.
  Квадрат ткани лёг на стол перед судьёй. Обтрёпанный, мятый, серый от грязи. Старик недоверчиво помял ткань в пальцах. Брови его удивлённо поползли вверх:
  - Такой белой и нежной ткани не купишь ни в одной из наших лавок! Да, эта ткань из очень далёких земель. Суд хочет услышать: как называется эта земля?
  - Россия, - ответила Аня. - Я родом из России. Из города "Санкт-Петербурга" на реке "Неве". Моя мать - Ольга, дочь Дмитрия. Она - лекарка. Отец - Владимир, сын Сергея.
  Судья изумлённо уставился на девушку:
  - Удивительно, эта женщина говорит по-нашему!
  - Если бы я говорила на своём языке, мы бы не поняли друг друга...
  Старик покраснел от гнева, набрал воздуха в грудь, глаза его забегали, перепрыгивая с одного посетителя на другого, пока не зацепились за Тадарика. Аня уже сжалась, предчувствуя грозу, но судья засопел, словно выпуская пар, буркнул недовольно:
  - Очень бесстыжие и дерзкие женщины живут в России, в городе с длинным и непроизносимым названием, что стоит на реке Неве.
   - Это не наша забота, уважаемый хранитель законов, - с лёгкой угрозою отозвался Тадарик. - Это забота мужчин из России. Мне же кажется очень удобным то, что моя гостья так ясно и внятно ответила на все ваши вопросы, ещё до того, как они были заданы. Что касается меня, то я подтверждаю: в моих странствиях мне довелось один раз посетить далёкую землю Россию. Я наблюдал тамошние нравы и потому сразу признал в моей гостье жительницу тех земель.
  Некоторое время судье понадобилось, чтобы обдумать услышанное. По форме всё было верно. Что же касается невероятной наглости женщины ... Не хочется ссориться с Тадариком. Вопреки добродушному облику, этот бродяга ох как злопамятен. На открытую ссору с судом бывший наёмник конечно не пойдёт, но отомстить - отомстит. Как никак все должностные лица в городе - выборные, а Мясник в почёте у городской голытьбы. Не разумней ли будет проявить великодушие и не заметить женскую дерзость или ... лучше глупость?
  - Пишите: госпожа Анна, родом из города ...
  - Санкт - Петербурга.
  - Санкт - Петербурга на реке Неве в России. Ну и далее: дочь...
  - Ольги Дмитриевны и Владимира Сергеевича.
  - Так и пишите. Записали? Теперь можно приступать к сути жалобы. Она ясна. А вот подробности... Как я понял, Тадарик, твоим гостям удалось бежать?
  - Да.
  - Как?
  - Это важно?
  Судья двусмысленно улыбнулся:
  - Уже ходят слухи. Люди говорят, что эта женщина - Ведьма. Что она даже убила собак ...
  - Так и было, уважаемый хранитель закона, - вклинился в спор Гастас. - Госпожа Анна - ведьма. От её прикосновения медные кольца кандалов рассыпались в прах, оковы разомкнулись, а собак, пущенных по нашему следу, госпожа Анна сразила молниями. Мои же раны, прежде полученные в схватке с псами, закрылись от одного прикосновения её руки.
  В продолжении ответа Гастаса, судья с сомнением качал головой, а его помощники - писцы пересмеивались. Истории с колдовством среди "образованной", городской верхушки, доверием не пользовались. Юноша закончил и судья лениво приподнял ладонь, требуя тишины от помощников. Те затихли.
  - Не ставя под сомнение показания свидетеля, суд просит уточнить: почему, будучи столь могучей колдуньей, госпожа Анна позволила пленить себя и своих спутников? Почему не наслала молнии на нечестивых собачников?
  Тадарик нахмурился. Писцы опять захихикали.
  - Боги, которым служу я, не приемлют человекоубийства, - с трудом обуздывая волнение, ответила судье Аня (подспудно, заданный судьёй вопрос не раз уже вставал перед ней. Просто до сих пор никто, ни Гастас, ни Тадарик, ни его гости-постояльцы-посетители не захотели высказать его вслух.) - Я бы могла вызвать молнии с неба, избавив себя от некоторых тягот, но потеряла бы при этом благоволение своих богов.
  - Это правда! - поспешил поддержать её Гастас. - Кочевников, преследовавших нас, точнее кочевника, сразил я. Второго преследователя я пленил. Желая выказать свою благодарность, я протянул госпоже Анне копьё, предлагая таким образом отомстить поверженной твари за все причинённые обиды, но госпожа Анна даже не коснулась копья. И я понял, что убийство человека - запретно для неё. И ... - вспомнив о пленнике, Гастас подёргал за верёвку, поднимая парнишку с колен. Раба, надо заметить, никто на колени не ставил. О нём, до этого момента, просто забыли, увлечённые перипетиями разбирательства. На колени кочевник встал сам. После пешей прогулки беднягу не держали ноги. - Он может подтвердить мои слова.
  По закону раб не мог считаться свидетелем, но в глазах судьи блеснул откровенный интерес:
  - Этот юнец преследовал вас?
  Гастас поддёрнул верёвку, прошипел достаточно внятно:
  - Отвечай, падаль.
  - Да, господин, - убито подтвердил парнишка. - Я и мой соплеменник преследовали этих людей.
  Ломанная, но внятная речь пленника ещё больше заинтересовала служителя закона:
  - Ты из племени "Собачьих людей"?
  - Да, господин. Собаки - наши кровные родичи. Мы делим с ними жизнь и пищу.
  - А обучать собак ты умеешь?
  - Да, господин.
  Тадарик бросил на Гастаса пристальный, почти пронзительный взгляд. Тот демонстративно развёл руками, типа: мол раз так сложилось, то ...
  - Почтенный хранитель закона, - вклинился Тадарик в беседу судьи с рабом, - не буду скрывать: кошелёк моего гостя не слишком переполнен, а телячьей кожи ваши уважаемые и многоучёные помощники исписали немало. Так может быть вы проявите ваше, всем известное великодушие и возьмёте этого раба в счёт исписанных листов и прочих судебных издержек?
  Похоже, натуральная оплата в этом мире была в ходу наравне с деньгами. Судья благосклонно кивнул просителю, прикрикнул на помощников:
  - Хватит хихикать. Записывайте. Никаких вопросов у меня больше нет. Всё ясно.
  Через пол часа необходимые документы были оформлены и выданы просителям. Уже на улице, Тадарик счёл возможным дать выход своему возмущению:
  - Вот она! Добыча воина! Берёшь с кровью и риском, а в городе каждая, трусливая тварь, боящаяся высунуть нос за стены, норовит обжулить тебя, да ещё и обижается, если ей это не удаётся. Мол, тебе-то это добро с неба, само упало. Раб стоил не меньше пяти золотых, а ушёл меньше, чем в четверть цены!
  - Скажите, уважаемый Тадарик, - обратилась к нему Аня. Раньше, в Питере, она бы ни за что не заговорила бы так, сама с малознакомым мужчиной, но что-то менялось в ней с каждым днём, каждым часом, проведёнными в этом очень некомфортном, но, по-своему привлекательном мире. - А собачники могут подать жалобу городским властям на наш побег?
  - Могут, госпожа Анна, - неожиданно серьёзно ответил девушке Тадарик. - Только теперь этот хорёк уже не пересмотрит своего решения. Во-первых, побоится ссориться со мной. Вы - мои гости и находитесь под моей защитой. А во-вторых, если он признает вас рабами собачников, то своего раба должен будет признать свободным и отпустить. А уж на такое он не пойдёт никогда.
  - А что бы вы сделали, если бы он пошёл против?
  На мгновение мужчина задумался, недобро прищурив свои рыжие, "рысьи" глаза:
  - Поговорил бы с друзьями. Они - со своими друзьями, а те - со своими. Судья - должность выборная. Ну а потом, когда бы он перестал быть судьёй, вызвал бы его на поединок.
  - Старика?!
  Тадарик хмыкнул:
  - Ну, да он - старик и драться со мной откажется. Но вызов то будет обращён не только к нему, но и ко всему его роду. Поэтому его примет кто-то из сыновей этого проныры, или племянников. Но мне-то какая разница?
  Итак, прозвище "Мясник" бывший вояка в родном городе заработал честно. А Тадарик уже вспомнил ещё кой о чём и обратился к Гастасу:
  - Гастас, а монета-то твоя цела. Не вернёшь часть долга?
  - Верну. Обязательно верну. Но не часть долга, а весь и сразу. И не сегодня. Сегодня я думаю с тобой за барахлишко рассчитаться. Коим ты так великодушно нас снабдил. Трёх серебряных за всё хватит?
  - За всё? - казалось, от возмущения глаза Тадарика вылезут из орбит. - Две пары кожаных поршней! Твои, между прочим, на тройной подошве!
  - Ну да, второй слой проносился, вот и пришлось третий подшивать.
  - А рубаха?
  - Что и говорить: заштопана отлично.
  - А плащ?
  - Доброе сукно. Здесь ткали?
  - А одежда госпожи Анны
  - Как ты и сказал: скромно. Ладно, четыре серебряных за всё.
  - Меньшее - восемь!
  - Ты хотел сказать: пять? Мне ведь оно тоже не с неба упало.
  - Ладно. Именно это я и хотел сказать. Сейчас отдашь?
  - Не на улице же.
  - Ну, хоть сегодня?
  - Если золотой разменяешь.
   * * * * * *
   Остаток дня мужчины обошлись без её общества. Рабыня уложила девушку спать на кухне (ею ограничивалась в доме "женская половина"), на широкой лавке. Овчина - на доски, вторая, свёрнутая валиком, - под голову, лёгкий плащ - вместо одеяла. После ночёвок на голой земле - поистине сказочный комфорт.
  Проснулась Аня от ощущения зябкой прохлады. Рабыня, поднявшаяся раньше неё, распахнула дверь кухоньки и впустила в тёмное помещение без окон свет и свежий воздух из сада. Сама женщина энергично месила тесто в ёмкой и низкой, деревянной долблёнке-квашне. Аня поднялась. Одежда девушки сейчас состояла из широкой и длинной рубахи, мягкого от бесчисленных стирок, небелёного холста. Спросила робея перед суровым обликом служанки:
  - Доброе утро, хозяйка. Где бы умыться?
  - А где и вчера. В саду, - ответила женщина не слишком приветливо и не прерывая работы и, поняв её робость, смягчилась, успокоила, пояснив пренебрежительно, - те жеребцы зАполночь гомонили, теперь долго отсыпаться будут.
  Успокоенная Аня вышла в сад: кадка, с парящейся туманом водой, десяток больших грядок с луком, чесноком и репой, какие-то низенькие кусты с ягодами и без между ними, кусты высокие, почти деревья вдоль забора, заросли малины и ежевики под ними, дорожки, обсаженные узкими рядами мелких диких цветов и просто красивой травой. Аня не удержалась, сорвала с одного из кустиков пару переспело-красных ягодок, пожевала. От кислоты свело челюсти. Да, селекция здесь в самом начале своего развития. Цветы - неяркие, ягоды - кислые, но почин-то сделан. Наслаждаясь утренним запахом трав и свежести, Аня умылась, расчесалась кое-как, пальцами. Даже гребня у неё нет. Благо - волосы короткие. Даже в хвостик не завяжешь. Вернулась в дом.
  Рабыня на кухне укутывала долблёнку с тестом чистым полотном, покосилась на гостью, сказала чуть в сторону:
  - Мне на рынок надо, госпожа Анна...
  - Можно я с тобой?
  - Да, госпожа.
  Скромная одежда имеет свои преимущества. Одевание не заняло много времени: только обернуть бёдра поверх рубахи толстой, полосатой тканью и закрепить её лентой пояса. Этакая примитивная юбка. И шарф на голову накинуть. Женщины здесь простоволосые не ходят.
  Вот они уже идут по улочкам утреннего города к площади с рынком. На руке у рабыни, отягощённой несколькими медными браслетами, (вроде незапаяных колец, пластинчатых и проволочных, разной толщины), висит большая корзина. Ну да, такую ораву нахлебников так просто не прокормишь. Целью похода оказалась свежая рыба. Она хлопала хвостами в объёмистых, плоских корзинах рыбаков, топорщила плавники, разевала рты, шевелила жабрами. Большая и маленькая, узкая и широкая. Тут же, горожанки-покупательницы наперебой спорили с рыбаками, сбивая цену. Рабыня присмотрела крупных, в две ладони длиной, рыбин, похожих на плотву, но более плотных и округлых. Аня догадалась, что именно этих рыбок смаковала вчера в пирогах. А вот девушке приглянулись полосатые, шипастые рыбы, похожие на окуней. Она помнила, что в её мире мясо окуня не имело мелких костей. Хозяйка на такое предложение поморщилась: "Сухие" - но "окуней" купила. Они действительно стоили дешевле "плотвы". Сама она одарила особым вниманием длинных рыбёшек, извивавшихся в корзине с крышкой. Одним своим видом они вызывали у Ани мелкую дрожь. Преодолевая соблазн, женщина отстранилась от торговца:
  - Возни с ними... - но свободная рука женщины уже снимает один из обручей с запястья. Так вот значит какие здесь деньги.
  - Я помогу, - храбро ободрила её Аня, преодолевая свой страх. И покупка состоялась.
  Отчуждению пришёл конец. Корзину с рыбой они несли уже вдвоём. И рабыня даже спросила:
  - Госпожа Анна, ваши волосы... - она смутилась и Аня помогла ей:
  - Коротко острижены?
  - Да. Очень коротко. Так стригут провинившихся рабынь. Очень провинившихся.
  - А у нас ... - Аня на секунду задумалась. Нелегко сходу придумать подходящее объяснение. Впрочем, врать так врать. Чем она рискует? - Я пожертвовала их.
  - Кому?
  - На алтарь трёх богинь-сестёр: Терапии, Хирургии, Гигиены, их матери Медицины и отца их Асклепия-фармацевта. (Не запутаться бы самой. Вроде не должна. Слова-то все знакомые).
  Длинный список произвёл нужное впечатление и, выдержав паузу, Аня продолжила свои "пояснения":
  - У нас, если девушка хочет стать лекаркой, она должна пройти испытание. Вступительный экзамен называется. Если она его проходит, то в знак благодарности обривает голову и волосы приносит на алтарь в храме.
  - Но почему волосы?!
  - Волосы жгут в доме больного, чтобы изгнать болезнь, - серьёзно ответила девушка. - Это, во-первых. Во-вторых, что ещё может пожертвовать человек без вреда для своего здоровья? Медицина и её дочери не приемлют никакого кровопролития, кроме как ради излечения больного. Они ненавидят смерть настолько, что даже цветы в их храме - живые, с корнями, с листьями, в вазах с землёй.
  - А медь, серебро, ткани...
  - Храм принимает любые дары. Храм не может существовать без денег. Но ничего этого богиням не нужно.
  Да, впечатление она произвела. Всю дорогу женщина молчала, изредка, искоса поглядывая на коротковолосую гостью.
   Дома они в четыре руки готовили: длинных рыб полагалось по очереди опустить в кипяток, молниеносно вытащить, остудить в холодной воде. После этого слизь снималась с них вместе с чешуёй и кожей. С "окуней" Аня сняла филе. Кости с плавниками и головами, а также жёсткую кожу с чешуёй она пустила на бульон для ухи.
  Рабыня не без удивления следила за действиями гостьи, но молчала. Женщина лепила рыбные пироги: длинных рыбёшек она укладывала в тесто чуть не вязанками, "плотвичек" - по одной в пирог. Аня не поленилась, отчистила каждую от чешуи. А в пироги с "окунёвым" филе Аня добавила мелко порезанный, тушёный на сале лук. Последняя начинка удивила хозяйку больше всего. Противни с пирогами отправились в печь. Аня процедила рыбный бульон (точнее, аккуратно перелила его в другую ёмкость, оставив разварившиеся кости на дне кастрюли), заправила его зелёным луком и оставшейся от пирогов чищенной рыбой. Получилась двойная уха.
  Первая партия пирогов "отдыхала" на столе под суровым полотном, когда на кухню заглянул хозяин. Похоже, кухня была единственным местом в мире, где его самоуверенность отступала.
  - Готово, готово, - проворчала рабыня. - Несу.
  - Готово, - подтвердила Аня, имея ввиду уху, на две трети состоящую из рыбы.
  Вот она снова сидит за одним столом с мужчинами. Рядом с ней - Гастас. Парень натянут, как струна и изо всех сил "держит лицо". Что-то было вчера? Пока она отдыхала? И ведь не спросишь.
  Кастрюля с ухой опустошается чуть не в миг. В центре стола растёт гора рыбьих костей. Тут же стопка лепёшек. Свежих. Только что из печи. Пироги похоже пойдут на ужин. То, что сегодня не надо плеваться чешуёй, Тадарику нравится. Он демонстративно хлопает ладонью по столу:
  - Старуха! Пива!
  Рабыня приносит холодный жбан из погреба. Разливает питьё по кружкам.
  - Молодец, старуха! - рычит "медведь". - Давно говорю: надо тебе молодую помощницу купить!
  Женщина бледнеет, медленно ставит пустой жбан на стол и, развернувшись, бегом спасается на женскую половину. В спину ей бьёт хохот мужчин. Семейная сцена, однако.
  Аня вздрагивает. Грубость этого громилы больно ударяет и по ней. Она ведь тоже старалась! Она резко встаёт, почти вскакивает, быстро идёт на кухню, вслед за женщиной, даже не замечая, как стихает мужской гогот за столом.
  Конечно, рабыня рыдает.
  - Почему он так? За что?
  Женщина поворачивает к утешительнице мокрое от слёз лицо.
  - Я ... я ...я... он сына хочет!
  - Погоди ... - в памяти всплывает рассказ Гастаса о том, что всех родных Тадарика унесла Чёрная смерть. - Он же последний в роду!
  - Да, госпожа. Он хочет сына, а я ...
  - Он что? - не понимает Аня. - Разве только с тобой?
  - Нет, но ...
  - И часто он так "шутит"? - В Ане начинает подниматься гнев.
  - Часто, но ...
  - Ну, так скажи ему в следующий раз: "Ладно, ты меня "огорчаешь", так зачем же ещё и молодую "огорчать"? Она-то чем провинилась? "
  Теперь в глазах рабыни - дикий ужас.
  - Но, как я ... Он же ...
  - Побьёт тебя?
  - Нет, нет, он никогда ...
  - Но ведь ты здесь не при чём. И ты это знаешь.
  - Знаю, но ...
  Опять поток слёз, несвязные, похожие на вздохи слова:
  - Он - хороший. Он не виноват. Он...
  - Просто ему плохо и он срывается на тебе.
  Как же всё это просто и печально. И самое печальное - непонятно: как и чем можно помочь, но рабыня мыслями уже ступила на проторенную дорожку:
  - Госпожа Анна, вы ведь ведьма?
  - Не совсем. Я ... - Аня понимает, что ждёт от неё женщина, но также ясно понимает, что попалась. Запуталась. В собственной лжи, как в силке. - Я так мало знаю. Я прошла всего три испытания, а их - двенадцать. В первой ступени, - Аня ещё не потеряла надежды "отмазаться". - А ступеней целых три. Из тридцати шести испытаний я прошла всего три. (А изучать гинекологию и родовспоможение, в отличие от основ теории и практики терапии и хирургии, кои я успела пройти, будут только на третьем курсе, а я и второй-то не закончила) - скобки Аня естественно не озвучивает, а её надежда оправдаться слабеет с каждым словом. Во взгляде женщины столько мольбы, что у девушки дух захватывает. - Я буду думать...
  - Я обрею волосы и сожгу их на алтаре во имя трёх блаженных и великодушных богинь, их матери и отца. Я ...
  - Не надо, - окончательно пугается Аня. - Богини не берут плату. Они принимают дары благодарности. После. Я сама обращусь к Асклепию, чтобы он послал мне лекарство. Или подсказал как приготовить его. И... - Внушение. Аня вдруг понимает, что других средств у неё сейчас нет, но есть вера, и веру эту она использует. Потому что недавно она очень легко лгала, не думая о последствиях, а ведь за любую ложь приходится отвечать. - Но ты должна успокоиться! Покой в душе - первое, что требуется для такого лечения! И если ты веришь мне...
  - Верю, госпожа Анна. - на лице рабыни неподдельное благоговение. - Я слышала разговоры мужчин. Вы умеете вызываете молнии с неба, читаете в душах и во тьме грядущего! Вы - настоящая ведьма. - Она затихает. Взрослая, битая жизнью женщина, вдруг уверовавшая в возможность чуда. И Ане страшно, если такая вера будет обманута:
  - Я должна приготовить лекарство, - говорит она уже твёрдо, - но это требует времени.
  - Да, госпожа, - смиренно шепчет рабыня.
  - И не надо слёз. Они ещё никому не помогли.
  Лекарства, лекарства и, ещё раз, лекарства! Без них любой лекарь бессилен. Хотя бы травы. Но она не знает здешних трав, хотя...
  - Как здесь называют ту мелкую, длинную рыбу?
  - Вьюн, госпожа. Вообще-то эта рыба для очень бедных людей, хотя и вкусная.
  - А две другие?
  - Окунь, госпожа, и тарань.
  Названия прозвучали немного иначе, но смысл их понятен и, что важнее, привычен. Так может быть и травы здесь такие-же? Ну, или похожие? Придётся рискнуть. Посмотреть бы у реки.
  С этими мыслями она вернулась к столу. Завтрак закончился. Постояльцы расползлись по лавкам и сыто дремали, хозяин куда-то удалился. К ней подошёл Гастас:
  - Госпожа Анна, я хочу показать вам город, - парень и сам не заметил, как его вежливость перерастает в холодную отчуждённость, больно раня спутницу. Но у Ани уже были свои планы:
  - Конечно, - согласилась она с такой горячей благодарностью, что юноша даже слегка отшатнулся.
  Что-то изменилось в городе со вчерашнего дня. Точно! Люди! Люди на телегах. Они запрудили улицы и торговую площадь. Взрослых мужчин среди них было немного. Главным образом на телегах и под ними ютились женщины и дети.
  - Гастас, почему так много детей?
  - Собачники идут, госпожа Анна. Мужчины остались, чтобы за крепкими стенами посадов защищать дома и имущество. Но дети... Они ведь такие непоседы. Вы ведь знаете, чем собачники кормят своих псов?
  - И детьми тоже?
  - Маленькими. Собаки обучены воровать их.
  - Собачники нападут на город?
  - Нет, госпожа. Они и на посады нападать не будут. Поля вот потравят. Это - да. Просто собачникам сейчас нужно золото и хлеб. Они встанут под городом, на погосте и будут менять овец и рабов на хлеб и золото.
  - Хлеб - это я понимаю. Они его не выращивают, а кашу варят каждый день, но зачем им деньги?
  - Собачьи кольчуги, их оружие из крепчайшей, седой меди стоят немало.
  - А у кого они их покупают?
  - Этого не знает никто.
  - А горожане? Их же много. Почему они не нападут на собачников?
  Гастас криво усмехнулся:
  - Никто, кроме вас, госпожа Анна не смог убить бронированного пса.
  - А кто-нибудь пробовал?
  Опять ответ предваряет кривая усмешка:
  - Ну, я пробовал. И мои друзья пробовали. Те, которых мы будем завтра выкупать. Пешего воина собака просто сшибает с ног. А конного или стаскивает с коня или калечит и валит лошадь. Псы хорошо обучены. От них можно только спрятаться за стенами и отогнать кипятком.
  Нет, тему надо было срочно менять.
  - Гастас, а мы можем спуститься к реке?
  - Конечно, госпожа Анна. Сегодня это не опасно.
  - А завтра?
  - Завтра там будет пастись скот собачников.
  - Поэтому люди и уходят? - Аня указала на тяжело нагруженные лодки рыбаков, плывущие к противоположному берегу.
  - Да, госпожа Анна. И ... - взгляд юноши зацепился за один из домишек. - Здесь живёт городская колдунья. Может быть она знает, как вам вернуться в ваш мир?
  Сам дом представлял из себя полуземлянку, а его чёрная дверь напоминала провал. Шагнуть туда? И, может быть, тут же покинуть этот мир? Такой неуютный, неспокойный, со всеми его бедами... Аня поёжилась, колеблясь в мыслях: "Может не надо? Может в другой раз?" Во взгляде её спутника отразилось нечто, схожее с недоумением.
  - Страшновастенько, - пожаловалась ему Аня, в оправдание своей нерешительности и зябко поёжилась. - Но ты прав. Зайдём.
  Скрип разбухшей от сырости двери ударил по нервам. Холодная темнота погреба распахнулась перед глазами. Гастас легко поклонился дверному косяку и не задумываясь переступил высокий порог. Ане ничего не оставалось, как последовать за своим провожатым. Тем более, что тьма лишь казалась абсолютной. Слабый огонёк масляной лампы в дальнем углу, тёмные, почти чёрные сени, голос со стороны:
  - Кто вы? Зачем пришли сюда?
  В волнении, рука девушки стиснула ворот платья, заодно зацепив и шнурок амулета. Радуясь подсказке судьбы, Аня сняла его, протянула невидимой хозяйке дома:
  - Я пришла, чтобы узнать об этой вещи.
  Измождённая, чёрная рука с длинными, свивающимися в спирали, чёрными же от грязи когтями проступила в темноте, приняла из рук посетительнице простенькое украшение. Чёрные, от окружающего мрака, блестящие глаза вглядываются в безделушку:
  - Три простых камешка на двухцветном шнуре. Что за невежда сказал тебе, будто эта вещица что-то значит?
  Снисходительное презрение ведьмы обожгло девушку. Кем бы ни был Сириус на самом деле, но невеждой Аня не назвала бы его никогда. Подчиняясь этой, мимолётной вспышке гнева она вырвала амулет из грязных лап:
  - Я пришла для того, чтобы узнать, а не для того, чтобы рассказывать. Знаешь - говори. Нет - я ухожу.
  - А куда?
  - Мир велик, а дорогу осилит идущий.
  - Госпожа Анна, - попытался вмешаться в перебранку Гастас.
  - Ах! - обрадованно взвыла провинциальная сивилла. - Так это сама госпожа Анна удостоила меня своим визитом? Невинная девица, способная за кусок мяса псу глотку перегрызть!
  - Ах ты, ведьма ...
  Аня едва успела перехватить руку своего спутника. А уж как она сумела выволочь его из этой норы на солнышко - осталось вообще недоступным для её понимания. Парень рычал, вырывался:
  - Да я тебя, сука ...
  - Гастас, Гастас, - успокаивала его Аня чуть не плача. - Ну, врала она, врала. Понимаешь? Поверь мне, все ведьмы врут. Ремесло у них такое. Поэтому я и не хочу быть ведьмой ...
  - Она сказала! ... - Парень кажется взял себя в руки, но гнев, готовый вырваться наружу, всё ещё кипел в нём.
  - Что я горло собаке перегрызла? Но это же брехня. Ты сам с них доспехи снимал, сам видел, что ничего там не погрызано. Брешет она. Наслушалась городских сплетен и брешет, как Троцкий. Все ведьмы такие. У них на одно слово правды - сто слов лжи. И попробуй отличи: где и какое.
  Кажется, её доводы подействовали. Парень обмяк, вздохнул несколько раз, но не удержался, заметил ворчливо:
  - И всё-таки одно правдивое слово она сказала: про кусок мяса.
  - Гастас, - Аня умоляюще смотрела ему глаза, почти физически ощущая обиду спутника. - Всё было немножко не так. Дело не в собаке, а ... - В памяти всплывает полусгнившее лицо чудовища из бреда и преображение этой образины в собачью морду. А потом был вкус воды на губах и детское лицо. Уже наяву. - Если быть честной до конца, то нас обоих тогда спас Заморыш.
  - Заморыш?
  - Да. Девочка-рабыня. Я даже не знаю её имени. Мы не понимали друг друга. Может быть, ты помнишь её? Тощая, грязная, непонятно, в чём душа держится. Настоящий заморыш. Она тогда меня в чувство привела, водой напоила. Знала же, чем ей это грозит и не побоялась. Ну а потом ... оно словно само покатилось. И мы вообще-то к реке собирались?
  - К реке, - покорно согласился юноша. - Заморыш нас спасла, говоришь? Жаль, не помню.
  - Да ты и помнить ничего толком не можешь. У тебя тогда такой жар был! Пока рана не очистилась. Но Заморыш, поверь мне, - это личность! Я здесь чужая. До сих пор толком ничего не понимаю. Безрассудная отвага не дорого стоит. Ты - воин. У тебя сила, ловкость, выдержка, какие не у каждого есть. А у той малявки - ничего. Её же ветром гнёт. По-моему, её до сих пор собакам не скормили, только потому, что там даже собакам есть нечего!
  - Такой заморыш, говоришь? - переспросил парень и засмеялся. Пусть ещё хрипло, но искренне. - Не помню её. Жаль. И она принесла вам воду?
  - Да. Только благодаря ей я очнулась до заката и мы смогли скрыться, пока не взошла луна. При луне это было бы сделать куда труднее. А вот ... - Аня оборвала фразу, прикусив губу. Душу наполнила горькая обида. Чужая девчонка, вопреки всем опасностям, принесла ей воду, а её подруга, Алевтина, наверно о ней даже не вспомнила. Вот такая дружба получается.
  - Вы хотели что-то сказать?
  - Я? Да. А как мы пройдём? Ворота в другой стороне?
  - Есть ещё ворота. Точнее, калитка в крайней башенке. К тропе под обрыв. По ней рыбаки приносят в город рыбу. Воротца очень узкие. Там толком и трое пеших не разминутся. И проход там бесплатный. Город без рыбы не проживёт.
  Воротца оказались действительно узкими, хотя и вполне надёжными: створки сбиты из дубовых досок в ладонь толщиной, а перед ними - пазы для укладки тяжёлых брусьев, позволявших в считанные минуты соорудить за воротам глухую стену. Тропа тоже оказалось узкой и крутой, только-только двоим разойтись, зато и обихоженной, с удобными, деревянными ступеньками.
  У реки Аня разулась, с удовольствием ощутив босыми ногами сырую прохладу воды. Она шла по самой кромке, вдоль берега. Глаза её жадно скользили по зелени вокруг. Для пробы она выдернула несколько стеблей. Почва оказалась на редкость мягкой. Похоже ей попался манник. У аира стебли в основании красноватые и его приятный, пряный запах ни с чем не спутаешь. А вон, вроде бы знакомые, резные листья. Девушка шагнула вглубь прибрежных зарослей и ноги её по щиколотки погрузились в мягкий ил. Не важно. Она выдернула заинтересовавший её куст, понюхала. Точно! То, что надо. А вон ещё один такой. Возьмём и его. Набрав целую охапку пахучих корней и перемазавшись в болотной грязи, она выбралась на твёрдый берег. Помыть корни лучше сразу. Чтобы не волочь в дом грязь. Крупные, гладкие ракушки у самого берега тоже заинтересовали её.
  - Гастас, ты не знаешь, их едят?
  - Беднота весной всё ест. Они здесь каждую весну землю распахивают, корни вытягивают. Потом сушат их, мелют и кашу варят. Вот эти, белые. - он указал на забракованный Аней манник. - А те, что вы взяли - не едят. Уж очень пахучие.
  - Понятно.
  Корни валерианы, мясистые корни лопуха, листья кровохлёбки. Неплохой улов для первого раза. И ракушки стоит взять. Кажется, это беззубки. Жаль, лягушек наловить не удастся. Больно шустрые. Нет, лягушки - это было бы здорово. Их здесь точно не едят.
  Гастас отстранённо наблюдает за её поисками, но молчит. И не скажет ни слова. Кажется, хватит. Корзинка полна доверху. Грязная вода стекает сквозь прутья. Охапку травы она возьмёт под мышку, корзину - в свободную руку.
  - Всё. Хватит. Можно возвращаться.
  - А вы не хотите ничего купить?
  - Купить? Что?
  - Украшения, ароматы, новую одежду ... Я не знаю.
  - Зачем?
  Кажется, они опять не понимают друг друга. Кстати, корзину с добычей Аня еле тащит, а парню и в голову не приходит помочь ей. Здесь так не принято. Но вот подъём закончен. Вид сверху, надо заметить, такой, что дух захватывает. Вот ворота, вот они в городе.
  Гастас враз высмотрел этого подростка. Пара слов, маленькая медная монетка и руки у девушки свободны, а нагруженный подросток шагает за ними следом по городским улицам. Краем глаза Аня заметила Тадарика с двумя постояльцами. Они втроём яростно торгуются у овечьего загона. Ну да, завтра рыбы на утреннем базаре не будет.
  Потом они ходили по лавкам. Гастас буквально навязал ей красивый, белый шарф с простеньким, шитым иглой кружевом по краю и даже попытался купить в парфюмерной лавке флакон душистого масла. Флакон был маленький, блестящий, загорело-коричневый, с малахитово-зелёными разводами и невероятно, с точки зрения Ани, дорогой. Вместо него девушка уговорила спутника купить ей три больших, пустых флакона из грязно-бурого стекла с узкими горлышками и прекрасно притёртыми, стеклянными пробками. Недешёвая, надо заметить, покупка. В ювелирной лавке история почти повторилась.
  Медные перстни на вкус Ани выглядели крайне грубо, даже деньги - толстые, серебряные, проволочные кольца смотрятся аккуратней, а серьги ... Зачем ей медные серьги, если у неё даже уши не проколоты? Гастас обиделся, хотя и старался не подавать виду. Купить что-нибудь себе, он даже не пытался. На себя у него денег не было. Чтобы немного утешить парня, Аня предложила купить мёду, сливочного масла и белого, козьего сыра. В конце концов, это же естественно, если она неудобным украшениям предпочитает сладкое?
  
  Глава 5. Торг.
  
  Постоялый двор встретил их суетой. Сколько-то там баранов блеяли, запертые в одном из пустующих денников конюшни. Двух овец уже закололи и, подвесив на дереве, свежевали весёлые, возбуждённые постояльцы. Рядом, под наблюдением рабыни, двое же постояльцев устанавливали на треножнике, над кострищем вместительный котёл для похлёбки. Аня тут же вписалась в эту, возбуждающе-приятную суету.
  Баранов будут жарить на костре? Лучше не целиком, а кусками. И мясо прожарится быстрей, и не обгорит оно. Жарить завтра? Тогда мясо надо замочить. В пивных поддонках, например, с солью и луком. И чуть-чуть мёда добавить. Для приятного вкуса. К утру мясо как раз созреет и будет мягким. А в сегодняшнюю похлёбку кроме двух бараньих голов, ножек и потрохов можно положить и бараньи кости. Навар получится гуще. И заправить бульон завтра лучше не крупой, а лапшой. Что такое лапша? Ну, это совсем просто. Сейчас сделаем. Мука - есть, вода - есть, яиц, правда нет, ну и ладно. Можно немного масла положить. Совсем немножко. Оно ведь есть. Или лучше бараньего жира с бульона снять. Кстати, она ведь кое-что принесла и этим тоже надо заняться. Только тс-с-с-с. Это - тайна. Надо испечь пирог. Да, да, не простой. А пока ...
  Вторую кухню под открытым небом женщины организовали в саду. Подальше от мужских глаз. Первым делом, Аня сварила ракушки и почистила их. В другом котелке, с парой горстей спелых ягод тушились чистые, мелко покрошенные корни лопуха. На сковороде жарился лук. И ещё в одном котелке Аня заварила корни валерьянки пополам с листьями мяты. Мята в изобилии так же росла в саду, в тени у забора.
  На тушёных моллюсков хозяйка смотрела крайне подозрительно, если не сказать: брезгливо. Отлично. Так и было задумано. Беззубок Аня обжарила вместе с луком, посолила, приправила мелко нарезанной мятой и кубиками овечьего сыра:
  - Тесто готово?
  - Оно не успело подойти ...
  - И не надо. Всё масло пошло в тесто?
  - Да.
  - Отлично. А золы достаточно?
  - Достаточно.
  - Тогда надо ещё одну сковородку или два глубоких, глиняных блюда.
  - Вы хотите испечь пирог в золе?
  - Да. Именно в золе. Ты умеешь это?
  - Да, госпожа Анна.
  - Вот и сделай.
  Пироги с начинкой из моллюсков, жаренного лука и сыра лежат в блюдах, как в формах. Их получилось два. Для Аниной задумки хватило бы одного, но вот с начинкой она не подрассчитала. Ладно. Пусть будет два. Блюда-формы сами по себе не слишком велики. Между прочими делами, Аня сняла с огня котелок с травяным отваром, отлила чуть-чуть в чашку, попробовала, добавила мёду, подала женщине:
  - Выпей, не бойся. Это вкусно. Будешь варить такое зелье и пить его целый месяц. Может быть проблема не в тебе, но давай уж всё сделаем по правилам. Тем более, что это питьё никому ещё, ничего кроме пользы не принесло.
  Рабыня выпила отвар, облизнула губы. Аня дополнила свои пояснения:
  - Пить его надо три раза в день. Третий раз - обязательно на ночь. - По крайней мере, если рабыня пропусти хоть один приём, у Ани будет оправдание. Но это пока лучше не озвучивать.
  - Да, госпожа Анна, - покорно кивает в ответ хозяйка. Её-то как раз удивляет именно простота предлагаемых рецептов, но верить - так верить.
  Пока пироги пекутся в золе, Аня пробует повидло из лопуха. Это варево она тоже готовит первый раз в жизни - прочла рецепт где-то в книжке. Там правда корни варились в уксусе. Впрочем, кислый сок его неплохо заменил. Нормальное повидло получается, хоть и не слишком сладкое. Главное - чтобы не пригорело.
  Ужин вышел просто роскошный: варёные мясные кости, лапша в мясном бульоне, хлеб, пиво. Под пиво рабыня подсунула господину "магический" пирог. Да так удачно, что лишь дожёвывая последний кусок, Тадарик понял, что съел что-то необычное, но при этом очень вкусное. Отложив кусок, он заорал:
  - Старуха! Ты где!
  - Здесь, господин, - служанка старательно изображала смирение. Слишком старательно, но Тадарика такие нюансы не интересовали:
  - Что это ты подсунула мне?
  - А что?
  Голову на отсечение, но в опущенных глазах женщины пляшут злорадные искры. От пирога только корочка осталась, на один укус. Теперь бы эту корочку ей съесть - и колдовство непременно сбудется.
  - Ау! Старуха! С чем пирог был?
  - Который?
  - Да вот этот.
  - Не помню, господин. Дай попробовать.
  - Обойдёшься. - Тадарик демонстративно запихнул последний кусок в рот, запил пивом, проглотил. - Готовить научись, хозяюшка! Точно. Завтра надо будет тебе молодку в помощь присмотреть.
  Глаза рабыни полыхнули пламенем несбывшегося ожидания:
  - Ну, зачем же ещё и молодую-то "огорчать", господин? Довольно, что меня "огорчаешь".
  - Что!!!
  Если раньше шумел человек, то теперь голос Тадарика вполне было можно принять за медвежий рык. Не видя и не замечая никого, кроме дерзкой бабы, громила выдрался из-за стола. Спину его, как плеть, жалили задушенные смешки постояльцев-сотрапезников. Вне себя, он подхватил рабыню на руки:
  - Значит сейчас я тебя так "огорчу"!
  Глаза в глаза. Женщина тоже кипела от ярости и взгляда не отвела:
  - А вот посмотрим.
  Чем и как завершилась эта, семейная сцена, гости уже не видели. Они тихо и смиренно доели ужин, Аня быстро сгребла кости, протёрла столы, помыла и убрала скудную посуду. Когда она покончила с уборкой, мужчины уже дружно храпели на веранде, раскинувшись на широких лавках у стены. Привыкшие. Не холодно им.
  Аня спустилась во двор. На костре, в котле млело варево из бараньих голов и костей. Пусть стоит. Аня подкинула в огонь дров. Немного. Пусть томится на самом медленном огне, до утра.
  Переночевала девушка в свободном деннике, в конюшне. На женскую половину она идти постеснялась. И хозяйничать утром ей пришлось самой. Да не проблема!
  Похлёбка готова. Густая, аж ложка стоит. Даже заправлять не надо. Лишь присолить чуть-чуть. Хлеб есть, пиво в погребе, а едоки - непривередливы: что ни поставь - всё сметут. Для пущей солидности, Аня испекла на костре часть замаринованного с вечера мяса. Деревянные палочки мужчины, по её просьбе, настрогали вчера, а жарить шашлык девушка умела не хуже любого своего сверстника-современника. Привлечённый вкусными запахами из дому вышел хозяин: осоловевший, вальяжный. Он спустился с веранды на двор, подошёл к колодцу. Пристальный взгляд его зацепился за хозяйничающую у костра девушку.
  Аня поняла. Быстро свернув свою кухню, она скрылась в доме. За спиной её поднялась возня и фырканье, словно не человек плескался у колодца, а целый бегемот. Да, похоже не один. Рабыню она нашла в слезах:
  - Он съел весь пирог!
  Не было печали. Второй "магический" пирог лежал с прочей выпечкой в кадочке, под полотном. Он был завёрнут в отдельное полотенце и Ане не над было даже искать его. Она достала пирог, развернула, положила перед хозяйкой:
  - Тогда тебе придётся съесть этот. За раз, весь, до крошки. И питьё не забывай: трижды в день, а на ночь - обязательно. Да! Никому и ни о чём ни слова. Тайна.
  Интересно, успеет ли она слинять из этого дома, прежде чем раскроется обман? Очень не хотелось бы оправдываться, выдумывая, что де сама женщина виновата, так как что-то там сделала неправильно. Вот так одна ложь тянет за собой другую и только чудо может эту цепь оборвать.
  Запах шашлыка навязчиво полз в дом, а гвалт на дворе усилился неимоверно. Интересно, что там происходит?
  Через распахнутые ворота во двор шли мужчины. Из распахнутых дверей дворовой каморки постояльцы вытаскивали дощатые щиты, обитые кожей, жёсткие кожаные брони с костяными нашлёпками, мечи в ножнах, длинные, тяжёлые копья, широкие, кожаные рубахи до колен. Мясо на углях тоже пекли постояльцы, уже обряженные в доспехи. Пришельцы одевались, помогая друг-другу, подбирали оружие по руке. Тут же люди завтракали на ходу, запивая еду пивом. Хозяин дома возвышался надо всеми, командовал, распоряжался. Каждое слово его звучало выверено, спокойно и очень авторитетно. Выглядел он крайне величественно: в панцире с медной чешуёй, в рогатом шлеме из обточенного бычьего черепа, оправленного в медь с медными же нащёчниками и налобником, с тяжёлым, круглым щитом за спиной, с солидным, медным мечом в ножнах. Его короткий, крашенный, рыжий плащ прикрывал тело хозяина до икр и совсем не походил на длинную, полосатую хламиду, предназначенную, как поняла Аня, исключительно для мирной жизни.
  Девушка даже не осмелилась подойти к нему и спросила у Гастаса:
  - Что случилось?
  Парень был одет, как все, для боя: кожаный панцирь с костяной чешуёй, костяной же шлем на кожаной основе, щит за спиной, на поясе - нож и меч в ножнах.
  - Собачники пришли.
  - Только что?
  - Вчера вечером. Тадарик просил помочь.
  - В чём?
  Парень неопределённо пожал плечами:
  - Выйдем за стену, постоим на торге, чтобы эти дикари меру в дерзости знали.
  - В поддержании порядка, что ли? - Аня ещё раз окинула взглядом толпу вооружающихся мужчин.
  - В поддержании порядка? - переспросил её Гастас, словно пробуя новое сочетание слов на вкус. - Можно и, так сказать.
  - Но почему вы? В городе же есть стража?
  - Стража? - Гастас скептически хмыкнул. - Так она в городе и останется. Потому Тадарика купцы и просят.
  Один из воинов выхватил меч и с размаху обрушил его на шлем соседа. Щит буквально вылетел у атакуемого из-за спины и принял удар. Стремительность обоих бойцов, грохот, удар сопровождающий, производили впечатление:
  - Так это у вас получается что-то вроде ДНД? Добровольной, народной дружины?
  - Добровольная, народная дружина? - опять переспросил её собеседник.
  - Ну да. У нас было что-то подобное. - Уточнять Аня не стала, но Гастас решил, что понял её, кивнул, соглашаясь:
  - Пожалуй так и есть. Хорошее название. Точное.
  А мысли девушки уже вели её дальше:
  - Так ты тоже идёшь?
  - Само собой. Лично мне лучше торговаться с собачниками, имея за спиной два десятка мечей.
  - А можно я пойду? - попросила его девушка, вспомнив про Тину.
  Голос парня стал задумчиво-растянутым:
  - Конечно, госпожа Анна. Я даже хотел просить вас об этом.
  - Я попросила первой, - попробовала пошутить девушка. - Так можно?
  Ответ воина прозвучал вызывающе бесстрастно:
  - Можно.
  Сборы не затянулись. Командный окрик Тадарика построил отряд. Всего Аня насчитала в нём двадцать восемь воинов. Немного, но все при оружии, в броне, с хорошей, военной выправкой. Вторая команда - и отряд вышел из ворот на улицу. Вслед за строем, два воина, несли на шесте небольшой, но тяжёлый тюк. Как догадалась Аня: собачьи кольчуги.
  У городских ворот, ожидая их открытия, стояли две телеги с мешками. Скоро подъехала ещё одна. Тадарик обошёл всех торговцев, лично переговорил с каждым. Тем временем сменился караул. Ночной на дневной. Численность этого "дневного дозора", по меньшей мере в двое превосходила небольшой отряд Тадарика.
  Только теперь стража открыла ворота. Первыми в поле вышли вольные воины. За ними - торговцы с тремя телегами, каждую из которых сопровождали два вооружённых - сторожа при купеческих дворах, как потом узнала Аня. Выступление замыкал отряд городской стражи. Он и от ворот-то толком не отошёл. Впрочем, доверия не было и, с другой стороны.
  Две повозки у приоткрытых ворот, ведущих внутрь погоста, в любой момент могли преградить гипотетическим нападающим путь внутрь стен. На стенах цепочкой выстроились воины с копьями и лукам, готовые обрушить на нападающих, буде таковые, смертоносный ливень. Семеро воинов во главе с Седобородым вождём стояли за пределами крошечной крепости. Никакого товара видно не было. Собак - тоже.
  Тадарик решительно направился к кочевникам. За ним, не отставая, следовали Гастас, Аня и два воина с ношей на шесте. Остальной отряд прикрывал купцов и их товар.
  Первым заговорил Седобородый:
  - Мы пришли с миром. И с товарами.
  - Мы пришли с миром, - в тон ему ответил Тадарик и после краткой паузы добавил, - и с товаром. Мои гости, - воин широким жестом указал на юношу и девушку, - хотели бы стать первыми твоими покупателями. И мои друзья, - жестом он указал на приотставших купцов, - согласны со мной.
  Аня ожидала увидеть на лице собачника гримасу ненависти, но тот слишком хорошо владел собой. Лишь глаза старика блеснули недобрым блеском узнавания.
  - Что за товар предлагают твои гости?
  - Редкий товар, - усмехнулся Тадарик, - и ценный.
  Две развёрнутые собачьи кольчуги, как шкуры расстелились по вытоптанной земле. На скулах собачника заиграли желваки.
  - Целенькие, - подлил масла в огонь Гастас. - Ни одно звено не повреждено. Каждая такая кольчуга стоит не меньше пяти рабов.
  - Это если их делает кузнец и на заказ, - уточнил кочевник. - Теперь они нуждаются в подгонке.
  - Кузнецу всё равно на кого подгонять кольчугу: на собаку или на человека.
  Седобородый бросил быстрый, как молния взгляд на своего недавнего пленника, ответил с невозмутимой неспешностью:
  - Ты не прав. Кузнецу не всё равно. На собаку кольчугу подогнать проще. И пять рабов за броню - это дорого. Слишком высока цена работы.
  - Сколько предложишь?
  - Пятеро за обе.
  - Остановимся на шести. Но, разумеется, это будут не любые рабы, а именно те, что нужны мне.
  Вождь криво и недобро усмехнулся:
  - Войди и выбери.
  - Зачем? Там сейчас твой дом. Что мне в нём делать? Вели сам привести их.
  - Кого?
  - Ты умён. Я знаю это. И ты знаешь, кто мне нужен. Их пятеро. И ещё одного раба я выберу сам.
  Седобородый пошевелил ногой кольчугу. По его лицу было ясно видно, как борются в душе кочевника самолюбие и здравый смысл. Здравомыслие победило. Вождь жестом подозвал одного из своих воинов, на ухо, почти шёпотом что-то приказал ему. Юноша опрометью бросился выполнять приказ. Лицо кочевника обрело невозмутимость. Глаза равнодушно заскользили по лицам противников, зацепились за лицо девушки. Не дрогнув, Аня выдержала его недобрый, тяжёлый взгляд. Похоже старик не ожидал от неё такой стойкости. Невольно, пусть на мгновение, он отвёл глаза, но тут же опять вцепился в неё взглядом. Девушка явно занимала его мысли куда больше, нежели воины, стоящие вокруг неё.
  Звон оков оповестил о приближении пленников. Впереди шла пятёрка скованных воинов, за ними - цепочка остальных пленников - мужчин. Последними два кочевника гнали рабынь: двух безымянных женщин, Тину и подростка-Заморыша. Измученная, сломленная Алевтина даже не разобралась, кто стоит перед её хозяином. А вот Заморыш сразу заметила Аню. Скорее всего девочку поразил сам факт присутствия женщины, среди покупателей - мужчин. Лицо покупательницы она разглядела чуть позже и тут же вспыхнула, вся во власти радостного волнения.
  Взгляд Седобородого скользнул по женщинам. Лающий приказ и воин, сняв с Алевтины оковы, швыряет девушку под ноги покупателям.
  - Я не ошибся?
  - Нет.
  - Хорошо. - Взмах рукояткой бича в сторону первых двух скованных воинов. - Этого и этого - расковать.
  Освобождённых пленников швырнули на землю рядом с Алевтиной. Кочевник толкнул ногой одну из собачьих кольчуг:
  - Моя?
  - Да.
  - Хорошо.
  Собачники, не дожидаясь приказа, снимали оковы с оставшихся в связке пленников. Глаза грязных, измождённых мужчин сияли радостью: "Спасены!" Вот от толчка в спину на колени перед своим спасителем падает один, вот второй. Глаза Седобородого впиваются в глаза Гастаса. Во взгляде вождя жестокое торжество победителя. Последний пленник сам делает шаг навстречу освободителям и ... Рукоятка плети перехватывает ему горло, заставляя застыть на половине движения, высоко вздёрнув голову.
  - За первую кольчугу я заплатил два раба и рабыню. Ты согласился с этой ценой.
  Теперь оба воина: молодой и старый, смотрят в глаза друг другу, едва сдерживаясь, чтобы не сцепиться.
  - Это была красивая рабыня, - пытается вывернуться Гастас. - Остальные твои бабы годятся только воду носить.
  - Я дам тебе девственницу, - не сдаётся Седобородый и притянутая любопытством девочка бьётся в руках господина. - Если её откормить, - она станет настоящей красавицей.
  - Да чтобы откормить такую дохлятину - овцы мало! - Возмущение Тадарика отдаёт дешёвым балаганом. Кочевник невозмутим:
  - Два барана я даю в придачу. Два раба, девственница и два барана - достаточная цена за одну кольчугу.
  - Но ...
  - Принеси ещё кольчугу. Тогда поговорим.
  - Ты хочешь этот панцирь? - ноздри Гастаса раздуваются от ярости.
  - Нет. Костяной панцирь стоит не дорого.
  - Меч, щит, нож ... - Гастас вытягивает драгоценный клинок из седой бронзы.
  Судорога пробегает по лицу Седобородого:
  - Нет. Только броня, или ... - движение брови, и собачник, удерживающий пленного, вздёргивает ему руку так, что становится виден белый, продольный шрам на внутренней стороне запястья. Аня бросает быстрый взгляд на Тадарика. Лицо мужчины наливается краснотой. Взгляд на Гастаса. Юноша сереет лицом, точь-в-точь как грубое полотно. Его левая рука невольно тянется к правому запястью с таким же шрамом. Побратимы? Третий взгляд на лицо собачника. Ноздри Седобородого раздуваются, улыбка похожа на оскал, в глазах - хищная радость:
  - Ну! Так что ты решил?
  Взгляд Седобородого, - взгляд удава. Гастас бледен, капли пота выступили на висках, синие глаза почернели и кажется состоят из одних зрачков, движения замедленны, как у сомнамбула. Левая рука медленно ползёт к кожаному ремешку, на котором, за спиной у юноши висит щит.
  Жёсткие пальцы впечатываются девушке в плечо, над ухом, как гром грохочет, шёпот Тадарика:
  - Останови его, или ...
  Пояснения не нужны. В памяти Ани всплывает древняя история про двух побратимов-скифов. Когда один из них попал в плен, - другой хотел его выкупить и не смог. Победители выкупа не взяли. Тогда свободный скиф пошёл за побратимом в рабство. Кажется, они оба погибли. Геродот пересказывал эту историю с придыханием: мол, вот как надо. Оно и понятно. Для него те бедолаги были чужими.
  Глаза из одних зрачков. Ремень щита медленно сползающий с плеча по руке.
  - Гастас! Не смей! - Аня стоит перед парнем и, вцепившись в руку, смотрит ему в глаза. Ремень от щита режет пальцы. Тяжёлый, зараза. - Не смей! Слышишь?
  Лицо парня буквально скручивается от боли. Аня пытается трясти его, хотя, с тем же успехом, она могла бы трясти вековую скалу.
  - Слышишь? Я приказываю! Не смей!
  Короткий взгляд за спину, через плечо: лицо пленника белее мела, глаза закрыты, губа прикушена до крови. Чёрт побери! А ведь парню не нужна такая жертва. Не нужна! И тут её глаза встречаются с глазами недавнего господина. Из-под его самоуверенности явно проглядывает растерянность. Ну, погоди, гад. Сейчас ты получишь:
  - Согласна! Цена принята.
  Конечно, по логике здешних понятий Седобородому следовало бы презрительно промолчать. Но разочарование оказалось слишком сильным:
  - Молчи, женщина!
  - Тебе ясно сказано?! - а это Тадарик вклинился в спор.
  - Не слышу мужчины, - заупрямился Седобородый. Как же не хочется вождю отступать перед женщиной. Подчиняясь наитию, Аня наносит по его самолюбию ещё один удар:
  - Мы вернёмся и принесём то, что ты просишь. Ты ведь обещал подождать.
  Удар бича обрушивается на беззащитное тело раба. Гастас вздрагивает, бросается вперёд. Аня буквально виснет на нём.
  - Ты обещал ждать, - с угрозой повторяет слова своей гостьи Тадарик. - Пальцы его вцепились в рукоятку меча, да так, что лезвие "гуляет" в ножнах.
  - И это побратимы!
  Теперь между Гастасом и Седобородым вклинивается ещё и Тадарик. Голос вояки звучит придушенно, почти ласково:
  - Ещё одно слово, старик, и мой меч найдёт твою печень.
  - А как же ваш закон?
  - Закон? - они стоят лицом к лицу, как противники на поединке. - Что ж, отвечу по закону. Только тебе от этого легче не будет. Где бараны?
  
   Глава 6. Гулянка.
  
  В город Гастаса волокли три пары рук. Четвёртый, из выкупленных тащил за собой на верёвке двух обросших баранов с тугими спиралями рогов. Тадарик семимильными шагами выступал впереди, размахивал руками, безмолвно ругаясь. Аня и две недавние пленницы едва поспевали за мужчинами.
  Компания наконец-то миновала ворота и оказалась в городе. И тут Гастас упёрся, скинул держащие его руки:
  - Хватит! Не убегу! - Взгляд его скользил по окружающим предметам, кажется ничего толком не замечая. На миг глаза Ани встретились с глазами юноши. Но только на миг, потому, что Гастас тут же отвёл взгляд и его лицо свело судорожной гримасой боли и отчаяния.
  - Точно. Покончи с собой. Им, на радость.
  Гастас закусил губу и отвечать Тадарику не стал, свернул направо. Надо заметить, улицы в городе путались не хуже, чем в лабиринте. Очередной поворот, очередной дом. Взгляд юноши стал осмысленным, а кулак врезался в створку ворот с соответствующим моменту грохотом. Гастас остановился, с вызовом оглядел спутников, ударил в ворота во второй раз, выдержал паузу. Ещё удар.
  Сонный хозяин с всклокоченной шевелюрой приоткрыл калитку, намереваясь высказать о буяне, все пришедшие на ум слова, но увидел Тадарика, заробел, и лишь заметил укоризненно:
  - И это твои гости!
  - Хозяин, - Гастас даже не думал прятаться за чужую спину, - у нас радость и мы хотим по этому поводу немного гульнуть. Вот деньги. - он протянул мужчине серебряное кольцо. - Нас будет шестеро. Приготовь барана, пиво, хлеб. Ну и музыка чтоб была. Всё как положено.
  - Прямо сейчас? С утра пораньше? - не сдержав ехидства, поинтересовался хозяин.
  - Зачем сейчас? Вечером. После того, как торг закроется. Но четыре кружки пива для моих друзей можешь вынести прямо сейчас.
  - Пива вам? - пробурчал хозяин уже без раздражения, скрываясь за калиткой. - Сейчас принесу пива.
  - Гастас, зачем, - начал было один из выкупленных лишь только хозяин кабака скрылся за воротами, но юноша грубо оборвал его:
  - Потому что это мои деньги и я трачу их так, как хочу.
  - Почему не у Тадарика? - поддержал первого второй. - Что у него, пива нет?
  - Потому что я так хочу, - упрямо повторил юноша и обратился к внимательно изучающему его Тадарику. - Одолжи мне золотой.
  - А надо?
  - Надо. Парням одеться надо.
  - Разумно.
  - И три меча одолжи. На одну ночь.
  - Почему три?
  - Я при оружии и один у меня есть.
  Тадарик задумался, рассеяно снял с пояса кольцо с ключами, отцепил один:
  - Доспехи не нужны?
  Гастас взял ключ:
  - Кто же на пирушку в доспехах идёт?
  - Ну, я наверно приду в доспехах. Сразу, как только закроют торг?
  - Да, именно так.
  Губы Тадарика дёрнулись, обнажая в оскале зубы:
  - Ты правильно сделал, посчитав меня.
  Гастас прикусил губу. От необходимости отвечать его избавил приход хозяина кабака с пивом. Мужчина раздал кружки, спросил деловито:
  - Которого из баранов оставишь?
  - Никакого. Я тебе деньги дал. А за бараном сам, за стену сходишь. Рядом же.
  - Тогда одну серебрушку за гулянку - мало.
   Гастас выловил последнюю серебряную монету в кошельке, протянул хозяину:
  - Раз мало - добавлю. Так как насчёт золотого, Тадарик?
  - Три ты уже должен.
  - Буду должен шесть.
  - Шесть - это много. Без заклада.
  - В заклад ставлю моего коня.
  - Значит, конь теперь мой?
  - Будет твой, если я не верну долг до отъезда.
  - А ты вернёшь?
  - Верну.
  - Хорошо, по рукам. Только золота у меня при себе нет. Пока пятнадцать серебряных хватит?
  - Пока - хватит.
  - Погодите, погодите, - вклинился в их беседу хозяин кабака. - Я не согласен за стену идти. Бери серебро назад. Я ...
  - Поздно, дружище, - панибрацки хлопнул его по спине Тадарик. - Ты взял деньги, а парни пьют твоё пиво. Сделка заключена. Да не трясись ты так. За стеной - мои воины следят за порядком. Я сейчас иду к ним. Так что доведу я тебя туда. И обратно до ворот доведу. А по городу, с овцами, ты и сам дойдёшь. Так что бери монету и пошли. Не упирайся.
  Подхватив горожанина, Тадарик чуть не силой поволок его к городским воротам, успокаивая на ходу: мол не переживай ты так, пустяки всё это, ты же меня знаешь...
  Гастас проводил парочку взглядом, повернулся к оставшимся:
  - Выпили? Ставьте кружки у ворот и пошли. У Тадарика, поедите, поспите, приоденетесь, а вечером - на гулянку.
  - Но почему гулянка не у Тадарика?
  - Потому что к нему собачники не придут. А сюда - обязательно заявятся. И умоляю: не рубите вы их всех, поголовно. Нам пленные для обмена нужны.
  - Так это ...
  - А мечи ...
  - Что же сразу-то ...
  - А вот Тадарику и без слов всё было ясно! - резко перебил Гастас растерянное многоголосье товарищей. Пошли уже. Нечего здесь торчать.
  Протолкнувшись поближе к Ане, Алевтина толкнула её в плечо:
  - А твой парень - крутой.
  Аня чуть поморщилась. Она здесь начала отвыкать от фамильярностей. Да и определение подруги резануло слух. Ответила сухо:
  - Здесь слабые не выживают.
  - Да? Ладно, обиделась что ли? Не дуйся. Главное: мы в городе. Что будем дальше делать?
  - Гулять.
  - А потом? Ты узнала что-нибудь о предсказании?
  - Ничего.
  - Тогда что нам делать? Как домой вернуться?
  Настойчивость подруги граничила с откровенной назойливостью. Эти постоянные вопросы. Ну откуда, она, Аня, может знать всё?
  - Откуда мне знать? И вообще, нам обещали, что проводник сам найдёт нас? Вот пусть и ищет. Меня и здесь неплохо кормят.
  На лице Алевтины укор: мол как можно быть столь безответственной? Ведь мне так плохо. Но у Ани нет для неё слов утешения. Да, Алевтине было плохо. Очень плохо. Но сейчас-то всё плохое для неё закончилось. А вот Гастас - на грани помешательства.
  Вот и постоялый двор Тадарика. Калитка не заперта. Рабыня с некоторым изумлением взирает на пришельцев.
  - Старуха, - окликает её Гастас, - Хозяин велел накормить, напоить и одеть.
  Женщина без слов исчезает в доме, без слов, выносит на веранду и ставит на стол три большие миски, шесть ложек к ним, шесть кружек и блюдо с караваем хлеба:
  - Хлеб - на столе, похлёбка - в котле, вода - в колодце, одежду сейчас подберу. И пусть эти бродяги помоются. Нечего в чистое платье старых вшей тащить.
  Еда! Нормальная, человеческая еда. Миски наполнены. Стучат ложки. По здешнему этикету на одну миску полагается по два едока. Гастас смотрит на происходящее невидящими глазами. Аня треплет его за рукав:
  - Гастас, у тебя же два ножа? Дай мне один.
  Отсутствующий взгляд, голос без эмоций:
  - Возьмите, - он снимает с пояса клинок в ножнах, передаёт ей.
  - А как его лучше спрятать?
  - Зачем?
  - Ну, а вдруг ...
  - Не беспокойтесь. Собаку в город никто не пропустит. Будет просто пьяная драка. Зачем вам нож? Убивать - не ваше дело.
  - Не знаю. Но я могу пойти?
  - Я так и рассчитывал. Этот собачник ... Когда он на торге смотрел на вас, то был просто вне себя.
  - Ты надеешься, что он от злости потеряет рассудок?
  - Почему-то мне кажется, что он его уже потерял.
  - Но это же здорово!
  - Наверно....
  Парень опять погружается в себя и Аня треплет его рукав:
  - Гастас, а я хочу тебе кой-кого представить.
  - Кого? - он поворачивает голову.
  - Пошли?
  На веранде, за столом Алевтина ест из одной миски с тощей девочкой. Аня останавливается рядом с ними, кладёт отроковице руку на плечо:
  - Гастас, познакомься, это - Заморыш.
  Малявка поднимает голову, на лице её отражено откровенное недоумение. Слабая улыбка тронула губы юноши:
  - Заморыш?
  - Жаль, что мы не понимаем друг друга. Я даже имени её не знаю.
  Гастас заговорил, девочка ответила. Обмен фразами. Улыбка освещает измождённое детское личико.
  - Что ты ей сказал?
  - Спросил о имени, о том, откуда она.
  - И?
  - Она не знает. Её украла собака, а имени у неё не было никогда. Родители звали её "дочь".
  - Понятно: эй ты как там тебя.
  - Во многих племенах у женщин нет имён. Ещё я сказал, что теперь ты её госпожа и что ты очень огорчена её худобой. И чтобы не огорчать тебя, - ей надо хорошо есть. Ну и то, что сегодня она просто обязана отдохнуть как следует.
  Аня задумалась:
  - Гастас, как ты думаешь, я могу дать ей имя?
  - Конечно. Называй её как хочешь.
  - Тогда пусть она будет "Ира" или "Ириша".
  - Так Ира или Ириша?
  - Понимаешь, у нас имя человека меняется с возрастом. Есть основное имя: "Ира" и от него образуются другие имена. Маленькую девочку, например, зовут "Ирочка". "Ириша" - это имя для её возраста, а взрослую женщину зовут "Ирина".
  - Значит она теперь не "Заморыш", а "Ириша"? Хорошее имя.
  Опять короткий и непонятный диалог. Девочка энергично кивает, потом вслух, по слогам произносит новые слова, почти пропевая их:
  - И-ри-ша, И-ри-на, гос-по-жа Ан-на! - повторяет с полупоклоном, - Гос-по-жа Ан-на!
  - А меня ты не хочешь представить? - обиженно поинтересовалась Алевтина. Аня перевела взгляд на подругу:
  - Гастас, это Алевтина. Она, как и я, из России. Её имя делится пополам. Для друзей она или Аля, или Тина.
  Алевтина встала из-за стола, с очаровательной улыбкой протянула парню руку:
  - Очень приятно. Для вас я просто Тина.
  - Хорошо, - равнодушный взгляд скользнул по лицу и обтрёпанной одежде девушки. - Госпожа Анна, не хотите прогуляться по городу?
  - С удовольствием.
  Алевтина просто захлёбывалась от возмущения, но пожаловаться некому. Аню увёл её кавалер, а для Ириши городской язык пока что тайна за семью печатями.
  Городские улицы, теснота, на городской площади беженцы на телегах, лавки, покупатели, зеваки. Гастас шёл не торопясь, не пропуская ни одного прилавка, хотя и смотрел на товары явно скучающими глазами. Иногда в его взгляде, брошенном в сторону проскальзывала хищная радость. Проследив за одним из таких взглядов, Аня вздрогнула, обнаружив одного из собачников. Мужчина переоделся, но не мог ни изменить лица, ни скрыть распирающей его ненависти.
  - Они следят за нами?
  - Конечно.
  - А не нападут?
  - Здесь? В толпе? Не посмеют.
  Аня зябко поёжилась Она-то не была так самоуверенна. Впрочем, толпа была не слишком плотной и не позволяла незаметно подкрасться сзади или сбоку на расстояние удара ножом. И всё-таки... А Гастас уже тянул её в ювелирную лавку:
  - Всё-таки вам положено носить платье получше. Вы - иноземка, должны выглядеть, как госпожа. И украшения вам нужны.
  - Гастас, - Аня виновато улыбнулась. - К чему показуха? Денег на дорогие украшения у нас нет. Даже на серебро. А медью никого не удивишь. Скорее наоборот. И, знаешь, у нас дешёвые украшения носят дети, дорогие - женщины, девушкам же полагается выглядеть скромно, хотя ... насчёт платья ты прав. По одёжке встречают. Только я не знаю, какие ткани у вас считаются хорошими.
  Гастас задумался, ответил не слишком уверенно:
  - Ваше белое платье, то что порвалось, сделано из невероятно дорогой ткани.
  - У нас такая ткань тоже стоит недёшево, но есть и дороже. Так что ты уж помоги мне, пожалуйста.
  В лавке они долго рассматривали разные виды тканей. Основных типов оказалось всего два: сукно и полотно. Сукнами назывались шерстяные ткани. Они могли быть толстыми и плотными, могли быть редкими, а могли быть тонкими-тонкими. Полотном называлась льняная ткань. Цена зависела от плотности, тонкости, цвета. Очень дорого стоили тонкие, плотные ткани белого цвета. Ещё дороже - крашенные. Серые и чёрные ценились дешевле, бурые - ещё дешевле. Привозные ткани стоили дороже местных, а шитые иглой, привозные, шёлковые кружева вообще продавались на вес золота. В общем, выбор невелик. Аня остановилась на сером сукне местной выделки. И ткань хороша, и цена приемлемая. Право, сшить из неё длинный, тёплый жилет-накидку, - дело одного вечера. А вещь получится удобная и вполне заменит плащ. Потом Гастас опять затащил её в ювелирную лавку. Ане приглянулось ожерелье из перламутра, удивительно красивое и недорогое. Как оказалось, местной работы. А потом...
  Маленькая лавочка будто пряталась ото всех. Продавали здесь всякую немудрёную, медную мелочь: кольца, пряжки, заколки, ножи, булавки и ... Они лежали отдельно, как бы в стороне. Аккуратная, деревянная шкатулка с хирургическими инструментами века меди: ланцеты и скальпели разных форм и видов, кривые иглы, пинцеты, щипчики и даже маленькие, пружинные ножницы-гильотинки. Аня бросилась к ним, как к родным:
  - Сколько стоят?
  Торговец, что-то передвигавший под прилавком поднял глаза на покупателей. Вопрос задала женщина. Лёгкая, едва заметная гримаса брезгливости тронула губы седеющего мужчины средних лет и самого что ни на есть обыкновенного вида.
  - Сколько это стоит? - раздражённо повторил вопрос спутницы Гастас.
  - Воин-наёмник из болотного края, - пренебрежительно усмехнулся торговец, так, будто не расслышал обращённых к нему вопросов. - А вот откуда девушка?
  - Издалека, - подчиняясь наитию, Аня нащупала под платьем амулет из трёх камешков и, чуть раздвинув ворот, показала его купцу. Так мельком. В глазах мужчины явно что-то шевельнулось. Он узнал вещицу, но желая скрыть это узнавание тут же напустил на себя бесстрастный вид. Опять-таки, слишком бесстрастный.
  - Откуда ты знаешь, что это за вещь? - он указал на инструменты.
  - Я - лекарка. Лечу людей.
  - Это доброе дело.
  - Так сколько же они стоят? - Гастас просто кипел от злости.
  - Дорого, - ответил торговец, перевозя взгляд с девушки на её спутника. - Медные - по весу серебра, серебряные - по весу золота.
  - А золотые? - съехидничал Гастас, вступая в привычный для него торг.
  - Золотых не делают, - остановила его Аня. - Только медные и серебряные. Я где-то слышала про платиновые...
  Глаза купца распахнулись, а рот открылся от удивления. Да и сам он изменился: стал, выше суше, старше ... всего на миг:
  - Платиновые?
  - Ну, я слышала... - смущённо пробормотала Аня, не понимая, что на сей раз заставило её солгать. - Они самые чистые, а ваши... Ваши очень грязные. Все в зелени. Ими-то и работать нельзя, потому, что прежде их следует хотя бы почистить, а, ещё лучше, залудить ...
  Купец усмехнулся странной усмешкой, как бы осел, уменьшаясь, глаза погасли, взгляд потёк маслом, как это и полагается хитрому торговцу:
  - Теперь я вижу, что госпожа понимает толк в таких вещах. Её не проведёшь. Хорошо, я сбавлю цену. Десять серебряных за всё. Да, на этой улице, неподалёку, работает лудильщик. Всего за две монеты он приведёт эти вещи в порядок.
  Гастас безразлично пожал плечами:
  - Восемь.
  Ехидная улыбочка тронула губы торговца:
   - Ну что ж, наёмник, раз у тебя больше денег нет, то я согласен на семь. Одну монету тебе всё-таки придётся потратить на лудильщика.
  - Ты смеёшься надо мной?
  - Нет, нет, воин. Просто эти инструменты валяются у меня три года и если я упущу таких покупателей, как вы, то сколько же мне придётся ждать новых? Это хорошие вещи. Они достойны принадлежать понимающему хозяину или ... хозяйке.
  От столь разумного и вежливого ответа Гастас просто сник, а торговец опять перенёс внимание на его спутницу:
  - У тебя обрезаны волосы. Почему?
  - Это была благодарственная жертва богам за то, что они позволили мне вступить на путь познания.
  - Это случилось давно?
  - Давно, но с тех пор я резала волосы три раза. Каждый раз, когда проходила очередное испытание.
  - Это великая жертва. И твоё отречение от радостей жизни тоже искреннее. Сколько всего испытаний ты должна пройти?
  - Три ступени по двенадцать испытаний на каждую.
  - Так ты в самом начале пути? И уже лечишь?
  - Знание даётся не затем, чтобы бесплодно пропадать втуне.
  - Тоже верно. А что ты ищешь в этом городишке?
  - Ответы. Но их здесь нет.
  - Да, здесь их нет. И куда ты теперь?
  - Не знаю. Солнце должно указать мне путь.
  - Значит, на запад... Ну что ж, иди. Путь проторенный. Ступайте.
  Гастас молча отсчитал монеты, взял ящичек с инструментами. Хозяин проводил их до двери:
  - Как выйдите - поверните направо. Мастерская лудильщика на солнечной стороне.
  ---------------------------------------------------------------
  Так оно и оказалось. Мастер осмотрел инструменты:
  - И всё за одну серебряную монету?
  - А ты не луди целиком. Смотри, - Аня показала насколько и как надо покрыть оловом каждый инструмент.
  - Ну, разве что так ...
  - Только олова не жалей. Они должны сверкать, как серебро.
  - Сделаю.
  - Когда?
  Лудильщик посмотрел на Гастаса, на Аню, на солнце, стоящее в зените, подумал:
  - К вечеру. Задаток можете не давать. Вещи дорогие.
   --------------------------------------------------------
  Просто гулять по улицам маленького города рядом с красивым парнем. Играть в прятки с солнцем, то ныряя в тень между домами, то выныривая в светлом пятне перекрёстка. Дома - как декорации, люди вокруг - как актёры в костюмах. Злобный взгляд шпиона обжигает кожу, ледяным порывом ветра, вспенивая адреналином кровь. Ну почему такое было невозможно в той, прошлой жизни? Разве не было тогда солнечных дней? Или друзей? Или врагов? Всё было. В том числе и прекрасные дома, похожие на декорации к историческому фильму. И совсем необязательно для счастья скользить по грани, упиваясь каждым, может быть последним для неё глотком воздуха. Всё было то же самое, кроме неё самой. А Гастас развлекает её, рассказывает про реку и про город, про другие реки и города. Вот ведь поносила парнишку судьба.
  Солнцу надоело играть в прятки. Тени накрыли улицы сумрачным покрывалом, когда парочка вышла к мастерской. Мастер трудился над медным кубком, зачищая прохудившийся бок от окислов перед тем, как запаять дырочку блестящим оловом. Ящик с хирургическими инструментами стоял в стороне. Гастас заплатил деньги, Аня открыла ящичек. Недавно зелёные, сейчас они блестели, как серебро. Хороши. Вот бы не марать их в крови. А ведь придётся.
  В доме царствовал сон. Гастас без церемоний растолкал товарищей, открыл погреб, сам выбрал мечи. Кольчугу он снял ещё перед прогулкой по городу. Дразнить, так дразнить. Аня ушла на женскую половину дома. Хозяйка критически рассмотрела купленное сукно: "Хорошее, но мало". Не стерпев невнимания к своей особе, Тина вклинилась в разговор:
  - Хорошо погуляли?
  - Хорошо. Вот, инструменты купили.
  - Какие инструменты?
  - Хирургические.
  - Здесь?
  - Здесь.
  - Надо же! А оно тебе надо?
  Аня уставилась на подругу с нескрываемым удивлением:
  - Конечно надо. И очень надо, если придётся ехать с этими парнями.
  - С ними? Ехать? Куда?
  - За солнцем, Тина, на запад. Так ведь Сириус сказал?
  Алевтина растерялась. Действительно, там в Питере, в магическом салоне, Сириус говорил что-то подобное:
  - И ты ему веришь? - попыталась она перехватить инициативу.
  - А у тебя есть другие предложения? Ближайшие большие города - на западе. Там большие храмы, там маги, гадалки. Там и поищем ответа.
  Но Алевтина была не намеренна уступать. Неважно права Анька или нет. Последнее слово должно остаться за ней:
  - Прямо сейчас пойдём? - съехидничала она. Аня нахмурилась:
  - Нет, прямо сейчас мы идём в ту таверну, праздновать ваше освобождение. На гулянку. Можно и, так сказать.
  - Как на гулянку? - усомниться в искренности Алевтины было просто невозможно. - У меня абсолютно нечего надеть! Моя одежда превратилась в лохмотья.
  - Ну, так не ходи! - обрадовалась Аня, недоумевая про себя: неужели Алевтина не поняла зачем та пирушка затевается? Так оно и оказалось. Двусмысленные фразы мужчин, у ворот кабака про мечи и броню, в коей на пирушку не ходят её подруга элементарно пропустила мимо ушей.
  - Как не ходи? - чуть не завопила от возмущения девушка. - Это же моё освобождение! Обязательно пойду!
  - Но у тебя нет платья ...
  - Так найди! Не ходить же мне голой.
  - А где я его тебе возьму? - возмутилась Аня. -У меня у самое есть только то, что на мне. Тебе, кстати, хозяйка тоже одежду подобрала.
  - Ну, знаешь, - надулась Алевтина. - в таком балахоне разве что дома ходить.
  - Госпожа Анна, ваше платье, - Хозяйка протягивала Ане её белое, батистовое платье. И когда она успела его реанимировать?
  - Хозяюшка, да как же вы его отстирали?
  - Руками, госпожа Анна. Такого роскошного платья нет ни у одной женщины в нашем городе.
  Трепетно и аккуратно Аня выложила платье вдоль на скамье, поверх ткани положила перламутровое ожерелье. То, что надо!
  - А что я надену? - глаза Алевтины наполняются слезами. - Это же мой праздник, моя свобода!
  Слёз Аня катастрофически не выносила. Сама она никогда не плакала, не было настоящей причины, а пустяки - так они того не стоят. Слёзы она видела лишь у матери. И то крайне редко и лишь по самым что ни на есть ужасным поводам: когда в середине девяностых она подцепила жуткий грипп, нужны были лекарства, а в доме не было денег даже на хлеб; когда дефолт сожрал деньги, отложенные ей на зимние сапоги и куртку. Из старых вещей она, тогда как-то очень быстро вырастала. Когда карманник вытащил у матери кошелёк с месячной зарплатой. И Аня привыкла: если дошло до слёз, значит дела действительно обстоят хуже некуда.
  - Ладно, надевай, - махнула она рукой и не смея посмотреть в глаза растерянной женщине, сжала ей руку:
  - Умоляю, только не плачь. Я знаю, ты старалась для меня, но я наверно просто ничтожество, раз не могу видеть чужих слёз.
  Рабыня покосилась на Алевтину, буквально вцепившуюся в чистое одеяние, криво усмехнулась:
  - Я не буду плакать, госпожа Анна. Но в чём пойдёте вы? Среди моих вещей нет ни одной нарядной.
  - Это пустяки! - взбодрила себя Аня. - Нужны лишь ножницы, иголка и та новая, серая ткань.
  Широкое сукно сложено вдоль. Почти втрое: посередине спинка, она пошире, по краям полочки с запасом на запах, они поуже. Прорезать проймы, горловину на спинке, наметить скосы плечевых швов, прошить их, вывернуть - жилет готов. Правда требуется некоторая корректировка, но это пустяк. Особенно когда есть помощники. Ириша заложила две симметричные встречные складки на спине, по одной на боках и на каждой полочке, закрепила их булавками. Ане осталось лишь снять жилет да на скорую руку прометать ткань в отмеченных точках.
  - Так у нас дети куклам одежду шьют, - пояснила она хозяйке. - Всё очень просто. Хорошо бы швы прометать и края подшить, но это можно сделать и завтра. Сукно плотное, на срезе не махрится.
   Тёплый жилет длиной до середины бедра и в самом деле готов. Аня надела обнову, поверх широкого, балахонистого платья, подпоясалась мужским ремнём, на котором висели ножны с ножом. Ради этого ножа она всё и затевала. Не потому, что не поверила Гастасу, а потому, что страшно ей было. Вот и всё.
  - Мальбрук в поход собрался, - не удержалась от ехидного замечания Алевтина. - Кто-нибудь поможет мне одеться? А то с этими шнурками и заколками никак не разобраться.
  Да, возни с местными одеяниями предостаточно. Особенно с женскими, особенно с парадными. Каждый раз, надевая платье, его приходится подгонять и по длине, и по ширине, подтягивать, закалывать, закреплять шнурками. Всё-таки цивилизация - это хорошо. Особенно в одежде. Втроём они кое-как обрядили Алевтину. Что и говорить, выглядела та просто роскошно, но от всякого взгляда на подругу, у Ани портилось настроение. Отдав Тине платье, она уже огорчила хозяйку. А что будет, если Гастас заметит на красавице "своё" ожерелье?
  К счастью, Гастасу было не до пустяков. На девушек он даже не взглянул. Лишь только они вышли на двор, мужчины дружно направились к воротам и Ане с Тиной пришлось почти бежать за ними. Чуть не бегом, они дошли до кабака. И лишь перед воротами мужчины замедлили шаг.
  С шумом и гамом компания ввалилась во двор, а оттуда - в кабак. Пылало масло в лампах, зудели музыканты, шумели посетители, коих было немало: горожане, городские стражники, какие-то мутные личности. Свободен был только один стол и компания сразу его заняла. Хозяин, вместе со слугой тут же раздали кружки, приволокли два жбана с пивом, расставили на столе блюда с пирогами и с хлебом, и две огромные миски доверху наполненный жареной бараниной. Мужчины тут же наполнили кружки, руки потянулись к мясу, к пирогам, Гастас кинул пару медяков музыкантам, чтобы играли веселей.
  Топот во дворе. Распахивается входная дверь. В горницу заглядывает Тадарик, увидев их, оборачивается: "Давайте по домам, парни. Завтра встретимся, а я здесь, с друзьями посижу."
  Естественно он в доспехах, естественно с оружием. Но это не удивительно. Гигант сдвигает пирующих, бесцеремонно усаживается во главе стола, так, что Анна оказывается между ним и Гастасом, косится на мясо, подзывает кабатчика: "Жарь ещё барана". Хозяин налету ловит монету, кланяется. Сегодня на торге, у собачников он купил больше дюжины овец. Такой низкой оказалась цена. Он искренне благодарен вояке, чуть ни силой вытащившему его за стену.
  Тадарик пьёт, заедает пиво, опять пьёт, после чего обращается к соседке:
  - Как провели день, госпожа Анна?
  Аня рассказывает. О прогулке, о соглядатаях, о купленных инструментах, о том, как расшифровал её ответ странный купец.
  - На запад? - переспрашивает её собеседник. - Дорога действительно торная. А наша городская ведьма ничего путного не сказала? Я всегда знал, что она - дура. Жаль другой у нас нет.
  - Помнится, госпожа Анна говорила, что колдуньи - это недоучившиеся лекарки, - вставляет реплику Гастас.
  - Госпоже Анне, конечно виднее, - смеётся Тадарик в ответ, - Но наше пугало, если чему и училось, то давным-давно всё позабыло. - Он наполняет свою кружку, чокается с Гастасом. - За ваше здоровье, госпожа Анна. Вы уж сделайте одолжение, научите мою старуху готовить. Она старше вас, но вы её по всем статьям забили. Вас случайно готовить не учат?
  -Учат. Пища - тоже своего рода лекарство. По крайней мере те, кто ест ежедневно, - с голоду не умирает.
  Тадарик хохочет:
  - Как? Как? Тот, кто ест - с голоду не умирает? Верно замечено. А сказано ещё лучше.
  Шутку услышал не он один. Смех бежит вдоль стола, перескакивает в зал. Только Гастас не смеётся, а лишь вежливо улыбается, бросая в сторону быстрые, косые взгляды. Аня проследила один из них и ей тоже становится не до смеха: двое, в углу, собачники. Фигли, что эти идиоты плащи на головы накинули? Их рожи она до смерти не забудет и ни с какими другими не спутает. Мужчины пьют, едят, гомонят. Кабатчик с помощником несут на стол ещё блюда с мясом. Один из посетителей выползает из-за дальнего стола и на нетрезвых ногах пытается пересечь зал, но на половине пути забывает, зачем шёл и пытается перед всеми изобразить что-то вроде пляски диких бабуинов. Благо, музык звучит для всех. Путается в собственных ногах, падает. Слуга тут же подхватывает его, оттаскивает и укладывает на свободную лавку у стены. На отдых. Тадарик швыряет медную монету музыкантам: "Играйте!"
  Алевтина тоже сидит рядом с Гастасом, но с другого бока и безуспешно пытается обратить на себя его внимание, а когда она начала теребить рукав его рубахи, парень вообще демонстративно повернулся к ней спиной. Воин, сидящий у Алевтины с другого бока, намертво погряз в разговоре с соседом типа: "А он?", "А ты?", "А он?". Раздосадованная девушка ткнула парня локтем в спину. Бесполезно. Вопреки словам о ненужности лат на пирушке, под рубахой у парня скрывался панцирь из толстой, жёсткой кожи. Локотка Тины он просто не почувствовал.
  Роговая музыка звучала очень непривычно. Каждый музыкант тянет одну ноту, меняя лишь громкость звучания, но эти ноты то стихая, то усиливаясь, кружат вокруг друг, сплетаясь, как в танце в приятную, протяжную мелодию.
  Раздосадованная на соседей Алевтина, встала из-за стола, вышла в центр зала. Не зря же она дома, занималась восточными танцами. Платье её, конечно мало подходит для такого занятия, но откуда местным знать, как всё должно выглядеть?
  Алевтина начинает танцевать и происходит желанное чудо: все смотрят на неё и только на неё. Шажки, раскачиванья, извивы. В таком танце много фигур: сложных и простых. Нежная ткань буквально живёт жизнью тела. И уже не танцовщица подлаживается под музыку, а музыка следует за ней. Даже двое мужчин в углу, глядя на танец, подались к свету и откинули капюшоны. Лица их кажутся знакомыми. Где-то она их видела. Ну, что за мерзкие рожи.
  Лапающие мужские взгляды. Аня съежилась, будто выпивохи из кабака разглядывали её. И ещё душу грызло осознание собственной ошибки: она забыла про подругу, потому что увлеклась беседой: она редко бывала в центре столь доброжелательного внимания сразу двух мужчин. Алевтина, конечно, скучала, но зачем она так поступила? Неужели не понимает в каком мире они находятся? В каком времени? А зрители уже отбивают такт ладонями по столу. Только бы Тина не вздумала показывать стриптиз. Она рассказывала, что ходила на такие курсы. Как здорово что музыка оборвалась. Музыканты устали. Аня отёрла пот со лба. Всё закончилось. Алевтина возвращается за стол. Воины за руки тащат её к столу, усаживают на скамью, наливают пива, хлопают по плечам, галдят одобрительно. Конечно, такого они ещё не видели. Взгляд Ани встречается со взглядом Тадарика. Холодным, цепким, тяжёлым. Под тяжестью этого взгляда, Аня смущённо опускает голову, виновато отводит глаза. Ей стыдно за подругу, потому, что здесь так себя не ведут. Но как объяснить это Алевтине? Ведь уставится непонимающими глазами: мол, а чего я такого сделала? Всем же понравилось? Или обвинит в невнимании к себе. Будто сама она так уж внимательна к окружающим.
  Мысли обрывает громкий хлопок ладони по столу. Тадарик, встаёт, швыряет музыкантам очередную монету: "Играйте, - хватает за плечо ближайшего воина, - Пойдёмте, разомнёмся. Совсем осоловели. Скоро на лавках уснёте" - перед его напором невозможно устоять. Мужчины поднимаются из-за стола
  Мужской танец. Грохочет пол под ногами, отдаваясь эхом от стен. Пировавшие за соседним столом стражники присоединяются к танцующим. Алевтина придвигается к подруге:
  - Классно получилось? Правда?
  - Тина, зачем ты сделала это?
  - А что? Всем понравилось!
  - Мы не в России.
  - Да? Значит тебе можно, а мне нет? Почему с тобой разговаривают, а меня не замечают? Думаешь, мне не обидно? Твой парень демонстративно повернулся ко мне спиной! У тебя целых два кавалера и оба такие галантные, аж смотреть тошно. Не поделишься?
  - Тина, не преувеличивай. Тадарик не мой кавалер. Он - хозяин дома в котором мы сейчас живём и ко мне он относится, как к гостье. Здесь это много значит. Всё то, что у нас давно стало пустяком, здесь значит очень много.
  - Понятно, - цедит подруга не без ехидства. - Значит к тебе, он относится как к гостье? А ко мне? Он же меня в упор не замечает. Не подскажешь, почему? Или я не живу в его доме?
  - Я думаю...
  - Говори, говори. Если есть, что сказать. Я внимательно слушаю.
  - Всё дело в том, что я бежала из плена, а тебя - выкупили.
  - Чего?!
  - Я же говорю, что здесь воспринимают очень серьёзно то, что у нас давно стало пустяками.
  - Это я понимаю! Но разве я виновата в том, что ты бросила меня у этих людоедов?!
  Виновата... Бросила... Аня опустила глаза, но не от осознания вины, а чтобы сдержать злость. Если бы тогда воду принесла Алевтина, - они бы бежали вместе. Но воду принесла Заморыш - Ириша. А она на побег просто не осмелилась бы. Но почему у Алевтины всегда виноват кто угодно, кроме неё? А уж она, Аня, так в чём-то обязательно и всегда виновата?
  - Да. Всегда и во всём виновата только я. Я дала тебе нарядное платье, обидев хозяйку. Она ведь готовила его для меня. Хорошо, Гастас не заметил...
  - Да не волнуйся так. Ничего твой синеглазый брюнет не заметит.
  - Почему не заметит?
  - Потому что все красивые парни - редкие эгоисты. Может ему вообще до тебя дела нет...
  - Почему?
  - А почему должно быть иначе? - сладко улыбнулась Авлевтина. - Потому, что ты его вылечила? Не сомневаюсь, за это он тебе благодарен от всей души. А ты что? Рассчитывала на большее?
  - Ни на что я не рассчитывала, - с неожиданным раздражением отозвалась Аня. - Нам на первой, вводной лекции так и говорят: "Если вы ждёте, что излеченные больные будут благодарить вас, то знайте: вы ошиблись учебным учреждением. Всё ваше старание, вся самоотверженно будут, в лучшем случае приниматься как должное. Большинство же будет всё это считать недостаточным. Любая ваша неудача, неважно, виноваты вы в ней или нет: станет поводом для упрёков и проклятий. Запомните эти слова и примите как должное. Не ждите благодарности. Просто работайте. Только тогда вы сможете стать настоящими фельдшерами на Скорой"
  - И правильно сказали. Тебе ещё повезло, что этот дикарь благодарен тебе: гуляет с тобой по городу, подарки дарит, беседует. А то бы он на тебя и смотреть не захотел: отвернулся бы спиной, как ко мне и привет. А он любую прихоть твою исполняет. Инструменты вон купил.
  - Инструменты - не прихоть, - хмуро отозвалась Аня, размышляя, что если посмотреть на всё с точки зрения Алевтины, то отстранённость Гастаса становится понятной и объяснимой. Конечно он ей благодарен. Конечно уважает, но и только. И это не вина парня. Сердцу не прикажешь. А раз так, то...
  - Это ты так считаешь... - дорогой подарок здорово задел Алевтину. Впрочем, в этом своём чувстве девушка ни за что бы не призналась, потому что в таких качествах, как зависть, подлость или низость люди никогда не признаются. Особенно себе.
  - Инструменты - это не прихоть! - уже твёрдо повторила Аня. - Нам придётся идти на запад вместе с этими парнями. Они наймутся в охрану каравана, а нас возьмут с собой. В дороге, к сожалению, инструменты очень и очень пригодятся. И Гастас это понимает лучше других.
  - Да ладно, Ань, не заводись. Я же понимаю, что он уважает тебя и по отношению к тебе ведёт себя безупречно. А вот ты...
  - Что, я? - опять насторожилась Аня.
  - Можно сказать, пользуешься служебным положением.
  - Тина, честно, я тебя не понимаю.
  - Ну, Гастас тебе благодарен, я ты этим пользуешься. Разве не так? - Алевтина смотрела подруге прямо в глаза своим фирменным, наивным взглядом и Аня почувствовала, как опять закипает от злости. Тина чутко уловила её раздражение, улыбнулась извиняюще. - Ань, я всё понимаю, но согласись...
  Аня скрипнула зубами, и промолчала. Спорить с подругой у неё никогда не получалось, а доказать той что-либо было просто невозможно. Так ловко она умела поворачивать любые доводы в свою пользу. Вот и сейчас: взяла, да и раскрыла Ане глаза на её вопиющую безнравственность: мол пользуется служебным положением. А безродный наёмник Гастас, по причине мягкотелой интеллигентности, не может за себя постоять. И ещё он ей даже не друг. Смешно. Прямо как в анекдоте: "Дорогой, давай останемся просто друзьями,"; "Хорошо, дорогая, тогда, будь другом, сгонцай за пивом и закажи тёлок". Кстати, для кого как, но для Гастаса Аня согласна и за пивом сбегать. Тёлок, правда, заказывать бы не стала. В её мобильном таких номеров нет. Ну да не маленький, сам найдёт. Но вот беда, по словам Алевтины, парень для неё даже не друг, а так благодарный пациент, которого она бессовестно использует в качестве... да, а в качестве кого? Конечно в качестве телохранителя, за которым она, такая бессовестная, как за каменной стеной. Слава вам три богини и их папа с мамой, хоть в этом она "клятву Гиппократа" не нарушила. Аня глубоко вздохнула несколько раз, как делала всегда, когда хотела справиться с охватившим её раздражением, прошептала про себя: "Глупо требовать от человека больше, чем он может дать. И желаемое не получишь и человека потеряешь" - так мама говорила. И правильно говорила. Гастас решил быть для неё телохранителем? Это его право. Ведь она здесь чужая и ей надо домой. Там мама и Аня у неё одна. И родители Тины тоже ищут дочь, и Мишанины... Только они уже не дождутся.
  Авлевтина трясёт её:
  - Аня, что с тобой? Ты в порядке?
  - Абсолютно.
  - Тогда почему ты молчишь?
  - Задумалась о наших делах.
  - Но зачем молчать? Я пугаюсь.
  Вместо ответа Аня жмёт плечами. Ей почему-то не хочется беседовать с подругой. И мужчины, кстати (очень кстати) возвращаются за стол, рассаживаются на свои места, разливают пиво по кружкам, жадно пьют, громко хохочут. Гастас шлёт музыкантам кусок мяса и кружку пива. Не сидеть же людям всю ночь голодными. Он очень возбуждён, хотя и пытается это скрыть: ноздри раздуваются, глаза горят, голос придушенно-вежлив, но и в нём слышна нервозность. А вот Тадарик напротив, невозмутим. Сразу видно: вождь, бывалый рубака. Шутит, как всегда и при этом всё замечает. Увидел нетронутый бокал пива у Ани и тут же позвал кабатчика: "Дружище, принеси-ка жбанчик мёду. Самого лучшего." Гастас тянется за кошельком, но предводитель городских наёмников останавливает его, сам расплачивается: "Держи монету. И кружки чистые нам принеси."
  Пиво отодвинуто. Кто-то из мужчин, не разобрав, сгребает Анину кружку, жадно пьёт. Хозяин приносит корчагу с мёдом, разливает его по чистым кружкам: Тадарику, Ане, Гастасу. Аня передаёт свою ёмкость Алевтине и получает вторую порцию хмельного питья, естественно в чистой посудине. Воины городской стражи, подсевшие к столу, затягивают песню, отбивая при этом такт пустыми кружками по столу. Песню подхватывают и четверо освобождённых. Теперь хозяина кабака подзывает Гастас, указывает на гостей: "Пива."
  Тадарик поднимает свою ёмкость, сбрызгивая несколько капель на доски стола:
  - За вас, госпожа Анна и за богов, покровительствующих вашему, достойному ремеслу.
  - До дна! До дна! - вклинивается Алевтина и тут же присасывается к посудине с демонстративной жадностью. Аня осторожно пригубляет мёд. Да, это питьё намного приятнее пива. Похоже оно на квас, в меру сладкое, с приятной кислинкой и ароматом лесной малины. Этакая лёгкая шипучка.
  - Восхитительный напиток, - громко объявляет Алевтина. Оценивающий взгляд Тадарика скользит по ней, ощупывая и лаская. С лёгкой усмешкой в голосе он обращается к Ане:
  - Госпожа Анна, не могли бы вы попросить вашу подругу сплясать для нас? У парней, - он кивает на четверых, - сегодня великий день.
  - И у меня тоже!
  - Эй! - медный квадратик летит к музыкантам. - Играйте же!
  Алевтина, осчастливленная вниманием, бегом бежит на середину горницы. Не дожидаясь музыки, все мужские ладони в кабаке начинают отбивать ритм. Даже кабатчик с помощником, даже те, двое в тёмном углу с накинутыми на голову плащами. Белые, оттёртые речным песком половицы звенят, как клавиши ксилофона, под ударами плоских подошв "гладиаторских" сандалий. Это уже не восточные, томные извивы. Это жёсткий ритм "диско".
  Показалось Ане или нет, но щека Тадарика презрительно дёрнулась, но это была половина, обращённая к Ане. На другой половине лица Тадрик добросовестно удерживал выражение снисходительного одобрения, типа: "Старайся, девушка, старайся". Аня оборачивается, смотрит на Гастаса. Тому вообще ни до чего нет дела, кроме пары собачников, высунувшихся из тени. Маска рассеянности постоянно съезжает с его лица. Это боец в предчувствии схватки, весь в ожидании мига, когда он сойдётся в рукопашной и достанет мечом до мягкого тела врага. Или сам падёт, заливая землю кровью. Это уж как повезёт. При повороте, Аня задела его локтем. Парень даже не заметил. Разве заметишь такое сквозь броню? И Аня рада, что не послушалась своего "телохранителя", взяла на гулянку нож.
  Чтобы унять волнение, она опять пригубила питьё из кружки. Чуть-чуть. Помнится, в книгах мёд называли очень коварным напитком: пьёшь, как сладкую водичку, а потом встать не можешь. И язык у тебя плетёт невесть что. Впрочем, Алевтине последнее не грозит. Она и без мёда с удовольствием языком машет. Кстати, а ведь кружки и Гастаса, и Тадарика тоже едва початы. А Тина "жжёт"! Местный народ просто "в отпаде".
  - Госпожа Анна, это правда, что вы отреклись от всех радостей жизни? - Тадарик смотрит ей прямо в глаза, словно пытается разглядеть душу.
  - Ложь, - Аня обводит рукой стол. - Я ем, пью и веселюсь, как все.
  - Скорее: вместе со всеми.
  Аня невольно хмурится, отводит глаза:
  - Мне так же весело, как и ... всем. - она кивает в сторону Гастаса, изо всех сил пытающегося вернуть на лицо маску вальяжного благодушия.
  Тадарик усмехается:
  - Умно. И от вопроса ушли, и правду сказали. Здесь и в самом деле никому не весело, кроме вашей подруги.
  - Ей тоже не весело.
  - Да? По ней не скажешь.
  - Просто она притворяется лучше нас. Впрочем, сейчас ведь именно это и нужно?
  - Вы правы. Если она и притворяется, то очень искусно и очень к месту. Так значит от радостей жизни вы не отрекались?
  - Я служу Жизни, а жизнь - это не только страдания, но и радости. Моим богам угодно всё, что служит делу жизни?
  - Всё?
  - Если это служит жизни, то да.
  - Вы так разумны, госпожа Анна, что слушать вас, - одно удовольствие, - он касается кружкой кружки, отпивает и Аня вынужденна поддержать его жест, после чего продолжает расспросы. - Но истинное ученичество требует отречения. Я прошёл это и знаю, и тот купец в лавке говорил об отречении.
  - А, тот старик! Он толком-то ничего не сказал. Только размышлял вслух. И вообще, старики любят поговорить об отречении от радостей. Ну да. Нельзя делать два дела одновременно: ты или развлекаешься, или зубришь. Ту же анатомию со всеми её жилками и костями.
  - Анатомию?
  - Внутреннее устройство человеческого тела. Там многое надо просто запомнить наизусть. Или фармацевтика - наука о лекарствах. Просто прослушать такое нельзя. Это надо зубрить, зубрить и зубрить. Но не всё же время! Да, мы учили и учились, но мы и веселились тоже. Может быть даже более жадно, нежели другие, учёбой не занятые, так как минут радости у нас было меньше, чем у них.
  - Да, да, да, - отозвался Тадарик, кажется имея в виду не её слова, а свои воспоминания. - Так оно и было.
  - Учёба требует времени, но это наш выбор, - продолжала Аня, захваченная как собственным красноречием, так и вниманием собеседника. - Выбор, но не отречение.
  - Верно сказано. Это выбор, - поддержал её мужчина и вдруг спросил. - А как вы относитесь к смерти? Она рядом. Вон в том углу сидит.
  - Я вижу. Но я лекарка. Во время последней великой войны такие как я, шли рядом с воинами. Чем раньше начнёшь лечить рану, тем больше шансов спасти человека. Думаете, их не убивали? А на их место шли другие. Безоружные. Потому, что физически невозможно нести оружие и лекарство одновременно.
  - Это я понимаю.
  А Аню "несло". Мёд - коварная штука.
  - "Мы не ждали посмертной славы,
   Мы хотели со Славой жить.
   Почему же в бинтах кровавых,
   Светлокосый солдат лежит." - это стихи Юлии Друниной. Она всю ту войну прошла лекаркой. Все четыре года. А потом всю жизнь писала стихи. Грустно? Правда?
  - Не грустите, госпожа Анна, - Тадарик поднял свою кружку, прикоснулся ею к кружке Ани, пригубил: - За нашу славу.
  - Согласна. Прорвёмся.
  - "Прорвёмся?" Хорошее слово.
  Стук подошв по столу врезается в разговор, как камень в стекло. Разгорячённая Алевтина запрыгнула на стол. Перед глазами сидящих, замелькали тонкие щиколотки, с высокой шнуровкой "гладиаторских сандалий". Восхищённый рёв, прозвучавший в ответ на подобную дерзость оглушил Аню. Теперь уже не ладони, - кулаки колотили по столешнице в такт заглушённой музыке. Алевтина ловко переступала между блюдами, изгибалась, как змея, подобрав, для лёгкости шага длинные полы своего пышного одеяния. Стол уже трещит от ударов. Один из стражников, не выдерживает, вскакивает на стол, обнимает красавицу. Тадарик решительно жмёт руку старшины стражников, сидящего рядом. Начальство и здесь предпочитает держаться вместе. Взгляд встречается со взглядом. Тадарик укоризненно качает головой: мол нехорошо поступаете. Мы с вами по-дружески, а вы...
  Челюсти городского вояки с хрустом смыкаются. Удар кулаком по столу вне такта, буквально "выключает" "звуковое сопровождение". Теперь глаза всех гуляк за столом обращаются на старшину. Старшой обводит лица подчинённых бешенным взглядом, машет рукой в сторону двери: мол, погуляли и будя. Стражники нехотя поднимаются. Особенно медлителен тот, на столе. Как неохотно расцепляет он объятия, выпуская из рук кокетничающую красавицу! Но выражение лица старшего, его жест не признают толкований: "Уходим". Рядовой подчиняется командиру. Кабак заметно пустеет. Городские гуляки все хорошо под хмельком. Кое-кто из них уже прилёг на скамье у стены.
  Тадарик встаёт, пьяно и развязано требует всем пива, потом ловит за руку и тащит Алевтину, усаживает к себе на колени, поит мёдом из своей кружки. Аня касается руки Гастаса, кивает на соседа, на кружки с мёдом. Тот понимает и принимает игру, чокается и делает вид, что пьёт, не отрывая взгляда от глаз соседки. Обделённая женским вниманием четвёрка лезет из-за стола: плясать. Визг рожков, топот, грохот. В общем, дым коромыслом.
  Но всё, имеющее начало, имеет и конец. Пьяная в лоск компания выкатывается из кабака на двор. Со двора - на улицу. Вокруг - глухая ночь. Горожане давно спят. Запертые ворота, пустые, тихие улицы.
  К величайшей обиде Алевтины, она опять оказывается в компании с рядовыми участниками попойки, а её недавний и пылкий кавалер с редкой галантностью, откровенно борется с Гастасом за внимание Аньки. Они втроём и они впереди.
  Четверо воинов стеной перегородили узкую улочку. Под светом луны, кости панцирей напоминают скелеты. "Кощеево войско". Тусклый отблеск луны на обнажённых медных мечах. Щиты и копья собачники в город пронести не осмелились. Слишком заметно. Тадарик молниеносно перекидывает щит из-за спины, прикрывая живот. Одновременно, другой рукой закидывая девушку себе за спину. Оба воина выхватывают мечи. У Тадарика меч один, тяжёлый, мощный, у Гастаса их два. Подходите, ребята. Давно ждём.
  Всё это так неожиданно, что собачники невольно подаются назад. Гортанный приказ, похожий на лай: "Убей!". Четвёрка размыкается. Пёс вылетает из-за спин людей, блестящий, как дракон в чешуе. Только пламя не извергает.
  Аня вдруг понимает, что осталась одна и что чудовище несётся на неё. Упасть на одно колено, пригнуться. Иначе этот монстр сметёт её, как пушинку. Правая рука хватается за нож, левая вцепляется в покрывало, наматывает его, комкает. Тварь обрушивается на неё сверху. Аня пытается загнать ему в пасть руку со скомканным шарфом, но сомкнувшиеся челюсти пса, не позволяют ей это сделать. Впрочем, зубы собаки тоже завязли, пёс мотает головой, пытаясь освободиться. Объятая ужасом, девушка корчится под чудовищем, на чистом инстинкте тыча его ножом снизу. Размаха нет, лезвие скользит по твёрдым пластинам брони. Удар, ещё удар. Нож соскальзывает вдоль пластины и неожиданно погружается во что-то мягкое. Идёт как по маслу. Глубоко-глубоко, пока не натыкается на кость. Там, внутри.
  Судорожным рывком пёс срывает с руки жертвы комок шарфа. Огромные лапы буквально месят её, но Аня почему-то знает, что победила и что все судороги навалившейся на неё твари ни что иное, как предсмертная агония. Сопротивляясь изо всех сил она выдирается из-под туши. Левая рука - в крови, правая, с насмерть зажатым ножом, - тоже. Перед ней, удерживая сразу четверых нападающий, рубятся Гастас и Тадарик. А где остальные? Оцепенели от ужаса, жмутся к забору. Плевать бы на них, но сзади крадутся два шпиона из кабака. У обоих мечи наголо. Если они ударят Гастасу и Тадарику в спину...
  - Стоять!
  Безумие бросаться наперерез двум вооружённым воинам, даже если у тебя в руке - нож. Собачники не отпрянули, зато ожили оцепеневшие было вояки у забора. Мечи покидают ножны. Четверо против двоих. Аня едва успевает выкрикнуть:
  - Не убивать! Взять живыми!
  Потом, задним числом осмысливая события, Аня долго не могла сообразить: почему воины послушались её, женщину, пока не решила, что бывают моменты в жизни, когда человек готов принять любой приказ, от кого угодно, лишь бы он прозвучал достаточно уверенно. Потом. А сейчас - развязка. И она молниеносна.
  Один "шпион" корчится на земле, второй - обезоружен и прижат к забору. Ещё минута - двое крутят пленным руки, а остальные рубятся рядом с командирами. К ней пробирается Алевтина:
  - О Боже! Ты вся в крови! И лицо, и руки и ... Прямо как вампир из фильма!
  - Мерлузия? - Шепчет Аня. Голос от волнения покинул её.
  Злая усмешка бежит по лицу подруги:
  - Точно. Мерлузия - кровопийца.
  Бой закончен. Победа. Воины волокут к забору трупы собачников.
  - Один сбежал, - ворчит кто-то из вояк.
  - Лучше быть не может. Гонца слать не надо, - обрывает его Гастас. - Ого! Двое пленных!
  - Одного зацепили.
  - Не сдохнет до завтра.
  Тадарик с опаской пинает стынущий труп собаки:
  - Что? Обоссались со страху? Вояки!
  Аня с удивлением смотрит на него, и вдруг этот нахал и рубака отводит глаза. Ба! Да он тоже струсил. Пусть и в первое мгновение. И ему безумно стыдно.
  - Стражу надо звать. - говорит он уже буднично и безразлично.
  - Не надо, - возражает ему Гастас. - Забираем всё и всех с собой. Дадим собачникам возможность решить дело миром.
  - Идёт. Но сдерём с них всё, в том числе и их шкуры.
  - Это уж как получится, - кривится Гастас. - Ему неприятно вспоминать о неудачном, утреннем торге. - Госпожа Анна, вы ранены?
  - Я? - растерянно переспрашивает девушка. - Вроде есть чуть. Разве в такой темноте разберёшь?
  - Домой, - командует Тадарик. - Собаку, трупы и пленников - с собой.
  Четыре воина, - четыре ноши. Тадарик с мечом впереди, Гастас - прикрывает. Аня кое-как разогнула сведённые судорогой пальцы, вернула нож в ножны. Алевтина косится на неё, но молчит. И на том спасибо.
  Ворота в доме, по ночному времени заперты, но на хозяйский стук открываются без промедления. Рабыня, в ожидании господина, легла, как собака, под дверью.
  Тадарик врывается во двор, как вихрь, подхватывает служанку, кружит на руках:
  - Ждала?! Знаю, ждала! Эй! Сони! Где вы там? Хватит дрыхнуть! Старуха, где вода? Где факелы?
  Ноги рабыни касаются земли и она опрометью бросается выполнять приказ, налетая в темноте на Иришу. Несколько слов и девочка хватает ведро, бежит к колодцу, черпает воду, льёт её на руки Ане. Хозяйка приносит охапку факелов, зажигает их, укрепляет в гнёздах на столбах веранды, освещая двор, тоже хватается за ведро.
  Аня смывает с рук кровь. Свою? Собачью? Какая разница. Угваздалась она знатно. Левую руку начинает саднить. Значит ранки всё-таки есть.
  - Хозяйка, - обращается она к оказавшейся рядом женщине, - Принеси мне мои инструменты и чистое, старое полотно. Раны перевязать. Так! - давя внутреннюю робость, она повышает голос, обращаясь ко всем сразу. - У кого, какие раны - показывайте сразу. Ощупывать каждого мне некогда!
  Досталось многим. Даже Тадарика, не смотря на щит и доспех пометили порезами. Впрочем, сей медведь на такие пустяки плевать хотел. Шрамом больше, шрамом меньше, - для него не вопрос. У Гастаса - ни царапины. Вёрткий. А вот четвёрку попятнали. Двоих, так даже и неплохо. Опалив на огне кривую иглу, Аня штопает раны ошпаренным, конским волосом, накладывает повязки. Левую, поцарапанную собачьими зубами руку, ей перевязала Ириша. Алевтины на дворе нет. Девушка заявила, что боится крови и ушла в дом, отдыхать.
  Больше всего Ане пришлось повозиться с пленными. У одного-то так, пара неглубоких порезов, а вот второй - плох, хотя и небезнадёжен: ключица перебита, рука разрублена. Не перевязать, - человек за ночь кровью истечёт, а он живым нужен.
  Тут же, увеличивая суету, собрались разбуженные постояльцы. Окружили дохлого пса - как прилипли. Раздвигая их, Тадарик подошёл к главному трофею. Примерился, поднял двумя руками, словно взвешивает. Вдруг, подхватив тушу, швырнул её в одного из зевак. Эффект оказался предсказуемым. Завизжав, здоровый мужчина отпрыгнул в сторону. Тадарик аж плюнул от досады, обратился к Ане: "Госпожа Анна, покажите этим трусам, как надо". Аня не успела толком понять, чего от неё хотят, а дохлая собака уже летела на неё. В какой-то миг девушке показалось, что пёс ожил. Она резко упала на одно колено, сжалась, прикрыв голову левой рукой.
  - Поняли? - загремел Тадарик на весь двор. - Не грудью встречаем, а опускаемся на колено, склоняемся пониже, пса принимаем на щит, и бьём снизу-вверх, в пах. Туда, где нет брони. Учитесь, пока есть у кого, если жить хотите. Как эта падаль, - перенёс он своё внимание на раненого собачника. - До утра доживёт?
  - До утра доживёт, а если рана не воспалиться, то и дальше жить будет. Ключица и рука срастутся через месяц.
  - А если рана воспалиться?
  - Пятьдесят на пятьдесят.
  - То есть?
  - Или выживет, или помрёт, - ответила Аня, ставя рядом с пленниками долблёнку с водой. - Он крови много потерял. Ему пить надо. Это уменьшает страдания. Думаю, на сегодня - всё.
  - Тогда всем спать! - громко, на весь двор объявляет Тадарик. - До утра - всего ничего, а вставать нам - рано. Да и гости завтра пожалуют.
  Пленников посадили на цепь, как собак и оставили во дворе под стеной у конюшни. Воины легли спать на веранде, Тадарик и Гастас ушли в дом. Ириша провела Аню в сад, помогла раздеться, вымыться у долблёнки в тёплой, не успевшей остыть воде, смыть с тела и волос пропитавшую их кровь. Тут же, в долблёном корыте девочка замочила окровавленную одежду, принесла чистую рубаху взамен, после чего потащила к ... настоящей кровати: деревянный короб на подставке, со стопкой овчин внутри, застеленных чистым полотном и одеяло из толстого сукна. Аня легла и провалилась. В кровать и в сон. На рассвете её разбудил дикий визг Алевтины.
  
  Глава 7. Цена вопроса, или вопрос цены.
  
  Алевтина проснулась перед самым рассветом. Опьянение оставило её, и кошмары, как следствие "весёлой пирушки", тут же набросились на беззащитное сознание: огромный, оскалившийся пёс, придавивший и треплющий Аньку. Та же Анька, с перекошенным лицом, вся в крови и с окровавленным ножом в руке, бой, окровавленные трупы у забора. Разве можно спать с такими снами? Но и просто полежать в темноте, тоже не получилось. Полезли воспоминания: оскорбительное невнимание мужчин. Не всех, а именно тех, кого она хотела заинтересовать, точнее того.
   Ходячий полутруп, смердящий гноем и застарелым потом, помывшись и переодевшись, оказался редкостным, синеглазым брюнетом с киношной внешностью. И этот потрясный мэн - Алевтину в упор не замечает. Он, видите-ли, Анькин парень. Анька, кстати, тоже начала наглеть: кричит по каждому поводу, ведром ударила. Даже платье давать не хотела, мол хозяйскую рабыню это обидит. Это рабыня-то, да ещё и обидится.
  От огорчения, Алевтина заворочалась на жёсткой скамье. Что за дом! Здесь даже кроватей нет и все вынуждены спать вповалку. Она готова была расплакаться от досады и жалости к самой себе. И ведь ни у кого здесь сочувствия не дождёшься. Даже серая мыша - Анька, вечно игравшая для яркой и блестящей Алевтины роль безмолвного задника и удобной жилетки, почерствела настолько, что ничего слушать не желает. Или у неё вконец крышу снесло, от всеобщего мужского внимания? А синеглазый брюнет Гастас - Анькин парень. Она, видите-ли ему ножку перевязала и он ей по гроб жизни благодарен будет.
  Дура эта Анька. Вот и всё. Никто и никому не бывает благодарен. Тем более, по гроб жизни и за перевязанную царапину. И Гастас этот, наверняка рад от Аньки избавиться! То-то постоянно от неё откупается подарками. А любезничает - так, по обязанности. И ... Все они мужики, порядочные, пока ...
  Тихо, чтобы никого не разбудить, Алевтина поднялась со скамьи, сделала два шага к двери и едва не налетела на настоящую кровать. В кровати спала серая мыша, ничтожество и её подруга Анька. Спала раздетая, на простыни, под одеялом. Зрелище чужого, спокойного сна окончательно добило Алевтину. Она, Тина должна спать в одежде, (пусть и в длинной рубахе), на скамье, под собственным плащом, как рабыня, а её подружка - Анька тем временем нежится в кровати, как госпожа. Аньке покупают одежду, украшения, у неё есть девочка - служанка, мужчины с почтением слушают её и разговаривают с ней, а до Алевтины никому и дела нет? Ну, погодите!
  Бесшумно обогнув кровать, Алевтина решительно прошла на мужскую половину дома. Вчера, днём, когда дом был пуст, она успела его осмотреть и знала, где расположена спальня хозяина, где - комнаты для почётных гостей. Двери в доме не запираются, а многие, по летнему времени, распахнуты. Ночь на исходе. Рассвет на носу. Так что парень должен уже проснуться. А не проснётся - она его разбудит.
  Гастас спал самым сладким, предрассветным сном. Как почётный гость: раздетый, на кровати, под одеялом. Скинув на ходу рубаху-ночнушку, Авлевтина нависла над ним. Почувствовав чужое присутствие, спящий, не открывая глаз, гневно вскрикнул, отмахнулся от призрака, преследующего его в другой реальности и вдруг сжался сдвигаясь и что-то обречённо бормоча. Да, сны у парня спокойными не были. Используя освободившийся край, Алевтина легла под бок спящему, чуть покрутилась, устраиваясь поудобнее, попыталась подсунуть ему руку под голову, задев лезвие обнажённого меча под изголовьем кровати. Зря. Парень проснулся, вскочил, как все нервные, возбуждённые люди, не открывая глаз. Его правая рука, сама по себе выхватила меч, левая, так же без приказа сознания - сдёрнула одеяло, обмоталась им, соорудив подобие импровизированного щита. Всё это, - в долю секунды. И только теперь он раскрыл глаза, прицельно оглядывая комнатушку, залитую прозрачно-серыми, предрассветными сумерками.
  - Гастас, - приподнявшись на кровати, Алевтина поймала парня за руку и потащила к себе (или на себя?) - Это я, не бойся.
  Нет, ну до чего же он хорош: не костлявый, вечно скрюченный пацан-геймер, не бугрящийся бифштексами и отбивными качок, не жирдяй с пивным животиком, нет всё у парня в меру: и мышцы и худоба. Хоть статую с такого лепи. Но почему он упёрся?
  Юноша, с трудом продравший слипающиеся от сна глаза, мутным взглядом смотрел на голую девку в его постели и никак не мог понять происходящего. Кто она? Откуда взялась? Кажется, её зовут, её зовут ... дальше первых букв имени дело не шло:
  - Ава? Зачем ты здесь?
  - Захотела и пришла, - девица сладко потянулась. - А ты разве не хочешь? - в голове родилась сладкая мысль: "Вот здорово бы было!" Подчиняясь ей, Алевтина поднялась, попыталась обнять сторонящегося её юношу:
  - Ну, что ты, как ребёнок. В первый раз что ли? - А когда он грубо оттолкнул её, оскалилась зло, заверещала. - Помогите! Люди! Помогите! Насилуют!!!
  Но Сука-судьба по-прежнему не желала подставлять Алевтине шею, потому что первым на её крик, из ближайшей комнаты выскочил хозяин дома.
  Тадарик с одного взгляда оценил обстановку: пятящийся в угол Гастас с мечом и обмотанным вокруг руки одеялом, голосящая девка, вцепившаяся в него, как клещ. Без церемоний, до хруста в костях, он заломил Тине руку, отодрал её от парня, скомандовал тому шёпотом: "Быстро. Вон отсюда."
  Гастас едва успел скрыться, а в комнату ввалились постояльцы с веранды. Хозяин развернул девицу к себе, стиснул, так что она заверещала, уже не показушно, а взаправду. Не обращая внимания на толпу зрителей, он швырнул красотку в кровать спросил, громко, внятно, для всех: "Насилуют, говоришь?"
  Зрители шарахнулись к входной двери.
  Алевтина попыталась выскользнуть из постели. Куда там. Локтем мужчина вдавил её в мягкую рухлядь, заменявшую матрас, другой рукой деловито распутывая узел набедренной повязки под длинной рубахой: "Насилуют? Да?"
  Вот тут-то до Алевтины наконец дошло, что сейчас её действительно изнасилуют, причём на глазах у толпы мужиков и никто из зрителей за неё не вступится. От страха она заверещала так, что у всех присутствующих уши заложило. И толку?
  Справившись с тряпкой, Тадарик рухнул на неё, почти раздавив своим немалым весом, завозился сверху, раздвигая бёдра. Её спасло короткое удивлённое восклицание, прозвучавшее у двери на женскую половину. Аня наконец-то оделась и, обнаружив отсутствие подруги, пришла-таки на место событий.
  Тадарик не смутился. В подобных ситуациях это чувство отсутствовало у него напрочь. Да, он выпустил добычу, быстро оправил одежду:
  - Госпожа Анна? Вас тоже разбудила эта потаскуха?
  Голая Алевтина, выбралась из кровати и, чуть не на четвереньках, добралась до своей единственной, потенциальной защитницы:
  - Он хотел...
  - Можно подумать, я притащил тебя сюда насильно, - сварливо оборвал её мужчина. - Что ты делаешь ночью, на мужской половине, сука? Зачем ты сюда пришла? Чего искала? Этого? - Он сделал неприличный жест и тут-же поспешно извинился. - Простите, госпожа Анна. Сами знаете: вечер был горячий. После такого развлечения поспать бы всласть. И вам, кстати, тоже. Но кой у кого, зуд между ног. Ни о чём больше думать не может. Я понимаю: она - ваша рабыня. И, раз вы за ней пришли, - она вам нужна. Ну, что ж, я не спорю. Раз пришли - забирайте. Слышишь, ты ... - он перенёс своё внимание на Алевтину, отвесив неприличное слово, как оплеуху. - Ещё раз зайдёшь на мужскую половину - я за себя не ручаюсь. Вон с глаз моих долой!
  Сжавшись, будто гневные слова хозяина обрушились на неё, Аня поспешно вышла из комнаты, мимо потеснившихся постояльцев. За ней, на четвереньках, не имея смелости выпустить край плаща спасительницы, выползла голая Алевтина.
  Взгляд Тадарика зацепился за рабыню, тоже прибежавшую на шум скандала: "А, старуха? Подь сюда, - и лишь женщина приблизилась, рявкнул на постояльцев, - А вы чего здесь забыли?!" - Зрителей как ветром сдуло.
  - Старуха, - повторил хозяин уже мягче. Служанка бросила на своего господина взгляд, полный желчного возмущения.
  - Посмотри сюда, - он подтянул женщину к кровати, указал на разложенную мужскую одежду. - Ты поняла? Помоги Гастасу одеться. Он там, в тёмном углу, за сундуком спрятался.
  На лице рабыни отразилось недоумение.
  - Да, - подтвердил её догадку Тадарик. - Эта тварь пришла не ко мне. Но я не хочу, чтобы моя, уважаемая гостья плакала по вине дешёвой потаскухи. Поэтому, - он прижал палец к губам и добавил, чуть не по слогам. - НИ-КО-МУ. Поняла?
  Рабыня стиснула зубы, закивала. Злоба и радость мешались на её лице. Одной рукой, крепко и бережно, мужчина прижал женщину к себе:
  - Вот такие дела, старуха. - Прислушался, вздохнул разочарованно, наклонился, подбирая женскую одежду с полу. - Пойду-ка я на двор. Похоже, эта дура никак угомониться не может. Эй! Гастас! - повысил он голос. - Ты тоже на двор выходи. Сегодня нам больше не спать.
  Действительно, во дворе продолжался скандал. Обретя в лице Ани сочувствующего зрителя, Алевтина колотилась о запертые ворота, во весь голос умоляя выпустить её на волю. Тадарик пресёк этот спектакль просто и эффектно, запустив в голую спину рабыни её смятой в ком рубахой:
   - Оденься, дура.
  А когда Алевтина замолкла, осёкшись на полуслове, спросил негромко:
  - И куда ты собираешься идти?
  - Я не рабыня! - только и сумела выдавить из себя Тина, натягивая рубаху.
  Тадарик сел на ступеньку веранды, ответил серьёзно:
  - Рабыня. - И пояснил. - Госпожа Анна может обращаться с тобой, как ей заблагорассудится. Хоть как с госпожой. Это её право. Всё равно в глазах людей ты останешься рабыней, потому что тебя купили и этому есть уйма свидетелей.
  Смириться с такой реальностью Алевтина не захотела, но и орать уже не осмелилась. Боялась, если честно сказать
  - А они? - сварливо просипела она, мотнув головой в сторону одного из воинов, выкупленной четвёрки. - Их тоже купили. И свидетели этому есть!
   - Их выкупили, - резонно уточнил её собеседник. - Есть обычай выкупать родичей и товарищей по оружию. Но ты-то не воин не родич, не товарищ. Тебя и Иришку отдали в придачу, как вещь, как товар, как ... тех же баранов. Баранов-то никто не выкупал. Их просто взяли в придачу, на мясо. И куда ты собралась идти?
  - Я уйду! Я убегу! Я ...
  - О! Гастас! Ну ты и соня! - Тадарик встал, приветствуя гостя.
  - Я думал, что это ты с городской девкой развлекаешься, - равнодушно отозвался юноша. - Не хотел мешать.
  - А чего тогда встал?
  - Подумал, что ты - добрый хозяин, и не станешь ни свет, ни заря гостей беспокоить. Значит, что-то случилось.
  - Случилось, - согласился Тадарик насмешливо и врастяжку. - Твоя вчерашняя покупка хочет вернуться к собачникам.
  - Я не хочу к собачникам, я ...
  - Если ты сейчас выйдешь из города, то именно у них ты и окажешься, - сухо оборвал её хозяин дома и опять перенёс своё внимание на Гастаса. - Слушай, будь другом, уведи Анну в сад, а то при ней эта дура не перестанет блажить. А я попробую твою покупку уговорить. Сейчас, по крайней мере, она меня слышит.
  - Госпожа Анна, пойдёмте в сад, - обратился к девушке Гастас.
  - Госпожа Анна, - подошла с другой стороны хозяйка.
  - Госпожа Анна, - ломано заговорила Ириша.
  Тадарик терпеливо наблюдал за процедурой уговоров. Трое против одного. У девушки не было ни единого шанса устоять. Дождавшись, когда компания скроется в доме, он опять обратился к Алевтине:
  - Ну, и куда ты собралась?
  - Я ...буду жить в городе!
  - Рабыня, да ещё и без гроша будет жить в городе? - Тадарик поднялся, подошёл к девушке почти вплотную. - Первый же патруль стражников задержит тебя на улице и, как беглую, отправит в "Дом хлеба", где тебя прикуют к жернову и заставят тереть зерно. А если ты попробуешь упрямиться или опять попытаешься сбежать - тебя искалечат: отрубят ступни или выжгут глаза. То и другое, рабу при зернотёрке, не нужно.
  Мужчина подходил всё ближе и ближе, оттесняя пятящуюся в ужасе девушку от ворот к стойлам конюшни.
  - И, самое непонятное: зачем тебе нужны все эти ужасы? Тебе ведь достаточно только попросить госпожу Анну, и она объявит тебя свободной. В свидетели охотно пойдут хоть все мои гости сразу.
  Неожиданно простое решение ошеломило Алевтину настолько, что она замерла на месте забыв про свой страх:
  - Я сейчас иду к Ане и...
  - Не спеши, - осадил её Тадарик. - есть препятствие. Вольная стот денег. Ни у Гастаса, ни, тем более, у Анны денег нет. Зато ... - мужчина выдержал паузу, заодно ещё сократив расстояние между собой и девушкой. - Деньги есть у меня.
  Авлевтина смотрела на хозяина постоялого двора, как кролик на удава, будучи не в силах даже шевельнуться:
  - Ты их мне дашь?
  Тадарик облизнул губы, измерил девушку таким многозначительным взглядом, что у Тины дрожь прошла по коже.
  - Если ты будешь хорошо себя вести.
  - Как хорошо?
  Вместо ответа, рука мужчины обняла её, подтолкнула к пустому стойлу.
  - Я закричу, - шёпотом предупредила Алевтина.
  - Кричи, - разрешил Тадарик, усаживая девушку на высокую кучу соломы в тёмном углу. - Парни за тебя не вступятся, а Анна - в саду. Она не услышит.
  - Я ...
  Вместо ответа, Тадарик опрокинул красотку на шуршащее ложе, сноровисто задрал подол и, раздвинув ноги, с размаху, стоя вошёл в неё. Слёзы текли у Алевтины по щекам, из сорванного горла вырывались сдавленные всхлипы. Мужчина не останавливался, усиливая и усиливая размах. Руки его, с бёдер девушки перебрались на её мягкие полушария грудей, а солома проминается под двойным весом. Быстрей, ещё быстрей. Жар наполняет чрево девушки. Жаркая волна поднимается от низа живота всё выше и выше. Вот тело её содрогается от непереносимо-сладкой муки, отдающейся глубоко с груди сладким стоном. Женские руки сами тянутся по мужским рукам, поднимаются по плечам, обнимают мужское тело, притискивают к себе. А сладостная волна всё выше и выше, напряжение внутри её растёт и вдруг всё взрывается ярким фейерверком. Член внутри её пульсирует и тело содрогается в такт этой пульсации. Всё закончилось.
  Не в силах и не желая сдерживаться, Алевтина прижимается к мужскому телу, извиваясь в пароксизме блаженства. Руки, недавно едва не раздавившие её становятся опьяняюще-нежными и ласковыми. Мужские губы шепчут на ухо: "Сладкая моя, маленькая. Вот и хорошо. Вот так и надо. Зачем кричать, моя радость? Не надо кричать. Разве это больно? Совсем не больно, а очень даже приятно. Умница. Правильно. Так и надо" - он поднимает её на руки, укачивает, как ребёнка. Сколько же силы в этом великане? Сколько нежности! "Вечером, - шепчет он ей на ухо, - я подарю тебе золотую серёжку". "Серёжки?" - пытается поправить его Авлевтина. Короткий смешок в ответ: "Ты уже хочешь вторую? Ну, что ж..."
  Совсем не грубые, мужские руки вновь поднимают её на солому, взбивают одежду. Авлевтина сама раскрывается этим рукам, их ласке, стонет в предчувствии и предвкушении. Стук в ворота обрывает наваждение. Тина открывает глаза, приподнимается, ища любовника взглядом, но рядом его уже нет. Он стоит посреди стойла и спешно оправляет одежду.
  - Тадарик ...
  Он оборачивается, подмигивает заговорщически:
  - Вечером приходи сюда.
  - Ты ...
  - За мной не пропадёт, - отмахивается мужчина и выходит. Алевтина вскакивает, бросается следом и замирает: в распахнувшиеся ворота входят вооружённые воины. Толпой. И также, толпой столбенеют ошарашенно.
  А поглядеть есть на что. У конюшни выложены четыре трупа: три воина в костяных доспехах и огромный пёс в медной броне. Рядом, на привязи, сидят два пленника-собачника. Сам хозяин, расхристанный, с соломой в волосах сыто щурится на пришельцев, а из пустого стойла выглядывает раскрасневшаяся, тоже в соломе, молодая девка
  - С добрым утречком, братие, - мурчит Тадарик. - Как ночь прошла? А мы тут, как видите, не скучали.
  Да уж, не скучали. Точнее не скажешь. Ну, трупы, ну пленные - ладно. Дело, как говориться, житейское. А вот здоровенный кобель в кольчуге, да ещё и с выпущенными кишками, - это слишком. Воины робко подходят к собаке. Мёртвой. Окоченелой. А всё равно страшно.
  Постояльцы уже вздули костры под котлами, приволокли посуду, хлеб, маринованное мясо. Им всём целый день сторожить торг за стеной. Надо хорошо подкрепиться. Тадарик даёт ближайшему постояльцу ключ, поясняет: "Латы и мечи доставайте".
  Завтрак обилен и скоротечен. Как-никак обеда не будет. Оглядев "своё" войско, Тадарик выбирает пятерых: "Останетесь в доме. Гастас за старшего." Воины переглядываются: "Что? "Веселье" ещё не закончилось?" - но с вожаком не спорят. Быстро приканчивают еду, быстро строятся, и маленький отряд выходит на улицу, направляясь к воротам.
  Долгожданные "гости" приходят, точнее подъезжают, позднее. Их четверо: Седобородый кочевник в простой, дорожной одежде, два молодых воина-собачника в полном, медном доспехе и пленник без оков, но со связанными руками и с верёвкой на шее.
  Ворота гостеприимно распахнуты. Гости заезжают во двор, оглядываются по сторонам. Во дворе полно воинов, у конюшни - трупы и пленники. Седобородый, с лошади рассматривает убитых. Лицо его неподвижно, словно вырезано из камня. Навстречу "гостю" с веранды спускается Гастас. Он в лёгкой, холщёвой одежде. Покрасневшие глаза парня смотрят сухо и зло. Следом за ним идут Анна со служанкой и рабыня Тадарика. Гость первым приветствует хозяев:
  - Пусть будет удачным твой день, наёмник. Вчера мы плохо расстались, - дипломатично начинает переговоры Седобородый. - Ночь прошла и я понял, что в горячности уподобился зелёному юнцу. Я старше тебя и потому должен быть мудрее.
  - Пусть этот день будет удачен и для тебя, - кивает Гастас. - Согласен, вчера мы расстались не очень хорошо, но "вчера" - закончилось.
  - Да, настал новый день. Ты хотел вернуть друга? Я привёл его к тебе. Он - твой.
  Воин-собачник соскочил с коня, освободил руки и шею пленника от верёвок, подтолкнул его к товарищам:
  - Иди.
  Мужчина идёт, шатаясь как пьяный, оглядывая двор безумными глазами. Товарищи принимают его, тащат к котлу, усаживают, вручают хлеб, ложку и полную миску с наваристой похлёбкой. Гастас провожает побратима взглядом, поворачивается к собеседнику:
  - Я благодарен тебе за любезность, тем более, что мне есть чем отплатить за неё. - Он снимает ошейник с одного из пленников, ставит на ноги и таким же, несильным толчком отправляет к соплеменникам. - Ступай. - подходит к раненому, запускает человеку пальцы в волосы, задирает голову, сверху вниз рассматривая бесстрастное лицо живого трофея, бросает быстрый взгляд на Седобородого. Тот невозмутим. Криво усмехнувшись, Гастас снимает с пленного ошейник, помогает подняться, подталкивает. - Ступай.
  - Я сожалею о своей резкости, и рад что мы договорились ...
  -Теперь мы можем говорить о деле, - криво усмехается Гастас.
  - Цена собачьей брони ...
  - Нет. Ночью твои люди напали на меня и моих друзей.
  - За эту дерзость они наказаны.
  - Они оскорбили не только меня. Вопреки закону, они находились в городе ночью, с оружием и с собакой. Если я принесу жалобу в суд и покажу горожанам эти трупы, - взмахом руки Гастас обводит тела у конюшни, - город запретит торг с вами и закроет ворота. А вы ведь пришли сюда не затем, чтобы стоять под стенами.
  - Да, - голос кочевника выдаёт волнение, - так и будет. Ворота закроются. Что ты хочешь за ... - теперь на тела указывает рука собачника.
  - Много. Нас - шестеро.
  - Я знаю.
  - Так вот, каждому ты вернёшь его доспехи, оружие, каждому дашь по коню со сбруей, а сверху положишь двадцать золотых.
  - Тоже каждому? - недобро улыбается Седобородый.
  - На всех.
  - Невозможно.
  - Что именно?
  - Двадцать золотых. У меня нет столько. Торговли толком ещё не было. Я дам двенадцать. Это всё, что у меня есть. Впрочем, - глаза мужчины по-особому остро впились в глаза Ани, - я могу дать тебе монеты Чёрного повелителя.
  - Отдай их ему сам. Это не моя дорога.
  Усмешка тронула губы Седобородого:
  - Что ты знаешь о своих дорогах, наёмник? Но ты сказал своё слово. Я плачу тебе двенадцать золотых, а не двадцать. Шесть коней я тебе тоже дать не могу. У меня только три свободных коня. Но хорошие. Впрочем, в придачу к ним я могу дать тебе трёх кляч. Ноги они передвигают, но не больше.
  - Понятно. А те три коня - безупречны?
  - Безупречны.
  - Ты сказал. А кляч можешь скормить своим собакам. Да, сбруя должна быть тоже в порядке.
  - Да, я сказал. И сбруя будет в порядке.
  - Мы договорились?
  - Я думаю, - седобородый жестом подозвал одного из спутников, что-то шепнул ему на ухо. - Этот воин приведёт коней и привезёт брони с оружием. Этих двоих, он уведёт с собой.
  - Они - твои. Делай, как знаешь. Может быть, скоротаем ожидание за вином и едой?
  - Я не голоден. - отозвался вождь высокомерно. А вот присяду - с удовольствием.
  - Старуха, - окликнул Гастас рабыню, - принесу шкуру для гостя.
  - Не беспокой служанку. - Вождь кивнул второму спутнику. Тот спрыгнул с коня, снял с его спины и расстелил на земле посреди двора конский потник, поддержал за узду скакуна вождя, когда тот спускался на землю. Седобородый сел. За его спиной пристроился телохранитель. Шкуру, принесённую хозяйкой, постелили, напротив. На неё сел Гастас. Аня предпочла ждать стоя. Воины разбрелись кто куда. Над двором повисло молчание. Но нельзя сказать, чтобы гость держался бесстрастно. Взгляд его постоянно перебегал от Гастаса к Анне, от Анны к Гастасу. Наконец он не выдержал:
  - Ты говорил о своих путях, наёмник, но вот знаешь ли ты, что когда у "Голодного колодца" мы подобрали этих троих - при них было золото Повелителя мёртвых? У каждого. Много золота. - Седобородый замолчал. Хранил молчание и Гастас.
  - Я совершил ошибку. Я не спросил у них: "Откуда?" Теперь уже не спрошу. Но ты-то, воин, живущий одним днём, должен знать, что это значит и с кем заключили сделку эти трое.
  Взгляд Гастаса заострился. На щеках заходили желваки, но он продолжал хранить молчание. Загомонили другие слушатели. И Аня заговорила:
  - Я слышала, что здесь сделка считается необратимой только после того, как один из участников потратит хоть что-то из полученного. Не знаю, что хотел приобрести Владыка мёртвых, но использовать приобретённое он не использовал. Так же и с моими друзьями. Мы хоть и не знали, что продали, но и монетки из платы не успели потратить. Судьбе было угодно забросить нас в пустыню, а в пустыне негде тратить. А потом все эти монеты достались вам.
  - То есть вернуть их Господину вы не сможете.
  - Не хитри, вождь, - вклинился в спор Гастас. - Все известно, что передать золото вам, всё равно, что вручить его вашему Господину. Лично. В руки. Судьба хорошо посмеялась над вами.
  - Но монеты-то они взяли...
  - Не заботься обо мне, вождь, - приняла его реплику Аня. - Позаботься лучше о своём народе. Не кажется ли тебе, что здешние земли неблагоприятны для твоего племени? Здесь ты потерял пять воинов, здесь ты потерял трёх собак...
  Судорога прошла по лицу кочевника:
  - Ты слишком умна, женщина. И ты - девственница. Не тебя ли возжелал Владыка? Если это так, то путь твой предопределён, как бы ты не сопротивлялась ему. И каждый, кто пойдёт с тобой, разделит твою судьбу. Впрочем, с кем я говорю? С наёмником, который не знает: переживёт ли он ближайший день? С глупой женщиной, не способной преклониться перед чужой мудростью?
  - Люди любят преувеличивать свою мудрость, - отозвался Гастас. - А вот способен ли ты, сам расслышать добрый совет? Ты встал на пути госпожи Анны и лишился сына.
  - Да, - глухо согласился Седобородый. - Он погиб?
  - Он жив, но он - раб. И тебе его не выкупить.
  - Значит он умер. Ты прав, наёмник, глуп не тот, кто ничего не знает, а тот, кто знает всё, но для других. Я не хочу больше говорить.
  Молчание тянулось и тянулось. Никто не смел нарушить его, пока в ворота не вошёл караван. Верховой воин вёл за собой пять нагруженных коней. Разбрёдшиеся было по двору наёмники, подскочили и теперь настороженно следили за пришельцами.
  Коней осматривали на редкость придирчиво, но придраться ни к чему не смогли. Безупречны. Все три. А вот двух последних коняшек иначе, как клячами назвать было нельзя.
  С коней сняли груз: доспехи из твёрдой кожи. Два - с нашитой бронзовой чешуёй, четыре - с костяной.
  - Мы договорились ... - возмутился Гастас.
  - Разве? О бронях мы не договаривались.
  - Я сказал, что хочу наши брони, то есть медные, а не костяные. И ты ничего не возразил.
  - Мои люди медные брони не нашли. Так что, если хочешь, иди и ищи сам.
  - А если я их найду?
  - Они будут твоими. Так ты идёшь с нами?
  - Зачем?
  - Искать, - ответ граничил с издёвкой. Вождь не сомневался, что юноша не посмеет сунуться в такое осиное гнездо, как лагерь собачников.
  - Я их уже нашёл. Вот! - не скрывая торжества, Гастас ткнул рукой в одного из собачников. - Это моя, а вон та, - палец указал на второго телохранителя Седобородого. - Лагаста. Я их нашёл. Могу я их забрать?
  Вождь выругался, что-то пролаял своим спутникам. Те, ворча, принялись стаскивать доспехи.
  - Но две брони всё равно костяные, - уколол своего оппонента Седобородый.
  - Пусть, - согласился Гастас. - Без уступок нет торга. Теперь смотрим мечи.
  Клинки тоже оказались не ахти. Два - так вообще не заклёпках. Такими в бою можно только колоть. Попробуешь рубить, - после двух-трёх ударов лезвие отлетит от рукоятки. Гастас брезгливо перебирал этот лом, выискивая клинок поприличнее, для себя. Воин, лишившийся доспехов, подошёл к нему, показал свой меч:
  - Скажешь, что он тоже твой?
  Гастас бросил быстрый взгляд на оружие:
  - Не скажу. Мой меч был из красной меди, а у тебя медь седая.
  - Да, это седая бронза и красную медь она рубит так же, как дерево. Ты неплохо бился вчера, но будь там я с этим мечом, не они, а ты лежал бы здесь. И когда мы с тобой встретимся...
  - Они, - Гастас кивнул в сторону убитых, - слишком понадеялись на собаку. А у меня, в следующем бою, в руках, могут оказаться не два красных меча, а меч и щит. А дерево оно тоже разное бывает.
  Впрочем, эта перебранка уже ничего изменить не могла. Обмен произошёл. На двух одров кочевники погрузили четыре тела, накрыв их длинными попонами. Воины заперли за недобрыми гостями ворота и Гастас наконец-то смог обнять спасённого друга: "Здравствуй, брат".
  Мужчины убрали со двора доспехи и оружие, разнуздали лошадей, поставили их в стойла. Гастас и его побратим о чём-то тихо говорили, сидя в тени на веранде и никак не могли наговориться. Из стойла выползла сонная Алевтина, вся помятая, в соломе, сама подошла к костру, сама взяла миску, налила похлёбки. Равнодушно и деловито, без намёка на возможность скандала.
  Аня, Ириша и хозяйка отправляются завтракать в сад. Мысли девушки непрерывно вертятся вокруг лекарств. Где взять травы? Где найти хоть какой-нибудь антисептик. Хотя бы спирт. А ведь это идея. Аня вспоминает о лудильщике. Мастер наверняка сможет сделать и спаять всё, если объяснить, что именно тебе надо. Ну, это не вопрос. Вопрос в деньгах. У Гастаса они теперь есть, а он не раз предлагал ей то тот, то другой подарок. Но прямо попросить о деньгах!
  Самолюбие, изображая из себя скромность, бунтует: "Мне? Просить?" Здравый смысл возражает: "А как же лекарства? Без них ты - никто. И вообще, что здесь такого? Ну, хочет парень вернуть долг, как он его понимает, позволь ему сделать это". Довод веский. Аня отправляется на веранду.
  - Гастас, мне деньги нужны. Много.
  Удивила юношу просьба или нет, - не поймёшь. Он прерывает беседу, достаёт и передаёт ей большой золотой в виде пластинчатого, незапаянного кольца с насечками и только после этого замечает:
  - На рынок вам одной идти нельзя. Особенно сейчас.
  Всего одна просьба и монета у неё в руке. Большой золотой. Аня уже знает ему цену и потому буквально цепенеет от удивления: в жизни никто и никогда не выполнял её просьбу так быстро, без намёка на возражения. От удивления она едва, едва расслышала обращённую к ней реплику и отвечает растерянно, не слишком осознавая, что говорит:
  - Со мной пойдёт Ириша.
  Гастаса такой ответ не устраивает:
  - От неё мало толку, - он подзывает двух воинов из оставленных Тадариком, приказывает им. - Проводите госпожу Анну на рынок и обратно.
  Парни переглядываются в недоумении, но, вспомнив приказ командира, подчиняются без слов. Свои бы, пожалуй, начали спорить. К четвёрке уходящих присоединяется хозяйка. У неё тоже нашлись дела на рынке.
   .............................
  - Прежде, чем тратить деньги на девку ...
  Гастас вскочил, как подброшенный, а его меч сам по себе покинул ножны:
  - Повтори, я плохо расслышал.
  Воин пятится. Такого он не ожидал:
  - Я хотел сказать ...
  - Говори же!
  Мужчина жмётся, выбирая слова:
  - Я хотел сказать, что, по обычаю, добычу сперва делят, а потом уже тратят.
  - Какую добычу?
  - Хотя бы те двенадцать золотых. Нас в той переделке было пятеро ...
  - Точно? Тадарика ты не считаешь?
  - Ну, шестеро. По два золотых на каждого.
  - Это уже лучше, но не совсем. Госпожа Анна была седьмой.
  - Она не из нашего братства. - Возразил юноше собеседник. - Ей доля не положена.
  - Даже так?
  - Гастас, он прав, - поддержал воина Лагаст. - А ты - нет.
  - В чём?
  - Рагаст требует честного дележа, - ответил юноше побратим. - Тадарика он зря забыл, в этом ты прав, но женщине доля не положена.
  - Хотите честного дележа? - окрысился Гастас.
  - Именно так, - попытался "дожать" его Рагаст.
  - Хорошо, - Гастас вернул меч в ножны, глубоко вздохнул несколько раз, приводя мысли в порядок. - Раз ты требуешь честного дележа - изволь. Но начать, как говориться, придётся с начала. Итак, начнём считать?
  - Начинай, - криво усмехнулся его оппонент.
  - Когда я и госпожа Анна сбежали от собачников, у нас не было ничего. В город мы пришли, имея двух лошадей со сбруей, два меча, два доспеха, две собачьи брони. Два на два прекрасно делятся. Вы ведь за честный делёж?
  - Твоя добыча - твоё решение. Мы-то тут причём?
  - Добыча была не моя, а наша с госпожой Анной. А вас, если ты не забыл, мы с ней выкупили за две, те самые собачьи брони.
  - Мы - товарищи, - Рагаст почувствовал, что почва начинает уплывать из-под его ног.
  - Мы с тобой? Да. Однако о госпоже Анне ты сам сказал, что она - чужая. Но считаем дальше. Две брони - шесть человек. Госпожа Анна взяла на свою долю, свою землячку, ту девчонку-рабыню Иришу и... Кто третий? Заметьте, имея все права, госпожа Анна не требует свою законную долю. Она согласна ждать, получая её частями.
  - Погоди, Гастас, - вмешался другой воин, - Получается, что кто-то из нас её раб? Кто?
  Гастас оглядел растерянные лица товарищей, хотел ткнуть пальцем в Рагаста, но передумал:
  - Не знаю. Хотите узнать - бросьте жребий. Госпоже Анне всё равно будет ли это кто-то или не будет никто.
  Мужчины переглянулись. Теперь ошарашенно. Одно лишь прозвище "раб" лишает воина чести. Стать рабом даже на время, даже по жребию...
  Гастас выдержал паузу:
  - Надеюсь, никто не считает, что я, выручив вас, обязан также нести сам все издержки? А раз так, то запомните: деньги, которые я даю госпоже Анне - это её деньги. И на долю от вчерашней добычи госпожа Анна имеет право большее, нежели любой из вас, потому что с собакой справились не вы, не я, а именно она. Но именно она ничего не требует, хотя, ... не окажись её с нами, там, - сложили бы мы животы свои у кабака.
  - Что делать с собаками мы знаем ... - протянул кто-то.
  - Сейчас и благодаря госпоже Анне. Только благодаря ей мы сейчас живём, благодаря ей у нас есть оружие, есть доспехи. Но и госпоже Анне нужно оружие, непохожее на наше, но не менее дорогое. И она его получит. И ещё! Когда мы наймёмся в охрану подходящего каравана, госпожа Анна пойдёт с нами. В счёт её доли. Понятно?
  Кажется, спорить больше желающих нет. Четвёрка бунтарей пришибленно смотрит на него. Только Рагаст тянет умоляюще:
  - Ну, хоть по серебряному! Ну, хоть на пиво!
  Гастас неумолим:
  - Пиво вечером даст Тадарик.
  - Ну, хоть по кружке ...
  - Мало выпил вчера? - добивает его Гастас. - Штаны до сих пор воняют.
  Он победил. Ворча, воины возвращаются на лавки, досыпать.
  - Никогда бы не подумал, что ты можешь так говорить с товарищами, - побратим смотрит на юношу с укором.
  - Сейчас у нас есть оружие, есть доспехи, есть лошади, - возражает Гастас старшему другу. - А раздели всё это - ничего не будет. Кто нас тогда наймёт? А деньги... неужели двенадцать золотых так уж много за мою, собачью броню?
  - В этом ты прав. Но вот насчёт девушки...
  - Она - лекарка. Обузой не будет. Ты уж мне поверь. И лошадь у неё есть.
  - Я не об этом, брат. Я о словах собачника. Если на девушку действительно положил глаз Повелитель мёртвых, то тот, кто пойдёт с ней - разделит её судьбу.
  - А если её ведёт Судьба? Что будет с тем, кто встанет на её пути?
   Мужчина помолчал, обдумывая доводы друга, вздохнул:
  - Ведёт Судьба, говоришь? Что ж, пусть идёт. Пока нам по дороге. "Госпожа Анна"? Да?
  - Да. Женщина может быть или госпожой, или ...
  - Решил сделать из заклёваной тихони госпожу?
  - Да. Я так решил. И знаешь почему? Потому, что опереться можно лишь на то, что сопротивляется.
  Краткое раздумье, неопределённый ответ:
  - Если так решил ты ...
  - Долги полагается платить.
  - Я с этим не спорю. А вот другие?
  - Кто другие?
  - Тадарик. Как решит он?
  - Тадарик уже решил, - быстро ответил юноша и пояснил не спеша. - Анна бежала от собачников, убила двух псов во время бегства и одного - вчера у кабака. Тадарик решил позавчера, а вчера в своём решении утвердился.
  - Утвердился? - Переспросил Лагаст. - Ну, если так ... - он в раздумьи потёр виски, поёжился. - Я бы, пожалуй, тоже не прочь пива выпить. Знобит.
  - Хозяйка ушла на рынок, но, - Гастас тряхнул кошельком. Кого пошлём?
   ..............................................................
  Лудильщик не сразу понял, что от него требуется. Но понял. Необычная работа. Большой заказ. Аня чертила на земле, показывала на мягком металле как, скрутив медную пластинку, получить бесконечно длинную трубочку, как эту трубочку уложить в спираль и как поместить её в медное, цилиндрическое ведро. Какие детали ещё надо сделать и как они будут соединяться. Заказ получился очень солидный. Один материал потянул на семнадцать серебрушек, ещё два серебряных за работу, один - за сложность. Всего на двадцать серебряных. Да ещё и одну серебряную монету клиентка положила за срочность. Очень высокая оплата. Он за лучший месяц столько не зарабатывал. Так что все, остальные заказы пока что - побоку.
  Потом хозяйка повела гостью смотреть травы. Ириша, как собачонка крутилась под ногами, жадно вслушиваясь в непонятную ей речь. Трав накупили на целый серебряный. Благо, они лёгкие. Потом пошли покупать нитки, иголки и прочую мелочь для хозяйства. Хозяйка на торге знала все входы и выходы. Ириша за "старание" получила цветную ленту и длинные бусы из мелких, белых, фарфорово-гладких ракушек. "Змеиных головок", как назвал их продавец. Потом купили по мешку ячменя и ячменного солоду на пиво, три бурдюка готовой бражки, наняли носильщиков - не самим же всё это тащить. Пока так гуляли - заказ у лудильщика готов Аня хотела ещё носильщика нанять, но воспротивилась Ириша: "Сама донесу!" Ну и неси. Аня ей оловянное колечко за три медяка у лудильщика купила. Доволен ребёнок. Смеётся.
  На постоялом дворе Аня почти бегом побежала в сад. Так ей хотелось опробовать своё приобретение. Вместе с Иришей, в саду, в четыре руки, на старом кострище они запалили костёрчик, собрали аппарат, принесли воду для охлаждения. В перегонку пошла купленная, готовая бражка. Хозяйка, заботясь о гостьях, принесла в сад еду. Повидло из корней лопуха в плошке засохло и жевалось, как конфета, а из веточек малины Аня заварила чай. Выпаренный спирт по капелькам стекает в стеклянный флакон. Только приглядывай за огнём и свежую воду подливай. Жаль только хорошее не длится долго. В сад пришла Алевтина. Как всегда, и всем недовольная:
  - Привет, Ань, чем занимаетесь?
  - Привет, - отозвалась Аня. - Чай пьём. Садись с нами.
  - Чай? Здесь? Откуда?
  - Малиновые веточки заварили. Неплохо получилось. Ты попробуй. - Аня наполнила свободную кружку, протянула подруге. - Присаживайся.
  - Так себе, - Авлевтина пригубила отвар. - Вода-водой. Только что горячая. Будь хоть сахар ...
  - Сахара здесь нет.
  - Могла бы хоть мёду положить...
  - Мёду сегодня тоже нет. - сухо ответила Аня.
  - Я хочу быть свободной. - столь же сухо отозвалась Алевтина. - А то все здесь обращаются со мной, как с рабыней. А я к этому не привыкла. Идиотский мир! Я - и твоя рабыня! Почему здесь женщина может быть или госпожой, или рабыней?
  Аня стиснула зубы, предпочитая отмолчаться, но в саду-то она была не одна.
  - Или шлюхой. - Алевтину как подбросило, но хозяйка взгляда от расхристанной девицы не отвела: - И будь ты рабыней, с тебя бы, за вчерашние дерзость и бесстыдство шкуру бы спустили.
  - Закрой рот, старуха!
  - А я у себя дома. Пусть я - рабыня, пусть я старуха, но это мой дом и я здесь хозяйка! А ты ... неизвестно кто.
  - Я уйду!
  - Утром уже уходила. Ничего! Дальше конюшни не ушла. В сене покувыркалась и опять голос повышаешь?
  - Да! - от возмущения Алевтина подалась вперёд. - А знаешь с кем?
  - Догадаться нетрудно, кто здесь самый шустрый. Ни одной гулянки не минует, ни одной юбки не пропустит, ни одной драки не обойдёт. Хоть бы постыдилась хвастаться таким перед госпожой.
  Краска стыда выплеснулась на лицо, но не Алевтины, а Ани:
  - Да будет тебе вольная, только не кричи.
  - Когда?
  - Не знаю. С Гастасом надо поговорить, а ему сейчас не до меня.
  - А чего так?
  - Потому что в этом мире, кроме нас с тобой существуют и другие люди, а у этих людей есть другие дела. И не только в этом.
  К счастью, этому, глупейшему выяснению отношений помешал Гастас. Он пришёл в сад с недоброй вестью:
  - Лагасту плохо. Весь горит.
  Тина попыталась вцепиться в него:
  - Аня обещала мне вольную.
  - Что?
  Полное непонимание её проблемы окончательно разозлило Алевтину:
  - Аня хочет дать мне вольную, - повторила она с нажимом.
  - Уйди, женщина.
  - Где твой друг? - вклинилась в их перебранку Аня.
  - На веранде. Он весь горит.
  - Ну, так веди его сюда.
  - На женскую половину? - удивилась рабыня.
  - А что делать, хозяйка? - повинилась Аня. - Первое, что нужно больному - покой, а на веранде покоя нет и не будет. В доме - душно. Да и мне на "мужскую половину" ходу нет.
  - Тадарик не о вас говорил, - поспешно поправила её хозяйка. - Для вас в этом доме нет запретных комнат. Вы - лекарка. Скажите, где такое видано, чтобы приличная женщина за одним столом с чужими мужчинами пировала? А вы за стол сядете - все это за честь считают...
  - Это так, - вынужденно соглашается Аня. От пылких похвал женщины, ей впору сквозь землю провалиться, но поскольку земля разверзаться не спешит, она возвращается к сути. - Всё-таки больного следует уложить. И не на землю. Нужна кровать.
  - Как скажете, госпожа Анна, - с подчёркнуто-почтительным смирением отвечает рабыня и обращается к Ирише, на понятном девочке языке. Та оторвалась от наблюдения за процессом, закивала усиленно, переспросила:
  - Кро-вать?
  - Да, Ириша, нужна кровать, - повторяет Аня пересаживаясь на место девочки к огню.
  - А что вы тут делаете? - Алевтина только сейчас обратила внимание на примитивный, перегонный куб. - Самогоночку гоните?
  - Да. Спирт нужен.
  - Огненная вода? Собираешься спаивать аборигенов?
  - Алевтина, зачем ты так себя ведёшь?
  - А что госпожа хочет от подлой рабыни?
  Алевтина рыдала, истекая слезами, как прохудившаяся водопроводная труба. И Аня, к своему удивлению, осознала, что слёзы подруги больше её не трогают. Может быть потому что она уже не девочка из гуманного, благополучного мира и кое-что знает о настоящем, неподдельном страдании?
  Мужчину буквально колотило в лихорадке, но сознание его было ясным. Аня с Гастасом раздели больного. Зрелище оказалось не для слабонервных: на теле человека живого места не было: глубокие, багровые и свежие кровоточащие рубцы, чугунно-чёрные с синим кровоподтёки. Плохо, но ...
  - Били? - спросила Аня, хотя и так всё было ясно.
  - Да, - отозвался за друга Гастас.
  - Когда?
  - Вчера. Бичом, - после паузы отозвался больной.
  Аня прощупала бока, грудную клетку. Рёбра вроде бы все целы. Ушибы и раны само-собой в наличии, но переломов нет. Свежим, ещё тёплым спиртом Аня обработала все повреждения. Лагаст скрипел зубами, но молчал. Визг среди здешних мужчин явно был не в чести. Аня даже попросила его:
  - Если боль острая - ты говори. Под такими опухолями пальцы толком ничего не чувствуют.
  На эту просьбу мужчина хрипло отозвался:
  - Пока, терпимо.
  - Лихоманки у тебя не было? Это когда вот так трясёт ежедневно в одно и тоже время? И морозит, как сейчас?
  - Нет.
  - Уже это хорошо.
  Первое в таких случаях - повязка. Второе - питьё. Те же веточки малины с валерьянкой. Пользы немного, зато вреда нет. Там, где кожа цела - тело можно обтереть. Хотя бы водой. Это собьёт температуру. Здесь даже аспирина нет. И спать. Сон - главное лекарство. Кровать стоит в тени, дождя не предвидится, в саду тихо, но мужчина никак не может успокоиться. Что-то говорит сбивчиво. Не иначе начинается бред. Машет руками. Ладно. Есть ещё одно средство. Как раз полбутылочки накапало.
  Аня отсоединила один флакон и подставила другой. Отдельно, в кружку налила немного бражки, в другую - плеснула из бутылочки грамм пятьдесят, для начала, вручила обе ёмкости Лагасту:
  - Держи. Выпиваешь из этой всё и сразу. Залпом. Запиваешь бражкой. Для начала. И спать. Твоё лекарство сейчас - сон.
  - Не могу уснуть...
  - Выпьешь и уснёшь. До утра.
  - А потом?
  - О "потом" поговорим утром. Пей.
  Выглядело всё так, будто здоровенный мужик не глоток самогона проглотил, а получил дубиной по башке. Он вскинулся, выпучив глаза, захрипел, замахал руками. Аня поспешно поднесла ему к губам чашку с бражкой
  - Пей же!
  - Что это было?
  - Винный спирт. Для тебя "Вода жизни". Запивай же.
  - Я сей-час ...
  Минут через десять "приём лекарства" повторили. Лагаста "повело", но Аня, для надёжности отмерила ему третью порцию.
  Гастас некоторое время растерянно топтался у кровати с больным:
  - И что будет?
  - Завтра проснётся.
  - Здоровым?
  - Не всё сразу. Но будет лучше, чем сегодня.
  - А он ...
  - Не умрёт. Обещаю.
  - А как же моя свобода? - напомнила о себе Алевтина. На этот раз Гастасу.
  - Уйди, - сухо отозвался парень.
  - Я не могу быть рабыней...
  - Будешь надоедать - продам.
  - Аня, да я же ...
  - А он может. Он - господин, - вклинилась сочащаяся ехидством рабыня.
  - Но, Аня!
  - И к госпоже Анне приставать не смей, - теперь разгневанный парень смотрел на Алевтину в упор. Верхняя губа его брезгливо дёргалась. - Зная своё место, ... рабыня!
  И опять Ане не захотелось заступаться за подругу. Тина, конечно не рабыня, но ... нельзя же вести себя столь бесцеремонно. Будет ей вольная. Но не сию же минуту!
  - Можно я останусь здесь с ним? - Гастас никак не может успокоиться. Чтобы так, с нескольких глотков, человек провалился в сон? Что же это за средство-то такое?
  - Нельзя, - сухо отвечает Аня. - Теперь за больным буду смотреть я.
   ..............................................
  - Вы жестоки, госпожа Анна, - в глазах служанки укор.
  - Нет, - возражает Аня. - Таковы правила лечения. И... зачем мужчина на женской половине дома?
  - А ... - женщина в недоумении смотрит на больного.
  - Он - спит и будет спать до утра.
  - Он пьян в дрова, - поправляет Аню Алевтина. - это надо же додуматься: самогон бражкой запивать!
  - Какая разница, как я его усыпила? - отмахивается Аня. - Считайте, что его здесь нет. А Гастасу тоже не мешало бы лечь спать, но как его заставишь? Подумает, что я считаю его слабаком, обидится.
  - Это вы верно сказали... - хозяйка словно размышляет вслух. - Но и вам бы лечь...
  - А почем бы и нет? - соглашается Аня. - Выгонка заканчивается. Новую порцию я ставить не буду...
  - Ты бросишь больного в саду, без присмотра...
  - Зачем бросать, Тина? - Аня вдруг понимает, что безумно устала и хочет спать. - Я лягу здесь в саду. Только одеяло возьму в доме...
  - Нет, нет, госпожа, не вставайте. Сейчас всё будет делано! - Несколько фраз на языке собачников и Ириша срывается с места, как подброшенная. Следом за ней в дом спешит хозяйка. Аня провожает их взглядом и невольно ловит себя на мысли, что немало "цивилизованных", двадцатилетних толстух могли бы позавидовать стройной фигуре отнють не юной женщины века камня и меди.
  - Они тебя здесь разбалуют, - ворчит Авлевтина, опять задетая за живое. - Смотри, не возгордись.
  - Ты не позволишь, - отмахивается Аня. Неожиданно для себя, Тина чувствует себя польщённой:
  - Ну да, я же тебе настоящий друг.
   ..............................
  Через десять минут Аня спит на груде овчин, как на матрасе. На всякий случай, хозяйка прикрывает гостью плащом. В ногах госпожи устраивается Ириша. Хозяйка уходит в дом. И Алевтина опять остаётся одна. На веранде гомонят мужчины. Шум доносится даже в сад. Скучно. Делать абсолютно нечего. Разве что освежиться у кадки с тёплой, нагретой солнцем водой. Вечереет. Шум на веранде усиливается. Слышен громогласный рык Тадарика. Сегодня торг за воротами закончен. И вообще, чего она здесь торчит? Там - веселятся, а она - скучает.
  Возвращение воинов действительно оживило обстановку. Гомон, толкотня. Мужчины освобождаются от доспехов, плещутся и фыркают у колодца, поливая друг-другу, распаренные и пропотевшие под жёсткой кожей доспехов, тела ледяной водой. Из погреба появляется пиво, на вертеле жарится целый баран.
  Гастас приветствует хозяина, тот хлопает юношу по плечу:
  - Как сторговались? Где Лагаст?
  - Спит в саду. Ему неможется.
  - И так бывает. Как поторговались?
  - Держи долг. - Монеты переходят из рук в руки.
  - Добре. Что ещё взял?
  - Оружие, брони, три коня.
  - Да ты их ободрал, как липку!
  - Старался.
  - За это следует выпить.
  - Согласен. Выпить следует. А на торге как?
  - Не очень. Наглеть начали. Рановато.
  - Наглеть?
  - Да. Оно всегда так. Начинается всё тихо, мирно. Кажется, даже, что мы там - без надобности. Потом собачники начинают наглеть. А в последний день никогда без крови не обходится. Так я и говорю: рановато они наглеть начали. Второй день сегодня был.
  - Думаешь, завтра?
  - Нет, не думаю. Рано. Они ещё рабов не продали. Но дня через три - можно ждать всего, - мужчина сдирает с себя броню, толкает одного из товарищей. - Плесни-ка водички, - трёт тело мочалом, фыркает от удовольствия и, натянув на тело чистую, поданную служанкой рубаху, командует. - За столы! Мясо стынет!
  Алевтина, как бы случайно, подворачивается ему под руку. И вот она уже в объятиях гиганта:
  - Вечер добрый, красотка. Скучала? Или весь день на соломе проспала?
  Неожиданно для себя, Тина смущается, не зная, что ответить. Тадарик заливисто хохочет, шлёпает её по заду:
  - Да не красней! Ночью бодрее будешь!
  Жаркая волна проходит по телу Алевтины. Она жмурится, стискивая зубы, лишь бы не застонать. А Тадарик уже на веранде делит мясо, рассаживая свою команду за столы. Мясо, каша, хлеб, пиво: всего вдоволь. Ешь - не хочу.
  Алевтина пытается пристроиться рядом с ним на лавке, но воин вручает ей большой кусок мяса с хлебом и отправляет прочь: "Не дразни мужчин, красотка, я - ревнивый." Тут же, во дворе воины обдирают двух баранов - мясо на завтрак. Шкуры - распялить на заборе. Ножки, опалённые головы и кости с потрохами - в котёл. Они будут томиться всю ночь. Мясо - в горшки под пивной маринад. Лекарка права: замаринованное мясо и без костей жарится очень быстро. В одном из стойл теснится дюжина свежих овец. Воинов полагается кормить.
  Мужчины едят скоро, плотно. Большинство (это горожане) - торопятся по домам. Они придут под утро. Остальные, тоже измотанные дневным караулом, быстро засыпают: кто на лавке, кто на полу. Благо - веранда большая. Никто и не заметил, как и когда исчез хозяин.
  Алевтина, скучая, прислонилась к одному из стойл конюшни. Мужская рука зажимает ей рот, вторая - подхватывает, втягивая в темноту.
  - Тс-с-с, красотка.
  - Тадарик, - сдавленно стонет девушка вся в предчувствии. Пальцы её сами по себе начинают сдирать одежду. Ох, эти завязки, эти шнурки! Сильные руки швыряют её на солому, сноровисто задирая юбки. Тина со сладким стоном приникает к обнажённому торсу мужчины, оплетает ногами его прохладные бёдра:
  - Ещё! Ещё! Ещё!
  Узел наконец-то расходится. Скользкие шнурки расползаются освобождая дыхание. Руки мужчины ласкают обнажающееся тело. В голове всплывает фраза из анекдота: "Не всё ли равно, что вокруг шеи будет болтаться?" Вот пальцы касаются сосков и в голове Алевтины взрывается фейерверк. Она содрогается, стонет, плачет, захлёбываясь от наслаждения:
  - Та-да-рик!
  А сладкая пытка длится и длится, разряжаясь новым взрывом, но уже внизу живота. Все внутренности трепещут, как стая птиц или бабочек:
  - У-ми-ра-а-ю!
  - Рановато.
  Пальцы и губы ласкают тело и Тина опять стонет:
  - Ещё! Ещё!
  Никогда она не испытывала ничего подобного, никогда так не желала. Тело истекает влагой, руки обнимают шею мужчины:
  - Хочу! Хочу!
  Он рядом, он дразнит, он изводит и ускользает. Тина изгибается, ловит его бёдрами:
  - Та-да-рик! - она плачет, умоляет, порывая поцелуями грудь и плечи любовника. - Прошу!
  Пальцы, только что нежные и дразнящие, железной хваткой впиваются в её бёдра, насаживая на твёрдый стержень мужской плоти. Хрип вырывается из груди женщины, ногти бороздят мужскую спину:
  - Да! Да! Да-а-а!
  Напор любовника яростен и краток, разрядка на этот раз наступает почти молниеносно. От разочарования, судороги сотрясают тело женщины, а насмешливое выражение лица Тадарика приводит её в форменное неистовство. Но руки опять ласкают её, всё выше и выше сдвигая платье, как досадную помеху, подныривают под лопатки. Дрожь бежит по коже. Опять, вся в предчувствии, Авлевтина выгибается, приподнимаясь над шуршащим ложем. Платье соскальзывает через голову и теряется в темноте, а она лежит, в лунном луче, нагая и открытая мужской силе.
  На этот раз Тадарик не спешит. Едва касаясь, он играет покорным, истекающим потом и желанием телом юной женщины. Вот он берёт её. Мягко, неспешно, неотвратимо, раз за разом входит в податливую, желающую его плоть.
  Тина уже обессилела, но ей так хорошо, что она тихо плачет, со смиренным сладострастием подчиняясь каждому движению господина. Мир расплывается в невнятном сиянии. Девушке кажется, что все её ощущения существуют сами по себе, отдельно от тела, что сейчас эта хрупкая связь оборвётся и...
  Сладостное существование на грани обморока, длящееся целую вечность, завершается третьим взрывом. Сладкая волна опять поднимается по телу. Но сил нет. Даже не слабый стон. Тадарик приподнимает её, как куклу, нежно отирает слезинку с щеки, подносит к губам флягу:
  - Пей.
  Сладкая, с кислинкой медовая шипучка освежает горло.
  - Я умерла?
  - Пока, нет. - его рот тянется к её рту, язык раздвигает губы, проникая внутрь. Чувствуя, что вот-вот потеряет сознание от избытка чувств, женщина отталкивает его. Толчок едва различим, но мужчина не настаивает, отодвигается. На нём тоже нет ничего, кроме кожаного пояса с кошельком. Из кошеля Тадарик бережно достаёт две крохотные, золотые серёжки, осторожно вдевает их в уши девушке:
  - За мной не пропадёт.
  Какие подарки? Какие серёжки? Разум Алевтины заблудился в облаках блаженства. Не в силах сдержать обуревающие её чувства, Тина приникает к груди любовника, трётся о неё, как кошка, лицом, телом, целует. Мужчина гладит её, треплет волосы, почёсывает спинку:
  - Теперь вижу, что соскучилась.
  - Ужасно соскучилась. Ты - лучше всех!
  - Не сомневаюсь.
  - Что сегодня было! Что было!
  - А что?
  Алевтина рассказывает: о торге, о ссоре Гастаса с товарищами, о покупках Анны. Особенно её возмущает несправедливость Гастаса к ней, к Алевтине. Но Тадарик отчего-то хмыкает удовлетворённо, переспрашивает:
  - Значит, денег он им не дал? Пивом обошёлся? Молодец, юноша. Так с этим народом и надо.
  - Но он же меня... - пытается повернуть разговор Тина.
  - А-а-а! - машет рукой Тадарик. - Остынь. И дай ему остыть. Я сам с ним поговорю.
  - Когда?
  - Как только кочевники уйдут.
  - А завтра?
  - Завтра мне некогда.
  - Ну, знаешь... - надувает губы красавица, но мужчине мало дела до её обид. Подхватив девицу на руки, он привычно швыряет её на солому, наваливается сверху и Алевтина опять верещит и стонет в сильных, сладких мужских объятиях. Она так и уснула под ним, не выдержав наплыва ощущений и провалившись в сон, как в обморок. Тадарик не стал насиловать бесчувственное тело. Зачем? Ещё не одна ночь впереди. И так порезвился неплохо. Ведро с водой стояло у стены. Он ополоснулся, оделся, постоял над раскрытым женским телом. Так себе, красотка. Видывал он и лучших. Поразмыслив, достал из кошелька серебряную денежку и на шнурке, повесил любовнице на шею. Так будет честно. Отыскал её одежду, прикрыл, как одеялом. Спи, милочка. Вышел на двор.
  Поверженные сном мужчины, лежали, как тела на поле боя. Перешагнув одного из спящих, Тадарик поднялся на веранду, насторожился. В темноте кто-то был. Нащупав огненные камни в кисете, мужчина высек искру, зажёг один из факелов. За столом, над кружкой пива, подперев голову руками, сидел Гастас.
  Хозяин вставил факел в гнездо, выбрал кружку, плеснул в неё пива, сел напротив гостя, спросил:
  - Что не спишь?
  - Не спится.
  - Чего так? Да говори уж.
  - Госпожа Анна спит.
  - Это хорошо.
  - Она обещала за Лагастом присмотреть...
  - И ты не знаешь, как быть?
  - Не знаю.
  - Тогда послушай меня. Я Лагаста не видел, но скажу вот что: били его вчера и если он до сих пор жив - серьёзного там ничего нет.
  - Но, госпожа Анна ...
  - Спит, потому что волноваться нЕочем. И потому что устала. Или женщина не может устать?
  - Может, но ... не только в этом дело.
  - Твои товарищи денег просят?
  - Откуда? - вскинулся Гастас.
  - Знаю. Ну, так как? Просят?
  - Просят. Пока.
  - А ты не отдаёшь? Правильно. Я бы тоже не отдал. Не заработали ещё. Слушай, что я тебе скажу... Ты не говорил им, что за постой расплатился?
  - Нет.
  - Правильно. А дурЯт они от скуки. Так что... Мне люди нужны за торгом смотреть. Завтра я скажу парням... Доспехи и оружие ведь у вас есть теперь?
  - Есть.
  - Тогда я скажу, что каждому за день я заплачу по два больших медяка. Ну, и кормлю, разумеется, и пиво, как положено. Вот им и занятие. Кто знает, сколько вы здесь просидите, пока караван придёт? А я дело предлагаю.
  Гастас поднял стакан, отхлебнул, скривился: пиво выдохлось.
  - С тобой не поспоришь. Да и незачем. Меня берёшь?
  - Конечно. Только не сиди зря ночью. Пошли спать.
  - Зря? А сам? Впрочем...
  - Хочешь сказать, что не зря?
  - Ничего я не хочу сказать.
  - Гастас, - Тадарик пристально посмотрел в глаза юноше. - Эта девка всё равно под кого-нибудь бы подлезла. Ты её не хочешь, а я - не против. Если кто-то, то почему не я?
  - Я ни-че-го не хотел сказать, - чуть не по слогам повторил Гастас, зло блестя глазами.
  - Правильно. Здесь говорить нЕочем. Лучше скажи: как у тебя с Анной?
  - А как у меня может быть?!
  - Ты не шуми. Люди спят. Думаешь, как они, прожить одним днём?
  - А ты как думаешь?
  - Я? - Тадарик невесело усмехнулся. - Я думаю, что мир не меняется. Смотрю я на тебя, а себя вижу. Тоже, как ты, думал, что нет у меня ничего: ни дома, ни семьи, ни завтрашнего дня. А он возьми и наступи.
  - И что?
  - Ничего. Живу, как видишь. Только вот не знаю: зачем?
  Они помолчали.
  - Ладно, - Тадарик хлопнул по столу. - Не мне тебя учить. Пошли спать.
  Глава 8. Служба наёмника.
  
  Утром хозяин предложил всем выйти за ворота. Все согласились. Гастас узнал об этом, когда вернулся от Лагаста. Тот ещё не проснулся. Лицо мужчины посветлело, жар спал, но на чёрных волосах, изморозью проступила седина. Гастас постоял над побратимом, но будить не стал. Пусть спит. Ириша было вскинулась, посмотрела на пришельца соловыми глазами. Она, как и полагается образцовой служанке, спала в ногах госпожи, как и та в одежде, на шкурах, постеленных на землю, рядом с кроватью больного. Рука девочки потянулась к руке Ани, но юноша погрозил ей, прижал палец к губам: "Спите спокойно", посмотрел на измождённое лицо спящей. Да, загонял он девушку: бледна, осунулась. Аж череп просвечивает. Порадовать бы её, да только чем?
  Услышав от товарищей о сговоре, Гастас кивнул: "Я с вами".
  Мясной завтрак с пивом, оружие, щит, полный доспех на теле. Не на гулянку идут. Старуха подхватилась успеть на рынок: пива заказать, муки, молотого ячменя на кашу. Тадарик хозяйку свою чуть подпихнул: мол рыбных пирогов бы. Да где рыбы взять? Но в ответ получил лишь равнодушный взгляд. И Алевтина обиды добавила: внаглую, в воротах подошла, обняла и при всех пообещала ласково: "Сегодня не жди. Не приду". Тадарик не смолчал. Улыбнулся так же ласково, пообещал: "Не буду". С легкой такой угрозой, но без злости. Вроде пошутил.
  Остановился отряд в городских воротах. Поначалу ждали, когда стража ворота откроет, когда купцы подойдут. Куда торопиться? На солнцепёке настояться успеется, а здесь пока тень. Вот купцы подошли, возы с товаром и для товара подтянулись, ворота распахнулись, а Тадарик приказа выступать, не отдаёт. Заволновались купцы: непорядок. Договаривались же...
  Тадарик не спорит:
  - Договаривались. Но вчера на торге неспокойно было, поэтому сегодня в отряде людей больше. Добавить бы надо.
  Один из купцов, работорговец местный, возмутился:
  - Не по совести, каждый день цену пересматривать!
  Тадарик руками развёл:
  - Так ведь и ты, почтеннейший цену на торге пересматриваешь, а ничего до сих пор не купил. Озлобляешь пришельцев. Им ведь тоже долго здесь стоять нельзя. Стравят овцы всю траву - уходить пора. Да и купцов на торге прибавилось.
  Купцы шуметь, купцы грозить, а Тадарик улыбается:
  - Я - вольный воин: городу не подчиняюсь, с законом не спорю. Хотите торговать без меня - торгуйте. Нужна охрана - платите.
  - Да вы все здесь бродяги безродные, одним днём живёте! А я - человек семейный, уважаемый. У меня дети, внуки. Я народ кормлю! - Разоряется громче всех работорговец.
  - Мы - тоже народ, - спокойно Тадарик возражает. - И есть тоже хотим. А когда одним днём живёшь - прожить его сытно и весело хочется.
  А солнце-то всё выше и выше. А время-то идёт. Заволновались купцы, про прибавку спросили, поторговались чуток, но больше для порядка. Тадарик немного накинул. Пол малого золотого всего. Было полтора за день, стало - два. Если на всех разбросать - пустяк выходит. И было из-за чего так долго в воротах перепираться. Но теперь Тадарик не успокоился. Всем видно, как здорово его работорговец зацепил:
  - А с тебя, почтеннейший - пеня: десять девок сегодня ко мне в дом пришлёшь.
  - Десять? Это будет стоить...
  - Тебе? Возможно. А вот мне - ни медяка. Да ты не жмись. Целыми и живыми утром вернём. Даже не сотрутся.
  Работорговец упёрся, злится, другие купцы галдят, подгоняют его:
  - Да не тяни ты!
  - Соглашайся быстрее!
  - Время идёт!
  - Не деньги же с тебя требуют!
  Куда одному против всех, но упирается:
  - Пяти с вас, жеребцов, хватит.
  - Пять на три десятка? - продолжает давить Тадарик, - Маловато. Кто за столами прислуживать будет?
  - Ладно уж, семерых пришлю, - сдаётся торговец живым товаром. - Но чтоб всех здоровыми вернул!
  А вот служба оказалась препоганая. Рынок за воротами - как линия: с одной стороны, продавцы - кочевники, с другой - покупатели из города. Товар у собачников немудрёный: шерсть, овчины, овцы, рабы. Можно и щенка сторговать. Взамен кочевники берут: зерно, сукно, холсты, полотна, глиняную посуду ну и деньги, разумеется.
  Тадарик воинов на две группы разделил и расположил по флангам. И ещё пятеро ходят туда - сюда вдоль торга, по стороне "горожан". Следят за порядком. Дело это нелёгкое. Хорошо, если повздорили два покупателя. Этих разогнать не сложно. Хуже, если сцепились покупатель с продавцом. Покупателя следует задвинуть за спину, прикрыв собой, а на продавца - собачника даже замахнуться не смей.
   Кочевники это понимают, грубят, дерзят. Но и против них метод есть. Купец, перед тем, как к товару прицениться, к Тадарику подходит, а тот честно предупреждает: мол к тем и тем продавцам иди без опаски, а этого - лучше миновать. Дюже горячий. Постоит такой гордец и задира час, другой, третий при товаре да без покупателей - тут собачники беспокоиться начинают. Торг ведь не затем, чтобы попусту на солнце жариться. Глядишь, товар тот же, а продавец - другой.
  И всё-таки гладко не обошлось. Один из кочевников воина ножом ударил. Тот покупателя прикрыл. В бок, между пластинами целился, да не попал. Выдержал панцирь. У воина желваки на щеках ходят, но сдержался. Не драться пришли.
  После торга - все к Тадарику на постоялый двор. На столе - пиво стоит, вокруг стола семь женщин хлопочут. Брови углём подведены, щёки свеклой натёрты: красавицы. Гулянка будет.
  Хозяин Алевтину заметил, под локоток подцепил, на ушко шепнул:
  - Иди-ка ты, красотка, на женскую половину. Разгуляются парни, подол тебе задерут, будешь потом всем жаловаться, виноватых искать. А кого искать? Сама же и виновата.
  Зло сверкнув глазами, Алевтина удалилась в дом, но там ей показалось одиноко, в саду - скучно. В саду хозяйка, Аня и Ириша делами занимались: рабыня чинила мужскую одежду, Аня подрубала края, пытаясь сделать опрятным свой, на скорую руку смётанный жилет, а Ириша терпеливо перебирала нежную, пышную ткань Аниного, нарядного одеяния, отыскивая и аккуратно латая любую, самую крошечную прореху. Тина некоторое время сидела рядом с ними, вздрагивая при каждом взрыве хохота, доносящемся в сад с веранды.
  - Если тебе нечем заняться, - обратилась к подруге Аня, - можешь починить своё парадное платье. Ириша его выстирала, но прорех на нём достаточно.
  Авлевтина вспыхнула:
  - Почему я должна носить те лохмотья?! И по какому праву ты учишь меня? Ах, да! Забыла. Госпожа даёт работу рабыне. Ты хорошо вписалась в этот мир.
  - А ты не вписалась. Какая же ты дрянь!
  - Да, да! Оскорбляй! Ты - госпожа. Тебе - всё можно. Именно здесь.
  - Можно было и там.
  - Что же мешало? Там ты была само смирение и скромность.
  - Я тоже думаю: что? Наверно, как говорила моя мама: "Издержки социалистического воспитания".
  - Да, да! Именно социалистического. Рабства захотелось? Вот теперь оно у тебя и есть.
  - А у тебя есть твоя свобода.
  - Свобода? И в чём она?
  - В том, что стирать и чинить свои вещи, ты отныне будешь сама. Ты свободный человек? Другие тоже ничего не должны тебе: ни я, ни Ириша, ни Хозяйка. В еде и крыше над головой тебе никто не отказывает ...
  - Очень великодушно! Мне следует поклониться и поцеловать тебе руку? Или ногу?
  - Если тебя это оскорбляет - уходи. Двери не заперты.
  - Куда? На улицу? Чтобы мне, как беглой рабыне, выкололи глаза или отрубили ноги?
  - Когда кочевники уйдут, а здешние постояльцы будут свободны от службы, мы пойдём к судье и ты получишь вольную.
  - Госпожа отпустит свою рабыню?
  - Нет, Тина, на такую подлость я не пойду. Я, в присутствии свидетелей подтвержу, что ты - свободная гражданка России, как и я. И что твоё пленение собачниками было беззаконием и произволом.
  - Я? Гражданка России?
  - Да.
  - И где же эта, твоя Россия?
  - Не важно. Главное: она есть и мы с тобой её граждане. И ещё... если наше общество тебе так противно, то не пошла бы ты ... в баню?
  Хозяйка тихо засмеялась:
  - У нас говорят грубее.
  - Я знаю. У нас тоже говорят по-разному. Могут, например, отправить в поле ловить бабочек или цветочки собирать...
  - Ну, цветочки собирать, это ... - психанула Алевтина.
  - Это моё дело, - смиренно согласилась Аня, чем окончательно вывела подругу из себя, а у Хозяйки и у Иришы вызвала приступ неудержимого смеха.
  Авлевтина громко зарыдала, бросилась вглубь сада, к забору. Никто за ней не побежал, не стал утешать, уговаривать. Порыдав и поколотившись в бессильной ярости о тёсанные доски, Тина собрала волю в кулак, задумалась. Положение её было просто омерзительное. Проклятая байстрючка, Анка-пулемётчица отреклась от неё. А раньше, как хвост ходила, предательница! И не уйдёшь ведь никуда. Некуда идти. Чужой мир вокруг: ни дома, ни денег, ни родителей. Никто не защитит. Кстати, вспомнился Тадарик, его объятия. Алевтина сладко поёжилась. Сомнений нет: он неравнодушен к ней. Конечно, неравнодушен. Серёжки подарил, колечко серебряное. Обиделся конечно, когда она сказала при всех: "Не приду", - так это и понятно: серьёзный мужчина, хозяин, уважаемый горожанин, не сопляк вроде Мишани. Это им можно было крутить, как угодно...
  С этими мыслями она осторожно выглянула на веранду.
  Во главе стола, как всегда, - хозяин. Рядом с ним - Лагаст. Анькин Гастас на этот раз занял место в стороне, среди простых гостей. Хозяин с почётным гостем беседуют, остальные - едят и пьют, девицы прислуживают. Не все, правда. Только две. Но где остальные - догадаться не сложно. Лошади все стоят у коновязи, под открытым небом. Стойла с соломой - свободны. Вот Лагаст встаёт, что-то говорит. Извиняется, наверно. Уходит в дом. Не здоровится человеку.
  Тадарик скучать долго не будет. Девицу, что мимо проходила, за руку поймал, на колени усадил. Сердце у Алевтины сдавила невидимая рука ревности. Она видела, как мужчина обнимает рабыню, как наливает пива, поит из рук, одновременно что-то шепча женщине на ухо. Девка прыснула, чуть не захлебнувшись. Щёки её вспыхнули настоящим, не свекольным румянцем. Мощная длань покровительственно обнимает девицу за плечи, приникшие к уху губы то ли целуют, то ли опять шепчут что-то. Рабыня опять давится от смеха. Тадарик тоже смеётся, что-то спрашивает, кивает на блюдо с мясом.
  Алевтина с едва сдерживаемым отвращением смотрит как потаскушка, на коленях у хозяина, спешно набивает рот едой. Откуда ей знать, что господин, из экономии, отправляет рабынь "на работу" голодными? Мол, у клиента поедите. А, плотно покушавший клиент, обычно сразу приступает к "делу". И что дом Тадарика - единственное исключение из общегородского правила.
  А хозяин дома подбадривает рабыню, угощает её пивом, пьёт сам, опять о чём-то шепчет на ухо. Осмелевшая девица обнимает мужчину за шею, сама тянется к губами к его губам.
  Она взлетает в воздух, подхваченная, как вихрем, могучими мужскими руками. Тадарик кружит её в воздухе, раскачивает, как игрушку. Вскрикнув, женщина прижимается к гиганту, а тот уже несёт свою добычу на руках с веранды к пустому стойлу конюшни.
  Этого зрелища Алевтина вынести уже не может. Забыв обо всём, она бросается вслед за весёлой парочкой из своего укрытия, через весь двор, под удивлёнными и насмешливыми взглядами пирующих, разъярённой фурией влетает в стойло.
  На соломе вовсю идёт возня. Завизжав от злости, Тина изо всех сил колотит по широкой, мужской спине. С неожиданной ловкостью, воин разворачивается, подхватывает её, швыряет на солому, рычит:
  - Ага! Красотка! Пришла! А говорила, что не придёшь! - глаза Тадарика блестят от сдерживаемого смеха. Он очень доволен.
  - Я изуродую эту девку...
  - Стоп, - рука прикрывает Алевтине рот и пол лица разом. - Женщину не тронь. Её надо вернуть утром в целости. Так что ...
  Тина не может кричать - рот её зажат. Она лишь стонет, извиваясь и содрогаясь от желания. Взгляд мужчины становится пристальным:
  - Понятно. Слушай, крошка, - обращается он к рабыне, - обожди пока. Надо эту дикую кошку обработать. Как бы чего не натворила.
  Рабыня молча кивает, отодвигается к стене. Ей-то что? Её взяли на время, а время это идёт себе да идёт.
  Алевтина стонала и рыдала от счастья. Было всё: сладкие судороги и сияние перед глазами, яростный напор и трепет бабочек в животе. У неё уже и сил, кажется, никаких не осталось, но Тина никак не может разжать объятия и, даже на миг, выпустить любовника. Он ведь такой непостоянный!
  - Та-да-рик! - захлёбываясь от желания стонет она, будучи не в силах скрыть терзающую её обиду. - Зачем тебе эта девка?
  - Так ты же сказала, что не придёшь, - смеётся гигант. Он всегда и надо всем смеётся!
  - Я пошутила.
  - Я тоже пошутил.
  - Тадарик, я не могу без тебя!
  - А я без тебя очень даже могу.
  - Ты опять смеёшься надо мной!
  - Смеяться? Зачем? Давай-ка лучше повторим...
  Он опять берёт её и Алевтина счастлива. И опять, как и прошлой ночью, она засыпает в его объятиях. Так же, как и в прошлый раз, Тадарик накрывает раскинувшееся на солому, нагое тело любовницы её одеждой, прибавляет к серебряному на шнурке ещё один и уходит. Право, эта ненасытная начинает его утомлять. Безумства тоже хороши в меру.
  На столе уже свежая порция горячего мяса и свежий жбан пива. Парни ржут:
  - Ну как? Ублажил?
  - Чего не сделаешь, ради мира в доме? - отшучивается хозяин. - Вы уж её не трогайте, упаси ведьма, проснётся ведь.
  Снова взрыв хохота. Отодвинутая Алевтиной рабыня ловко пристраивается на коленях у хозяина. Тому лишь руками остаётся развести:
  - Только-только ведь освобонился!
  Женщина откровенно ластится к нему и Тадарик великодушно обнимает красотку, пылко целует в губы, запускает руку под одежду:
  - Но лучше уж так, чем по-другому. Вот помню, нанялся я как-то охранять дом одного хозяина ...
  - Тадарик! Только не об этом! - вопит кто-то за столом. - Слушать сейчас твои байки про баб, это уподобляться жирдюку из твоей побасенки. Это ведь о нём ты говорить собрался? Как на нём весь день по две-три рабыни елозили?
  - Точно! Так и сдох под бабами, - со смехом подтвердил Тадарик. - А жена его тем временем нетронутая в светёлке сидела.
  - А чего так?
  - А он сам не умел. Привык, что за него бабы стараются. Боялся с невинной не справиться.
  - А ты - справился?
  - Ну, то же я! Я в изысках не силён. Мне бы по-простому да побольше. И чтобы всем в полное удовольствие. Вот, помню, было дело...
  - Тадарик!!! - вопят уже несколько голосов.
  - А что я? Я молчу...
  - А ты не молчи. Расскажи, как домой вернулся.
  - Сдурели? - Ревёт хозяин. - Сколько можно об одном и том же?
  - Сколько нужно, столько и можно. Сам же говорил. Сколько можно про тех же баб слушать?
  - Так бабы-то разные, - бурчит хозяин, изображая обиду.
  - Зато история всегда одна!
  - Тадарик, - трясёт его за плечи один из воинов-горожан. - Не жмись, рассказывай. Мы же видим, что тебе потрепаться припёрло. Ну и трепись. Только про город. А с бабами мы как-нибудь сами ... того...
  - Ну, про город, так про город, - вздыхает Тадарик. После очередного стакана его всегда и неудержимо тянет на рассказы. Это известно всем. И ему тоже. И так ли уж важно, о чём будет его история? Хотят парни в очередной раз послушать о его возвращении в "Пристепье" - пусть слушают.
  - В город я вернулся после того, как узнал о Чёрной Смерти, - Тадарик прищуривает глаза, вызывая в памяти сумерки очередной таверны с разношёрстной публикой, товарищей по братству оружия рядом за столом, того старика. Старика ли? Слышит его слова:
  - ...Чёрная Смерть. Город почти пуст. Вместо домов - чёрные кострища. Из знати кто-то успел уехать в загородные имения, кто-то не успел. Как твоего отца звали, парень?
  Тадарик растеряно отвечает.
  - Помер, - звучит, как приговор. - Вся семья померла, а дом соседи сожгли. С трупами. Так что ты теперь - единственный наследник рода.
  "Единственный наследник" - слова бегут зябким ознобом по коже. Ну да, с отцом они расстались, скажем так прямо, не очень хорошо. Конечно, сам Тадарик тоже не был подарком, но, уж если быть честным до конца, подарком в их семье не был никто. Разве, что мать, заторканная всеми до рабского состояния. Ни с одной встречной шлюхой, Тадарик не обращался так, как его папаша с законной супругой. Не будь соседей, не будь других примеров перед глазами...
  Тадарик невольно сглотнул ком. Обида жгла так, будто всё было вчера: большая семья, пять братьев, четыре сестры, отец. И никто, ни в чём не хочет себе отказывать. А он - младший. Да, утянул он те деньги. И прокутил в кабаке! А разве другие вели себя иначе? Просто они были хитрее. Кстати, кто же из родных донёс на него отцу? Впрочем, какая разница теперь? Все они мертвы.
  Отец тогда орал, как бешенный: кричал, что не потерпит вора в семье, что честность - вот единственная добродетель, сопляк же должен быть...
  Сопляк должным быть не захотел. Ответил. Четырнадцатилетний юнец, с детской жестокостью напомнил отцу историю с общинными землями. От леса их расчищали все, а получили... Как это бывает при дележе мясной туши: кому-то вырезка, а кому-то... И что было, когда общинники потребовали справедливости.
  И тогда отец схватился за меч.
  Тадарик нёсся по улицам со всех ног, пока... Впрочем, это другая история. Её он никому и никогда не рассказывал. А эту? Эту - пожалуйста:
  - Ну, пришёл я в город. После чумы полтора года минуло. Иду по улицам, родное пепелище ищу. Где-то домики стоят, где-то народ строится. У меня - пусто: груды мусора пополам с золой и углем. И всё. Надо ночлег искать. Прошёлся я по тому, что от улицы осталось, смотрю - хатёнка с краю стоит. Цела хибара. Я постучался - сосед выходит. Я его сразу признал, хотя пятнадцать лет прошло. А он удивился поначалу, потом присматриваться начал:
  - Тадарик? - спрашивает с сомнением.
  - Да, сосед, я, - отвечаю.
  - Ну, ты, это... Заходи.
  Я зашёл. И, знаете, что мне первое в глаза бросилось? Медное, посеребренное зеркальце. Оно на столе лежало. И бритва рядом. Из чёрной меди. Отцовская, дорогая. Прежде она была слоновой костью отделана, но теперь кости в помине нет. Видно, сгорела. Проследил сосед за моим взглядом, смутился, сбелел.
  - Ты это, Тадарик, ты пойми...
  Ну ещё бы ему не смутиться. Не сопляк перед ним. Муж. Воин из Товарищества. В полном доспехе, при оружии. Такому человека рубануть - нечего делать. Только и я ведь уже не пацан безголовый, чтобы на всех с мечом бросаться. Подошёл я к столу, повертел бритву в руках:
  - Сохранилась, значит? Спасибо, сосед. Знаешь, зеркальце я, пожалуй, заберу. Когда дом отстрою. Мамино оно. А бритву ... Пользуйся и дальше. У меня своя есть.
  Залебезил сосед. Но уже не от страха. От радости.
  - Оно так, Тадарик, оно так. По-совести. Если бы не я - пропало бы зеркальце. А тебе - память. Может, по чарочке за встречу и ...
  - Не откажусь, сосед. А если ещё и переночевать пустишь ... - смотрю, помягчел соседушко. Хитринка в глазах появилась:
  - Оно так, Тадарик, оно так. И помянуть надо, и за встречу - возвращение твоё надо. Вот ведь как бывает: не угас род, не угас. Да ты не беспокойся. Я ведь отчего на пепелище ваше ходил? Кости мы вынули, чистой водой промыли и похоронили честь по чести...
  - Понятно, сосед. Есть кого в лавку-то послать? Или ... - оглядел я эту нищету и вдруг у меня сердце сжалось: а что если старик один остался?
  - Есть-то есть, - жмётся он. - Только сынок, Светик мой - он на соседней улице. Дом строить помогает. По темноте вернётся. А я вот, немощный, по бабской части, в избе... Да ты не беспокойся, Тадарик. Коли надо - я сам сбегаю. Денюжку бы только ...
  В общем, к вечеру, лучших друзей в городе не было. Соседушку от пары ковшиков развезло, как грязь под дождём. Ну а я слушал себе, да на ус мотал. Не сопляк же безусый.
  Оно конечно, на пожарище только ленивый не копается. Те же медяшки на лом пособирать. Но у отца-то кое-что и посерьёзней было: и кони, и коровы, и овцы, и надел с домом за городом. А вот у кого оно теперь? Вот что меня интересовало. Вот о чём сосед мне рассказал. А запсихуй я тогда из-за двух медяшек, что у меня было бы, кроме неприятностей?
  - Ну, нашёл ты виноватых, а дальше что? - подбодрил рассказчика один из слушателей. - Дальше что было?
  - А дальше я по закону поступил. Подал жалобу. Меня на смех подняли, типа: "Да кто ты такой?", "Да мы тебя не знаем!" и "Ходят тут всякие". Но я-то не "всякий", объяснил им разными словами: кто они такие и почём ценятся. Особенно судья городской, который законов знать не знает. Судья естественно на дыбы:
  - Какого это я закона не знаю, бродяга ты безродный!
  Я меч вынимаю и на стол его: "Хлоп"
  - Этого. Когда ни у одной из сторон нет доказательств, кроме слов, и когда ни одна сторона на уступки идти не хочет - спор поединком решается. Я, - и пальцем в одного из чистеньких тычу, - говорю, что он - украл моё наследство! А ты, - палец в судью, - говоришь, что я - безродный бродяга! Так что решайте: кто из вас первым будет, а кто - вторым.
  Судья в крик:
  - Да как ты ...
  Но другой вдруг по столу ладонью: "Ба-бах!":
  - Тихо! Бродяга дело говорит. - Вылезает он из-за стола, идёт вразвалочку. - Поединка просишь?
  - Прошу.
  - Будет. Пошли.
  - Сейчас?
  - А чего тянуть? Ты при оружии.
  Идём мы на площадь. Базар уже не тот, не утренний, притих. Места много. Мужик одного из стражников за плечи полуобнял, выталкивает:
  - А драться ты будешь с моим выкормышем.
  Что тут возразишь? По закону - род един. Кому бы в роду оскорбление не нанесли - любой родич за него отвечать обязан. А выкормыш (то есть усыновлённый) - тот же родич. А вояка, надо сказать, не хилый. Я не мал, а он меня на пол головы выше. Лыбится, зараза. Ну да и это для меня не новость. Всё это мне сосед под "ковшик мира" вчера рассказал.
  Вышли мы, как говорится, на круг и начались танцы.
  Выкормыш на меня вихрем налетел: рубит - роздыху не даёт. Меч у него крепкий, литой, не чета моему, клёпанному. Чую, худо моё дело, но не безнадёжно, потому как первый натиск выдержал. И давай я его "пробовать". Он - три удара, а я - один. Он три - я один. Пятюсь помаленьку, щитом прикрываюсь. От щита этого уже щепа летит. Не важно. Жив останусь - новый куплю. А важно иное: свой щит мой противник низковато держит. Эге, думаю, привык ты, вояка, иметь дело с низкорослыми. Но я-то не из таких. Давай я его внимание усыплять. Понизу бью. А он наседает, а он наседает! Озверел, страх потерял. Как рубанёт с размахом, наискосок. Аж открылся весь. Я щит подставил. Тоже наискось и сам рубанул. В общем, его меч у меня бляху со щита срезал, а мой - ему голову с плеч смахнул.
  Кровь, естественно, струёй вверх, тело на половине движения замерло, зашаталось. Я его кончиком меча толкнул. Грохнулось оно наземь, кровь расплёскивая. Толпа онемела, а я свой разбитый щит бросил, трофейный поднял, по руке прикинул. Нормально. Как родной. Повернулся к "Высокому суду":
  - Ну? Кто следующий? - спокойно так говорю. А чего волноваться? А-то в этой рубке и не насаждался шибко. Даже дыхание не сбил.
  Молчит "Высокий суд". Я к тому мужу подступаю:
  - Ну, так кто?
  У него глаза забегали.
  А народишко гудит, подзуживает: мол, давайте, давайте, толстопузые.
  Тут ко мне старший из стражи подруливает:
  - Ты это, парень...
  - Ты? - спрашиваю.
  - Что?
  - Ты его родич?
  - Нет, но ...
  - Так чего лезешь? Не с тобой свара.
  А народ уже грохочет:
  - Выходи, Гродлян, не трусь! Ты же поединков не боишься.
  Залебезил Гродлян. Кажись, даже штаны намочил: мол доспехи дома оставил.
  - Ну, так сбегай за ними, - смеюсь. - У меня ещё кой-к-кому разговор есть, - и на судью показываю. - Только поспеши. Я ведь долго возиться не буду.
  - Да как ты смеешь, безродный! - Это один из стражников лезет. У меня и вопрос, и ответ: всё готово.
  - Чей родич?
  - Его! - кивает парень на Гродляна.
  - Становись.
  У этого вояки даже шансов не было. Два прямых удара, для разогрева, один обманный, и вот мой меч у него в боку. Даже новый щит не поцарапан.
  - Кто следующий? - Осматриваюсь. Смылся Гродлян. Ну и ладненько. Подступаюсь к судье:
  - Так это ты меня безродным бродягой назвал?
  - Нет, Тадарик, нет, помню я тебя, помню...
  - Я тоже помню тебя, козёл ты старый!
  - Пожалей, - ноет судья. - Я же тебе в отцы гожусь.
  Но для меня это не довод. Мне и родного папаши с головой хватило, чтобы ещё одного себе на шею сажать.
  - Ставь бойца, - говорю. - Или сам выходи.
  Смотрю, ещё один из стражников выходит.
  - Кто? - спрашиваю.
  - Племянник.
  - Становись.
  Срубил я и этого. Как куклу соломенную. Смотрю: народ притих. Страшно стало. Я опять к судье и вдруг голос:
  - Я встану.
  Оглядываюсь, ищу храбреца. Парнишка лет четырнадцати. Без доспехов, без щита, без шлема. В руках - меч.
  - Ты кто?
  - Я его сын.
  - И где твои доспехи?
  - Зачем?
  Смешной ответ, только народ отчего-то не смеётся.
  - Мальчик, - говорю, - уйди. Мне ведь для тебя и меч не потребуется. Ножа хватит.
  - Твоя воля, Тадарик. - отвечает. А в глазах - смертный ужас, а на щеках - желваки ходят.
  - Как хоть звать-то тебя, малец, - спрашиваю.
  - Светик.
  - Последний, что ли?
  - Последний. Как ты.
  Вот это он ударил так ударил. "Ах, вот ты как? - думаю, - Ну, погоди у меня!". Вбил я меч в ножны, щит за спину, достаю нож иду к юнцу. Он стоит, весь закаменел, меч перед собой обеими руками держит. Подошёл я вплотную, меч его рукой сдвинул, взял за подбородок. Закусил Светик губу, глаза зажмурил. А вокруг - тишина. Словно одни мы на этой окровавленной площади. Взъерошил я парнишке волосы, отхватил ножом несколько прядей, пустил по ветру.
  - Всё, - говорю. - На сегодня хватит. Слышишь? Старик? Забирай своего Светика. К тебе у меня счётов больше нет. Но про завтра не забывай. С Гродляном я ещё не договорился.
  Ушёл я с площади и на родное пепелище. Нельзя в жилой дом, к людям идти, если за тобой три души летят. Тут или в кабак, или в чисто поле или, как я, "домой", считай на кладбище. День сидел, вечер сидел. Ночь наступила. А я всё думал: что со мной случилось? Когда я этой, глупой жалостью заразиться успел? Не водилось такого в нашей семье. Да и служба моя к жалости не располагала. Разве что, через материнское зеркальце это ко мне пришло. Не разобрался, в общем, заснул. Просыпаюсь на рассвете, смотрю: чужие следы на пепелище, а на видном месте - кошелёк. Ко мне ночные гости подойти побоялись. И верно сделали. Взял я кошелёк, пересчитал деньги: полсотни золотых, колечко в колечко. Откупился Гродлян. Даже в суде со мной встретиться побоялся. Ну, а мне не больно и нужно. На те деньги я дом отстроил, хозяйство завёл, старуху свою купил, чтобы хозяйка в доме была. Держу теперь двор постоялый для своих. Живу в общем.
  - Ты лучше расскажи, как тебя народ выбирал? - влез один из горожан.
  - А чего рассказывать? Выбирать-то выбрали, а пустить в малый совет не пустили. Мол, неженатый, не положено по обычаю. И вообще: молод ещё.
  - Ага! А сами сговорились невест тебе не давать. И горожанам с тобой родниться запретили. Вот она, справедливость...
  - Помолчал бы уж, - поморщился Тадарик. - Выбрали дурни дураков во власть и потешаются теперь: мол мы не самые дурные. Очень мне их пигалицы интересны. Да если бы мне жена для этого нужна бы была, я бы давно свою рабыню к алтарю бы отвёл. А что? Я хозяин. Хочу - так пользую, хочу - женюсь. Кто против скажет?
  - Да уж, против тебя скажешь, - буркнул кто-то.
  - Это потому, что я всегда дело говорю, - возразил Тадарик. - Вон, на столе мясо стынет, пиво выдыхается. Не дадим пропасть?
  - Не дадим! - заревели слушатели.
   .........................................................
  Алевтина заявилась на женскую половину к полудню. Вся в соломе, расхристанная. Но маленькая служанка вдруг решительно отказалась "одевать госпожу".
  - Я что, по вашей милости, должна лахудрой ходить? - возмутилась Алевтина. - Эти балахоны надеть самостоятельно никак не возможно.
  - Другие как-то справляются, - жёстко возразила хозяйка. - Госпожа Анна сказала: "Сама", значит - сама. Она-то повседневную одежду сама надевает, служанку не зовёт.
  - Так она её сама себе сшила!
  - Вот и ты сшей.
  - Я не умею.
  - Не наша забота. Разбогатеешь - рабыню купишь, а пока ... Ты же свободная женщина? Никому и ничего не должна...
  - Что? Опять скандалишь? - Аня зашла в кухню из сада. - Никому от тебя покоя нет. Пойми же ты наконец: здесь другая страна и здесь ты значишь ровно столько, сколько значишь именно ты. Твои богатые родители остались там. Здесь они не в счёт.
  - Ну, кое-что эта краля и здесь стоит, - съехидничала хозяйка. - Вон, в ушах золотые серёжки появились, а на шее шнурок с серебряными монетами. И сегодня на одну больше...
  - Да! Тадарик подарил!
  - За что, можешь не рассказывать. И так всё ясно. Но если у тебя серебро есть - плати Ирише и она поможет тебе одеться.
  - Серебром? - возмутилась Алевтина.
  - Зачем? - поддержала Аню хозяйка. - За такую работу и квадратного медяка хватит.
  Разменять подаренную монету? Платить рабыне? Тину передёрнуло от обиды:
  - Нет уж! Фигушки! Я сама.
  - Успеха, - усмехнулась Аня.
  - Ах, успеха? - Сорвалась Алевтина. - Считаешь меня шлюхой? Думаешь, что твой Гастас вчера только за столом сидел?
  Странно, но Аня лишь пожала плечами:
  - Ну и что?
  - Как!
  - Гулянка была для всех?
  - Для всех...
  - А он что, хуже других?
  - Но ...
  - Ты опять пристаёшь к госпоже Анна, - сурово прервала Алевтину хозяйка. - Господин Гастас строго-настрого запретил тебе это. Мне рассказать ему?
  И Алевтина замолчала.
   ............................................
  И снова плечом к плечу под открытым небом, в ожидании любой пакости. Снова визг и ругань торговцев, ненавидящие взгляды собачников, оскорбления в глаза. Держись, наёмник. Тебе не за кровь сегодня платят, а за то, чтобы крови не было. Работорговец сговорился наконец насчёт десяти рабов. У собачников осталось ещё пять. Значит, скорее всего, завтра торгу конец. Значит, завтра без драки не обойдётся. Это же чувствуют и покупатели. Купец из цеха прядильщиков и ткачей даже чуть скинул цену на сукно, чтобы закупить побольше шерсти. Сегодня её раздадут по домам и женщины-горожанки начнут работу: мыть, чесать, прясть. Нитка пойдёт к ткачам, а через месяц-другой, очередной караван (сухопутный или водный) увезёт с собой, среди прочих товаров, партию добротного сукна. Завтра этого купца на торге не будет. Оно и к лучшему.
  Горожанин гонит купленных баранов. За этих заплачено полновесным серебром. А вон гончар меняет посуду на овчину. Овчина хорошо выдублена и промята. Такая в хозяйстве всегда сгодится. И кусок мяса в придачу от берёт охотно. Сегодня у него в доме будет наваристая похлёбка. Куски мяса отхватываются от разложенных на парных овчинах туш и тут-же меняют на зерно. Любое. На кашу всё сгодится.
  И ещё дождь пошёл. Повезло. Утром хмарилось, а к вечеру вообще хлынуло, как из ведра. Какой уж тут торг. Наёмники, как положено, уходят последними. Мокрые насквозь, но довольные. У Тадарика вдруг появились дела в городе: поговорить с тем, поболтать с этим. С ним пошли трое друзей-горожан, пара постояльцев, в том числе и Гастас. У одного из переулков юноша остановился, огляделся, не веря своим глазам:
  - Тадарик, здесь была лавка.
  - Какая лавка? Где?
  - Лавка, в которой Анна купила свои инструменты.
  - И что?
  - Её нет.
  - Чего?
  - Лавки, двери, витрины. Ничего. Стена.
  Тадарик приостановился, задумался, переспросил:
  - Здесь была лавка, а теперь её нет?
  - Парень перепутал. Он же нездешний, - вклинился один из горожан.
  - Поэтому и не удивился, когда увидел дверь, которой прежде никогда не было, - остановил приятеля Тадарик. - Гастас, ты не помнишь, кто первый увидел лавку и вошёл в неё? Ты или...
  - Анна. Она увидела ящик с инструментами. А что?
  - Ясно. Так и должно было случиться.
  - Что должно было?
  Тадарик не ответил. Он вдруг забыл обо всех делах, заспешил домой.
   .......................................................
  Хозяйка затопила очаг и в таверне было тепло. "Зимнее" помещение не имело окон и освещалось смоляными факелами. Такие же столы, что и на веранде, такие же тяжёлые и широкие лавки, равно годные и для сидения, и для сна. Вот народ и расположился: кто-то сидит, кто-то уже спит. На столах - каша с мясом, пиво, хлеб.
  Вопреки общительному характеру, Тадарик сегодня не шумел. Перекинулся парой вежливых фраз с Лагастом, типа: как здоровье? Скоро повязки снимать? Что госпожа Анна говорит? И нырнул в свои мысли. Кто-то из гостей окликнул его, но хозяин так рыкнул, что от него все мигом отстали. Также, вдруг, он поднял голову, огляделся, позвал:
  - Гастас, иди сюда. Садись. Что ты насчёт Анны решил?
  - А что решать? С нами пойдёт.
  - Это ясно. А куда?
  - На запад, а... погоди, это же нам в лавке сказали!
  - В той лавке, которая исчезла?
  - Ты думаешь, не стоит идти на запад? Но, тогда куда? Правда Анна тоже говорила: "За солнцем..." ...
  - Не знаю. Потому, что я в той лавке был.
  - Ты? В той, что исчезла? Когда? Где?
  Тадарик оглянулся по сторонам и, склонившись к собеседнику, перешёл на шёпот:
  - Здесь. В "Пристепье". Никому не рассказывал, а тебе расскажу. Ты поверишь. Я в той лавке от отца спрятался. Он за мной по улицам с мечом гнался. Догнал бы - зарубил не глядя. Уж в этом можешь не сомневаться. Я от него бежал, за угол завернул, вижу - лавка и дверь открыта. Ну, я в неё. И мысли тогда не возникло: откуда в городе, который я как свои пальцы знаю, та дверь взялась. Заскочил я в лавку, дверь захлопнул, оглядываюсь, вижу из-за прилавка хозяин выходит.
  - Что угодно, молодой господин? - спрашивает. Мне тогда не до удивления было. Смотрю я на него и отвечаю прямо:
  - За мной отец гонится. Догонит - убьёт.
  - Как он выглядел, этот торговец? - перебил Тадарика Гастас.
  - В этом-то и загвоздка. Не помню. Ну, немолод, ну, крепкий такой. Борода окладистая с сединой. А вот черт лица, как ни странно, не помню.
  - Ну, после одной-то встречи, и столько лет прошло ...
  - Да не одной, Гастас, вот в чём загадка. И словам моим об отце он не удивился, будто ждал их. Спрашивает:
  - Что будете делать, молодой господин?
  - Уйду из города, - отвечаю.
  - Разумно. Завтра утром караван уходит.
  - С ним и уйду! - а самого дрожь пробирает. Так на меня этот торговец смотрит. Будто глазами пронизывает.
  - Ну, что ж, - соглашается тот. - Пожалуй, и я пойду с вами. Надоел мне что-то этот городишко. Только вам надо одежду подобрать.
  - И так вот, без денег, одел тебя и оружие дал?
  - Под честное слово. Сейчас, я и сам в такое не верю. Но ведь было. Ночь я на полу, в лавке переночевал. Боялся на улицу выйти. А на рассвете пошли мы с торговцем из города на погост к хозяевам каравана. Мол, хотим в охрану наняться. Меня бы тогда никто там и слушать не стал. Но спутника моего выслушали. Всё-таки в летах человек. Выслушали и отказали:
  - Какой ты воин, старик.
  - А вы проверьте: какой.
  Отчего ж не развлечься? Встал против торговца того (его Стасисом звали, хотя я и не уверен, что это его настоящее имя), так вот, встал против Стасиса воин из охраны. Только он и встать-то толком не успел. Стасис на него коршуном налетел. Зазвенели мечи. И вдруг - тишина. Парень на спине лежит и понять ничего не может. Он напора не выдержал, отступил на шаг и ... оступился.
  - Случайность! - все вопят. - Не считается.
  Стасис не спорит:
  - Случайность, так случайность. Давайте двух.
  И опять пляска под медный звон. Двое вокруг Стасиса, как пчёлки вокруг цветка кружатся. И так, и этак, а всё никак. И вдруг "вжик" - у одного поверх бровей красная черта легла, кровь на глаза полилась. Не боец. Парень меч опустил, ругается, кровь унимает. Второй тоже недолго кружился. Стасис его горло достал. Так, чиркнул слегка, лишь бы кровь выступила, но всем понятно: этот тоже "убит".
  - Тоже случайность? Давайте тогда сразу пятерых.
  Посовещались охранники с купцами. Смотрю, старший выходит. Вот тут-то и начался настоящий танец. Тут-то я и увидел, что значит: мастера. Кружат они вокруг друг друга. Легко так, словно бабочки над лугом, и мечи диалог ведут. Неспешный такой. Потом я узнал, что это "щупать" называется. Это когда у противника слабое место ищут: какой приём и с какой позиции ему хуже всего удаётся. Но, видно Стасису надоела эта возня. Знаешь, это было нечто. Только искры из-под мечей не летели. И вдруг - тишина. Застыли бойцы. У старшего меч чуть опущен, у Стасиса - чуть приподнят. Как уж этот старшой понял, что проиграл - мне тогда невдомёк было. Короче, взяли нас в охранники. Тут-то моя сладкая жизнь и закончилась.
  - А чего так?
  - Решил Стасис из меня бойца сделать. А это значит, что и в дозоре, и в охране я - как все, а на отдыхе Стасис меня гоняет. Я - бунтовать. А ни фига! Это папаша мой: поорёт, поорёт и забудет, или потребует одно, а через час - нечто прямо противоположное. Что ни сделай - всё не по его будет. Можно даже и не стараться. Стасис - иное дело. Сказал - значит сказал. Никаких тебе вариантов, никаких отговорок. И не уйдёшь. Степь вокруг. Я уже умолять начал: мол, оставь меня в покое, но у Стасиса один ответ: "Я тебя из города увёл, значит должен обратно вернуть". "Да не вернусь я домой!" - ору. А он: "А куда ты денешься?".
  Никогда он на меня не кричал. А уж если я совсем разойдусь - брезгливо губой дёрнет, а меня словно бичом обжигает. Гонористый я тогда был. Чужое презрение для меня - больнее удара.
  Первую схватку я хорошо выдержал: сам меди попробовал и противника досыта накормил. Первый труп. Стасис мне рану смолой лечебной залепил. Он царапины не заматывал, а заклеивал. И, знаешь, срасталось начисто. Даже без шрамов. Потом вторая схватка была, потом третья. Я во вкус вошёл, бойцом себя почувствовал. Молодой же был, дурной. Вот и решил в городе сбежать. Достал меня Стасис со своей муштрой.
  Парни в городе сразу в кабак, и я с ними. А что? Медь в кошельке звенит. Богач! Стасис лишь отвернулся, а я нырь через кухню и на улицу. Умник такой! Убежал.
  Иду по закоулкам, прикидываю: куда теперь? А тут эти трое. У нас-то в городишке этой дряни не водится, а Белый Клин - город большой, всего хватает. Я за меч. Куда там! Они со всех сторон. И сзади, и сбоку.
  Помню боль, темнота в глазах и эти псы по мне топчутся, кошелёк ищут. И звон металла помню. И хрипы. Где сопляку, вроде меня от бывалого мастера скрыться? Стасис за мной шёл. Мог бы и сразу вступиться, но решил, что урок мне на пользу пойдёт. Притащил он меня на подворье и давай лечить.
  Досталось мне крепко: голова пробита, ключица разрублена и рёбра со спины. Хорошо, кишки мне не выпустили. Тогда бы точно, конец.
  Пять лет я с ним ходил, пока опять не сбежал. А вот лица его не помню Ни кто он, ни что во мне нашёл, и нашёл ли?
  - Так кто же это был?
  - Не знаю, Гастас. Не знаю. Зачем пять лет со мной возился? Думаю, что весть о Чёрной Смерти он же мне и принёс.
  - Зачем?
  - Не знаю. Проскользнуло как-то в разговорах, что проклятие на нашем роду. Я не удивился. Ни деда, ни отца моего никто в нашем городе добрым словом не помянет. По головам шли. Но я-то тут каким боком? Даже для родни я паршивой овцой был. Ну, да не важно. Другое меня беспокоит: Анна. Что за круговерть вокруг неё? И колдовство это... Видно же, что не наша она. И лавка. И Стасис, если это он был. Хотя ... наверно он. У кого ещё в нашей дыре такие инструменты можно купить?
  - И что посоветуешь?
  - Посоветовать-то легко, а вот послушаешься ли?
  - Нет. Я ей три жизни должен.
  - Я так и думал. Ну, что ж, тогда держи ушки открытыми и будь готов ко всему. И ещё... Уйдут кочевники, - будет время. Я ведь помню кое-что из той науки.
  - Анну тоже обучить кой-чему надо.
  - Например?
  - Она верхом ездить не умеет.
  - Если она горожанка, то неудивительно. И не страшно. Научим.
   ...........................................................
  Алевтина кое-как справилась с одеждой. Выглядит она, наверно, как пугало. Скучно. Делать абсолютно нечего. Ни телевизора, ни компьютера. Даже карт нет, чтобы пасьянс разложить. Дикое время.
  Лагаст сидит в саду, в тени, чистит оружие и, время от времени, от случая к случаю перебрасывается парой фраз с женщинами. Так, за жизнь. Даже глаз на них не поднимает. Правильный такой, аж противно. Аня с Иришкой - Заморышем возятся со своей "зелёной аптекой" и гонят из бражки спирт. А Старуха... Ага, так это она во дворе сварится с кем-то. Неймётся ей, ведьме старой! Что за гвалт она там подняла?
  Пришлые люди во дворе ненадолго заинтересовали Алевтину. Они оказались торговцами и пришли за товаром. Один приценивался к овечьим шкурам, растянутым по забору, другой - к вываренным или обглоданным, аккуратно собранным в рогожные кули, овечьим костям.
  - Шкуры сейчас не в цене, - упирается один.
  - Подождёшь, пока подорожают? - ехидничает хозяйка.
  - И кости...
  - Думаешь в стенах за городом бесплатно набрать? Это после собак-то?
  - Ну, знаешь, Хозяйка, ты тоже цену не загибай. За шкуры кочевники крупой берут.
  - И я возьму. Хоть крупой, хоть мукой. Постояльцы всё съедят.
  - Ну, ты это. Не слишком. Шкуры-то так себе...
  - Обычные. Самые обычные. Не хуже и не лучше других. И цена обычная.
  - Ну, ты это ...
  - А зачем кости нужны? - поинтересовалась Алевтина у одного из двух воинов, оставленных Тадариком охранять дом.
  Тот хмыкнул презрительно, но до ответа снизошёл:
  - Он из гончаров. Жжёная кость к глине примешивается, когда мелкую посуду лепят. Цена куля - мерка крупы.
  - Всего-то?
  - Так ведь крупа же. Старуха - хозяйка. У неё ничего не пропадает.
  Слушать похвалу другой женщине, Алевтина просто не могла.
  - Курица безмозглая, - выругалась она, уходя в дом и потому не увидев пренебрежительной усмешки, которой наградил её воин, не услышала его едких слов:
  - Прав Тадарик: неважно, есть ли у женщины ум, нет ли у женщины ума. Главное, чтобы у неё дурости не было.
  А небо хмарится. Вот и дождь пошёл. Неужели эти солдафоны будут мокнуть за стеной? Дождь и скука навевали сон. Алевтина прикорнула в кухне на лавке, задремала. Разбудил её шум. Дверь, ведущая из кухни в большую, закрытую прежде комнату, - распахнута. Горит огонь в кухонном очаге, в очаге большой комнаты. Воины сидят по лавкам за столами, пьют пиво, едят, гомонят, как всегда. Поев, горожане потихоньку расходятся по домам. Постояльцы устраиваются на лавках. А вон и Тадарик. Он сидит в стороне ото всех и о чём-то беседует с Гастасом.
  - Тадарик! - Тина бросилась к гиганту и налетела на его холодный взгляд. - Ты вернулся... - прошептала она уже растерянно. - Я скучала ...
  - Красотка, - тяжёлый взгляд буквально вбивал её в пол. - Есть женские разговоры, а есть мужские. Есть разговоры детей, а есть разговоры взрослых. Не стоит идти туда, где тебе не рады.
  - Анне вы везде рады!
  - Ты её здесь видишь?
  Этот взгляд. Девушку била дрожь. Она попятилась и поняла вдруг, что идти ей некуда. На кухне - Аня с Иришкой и эта старая стерва, в зале её видеть не хотят, на улице - дождь. Сдерживая слёзы, она прошмыгнула в конюшню и предалась слезам и горю на сухом, шуршащем ложе из соломы. Тадарик! Ну почему он так жесток к ней? Почему?
  На дворе быстро темнело. Тихие, упругие шаги, которые она не спутала бы ни с какими другими.
  - Тадарик?
  - Да, это я, милочка.
  - Тадарик, ну зачем ты так со мной?
  Он обнял её, осторожно поднял на руки, укачивая, поцеловал в висок:
  - Может быть, я ревную? Ты ведь так легко кокетничаешь.
  - Тадарик, как можно, я же ...
  "Нет, надо срочно сшить другое платье. С этим слишком много возни" - последняя, земная мысль вспыхнула и погасла под вихрем вырвавшейся на свободу страсти.
   ........................................................
  Последний день торга. Ну, почему люди такие дурные? Что мешало им прийти на торг вчера? А ещё лучше, позавчера? Нет, надо этим беднякам-горожанам заявиться в последний день, когда кочевники продали почти всё, что хотели и запаслись всем, что им было нужно? Когда в воздухе пахнет кровью, а нервы натянуты и звенят, как корабельные снасти? Но вот он, последний день и так хочется ухватить напоследок кусок мяса подешевле, свежую овчину на зиму, а то и целую овцу про запас.
  Тадарик вывел на торг всех, кого сумел собрать по городу. Стражники опять торчат в воротах и в поле выходить не намерены. Им-то что? Служба идёт, жалованье капает, а жизнь, она одна. Да будь его воля, он бы этих лодырей - крохоборов... Узнали бы, лежебоки, что значит: служба.
  А собачники распустились и никакого укороту не знают. Грубят, поносят горожан. Ну, не нужен тебе торг - уйди, как человек. Так нет же! Они же сила! Как не поглумиться. Вон, и работорговец местный последних пять рабов в город гонит. Ну, держись наёмник. Сейчас начнётся. Или не сейчас? Седобородый предводитель пока рядом.
  Опять визг в торговом ряду. Что там? Ага! Собачник рассыпал крупу у покупателя. Не иначе, последнюю мерку, за которую бедняк хотел выменять костей и обрезков на похлёбку. Принесла же глупца нелёгкая именно сегодня. Впрочем, эти звери всё равно нашли бы повод завести свару.
  Воины оттаскивают незадачливого покупателя, который ревёт, как раненый бык. Продавец-собачник кривляется, скалиться. Медью бы его пасть закрыть. Нельзя. Старик - вот главное. Пока он под рукой - главной беды не случиться.
  - Ай-яй-яй, - вздыхает кочевник с лицедейной укоризной. - Плохо, стыдно перед людьми.
  Он хочет ускользнуть, под предлогом: мол я пойду, разберусь, усовещу. Ищи дурных в другом месте.
  - Пустяки. Сами разберутся.
  Седобородый ласково смотрит на главу городских наёмников. А что ему ещё остаётся? Оба они при оружии, но наёмник в доспехе с медной чешуёй, а кочевник в простой, кожаной одежде.
  Опять визг в рядах.
  - Да, разошлись что-то твои людишки. Ну, да ладно. Кончайте торг!
  Рёв Тадарика гремит над полем и воины тут же вклиниваются между торгующими, без церемоний отталкивая горожан от собачников и сгоняя их в кучу, как овец. От визга закладывает уши. Горожане возмущены: "Вам заплатили!"
  Да, заплатили, но не они. Купцы давно в городе, за стенами. А городская беднота никогда Тадарику не платила. Не с чего. Особенно насаждаются те, чей товар испорчен собачниками. Они в убытке, а кто виноват? Ну, не сами же они со своей дуростью. И не собачники. Этих опасно трогать. Виноваты разгоняющие торг наёмники и Тадарик. Взялись защищать и не защитили. Держись, наёмник. С этим потом можно разобраться, если это "потом" у тебя будет. А полоса земли между собачниками и горожанами всё шире и шире. Неужели справились?
  - Действительно, почтеннейший, утихомирил бы ты свой народ. Чего орут? Ведь от нас им никакой обиды не было.
  - Никакой, - подтверждает Седобородый, отступая, но в глазах его плещется ненависть. Чужак не дал обмануть и ограбить себя и собачник чувствует, что обманули и ограбили его. - Никакой обиды, наёмник.
  Расстояние растёт. Стены рядом. И вдруг - крик: "Убей!"
  Пёс. Он несётся через поле. Бронированное чудовище, жаждущее человеческой крови. Кляузные вопли горожан сменяются криками ужаса. Давя друг друга, люди бросаются к распахнутым воротам в единственной надежде, что наёмники, только-что так проклинаемые, не побегут, примут удар, задержат острозубую смерть.
  Наёмники не побежали. Более того, один из них, в хорошем, медночешуйчатой броне, шагнул на встречу псу. Зверюга, в холке достигающий человеку до подмышек, ринулся на храбреца.
   ...............................................
  Страх опять просыпался мелкими ледышками от затылка до пяток, но на этот раз Гастас устоял и даже сделал несколько шагов вперёд, не замечая, как подались за ним остальные товарищи по оружию. Чуть-чуть, но всё-таки вперёд.
  Пёс нёсся на него, сверкая начищенными до золотого сияния пластинами и чешуёй брони. Прямого столкновения грудью в грудь с такой тварью не выдержал бы ни один человек. Но Гастас и не собирался повторять своей ошибки. За миг до столкновения, он резко опустился, буквально упав на одно колено и вскинул щит. Пёс всей массой рухнул на человека сверху, на широкий щит и на остриё меча, вспоровшего зверюге мягкий живот между задними лапами, там, куда не доходила жёсткая, бронзовая броня.
  Предсмертный визг собаки обжёг слух, одновременно отбросив к стенам погоста толпу собачников и остановив бегство горожан. Гастас щитом оттолкнул издыхающего монстра и зашагал вслед врагам. За ним шла цепочка закованных в разномастные брони и вооружённых воинов.
  - Не-е-е-ееет!
  Человеческий крик ничем не отличался от собачьего воя. Забыв обо всём, собачник бросился навстречу наёмникам. Наверно, это был хозяин убитой собаки, наверно её смерть была равнозначна для него крушению мира. Наверно. Столь тонкая материя Гастаса никоим образом не занимала. Он видел перед собой обезумевшего от ярости врага и был рад возможности попробовать того на прочность. Тем более, что и ему самому ярости было не занимать.
  Окровавленный щит гулко загремел от удара мечом из седой бронзы. Второй удар Гастас тоже принял щитом, да с такой силой, что даже отшвырнул противника. Собачник не унимался. С неослабевающим бешенством, он кидался на врага. Щит трещал от его ударов. Но Гастас не спешил атаковать, лишь обороняясь.
  Потеряв всякое соображение и не заботясь даже о собственной безопасности, кочевник рубил по мешающему ему щиту сверху, наискось, сбоку, расщепляя доски. Раз, ещё раз. И вдруг, вопреки правилам, его противник развернул щит в руке, приняв очередной удар сверху в низ не верхушкой щита, а его боком. Да не просто принял, а нанёс щитом ответный удар.
  Меч, как в масло, вошёл в щит, расщепляя доски вдоль, наткнулся на дубовую поперечину и... застрял. Сильный же встречный удар, выбил заклинившее оружие из руки кочевника. Тот дернул было ремень своего, заброшенного за спину щита и не успел. Медное лезвие вошло ему в бок, выворачивая внутренности. Р-р-раз! И всё. Одним ударом.
  Теперь от ужаса завопили кочевники. Теперь они, давя друг друга лезли в узкие ворота, за стены погоста. Яростный вопль вырвался из глоток наёмников, его подхватили горожане, за их спинами. И даже городские стражники осмелились отойти от ворот. "В пе-рёд! Бей!"
  Собачник выдрался из толпы, бросился навстречу воинам и горожанам. Седобородый. Как и прежде: без доспехов, без щита, один. Лишь меч на поясе:
  - Стойте! Стойте!
  - Стоять! - рык Тадарика пригвоздил его войско к земле. Горожане с разбега ткнулись в закованные спины воинов.
  - Стоять! - повторил Тадарик свой приказ, но уже на пару тонов ниже.
  - Отважные воины! Добропочтенные горожане! - С мольбой заговорил кочевник. - Мне понятен ваш гнев! Я сам разделяю его. И если бы подлый отступник не был бы растоптан вашими ногами, я бы сам плюнул ему в стынущие глаза! Он - позор нашего племени! Он - изгой и нарушитель закона! Его смерть - благодеяние для нас!
  Гастас пробился через толпу к говорящему. Победа - победой, запал - запалом, а трофей - трофеем. Не схватишь сразу - окажешься ни с чем. Меч из упругой бронзы так и льнул, так и ластился к руке нового хозяина. Или рука воина льнула к отличному оружию? Гастас даже помягчел и глядел на своего бывшего хозяина без злобы, с некоторым сожалением. Эту-то едва заметную мягкость и уловил Седобородый.
  - Отважный юноша, - обратился он к нему. - В знак того, что смерть нечестивца не стала причиной ненужной вражды, прими это оружие из моих рук, - он отцепил от пояса меч, оставшись полностью безоружным, перед лицом возбуждённой толпы, протянул Гастасу. - С двумя такими мечами ты будешь непобедим.
  Воин мог отвергнуть всё, но не такое оружие. Не удержавшись, юноша крутанул мечи в руках. По лицу Седобородого прошла судорога, но воля вождя удержала чувства:
  - Мы пришли с миром в эту землю. Позвольте же нам с миром уйти. - Собачник умолял с трепетом и надеждой. Это проявление слабости подстегнуло толпу:
  - Моя крупа!
  - Мой горшок!
  - Мои деньги!
  - Тихо! - рявкнул на горожан Тадарик и заметил уже спокойно. - А ведь люди правы. Твои соплеменники действительно испортили их товар, ничего не дав взамен.
  - Если бы я был там, я пресёк бы их глупые дерзости, - быстро отозвался Седобородый.
  - Да?
  - Но я и сейчас легко могу покрыть убытки. Думаю, две овцы ...
  - Истинное наслаждение беседовать с мудрым человеком, - отозвался Тадарик.
  - Я скажу своим людям?
  - Конечно, конечно.
   ...........................................................
  - Вам что? Действительно завтрашний день ни к чему? - зашипел Тадарик на своё войско. - Куда вы лезете? Нас нет и сорока человек. У них - целое племя за стеной и каждый будет драться за свою жизнь.
  - Мы поможем, Тадарик! Веди нас! - крикнул кто-то из горожан. - Мы их зубами загрызём!
  - У них не меньше десятка собак, - перебил его воин. - И, скорее они вас загрызут, чем вы их. А ваши дети останутся сиротами.
  Народ притих.
  - Короче, берите, что дают, - напирал Тадарик. - И по домам. А эти ... пусть уходят с миром. Степь большая. Где-нибудь да встретимся. Но без стен! Правда? Гастас? - он хлопнул победителя по плечу.
  - Точно, - отозвался тот, не отрываясь от своих игрушек. - В поле встретимся. А здесь народ зря класть ни к чему.
   ................................................................
  Потом резали и делили баранов, горожане переругались из-за шкур, потом....
   .....................................................................
  На опустевшую равнину, крадучись, вышли двое собачников, подобрали обобранные догола тела соплеменника и его собаки. Вождь велел уходить, как только стемнеет. Он потерял сына, но сохранил народ, а это важнее, ибо вождь без народа - ничто. И ещё вождь велел готовиться к дальней дороге. Ни собаки в латах, ни седая бронза больше не были защитой для племени. Нужны стены или ... горы. Проклятие ведьмы продолжало сбываться.
  
  Глава 9. Шаг через пустоту.
  
  Шум, производимый Тадариком равнялся шуму всех его воинов вместе взятых. В доме ворота нараспах. Плеск и фырканье у колодца. На заборе - пять свежих бараньих шкур. Горят костры, кто-то отправился в поход за пивом.
  - Соседей бы пожалел, - ворчит Хозяйка. - Разорались тут!
  Тадарик вскидывается:
  - Так зови их сюда! Зови всех! И музыку! Гуляем!
  - Танцор! - ворчит рабыня.
  - Да! Танцор! Сейчас возьму и станцую! Эй! Гастас! Хватит свои цацки рассматривать! Сколько раз тебя тот, бешенный, зацепил?
  - Ни разу, - оторваться от новых клинков - выше сил юноши. Крутит мечи, играет с ними, приучая к рукам. Так они хороши.
  - Опять ни разу? Счастливчик. Спорим, я тебя помечу?
  - Ты?
  - Станцуем, как говориться, без музыки? Два твоих клинка против двух моих, медных, клёпанных? Всё равно ещё ничего нет: ни мяса, ни пива, ни музыки.
  Резон в словах хозяина есть. Гость уточняет:
  - Какая броня?
  - Никакой. Хочу металл чувствовать.
  Тело ещё не остыло. Мечи - как продолжения рук и отзываются на каждый удар глубоким звоном. Неспешная вальяжность Тадарика вдруг оборачивается звериной ловкостью. И то! Медведь только с виду неуклюж. Именно Тадарик задаёт темп схватке. Гастас едва успевает "подхватывать" рушащиеся на него со всех сторон уколы. Но успевает. Пока. На красной меди Тадариковых мечей сплошные выщерблены от твёрдой бронзы.
  - В-ж-ж-жи-ик! - Зубастое, как пила лезвие медного меча задевает шею под ухом справа, сдирая заусеницей кожу. Зрители восторженно вопят. Первая кровь! Гастас не вздрогнул, не сбился с ритма, только глаза полыхнули от досады. Выпад в ответ. Не достал. У Тадарика руки длиннее. И опять град уколов, которые юноша едва успевает отводить.
  "В-ж-жик! В-ж-жик!"
  Удар справа отбит. Удар слева вспарывает ткань одежды, задевая кожу на груди, под мышкой. Конечно, царапина, но ... Ишь, как разошёлся Мясник.
  Бронза с медью сталкиваются с такой силой, что седой клинок просто срубает клинок красный, как будто перед ним не металл, а воск. Тадарик с размаху бьёт противника в грудь оставшимся мечом.
  "В-ж-жи-ик!" - второе медное лезвие перерублено пополам, а два бронзовых острия - у горла великана-хозяина:
  - Ты этого хотел?
  Ну и выдержка! Тадарик смеётся и даже не пытается уклониться или отодвинуться от смертоносной бронзы:
  - Горяч, горяч, но держать себя умеешь. А теперь, - глаза гиганта становятся отрешённо-холодными и очень сосредоточенными. - Бей!
  Что же за воля в этом человеке! Короткое слово-приказ толкает юношу вперёд. Мечи со свистом рассекают воздух, а Тадарик невозмутимо стоит за его спиной, в двух шагах, вне досягаемости:
  - Это называется: "Шаг через пустоту". Не путай с "Шагом в пустоту". Хотел показать. Не сердись. Иначе у меня бы не получилось.
  Тадарик просто лучится от удовольствия, пренебрежительно отбрасывает изуродованные мечи. Гастас подходит к нему, тяжело дыша, спрашивает, не скрывая удивления:
  - Ты и в бою так можешь?
  - В бою? Нет. Стасис - мог, а я, по его словам: "слишком разбрасываюсь". Только в момент смертельной опасности и, если есть пауза. Но и это - хлеб. Прости за царапины. Я ведь тоже в убытке. Два меча - в лом. Завтра поработаем. А вон - пиво несут. Пошли за стол.
  Пили, пели, плясали. Вынесли на двор стол, подняли на него Алевтину. Красавица чувствовала себя королевой, купаясь в мужском восхищении и внимании. Огорчал её лишь Тадарик. Мужчина молча наливался пивом, казалось ничего не видя и не слыша вокруг. Он так и уснул, упившись, за столом и проспал на веранде до утра, к досаде обманутой в своих ожиданиях любовницы. Но даже в столь, жалком состоянии, хозяин внушал своим гостям такое уважение, что ни один из них, не смотря на всё своё вожделение, не посмел тронуть даже краешек одеяния соблазнительной красавицы-танцовщицы.
  Глубокой ночью, когда все гости либо разошлись, либо уснули, Алевтина попыталась растолкать гиганта. Её остановила хозяйка:
  - Бесполезно. До утра он не проснётся.
  Алевтина оскалилась, готовая защищать свои права, но женщина смотрела на неё отстранённо и даже с некоторой долей сочувствия.
  - Он часто так напивается? - Едко поинтересовалась красавица, желая побольнее уколоть рабыню.
  - Каждый раз, после таких дозоров. Сегодня ещё ничего. Все вернулись. Обычно бывает не так.
  - Вот как?
  - Да. Так. - Отозвалась служанка и попросила. - Дай ему одну ночь отдыха. Он страшно устал.
  Женщина стояла и смотрела. С мольбой и укоризной. Алевтине было плевать на её переживания, но ... много ли смысла, тащить на себя пьяного в дрова мужика? Утешала красавицу лишь сакраментальная фраза, что все мужики козлы и алкашня, а все бабы - законченные дуры. Себя она бабой не считала. И уж тем более, чужая слабость никогда не вызывала у неё сострадания.
  Тадарик проснулся первым. Серое, туманное утро, головная боль, сухость во рту. Кое-как он поднялся, буквально сполз с веранды на двор:
  - Старуха! Воды!
  Рабыня возилась во дворе, у котлов: лишние вымыть, высушить, убрать, сгрести объедки, засыпать чистым песком чёрные пятна кострищ. Услышав жалобу господина, она молча вытянула из колодца ведро воды и вылила на голову сидящего посреди двора великана.
  Мир сразу приобрёл краски. Воин встряхнулся всем телом, стянул мокрую рубаху, накинул на коновязь:
  - Живу. Давай ещё ведёрко
  Просьба была тут-же выполнена.
  - Хорошо.
  Тадарик поднялся, хозяйским шагом обошёл веранду и дом, отыскал Гастаса:
  - Пошли, разомнёмся.
  Они перебрасывали гладкое, ошкуренное брёвнышко с рук на руки, боролись для разогрева, а когда взмокли - взялись за мечи. За медные естественно. Вчера два загубили. Хватит. Два меча и меч со щитом, меч против копья, равный бой. Работали молча, сосредоточенно. Два раза Тадарик останавливал схватку, показывал ученику, как правильно наносить и отбивать определённый удар, сконцентрировав всю свою силу на одной точке.
  Старуха выставила завтрак на стол. К ней присоединились Аня с Иришей. Просыпались и остальные.
  - А кони-то застоялись, - сказал вдруг Тадарик, ни к кому не обращаясь и, заметив на веранде Лагаста, заговорил с ним. - Как здоровье, дорогой?
  - Пусть ещё хоть дня четыре повязки побудут, - вклинилась Аня. - Вдруг там рёбра...
  - Но прокатиться-то верхом парню можно? А то совсем на покое зачах. И вы, госпожа Анна, - перенёс хозяин внимание на гостью, - не окажете-ли нам честь, разделив с нами нашу прогулку?
  - Только я, - смутилась Аня.
  - Знаю, - остановил её Тадарик. - Но вам предстоит неблизкий путь. И начинать учиться пора уже сейчас.
  - Я еду. А ...
  - Что?
  - Ирише можно?
  - Гастас, Иришке конь найдётся?
  - Найдётся. - отозвался юноша из конюшни.
  - Тогда перекусываем и вперёд. Скоро ворота откроют. Старуха!
  - Да готово всё. Давным-давно готово.
  Всего коней в конюшне оказалось десять. Желающих прокатиться - естественно больше, но, сладких пряников, как известно, всегда на всех не хватает.
  В городских воротах - затишье. Поселяне в город на утренний базар пока не едут. И беженцы не спешат выезжать из города.
  - Куда собрался, Тадарик?
  - Прокачусь с гостями по окрестностям.
  - Не боишься?
  - Пусть нас бояться.
  И то! Все всадники, кроме Ани с Иришей в доспехах, все при оружии, но опасности нет. Погост - пуст. Собачники ушли. Тадарик раздаёт приказы: "Ты проедешь туда, ты - сюда!"
  Всадники то гонят коней вскачь, то пускают шагом. Коням тоже разминка нужна. Гастас сопровождает девушек. Отрешён и насторожен одновременно. Телохранитель. Впрочем, Ане не до разговоров. Верховая прогулка для неё - серьёзное испытание. Всё тело цепенеет от напряжения. Прав был тот, кто сказал, что лошадь - лучший тренажёр.
  С высокого берега над рекой хорошо видны лодки, возвращающихся к городу рыбаков. В лодках люди везут домашний скарб, скотину, домочадцев. Завтра на рынке опять будет рыба. К троице подъехал Тадарик:
  - Можно возвращаться.
   ............................................
  Оказывается, в воротах их ждали. Теснились телеги с людьми, стояли, скучившись стражники. Тадарик сошёл с коня и его тут же окружили люди с телег. Обычно звучный рык вояки "на покое" превратился в успокаивающее рокотание, почти неслышное за гвалтом лезущих к нему людей. Объяснения сопровождали размашистые жесты:
  - Что они хотят от него? - спросила Аня у Гастаса.
  - Знать: точно ли ушли собачники и куда. Он рассказывает. С высокого холма парни видели их хвост. Кочевники просто бежали. Но у них - овцы. Быстро идти они не могут. Если бы городские дружинники вышли из ворот ...
  - Эй! Наёмник! Ты! Рядом с девками!
  Гастас обернулся. Окликнул его старшина над стражниками. Да не какой-то там десятник или начальник караула, сам воевода. Мощный, бородатый. Пёстрый, полосатый плащ, отороченный бурым, медвежьим мехом прикрывал кольчугу. Шлем блестел накладными пластинками серебра.
  - Это ты вчера собаку с собачником успокоил?
  - Да. Я.
  Рядом с матёрым воякой стоял юноша в не менее дорогом доспехе. Презрительная отстранённость читалась во взгляде паренька.
  - Молодец, - снисходительно одобрил ответ Гастаса воевода. - Как насчёт того, чтобы вступить в городскую дружину? Я бы тебя, пожалуй, взял.
  - Нет.
  - Чего? Ты в своём уме, безродный? Я предлагаю тебе...
  - Нет, - повторил Гастас устало. - Объяснять что-либо он не хотел. Да и слушать его никто не собирался.
  - Ты совсем страх потерял, наёмник? Забыл, кто ты?
   - Градарик? Ты опять? - Тадарик зло смотрел на воеводу. - Опять угрожаешь моим гостям? Почему не скажешь мне?
  - Мне не о чем говорить с тобой, Тадарик. А вот твой гость...
  - По-моему, вчера он неплохо дрался.
  - Этот безродный...
  - Градарик, ещё слово и драться будем мы! Это мои! Понимаешь? Мои гости.
  - Я ничего не сказал. Но твой гость отказывается от службы.
  - Я тоже отказался, в своё время.
  - Ну, ты и так, - замялся воин, - приносишь городу много пользы.
  - Так почему ты пытаешься оскорбить меня? Оскорбивший гостя, оскорбляет хозяина.
  - Тадарик, - вступил в разговор парнишка. - Градарик хотел оказать честь твоему гостю.
  - А-а-а, - протянул хозяин постоялого двора так, будто только-только увидел юношу. - Приветствую тебя, Светик. Запомни, мальчик, честь насильно не оказывают.
  - Я не мальчик! Я - воин!
  - Ты? Воин? - Тадарик как бы наново разглядывал своего оппонента. - Знаешь, мальчик, дорогой кольчуги, для того, чтобы стать воином, как-то маловато. Для этого надо хотя бы иногда выходить за стену. Проклятые собачники ушли, потому, что вы - струсили.
  - Тадарик! - взвыл воевода. - Знай меру!
  - Я тебя оскорбил? - Тадарик картинно вскинул бровь. В толпе зрителей захихикали.
  - Нет, - буркнул воевода. - Проезжайте.
  Тадарик вскочил в седло, окинул окружающих взглядом победителя, рявкнул громко и внятно:
  - Светик, по старой памяти, прошу: выйди ты хоть раз за ворота. Или ты всю свою смелость на базарной площади оставил? Там ты не был сопляком!
   ..........................................................
  На постоялом дворе царила сонная лень. Постояльцы дремлют кто где, на ступеньках веранды скучает Алевтина. Выражение лица у неё кислое. При виде Тадарика, она оживляется, но через это оживление ясно проступает досада:
  - А почему меня оставили?
  Тадарик спрыгивает с коня наземь, подхватывает любовницу, усаживает в седло боком, по-женски:
  - Гастас, я слышал, ты обещал вольную Тине. Не пора ли исполнить обещанное?
  - Как скажешь.
  Поход к судье не занял много времени. Потом Аня изъявила желание спуститься к реке и пополнить запасы валерьянки, а Тадарик повёл Алевтину по городу. Он купил и подарил ей несколько локтей ткани на платье, ожерелье из неровного, речного жемчуга, крошечный флакон с душистым маслом. Нагулявшись, они зашли в заведение типа трактира или харчевни.
  Важные купцы вели за тяжёлыми столами свои, неспешные беседы и их взгляды тут же обратились в сторону вошедших. Тадарик заказал мёд. Авлевтина проголодалась, но еды в этой дыре, похоже, не подавали. Тадарик завёл разговор с ближайшим соседом по столу. О собачниках, которые наконец-то ушли. Спросил про караван. Скоро ли? Нет ли вестей? Вестей не было.
  Музыканты тянули две ноты, сплетая из них подобие мелодии. Тадарик повернулся к спутнице:
  - Госпожа Тина, порадуйте нас танцем.
  Голодная и злая Алевтина надула губы:
  - Я - свободная женщина. Ты не должен был ничего обещать, не спросив мня.
  - Я никому и ничего не обещал, - равнодушно отозвался Тадарик. - Я прошу тебя. Здесь скучно, но если ты не хочешь развлечься сама и развлечь нас, - мы идём домой.
  Равнодушие. Вот что убило всю злость Алевтины. И ещё ей совсем не хотелось возвращаться на постоялый двор в его скуку и безделье.
  - Ну, если ты меня просишь... Пусть, только играют что-нибудь повеселей.
  - Вздорная у тебя рабыня, - заметил один из зрителей, жадно вперив глаза в танцующую девушку.
  - Она не рабыня и никогда ей не была, - ответил Тадарик. - Если конечно не считать плен у собачников. Девица из богатой семьи, где её просто обожали.
  - Нельзя так воспитывать дочь, - возмутился работорговец. - Она похожа на гулящую!
  - Нам-то какое дело до чужих нравов? - оборвал его Тадарик. - Лучше скажите: что вы думаете о моих постояльцах?
  - Они были в рабстве!
  - В плену, - уточнил воин. - Они остались, когда на их караван напали собачники. Я рад, что парни смогли спастись и освободиться.
  - Да, такая верность - ценный товар, - подтвердил слова воина купец с другого стола. - Один из них убил собаку и собачника. Весь город это знает.
  - Ладно тебе, - перебил его сосед. - Сидишь себе в городе и сиди.
  - Но собаку-то парень убил, - вставил реплику Тадарик. - Впрочем, с собакой теперь любой из них справится.
  - Шутишь?
  - Нет. У Лагаста хорошие воины. И сам он скоро окрепнет после плена. Сегодня уже верхом ездил...
  - Ну, сегодня ещё каравана нет...
  - Тем более.
  Реплики - как удары мечей на поединке. Никто ни о чём не просит, никто и ни о чём не договаривается. Но любая торговля начинается с рекламы. Тадарик, конечно, слов таких не знает, но суть понял давно.
  Авлевтина возвращается к столу. Её встречают крики восторга. В разговоре участвовали далеко не все посетители. Зрители восторженно вопят, восхваляя красоту и мастерство девушки. Кое-кто просит повторить танец, сует ей в руку серебряные монеты.
  Тадарик покровительственно кивает:
  - Вы - свободная женщина, госпожа Тина. И если вы хотите танцевать...
  Алевтина хочет. Восторг купцов кружит ей голову.
  На постоялый двор они возвращаются под вечер. Глаза и щёки Алевтины горят. В кошельке звенит серебро. Тадарик поглядывает на любовницу с благодушной усмешкой. Дела у красотки пошли успешно и он рад, как всегда после удачной сделки. Ну, а долю за посредничество, он возьмёт ночью и натурой. Плата за сговор - тоже часть его дохода, как хозяина постоялого двора.
  На дворе - пыль столбом, лязг и грохот. Воины тренируются. Гастас держит аж трёх атакующих. Молодец, парень. Лагаст наблюдает за тренировкой с веранды.
  - Где госпожа Анна? - спрашивает его хозяин.
  - Её позвали. Кажется, к больному ребёнку. Ириша ушла с ней.
  - Хорошо, - кивает Тадарик. Его заслуги здесь нет, нет и доли, но мужчина всё равно доволен. По-человечески.
  Потянулось ожидание, которое каждый заполнял по мере своей фантазии и способностей. Алевтине больше не хотелось искать ссор. Зачем? Анькин Гастас - всего лишь рядовой дружинник. Сама Анька, вместе с Иришкой или возятся со своей "зелёной аптекой": собирают травки и корешки в пойме реки, сушат их, варят не пойми-что, гонят спирт из бражки или бегают по домам. Тоже мне лекарка! Платят ей чистую мелочь. Да она и не всегда эту плату берёт. Добрый доктор Айболит, нашёлся! Старуха помалкивает. И то! Что может сказать потасканная рабыня, если её господин предпочёл молодую, горячую красавицу? А Тадарик, оказывается, личность! Красавец, с характером! Аристократ по происхождению, по положению - второй человек в городе: неформальный лидер и народный трибун, пусть и неизбранный. А женится - так вообще станет первым. А как её любит! При одном взгляде на его мощную фигуру, у Алевтины всё внутри сжимается. Подарки дарит. Одно неприятно: дважды в день упражняется с Анькиным Гастасом. И не поспоришь. Днём да при всех женщина в мужские дела мешаться здесь не должна. А ночью - разговаривать некогда.
  Впрочем, всё это пустяки. Долго в городе наёмники не задержатся. Анька с ними уберётся. Домой дорогу искать. Дура. Нет этой дороги. Хотя, пусть идёт. Перед глазами мельтешить не будет. Зато у неё, у Алевтины всё обстоит - лучше некуда. Она - единственная на Пристепье танцовщица. Купцы регулярно приглашают её на пирушки, танцевать, никаких глупостей не позволяют, хотя просто исходят слюной от вожделения. И они, и их знатные гости. И платят ей за танцы хорошо. Больше, чем Аньке за её лечение. Только вот с одеждой по-прежнему проблема. Для выступлений, для прогулок по городу одеваться надо соответственно. Одежда есть, а служанки - нет. Приходиться каждый раз просить Иришку, давать ей деньги. Купить бы рабыню. Хоть самую страшную, но это стоит как минимум восемь больших золотых. Конь дешевле ценится. Зато она всё-таки обзавелась домашним платьем, с которым справляется сама. Ночью это очень удобно. И ещё Алевтину невероятно раздражает здешняя кухня: вечные, рыбные пироги и каша на воде. Хорошо, Анне за лечение два раза давали по овце. Хоть какое-то мясо.
  
  Глава 10. Лавка.
  
  Караван пришёл не из степи, а по воде. Пять кораблей на больших вёслах под прямыми парусам. Основной груз купцы предполагали спустить дальше, по реке, но часть - отправить караваном посуху. Как раз на запад. Городские торговцы ожили.
  Собрать свой караван - дело хлопотное и дорогое. Присоединиться к попутному - самое что ни на есть простое. Отказа не бывает. Чем больше товаров в караване - тем больше охраны, чем больше охраны - тем безопасней путь.
  Товары и охрану, чтобы не платить въездную пошлину, купцы расположили в стенах погоста, а сами направились в город. Да и вокруг погоста жизнь закипела ключом. Поселяне везли к деревянным стенам продукты, ткани, кожи. Пригоняли скот. Приказчики купцов предлагали поселянам медные изделия, шиферные пряслица, тонкие, льняные ткани, пышные, северные меха, топлёное сало, резную кость и крупный, северный жемчуг. Гудели постоялые дворы в Пристепье: воины из охраны прогуливали свои медяки и серебро. Купцы тоже спешили порадоваться жизни.
  У Тадарика каждый день теснота. Все столы заняты. И на веранде, и в "зимней" зале. Пиво, мёд, бражка - льются рекой, еды - ешь, не хочу. Над очагом на вертеле всегда жарится баран, вдосталь заготовлено печёной в глине рыбы, хлеба, колбас, копчёных окороков. Только заказывай да плати. Хозяйке помогают два работника - наёмника. Хозяин попросил соседей помочь, а сам ушёл по делам. Купцы позвали его обсудить: сколько и где взять воинов, каков путь и какова оплата. Тадарик просит много. Купцы предлагают мало. Не сошлись. Тадарик уходит, сердито хлопнув дверью. Купцы чешут в затылках: своих людей для охраны у них не больше пяти. Нужно искать наёмников. Лучше всего - пехотинцев. В случае встречи с собачниками - будет кому прикрыть отступление каравана. Без Тадарика никак не обойтись. Особенно злится работорговец. У него - с пол сотни рабов на продажу. Двадцать из них он продал на корабли. А куда девать ещё тридцать? Отправить бы их по суше на запад. Там, по слухам, строят нечто грандиозное. Нужны рабочие руки. Но как уломать Тадарика насчёт цены? У другого купца полный склад сукна, у третьего - мёд и воск, а у четвёртого - крепчайшая, бычья кожа на доспехи и на подошвы. Хочешь-не-хочешь, а с Тадариком надо мириться, накидывать цену.
   В обсуждение вступают купцы с каравана. Зачем нанимать конных воинов? Конные у них есть и в достатке. Вот бы пехотинцев побольше нанять. Если нападут собачники...
  Собачники - это пустяк, отвечают горожане. Один из тадариковых воинов, на глазах у всего города "успокоил" и собаку, и её хозяина.
  - Как? И вы торгуетесь?
  - Конечно, что за торговля без торга? И запрос слишком велик.
  - Если эти пехотинцы возьмут на себя собак - можно и добавить...
  -Добавляйте. Кто против?
  Опять спор и торг. Сколько предложить? На чём остановиться? Какую часть заплатят городские купцы? Какую пришлые?
  Договорились тоже не за раз. Теперь можно направлять парламентёров на постоялый двор к Тадарику. Парламентёры заказывают пиво и солёное мясо, зовут хозяина, озвучивают предложение купцов. Караван идёт далеко. К Буднему городу на Добром броде. Потом, на кораблях, товар пойдёт по морю и за море. На кораблях наёмники не нужны, а вот в степи, где в любой миг можно наткнуться на собачников... Озвучивается цена. Тадарик морщится.
  - Мы нанимаем только пехотинцев, - уточняет купец-горожанин. - Всадники, - он кивает на спутника, купца из каравана. - У них есть свои.
  - Пехотинцы в нашей земле стоят дороже, - возражает Тадарик. - Сколько вам нужно?
  - Чем больше - тем лучше.
  - Пристепье невелико, - возражает Тадарик. - Я предлагаю двадцать пять мечей.
  - Два десятка?
  - Примерно так.
  - Маловато.
  - Пехотинец пехотинцу рознь.
  - Они знают, что от них ждут? - взгляд иноземца недоверчив и пристален. Тадарик кивает:
  - Лагаст знает, Громир - тоже. Лагаст! - зовёт великан. - Подойди.
  Воин подходит, оглядывает купцов, те тоже смотрят. Крепкий воин. Даже без доспехов. Узкое лицо, ранняя седина на чёрных волосах, ледяные глаза.
  - Волчара, - бормочет кто-то в пол голоса.
  - Садись, - Тадарик указывает на место на скамье. - Гостям нужны пехотинцы против собачников.
  - Если нужны - пусть покупают.
  - Сколько у тебя людей?
  - Одиннадцать воинов и я.
  - Маловато.
  - У Громира пятнадцать человек наберётся.
  - У вас каждый сам по себе?
  - Да. У Громира - горожане с Пристепья, а мои - пришлые.
  - Ты знаешь, что от тебя ждут?
  - Собачникам зубы обломать?
  Купцы переглянулись. Приезжий гость криво усмехнулся:
  - Неплохо бы.
  - Цена?
  - В прошлый раз нам положили по четыре золотых на воина. Половина вперёд. Правда, вторую половину нам, в тот раз получить не довелось.
  - Эту историю мы слышали, - перебил Лагаста купец-горожанин. - Вы остались и были пленены.
  - Но собачников мы задержали. Караван благополучно ушёл. Если надо - останемся и теперь. Да, в тот раз нам обещали две трети добычи. Могли бы и всю пообещать.
  - Понятно, - кивнул приезжий купец. - На таких условиях мы согласны нанять вас. Я говорю о четырёх золотых и двух третях.
  - Моя доля? - напомнил о себе Тадарик. - Тоже обычная?
  - По серебряному с человека, - уточнил Лагаст, скорее для купцов.
  - Да. И с каждой стороны.
  - Не много ли?
  - Постоялый двор обходится мне не дёшево. Я ведь тоже трудился: людей подбирал, обучал их.
  - Да уж, ты Тадарик своё не упустишь...
  - Вам нужно что-то из снаряжения? - Прервал перепалку приезжий.
  - У нас есть всё. Да, с нами едут женщины. Наши женщины
  - Цена проезда...
  - Они едут с нами.
  - Уж не лекарка ли со служанкой? - уточняет горожанин.
  - Да.
  - Дерзкие бабы. Представляешь, - городской купец обернулся к приезжему, - жене не моглось, она позвала эту парочку. Ну, сказала что-то. Больная женщина, моя жена! А та побродяжка стриженная повернулась и ушла. Это от больной-то? И не вернулась, пока моя, понимаешь? Моя жена у неё прощения не попросила и не поклялась слова выбирать.
  - Так что же сразу язычок не придержала? - усмехнулся Тадарик. - Не к ней навязались. Сама позвала.
  - Так моя же жена, не побродяжка какая-то, бездомная. Уважаемая женщина. И нездоровилось ей.
  - В следующий раз пусть ведьму городскую зовёт, - отмахнулся Тадарик. - Та её всю, за медяк оближет.
  - Ну, ты Тадарик это ... Грубо больно.
  - Так ведь здесь баб нет.
  - Толковая лекарка? - уточнил приезжий.
  - Толковая, раз парни её за собой тянут.
  - Но дерзкая сверх меры.
  - Будешь помирать - не зови, - отрезал Тадарик.
  - В ранах разбирается?
  - Лучше, чем в бабских хворях. Хотя, и его жену, - хозяин таверны кивнул в сторону купца - соплеменника, - от дурных снов вылечила.
  - И чем же?
  - Откуда мне знать. У меня дурных снов нет и лекарство госпожи Анны мне без надобности. Лагаста она тоже лечила.
  - Пусть едет.
  - Бесстыжая же! - Возмутился горожанин.
  - Уважаемый, - вздохнул Тадарик. - Стыдливая лекарка - это всё равно, что бесплатная шлюха или жалостливый наёмник.
  - Хорошо сказано, - кивнул приезжий. - Условия приняты. Хотелось бы вашего Громира послушать.
   ............................................
  Сборы не были долгими. За аванс Лагаст купил трёх лошадей и повозку, запряжённую быками. Для женщин и для поклажи. Этакий дом на двух колёсах. Что-то вроде фургона, покрытого промасленными шкурами от жары и дождя. Да и под самой повозкой вполне можно отсидеться в дождливую ночь. Повозку нагрузили крупой, сушёной рыбой, бурдюками с водой и под воду. Алевтина в сборах не участвовала, решив остаться в Пристепье. В планы свои она, впрочем, никого не посвящала. Зачем?
  Постояльцы покинули гостеприимный дом с вечера, с тем, чтобы переночевав у погоста, отправиться в путь с рассветом. Хозяйке до слёз горько расставаться с Аней и Иришей. Но что слёзы могут изменить? У каждого своя судьба.
   Как всегда, женщина поднялась с рассветом. Даже на рынок идти ещё рано. Цирюльника тоже пришлось будить. Мужчина искренне удивился просьбе своей первой клиентки, но работа есть работа. Рабыня замотала голову платком. В другой платок собраны обритые пряди. Все. До последней волосинки. Волоса - самая чистая жертва из тех, которые может принести человек. Так говорила госпожа Анна. Теперь пора в храм.
  По раннему времени там тоже пусто. Сторож дремлет у каменного порога и, само собой не слишком доволен тем, что его разбудили. Но ранней гостье нужны только пахучая смолка и масло. Ёжась спросонья, служитель плетётся в кладовую, приносит требуемое. Деньги есть деньги.
  Пришелица с трепетом заходит в каменный круг святилища, где каменные столпы подпирают мутно-пасмурное небо, приближается к алтарному камню, невидимому под слоями спрессовавшегося пепла, на котором горит неугасимый огонь. Огонь этот сейчас едва жив. Под толстым слоем пепла дотлевают багровые угли. Но огонь не угаснет. Скоро сюда придут служители. Они разбудят задремавшее пламя, маслом и дровами, пропитают пепел пивом, немного разравняют его. Ни пепел, ни угли здесь не убирались никогда, священный же огонь обновляется раз в год, в самую короткую из летних ночей его убивают и разжигают новый, от огненного колеса.
  Воровато оглядываясь, рабыня сдувает пепел с нескольких угольков, льёт на них скупыми каплями пахучее масло. Не из жадности, а из опасения загасить дремлющие угольки. Пламя оживает маленькими, трескучими язычками. Этим язычкам, прядь за прядью, хозяйка скармливает отрезанные волосы, добавляя, для смягчения смрада, зёрна пахучей смолки. Она так погрузилась в созерцание огня, что не видит ничего вокруг себя и лишь губы её сосредоточенно повторяют слова мольбы:
  - Мать-Медицина, прими дар. Прими, Мать-Медицина. Мать-Медицина, прими...
  - Почему ты не веришь себе?
  Тихие слова звучат для просительницы, как гром с ясного неба. Напротив, за алтарём тоже стоит женщина. Она тоже немолода, в небогатой одежде, с рано увядшим лицом. Кажется, она даже похожа на кого-то знакомого. Только на кого? Не вспомнить.
  - Почему ты не веришь себе? - звучит повторный вопрос. - Ты всё знаешь сама. Ты хотела этого. А теперь боишься? Почему?
  - Мать-Медицина, - шепчут непослушные губы. - Я должна была сама варить то зелье и пить его три раза в день, а я...
  - Мать - Медицина? - У женщины напротив, на лице изумление. - Так меня зовут впервые. Это имя из другого мира? Так?
  - Да...
  - Хорошее имя. Лучше многих.
  - Это плата за ... - рабыня опускает глаза на дотлевающие волосы, а когда поднимает их - за алтарём никого нет. Даже тени. Лишь шёпот, едва отличимый от шелеста, отдаётся отзвуком эха в ушах:
  - Она принята.
  Странное состояние души. Сбылось то, во что она, кажется, даже верить перестала. И... Пора домой.
  На постоялом дворе тишина и пустота. Хозяин провожает своих гостей. Даже стойла в конюшне пусты, если не считать двух хозяйских лошадей. Воину не полагается быть без коня, а где один конь, там и все три. На тесной кухоньке женской половины непривычно пусто и просторно. Кстати, кровать надо убрать. Госпожа Анна здесь больше не живёт. Женщина сглотнула горький ком.
  На кровати, по-хозяйски раскинулась Алевтина. Спала себе и спала, как ни в чём ни бывало. Хозяйка в раздражении стянула покрывало с нежеланной гостьи:
  - Что ты здесь делаешь?!
  - А? Что? -Девушка сонно хлопала глазами. - Отстань, старуха, я сплю.
  - Почему ты здесь!?
  - Да так, - зевнула Алевтина ворочаясь с боку на бок. - Захотела остаться и осталась. Это же постоялый двор? Вот я здесь пока и "постою". И вообще, - она свернулась на боку в уютный клубочек, - уйди, рабыня. Я спать хочу.
  Ну, не драться же с этой наглой девкой. Мрачная хозяйка достала корешки, вскипятила воды, заварила их, как учила её госпожа Анна. Насыщенный, ни с чем не сравнимый аромат поплыл по кухне.
  "Опять валерьянку варишь? - пробурчал Алевтина с кровати, - Толку с неё. Только провоняла всё."
  Отлив треть свежего, горячего отвара в маленькую, плоскую чашку, женщина осторожно выпила его. Не стоит попусту рвать сердце. Сегодня она говорила с самой Многоликой. И... скоро вернётся хозяин. Как он решит - так и будет.
  Тадарик вернулся непривычно тихо. Расстроен. Проводы есть проводы. Поставил коня в конюшню, позвал:
  - Старуха, дай поесть.
  Женщина принесла миску вчерашней каши, кружку пива, сообщила:
  - Тина не ушла. Она в доме.
  - Как в доме?
  - Спит на кухне.
  Тадарик задумчиво прожевал и проглотил первую ложку каши:
  - Собери её вещи.
  - Да, господин.
  С поздним завтраком покончено. Тадарик встаёт, проходит на кухню. Девка действительно дрыхнет на кровати. Хорошо - не нагишом. Для неё хорошо. Тут же, на лавке лежит объёмистый узел с вещами. Хозяин подхватывает гостью под мышку, тащит из дома на двор.
  - Тадарик! - вопит разбуженная Алевтина. - Ты с ума сошёл? Я не хочу!
  Но хозяину дела нет до её криков. Он выносит отбивающуюся девушку за ворота и просто выкидывает её на пыльную улицу. Следом летит тюк с одеждой:
  - Уходи.
  - Тадарик! - Алевтина визжит от ярости и страха. - Как ты можешь? Я же люблю тебя.
  - А я тебя не люблю.
  - Ты ж столько раз ...
  - За это тебе заплачено.
  Калитка захлопнута. Тишина. Алевтина сидит в пыли посреди пустой улицы и всхлипывает. Всё произошло слишком неожиданно для неё.
  Невозмутимый хозяин возвращается на двор:
  - Старуха, как там у нас с припасами?
  - Крупа пока есть, вяленого мяса мало, пиво надо варить, муки - на донышке...
  - Добро. Сено? Овёс?
  - В достатке, господин. А вот соломы можно было бы и подкупить. На горушке место есть.
  - На горушке? - хозяин поднимает голову, разглядывает "Горушку" - второй этаж над конюшней: щелястое, под лёгкой крышей из дранки, продуваемое и сухое хранилище для запасов сена и соломы. - Если есть место, отчего не запастись? - Взгляд его опускается, скользит по двору, по рабыне и вдруг заостряется. В голосе проскальзывает недоумение:
  - Что с головой-то?
  - Ничего ...
  Интонация женщины и её ответ чем-то не нравится хозяину. В два шага он оказывается рядом с рабыней, резко сдёргивает платок с её головы, столь же резко отступает, обалдело уставившись на наголо выбритую голову служанки:
  - Старуха? Ты в своём уме?
  Рабыня сжимается, пятится от него, не смея поднять глаз.
  - Нет, погоди. Ты это сегодня сделала? Пока меня не было? Вижу, что сегодня. Где они? Ну!
  - Нет, - рабыня ёжится, мнётся и, кажется готова сквозь землю провалиться от смущения, как... согрешившая девица. В первый момент это кажется смешным, но ... Анна говорила про остриженные волосы. Нет, не про остриженные. Про обритые. Дар её богине за... Неважно за что. Просьбы бывают разные. Важно, что дар этот приносится после... После чего?
  Во рту пересохло. От волнения? От страха?
  - Хозяюшка, ты не пугай меня.
  Женщина дрожит, не смея поднять глаза, а память услужливо отматывает события. Это было почти два месяца назад. Странный пирог, невероятная дерзость рабыни. "Наказание". Потом рабыня вдруг притихла. Настолько, что перестала даже замечать его развлечения. А сегодня обрила голову, принеся бескровную жертву чужой богине. Чужой?
  - Мать-Медицина?
  - Многоликая...
  - Да, Многоликая, та что везде и во всём. - Мужчина сглотнул ком. - Она... приняла?
  Нервные кивки в ответ
  - Точно?
  - Точно.
  Вздох облегчения:
  - Ладно, - Тадарик берёт женщину за подбородок, заглядывает в глаза, осторожно стирает слезинку на щеке. - Волосы отрастут. Я вот о чём подумал: дом большой, без помощника - тяжело. А у соседа с дальнего конца, старший парнишка подрос. Двенадцать лет. В доме - семеро по лавкам. Вечно без хлеба сидят. А парень - не девка. И воды принесёт, и дров нарубит и пива посетителям нальёт. Семья благодарна будет. Как скажешь, хозяюшка?
  Женщина опять кивает. Уже радостно.
  - Ну и договорились. Да, - в глазах хозяина вспыхивает насмешливый огонёк. - А с чем-пирог-то был?
  Рабыня вскидывает голову, пытаясь взглядом прожечь собеседника. Ну, это она зря. При виде её гневной мины Тадарик едва удерживает смех:
  - Ах, тайна! А как готовить - не забыла? Имей ввиду, хозяюшка, он мне дюже понравился.
   ..........................................
  Алевтина стояла перед запертыми воротами, будучи не в силах поверить в случившееся. Жалкая, пришибленная. И когда из калитки вышел хозяин, - бросилась к нему:
  - Тадарик, как ты мог? Я же люблю тебя!
  - Отстань, а? - Тадарику даже бранить эту дуру не хочется.
  - Я же... а ты... Почему?
  Идиотский вопрос, но отвечать придётся. Иначе не отвяжешься. Не бить же её на улице.
  - Я женюсь.
  - На ком?
  - На хозяйке. Давно собирался, а сегодня решил. Ты с ней не ладишь. Так что иди своей дорогой.
  - Куда?
  - Мало ли мужчин в городе.
  - По-твоему я шлюха? Да? Так ты обо мне думаешь ...
  - А что мне думать? - Зло и резко оборвал мужчина её стенания. - Я сам тебя от Гастаса отдирал.
  - Это была ошибка...
  - А этот ... как его ... Мишаня?
  - Он же умер!
  - Но именно ты отбила его у госпожи Анны. Так же, как пыталась отбить Гастаса. Зачем мне такая змея в доме?
  - Я? Змея? А ты?
  - Я женюсь. И моя хозяйка тоже меня любит. Почему её любовь дешевле твоей?
  - Она старуха! Она рабыня! Что скажут в городе!
  - В городе? - Тадарик захохотал. - Хотел бы я, чтобы эти толстопузые что-нибудь сказали. Но ведь промолчат, как всегда. - Весёлый и довольный, он зашагал по улице. Алевтина попыталась гнаться за ним, но где там! Пришлось ей возвращаться, подбирать тюк с одеждой.
  Идти? Куда? Искать клиента - покровителя? А потом каждый день видеть этого вероломного обманщика? Или слышать о нём?
  - Ненавижу! Ненавижу вас всех! И Мясника этого, и подстилку его, и Нюрку-гадюку. Это она! Это всё она! Разболтала всё. Никогда не прощу! Я ...
  Мысль о том, что караван не мог далеко уйти, оказалась самой здравой. Она догонит его. Она подластиться к Аньке, а потом - отомстит. Дождётся удобного момента и обязательно отомстит!
   ....................................................
  
  Дверь в лавку, едва скрипнув, осторожно приоткрылась. Ветхая старушонка кое-как протиснулась в неё. Спина - колесом, съехавшее покрывало закрывает лицо. Человек за прилавком вскинул голову, отрывая взгляд от исписанных дощечек, скрепленных крепким шнурком. Не каждый может войти в его лавку и если такое случилось, к посетителю следует ох как присмотреться.
  Ну старушонка перед ним, ну временем согнутая, но вот посох ...
  Тело прошибло холодным потом. Мгновенная сосредоточенность и марево, подобное прозрачной завесе разделило лавку пополам.
  - Ножницы бы мне, сынок... - проскрипела старая карга и, разглядев завесу, тихо засмеялась. - Ага, испугался? Значит, узнал.
  - Не в первый раз встречаемся, старая...
  - Не в первый, - прошамкала бабуся. - Но ведь и не в последний? И почему старая?
  Скрюченная тень на стене поползла вверх и вширь: распрямляясь и выступая во все стороны мощными формами.
  - Тьфу на тебя, - сплюнул человек. - Ни в чём меры не знаешь! То кости, то голимое сало.
  - Можно и поизящней облик принять.
  - Хватит играть. Говори: зачем сейчас пожаловала?
  - Посоветоваться кой о чём. Вот и тебя тоже что-то беспокоит. А что? Не иначе покупатели в лавке побывали. Ну да, на витрине место свободное. Что же там лежало? Давно лежало. Даже позеленело от старости...
  - Смеёшься, ведьма? Всё сама знаешь и смеёшься. Девка стриженная от тебя была. Это с каких пор женщины у нас в твою честь волосы стригут?!
  Тонкая усмешка пробежала по губам немолодой женщины:
  - Вот и мне хочется узнать: с каких? Да не просто стригут, бреют и на алтаре жгут в честь Матери-Медицины.
  - Матери-Медицины? - переспросил человек. - Слышал я про такую богиню. В одном из миров. Не слишком известная, не слишком славная. И волос в её честь не жгут...
  - Можно сказать с местом мы определились. С временем бы определиться.
  - Какое место? Какое время?
  - Ох и глуп ты, Мастер, хоть и мудрец. Человек из другого мира не может говорить о себе правду. Он вынужден лгать. Но даже ложь не может не опираться на истину.
  - Так отдели одно от другого, если такая умная.
  - Для этого надо пройти след в след. Та, что приходила в лавку, купила ...
  - Лекарские инструменты.
  - Лекарские? В одном из миров говорят: "медицинские". И ещё след: верующий человек не пустословит об обрядах, не искажает их, а вот для человека науки таких запретов нет.
  - Да, про обряды она несла явную чушь и так уверенно...
  - Следовательно в мире, из которого пришла та девица, медицина - это наука.
  - Наука? Но обрезанные волосы...
  - Это не жертва. Для пришелицы - это один из обычаев её мира. Обычай, который ей пришлось здесь объяснять через ложь.
  - И она осмелилась лгать?!
  - Иначе пришлая не выжила бы здесь.
  - Ложь должна быть наказуема.
  - Как же ты суров, человек. Ну, да будь, по-твоему. В наказание, я превращу её ложь в правду. Что она ещё говорила?
  - Она назвала платину. В нашем мире...
  - Такой металл есть, но пока известен мало.
  - Из него никогда и нигде не делают медицинские инструменты!
  - Медицинские? Нет, нигде. А вот инструменты - делают. В химии.
  - Да, платина - сильный катализатор. В химии ... Эта стриженная слышала о химии! Великое искусство и ...
  - А если там химия тоже наука? Она пересекается с медициной, как ты знаешь.
  - Да, что бы там ни было, но стриженная - лекарка. Я даже подумал, что она - от тебя, хотя... Я не почувствовал в ней силы и это удивило меня.
  - Ну, как-то же она вошла сюда.
  - Ты права. Опять права. Сила есть у каждого. Но девица из мира науки...
  - Знание - тоже сила. Кроме того, даже в том мире есть наследственное знание, то что копится, как золотые крупинки в речном русле: со временем и незаметно.
  - Но она не из твоих слуг?
  Опять тонкая улыбка:
  - Мне служат многие. Даже те, кто не догадывается об этом. И...зачем МНЕ слуги? Я - не человек. МНЕ рабы не нужны.
  - Опять выкручиваешься? Почему не скажешь прямо?
  - Прямо? Что? Что не я позвала ту девушку в наш мир? А то ты не знаешь. Я не нарушаю своих законов.
  - Ты обходишь их.
  - Обхожу, но не нарушаю.
  - Ну да, приход человека из другого мира... И не одного! Их было трое! Слышишь, Многоликая? В амулете у девицы было три камушка. Камни были пусты, но ... от них так пахло кровью!
  - Значит, пришельцев уже не трое. Ну, вот ещё забота: ищи эту, лишнюю душу. Или не одну.
  Но Мастер не слушает гостью. Пелена, делящая лавку сгустилась, становясь почти непроницаемой для глаза.
  - Долго думаешь, - прервала затянувшуюся паузу ехидная реплика. - Стареешь? Или ответа испугался?
  Человек одарил пришелицу бешенным взглядом сквозь враз посветлевшую преграду:
  - Ведьма!
  - Да, я такая.
  - Но не мог же он...
  - Почему? Именно он и мог. И сможет. Волшебные чернила никогда не закончатся. Хорошую игрушку ты придумал. Только не в те руки она попала. И те три камешка? Не твоя ли работа? И ... Ты бы посмотрел получше, Мастер, может быть ещё чего-нибудь в своей лавке недосчитаешься?
  - Ты права, это он, мой вечный позор! Я ошибся! В человеке!
  - Если бы это была единственная твоя ошибка, человек.
  - Я не человек! Я - Мастер!
  - Ну да, - вздохнула пришелица. - Ты - Мастер. Только ведь стриженную ты упустил.
  - Да, упустил. С тобой не поспоришь. Я даже представить себе не мог, что женщина...
  - Могла значить так много?
  - А она значит так много? Стриженная девка, не имеющая никакой силы?
  - Как же тяжело с тобой, человек, - вздохнула Многоликая. - Как тяжело с вами, со всеми. Неужели так трудно подумать? Не значь эта девушка так много, разве стал бы твой ученик ради неё смещать миры?
  - Смещать миры? Да, это требует невероятного... Да как же он сумел?
  - А если никак? Если он сам удивлён результатом. Ведь девушка оказалась здесь, а не у него.
  - Это промах. Но он знал!
  - Или предполагал, или следовал, или ...
  - Следовал? За чем он мог следовать? Или ... чему? Предсказанию. Все недоучки любят следовать предсказаниям. Слышишь, Многоликая, он жаждет власти над миром!
  Тихий, презрительный смешок предваряет ответ:
  - А чего ещё может желать ничтожный, завистливый и жадный человечек? Только абсолютной власти. Для этого ему и понадобилась...
  - Стриженная. Неужели она - ключ для него или... катализатор! Как платина. Она ведь тоже вещество иного, особого мира. Как же ты была права насчёт лжи и правды. Вот он, след!
  - Так держись его. Те скрижали, кажется... да, да, верхняя полка. Посередине. Чуть правее...
  - Если ты всё знаешь сама, - раздражённо фыркнул человек, - зачем каждый раз приходишь ко мне?
  Его собеседница согнала с лица насмешливой выражение, ответила смиренно:
  - Почему ты, Мастер, думаешь, что я знаю всё?
  - Эти тексты, - мужчина положил на прилавок стопку сшитых, деревянных табличек. - Написаны так давно.
  - Что с того? Написаны? Но не прочитаны. Прочитаны? Но не поняты. Поняты? Но не верно. Поэтому полезно перечитать даже то, что, кажется, наизусть уже знаешь. Потому, что может оказаться, что тебе твоё знание только кажется.
  - Ладно, тебя не переспоришь. Ты слишком упрямая.
  - Я - разная. Читай. С начала.
  "На двухцветном шнуре три камешка, - начал читать человек, - Обласканные влагой, не раненые рукой. Через три мира тянется кольцо - шнур времени, ночи - дня: мир магии, мир науки и мир между ними. Но там, где есть путь туда, найдётся путь обратно. Сила души сдвинет несдвигаемое и придёт один за двумя, и уйдут двое за одним, если сбудется то, что может и не сбыться" - он оторвался от текста, поднял голову:
  - Пока всё понятно.
  - Да, Мастер. Теперь это предсказание стало почти ясным. Путь обратно есть. Это радует. Читай же.
  "Нельзя служить свету и тьме. В их противостоянии - движение. Два знака, подобные человеку. Знак взлёта горяч и кровав. Знак падения ужасен, как тьма отчаяния. И не будет мира между ними, ибо делят они одно - душу. Но нет невозможного, есть непосильное и соединивший несоединимое овладеет всем."
  - Это плохо, - вздохнула многоликая женщина.
  - Согласен. Если Стриженная или кто-то из её предков прикоснулись к силе Красной Пентаграммы, то Чёрный маг может попытаться через девицу овладеть этой силой и соединить несоединимое.
  - Да, пока эти пентаграммы противостоят друг-другу, Мир существует. Но если Чёрная возьмёт верх...
  - Почему именно Чёрная? Разве меньше случится бед, если верх возьмёт Красная?
  - Она и так наверху. Тот, кто стремиться ввысь, - редко смотрит под ноги. В этом его сила. В этом и слабость. Плохо дело. Я знаю тот мир. Сила Красной пентаграммы там открыта для многих. Особенно для молодых.
  - То есть такие, как Стриженная, там не редкость?
  - Да, девочка попала в чужую игру. Прочти последнюю скрижаль. Можно даже последнюю строку.
  "Придёт одна и погибнет."
  - Придёт одна и погибнет, - повторила Многоликая.
  - Для Стриженной хуже некуда.
  - Не знаю, не знаю... Скажи, Мастер, а Стриженная пришла к тебе одна?
  - Что ты хочешь сказать?
  - Не сказать. Только услышать твой ответ: Стриженная одна вошла в твою лавку? Или...
  - Или? - пелена стала совсем прозрачной, а мужчина расхохотался. - Ох, и хитра же ты, ведьма! Сама законы пишешь, сама же их и обходишь.
  - Но не нарушаю.
  - Кто спорит! Не одна она пришла. Шёл за ней воин. Я бы и не вспомнил о нём, если бы не ты.
  - И, как всегда, напрасно.
  - Смейся, смейся. Таким ошибкам можно только радоваться. Или я ничего не смыслю в людях, или этот юноша пойдёт за ней даже за грань нашего мира. Я ещё удивился: как он смог войти в эту дверь?
  - У него был проводник.
  - Да, да, очередная твоя уловка: случайный человек в эту дверь не войдёт, а за проводником - может. "Пойдёт одна и погибнет?" А если пойдёт не одна? Кто погибнет тогда?
  - Пока пророчество молчит об этом.
  - Пока молчит? Что ты этим хочешь сказать?
  - Прошу тебя, Мастер, посмотреть ещё одну скрижаль. И только. Пред-пред последнюю сшивку. Да, это она. Раскрой её ближе к концу. Ещё две страницы. Так. Читай.
  - Опять твои уловки? Опять хитришь?
  - Могу же я что-то забыть? А повторения освежают разум. Не так ли, мастер?
  Гневный взгляд мужчины погас. "На золоте нет вины, - прочёл он, узнавая и не узнавая текст, - Но лежит на нём проклятие. Кто бы не сотворил зло, вина ляжет на мягкий металл, ибо он слишком чист и желанен всем. Не всё можно купить за золото, но всё можно продать. Есть покупатель - найдётся и продавец..."
  - Что за бред! - возмутился человек. - Здесь всё шиворот на выворот! Погоди, старая, - он вдруг осёкся. - Прежде этого не было!
  - Не кричи. Когда-то не было, а теперь - есть.
  - Но так не честно.
  - Если бы в этом была беда.
  - А в чём?
  - Очень плохое предсказание. Очень! - женщина сжалась, сгорбилась, старея на глазах, не прощаясь, вышла из лавки, продолжая бормотать на ходу. - Очень! Очень плохое. Как его обойти? И надо ли его обходить?
  "Ушла, Гнилая, - человек стёр пот со лба. - Значит, сегодня не по мою душу являлась. Неужели её действительно то предсказание беспокоит? Ох, не стала бы она по пустякам волноваться. Не к добру это. Что он ещё затеял, этот позор моей жизни, пятно на моей чести? Вот ведь, выучил способного паренька на свою голову. Тогда - чернильницу украл, теперь - мир ему подавай! Никак не меньше. Ну, жил бы себе в Чёрной горе, сосал бы души таких же как он честолюбцев - всё какая-то польза. И ведь сообразил, поганец, что с настоящим магом ему не совладать, а через девку стриженную можно к красному знаку присосаться. Там ведь силы немерено!
  Погоди ка, погоди, Мастер. А ведь злишься ты от того, что ученик тебя превзошёл. Ты бы избранного искал, а он - через обычного человека ход нашёл. Так может и мне... Парень-то, что за Стриженной шёл - из братства наёмников и рубака, по всему, крепкий. Поднатаскать бы его, научить бы пяти-шести приёмам. А там - поглядим, что верх возьмёт: хитрая магия или честный металл. Я бы на металл в этой схватке поставил. Только где он сейчас, этот парень? Будь хоть знак на нём, хоть дар какой, хоть способность малая, а так ведь ни следа!
   ............................................................................
  Алевтина догнала караван глубокой ночью. Ноги девушки не просто ныли, они во весь голос вопили об усталости. Ломило спину. Тина не знала: каким чудом она не бросила тюк с одеждой по дороге. Не иначе, пальцы свело так, что не было никакой возможности разжать их. Ужасная гонка. Пока спускаешься с очередного холма - кажется, что до каравана рукой подать. Но вот ты спустилась, а караван, перевалив через следующий холм, скрывается у тебя на глазах, из виду. Тебе же предстоит подъём. Хотелось есть. Этот козёл-Тадарик, выкинул её и даже куска хлеба на дорогу не дал. Просто ужас. И воды нет ни капли. Хорошо - жара спала. Алевтина глотала остывающий воздух ртом, как рыба - воду.
  Два всадника сторожили пасущееся овечье стадо. Один из них заметил девушку и подъехал к ней:
  - Кто?
  - Я Тина, - ответила она, держась на ногах из последних сил. - Я из Пристепья. Отстала от каравана.
  - Кто, кто?
  - Моё имя - Алевтина. Я - Землячка госпожи Анны.
  - Я не знаю такой. И тебя тоже.
  - Анну вы должны знать. Она - лекарка. Едет с воинами из Пристепья.
  Охранник буквально раздевает её взглядом и Алевтину начинает пробирать дрожь. Закон остался в городе. В степи закона нет. К счастью, подъезжает ещё один конный охранник:
  - Что случилось?
  Собеседник Алевтины скучнеет, отвечает равнодушно:
  - Да вот, баба хочет к каравану пристать. Говорит, что землячка какой-то Анны.
  - Да, да! - поспешно затараторила Алевтина. - Я - землячка госпожи Анны. Она лекарка и едет с воинами из города.
  - С Пристепья? С пехотинцами что ли? - презрительно фыркает второй сторож. - Есть у них бабы. Ладно, пошли к хозяину. Что он скажет, то и будет.
  Караван спит. Люди, тягловая скотина - все устали после дневного перехода. Но в шатре, посреди стана горят светильники, звучит музыка. Обитатели шатра явно ведут ночной образ жизни.
  Танцовщицы в пёстрых одеяниях, музыканты с составными флейтами, похожими на губные гармошки, захмелевшие купцы за, уставленной блюдами с угощением и засыпанной объедками, скатертью, слуги с кувшинами. И все они уставились на Алевтину. Кто с любопытством: кто такая? Кто с недоверием: что ей надо?
  - Тина? - наконец, с удивлением выдохнул один из купцов. - Красотка Тина!
  - Господин, - обратился воин к купцу, восседающему во главе пиршества, - эта женщина сказала, что хочет присоединиться к каравану.
   - Ты знаешь её? - глава пиршества повернулся к ближайшему купцу из Пристепья.
  - Конечно знаю, - отозвался тот. - Это девка Тадарика.
  - Бывшая, - со вдохом поправила его Алевтина и слёзы обиды брызнули из её глаз. Впрочем, она так устала, что лица окружающих, и без этого расплывались для неё в невнятные пятна. - Тадарик женится.
  - На ком? - восклицание прозвучало сразу с нескольких сторон.
  - На своей старой рабыне, - прошептала Алевтина. - Я не могла видеть это и потому ушла из города. Могу я присоединиться к каравану?
  - Если вы её знаете, почему бы и нет? - Купец во главе пиршественной скатерти откровенно игнорирует женщину. - Пусть платит, как всё и идёт.
  - Погодите, погодите, уважаемый, - вклинился в разговор ещё один купец-горожанин. - Пусть прежде станцует нам! От её танцев - у меня пламя в паху!
  - Так искусна?
  - Да, уважаемый Айрисфед.
  - Что ж, пусть станцует. Танцуй, женщина!
  - В такой одежде? - Попыталась возмутиться Алевтина.
  - Хочешь новую?
  - Чистую. И она у меня есть. Надо лишь переодеться и ... помыться, - на последнем слове голос Алевтины неожиданно для неё сел. Но купец, кажется согласился с ней, махнул рукой, подзывая слугу, указал ему на Тину:
  - Отведи её к женщинам. И пусть ей принесут воду для мытья.
  Вода в тазу. Не имея больше сил сдерживаться, Алевтина просто присосалась к ней и, только напившись, намоченным лоскутом, обтёрла лицо и тело, расчесала гребнем волосы, достала из тюка самый яркий из своих нарядов. Рабыня, замотанная в невероятное тряпьё, помогла ей одеться. Лица прислужницы Алевтина не разглядела, заметив в полутьме лишь кисти рук с сухими, тонкими, загорелыми до черноты пальцами.
  - Ну? Скоро? - Грубый окрик человека, не привыкшего ждать подстегнул её.
  - Иду, - покорно отозвалась девушка.
  Главное, уловить ритм. Дальше - просто. Лёгкие и резкие движения сменяют друг друга. Тело живёт отдельно от разума. Глаза скользят по лицам зрителей: бородатым, усатым или выбритым, а сердце полнится высокомерной гордостью: мужчины онемели и так пялятся на неё, что кажется их глаза вот-вот выпадут из орбит и покатятся по ковру. Ощущение, пусть и мимолётной власти, сладкой отравой наполняет измученное тело. А купец во главе пира, (Айрисфед, кажется?) - того и гляди челюсть в придачу к глазам выронит. Смотри же! Смотри. Ты такого никогда не видел.
  Алевтина напоказ вздрагивает всем телом, посылает чернобородому мужу зазывный взгляд. Тот аж завертелся. Ах, пробрало? Ну, так получи ещё! Захлебнись своей слюной.
  Резко оборвав танец, Алевтина кланяется:
  - Я могу идти?
  - Танцуй! - Требует купец.
  - Я не рабыня! - огрызается Алевтина. - В городе за мои танцы платили.
  - Ты сама ещё не заплатила за место в караване.
  - Сколько? - Алевтина вытягивает из-за выреза платья шнурок. На шнурке - монеты-кольца условленного веса. Золотые, серебряные. Не слишком много. Но ведь есть.
  Купец осёкся. Лицо его передёрнула злая гримаса и тут же глаза прищурились, заблестели маслянистым, хитрым блеском:
  - Хоть побудь нашей гостьей.
  Взмах хозяйской руки указывает ей место среди женщин-танцовщиц у полотняной стены шатра. Ещё взмах, - и слуга отрезает от хорошо початого барана на блюде посреди скатерти два мясных ребра, кладёт их на большую лепёшку, как на тарелку. Другой слуга наливает в глиняную кружку какое-то питьё из высокогорлого кувшина.
  Еда! Смирённая Алевтина покорно занимает указанное ей место. Всей её силы воли хватает лишь на то, чтобы не вцепиться в мясо всеми зубами сразу. Она ест не спеша. Неспешно же запивая мясо очень даже неплохим вином. Звучит музыка, кружится танцовщица, беседуют купцы.
  Перехватив взгляд хозяина шатра, - Алевтина хищно улыбается. Снисходительная улыбка в ответ. Повинуясь жесту господина, слуга подливает вина в кружку гостьи. Алевтине смешно: купец решил её напоить. Наивный дикарь. Этим-то компотиком?
  Пусть вино и не отличалось крепостью, но усталость перехитрить не удалось. Окружающее выключилось, как свет в комнате. Вдруг. Но и проснулась Алевтина сразу. От одного лишь прикосновения слуги.
  В шатре пусто и темно. Лишь чадят, задыхаясь, пара масляных факелов. Гостей нет. Слуги убирают остатки пира, на ходу обгладывают бараньи кости, подбирают недоеденные куски хлеба.
  Двое мужчин пытаются поднять её и Алевтина громко, возмущённо кричит. Ага! Вот и хозяин. Подстёгнутые его появлением слуги, хватают её. Крик девушки в прямом смысле бьёт по ушным перепонкам. Взмах хозяйской длани и Алевтина свободна.
  - Тише, - брезгливо шепчет купец. - Не кричи так, женщина.
  - Это почему? - Сварливо возражает ему Алевтина.
  - Потому, что слуги должны были перенести тебя в повозку. И только.
  - Я не хочу в твою повозку! Я ухожу.
  - Тише. - Купец морщится, словно от зубной боли. - Куда? Куда ты уйдёшь? У тебя с собой нет ни еды, ни питья. Да и денег не так уж много. А путь не близок.
  - К госпоже Анне. Она моя землячка.
  - Знаю, знаю. Она поможет тебе. Но зачем ты хочешь уйти? Почему не хочешь остаться? Там тебе придётся идти пешком, а здесь ты поедешь в повозке под пологом. Там твоей едой будет каша, здесь - мясо, хлеб, вино. Там - вода по каплям, здесь - сколько захочешь. И я заплачу за твой проезд.
  - Это плата за танцы для твоих гостей? - во взгляде и словах Алевтины сквозит неприкрытое презрение.
  - Не только, но ... у тебя будет служанка на время пути. У тебя будет новое платье и ... два больших золотых. Один я заплачу сейчас, а ещё один - в конце пути.
  - И серебряный браслет. Позолоченный. Прямо сейчас.
  Купца передёрнуло:
  - Хорошо, ты получишь и его. Я не привык себе отказывать. И запомни, женщина, я всегда получаю то, что хочу.
  - Учту, парниша.
  
  Глава 11. Мудрец.
  
  О том, что Алевтина всё-таки присоединилась к каравану, Аня узнала три дня спустя. А то, как подруга сделала это - её даже не удивило. В конце концов, Тина не ребёнок и вполне может сама отвечать за свои поступки. Но и поддерживать отношения с "землячкой" Ане почему-то не хотелось. Впрочем, забот у неё хватало. Из-за припасов, в повозке оставалось место или для двух сидящих, или для одного лежащего пассажира. Сидеть в повозке, раскачивающейся на бездорожье степи, как лодка в шторм, со всеми, сопровождающими эту качку стонами и скрипами, с непривычки, оказалось очень и очень тяжело. А вот лежащий пассажир чувствовал себя, как в люльке. Поэтому Аня с Иришей менялись местами. Одна едет верхом пол дня, потом она отправляется подремать в скрипучую зыбку, а её место, верхом на лошади, занимает другая. Поскольку караван шёл со скоростью пешехода, - не уставал никто. Ни девушки, ни лошадь. Почти так же менялись и воины. Кто-то едет верхом и дремлет, кто-то шагает. Спать на лошадях командиры обычно сажали "ночных сторожей". Людям тоже надо отдыхать.
  То, что её поведение раздражает мужчин в караване, Аня узнала довольно скоро. На неё наехали в самом прямом смысле этого слова. Девушка чудом удержалась на лошади. Её испуганный взгляд встретился со взглядом закованного в броню всадника. Всадник смеялся, но за смехом явно проглядывала угроза.
  Удар в бок, и всадник сам, с трудом удерживается верхом:
  - Что? Лошадь понесла? Не удержал? - рявкнул в самое ухо чужаку Рагаст, кстати сам, как знала Аня, её недолюбливавший. Но сейчас - "семейные разборки" побоку. Она - своя, а наездник - из чужого отряда.
  - Собачье мясо! - Прошипел всадник в ответ.
  - Смотри, не подавись, - огрызнулся Рагаст.
  Вот и всё. На этот раз. Было шипение за спиной, липкие остроты, кличка "Стриженная", приставшая так, что скребком не отдерёшь. А потом был ночной бой. Какие-то бродяги попытались угнать пасущихся коней. Ну и овечек прихватить заодно. В первую очередь досталось "ночным сторожам" и пешим, и конным. Бродягам тоже досталось, хоть и во-вторую очередь, но куда основательнее.
  Бой начался в полной темноте, буквально на ощупь. Меч был удобнее копья, а нож - опасней меча. При первых криках Аня схватила ящик с инструментами, но на ней повисла Ириша: "Госпожа, не надо! Погодите!"
  Луна вынырнула из-за облаков, прекратив схватку. Уцелевшие разбойники бросились бежать, преследовать же их по ночной степи не стал никто. Слишком велик риск подвернуть ногу. При свете факелов Аня штопала раны. Ножевые порезы, главным образом. На лицах, на руках. Если бы только. Одному из парней грабитель перехватил горло. Труп. Другому - вогнали сзади нож в шею, между позвонками. Это ещё страшнее. Человек жив, но обездвижен. Громир прикрыл раненому глаза. Удар ножом и человека больше нет. Прости, наёмник, твой день закончен.
  У конных воинов тоже потеря. Парню пропороли копьём бок и он корчится на земле от невыносимой боли.
  Анна наклонилась над раненым, попросила окруживших их, спешившихся воинов-всадников: "Разденьте его и привяжите." А, так как один из товарищей раненого вынул нож, добавила с укоризной: "Успеете".
  Рана сильно кровила. Аня быстро нашла разорванный сосуд, перевязала его конским волосом, выбрала кровь полотняными тампонами. Раздвигая края раны, осмотрела обнажённые внутренности. Солнце показалось над горизонтом и света хватало. Лицо человека почернело от боли. Три капли раствора опиума на приоткрытые губы. Только бы не болевой шок. Края раны тоже можно обработать опиумом. Вправляем петли кишок. Вроде бы целы. Иначе не лезли бы так из раны. Теперь зашиваем. Прихватываем сальник, потом брюшину. Внутренний шов, внешний ... Конский волос не рассасывается, но, будем надеяться, и не гниёт. Других ниток нет, а эти она лично прокипятила и выдержала в спирту. Теперь плотная повязка и каплю опиума на губы. Как зрачки? На свет реагируют. Жив. А товарищи раненого - молодцы. Пока она возилась - приготовили носилки: что-то вроде кожаного гамака, закреплённого между двумя лошадьми. Это не в телеге, по бездорожью трястись.
  До полудня Аня шла рядом с носилками, поила раненого водой с ложки примерно через каждые пять минут. Человек бредил, метался. Может быть спирт развести водой? Спирт помог. Человек уснул. Точнее отрубился. Дыхание неровное, жар. Но это естественно. Здесь у неё против температуры есть только одно средство: влажное полотенце на голову и водные обтирания. Муторная процедура, хотя и не бесполезная. Ночью с ним посидит Иришка.
  За ужином Рагаст заметил недовольно, что нечего с чужим возиться. Аня промолчала. За неё ответил Гастас: "Госпожа Анна дала клятву помогать тем, кому может помочь. Клятвы же следует соблюдать." Рагаст что-то буркнул в ответ, но ввязываться в перепалку не стал. За Гастаса обязательно вступится Лагаст, а с командиром не сильно-то поспоришь.
  Утром недовольство высказал один из всадников: мол, липнут тут всякие... Аня обиду глотать не стала. Демонстративно протянула парню флягу с водой и ложечку: "Пои сам. Я пошла." Вояка вдруг отвёл глаза, смутился и поспешил сбежать. Кстати, под смешки товарищей.
  Караван тронулся в путь. Часа через два раненый открыл глаза, огляделся мутным взором, едва поворачивая голову от слабости:
  - Где я?
  - Пока здесь.
  - Хорошо, - он опустил веки, помолчал, собираясь с мыслями. И с силами наверно тоже, снова открыл глаза, спросил. - А как другие?
  Аня вздохнула:
  - У Громира - двое, - не договорив, она, после паузы махнула рукой. - У ваших - только ты. А у тех - восемь трупов. Больше не полезут. Некому.
  Опять пауза. Раненый осмысливает услышанное:
  - А я - жив?
  - Скорее жив, чем мёртв. Ты, главное, держись, не умирай. Не порть мне репутацию.
  Лёгкая усмешка пробежала по губам парня. Шутки понимает. Значит, не безнадёжен.
  - Постараюсь.
  - Тогда поглазей по сторонам немного и спать.
  - Что с ним? - Всадник навис над ними.
  - Очнулся, разговаривает.
  - Будет жить?
  - Рану бы посмотреть. Только я его не подниму.
  - Поможем.
  Лошадей остановили. Двое товарищей приподняли раненого и держали навису, пока Аня сматывала повязку, осторожно снимала присохший лоскут, прощупывала тело вокруг раны. Похоже чудо действительно произошло. Ей удалось избежать заражения. Есть отёк, небольшое воспаление и только. Свежая, пропитанная спиртом прокладка под старый бинт. С перевязочным материалом здесь напряжёнка. Аня разводит спирт водой, медленно, по ложке выпаивает раненому:
  - Теперь он будет спать. Завтра, думаю, жар спадёт совсем. Послезавтра - сниму верхние швы. Иначе они начнут врастать.
  - А когда он будет здоров?
  - Не скоро. На лошадь, думаю, дней через десять сядет. Но повязка на нём останется дольше. Как её менять - вы видели.
  Дружбы не возникло. Даже шипеть меньше не стали. Но какая разница? Лекарка, ждущая от пациентов благодарности - просто наивное дитя. Не ненавидят - уже хорошо. Так говорила мама, причём в мире, гораздо более гуманном, чем этот. Кстати, о гуманности...
  На следующий день дозорный всадник принёс весть: он видел собачников. Пехотинцы пошушукались между собой, оседлали коней. Все. Свой поступок они объяснили просто: тактика мол такая. Двое не одном коне. Если эти звери сядут каравану на хвост, - оставим, как обычно, заслон. Если не сядут - догоним. И лишь Аня с Иришей понимали: заслона не будет. Будет бой на уничтожение.
  Так и вышло. Пехотинцы поднялись на холм, гремя щитами и вызывая собачников на "честный бой", в то время как их товарищи на конях, притаились, невидимые для кочевников за холмом. Естественно, собачники спустили псов. Немного, кстати. Как потом выяснилось, всего шесть штук.
  Пехотинцы стояли на вершине плотной группой, а на них, как волна прибоя, неслись бронированные псы-людоеды. Снизу картину скорой расправы наблюдали конные воины собачников. Со скукой, надо заметить. Не в первый раз. Да и не в сотый, тоже. Но сегодня всё пошло не так. В последний момент, перед самым столкновением, воины на холме вдруг все и разом опустились на одно колено, вскинув щиты над головами и превратившись в единого, бронированного зверя. В черепаху. Псы с разгону обрушились на них сверху. И в дело пошли мечи. Волна не отхлынула. Она просто опала. А неуязвимый десяток поднялся во весь рост и с боевым кличем, гремя щитами, начал спускаться с холма, навстречу врагам-всадникам. Теперь удержать собачников не смогла бы никакая сила.
  Но пехота на холме больше топала и шумела, нежели спускалась. Холм притормозил разбег, а слева, из-за холма вырвался отряд конников в доспехах. Клещи.
  Теперь собачниками овладел настоящий ужас. Так и не коснувшись дерзких пехотинцев, они развернулись, пытаясь спастись бегством, но только подставили бока и спины под удар тяжёлых копий.
  Эта схватка тоже закончилась в единый миг.
  Пехотинцы добивали раненых, ловили коней, снимали с трупов одежду, оружие, брони, а наездники уже мчались к стану.
  Передвижной лагерь кочевников тоже оказался невелик: три крытые повозки, стадо овец, несколько коней, два пастуха, которых тут же и прикололи. Рядом с повозками плелась вереница из четырёх рабов, окостеневших от ужаса и осознания неизбежной участи мясного скота. Детей в лагере почему-то нет, но есть пять женщин. Не рабынь. Но ведь бабы же!
  Интересная находка ждала добытчиков в последнем фургоне. В двух первых - собачники везли запасы крупы, соли, овчин, выделанных и сырых. Но в третьем фургоне, кстати свободном от груза, ехали пассажиры: мужчина неопределённых лет и хилого сложения, обросший сивыми волосами невероятной длинны, с длинной же, сивой бородой и вялая, бледная девица лет шестнадцати. Одеты путешественники были добротно, в многослойную одежду из хорошей ткани. Вид вооружённых воинов поверг их в ужас.
  Воин, первым распахнувший полог, расплылся при виде девушки глумливой улыбкой, поманил её пальцем: "Иди ка сюда, красотка." Девушка испуганно сжалась, попытавшись спрятаться за спину мужчины, но тот выдернул её из-за себя, толкнул к воину.
  - Иди, иди, - осклабился рубака, обнажая крепкие зубы.
  - Она - девственница, - предупредил воина мужчина. Насмешливый взгляд и издевательский ответ:
  - Проверим, - наёмник запрыгнул в фургон, подтянул к себе оцепеневшую девицу, запустил пальцы вглубь, под юбку. - Точно! - ладонь по-хозяйски похлопала девушку по промежности.
  - Что? Точно? - вторым в фургон заглянул Лагаст.
  - Она - девственница, - ответил дружинник командиру не столь уверенно.
  - Уже проверил?
  - Проверил... Командир, как решим: кто будет первым?
  Лагаст окинул взглядом фургон, перепуганных пассажиров, чуть поморщился:
  - Никто. Там, на улице пять баб. На всех хватит. И, главное, они от этого не подешевеют.
  На лице воина отразилось разочарование. Сладостный миг всевластия - главная награда за победу, - промелькнул и закончился лишь подразнив. В силу вступала суровая необходимость.
  - Благородный воин, - вдруг заговорил Волосатый. - Я и моя дочь взываем к твоему великодушию. Мы - мирные путники и направляемся...- горькая усмешка оборвала короткую паузу. - Впрочем, теперь это не важно. Так вот, во многих городах у меня есть друзья. Они охотно внесут за нас достойный выкуп, намного превосходящий ту цену, которую ты и твои отважные воины получили бы за нас, как за рабов.
  - Я подумаю, - ответил Лагаст. Взгляд его сфокусировался на сундучке, который пытался прикрыть собой пленник. Запрыгнув в кибитку, воин подошёл к Волосатому, бесцеремонно оттолкнул его, распахнул сундук, наклонился, разглядывая содержимое. Лицо Волосатого побледнело, но он даже гримасой не посмел выразить своё отношение к поступку победителя.
  На лице воина ясно читалось недоумение. Лагастас выпрямился, держа в руках стопку тоненьких, гладких дощечек, скреплённых шнурком, полистал "книгу", разглядывая надписи и картинки.
  - Лагаст, что там у тебя, - окликнул его Громир
  - Тексты какие-то, картинки...
  Презрительная усмешка пробежала по губам Волосатого.
  - Думаю, отдать их Анне, - закончил Ластас фразу и бросил дощечки обратно в сундук.
  - Как так отдать? Зачем? - возмутился Громир.
  - Может быть, ей они пригодятся.
  - А нам? Не пригодятся?
  - Разве что на растопку, - снисходительно усмехнулся Лагаст. - Ты знаешь, что это?
  - Нет...
  - И я - нет. Для нас эти вещи ничего не стоят, следовательно, отдав их, мы ничего не потеряем.
  Громир задумался на мгновение, согласился:
  - Ты прав. Пусть сундук получит Анна. В конце концов она идёт с нами и тоже имеет право на долю в добыче.
  По ходу разговора выражений лица Волосатого менялось. Презрение перешло в недоумение, а недоумение перетекло в недоброе внимание. Спасшаяся от насилия девушка, чуть не на четвереньках подползла к отцу, прижалась к нему ища если не защиты, то хотя бы утешения, но мужчина даже не заметил дочь. Сейчас его мысли заняла таинственная женщина с именем Анна, следующая за наёмниками и, возможно, способная прочесть священные тексты.
   ..................................................................
  Гастас ворвался в караван, весь горя от радостной вести, которую он нёс: "Победа!"
  Первой это слово услышала Аня. "Победа! Полная!". Вскочив, она потянулась к инструментам. Юноша остановил её: "Ни одной царапины! Это вам! - свесившись с коня, он поставил в повозку, рядом с девушкой тяжёлый сундучок, - Чтобы не скучали. От Лагаста с Громиром.
  - Куда ты? - едва успела спросить Аня.
  - К хозяину. Скажу, чтобы задержали караван. Иначе нам его не догнать. Большая добыча.
  "Победа!" - новость неслась по каравану, отгоняя страх и наполняя сердца радостью. Пехотинцы всё-таки обломали зубы собачникам. Особенно будоражили воображение слова "Большая добыча". Айрисфед велел остановить караван. Он был единственным, кого не радовала победа наёмников. Как никак она означала что скорее всего парни не только доведут караван, но и сами дойдут до Буднего града и на каждого из них придётся выплатить по два золотых.
  Добыча Айрисфеда немного успокоила: кони, рабы, отара овец, три повозки с крупой, овчинами, шерстью и прочими товарами.
  Аня с недоумением разглядывала картинки в деревянных книгах из сундучка. На них фантастические существа потрошили человеческие тела: аккуратно вскрывали животы, вытягивали внутренности, засовывали в нос крючья, обматывали разделанные трупы полосками ткани.
  Они что? Мумии делают? Ну, да. Написано: "Сааху" - так древние египтяне называли мумии своих царей и вельмож. Текст читался с трудом. Аня разве что смысл улавливала. Да и то не весь. Например, над каждой картинкой изображён схематичный глаз с алым, фасеточным зрачком и из этого зрачка исходит сияние или ...лучи, долженствующие изображать силу? Знак повторяется слишком часто, чтобы быть случайным. В тексте он обозначается, как "Вместилище душ" или "Вместилище духа". А этот символ похож на веточку сосны или ... кедра. Второе предположение ближе к истине. Аня знает, что мумии умащались кедровым маслом. Особенно интересны последние страницы. На них мумию освобождают от бинтов, обряжают в доспехи и венчают "Венцом бессмертия" - что-то среднее между короной и нимбом. Да уж, положением в гроб здесь не пахло. Есть над чем подумать. Кстати, каждая такая живая мумия имеет третий глаз во лбу, между бровями...
  - Госпожа Анна! Они догнали! Пойдёмте, посмотрим! - Ириша, свесившись с лошадиной спины, заглядывает в повозку. Действительно, отчего бы не посмотреть? Аня уложила книгу в сундучок, выбралась из повозки. Ириша уже стоит на земле, придерживая коня под уздцы. Пусть, по словам госпожи, она не рабыня и даже не служанка, а помощница, девочка всё равно пойдёт пешком, а Аня должна ехать верхом. Спорить с ней - зря терять время. Приказывать - признать себя госпожой. Аня вскакивает на лошадь, командует: "Прыгай за спину" - двое на одном коне - тоже вариант.
  Вокруг победителей - толпа зрителей. Всем хочется осмотреть на "живых собачников". Но даже отсутствие этих, живых, возбуждения зевак не уменьшает. Лошадь пробивается сквозь человеческое скопление лишь потому, что Аня догадалась пристроить её вслед за Айрисфедом и его свитой. С приездом господина, начинается делёж.
  - Пятнадцать коней, - диктует старшина писцу, - по два золотых за каждого...
  Пауза затягивается и Аня, не удержавшись, вставляет реплику:
  - Итого тридцать золотых за всех.
  - Двадцать шесть! - объявляет купец, демонстративно игнорируя "женщину". - Записывай!
  - Тридцать! - громко возмущается Аня. - Лагаст, Громир, пятнадцать на два - это тридцать.
  - Пять рабынь... - диктует Айрисфед.
  - Погоди, хозяин, - теперь речь купца перебивает Лагаст. Вряд ли он сходу разобрался в тонкостях устного счёта. Просто цифра "тридцать" ему нравится больше, чем цифра "двадцать шесть". - Зачем ты пытаешься обмануть нас? Уговор нарушать нельзя, или мы покинем караван. До Пристепья недалеко.
  Командир отряда наёмников - не лекарка. Его не проигнорируешь. Купец снисходит до ответа:
  - Если ты уйдёшь сейчас, клянусь Многоликой и её посохом, я сделаю так, что больше тебя никто не наймёт!
  Но Лагаста не так-то просто напугать. Да и Громир с товарищем согласен, хоть и помалкивает. Пока.
  - Не я, а мы, - Лагаст кивает на него. - А чтобы пустить о нас дурную славу, тебе ещё до людей добраться надо. Путь неблизкий и я знаю: без нас его вам не пройти.
  Айрисфед брезгливо морщится:
  - Ты угрожаешь мне, наёмник?!
  Но Лагаста ему не сбить:
  - Да, я наёмник. Я воюю за деньги и, когда дело касается денег, становлюсь беспощадным. По договору нам положено две трети добычи, а не столько, сколько тебе вздумается нам выделить. Итак, пятнадцать лошадей сколько стоят?
  - Тридцать золотых! - Старшина каравана мотнул головой в сторону писца. - Исправь. Напиши "тридцать". Пять рабынь по три золотых ...
  - Пятнадцать золотых, - подсказала Аня. - Всего: сорок пять.
  - Пиши, - фыркнул купец. - Четыре раба по пять золотых...
  - Двадцать. Итого шестьдесят пять.
  Во взгляде Айрисфеда ненависть мешалась с изумлением, почти благоговением:
  - Старик с девственницей. За старика - полтора золотых, за девственницу - восемь.
  - Положи за обоих десять, - предложила Аня. - Всего будет семдесят пять.
  - Теперь три повозки...
  - Погодите, - перебила купца Аня. - А зачем оценивать каждую вещь? - Мысль, возникшая в голове у девушки, поразила её своей очевидностью.
  - Да что ты понимаешь! Женщина! - Айрисфед даже не заметил, что, изменив своим привычкам, обращается к ничтожной лекарке прилюдно и лично.
  - Я понимаю, что добычу надо разделить поровну, - ответила Аня. - Это можно сделать без длинных подсчётов, гораздо проще, быстрее и понятнее. Лагаст, Громир, если вы... - от волнения она запнулась.
  - Продолжайте, госпожа Анна, - поддержал её Громир. Здесь все вас внимательно слушают.
  - Зачем оценивать пятнадцать коней? Пятнадцать легко делится на три. Получается по пять. Пять коней берёт купец, пять твои люди, Громир, пять - люди Лагаста. Между собой вы как-нибудь разберётесь сами. Честно, просто и понятно.
  - Но на конях уздечки и потники. И не на всех, - вставил реплику Рагаст.
  - Спасибо! Правильно заметил! - Одобрила его уточнение Аня. - Сбруи нужно снять. Сколько их?
  - Десять, - отозвался Рагаст уже растерянно.
  - По три на долю. Одна лишняя. Её положим сюда, - Аня ткнула на землю между спорящими. В конце дележа разберёмся с остатками. Согласны?
  - Я согласен, - Гастас поддержал её первым.
  - Согласен, согласен, - закивал Рагаст. - Я только спросил. Всё правильно.
  - Делим дальше? - поставил точку Лагаст. - Коней мы поделили.
  - Оружие, доспехи. Человеческие и собачьи, - купец надеялся, что в этой-то доле добычи женщина запутается и просчитался, но воины уловили суть дележа и уже растаскивали всё по трём равным кучам, сбрасывая в четвёртую - неделимый остаток.
  - Три повозки - это по одной на долю, - подал реплику Громир.
  - Крупу и зерно делим мешками...
  - Один мешок лишний...
  - А мерками крупа не делится?
  Спорное зерно тут же взвесили и разделили. Так же поступили и с овцами. Двух лишних закололи и разделали на равные куски. Всё было поделено абсолютно поровну, абсолютно честно и очень быстро.
  - Но рабы! - уже в отчаянии завопил купец. - Их же не разрежешь на части!
  Но у Аня уже успела обдумать этот вопрос и ответ у неё тоже был:
  - Рабов ты уже оценил: пятнадцать золотых за женщин, двадцать - за мужчин, десять - за старика с дочерью. Всего получается сорок пять золотых. Сорок пять разделить на три - по пятнадцать на долю. Пять женщин - как раз пятнадцать золотых. Ты их и заберёшь. Остальных рабов парни как-нибудь поделят сами.
  - Я хочу взять мужчин, а не женщин...
  - Тогда тебе придётся отдать парням пять золотых. Ты сам оценил людей и не можешь жаловаться себе и на себя.
  - Хозяин, - с тихой угрозой заговорил Громир. - Мы не в лавке, чтобы выбирать. Ты получаешь оговоренную долю. Большего тебе не положено.
  - Я хочу рабов!
  - Ну так покупай! - вклинилась в спор Аня. Глаза её прямо-таки горели от азарта. - И, поскольку эти рабы - часть нашей доли, то мы продадим их тебе по ... шесть золотых за голову. Всего: двадцать четыре за четверых! Купцы, - обратилась она к зевакам. Благо, зрителей вокруг полно. - Кто купит четырёх рабов, за эту цену?
  - По шесть? За голову? - возмутился один из зрителей.
  - А почём ты продашь их в городе? По восемь? По девять?
  - Так их же кормить в пути надо, охранять...
  - Мешок крупы дадим в придачу, - парировала его реплику Аня, кстати вспомнив двух баранов, добавленных кочевником в довесок к Ирише. Ход оказался удачным. Глаза купца забегали, рука сама потянулась к кошельку.
  - Нет, нет, - Айрисфед растерялся. - Я первый начал торг! Я покупаю их у вас.
  - За двадцать четыре золотых? - уточнила Аня.
  - Да! За двадцать четыре золотых и мешок крупы в придачу! Ты довольна, женщина?
  - А мне-то что? - пожала плечами Аня. - А вот парни, я думаю, довольны.
  Ещё бы! После такого дележа каждый пехотинец получил на руки по золотой монете. Коней наёмники распределили между собой по жребию, так же, как оружие, доспехи. Суть жеребьёвки заключалась в установлении очерёдности. Потом, по очереди, каждый выбирал из добычи то, что ему приглянулось, а взамен взятого, например меча, клал в кучу свой. Если же воин свой меч менять не хотел - он от обмена отказывался. Так же разобрали коней и доспехи. Признанием Аниных заслуг стала новая повозка. Громир и его горожане согласились при дележе взять худшую, с тем, чтобы лучшая - стала полной собственностью "госпожи Анны". Та повозка, в которой вместе с припасами Аня и Ириша ехали прежде, перешла во владение наёмников из отряда Лагаста.
  Аня никак не ожидала такого признания своих заслуг. Сейчас она с изумлением разглядывала своё, исключительно своё новое жилище на колёсах. "Отель "Хилтон" пятнадцать звёзд!" - подвела она итог. И то: настоящая кровать для неё и лежанка для Ириши, маленькая ниша с решетчатым полом за занавесями - почти душ, (даже медное ведро прилагается), широкие лавки, они же рундуки для вещей. Сундучок встал в предназначенную для него нишу, как влитой. А места-то! Места!
  А вот Ириша разглядывала обстановку фургона с нескрываемым страхом:
  - Это жилище мудреца!
  - Мудрец, это кто? - насторожилась Аня. И девочка рассказала.
  Оказалось, иногда к табору собачников присоединялся "Мудрец" Он переходил от табора к табору, путешествуя с каждым некоторое время. Именно Мудрецу собачники отдавали накопленное золото, его они ублажали, беспрекословно выполняя любые требования и причуды. Аня задумалась, вспомнив старика с дочерью, оцененных при дележе в десять монет:
  - Значит, тот сивый и волосатый, - мудрец собачников?
  - Да, - растерянно кивнула девочка.
  - Интересно, какой мудрости он мог учить тех кочевников-людоедов?
  - Не знаю, госпожа...
  - Помнится, собачники как-то связаны с Повелителем мёртвых. Пожалуй, стоит повнимательнее прочитать его книги. Знаешь, что, Ириша, эта ведь повозка наша?
  - Да, госпожа.
  - И парни за нас любого на куски порвут?
  - Да, госпожа, они за вас...
  - Вот видишь? Так кого нам бояться? Того сивого и волосатого? Я его ублажать не намерена. И повозку уступать, тоже.
  - Не знаю, госпожа. Собачники мудрецов очень боялись...
  - Значит и нам опасаться стоит. А вот бояться - нет.
  - Да, госпожа, опасаться стоит.
  И опять дорога до темноты. По темноте - праздничный ужин. Баранину сварили в трофейном котле, вынули мясо в котелок поменьше, жирный бульон заправили крупой, две невостребованные костяные брони обменяли у купцов на бурдюк виноградного вина. Ели, пили, плясали. Ближе к концу гулянки к Лагасту с Громиром подсел старшина конных воинов. Гостя встретили радушно: тут же подали добрый кус варёного мяса, налили вина в кружку.
  Аня, сидя в стороне, с интересом наблюдала за пантомимой. Вот обмен любезностями. Так сказать, вступление. Дальше - тосты за здоровье, за удачу. Ага! Вот прозвучал вопрос. Идёт жестикуляция на пальцах, похожая на подсчёты. Парни начинают горячиться. Вот их возбуждение достигает некой, грани. Стоп. Спор резко обрывается. Понятно: "Так мы только перессоримся без толку. Давайте-ка по чарочке для прояснения" После чарки прояснения не наступило. Это видно по тому, как спор опять приближается к опасной черте. Интересно, что же они делят? Горячатся, машут руками, но голоса не повышают. Атмосфера накаляется, Лагаст вскакивает...
  Все и враз затихают. Ждут? Чего? Глава наёмников идёт к группе "своих" воинов, что-то говорит одному из них. Их взгляды... Да ведь все смотрят на неё, на Аню. Воин встаёт, идёт к ней. Неужели её утвердили на роль эксперта?
  - Госпожа Анна, наш гость хочет говорить с вами.
  Аня молча встаёт, идёт к "костру совета".
  Оказалось, что всё дело в большой добыче, взятой сегодня пехотинцами не просто без потерь, а без единой царапины. Неврис, так звали старшину конного отряда, пришёл предложить свою помощь. Мол, в этот раз вам повезло, собачников было немного, но ведь в другой раз табор может оказаться большим и даже очень большим. Двадцать воинов, пусть даже таких отважных, как вы, могут и не справиться.
  Замечание, кстати сказать, резонное. В орде, пленившей Аню и её друзей, было больше полусотни воинов. Поддержка конных в такой ситуации была бы кстати. Но как делить добычу? Пехотинцам, по договору, полагается две трети, а всадникам - только половина. Аня согласна: "Да, здесь надо подумать". У костра воцаряется тишина. Старшины молча пьют и едят.
  - А как вы намерены делить добычу между собой? - Интересуется девушка.
  - По головам, - отвечает Лагаст. - Точнее по числу воинов.
  - С этим все согласны?
  - Все, - отвечает Неврис.
  - Тогда всё просто: разделите добычу на месте, а потом пусть каждый сам рассчитается с хозяином.
  Предложение обсуждают. Неврис возмущен:
  - Нечестно! Каждый пехотинец получит больше, чем всадник.
  - Каждый сам заключал договор, - возражает ему Аня. - Несправедливо, если одни будут отвечать по договору других.
  - Верно, - поддерживает её Громир. - Каждый заключал свой договор сам.
  - Наездник в бою стоит двух пехотинцев!
  - Как сказать, - возражает Лагаст, - пока что собачников били мы.
  - Погодите, - Ане не хочется ждать пока сора опять дойдёт до критической точки. - Ответь, воин, за что ты так любишь нашего хозяина?
  - Я? -Неврис возмущён. - Пусть он удавится на собственных кишках! Живоглот.
  - Да, он рад ободрать любого из вас, - соглашается Аня с гостем. - Но тот делёж, который предлагаешь ты - выгоден лишь хозяину. Ты всё равно не получишь больше, зато мы получим меньше. За что ты так с нами?
  - Я не понимаю твоих слов, женщина.
  - Тогда поверь своим глазам. - На блюде перед гостем лежат три лепёшки. Одна разорвана, но две - абсолютно целые. Аня берёт одну из них, ломает её пополам. - Смотри. Так делить предлагаешь ты. Половина нам, половина - Айрисфеду. Теперь делим остаток, - она рвёт половину пополам, одну четверть вручает гостю, другую - Лагасту. - Теперь смотри, как хотим поделить мы. - Аня рвёт пополам вторую лепёшку. - Половина тебе, половина - нам. Ты отдашь половину половины хозяину. Видишь? Твой кусок такой же. А мы отделим купцу треть. Да, наш кусок больше твоего, но лишь потому, что купец получит меньше. Точнее, он не получит лишнего. Вот я и спрашиваю: зачем ты стараешься для Айрисфеда? Твоя-то доля в любом случае одинакова.
  Неврис смотрит на два равных куска у себя в руках, на девушку, опять на куски. Всё слишком наглядно. Да, пехотинцы получат больший кусок, но ведь не за счёт его доли. И всё-таки согласиться с женщиной...
  - Я понимаю твои сомнения, брат, - голос Лагаста звучит на редкость проникновенно. - И твои опасения я тоже разделяю. Сегодня Айрисфед пытался обмануть нас. Ты был этому свидетелем. Если бы не госпожа Анна, нам бы при том дележе достались крохи. Так вот, мы с товарищами посовещались и решили просить госпожу Анну и дальше помогать нам в дележе. Мы все так решили. И не просто просить. В Буднем граде госпожа Анна получит за свой труд большую золотую монету. Твои товарищи тоже могут попросить...
  - Целый золотой? Женщине? - возмутился Неврис.
  - Для нас это выходит по два малых золотых с десяти человек. Мои товарищи решили, что это необременительно, - предельно мягко уточнил Лагаст и счёл выгодным добавить. - Я знаю, ты не можешь дать ответ сразу, не посоветовавшись с твоими друзьями. Поэтому мы не настаиваем. Возможно твои товарищи решат, что большой золотой с тридцати человек, это много за такую работу. А, возможно, они сочтут эту цену ничтожной. Спроси их, а потом поговорим ещё раз. А пока, просто порадуйся с нами нашей удаче и... - он наполнил вином две кружки. Одну из них вручил гостю, вторую передал Ане. На редкость доходчивый и красноречивый жест.
  До своего нового жилища Аня добралась зАполночь, опираясь на плечо Ириши. И винцо-то слабое, и выпила она чуть-чуть, но ведь устала же. Впрочем, всё это пустяки. Главное сейчас - добраться до постели, а там - спи хоть весь день. С этой мыслью она села на кровать и тут же вскочила. Ни сонливости, ни усталости, ни хмеля, как ни бывало.
  - Ириша! Огня!
  Девочка мигом выхватила из гнезда масляный светильник, поднесла к кровати. В Аниной постели, как в своей собственной, спал, закутавшись в покрывало, сивый мудрец. Аня подёргала плотную ткань, но мужчина не спешил просыпаться даже когда девушка потрясла его за плечо:
  - Кто ты? Что делаешь здесь?
  Но мужчина упрямо притворялся спящим. Разозлившись, Аня дёрнула его за бороду:
  - Что ты здесь... - она не договорила, потому что оскорблённый муж заголосил во весь голос:
  - Грязная блудница! Да как ты смеешь!
  - Я? Блудница? - возмутилась Аня. Но от этого визг сивого стал ещё громче:
  - Убирайся вон! Шлюха!
  - Не трогай моего отца, дрянь? - заверещала неизвестно от куда взявшаяся дочь.
  Оглушённая и разгневанная, Аня отскочила, распахнула полог из кожи, заменяющий дверь. Недалеко она увидела Лагаста. Тот устраивался на ночлег по-походному, на кожаном потнике, под плащом:
  - Лагаст! Что это за подарок? Почему в моей постели этот сивый урод?
  - Кто?! - Воин просто влетел в повозку с одного взгляда оценив обстановку. - Ах, ты... - он оглянулся на Аню, сдержал брань. - Впрочем, не важно.
  Пинок под рёбра заставил мудреца вскочить, вереща от боли:
  - Как ты смеешь, дикарь! Я обещал заплатить выкуп и требую, чтобы со мной обращались, как положено. Я требую!
  - Требуешь? - Спокойный голос командира не сулил ничего доброго, но поглощённый своим "страданием" Волосатый не оценил угрозу и продолжал блажить:
  - Я плачу тебе выкуп, а ты причинил мне боль!
  - Боль? - Всерьёз разгневанный воин поймал мудреца за руку и стиснул его пальцы так, что человек заверещал. Лагаст выпустил жертву и когда пленник замолк от недостатка воздуха в лёгких, пояснил спокойно:
  - Вот это действительно боль. Но не самая сильная. А вот это, - он опять поймал человека за руку, резким движением выбив ему из сустава локоть.
  Сивобородый захрипел, будучи не в силах кричать. Лагаст рывком поставил сустав на место, пояснил так же спокойно:
  - Это более сильная боль. Но есть и сильнее, - рука воина медленно ползла по дрожащему крупной дрожью человеческому телу, остановилась. - Впрочем, ту боль я покажу тебе в другой раз, если ты не научишься держать свой поганый язык на привязи.
  От неожиданного и яростного толчка пленник рухнул на жёсткие доски пола, но даже пискнуть не посмел.
  - Где девка?
  Один из воинов, запрыгнувших в повозку вслед за командиром, выволок из темноты на свет упирающуюся дочь, стиснув девушке шею так, что бедняга не то что кричать, дышать толком не могла. Струйка слюны стекала у неё из уголка рта, в глазах плескался животный ужас.
  - Лагаст, - неожиданный всплеск жалости, заставил Аню заговорить. - Её я могу оставить в фургоне. Пусть спит на полу, а за это моет пол и носит воду.
  - Тебе мало одной рабыни?
  - Нет, это временно. Пока мы в пути.
  - А Ириша?
  - Ириша - моя помощница. Она делает перевязки, зашивает раны. Её руки должны быть абсолютно чистыми. А рабыня мне не нужна, но...
  Лагаст подумал, кивнул, соглашаясь:
  - Хорошо. Твоё заступничество разумно. Пусть эта нетронутая дура моет полы и носит воду. Но если она опять вздумает вякать, - выкидывай её из фургона и пусть, как собака, бежит следом, на привязи.
  - А привязь где?
  Лагаст усмехнулся и, уже выпрыгивая из повозки, велел:
  - Гастас, покажи госпоже Анне где и что здесь лежит, - вместе с командиром, жилище на колёсах покинули и трое других воинов. Оставшийся парень открыл один из сундуков, намертво закреплённых вдоль повозки вплотную к кожаному пологу и использовавшихся и как вместилища для вещей и как широкие, годные для сидения и сна лавки. В одном из отделений лежали гладкие ошейники, цепи, кандалы и ошейник с шипами снаружи и внутри.
  - Что это? - удивилась Аня.
  - Рогатка, - отозвался юноша равнодушно. - В таком ошейнике раб не может спать. Страшное наказание.
  - А ... откуда они здесь?
  - Были.
  - Были? - С недоумением и отвращением Аня вертит в руках страшную "рогатку", с внутренних шипов которой ещё не слущилась засохшая кровь. - Да уж, "святой человек".
  - Надеть её на него?
  Аня в задумчивости посмотрела на сивого, трясущегося старика, на его дочку, покачала головой:
  - Нет, Гастас, Лагаст не зря оставил этого козла здесь. Он хочет, чтобы я сама наказала его. Командир прав, - она выбрала гладкий ошейник, цепь к нему, медное кольцо, нашла в ящике маленькие, медные клещи. - Я это сделаю.
  Старик покорно подставил шею, не пытаясь защититься ничем, кроме жалобного взгляда. Как собаку, за цепь, Гастас выволок его вон:
  - Я сам привяжу его под повозкой. Отдыхайте, госпожа Анна, отдыхай, Ириша, добрых вам снов.
  Оказывается, Аня так устала, что проснулась в движущейся повозке, к полудню, от жары. Кондиционеры в фургоне, разумеется, предусмотрены небыли. Ириша тихонечко изучала содержимое сундуков, безымянная "дочь" смиренно сидела в уголочке, не смея подать какие-либо признаки жизни. На одном из сундуков стояла миска с жирной кашей. После позднего завтрака Ириша отпросилась прокатиться верхом, а Аня занялась подаренными книгами. Вторая книжка поведала ей о влиянии звёзд на человеческие органы. Так, если в созвездие "печень" целилась звезда "жало", пациенту это грозило сплошными огорчениями, а если звезда "сердце" проходит через созвездие "розы", то человек расцветает, как розовый куст. Непонятно только почему это происходит с конкретным человеком, а не с человечеством в целом? Да уж! Как верно заметил Лагаст: "Такое - только на растопку".
  Ага! Вот ещё картинка, похожая на анатомический атлас. Нет, это кажется о сотворении мира. Ну, да. Добрые боги убили злого великана (интересно, чем бедняга им не угодил?) и смастерили из его тела весь видимый мир: из костей - камни, из черепа - небо, из глаз - луну и солнце, из кишок - змей с червями, из крови - реки, из дыхания - ветер, из волос - траву. Из чего сделаны рыбы и птицы - не сказано, а вот человеку отведено целых пять последних страниц. Естественно, мудрецы созданы из языка. Ну да. Какой смысл писать откровение, если ты - не "уста Господни"? Из рук - воины, из чресл - земледельцы и ремесленники, из ног, естественно, - рабы. Да! Вместо сердца изображена собака: сама доброта любовь и верность. Даже не детскую сказку не тянет. Расчленёнки многовато.
  Что ещё? Книга о превосходстве мужчины над женщиной: мужчина - пахарь, женщина - земля; мужчина - семя, женщина - семя носящее; мужчина - господин, женщина - раба... и в таком духе пятнадцать дощечек.
  Ещё трактат. Он посвящён стихиям. Их здесь пять: воздух, вода, земля, огонь и эфир. Люди воздуха - легкомысленны, люди воды - непостоянны, люди земли - невежественны, у людей огня страсти подавляют разум. И только мудрецы, как люди эфира, чисты, честны, мудры, бесстрастны и беспорочны. Сплошной сон разума.
  - Ириша, как прогулка?
  Девочка вернулась на удивление кстати и тут же вываливает ворох новостей:
  - Вокруг всё спокойно, госпожа Анна. К вечеру караван должен выйти к реке и воины говорят о возможной засаде.
  Малявка права. Степь широка, но все ходят торными дорогами, потому что всё эти дороги куда-то ведут. И засады охотники за чужим добром тоже устраиваю на дорога, да не где попало, а именно там, где можно затаиться перед броском. Все такие места наперечёт. И наёмникам, что не один год ходят одними путями, прекрасно известны.
  Ириша тем временем недоумённо крутит головой:
  - Почему так жарко? - спрашивает она.
  - Ириша, день же. Солнце печёт.
  - Значит надо полы помыть.
  А ведь Заморыш права. Если в старой повозке, заваленной мешками с крупой даже пола видно не было, то здесь - вот он, под рукой. А мокрые доски, высыхая на сквознячке, освежат воздух. И воды не жаль. Вечером будет река.
  - Девица-красавица, - окликает Аня безымянную пленницу, - просыпайся. За работу.
  - А?
  - Полы помой и сундуки протри тоже.
  - А?
  - Тряпку в зубы и вперёд! Или сейчас вслед за телегой побежишь, - Аня начинает сердиться. В сущности, она сильно преувеличивает. Езда на волах - процесс очень неспешный. За ними идти - отдыхать устанешь. Но девица испуганно вскидывается, начинает как сомнамбула тыкаться по сторонам. Ириша за руку волочёт её к бурдюку с водой, к ведру, вручает тряпку. Аня объясняет:
  - Налей из бурдюка воды в ведро, намочи тряпку, протри пол.
  На лице пленницы выражение такого ужаса, будто ей предложили, по меньшей мере, сеанс группового секса с элементами садо-мазо:
  - Я порядочная девушка!
  - И что?
  - Я не мою пол!
  - Почему?
  - Я не рабыня!
  - Да? - переспрашивает Аня подчёркнуто заинтересованно. - Тогда кто ты?
  - Пленница!
  - А в чём разница? - Аня даже не заметила, как разозлилась всерьёз. Девушка молчит и Аня задаёт ей следующий вопрос:
  - Как тебя зовут?
  Девушка с прежним недоумением смотрит на своих мучительниц. Вид у неё такой, будто она всю свою жизнь провела в полусне. И даже сейчас проснуться не может.
  - Зовут? Меня? Зачем?
  - Как твоё имя? - уточняет Аня.
  - Имя?
  - Ну, ты блондинка! - Искренне возмущается Аня. - Чисто кукла "Блонди".
  - У неё нет имени, - вступается за пленницу Ириша.
  - Понятно: "Эй ты, как там тебя". Так вот, если я говорю "Блонди", то я обращаюсь к тебе. Поняла? Повтори: "Блонди". Ты теперь Блонди.
  - Я?
  - Да. Пока ты едешь здесь - ты будешь отзываться на имя "Блонди".
  - А потом?
  - Потом я с тобой больше никогда не встречусь. Надеюсь.
  Девица хлопает глазами. Даже на "Блондинку" она не тянет: вся блеклая, серая, невнятная. Серо-русые волосы, белёсо-серые глаза. Даже кожа у неё какая-то сероватая, бескровная, нездоровая. Кстати, у Ириши такой же цвет волос, но глаза сияют и румянец во всю щёку. А новоявленная Блонди хлопает ресницами. Она что? Такая тупая? Или просто издевается, по примеру папаши?
  - Так вот, Блонди, подними свой зад и подвяжи юбки повыше.
   - Что?
  - Я не ясно выразилась? Мне тебя ударить? - не сдерживая больше злости, Аня коротко рявкает. - Встать!
  Девица медленно и неохотно поднимается.
  - Руки подняла! Ириша, подвяжи ей юбки.
  Юбки подвязаны через минуту. Пленница с ужасом смотрит на свои белые, голые коленки. Аня продолжает командовать:
  - Взяла бурдюк!
  Догадливая Ириша подсовывает её под руку прут и на икре Блонди отпечатывается первая, багровая полоса. Изумлённо пискнув, Блонди подхватывает полупустую овечью шкуру для воды.
  - Ведро - рядом. Налей в него воды до половины.
  Расплёскивая воду по полу, девушка выполняет приказ.
  - Завяжи бурдюк и возьми ветошь. Сделала? Теперь обмакни её в воду. Так. Отожми и протри крышки рундуков.
  Блонди испуганно касается деревянной доски тряпкой и тут же испуганно отдёргивает руку:
  - Я - избранная!
  Второй рубец перечёркивает ей лодыжку:
  - А мне - плевать! Мой друг тоже считал себя избранным. Его голова сейчас украшает ветку дерева у одного из колодцев, а тело пошло в котёл на корм собакам.
  Третий рубец краснеет на мертвенно-белой коже икры, а Блонди неуклюже и спешно трёт крышку рундука.
  Рундуки протёрты. Намочив ветошь, Блонди моет доски пола, размазывая воду. Именно то, что требуется сейчас. На её икрах прибавилось ещё два припухших рубца. Вечером, для закрепления пройденного, Аня заставит девицу помыть пол как следует.
  Блонди оборачивается. В глазах у неё слёзы и мировая скорбь. Неожиданно для себя, Аня чувствует смущение, отводит глаза, встречаясь со взглядом Ириши. Недавно сияющее лицо девочки побледнело, осунулось. В глазах - ненависть.
  - Ириша, я...
  - Госпожа Анна, понимаете, одну девушку собачники отправили в такой фургон. Она была чуть старше меня, - горло девочки перехватывает. - Госпожа, Анна, я...
  - Твою подругу? Да?
  - Я ... Понимаете, такой вот "мудрец" держал её при себе три дня, а потом потребовал другую девственницу. Собачники отдали ему одну из своих девушек, а её в тот же вечер скормили собакам. Она так кричала...
  - Когда "мудрец" насиловал её?
  - Да, госпожа. А когда её раздели, перед тем, как убить, на ней живого места не было от ссадин и синяков.
  - Та ничтожная была недостойна выносить ребёнка от мудреца! - пискнула Блонди, стоя посреди повозки, на коленях и с тряпкой в руках. Аня хлопнула её прутом по высоко взбитому подолу на откляченном заду. Несильно, шумно и девушка замолкла, быстро заработав руками и глотая слёзы обиды. А Аня обернулась к помощнице, коснулась её руки:
  - Ириша, вы с ней говорите о разных людях, но нравы этих людей - одинаковы. Не плачь. Для тебя всё это в прошлом, так же, как и Мишаня для меня. Мёртвых не поднять слезами, живых же не оплакивают. Клянусь, этот Сивый у нас вечером побегает. И эта девка - тоже. Воду же надо будет носить. Помнишь, сколько мы вёдер воды у собачников перетаскали?
  - Помню, госпожа Анна, - Ириша улыбнулась через силу, - только та работа не позорила вас. Не позорно ухаживать за животными, детьми и больными.
  - И за собой, любимым, тоже. А эта дура, между прочим, едет в этом фургоне. И воду из бурдюков она тоже пить будет. А вот её папаша воду будет носить для нас! Такие вот мы с тобой мстявые, и мстя наша ужасна.׵
  Шутка подействовала. Девочка улыбнулась. Пусть и через силу. Блонди тем временем закончила работу, вылила остатки грязной воды из фургона, поправила одежду, скрыв рубцы на ногах:
  - Я покончу с собой! Разобью голову о стену!
  - Здесь нет стен, - оборвала её стоны Аня. - Подожди до города. Там тебя выкупят и ты сможешь вдосталь настучаться своей пустой башкой о камни.
  - Ты не женщина, - продолжает блажить, готовая зайтись в истерике девица. - На твоём челе - печать смерти!
  Аня вздыхает. Ей не хочется бить девчонку, но и визга она не переносит органически, поэтому грозит пленнице прутом:
  - Хватит верещать. Схлопочешь, - Девица на мгновение притихает, чутко вслушиваясь в интонации: серьёзна угроза или нет? Аня же продолжает с показной ленью. - Вечно ни ты, ни я жить не будем. А ваша здешняя Смерть - презабавная старушенция, кстати. Мне даже как-то довелось поболтать с ней. По-моему, мы с ней друг-другу понравились.
  Она не знает, что Ириша, высунувшись из-за её плеча, показывает Блонди язык. Видит лишь покрасневшее от злости лицо пленницы:
  - Жалкая невежда! Что ты думаешь о себе! Придёт час, Повелитель мёртвых обнимет девственницу и смерть будет посрамлена!
  - Повелитель Мёртвых? - насторожилась Аня. - Где это сказано?
  - В трактате о Сааху! Такие книги надо изучать годами, а не пролистывать на ходу! Одну из этих книг написал мой отец, которого вы, две невежественные бабы, выгнали из его дома и хотите заставить носить для вас воду!
  - Он будет носить воду. Я сказала! - оборвала Блонди Аня. - Какую именно книгу он написал?
  - Он, - Блонди отчего-то замялась и смутилась, - начал её писать, но он её напишет и представит в дар повелителю.
  - Понятно, - остановила её Аня. Ей всё действительно было ясно, как день. Ещё ничего не написав, Сивый уже требовал преклонения. Пока что от дочери. Но это, во-вторых. Главное же заключалось в том, что мудрец ехал не куда-нибудь, а на аудиенцию к своему повелителю и вёз ему в подарок свою дочь-девственницу и начатый трактат. Итог, так сказать, долгих и глубоких размышлений. Неужели это и есть тот проводник, которого обещал им Сириус в Санкт-Петербурге?
  - Скажи, Блонди, куда вы направлялись? В Будний град?
  - Нет, дальше... - Блонди осеклась.
  - Ты знаешь, куда?
  Блонди отвернулась, безмолвно демонстрируя, что больше не скажет ни слова.
  - Госпожа Анна, давайте позовём парней? - вдруг предложила Ириша. - Они быстро разговорят эту невежду...
  В страхе, пленнице на этот раз не было ничего показного:
  - Я - порядочная девушка, я ...
  - Её отец так презирает женщин, что думаю, даже дочери он ничего не рассказал о главной части маршрута. - вздохнула Аня. Она не сомневалась, что наёмники способны вывернуть пленницу наизнанку, но чувствовала, что ничего нового при этом ей услышать не удастся. И, главное, своему чувству верила. Но Ане действительно хотелось вернуться, а для этого надо хоть что-то знать, и о предсказании, и о Повелителе мёртвых.
  - Ладно, Ириша, почитаю эти трактаты внимательнее. Может быть что-нибудь и отыщу.
   ............................................
  Чёрная кошка в чёрной комнате. Именно она приходила Ане на ум всё чаще и чаще. По крайней мере теперь она точно знает, что кошка есть. Полдела сделано. Остался пустяк: найти её, не свернув себе при этом шею.
  Третий глаз есть у каждой мумии. Крохотное, красное пятнышко. Точно ли это пресловутый "третий глаз" или что-то другое? Женщина в плаще с капюшоном на голове и с чертой-посохом в руке. Старуха-смерть? Если присмотреться - её можно найти на любой картинке, но всегда за пределами магического круга. Процесс потрошения в разных фазах. Блин! Что за идиот решил, будто через нос можно добраться до мозга? Хоть бы один из черепов распилил и посмотрел. У любого колодца этого добра предостаточно.
  А это что? Две звезды: красная - в ней распята женщина. Единственная женщина на всю книгу, не считая старухи с посохом. Кстати, она и здесь есть. Опять за пределами круга, без своего неизменного посоха, вздымает руки, то ли благословляя, то ли проклиная, то ли в знак отчаяния и бессилья. Рядом с красной звездой - звезда чёрная. Внутри неё скелет с раскинутыми по лучам руками и ногами. Звёзды не наложены друг на друга, как обычно, а противостоят, так, словно их развернули, между ними - пунктирная черта. Граница? Наверно. Потому что на черте или над чертой изображён получеловек, полу скелет. Изо рта его исходит свет, изображённый в виде красных линий. Эти линии-лучи соединяют рот Повелителя с головой, сердцем и пупком каждой жертвы. Линий - шесть. Совершенной число, если верить Сириусу. Что оно здесь значит? Равновесие? Стабильность? Стагнацию? На линии же, под ногами живого мертвеца обозначен угол остриём от него.
  Жертвоприношение - это понятно. Здесь с таким - просто. Кстати, ни у кого на картинке нет "третьего глаза" Что же означает угол?
  - Блонди, что значит угол на последней странице?
  - Угол? - переспрашивает пленница, похоже не понимая вопроса. Кажется, что эта девица всю свою жизнь только и делала, что спала. - Что это?
  - Угол? - Аня в задумчивости подбирает подходящее сравнение. - Это как палка, надломленная посередине. - Для наглядности, девушка ломает воображаемую палку пополам.
  - А-а-а! Так это посох. Смерть собирает души в полый, костяной посох. Когда предсказанное сбудется, посох будет сломан и брошен под ноги Повелителю, а души умерших получат свободу.
  - Ясно, - Аня захлопнула последнюю страницу и с удивлением уставилась на чистую сторону дощечки, перевернула книгу. Рисунки начинались сразу. Обложка деревянным фолиантам не полагалась, но последняя страница - чиста. Что это? Книга не дописана? Почему? Какой картинки нет? Автор не знает, чем всё закончится или знает, но такое знание непосвящённым не положено? Пусть даже они - твои соратники и последователи? В сознание проникла ещё одна ассоциация, связанная с тройкой: три "человека" на рисунке: женский скелет, полу скелет-мужчина и женщина-жертва; три камешка на шнурке: чёрный, пёстрый и белый; и их тоже было трое: она, Мишаня и Тина. Больное воспоминание.
  - Смерть БУДЕТ посрамлена! - почти выкрикнула над самым её ухом незаметно подкравшаяся Блонди. - Повелитель воцарится во всех мирах!
  - А дальше?
  О! Юная жительница Питера прекрасно знает всю коварную и разрушительную силу своего вопроса.
  Как бы заманчиво ни выглядела любая из программ развития (особенно если она выглядит очень заманчиво), всегда следует спросить агитатора и пропагандиста: "А дальше? Вот вы победили, а дальше?"
  Когда поднимали цены, обещая, что исчезнут очереди, Анина мама спрашивала: "А дальше? Больше станет товаров или меньше - покупателей?" Оказалось - второе. Причём в непокупатели попала именно Аня, её мама, мамины коллеги, соседи по дому, знакомые. Какой толк, в том, что на всех витринах круглый год лежат яблоки, бананы, виноград и нововыведенные киви, если лично у тебя нет денег даже на картошку? Потом начали кричать о том, что здравоохранение неэффективно и надо закрыть государственные клиники и открыть частные (мол это разом решит все проблемы с качеством и очередями), Ане всё было ясно. Она знала, что люди просто будут быстрее умирать. А вот Блонди с таким вопросом столкнулась впервые. Она вообще впервые сталкивалась с настоящими, нериторическими вопросами. От удивления пленница по привычке широко распахнула глаза. Может быть девушка считала, что такая мимика делает её красивее?
  - Что? Дальше?
  - Ты сказала: "Смерть посрамлена". Что дальше?
  - Вечная жизнь...
  - Зачем?
  - Что зачем?
  - Девочка, зачем ТЕБЕ вечная жизнь? Ты и этой-то не живёшь. Ты же спишь.
  - Я? Сплю?
  - Да. Тебя заставили всего на всего помыть пол, а ты устала так, будто весь день работала в поле. В тебе нет жизни. Ты - почти мертва.
  - Я? Мертва?
  - Да.
  - Я не мёртвая, я...
  - Ты ничего не умеешь, ни к чему не пригодна... - На мгновение, глаза Ани встречаются с глазами Ириши. Тело девочки словно окаменело и лишь глаза напряжённо поблёскивают между прищуренными веками, как чужие. И именно в этот момент Блонди разражается слезами:
  - Я - порядочная девушка!
  Но Аня не собирается её жалеть:
  - И что это значит? Что делают порядочные девушки?
  - Они, они... - мучительные поиски по закоулкам разума хоть какой-то мысли. - Они - порядочные! Они...
  - Хотя бы ты, - подбрасывает ей подсказку Аня.
  - Что, я?
  - Ты - порядочная девушка. Что делаешь ты?
  - Я? - по лицу Блонди видно, как её сознание мучительно нащупывает хоть какую-то опору. - Я слушаю моего отца и не мешаю ему в его учёных занятиях. Иногда он удостаивает меня своей высокой беседы, иногда находит отдохновение в моём смехе. Я...
  - Кукла, - подводит итог Аня. - просто большая кукла. В детстве у меня была такая игрушка: кукла по имени "Барбара". Большая и красивая. Твой отец завёл себе живую куклу - тебя. Когда ему скучно - он играет с тобой. Надоела - откладывает в угол. Только вот зачем кукле вечная жизнь?
  - А где сейчас ваша кукла, госпожа Анна, - неожиданно спрашивает Ириша.
  - Она облезла, перестала быть красивой и её пришлось выбросить, а у меня появилась другая любимая игрушка. Такова судьба всех кукол. Невозможно всю жизнь хранить старые игрушки.
  - Я не кукла! Я не хочу! Я порядочная девушка! А вы...
  - А мы - просто люди. Самые обычные люди.
  - Не-хо-чу! - Блонди билась в откровенной истерике. - Я никогда не буду как все! Я - избранная! Я - порядочная девушка! Я - дочь мудреца! Да лучше смерть, чем..., - она не договорила
  - Ты сделала выбор.
  Или Ане это померещилось? Но тогда отчего осеклась Блонди? Девушка окончательно посерела от страха, сжалась и не смеет даже всхлипывать. И это голос. Аня не спутала бы его ни с каким другим. Она оглянулась по сторонам. Никого. Никого постороннего. И уж подавно в фургоне, среди бела дня не может появиться страшилище из ночного кошмара.
  - Ириша?
  - Да, госпожа.
  - Ты слышала?
  - Что, госпожа?
  Аня задумалась: "Действительно, что?"
  - Ничего, Ириш. Наверно мне от жары померещилось.
  - Может быть, ещё ведро воды по полу разольём?
  - Сделай, Ириша, дышать нечем. А я попробую этот бред дочитать. Всего одна книга осталась.
  
  Глава 12. Проклятое золото.
  
  Вечером была река. Широкий, мелкий брод. Даже не окунёшься. И был бой. Больше сотни воинов в кожаных доспехах, островерхих, кожаных колпаках и плащах из овчины попытались "откусить" краешек каравана. Им навстречу вылетел отряд из конной стражи: все воины с медной чешуе, с копьями наперевес. Они прошли сквозь нападающих, как нож проходит сквозь масло, развернулись. Но всадники в островерхих колпаках уже уходили во всю прыть своих легконогих коней, на ходу осыпая врагов длинными, камышовыми стрелами с костяными наконечниками, вились, как рой мошкары не убегая, но и не доводя дело до контактного боя. Их число увеличивалось. И тогда наездники из охраны тоже расчехлили луки.
  Фургоны поставили в круг, остальное имущество и люди укрылись за их кожаными боками, неплохо защищавшими путешественников о лёгких, слабых стрел нападающих. Стоило же атакующим приблизиться к фургонам - стрелы полетели в них. Тяжёлые, с медными жалами наконечников. Первый же залп скинул с коней троих кочевников. Впрочем, Ане некогда было следить за развитием событий.
  Среди прочего добра Ириша обнаружила в фургоне широкую, гладко выструганную доску и две ножки к ней. Один конец доски, снабжённый зацепом, девушки закрепили за край фургона, второй конец ножками упёрся в землю. Получился очень даже приличный откидной стол для операций. В котле и котелках грелась вода из реки. Спирт, инструменты, полосы чистого полотна для перевязки у Ани всегда наготове. Костяные стрелы, вопреки видимой несерьёзности, попятнали многих. Наконечники у них - с зазубриной, сам не выдернешь. Приходится резать. Так что ни лекарке, ни её помощнице скучать некогда. "Мудрец" забился, спасаясь от стрел, под повозку, зачарованно следил за происходящим, нервно вздрагивая каждый раз, когда скальпель девушки вспарывает кожу человека.
  Краем глаза Аня замечает Айрисфеда. Мужчина явно не из трусов. Вместо того, чтобы отсиживаться под повозкой, купец обходит лагерь. А ведь стрелы-то кочевники пускают "с навесом". У "операционной" старшина купцов останавливается, наблюдая за работой Ани, касается рукой плеча одного из своих, молодых спутников, что-то говорит ему на ухо. Юноша кивает, идёт к Ане, спрашивает её:
  - Господин хочет знать: насколько серьёзны раны?
  - Пока ничего серьёзного нет, - отвечает ему девушка не прерывая штопки. - Если на стрелах нет яда...
  - Нет, - хрипит воин, чью рану она зашивает. - Эти, в шкурах, ядом стрелы не мажут.
  - Значит всё обойдётся рубцами.
  - Ну, нежных красавиц здесь нет, - пытается шутить воин.
  - Рану не мочить три дня, - предупреждает его Аня. - Следующий!
  Кочевники ушли не солоно нахлебавшись, но кольцо из повозок путники размыкать не стали. И караулы выставили двойные. Аня сдержала слово: заставила сивого "мудреца" с дочкой принести из реки двадцать с лишком вёдер воды. Она наполнила все бурдюки, которые нашла. Вода нужна не только для питья и не только ей. Пленник ныл и стонал так, что казалось: ещё одно усилие и мужчина помрёт на месте. Естественно, он не помер. Сидит сейчас под повозкой, глотая слёзы обиды и унижения. В котле варится баранина. От реки тянет прохладой.
  Неровный, пляшущий свет костра выхватывает из темноты какой-то предмет и тут же бросает его, перепрыгивая на следующий. Человек выходит из темноты в круг света. Давешний писец:
  - В шатре моего господина приготовлены отменные кушанья и вино. Женщине, знающей ремесло найдётся место за скатертью моего господина.
  Ни здрасте, ни пожалуйста. На редкость хамское приглашение. Аня осмыслила слова посланца, ответила, не отводя взгляда от чарующей игры пламени:
  - Не стоит идти туда, где тебе не рады. Твой господин говорит со мной не иначе, как через посыльного, а мне и говорить с ним не хочется.
  - Наглая девка!
  Аня вскинула голову, посмотрела посланцу в глаза:
  - Выбирай слова, юноша. Ты не в шатре твоего господина. - С неожиданным для себя интересом, она наблюдала за реакцией посыльного, гнев которого буквально налетел на его же растерянность. Бедняга просто не знает, что ему делать. Он нервно сглатывает слюну, оглядывается по сторонам, в поисках чудесной подсказки. Помогать ему никто не собирается. Аня отстранённо чертит прутиком в пыли под ногами. Вставать или даже менять позу она не собирается. Воины у костра разглядывают посланца с пристальным интересом, тоже не делая попытки подняться. Пока не делая.
  Опустив голову, посыльный отступает в темноту. Вслед ему раздаётся взрыв оглушительного хохота. Зрители прекрасно всё поняли. Слёзы наворачиваются парню на глаза: хозяин будет в ярости, но...разве он, посол, виноват? Он всего лишь передаёт то, что слышал или видел. Только Айрисфеду это лучше не объяснять.
  Рука из-под телеги хватает писца за полу одежды, голос, полный униженной мольбы быстро, шепчет у самых его ног: "Господин, господин, могучий и славный господин, выслушай несчастного пленника. Умоляю! - срывающийся от волнения, горячечный голос, блестящие из темноты глаза, вот и всё, что может заметить посыльный, а голос продолжает шептать, - Передай своему господину, что в городе мои друзья выкупят меня и мою дочь не меньше, чем за сорок золотых, в то время, как здесь, нас двоих, оценили всего в десять, и теперь эти грубые воины всячески притесняют и унижают меня. В надежде припадаю я к стопам великодушия твоего господина и уверяю, что его защита и снисходительность не останутся без награды и ..." - шум поблизости заставил юношу вздрогнуть. Он поспешно освободил край своей одежду от невидимой руки: "Хорошо, я передам".
  А у костра веселились вовсю:
  - Госпожа Анна, что же вы отказались? У Айрисфеда на пиру подают мясо и белые лепёшки...
  - Так ведь и у нас каша с бараниной в котле преет, - отмахивается Аня.
  - Зато у него настоящее вино!
  - Мне как-то чаёк привычней.
  - Привычнее? - веселятся воины.
  - Намного, - соглашается Аня. - У нес ведь в России как принято: "Утром - чай, в обед - чаёк, вечером - Чаище!". Зимой согреет, летом - остудит и всегда повеселит. Даже вина не надо. А у купца разве чайком побалуешься?
  Воины хохочут. То, что травяные отвары, которые готовит лекарка, приятнее сырой воды - они уже убедились, но "подсесть" на этот напиток ещё не успели. Ну, да дорога предстоит дальняя. И дождь будет, и ветер до костей, а чашка кипятка действительно греет.
  Ночью Ане опять приснился сон: красный камень в форме октаэдра переливался, играя гранями, дразнил, манил. Чёрные тени сновали вокруг него, пытаясь проглотить, но каждый раз красный кристалл выныривал из тьмы, рассыпая вокруг себя яркие, световые блики. Очередная чёрная тень тянется к камню и Аня слышит: "Вы должны забрать у Повелителя Мёртвых "Кристалл души". Он всегда при нём..." Неужели это Сириус? И он тоже пытается поглотить камень? Кстати тоже безрезультатно. А если попробовать? Красный кристалл дразня, приближается, Аня бросается к нему, её пальцы смыкаются вокруг сияющего камня, кажется даже ощутив на мгновение его холодок и... тут она просыпается. Разве можно что-то поймать или схватить во сне? Страдальческий стон прорезает ночную тишину:
  - Отец, не надо! Отец, умоляю! Отец! - Блонди тоже одолевают кошмары. Впрочем, с ней всё понятно. Досталось девушке сегодня, наверно, как никогда. А вот Ириша спит и даже не шелохнётся. Счастливая. Но как быть с красным камнем? Он не зря всплыл во сне. Похоже, именно о нём говорил в Питере Сириус. Но вот незадача: в трактате о Сааху не было никакого красного камня. Или она что-то пропустила?
  Вздув огонёк масляного светильника, Аня до рассвета разглядывала картинки. В полутьме они выглядели особенно зловещими. И ни на одном из рисунков не было ничего красного, кроме фасеточного, красного зрачка в центре схематичного глаза, изображённого, кстати, на каждой картинке. Неужели это он и есть? Но тогда, если превращение трупа в мумию-воина невозможно без кристалла, то вряд ли Повелитель Мёртвых легко с ним расстанется.
  Снаружи происходит какое-то движение. Осторожно раздвигая полог, воин ставит на ближайший край рундука большую миску с кашей. Взгляд встречается со взглядом.
  - Доброе утро, - приветствует мужчину Аня.
  - Доброе утро, госпожа.
  Значит там, под открытым небом близится рассвет. Аня проводит по волосам расчёской, ополаскивает лицо и руки в тазу, поправляет одежду, набрасывает на голову покрывало. Завтракать лучше на свежем воздухе. Чтобы каша с дымком и чай горячий. Воины сосредоточенно подчищают котёл. Завтрак обилен, ведь обеда не полагается. Ане у костра место есть всегда. Она парням не мешает. Воины говорят о вчерашнем нападении, о ночной страже - та прошла спокойно, о грядущем дне. Всё как обычно. Появление всадника прерывает и трапезу, и беседу. Хозяин: опухший и осоловелый после пьяной ночи. Ему-то что здесь понадобилось?
  - Эй! Лагаст! Громир! Кто тут есть?
  - А кто нужен? - спрашивает поднимаясь от костра Громир. Лагаст идёт от группы вооружающихся для дозора воинов.
  - Можно и обоих, - бурчит купец. - Я хочу купить пленника с дочерью. И не говорите, что он не продаётся.
  - Очень даже продаётся, - отвечает Громир. - Тридцать золотых - и они твои.
  - Сколько? - вопит возмущённо купец. - Ты взбесился, наёмник? Да на дележе ты сам определил их цену в десять монет.
  - Не мы, а ты, - возражает хозяину Лагаст. - Нас ты как-то не спрашивал.
  - А я и теперь не спрашиваю. Держите десятку и...
  - Погодь, хозяин, - оскалился Громир, а воины вокруг него заворчали. - Делёж - дележом, а торг - торгом. Тогда ты сам выбрал свою долю: пять женщин по три золотых за каждую, но продашь-то ты их не по три и не по пять, меньше - по восемь. Так же поступим и мы: тридцать золотых и ни медяка меньше!
  - Так то городские цены, а мы в степи...
  - Ничего не знаю. Наш товар - наша цена. Возможно, в городе они будут стоить ещё дороже.
  - Громир, - на лице купца расплылась масляная улыбочка, а голос потёк мёдом, - тридцать золотых за старика и невинную соплюшку - цена чрезмерная, даже для торга.
  - А если у него друзья в городе?
  - А если нет?
  - Тогда зачем он тебе?
  - Меня привлекает мудрость.
  - Насколько привлекает?
  Некоторое время Айрисфед мерил наёмника взглядом:
  - Пятнадцать за обоих. Ладно, двадцать. Я не привык себе отказывать.
  Громир и Лагаст переглянулись:
  - Добавь ещё пять.
  - Три, ладно, четыре. Чтобы вы не путались при дележе. Двадцать четыре золотых и пленники - мои.
  Воины опять переглянулись. Лагаст чуть пожал плечами: мол если ты не против, то я согласен.
  - Твои, хозяин.
  - И пусть твои мясник и, господин, отдадут мои книги! - неожиданно и дерзко потребовал "Мудрец".
  - Какие книги? - картинно приподнял бровь купец.
  - Мои! Те, что они забрали, как только уничтожили моих защитников!
  - Сразу после боя и до дележа? - недобро прищурился Айрисфед. - Громир, Лагаст...
  - Ну и что? - Аня решила, что пора вмешаться. - Ведь это не наши книги и не твои книги, а его книги. Он не раб, он - пленный и может сохранить самое ценное из своего имущества.
  - А не самое ценное?
  - Повозка? Она досталась нам после дележа. Но если господин считает, что книги у пленника следует отнять и разделить...
  - Нет, женщина, - оборвал её купец. - Раз книги его - то пусть они у него и остаются. Где они?
  - Вот! - Аня запрыгнула в повозку и вместе с Иришей вытолкнула к самому краю сундучок "Мудреца" - у кого есть сила - пусть берёт. Мне такое не поднять.
  Два писца, повинуясь знаку хозяина, сняли сундучок с повозки, поставили перед "Мудрецом". Тот наклонился откинул крышку, поворошил книги:
  - Тут ещё был кошелёк с тысячей золотых...
  - Блин! - не выдержала Аня. - Куртки кожаные три...
  - Стойте! - а это Лагаст голос подал и даже руку вскинул. - Сделка ещё не завершена. Мы можем передумать. Парни, подкиньте-ка хворосту в огонь. Сейчас мы узнаем у этого сивого святого где он спрятал тысячу золотых.
  - Господин! - испуганно заныл Сивый. - Не отдавайте меня им! Я всё расскажу. Всё! Но вам.
  Командир наёмников жёстко стиснул его плечо:
  - Пошли.
  - Хозяин! - во весь голос взвыл пленник упираясь. - Пощади! Я оговорил твоих воинов. Они заставляли меня, Мудреца и Путника носить воду, спать под повозкой, ходить пешком! От злости я оговорил их. Господин, смилуйся, мои друзья заплатят тебе вдвое...
  - Оставьте его! - рявкнул купец. - Громир, ты дал мне слово.
  - Да, господин, - смиренно отозвался воин, - но я подумал, что если мы отыщем ту тысячу...
  - Их не было и нет, - оборвал воина Айрисфед. - Обычный наговор из мести и глупости. А ты, - взгляд купца обратился к Сивому, - если солгал мне про выкуп...
  - Нет, нет, господин, я не солгал, - залебезил счастливый "Мудрец". - Выкуп ты получишь в первом же городе, весь, до последней монетки. Клянусь вечной жизнью. Я...
  - Куклу свою не забудь. Я говорю о его дочери, - уточнила Аня в ответ на удивлённый взгляд купца. - Этот Сивый много говорит о деньгах, о книгах, о своих страданиях, но о родной дочери даже не вспомнил. Опять наверно хочет нас в чём-то обвинить.
  Мудрец и Путник бросил на девушку бешенный взгляд и внятно выговорил такое бранное слово, что даже купец покраснел, но Аня (к собственному своему удивлению), не смутилась:
  - Ишь, как языком размахался, потому как в руках силы нет, да и в уме прореха.
  - Хозяин, - подошёл к купцу Лагаст, - забирал бы ты свою покупку, а то смотреть на него противно, да и в путь пора. А вон и красавица твоя.
  Воин бесцеремонно выволок из фургона полуодетую, сонную "Блонди".
  - Она же девственница. Она же девственница! - заверещал мудрец при виде своей дочки в руках мужчины.
  - Прямо как в сказке! - опять не удержалась Аня. Гневный взгляд Айрисфеда буквально пригвоздил её к земле:
  - В какой это сказке, женщина?
  - Да так, - смутилась девушка, - есть у нас одна такая. Короткая, но неприличная.
  - Начала, так рассказывай. Или стыд вспомнила наконец?
  Чувствуя, что краснеет, на этот раз от злости, Аня заговорила, глядя Айрисфеду в глаза: "Лев к своднику пришёл и просит у того львицу на ночь. Сводник руками разводит:
  - Нет у меня львицы.
  - Можно и тигрицу.
  - Нет тигрицы.
  - Рысь болотную хотя бы...
  - Нет.
  - Ну, хоть собаку облезлую. Лишь бы побольше.
  И собаки у сводника нет
  - Так кто же есть? - возмущается лев.
  - Мышки-девственницы, - сводник отвечает. - На медную монетку целый пучок."
  - А они льву ...! - грохнул кто-то из вояк. Общий хохот покрыл конец его фразы.
  - Иди, иди ... мышка, - воин несильно подтолкнул Блонди к отцу.
  Новый взрыв хохота. Сам Айрисфед с трудом сумел подавить улыбку, разозлился, вздёрнул коня на дыбы:
  - Пошли! А то с этим народом пол дня на месте протопчешься.
  - А деньги, хозяин, - напомнил Громир. Купец молча отсчитал в кошелёк монеты, бросил воину под ноги, развернул коня.
  - Мышки-девственницы! - всхлипнул от смеха кто-то из наёмников.
  - На медячок - целый пучок! - поддержал его другой.
  Деньги разделили быстро. Весело собирались, запрягали быков, седлали коней. Удачная сделка, удачное утро. Аня тоже решила проехаться верхом. Засиделась вчера в повозке с деревянными книгами. Впрочем, правильно сделала. Всё, что делается - к лучшему. По крайней мере она теперь точно знает, что в той луже ловить больше нечего. Три круга вокруг каравана (в степь одной лучше не отъезжать), вот уже и кровь быстрее побежала по жилам, и мысли повеселели. Впрочем, последнее - не на долго, так как в повозке её ждал неприятный сюрприз.
  Придавив Иришу к полу и одной рукой стиснув ей оба запястья, пехотинец Громира другой рукой наотмашь хлестал девочку по лицу, приговаривая: "Где золото, шлюха? Куда золото спрятала?" Аня не стала драться со здоровым мужиком. Откинув полог кибитки, она закричала:
  - Люди! Помогите!
  - Ах ты, тварь! - пехотинец выпустил Иришку и ринулся к ней, но в повозку уже лезли воины из десятка Лагастаса:
  - Парень, ты в своём уме? Чего на девку навалился?
  Агрессор попятился, заговорил примирительно:
  -Успокойтесь, парни, всё не так. Мне эта мышка ни к чему. Я золото искал...
  - Какое золото?
  - То, про которое Сивый утром вопил. Оно здесь, в его повозке. Эти две бабы его нашли и спрятали.
  Воины переглянулись:
  - Золото?
  - Спрятали?
  - А ведь...
  - Стойте! - вскинула руку Аня. - Если золото здесь, то оно здесь и мы его найдём. Но почему ищет он один? Почему тайком, на ходу? Почему не все?
  - Верно...
  - Да врёт она! - взвыл чужак. - Сама нашла и спрятала!
  - Где? Где я могла его спрятать? - наступала на агрессора Аня.
  - Ну, спрятала... - мямлил тот.
  - Никуда, кроме как в фургоне я его спрятать не могла. В степь же я золото не выбросила? Верно, парни?
  - Верно, - подтвердил кто-то из троих не слишком уверенно.
  - Если золото здесь, то оно здесь и нигде больше. И мы его найдём. Вечером. На стоянке. Все. Зовите командиров, парни.
  - Почему это "командиров", - возмутился один из тройки. - Это наш фургон. Он нам при дележе достался. И всё, что в нём - тоже наше!
  - Фургон - мой, - уточнила Аня. - Но я же не говорю, что всё в нём моё? Я говорю: зовите командиров.
  Золото. От одного упоминания о нём у людей загораются глаза, а здравые мысли напрочь вылетают из головы. Хорошо хоть у Лагаста с Громиром хватило выдержки не устраивать обыск на ходу. Каждый из них для собственного спокойствия и для спокойствия своих товарищей посадил в повозку по наблюдателю. Громир выбрал на эту должность своего помощника Тарика, а Лагаст, естественно поручил это Гастасу.
  Тарик тоже отнёсся к заданию достаточно разумно: сказал командир ехать в фургоне - он едет в фургоне. Следить? А за кем? И зачем? По дороге из фургона никто и ничего не вынесет. Зачем суетиться? И так уже шум подняли - больше некуда.
  Гастас тоже старался никого не обременять: забился в дальний угол, нахохлился как сыч и молчит. Колесо повозки в очередной раз наехало на очередной камень и пассажиры слетели с лавок. По крайней мере Аня и Ириша повалились, как кегли. Аня - потому что так и не приспособилась к такой езде, а Ирише - лишь бы повеселиться. Благо - сидит девочка на кровати, на неё и упала. Тарик на лавке удержался, ухватившись обеими руками за деревянную решётку фургона поверх которой и был натянут кожаный верх. Гастас тоже вскинул руки, пытаясь ухватиться за решётку, но как-то очень неуклюже, да и неудачно. Короче, на лавке парень не усидел, а оказался на полу. Стиснул зубы, поднялся, сел. Очень скованно.
  - Гастас, что с тобой?
  Парень повернул голову, так, будто шея у него каменная, процедил сквозь зубы:
  - Ничего.
  Нервы у Ани и без того на пределе. Многовато впечатлений для одного утра. И покоя как-то не предвидится. Потому упрашивать она не стала, велела жёстко:
  - Броню сними.
  - Отстань. Всё в порядке.
  Именно после такого ответа "отстать" Аня уже не могла:
  - Мне парней позвать, чтобы они тебя раздели, а потом и придержали, пока я твою рану чистить буду?
  Гастас скрипнул зубами и одной рукой принялся раздёргивать пряжки по бокам. Эге! Да вторая-то рука его явно не слушается. Вот не было печали. Надо за дело браться: ланцеты обжечь на огне масляного светильника и остудить в спирту, руки помыть. Ириша сама, без приказа помогает юноше снять панцирь и рубаху. Он принимает её услуги молча. По крайней мере, без сопротивления. Что за вожжа ему сегодня под мантию попала? Вот он пересаживается под открытое окно, в луч света. Ногами парень упёрся в пол, пальцы впились в дерево скамьи, голову повернул, зубы стиснул. Теперь с ним можно делать всё. Не шевельнётся. Кстати, рана то от стрелы, вчерашняя, слева у основания шеи. С навесом стреляли, вот стрела сверху в низ в мякоть и вошла.
  Аня осторожно обтирает спиртом кожу вокруг раны, двумя ланцетами, ещё более осторожно раздвигает края, снимает струп:
  - Где наконечник?
  - Да потроши уже... Выдернул... Шип остался.
  - Понятно. Ты мышцы так не напрягай. А то не видно: где мясо, а где кость.
  Напряжённое до того плечо юноши опускается. Аня опять шевелит края. Да, всё напухло, наболело, начинается нагноение. А ведь рана-то плёвая. Мышцу пропороло. Ага! Вот он белеет! Ещё чуть-чуть раздвинуть края...
  - Ириша, щипцы!
  Рывок: у Гастаса даже ресницы не дрогнули, а рана - чистая. Эх, спирту бы ему в рану, чтобы не дурил в следующий раз, да ладно, без садо-мазо обойдёмся. Кровь, кстати, хорошая, без гноя.
  - Иришь, давай тампон.
  - Шить будем?
  - Нет. Вдруг нагноение. Пусть рана сама закроется. Дольше, но безопаснее. Гастас, ты жив?
  - Что мне сделается?
  - Теперь уже ничего. Повязку только наложу. Кстати, о птичках: почему сразу не пришёл? Не тебя же одного зацепило?
  - Я стрелу вырвал.
  - Хорошо. А шип? Ты же знал, что он остался в ране?
  - Госпожа Анна, - Гастас смотрит в пол, а в горле у него прямо-таки клокочет от сдерживаемого бешенства. Но Аня продолжает невозмутимо накладывать повязку. Кстати, рана, не смотря на всю свою пустячность, для перевязки очень неудобна. Приходится заматывать воину всё плечо и грудь.
  - Я слушаю.
  - Вы хорошо с занозой разобрались. Одним рывком выдрали. Так и надо. Тянуть - зря человека мучить. Так может и мне? Рывком.
  - К чему это ты?
  - Я - наёмник. У меня ни рода, ни племени, ни завтрашнего дня. Даже друзья у меня до тех пор, пока у нас хозяин общий. А наймёмся к разным, может статься, придётся мне с сегодняшними друзьями насмерть сойтись. Вы понимаете меня?
  - И да, и нет. Про то, кто ты - я с первого дня знаю. И сколько жизни наши тогда стоили - не забыла.
  - Тогда вы ничего не поняли. Или понимать не хотите. Да будь у меня хоть что-то - я женился бы на вас не задумываясь. Понимаете? По-честному. Как добрые люди женятся. Но у меня ничего нет. А нечестно я с вами не хочу и не могу. Потому что тогда мне жить незачем. Вот вы мне рану перевязываете, а для меня это больней, чем когда вы кость ту из раны мне тащили. Хорошо, Тарик здесь и Ириша. При свидетелях держаться легче. Теперь вы понимаете?
  - Теперь понимаю. - Аня опустила руки, отступила на три шага, попросила. - Ириша, закончи пожалуйста.
  - Да, госпожа, - в смятении прошептала девочка.
  - И перевязки ему будешь делать ты.
  - Да, госпожа, - повторила Ириша уже твёрже.
  - Госпожа Анна, - парень смотрел на неё почти с собачьей мольбой. - Вы не думайте, я тоже ничего не забыл. И про свой долг я помню.
  - Так забудь, - оборвала его Аня. - Считай, что я его списала.
  - Вы можете такой долг списать, - тихо ответил Гастас, - а вот я не могу. Потому что не мне должны, а я. И сегодня я опять вам задолжал, а чем отдавать - не знаю.
  Вот такой разговор получился. Парень, видите ли надумал разом всё решить. И всё запутал. Ане почему-то хотелось выть от боли. И почему? Непонятно. Она-то никаких планов не строила. Девушка потёрла руками лицо:
  - Душно здесь. Ириша, я верхом прокачусь?
  Девочка куснула губу, кивнула:
  - Конечно, госпожа.
  - А потом ты прокатишься. Хорошо?
  
  - Кремень-девка, - на губах Тарика играет ехидная улыбочка. - Даже не побледнела. Сейчас ветром голову остудит и сделает вид, что ничего не было. Будто не говорил ты ничего. Кремень. А вот ты - дурак.
  Гастас поморщился - повозку опять швырнуло:
  - Да что ты понимаешь!
  - А что понимать? Хорошая девка. И ремесло у неё хорошее. А то что гордячка, так это ничего. Это обломать можно.
  - Заткнись!
  - А тебе-то что? Ты-то здесь причём? По-честному ты не можешь, по-нечестному - не хочешь, а сам-то, - повозку опять швырнуло, - по дурости своей сейчас на скамейке усидеть не в силах.
  - Ну, это только сейчас, - с угрозой уточнил Гастас, но его собеседник лишь презрительно фыркнул.
  Некоторое время все ехали молча, но вот полог распахнулся, на ходу, с лошади, Аня спрыгнула в повозку, покачнулась, но устояла, помахала рукой:
  - Иришь, твоя очередь кататься. Да! - она резко развернулась к Гастасу. - По поводу сказанного: этот мир - ваш и правила здесь - ваши, я же хочу лишь вернуться домой. По поводу твоего долга: как хочешь - так и поступай. Я лечила тебя, лечила других и буду лечить ещё очень многих. Никаких долгов "по гроб жизни" здесь быть не может, тем более, что в моём мире, благодарность - скорее исключение, чем правило. Я привыкла. И третье: больше раны не запускай. Не хочешь обращаться ко мне - обращайся к Ирише. У неё очень лёгкая рука. Лекарка от рождения...
  Ириша, уже взявшаяся за повод лошади, замерла:
  - Это правда, госпожа?
  - Конечно, правда. Ни один твой шов не воспалился. Моя работа не столь чистая. Подучиться бы тебе...
  - Госпожа, вы обучите...
  Аня чуть растерянно оглядела своё передвижное жилище. Да, работа - лучшее лекарство от дурных мыслей.
  - Пожалуй ты права. С тобой действительно стоит заняться всерьёз. Покончим вечером с этим, - Аня пнула рундук, - и начну учить тебя. Любая лекарка должна уметь читать и писать. С этого и начнём.
  Ириша верхом. Она гонит лошадь и кричит, захлёбываясь от счастья:
  - Госпожа Анна будет учить меня! Я буду самой лучшей лекаркой в мире!
  - Господин назначил меня любимой женой... - чуть слышно, для себя пробормотала Аня. Учить. Легко сказать. А на чём писать и что читать? Кажется, в эти времена пользовались восковыми дощечками...
  Дощечки нашлись. Те самые, чистые, выглаженные для будущих листов книги мудреца. Нашёлся и воск. Чтобы знаки были лучше видны, Аня, прежде чем покрыть дощечку воском, закоптила её над огоньком масляного светильника. Получилось неплохо. До вечерней остановки она с Иришей выцарапывали на воске местные знаки букв и слогов.
  А вот поиск сокровищ пошёл совсем не так, как рассчитывали наёмники. Сразу же, как только караван остановился на ночлег, повозку и собравшихся вокруг неё пехотинцев, окружили конные наёмники во главе со старшиной каравана. Аня такому обороту даже не удивилась. Слишком много было поднято шума.
  Несколько мгновений ситуация колебалась, как на весах. Что возьмёт верх: жадность или здравый смысл? Аня решительно встала на сторону здравого смысла, обратившись к "своим":
  - Парни, выносите из фургона вещи и раскладывайте в ряд, чтобы их можно было легко осмотреть и сами они досмотру не мешали.
  - Заткнись, девка! - буквально из-под хозяйского локтя "тявкнул" на неё мудрец.
  - Хозяин, - игнорируя пленника, Аня обратилась к купцу, - Пусть они начинают. Отдохнуть хочется и ужин готовить пора.
  Айрисфед презрительно измерил её взглядом. Право, с лошади это не трудно:
  - Ты так уверена в своей невиновности?
  - Этот фургон уже весь облапали до того, как уступили мне. Где нет ничего, - там ничего нет.
  - Ты утверждаешь, что золота в фургоне нет? - сам того не замечая, гордый купец разговаривал с "низкой женщиной".
  - Кто верит словам? - отмахнулась Аня. - Верят глазам. Смотри сам, тем более, что хозяин здесь - ты.
  До купца вдруг дошло: с кем он говорит. Мужчина резко вскинул голову, как конь, которого дернули за узду, рявкнул приказчикам:
  - Выносите шмотьё! Что встали?
  - Только осторожно, парни, - умоляюще попросила Аня. Не ломайте ничего. Дорога дальняя. Незачем без нужды озлоблять друг друга.
  - Выносите, - повторил Айрисфед свой приказ, но уже без напора и обратился к ней. - У тебя есть деньги, женщина?
  - Конечно, - Аня сняла с пояса кошель, протянула купцу, - всё здесь.
  Купец взял кошель, заглянул в него: серебро, медяки. Не пусто, но и не густо. И ни одного золотого. Презрительно, без слов, мужчина бросил кошель под ноги собеседнице. Аня подобрала свою собственность, пробормотала: "Пану деньги легко достаются, мне - нет".
  - А у того воина вчера повязки не было, - опять вклинился "Мудрец", тыча пальцем в Гастаса.
  - Ириша, - позвала помощницу Аня, - сними повязку.
  - Зачем? - купец смотрел неприятно пристально.
  - Под повязку действительно можно замотать монеты.
  - Хозяин, в повозке больше ничего нет
  - Пазы? Щели?
  - Их нет, хозяин. Доски тонкие. Будь в них пазы - они сломались бы.
  - В вещах тоже ничего нет, - поддержал его другой приказчик.
  - Разве что разобрать повозку...
  - Стоп! - Вскинула руку, возмущённая Аня. - Это уже произвол. Это моя повозка. Я в ней еду! Хочешь её сломать? Отдай мне другую. Взамен.
  - Нет, нет, господин, - завертелся "Мудрец" - Не надо ломать повозку. Эта низкая женщина спрятала деньги в другом месте. А теперь отвлекает твоё внимание.
  - Ты же утверждал, что денег в повозке нет? - Айрисфед перенёс своё внимание на пленника.
  Толстые доски, тонкие доски... Это было, как щелчок:
  - Господин, почему бы вам не проверить сундук с книгами вашего пленника? Там толстые доски и сам он очень тяжёлый.
  Аня презрительно наблюдала за лебезящим Сивым. Вот и доинтриговался. Тайник с золотом наверняка в его сундучке. Слишком волнуется хозяин. Аж взмок весь, побледнел и верещит не переставая:
  - Господин, господин, не слушай эту распутную женщину! Она подлая, она не может не лгать...
  - Пусть обыщут людей, - велел купец приказчику, - и заканчиваем с этим делом. Ужинать пора.
  - Женщину, женщину надо обыскать... - не отставал Сивобородый.
  - Да, обеих женщин в мой шатёр.
  - Нет! - ринулся к хозяину Гастас. Рядом с ним, встали Лагаст и Громир:
  - Хозяин, это против обычаев!
  Купец поморщился, будто услышал несусветную чушь:
  - Не здесь же их ощупывать. И не мужчинам же. В шатре мои рабыни ваших девок досмотрят.
  Возражений не нашлось. Тридцать против двадцати - аргумент веский.
  Вот она и попала в роскошный хозяйский шатёр. Так себе роскошь, между нами говоря: крашенные ткани вместо стен, шкуры вместо пола. Ну да, ковры и войлок ещё не изобретены. Мебель правда есть: лежаки из выглаженных досок, пара раскладных стульев из гнутого бамбука без спинок, но с подлокотниками, наподобие пляжных. Сам шатёр разбит на отдельные кабинки-комнатки, вроде примерочных в магазине готового платья. Из одной такой "примерочной" навстречу Ане и Ирише вышли три женщины, выслушали хозяйский приказ, повторили его:
  - Госпожа Анна, вы и ваша рабыня должны следовать за нами.
  Следовать так следовать. Аня привычно давит раздражение: глупо срывать досаду на подневольных людях. Их заводят за занавес.
  - Госпожа Анна, вы и ваша рабыня должны снять платья.
  Аня кивает Ирише и начинает раздеваться.
  - Если госпожа Анна позволит, мы ей поможем.
  Опять пересчитали монеты в её кошельке, прощупали и протрясли снятое платье. Аня наблюдала всё это не скрывая скуки:
  - Всё? Я могу одеваться?
  Самая старшая по возрасту рабыня смотрит на неё с некоторым смятением:
  - Господин велел осмотреть вас...
  - Не спрятала ли я в "укромном месте" тысячу золотых? Нет, не спрятала. Там и десяти не спрячешь.
  - Господи желает знать...
  - Обойдётся.
  Это ощущение ни с чем не сравнимой уверенности. Какая ей разница, что пожелал богатый купец? Какая разница, что талдычит его рабыня?
  - Ты не девственница?
  - Какая тебе разница?
  - Не мне...
  - Так кому?
  - Моему господину...
  - Твоему господину? - Аня в упор смотрит на теряющуюся под её пристальным взглядом женщину. - Он что? Жениться на мне собрался? Так вот: я за него не пойду.
  Её одежда мало отличается от мужской. В пышном платье верхом не покатаешься. И чтобы одеться, девушке служанка не нужна.
  Громкий визг буквально пронзает матерчатые стены и занавеси. Аня подхватывает Иришу под руку. Та тоже уже оделась:
  - Пошли отсюда.
  - Что это? - в глазах маленькой служанки растерянность и испуг. Аня пренебрежительно машет рукой:
  - Думаю, купец нашёл золото и сейчас ему не до нас, - она решительно откидывает занавес и лицом к лицу сталкивается с хозяином шатра, говорит, глядя ему прямо в глаза:
  - Тебе отец разве не говорил, что подглядывать за голыми женщинами нехорошо?
  Мужчина просто отшатывается от такой наглости.
  - Вижу, что не говорил, - делает вывод Аня и проходит, нет величественно проплывает мимо него.
  Лицо Айрисфеда багровеет от стыда, он сжимается, мечтая провалиться сквозь землю, но девушке нет до него дела. И это самое обидное. А у шатра чуть ли не линия фронта. Озлобленные пехотинцы против спешившихся конников. Вовремя она, однако.
  Аня улыбается счастливой улыбкой, машет рукой "своим" воинам:
  - Всё в порядке, парни. Золото у мудреца в сундучке было. Слышали, как он визжал?
  Приятно конечно сознавать, что ради тебя мужчины готовы пролить кровь, но лучше всё-таки без этого. Право, роль Троянской Елены - не для неё. Значит, надо улыбаться, демонстрируя зрителям, что у неё всё О,кей и даже лучше. И Аня улыбается, идёт, словно не замечая чужой озлобленности, мимо всадников к "своим":
  - Парни, ужин-то хоть готов? Ерунда какая-то, а не день сегодня.
  - Госпожа, Анна...
  А, это Гастас. Юноша бледен, как полотно.
  - Всё нормально. Абсолютно всё нормально.
  - Но крики...
  - Обижаешь? Чтобы я так верещала? Уж ты-то меня знаешь.
  Парень вздыхает с облегчением, одновременно виновато опускает глаза:
  - Да, госпожа Анна.
  Ужин, посиделки у костра. Болтовня, сплетни. Кто-то сказал, что в двойном дне сундучка нашли аж девяносто четыре большие золотые монеты. Сумасшедшие деньги. Пришли представители от отряда конников - извиняться: мол служба такая, приказ есть приказ. Им тоже выдали каши, налили чаю в кружки. Непривычный напиток, но парни пьют. Чего не сделаешь ради мира. Опять разговор о деньгах:
  - Девяносто четыре монеты. Госпожа Анна, если их по договору делить - сколько выйдет на каждого?
  - Девяносто три разделить на три - получается тридцать одна, - считает вслух Аня. - Две трети наши. На каждого из вас пришлось бы чуть меньше трёх золотых.
  - Надо было по-честному делить, - ворчит Рагаст.
  - Так хозяин и разделил по-честному: мне, мне и опять мне. Ровно на три части, - отшучивается Аня.
  Улыбки почему-то кислые.
  - Вот если бы госпожа Анна то золото нашла...
  - Купец всё равно забрал бы всё себе.
  - Да мы...
  - И была бы резня, - Аня кивает на парламентёров. Те жмутся, что-то мямлят про клятву верности.
  - Может, хозяин не решился бы караван без охраны оставлять? Здесь места неспокойные...
  - А где они спокойные? - вставляет реплику Лагаст. - Однако вон, ради неполной сотни золотых поставил же он нас против конников. И не отдаст находку теперь, хотя по договору - обязан. Короче всё, парни. Мой совет: забыть эту историю да покрепче. Места здесь действительно неспокойные. Наткнёмся на собачников - возьмём своё. Да, - он поворачивается к парламентёрам, - что там ваши старшие решили?
  - Старшие - думают, а вот мы...
  - А молодшие? - подбадривает его Лагаст.
  - Молодшие согласны. И на делёж, и на золотой для госпожи Анны.
  - Значит, и старшие согласятся, - подводит итог Лагаст. - Куда им против всех.
  
  Глава 13 Божественная кровь.
  
  Гастас сидел с краю, молчал, потом вообще ушёл. Аня старалась не смотреть в его сторону, старалась выглядеть безмятежно. Старалась. Но вот она в своём доме на колёсах, одна, если не считать Ириши. Вокруг относительный порядок: Ириша постаралась. С остальными вещами они разберутся завтра, в пути. Эх! Помыться бы да спать! Аня снимает рубаху, штаны, заходит в кабинку для мытья. Ириша поливает её водой из ковшика. Хорошо. Вода, через деревянную решётку на полу течёт на землю под повозку. Теперь накинуть рубаху на освежённое тело и спать. Но сон не идёт. Луна заглядывает в окошко, прорезанное в кожаном пологе и заливает половину кибитки колдовским, дымчатым светом:
  - Ириша, - чуть слышно окликает девочку Аня, - ты спишь?
  - Нет, госпожа, - слышит она в ответ ясный, совсем не сонный голос.
  - Я старую песню вспомнила. У нас её "Песняры" пели. Я тогда думала, что это смешная песня. Они её по-белорусски пели, но всё равно всё понятно было. Я даже песню запомнила. Она про девку, которую мать била. У них она очень смешно получалась. У меня так не получится, но всё равно, послушай:
  "Била девку мати
  Берёзовым прутом,
  Чтобы не стояла
  С молодым рекрутом.
  Ну а я - стояла,
  Ну а я - ходила,
  Молода рекрута
  Горячо любила.
  Спрашивала мати:
  "Чем же он хороший?
  У него нет хаты,
  У него нет грошей,
  У него нет мати,
  У него нет таты.
  Вот за то и отдан
  На весь век в солдаты"
  Била девку мати...". А меня и побить некому.
  - Госпожа Анна, - голос Ириши звучит как чужой. - Это очень грустная песня. У наёмников в самом деле нет ничего: ни семьи, ни денег, ни дома. Если бы...
  - Если бы что? Иришь?
  - Если бы у него была семья?
  - Тогда бы его семья меня не приняла. Я ведь всего лишь безродная чужестранка - бесприданница. Или я не права?
  - Правы, госпожа. И никакой надежды? Ни здесь, ни там?
  - Ну, у нас надежда была бы...
  - А песня?
  - Она очень старая. Потому-то я и приняла тогда её за смешную. Сейчас никто и никого у нас за любовь прутом не бьёт. Особенно среди простых людей. Знаешь, что самое обидное?
  - Что?
  - То, что он со всем согласен. Ему проще прогнать меня.
  - А если он не может ничего сделать?
  - А он пытался? Знаешь, Ириша, как у нас говорят? Кто хочет - ищет способы, кто не хочет - ищет причины.
  - Госпожа Анна, - голос девочки едва слышен.
  - Что?
  - А если бы деньги были у вас?
  - Сколько?
  - Не знаю. Я подумала... Жаль, что в повозке не оказалось денег...
  - Их просто не нашли, - отмахнулась Аня.
  - Но её же всю обыскали...
  - И что? Ириша, подумай сама: неужели этот Сивый отправился к своему повелителю, везя с собой только свою, вечно спящую дочь и недописанную книжонку? Нет, он вёз ему деньги. Много денег.
  - Те, что были в сундучке под книгами?
  - Разве это много? Заманивая нас сюда, Повелитель отвалил нам по целому миллиону. Каждому. Думаю, монеты из книжного сундучка принадлежали лично Сивому, а господское золото всё здесь. Слишком уж патлатый волновался, когда наёмник предложил сломать повозку.
  - Здесь? Заделано в какой-нибудь из опорных брусьев?
  - Думаю, что нет. Думаю, что оно рядом. На самом видном месте. Именно поэтому и невидимо. Я думаю, оно... - Аня откинулась назад, чувствительно стукнувшись затылком об изголовье кровати.
  Подушек местные жители ещё не изобрели и под голову подкладывали или скатанную валиком овчину, или деревянный чурбачок, как здесь. Этакая, фигурно вырезанная, цельная чурка. Цельная, толстая. От неожиданной мысли Аня чуть не подскочила, поспешно потянулась к одежде, точнее к широкому ремню, на котором у неё всегда висел нож из драгоценной, берилловой бронзы, которую здесь называли или "седой" или "золотой", в зависимости от того, начищена она была или покрыта патиной.
  Лунный свет позволял разглядеть даже щели между тонкими, дощатыми бортиками короба-кровати и чурбачком изголовья. Кончиком упругого ножа она прощупала эти щели: поперечные, продольные и вдруг... Оно всегда случается вдруг, даже если и ждёшь этого. При нажиме снизу, чурбачок повернулся вокруг своей оси, откинулся, как крышка.
  Их было десять. Гнёзд, выточенных в деревянном монолите и забитых комками сваляной шерсти, чтобы не звучали при простукивании. В восьми из них, кроме шерсти лежало по кожаному мешочку-кисету, плотно набитому золотыми монетами разной формы и веса. Мешочек в девятом гнезде был полупустой.
  - Действительно, на самом виду, - Аня развернула чурбачок изголовья в пазах и кровать приняла свой прежний вид.
  - Сколько их там? - придушенно спросила Ириша. Почему-то так и не покинувшая свою лежанку. Может очень устала?
  - Не важно сколько. Всё на месте.
  - Их надо перепрятать...
  - Зачем? Чтобы золото нашли при следующем обыске? Здесь оно в безопасности.
  - Но золото...
  - Лучше его никому не показывать. Видела, что было из-за сотни монет? Парни чуть друг друга не поубивали. Пусть лучше эти золотые лежат там, где лежали.
  - А потом?
  - Вот потом и посмотрим...
  Сон не шёл и не шёл, а сейчас вдруг навалился, разом выключив мысли и чувства. Тишина. Луна ныряет за тучу и темнота наполняет повозку, как чернила чернильницу. Лишь слабый отблеск язычка масляного светильника дышит на кожаной стене. Сгорбленная, чёрная тень поднимается, перекрывая светлое пятно. В руке её: чёткая черта - посох. Тихий вздох проносится в воздухе: "Всё-таки приятно поговорить с умным человеком. Уж больно редкое это удовольствие. Да, золото здесь бессильно. Нет здесь предателя. Но, бедная девочка. Говорят: "Влюбляться полезно", - а ей от любви одно горе. Чем же помочь тебе? Добавить красоты? Но красота сама по себе ещё никогда не принесла счастья. Расширить сердце? Но в сердце твоём умещается целый мир. Ты не любишь прятать свои стриженные волосы? Пусть солнце вызолотит их своими лучами. Не прячешь кожу от загара? Пусть на смуглой коже глаза твои сияют подобно драгоценным камням. И улыбайся, девочка. Ты умеешь встречать улыбкой и радость, и беду. Значит, удача обязательно улыбнётся тебе в ответ. Но, откуда ждать беду? Кто предаст, если рядом нет предателя?" - шёпот слабеет и тает, как тень на стене. И вот в повозке уже нет никого, кроме спящих.
   ...............................................
  На этот раз собачники первыми заметили караван и сразу "сели ему на хвост". Ещё бы! Такой сладкий кусок.
  - У них больше полусотни воинов на конях, а сколько собак - можно только гадать. Рабы, стадо овец, табун коней и даже быки! - рассказывал всадник-разведчик пехотинцам, - Вам одним не справиться.
  Что ж, всадник прав. Два десятка пеших воинов такую орду не одолеют.
  - Мы согласны на ваш делёж, - Вступает в разговор Неврис - один из старшин конного отряда.
  - По рукам!
  - Как действуем?
  План боя составлен быстро. Пехотинцы, как это принято, отстают. Не десяток, а все. Кочевники, приостановив погоню, спускают на них собак. Потом победители насчитали двадцать четыре бронированных пса. С собаками ещё не покончено, а тридцать пять верховых копейщиков врезаются в массу наездников-собачников. С разгону. Разгон в такой атаке - великое дело. Верховые слуги из каравана подводят пехотинцам, расправившимся с собаками, их коней.
  А вот среди собачников единства нет. Кто-то убит в первые минуты, кто-то пытается удержать наступающего врага, кто-то позорно бежит. Сопротивление подавленно. Некоторое время часть наездников преследуют беглецов. Правда не долго. Остальные окружают орду и начинается грабёж. Деловитый, основательный, "по системе".
  Тут же, в процессе, трофеи делятся по сортам: кони к коням, быки к быкам, повозки к повозкам, рабы к рабам. Отдельными кучами сваливаются снятые с трупов доспехи, оружие, отдельно - мешки с зерном и крупой, кожи и овчины.
  Пятеро воинов лапают женщин. Девственницы ценятся вдвое дороже. Лагаст осматривает рабов-мужчин, словно ищет кого-то: щупает мышцы, заглядывает в лица. Вдруг один из пленных перехватывает его руку. Дерзость невероятная, но командир почему-то не возмутился. Нет! Он рад. Хлопает человека по плечу, что-то говорит ему, сам, клещами растягивает кольца на кандалах и ошейнике. Не иначе, нашёл знакомого. Освобождённый выпрямляется, прибавляя в росте, и тут же, на равных, начинает советовать своему спасителю: тычет пальцем в двух мужчин из связки, объясняет что-то настойчиво. В их беседу буквально врезается один из старшин наездником. Аня ещё не знает его имени.
  Всё понятно. Боя без потерь не бывает, отряды желательно пополнить. Причём сразу, до дележа, пока за пленниками не закрепился статус "рабов".
  Аня видит всё. Она и Ириша буквально в центре событий. Воины уже поставили котёл, наполнили его водой на треть и даже огонь под ним разожгли. Знают: лекарке нужен кипяток. Сюда же, на свободную площадку, сносят раненых: три пехотинца, семь наездников. Ещё двое наездников убиты. Что и говорить, потери серьёзные.
  У собачников победители оставили лишь женщин да детей постарше. Вой стоит на всю степь. На краю орды - гора обобранных догола трупов: воины, пастухи, старики, старухи, дети малолетние. И собаки, разумеется. В общей куче. Рядом воины роют могилу для своих погибших.
  Усилием воли Аня сосредоточила внимание на раненых. Дело плохо. У троих из десяти внутренности буквально разворочены копьями. Чудо, что люди ещё живы. Аня здесь бессильна. Впрочем, никому и ничего объяснять не нужно. Воины сами знают, что делать: прикрыть умирающему глаза ладонью, короткое слово прощания и удар мечом в грудь. Страдания человека закончены.
  А вот с оставшимися, повозиться стоит: двум вправить кишки и зашить раны, уповая на то, что инфекция не попала внутрь. У одного разрублена ключица. Рану заштопать, кость сложить и закрепить руку и плечо шиной. У другого - голова раскроена до кости. Видно потерял в схватке шлем и схлопотал по голому кумполу. Счастливчик: шов, повязка и три дня покоя. У троих - колотые раны. У двоих - в грудь. Плотная повязка и покой, а там - как повезёт. Если сгусток крови перекроет разорванные сосуды - человек будет жить, если нет - истечёт кровью в ближайшие пять-шесть часов. У последнего - вскользь пропорот бок. Этот - самый счастливый: шов, плотная повязка и можно даже в седло.
  Визг прорезал деловитый гомон. Мужской визг. Право, здесь такое редкость. Добытчики встрепенулись. Те, кто оказался ближе, бросаются к одной из повозок. Возня внутри. К мужскому визгу добавляется визг женский и брань мужчин. Провинившихся, за ноги, за руки, как тюки, волокут на суд к отцам-командирам. Виновников двое: девчонка лет четырнадцати невнятного вида в разорванной, окровавленной одежде и воин-наездник со спущенными штанами и пропоротым животом. Из раны в паху у него клубком лезут кишки. "Полакомился", блин.
  Среди командиров - лёгкое замешательство. Первым реагирует Гастас: намотав волосы девчонки на руку, он одним ударом меча снимает ей голову с плеч. Женский визг обрывается, но децибелы мужских воплей подскакивают так, что у Ани закладывает уши. Теперь ругань относится ещё и к убийце. Гастас рычит что-то в ответ. За таким шумом поймёшь немного. А вот Громир, обернувшись к старшине наездников, что-то резко ему выговаривает. Воин тычет рукой в окровавленный женский труп, потом обводит всех присутствующих. Наездники притихают. У их старшего желваки гуляют по щекам. Он набычился, опустил голову. Громир замолкает, машет рукой: мол, что дурням объяснять? Теперь говорит наездник. Обращаясь к своим подчинённым негромко и очень неласково. В ответ звучит классическое: "Да мы...", "Да я..." "Нас там не было..." Один из распекаемых возмущённо машет руками, наступает на Громира: типа "А сами?" В его вопли вклинивается Лагаст в духе: "Щас посмотрим, - машет Гастасу рукой, - Иди, разберись".
  Аню охватывает странное состояние одеревенелости. Избыток впечатлений. Нервы отказываются воспринимать ещё что-то. А воины волокут раненого в "медпункт". Следом идут Громир и старшина наездников: взволнованные, злые: "Сразу!" "Чтоб знали!"
  Ириша трясёт Аню:
  - Госпожа, Анна, госпожа Анна, что с вами?
  - Со мной? - Аня с недоумением смотрит на свою помощницу. - Ничего.
  - Вы так бледны...
  - Просто оглохла от этих воплей. И эта девчонка...
  - Госпожа Анна...
  Непонятно, что так перепугало девочку? Уж для неё-то такие сцены не в диковинку. А ведь перепугана малышка всерьёз.
  - Что случилось, Ириша?
  - Госпожа Анна, не думайте, Гастас не убийца. Если бы он не отрубил женщине голову - с ней бы поступили намного хуже. Она убила мужчину. По нашим законам за это разрывают заживо.
  - У нас за такое тоже не щадят, - улыбка тянет лицо в сторону. Сколько общего в таких, казалось бы разных мирах.
  - Гастас очень смелый.
  - Он всё-таки не рядовой. Он - помощник Лагаста.
  - Это так, но...
  - Не всякий бы осмелился так пойти против всех? - Аня улыбается через силу. - Ты права. Не всякий. Даже командир. А вот и "жертва любви". Сейчас мы его заштопаем и эта тварь будет жить дальше. Интересно, накажут его?
  - Обязательно, госпожа! Из-за его распущенности добыча стала меньше. Девственница стоит вдвое дороже женщины...
  - Я знаю. Кладите его, парни. И броню с него снимайте.
  У раненого глаза лезут на лоб от боли. Он уже и кричать не может. Лишь хрипит. Товарищи осторожно снимают с него броню. Аня обрезает на нём одежду, осматривает рану, не касаясь:
  - Повезло. Петли кишок целые. Сейчас вправим. Ириша, дай ему макового отвара.
  - Наш товарищ должен жить! Запомни! Женщина!
  Аня удивлённо вскидывает глаза на говорящего. Это старшина наездников. По габаритам и в броне мужчина напоминает былинного Илью Муромца. И такой же бородатый. Бледнея от злости, Аня спрашивает:
  - Громир, что эти люди хотят от меня? Зачем они пришли, если не верят мне?
  Вот оно преимущество нецивилизованного, дикого мира: право на отказ. Мужчина даже не думает вопить о гуманности и священной обязанности врача спасать каждого и всякого. Даже если спасти пациента - невозможно. Гигант краснеет, смущается, а Аня наступает на него:
  - Если веришь мне - оставляй раненого и уходи. Если не веришь - забирай его и уходи. Но оскорблять меня угрозами ты здесь не будешь.
  И наездники уходят. Не сказав ни слова, смиренно опустив глаза в долу. Громир скептически кривит губу, хмыкает:
  - Да уж. А говорят: бледнеют от страха.
  Аня переводит взгляд на него:
  - Я не права?
  - Да нет, права. Просто рвёшь разом.
  - В моём ремесле иначе нельзя. Иришь, где отвар? Выпил? Тогда я вправляю кишки.
   А в голове - одна мысль: "Только бы пациент не умер от боли".
  Парень не умер. Лишь сознание потерял. Аня штопает рану двойным швом. Молча.
  - Он будет жить? - спрашивает Громир.
  - Я сделала всё, что смогла. Остальное...
  - Остальное - во власти Многоликой, - заканчивает реплику Ани Ириша. - Мне кажется, всё будет хорошо.
  Работа не закончена, а на "мед пункт" подходят пятеро: Гастас ведёт трёх мужчин и женщину. Он бледен. Не иначе от злости. У троих на щеках румянец смущения, глаза смотрят под ноги. Громир шипит на подчинённых:
  - Бездельники! Развлекаются, а другие за них работать должны? Быстро за дело! - Троицу как ветром сдуло. Следующие слова старшого обращены к лекарке. - Госпожа Анна, дайте этой бабе работу, чтобы у вас на глазах была.
  - Работу? - ворчливо огрызается Аня. - Ей одежду дать не мешает...
  - Вам виднее, - право, Громир смущён и спешит удалиться. Гастас так вообще уже смылся.
  Одежды под рукой много, целая куча. Правда мужская и в крови, но всё равно лучше тех лохмотьев, в которые превратилось платье пленницы. Недешёвое, кстати. Аня выбрала из кучи штаны и рубаху почище, подала женщине:
  - Оденься.
  При звуке её голоса женщина вздрагивает всем телом, резко вскидывает голову и Аня невольно отшатывается. Такую красоту не часто увидишь. Даже на картинке, а уж в жизни...
  Чёрные пышные волосы, правильный овал лица, чистый лоб, тонкие дуги бровей, густые и чёрные гребёнки ресниц, глаза, как два чёрных солнца. Женщина очень молода, моложе Ани и её строгую красоту смягчает юная нежность черт. Даже опухшее от слёз лицо не способно испортить её облик. Интересно, кем она была? Любимой женой вождя племени, его наложницей?
  При виде наклонившейся над ней, коротко остриженной лекарки, красавица судорожно хватает край Аниного плаща, целует, говорит что-то быстро-быстро, как в горячке.
  - Ириша, ты её понимаешь?
  - Да, - лицо девочки отчуждённое, почти злое. - Эта кукла уверяет вас в своей покорности.
  - Скажи ей: пусть оденется и ... я хочу, чтобы она подкладывала дрова в костёр под котлом, но понемногу.
  - Зачем? - удивляется Ириша. - Кипяток больше не нужен.
  - Ей это знать незачем. Пусть думает, что нужна нам. Переводи.
  Ириша переводит. Пленница часто и униженно кивает, подтверждая кивком каждое услышанное слово: "Да, да, да, госпожа, да..." - спешно натягивает поверх рваного платья мужскую одежду, из лоскута сооружает что-то вроде неровного платка, которым обвязывает голову, пряча свои роскошные локоны, садится у костра. Беднягу трясёт, на щеках - желваки, зубы стиснуты так, что звуку не прорваться. Лишь слёзы стекают по грязным щекам. Решив, что на неё никто не смотрит, она украдкой нагребает горсть пыли пополам с пеплом, растирает её по мокрому от слёз лицу.
  - Бесполезно, - невольно вздыхает Анна
  - Что, госпожа? - спешит уточнить Ириша.
  - Мажется. Она так красива, что никакая грязь этого не скроет.
  Сочувствие к поверженной, действует на девочку, как красная тряпка на быка. Только уважение к госпоже, удержало её от более резких слов:
  - Эта кукла жила человеческим мясом!
  Аня покачала головой:
  - Я думаю, лично на ней меньше крови, чем на мне. Мир этой девочки рухнул и мне её жаль, хотя падению такого мира я могу только радоваться.
  - Вам жаль её? - упирается Ириша. - А она бы...
  - Нас с тобой не пожалела? Я знаю. Думаю, сейчас она нас с тобой просто и люто ненавидит.
  - За вашу доброту?
  - Именно за неё Ириша. Кстати, её обидчиков я ни в чём обвинять не хочу, кроме того, в чём обвинил их Громир: в пренебрежении интересами товарищей по оружию. Мне странно сознавать это. Не думала, что смогу стать такой бесчувственной.
  Ане действительно непонятна перемена, которая с ней происходит. Как же быстро меняется её восприятие окружающего "Бытие определяет сознание", сознание влияет на восприятие мира, а восприятие неизбежно отражается на бытие. Круг замкнулся. Точнее, спираль, потому что бытие, определяющее сознание - это вчера. Бытие, на котором отражается мировосприятие - завтра. Что же сегодня? А сегодня для нас реально лишь наше восприятие окружающего. И всё-таки юную женщину жаль. Аня выливает в чашку остатки макового отвара, даёт пленнице: "Выпей". Та понимает. Если не слова, то жесты, с трепетной покорностью принимая ёмкость, через силу пьёт, давясь и всхлипывая.
  - Лучше бы этой кукле умереть! - шипит Ириша.
  - Почему?
  - А что её ждёт хорошего?!
  Аня неопределённо пожимает плечами:
  - А что хорошего ждёт нас? Ты знаешь? А что хорошего ждало тебя? Но ты выжила и победила.
  Лицо девочки заливается краской:
  - Простите, госпожа.
  - Мне не за что тебя прощать, - отвечает Аня без всякого чувства. - У тебя возникают вопросы и ты ищешь на них ответы. И у меня возникают вопросы, и я тоже ищу ответы на них. Моя беда в том, что прощая что-то одним, я не могу обвинять в этом же других.
  Делёж длился весь день. Аня присутствовала на нём, но ни разу не вмешалась. Незачем. Айрисфед даже не пытался смухлевать. Добычу разделили на доли, а их распределили по жребию. Всё честно. Караван растёт. Повозки трещат от добычи, скот замедляет движение. Завершает делёжку - пир. Изобилие мяса, круто сваренная каша и жиденькое, чуть не в трое разбавленное вино, для вкуса приправленное толикой мёда. Этакий компотик с градусами кваса. Естественно, пир сопровождается разгулом. Естественно, ни Аня, ни Ириша на нём не присутствуют. Лагаст лично принёс им в повозку блюдо с лучшим мясом, лепёшки из просеянной муки, кувшин чистого вина и привёл всё ту же рабыню. Она досталась его воинам по жребию, вместе с прочей добычей. Теперь просит, отводя глаза:
  - Помыть бы её и переодеть...
  Аня возмущена:
  - Я что? Похожа на сводню?
  Но старшой настойчив:
  - Госпожа Анна, если наш хозяин купит эту несчастную - лучше будет всем. И нам - мы получим больше денег, и ей - у неё будет только один мужчина.
  - Интересно, что она скажет про такую заботу?
  - Она согласна.
  - Вы её спрашивали? - удивлений Ани мешалось с недоверием.
  - Конечно. Я всё объяснил ей. Она со мной согласилась и будет слушаться.
  Аня растерялась.
  - Хоть кто она?
  - Одна из невесток вождя собачников, - отмахнулся Лагаст. - Вы поможете нам?
  Как тут откажешь.
  - Принесите воды, - просит Аня вместо ответа.
  - Воду сейчас принесут, - соглашается Лагаст. - И подходящую одежду тоже.
  Утром опять в путь. Караван ползёт, как объевшаяся змея, буквально притягивая всяческих любителей поживы. Обычно, мелкие тати зарятся на скот. Командиры удвоили дозоры и теперь большая часть воинов каждый день отсыпаются в сёдлах или повозках. Впрочем, парни не ропщут. Служба - вещь нелёгкая. Наёмнику никто денег зря не платит. А поскольку ни одна стычка не обходится без царапин, - то Ане тоже скучать не приходится. Да тут ещё дожди пошли. Даже в фургоне сыро, а каково тем, кто шагает под открытым небом? Малый проблеск солнца - подарок небес и Аня отмечает его верховой прогулкой. Она и Ириша - единственные женщины в караване, которым дозволена такая вольность. Все мужчины каравана невольно провожают взглядами всадницу в мужской одежде. И лишь два глаза везде и всегда ищут фургон с "золотым" изголовьем - сивобородый пленник не из тех, кто прощает другим собственные глупости.
  Широкую повозку тянут четыре быка. Хозяин повозки, Айрисфед отдыхает на дневном ложе от ночного разгула. Не один, разумеется. С двумя рабынями сразу. Третья, в ожидании приказа господина стоит на коленях возле постели.
  - Каковы лапочки! Были у тебя такие когда-нибудь?
  - Увы, мой добрый покровитель, - Сивый почти извивается перед хозяином. Взгляд его скользит в сторону, но не из почтительности или скромности, нет. Всадница с коротко остриженными волосами и в мужской одежде опять притянула его ненавидящий взор. - Смирение и воздержание - добродетели, свойственные мудрости, так же, как страстность и чувственность свойственны обычным людям.
  - Да уж, мы простые люди слабы и порочны. Не то, что мудрецы, - не скрывая иронии отзывается купец с усмешкой.
  - Нет ничего порочного в том, чтобы следовать своей природе, - смиренно отвечает Сивый. - Природа человека определяется Богами, а следовать воле Бога - благо.
  - То есть, если я... - купец притиснул к себе обеих рабынь сразу.
  - Да, мой добрый покровитель, - звучит ответ Сивого, - вы следуете своей природе, то есть воле богов.
  - А если ты?
  - Увы, мой добрый покровитель.
  - И тебе даже не хочется? Смотри, какие красотки!
  - Ах, великодушный господин, - вздохнул Сивый, - с этим сталкивается каждый. Ведь более всего душа наша жаждет именно недоступного. Для каждого существуют недоступные женщины. Чаще всего они далеко не самые прекрасные, но всегда самые желанные...
  Желваки заходили на щеках купца. Он оттолкнул наложниц, резко встал, подавшись к своему пленнику:
  - Говори яснее!
  - Можно сказать яснее, мой могучий покровитель, - смирение Сивого отдаёт показухой. Его собеседник "попался", - а можно и показать. Посмотри туда сам. Девица на коне. Её кожа опалена солнцем, как у последней деревенщины в поле, волосы обрезаны, как у блудливой рабыни. А одежда? Это же мужская одежда! Дерзость же её вообще не знает предела. Разве похожа она хоть чем-то на твоих нежных, томных красавиц? А, между тем, в караване нет девицы недоступнее её. И нет желаннее. - В смиренно опущенных глазах пленника прячется насмешка, но Айрисфед сейчас просто не способен её заметить. Взор его прикован к наезднице, ноздри гневно раздуваются, зубы оскалены. Купец сознаёт правоту своего собеседника: девушка для него абсолютно недоступна, но это только усиливает его гнев. Вот лекарка разворачивает коня и становится недоступна для взгляда. Тяжкий вздох вырывается из груди Айрисфеда.
  - Умная, сильная, отважная. Разве такой должна быть женщина по воле богов? Нет! И их гнев неминуемо обрушится на нарушительницу...
  Но купец ничего не слышит. На лице его печать безнадёжной тоски:
  - Я бы не пожалел пятидесяти золотых ... но, я даже не осмелюсь предложить их. А, между тем, ни одна женщина не будила во мне такого желания. В последнее время... кажется, я скоро не выдержу и тоже стану кататься верхом, лишь бы изредка поймать на себе взгляд её сияющих глаз. Но, ты прав. Есть женщины, которые никогда не будут нашими и с этим следует примириться.
  Искренняя растерянность отразилась на лице Сивого:
  - Такой человек страдает из-за безродной...
  - Замолчи! Старик! - Теперь ноздри купца раздулись от гнева, а глаза буквально пылают от ярости. - По твоей вине мои воины едва терпят меня. Я и так прилагаю все силы, чтобы примириться с ними, а ты предлагаешь мне силой похитить их женщину?
  - Эта женщина пока ничья... - попытался возразить пленник. Зря.
  - Она их женщина и находится под их покровительством. Ты, похоже принимаешь меня за безусого юнца, способного погубить дело всей жизни ради утоления низкой прихоти. Нет, старик. Больше с моей охраной ты меня не столкнёшь! А если попробуешь сделать это ещё раз... - волосатая лапа стиснула Сивому горло так, что у него в глазах потемнело.
  - Господин, господин, - захрипел пленник едва слышно. Грубый толчок швырнул его на пол:
  - Запомни! Повторять не буду.
  - Да, господин, - жалобно прошептал Сивый, ощупывая горло. - Я запомню.
   ................................................................
  Аня ловко соскочила с коня прямо на край движущейся повозки. Встретил её весёлый смех Ириши. Раздвинув полог, девушка оказалась внутри.
  Гастас сидел на лавке под открытым окном, в самом солнечном луче, обнажённый по пояс. Смеющаяся Ириша сматывала длинную полосу ткани, заменявшую бинт и при появлении Ани развернулась к ней:
  - Госпожа, всё заживает. Повязка не нужна.
  - Я же говорила, что у тебя лёгкая рука...
  - Посмотрите сами...
  Но Гастас уже натягивал рубаху:
  - Ладно, я пойду.
  - Не смею задерживать...
   .......................................
  - Я опять некстати? - Вздохнула Аня, проводив гостя взглядом.
  - Не сердитесь на него, госпожа, - вступилась за юношу Ириша.
  - На что сердиться? У меня есть дом, есть мама и я хочу вернуться к ней. Но ведь и у него есть друзья, есть его мир. Видела бы ты, как прикрывал его Лагаст тогда, у собачников. - Горло перехватывает от волнения, но девушка справляется с ним. Гордость сильнее обиды и отчаяния. Не умеет она ныть и плакаться, изобретая "страдания" по поводу и без повода, и не хочет уметь. - Не могу я сказать ему: "Брось всё и иди за мной!" Я не гордая красавица-шляхтянка, сказавшая Андрию: "Долг и Родина призывают меня!" Я - дочь лекарки, дочь матери-одиночки...
  - Не говорите так, госпожа Анна, - поспешно перебивает её Ириша. Девочка захлёбывается от сочувствия, но не может не поддаться настроению старшей по возрасту собеседницы. - Никакая красавица не сохранила бы здесь свою гордость и одного дня, а вы живёте и никому не кланяетесь. И не кланялись никогда. Даже собачникам. И вы правы: каждый сам делает свой выбор и сам проходит свой путь, но ... Гастас приходит сюда, когда вы катаетесь...
  - Пусть и дальше заходит, - Аня с деланным равнодушием пожала плечами, отгоняя этим движением непрошенную ревность. Нет. Никогда! Она и Мишаню к Тине не ревновала, хотя, когда на вечеринке застала их вдвоём, её сердце готово было разорваться от боли.
  А чем всё закончилось? Ей нет никакого дела ни до Мишани (жаль парня, конечно, но и только), ни до Тины (нравится ей валяться с кем попало - пусть себе и валяется). Полное равнодушие, а ведь тогда ей жить не хотелось. Так, может быть, и эта её любовь тем-же закончится? Кто знает?
   ....................................................
  - Да безотцовщина эта Анька. Незаконнорожденная! Они с матерью - нищие! - Алевтина просто захлёбывается от возмущения. Оказывается, её нынешний любовник, безответно сохнет по её подруге! Не по ней, умнице-красавице, а по обтрёпанной, наивной до глупости Аньке-пулемётчице!
  После таких слов лицо Айрисфеда начинает наливаться кровью. Затасканная, иссохшая прислужница-рабыня видит это и спешит вмешаться:
  - Господин, господин, не гневайся, снизойди до жалкой рабы своей, я слышала...
  - Что? - брезгливо перебивает её назойливое бормотание хозяин.
  - Твоя новая наложница говорила, что глаза лекарки светятся божественным огнём...
  - Чего? Божественный огонь в глазах байстрючки? - морщится Тина. Она искренне презирает весь купеческий курятник со всеми его сплетнями и пересудами, не считая нужным скрывать свои чувства, и даже не догадывается, что "курятник" платит ей тем же, но молча, в ожидании счастливого случая. И случай настал. Старая холопка намерена предъявить счёт:
  - Именно это я и хотела сказать, господин. Все знают, что Боги иногда снисходят до смертных женщин. Конечно, под обликом смертных мужчин, но дети от таких союзов...
  - Да что ты плетёшь! - Алевтина даже не желает как-то сдержать своё возмущение. - Нет никаких богов! Сказки это! И Анькиного отца я знаю, он, между прочим...
  - Молчи, женщина. - Голос Айрисфеда сух и непреклонен. - Я не желаю тебя слушать. И видеть тоже. Собирай свои вещи и уходи.
  - Куда!?
  - Куда хочешь. Мне ты больше не нужна.
  - Но ты обещал...
  - Сказано: убирайся. А будешь спорить, - велю поколотить и выкинуть в чём ты есть. Эй! - Он машет рукой рабыне. - Значит, Новая говорит, что в глазах лекарки горит божественный огонь?
  Само собой, уважаемому купцу унизительно втюриться в безродную лекарку. Иное дело, если эта девушка - дитя бога. Неважно какого. Божественная красота не может не привлекать смертного. Богатому мужу не к лицу робеть перед нищей побродяжкой. Но почтение к божественной крови - благо. Только вот Алевтина этих психологических вывертов не понимает. Но с хозяином не поспоришь. Действительно, велит побить.
  Давя слёзы, отвергнутая красавица собирает свои платья. Вопроса: "Куда идти?" - для неё нет. Конечно к Анне. У Ани - крытая кибитка и в еде она не откажет. А ещё вокруг неё мужики табуном ходят. Глядишь, кого-нибудь и удастся подцепить. Без покровителя как-то некомфортно.
   ...................................
  - Он едва не побил меня, представляешь? И не заплатил!
  - Да, этот мир неласков к слабому, - соглашается с ней Аня, - впрочем, наш - тоже. Прими случившееся, как урок, и не связывайся с кем попало.
  - Что? Я? С кем попало?! - возмущается Алевтина и тут же прикусывает губу. Идти-то ей сейчас некуда. Говорит тихо, со слезой в голосе. - Тебе просто меня не жаль.
  Но её подруга непреклонна:
  - А тебе - меня. Мы квиты. Так что умывайся и устраивайся. Кровать - моя, лежанка - Иришина, а лавки - свободны.
  - Я не устала! - фыркнула Алевтина. - И вообще: гостю принято предлагать лучшее...
  - Не знаю, - столь же безмятежно отзывается Аня. - Я у тебя в гостях не была ни разу. К нам вы заглядывали регулярно, а вот нас с мамой к себе в гости что-то не приглашали.
  - Ну, знаешь, нашла время вспоминать...
  - Я и говорю: не знаю.
  
  Глава 14. Белый город.
  
  
  Путешествие, как образ жизни. Повозка - дом: днём скрипучий и тряский, ночью тихий и надёжный - единственное её укрытие в скопище людей. Дни становятся короче, ночи - холоднее, за солнечными днями приходят ненастные, а караван идёт себе и идёт своим, неспешным ходом, отбиваясь от охотников до чужого добра. А всякий бой - это раны и работа для лекарки. В дождливые ночь воины спят в фургоне, на полу вповалку. Появились больные. Опять забота: чем лечить, если лечить нечем? Аня опять поставила бражку и на ночных стоянках, когда нет дождя, перегоняет её на самогон. Ни простора, ни хороших запахов в повозке это не прибавляет. Алевтина, как всегда, пытается ворчать: мол тесно, воняет, неудобно, ни помыться, ни переодеться. Да и фургон - не общий.
  - Точно, - Аня не спорит с очевидным, - повозка моя. Но в наших условиях болезнь проще предупредить, нежели вылечить. Пусть посидят парни в дождь и здоровые, чтобы не лежали здесь же, но больные.
  - Тебе это надо? - Алевтина намерена стоять за свой комфорт до последнего. - Тебе за лечение никто не платит. Ни медяка. - Её язык чешется от желания помянуть мать-Терезу, но Тина уже не та что прежде и потому заканчивает почти миролюбиво. - Совести у людей нет. Сели тебе на шею, а ты - везёшь.
  - Не всё измеряется в деньгах, - отзывается Аня. Спокойная уверенность, с которой она изрекает эту, избитую, казалось бы, до бессмысленности фразу, возмущает Алевтину:
  - А в чём ещё?!
  Аня неопределённо жмёт плечами. Ей тоже непонятно: как можно не понимать столь очевидных для неё вещей:
  - Ну, например, волов из повозки надо каждый вечер выпрячь, напоить, пасти всю ночь, если есть пастбище, или задать им корм, за который мы, кстати, тоже не платим, а утром - запрячь. Ты делаешь это?
  - Ты тоже этого не делаешь!
  - И не буду, потому, что это делают за нас парни. И кашу они варят каждый вечер. С бараниной. А мы её только едим. И воду нам приносят. Кстати, когда моя мама делала уколы твоей маме...
  - Ты такая мелочная!
  - Действительно, "зажать" шоколадку фельдшеру за укол - верх мелочности. Это при том, что у вас - три магазина, а мы с мамой на одну зарплату жили.
  - Я не привыкла обсуждать своих родителей! - надулась Авлевтина, уже жалея, что завела этот разговор, оказавшийся таким скользким.
  - Я тоже свою маму обсуждать не хочу. А парни как прятались здесь от дождя, так и будут прятаться. И больше на эту тему не заговаривай. Не нравится...
  - Да ладно, Ань, я ведь за тебя беспокоюсь. А то, когда тебя нет, твой Гастас вечно с Иришкой. А она - ещё ребёнок. Впрочем, здесь рано взрослеют.
  Последнюю реплику подруги Аня пропустила мимо ушей. Из принципа.
  То, что Гастас в отсутствие Ани навещает её рабыню, Алевтина как-нибудь бы пережила, но то, что при этом её он откровенно игнорирует, лишало девушку остатков душевного равновесия. И вот опять: Анька только-только укатила на своей гнедой кобыле, а её недавний кавалер и верный рыцарь уже лезет в фургон, на ходу приветствуя соплячку, при этом в упор не замечая Алевтину:
  - Хорошеешь, Ириша. С каждым днём всё краше и краше.
  - Здоровья тебе, господин. И твоим друзьям, - малявка кажется сейчас извиваться начнёт, так велико её желание угодить гостю. Смотреть противно.
  - Все здоровы, Ириша. Третий день спокойно едем...
  И такой разговор ни о чём часа на три. Ириша наливает гостю вина из меха. Вино у Ани есть всегда. Гретым вином с толикой спирта она отпаивает простуженных. Парень с девочкой сидят напротив друг друга, болтают, смеются. Всё невинно до крайности, но Алевтина уверена: парочка только делает вид и не будь в повозке её - тут же приступила бы к делу. Но, как говориться: не пойман - не вор. Заканчивается всё предсказуемо. Гастас вдруг напрягается, прислушиваясь. Кажется, что можно услышать за скрипом деревянных колёс? Но ошибки не бывает вот он встаёт и, махнув Ирише рукой на прощание, покидает дом на колёсах. А ещё минуты через три-четыре, на шаткий пол, с коня, спрыгивает разрумянившаяся от прогулки Анька. Теперь верхом поедет Ириша. И так каждый день.
  Алевтине скучно. Делать ей нечего. И ещё она устала от постоянной, скрипучей тряски, но пожаловаться некому. Анька намеревается завалиться спать. Всю прошлую ночь, на стоянке, она гнала свой самогон. Другого лекарства этот медик-недоучка не знает.
  - Твой опять к Ирише приходил, - не может удержаться Алевтина от ехидной реплики. - И лишь заслышал тебя - сразу ушёл. Наглый парень. Меня в упор не видит.
  - А тебе хочется с ним пообщаться?
  - С чего ты взяла? - надувается Тина. - Нужен он мне!
  - Тогда в чём проблема?
  - Наглый. Невоспитанный.
  - Наёмник, - обрывает перечисления подруги Аня.
  - Никакого благородства!
  - До рыцарей здесь ещё далеко, - Аня уже в постели. Разговор закончен. Нет, у купца было куда веселей: ночные пиры, музыка, танцы, восхищённые взгляды мужчин. А здесь? Даже улыбнуться некому. Только грубые наёмники, как точно заметила Анька.
  Но так было вчера. А вот сегодня...
  Дождя нет и Аня опять уезжает. Опять в фургоне этот грубиян и невежда Гастас ни о чём треплется с Иришей. Опять, слышный только ему стук копыт Анькиной лошади. Но сегодня, вместо того, чтобы уйти, парень обращается к Иришке:
  - А вот и госпожа Анна.
  Анька, как всегда, на ходу запрыгивает в повозку. Циркачка нашлась. Она, как всегда после прогулки: сияющая, разрумянившаяся, глаза блестят. Наёмник в обтёртой, заношенной одежде, вдруг встаёт, склоняясь перед девушкой чуть не в поклоне:
  - Приветствую вас, госпожа Анна.
  - Здоровья тебе, воин.
  Если бы не раскачивающаяся повозка, эти двое, кажется, расшаркались бы друг перед другом. Знали бы как нелепо и неуклюже это выглядит со стороны.
  - Госпожа Анна, завтра караван прибывает в "Белый Клин". Хозяева хотят остановиться там на несколько дней. Если вы пожелаете осмотреть город... - светский тон даётся парню с трудом и Аня приходит ему на помощь:
  
  - Город? Остановка? Это прекрасно! Можно будет погулять, купить что-нибудь. Там, наверно есть гадалки, предсказатели?
  - Я мог бы сопровождать вас.
  - Спасибо, Гастас. Твоя помощь будет очень кстати.
  - Тогда до завтра, госпожа. Сейчас я должен покинуть вас.
  - До завтра, Гастас. Спасибо за учтивость.
   ........................
  Действительно, это новость. И новость хорошая. Дорога утомила. Хорошо будет выбраться из повозки, походить по твёрдой земле, погулять по городу, поглазеть. Впрочем, что здесь за города. Так, деревни, окружённые частоколом. Алевтина скептически наблюдает за оживившейся подругой. Ишь ты! Как повеселела. Её ненаглядный вояка наконец-то обратил на неё внимание. Радости-то, радости.
  - Госпожа Анна, вы пойдёте в город? - Это Иришка вылезает со своим дурацким вопросом. Анька смеётся, как от счастья:
  - О-бя-за-тель-но!
  - Хочешь что-то купить?
  Аня поворачивается к подруге:
  - Нет, Тина, не купить. Я хочу поспрашивать городских прорицателей. Надо в конце концов разобраться с этим предсказанием, из-за которого мы здесь очутились. Скажу честно: я хочу домой. Мне здесь некомфортно и страшно.
  - Домой? - Алевтина скептически хмыкнула. - Я тоже домой хочу, но как туда попасть? Ты думаешь прорицатели нам помогут?
  - Всё может быть. Кто-то же должен хоть что-то знать. Вопрос: кто? Прорицание - наша единственная зацепка. Если оно существует на самом деле.
  - То есть какой-нибудь колдун...
  - Какой-нибудь ничего не сделает. Нужен настоящий маг. И они в этом мире есть. Хотя шарлатанов тут тоже хватает.
   ...................................................
  Город, в котором планировали отдохнуть купцы, носил очень длинное и столь же говорящее название: "Белый Клин-на-перевозе". Стоял он на месте слияния двух рек, на клине земли между ними. Сама крепость высилась на белой, известняковой скале с крутыми склонами и узким подъёмом-тропой. Две паромные переправы - перевоза соединяли полуостров Клин с противоположными берегами огибающих его рек. Ниже города, соединившиеся реки разливались непреодолимой преградой. Выше - правый берег второй реки дыбился отвесными стенами белых скал. Тоже не переправишься, а переправишься - так не поднимешься. По словам Гастаса, кроме рек, Белый Клин имел и ещё одну защиту от нападения: Новый вал со рвом, пересекавший полуостров от реки к реке и превращавший его в рукотворный остров. Это сооружение оберегало не только город-государство, но и часть прилежащих к нему возделанных земель. Старый вал тоже имелся в наличии, но разросшееся под защитой укрепления городище уже не умещалось в его узких рамках.
  Переправа затянулась: два плота раз за разом перевозили и перевозили через реку повозки, скот, людей. За безопасностью прибывающих следили воины из крепости. Они высоко сидели, далеко глядели, что исключало неожиданное нападение на застопорившийся караван.
  На отдых купцы расположились на подворье. Подворья эти строились и содержались за счёт торговых товариществ и составляли целую улицу за Старым валом. Она пересекала Клин поперёк от реки к реке, а точнее: от перевоза к перевозу. Широкая, утоптанная улица, вымощенная белым камнем, легко превращалась в торговую площадь и носила название "Малый торг". По её сторонам стояли подворья: одно к одному, вплотную, огороженные и разделённые высокими частоколами. Тесовые ворота подворий, выходящие на улицу и калитки - не всякий таран возьмёт.
  Изнутри подворье представляло собой вместительный, мощёный двор окружённый с трёх сторон стоящими вплотную хозяйственными, одноэтажными, постройками: конюшней, хлевами, амбарами, кладовыми и двухэтажным жилым домом, поставленным точно напротив ворот. Все постройки солидные, бревенчатые, крытые частью соломой, частью дранкой, серебрящейся в ясный день, как рыбья чешуя. Во дворе - колодец под крышей из дранки, обложенные камнем очаги, тоже под лёгкими навесами, ошкуренные брёвнышки на вкопанных в землю чурбаках. Столов разве что нет.
  Купцы заняли верхние горницы в доме, в двух одноэтажных "людских" - что-то средне между бараком и общежитием, - расположились воины, слуги, погонщики, мелкие приказчики. Кто имел повозки - остался в них. Рабов, предназначенных для продажи, загнали в людской хлев - этакая полуземлянка. Пол и стены там выложены дубовыми плахами для тепла и во избежание подкопов. Скоту нашлось место в скотских хлевах. Товары растащили по амбарам.
  Двор буквально всосал в себя огромный караван, всем и всему предоставив место. Купцы с соседних дворов не без любопытства наблюдали за этим заселением. Интересовали их, главным образом, товары. Не всё, что привезли, поедет дальше. Что-то купцы продадут здесь, что-то купят. Клин пересекает не только наезженная дорога. Вдоль его берегов тянутся причалы для лодок, плотов, кораблей и склады, склады, склады.
  Суета улеглась к вечеру. Воины разводили огонь в очагах на дворе, резали и обдирали баранов, варили кашу. Старшие позаботились о пиве. На подворье оно продавалось в кабаке, на первом этаже жилого дома и стоило недорого. Ели, пили, обсуждали: кто и когда в карауле, кто при скотине, кто на отдыхе.
  Утром, чуть не с рассветом, свободный люд выплеснул с подворья в город: погулять, поглазеть, развлечься, утрясти дела. Аня, Ириша и Алевтина этот момент просто проспали. Прежде, по утрам их будило движение повозки, а сегодня - тишина. Ни езды, ни тряски. Первой проснулась Ириша, но и она не стала будить девушек до тех пор, пока не разожгла огонь в ближайшем очаге, не натаскала в котёл воды из колодца и пока вода эта не нагрелась.
  Помыться горячей водой без тряски, позавтракать (кашу для спутниц воины оставили с вечера, как всегда), просушить волосы, расчесаться, одеться, не спеша перебирая и перетряхивая слежавшуюся, нарядную одежду.
  Гастас появился к полудню: весёлый и довольный. Он вежливо постучал по дощатому коробу повозки, дождался приглашения войти. Оказалось, что вместе с другими старшинами, парень ходил к оружейникам. Удачно. Наёмники оптом продали трофейные доспехи, и излишек оружия. Белый Клин - город перекрёсток. Наёмников тут всегда много и не каждый настолько богат, чтобы купить себе дорогой, медный доспех. А вот костяная броня на жёсткой, кожаной основе - по кошельку каждому. Особой темой стали собачьи доспехи. Вокруг них собрались оружейники со всей улицы: смотрели, щупали, спорили. Наёмники просили за каждый доспех пятьдесят золотых. Мастера скинулись, предложили пятнадцать. За один, на пробу. После долгого торга остановились на тридцати пяти. Теперь оружейники буквально разбирают своё приобретение по колечкам-пластинкам, пытаясь перекроить его на человека. И два покупателя у них уже есть. А ещё...
  Новостей у парня было много. Да и сам он выглядел по-новому: выбрит, коротко подстрижен, как и полагается "безродному", одет "с иголочки": белая, полотняная рубаха, тёмно-синие, суконные штаны, заправленные в высокие, вытяжные сапоги красно-рыжего, "кожаного" цвета с каблуками. Рыжий-же, широкий кожаный пояс, похожий на корсет с застёжками на ремешках и медными бляхами прикрывает живот, бока и спину. Этакий облегчённый доспех для прогулок по городу. На поясе, как положено, два меча, нож и кошелёк. На левое плечо парня небрежно наброшен то ли плащ с рукавами, то ли широкий, скроенный наподобие пелерины кафтан из тёмно-синего, как и штаны сукна, с медными, мелкими пуговками и отделанный по краю белым, волосяным шнуром. Длиной это одеяние не достаёт наёмнику до колен где-то на ладонь. Франт, одним словом.
  Гастас придирчиво осмотрел одеяния своих будущих спутниц. К Ирише у него претензий не было. Девочка одета, как и полагается служанке. Даже чуть лучше. Ткань на платье Анны конечно белая, тонкая, но штопанная. Да и сидит вещь далеко не лучшим образом. Ладно, возьмём на заметку. А вот Алевтина... Парень зло засопел. То, что девка нарядилась в пух и прах - её дело, но перламутровое ожерелье у неё на шее Гастас терпеть не пожелал. Он подошёл к девушке вплотную, кончиками пальцев взялся за перламутровую бляшку, сказал с угрозой и глядя Алевтине в глаза:
  - Это украшение было подарено не тебе!
  - Что? - Алевтина изо всех сил пыталась изобразить непонимание. Наёмник не смутился, повторил:
  - Это украшение было подарено госпоже Анне, - в словах его ясно слышалось подчёркнутое презрение к собеседнице.
  - Аня подарила...
  - Дала попользоваться на вечер, - резко перебила подругу Аня, досадуя скорее на себя, нежели на неё: "Ну вот, дождалась-таки скандала. Сразу надо было побрякушку потребовать назад. Сразу! А она стеснялась, переживала. Конечно, Гастасу обидно, что к его подарку отнеслись столь пренебрежительно. Ладно, тогда всё сошло гладко. Юноша был слишком занят мыслями о судьбе побратима, чтобы замечать на кого надет его подарок, но сегодня-то? Что мешало Ане сегодня расставить точки? И на что рассчитывала Тина, выбирая эту безделушку и надевая её в последний момент?"
  - Ты хочешь сказать, что я украла его? - Алевтина смотрела на неё так, что Ане захотелось провалиться сквозь землю.
  - Ты сама назвала свой поступок, - презрительно оборвал театрально-рассчитанную паузу девушки Гастас. Алевтина прикусила губу. На глазах у неё блеснули слёзы. Сняв украшение, она с неожиданным смирением протянула его Ане:
  - Возьми. Я действительно забыла про него. И я не думала, что эта безделушка так много значит для вас. Ты так легко её уступила.
  Перламутровые пластинки, соединённые колечками из серебра. Щёки Ани вспыхнули от стыда. Она приняла от подруги украшение, надела его. Взгляд парня, как ей казалось, того и гляди сожжёт её на месте.
  - Теперь хорошо, - подвёл итог Гастас. - Теперь можно идти.
  - Гастас, - окликнула его Алевтина, - почему ты так недоброжелателен ко мне? Из-за того недоразумения в доме Тадарика?
  Щёки юноши полыхнули румянцем, а в голосе зазвучала неприкрытая злость:
  - Нет.
  - Тогда почему? Что я сделала не так?
  - Не так? - губы юноши повела кривая усмешка. - Ты даже не помнишь? Ты так легко бросаешься обидными словами, что даже не запоминаешь их.
  - Так это были всего слова?
  - Иные слова ранят больнее меди. Как ты сказала тогда госпожа Анне: "И не надоело тебе с полудохлыми неудачниками возиться"? Не так? Скажешь, что я тогда полудохлый был? Раб? А кто ты была тогда? Да и теперь...
  - Но это было так давно. Тогда я была вне себя от горя и страданий, я...
  - Нет. Просто тогда я был слаб и не мог на оскорбление ответить. А сейчас, на моих глазах, ты оскорбила госпожу Анну, виновную лишь в том, что она не смогла противостоять твоей наглой жадности. Ты оскорбляешь, а потом требуешь любви. Заметь: не просишь, а именно требуешь. С какой стати?
  - Но немного, совсем немного снисходительного внимания, немного сочувствия...
  - Какого сочувствия ты ищешь, женщина, - от того, как звучит последнее слово Тина вдруг заливается краской и её собеседник чуть смягчает тон. - Разве ты голодаешь? Разве идёшь пешком? Разве кто-то попрекает тебя твоими поступками?
  - Я должна быть благодарна за кусок хлеба?!
  - Пожалуй, благодарности тебе бы стоило поучиться. Неблагодарных не любят нигде.
  Удивительно, но после такой отповеди Тина не возражает. Смиренно опустив глаза она почти шепчет:
  - Мне остаться здесь?
  - Как хочешь.
  - А как же гадалки? Как же предсказание?
  - Мы идём или нет? - Аня не спрашивает. Она пытается поставить точку в затянувшемся препирательстве, но Алевтина оставляет последнее слово за собой:
  - Благодарю вас, госпожа Анна. С вашего позволения я иду с вами.
   ..................................
  Белый Клин действительно белый: выбеленные стены домов, выбеленные заборы, белые дороги. Нижний город стоит на насыпи из белой щебёнке, Верхний - на белом камне скалы. Главная улица города носит название Хребтовой. Она проходит через весь город от Большого торга где-то на окраине до крепостных ворот "Горы". Прочие улицы, отходящие от неё, как рёбра от хребта, куда как более извилисты, особенно в верхнем городе с его теснотой. Нижний город деревянный, одноэтажный, верхний наполовину каменный: на толстых, широких у основания для остойчивости и сужающихся кверху каменных стенах первых этажей, высятся бревенчатые надстройки ещё в один-два этажа. Этакие небоскрёбы века меди.
  В Нижнем городе, где и простору побольше улицы широкие - дома одноэтажные, все с мастерскими: Кузнечная улица, Гончарная улица, Столярная улица. Канатная улица во всю длину затянута канатами. Только по тротуару и пройдёшь. Да, да, тротуары на улицах настоящие, деревянные. Вдоль заборов, возле калиток - лавочки. На них горожанки сидят, болтают, прядут, шьют, вышивают. День - загляденье. Чего в избе париться? Хозяюшки принарядились. От ярких вышивок на одеждах в глазах рябит. Даже канавы в городе чистые: хоть купайся. Ребятишки, кстати и купаются у матерей под приглядом.
   В Верхнем городе такой воли нет. Посиделок под дверьми никто не устраивает. Лавки здесь богатые, улицы узкие, публика чистая. Но тоже есть на что посмотреть. Хотя бы на причёски горожан. Женщины - это что: женские волосы или распущены и перевязаны лентой или скрыты под покрывалом. Как там они уложены - поди, угадай. А вот мужские шевелюры поистине поражают взор. Ровная, короткая стрижка, как у Гастаса, - редкость. Там Аня видит подбритые виски и "ирокез", переходящий чуть не в лошадиную гриву, тут - длинные волосы, заплетённые в две косы. У тех - волосы разделены на пряди и распущены по плечам, подбородок выбрит, а в длинные, плотные косы усов явно добавлены пряди конского волоса. У встречного мужчины волосы обрезаны "в кружок", длинная борода заплетена в косу, а усы - тоненькие, тоненькие. Посреди улицы болтают трое мужчин. Косы на их головах собраны в пучок на затылке. А того, в что у перекрёстка - узел собран на виске. Или, при подбритом лбе на спину свисают три "мышиных хвостика". Или...
  Что и говорить: щёголи этого мира отличаются редкостным воображением. Особенно если учесть вплетённые в причёски шнурки, ремешки, ленты и птичьи перья. И чем ярче и необычней причёска, тем заносчивей ведёт себя её обладатель. Кстати, ссор не видно. Может быть потому, что большинство гуляющих - при оружии и, похоже, неплохо им владеет. Толкотни и спешки нет тоже. Люди просто гуляют. Некоторые кавалеры сопровождают местных дам.
  Эти парочки и группы чётко делятся на две категории. Женихи с невестами. Парни - в рубахах с яркой вышивкой, штаны - шаровары, коротенькие сапожки, короткие, летние плащи, отороченные мехом, фатовски свисают с левого плеча. Девушки - в многослойной, светлой одежде, украшенной лёгкой вышивкой в тон ткани. Их волосы прикрыты, глаза скромно опущены в долу. Пару сопровождает кто-то из старших родственников и служанка в платье из бурого сукна.
  Вторая группа: гетеры местного розлива и их обожатели. Тут пар нет. Одну или двух молодых женщин в ярких платьях, с высоко взбитыми и едва прикрытыми тонким шарфом волосами, сопровождает двое, трое, а то и четверо мужчин юного и зрелого возраста. Гастас, гуляющий с компании сразу трёх женщин тут же привлёк всеобщее внимание гуляющих. Кое-кто из праздношатающихся мужей чуть шею не свернул.
  Первое, что сделал юноша в верхнем городе - завёл своих спутниц в лавку готового платья. По его указаниям продавец выбрал для Ани одеяние из тонкого, хорошо выбеленного холста с бледно-голубой вышивкой по краю, льняное покрывало, способное заменить плащ и верхнее платье из тонкой, светло-серой, с голубым отливом шерсти. Покупка сопровождалась отчаянным торгом. По настоянию Гастаса, Аня переоделась в обновки тут же, в лавке. Ириша бросилась было помогать госпоже, но её оттеснили две прислужницы и девочке осталось лишь наблюдать за ловкими движениями вымуштрованных рабынь. Этакий бесплатный мастер-класс.
  Третья рабыня тем временем принесла из примерочной снятое Аней платье, положила на прилавок, намереваясь аккуратно свернуть. Тонкая ткань одеяния привлекла не только женщину, но и хозяина лавки. Он мял батист, не веря своим глазам и пальцам. Заметив это, Гастас предложил: "Сбрось половину цены и оно твоё". Хозяин естественно возмутился, торг пошёл по второму кругу. Так что когда Аня вышла в лавку старая её одежда ушла к владельцу лавки за треть цены покрывала. Уже на улице Аня спросила спутника:
  - Зачем оно ему?
  - Думаю, разрежет на полосы, прикроет прорехи вышивкой и продаст с прибылью, - отозвался Гастас. - Вы не жалеете о нём?
  - Нет. У Ириши руки свободны, а я бы его всё равно на бинты порвала.
  - Я так и подумал.
  Следующим пунктом культурно-развлекательной программы стал городской храм. Каменная лестница, вырубленная в скале, выглаженная каменная площадка рядом со стеной крепости, четыре каменных столба, ориентированные по сторонам света, круг из двенадцати вертикально стоящих каменных плит с выбитыми на них изображениями богов и духов - этакие огромные, каменные "бабы" мужского, женского и среднего рода, плоский камень жертвенника в центре с горящими веточками сосны на нём.
  Посетители храма смиренно жгли на огне крошки пахучей, сосновой смолы, о чём-то молились шёпотом. Тут же, на камне, у огня, в лужицах крови лежали голубиные головы, хвосты и крылья.
  Гастас проявил щедрость. Он оплатил не только жертвенную смолу, но и двух овец. Служители держали их специально, для таких случаев, в пещере под храмом. Обрадованные предстоящим, сытным ужином жрецы заклали жертвы, щедро поливали овечьей кровью изображения богов на камнях и долго, с энтузиазмом разбирали овечьи внутренности, споря о том, что предвещают те или иные особенности потрохов. Как всегда, что-то обещало несомненную удачу, что-то предупреждало о возможных напастях, что-то разгадыванию не поддавалось. Когда все боги получили свою долю крови, а огонь на жертвеннике затрещал, поглощая нутряной жир, Гастас спросил старшего жреца о предсказании. Рослый, благообразного облика мужчина с длинными, расчёсанными волосами и не менее длинной бородой, в широкой, неподпоясанной рясе, высокомерно уточнил:
  - О котором из предсказаний хочет услышать воин, живущий одним днём?
  - О том, где один придёт за двумя, чтобы сразить Повелителя Мёртвых, - ответила за спутника Аня.
  - Так о каком предсказании хочет узнать воин? - повторил жрец, демонстративно игнорируя "женщину".
  - О том, где один придёт за двумя, - сухо повторил вопрос спутницы Гастас.
  - Вас четверо. Один - лишний.
  - Я хочу услышать всё предсказание, - выдержке и невозмутимости наёмника можно было позавидовать.
  - Зачем тебе оно?
  - Гастас, тебе не кажется, что ты зря потратился на овец? - проигнорировав жреца, Аня отплатила ему за недавнее оскорбление.
  - Зря? - подхватил её реплику воин.
  - Ну да. Ему нечего ответить, вот он и расспрашивает. Ладно, золотой, по крайней мере, мы сберегли.
  Лицо служителя богов пошло красными пятнами:
  - Молчи, женщина!
  Глаза Гастаса сжались в хищном прищуре. Он оскорблений тем более не спускал:
  - Вы как всегда правы, госпожа. Об этом предсказании здесь действительно не знают. Да и насчёт других не уверен. Зря потратились.
  - Да как ты смеешь, безродный!
  - Что? - рука воина коснулась рукояти меча.
  - В святом месте упоминать нечестивого злодея, не дающего мёртвым покоя, - поспешно и на несколько тонов ниже уточнил жрец. - Уходите.
  - Сказал бы сразу: "Не знаю" - а ругаться-то зачем? Да ещё в святом месте, - не удержалась от прощальной шпильки Аня. Кое-что жрец несомненно знает, но ведь не скажет. Смысл ломиться в запертую дверь? Она повернулась к спутнику. - Куда теперь пойдём?
  Жрец от ярости зубами заскрипел. На другие звуки он уже не осмелился. Наглый наёмник убрал руку с рукояти, ответил небрежно:
  - Посмотрим. Вы правильно говорите, госпожа: где нет ничего, там ничего нет, а где ничего нет - искать нечего.
  - Иришь, - окликнул Аня на спуске свою помощницу, - а что там были за боги на камнях?
  - Не знаю, госпожа Анна, - ответила девочка. - В каждом городе почитают своих богов, духов города, духов предков. Но настоящих Богов - три: Многоликая, Мастер и Отступник. Многоликая - начало и конец этого мира. Она сопровождает человека всю жизнь. Мастер - творец, а Отступник... Наверно он и есть "Повелитель мёртвых". Говорят, что его землю охраняет армия мертвецов. И ещё говорят, что он хочет восстать против Многоликой, дабы избавиться от её власти.
  - А почему они настоящие? - заинтересовалась Алевтина.
  - Потому что они есть, - ответила ей Ириша. - И их могут видеть люди.
  - Люди? Видеть богов? Чушь какая.
  - Не совсем, - вступилась за девочку Аня. - Я, например, видела Многоликую в бреду, но такое страшилище даже бредом не объяснишь.
  - Она являлась к тебе? В каком облике? - заинтересовался Гастас.
  - В облике полуразложившегося трупа. Я думала, что это здешняя смерть, а оказалось - наоборот.
  - Многоликая следит за порядком в мире. И за сроками тоже, но люди часто нарушают её сроки, - вступилась за богиню Ириша.
  - Понятно, - кивнула Аня. - Мой срок тогда не пришёл и она решила вмешаться.
  - И удачно? - Не удержалась от ехидной подколки Тина.
  - Как видишь: да, - развела руками Аня. - Я ведь жива.
  - Мастера мы тоже видели, - вставил реплику Гастас. - Инструменты мы купили в его лавке. Я и Тадарик, он город как свои пальцы знает, облазили весь рынок, но той лавки не нашли. Будто её и не было вовсе. Лавки нет, а инструменты есть.
  - Очень хорошие, кстати.
  - Ну, так их же сделал сам Мастер.
  Алевтина в растерянности переводила взгляд с одного спутника на другого:
  - Аня, что же получается? Ты видела здешних богов? Так, может быть, это ты - избранная? Ты, а не Мишаня? А как же камешки? Тот амулет, что дал нам Сириус?
  - Они у меня, - Аня отогнула край одежды показывая двухцветный шнурок амулета. Только насчёт "Избранной" я не уверена. Многоликую я видела не наяву, а в лавке мы были с Гастасом. Наверно здешних Богов видели многие, иначе их не считали бы за настоящих. Мир здесь такой.
  - Отступника не видел никто, кроме его учеников, - уточнила Ириша.
  - Да, - вздохнула Аня. - И, похоже, нам нужен именно он.
   ...........................
  Магов, гадалок, ведуний и ведьмаков в Белом Клине водилось в изобилии, однако одного упоминания о "Повелителе мёртвых" хватало чтобы слащавая улыбочка сползла с лица очередного "торговца будущим". После чего им, в лучшем случае, просто указывали на дверь. Обычно изгнание сопровождал истерический визг и вопли, а два раза их даже попытались побить. Уродливой, кривой бабе, вздумавшей изображать из себя дикую кошку Гастас просто дал в глаз, после чего она обмякла и посмирнела настолько, что позволила им уйти, хотя визжала при этом без перерыва. Кряжистому ведьмаку в лохмотьях, когда тот потянулся за дубинкой, воин показал меч. Мужик оказался с понятием и рисковать не стал. Ругань не в счёт. Последняя же блаженная, пятнадцатая по счёту, вообще после вопроса свалилась в эпилептическом припадке. Между прочим, в самом настоящем. А её то ли седая, то ли рано поседевшая сожительница просто вытолкала нежеланных посетителей на улицу. Тут комедией и не пахло.
  - Как сговорились! - не выдержала Алевтина. - Так мы ничего не узнаем.
  - Интересно, кого или чего они бояться? - Вздохнула Аня. Вопрос её остался без ответа.
  - Здесь недалеко ещё одна ведунья жила, - не слишком уверенно заметил Гастас. - Кажется здесь. А больше я никого не знаю.
  - По крайней мере мы будем знать, что сделали всё возможное, - вздохнула Аня.
  - Разве что.
   ,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,
  Узенький, кривой переулок круто спускался вниз. В конце его, как помнил Гастас, ютился домишко последней, известной ему городской Сивиллы. Что их спасло? Реакция наёмника, привыкшего ждать подвоха даже там, где казалось бы всё должно быть тихо и мирно? Подленькое желание убийц поглумится над беззащитными?
  Гастас шёл впереди спутниц. Пусть даже всего на пол шага. Он и принял первый удар. Тень дёрнулась слева, блеснула медь, а парень уже выхватил оба меча и даже успел крикнуть: "Бегите!"
  Звон меди, ругань, вопли. Девушки не оглядываясь бежали вверх по переулку, к спасительной, людной улице. И не убежали. Двое. Они вышли. Лениво, вразвалочку, поигрывая мечами и наглыми ухмылками:
  - Оп-па!
  - А мы тут!
  Аня вдруг поняла, что она на улице одна. Тина и Ириша оказались где-то далеко, у неё за спиной. Она попятилась, споткнулась, почти упала. Парочка городских злодеев откровенно развлекалась, наблюдая за беспомощными метаниями жертвы, и не спеша, по-хозяйски наступая на перепуганных женщин.
  - Сейчас мы вас будем резать...
  Удар обрушился на Аню сзади и сбоку. Даже не удар. Толчок. Но какой! Девушка буквально впечаталась в ошкуренный и занозистый частокол забора, успев краем глаза увидеть, как начищенное до золотого блеска бронзовое лезвие входит под рёбра любителю "резать" и как стекает у него с лица глумливое выражение, сменяясь гримасой боли и ужаса. Второй душегуб попытался поразить неожиданного защитника сбоку, но в узости переулка ему помешало тело товарища и Гастас, левым мечом легко отвёл предназначенный ему удар. Сильный толчок вперёд и, почти одновременно, рывок назад позволили юноше освободить от трупа и правый меч. Подгоняемый страхом, противник нанёс прямой удар. Гастас поймал и его, зажав вражеский клинок в перекрестье своих мечей, выбил оружие из рук противника, взмахнул правым мечом. Уличный убийца заверещал, как застрявшая в заборе свинья, дёрнулся в одну сторону, в другую. Подвернувшаяся нога спасла его от мгновенной смерти, впрочем не изменив положения к лучшему.
  - Господин, господин! Не надо! Я всё скажу! Всё!
  Бронзовые мечи замерли в воздухе:
  - Говори.
  - Нам заплатили, господин...
  - Кто?
  - Он из слуг Чёрного. Он дал нам двадцать золотых. По пять золотых за голову, он...
  - Кто он?
  - Не знаю, господин, я ...
  Удар меча разворотил человеку грудную клетку. Рука наёмника привычно прошлась по одежде бьющегося в судорогах трупа: кошелёк с мелочью на поясе и ещё один, совсем маленький, с монетами посолидней - за пазухой. Так же быстро Гастас обшарил одежду второго покойника, снял с шеи цепь из одинаковых серебряных колец-монеток. Аня, преодолевая головокружение, наконец-то отлепилась от забора, позвала неуверенно:
  - Тина, Ириша, где вы?
  Её спутницы нашлись метрах в трёх от места схватки, у запертой калитки.
  - Гастас, уходим? - смотреть на трупы Аня не могла.
  - Да.
  - Куда?
  - Туда, - парень махнул рукой в сторону спуска. Туда, откуда они только-только бежали. - С этой ведьмой я всё-таки поговорю обязательно!
  От тона, каким были произнесены последние слова у Ани волосы на голове зашевелились. Вспомнился Лагаст, учивший сивого мудреца вежливости. Аня невольно коснулась ушибленного плеча и, заметив неожиданное смущение парня, поспешно отдёрнула руку. Ну да, воин отшвырнул её, как пёрышко, и этим спас жизнь. Неважно, что не очень вежливо.
  - С ведьмой? А причём здесь она?
  - Притом, что нас чуть не прирезали на пороге её дома.
  - Так калитка-то заперта...
  - Это - задняя калитка. Она - в сад ведёт. А вот ведьмины ворота - там, откуда на нас те, трое выскочили.
  - Аня, это же ужас что! Я не пойду туда! - Алевтина приходит в себя и ищет сочувствия. По старой памяти. Совершенно напрасно, потому что перебивает её Гастас:
  - Оставайся.
  - Что? Почему?
  - Не можешь идти - оставайся, - поясняет вместо парня Аня. - Нести тебя некому.
  Они опять спускаются к дому колдуньи. Девушки на полшага позади, воин - впереди. Возле трупов Гастас наклоняется, обшаривает всех троих, вытирает окровавленные руки об одежду убитых. Густеющая кровь тремя ручейками стекает по белым камням, пока не сливается в один поток. Да, наёмник здорово спешил на помощь спутницам, если не обшмонал свои жертвы сразу. Добыча явно улучшает его настроение: не зря потрудился.
  Аня проходит мимо трупов стараясь не запачкать кровью подошвы и пряча глаза, лишь бы не встретиться с укоризненными взглядами мёртвых. "Извините, мужики, не мы первыми начали". От удара хлипкая калитка распахивается, чуть не слетев с петель, и Гастас буквально вваливается. Для начала во двор.
  
  Глава 15. Лекарка.
  
  Скудность и запустение, не в пример жилищам прочих магов и прорицателей просто бросаются в глаза. Хозяйке двора явно не до жиру. Единственное, что радует взор: две ухоженные грядки, похоже насыпные. Двор - сплошной камень и щебёнка. Даже колодца нет. Вместо дома - полуземлянка, крытая дёрном, рядом - обширный, щелястый сарай со стенами и крышей из дранки - идеальная сушилка для трав и кореньев. Хозяйка вышла на шум из распахнутых настежь ворот сарая: маленькая, иссохшая женщина неопределённых лет, в латанной-перелатанной одежде. Приход гостей её явно удивил.
  - Будущее предсказываешь? - первым задал вопрос Гастас с откровенной угрозой.
  - Нет, воин, будущим не торгую, - ответ женщины граничил с дерзостью, если бы не её полное равнодушие.
  - А чем торгуешь?
  - Травами, зельями. Тебе нужно зелье, воин? - она изо всех сил старалась "держать лицо", глядеть пришельцу в разгневанные глаза, но взгляд против воли соскальзывал на его сапоги, на кровавые следы, тянущиеся за ворота.
  - А может всё-таки о будущем побеседуем? О твоём, например.
  - Мне нужны травы, - вклинивается в этот, нехороший диалог одна из спутниц наёмника. Волосы у неё короткие. Это даже под покрывалом заметно. А одежда - новая, только-только из лавки. - Травы от ран, от жара, от боли. И чем больше, тем лучше. Прости, Гастас, - оборачивается она к воину, - В болото это предсказание, раз его ни у кого не добьёшься. А вот без трав я просто пропадаю. Вы уж простите нас, - это хозяйке. - Нас только что чуть не убили. У ваших ворот...
  Взгляд хозяйки опять цепляется за кровавые пятна на белой пыли двора:
  - Кому суждено пройти, тот пройдёт, - бормочет она как бы для себя, переспрашивает. - Так тебе, девушка, травы нужны?
  - Да. И очень.
  - Заходите в лавку, - широким взмахом руки хозяйка указывает на распахнутые ворота сараюшки. - Все травы там.
  Сарайчик оказался чем-то средним между сушилкой, складом, аптекой и лавкой. Пучки и охапки трав висят, на стенах, под крышей, на вешалах, занимая всё пространство строения, кроме крошечного пятачка со столом-прилавком как раз напротив дверей. Женщина подошла к столу:
  - Много тебе надо?
  - Много.
  Опять удивление в глазах:
  - Ты?
  - Лекарка. Лечу раны.
  - Да, я помню, - Хозяйка вынимает из ящиков мешочки с зельями, раскладывает на прилавке. - Вот "Белый цвет", вот "Дорожный лист". Их сыплют на свежие раны. Это рамонок и кора дуба. Знаешь, зачем они?
  - Их отварами промывают раны старые.
  - Верно.
  - Я знаю травы, но имена у них здесь могут быть другими.
  - Верно. Поэтому я и говорю тебе: где, что и для чего. Вот "медовый цвет" от кашля, а эти сушёные ягоды помогают от жара...
  Она долго перечисляла названия снадобий, их назначение, говорила, как заваривать, как и сколько давать. Мешок с лекарствами становился всё полнее и полнее...
  - Госпожа, это можно забирать?
  - Да, Ириша.
  Хозяйка бросила на девочку быстрый, пронзительный взгляд:
  - Это твоя рабыня?
  - Ученица.
  - Ученица? Во истину необычные люди посетили мой дом...
  - А будущим ты не торгуешь?
  Хозяйка опустила глаза, глубоко и печально вздохнула:
  - Нет, воин. Ты уж не гневайся. Зареклась. Травы - честнее.
  - Ладно. Сколько за всё?
  - Серебряный и пять больших медяков.
  - Сколько-сколько?
  - Гастас, я заплачу...
  Юношу передёрнуло. Он молча выловил из своего кошелька монеты, молча выложил их на прилавок.
  - Благодарю за щедрость, воин. В каждом мешочке я положила бересту с названием зелья. Трав много, сухие они часто похожи. Я сама боюсь перепутать.
  - Спасибо, хозяйка.
  - На здоровье, госпожа.
  Ириша подхватила с прилавка мешок с покупками:
  - Можно идти?
  - Да, Ириша.
  - Я провожу вас...
  Кровавый ручеёк на улице застыл и побурел. Перемазанные белой пылью подошвы воина уже не оставляли кровавых следов.
  - Если спуститься по улице на один двор - там будет поворот. Лучше...
  - Верно, хозяйка, так лучше, - в глазах наёмника промелькнуло нечто, похожее на одобрение.
  - Да, безродный, - прошептала ему вслед женщина, - тебя не просто остановить. Хотя ты и сам не знаешь, куда идёшь. Удачи тебе воин.
  Три человека ждали её во дворе. Двое: в одежде горожан среднего достатка, непонятного рода занятий и самой невразумительной внешности. Правда, опытный взгляд сразу бы отметил у них короткие мечи под полами широких плащей, а за каждым голенищем - по ножу. Внешность третьего мужа была куда выразительней: величественного вида с длинными, чёрными волосами, длинной же чёрной бородой он был одет в свободно подпоясанное, дорожное одеяние и плащ до земли из шерсти бурого цвета.
  - Зачем ты привела их в лавку? - зашипел один из "горожан".
  - Чтобы ты слышал разговор, - сухо ответила, почти обрезала женщина.
  - Какой разговор? С огнём играешь?
  - Это ты с огнём играешь, Бурой. Шумишь. А "покупатели" недалеко ушли.
  - Рот заткни! Сучка!
  Женщина улыбнулась, но улыбка эта напоминала оскал:
  - Сколько твоих "мальчишечек", Бурой, пыталось "задержать" моих покупателей? А у мужчины кровь только на подошвах. А вас здесь всего-то только двое. Так что не кричи.
  - Ты сказал, что пятеро справятся, - обрушился на Бурого с другой стороны Чернобородый. - Я им дал двадцать золотых...
  - Ну, так иди и забери их, - огрызнулся Бурой в полголоса.
  - Поздно, - "подкусила" парочку женщина. - У того юноши целый узел кошельков. Наёмники - парни хваткие.
  - Так тот парень - наёмник? А одет...
  - Наёмник, Бурой, можешь мне поверить. Да к тому же ещё и безродный. А это ребята отчаянные, как ты знаешь. Одним днём живут. Ни жизни, ни смерти не бояться.
  - А женщины? - прищурился Бурой. - Что про женщин скажешь? Ну, говори же, ведьма. Не поверю, что ничего не разглядела.
  - С женщинами - не просто, - согласилась Травница. - То, что одна из них помечена - это ясно. Но кто?
  - Помечена? Что-то никто об этом не упоминал, кроме тебя, - отмахнулся Чернобородый.
  - Много они видят, - презрительно скривилась женщина. - И дар тот - скрытый. Не на виду. Как зерно в почве. Хоть пятнадцать лет пролежит, а всё равно взойдёт.
  - Насчёт дара не врёшь?
  - Нет, господин. Я хоть от дел отошла, а чутья не потеряла. Мощный дар. Но спит пока. Потому и не всем виден.
  - А кто? Не заметила?
  - Не разглядела, господин.
  - Не иначе Стриженная.
  - Может быть, - с некоторым сомнением, будто колеблясь, поддержала женщина Чернобородого. - Толковая девушка. С понятием. Не побрехушка, вроде большинства наших, городских...
  - А про пророчество почему тебя не спрашивали?
  - Так ведь с понятием же, дева. Чего зря в стену колотиться? Посоветоваться хочу, господин, если дозволите, конечно...
  - Говори, женщина. Покороче только.
  - Как сумею, господин. Парень тот, наёмник, через пятерых прошёл и не поцарапался. Судьба. А вы сами знаете, что бежать от Судьбы, значит подставить ей спину...
  - Но и против Судьбы идти, - вклинился Бурой.
  - Что против ветра плевать, - закончила его фразу Травница.
  - И в чём твой совет?
  - А это вам, господин, виднее. Вы - муж учёный, а я - тёмная баба, травами да корешками перебиваюсь.
   ................................................
  - Ага! Совета тебе! - едва слышно пробурчала хозяйка, запирая калитку за опасными гостями. - А ты ещё и морду скривишь: мол что путное от бабы услышишь? Вот сам и думай. А я тебе дорожку узлом завяжу, чтобы неповадно было в мой дом с угрозами да пакостями идти. Ох, завяжу! Никто не распутает. А к Стриженной девке и прийти не грех: внимательно слушает, щедро платит. Таких покупателей берегут. Ученица у неё, видите-ли! Самой ещё учиться да учиться. Но ведь учится. А кто знает о своём незнании - уже мудрец. За зелье заплатила и за науку заплатит. Нет, найти её надо, пока она в городе. Вон и забор покосился, и крыша течёт. Без денюжки никак не починить.
  На улице, между тем, шёл другой разговор. Перешагивая через тела и запёкшуюся кровь, Чернобородый выговаривал городскому злодею:
  - Оплошали твои молодцы, Бурой. Так что или задаток верни, или...
  - Господин, - возражал убийца, - в нашем деле без риска нельзя. И рискуют в нём все: кто-то деньгами, кто-то жизнью. Пять человек этот мясник положил. Ты о деньгах печалишься, а кто "мальчишечкам" моим жизнь вернёт?
  - С наёмника требуй.
  - Так и твои деньги у него.
  - Со смертью шутишь, Бурой.
  - Так кто же с Гнилой-то шутит, господин? На такое лишь один способен: тот, кого и помянуть нельзя. Я слово сказать хочу: разве тебе наёмник нужен? Нет. Ну, ходил парень, ну спрашивал. И что? Разве для себя он спрашивал? Да и не узнал он ничего. Кто же против твоего хозяина пойти посмеет? Сказано: молчи и все молчат, даже если и не знали ничего и никогда.
  - Он мешает!
  - Сегодня? Да. А завтра? Он же наёмник. Отдай ты те деньги сразу ему...
  - Сейчас придумал?
  - Да, господин. Но ведь так оно и есть. Ну, пошлю я ещё "мальчишечек" и что? Положит их этот мясник, а деньги-то к тебе не вернутся. И до Стриженной ты не достанешь. А ведь тебе она нужна. Она, она. Я понял.
  - Ладно, мне нужна она. И, пожалуй даже, живая.
  - Вот! Заказ отменяется! - Поспешно подхватил злОдий фразу Чернобородого. - Конечно, если девку надо просто выследить...
  - Обойдёшься.
  - Так я из уважения, по дружбе, чтобы обиды между нами не было...
   ...........................
  Узкие тропинки вились между глухими заборами сплетаясь в лабиринт. Если бы не уклон к реке, беглецы давно бы потеряли всякое представление о своём местонахождении. Впрочем, Гастас и сейчас не сказал бы: в какой именно части города они находятся, где и какая улица, куда лучше свернуть. Он шёл наобум, примерно ориентируясь лишь по реке да по солнцу. Дважды тропинка заводила их в тупик.
  - Может вернёмся? - неуверенно спросила Алевтина.
  - Нет.
  - Но почему? Здесь мы окончательно заблудимся!
  Гастас зло зыркнул глазами. Ответила за него Ириша:
  - Если стража задержит нас возле трупов - господина Гастаса казнят.
  - Почему? Мы же защищались...
  - Таков закон, - сухо перебил её юноша. - Тем более, что у меня мечи в крови.
  - Идиотские законы!
  - Какие есть, - не менее сухо ответила Аня. - Мы здесь чужие.
  - Да, - подтвердил Гастас. - Будь я городской, за меня бы мог вступиться род, а за безродного бродягу никто не вступится.
  - А у нас... - начала было Тина.
  - А у нас - тоже самое! - жёстко оборвала её Аня. - За какого-нибудь кавказца сразу вступается род и его отпускают, а простого человека... Гастас, нас могут найти?
  - Уже нет, госпожа Анна.
  - Может мечи надо почистить?
  - Нечем. Этой пылью только лезвие испортишь. Впрочем, теперь это всё не важно. Никто и никого искать не будет. Не беспокойтесь. Сейчас куда-нибудь выйдем.
  Конечно, куда-нибудь они выйдут. Город - не лес и не степь без конца и края, но вот как быть с мыслями? Ведьма явно что-то знала. Взгляд, полный страха не спутаешь ни с каким другим. Тряхнуть бы её как следует, но ... В этом "но" вся и загвоздка. Анна хочет домой, в свой мир. Это понятно, но... она ведь действительно уйдёт. Уйдёт навсегда. И из его мира и из его жизни. Конечно, безродный наёмник вроде него ничего хорошего такой девушке дать не может, но... И опять это проклятое "но".
  Сегодня с предсказанием "не срослось", как говорит Анна. Судьба. Так отчего же ему не по себе? Не оттого ли что он - рад? Рад неудаче. Рад, что Аня не позволила ему допросить ту бабу, как положено? Аню можно понять. Она женщина и потому имеет право быть слабой. А как ему понять себя? И... Чего зря ломать голову. Наёмник живёт одним днём и что будет "завтра" его не должно беспокоить. У него есть только "сегодня", а сегодня Анна рядом, они гуляют по городу, над ними светит солнце, а денег у него много, как никогда.
  После очередной петли тропинка вывела их к улице. Дальше всё было просто. Золото жгло Гастасу руки, душа - требовала возмездия и потому он опять повернул в сторону центра, к "Хребту", а уже с него свернул на "Золотую улицу" - улицу ювелирных лавок и мастерских.
  Три первые лавки он миновал. Мелковаты. А вот четвёртая наёмнику приглянулась. Девушки смущённо оглядывались по сторонам. Такую красоту разве что в музее увидишь: если гривны, пусть даже и медные, то все витые, с вставками из цветов, стеблей и фигурок животных. Большинство браслетов обсыпаны золотой зернью, как пшеном. Серьги, колты (височные кольца), обручи, венчики для волос можно с лупой разглядывать. А ведь увеличительных стёкол ещё и в заводе нет. Но Гастаса интересовали бусы. Да не просто бусы, а жемчуг.
  После некоторых размышлений он остановил своё внимание на нитке молочно-белого жемчуга в три локтя длиной, идеального, бусинка в бусинку подбора. Цена украшения поражала не меньше: сорок пять золотых. Аню и Алевтину она даже не удивила, а вот Гастас соглашаться с торговцем не спешил:
  - Десять.
  Возмущённые вопли, стоны, воздевания рук, проклятия, клятвы. Весь спектакль занял не менее двух часов. Наёмник взмок больше, чем в драке. Купец тоже парил от гнева и азарта:
  - Где ты видел такой жемчуг? - стонал он, захлёбываясь от возмущения. - Двадцать ловцов погибли, добывая его со дна моря от змей, акул и крокодилов!
  - Лично считал или чужие байки пересказываешь? - огрызался юноша. - Одиннадцать.
  - Это же не жемчуг! Это слёзы моего сердца!
  - Так наплачь ещё. Зачем так дорожишься, если это только слёзы.
  - Сорок! - но только ради красоты твоих спутниц, воин.
  - Красота моих спутниц - не товар, как твои побрякушки, но из уважения к твоим годам: пятнадцать.
  Они почти сошлись на двадцати пяти и Гастас начал вытряхивать золото из кошельков.
  - Восемнадцать? - возмутился торговец. - Ты насмехаешься над моим добрым сердцем?!
   Гастас положил рядом серебряную, трофейную цепь, горстку "серебряных" россыпью, горстку рубленного серебра из половинок и четвертинок, пять проволочных медных браслетов, стопкой выстроил "квадраты" или "чёрные медяки" - квадратные кусочки меди, с делящими их ещё на четыре части "крестами" с обоих сторон.
  - Двадцать три и пять серебряных. Это всё, что я могу потратить. Соглашайся или расходимся.
  Слёзы брызнули из глаз торговца:
  - Твоё сердце - чёрный камень. Не иначе оно обросло шерстью!
  - Покажи пример великодушия. Ты-то: сама доброта и щедрость.
  - Как ты непочтителен, юноша.
  - Больше я не заплачу. Разве что... - На свет появился ещё один, трофейный кошелёк. Судя по всему, последний и намеренно припрятанный. - вот ещё шесть серебряных и медь.
  Торговец картинно схватился за сердце. Слуга поспешно подал хозяину кружку с водой:
  - Такой жемчуг!
  - Золото тоже не плохое.
  - Только из уважения к твоей настойчивости, воин. Только из уважения, - белым полотенцем купец утирает пот и слёзы - Пусть твой, поистине драгоценный дар будет принят благосклонно.
  - Благодарю за великодушную уступку, господин, - Гастас осторожно взял с прилавка только-только приобретённое украшение. - Госпожа Анна, цена этих бус - цена вашей жизни. Наденьте их. Это будет справедливая месть.
  - Это ты спас нас. Всех! - не удержалась от возмущения Алевтина. О таком, поистине царском подарке она читала в книгах и лишь изредка осмеливалась мечтать. А дарят её сказочную мечту - Аньке.
  - Ну и что?
  - Ничего, - смутилась Алевтина. - Я только говорю, что ты спас жизнь всем нам...
  Ане ничего другого не оставалось:
  - Спасибо, Гастас. Я с благодарностью принимаю твой подарок и клянусь не снимать его никогда. Твой дар для меня бесценен. Любой. А этот, - она накинула бусы на шею, - для меня дороже всех.
  Воин чуть улыбнулся:
  - Пусть так, госпожа Анна. Надеюсь, эта вещь напомнит вам обо мне. А сейчас... Мы возвращаемся.
  Подворье встретило их гамом очередного скандала. Оказалось, Сивый прокрался в Анину повозку и пытался унести ящик с её хирургическими инструментами. Заметили его всадники, схватили и теперь все наёмники дружно, бурно и заинтересованно обсуждали: как поступить с вором.
  - Отрубить ему руку, чтоб не повадно было красть! - возмущался тот, что схватил похитителя.
  - Это моя вещь! - упирался Сивый. - Я только вернул её.
  - Твоя? - оказавшийся рядом воин даже заверещал от возмущения. - Во брешет! Да лекарка этими ножами чуть не у каждого из нас в ранах поковырялась.
  - Гастас! - один из наёмников заметил возвращающегося с прогулки товарища. - Подтверди! Это же вещи Анны.
  - Подтверждаю.
  - Вы отняли их у меня, вопреки закону и обычаю!
  - Эти?
  - Да! Эти! Где это видано, чтобы глупая женщина...
  - Заткни пасть! - рявкнули из толпы.
  - Госпожа Анна своё дело знает.
  - Это её инструменты...
  Айрисфед наконец-то тоже вышел на шум. К нему-то и обратился Гастас:
  - Хозяин, мы ждём справедливости. Ваш пленник совершил кражу. Я лично покупал эти ножи и иглы госпоже Анне в Пристепье. Дело было ещё до того, как мы нанялись охранять твой караван.
  - Ты? Безродный наёмник купил это?!
  - Да, я это купил.
  - Где?
  - В лавке. За семь серебряных монет. Хозяин просил двенадцать, но потом уступил.
  - Он лжёт!
  - А другие мои товарищ из Пристепья?
  - Они тоже лгут!
  - Хозяин, - перенёс своё внимание Гастас, - что скажешь ты?
  Купец молчал.
  - Хозяин, - загомонили другие воины.
  - Что вы хотите?
  Мужчины притихли растерянно.
  - По закону вору руку рубят, - сказал кто-то в толпе. Его поддержали.
  - Это свободному, - жестом остановил гомон купец.
  - Они лгут, хозяин!
  Брезгливый взгляд и столь же брезгливые слова:
  - А я? Тоже лгу? Я ведь, как и они, видел этот ящичек у лекарки. На моей памяти он у неё был всегда.
  - Господин, я...
  - Так может тебе не только руку, но и язык за враньё оттяпать?
  - Господи, я...я...
  - Он ошибается.
  Все разом повернулись к пришельцу.
  
  
   Чернобородый мужчина с длинными волосами, одетый в длинную, бурой шерсти одежду, высокий и величественный, не смотря на молодость, невозмутимо прошёл в центр толпы, положил руку на плечо Сивого.
  - Ты кто?
  - Я принёс выкуп за этого несчастного.
  - Выкуп?
  - Да, господин. Я рад что успел вовремя. Кстати, кто спас моего друга от неминуемой гибели? Кого я должен отблагодарить за это благодеяние?
  - Можешь отблагодарить меня, - буркнул Айрисфед.
  -Да, да, его, его, - обрадованно закивал Сивый
  - Ну, раз он теперь свободный, ... - разозлившаяся толпа продолжала жаждать крови.
  - Моего друга в чём-то обвиняют?
  - Твоего друга обвиняют в краже! - не выдержал Гастас. Во взгляде неожиданного заступника, направленном на юношу, ясно читалось удивление, граничащее со смятением, но парню было не до того. - И ещё в оскорблении всех здесь присутствующих. Мы не привыкли, чтобы всякое ворьё обзывало нас лгунами!
  - Он ошибся, - Чернобородый поспешно, слишком поспешно опустил глаза, - Мой друг несомненно ошибся. Скажи, друг, как именно лишился ты своих инструментов?
  - Их забрали вместе с фургоном, эти...
  Поднятая ладонь удержала Сивого от брани:
  - Не спеши оскорблять, друг. Лучше расскажи мне: как было дело?
  - Как было дело, как было дело, - сварливо и капризно пробурчал Сивый. - Эти наёмники захватили меня в пути, перебили охрану...
  - Охрану? А собаки?
  - Собак - в первую очередь!
  - Собак?
  - Да, собак!
  - Не кричи, друг, я ...
  - Эти собачники хотели напасть на мой караван, - вклинился купец. Чернобородый вскинул руку:
  - Я верю тебе, достойный торговец. Верю. Собачники часто бывают необузданными. Это их и погубило. Что было дальше, друг?
  - Потом они разделили добычу, а мою повозку отдали этой ... - он проглотил бранное слово, - этой лекарке.
  Чернобородый проследил за его рукой, увидел Аню, нервно хрустнул пальцами:
  - Продолжай, мой друг.
  - Даже мой сундучок с книгами отдали! И мои инструменты. Слава моему великодушному покровителю, - Сивый кивнул на купца, - он вступился за меня и книги мне вернули.
  - А инструменты? - уточнил Чернобородый.
  - А чего молчал? - не выдержав, вклинилась в их диалог Аня. - Почему к своему покровителю не обратился? Зачем-мои-то попёр?
  Глаза пришельца гневно блеснули, но он сдержался, ответил почти смиренно:
  - Он ошибся.
  - Хороша ошибка! Его ножи зелёные от грязи, а мои - блестят, как серебро.
  - Но если бы он попросил?
  - Что?
  - Отдать.
  - Его инструменты?
  - Да. Ты отдала бы? Они ведь тебе не нужны?
  - Не знаю, - Ане Чернобородый не нравился всё больше и больше. Ход его мыслей она поняла, и ту западню, которую он ей готовил, тоже. - Вы хотите сказать, что если бы я сама отдала те инструменты, то кражи бы не было? Может быть оно и так, но! Украл-то он не свои, а мои инструменты.
  - Он ошибся, женщина. Тебе следует быть снисходительнее к мужским сединам.
  - Да? Он ошибся? В чём? Я ему ничего не отдавала. И почему я должна отдавать то, что досталось мне при честном дележе?
  - Верно! - поддержал Аню Гастас.
  - Верно! Верно! - загалдели остальные воины. - Руку ему долой, чтобы красть неповадно было!
  - А как насчёт виры?
  - Рука стоит золотой, - Лагаст умел вовремя вставить слово.
  - Верно, - подтвердил слова наёмника Айрисфед, - а мне он обещал выкуп в сто золотых.
  - Сто? - Чернобородый даже растерялся.
  - Да, да. И золотой госпоже Анне. Кража есть кража.
  Воины одобрительно загалдели.
  - Так что плати виру, - продолжал гнуть свою линию купец. - Успокой людей. Многие из них обязаны госпоже Анне жизнью. Да и сами по себе они парни отчаянные. Не дразнил бы ты их. Отдай монету.
  Монета была отдана: тяжёлый золотой квадратный слиток со сглаженными углами и разделительным крестом на обеих сторонах. Потом, без свидетелей Чернобородый заплатил выкуп. Так что Сивый мудрец покинул подворье цел и невредим. В сопровождении своего спасителя, его телохранителя и своей дочери он уходил с негостеприимного подворья. Связку с деревянными книгами несла естественно Блонди. Мужчины руки ношей не отягощали. Улицы, переулки... Возле очередной калитки Чернобородый обратился к телохранителю:
  - Скажи Бурому, пусть он присмотрит за девкой. И за этим мясником тоже. А я, так уж и быть, не стану вспоминать про его оплошность. Ступай.
  Домик в саду. Настоящий приют отшельника. Чернобородый почтительно стучит в дверь, перед тем, как откинуть щеколду:
  - Господин, мы пришли...
   ,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,
  И вот теперь этот жемчуг. Алевтине впору руки кусать от досады. Наемники у костра дружно ужинают кашей с бараниной и пивом. В горло уже эта жратва не лезет. Каждый день одно и тоже! Анька с малявкой весь вечер разбирала своё сено. За такие деньги купленное! Будто сама травы насушить не могла. Она нащипала листиков из разных мешочков, заварила в котелке что-то вроде чая. Парни в городе мёда купили, белых лепёшек из просеянной муки и теперь наслаждаются чаепитием. В центре внимания - Гастас. Показывает, как и кого убивал.
  - Узко там. Троим не развернуться. Я первый удар пропустил мимо. Вот так: встал спиной к забору и чуть левым мечом подправил. У меня же пояс. Вот царапина. Как раз бляшку этот гад помял. Ну я тут же правым, ударил ему слева, под мышку. Как в масло вошло. И на второго толкнул. Сами знаете: в такой схватке главное: чтобы клинок в трупе не завяз. А тут третий лезет. Он прежде за спинами дружков прятался, а теперь норовит меня в бок отоварить. Я уклонился. Правым его удар подправляю, а сам левым махнул. Поперёк морды ему вскользь зацепил. Он, дурень, от боли руку к лицу, а я правым махнул. Чуть пониже взял. И руку ему долой и горло до позвонков рассёк. Один - готов. А на меня второй лезет. Один на один. Я его меч левым отвёл, а свой, правый ему в брюхо загнал. И тут же первого, он ещё жив был - в спину. Для верности.
  Рассказа воякам мало:
  - Покажи.
  - Становись.
  Схватка проигрывается в замедленном темпе.
  - А если бы он так?! - возмущается "убитый по роли". Гастас принимает и отводит, "поправляет" удар. На этот раз правым клинком:
  - А я вот так.
  - Да ты только что был...
  - А ты столбом не стой. Танцуй. Это тебе не стена против стены. Тут двигаться надо. Смотри как: с ноги на ногу. Переваливаешься как медведь.
  - Ну, прямо как Тадарик...
  - Я и до него этот приём знал. Но он в танце - мастер!
   ....................................
  - Пять человек убил и смеётся, как ни в чём не бывало!
  Аня задёргивает полог в кибитке. Ириша зажигает светильники. Толстая кожа - не брезент палатки. Свет из фургона пробивается лишь через щели прикрытых на ночь окон.
  - Ириша, помоги.
  - Что, госпожа?
  - Плечо, как каменное. Надо компресс на ночь.
  - Какой компресс? Зачем компресс? - не понимает Алевтина, но Ириша уже помогает Ане снять платье. Половина туловища девушки наливается чугунной чернотой.
  - Как это больно.
  - Кто тебя так? - с искренним испугом спрашивает недоумевающая Алевтина.
  - Гастас. Когда отшвырнул с дороги. Поначалу ещё ничего, а сейчас еле вытерпела. Всё боялась, что догадается.
  - Ну, он у тебя и зверь!
  - Тина, ты - дура! - у Ани нет ни сил, ни желания сдерживаться. - Он же меня из-под ножа выкинул. Какой тут этикет?
  Ириша молча и аккуратно накладывает на больные места ветошку, смоченную в разведённом спирте, сверху ложатся большие куски, увлажнённой для мягкости кожи и закрепляет всё это повязкой.
  - Может я и дура, - пыхтит Алевтина обиженно, - а вот твой Гастас - самый настоящий убийца. Пять человек...
  - Не будь он убийцей, те пятеро порезали бы нас, как кур, а потом пошли бы в кабак и пили бы сейчас с лёгкой душой. Не мы первыми начали. Да и в городе теперь тише будет.
  - В городе тише? - зло оскалилась Авлевтина. - Что же вы благодарности ждать не стали. Сбежали огородами?
  - Законы здесь такие.
  Но Алевтина привязалась как клещ:
  - Ах законы? Значит даже по здешним законам Гастас всё-таки убийца?
  - Убийцами были те, пятеро и... - глаза Ани зло прищурились, - знаешь, что самое интересное?
  - Тебе что-то интересно?
  - Да. То, что тебе, в сущности, на всех наплевать. И на меня, и на Гастаса, и на тех злодеев, и на прохожих, которых эти злодеи уже убили или могли убить в будущем. Тебе жаль лишь себя, потому что ты сегодня здорово перепугалась. Вот и все причины твоего "правдоискательства". Так вот, если ты при мне хоть раз назовёшь убийцей Гастаса или даже кого-то из парней, то я тебя больше в повозку не пущу. Не тебе их судить. И не мне. Мы здесь чужие.
  От такой отповеди Алевтина покраснела от гнева, оскалилась, но даже пискнуть что-то побоялась. События наслаивались одно на другое, не считаясь с ней. Жизнь неслась подобно потоку. Куда? Зачем? Всё менялось вокруг. Вот и Анна стала другой. Почувствовала власть и превратилась в тирана. Жестокого и беспощадного. Алевтина чувствовала себя, как кутёнок, свалившийся в поток. И никому нет дела: долго ли она продержится.
  Утро принесло неспешное пробуждение, непонятный шум на дворе. Аня выглянула из повозки. Перед кабаком, на свободной площадке, воины что-то оживлённо обсуждали с пришлыми горожанами
  - Что это они так расшумелись с утра пораньше? - недовольно спросила её выглянувшая на шум, Алевтина.
  - Оружейники пришли собачьи брони смотреть.
  Аня и Алевтина разом повернули головы. Возле повозки стояла женщина в тёмной, латанной-перелатанной одежде. Та самая, перед домом которой они едва не погибли.
  - Долго спите, девушки.
  Аня в растерянности потёрла виски, прихватывая уголки глаз, спросила:
  - Вы ищите кого-то, уважаемая?
  - Уже нашла, девушки. Вас. Вы разобрали вчерашние покупки? Кажется, нет. Слава всемогущей троице, я успела.
  Травы давно разобраны, предложение помощи отдавало фальшью, но зачем-то же колдунья отыскала их чуть не на противоположном конце города? Зачем?
  - Простите, уважаемая, мы... - Аня путается в словах, - Мы завтракаем и... Разделите с нами нашу пищу и... Если вчера, в волнении и спешке что-то было сделано не так, то ... не стоит продолжать дело, не покончив прежде со спешкой.
  На расстеленном полотне у костра Аня расставила и разложила снедь: миска вчерашней каши, лепёшки, мёд, в кружках - травяной чай. Питьё явно нездешнее, но с приятным запахом.
  Спазм голода стиснул желудок, голова закружилась. Только гордость позволила пришелице сохранить невозмутимость:
  - Благодарю вас, девушки, я не голодна.
  - Но если вы не сядете с нами, то и нам кусок в горло не полезет, - возражает стриженная. - Вы то сыты, а нам что? Голодными оставаться?
  - Благодарю за честь, девушка...
  - Да присаживайтесь же, - настаивает Аня на правах хозяйки.
  - То, что предлагается от души, следует принять с благодарностью, - вздыхает гостья, присаживаясь к импровизированной скатерти. Аня тем временем делит варево на четверых, подвигает гостье целую лепёшку.
  - Эту кашу варила не женская рука, - замечает гостья. В сущности, ей всё равно: женская, не женская. Так много хорошей еды за раз у неё давненько не было. Она просто не хочет обрывать разговор.
  - Да, - соглашается стриженная. - Нас здесь неплохо кормят. Немного однообразно правда.
  - Девушки, путешествующие вместе с воинами - небывалое творится в нашем мире.
  - Всегда что-то однажды случается впервые и вызывает удивление. А потом люди привыкают. Вы скромны в пище, но такая сдержанность гостя - укор для хозяев. Может быть наше питьё для вас непривычно? Ириша, принеси вина.
  - Не надо, - женщина резко вскидывает руку. - Питьё приятное и не туманит голову... У твоей ... ученицы есть имя?
  - А почему бы ему не быть? "Эй, ты!" и "Иди сюда!" - не слишком вежливо звучит.
  - Это так, но любое имя несёт в себе тайный смысл.
  - Тайны нет. "Ирина" означает "радуга".
  - Во истину божественное имя.
  - Что-то есть, - соглашается Аня.
  - А этот напиток?
  - Лист брусники, веточки малины: полезно и приятно. Особенно с мёдом.
  - Вас действительно хорошо кормят.
  - Плата за работу.
  Ленивая сытость опутывает тело и разум. Давно она так сытно не ела. Нет, так не годится. Стриженая связала её своим гостеприимством. Впрочем, что за беда? Разве она хочет этой троице зла?
  - Ваша щедрость достойна вашего благородства, госпожа...
  - Анна, - закончила повисшую фразу гостьи Аня. - Меня зовут Анна. - Она ждала, что женщина в ответ назовёт своё имя, но не дождалась. Может быть у неё просто нет имени?
  - Нам пора заняться делом, госпожа Анна.
  - Как скажете, уважаемая.
  - Ань, - капризно вклинивается в разговор длинноволосая, томная красавица, - ты же вчера всё с Иришей разобрала.
  - Может быть, мы ошиблись? - отзывается стриженая. - Глупо отказываться от помощи знающего человека, если её предлагают от всей души.
  Непорядок нашёлся. Мешочки с травами следовало подвесить, а Аня с Иришей запихнули их в рундук. Мелочь конечно, но почему бы не исправить?
  - Обойти столько гадалок и магов, и не услышать ничего кроме: "Пошли вон!" - расчётливо пожаловалась Аня. - Да ещё и на грабителей напоролись...
  - Пожалуй, кой-каких зелий здесь не хватает, - ответила травница вроде бы невпопад. - Я их завтра принесу.
  - А ты знаешь предсказание об избранных? - это Алевтина бросила пробный шар.
  - Их много, таких предсказаний, - ответила женщина. - Все я не знаю. Только некоторые.
  - А какие?
  - Говорят, иногда среди людей рождаются избранные. Разное говорят. Кто-то считает, что они рождаются раз в тысячу лет, кто-то - раз в сто, кто-то уверяет, что это случается раз в десятилетие, а кто-то даже считает, что отмеченные даром рождаются каждый год.
  - И в чём их избранность? - поддержала разговор Аня.
  - Эти люди способны принять знание Многоликой, но только если встретят Учителя.
  - А причём здесь учитель и кто он? - Аня заинтересовалась. Женщина горько вздохнула:
  - Как новорожденный не способен питаться взрослой пищей, так и неподготовленный человек, пусть даже он отмечен, не может постигнуть божественную мудрость.
  - Ну, это к нам отношения не имеет.
  - Вы правы, госпожа, - смиренно ответила Алевтине травница. - К вам это отношения не имеет. Я только хотела показать: как много существует предсказаний и как они противоречивы.
  - А что делать нам? Получается, что мы пришли вслед за предсказанием, которого нет?
  - Я не сказала, что вашего предсказания нет, - резонно возразила травница. - Я сказала лишь то, что не знаю о каком именно предсказании идёт речь. Их так много.
  - Тина, - Аня умоляюще смотрела на подругу. - Может быто стоит рассказать?
  - Что рассказать?
  - Всё, что мы знаем.
  - Первой встречной? Что это даст?
  - Не знаю. А что мы теряем?
  - Тоже верно. Ладно, рассказывай, если считаешь нужным.
  Аня вздохнула. Неприятно рассказывать постороннему человеку историю собственной глупости, но придётся. Рано или поздно. Благо, травница умела слушать ничем не выдавая своего отношения к услышанному, чем, кстати, огорчила Алевтину, ожидавшую утешений и оправданий. С советами женщина тоже не спешила:
  - Вы сохранили амулет?
  - Да. Вот он.
  Не касаясь, травница рассмотрела шнурок с камешками:
  - Раз эта вещь оказалась у тебя - значит так оно и должно быть. А вот чем можно помочь вам, - я пока не знаю. Разве что... Каждая магия черпает силу из какого-то источника. Так вот, если этот источник найти и уничтожить - колдовство исчезнет и всё вернётся на свои места. Правда друга вашего уже не вернуть.
  - Если бы Аня перебинтовала ему ноги...
  - Нельзя переплыть реку за другого. Свой путь каждый проходит сам.
  - И Мишаня был обречён?
  - Он сам сделал свой выбор, хотя даже не задумался о том, что выбирает.
  - Как и мы, - уточнила Аня
  - Вы живы, - возразила ей травница. - Значит ваш выбор был не столь неверным, потому что пока человек жив - жива надежда. Но вы говорили, что на монетах было написано: "Повелитель мёртвых"?
  - Да. Как его найти? Не знаешь?
  - Этого вам никто не скажет. Известно одно: его владения лежат где-то на западе.
  - Наш караван идёт на запад, - заметила, как бы между прочим, Алевтина.
  - Значит сама Судьба ведёт вас и вам не о чем беспокоиться.
  - Куда ведёт? К чему?
  - Этого пока не знает никто. Точно не знает.
  - Но предсказание-то есть!
  - Возможно. Только оно, скорее всего, как и всякое предсказание чрезвычайно многозначно и каждый толкует его себе в угоду. Не стоит искать ответа у того, кто ничего не знает и ничего не решает.
  - Да уж, - вздохнула Аня, - мы уже наспрашивались. Чуть под нож не угодили.
  - Вам повезло, - согласилась травница. - Убийцы приняли вашего защитника за обыкновенного франта и поплатились за свою ошибку. Теперь они знают, кто им противостоит.
  - А почему мы должны верить тебе? - Алевтина смотрит на женщину с откровенным скепсисом. - Мало ли что можно наболтать.
  - Разве я сказала что-то неизвестное вам? - вопросом на вопрос отвечает знахарка.
  - Зачем ты пришла?
  - Вы заплатили мне за травы. Хорошо заплатили. Вот я и пришла. И завтра тоже приду. Я теперь знаю куда вы идёте, какие зелья вам пригодятся в пути. Завтра я их принесу.
  - Да, да, деньги, конечно, - Аня поспешно достаёт кошелёк. - Серебряного хватит?
  - В задаток? Хватит и медяка. - Останавливает её ведунья. - А то, что я принесу завтра - и оценивать будем завтра. Благодарю за гостеприимство и прощаюсь. До завтра.
   ......................................
  - Что ей надо, - от возбуждения и возмущения Алевтина места себе не находит.
  - Денег. Она честно сказала об этом. - Аня в задумчивой рассеянности смотрит на подругу.
  - Денег? Она же от них отказалась, хотя ... медяк задатка взяла. И ела с аппетитом.
  - Эта женщина живёт впроголодь, - вставила свои "пять копеек" Ириша.
  - И ещё она больше расспрашивала, чем говорила сама.
  - А ты ей всё рассказала!
  - Ну, не всё, но... Знаешь, Тина, что интересно? Она не удивилась. Выслушала всё и не удивилась. Мне показалась, что она знает больше, чем говорит.
  - Значит, завтра надо прижать её покрепче!
  - Как? - Аня смотрела на подругу с крайним недоумением.
  - Ну, не знаю. Попроси парней. Они ведь без комплексов!
  - То есть, ты хочешь пытать её?
  - Ну, - Алевтина смутилась от откровенного вопроса, - пусть припугнут её как-нибудь. Надо же нам как-то выбраться отсюда?
  - А если именно этого она не знает? Зачем она отыскала нас? Почему пришла сегодня? Предупредить, чтобы мы были осторожны? Поведать, что опасность не миновала? Кого она боится? Кого они все здесь боятся?
  - А может расспросить господина Гастаса? - опять подала реплику Ириша. - Вдруг он что-нибудь посоветует?
  - Пожалуй, Ириша, - соглашается Аня. - Гастас - единственный человек здесь, которого без опаски можно спрашивать обо всём...
  На дворе становилось всё шумнее и вдруг обычный гвалт прорезал человеческий визг. Ириша сорвалась с места, метнулась на шум да так быстро, что Аня не успела и слова сказать. Поднявшись, она поспешила за девочкой на двор.
  Источников шума оказалось два. Перед кабаком лежали несколько собачьих броней и пятеро добротно одетых горожан громко и увлечённо торговались со старшинами наёмников о их качестве и цене. А чуть в стороне, рядовые наёмники кучей месили кого-то. Визг естественно шёл из свалки. Между этими двумя группами застыли, наподобие Буриданова осла, три наёмника и один из приказчиков Айрисфеда.
  - Что там? - Аня дёрнула за рукав одного из "своих" парней. Он явно жаждал принять участие в избиении, но места в свалке для него просто не было.
  - Вора поймали.
  - Как поймали?
  - Надел дурак броню, взял меч и заявился на двор: мол наняться к вам хочу. А здесь уже трое городских из нашего товарищества. Затем же пришли. Вот они его и опознали. Теперь не вырвется.
  - Его убьют?
  - Нет, по голове погладят. Они нас по тёмным переулкам в спину ножом, а мы их - мягко и нежно?
  - Это понятно, - Аня проглотила нервный ком. - А зачем бьют?
  - Так ведь день же.
  - И что?
  - Ночью его бы сразу рубанули. Городской закон дозволяет. А днём нельзя рубить. Днём надо схватить и страже передать. Ну, и побить можно. Но кто его передавать будет? У воров и злодиев - гильдия. Они его у стражи выкупят.
  - Но его же убивают...
  - Кто его убивает? - воин изобразил издевательское недоумение.
  - Ну, ... все.
  - Все - значит никто. Погорячились парни, пришибли нечаянно. Бывает.
  Визг в куче перешёл в низкое хрипение.
  - Кончается, - с сожалением подвёл итог наёмник. - Жаль, не пробиться. Я бы его тоже приложил. У меня эти твари друга подрезали в кабаке. За кошелёк с парой серебрушек и горстью медяков...
  Аня возвращалась к своей повозке, шепча почти вслух: "Спокойствие. Только спокойствие. Это всё пустяки. Это дело житейское - как говаривал Малышу Карлсон. Ты многое видела и многое ещё увидишь. Парней можно понять. Там, где закон продажен - в силу вступает самосуд. А вот как понять того бедолагу? Зачем он вообще на этот двор приплёлся? Чего хотел? Кого искал?"
   .....................................
  Нож упёрся в бок, глумливая харя дышит в лицо:
  - Ну что, ведьма? Доигралась? Зачем к наёмникам на двор ходила?
  Травница с трудом удержалась от брезгливой гримасы. Не к месту она сейчас:
  - А кого ты здесь сторожишь, мальчишечка? Тебе-то к наёмникам близко подходить не стоит.
  - Чего? Думаешь, струшу? - завёлся злОдий. - Да скажет Бурой...
  - Вот к Бурому меня и проводи. Слово есть.
  - К Бурому? Тебя? - парень от удивления даже нож опустил. - Так это он тебя послал?
  - А это, мальчишечка, не твоя забота.
  - Да ладно, - растерянно отмахнулся парень. - Не могу я уйти. На стрёме...
  - Так свистни помощничка. Или нет при тебе его?
  - Есть, но...
  - Свисти, свисти.
  - Ну, если слово...
  Бурой нашёлся в "своей" горнице при одной из множества городских кабаков. Он с откровенным изумлением воззрился на знахарку:
  - Чего надо, старая?
  Женщина не смутилась:
  - Слово есть.
  - Да что ты можешь сказать!
  - Выслушай - узнаешь.
  - Ладно, говори.
  Травница многозначительно оглядела "учеников" старшины городских злОдиев:
  - Оно не для всех
  - Не тяни, - отмахнулся бурой. - Я не из терпеливых.
  - Хорошо. Я на подворье была. Со стриженной девкой говорила. Так вот: здесь она не по своей воле.
  - Ну и по чьей-же? - брезгливо поинтересовался один из громил.
  - По воле того, чьё имя запрещено называть.
  - Брешешь! Сучка.
  - Не брешу.
  - Докажи, - это уже хозяин.
  - При "учениках"?
  Бурой с некоторым сомнением оглядел своих помощников и телохранителей, вздохнул:
  - Ладно, мальчишечки, выйдите пока.
  - Да не бойся ты, - не без насмешки подбодрила его травница. - Не тебе меня, а мне тебя бояться положено.
  - Так о чём ты?
  Колдунья проследила за тем, как закрывается дверь за последним "учеником" и подойдя вплотную к мужчине, тихо заговорила:
  - Девка действительно издалека. Вещи у неё не наши есть, речь не наша. Слова - те же, а смысл - иной. Вот, например, у них звезда "Сириус" называется, а у нас - "Повелитель псов". Но главное в том, что стриженой и двум её спутникам заплатили золотом. Монеты напоминали по форме ногти человека и написано на них было знаешь, что?
  Бурой в свою очередь подался к женщине, оглянулся, прошептал:
  - Тогда почему нам заплатили за её кровь?
  - Свой своя не спознавши. Стриженная потерялась, искала свой путь, а ученикам это не понравилось. Сам понимаешь: если недоразумение откроется - кого сделают виноватым?
  Бурой нахмурился ещё больше, задумался:
  - А где доказательства?
  - Бурой, сведи меня с учениками. Если я говорю дело - себя прикроешь, если я лгу - ответ за мной, а ты - в стороне. Сам знаешь, что случается с теми, кто этим Ищущим не угодил. Тебе это надо?
  - А тебе?
  - Я говорю правду, потому и не боюсь.
  - Бурой! - в распахнувшуюся дверь ворвался "ученик". - На том дворе Шустрого бьют!
  - Видишь? - не упустила лекарка удачный момент. - Твоим мальчишечкам туда ходу нет, а мне - есть.
  Бурого опять передёрнуло. Он резко повернулся к вестнику, рявкнул:
  - Вон! - и, обращаясь к женщине, спросил недобро скалясь. - А тебе-то какая выгода?
  - Деньги, - коротко ответила та. - Ищущие мне заплатят, ты - заплатишь и Стриженая заплатит. Вот и будут у меня монетки сараюшку починить, забор подправить, крупы на зиму запасти.
  - Со всех взять хочешь? А не жирно?
  - А я понемножку. Так сведёшь?
  - Сведу.
  - А денежка?
  - За что?
  - За новость. Ну, не жмись, Бурой. Пару медяков всего. Или тебе ничего знать не нужно?
  Презрительная усмешка, монеты, переходящие из рук в руки:
  - Хорошо, ведьма, уговорила. Будь, по-твоему. Сведу я тебя с ними. Но не думай, что ты меня оседлала. То, что с девкой лучше не спешить - я и сам догадался. Плачу задаток за то, что ты на подворье ходить будешь. Поняла?
  - Каждый день там буду, - подтвердила женщина. - Можешь даже не сомневаться.
   ........................................
  Новость о том, что его повелитель привёл откуда-то там женщину, вызвала у Чернобородого скептическую усмешку, Сивый же, выкупленный вчера у купца, просто заверещал от негодования:
  - Повелитель не нуждается в женщинах! Он мудр и возвышен. Ничто человеческое не опорочит его чистоту и мудрость! Дерзкая блудница! Она ездит верхом, ест с мужчинами, не скрывает лица, занимается грязным ремеслом лекарки и не знает правил почтения!
  - Но при этом она - девственница.
  - Это не доказано! Когда старшина каравана, почтенный Айрисфед, богатый и уважаемый муж, хозяин всей этой наёмничьей своры захотел убедиться в её невинности, эта шлюха высмеяла его в лицо, заявив, что замуж за него не собирается!
  - Да? - Изумилась травница. - Она мне об этом не рассказывала. Так эта дева не только умна, отважна, но ещё и скромна?!
  Мерное постукивание, идущее как бы ниоткуда, прервало перебранку. Чернобородый вскочил, с быстротой дикого зверя метнулся за дверь.
  - Эта распутница лишила меня жилья, заставила носить воду, украла мои вещи! - Сивый, захлёбываясь от ярости, брызгал слюной. - Все женщины: грязь и тлен! Все они ... - Бранные слова неслись беспорядочным потоком, буквально сталкиваясь друг с другом. Травница молчала не слушая. Что слушать и кого? Ясно, что Сивый здесь ничего не решает. Решает кто-то третий, кого ей не хотят показывать. Вот возвращается Чернобородый. От Сивого уже пар идёт и Слуга милостиво останавливает Странника:
  - Мудрый не говорит лишние слова, ибо природа женщины неисправима.
  Минута блаженной тишины. Сивый собирает слюни, Чернобородый подбирает слова. Нашёл. Спрашивает:
  - Скажи, женщина, Стриженая пришла в наш мир одна?
  - Нет. Она пришла за двумя. В наш мир вошли трое: Мужчина, Женщина и Дева.
  - Где же эти, двое?
  - Мужчина - погиб. Он оказался слаб, ленив и недостоин возложенной на него миссии. Женщина жива. Она едет в повозке Анны.
  Имя названо не зря. Травница сразу видит, что Чернобородому оно знакомо. От кого? От Сивого или от некоего третьего, которому дозволено решать? Но тогда... неужели за стеной прячется таинственный Сириус? Может быть. Судьба любит играть в совпадения. Или имя Слуге всё-таки назвал Путник?
  - Хорошо, - продолжает расспросы Чернобородый. - А что за вещь дала силу колдовству и где она?
  - Если мудрейший говорит о трёх камешках, на двухцветном шнурке...
  - Где он?
  - Он был у мужчины. Разве не так?
  - А где он теперь?
  - Я не спрашивала.
  - Почему?
  - Чтобы не показаться любопытной. Мудрейший знает: прежде чем взять - надо дать. Я говорила о травах, о болезнях, но этого недостаточно. Стриженая знает эту науку неплохо. Беседа как костёр: без топлива не живёт. Чем я могла поддержать её, если вы, господин запретили...
  - Говорить тебе что-либо?
  - Да, - женщина поклонилась.
  - И что ты хочешь?
  - Не важно, что хочу я, важно, что нужно вам. Ведь за пустяк вы мне денег не дадите.
  - Ты хочешь золота?
  - Я не столь жадна. Мне хватит и серебра. Пару монеток...
  - Даже одной - много. Узнай про амулет. Где он? Узнаешь - получишь серебряную монету.
  - А сейчас? Дайте хотя бы пару медяков? - униженно попросила травница у Чернобородого и тут же перенесла внимание на Сивого. - Мудрейший, я помню имя девушки, но забыла имя женщины. Не подскажешь ли?
  - Вот дура! - сморщился Сивый. - Мне ли запоминать бабьи имена? Шлюхи они все и нет у них другого имени!
  - Пока нет работы, - нет и денег.
  - Пока нет денег - нет и работы, - ведунья демонстративно шагнула к дверям.
  - Стоять! - возмутился чернобородый. - Если не хочешь себе беды.
  - Могу и постоять, - смиренно отозвалась женщина, - только дело от этого с места не сдвинется. Да и слов у меня нет, чтобы ими за слова платить.
  Глаза Чернобородого буквально забегали от волнения. Женщина невозмутимо ждала и дождалась. Снова стук. Чернобородый молнией метнулся к двери.
  Недолгое ожидание проходит в тишине. Но вот Чернобородый возвращается, вальяжно спрашивает:
  - Ты хотела услышать имя женщины?
  - Да, господин.
  - Её имя Алевтина. Если бы ты не забыла его - получила бы две монеты. А так - обойдёшься одной. - Маленький, чёрный медяк лёг в подставленную ладонь. - Сегодня на еду тебе хватит. А завтра приходи с вестями. Знай, судьба ведёт деву на зов Повелителя. Наш долг - помочь судьбе. Поэтому можешь рассказать ей всё, что знаешь о дороге.
  - А если я ничего не знаю?
  - Дорога её лежит на запад.
  - Этого мало. Может быть можно упомянуть о предсказании? Кстати, о каком именно предсказании дева и женщина пытались узнать?
  Снова пауза, стук, бегство Чернобородого.
  - Как ты глупа, женщина, - ворчит Сивый. - Неужели сама ничего не можешь придумать?
  Ответ мгновенен:
  - Подскажи ты, о мудрейший. Вот дева спросила тебя о предсказании...
  - Скажи, что дорога её лежит на запад.
  - Это она знает, мудрейший. Её слова дали мне разгадку и привели к вам. Она спрашивает: через какие города идёт дорога...
  - Откуда я знаю! Нужны мне эти вонючие городишки! Меня позвал повелитель. До остального мне и дела нет!
  - Я так ответить не могу.
  - Дура! И как тебя только здесь терпят!
  - По предсказанию те трое должны были взять у Великого учителя алый камень. - Это вернулся Чернобородый. - Довольно с тебя?
  - Так она мне и поверит. Камень, со слов мага Сириуса должен был добыть мужчина, но он погиб, - возразила травница. - Эта ложь не годится.
  - Господин отдаст девке камень? - От возмущения голос Сивого дрожит. - Он призывает меня! Я везу ему великий дар!
  - Да нет же! - Пытается успокоить Сивого Чернобородый. - Избранный из другого мира должен открыть Господину путь к силе красной пентаграммы. И тогда... Впрочем, об этом, женщина, тебе говорить не стоит. А то ещё передумают идти.
  - Нужны трое? Но мужчина - погиб.
  - Погиб, значит был бесполезен. Господину нужен один. Двое других - просто сопровождающие и значения не имеют. Стриженной об этом не говори.
  - Да, мудрый. Избранная - она? Похоже на то. В ней нет силы, но сила тянется к ней, а я, по скудности ума, приняла силу со стороны за дар.
  - Да, ведьма, на этот раз ты ошиблась. Впрочем, это не твоя вина, потому что ты сделала то, что должна была сделать - пришла сюда. Так вот, скажи Стриженой... Кстати, а что хочет она?
  - Вернуться.
  - Отлично. Скажи, что красный камень поможет ей вернуться назад, что он наполнит силой амулет на двуцветном шнуре.
  - Это правда?
  - Частично. Так можно сделать.
  - Благодарю, мудрый. За такие слова я куплю знание об амулете.
  - Ну, так сделай это и приходи завтра с добрыми вестями.
  - Да, господин.
  - Значит Стриженая - жертва? - услышала она закрывая дверь восторженное до всхлипов восклицание Сивого. - О, как великодушен наш учитель! Он отомстит за своего слугу!
  Медяк жёг травнице руку и она бросила его в первую же встречную канаву, а потом долго тёрла ладонь песком, вздрагивая от омерзения. Оскорблять человека, в котором нуждаешься, не платить ему и при этом верить в его преданность! Поистине, чем глупее и ничтожнее человек, тем громче он кричит о своих мудрости и величии. Тень легла на воду:
  - Ручки моешь? Чистенькой быть хочешь? А трём хозяевам служить и трёх их друг-другу предавать, это как?
  Резко выпрямившись, женщина ответила, глядя собеседнику в глаза:
  - Бурой, ты не понял? Я трём не служу. Я служу лишь себе. И тебя я не продавала.
  - А чего же так?
  - Покупателя нет.
  - Дерзишь, ведьма? Нужна, вот и дерзишь. Надолго ли?
  - Что тебе надо, Бурой? Узнать, что эти мудрецы о тебе говорили? Ничего не говорили. Неинтересен ты им сейчас. Как тебе такая новость?
  - Неплохая. Значит, им Стриженую подавай?
  - Да. Только не здесь. Отсюда она должна уйти сама. Цела и невредима.
  - Уйдёт. А тот наёмник?
  - Он мудрецам тоже неинтересен. Ну а ты, если хочешь ещё раз с этим мясником на узкой дорожке сойтись, - твоё дело.
  - Да, - нахмурился Бурой. - Мясник ещё тот. Через кровавую реку переплывёт - не поморщится. Подловить бы его, да мальчишечек жаль. Дёшево он не дастся. Тут подумать надо.
  - Подумай, подумай, - чуть слышно пробормотала травнице вслед уходящему злодею. - И я тоже подумаю.
  
  Глава 16. Наёмники.
  
  
  Обо всех этих разговорах Гастас не знал и не ведал. Он прогуливался вместе с Аней по узким, чистым улицам верхнего города. Тина отказалась от прогулки, заявив, что жизнь у неё одна, а Ириша - вспомнила про уйму накопившихся, мелких дел, из тех, что трудно исполнить в повозке и на ходу.
  То, что наёмник вышел пофорсить, понимал каждый встречный: нарядная, новая одежда, дорогое оружие, горделивая осанка и вальяжная неспешность во всех движениях - какие ещё нужны доказательства? Подчёркнутая, напоказ почтительность, с которой он обращался к своей коротковолосой спутнице, кстати разнаряженной по местным меркам в пух и прах, тоже говорила именно об этом. Первыми возмутились местные красотки. Не то чтобы Аня затмевала их красотой или нарядом. Глаза дамам резал откровенно нездешний облик девушки.
  - Красавчик, где свою смуглянку нашёл? Такую, не на каждом рынке отыщешь! - Белая от мела девица с густо натёртыми рыжей охрой щеками и столь же густо подведёнными сажей бровями в палец толщиной, - казалась самой себе просто зверски стильной.
  - Я ей не нравлюсь? - Аня говорила внятно, для всех, но обращалась к своему спутнику.
  - Думаю, что нет.
  - Тогда пусть не смотрит. Я разрешаю.
  - Да кто ты такая!
  - На твою красоту точно не покупатель.
  - Да кто на тебя позарится!
  - Радуйся. За тобой-то сплошь купцы толпятся. Где брови такие взяла? Не иначе всю печку вычистила.
  - Да ты, да ты... - смешки в толпе таких же скучающих зрителей обжигали задиру. - Стриженная, как рабыня!
  - Я - как. Ты - она и есть.
  - Да как ты смеешь! - плюясь от ярости, девка попёрла на Аню. Резкий толчок Гастаса усадил городскую потаскушку в пыль посреди улицы, к вящему восторгу зрителей. А дерзкая пара невозмутимо продолжила свою прогулку.
  - Эй, наёмник, где такую дикарку отыскал, - теперь пару "пробует на зуб" мужчина. Точнее юноша с длинными, ниже плеч, расчёсанными светлыми волосами, куцими усиками и короткой, только-только пробивающейся бородкой.
  - В Диком поле, - Гастас, ничуть не погрешил против истины.
  - Уж больно волосёнки у неё короткие. Не иначе, чтобы за кусты не цеплялись?
  - Точно замечено: в Диком поле женщины волосы стригут, а в городах мужчины - отращивают.
  - Дерзишь, безродный! Смотри, как бы не порезаться. Слишком уж на язык остёр.
  - О твой язык точно не порежусь.
  - А о меч?
  - Так у меня их два.
  - Почём мечи продаёшь, наёмник? - это второй франт в разговор лезет. Постарше первого, уже с бородкой, но волосы такие же длинные. Не иначе местная "золотая молодёжь". - Или уже продал?
  - А тебе-то что? Всё равно не купишь.
  - Да кому ты здесь нужен, мясник продажный! Вырядился тут, разгуливает по улицам!
  - Мальчик, я ведь при оружии.
  - Я? Мальчик? - медный меч обнажён. Франт яростно размахивает им во все стороны, разгоняя зрителей. - Дайте круг! Я ему покажу мальчика!
  Но бронзовые мечи уже в руках наёмника. Удар - и на красном лезвии глубокая зарубка. И тут же второй удар: захват с поворотом. Медный меч на земле, а два острия у груди задиры:
  - Мальчик, - Повторяет Гастас не меняя тона, - Пусть ты сражаешься за честь, но и я дерусь не за деньги. Я бьюсь за свою жизнь. И ещё, - мечи так же молниеносно возвращаются в ножны. - Бой с разбойниками в Диком поле это не поединок на кругу.
  - Здесь не Дикое поле! - Задира поднимает свой меч и растерянно разглядывает глубокую зазубрину на его лезвии. - Это дорогое оружие...
  - Знаю. Будь здесь Дикое поле - один мой меч твой клинок пополам бы перерубил, а второй - торчал бы в твоём брюхе. Так-то, мальчик.
  - Я не мальчик! - задира всё ещё ерепенится, хотя и ведёт себя намного тише.
  - Будь даже твоя борода длинной до колена, - сухо обрывает его Гастас, - пока ты не попробовал себя в Диком поле - для таких, как я, ты - мальчик.
  - Да ладно тебе, наёмник, - бурчит окончательно смутившийся франт. - Шуток не понимаешь...
  - Так ведь и я только шутил.
  Сила и спокойствие Гастаса действуют на толпу.
  - Говорят, вы собачников с собаками побили, - примирительно замечает один из зрителей: молодой воин с чисто выбритым подбородком и двумя длинными косами.
  - Да, две орды, - соглашается Гастас и добавляет. - Мои мечи - трофей.
  - Их оружие сразу видно, - отзывается несколько голосов.
  - Хороший металл.
  - Таким мечом копьё перерубить можно.
  - Они и рубят.
  - А ты?
  - Я тоже могу.
  - Добыча хорошая была?
  - Очень хорошая...
  Доброжелательный обмен репликами. Этот поединок Гастас тоже выиграл.
  - А твоя красотка, - выныривает с вопросом длинноволосый, безбородый ещё юнец.
   - Госпожа Анна, - с неожиданным высокомерием обрывает родовитого юношу безродный наёмник, - лекарка. Обрезанные волосы - знак её служения.
  - Кому?
  - Многоликой. Госпожа Анна из России. Там так принято.
  Где Россия и что она из себя представляют - слушатели естественно не в курсе, но то, что у каждого народа свои обычаи, особенно в плане причёски и одежды - ни у кого удивления не вызывает.
  - Отрезать волосы? - парнишка явно растерян.
  - Бескровная жертва, - равнодушно жмёт плечами Гастас. - Обычай такой.
  - Чтобы женщина путешествовала с наёмниками по доброй воле, - пытается опять подкусить парочку одна из девиц. Женщине отвечает Аня:
  - Лекарь нужен больному, а не здоровому. Воины идут туда, где бой. Где бой - там раны. Где раны, там место лекарки.
  - Женщина и в толпе диких наёмников? - не унимается городская гетера. - Это безнравственно. Я бы ни в жизнь...
  - А ты там без надобности, - то ли обрывает, то ли поддерживает Аня городскую красавицу. - Сиди лучше в городе.
  Глаза красотки распахиваются от удивления и возмущения. Толпа опять начинает подхихикивать.
   ............................
  Откуда и когда этот парнишка затесался между нарядными горожанами? Невнятного вида, в незаметной, безликой одежде добротного, серо-бурого сукна. Гастас чуток и быстр, как всегда. Малец лишь прикоснулся к кошельку наёмника, а тот уже перехватил ему руку у запястья и тащит из толпы на всеобщее обозрение, как рыбак леща из реки:
  - А это кто?
  Толпа хохочет и улюлюкает над неудачником в полный голос:
  - Попался, вор!
  - Ай да хватка!
  Запястье правой руки, как в тисках. Карманник дёргается и крутится от страха и от боли. Свободная, левая рука его машет в воздухе, тянется за спину. Там, под плащом, за поясом, Гастас замечает у парня рукоятку короткого ножа, шипит пойманному ободряюще:
  - Тронь, тронь, и он будет торчать у тебя между рёбер, подлюка.
  Какой там нож. Пойманный уже начинает подвывать от боли. Кто-то среди зрителей вспоминает о страже. Резкий рывок с поворотом - и хватка разжалась. Карманник воет уже в полный голос, скорчившись на земле и прижимая левой рукой к груди искалеченную, правую руку. Гастас усмехается добродушно:
  - Ну, и зачем эта стража? - говорит он, обращаясь ко зрителям.
  - Ру-у-ка! - С подвыванием стонет воришка. Несильный пинок в ляжку заставляет его стиснуть зубы и замолчать.
  - А что рука? Схрустнула? А зачем дёргался? Кому сказано: не вой!
  Приказ ясен. Парень мгновенно замолкает, лишь всхлипывает беззвучно, в ожидании решения своей участи. Гастас не спеша лезет в кошелёк, не спеша выбирает одну из монет. Серебряную. Бросает её в пыль перед неудачливым вором.
  - На, возьми. На месяц тебе хватит. А там - работать сможешь. А теперь - брысь!
  Зрители замолкают изумлённо, расступаются. Неудачник времени не теряет. Схватил монету и ходу. Дают - бери, бью - беги. Если позволяют, конечно.
  - А тебе неплохо платят, наёмник, - ворчит кто-то за их спинами. Гастас приостанавливается, бросает в пол-оборота:
  - Сами берём.
   ..............................................
  - Жаль дурака.
  Аня спотыкается от удивления. Зевак вблизи нет. Значит, спутник обращается к ней.
  - Прирежет его, ворьё местное, - поясняет Гастас, видя её недоумение, - и монету заберут.
  - Но он же свой для них...
  - Теперь - нет. Воровать парень больше не сможет.
  - А работать?
  - Грузы на пристани таскать? С этим и криворукий справится.
  - А если бы ты его стражникам отдал?
  Гастас жмёт плечами:
  - За воровство руку рубят. А куда безрукому? Только с голоду подыхать. Жаль дурака. А чем поможешь?
  Жаль... Вот такой он этот мир Добрый? Злой? Поди - разберись.
   ..............................
   Удалась прогулка? Не удалась? Аня так и не решила. Но рекламную акцию её спутник провёл успешно. Их останавливали ещё несколько раз: вежливо представлялись, приветствовали, спрашивали: откуда они? Кто? И всех их интересовало одно: "Нужны ли люди?"
  Теперь Аня сразу узнавала в толпе воинов-наёмников. Вроде и одежда у парней разная, и волосы... Безродных конечно сразу видать: стриженные. Но много и тех, что с родом не разорвали. Вроде пехотинцев из Пристепья. Шрамы - тоже не показатель. Времена неспокойные. Боевых отметок разве что у совсем зелёной молодёжи нет. И всё-таки воинов из Товарищества сразу видать.
  Первое, что бросается в глаза - широкий пояс. Не зря в Древнем Риме воинов звали "Высоко подпоясанными". Одежда, напротив, всегда короткая: рубахи - до середины бедра, плащи - не ниже чем до колена. Длинные плащи и рясы - одеяния людей домашних, мирных. Как тут не вспомнить Тадарика, и его длинный, полосатый плащ, когда он по мирным делам из дому выходил. Ну и манера держаться у наёмников особенная: высокомерная, отстранённая, с ноткой угрозы: "Не тронь меня и я тебя не трону". Такие люди - везде чужаки. Даже в родном городе. И потому всегда настороже.
  Чистый трактир привлёк Гастаса пустотой. Белый день, как-никак. Для гульбы рановато. Поэтому, когда в общий зал с улицы ввалилась целая топа наёмником, во главе с парнем и девицей, хозяин откровенно насторожился, а слуга встретил гостей чуть не на пороге:
  - Чего закажете?
  - Вина, - распорядился парень в синем плаще и тут же уточнил, - кувшин, большой, - ещё заминка. - Ладно, неси два.
  - Всем вина? - переспросил слуга.
  - Да.
  Парень занял ближайший, стол, усадил девицу, но, прежде чем сесть сам, подманил к себе одного из скучающих, не проспавшихся толком музыкантов из угла, вручил ему большой медяк, попросил: "Посвистите что-нибудь негромкое и приятное", - и только после этого утвердился за столом. Наёмники пристроились вокруг него, готовые продолжать интересную беседу. Всё с ними понятно: шуметь не намерены, выпьют, обсудят дела и разойдутся.
  Кувшины и стаканы появились быстро, разговор продолжился:
  - Откуда вы пришли?
  - Из Пристепья
  - А куда идёте?
  - В Пригорье.
  - А точнее? Пригорье большое.
  - Точнее это к хозяину.
  - А хозяин кто?
  - Айрисфед. Слышали?
  - Ну и как он?
  - Как все.
  - Платит хорошо?
  - Говорю: как все платит. Нам - четыре золотых на человека положил. Два - вперёд, два - на месте. Ну и две трети от добычи.
  - А как добыча?
  Вместо ответа, Гастас показывает на свою обнову. Да, такую одежду в стеснённых обстоятельствах себе не позволишь. Да и вином толпу напоить стоит не дёшево.
  - А как харч? - уточняет кто-то.
  - Свой.
  Слушатели переглядываются: кто-то бы не прочь подрядиться на хозяйский, а кому-то пустое варево от купеческих щедрот без надобности.
  - А кто нужен? - всплывает самый острый вопрос.
  - Я - пехотинец. Говорю за себя.
  Опять взгляды - перегляды. Пехотинец - считай смертник. Потому-то и плата: четыре золотых.
  - А если собачники? - вопрос задаёт воин вдвое старше Гастаса, коротко остриженный, из безродных, весь размеченный шрамами. Такого в трусости не обвинишь. Гастас глядит вопрошающему в глаза, крутит стакан в ладонях, выдерживая паузу:
  - Так как? - Не выдерживает кто-то из зрителей помоложе. - Оставляете людей?
  - Нет. Принимаем бой.
  - Пехотинцы?
  - Все. Всадники тоже.
  - Как?! Это же собачники!
  Опять пауза, подчёркивающая вес сказанного:
  - Это - добыча.
  У слушателей - лёгкий шок.
  - Шу-тишь, - тянет кто-то со стороны.
  Гастас неторопливо вытаскивает два меча седой бронзы, кладёт на стол:
  - Я не шучу.
  Оружие собачников знают все. И его цену - тоже. Как бы ни был удачлив наёмник, но такими мечами он сможет разжиться только как трофеями. Да ещё двумя! Нет, тут всё без подвоха. Да и про собачьи брони всем в городе известно. Впечатление произведено. Оружие прячется в ножны:
  - Что ещё хотите знать, парни?
  - Так вы что? Валите их всех?
  Гастас усмехается:
  - Ну, баб тоже конечно валим. Потом.
  Среди слушателей - смешки. Напряжение сбито.
  - А сколько вас всего?
  - Два десятка. Маловато, но пока справляемся.
  - А как же собаки? - вспомнил кто-то за его спиной.
  - Собаки?
  - Да, собаки.
  - Собаки - наши.
  - Ваши?
  - Наши, наши.
  - Бре-ше-шь!
  Гастас меряет взглядом сказавшего. Оказывается, реплику вставил трактирный слуга. Под взглядами воинов подросток сжимается, не зная в какой угол забиться.
  - Я не собака, малыш. Лучше ещё вина принеси.
  Взгляды слушателей растеряно скользят по лицу и одежде рассказчика. Парень хорошо одет, прекрасно вооружён, вполне упитан и при деньгах.
  - Ты завалит собаку?
  - И не одну.
  Опять пауза. Слуга подливает в стаканы вина из кувшина. Наёмники пьют, пряча замешательство. Понятно, что пришлый не врёт, но всё равно такую новость за раз не переваришь. Взгляды опять скользят по парочке. Гастас перехватывает один из них, поясняет, указывая на спутницу:
  - Это госпожа Анна. Она едет с нами.
  - И только? - Масляная усмешка скользит по лицу безродного наёмника со шрамами. Лицо юноши стынет ледяной невозмутимостью. Правая ладонь - на рукоятке меча:
  - Можно обсудить. И не только со мной. С любым из наших. Хоть со всадником, хоть с пехотинцем.
  Да уж, точки над "ё" и "й" парень ставить умеет на лице его собеседника, как в зеркале, отражается такая же невозмутимость:
  - Условие принято. Можно подходить? К кому?
  - К Лагасту. Где южное подворье знаешь? Айрисфед конечно начнёт крутить, но наши условия вы слышали
  Гастас платит за вино. Его стакан - едва почат, Анин - полон и не тронут. И выходя из таверны, девушка видит, как один из наёмников хватает её стакан, жадно выхлёбывая до дна. Чтобы добро не пропадало.
  - Гастас, а зачем нам столько воинов? Дорога опасная?
  - Дорога, как везде, - отвечает юноша спутнице. - Просто парни с Пристепья вернуться решили. Хотят Тадарика на выборах поддержать. Он ведь женился на хозяйке своей. Значит теперь, как человек семейный может и в малый совет города войти. В большом-то совете он уже года три. Не меньше.
  - Погоди, как это: женится? Он же не собирался вроде?
  - А разве твоя землячка ничего не сказала? Он её поэтому со двора и выставил.
  - Значит женится?
  - Ну да. А говорил он об этом давно.
  - Погоди, погоди, - Аня пытается связать концы с концами, - говорить всё можно. Но зачем ему жена? Ему же наследник нужен был. Выходит, он наследника ждёт?
  - Может быть, - хищное лицо парня вдруг расплывается в глуповатой ухмылке. - Так значит Тадарик наследника ждёт? Может и так.
  - А парни-то зачем уходят?
  - Парни? - Гастас хлопает глазами, с трудом возвращаясь к началу разговора, - Так ведь Тадарик - женится, а в начале весны - выборы в совет. Вот они назад и торопятся.
  - А без них - никак?
  - Никак. Тадарика в малый совет уже выбирали, но старшины не пропустили: мол безродный, неженатый, бессемейный. Не положено, по обычаю. В большой совет - можно, а в малый - рано ещё. А теперь Тадарик женился, а если и наследник у него будет, значит народ этим толстопузым крысам враз рты позатыкает. Тем более, что парни при деньгах вернутся. Правда ещё с Тадариком говорить придётся. Парни его вообще в воеводы хотят. А Градарика - вон. Спесив больно, да и трус.
  Они поднимаются к храму, любуются с высоты видом города и реки, спускаются по улице вниз. И опять к ним подходят вольные воины, опять спрашивают: куда идёт караван? Как платит хозяин? Каков харч? Нужны ли люди?
  - Гастас, а как парни возвращаться будут? Сами пойдут?
  - Зачем сами? Наймутся в попутный караван. Время у них есть и караваны ещё будут. Нет, Тадарика точно выберут. Теперь не отвертится. А то что там за воевода, если он за стены выйти боится?
  На подворье - шум. Пехотинцы из Пристепья спорят с приказчиком по поводу взятого в городе аванса. Приказчик требует вернуть всё и заплатить по золотому неустойки. Наёмники согласны вернуть золотой с человека и не больше. Всё-таки треть пути они с караваном прошли. Причём, не просто так прогулялись. Кой-какую работу сделали.
  Ужин готов: каша, жареное мясо, кувшины с пивом, и даже хлеб. Опять разговоры о делах. Раз отряд делится, следует разделить и имущество: повозки, крупу, баранов, непроданные собачьи доспехи. Хозяин согласился отпустить пехотинцев, но по полторы монеты из задатка им придётся вернуть. Однако парни не грустят: деньги можно заработать. Они уже посылали разведчиков по другим подворьям, спросить про попутный караван. Караван нашёлся, хозяева с радостью готовы взять их. Наёмники, умеющие драться с собачниками - по местным меркам - эксклюзив. Единственное условие нанимателей: с Айрисфедом всё должно быть улажено полюбовно. У купцов тоже Товарищество и законы.
   ....................................
  - Представляешь? Они его забили насмерть! Из-за одного лишь подозрения! - Авлевтина в повозке просто захлёбывается от впечатлений. К костру она давно не выходит. Наёмники красавицу откровенно не жалуют. Ане меньше всего хочется вспоминать утренний самосуд. Просто здорово, что подруга не знает про сломанную руку неудачливого "Щипача". Белое от страха и боли лицо юнца до сих пор у неё перед глазами. Интересно, жив ли ещё парнишка или нет? Ну, пощадил его Гастас, даже виру за увечье заплатил, а толку?
  - Тина, - не выдерживает она нытья землячки, - Почему тебе жаль убийцу, а не тех людей, которых он убил или мог ещё убить?
  - Мне всех жаль! - возмущается Алевтина.
  - Странно. Все твои разговоры - про местных уголовников: как с ними, бедными, несправедливо поступают.
  - А что? Справедливо? По голословному обвинению...
  - Почему по голословному, если они его действительно знают?
  - Ну, это они так сказали...
  - Да, они так сказали. А почему им не должны верить? Где у тебя доказательства, что парни - врали?
  Алевтина притихла, но только на мгновение:
  - А почему я кому-то и что-то должна доказывать? Как насчёт презумпции невиновности?
  - А почему доказывать должны парни? Или презумпция существует только для бандитов? Ну и для тебя лично. Три человека утверждают: это убийца. Они видели его в кабаке, момент совершения преступления. Пришибить вот не успели. Сбежал он тогда с кошельком.
  - Ну, они могут ошибаться...
  - Сразу трое?
  - Или оговорить из зависти...
  - Какая зависть, Тина? Они - наёмники. Им на городские разборки - плевать. Это им здесь завидуют.
  В принципе Аня не была уверена в том, что говорит, но вот как-то складно у неё получилось. Как у адвоката. Впрочем, если Тина желает быть обвинителем, то должен же кто-то быть защитником. Иначе это не суд будет, а расправа. Хотя неудобно как-то получается.
  Алевтина тоже почувствовала её смущение, сказала тихо, с укором:
  - Раньше ты не была такой, безапелляционной. Ты сильно изменилась здесь.
  Аня промолчала, потянулась к шкатулке. Теперь у неё была шкатулка для украшений. Сняла кольцо.
  - Покажи, - попросила у неё Алевтина, протягивая руку. - Новое?
  - Да
  Тина повертела украшение в руках, примерила:
  - Золотое. С полосатым агатом. Гастас подарил?
  - Да.
  - Вчера - жемчуг, сегодня - кольцо, - перстень вернулся к Ане. - Откупается.
  "Откупается" - слово ударило, как плеть. Может быть она, Аня, и изменилась, но Алевтина точно осталась прежней. Любит ужалить побольнее и исподтишка. И как она её раньше терпела? Впрочем, не "почему" а "ради кого".
  - Откупается, - повторила Алевтина. - А ведь жизнь тебе он уже спас. Значит, ничего не должен.
  Куда только девается её остроумие, когда речь заходит о Гастасе. Аня смотрела в стену повозки, чуть не на ощупь укладывая кольцо в шкатулку. Почему-то защищать себя у неё получается хуже, нежели других.
  - Пять минус один, - это Ириша подала голос.
  - Что? - с презрительным высокомерием переспрашивает девочку Алевтина.
  - Пять минус один, - повторила Ириша. - Так господин Гастас ответил господину Лагасту вчера у костра. Я подслушала. Нечаянно.
  - Приличные девушки не подслушивают, - поморщилась Алевтина. - Подслушивать неприлично.
  - Приличная девушка, - не пожелала уступать служанка, - это Блонди. Но она - дура.
  - Что за Блонди? - не понимает Тина.
  - Дочка Сивого. Того, что мои инструменты хотел украсть, - ответила за Иришу Аня. - Дура действительно редкостная. Так вот, с её слов что я, что ты, что Ириша - девушки крайне непорядочные, потому что работаем, сами кормимся и ни у кого хлеба не просим. Что же касается подслушивания, то подслушивать действительно нехорошо, так как можно невзначай услышать о себе что-нибудь плохое. А это неприятно.
  - А я о себе ничего не слышала, - подхватила реплику госпожи служанка, - Господин Гастас и господин Лагаст говорили о госпоже Анне. Лагаст уверял, что долг уплачен, а Гастас что нет и что жемчуг - ничтожный процент для такого долга, а он не из тех, кто забывает про долги, не в пример некоторым. Но они не поругались, потому что разговор пошёл о найме новых воинов. Вот!
  - Молодец! - поморщилась Алевтина. Аня прекрасно видела, как её передёргивает каждый раз когда Ириша произносила слово "господин" или "госпожа". Тину-то так никто и никогда здесь не называет. - Хорошим вещам ребёнка учишь.
  - Да я и сама всё умею. Зачем меня учить? - Ириша старательно сделала "удивлённые глаза" - И причём здесь госпожа Анна, если господин Гастас не хочет оставаться в долгу?
  - Задолбал этот Гастас со своей благодарностью, - буркнула Алевтина, понимая, что двоих ей не заткнуть. Аня вон раздевается, намереваясь "принять душ" из ведра и плевать ей на всё. Даже на "ненавязчивый сервис" века меди.
  Душ принят, Аня укладывается спать. Ладонь её невольно ощупывает деревянный валик в изголовье. Посмотреть бы: на месте ли золото? Да нельзя. Алевтине Аня давно не доверяет. Ириша тут как тут, шепчет успокаивающе:
  - Я смотрела. Всё на месте.
  - Что шепчетесь? - недовольно бурчит Алевтина. - Тайны? Да?
  - Девочка говорит, что всё на месте.
  - А почему оно должно быть не на месте? - в голосе Тины опять прорезается капризная обида. - Меня что ли подозреваете?
  - Так Сивый же вчера здесь шарился, - отмахивается Аня, - Вот Ириша и проверила вещи сегодня.
  - Сивый, Бурый, Пегий, - бурчит Тина, желая оставить за собой последнее слово. - Спать пора.
   ..........................................
  Утром их будит лязг и топот. Наёмники с утра пораньше рубятся друг с другом, оттачивая мастерство. Устроили ни свет, ни заря, как здесь говорят: танцы на кругу. Кстати зрелище увлекательное и не такое уж бескровное. "Пометить" противника по поединку - дело чести для каждого соревнующегося. Девушки так засмотрелись, что заметили Травницу лишь когда она сама поприветствовала их:
  - С добрым утром, хозяюшки.
  - С добрым утром, уважаемая, - вразнобой отозвались Аня и Ириша.
  - Вижу, я ко времени.
  - К завтраку? - поддела пришелицу Алевтина, но та проигнорировала её "укус":
  - Я сварила свежую смолку.
  - Смолка? Что это и зачем она? - заинтересовалась Аня.
  - Лечить мелкие раны.
  - Как?
  - Заклеивать.
  То, что раны можно не только зашивать, но и заклеивать, Аня знала, но то что здесь это обычная процедура - услышала впервые. Смолка у Травницы оказалась двух сортов: из кедровой живицы с земляным маслом (с мумиём, как поняла Аня) и из вишнёвого клея с клеем пчелиным (с прополисом). И та, и другая добавки - хорошие антисептики. И в использовании снадобье оказалось на редкость удобным: смазал порез, сдавил пальцами, чтобы края раны склеились и - готово. Когда ранка заживёт - клей сам отвалится вместе со струпом. При обилии порезов у парней средство действительно оказалось кстати. Аня, по привычке, обрабатывала края ранок спиртом. После такой обработки смолка вообще схватывала намертво. Отличное средство. В полевых условиях ему цены нет. Пары серебряных за такое лекарство не жалко. А вот Травницу спирт заинтересовал: и понюхала его, и на язык попробовала и даже кожу себе на руке расцарапала прежде чем спиртом протереть.
  - Единственное моё лекарство, - вздохнула Аня. - Капля - лечит, кружка - убивает.
  - Убивает? - женщина опять, уже с подозрением понюхала мутноватую жидкость. - Это яд?
  - Всё - яд и всё - лекарство, - отозвалась Аня. - Дело в дозе. Но будь это зелье простым ядом - беды от него было бы куда меньше.
  - А что ты им делаешь? - не отстаёт Травница.
  - Здесь? Всё: очищаю раны, согреваю, снимаю жар, усыпляю, избавляю от шока...
  - От шока? А это что?
  - Что-то вроде возбуждения, но очень и очень сильного. Шок бывает эмоциональным, это когда чувства человека усиливаются настолько, что начинают разрушать его, и болевой.
  - Да, боль может убить. И это средство помогает?
  - Не должно, но помогает. Почему-то здесь, у меня больным помогают такие средства, которые, если судить по уму, помогать не должны.
  - Ну, ты же у нас избранная, - не упустила случая вставить реплику Алевтина.
  - Не знаю, не уверена, - недовольно буркнула Аня. Устраивать при посторонних очередную разборку ей не хотелось, Алевтина же, чувствуя свою безнаказанность, не унималась:
  - Интересное дело: все в этом уверены, а ты - нет
  - Все - это никто, - попыталась отмахнуться Аня.
  - Все - это все, - возразила ей Тина.
  - Погоди, женщина, - резко остановила Алевтину знахарка, - избранничество тоже бывает разным: есть то, что даруется, а есть то, что берётся.
  - Как это?
  - Как ваш амулет. Вашему другу он был дарован, но мужчина не смог им воспользоваться. А госпожа Анна амулет взяла сама. Так и избранничество: кому-то его дарят высшие силы, а кто-то берёт эту ношу сам. И не важно: как ты получил его. Важно: с честью ли ты несёшь эту тяготу.
  - Забавно, - пробормотала Алевтина. - Значит, если бы амулет был бы у меня, избранной была бы тоже я?
  - Мало взять. Надо нести. Вашего друга эта ноша сломала.
  - Ну, Мишаня был слабак, - отмахнулась Алевтина. - Он сам виноват. Значит, это амулет даёт Ане силу лечить?
  - Силу лечить, госпоже Анне, даёт знание, - серьёзно возразила собеседнице женщина. - Госпожа Анна знает много такого, чего не знают даже посвящённые, но и не знает она очень многое. Порой такое, о чём известно даже начинающим. А амулет... Если госпожа Анна позволит мне взглянуть на него...
  Подавляя внутренний протест, Аня сняла с шеи амулет, подала его Травнице. Та подержала его в руках, вернула, покачала головой:
  - Нет. Он не помогает. В нём нет силы.
  - Как нет? - не поняла Алевтина. - Куда же она делась?
  - Была и ушла.
  - Куда?
  - Думаю, вся сила ушла на наш переход, - ответила за гостью Аня.
  - И что нам теперь делать?
  - Его надо наполнить, - отозвалась Травница задумчиво.
  - Как это: наполнить?
  - Как аккумулятор, Тина. Сейчас амулет разряжен и бесполезен, но зарядившись, он поможет нам вернуться. Ведь так? Уважаемая?
  - Может быть и так, - отозвалась лекарка, будучи всё ещё во власти своих мыслей. - Да, так может быть. В первый раз силу амулету дал красный камень.
  - Тот, что у Повелителя Мёртвых? - быстро спросила Тина. - И тот, что мы должны были забрать у него?
  - Да, женщина.
  - А как мы к нему попадём?
  - Не знаю, женщина. Я думаю.
  - О чём?
  - Не мешай, женщина.
  - Почему ты называешь меня женщиной? - Возмутилась Алевтина.
  - Потому, что ты - женщина.
  - А ты кто?
  - Госпожа Анна, госпожа Алевтина, уважаемая гостья, - вклинилась в ссору неведомо откуда взявшаяся Ириша, - вас зовут завтракать.
  - Благодарю, дитя, - быстро отозвалась знахарка, поднимаясь с земли.
  - Тина, не заводись, - тихо шепнула Аня подруге, - ты же видишь, что здесь так принято обращаться.
  - Тебя она называет госпожой, - в пол голоса, но достаточно внятно и не без обиды ответила Алевтина, - И всё потому, что эти несчастные три камешка подобрала ты!
   .............................
  Завтрак прошёл быстро и тихо. Воины торопились. Кто-то хотел ещё подремать, у кого-то имелись дела, а кто-то просто ещё не намахался медью всласть. Исключение составил Гастас. Он сразу присоединился к женской компании и, даже когда командир позвал его, лишь сухо ответил: "Подойду позже". Наградой за подобную дерзость стал бешённый взгляд Лагаста, буквально стегнувший Аню и подколка Алевтины: "Начальство изволит гневаться".
   ..................................
  - Уважаемая гостья говорила об амулете госпожи Анны, - Ириша попыталась выступить в качестве миротворца. - Оказывается, с его помощью госпожа Анна сможет вернуться домой. Только амулет надо наполнить силой...
  - Госпожа Анна сможет вернуться? - может быть Ане показалось, но голос Гастаса дрогнул. - Так говорит предсказание?
  - По сути, никакого предсказания нет, - серьёзно уточнила Аня. - Есть невнятные обрывки фраз невесть кем и невесть о чём сказанные, которые толком никто не знает, но каждый стремится истолковать в свою пользу.
  - Пожалуй, вы правы, госпожа Анна, - подтвердила её слова Травница. - Толком никто и ничего не знает, но каждый рад истолковать это незнание к своей выгоде.
  - Значит, Сириус нас обманул? - возмутилась Алевтина. - Пожертвовал три килограмма золота...
  - Нам оно пользы не принесло...
  - Возблагодарите судьбу, что оно не принесло вам большей беды, - остановила спорщиц Травница. - думаю, тот маг либо сам пребывал в заблуждении, либо у него была какая-то иная цель. И одно не исключает другого. Про Повелителя Мёртвых мало говорят, но говорят такое, о чём даже слушать не хочется. Если это он вызвал вас с какой-то целью...
  - То эта цель может быть только дурной, - закончил фразу женщины Гастас. - Может быть, не стоит туда идти?
  - Может быть и так, - согласилась Травница. - Но где начало - там и конец, где вход - там и выход. И если госпожа Анна твёрдо решила вернуться в свой мир, то жилища Некроманта ей не миновать.
  - А почему он: Некромант и Повелитель Мёртвых?
  - Говорят, его царство охраняет армия мертвецов. Это не сказки. Есть люди, которые видели их. Говорят, мёртвые воины безумно отважны и столь же верны...
  - Меч рубит мёртвое тело не хуже живого, - отмахнулся Гастас, хотя по его лицу было видно, что слова гостьи произвели на юношу впечатление.
  - Да, воин, - согласилась женщина. - Мастер клинка, да ещё и с отважным сердцем может устоять и даже победить в схватке с воинами Некроманта. Но у него не только войско из мертвецов. Главное его оружие - неизвестность. Нельзя поразить врага, если ты даже не знаешь: где он находится.
  - Но ты-то расскажешь нам? - вклинилась Алевтина с полу вопросом - полу утверждением.
  - О чём ты хочешь услышать, женщина?
  - О Некроманте.
  - Что?
  - Где он живёт?
  - Где-то на западе, в Чёрной горе.
  - Я знаю чёрные горы на западе, - возразил ей Гастас. - Там живут люди и там нет никаких Некромантов. Мы пройдём мимо них.
  - Значит, это не те горы.
  - А где те?
  - Это знают только слуги Некроманта.
  - У него есть слуги? - Алевтина изобразила недоумение.
  - И немало: слуги, путники, ученики. Ваша повозка: дом путника.
  - Я знала, что он - слуга Некроманта, - в растерянности протянула Аня, - но...
  - Он не слуга. Он - путник, - уточнила Травница. - Слуга - нашёл своего учителя и господина, а путник - в пути. Есть ещё ученики. Они учатся повиновению, исполняя волю учителя, переданную им или слугой, или путником. Ни ученики, ни путники дороги к Некроманту не знают.
  - А ...
  - Я слушаю тебя, женщина.
  - Зачем ты это всё рассказываешь? Можно ли тебе верить?
  - Госпожа Анна платит, - ответила Травница.
  - Разве это деньги?!
  - Кому как.
  - Да, - Аня словно очнувшись, потянулась за кошельком. - Два серебряных за снадобье и...
  Гастас жестом остановил её, достал из кошелька малый золотой:
  - Кто напал на нас? Ты понимаешь, о чём я?
  - Да, господин. Я видела тела и узнала одного из них. Это были мальчишечки БурОго. Он здесь первый тать и злОдий. Но про то: кто платил БурОму, - знает лишь он.
  - Платил Ученик, - ответил Гастас, отдавая монету.
  - Благодарю, воин. Будь осторожен. Бурой боится тебя, но он мстителен и кровожаден, как хорёк.
  - Я тоже обиды прощать не привык. Поможешь?
  - А как быть мне? У БурОго немало друзей.
  - Да, - Гастас задумался, - тебе здесь оставаться. Или ... не оставаться? Я подумаю. Ты придёшь сюда завтра?
  - Конечно, господин. И принесу ещё полезные зелья. Ну и советы.
  - Тогда я пойду. До завтра.
  - Правильно, господин, негоже огорчать командира и товарищей.
  - Мы - кровные, мы поймём друг друга, - усмехнулся Гастас уходя.
  - Это хорошо, господин, до завтра, господин. А сейчас, если господин позволит, мы с госпожой Анной займёмся нашим ремеслом...
  
  Глава 17. Балаган.
  
  Приятная и увлекательная в обоюдном плане беседа затянулась далеко за полдень. Алевтина, изнывая от тоски, ушла в таверну, где веселились те, кто имел лишние деньги. Гомон хмельных разговоров и музыка манили её, как крыс - дудочка Нильса.
  Когда Аня начала уставать от новых знаний, Травница попрощалась, пообещав прийти завтра. Уходила она с теплом в душе, уже не огорчаясь тем, что уступила доброжелательной приветливости своей ученицы. Мир не без добрых людей и это хорошо. Она вспомнила про золотую монету. Её ещё придётся отработать, но разве трудно помочь хорошему человеку в том, что ты и сам хотел бы сделать, да не можешь? А на такие деньги в своём доме можно прожить год и даже больше. Впрочем, воин сказал: "Я подумаю". Значит подумать следует и ей. Оглянувшись, на всякий случай, женщина перепрятала монету под стельку в башмак. Всё надёжней. А дома она зашьёт её под заплату старого мешка. Там ни один злОдий не догадается искать золото. Кстати, о злОдиях: нашёлся, БурОй, и на твою голову покупатель. Щедрый покупатель. Не в пример тебе.
  - Куда спешишь, потаскуха?
  Ну да, помяни нечистого и вот он. Не Бурой, конечно, а один из его подручных - мальчишечек. Руки в боки, глумливая ухмылка на прыщавой морде.
  - А то не знаешь. К клиенту.
  - А я думал: ко мне.
  - За чем дело стало? Плати - обслужу. Или не встало?
  - Чтоб ты сдохла, старая подстилка! Да на тебя и у собаки (...)
  - Тебя проводить меня послали? Так проводи.
  - Да пошла ты (...), - сопляк брезгливо роняет бранные слова. Ничего, мальчишечка, порезвись. Глядишь, и до тебя очередь дойдёт.
  - Тогда прочь с дороги! Мне ещё к БурОму успеть надо. Ну!
  - Не запрягла (...)
  - Как запрягу, разговаривать не стану. А сейчас - брысь!
  В другое время на такие слова охальник ответил бы кулаками, но сейчас - нельзя. Сейчас ведьма действительно спешит по хозяйскому делу и если дело сорвётся - хозяин не спустит этого подручному.
  - Ладно, - бурчит прихвостень, - беги, целуй своего клиента. - Он уступает дорогу, но не может удержаться от того, чтобы не ударить женщину в спину кулаком и словом. - Потаскуха!
  Вчерашний домик, дверь с задов, лестница, чистая комната. Чернобородый ученик и Сивый путник:
  - С чем пожаловала?
  Тянуть не имеет смысла. Тем более, что у неё есть ещё одна приманка и ещё один крючок для этих умников:
  - Амулет у Анны.
  - Точно?
  - Ты видела?
  - Даже в руках держала. Где серебро?
  - Не спеши, женщина, - Чернобородый - перед ней, Сивый смещается за спину. - Чем докажешь?
  - Мне что? Принести его надо было? Татьба да разбой - это к БурОму.
  - Чем докажешь, что видела? - стоит на своём ученик.
  - Вам лгать - себе дороже.
  - Верно, но ...
  - Я видела амулет: три камешка обкатанные водой, с дырочками, чёрный, белый и пёстрый между ними, нанизанные на двухцветный шнурок из конского волоса. Анна носит его на шее, под одеждой. Какие слова тебе ещё нужны?
  - Говори. Послушаем.
  - Амулет нашёл хозяйку. - Она глядит Чернобородому прямо в глаза. - Хозяйку - девственницу и девственница эта идёт на запад. Но она не знает: куда идёт.
  - Это ей знать ни к чему, - шипит Сивый из-за спины.
  - Может быть так, а может быть и нет. Незнание рождает страх, - возражает путнику травница, не отводя взгляда от глаз ученика. - Часть пехотинцев из того отряда хотят вернуться в Пристепье.
  Есть! Подсечка! Рыба на крючке: Чернобородый вздрагивает:
  - Этого нельзя допустить! Амулет должен вернуться. Ты должна уговорить деву продолжить путь судьбы.
  - А где моё серебро?
  - Не дорого ли за несколько слов? - Опять шипит из-за её спину Сивый. Даже не видя его лица, травница слышит, как он хлюпает слюной от жадности.
  - Ты должна...
  - Есть и пить я должна тоже, - перебивает женщина Чернобородого. - А дева испугана.
  - Чего ей бояться, если сам Учитель берёт её под свою защиту! - Ага! Сивый проболтался.
  - Убийц. Они напугали её.
  - Жалкая трусиха! - шипит из-за её спины Сивый.
  - Рядом с ней - сильный воин, - возражает Чернобородый.
  - Кто-то должен сказать ей это. И не раз.
  Взгляд: глаза в глаза. Таран мужской воли против всё отражающей безмятежности женщины.
  - Повторять надо много, много раз...
  Чернобородый дрогнул: достаёт кошелёк, отсчитывает монеты. Не серебро конечно, медяки: большие, малые. Даже чёрной мелочи сыпануть не постеснялся:
  - Бери. С тебя хватит, но дева должна продолжить свой путь на закат.
  Травница взвешивает в руке подачку, усмехается по- особому:
  - Когда я получу остальные деньги?
  - Когда дева с караваном пойдёт на запад.
  - Мне надо починить забор и крыша прохудилась. Скоро осень, дожди...
  - Чини. Деньги ты получила.
  - Половину. Когда я получу вторую?
  - Когда дева с караваном пойдёт на запад, - повторяет Чернобородый. - В этот день придёшь сюда и получишь вторую половину. Всю и сразу. Да! Пусть не ежедневно, пусть через день, но будь здесь в это время! Будешь рассказывать всё, что узнала. И не вздумай прятаться! Из-под земли достану! Иди.
  - Дева действительно может испугаться, а в Пристепьи у нас власти нет, - третий голос в горнице за закрывающей дверью, заставил Травницу сбиться с шага. То, что Пристепье для Чёрных закрыто - не новость для не неё, но кто он, этот третий?
   ..................................
  Вымыть руки, ополоснуть в воде монеты. Сумма всё-таки не пустячная. Такую в канаву не бросишь. Но и себе брать эти деньги не годится. Починить забор и крышу? Да пусть они в труху развалялся. Неужели чёрные маги действительно поверили, что она придёт за оставшимися деньгами? Хорошо бы.
  Медленным, прогулочным шагом, она петляла по знакомым улицам Нижнего города, будучи вся во власти своих дум. Нарочито громкие причитания привлекли её внимание: здесь тризна.
  - Он был такой сильный! Ой-ой-ой!
  - Он был такой отважный! Ой-ой-ой!
  - Он трудился не покладая рук!
  - Он был такой ещё молодой!
  Бедный домишко и ломящийся от угощения стол. За столом - многочисленная родня. Старшие родичи - во главе стола, у лучших блюд. Прочие - по старшинству. На самом конце стола, чуть не у ворот, вдова с тремя ребятишками: две девчушки примерно трёх и пяти лет и парнишка лет десяти - одиннадцати. У матери и у детей в глазах даже не горе - ужас.
  Ворота - нараспах, горе - на показ, пьяные слёзы на лицах:
  - Он был такой, такой, такой...
  - Мы его так любили, любили, любили...
  - Дом продали? - спросила Травница у одного из участников тризны. Человек то ли опирался на ветхий забор, то ли подпирал его.
  - Пропивают. А ... какое твоё дело, ведьма! - пьяный язык еле ворочался у мужчины во рту, но Травница уже не слушала его. Стараясь не привлекать внимания, она подошла к сиротам, взяла подростка за руку, вложила ему деньги в ладонь:
  - Возьми. Будет завтра на что еды купить.
  Теперь можно и к Бурому. Отчёт дать. А, заодно, к логову его присмотреться получше. Придётся опять выслушивать глумливые угрозы и оскорбления. Что ж, всё это - привилегия сильного. Слабый не угрожает, а бьёт. Желательно насмерть.
   ...................................
  Парни наигрались медью далеко за полдень. Теперь обливаются водой у колодца и фыркают, как моржи. Тина вернулась из кабака. Оказалось, там тоже скучно. Сплошная махла. В общем, успеха она не имела.
  - И не надоедает им, - ворчит красавица. - Они там только и делают, что хлещут пиво и рубятся.
  - От этого их жизнь зависит.
  -А где твой? - сразу сменила тему Алевтина.
  - С Лагастом ушёл.
  - С начальством, - ворчит Алевтина. - А до тебя ему и дела нет. А ты всё терпишь...
  - А ты всё ноешь, - отмахивается от неё Аня. - Не надоело мои дела обсуждать?
  - И ведьма та с нами не слишком откровенна...
  - Опасается.
  - Или не спешит делиться. А что? Здесь её кормят, деньги дают.
  - Ну, если это так... - Аня задумалась, - тогда всё в порядке. В конце концов она нам всё расскажет.
  - Что? Всё?
  - Всё, что знает. А она интересные вещи говорит: про учеников, путников и слуг, например. И про красный камень тоже.
  - То, что камень у мага - мы и без неё знали!
  - Зато я теперь знаю: где он у мага!
  - Ну и где?
  - Во рту.
  - Она такого не говорила!
  - А я сама догадалась. Я видела картинки в книге того, сивого путника.
  - И что же там были за картинки?
  Аня задумалась: "Действительно? Что это были за картинки?". На глаза ей попался лоскут полотна. Ириша что-то чинила а остатки убрать не успела. Аня оторвала кусок ткани. Сероватая, но пойдёт. Чернила из сажи на рыбьем клею у неё остались от Сивого. Обмакнув тростинку, она по памяти воспроизвела одну из страниц книги.
  - Вот, смотри. Понимаешь, эти линии должны быть красными. Я ещё думала: "Что за огонь у него во рту?" А сейчас, вдруг вспомнила сказку "Волшебное кольцо". Помнишь, этот мультик? Там царская дочь, Анфиска-гангрена кольцо во рту прятала.
  - Твой рисунок ничего не доказывает. Мало ли что можно нарисовать.
  - Нет, ты не права. В священной книге любая деталь должна иметь свой смысл...
  - Да я не про книгу. Я её не видела. Я про твои каракули.
  - Я нарисовала то, что запомнила, - нахмурилась Аня, отбирая лоскут у Тины. Та за него и не цеплялась, кстати.
  - Именно. Только то, что запомнила. А могла что-то и забыть. Что-то очень важное.
  - Тогда я не понимаю: чего ты хочешь. Слова тебя не устраивают, рисунки - тоже, а Некроманта я тебе предоставить не могу. Да и жалеть тебя мне что-то не хочется.
  - Это ты уже говорила. Жалости от тебя...
  - Как и от тебя, кстати. Ты ведь тоже меня не жалеешь. Лишь подкалываешь постоянно и... - Аня споткнулась, резко переменила тему разговора. - Знаешь, парни вчера про балаган рассказывали. Сегодня они туда идти хотят. Может быть и мы с ними пойдём? Интересно ведь: что здесь за цирк.
  - Без Гастаса?
  - Он занят. А, если что, парни за нас всегда заступятся.
  - Сомневаюсь, - поморщилась Алевтина. - Кто мы для них?
  - Свои, Тина. Здесь быть "своим" - это всё. Ну? Идём? Иришь?
  Ириша, как зачарованная рассматривала схематичный рисунок на холсте:
  - Нет, госпожа Анна, я останусь
  - За фургоном будешь присматривать?
  - Да что здесь, у вас брать! - сморщилась Алевтина. - Нищета сплошная.
  - Неважно, - отмахнулась от подруги Аня. - Напугал Сивый ребёнка. И ничего уже не изменишь. Так что, Ириша, если тебе так спокойней - оставайся, а мы прогуляемся.
  Торговая площадь в Нижнем городе оказалась местом действительно занятным. По сути своей, это было просто свободное пространство, засыпанное толстым слоем белой щебёнки, сквозь которую, вопреки ногам, пробивалась жёсткая трава. Рядов, естественно нет, но по краям, кое-где стоят деревянные хибары из дранки на лёгком каркасе: летние лавки.
  - Какие жалкие, - не удержалась от критики Алевтина.
  - А чего стараться? - отозвался один из воинов постарше. - Всё равно весенним паводком снесёт. Тут каждую весну всё заново стоить приходится.
  - Потому и место свободное, - поддержал его другой.
  - И много места.
  Товару, впрочем, тоже было немало, но не на прилавках, а на дерюжках: пряденная нить, холст, кудель - в одном углу; мука, крупа, печёный хлеб всех сортов вплоть до пряников - в другом. Там - деревянные изделия: посуда, прялки, скалки и многое прочее; рядом - стрелы, ровные древки копий разной толщины, дощатые щиты. А вот - глиняный пятачок. Здесь поверх белого камня - слой черепков. Там - корзины, здесь - лапти, рядом - сапоги с башмаками.
  Аня купила маленькую, аккуратно сплетённую корзинку из тростника. В этом мире они заменяли дамские сумочки и отличались не только размерами, формой, типом плетения, но и цветом. Такую же корзинку купил кто-то из сопровождавших их воинов, Алевтине, тающей от счастья в центре мужского внимания.
  Обернув тело рогожей выше пояса, кукольник показывал представление. Две руки - два персонажа: грубо и броско раскрашенные головки в балахончиках с крошечными ручками. Они визжали, дрались, ругались на потеху, следующим за человеком-театром, зрителям. А там - скоморохи (от "скамара" - маска) с настоящим медведем тоже разыгрывают какое-то представление, аккомпанируя себе бубном. И ещё один бубен лежит на земле. В него зрителя кладут кто и что может: кто мелкие монетку, кто пол лепёшки.
  А вон там - торгуют живностью: свежая дичь, птицы в клетках, овцы, козы, поросята и подсвинки: щетинистые, горбатые, очень похожие на диких свиней, лежащих тут же, но в полу разделанном виде. Там - рыба. А вон - красный товар: цветные нитки, яркие ленты, пёстрая тесьма. А дальше...
  Впрочем, всё это кружение имело одну и главную цель: огромный по местным меркам шатёр на краю площади, окружённый фургонами и повозками напоминал одновременно передвижной зверинец и цирк.
  Огромные псы и тонколапые гепарды, мулы с яркими султанами из пёстрых перьев и ярких тряпочек на головах и меланхоличный, двугорбый верблюд, медведь и рыжая рысь - кто за решёткой, кто на привязи - усиливали это впечатление. Две клетки стояли наособицу, закрытые дерюжными покрывалами. Именно они больше всего привлекали внимание зевак. Особенно потому, что иногда, в щель между дерюжками можно было увидеть ухватившуюся за прут руку, очень похожую на человеческую, только волосатую. В одной клетке рука эта была огромной, неуклюжей, грубой, белой и мохнатой, с плоскими ногтями. А в другой - тонкопалая, ловкая, почти человеческая, но с тупыми, звериными коготками, розовая и покрытая жёсткой и редкой, чёрной шерстью.
  Внутренняя обстановка шатра отличалась от привычной, цирковой разве что отсутствием сидений. Публика стояла вокруг арены за низеньким барьером.
  Для разминки и для развлечения собирающихся зрителей на натянутом над ареной канате расхаживали канатоходцы с шестами. Кое-кто из них даже умудрялся жонглировать пёстрыми и кривыми булавами. Вот, создавая суматоху, на канат полез шут: нелепый оборванец. Он раскачивался на канате, балансируя руками. Зрители швыряли в него огрызками и очень веселились, когда клоун "запутавшись в канате ногой", повис вниз головой, изображая при этом панический ужас.
  - Вот дурак! Вот дурак, - в голос вопил над Алевтининым ухом Рагаст. - сейчас как грохнется!
  Клоун не упал. Он извернулся всем телом, ухватился за канат руками и, выпутав ступню, уже на руках добрался до лесенки под свист и улюлюканье толпы.
  - Действительно, мастер, - не удержалась от реплики Аня. Её никто не поддержал и, наверно, даже не расслышал.
  А на канат тем временем поднялась девочка-подросток в лоскутно-пёстром, коротком платьице. Лёгкая настолько, что опора под ней даже не прогнулась. В руках у девочки, как два веера - два расправленных и высушенных птичьих крыла с пёстрыми перьями. В волосах - корона из фазаньих хвостов. И по канату она не просто идёт, а буквально танцует - отличный контраст предыдущему ловкачу. Шатёр - полон, зрители в восторге, а вокруг арены, тем временем, выстраивается кольцо из деревянных решёток. Значит, будут выступать дрессированные звери.
  Гепарды шутя перепрыгивали с чурбака на чурбак, играли в чехарду, прыгали сквозь обруч. За ними на арену вывели рыжую рысь. Лесная кошка, в отличие от степных, покладистым характером похвалиться не могла: шипела, упрямилась, замахивалась лапами на дрессировщика и даже бросилась на решётку, но всё равно была вынуждена "отработать" свою часть программы. Строптивого зверя сменили послушные собаки: они ходили на задних лапах, лаяли по команде, кувыркались, но зрители ждали главное чудо и дождались.
  Двухметровая, белая обезьяна неуклюже прошествовала на арену на двух ногах, оглядела зрителей скорбным взглядом глубоко посаженных глаз. Осанистыми габаритами тварь напоминала гориллу, печальной мордой - орангутанга. Существо, которое вышло вслед за белым гигантом, вообще нарушало все законы природы. Чуть сутулое, волосатое, но явно человеческой тело венчала остроухая голова собаки.
  Человек в кольчуге щёлкнул бичом. Псоглавец вздрогнул, зарычал чуть слышно. Аня видела лишь оскал. Кстати, а зубы у него почти ровные, как у человека. Ещё щелчок, и человек-пёс прыгает на спину обезьяны. Та поворачивает голову, на плоской морде написана вселенская обида, пытается поймать прыгуна, но тот, оттолкнувшись от сутулой спины зверя, прыгает на одну из тумб. Бич жалит белое чудовище, заставляя его развернуться в сторону человека. Чёрный псоглавец повторяет свой прыжок: на спину обезьяне и с неё - на противоположную тумбу. Обезьяна машет лапами, ревёт жалобно. Удар бича опять заставляет её развернуться, подставляя спину ловкой, дерзкой шавке.
  Зрители смеются, рукоплещут, швыряют огрызки в белую громадину.
  - Том и Джери в местной интерпретации, - бормочет Алевтина. - Жалко Тома.
  - Мне тоже...
  Что случилось? Очередной огрызок попадает в морду зверюге. С рёвом, обезьяна встаёт на задние лапы, бросается на зрителей, обнажая ужасающе-огромные клыки матёрого хищника. Решётка прогибается и трещит под напором двухметровой, озверевшей твари.
  Лающий приказ: "Взять!" - и четыре огромных, бронированных пса виснут на обезьяне, оттаскивая её от загородки, растягивают на кругу арены. Человек в кольчуге и с закрытым лицом подходит к обездвиженному зверю, кладёт ему палец на переносицу, что-то шепчет, глядя в глаза. Растянутая псами, напряжённая белая туша мягчеет на глазах, расплываясь на белой щебёнке арены, как желе. За лапы, псы волокут его прочь. Человек делает круг почёта, благосклонно принимая восхищённые клики зрителей. Мимоходом, щелчком бича, он поднимает с тумбы и отсылает прочь ненужного псоглавца. Зверь покорно встаёт, и уходит, пошатываясь на нетвёрдых ногах. Тело его бьёт крупная дрожь, заметная даже зрителям.
  - Знаешь, Тина, - невольно вырывается у Ани, - а мне сегодня Джери жалко. Он же её так боится!
  - Что?
  - Белую тварь. Он обезьяну до полуобморока боится, а дрессировщик заставляет дразнить её. Ну и клыки!
  - Да, - соглашается Тина. - до сих пор мороз по коже.
  Одни комедианты убирают решётки, другие - развлекают публику. Акробаты выстраивают живые, многоярусные башни и пирамиды. Жонглёры играют обручами, булавами и факелами. Опять на арене появляется клоун, передразнивающий всех артистов по очереди. Зрители хохочут, аплодируют.
  Решётки убраны. Арена пустеет, а на зрителей наваливается полумрак. Кто-то прикрыл в шатре окна, пропускающие свет. Все, кроме самого верхнего. Светлый столб тянется к центру арены и в нём невидимые теперь люди устанавливают круглый стол, на столе - огромный, хрустальный шар в центре и серебряные зеркала по кругу.
  - Сеанс чёрной магии с последующим разоблачением, - скептически бормочет Алевтина, пряча за фразой охватившее её любопытство. Аня вполне разделяет волнение подруги: что ещё-то будет?
  Наконец зеркала отрегулированы так, что шар кажется наполненным светом. Монотонные звонко-серебристые удары в ритме сердца. Из темноты выходит маг. Луч света тянется за ним не иначе направляемый зеркалом. Длинное, стелющееся по земле полосатое одеяние визуально вытягивает его. Высокий головной убор в виде тиары прибавляет роста. Лицо мага закрыто сплошной маской из-под которой видна лишь длинная, чёрная борода.
  Два светильника-чаши вспыхивают при мановении его длинного, крючковатого жезла. Ещё взмах жезлом - и шар на столе начинает медленно вращаться, рассыпая вокруг себя яркие блики.
  Что было дальше? А чёрт его знает! Голос прозвучал где-то далеко, за гранью сознания: "Госпожа Анна! Госпожа Анна!" - кажется это Ириша зовёт её. Откуда она здесь? Нормальный и естественный вопрос с трудом просочился в сознание, как сквозь густое сито. А за ним, как в уступившую дверь, потоком ворвались звуки извне: удары, хрипы, рычание.
  Морда псоглавца рядом. Он, кажется, куда-то тащит её. Аня резко извернулась и вдруг поняла, что больно ударилась и лежит на белой, пачкучей щебёнке арены. Псоглавец попытался опять подхватить её, но девушка дёрнула чудовище за ноги, повалила наземь. Глаза встретились с глазами. Реальность опять куда-то поплыла, а белизна дроблёного камня превратилась в снежную белизну высокогорья. Белые от снега хижины, похожие на сугробы, белые струйки дыма над ними, чётко прочерченные в синеве безоблачного неба.
  - Ты кто? - вопрос родился внутри, наложившись на картинку и она смялась, скомкалась, как ткань или лист бумаги. На неё в упор смотрели карие собачьи глаза монстра.
  - А кто? Я? - прошелестела чужая, убегающая мысль.
  - Кто ты? - повторила Аня вслух, чувствуя, как слабеет хватка её похитителя и сам он бессильно оседает на щебёнку рядом с ней.
  - Я Агрх!
  - Агрх?
  - Да! Я Агрх! Агрх! Где я?!
  Теперь уже Аня вцепилась монстру в плащ. А ведь одежда-то на звере человеческая! И никаких неудобств она ему не доставляет. И ... почему она видела те жилища?
  - Где я? - повторяет он вопрос дополняя слова потоком рычаще-визжащих звуков. Незнакомая, непонятная речь. Но именно речь, не лай, не рычание.
  - Госпожа Анна!
  Точно! Это голос Ириши. Аня огляделась. Боже! Что это?! Где она?!
  Люди вокруг манежа оцепенело покачиваются, охваченный трансом. Совсем рядом на кого-то насела белая обезьяна. Вот откуда звуки схватки. Маг у столика воздел руки и тянет что-то монотонное под ритм звонких ударов помощника за спиной. Крутится, отбрасывая блики, шар на столе. Сеанс массового гипноза!
  Извернувшись, Аня дотянулась до ножки столика, рванула на себя, обрушивая конструкцию наземь. Громко ухнул шар, зазвенели серебряным звоном зеркала, разбивая усыпляющий ритм. Смертным рёвом заревела белая обезьяна, опускаясь на щебёнку и заливая её кровью из распоротой мечом аорты.
  - Гастас!
  - Госпожа Анна! - это Ириша наконец пробилась через частокол зрителей. И то: ритм сбит, люди приходят в себя.
  - Госпожа Анна, - Гастас не спешит прятать окровавленный меч в ножны. - Что это было?
  - Гипноз. Обыкновенный гипноз. Сон наяву.
  - Сон наяву?
  - Что за сон? - это наёмники, товарищи Гастаса, даже толком не очухавшись, подтянулись к месту событий. Мечи у всех обнажены.
  - Он, - Аня оглядывается, ища мага, но того уже нет на манеже. - Маг сон на всех навёл. У нас, между прочим, за такие шутки морду бьют!
  - Морду?
  - Можно бы!
  - И не только!
  - Что за сон?
  - Человека лишают воли, - Аня пытается говорить понятно. - Вы все, например, стояли ничего не видя, не слыша и не в силах сдвинуться с места.
  Воины переглядываются в растерянности:
  - Точно.
  - Так и было...
  - Я, кажется, что-то слышал, но...
  - А Гастас?
  - Он ворвался в середине сеанса, поэтому на него спустили обезьяну.
  - Обезьяну?
  - Ну да. Откуда иначе она взялась. Кстати, эта тварюга могла половину зрителей переломать, если бы Гастас её не успокоил.
  - Вот гады ядовитые! - это уже реплика со стороны. - Сжечь это гнездо!
  - А это кто? - меч касается мохнатой щеки псоглавца. Бедный монстр сейчас в таком состоянии, что даже не пытается встать.
  - Это Агрх. У него тоже волю отняли. Видите? До сих пор в себя прийти не может.
  - Агрх? - меч прячется в ножны. - Ну, ладно. Пусть будет Агрх.
  - Стражу надо позвать!
  - К ответу этих шутов!
  - Такую тварь на людей выпустили! - это уже зрители шумят.
  - Может, пойдём отсюда? - предлагает Аня. - Без нас разберутся?
  Мысль своевременная: потеха закончилась, впечатлений - больше чем хотелось бы, беседовать со стражей и без них желающих довольно. Аня идёт к Гастасу:
  - Спасибо, ты опять мне жизнь спас. Можно сказать, мы квиты, - она пытается улыбаться. Право, она действительно благодарна своему верному телохранителю. Как всё-таки кстати он появился. И этот моральный долг - "долг чести", который парень взвалил на себя её тоже порядком смущает. Странно, но вопреки блестящей победе на лице юноши нет радости. И голос его с хрипотцой. Но, может быть, это следствие схватки? На белом трупе не меньше десятка ран, а кровавая лужа расползлась на четверть манежа. Победа воину далась не легко:
  - Думаю, вашей жизни ничего не угрожало. Вас просто хотели похитить.
  - Тогда я обязана тебе дважды: за жизнь и за свободу.
  Кривая усмешка:
  - Ладно, сочтёмся. А Ириша где?
  Да, действительно, где она?
  - Ириша...
  - Здесь. Я здесь, - девочка выныривает из-под руки ближайшего воина.
  - Действительно, давайте пойдём отсюда? - Это Алевтина очнулась. Беднягу просто трясёт.
  - Кто... Ты? - странный голос, странный выговор. Аня оборачивается и видит псоглавца.
  - Кто... Ты? - повторяет Агрх.
  - Я? Анна, - отвечает Аня. В конце концов это чудо назвало своё имя и просто невежливо не ответить ему.
  - Ан-на? - повторяет псоглавец, глотая воздух. - Ты... с... не-ба? - гласные звуки явно созданы не для его горла, но мутант мужественно преодолевает их.
  - Нет.
  - С неб-ба ... - упрямо повторяет псоглавец. - С неб-ба!
  Короче говоря, развлеклись. По дороге на подворье выяснились некоторые обстоятельства: Гастас освободившись от дел, захотел пригласить Аню на прогулку и узнал от Иришы, что девушка ушла с его товарищами посмотреть представление в балагане на рынке. Мысль развлечься показалась здравой. Взяв с собой Иришу он отправился следом. Пускать их в шатёр естественно не хотели: мол это представление уже заканчивается. Скоро следующее, но деньги, как ключик, открывают и не такие двери. Кстати, выходит те фигляры, что отдыхали снаружи, даже не догадывались о том, что творится внутри. По крайней мере про похищение они не знали. Иначе ни за что не впустили бы опоздавших в середине гипнотического сеанса.
  Гастас пробился через толпу зрителей: "Как каменный стоят! Не пошевелишь!". Он видел, как псоглавец подхватил Аню и бросился на арену выручать девушку. И тогда на него напала невесть откуда взявшаяся обезьяна.
  - Хуже всего было головокружение, - жаловался юноша. - Эти блики, этот ритмичный звон - на ходу глаза слипались. И та тварь с собачьей головой, как мне показалось, тоже в полусне была - еле двигалась.
  - Да, в полусне. И мне кажется, что не один день. Надо же нарваться на такого сильного гипнотизёра! Лишиться воли - что может быть страшнее.
  - А что это было?
  - Гипноз.
  - А как его наводят? А как ему противостоять?.. - Ириша просто изводит Аню своими вопросами, никак не желая понять, что её учительница знает немногим больше её.
  Да, лишиться воли - это страшно. Просто чудо, что Аня вовремя очнулась от транса. Ириша голос сорвала, пока докричалась до неё. Имя человека в такой ситуации - подобно канату. Потяни за него и вытащишь всё сознание. Тянуть, правда пришлось крепко. Голос у девочки сиплый. Она не говори - шепчет:
  - Как же вы сделали это?
  - Разрушила общий гипноз? Просто, Ириша. Разрушать всегда просто.
  - Так в чём секрет? - уточнил один из воинов. Его вопрос поддержали остальные.
  - В ритме, - ответила Аня. - В монотонном ритме. Ритмичный звон, пение, световые блики: всё это должно было нагнать на зрителей сонливость. Гипноз - это состояние, когда разум спит, а тело - нет. Полусон. Или сон наяву. Я сразу поняла к чему дело идёт. У нас в балаганах устраивают такие представления. Это очень увлекательное действо, но у нас никогда не причиняют вреда зрителям. Это закон. Иначе...
  - Понятно, - ворчит Рагаст, - развлечение развлечением, а вред - вредом. А как одолеть это наваждение?
  - Уничтожить ритм. Я, например, стол с шаром и зеркалами обрушила. Грохот, исчезли световые блики, ритм ударов нарушился и все очнулись.
  - Не слишком сильным оказался этот гипнотизёр, - вклинилась в её речь Алевтина. - Настоящие мастера могут обходиться без подобной ерунды. Их уроненным столом не собьёшь...
  Аня не ответила, молча пожав плечами. О чём спорить? Чего доказывать. Ну да, разные гипнотизёры бывают. Остаётся лишь радоваться, что тот фокусник был не слишком силён и им всем удалось благополучно вывернуться.
   ................................
  - Самым трудным было пробиться через человеческий частокол....
  Опять вечерняя трапеза: каша, баранина, пиво - сытные и привычно-осточертевшие. Ужин, который съедается лишь по причине отсутствия обеда. Тина морщится и не только из-за опостылевшего однообразия пищи, но и из-за откровенного хвастовства. Гастас рассказывает, как дрался с обезьяной. Он нанёс монстру не меньше десятка рубленых и колотых ран, прежде чем зверь слабел от кровопотери настолько, что позволил парню нанести один, действительно смертельный удар.
  - Живучая тварь! Жилистая. И шкура у неё жёсткая, как броня. А ловкая - даже сейчас подумать страшно...
  - Ну ты-то справился, - не выдержала Алевтина, - и опять всех убил...
  Недовольное ворчание воинов заставило её оборвать ехидную реплику чуть не на полуслове. Хорошо ещё, что в присутствии Ани наёмники выбирают слова. Но и так Алевтина услышала о себе немало неприятного и услышала ещё больше, если бы не Лагаст. Неожиданно для всех, он хлопнул себя ладонью по колену:
  - Хватит. - Все враз замолкли, а командир перенёс внимание на побратима. - Единственное, что меня радует в этой истории: если дело так пойдёт и дальше, то ты наконец-то рассчитаешься со своим "долгом чести" и перестанешь морочить всем нам головы. Жду не дождусь, когда твоё сердце к тебе вернётся. - Неодобрительный взгляд старшого скользнул по Анне. - Многовато с тобой хлопот, лекарка.
  Девушка покраснела до корней волос, опустила глаза
  - Что молчишь? - зло напирал мужчина.
  - Что я должна сказать? "Больше не буду?"
  - Что "не буду"?
  - Вот именно: что? - Аня вскинула голову и теперь смотрела мужчине прямо в глаза. - Разве это идиотское похищение задумала я? Я только хотела немного развлечься, как, кстати, большинство из присутствующих здесь. Но парней ты ни в чём не винишь. И правильно. А меня - винишь. Чем ты недоволен, командир?
  - От тебя одни хлопоты...
  - Хлопоты? А пользы от меня нет? Никому ран я не штопала? Никому жар не сбивала? Тебе, кстати, тоже.
  - Помню! Было! Но хлопот с тобой...
  - А ты не хлопочи. Лично тебя об этом никто не просит.
  - А других? Сколько можно на парне виснуть?
  Теперь кровь отлила от щёк девушки. Холодные мурашки пробежали под кожей. Боясь, что сорвётся, она встала, намереваясь молча уйти и не удержалась:
  - Я никого и ни о чём не прошу и не просила, но, - взгляд её упал на предмет спора. Гастас сжался, зубы стиснул так, что желваки гуляют. - Здесь говорят: то что даётся от сердца должно быть принято с открытой душой. Поступи я иначе - это было бы свинством по отношению к очень хорошему человеку. Тебе это надо, командир?
  - Что надо?
  - Чтобы я по-свински поступала с твоим лучшим другом?
  Взгляды опять схлестнулись. И опять первой отвела глаза Аня, отвернулась, зашагала к своей повозке. Пусть победителем в споре останется Лагаст. Так будет лучше для всех.
   .....................................
  - Сцена ревности! Они что? Гомики?
  Чёрт бы побрал эту Алевтину. Почему она не осталась у костра с мужчинами? Её-то никто не гнал. Так нет, увязалась за Аней и именно тогда, когда ей просто необходимо побыть одной.
  - Они побратимы. Кровные побратимы. Если ты понимаешь, что здесь это значит.
  Кажется, Алевтина смутилась:
  - Не дура. Кровные побратимы? А я думала, любовники...
  Нет, это уже перебор. Надо срочно ставить точку. И чем жёстче, тем лучше:
  - Тина, а ты вообще в ком-то, кроме себя, способна заметить хорошее? Парни готовы умереть друг за друга. И это не слова. А я, действительно третий - лишний, - горло на мгновение перехватывает.То, что она говорит подруге и самой себе признать не просто, а уж озвучить ... Получается, хорошо, что Алевтина её разозлила: меньше иллюзий - меньше ошибок. - Единственное, что я могу сделать для них - исчезнуть из этого мира, - твёрдо заканчивает Аня свою мысль. - Понимаешь? Нет? Просто я должна вернуться домой. Ну, и с тобой, радость ты моя, разумеется.
   ...............................
  У костра - непривычная тишина. Лагаст обводит взглядом людей, но те, почему-то прячут глаза. Только Гастас отвечает вопрошающему взгляду командира взглядом бешённым. Но и он воздерживается от слов, молча встаёт, молча уходит спать в людскую.
  Общая спальня чем-то напоминает стойла для скота: низкий потолок, узкий коридор посередине и узкие же клетушки, разделённые дощатыми перегородками выше человеческого роста, с входной дверью. В бревенчатую стену вбиты колышки для одежды и полка для лампы, на полу - толстый слой соломы, покрытой дерюжкой. Высокий порожек, между "стойлом" и коридором не позволяет соломе расползаться. Чурка под голову. Одеяло постояльцу не полагается. Своё иметь надо. У Гастаса оно есть: толстый, суконный плащ. Отличное жильё и даже с внутренним засовом на двери. Сюда можно привести женщину, а можно остаться одному, наедине со своими невесёлыми мыслями, в которых что без пива, что под пиво не очень-то разберёшься.
  Ириша, притаившись, как зверёк, жадно следит за Лагастом. Оскалившись, он смотрит в спину уходящему, и только когда парень скрывается в дверях, резко поворачивается и резко садится. С хрустом ломается подвернувшаяся под руку веточка, летят в огонь обломки. Молчание товарищей давит его жёстче слов. Командир - зарвался. Это понимают все. И сам Лагаст - тоже.
   .........................
  Рука трясёт её руку: "Ан-на, Ан-на" - этот выговор не спутаешь ни с каким другим. Аня открывает глаза. Хорошо, луна ещё не заглядывает в окошко. Спросонья увидеть наклонившегося над тобой псоглавца - заикой остаться можно.
  - Агрх? - спрашивает она неуверенно. - Откуда ты здесь взялся?
  - Я Агрх, Агрх, - подтверждает шёпотом мутант. - Й-а х-х-хоо-чу д-оо-мой.
  Да, с гласными зверюга явно не ладит. Аня приподнимается, вздувает огонёк светильника в изголовье кровати. Действительно, перед ней - Агрх. Не приснилось.
  - Ты откуда?
  - Д, мо-ой. Д, мо-ой!
  - Ты хочешь домой?
  - Д, мо-ой, д, мо-ой, - он так машет своей, сказочно-жуткой башкой, что кажется: ещё чуть-чуть, она отвалится у него и покатится по полу.
  - А где твой дом?
  Тварь замирает так, будто вопрос оглушил его:
  - Гд, эээ? - переспрашивает он растерянно. - Н, э знай...
  - И я не знаю.
  Монстр растерян. Он опускается на корточки, передние лапы его касаются пола. Точь-в-точь большой пёс. В глазах - бесконечная тоска. Он тянет на одной ноте едва слышно, растерянно и обречённо: "Гд, э-э-э?"
   .................................
  Совсем иначе случившееся обсуждают в другом месте и другие люди. Некто скрытый в тени тёмной комнаты резко выговаривает пунцовому от стыда и сдерживаемого гнева ученику:
  - Ты поддался чувствам! И это твой первый грех.
  - Я ...
  - Только покаяние ведёт к прощению!
  Чернобородый ученик стискивает челюсти Он отвечает, пусть сквозь зубы, но с подчёркнутым смирением:
  - Да, мудрейший, я поддался чувству. Дева была так близка, а её спутники сминались как воск в моих руках.
  - Казалась близка! - Уточнил скрытый.
  - Да, мудрейший. Я не ожидал, что тот, бешенный, появится из ниоткуда.
  - Твой второй грех: ты поддался гордыне, возомнив, что можешь приказывать судьбе, а судьба посмеялась над тобой.
  - Да, мудрейший, я виновен в этом...
  - Ты усомнился в предначертанном - это твой третий грех.
  - Нет, мудрейший, я...
  - Молчи! Судьба мудрее нас. Ты ещё не раз возблагодаришь её, о маловерный! Ответь: что бы ты сделал, если бы твоё безумство удалось?
  - Доставил бы деву к повелителю, мудрейший.
  - Опять гордыня. Ты хотел отличиться в глазах повелителя? Хотел показать свою силу? Но разве сила угодна господину? Ему угодна покорность.
  - Виновен.
  - Ты лжёшь! И это твой четвёртый грех. Ибо смирение твоё - показное. Но ответь: как бы ты доставил деву к повелителю? Отвечай.
  - С лицедеями я дошёл бы...
  - С лицедеями? Через дикую степь? Подвергая ежечасному риску жизнь желанной господину девы? Ты бы даже не смог сохранить её пребывание у тебя в тайне.
  - Я бы постарался, - прошептал мужчина, чувствуя, как пол колеблется у него под ногами.
  - Самонадеянность! Пятый грех, но он уже не властен над тобой. Ибо ты не веришь своим словам, следовательно способен сам справиться с путами этого заблуждения.
  - Но что же делать теперь, мудрейший?
  - Смирись. Смирение слуги угодно господину.
  - Но дева...
  - Дева идёт с караваном, а караван идёт на запад, вслед за солнцем. Судьба ведёт деву по угодному нам пути, а её спутники берегут её, как не сумел бы сберечь её ты.
  - Да, мудрейший. Я слабый и неразумный...
  - Но принимая судьбу не следует подчиняться ей всецело
  - Да мудрейший?
  - Ты сам пойдёшь на подворье и сам узнаешь день отправления.
  - Но женщина сказала...
  - Ты проверишь её слова. Она ведь говорила и что часть наёмников возвращаются на восток?
  - Да, мудрейший. Эти её слова - вот причина моего безумия.
  - И она будет наказана за него. Но ты не только проверишь слова женщины. Теперь нам нельзя идти с лицедеями, но такова воля Судьбы. Значит сама Судьба желает, чтобы мы шли с караваном.
  - Да, мудрейший. Во истину, не воля, но смирение угодно повелителю нашему. Ибо неодолим тот, кому служит сама судьба.
  - Воля тоже угодна господину, если она опирается на разум, а не на чувства. Сделай так, чтобы рядом с девой были наши глаза и уши.
  - Да, господин...
  
  Глава 18. Сирота.
  
  Дыхание в темноте. Травница приподнялась с лавки, служившей ей и кроватью тоже, нащупала в темноте глиняный кувшинчик, из носика которого едва выступал тлеющий фитилёк. Вытянуть фитиль наружу, вздуть тлеющую точку в язычок пламени.
  Отрок лет десяти-двенадцати с нескрываемым страхом смотрел на проступающий из темноты лик знаменитой колдуньи: немолодая, простоволосая, растрёпанная со сна, в грязно-серой, заплатанной рубахе она выглядела как страшная ведьма. Впору бежать прочь со всех ног. Только бежать мальчику - некуда.
  - Что случилось? - Не часто её поднимают среди ночи, но и особенного в этом нет. Все в городе знают: если калитка во двор к травнице заперта - значит её нет дома, если открыта - заходи любой. Неважно, день на дворе или ночь. А двери в домик - землянку так и вовсе никогда не запираются. Мало ли кому и когда понадобится её помощь.
  - Что случилось? - повторила Травница, не дождавшись ответа. Она вспомнила этого мальчика. Вчерашний сирота. Она видела его на той тризне. - Что-то с твоей матерью или с сёстрами?
  Колдунья задаёт вопросы, собираясь одновременно: накинула поверх рубахи платье, прошлась гребнем по волосам, собрала их в узел и спрятала под платок:
  - Что ты молчишь? Так всё плохо? Тогда идём скорей...
  - Мамы нет. И девочек... - глаза у мальчишки состоят из одних зрачков. Чужачка назвала это состояние тела коротким и злым словом: шок. Это когда человека убивает боль: физическая ли, душевная ли - не суть важно.
  - Говори же! Не молчи!
  - Я испугался и убежал...
  - А твоя мать?
  - Она, она, - слово застряло в горле и теперь душит ребёнка. Страшное слово, особенно когда речь заходит о матери.
  - Она покончила с собой?
  - Да. Она и девочек...
  - Взяла с собой? А ты пришёл сюда?
  - Я испугался, я... я не знаю.
  Трёпанное временем полотнище, всё казалось состоящим из заплат. Днём - плащ, ночью - одеяло. Травница накинула его на плечи дрожащего мальчика:
  - Правильно сделал. Пошли.
  - Куда?
  - А тебе не всё равно? - вопрос канул как вода в песок:
  - Ты дала мне деньги...
  - Были лишними. Пошли.
  Мальчик сделала несколько шагов, остановился в дверях:
  - Они говорили, что мама не любила отца, раз осталась жить, они говорили...
  - Плохое?
  - Очень. И про девочек...
  - Конечно. Свою подлость необходимо оправдывать. Обвинив жертву. Пошли.
  - Они забрали всё наше имущество. Что смогли - пропили, прожрали...
  - Плюнь. Их уже не переделаешь.
  - Плюнуть?
  - Убито-то их ты не можешь. Так зачем самому умирать от горя на радость им? Плюнь.
  - Им на радость? Нет!
  Они уже за воротами, спускаются по переулку к реке, идут по ночному нижнему городу за Старый вал.
  - Куда мы идём? - переспрашивает мальчик уже испуганно. - Назад я не вернусь.
  - Юноша, - колдунья стоит прямо перед ним, вглядываясь в глаза. - Ты не маленький и законы знаешь: я не могу тебя спрятать. За тобой придут родственники, а я - безродная.
  - Я не вернусь к ним...
  - И не надо. Мы идём туда, где тебе помогут.
  - Кто?
  - Ты не маленький и должен понимать...
  - Куда ты ведёшь меня?! - Ужас опять наваливается на ребёнка.
  - Вне рода в городе или Бурой или наёмники. - Предельно спокойно начинает объяснять травница. - Я могу обратиться к Бурому и он возьмёт тебя в "ученики" - тогда ты останешься в городе и каждый день будешь видеть своих родичей.
  Мальчик дёрнулся, собираясь возразить, но женщина жестом остановила его, продолжила:
  - Могу обратиться к наёмникам. И, если они согласятся тебя взять, то ты покинешь город с ними и, может быть, никогда больше своих родных не увидишь.
  - Наёмники послушают тебя?
  - Я постараюсь говорить убедительно. Но... Ты ведь знаешь городские законы?
  - Знаю! - взорвался мальчик. - Я не маленький. Я давно уже не маленький!
  - Значит поймёшь мои слова правильно: чтобы уйти с наёмниками, тебе надо отречься от рода. Самому обрезать свои волосы и произнести при свидетелях слова отречения. И не просто при свидетелях: при родственниках. Сможешь?
  - Смогу, - ответил мальчик не совсем уверенно.
  - Тогда идём.
  - Идём. А куда?
  - На гостиный двор. К наёмникам, - ответила травница на ходу.
  - А к Бурому?
  - Ты хочешь к Бурому? - Приостановилась женщина. Её пристальный взгляд проникал вглубь, кажется выворачивая саму душу.
  - Нет, - мальчик сжался. - Я так спросил...
  - Жаль, что "так" - голос женщины стал сухим. - Бурой и наёмники - враги насмерть. У наёмника, что пришёл в город с караваном, всегда в кошельке есть серебро и медь. Люди Бурого охотятся за ними, как за дичью. Но и наёмники, попадись тать им в руки, душат его, как... пёс - крысу. Без пощады.
  - Я понимаю, я ... так ... - мальчик смутился окончательно.
  - И ещё: у наёмников тебе сразу же придётся обрезать волосы.
  - Как безродному? Да.
  - Да. Половина наёмников - безродные. И... Знаешь, почему твоя мать забрала с собой девочек? Знаешь?
  Вопрос ударил так, что ребёнок сжался, но ведьма не намеревалась его щадить. Есть вещи, которые как гной из раны, просто необходимо выдавить наружу, иначе они отравят человека изнутри.
  - Я ...
  - Ты знаешь, - напирала колдунья.
  - Они...
  - Что хотели сделать ТВОИ (лекарка надавила на слово) родственники с ТВОИМИ сёстрами?
  - Кажется... продать...
  - А с тобой?
  - Я не знаю, я...
  - Тоже. Род уже отрёкся от тебя, ибо любой раб - безродный. Они придут со стражей на гостиный двор не за родичем, а за беглым рабом. Не за тобой, а за деньгами.
  - Они ... придут?
  - За деньгами? Можешь не сомневаться. Так что рода ты уже лишился, а вот свободу можешь сохранить. Если не струсишь, конечно.
  Широченная, Гостиная улица, подворья, запертые по ночному времени. Травница подошла к одной из калиток, решительно постучалась. Раз, другой...
  - Кого ночной ворон принёс! - возмущённый голос стража звучал совсем не сонно.
  - Я - травница из Крутого переулка. Пришла к госпоже Анне.
  - Нет здесь такой!
  - Есть. Не ври. А то язык отсохнет.
  - Нечего посреди ночи...
  - Госпожа Анна - лекарка.
  - И что с того?
  - День и ночь различают мирные люди. Для стражника и для лекарки - различия нет.
  За калиткой - возня.
  - Открой, воин. Беда не спрашивает, когда приходить. Для неё нет дверей и запоров. Кто знает свою судьбу?
  Опять возня, ворчание в ответ:
  - Да не колотись ты! Открываю.
  Наконец калитка скрипнула, приотворилась. Бородатый страж, через образовавшуюся щель, осветил пришельцев огнём факела:
  - Что за малец?
  - Ему нужна помощь.
  - Ладно, заходите.
  Вот они на подворье. Бородатые и безбородые лица воинов вокруг, дымное пламя двух факелов, вопрос старшего:
  - Где повозка Анны, знаешь?
  - Знаю. Не раз была.
  - Не раз? - скептическая ухмылка. - Добре. - Командный окрик. - Ладный! Проводи.
  Фургон стоит на своём месте, где и всегда. А куда он денется? Травница приоткрывает полог, зовёт в пол голоса:
  - Анна! Анна!
  Совсем не сонный голос отвечает:
  - Кто ещё?
  - Это я. Травница из крутого переулка.
  Ворчливый ответ:
  - Ну и ночка! Заходите. Сейчас ещё светильник запалю.
  - Я не одна.
  - А с кем? - девушка выглядывает из фургона. - Что за малец?
  - Сирота. Ему помощь нужна.
  - Пусть тоже заходит. Зябко на дворе. И... мне твоя помощь тоже нужна.
  На дворе действительно, по ночному времени, прохладно. Травница помогает мальчику забраться в фургон, оборачивается к сопровождавшему их воину:
  - Благодарю за помощь тебя и твоего командира...
  Испуганный, детский крик, вырвавшийся из фургона, оборвал её вежливую фразу, заставил броситься в повозку. Вслед за женщиной, в повозку запрыгнул и воин.
  Вид зажавшегося в угол мутанта заставил вскрикнуть обоих, а страж ещё и за оружие схватился. Аня спешно вклинилась между людьми и своим первым гостем:
  - Спокойно. Не надо кричать. Всё в порядке. Вы что? Псоглавцев не видели? Да не бойтесь Он не кусается. Я же не боюсь, - кое-как ей удалось успокоить воина. Кое-как травница успокоила мальчика. Ириша и Алевтина, разбуженные шумом, тоже с недоумением наблюдали происходящее.
  Первым успокоился воин. Он покинул повозку, рассудив, что раз его о помощи не просят, то не стоит и навязываться попусту поднимая шум. Сказать командиру о чудовище он конечно скажет, а там: как начальство решит. Мальчик, прижимаясь к Травнице, спросил шёпотом, кивком указывая на Аню:
  - Она ведьма?
  - Нет, - так же шёпотом, в самое ухо ребёнку ответила травница, - она - почти Богиня.
  - Почти Богиня? - от изумления мальчик даже о страхе забыл.
  - А ты сомневаешься? После того, что увидел?
  - А...
  - Не показывай удивления. Делай вид, что всё так и должно быть. Таковы правила общения с Богами.
  - Что это за урод? - голос Алевтины звучал на редкость раздражённо.
  - Это Агрх, - ответила Аня и вздохнула. - Он не знает: где его дом. Так что случилось с мальчиком? - обратилась она к Травнице.
  Успокоенная словами и поведением подруги, Алевтина приблизилась к монстру:
  - Ты Агрх?
  - Агрх, - подтвердил тот, испуганно оглядываясь по сторонам и ища: куда можно забиться.
  - Мальчик - сирота, - ответила Травница. - У него нет ни отца, ни матери, ни дома. Было бы хорошо, если ваши, госпожа, покровители, приняли бы его в свой отряд.
  - Такого ребёнка и на войну? - Аня даже растерялась, хотя, казалось бы, ко всему должна привыкнуть.
  - Здесь ему жизни не будет, - тихо возразила Травница.
  - Неужели у него нет никого из родни? - поддержала Аню Алевтина.
  - Лучше бы не было, - грустно отозвалась женщина. - Сын младшего сына, да ещё и сирота - это не легко.
  - Они хотят продать меня. В рабство!
  - Блин! Вот это да! Родные люди! У них что? Своих детей нет?
  - Именно родные. И именно ради своих детей, - грустно подтвердила Травница реплику Алевтины.
  У Ани перехватило горло. Да, сказки про сирот она читала, но то - сказки, а жизнь-то, выходит покруче будет:
  - Хорошо. Если иначе нельзя - попробую парней уговорить. А вот как быть с этим гостем, - она кивнула в сторону псоглавца. - Не знаешь, из каких он земель?
   - Нет, - покачала головой травница.
  - Его селение в горах. Высоко в горах. Там снег лежал.
  - Горы и снег? На западе есть Белые горы, но я там не была и не могу ничего сказать. Они за Чёрными горами. Первыми будут Зелёные горы, потом - Чёрные, за ними - Белые. Белые горы на западе самые близкие. Но есть Белые горы и на востоке. Точнее, на юго-востоке.
  - Ну да. А на севере снег круглый год лежит... - вздохнула Аня.
  - Южные горы очень далеко, - серьёзно ответила Травница. - Гостей оттуда сейчас в городе нет, а вот с запада...
  - Есть? И западные горы ближе всего? Да?
  - Да. На вершинах Чёрных гор тоже кое-где есть снег, но немного.
  - А Белые горы заснеженные? - уточнила Аня?
  - Да. Про них мало что известно. Людей там почти нет. Может быть, именно в Белых горах живут эти... Как вы его назвали?
  - Псоглавцы? Кстати, он понимает нашу речь, но говорит с трудом.
  - Так может он попытается что-то рассказать?
  - Я пыталась его расспросить. Он не помнит. Да! Я тут картинки сделала. Как в той, деревянной книге путника. Помните? Я рассказывала.
  Травница взяла в руки первый листок:
  - Что это?
  - Картинка. Может, не очень хорошая. Меня немного учили рисовать: по анатомии, срезы, ну там в общем всякое. Я не художник и рисовала это по памяти...
  - Нет, рисунок хорош, но на чём вы рисовали? Это полотно, только...
  - Жёсткое? Я его накрахмалила. Просеянная пшеничная мука заваривается кипятком. Получается клейстер. Подходящую, белую ткань пропитываем клейстером, отжимаем и разглаживаем на гладкой доске, высушиваем. Готово.
  - Так просто и так дёшево?
  - Не очень дёшево, - отмахнулась Аня. - полотно всё-таки надо брать хорошее, тонкое, иначе перо за нитки цепляется. И мука... Хотя её немного надо.
  - Перо? - опять переспросила Травница.
  - Ну да, гусиное перо. Тростинка слишком хрупкая. Перо лучше. Осторожно затачиваем его... и вот!
  Тина и Ириша, наравне с гостьей, с недоумением разглядывали её "изобретение".
  - Ну, Анька, ты даёшь, - голос Алевтины как всегда дышит недовольством. - На накрахмаленных тряпках писать. Сама придумала? Кулибин ты наш...
  - Да нет, - попыталась отмахнуться от подруги Аня, - вспомнила. У Пикуля было. Там шпионки на накрахмаленных юбках писали.
  - Высокая литература, - буркнула Алевтина, в очередной раз давясь обидой: "Ну почему, что бы Анька ни сделала, все смотрят на неё с восхищением? Где справедливость?!"
  Аня скрипнула зубами, давя раздражение и вдруг, в неровном свете масляных ламп увидела на лице подруги огромный, наливающийся чернотой синяк, которого не было вчера.
  - Тина, откуда? Когда?
  Изукрашенное лицо красавицы передёрнуло от злости и обиды:
  - Заметила? Да? Это Лагаст. А ты его защищаешь.
  - Лагаст? Погоди, но от костра мы ушли вместе.
  - Да! Ушли! Все! - Тина всхлипнула. - И ты, и Гастас твой, и воины, а он один у костра остался.
  - А ты-то как там оказалась?
  Вместо ответа Алевтина разрыдалась в голос. И дела ей нет, что вокруг посторонние люди - чужаки:
  - Тебе хорошо! У тебя парень есть! Защитник. Чуть не на руках тебя носит, подарки дарит. А я - одна! Совсем одна. Тадарик, козёл такой, поматросил и бросил. Жениться он видите-ли вздумал. На своей рабыне. Без законного брака ему её трахать не в кайф! Паскуда такая. Знаешь, почему Громир со своими в Пристепье возвращается? К выборам торопится. Хочет Тадарика в воеводы пропихнуть. Да если бы Тадарик только захотел... Быдло они здесь все! Пьют, жрут, блудят, детьми торгуют! Ненавижу. Ненавижу! Что молчишь, Анька? Я не права? А, по твоим словам, здесь все такие хорошие, что хоть иконы с них пиши.
  - Ты права, - Аня из последних сил старается сдержать возмущение. - Этот мир и для своих неласков, чужим же здесь вообще делать нечего. А...
  - А правда, что отряд Громира уходит в Пристепье? - вклинивается в крошечную паузу Травница
  - Ну, правда, - отмахивается Алевтина. - А тебе это зачем?
  - Да надоел мне этот город. Шумный, - удовлетворяет её любопытство женщина. - А в Пристепье тихо. Не знаешь, когда они уходят?
  - Откуда мне знать? - Искренне возмущается Алевтина. - И зачем мне это? Я туда не вернусь. Никогда! Этот Тадарик...
  - Я его помню, - соглашается Травница.
  - В этом смысле что ли? - Тина делает неприличный жест. Усвоила уже. Но её собеседница невозмутима:
  - Нет, женщина. Просто Тадарик не из незаметных. Думаю, его везде, где он побывал, помнят. Яркий он, шумный.
  - Да уж, ведёт себя, как в кабаке.
  - Заметный, - опять соглашается лекарка, - но и судьба ему выпала нелёгкая, - краем глаза она косится на мальчика. - Тадарик, совсем парнишкой, из дому сбежал, считал себя безродным. А уж по свету его поносило: в грязи спал, кровью умывался, а не пропал человек, не оскотинился. Не зря горожане его в воеводы прочат. И ведь выберут же! Даже не сомневаюсь. И главное: в его городе ни одного ночного злОдия нет. Бывает, конечно, что сосед у соседа что-то утянет или пьянчуга пьянчугу в кабаке ножом пырнёт - так ведь это мелочь.
  - Преступность неискоренима! Один убийца порубил других убийц - вот и всё!
  - Вроде бы так, - вздохнула лекарка и опять покосилась на мальчика. Глаза у того блестели надеждой: бывшего наёмника горожане прочат аж в воеводы! Вот и говори после этого, что все безродные - пропащие люди. И пожил, видать этот Тадарик, дай бог каждому, если его везде помнят.
  - Не вроде, а так и есть, - давит Алевтина, ничего вокруг не замечающая. - Сам он тать и убийца и никакой разницы нет!
  - Есть разница, женщина, - в глазах лекарки вспыхивает злой огонёк. - Все люди разные. Кто-то сам всё видит и понимает, кому-то слова нужны, а кого-то только меч остановить может. Тадарик из тех, кто сам всё видит и потому меч, вперёд слов, в ход не пускает.
  - Да что можно быдлу объяснить!
  Ане смешно: это ведь Алевтине ничего невозможно объяснить. Единственное, что понимает её подруга - фингал под глазом, ну или угрозу выкинуть вон - тот же смертный приговор, но в цивилизованной форме. Но именно такие люди больше всего кричат о жестокости окружающих, о несправедливости законов, о чужом диктате. Не значит ли это что законы совсем не плохи, раз мешают развернуться подобному... зверью?
  - Госпожа Анна, - обращается к ней гостья с подчёркнутой почтительностью. - Позвольте ещё раз посмотреть ваши картинки. Я кажется начинаю понимать их смысл.
  Они шептались до рассвета, разглядывая исчерченные пером листки накрахмаленной ткани. Они: Травница, Аня и Ириша. Заснул мальчик, свернувшись в клубок на лавке и прикрывшись заплатанным плащом ведьмы-ведуньи. Заснула заскучавшая от невнимания и непонятных ей разговоров Алевтина. И даже Агрх придрёмывал в пол глаза, затаившись в самом тёмном из углов повозки.
  Рисунки многозначные и непонятные, напоминали иероглифы: звёзды, распятый скелет и распятая женщина, сломанный посох, жрец, извергающий свет изо рта, сцены потрошения трупов.
  - Я не уверена, - вздохнула Аня. - Может быть, я неверно поняла или неверно запомнила, но мне это напоминает картинку из учебника истории Древнего мира, главу про Древний Египет. Изготовление мумии. Но там, в учебнике на картинке был псоглавец: древний бог Анубис с головой шакала. У древних Египтян он был проводником в мир мёртвых. Привратник смерти. Но в вашем мире другие боги.
  - Да, про Белые горы известно мало, - немного невпопад согласилась травница, будучи вся в своих мыслях.
  - А про другие?
  - Про них известно главное, - усмехнулась ведунья, - там нет того, что ты ищешь. Это уже много.
  - Знаете, - Аня мечтательно вперила глаза во тьму, - однажды здесь мне приснился сон: каменистая равнина, посреди неё чёрная гора, из которой вырывается смерч, а вокруг, на самом горизонте, то ли горы облаков, то ли заснеженные горы...
  Они заснули перед самым рассветом и когда Гастас стукнул по доске короба фургона, солнце уже полностью всплыло из-за горизонта. Аня подняла голову, сонно огляделась вокруг. Свет пробивался через открытый клапан окна. Значит, уже день на дворе? Стук повторился Аня посмотрела на себя: одета, на сонно ворочающихся людей: тоже. Взгляд скользнул, зацепившись за белый листок "бумаги" ... Точнее за отсутствующий листок. Она его приготовила, хотела что-то нарисовать, но уснула. Кажется... И оточенное, гусиное перо пропало. Может где-нибудь на полу? Третий стук оборвал мысль. Неприлично всё-таки так долго держать человека на улице, да ещё и без ответа: "Кто там? Заходите."
   .......................................
  - Кто там? Заходите, - Мастер оторвался от работы. Обсидиановая пластинка уже приобрела правильную, овальную форму и теперь ему предстояло выгладить её, сняв следы резца, отполировать, а потом...
  - Что поделываешь, человече?
  Холодный пот прошиб мужчину от затылка до пяток. Лёгкая, как туман, пелена разделила лавку. В приоткрывшуюся дверь вошла седая, но всё ещё стройная женщина в свободном, неподпоясанном сером одеянии до пола. Она опиралась на длинный, пустотелый посох из отбеленной, резной кости. Заметив преграду, пришелица потрогала её рукой. Туманно-прозрачная стена упруго прогнулась под её ладонью:
  - К прилавку-то хоть допусти, купец, - смиренную просьбы сопроводила едва заметная, снисходительная улыбка. - Дрожишь всё, прячешься. А разве от меня можно спрятаться? А я-то не за тобой, я - к тебе пришла.
  - Раз пришла - проходи, - буркнул мастер, одновременно, усилием воли приближая к себе прозрачный барьер. - Только зря пугаешь. Этой преграды тебе не одолеть.
  - Так я и не пытаюсь, - смиренно согласилась с хозяином гостья. - А что это ты мастеришь?
  - Зеркало Мира, - буркнул мужчина недовольно. - Через него весь мир будет видно.
  - Ищешь кого-то? - с иронией уточнила гостья.
  - Ищу! Говори: зачем пожаловала?
  - Покаяться хочу. До кражи я опустилась. В первый раз. Вот, смотри: у человека украла. - На прилавок лёг прямоугольный лоскут жёстко накрахмаленного полотна и гусиное, заточенное перо, измазанное чернилами. - Не удержалась и украла. Сама от себя такого не ждала. И ведь сделала же.
  - Что за чепуха? - мужчина взял листок, отмеченный чернилами, повертел, рассматривая с двух сторон. - Для чего это? - Пальцы ощупали перо, - Писать? Зачем? Тростинка мягче...
  - Перо лучше подходит к жёсткой ткани, а этот материал легче твоего дерева, дешевле кожи.
  - И что? Жёсткая тряпка: вот и всё.
  - Как же ты ревнив человек к тому, что не сам придумал. Кусочек ткани, который ты брезгливо мнёшь в пальцах изменит наш мир. Неизбежно и безвозвратно. Он уже меняет его и никому, даже мне, не под силу эти изменения остановить. А я и не буду останавливать. Не люблю кладбищенского покоя. Впрочем, к чему это я в слабостях начала признаваться? Кого ты ищешь?
  - Человека. Мужчину.
  - А с фонарём не пробовал? - не удержалась от подколки гостья, и тут же повинилась, - Прости за дерзость, человече. Если помощь нужна - не стесняйся. И не лучше ли женщину поискать?
  - Без твоих советов обойдусь!
  - Как знаешь, - гостья посветлела, тая в воздухе. - Как знаешь, Мастер.
   .............................
  - Хитрая тварь, - выругался Мастер. - Никакого с ней покоя нет. Является, когда захочет, от дела отвлекает, ерунду какую-то притащила, - он брезгливо взял перо с прилавка, повертел в пальцах, примеривая, обмакнул в чернильницу. - Ну да, писать удобно. И что? Тряпок - полно. Выходит, каждая полуграмотная тварь сможет теперь писать? И не просто писать, переписывая старые тексты, но и сама сочинять их, записывать свои домыслы! Действительно мир катится к концу. И ведь придумал же кто-то такую мерзость! Кто бы это мог быть? Впрочем, догадаться не сложно: женщина из другого мира. Та самая, которую мой ученик приволок сюда в нарушение всех законов. На ней и следа Силы нет, но мир она меняет. Нет, надо срочно спровадить её обратно. И как можно скорее!
   ..............................................................
  - Кто там? Заходите!
  В повозку поднялся Гастас, окинул взглядом гостей, хозяйку:
  - День добрый, люди.
  - Доброго дня и тебе, воин, - первой ответила Травница, как самая старшая по возрасту. - Ты вовремя пришёл. Нужна твоя помощь.
  - Моя помощь?
  - Анька опять собирает убогих... - визгливо-недовольные нотки в голосе Алевтины как всегда резали слух. - Всю ночь колобро...
  Бешенный взгляд парня буквально пришил её к лавке:
  - Ты не меняешься, женщина. Опять в чужую постель мостилась?
  Отмеченное чугунным синяком лицо девушки покраснело. То ли от злости, то ли от стыда.
  - В тебя всё подворье пальцем тычет, - напирал Гастас, не давая ей и слова вставить. - Шлюха! А ты всё учить кого-то норовишь. - Закончив свою отповедь, юноша перенёс внимание на гостью. - Что за забота у тебя?
  - Он - сирота, - ведунья за руку вытянула мальчика на всеобщее обозрение. - Отец его был младшим сыном в семье. Он умер от болезни. Мать - покончила с собой от горя и попрёков родни. Двух младших дочерей она забрала. А отроку теперь или в омут головой, или прочь из города. Возьмите его с собой. Молод он, конечно, но такие дети быстро взрослеют.
  Гастас сел на лавку, в задумчивости потёр лоб:
  - Не весело.
  - Гастас, - робко подала голос Аня, но вопреки обычаю, юноша, казалось, её даже не услышал.
  - Малец, иди сюда.
  Робея, мальчик подошёл к воину.
  - Тебе сколько лет?
  - Скоро двенадцать.
  - Как скоро?
  - Ну...
  - Одиннадцать есть?
  - Почти.
  - Ясно. Как тебя звать?
  - Ярко.
  - Родичи твои знают: где ты?
  - Нет, я...
  - Бежал?
  - Да, я не хочу...
  - Это понятно. Твоя одежда - это всё, что у тебя есть?
  - Да.
  - Гастас, - опять попыталась вмешаться Аня, - если дело в снаряжении...
  - Не в снаряжении. Не мешай. А если родня придёт за тобой?
  От такого вопроса мальчик сжался.
  - Да не просто придёт, а со стражей?
  Мальчик прикусил губу, медля с ответом. Совсем ребёнок, выброшенный в неласковый мир. Он видел перед собой рослого воина в добротной, дорогой одежде. Коротко остриженные волосы значили, что собеседник его не имеет ни семьи, ни племени и что он сам себе хозяин. Парень отрёкся от рода, но совсем не бедствует.
  - Я отрекусь от них. При страже. И волосы отрежу. Только возьмите.
  - Сам отрежешь? При свидетелях?
  - Сам. Хоть сейчас. Не могу я их видеть.
  - Да, - соглашается с ним Гастас. - Если даже видеть не можешь, честнее просто уйти. Нельзя родную кровь проливать. Только назад ходу не будет. Отрезанные волосы не прирастить. Но если ты твёрдо решил - я поговорю с товарищами.
  - Если нужно оружие или... - опять попыталась вклиниться в мужскую беседу Аня, но воин резко оборвал девушку:
  - Оружие? Ему? Пусть хотя бы научится его в руках держать.
  - Я научусь, я научусь, я буду стараться...
  - Не сомневаюсь. Лишь бы при свидетелях ты, малец не сплоховал. Твои слова за тебя никто не скажет.
  - И у меня есть для тебя слова, воин, - ведунья опять напоминает о себе. - Те, что ты хотел услышать.
  Недобрая ухмылка бежит по губам Гастаса. Его взгляд - взгляд соучастника-подельника:
  - У меня тоже есть такие слова для тебя. Именно те, что ты хотела услышать.
  Громкое сопение в затенённом углу. Это псоглавец тактично напоминает о себе.
  - Гастас, есть ещё одна проблема, - ухватив монстра за край плаща, Аня потянула его на свет. Короткий взгляд, кивок:
  - Да, да. Мне говорили о нём. Совсем забыл.
  - Это Агрх. Он, как я думаю, сбежал из того балагана.
  - И что ему надо?
  - Он хочет вернуться домой, в Белые горы. Ты знаешь: где они?
   - Белые горы? - Гастас опять плотно уселся на скамью, задумался. - Я слышал названия: Зелёные горы, Чёрные горы, Белые горы. Это на западе, за рекой Быстрой или Стрыей. На ней, за Добрым бродом стоит Будний город - цель нашего пути. Выше Буднего - не переправиться. Быстрая там течёт через Зелёные и Чёрные горы. Белые горы лежат за Чёрными, дальше от реки. Но туда караваны не ходят. Там, даже в предгорьях, нет дорог и городов.
  - Но пока мы идём куда надо? Кстати, когда отправляется наш караван?
  - Через два дня, на рассвете. А парни уходят на Пристепье завтра. Уже всё сговорено. Так что сегодня - делим добро.
  - Но идём-то мы... - попыталась вернуться к интересующей её теме Аня.
  - Этот пёс с нами не пойдёт.
  Псоглавец дёрнулся всем телом, упал на четвереньки, заскулил.
  - Почему? - спросила Аня растеряно.
  - Он - собственность людей из балагана. Скоро за ним придёт стража. А мы обязаны соблюдать городские законы.
  - А если не придёт?
  - Придёт. Его видели. Всё подворье только об этом и болтает.
  - Но... - Аня даже не знала, что сказать. Парень не хочет, да и не может спорить с законом. И он прав.
  - Бла-у-га-у-да-у-рю-ю-ю, - то ли прохрипел, то ли провыл человеко-пёс, прерывая пустой спор, - гас-дин! За-у-па-уд! Бел го-у-ор! Ти-э-пи-эррр й-а знай!
  - А он соображает! - восхитился Гастас. - Если он так хорошо понимает речь, можно было бы парней порасспрашивать? Может, кто-нибудь ещё что-нибудь знает и расскажет?
  -Да! Да! Йа сам и-ити. Сам!
  - Твоё дело, - вздохнул Гастас с облегчением. - Сам иди куда хочешь. Мы ловить тебя не обязаны. Что знаем - расскажем.
  - Может покормить его? - вмешалась Ириша.
  - Правильно, малыш, поесть стоит. Парни двух баранов закололи, мяса уже нажарили. Каша вчерашняя ещё есть. Так что не тяните. Остынет. - Последние слова, парень говорил, выпрыгивая из повозки. Вслед за ним повозку поспешно покинули Травница и Ярко.
  - Опять секреты, - пробурчала им вслед Алевтина. - А наёмники что-то робкие больно. На подворье и стражи бояться.
  Аня неопределённо пожала плечами: если закон угоден Тине - она, с пеной у рта будет требовать его соблюдения. У неё это называется законопослушанием. Если же закон ей не угоден, она его проигнорирует или нарушит не задумываясь и назовёт это свободой и независимостью.
  Агрх тоже покинул повозку. Не иначе чтобы не мешать хозяйкам. Вокруг него тут же собралась толпа зевак, но монстр смирно сидел под повозкой даже не пытаясь протестовать против людской навязчивости.
  - Ань, - заныла Алевтина, не давая подруге продыху. - Почему ты никогда не заступишься за меня? За других заступаешься, а за меня - никогда. За что ты меня ненавидишь?
  - Я тебя не ненавижу, - попыталась отмахнуться от неё Аня и обрадованная её оправданием "подруга" тут же вцепилась в неё, как клещ:
  - Да? А почему ты всегда меня преследуешь, попрекаешь? Разве я виновата в том, что мои родители богаче твоей мамы? Разве виновата, что я такая неприспособленная? Тебе хорошо: ты здесь личность. Ты - избранная, а я - никто! Знаешь, как это обидно? Знала бы, что всё так обернётся - ни в жизнь бы к этому Сириусу не пришла!
  - Я - тоже, - огрызнулась Аня раздражённо.
  - Почему? Это у нас ты никто была. А здесь у тебя, и парень есть, и служанка, и дом на колёсах и ремесло. Только комфорта маловато, но ты-то - привычная. И мужики тебя уважают. Даже Лагаст, хоть и злится.
  Ане в равной степени не хотелось ни спорить, ни оправдываться. Тину ей всё равно не переубедить. Потому что подругу не чьи-то ответы интересуют, а исключительно собственный комфорт. Но знала она, и что молчанием от Алевтины не защитишься. Вот тут-то ей на помощь и пришла Ириша:
  - Госпожа Анна лечит людей. За это ей платят и за это уважают и будут уважать везде. А вы, госпожа Алевтина, заботитесь только о себе, поэтому вас нигде не уважали и уважать не будут.
  - Заткнись, соплячка! - Взвизгнула Алевтина и, обернувшись, набросилась на Аню. -Заткни рот своей рабыне! Или я сейчас...
  - Что? Ты? - выдерживать брань у Ани получалось лучше, нежели нытьё. Тина сразу поняла свою ошибку: сникла, скуксилась:
  - Да, теперь я - никто, я не нужна теперь. Не то, что раньше. Ты же всегда мне в друзья набивалась!
  - В друзья? Раньше? - Аня задумалась. - А ведь действительно, набивалась, твои выходки терпела и оправдывала. Только зачем?
  - Вот! А я всегда знала, что ты - притворяешься.
  - Верно. Ты - знала.
  - И была права. Ты никогда меня не любила, а ходила со мной, только из-за наших родителей. Они со студенческой скамьи дружили и твоя мама от тебя дружбы требовала. Ты и её обманывала, и меня!
  - Да, так оно и было.
  - А вот теперь показала себя!
  Но Аня, казалось последнюю реплику "подруги" даже не расслышала, продолжая размышлять вслух:
  - Но я-то хоть старалась быть тебе другом, а вот ты только и делала, что требовала от меня доказательств дружбы. Не иначе твои родители к дружбе тебя не принуждали.
  - Да больно им ты нужна!
  - Тебе - тоже. Ты-то мне другом тоже не была.
  - Я не лгала и не притворялась, как ты...
  - Я тоже больше не хочу лгать. Чем ты недовольна? Теперь между нами всё по-честному. - Аня поправила покрывало на голове. - Ириша, как? Ровно?
  - Нет, - отозвалась девочка. - Дайте поправлю.
  - А я - тебе.
  - Ну, да! Теперь тебе не надо притворяться, - ревниво заметила Алевтина. - Теперь притворяется Иришка.
  - Зачем?
  - Она - твоя рабыня, твоя вещь и зависит от тебя, а я...
  - Ты тоже зависишь от меня. И гораздо больше, чем Ириша. Она-то без меня не пропадёт, а ты - пропадёшь. Может быть, поэтому ты и цепляешься ко мне?
  - Неправда! Тебе просто не нравится, что я - свободный человек, с характером...
  - Так себе характер. Весь он лишь в том и заключается, чтобы ежедневно выносить мне мозг.
  - Мне плохо! Мне нужна помощь!
  - Ну и что? Я, по твоим словам, тебе не друг. И... - Аня остановилась перед входным пологом, - может тебе сегодня вообще из повозки не выходить? А то выглядишь как... - взгляд её опять зацепился за роскошный бланш под глазом у Тины, - Манька-облигация. Пошли, Ириша.
  Вокруг костра - суета. Один человек нанизывает последнее мясо на палочки, один - жарит его над углями, откладывая готовые шампуры на большое, глиняное блюдо. Ярок, с обкромсанными кое-как волосами (явно сам постарался) крутится между людьми. Лагаст и Гастас, позабыв о вчерашнем раздоре, сидят рядом и о чём-то беседуют с Травницей. Тут же с ними и Громир. И вид у них самый что ни на есть заговорщический. Остальные воины заканчивают завтрак, гомонят, как стая ворон. И только Агрх сидит сжавшись под повозкой. Словно и не гость:
  - Агрх, - потянула его за плащ Аня. - Пойдём к огню. Поешь...
  -Нэ! Нэ! Мьа-асу-о! Нэ-сийа! - Из перекошенной от непривычных звуков пасти монстра брызгами летела голодная слюна. - К-р-в! Нэ-сийа!
  - Нельзя? - переспросила Аня удивлённо. Есть чему удивиться. Пёс и мясо не ест.
  - Нэ-сийа, нэ-сийа, - закивал псоглавец. Кажется, бедняга сейчас расплачется.
  - А что можно? - попыталась успокоить его Аня. - Что тебе можно есть?
   Агрх притих, задумавшись, ответил, глядя на собеседницу доверчивым, "собачьим взглядом":
  - Х-х-лэп!
  - Хлеб? - переспросила Аня и вдруг уточнила, как по наитию. - А молоко?
  -М-а-а-ко? - Агрх чуть не подавился слюной, кивнул с робкой неуверенностью. - М-а-ако, м-а-а-ко!
  - Вот и хорошо. В трактире молоко есть.
  - Давайте, я сбегаю, - предложила Ириша
  - И сыру головку, - Аня вручила помощнице три больших медяка. Но стоило девочке оказаться на краю толпы, её остановил рык командира:
  - Куда?
  - Госпожа Анна... лепёшку с молоком и сыру...
  - Брысь на место. Есть и помладше. Ярок!
  Мальчик слышал весь разговор и в пояснениях не нуждался. Получив монеты из рук Лагаста, он молнией метнулся за покупками, а Ирише ничего не оставалось, как вернуться к повозке.
  - По-моему, это мир, - задумчиво заметила Аня.
  - Да, - согласилась девочка, - а Ярика приняли. Ну и побегает он теперь!
  - Побегает, - подтвердила Аня.
  - Зато теперь его будут учить, кормить и одежонку подберут, - поспешила вступиться за наёмников Ириша.
  Ярик-Ярок, надо заметить, слетал мухой, принёс и положил перед Аней большую лепёшку, на неё - комок свежего, овечьего сыра, рядом поставил кринку с козьим молоком. Молочных коров в здешних хозяйствах ещё не водилось. Глядя на хозяев благодарными, по-собачьи выразительными глазами, Агрх принялся за еду. Степенно и медленно, по крошкам он отламывал кусочки хлеба и сыра, запивая еду крошечными глотками молока. Идти к костру мутант категорически отказался.
  Воины поспешно доедали завтрак. Им было куда спешить. Делёж имущества дело серьёзное и требует точности. Деньги, оружие и личные вещи каждый держал при себе, а вот припасы и всяческий дорожный, общественный скарб раскладывали строго на две кучи, учитывая и вес, и качество, и примерную цену.
  Куда они уходят, - спросила Аня у одного из воинов, глядя на отъезжающую, гружёную повозку.
  - На соседнее подворье, - ответил тот. - Караван оттуда рано утром уйдёт. До вечера всё должно быть в сборе. Жаль. Привык я к ним. А новые - они новые и есть. Сейчас они здесь - сами по себе. Чужаки. Пока привыкнешь... Да и им привыкнуть - время надо.
  Действительно, придётся привыкать. Отряд Лагаста по местным меркам большой: пятнадцать человек, если считать и Ярика. Но купцы наняли ещё два десятка воинов причём поодиночке. Получается, теперь в отряде тридцать пять человек. И всего один командир. Немудрено, что Лагаст озабочен. Ему никогда не приходилось командовать таким отрядом. Народ - разный, разного обличья, из разных племён: есть и ветераны, есть и новички. Все они уже не раз позвенели мечами и друг с другом, и со старожилами. Ради тренировки и чтобы знать: кто и что стоит, распили не по одному жбану пива. Да и за кашей, воины, внёсшие свою долю в отрядную казну, сидят наравне со старыми, Аниными знакомыми. И всё-таки для настоящей притирки потребуется не меньше месяца пути с постоянными дозорами, ночёвками под открытым небом и вечным ожиданием нападения.
  Приход стражников. Он не удивил никого. Отряд вёл Чернобородый, тот, что выкупил у Айрисфеда Сивого пленника. Они только-только прошли в ворота, а Агрх заметил их, враз сник, сжался, отодвинул остатки недоеденного угощения, поднялся и дрожащей, ломаной походкой направился навстречу. Сам. Воины замолчали, насторожились. Смирение и покорность судьбе, так явственно читались в каждом движении псоглавца, что даже стражники кажется немного растерялись.
  - Есть вопросы? - Это Лагаст, по праву и обязанности старшего обратился к стражникам. Рядом с побратимом стоял Гастас. Аня, едва сдерживая волнение, чуть отстав, следовала за воинами. Рядом с госпожой, жалась окончательно оробевшая "ученица".
  - Есть вопросы? - повторил старшина наёмников. Оба стражника растерянно осмотрели на жалобщика, но Чернобородый, как зачарованный вперился в лицо стриженной девицы.
  - Есть вопросы?! - В голосе наёмника звучало раздражение
  - Нет. Теперь, нет, - ответил Чернобородый за всех всё ещё будучи не в силах оторвать взгляд от лица Ани. - Тварь нашлась и никаких вопросов у меня к вам нет. - Невероятным усилием воли, он опустил глаза на припавшего к его ногам псоглавца, нащупал и отцепил от пояса широкий, длинный ремень. Рука инстинктивно поднялась для замаха, белые зубы обнажились в гневном оскале, но глаза опять поднялись на лицо девушки, побледневшее от предчувствия боли, словно удар должен был обрушиться не на провинившегося монстра, а на неё. Рука с ремнём застыла на половине замаха, на лицо мужчины, как маска, легла слащавая гримаса. Вторая рука взъерошила стоящую дыбом шерсть на загривке твари, потрепала, нащупала медное кольцо на кожаном ошейнике. Первая рука прищёлкнула к ошейнику ремень, как поводок:
  - Эта тварь опасна.
  - Возможно, - согласился Лагаст.
  - Мы должны были прийти, - вставил реплику старший стражник.
  - Понимаю.
  - А это что за пацан? - Второй стражник заметил Ярика. Не удержав любопытства, парнишка выбрался вперёд. Лагаст проследил его взгляд, ответил:
  - Новенький, - позвал. - Ярок! - Жест заменил приказ: "Иди сюда!" - Раз показался.
  - Ярок? - переспросил Старший. - Давно он у вас?
  - С утра, - не стал отпираться наёмник.
  - Не его ли родичи о пропаже заявили?
  - О родичах ничего не знаю, - возразил Лагаст. - Он назвался безродным и сиротой. Главное, что он не раб.
  Отхваченные кое-как пряди на голове мальчика подтверждали слова наёмника.
  - Безродный? - переспросил Старший, обращаясь к мальчику. - Малец, ты...
  - Я - безродный! - ответил мальчик стражу почти с вызовом.
  Стражники опять переглянулись. Младший заметил неуверенно:
  - Вообще-то это не наше дело...
  - И он не раб, - поддержал стража Лагаст, - чтобы вы его к хозяину на верёвке волокли.
  - Да, он не раб...
  - Пусть родичи приходят. Это их дело...
  - Благодарю вас, отважные воины, - Чернобородый вклинился в беседу на редкость кстати. - Теперь я вижу, что в Белом Городе закон священен. Даже безродные пришельцы ставят его превыше своих желаний и обстоятельств. - Маленькая, серебряная монета перекочевала из кошельки Чернобородого в руки Старшины. - Ещё раз благодарю вас за помощь и больше не задерживаю. - Я слышал, отважный воин, - перенёс он своё внимание на Лагаста, - что ваш путь лежит на запад?
  - Об этом знает лишь хозяин, - попытался оборвать Чернобородого наёмник. Неудачно.
  - Разумный ответ, - одобрительно отозвался Чернобородый. - Я хочу поговорить с ним.
  Лагаст одарил пришельца злым взглядом, но привычно сдержал чувства, обернулся к спутнику:
  - Гастас, проводи достойного мужа к господину.
  Во взгляде Чернобородого промелькнула усмешка:
  - Благодарю, отважный воин. И за совет, и за спутника.
  Первым по двору шёл Гастас, за ним - Чернобородый и последним, на поводке, согнутый, почти на четвереньках неуклюже семенил Агрх, похожий на большого пса, разве что в человеческой одежде. Взгляды обоих прилипли к широкой спине молодого воина, прикрытой дорогим, коротким, индигово-синим плащом с отделкой из белого шнура.
  
  Айрисфеда они нашли в таверне, на "чистой" половине. Люди вокруг его стола так и клубились: подходили и уходили продавцы, покупатели, торговцы из каравана и из города, приказчики, помощники... Скоро в путь, а дел ещё немало.
  Чернобородый пришелец с псоглавцем на поводке сразу выделился среди прочих посетителей. При виде монстра, люди невольно расступились и Чернобородый смог сразу подойти к столу. Купец узнал гостя, насторожился:
  - Приветствую тебя, уважаемый старшина, - первым заговорил Чернобородый. - Я опять пришёл к тебе и опять с просьбой. Ходят слухи, что твой караван идёт дальше, на запад, и если этот слух верен, я бы хотел присоединиться к нему.
  - Один? - уточнил купец.
  - Нет, со спутниками и со своей повозкой.
  - Караван уходит через два дня, считая и этот, на рассвете, как положено.
  - Моя повозка будет ждать у парома. Вот задаток, - на стол легли две большие, серебряные монеты. Купец сгрёб их:
  - Хорошо, - взгляд его зацепился за псоглавца. - Эта тварь с вами?
  - Она абсолютно безопасна.
  - Слышал, слышал. Не знаю уж, как эта зверюга прокралась на подворье, но она всю ночь просидела в повозке нашей ведьмАчки и даже никого там не покусала. Похоже это чудо тоже не прочь отправиться с нами?
  - Наверно, господин, - усмехнулся Чернобородый так, будто мысль о наличии желаний у монстра его развеселила. - Эй! Тварь! - Он дёрнул за ремень поводка. - Ты хочешь идти на запад?
  - Д-д-да, - давясь звуками, ответил псоглавец. Тело его сотрясалось от нервной дрожи, но хозяину не было никакого дела до чувств своей собственности.
  - Он говорит? - удивился купец.
  - Немного, господин. Всё-таки тварь из балагана должна быть необычной.
   ...................................
  - Что ему было надо? - Лагаст сходу задал этот вопрос.
  - Ему надо на запад. Думаю, его псоглавец просто счастлив.
  Лагаст шутки не принял:
  - Не нравится он мне...
  - Мне тоже. Его тварь - из балагана. Зверь-то, конечно ни при чём, а вот насчёт хозяина - я не уверен.
  - Да. Я тоже. Но ведь доказать-то ничего нельзя. И... многие ли из тех, кто идёт с караваном нам так уж и нравятся?
  - Согласен. Как говорит госпожа Анна: работа есть работа. Кстати, как насчёт того, чтобы поразвлечься напоследок? А? Командир? Парни с Пристепья согласны.
  - Раз согласны - значит порезвимся. Что Лекарка с города?
  - Клянётся, что всё разузнала.
   ............................
  Ближе к вечеру на подворье заявились родичи Ярика-Ярка: пятеро здоровенных мужиков с коротко подстриженными бородками и волосами до плеч - дядья. С ними пришли трое городских стражников. Пришли и встали в стороне со скучающим видом: беспристрастные наблюдатели.
  Ярок при виде дядьёв попытался спрятаться за спины своих, новых покровителей. Неудачно. Впрочем, и попытка заботливых дядюшек сгрести племянничка тоже к успеху не привела. Первый же наёмник, которого один из дядьёв попытался отшвырнуть с дороги, так приложил его кулаком, что здоровенный мужик растянулся на земле во весь рост:
  - Не трогай, если тебя не трогают!
  Пришлось вмешаться страже:
  - Где мальчишка?
  Задавать идиотских вопросов никто из наёмников не стал. Ярика вывели вперёд, но попытка второго дяди загрести мальца была пресечена не менее жёстко:
  - Не лапай! Не купил!
  - И это закон?! - заверещал оказавшийся на земле мужик. - Эта безродная наволочь бьёт человека, а стража - молчит?!
  - Они украли мальчика! - Завопил второй.
  - И уже остригли его!
  - Молчать! - Рявкнул подоспевший Лагаст, чем окончательно вывел "родню" из себя. Шум поднялся такой, что оглохнуть можно.
  - Молчать! - Гаркнул старший в тройке стражников. Бесполезно. Оглохшие от собственного крика дядья его даже не услышали. Лицо стража от гнева пошло пятнами:
  - Уходим! - Он развернулся на месте, зашагал к воротам. Следом за ним шли двое его помощников. К своему счастью дядья заметили этот манёвр и верно оценили его. Их гнев немедленно перешёл с неуступчивых наёмников на стражей порядка:
  - И это закон!
  - Они бросают нас на произвол этих злодеев!
  - Они...
  Старшина стражников мгновенно развернулся:
  - Молчать! Сиволапые!
  Теперь его услышали, притихли.
  - Какого закона вы хотите, если не даёте мне слова сказать?!
  Родня наконец-то замолчала и стражи важно прошествовали к наёмникам, впереди которых стояли Лагаст и Ярок. Старший спросил:
  - Что ответишь, воин?
  - Что мне говорить? - спокойно отозвался Лагаст и указал на мальчика. - Вот он пусть говорит.
  Один из дядьёв потянулся, чтобы схватить парнишку, но рука стражника удержала его:
  - Говори, отрок, - подбодрил Ярика старший в страже.
  - Этих людей я не знаю, - ответил мальчик, сгорая от желания спрятаться за широкие спины воинов.
  - А этих? - уточнил и помог ему стражник, указывая на наёмников. - Знаешь?
  - Знаю!
  - Кто они?
  - Мой род, моя семья... А тех я не знаю.
  - Повтори.
  Мальчик проглотил нервный ком. Он уже дважды сказал невозможное, а земля не разверзлась. А дядья ошарашенно стоят посреди двора. И ничего они больше сделать ему не смогут. Надо только повторить уже сказанное. Полностью.
  - Вот мой род, вот моя семья, - проговорил Ярок через душащее его волнение, указывая на наёмников. - А этих людей, - палец его направлен в сторону разъярённых родичей, - я не знаю!
  - Да что ты несёшь, ублюдок! - Взвыл один из дядьёв. - Да я тебя...
  Но теперь на стороне ребёнка были не только воины-чужаки, но и Закон и стража. Формула отречения произнесена добровольно, трижды и при свидетелях. Теперь мальчик - безродный изгой и родичи на него права не имеют. Понимают это и дядья.
  - У, выродок, - шипит кто-то из них. - Приблудыш!
  - И это закон! - Вторит ему другой.
  - Шли бы вы по домам, почтенные, - напоминает о себе стражник. - А кому наш закон не по нраву - милости просим из города вон.
  Горожане галдят возмущённо, размахивают кулаками, но уходят. И то! Впятером против трёх десятков особо не повозмущаешься.
  - Вы бы тоже в городе не задерживались, - ворчливо замечает старшой в страже, - эти дубиноголовые могут и отчудить чего-нибудь, а вы ведь тоже кулаки придерживать не будете.
  - Послезавтра с караваном уйдём, - успокаивает их Лагаст. - Всего-то день остался.
  - Тогда - добро.
  Деловая суета на подворье затихает сама по себе. Вечер. Громир с Лагастом отправляются в таверну за бадьёй пива. Остальные разводят костёр, свежуют барана, ставят котёл на огонь. Последний совместный ужин. Ярок тащит из колодца два ведра воды на кашу. На нём почти новая рубаха: широкая, длинная и потому несколько раз обмотанная широким же поясом. Кроме рубахи на парнишке новые штаны, тоже явно не его размера и плащ. В общем, к дороге мальчик готов. Разве что обуви ему пока не нашлось. Ну да ничего. Ещё завтра день будет.
  Спокойное завершение дня. Дела сделаны, волнения позади, а бессонная ночь даёт о себе знать. Глаза у Ани и Ириши слипаются. Они уходят спать. Алевтина со своим фонарём вообще носа из повозки не показывала. Даже еду ей Ириша принесла. Ярок тоже наелся до отвала, да ещё и пива хлебнул - завалился спать под телегой. Новый плащ его не только велик, но и добротно-тёплый.
  
  Глава 19. Долг крови.
  
  Гомон и суета затихли. Только в таверне, в общем зале ещё гомонят. Ну да там лишь к рассвету притихнут. Лагаст дружески толкает Гастаса в плечо:
  - Что? Разомнёмся, брат?
  Его поддерживают ещё пять голосов:
  - Разомнёмся.
  - Заскучали.
  - Надо бы.
  - Прогуляемся.
  - Ночь-то какая!
  Выйти с подворья - проблем нет. Как, впрочем и войти. Для своих, разумеется. А они - свои. Пройтись по улице, постучать в ворота подворья. Их стука ждали. Из ворот выходят ещё пятеро во главе с Громиром. Теперь все в сборе. Травница ждёт отряд на Хребте.
  - Всё как договаривались? - спрашивает её Лагаст.
  - Как и договаривались, - ответ сопровождает едкая усмешка, - ждут меня.
  - Веди.
   Ночные, тихие закоулки. Отряд идёт крадучись. Сюда стража ночью не заглядывает. Здесь - другая власть, со своими дозорами.
   А вот и первый дозор. Лекарка выходит на освещённую луной сторону улицы. В глубокой тени, у забора крадутся трое воинов. Под забором же, на лавочке вольно устроились пятеро парней: грызут орехи, сплёвывая скорлупу прямо под ноги. Лекарку они замечают сразу:
  - Эге!
  - Кто это к нам пожаловал?
  - Что за сучка?
  - Жива ещё, ведьма старая...
  - Я вас переживу, мальчишечки. БурОй у себя?
  - Переживёт она, - недовольно бурчит один.
  - А на что он тебе? - скалится другой.
  - Ну, она-то ему точно без надобности, - пытается острить третий.
  - Лоханка старая...
  Травница невозмутима, как всегда:
  - Так у себя или нет?
  - Не слыхали ничего...
  - Значит, у себя, - не тратя слов, она проходит мимо по лунной стороне. Длинная тень тянется от её стоп. Лёгкий ветер с реки шевелит чёрные полы призрачной одежды. В руке тени - ровная черта посоха. А ведь руки-то лекарки свободны.
  Несоответствие не успевает дойти до злОдиев. Мгновенна атака, лязг меди, предсмертные всхлипы. Кровавая лужа ползёт из чёрной тени на свет луны. И тишина. Только где-то, за гранью слуха, постукивает по камням улицы полый, костяной посох - посох Смерти.
  Были и другие посты. Не столь многочисленные и не столь заметные, но Травница-то знала о них, о всех. Она шла открыто, сразу привлекая внимание. Воины крались следом, в тени оград, бесшумно, как волки, неся на лезвиях медных мечей тишину и смерть.
  Парень под дверью грязного кабака, нависшего чуть не над самым речным обрывом, осклабился при виде гостьи, сплюнул презрительно:
  - Зачастила ты что-то к Хозяину, ведьма. Втюрилась что ли?
  - А если и так?
  - Чего? Да ты на рожу свою глянь! Старая лохань! Подойди к реке, посмотрись да и утопись от отвращения.
  - Тебе, парнишечка, тоже лучше в воду не смотреть, - лицо стража корявое от оспы, но парень об этом даже не задумывается. Он же мужчина!
  - Чего? - рычит караульный возмущённо. - Страх потеряла, старая? Да я тебя...
  - Что разорался, Корявый? - окрик из дома не даёт парню закончить фразу.
  - Так это, ведьма пришла, - спешно отвечает парень.
  - Веди её. Хозяин ждёт.
  - Веду, веду, - начинает лебезить страж, - сейчас же веду...
  - Вниз веди, - ставя точку в разговоре, хлопнула дверь.
  - В ни-и-и-з, - протянул парень, чуть растерянно, тяня вслед за словом и губы в похабной ухмылке. - В ни-и-з зна-а-чит?
  С кошачьей быстротой и ловкостью он подался к женщине, обхватил, обнял, повлёк вглубь дома, позабыв даже про распахнутую, входную дверь. Полутёмные, без окон сени, хорошо заметная дверь в горницу, широкая лестница, ведущая на второй этаж, а в углу едва заметные в полутьме крутые ступени лесенки, ведущей в подполье. Второй страж ждал их возле откинутого люка. Узкий ход вниз, маленькая, утопленная в стену дверь из тёсаных, в кулак толщиной плах. Вдвоём они распахнули эту тяжёлую дверцу, втолкнули за неё гостью, обернулись.
  Это действие стало последним в жизни незадачливых сторожей. Два меча буквально пришпилили их к толстым, звуконепроницаемым, дубовым плахам, толчок распахнул непробиваемую дверь, которую внутренние обитатели не успели запереть.
  Подполье оказалось естественной пещеркой, промытой водой в известковом массиве скалы. Пещеру слегка облагородили: кое-где подпёрли столбами свод, застелили пол охапками речного тростника, принесли стол, лавки и пару лежаков, осветили всё яркими факелами. Бурой, два его помощника-приближённых и два телохранителя, (по совместительству палача), с изумлением и ужасом взирали с лавок на ворвавшихся в их тайный, неприступный схорон вооружённых воинов
  - Что это значит, сука?!
  - Хорошее местечко ты выбрал БурОй. - со всегдашней невозмутимостью ответила на оскорбление женщина. - Удачное. Как для себя.
  Её спокойствие, всегда так раздражавшее злОдиев, на этот раз прошлось по спинам мужчин холодной дрожью. Преодолевая растерянность, громилы-телохранители, обнажив мечи, ринулись на пришельцев. Возможно, они были прекрасными рубаками, да и теснота играла им на руку, но наёмники умели работать не только в одиночку, но и группами, хоть в тесноте, хоть в чистом поле. Можно отбить удары одного, можно поиграть с толпой, когда каждый нападающий мешает соседу, но когда трое бьют, как один - шанса нет и у самого сильного.
  - Что ты хочешь, женщина, - БурОй и его приближённые пятились вглубь пещерки и чуть в сторону, в тень, но двое наёмников уже зажали их с одной стороны, двое - с другой, вытесняя на освещённую середину схорона. Один из помощников БурОго попытался вырваться из кольца, метнувшись вглубь пещерки. Звон столкновения меди о медь, глухой удар, всхлип и тело рушится на толстый слой тростника на полу. Второй помощник, выхватив меч, пытается прикрыть Хозяина. Два одновременных удара с двух сторон, длинный вопль и вот Бурой уже один против дюжины беспощадных, наёмников с окровавленными мечами.
  - Тоже, что и ты, БурОй.
  Мечи рядом. Холод предсмертного страха стискивает сердце. Но воля главаря сильна и голос не дрожит:
  - Я не хотел этого, женщина.
  - Да? И велел привести меня сюда?
  - Это не я решил. Это те. Другие. Ты знаешь кто. Кому ты тоже служила. Они приказали. А я... Ты же знаешь. Сам бы я не стал...
  - А я вот - стала. Задумала сделать и сделаю.
  Три меча давят на тело. Один упёрся в живот, два - впились в поясницу. Смерть смотрит ему в лицо тёмными глазами наёмника, но он-то ещё жив.
  - Напрасно решила. Мальчишечки быстро поймут: кто привёл убийц. И ничто тогда не спасёт тебя от их мести. А вот будь я жив, клянусь дыханием, я бы их удержал. Я смог бы тебя спасти. И спас бы. Даю слово! Ты подумай, пока есть о чём, - горло перехватывает от волнения и страха. Уж больно презрителен взгляд колдуньи. Но рано сдаваться:
  - Дыханьем клянусь! Никто и ни о чём не узнает. У меня и золото есть. Много золота. Не здесь конечно, но я всё отдам.
  - Золото, говоришь? - от усмешки ведьмы у Бурого стынут внутренности. Как же она его ненавидит! А он, дурак, даже не догадывался об этом. Не выпустит она его. Даже золото не поможет. Чуть-чуть поиграет, как кошка с мышкой и...
  - Отважные воины, - обращается женщина к своим спутникам, - знаете, чем эта харчевня на весь город славится? Раками, - нога её как раз нащупала под слоем камыша деревянный щит на полу и гулко постукивает по нему. Под щитом - пустота. - Поднимите эту крышку.
  Колодец уходит вниз вертикально.
  - Сюда опускают корзину, - продолжает Травница свой рассказ, - а когда вытаскивают - она полна раками. Мелких бросают назад, подрасти, а крупных - в котёл. Много людей из этого подвала не вышло.
  Наёмники переглядываются. На их лицах читается явное отвращение.
  - Кстати, есть резон и нам от трупов избавиться. Мёртвые, конечно молчат, но иное молчание красноречивее слов.
  Мысль здравая. Трое наёмников подтаскивают к колодцу первый труп. У мужчины пробита грудь и разрублено лицо. Тростник под телом быстро напитывается кровью.
  - Что ты хочешь, женщина, - в глазах Бурого сосредоточилась вся мольба и скорбь мира, но его собеседница не из тех, кого можно пронять искусным лицедейством. Равнодушный взгляд, равнодушный ответ:
  - Чтобы тебя не было.
  - Но за что? Что я сделал тебе?
  Всплеск от упавшего в воду тела отдаётся чмокающим эхом. Колодец поглотил первую жертву. На миг в глазах женщины вспыхивает ярость и тут же гаснет, усмирённая волей:
  - Ты не знаешь? Дожив до таких лет?
  - Нет. Объясни.
  - Не вижу смысла.
  Опять чмокающее эхо в глубине.
  - Откуда в камне вода? - Вопрос задаёт один из наёмников. Женщина отвечает:
  - Через промоины колодец соединяется с рекой.
  - А промоины широкие? - этот вопрос задаёт Лагаст и уточняет. - Человек там проползёт?
  - Не знаю, - жмёт плечами Травница. - И никто не знает. Может быть, широкие, может быть узкие, но они есть. Раки лезут из реки на запах падали.
  - Понятно.
  - Аа-а-а! Это ты, Волчара! И как всегда со стаей.
  Вниз падает третье тело. Своей очереди у края колодца ждут ещё три трупа. Против воли, губы Бурого дёргаются, обнажая зубы в зверином оскале:
  - А что надо тебе? Месть? Золото? Или эта баба подмяла и тебя тоже? Может попробуем договориться?
  В Лагасте действительно есть что-то волчье: поджарость, мощь, угольно-чёрные, тронутые сединой волосы, узкое лицо, прозрачно-ледяные глаза. Командир наёмников, в отличие от женщины, слов на побеждённого не тратит. Тяжёлый удар в лицо сшибает злОдия с ног. Опираясь на руки, Бурой пытается подняться. Взгляд, поза, выражение лица - всё молит о снисхождении:
  - Похоже, я здорово разозлил тебя. Не знаю уж чем. Но я готов искупить свою вину. Золотом и ... словами. Те люди, что интересовались вашей девицей... Я мог бы кое-что о них рассказать. Да! - он мотнул головой в сторону лекарки. - Ведьма тоже шпионила для них. Если ты этого не знаешь.
  Сапог победителя прижимает его голову к полу, рука с мечом наносит удар и минуту спустя седьмое тело летит в провал колодца на корм ракам. И никому нет до этого дела. Воины привычно ворошат чужое добро в поисках чего-нибудь ценного, Травница пристально следит за пламенем одного из факелов: вынула из гнезда, чуть водит из стороны в сторону.
  - Уходим? - толкает её Рагаст.
  - Не хотелось бы попасться страже рядом с теми трупами на улицах, - добавляет кто-то из парней.
  - Да. Нам ещё возвращаться по своим следам...
  - Зачем возвращаться? - обрывает этот обмен репликами женщина. Следя за пламенем, она осторожно, чуть не наощупь перемещается к одной из затенённых стен пещерки. - Вот он!
  Как говорится: "Кто ищет, тот найдёт".
  - Что?
  - Ход. Здесь, как в барсучьей норе: один вход да не один выход. Это в городе все знают. И не зря Бурой к этой стене жался.
  Щель в стене, прежде скрытая тенью, в свете факела выглядит устрашающим, чёрным провалом.
  - И куда она ведёт? - Лагаст с сомнением вглядывается в темноту подземелья.
  - К реке. Вода всегда течёт к реке.
  - А не в реку?
  - Нет. Воздух. Посмотрите на факел.
  - Рискнём, - соглашается Громир.
  - А если там ловушка? - Это уже Лагаст.
  - Хочешь возвращаться по своим следам?
  - Ну...
  - А вдруг там уже стража, а у нас мечи в крови, кровь на подошвах, да и плащи забрызганы? - Напирает Громир
  - Чем спорить попусту, захватили бы факелов побольше, - ворчит Травница.
  При свете факелов глухая, подземная тьма неохотно пятится. Коптящее пламя цепляет влажный, неровный каменный свод, кстати и без того щедро помеченный мазками сажи. Дорога нахоженная. Тоннель заканчивается на обрыве над рекой. Как раз возле крутой, натоптанной же тропы, ведущей вдоль и вниз. Дорога, пробитая водой привела в воде.
  Спуск к реке. Потом вдоль реки. Черпая воду сапогами, наёмники гуськом бредут за Травницей, пока не выходят на отлогий берег. Город спит. Река серебрится под луной, темнеет громада горы. Мужчинам не до ночных красот. Не спеша, с удовольствием, они ополаскивают в проточной воде руки и лица, чистят от крови оружие, выливают воду из сапог, перематывают онучи.
  - Хорошо прогулялись! - вздыхает кто-то удовлетворённо.
  - Все долги вернули.
  - Ага! За вчера, за сегодня и за день грядущий.
  - И с надбавочкой.
  - Не поскупились...
  - Теперь по подворьям можно.
  - Ну да. Пару часов перед рассветом успеем перехватить, - вздыхает Громир.
  - Лекарку не обижайте, - вставляет реплику Гастас.
  - Ну и мстительный же ты, - отшучивается воин из уходящих в Пристепье. - Бурому за обиду отомстил, теперь хочешь нашей, городской ведьме отомстить? Интересно, что она тогда Анне сказала?
  - Анне? - резко вклинивается в шутливую перепалку Лагаст.
  - Не Анне, мне, - морщится Гастас. - А Анна... не будь там её, я бы ту дуру на месте бы тогда пришиб.
  - А Анна?
  - Что Анна? - злой взгляд юноши цепляется за побратима. - Госпожа Анна выволокла меня из той норы, так же, как на следующий день, уволокла меня с торга. Помнишь?
  - С торга? Помню. - взгляд Лагаста гаснет. - Тадарик хитёр. Знал кого и как послать.
  - Вот пусть и порадуется.
  - Кто?
  - Тадарик. Он не раз говорил, что ведьма в Пристепьи - дура редкостная. Теперь там хорошая ведьма будет.
  - А я и не подумал, - Громир демонстративно чешет голову. - И в самом деле, Тадарик будет доволен. В его городе - и лучшая лекарка.
  - В его городе? - Переспрашивает Лагаст с усмешкой. - Что ж, я не против, если Пристепье станет городом Тадарика. А как он сам? Согласится?
  - Будем уговаривать.
  - Удачи вам. И лёгкого пути.
  - И вам всем лёгкого пути и доброй добычи...
   ....................................
  - Надо было у того злОдия его золото взять...
  - Дурень ты, Рысьис, - обрывает Лагаст товарища. - На твою жадность он и рассчитывал.
  Они уже подходят к воротам подворья. Два раза отряд останавливала ночная стража. Ну, что ж, на то она и стража, чтобы за улицами следить. Порядочным людям её бояться нечего. А кто докажет, что компания наёмников, возвращающихся из города, с гулянки люди непорядочные?
  - На какую жадность? - Обиженно бурчит наёмник. - Золото оно ведь везде золото.
  - На обычную, - поддерживает побратима Гастас. - Наобещал бы невесть чего, время бы потянул, а сам, при первой возможности, нырнул бы в одну из своих нор и поминай как звали. Нет уж. Ракам на корм - это надёжней.
  Спор примолкает.
  - А ведь Тадарик точно воеводой станет, хочет он этого или нет, - мысли Лагаста упрямо крутятся вокруг Пристепья.
  - Нам-то что? - пытается отмахнуться от надоевшей уже темы Гастас.
  - А почему бы нам не попробовать?
  На лице юноши читается явное недоумение и старший побратим поясняет свою мысль:
  - Я знаю закон: как отрезанные волосы не прирастить, так и безродному изгою в дом не вернуться, но ведь самый знатный род начинался с безродного родоначальника. Тадарик со знатью не в ладах. Оно и понятно: пришёл с пустым кошельком, мечом наследство отбил. Такое не прощают. Но у нас-то золотишко имеется. Добыча на этот раз была завидная. Уже сейчас почти по тридцать золотых на человека выходит. С такими деньгами свататься можно, хорошую невесту взять, в родичи войти. В дружину городскую нас примут: не сопляки, оружие и доспехи в лучшем виде.
  - Жениться, говоришь? - новые планы побратима озадачили Гастаса.
  - Да. Жениться. Что мешает?
  - Ты моего папашу плохо знаешь.
  - Знаю. И другие знают. И зачем нам в сами Костричи идти? Мало ли пограничных городков? Вот доведём караван до Буднего и вернёмся. Хватит одним днём жить.
  - Вернёмся?
  - Ну да. Дождёмся попутного каравана и вернёмся. Только...
  - Что: только?
  - Анна, - ответил побратим, пристально глядя в каменеющее на глазах лицо юноши, пояснил. - Невесту надо выбирать на родине, из хорошей семьи. Тогда тебя сразу, везде примут, а не отпихнут в сторону, как Тадарика.
  - Ну, Тадарик...
  - Тадарика город вверх толкает. На то он и Тадарик. А нам, чтобы сразу подняться, жениться надо правильно.
  - А Анна - это значит неправильно?
  - Брат, послушай, я понимаю: здесь честь твоя затронута. Но я ведь ничего бесчестного не предлагал и не предлагаю. Долг крови ты заплатил или заплатишь. Обиды ты девушке не причинил. Других обязательств у тебя перед ней нет.
  - Но жениться на ней мне нельзя.
  - С такой женой тебя нигде не признают. Она же безродная лекарка. С наёмниками по свету шатается. И воспитание у неё не то, не наше, и стара она для тебя.
  - Стара, значит?
  Лагаст отвёл глаза:
  - Прости, я правду сказал. Ты это знаешь. И ничего дурного я не желаю. Ни тебе, ни ... госпоже Анне. Она ведь только и хочет, что домой вернуться? Ты ей поможешь. И я помогу. Всё, что в моих силах сделаю. Твой долг - мой долг. Ну, сам посуди: какая она жена: резка, неласкова, обычая не знает, на лошади по-мужски скачет, мужчинам в глаза глядит, с хозяйством женским не знакома: ни волну спрясть, ни кросно заправить, ни печь протопить, ни сготовить... - Лагаст осёкся. - Прости, не прав: сготовить она может. У Тадарика вместе с его хозяйкой кашеварила так, что пальчики оближешь. Но чужая она здесь, чужая. И этого не изменить. И не сегодня всё решать надо.
  - Не сегодня решать? - Гастас криво усмехнулся. Обида душила его, требуя выхода. - А я-то думал, что я ей не пара: наёмник, бродяга, одним днём живу... А, оказывается, это она мне не подходит: прясть не умеет, дерзка, неласкова... Вон, её землячка, такая ласковая, а ты ей глаз подбил. Тоже не угодила?
  - Ну, знаешь, - на скулах Лагаста заходили желваки. - Эта потаскуха...
  - А ты к потаскухам в жизни не прикасался? И я, по твоим словам...
  - Да не в тебе дело. В землячке, - Лагаст брезгливо сморщился. - Будь она только шлюхой - беды нет. Но ведь подлая она. Ни чести, ни совести у бабы. Парням с ней рядом стоять противно. А терпят. Да если бы не госпожа Анна, они бы эту землячку давным-давно толпой под телегой оприходовали бы. Чтобы потише себя вела. И ко мне эта лохань лезет? Я ещё сдержал руку.
  - Ради госпожи Анны?
  - Да, ради тебя и госпожи Анны. Но ты меня верно пойми: если менять судьбу, то тебе другая жена нужна. Хоть решать это не сегодня. Да и не завтра.
  
  Глава 20. Сборы в дорогу.
  
  И без того короткий сон наёмника сократил хозяин каравана, вызвав к себе командира отряда. Длинноволосый, сивый мудрец вместе с дочерью сидели за хозяйским столом. Лагаст скользнул по ним нарочито-равнодушным взглядом. Приказ хозяина его тоже не обрадовал:
  - Эта девушка поедет в повозке вашей лекарки. И не смей возражать! Вот деньги вашей гордячке за стеснение, - на столе, в ряд лежали пять серебряных монет.
  Лагаст покосился на деньги:
  - Я не возражу - возразит госпожа Анна. Повозка её, а не моя.
  - Эта повозка идёт с моим караваном!
  - Хозяин, - поморщился наёмник, - с вашим караваном едут многие и вряд ли кто-нибудь из них будет рад взять в свою повозку чужого человека, лишь потому, что вам этого захотелось.
  - Лагаст, - незамеченный воином Черноволосый выступил из тени. - Я бы мог сказать тебе, что после того, как этот почтенный Путник лишился своей повозки, он будет вынужден продолжить своё путешествие в моей. Нет ничего предосудительного в том, что дочь путешествует с отцом, но со мной ей ехать неприлично. Но это не твоя забота. Не буду я говорить и о том, что наёмники - народ шальной. Потому что ты - лучший командир, которого я только видел. Кем бы ни были твои люди, но ты умеешь держать их в повиновении. Даже госпожу Анну. К сожалению, женщины редко путешествуют сами. Ещё реже среди них встречаются девы, подобные госпоже Анне. И, - он доверительно подмигнул, - что плохого в том, если одна девушка повезёт в своей повозке другую и получит за это пять серебряных? Я знаю, у дочери моего друга и госпожи Анны были причины для недовольства друг-другом, но это всё в прошлом. Госпожа Анна, в отличие от большинства женщин наделена разумом. Она прекрасно понимает разницу между пленницей и спутницей. А дочь моего друга привычна к дороге и не доставит вашей лекарке никаких хлопот. Конечно, госпожу Анну надо будет уговорить. Но кто справится с этим лучше тебя? И поскольку караван отправляется в путь завтра, на рассвете - делом этим лучше заняться прямо сейчас.
  - У тебя есть ещё возражения? - жёстко поинтересовался Айрисфед.
  - Если есть, выскажи их, ؘ- поспешно смягчил его тон Чернобородый. - Я знаю: слова твои будут разумны. Что беспокоит тебя?
  - Твой спутник, - ответил Лагаст. - Он не слишком хорошо отзывался об Анне прежде. Зачем он...
  - Навязывает ей теперь свою дочь? Но это же естественно: прежде за его словами стояла досада, а теперь - забота о благополучии родного дитя. Да! Когда я забрал своего пса, госпожа Анна кажется огорчилась? Может быть её утешит то, что пёс отправляется в путь со мной и я не буду препятствовать, если ей захочется поговорить с ним. Право, мой пёс достаточно забавен. И... пожалуй я пойду с тобой и сам скажу ей об этом.
  - И всё-таки я не понимаю... - они вышли из таверны на двор: Лагаст и Чернобородый впереди, за ними - Сивый с дочерью и последний - наёмный носильщик с тюком вещей.
  - Что, мой друг?
  Лагаст поморщился. Другом Чернобородого он не считал, а пустых слов не любил, ответил:
  - Почему ваша девица не может ехать с женщинами купцов?
  - Дурные примеры, мой друг. Слишком много дурных примеров для невинной девицы. В повозке госпожи Анны она будет ограждена от них.
  - Дурные примеры? Вот как? - криво усмехнулся воин. - Вы не знаете о землячке госпожи Анны, о Тине? Насколько целомудренна Анна, настолько Тина законченная шлюха. Вы не знали об этом, "Друг мой"?
  - Это печально, - пробормотал Чернобородый, словно бы в растерянности. - Разве госпожа Анна дозволяет разврат в своей повозке?
  - Нет, - хмуро ответил Лагаст.
  - Вот видишь, в повозке госпожи Анны дочь моего друга будут окружать только хорошие примеры. Найдётся ли отец желающий иного своему ребёнку? Кстати, тебя не удивил говорящий пёс?
  - Я много видел и давно ничему не удивляюсь.
  - Но он говорит!
  - Мне не о чем разговаривать с собаками.
   ............................
  С вечера Аня рано легла спать. Даже ужина не дождалась. Так утомила её предыдущая, взбалмошная ночь. Проснулась она тоже рано. Есть захотела, но жирная каша, оставленная для неё с вечера в миске аппетита не вызывала. "Почистив перья", девушка выпрыгнула из повозки, в зябкое утро. Трое воинов грелись у костра и подбадривали себя травяным чаем. Аня присоединилась к ним, зачерпнула в миску тёплой каши из котла. Турий - наёмник из новых, налил ей в кружку чай из малиновых веточек и листьев земляники-трускавки. Стагас - один из тех, кого она с Гастасом выручала в Пристепье - поделился лепёшкой и мёдом. Разговор у костра вертелся вокруг Громира и ушедших с ним на рассвете горожан.
  - Куда он денется, раз женился! - фраза Стагаса прозвучала в диссонанс общему
  - Кто? - не поняла Аня.
  - Тадарик. Раз женился - то всё. Громир уверяет: выберут его весной!
  О том, что Громир уходит - Аня знает давно. И понимает парней. Безродным всё равно, где жить и куда идти, а наёмники-горожане стараются далеко от своего города не отходить. Вон и Турий дойдёт с товарищами до Буднего града и назад, в Белый Клин с попутным караваном. Купцам такое не слишком сподручно, но и они ничего поделать не могут.
  - А полосатый плащ с медвежьей оторочкой ему в самый раз будет, - продолжает Стагас. - Как думаешь, Вирья?
  Вирья тоже безродный. Он из освобождённых. Из тех, кого наёмники вырвали из лап собачников: весь рыжий, веснушчатый, но через рыжину проблёскивает ранняя седина. И неулыбчив парень, хоть и лет-то ему немногим за двадцать.
  - Наверно, - бурчит Вирья неопределённо - не из наёмников он, это ясно. Непонятны ему их дела.
  - Тадарика в воеводы? - переспрашивает Аня. В системе местного самоуправления она уже разбирается и знает, что полосатый плащ, отороченный мехом лисы Тадарик надевал не из простого форса, хотя и пофорсить он не прочь. Города здесь живут пока что в народовластии. Каждым городом официально управляет Большой Совет. Выше него только Вече - общее собрание горожан. Но всё это, как говорится, де-юре. Де-факто же или фактически власть в любом городе принадлежит Малому Совету. Объяснение простое: в Большой Совет входят представители от цехов и улиц. В него может быть избран любой горожанин, но простому горожанину некогда заниматься текущими городскими делами. Ему семью кормить надо. Поэтому кроме Большого Совета в любом городе есть Совет Малый из богатеев и городской знати.
  Главные вопросы решает Вече. Вопросы среднего, так сказать уровня - разбирает Большой Совет. Он собирается раз в месяц, на новую луну. А фактически правит городом, решая ежедневные, текущие вопросы Совет Малый. Знак отличия всех должностных лиц - длинный, полосатый плащ, отороченный мехом. У Тадарика, как у избранного в Большой Совет, плащ оторочен мехом лисы, у рядовых членов Малого Совета - оторочка на плаще из волчьего меха. Кроме того, есть в Совете и выборные, занимающие определённые должности: куний мех на плаще положен Хранителям Закона: судье и его помощникам, соболь - хранителям городской казны. Они же отвечают и за общественные работы. Медвежья оторочка - отличает городского воеводу.
  Тадарика, как знает Аня, уже избирали в Малый Совет, но городская знать его туда не пустил: "Молод, не женат". Женитьба решила бы проблему, но помешала кровная месть. Здесь она строго регламентирована: хочешь счёты свести - милости просим, но на базарной площади, при свидетелях и на равном оружии. Всё другое - убийство и карается смертью или изгнанием (это если не поймали и не казнили). Вступать с Тадариком в честный бой - в Пристепье дурных нет. Никто не забыл, как он отвоевал своё наследство. А вот от дома отказать - вправе каждый. Если же учесть, что вся знать в городе давным-давно перероднилась, то становится понятным, что знатные невесты не для Тадарика. Но ведь есть и незнатные...
  - Глупство всё это, - бурчит тем временем Вирья. - Давно бы женился ваш Тадарик...
  Стагас с Турием переглядываются:
  - Ты дурной или притворяешься?
  - Чего дурной?
  - Точно, дурной, - настаивает Стагас. - Нельзя было ему жениться. Он же последний в роду.
  - Почему нельзя?
  - Тадарику не жена, ему сын нужен.
  - Так откуда сын без жены?
  Парни опять переглядываются. Они явно смущены.
  - Ну, оно так, но...
  - С девкой он здесь жил, перебивает Стагаса Турий. - Красивая девка была. К ней вся городская знать ходила, - он пытливо смотрит на Аню. Аня невозмутимо смотрит на него.
  - Ну да, вы же лекарка, госпожа Анна. Понимаете.
  Аня понимает, отчего смущён наёмник. Привык при ней язык придерживать, хотя что такого, особенного он сказал? Ну состоял Тадрик одно время в сутенёрах при элитной шлюхе и что с того? Так она и отвечает:
  - Ну и что?
  Парни опять переглядываются:
  - Так это...
  - Эти девки, чтобы не забеременеть - травку пьют, - взрывается Турий, кивая на котелок. - Не такую конечно. И они не только сами её пьют. Они же и мужчин ею поят! Поэтому тот, кто много с такими шлюхами валандается - силу теряет.
  Теперь смущены все трое. Аня кивает серьёзно:
  - Понимаю, но почему мужчины на такое соглашаются?
  - Так подлая же травка! - взрывается Стагаст. - Как выпьешь - невиданную мощь в себе чувствуешь, только детей от этой силы нет!
  - Подлая, подлая, - с горечью поддерживает его Турий. Похоже для него, как жителя Белого Клина, это больной вопрос. - Раз выпьешь - ничего, два - ничего...
  - А Тадарик пил её достаточно долго? Надеюсь, со временем это проходит?
  - Говорят...
  - Говорят? - Ане хочется ругаться. А толку? Она вспоминает показные шуточки Тадарика, плачущую рабыню. Бродяга, как все наёмники, жил одним днём. Только вот для него день этот не закончился. Но ведь Тадарик женится. Смешно надеяться, что именно её "лечение" принесло пользу, но время иногда действительно лечит...
  - У Тадарика - прошло. Подводит она итог своим мыслям.
  - Прошло?
  - Через столько лет?
  - Ну, не ради же должности он вдруг вздумал жениться, да ещё и на рабыне, которая и так у него всегда под боком!
  - Не ради должности? - в растерянности переглядываются парни.
  - Почему не ради?
  - А зачем?
  Неозвученая мысль повисает во воздухе:
  - Так значит...
  - Действительно!
  - С какой стати вдруг?
  - Ну, и погуляет Тадарик по этому поводу!
  - Как сразу в голову не пришло?
  - Надо парням рассказать...
  Они так захвачены свежей мыслью, что Аня чувствует себя лишней. Ну и ладно. Поесть - поела, а чай с лепёшкой можно и в повозке допить и .... Неплохой это всё-таки мир, раз в нём, время от времени случаются такие чудеса: не прервётся род. И плащ воеводы будет Тадарику в самый раз, и Хозяйка его станет одной из первых дам в Пристепье...
  Аня вспоминает одну из этих "дам", тихо смеётся.
  "Роскошная горница": на стенах - шкуры, на полу - шкуры, окон нет, за исключением волокового оконца под самой крышей В центре комнатки - круглый очаг для обогрева и освещения - считай просто костёр. Потолок естественно махрится от наростов сажи. Напротив двери, у стены, на кровати, напоминающей набитый овчинами короб на ножках, возлежит купчиха и капризно командует прислугой: то подай, то отнеси; то принеси, то убери. И всё это - плаксивым голосом с нотками истерии, перемежая нелестными эпитетами типа: дуры, козы, птицы безголовые, а то и похлеще. На лбу у "болящей" лежит влажная повязка.
  Аня тогда первым делом подошла к страдалице и сняла эту повязку, намереваясь потрогать лоб больной.
  - А эта сучка откуда взялась? - Заверещала лежащая. - Что ей здесь надо?
  Аня психанула. Нахлобучив повязку на голову купчихе, она развернулась, скомандовала:
  - Ириша, пошли отсюда.
  - Куда? - робко пискнула девочка.
  - Назад. На Тадариков двор. - Она никак не предвидела того, что последовало за её словами.
  Движение к и от, слившиеся из-за краткости мига между ними. Слуги с откровенной угрозой подались в сторону пришелицы и тут же, с откровенным страхом отпрянули от неё.
  Болящая визжала и голосила, требуя задержать, наказать, чтобы "эти шалавы знали своё место". Ни один слуга, ни одна служанка не шевельнулись, пока Аня с Иришей выходили из купеческого дома. Сперва на двор, а потом и на улицу. Ириша тогда не понимала доброй половины слов, но людей она всегда чувствовала лучше Ани. Как-никак живёт девочка здесь. Так вот бедный ребёнок трясся так, будто его била лихорадка. Ане непонятно, как она сама сумела сохранить невозмутимость.
  Примерно через час, сидя с Хозяйкой на кухне и глотая вместо чая отвар валерьянки, Аня наконец-то осознала случившееся и всю опасность, которая миновала их с Иришей просто чудом. Дикий мир открыл перед ней ещё одну сторону. Свободы здесь ни для кого не было и быть не могло. Той самой, абсолютной и совершенной, о которой так любили поговорить в Анином мире. Даже в городе закон был условен. Защищённым чувствовал себя лишь тот, кто мог защитить себя сам, или имел сильного защитника. Для родовитого - защита его род, для сильного, вроде Тадарика - его меч. Остальные либо искали покровительства, либо жили в надежде, что беда пройдёт мимо. Даже раб в городе был более защищён, чем она, безродная лекарка. Ведь у любого раба есть хозяин. Обычно богатый и родовитый, который к тому же не любит терпеть убытков. А Аня - одна. И не будь она гостьей Тадарика...
  На дворе хлопнула калитка. Хозяйка насторожилась: если это посетитель - надо выйти к нему, принести пива, закуску. Один из пришедших что-то втолковывал другому невнятной скороговоркой. Упорно, настойчиво.
  - А я-то что?
  Вскочив, хозяйка бросилась на веранду. Аня отчего-то последовала за ней, но задержалась, притаилась за дверь.
  - Пойми, Тадарик, - частил пришелец не останавливаясь, - нельзя же так: пришла и тут же ушла. Даже слова не сказала. Да не будь она твоя гостья... Жена вне себя от обиды.
  - Ну, а я-то что? - повторяет Тадарик не скрывая скуки. - Твоя жена - ты и успокаивай.
  - Тебе легко говорить. Ты не женат. Эти бабы...
  - Твоя жена - тебе виднее.
  - А лекарка? Как она смела? Ушла и даже слова не сказала. Тадарик...
  - А я-то что?
  - Так гостья-то твоя.
  - И что?
  - Ну, - мнётся купец. Ане, в щёлочку, хорошо видно его, сидящего за столом. Так же хорошо, как и хозяина дома. Надо заметить, лицо Тадарика выражает откровенную скуку.
  - Так может быть ты... - купец мучительно подбирает слова.
  - Что? Я?
  - Ну, прикажешь ей?..
  - Зачем?
  - Она же твоя гостья.
  - И что?
  Купец сидит, уставясь в доски стола, как в зеркало, поднимает голову, умоляюще смотрит на собеседника. Купец конечно богат, родовит, но он всего лишь торговый человек. А ведь сам городской воевода дал задний ход, когда Тадарик только намекнул ему на возможность поединка. Мясник на то и Мясник.
  - Тадарик, это ... пива бы?
  Что ж, желание клиента - закон
  - Старуха! - зовёт хозяин. - Неси пива гостю.
  Заказ на столе. Купец делает несколько глотков из кружки. Рабыня хочет уйти, но хозяин останавливает её:
  - Будь здесь. - После чего переносит внимание на гостя. - Так что ты хочешь, уважаемый. Или чего хочет твоя уважаемая, болящая супруга?
  - Да, да! Болящая! - Хватается за подсказку гость. - Лекарка нужна, а...
  - Старуха, где госпожа Анна? Дома?
  - В саду, господин. Вместе с помощницей своей лекарства готовят.
  - Позови.
  - Да, господин.
  - Вот, вот, - радостно частит купец. - Ты прикажи ей, Тадарик...
  - А я-то тут при чём? - Буквально пришлёпывает энтузиазм гостя хозяин. - Лекарка-то в твой дом нужна.
  Лицо купца наливается кровью:
  - Я что? Просить должен?
  - Ну, и не проси. Мне-то что? - Непробиваемая фраза. Нет, ну в самом деле: какое дело хозяину постоялого двора до болящих, купеческих жёнок?
  Аня прикусывает губу. Рядом с ней давит смех Хозяйка. Она ведь сказала, что "госпожа Анна в саду", а значит и придёт не сразу.
  - Тадарик, - стонет купец, - я же уважаемый в городе муж и уговаривать безродную бабу...
  - Госпожа Анна - моя гостья.
  - Да знаю я, знаю! Мои слуги пальцем её не тронули. Не посмели. Теперь жена мне покоя не даёт. Требует наказать бездельников, а ты знаешь чья она дочь? Впрочем, тебе этого не понять. Ты не женат...
  - Не я тебя сватал, уважаемый. Мне-то что?
  Купец цедит пиво, размышляет:
  - Тадарик, если дело в оплате, то я бы барашка не пожалел. Так как?
  - А я-то что? Ты у госпожи Анны спроси.
  - Тадарик, не хочешь ты мне помочь.
  - Так в чём помочь, уважаемый?
  - Целый барашек, Тадарик...
  Пауза. Почти театральная. Хозяин "думает", гость - ждёт.
  Хозяйка касается Аниной руки и в знак молчания прижимает к губам палец, бесшумно пятится. Понятно. По ходу пьесы её выход.
  - Тадарик, ты пойми, - начинает он опять, почти испуганно, но при виде служанки обрывает фразу, облегчённо вздыхает.
  - Госпожа Анна сейчас придёт, - объявляет женщина с обычной для неё невозмутимостью. Купец дёргается всем телом:
  - Тадарик, - почти шепчет он, - ты скажи ей, что если кто-то из моих домашних... Это, того... Я приструню.
  - Скажу.
  Главное сказано. Аня зажимает рот, давя смех, бесшумно пятится к двери в сад. Её выход.
  Яркие, как картинка воспоминания. Аня тихо смеётся. Непрост бывший наёмник. Ох, непрост. Голова у него не хуже, чем меч работает. И политик из него выйдет отличный. Что бы и кто бы не говорил, но народ в Пристепье далеко не дурной. Знает: на кого ставить.
  - Весело? Да? - сонная Алевтина смотрит на Аню с укором. Синяк на её лице расцвёл всеми красками, а косметики, чтобы его замазать здесь нет. Вот Тина и сидит в фургоне безвылазно. Но разбудил её не Анин смех, а шум на дворе. Воины у костра собрались толпой и что-то бурно обсуждают, перебивая друг друга.
  - Что это они с утра пораньше разорались?
  - Горожан в Пристепье проводили. Впечатлениями делятся.
  - Какие там впечатления, - бурчит Алевтина. - Это Пристепье - дыра дырой. Чего они туда так торопятся?
  - Ты не знаешь? - Удивляется Аня. - Всю дорогу только об этом и разговор.
  - О чём?
  - О том, что Тадарик наконец-то женится и теперь горожане выберут его в воеводы.
  Лицо Алевтины передёргивается от отвращения:
  - Хорош воевода! Нечего сказать, дом у него - просто кабак!
  Аня смотрела на подругу и не понимала, как в человеке может вмещаться столько злости. Не в дикаре, не в люмпене, а в самом что ни наесть благополучном и цивилизованном, в смысле воспитания, человеке. Ведь не в пример ей, Ане, у Тины в жизни было всё: благополучная, полная семья, любящие родители, достаток. А что выросло? Откуда всё это взялось? Эти непрерывное нытьё, зависть, вечная озлобленность, ничем не ограниченный эгоизм. Не сегодня взялось, не вчера, а тянется из "давным-давно", из самого, что ни на есть благополучного прошлого.
  - Что смотришь? Тоже считаешь меня шлюхой? Да! Теперь я шлюха! Только кто в этом виноват? Твой, разлюбезный Тадарик. Это ведь он изнасиловал меня в ночь после вашей, кровавой гулянки, потом пользовался мной в полный рост, а когда я ему надоела - выкинул за ворота. И никто! Заметь! Никто не заступился за меня. Вот как оно было. Ну, что молчишь?
  - Вспоминаю.
  - Что?
  - Как увидела тебя с Мишаней в постели. Или он тоже изнасиловал тебя тогда?
  - Ну, знаешь, - насупилась Алевтина. - Мы же пьяные были. И я ему всегда нравилась.
  - И поэтому ты голышом влезла в постель к парню. Так же, как потом к Тадарику. Тоже пьяная была?
  - Что? Да как ты... - она осеклась. - О мёртвом! Да, Мишаня, если хочешь знать, женился бы на мне, захоти я только.
  - А Тадарик не женился. Здесь другой мир, подруга. И сэкс здесь не повод для брака. Я ведь пыталась тебя предупредить об этом, на той, "кровавой" гулянке.
  - Значит плохо предупреждала, - надулась Алевтина.
  - Ясное дело. Во всех твоих глупостях виноват кто угодно, только не ты: то водка, то Мишаня, то Тадарик, то... Кстати, за что Лагаст тебе глаз подбил? Тоже голой к нему в постель лезла?
  - Откуда... - Алевтина осеклась.
  - Всё тебя к командирам тянет. В Пристепье это был Тадарик, здесь - Айрисфед. Кстати, почему он тебя выгнал?
  - Характерами не сошлись!
  - Да, характер у тебя не дай Бог. А теперь попробовала Лагаста охомутать?
  В глазах Алевтины плещется столько ненависти, что весь мир утопить можно, но Ане на это плевать. Здесь наверху она: у неё фургон, у неё служанка, у неё уважение окружающих и их поддержка. Отнюдь не на словах. И ненависть "подруги" для неё дешевле пыли под ногами. От последней мысли на глаза Алевтины наворачиваются слёзы.
  - Люди, вы звери! - Всхлипы перерастают в рыдания. - За что? Что я сделала такого? Бедный Мишаня, и он счастливее меня, потому что не страдает! А Тадарик ... Я же любила его, а он ... он меня выкинул, чтобы жениться на своей страшной рабыне. Почему на ней? Почему не на мне? Ань, ну почему этот мир так ко мне несправедлив?
  - Может быть, это ты несправедлива к нему?
  - Я? Несправедлива? Ну да, тебе легко говорить. У тебя здесь есть всё. Даже парень. Прямо верный рыцарь из романа! И как ты его выглядела? И красив, и смел, и щедр и, главное: ничего от тебя взамен не требует! Такого и у нас не найти. А мне вот не везёт нигде. Он на тебе женится?
  - Не женится, - горько улыбнулась Аня. - Гастас - человек чести, но именно поэтому он на мне и не женится. Он наёмник, живёт одним днём и потому не может иметь семью. Считает это непорядочным.
  - Ого! Действительно благородный рыцарь. И он защищает тебя.
  - Защищает...
  - А меня здесь даже защитить некому, - Алевтина опять заплакала. - Я здесь совсем одна. Понимаешь?
  - Понимаю.
  - Да, и пинаешь меня каждый раз.
  От такого поворота весь Анин лирический настрой, как ветром сдуло:
  - А ты меня подставляешь на каждом шагу.
  - Я? Подставляю? Когда?
  - Зачем тебе надо, чтобы я, ради тебя, каждый раз бросалась на амбразуру? Почему ты не можешь вести себя потише?
  Глаза Алевтины полыхнули злобой:
  - Можно подумать, ты здесь хоть раз чем-то ради меня пожертвовала!
  - И не собираюсь. Многим там ты жертвовала ради меня? - Теперь злость вспыхнула в глазах у Ани. - Ты всегда так артистично обижалась, что мне кажется: тебе нравится жить обиженной! Так вот: я не намерена тебе больше мешать. Можешь вся исстрадаться. Ясно? И будь добра: избавь меня от твоего нытья. Не так уж тебе и плохо.
  Мировая скорбь на лице Алевтины больше ничего для неё не значит. Вот и прекрасно. Завтра, на рассвете караван отправляется в путь. На запад, за солнцем. Кстати, а где Ириша?
  Аня только подумала, а девочка тут как тут. Забралась в фургон, вся взъерошенная от волнения:
  - Там, там!
  - Кто? Что?
  - Сивый с дочерью. Они идут сюда.
  - В смысле?
  - С ними тот Чернобородый, что приходил за Агрхом. И Лагаст с ними.
  - Лагаст? - переспросила Алевтина, зябко ежась и пятясь в дальний, тёмный угол.
  - Лагаст, Лагаст, - успела подтвердить Ириша. И тут в фургон постучали. По бортовой доске. Вежливо, но твёрдо:
  - Госпожа Анна.
  - Да. - Аня выбралась из фургона на двор. Ириша была права. Вся компания в сборе. Что-то будет.
  - Госпожа Анна, - Лагаст пытается решить вопрос одним ударом, - наш хозяин просит, чтобы эта девушка, - он указал на Блонди, - ехала в вашей повозке. Я тоже прошу вас.
  Командир и просит? Да, тут не откажешь, но попробовать можно. Блонди, как спутница, Ане не нравилась категорически. С неё с лихвой хватало и Алевтины.
  - А ей будет удобно здесь?
  - Удобно, госпожа Анна, - ответил Чернобродый. - Девушка приучена к дороге. Спать она может на своей лежанке. Вот плата за проезд, - он протянул Ане мешочек с монетами.
  - А что она будет есть? - Аня сделала ещё одну попытку. Почти удачную, так как Чернобородый растерялся. Выручил его, как ни странно, Лагаст. Наёмник не хотел ненужной ссоры с хозяином:
  - Если девушка согласна есть из нашего котла...
  - Она согласна, согласна, - вклинился Сивый. Чернобородый тоже уже обдумал свой ответ:
  - Каждый вечер я буду приносить девушке еду, на тот случай, если ваша пища покажется ей слишком грубой. Берите, госпожа Анна, - он опять протянул ей кошель. Больше Ане возразить нечего. Она берёт плату, надеясь лишь на то, что это не овальные монеты Повелителя Мёртвых.
  - Если госпожа Анна не против, по вечерам я буду брать с собой своего пса, - Чернобородый не знал куда деть свою радость. - И даже могу иногда оставлять его под фургоном на ночь. После того побега и возвращения пёс стал на удивление послушным и понятливым...
  Вот и дело нашлось. Ириша перебралась на лавку, уступив лежанку гостье. Блонди тут же плотно уселась на край своего ложа, похоже намереваясь просидеть так всю дорогу. Аня с помощью Ириши хотела ещё раз пересмотреть запасы трав, но не срослось. Пришёл Гастас и предложил ей прогуляться по городу под самым что ни на есть разумным предлогом: "Может быть, перед отъездом, госпоже Анне надо что-нибудь купить?" Аня радостно закивала:
  - Конечно, конечно, а... с Травницей попрощаться можно? - вспомнив о женщине она вдруг удивилась: почему та сегодня не пришла? Гастас странно усмехнулся, но разрешил:
  - Можно. Зайдём.
  - А это не опасно?
  Опять та же странная усмешка, не менее странный ответ:
  - Теперь не опасно.
  Хребтовая улица, верхний город, нарядные гуляки. Лавки Аню не интересовали. К дороге она готова давно. Гастас и так сам по себе не разговорчив, а сегодня вообще предпочитает помалкивать. Только изредка поглядывает на неё исподтишка, как будто что-то обдумывает. Они поднимаются на самую гору, к святилищу. Ане нет дела до богов, но вид сверху на сливающиеся реки и город просто потрясающий, хоть и немного грозный.
  Белая, каменная гора под ногами, белые горы облаков над головой. Голубые, атласные ленты рек смяты и дробятся на блики, словно зябко ёжась под резкими порывами ветра. Сияет под солнцем зеленью и золотыми проблесками лес на западном берегу, но далеко-далеко, на западе, возле самого горизонта наливается мраком фиолетовая мгла, продёрнутая золотыми нитями молний. Далеко. Но их путь-то лежит на запад.
  В храме - суета. Над священным огнём служители натягивают кожаную крышу от дождя. Столбы опор вставлены в гнёзда и закрепляются растяжками. Не обращая внимания на царящую вокруг суету, Гастас подошёл к жертвеннику, протянул ладони к огню, словно озяб и вдруг спросил, не отрывая взгляда от огненных языков:
  - Госпожа Анна, не будь я безродным бродягой...
  - Твои родичи меня бы не приняли.
  Гастас резко развернулся к ней. Взгляды скрестились, как мечи. Аня отвела глаза, горько улыбнулась:
  - Прости, Гастас, но не будь, по твоим словам, ты безродным бродягой, - я не смогла бы даже вот так стоять рядом с тобой.
  В голосе юноши прорезался гнев:
  - Это Лагаст сказал тебе о моей родне?
  - Нет, - Аня смотрела на спутника так, будто именно она была во всём виновата. - Лагаст - командир и ему некогда разговаривать со мной. Просто у меня тоже есть глаза и я вижу: как и чем живёт твой мир. Поверь, я никого и ни в чём...
  - Не винишь? - Зло закончил её фразу юноша. - А твой мир - значит другой?
  - Мой мир тоже жесток, - смиренно ответила Аня. - Очень жесток. Как ни странно, я поняла это именно здесь. Жесток, но по-другому. Там просто никому бы не было до нас дела.
  - И твоей матери тоже?
  - В этом ты прав. Моя мама - единственный человек в моём мире, который думает и заботится обо мне. Но... - В памяти всплыла песня. - У нас поют: "Била девку мати берёзовым прУтом..." Заметь, берёзовый прут это всё-таки не бич собачника Его бы я пережила.
  - "Била девку мати?" - переспросил Гастас и вдруг, негромко и хрипло рассмеялся. - У нас тоже родители девок за такое прутом бьют.
  - Хоть что-то общее. А девки прута бояться?
  - Бесстыжие! В святом месте у чистого огня!
  Оба вскинулись, удивлённо оглядываясь. Жрец, обёрнутый в белое, несшитое и некроеное полотно надвигался на парочку. Лицо его выражало гнев и брезгливость. - Не нашли другого места для блуда? Богов гневите! Не будет вам счастья и благословения!
  - А ты разве Бог? - Вспыхнула Аня. - Чтобы решать за него. - Краем глаза она увидела, как рука её спутника соскользнула с рукоятки меча и горделиво упёрлась в бок. На губах воина играла насмешливая улыбка. К чему размахивать медью, если слова его спутницы ранят больнее меча?
  - Безродная распутница! - Взвыл жрец. К нему быстро подтягивались служители помельче. - Вон из святого места! Здесь приносят жертвы!
  - Ах, жертвы? - Аня рванула себя за волосы, вырвав несколько волосинок, бросила их в огонь. - Во славу Многоликой, Единственной и Истинной!
  Волосинки скрутились, вспыхнули, враз рассыпавшись невесомым пеплом. Аня повернулась к спутнику:
  - Пошли отсюда, Гастас. Истинные Боги в защитниках не нуждаются. Не то что идолы.
  Длань воина опять переместилась на рукоятку меча. Ненависть служителей буквально обжигала, но ни одна рука не поднялась на дерзкую девку. Даже замахнуться на неё было равносильно признанию городских богов простыми деревяшками. И уж тем более никто из присутствующих не посмел бы поднять голос против Многоликой. Кто знает: а вдруг придётся встретиться с этой ведьмой лицом к лицу?
  Странный, страшный человек. Откуда он выполз? Из какой щели? Уродливый калека, истекающий злобой, обряженный в невероятные, грязные и вонючие лохмотья, он сидел прямо посреди каменной лестницы спуска, преграждая им путь из храма:
  - Глупая, дерзкая девка, - захрипел он, - твоя богиня падёт рядом с тобой и истинный господин воцарится в этом мире, награждая верных и карая неразумных.
  - Прочь, пёс! - прикрикнул на него Гастас. Злобный урод осклабился, отступая:
  - Иди, иди, наёмник. Твой путь предопределён. И не мне тебе мешать.
  Неожиданный, резкий порыв ветра сорвал покрывало с головы Ани, вздыбив её короткие волосы, вздул плащ её спутника. Немота обычно визгливых служителей богов казалась бы страшной, если бы не свистящие порывы ветра, студящего тело и наполняющего движением каждый клочок ткани.
  Только у подножия лестницы, Гастас заметил растеряно:
  - Не понимаю: с чего они вдруг, все онемели? Я лично ничего особенного не заметил.
  - Может их удивило, что не женщина следует за мужчиной, а мужчина за женщиной? - предположила Аня, немного обогнавшая своего спутника. - Извини, я знаю, что здесь так не принято, но я их испугалась. Струсила в общем. Да и ветер хлестал уж больно яростно.
  - Вы и струсили? - переспросил Гастас с иронией.
  - Но тогда чего они вылупились? - Продолжала недоумевать девушка.
  - Кто их знает? - равнодушно пожал плечами Гастас. - Что там им примерещилось? Но отбрили вы их здорово. Действительно, понаставили резных столбов, а про Госпожу Жизни - молчок.
  - Мне бы тоже промолчать, - повинилась его спутница. - Много я знаю?
  - О чём?
  - О Многоликой.
  - Она - всё. И начало, и конец. В неживое она вселяет души, чтобы не оборвалась нить жизни...
  - А откуда она эти души берёт?
  - Собирает в костяной посох. Каждую душу умершего. Собранные души она полощет безлунными, чёрными ночами в воде подземных рек и, освободив их от тягот памяти и совершённых ошибок, переносит в новые тела, как ростки в почву. Говорят, она сопровождает каждого человека шаг в шаг от рождения до самой смерти, но такое просто невозможно.
  - Для истинного Бога возможно всё. Иначе какой он Бог? - резонно заметила Аня. - Но мне бы не хотелось, чтобы кто-то следовал за мной шаг в шаг.
  - Мне тоже, - согласился Гастас. - Ещё говорят, что Многоликая установила все законы и никогда их не нарушает сама. А ещё говорят, что иногда она выбирает человека - помощника и даёт ему необыкновенную силу. Мастер - один из таких помощников. Он был смертным, но овладел временем и встал вровень с Многоликой. Мастер тоже иногда выбирает ученика, но люди слабы и достойного он пока не нашёл. Истинно достойного. Вот и всё, что я знаю. Я ведь не жрец и не книжник.
  - А Владыка Мёртвых, кто он?
  - Это знают только его последователи, а я не из их числа и... Вам действительно ничего не надо купить в дорогу?
  - Ничего. Я только с Травницей хотела попрощаться.
  Дом Травницы оказался пуст. Ворота - нараспах. Аня в растерянности рассматривала неопрятный, заваленный обломками двор, истоптанные грядки. Совсем недавно кто-то бесцеремонно похозяйничал здесь, вывернув и растерзав беззащитное жильё.
  - Пойдёмте-ка отсюда, госпожа Анна, - обнажив меч, Гастас недобро косится по сторонам. Ноздри юноши хищно раздуваются и Аня понимает: воин боится не за себя.
  - Пойдёмте, госпожа Анна, - напирает юноша. Он уже заметил тень, нагло выглядывающую из-за угла сараюшки и в уголках губ его проскальзывает презрительная усмешка: "Ищите, ищите. Здесь вам следов не найти". Явная растерянность спутницы тоже часть его маскировки. Пусть городские злОдии думают, что исчезновение лекарки - для него новость. Пусть мечутся, волнуются, гадают.
  Уже перед воротами торгового подворья, воин сжалился над спутницей. Вокруг никого не было и он, наклонившись к ней, шепнул чуть не в самое ухо девушке:
  - Травница ушла на рассвете, с караваном в Пристепье. Ей небезопасно было оставаться здесь и парни Громира взяли её с собой. Помнишь, Тадарик жаловался, что в городе пристойной знахарки нет? Вот парни её и сманили.
  - Так ты знал?
  - Да. Но следы хотел замести. У нас это здорово получилось. Но всё равно: т-с-с-с! Уши есть и у деревьев, а караван далеко уйти не успел.
  
  Глава 21. Скучная дорога.
  
  В путь тронулись затемно. Слишком много времени занимала переправа. За перевозом начинался натоптанный путь - шлях, ведущий прямо не запад. Он вился лентой, огибая холмы и балки, пробитый в травяном море не одной тысячей ног и не за одну сотню лет. Скрипели повозки, глухо постукивали некованые копыта лошадей, переговаривались люди. Кто громко, кто тихо. Начиналась привычная, дорожная жизнь.
  Аня и Ириша сразу вошли в её ритм: пол дня в седле, пол дня в повозке. Посменно ехали верхом пехотинцы. Конные воины кружили вокруг каравана в отдалении, просматривая окрестности, в ожидании ночной стоянки спали в повозках купцы, шли пешком слуги, чтобы не отягощать нагруженных по максимуму быков и лошадей.
  Погода не радовала. Ветер гнал по желтеющей траве волны, над головой нависали налитые водой, тяжёлые, сизые облака.
  Особенно зловеще выглядели именно облака. Они просто давили на Алевтину. Не радовала девушку и дорога, с её тряской скукой и прочими неудобствами, глухое отчуждение спутников и полная невозможность что-либо изменить. Тина чувствовала себя безвольной чуркой во власти волн и ветра. Она плыла, подчиняясь неведомым ей силам не зная куда, не ведая зачем и не имея сил или надежды где-нибудь задержаться. Аня верила в возможность возвращения. У Алевтины не было и этой опоры. Приключения, о которых так приятно грезить в благоустроенной квартире после сытного ужина, перед экраном телевизора, в реальности оказались явлением просто непереносимым.
  В тесном, скрипучем фургоне, даже неустроенность подворья казалась теперь терпимой, а время, проведённое на постоялом дворе - почти золотым. Даже не смотря на вероломство Тадарика. При воспоминании о нём Алевтине просто выть хотелось. Анька пыталась её расшевелить, предлагала проехаться верхом, разогнать кровь, но Тина лишь отрицательно мотала головой: "Нет" - одна мысль, что на неё будут глазеть свободные от дежурства наёмники приводила девушку в состояние тихой паники.
  Зачем она тогда пошла за Лагастом? Да, командир поцапался с Гастасом из-за Аньки. Все ушли, а он остался у костра и Алевтина подумала, что мужчина будет рад её поддержке. Она подошла, тронула воина за плечо, всего лишь желая утешить, а нарвалась на оплеуху. До сих пор, при одном воспоминании об этом у неё в голове дребезжит. Что он говорил ей! Какими словами бранил: и сучкой, и шлюхой, и тварью. Обещал, что если она и дальше будет продолжать вертеться перед парнями, - оприходовать её толпой, под телегой.
  Признаться, во всём этом Ане, Алевтина просто не могла. Да и что сделает Анька? Лагаст - командир отряда. Перед ним Аникин Гастас тянется в струнку, хоть и побратим, не вспоминая: откуда и как сам вытащил этого "Волчару". Так многие зовут Лагаста за глаза. Действительно: Волчара.
  Пол дня перед глазами у Алевтины крутится Анька. Затянула её в этот проклятый, дикий мир, бросила у собачников, поссорила с Тадариком и наслаждается жизнью. А что ей? Её защищает Гастас, она - лекарка и вообще: избранная.
  Когда в повозке едет Аня, Тина старается спать. С Иришей проще. Она - как тень: вроде есть, а вроде и нет. Не больше интереса вызывает и пассажирка, "Блонди", - так зовут девушку за глаза Аня с Иришей.
  Пассажирка плотно обосновалась на своей лежанке, где или спит или прихорашивается перед медным, посеребренным зеркальцем, смешно пугаясь каждый раз, когда в повозку просто заглядывает, предварительно постучав, кто-то из воинов. Чаще всего это Ярик, готовый по любому поводу предложить свои услуги. Малец отъелся, принарядился и даже кажется подрос. На переходах он сидит на козлах и управляет быками. На стоянках - безотказный "подай - принеси". Кроме того, мальчик не пропускает ни одной тренировки и при этом, кажется, положил глаз на Иришу. Впрочем, чувство его, по всем признакам, безответное. Мозги соплячки заняты лишь учёбой и лекарским ремеслом. Анькина копия, блин. Вот она забралась в повозку, передала Аньке конский повод и - сразу за записи. Анька пишет трактат о травах: где, какие и в каких дозах применяются. Делать людям нечего. И тут же в повозку заглядывает Ярик:
  - Госпожа Ириша, госпожа Ириша, - (эта сопля зелёная для него уже госпожа) - вам что-нибудь принести?
  При виде него Блонди в ужасе втискивается в угол, бледнеет, покрывается потом, дрожит.
  - Ты чего? - спрашивает её Алевтина.
  - Ни-че-го-о, - бормочет трясущаяся девица, - му-уж-чи-на!
  Это она так реагирует на безобидного Ярика. Кстати, малец притащил Ирише несколько смятых цветов под самым что ни на есть тупым предлогом: "А вдруг пригодятся?" И в повозку мальчик в жизни не залезет. В повозку поднимается только Гастас. Одет он всегда по-походному: рубаха, плащ, штаны - всё из грубой, бурой шерсти. Если парень с дозора - то в доспехах, если нет - в жёсткой коже поверх сукна. На ногах юноши вытяжные сапоги, сшитые из шкуры, снятой чулком с коровьих ног, на жёсткой, тройной воловьей подошве. Пехота. Пахнет же от него так, что у Алевтины в горле першит. И мужским потом и конским.
  Когда этот вояка в первый раз влез в повозку, Блонди сомлела, а потом нажалилась Чернобородому. Тот на стоянке принёс ей хлеба с сыром.
  - Господин, господин, сюда приходят мужчины, а я...
  - И что они делают? - вопрос был задан мгновенно, жёстко и очень конкретно.
  - Разговаривают... - растеряно проблеяла ошарашенная его реакцией девушка.
  - О чём? Что они говорят?
  - Ну, что день хороший. Или скоро дождь будет. Что спокойно вокруг или что скоро стоянка, или что ужин готов...
  - Правильно, - оборвал её Чернобородый. - Именно об этом говорят достойные мужчины достойным жёнам и девам.
  - Я порядочная девушка, - забормотала Блонди. - Мой отец...
  - Будет доволен, что его порядочная дочь наконец-то научится вести с мужчинами приличные разговоры.
  - Господин, а если...
  Дрожащая девица вызывала у Алевтины брезгливую жалость: это надо же быть такой дурой!
  - Не беспокойтесь, господин, - снисходительно заметила она. - Ваша девица здесь в полной безопасности. В этой повозке на неё даже посмотреть никто не захочет.
  - Кто ты, женщина? - Взгляд Чернобородого казалось мерцал от напряжённого внимания.
  - Моё имя Алевтина. Я - землячка госпожи Анны. - Она ожидала, что Чернобородый в ответ назовёт своё имя, и ошиблась. Мужчина церемонно поклонился:
  - Благодарю вас, госпожа Алевтина, за то, что вы столь великодушно приняли под своё покровительство эту глупышку. Мы надеялись, что эту ношу возьмёт на себя ваша землячка, но, но у неё так много хлопот! Надеюсь, ваше покровительство пойдёт девушке на пользу.
  - Она у вас настоящая дикарка, - смягчилась Тина. - Нельзя же всего и так бояться.
  - И всё-таки мужчины заходят сюда?
  - Ярик? - презрительно отмахнулась Алевтина. - Он совсем ещё мальчик и осмеливается лишь заглянуть в повозку, чтобы передать что-то на словах или выслушать и выполнить поручение.
  - Он слуга?
  - Да. Подай-принеси.
  - Слышала? - Чернобородый перенёс своё внимание на Блонди. - Госпожа Алевтина умеет обращаться со слугами, а ты - нет. Слуга-мальчик не может пугать тебя! - Закончил он с нажимом.
  - Сюда заходит мужчина...
  - Гастас? - Уточнила Алевтина. - Так он Анькин парень. Он даже на меня не глядит. Человек чести.
  - Гастас - парень госпожи Анны, - с тем же нажимом повторил за Алевтиной Чернобородый.
  - Он вольничал со служанкой, - поспешно ответила Блонди, но оправдаться ей не удалось.
  - Два раза дёрнул за косичку? Тоже мне вольность. Ириша в его глазах - ребёнок, - реплика Алевтины отдавала досадой. Ириша кстати, во время разговора, смиренно сидела в изголовье Аниной кровати и старательно делала вид, что её здесь нет.
  - Господин должным образом обращается со служанкой госпожи Анны, - сухо ответил Чернобородый и ставя в дискуссии точку, протянул девушке еду. - Бери хлеб и больше не беспокой меня подобными глупостями. Иначе я перескажу их твоему отцу.
  Слёзы текли из глаз пассажирки, когда она брала еду, но сказать что-либо девушка больше не посмела. Слишком страшно прозвучала для неё последняя угроза "кормильца".
  - Госпожа Алевтина, - перенёс своё внимание мужчина, - верьте, ваша помощь не останется без награды. Вы уж, не сочтите за труд, проследите за этой дикаркой. Ей ещё многому предстоит научиться. - С этими словами он покинул повозку. Блонди он навещал каждый вечер: приносил пассажирке немного еды и благодарил "госпожу Алевтину" за заботу. Правда, всегда лишь словестно.
  И вот в повозку опять заявился Гастас. Пришёл, как всегда в отсутствие Ани, поболтать с Иришей. При виде него Блонди, как обычно, вжалась в свой угол. Только глаза поблёскивают из полутьмы. У Алевтины же просто сил не хватает спокойно смотреть на этого красавца. И угораздило же её оскорбить парня в первую встречу. Откуда спрашивается она могла знать, что всё так обернётся и что умирающий пленник окажется не только живучим, но и злопамятным. Невезуха, одним словом.
  Гастас дёргает малявку за косичку, интересуется: для кого малышка растит свои прекрасные локоны?
  - Я принесу их в жертву, лишь только госпожа позволит мне это, - мечтательность в глазах придаёт Ирише на редкость глупый вид. По мнению Алевтины, конечно. А вот Гастас хохочет, будто услышал на редкость удачную шутку:
  - Рановато вам, госпожа Ириша, волосы резать. Рановато. Мало вы для этого знаете.
  - Я их обязательно обрежу!
  - Когда-нибудь может быть. А сейчас чем занимаетесь?
  - Скучаем.
  - А что так?
  - А так госпожа Анна говорит: "Всю бы дорогу проскучать".
  - Хорошо бы. Слушай, Ириша, если волосы резать надумаешь - попроси Многоликую Госпожу, чтобы наша скука подольше затянулась. Впрочем, скоро леса. Там звери опасны, а люди - нет. Но звери там серьёзные.
  - Повелитель Мёртвых защитит нас! - это дура - Блони открыла рот. Что с ней случилось? Или мозги от безделья переклинило? Одновременно ярко-синие, удивлённые глаза юноши обращаются в сторону пассажирки:
  - Ириша, скажи безымянной госпоже, что слова - это только слова, а я привык доверять своему клинку. Он меня никогда не подводил, что про богов не скажешь. А Повелителю Мёртвых я бы с радостью оттяпал голову за все те страдания, что он и его слуги причинили добрым людям.
  - Мёртвые воины не знают страха и усталости, а медь - ничто против седой бронзы, - захлёбываясь от волнения, почти шепчет девушка. Её глаза, полные слёз, не отрываясь смотрят на красивое лицо дерзкого бродяги. Презрительная улыбка гнёт жёсткие губы воина:
  - Ириша, скажи безымянной госпоже, что поражает не оружие, а человек. Голыми руками я взял медь, медью - взял седую бронзу. Что мне боги и что я богам?
  - Но Повелитель хочет защитить тебя и ... всех ... - умоляюще шепчет девица.
  - Зачем?
  - Зачем? - в растерянности повторяет его слова Блонди. - Такова его воля.
  Но Гастас даже не считает нужным отвечать ей, дёргает Иришу за косичку:
  - Что притихла, малявка? Загрызли тебя эти злыдни? Они могут.
  - Не правда! - не выдерживает обвинения Алевтина. - Солдат ребёнка не обидит!
  - Солдат? Кто солдат?
  - Вы, господин Гастас, - Алевтина вдруг понимает, что затёртая фраза имеет кроме переносного и прямой смысл. - Я хотела сказать, что нельзя обижать слабых и ...
  - Так говорят у вас? - Уточняет Гастас, кажется и не расслышавший её оправданий.
  - Да, - Тина нервно сглатывает, наконец поняв, что по ошибке, как всегда не задумываясь, она, на этот раз сказала что-то приятное собеседнику. Не зря Гастас с ней говорит.
  - Ладно, - он встаёт, внаклонку (в фургоне не распрямиться) идёт к выходу, оборачивается у полога, - придётся тебе, Ириша, ещё "поскучать", - и выпрыгивает из повозки под открытое небо.
  Алевтина растерянно оглядывается на спутниц: мордочка Иришы лучится от удовольствия, на лице Блонди - идиотское, мечтательное выражение. Неужели эта дура положила на наёмника глаз? Хотя ... если он - первый красивый, да к тому же ещё и галантный, по местным меркам, мужчина, которого эта курица видит в своей жизни - ничего удивительного в такой влюблённости нет. Тем более, что пахнет от вояки конкретным самцом, да так, что у Тины внутренности в животе от желания сводит. Как, кстати, пахло и от Тадарика, чтоб он сгорел в своём городишке!
  Вечером, как только караван остановился, в повозку опять наведался Чернобородый. Вроде бы еду для Блонди принёс. Только глазки у него так и шныряют по сторонам. Аньки нет. Не вернулась ещё с конной прогулки. Ириша перебирает инструменты, аккуратно протирает их спиртом, рассматривает на свет: нет ли где окислов?
  При виде этих штучек, да ещё и в руках девчонки-рабыни, Чернобородый аж напрягся весь, позабыв про вежливые слова:
  - Это инструменты госпожи Анны?
  - Ну да, - Алевтине непонятен его трепет. Ну, хирургические инструменты, ну хорошие, если верить Аньке, ну дорогие, и что с того?
  - Госпожа Анна купила их? Сама?
  - Сама, - подтверждает Алевтина, - в "Пристепьи"
  - В лавке?
  - Конечно в лавке. Где же ещё?
  Внимание пришельца очень не нравится Ирише. Она прекращает свою возню, закрывает ящичек, прячет в рундук.
  - Во истину, мир на грани падения, - бормочет Чернобородый, едва сдерживая гнев. - Безродная чужеземка входит в Лавку и сам Мастер уступает ей вещь, достойную Учителя!
  - Госпожа Анна - избранная, - спешит "впихнуть свои копейки" Алевтина. - Не Мишаня, ни я, а она...
  - Избранная? - Взгляд Чернобородого плывёт вслед за мыслью. - Даже если это и так, то... - глаза его впиваются в лицо Алевтины. - Ты ведь завидуешь ей?
  - Я?!
  - Зря. Это она должна завидовать тебе. Ты будешь жить, а она...
  По коже Тины бежит дрожь озноба. Мишаня считал избранным себя и погиб. Теперь избранной считает себя Анька. Она ведь подобрала камешки и... Ну что ж, значит: судьба. Тут уж ничего не поделаешь. А Чернобородый передаёт Блонди хлеб с сыром и уходит, полный презрения ко всей женской половине рода человеческого. Да провались он пропадом, этот дикий мир со всем его сексизмом и половым шовинизмом! Одна загвоздка: не пропасть бы, вместе с миром, самой. А остальные - пусть они сгорят в синем пламени!
   ...........................
  Вечерние посиделки у костра - самое приятной время. Дружинники варят кашу, кипятят воду на чаёк. Травяной отвар приятней на вкус, нежели простая вода. Да и для желудка безопасней, но про это лишь Аня знает и думает. Аграх дремлет у костра. Свернулся клубком на траве и напоминает большую собаку. Каждую ночь он увязывается за сторожами, караулить пасущийся скот: коней, быков, овец. Оказывается, в прошлой жизни этот монстр был обыкновенным пастухом. Пас овец и коз, доил их, варил сыры на зиму:
  - Летом хорошо: тепло, травы много, овцы сыты, молока вдосталь. Хватает и на еду, и на сыр, - так звучал его рассказ в переводе на нормальный язык. - Зимой плохо: холодно, травы нет, молока нет. К весне - ещё хуже: заканчивается сыр, похлёбку варить не из чего. Голод. Я не удержался: загрыз овцу. Сыр был нужен детям. Я не ел два дня.
  - И тебя изгнали за это? - удивился один из воинов. - Из-за какой-то овцы?
  - Не из-за овцы, - вздохнул с подвыванием псоглавец. - Что овца? Овец много. Зимой тяжело. Овцы тоже гибнут. Меня изгнали из-за крови.
  - Из-за крови?
  - Да. Нам нельзя кровь. От вкуса крови мы лишаемся разума и начинаем на всех бросаться. И я разума лишился. Ничего не помню. Меня связали. Наверно. А потом всё - как в тумане. Теперь хорошо: ночь, овцами пахнет. Как дома.
  - А когда ты очнулся?
  Псоглавец смотрит на огненные языки, отвечает, винясь:
  - Я должен был похитить вас... - Опять пауза.
  - Кто тебе велел это? - Подбадривает монстра Гастас. Агрх мотает башкой, отвечает виновато:
  - Я не помню. Я знал это и исполнял, хотя ничего вокруг не видел. Память вернулась, когда я упал. Я увидел родную долину, как наяву и очнулся.
  - Я её тоже видела, - поддерживает собеседника Аня. - А ты помнишь, как с обезьяной прыгал?
  - С обезьяной? - шерсть на псоглавце встаёт дыбом. - Я не помню. Я не осмелился бы. Белая обезьяна - это страшный зверь. С ними только бронзовые псы справиться могут. Три - четыре таких пса обезьяну на части, как волки овцу, рвут.
  - Бронзовые псы? - теперь волосы зашевелились на голове у Ани.
  - Да. Без них через наши горы не пройти. Стая белых обезьян - это страшно. Из-за них в горах даже люди не живут. Жили раньше, а теперь - нет.
  - А как вы живёте рядом с обезьянами? - заинтересовалась Аня.
  - Плохо, - соглашается Агрх. - Если бы не бронзовые псы...
  - У вас есть бронзовые псы?
  - Не у нас, у людей.
  - Ты сказал, что люди ушли.
  - Пастухи ушли, - уточняет Агрх. - Обезьяны их извели.
  - А люди с бронзовыми псами?
  - Они не ушли. Они нас защищают. Мы им овец даём, а они охотятся на обезьян.
  - Много даёте? - Спрашивает кто-то из воинов.
  - Две трети приплода.
  - Ну да, - соглашается с ним воин, - вам же мясо есть нельзя.
  - Нельзя...
  - А хлеб?
  - Хлеб - хорошо. Только он у нас не растёт. Он у людей рос. Мы его на овец выменивали. И голода тогда не было.
  - А почему сейчас не меняете?
  - Меняем, но треть приплода для обмена - мало.
   ..............................
  Между тем, отдельные дубравы и березняки начали сливаться в леса. Караванщики всё ещё старались держаться опушек. Овец в караване с каждым днём становилось всё меньше и меньше, но кони и быки не могли обходиться без ночного выпаса, а на открытом пространстве за скотом проще следить. Но лес наступал на степь и скоро караван вынужден был углубиться в чащу, пусть и по проторенной тропе.
  В первый день Рагаст подстрелил из лука рысь. Тварь затаилась на дереве возле тропы, но воин из леса выглядел хищника в сплетении ветвей. Шкуру забрал хозяин каравана, а меткий стрелок получил серебряную монету - две трети стоимости добычи.
  Люди в лесу представляли куда меньшую опасность по сравнению с зверьём. Разрозненные охотничьи племена из-за небольшой численности не рисковали нападать на хорошо вооружённых наёмников. Войне они предпочитали торг. Охотники выходили из леса по вечерам к остановившемуся на отдых каравану, приносили выделанные звериные шкуры, долблёнки с мёдом, комки воска, корзины с живой рыбой. Взамен лесные жители брали медь. Любую: слитки, монеты и безделушки, наконечники стрел и копий, лезвия ножей и мечей, топоры. Металл ценился дорого. Полная, с верхом корзина свежайшей рыбы стоила один медяк. За один наконечник стрелы аборигены отдавали связку в сорок штук выделанных шкурок белки или горностая. Наконечник копья или лезвие ножа стоило три сороковки красных лисиц или сороковку куниц. Меч или топор оценивали в десять сороков бобровых шкурок, а за медный котёл средних размеров купцы просили сорок сороков лучших соболей. Впрочем, по ранней осени хороших мехов было немного. Зато каждый вечер благоухал мёдом, воском и свежей рыбой.
  Печёную в глине и просто в земле рыбу в караване ели каждый день: горячую, холодную, с кашей и просто так. Она полностью вытеснила из рациона людей баранину. В смак жевали медовые соты в прикуску с вечерним чаем.
  Совершив очередную мену, охотники предлагали свои услуги в качестве проводников. Купцы соглашались, платили. Благо, цены были ничтожные. У Ани даже сложилось впечатление, что лесовики не просто ведут караван, но и передают его от племени к племени: заработал сам - дай заработать соседу. Впрочем, делалось это всё к взаимной выгоде. Как шутил Гастас: "Дорога через лес - скучная дорога".
  - Опять рыба? - ныла Алевтина. - Сколько можно? У нас ещё овцы есть, а они всё рыбу пекут... - И так два раза в день: за завтраком и ужином.
  - У нас же овцы есть... - в седьмой или восьмой раз завела она свою традиционную песню, когда Аня принесла в фургон блюдо с печёной рыбой: щуку и двух здоровенных лещей с икрой.
  - Овцы у парней, а не у нас, - жёстко уточнила Аня. - Ты не в кафе, чтобы выбирать. Что парни едят сами, то и нам дают.
  - Даже хлеба к рыбе нет!
  - Есть, - Аня выложила поверх рыбы чёрствую лепёшку из непросеянной муки. - Специально для нас.
  - А пассажирке белый хлеб приносят, - не унималась Алевтина. - Каждый день и свежий!
  - Тина, у тебя совесть есть? - обречённо спросила Аня. - Может быть, хватит мне ежедневно мозг выносить? Нет у парней другого хлеба. Хочешь свежего? Покупай. У Айрисфеда слуги каждую ночь лепёшки на продажу пекут.
  - Значит, можно хлеб испечь? Почему тогда твои парни не испекут? Ленятся?
  - Ты тоже ленишься, - огрызнулась Аня. - Круглыми сутками из фургона не выходишь. Только ноешь: то не так, это - не там, то - подай, это - принеси.
  - А ты приносишь?
  - Рыбу я принесла и хлеб принесла.
  - Этот сухарь?
  - Хочешь другого? Покупай у Айрисфеда или испеки сама.
  - Я не умею...
  - Тогда ешь, что дают. Или учись.
  - У тебя всё так просто ...
  - А зачем усложнять?
  Действительно: зачем? Для того, чтобы получить муку, зерно надо размолоть или растереть, как здесь, на зернотёрке, потом просеять. За два часа непрерывной работы человек получает около килограмма размола. А если отсеять отруби... Так что пока не изобретёна мельница и ветер с водой не крутят мельничный вал, хлеб, белый хлеб из просеянной муки будет роскошью, для большинства народа недоступной. По крайней мере ежедневно.
  - Тебе легко говорить, - ворчит Алевтина, но уже шёпотом и так тихо, что при желании её можно и не услышать.
  - Ириша, есть будешь? - переносит внимание Аня на свою помощницу.
  - Я к костру пойду, - отзывается девочка. - Там каша.
  - Вы прямо по очереди уходите, - бурчит Тина уже более внятно, когда за девочкой опускается полог фургона. - Воров боитесь?
  - Инструменты уже украсть пытались, - равнодушно отзывается Аня.
  - Ну, я же здесь. Или ты мне уже не веришь?
  Аня не отвечает, молча укладывается спать. Про золото в изголовье кровати Алевтине лучше не знать. Что касается тихони - Блонди, то и ежу понятно: зачем Сивый с Чернобородым навязали её им в спутницы.
  - Госпожа Анна, - напомнила о себе пассажирка.
  Аня выпустила одеяло, развернулась к говорящей, ответила мягко:
  - Я слушаю вас. - В конце концов она сама согласилась взять девушку в повозку. Да и, по совести говоря, хлопот от неё действительно нет никаких.
  - Я могу съесть немного рыбы?
  Вместо ответа Аня взяла чистую тарелку и, отломив половину леща, передала его девушке:
  - Ешьте на здоровье. - Действительно, даже самый лучший хлеб с сыром изо дня в день приестся кому угодно.
  Блонди растеряно смотрела на кусок рыбы, на Аню.
  - Её разворачивают и едят. - Пояснила Аня, заподозрившая, что пассажирке есть печёную рыбу не приходилось. - Только кости надо руками вынимать, но это просто: рыба большая, кости крупные.
  - А если подавишься ненароком, - опять влезла со своими комментариями Тина, - госпожа Анна тебя спасёт.
  Глаза Блонди испуганно перебегали с одной спутница на другую. Довольно неловко она раскрыла кусок рыбы на тарелке, как книгу, кожей вниз, вынула и отложила спинной хребет, отщипнула кусочек белой мякоти, положила в рот, прожевала, проглотила:
  - Говорят, рыба вызывает вожделение. Это правда, госпожа Анна?
  - У тех, кто так говорит? - Уточнила Аня, подбирая слова. - У них - безусловно. Хотя и без рыбы они, как мне кажется, ни о чём больше думать не могут. Ну а мне и Тине, как ты слышала, рыба уже просто надоела.
  - А воинам?
  - Думаю, им - тоже.
  - Что тоже?
  - Тоже надоела рыба, хотя они и привыкли есть всё.
  Блони смелее отщипывает кусочек рыбы, жуёт. На лице её - явное недоумение:
  - Воины и не испытывают вожделения?
  Ане уже смешно:
  - Какое вожделение? У парней глаза в кучу от недосыпа. Они верхом, в седле, днём, по очереди после ночных дежурств отсыпаются.
  - После боя воины всегда буйствуют...
  - Ага! Потому что проснулись, в кои веки. - смеётся Аня. - Ешьте, госпожа, рыбу и не беспокойтесь. Вожделение людьми овладевает не из-за еды, а от безделья и распущенности ума.
  Блонди смущена, ест, собираясь с мыслями. Аня уже позабыла о ней, поэтому так неожиданен для неё вопрос пассажирки:
  - Госпожа Анна, а почему все называют меня "Безымянной госпожой"? У меня же есть имя.
  - Какое?
  - "Блонди". Вы дали мне имя "Блонди". Или это плохое имя? Раз вы не хотите его вспоминать?
  - Да, нет, - Аня смущена. - Ничего плохого в нём нет.
  - А что оно означает?
  - "Блонди"? - Аня опять озадачена. - Это укороченное слово от "Блондинка" - девушка со светлыми волосами. У нас принято считать блондинок робкими и мечтательными.
  Глаза пассажирки распахнуты на пол-лица:
  - У меня ведь светлые волосы?
  - Да.
  - Я правда робкая?
  - Да...
  - Значит я - блондинка, Блонди?
  - Если тебе нравится это имя - то да...
  - Значит, у меня теперь есть имя?
  - Хорошо, - соглашается Аня со вздохом. - У тебя есть имя я снова буду называть тебя "Блонди", раз это имя тебе подходит.
  - Подходит. А Ириша?
  - Ириша тоже будет звать тебя по имени.
  - Нет, а почему её зовут "Ириша"? У неё тоже светлые волосы.
  Некоторое время Аня смотрит на пассажирку в замешательстве:
  - Потому что Ириша не робкая и не мечтательная. - Ответ удачен Блонди согласно кивает:
  - Да, она не "Блонди". А что значит её имя?
  - "Ириша", это уменьшенное, ласковое от взрослого имени "Ирина" - многоцветная, яркая.
  - Она не яркая. Она - рабыня.
  - Но имя-то красивое, - напирает Аня.
  - Да, красивое.
  - Ты бы ещё спросила, что значит "Анна", - подкалывает Блонди Алевтина. Та переводит на неё свои огромные глаза:
  - Я знаю. На священном языке "Ан-на" означает: сошедшая с неба.
  - Хорошо, пусть с неба, - отмахивается Аня, спеша сменить тему разговора. - Кстати, у нас, на небе говорят, что девушки, которые едят рыбу, холодны и желанны. Но я не буду утверждать, что так оно и есть.
  Взгляд Блонди медленно перетекает на растерзанного леща. Не слишком уверенно пальцы девушки выбирают мякоть, отделяя её от длинных, тонких костей и набивают рот, изредка отщипывая и добавляя к рыбе кусочки белой лепёшки. Вопрос с именами отошёл для пассажирки на второй план.
  Гастас ввалился в фургон на рассвете. С покрасневшими, после бессонной ночи в дозоре, глазами, пахнущий не только потом, но и свежей кровью. Донельзя гордый собой, он швырнул на доски пола свежеснятую, рысью шкуру:
  - Вот! Это вам, госпожа Анна! Хозяин хотел забрать. Я не отдал. Сыпанул ему на его долю горсть чёрных медяков. Пусть подавится, проглОтина. А шкуру не отдал. Только её выделать надо...
  - Я знаю, как! - вцепилась в шкуру Ириша. - Я умею.
  Гастас не преминул дёрнуть её за косичку:
  - На тебя вся моя надежда, наше солнышко. А мы целое стадо оленей видели. Красавцы! Жаль, лес скоро закончится.
  - И ни одного не подстрелили?
  - Кого? - юноша смотрел на Алевтину, как на неведомую зверушку.
  - Оленя.
  - Мы на тропе.
  - И что? - Алевтина тоже не понимала собеседника.
  - Мы здесь гости.
  - Но олени - дичь.
  - Дичь лесных людей.
  - Им жаль одного оленя?
  - Я не спрашивал. Есть договор: лесные люди не препятствуют караванам, а проходящие не охотятся на тропе. Мир дороже одного оленя.
  - Но ты убил рысь.
  - Она напала на коня. Это не охота. - Гастас потёр глаза. - Ладно, я пойду....
  - Подремлешь в седле? - спросила Аня.
  - Да нет, попробую пристроиться на козлах. Эта рысь моему коню спину подрала.
  - Господин Гастас, - кажется, заговори лошадь, все удивились бы меньше. - Вы очень хотите спать?
  Сонные глаза парня раскрылись от удивления, но он не успел ничего ответить. Пассажирка уже обращалась к Ирише:
  - Дитя, скажи господину Гастасу, что госпожа Анна дала мне имя "Блонди" и что я теперь не "Безымянная госпожа".
  - За-ши-бись! - не выдержала Алевтина. - Ты ему ещё и постель предложи!
  Блонди покраснела, как свекла, но ей на помощь пришла Аня:
  - Гастас может лечь в мою постель. Днём она мне не нужда. Всё равно я сейчас кататься поеду, - и, видя, что юноша готов возразить, уточнила. - Я могла бы предложить тебе свою лошадь, но, думаю, постель тебе сейчас будет удобней.
  - А госпожа Блонди... - попытался отвертеться юноша, но Аня не собиралась упускать инициативу:
  - Госпожа Блонди только что великодушно предложила тебе остаться в повозке. Или я не права?
  - Я ... нет ... я ... - смутилась Блонди.
  - Ты хочешь оставить нашу гостью наедине с голым мужчиной? - привычка Ани набирать пассажиров всегда раздражала Тину, но переспорить подругу ей становилось сложнее и сложнее с каждым днём:
  - Во-первых, не наедине. Ты и Ириша остаётесь в повозке, а во-вторых, перед сном здесь раздеваешься только ты. Парни все вповалку спят. Лишь бы сверху не капало.
  - И ты тоже! - презрительно фыркнула Алевтина. - Совсем себя не держишь.
  Аня развела руками:
  - А что держать? Дорога. Мало ли какая тревога случится?
   .......................
  Спину Гастасовой лошади она обработала спиртом, замазала раны смолкой, но две, самые глубокие, всё-таки загноились. Пришлось вскрывать их, прижигать, штопать. Парень теперь шёл днём пешком, ночью спал с товарищами под повозкой. И только после ночной стражи соглашался пол дня подремать в свободной постели.
  Лес вокруг редел. Больше становилось полян. Прореженные дубовые рощи - первый признак близости обжитых земель и Вала, защищавшего обработанные земли от набегов кочевников из Дикого поля. Вековые дубы ещё подавались узким, похожим на тёсла, медным и каменным топорам лесорубов, но на деревья постарше люди даже не замахивались. Куда такая махина? Ни свалить, ни разделать, ни увезти. Лесные великаны стояли вольно и широко раскинув ветви на пространствах, освобождённых от более мелкой и потому доступной поросли, щедро рассыпая тяжёлые жёлуди и приманивая своей щедростью целые стада кабанов.
  Каша в котлах опять запахла густым, мясным духом. На кабанов охранные законы не распространялись и охота организовывалась по всем правилам: с бойцами, с загонщиками. Мясо делили по обговоренным правилам: треть - хозяину каравана, остальное - охотникам. Аня ходила смотреть на добытых зверей: щетинистые, мощные секачи с клыками в две-три ладони длиной, не менее грозные свиньи, молодняк.
  Жёсткое, кабанье мясо совсем не походило на привычную Ане свинину. Его мелко резали, долго тушили и всё равно зубам работы хватало. Баранина - куда мягче. Тина, как всегда пыталась ворчать, сетуя на жёсткость, но Аня быстро пресекла нытьё подруги, объявив: "Зато всё экологически чистое, натуральное, без добавок. Цени. У нас такая еда бешенных бабок стоит. А здесь: ешь - не хочу. Сколько влезет".
  Особенно её удивил местный способ заготовки кабанины впрок. Лопатки и окорока отделялись от парных туш вместе со шкурой, натирались солью, заворачивались в крапивные, просоленные же мешки и просто подвешивались под пологами повозок в тени, как говорится и на ветерке. И всё. Мясо солилось и вялилось одновременно. В любой момент, независимо от степени готовности, от окорока можно было оттяпать кусок солонины для котла, поправить обёртку и ехать дальше.
  На десятый день пути караван вышел из леса на обжитые земли со сплошными, возделанными полями. Теперь на стоянки можно было останавливаться лишь на выбитых выгонах возле посёлков, да на жёлтых пятнах жнивья. Рацион наёмников пополнился свежим хлебом и пивом, а в каше кабанина перемежалась с бараниной: один баран на сорок человек, на два дня. Не разжиреешь.
  
  Глава 22. Великий вал.
  
  Вал Аню просто поразил: огромный, как гора, бесконечно длинный, с невероятно крутыми откосами. Градусов этак под шестьдесят. Конечно, ведя лошадь под уздцы и наискось, человек мог поднятья на его вершину. Но для гружёного каравана Вал оказывался препятствием неодолимым. Кстати, по гребню Вала тянулась сплошная стена из поставленных вплотную высоких, дубовых клетей, частью жилых, частью набитых землёй и камнями: с башнями, воротами, с выносной смотровой галереей - балконом и под крышей. Такую твердыню, даже стой она в чистом поле, с налёта не возьмёшь. И ещё Аню поразила малочисленность защитников.
   Гастас, вместе с которым оно поднялась на вал, объяснил, что постоянно в клетях на Валу живут лишь дозорные, чья задача изо дня в день следить за степью.
  - ... за степью и за башнями, - уточнил он.
  Сверху, со смотровой площадки "глухой" башни - башни без ворот, с высоты птичьего полёта, степь просматривалась, по меньшей мере на день пути. Балки, дубовые и берёзовые рощи, курганы, нетронутая степь, заплаты обработанных полей... Аня искренне удивилась: поля? За Валом? Присмотревшись, она увидела вдали, почти у самого горизонта ещё один земляной гребень без деревянной стены, но с отдельно стоящими, высокими треногами поверху.
  - Гастас, что это там? Там, у самого горизонта.
  - Полевой вал, госпожа Анна.
  - А почему на нём нет деревянной стены?
  - На нём есть огненные башни. Видите? Вон там, там и там... - от указал на треноги.
  - Огненные башни? - Переспросила Аня.
  - Да. Их ставят и на валах, и в степи на курганах. В каждой башне, наверху, под крышей лежат дрова, хворост и сухая трава, политые жиром. Если дозорный на башне видит в степи орду кочевников, от поджигает хворост, а сам уходит к Рубежу. Заметив огонь, дозорные на других башнях тоже поджигают их. Огненный сигнал бежит по степи и по валам, обгоняя ветер, пока не достигнет Рубежа. Тогда здешние дозорные садятся на коней и скачут по сёлам, собирая дружину для отпора. Ополченцы занимают стену и Рубеж становится неприступным. Земли здесь много, земля плодородная, людей тоже много.
  Аня смотрела на степь между двумя валами, испятнанную заплатами пашни. Солнце на западе, утомившись за день, прилегло на багряные с золотом облака, как на парчовую перину. Здесь, наверху ещё продолжался день, а внизу, у подножия вала уже наливались темнотой вечерние сумерки с огоньками кухонных костров. Путники варят ужин, готовятся ко сну. Большой шатёр полнится светом, как огромный, диковинный фонарь Выспавшиеся за день в повозках купцы приступают к очередному, ночному пиршеству. Аня вздохнула:
  - Да, земли здесь многолюдные.
  Ещё бы! Путь от леса до Вала длился семь дней и за всё это время Аня не увидела ни клочка заросшей бурьяном земли: поля кое где перемежались пастбищами и рощами. Дрова нужны и значит без леса никак не обойтись. О покое и безопасности громче слов говорило отсутствие защитных стен вокруг городков и посёлков, о довольстве и богатстве - нарядная, даже в будние дни одежда жителей и обилие металлических украшений. И медных, и серебрянных, самой что ни на есть тонкой работы. И вот что забавно: побрякушки у людей - металические, а инструменты - каменные или почти. Серпы у жнецов, например, все костяные с кремниевыми зубчиками, острыми, как стекло. Всё-таки медь - металл мягкий, тупится быстро, не то, что камень.
  - А набеги часто бывают?
  - Каждую осень его ждут. Осенью скот кочевников сыт и откормлен, люди полны сил, а впереди - зима и им так хочется запастись зерном. Но валы - хорошая защита, даже если на них нет защитников. Вы сами видели, госпожа Анна, что с тыла на вал можно подняться, лишь ведя коня на поводу. А со стороны степи каждый вал усилен рвом. Землю-то надо было откуда-то брать. Так что, если верить былинам, набегов нет с тех пор, как валы возведены.
  - А разрушить их кочевники не пытались?
  - Разрушить? - на лице воина отразилось презрение. - Разве будут эти пастухи копать землю? Вал можно только срыть. Деревянные стены жгли, раскатывали, пока Вал строился, но после набега их не сложно восстановить. А когда Вал закончили, и это прекратилось.
  - А сколько всего валов? Два?
  Гастас подумал, подсчитывая на пальцах, ответил:
  - Сейчас - четыре. Почти.
  - Как почти?
  - Считайте сами: Рубеж - где мы стоим, Полевой - его видно, за ним - Степной. Он тоже без стены. Его ещё Пастушьим называют. Ну и Дальний. Его строят сейчас. Он тоже со стеной будет.
  - Так много?
  - Так и людей много. Тесно им уже, а земли здесь плодороднейшие. Уже за Полевым деревни есть, хотя совсем недавно там только овцы паслись. Так что не долго Рубежу в целости стоять: закончат Дальний строить и начнут в ближайших валах перелазы копать.
  Да, защита мощнейшая. Даже если на валах нет людей, всё рано с разбегу такую преграду не одолеть. Проще обойти. Но обходя - теряешь время и рискуешь попасть в настоящий лабиринт. А ополчение тем временем займёт наилучшие для защиты позиции. Пахарям для этого пары суток достаточно.
  Ну и как вид с высоты? - от постоянного сидения в повозке, Алевтина побледнела и разбухла. Скоро кажется ходить разучится. С точки зрения местных канонов красоты - само совершенство.
  - Красотища, - ответила Аня ничуть не греша против истины. - С одной стороны Вала вечер, садится солнце, а с другой - ночь. Огоньки наших костров - как звёзды, а шатёр Айрисфеда светится изнутри как фонарь или полная луна.
  От такого сравнения Тина сморщилась, словно от зубной боли:
  - Как это банально. А ты становишься сентиментальной, как ... Гитлер. Даже Блонди у тебя теперь есть.
  - В смысле?
  - Овчарка у Гитлера была: "Блонди". - презрительно пояснила красавица. - Поклоннице красной звезды стыдно историю не знать.
  - Что такое "овчарка"? - подаёт пассажирка голос из угла.
  - Собака, - отмахивается от неё Алевтина.
  - А-а-а...
  Явное удовольствие в голосе пассажирки смешит Аню, примиряя с миром. В отличие от землячки она-то прекрасно знает, что Добрые боги Блонди и её отца сотворили собаку из сердца поверженного великана, как из сосредоточия мудрости, верности и доброты. То, что по их определению поверженный великан был "злым", здешних мифотворцев мало волнует. С основами логики у них дружбы нет. Посему сравнение с собакой Гитлера для пассажирки - лестный комплимент. Аня улыбается своим мыслям. И подругу это злит:
  - Чему радуешься?
  - А чего не радоваться? Вечер хороший, прогулка классная, парни двух овец ободрали, а я люблю повеселиться, особенно вкусно покушать.
  - А господин Гастас?.. - Блонди смущена, как всегда, если что-то спрашивает. Аня равнодушно жмёт плечами:
  - Сегодня ночью он в дозоре.
  - А завтра?
  - Завтра будет спать в седле. Его лошадь здорова.
  - А в повозке...
  - Он больше спать не будет. Ему эта моя идея с самого начла не нравилась.
  - Почему?
  - Стесняется.
  Блонди надолго замолкает. Глаза её затягиваются мечтательной дымкой. Пользуясь наступившей тишиной, Аня наполняет водой из бурдюка медное ведро и уходит в "душевую". Конский пот пахуч и прилипчив. Его обязательно надо смыть. Освежившись, она надевает домашнее платье: длинная, свободная рубаха с рукавами, а поверх неё - в меру узкий, крытый сукном, овчинный жилет длиной до середины бёдер. Такую одёжку, тёплую, не стесняющую движений, не надо каждый раз подгонять по фигуре. Достаточно затянуть широким поясом. Да, поясом. Опять на ремне надо дырочку прокалывать. То ли растягивается он, то ли худеет она. Талия у Ани сейчас - как у топ-модели из "Глянца". Ну, может быть чуть-чуть пошире. Простая пища и ежедневные, конные прогулки дают о себе знать. Кстати, прогулочную одежду надо сразу постирать и вывесить на ветерке. За ночь - высохнет.
  - Госпожа Анна, вы же госпожа?
  Аня вздыхает обречённо. В последнее время пассажирка донимает её глупыми, с Аниной точки зрения, вопросами.
  - И что?
  - Вы стираете, моете пол, а между тем ваша рабыня катается на лошади и зубоскалит с наёмниками у костра.
  - Разве Ириша не стирает или не моет пол? Разве я не катаюсь на лошади и не зубоскалю, как ты выразилась, с наёмниками у костра?
  - Вы - госпожа, а она - рабыня и должна знать своё место!
  Аня скрипнула зубами:
  - Она его прекрасно знает.
  - Товарищ Анна у нас поклонница красной звезды и равноправия, - это Алевтина голос подала. - У неё кто не работает, тот не ест. Спасибо меня, по старой дружбе, кормить пока не отказалась.
  - Госпожа Анна - избранная! - Взъерошилась Блонди.
  - Я - такая как все, - буркнула Аня, прикидывая: хватит ли её терпения дождаться Иришу, - делаю своё дело и всегда, всем и всё должна. Не знаю уж с какой стати. А избранные - это про вас. Потому что именно вам весь мир должен. Могу я спокойно лечь спать?
  - Ну если тебе так неприятно разговаривать с нами...
   Аня стискивает зубы, ложится в постель. Кажется, у Горького есть рассказ про попутчика, человека настолько гадкого, подлого и безответственного, что когда он сбежал, бросив главного героя, тот лишь вздохнул с облегчением. Право, сбеги куда-нибудь Алевтина, Аня ей бы рукой вслед помахала. Так ведь не сбежит.
   ....................
  Гастас расседлал коней, отвел их на окраину стана, пустил в общий табун, на выпас. Теперь перекусить и можно заступать в ночное. Его окликнул Лагаст:
  - Брат...
  - Да, командир.
  - Будешь старшим по дозору.
  - Хорошо.
  Назначение радости не вызвало. Одно дело - отвечать за себя, другое - за всех. Но с командиром, тем более если это твой кровный побратим, не спорят. Юноша присел у костра, потянулся к выложенной на блюде груде жареного мяса.
  - Слышь, командир, скажи своему сопляку, чтобы он за меч при мне не хватался.
  Гастас перевёл взгляд с блюда на Щупа - нанятого в городе, коренастого, седеющего уже рубаку. Тот не в первый раз пробует его на прочность. И вот опять ищет ссоры.
  - Это ты обо мне?
  - А если и о тебе? - Щуп стоит над ним, буквально нависая.
  - Так что в лицо не скажешь?
  - Вот, говорю.
  - Что?
  - А то, что будешь при мне за меч хвататься - без руки останешься!
  - Значит за командира меня не признаёшь?
  Щуп осекается, медлит, отвечает неохотно:
  - Раз так Лагаст сказал - признаю.
  - Ну, спасибо, что признал, - Гастас даже позы во время перебранки не переменил. Щуп просто кипит от злости:
  - Вот что, парень, болтают, будто тебя Тадарик учил. Так вот мне на это плевать! Ты - не он. Да и Тадарик уже не тот. Сколько он в своей дыре, без стоящих противников сидит?
  - Может быть и так, может быть и нет, только обещаю: угрожать тебе не буду.
  - Сразу голову снимешь?
  - Или руку укорочу.
  - Слушай ты, волчонок...
  Гастас вскакивает так неожиданно, что его противник отшатывается:
  - Слушать меня будешь ты! Клятву повиновения давал?
  - Давал, - хрипит Щуп зло.
  - Ну, так кончай горланить! А не заткнёшься - и без меня найдётся кому тебе голову оттяпать! И, если командир назначил старшим стражи меня, значит старший - я!
  - Ладно старшой, - бурчит Щуп отступая. - Пока помолчу.
  Бурчи - не бурчи, а подчиниться Щупу придётся. До Буднего града. А дальше? Да кто из наёмников так далеко загадывает?!
  Гастас принимается за мясо. Здесь повода для беспокойства нет, а вот если Лагаст и дальше будет ставить его старшим, то о прогулках с Анной придётся забыть. Это уже грустно. Кто-то подсаживается рядом:
  - Злишься?
  - На Щупа?
  - На меня.
  - Нет.
  - Пойми, брат, - взгляд Лагаста печален, почти трагичен, - я уже не прежний. Сломалось что-то там, внутри. Как госпожа Анна говорит: "Не всякую рану залечить можно". Щуп чует это. Он старшим ходил и не раз. Теперь мне в помощники набивается. Только я ему не верю.
  - Я тоже.
  - Вот! - Лагаст почти обрадован. - Значит, у меня только на тебя вся надежда. Нам бы только до Буднего града дойти. А там можно и назад, домой. Вон Тадарик, остепенился, уважаемый горожанин. А мы? Чем мы хуже?
  - Ничем.
  - Конечно ничем. Только до Буднего дойти ещё надо. Здесь - ладно, здесь - тихо, а после Дальнего вала что будет? Положим старшины степняков закон чтут, но молодняк, он молодняк и есть. Им коней увести или в повозку отбить - забава. Сам знаешь.
  - Знаю.
  - Поэтому я тебя сейчас и ставлю. Чтобы люди к твоей руке привыкли. Те, которых в городе наняли. Ну, на кого мне опереться, как не на тебя?
  - Понимаю, брат.
  - Ты на Щупа оглядывайся. Он ведь почему Щуп? Щупать любит. Что на кругу, когда под медный звон пляшет, что от случая к случаю, как сегодня. В полную силу он только в бою работает. А так: присматривается да примеривается.
  - Я тоже к нему уже примерился.
  - Хорошо бы. Он ведь и с Тадариком тягался, но Мясник ох как непрост: редко полную свою силу покажет. Так: четверть, половину...
  - Этой науке он меня тоже учил, - Гастас ободряюще похлопал побратима по плечу. - Не беспокойся за меня, брат. Я - выдержу. Ты держись. Вместе мы, кого хочешь, одолеем.
  - Точно, - Лагаст поднялся. - Ладно, брат, ешь. Тебе в дозор пора. А меня хозяин звал. Зачем я ему понадобился? Ума не приложу.
   ..................................
  Роскошный шатёр Айрисфеда давно не вызывал у Лагаста ничего, кроме отвращения - надоело. В последнее время хозяин вызывал его чуть не через день. И всё - по просьбам Сивого из-за его дочурки - пассажирки. Лагаст уже готов был вернуть Сивому плату за проезд даже из своего кошелька, так его эти вызовы достали, но сегодня "мудрец" просто превзошёл себя:
  - Это безнравственно, это возмутительно, это верх неприличия!
  Маленький закуток, огороженный вышитыми занавесками, хозяин в кресле с недовольной миной на лице и эта парочка: Сивый с Чернобородым. Визг, как всегда, поднял Сивый:
  - Это просто выходит за все границы!
  Лагаст молчал, мысленно прикидывая, кто же всё-таки не выдержит этого визга первым: он или хозяин? Кстати, а купец-то с чего всё это терпит? За какой-такой интерес? Первым не выдержал Айрисфед:
  - Я жду ответа!
  - Какого?
  - Как ты допускаешь это?
  - Что именно?
  - Госпожа Анна! - с визгом врезался в чужой диалог Сивый. - девица уезжает с мужчиной из лагеря! Это запредельная безнравственность!
  Да пропадите вы все пропадом! Сивому на этот раз вздумалось привязаться к Анне.
  - Хозяин, мне следует ответить?
  - Мы все ждём ответа, - а это уже Чернобородый. Он, по крайней мере, не верещит, как насилуемая девственница.
  - Какого?
  - Почему ваша лекарка....
  - Уезжает с мужчиной из лагеря?
  - Да!
  - Потому что госпожа Анна и тот мужчина хотели уехать из лагеря.
  - Это верх непристойности! - взвизгнул Сивый.
  - Не мне, наёмнику, учить невинную девицу пристойности. - "И не вам!" - мелькнула мысль. Кто-кто, а Лагаст знает где и с кем заканчиваются для доброй половины гостей ночные пирушки в хозяйском шатре. Но не скажешь же вслух, что эта парочка сбагрила Ане свою невинную мышку, в том числе и затем, чтобы без помех блудить каждую ночь с купеческими рабынями. Здесь - хозяин и сводничество - одна из статей его дохода.
  Сивый с Чернобородым примолкают, переглядываются ошарашенно:
  - Я обязан сохранить её невинность, - наконец, уже без напора блеет "мудрец".
  - Чью? Анны? - Лагаст сам не ждал от себя такого вопроса, но Сивый опять осёкся.
  - Путник говорит о своей дочери, - пришёл ему на помощь Чернобородый.
  - Его дочь верхом не ездит.
  - Но дурной пример! Нет ничего хуже дурного примера! И ... недавно этот воин даже спал в повозке. В постели госпожи Анны, как говорят.
  - Да? Не знал. - Лагаст из последних сил хранит невозмутимость.
  - Это очень дурной пример, - напирал Чернобородый.
  - Анну вам не переделать, - огрызается командир наёмников. - И ни я, ни она не настаивали, чтобы ваша девица ехала в её повозке.
  Довод сработал, подарив воину несколько минут блаженной тишины.
  - В прошлый раз я приказал тебе убрать парня из повозки, - подаёт наконец голос, молчавший до того Айрисфед.
  - Я убрал. Назначил его командиром ночной стражи. Теперь ему будет чем заняться.
  - Это хорошо, - Чернобородый опять нащупал почву под ногами. - Поездки верхом тоже следует запретить.
  - Теперь ему не до поездок.
  - Госпожа Анна тоже не должна ездить верхом! Это очень дурной пример! - А это Сивый рот раскрыл. - Мало ли что!
  - Без сопровождающего из каравана она не отлучится.
  - Порядочная девушка не должна ездить верхом!
  Лагаст шумно выдохнул воздух:
  - Извините, господин, с порядочными девушками дела иметь не привык.
  - Оно и понятно! - фыркнул Сивый.
  Лагаст опять глубоко вздохнул:
  - Скажите это ей всё сами, - по тому как менялось лицо его собеседника, воин понял, что отомщён. Лица двух других участников спора тоже его порадовали. Первым попятился купец:
  - А в самом деле? Охране что? Делать больше нечего, кроме как за какой-то лекаркой следить? Скоро по степи пойдём. Анна не дура, одна в степь не поедет. А воинам тем более будет не до неё.
  - Моя дочь...
  - И это тоже скажите Анне. То-то она будет рада избавиться от пассажирки.
  - Но порядочная девушка не должна ездить на лошади, да ещё и в мужской одежде, - заныл свою вечную песню Сивый. - Это противоречит естественным и человеческим законам...
  - Во всяком правиле есть исключение, - это Чернобородый готовит отступление. - Любому обычаю человек следует скорей по привычке, нежели из страха. И ... откуда нам знать обычаи дикой России? Может статься, то, что кажется нам непристойностью, там - высшая добродетель?
  - Но моя дочь, - продолжает блажить Сивый. - Её нравственность ежечасно подвергается опасности. Дурные примеры...
  - Самая кристально-чистая нравственность - ничто без стойкости, - топит останки сопротивления спутника Чернобородый. - Долг порядочной девушки быть примером. Она должна вести за собой, а не быть ведомой. Впрочем, твоя дочь, господин - сосредоточие всех добродетелей. Ей не страшны порок и соблазн, ибо твоя мудрость поддерживает её. И сам... - проговаривая всё это, Чернобородый подхватил Сивого под локоть и уже волок прочь из закутка. К огромному облегчению как наёмника, так и его нынешнего хозяина.
  - Эти мудрецы меня порядком утомляют, - пожаловался купеческий старшина, - говорят о сдержанности и при этом скандалят, как старые бабы. Ваша лекарка больше похожа на мужчину, нежели все они вместе взятые.
  - Да, хозяин, - соглашается Лагаст. - У госпожи Анны крепкое сердце и она не из тех, кто отягощает мир жалобами.
  - Боги наградили вашу девицу недЕвичим характером. Или уже не девицу? - Пристальный взгляд купца буквально впился в лицо наёмнику. Воин усмехнулся, отвёл глаза:
  - Господин не верит в то, что мужчина и женщина могут быть рядом и не познать друг друга? Я тоже не верю в это. Но я верю своим глазам. И глаза мои ни разу не были свидетелями чего-то подобного.
  - Твои глаза не всегда и не всё видят.
  - Конечно. Я ведь не утверждаю: ничего не было. Я всего лишь говорю: "Я ничего не видел". И это правда.
  - Он спал в её постели ...
  - Я тоже.
  - Что?!
  - Я тоже спал в постели Анны, господин, а она спала на голой земле.
  - Почему?
  - Постель была одна. Я был болен и госпожа Анна решила, что постель нужнее мне. Для меня это - лекарство, а для неё - прихоть.
  - И что?
  - Лекарка оказалась права. Когда Гастас спал в её постели, госпожа Анна каталась верхом, на виду у всего каравана.
  - Но ты в её невинность не веришь?
  - Простите, хозяин, - усмехнулся Лагаст, - мне это безразлично. То, чему суждено быть - рано или поздно произойдёт. Путь женщины мало беспокоит меня. Но я не хочу, чтобы мой друг и побратим совершил опрометчивую глупость.
  - Похоже нас заботят разные вещи, - усмехнулся купец, - но мысли наши сходятся в главном и в этом залог нашей дружбы. Тоже. Значит отныне твой побратим будет командовать ночной стражей?
  - Да. И я позабочусь, чтобы у него было место для дневного отдыха в одной из наших повозок.
  - Это достойные слова. Слова настоящего друга. Кстати, не стоит передавать девушке наш, не слишком умный спор. Как я понимаю, поездки верхом - её единственное развлечение. Жестоко было бы лишать девушку этой невинной забавы из-за прихоти двух, выживших из ума стариков.
  - Вы правы, хозяин. От этих прогулок нет никакого вреда.
  - Никакого. Жаль, госпожа Анна, вопреки всем моим радушным приглашениям, не хочет быть и моей гостьей тоже. Но ... я не виню её. Думаю, причина отказа - во лжи, которую ваша лекарка услышала обо мне из уст своей недостойной землячки...
  - Я могу идти? - Роль наперсника при хозяине Лагаста ничуть не привлекала.
  - Идти? - растерянно переспросил купец. - Ах, да! Иди. Конечно иди и делай то, что должен. - Не хватало ещё рассказывать этому тупому рубаке о том, как расцветает его, Айрисфеда, сердце, каждый раз, когда перед его взглядом проносится на коне лёгкая, стройная девушка в мужской одежде и с коротко остриженными, выгоревшими на солнце волосами. Лекарка при отряде его наёмников, самая недоступная и потому самая желанная из женщин мира. Даже благосклонность жены князя, он, богатый и знатный купец, может добыть с помощью даров и дорогих подношений. А вот чем можно купить или соблазнить человека, у которого есть всё необходимое и которому не нужно ничего лишнего? На такой вопрос у купца ответа нет. Да и у мудрецов, похоже, тоже.
   ................................
  - Зачем тебя хозяин звал? - спросил утром Гастас у товарища.
  - Сказал, чтобы к сплаву готовились, - равнодушно отозвался тот.
  - К сплаву так к сплаву, - согласился Гастас и уточнил. - Значит от Перелаза к реке идём?
  - К реке.
   ........................................
  Вал - это насыпь. Перелаз - тоже насыпь. Пологая, широкая и длинная насыпь, по которой любой караван легко поднимется на вал и пройдя через ворота в башне стены, по насыпи же с Вала спустится. Дозорные при воротах на Перелазе живут постоянно. И не в клетях вала, а в собственных избах с семьями. Городок на Перелазе невелик, но добротен: хорошие дома, сады, мощёные деревом и камнем улицы. Стен нет. От зверья и заборов хватает. Зато поля - рядом. Половина городка - постоялые дворы с кабаками. Куда без них? Дорога торная, а проходящим людям тоже хочется, хоть одну ночь под крышей провести, помыться в бане, поесть по-человечески, а не по-походному.
  Короткий отдых и снова в путь. Через мирную степь к другому валу и вдоль него до реки. Не доходя до неё Полевой вал упёрся в береговые "горы", а ниже - расползлось обширное и топкое болото. Аня ещё раз подивилась: насколько искусно земледельцы века камня и меди вписали своё, поистине грандиозное защитное сооружение в складки рельефа местности.
  - Воины говорят, что раньше река была шире... - это Ярок. С первого дня пути за парнишкой намертво закрепилась должность посыльного при лекарской повозке. Еду в повозку отнести? Ярок. Воды натаскать? Ярок. Что-то узнать-рассказать-передать - опять он. Он на козлах правит весь день волами, выпрягает их вечером, отгоняет в стадо, на выпас, пригоняет и запрягает на рассвете. За дорогу мальчик отъелся, окреп. Каждый вечер, когда свободные воины "играют медью", - паренёк учится ремеслу войны то с одним, то с другим из спутников. Или сам работает со щитом. Оказывается, здесь существует два способа захвата: "на локте" - это когда щитом просто отражают удары, и "на кулаке" - когда щитом не только защищаются, но и бьют, как оружием. Пока что Ярик вешает щит на локоть. Тренировка с копьём, с мечом... Только лук ему пока не дают. Пальцы слабые. Боевую тетиву не тянут, а охотничьих луков у наёмников нет. А Аня-то, насмотревшись фильмов, считала, что лук - самое лёгкое оружие. Оказалось - наоборот.
  - Куда завтра пойдём? Не знаешь? - спрашивает она мальчика.
  - По реке спустимся и на другую сторону, - отвечает тот солидно.
  - По реке? - девушка подходит к обрыву, опять удивляясь ширине и многоводности здешних рек. Откуда столько воды? С высокого обрыва еле-еле другой берег видно. А уж что там творится - вовсе не разглядишь. Зато причалы сверху видны превосходно. Причалы и гавани между ними тянутся от набережной: на сваях настелены тёсанные доски. В гаванях теснятся плоты для сплава: огромный, трёхслойные, тоже застеленные для ровности досками, да ещё и с высокими, дощатыми бортами для безопасности груза, скота и пассажиров. На плотах для людей из камней выложены очаги и поставлены лёгкие навесы от дождя. Жилые повозки тоже грузятся на людские плоты, а на купеческом плоту слуги сразу установили хозяйский шатёр и разожгли огонь в очагах, готовя очередной пир.
  Погрузка шла до полной темноты и продолжилась лишь только развиднелось. Нагруженные плоты сплавщики выводили из заводей, связывали канатами, выстраивая по течению. Вокруг них шныряли лодки, подвозя запас сена и дров.
  Сплав начали около полудня. Кормчий, отвязал канат, соединяющий череду плотов с причалом и река подхватила доверенный её волнам груз. Весь караван поместился на двадцати двух плотах. Так что заводи заметно опустели. Первый и последний плоты занимала охрана. Всадники и пехотинцы - отдельно. На некоторых плотах тоже сидели дозорные, следившие за рекой и берегами. Менялись они раз в сутки. Для таких смен, а также и для других надобностей караван сопровождало около дюжины узких, длинных, долблёных лодок-однодеревок с тремя парами вёсел на каждой.
  Отдежурившие наёмники первым делом наедались до отвала горячей каши, напивались чаю, как говориться, до ушей и заваливались спать под какой-нибудь из телег. Отдохнув же, надевали учебные доспехи из досок, и вели бесконечные "танцы под медный звон". Работали с оружием парни, на совесть, с полной выкладкой, как бывает всегда, если от результата зависит жизнь.
  Сплавщики распределились по всему каравану: пять на первом плоту, пять на последнем и по три на каждом. Двое на рулевых вёслах и один - при камнях. На каждом из углов каждого плота лежало по камню на верёвке - примитивные якоря.
  Первые сутки плоты плыли без остановки. Река лениво и равнодушно представляла взорам путешественников свои красоты: синеву водного простора, зелень берегов, золото плёсов. На второй вечер караван остановился. С каждого плота сбросили по камню, лодки-долблёнки тут же ринулись к берегу за дровами, а потом всю ночь шныряли по мелководью. На носу и корме каждой из них, над водой торчало по горящему факелу. Результатом этого "дозора" стала гора свежей рыбы: полуметровые щуки, усатый сом, отливающие золотом и медью полуметровые же сазаны и пять приличных осетров. Глядя на последних, Аня с Алевтиной просто слюной исходили.
  Рыбу разделили, как любую, другую добычу. Конечно лучшие куски заполучил Айрисфед, но один осётр пехотинцам всё-таки достался и Аня смогла в полной мере вкусить горечь разочарования. Может быть парни действительно не умели готовить, но запечённый в глине осётр по вкусу не слишком отличался от другой и прочей рыбы. Разве что мелких костей в мякоти нет.
  Утром, лишь только развиднелось, водоплавающий караван продолжил путь и скоро Аня узнала истинную причину ночной остановки. Река в этом месте изгибалась крутой петлёй, от берегов выдвинулись илистые пятна отмелей, течение прихотливо гуляло.
  Кормчие с первого плота сбросили камень, остальные - налегли на рулевые вёсла. Течение развернуло цепочку плотов. Но когда третий плот достиг некой, видимой лишь сплавщикам отметки, с него, в воду полетели два камня. Череда плотов словно переломилась на две неравные части, а кормщики с первого плота, ставшего теперь последним, общими усилиями вытянули камень из воды. "Подняли якорь". Одновременно старшой изо всех сил налегал на рулевое весло.
  С гибкостью червя, то "головой", то "хвостом" вперёд караван полз по извилистому фарватеру. Естественно, в темноте ночи такие сложные манёвры были попросту невозможны.
  Через два дня на караван попытались напасть. Три лодки-однодеревки, с набитыми поверх сплошного дерева высокими бортами из досок (расшивы, как узнала Аня в последствии) вынырнули из-за встречного мыса и ринулись наперехват. Кормчие как раз притормозили караван, выстраивая очередную петлю.
  Наперерез нападающим тут же сорвались с места десяток однодеревок, следующих с караваном. С шумом, с визгом. Стрелы, выпущенные с однодеревок и с расшив застряли в бортах и щитах воинов. Рассыпая стрелами, лодки пролетели мимо друг друга. Однодеревки защитников резко затормозили. Гребцы, развернувшись на вёслах, пристроились в хвост атакующих, тяжёлые багры впились в высокие борта расшив.
  Разбойники, получив с тылу такой довесок, просто не решились атаковать дальше. Не коснувшись плотов, они тоже развернулись на лавках и резко дали задний ход. Один багор сломался, два - воины охраны успели выдернуть, кроме того, уходя на всех вёслах, расшивы перевернули две лодки. Наёмники бегущих не преследовали, занявшись спасением оказавшихся в воде товарищей. Отягощённые бронёй, те не могли плыть и цеплялись за перевёрнутые однодеревки. Тонущих спасли, лодки перевернули, воду вычерпали, атаку нападающие повторить не рискнули. На этом всё и закончилось.
  - Откуда такие? - поинтересовался у сплавщика Гастас. Как командир ночной стражи, он остался на плоту и с схватке на воде не участвовал.
  - Мабуть с нижних островов проскользнули, - отозвался тот. Здесь, по берегам у них логова вроде быть не должно. А ниже Вала на реке - острова большие. Там они всегда сидят. Бродники, бродни - беглые с Вала. В общем-то они охотой и рыбной ловлей промышляют, но и в чужих сусеках порыться тоже не прочь. Вишь ты, отступили. Значит, не голодные.
  Милое приключение получилось. Самое в нём приятное: последствий никаких, если не считать поломанный багор да десяток промокших парней.
  Всего сплав длился шесть дней. Аня поинтересовалась: как сплавщики гонят плоты обратно, в верх по реке? Оказалось - никак. В Нижней Заводи плоты разбирались. Медные скобы, гвозди и другие детали укладывались в лодки, а брёвна и доски шли на постройку Вала.
  Нижняя Заводь - конечный пункт речного путешествия - оказалась естественной, тихой бухточкой с пологими берегами. От Заводи же начинался ещё один вал.
  Выгрузка заняла целый день, но уже на рассвете караван целеустремлённо двинулся на запад. Пока что вдоль безопасной, "полевой" стороны вала, по выглаженной, выкатанной дороге. Стена на этом валу закончилась в первый же день пути. На второй день вал стал заметно ниже, на третий - сквозь свежую, рыхлую насыпь проступили, как хребет сквозь мясо, поставленные один к одному, огромные, дубовые кубы срубов. Загорелые дочерна землекопы тачками загружали в них землю, черпая её из будущего рва со "степной" стороны вала. К концу третьего дня путь каравану преградило бревно с двумя стражниками на нём. Чисто символическая преграда, но купцы и не подумали её объезжать, а сразу объявили привал, хотя до темноты ещё было время.
  Оказывается, в этом мире уже существовали границы и пограничные сборы. Пять стражей вместе с Айрисфедом обошли караван и сосчитали повозки. Такая мелочь, как гружёные лошади и носильщики их не интересовала. Аня ожидала, что купец раскроет мошну, но оказалось деньги интересовали этих таможенников в последнюю очередь. Первое что требовалось для вала - рабочая сила. Наёмники помогали приказчикам Айрисфеда снимать медные кандалы и ошейники с рабов-мужчин. Каждого из этих бедолаг стражники тщательно осматривали и ощупывали, скорее из желания сбить цену, нежели действительно оценить. Проезд двадцати повозок по мирным землям оценивался в одного раба. Не дёшево по местным ценам. За остальных рабов купцам заплатили медью в слитках и зерном. Купили всех: и мужчин, и подростков, и женщин постарше. Молодых рабынь торговцы приберегли для других рынков. Купленных рабов тут же клеймили, выжигая на лбу знак, похожий на отпечаток ладони. На шею заклеймённым, воины с заставы надевали ошейники из толстой кожи, на запястья - кожаные же браслеты, помеченные тем же знаком ладони с растопыренными пальцами.
  Стена срубов по левую руку, грязные, оборванные рабы, наполняющие их землёй и камнями... Рабы ли? Клейма на лбу и кожаные ошейники у одного на десяток, от силы. Или это под грязью не видно?
  - Ярик, - зовёт Аня возницу.
  - Что, госпожа?
  - Откуда здесь столько рабов?
  - Издалека, госпожа. Чтобы не сбежали.
  - Так много?
   - Не-е-е, - тянет Ярик, не слишком понимая вопрос. - Рабов - немного. Это с полюдства. Жатва закончилась и они пришли. Будут работать, пока мороз не вдарит - землю будут копать и сыпать, вдарит зима - будут лес возить, городни ставить, а к весне - домой. Пахать и сеять надо. А вот весной и летом здесь одни рабы: землю копают, городни из готового леса ставят. Ну и местные тоже работают.
  - Местные? А кто это?
  - Местные, - жмёт плечами мальчик, - те, что здесь от рабов родились.
  - А разве дети рабов - не рабы? - Это Алевтина заинтересовалась разговором и опередила Анин вопрос.
  - Не, - отмахивается пацан. - За них же не плачено.
  - И они здесь живут? Не уходят? - успевает первой спросить Аня.
  - Не. Куда? И родителей грех бросать. Хотя, кто здесь родителей наверняка знает?
  - Как не знает? Разве мать не знать можно?
  - Ну, мать, конечно знают, - смущается парнишка, - а вот отца... - он приглушает голос, оглядывается. - У нас говорят, что баб здесь мало и нравные они очень. Чуть что не по ним - сразу к другому мужику уходят. А у некоторых так вообще сразу по два мужа. - Пылкое возмущение на лице мальчика смешит Аню и она изо всех сил кусает губы, лишь бы не рассмеяться, чтобы сдержаться, она понижает голос:
  - А что другие мужчины?
  - А что другие? - Бурчит Ярок. - Дикари они все. Безродные и беззаконные. Мужчин здесь много, а женщин - мало. Каждому хочется, а баба если от одного ушла - значит к другому придёт.
  - И не убивают здесь друг друга из-за женщин?
  - Нет. Не убивают. Здесь убивать нельзя. Здесь убийцу вместе с убитым в землю кладут. Неважно кого убил: мужчину или женщину. И не убежишь. Здесь - бежать некуда: степь.
  - Ну, чисто казаки, - восхищается Тина. - Как в "Тарасе Бульбе". - Местная свобода женщин красавице явно по душе.
  - Точно! Казаки! Они на нас на реке напасть пытались! - радуется знакомому слову мальчик. - Беглых здесь так зовут. Они давно на островах поселились. Ниже Вала. Только у них женщин нет. Не положено.
  - А где местные живут?
  - Холостые - в общих срубах, семейные - в землянках...
  - Могли бы и нормальные дома поставить, - ворчит Тина.
  - Какие здесь дома? - мальчик презрительно сплёвывает сквозь зубы. - Здесь и землянки не долго стоят. Вал только строится, а степь - рядом.
  Да, рядом степь. Люди живут, как на жаровне в вечном ожидании: будет набег? Не будет набега? И уйти некуда: здесь родители, товарищи, друзья; здесь привычная, неспокойная, но по-своему упорядоченная жизнь: тяжёлая, скудная и сытная. Даже рабы отсюда не бегут. Разве что в казаки, на острова. Воля.
  Остановка. Последняя перед открытой степью. Так воины у костра говорят. Баранов у наёмников не осталось. Всех съели. Кашу в котле повара заправили вяленой, жёсткой кабанятиной. В степи, может статься, и этого не будет. Зато все повозки в караване полны зерном: пшеничный и ячменный размол для людей, цельный ячмень, - подкормить тягловую скотину. Травы здесь ей не хватает.
  - В степи - травы вдоволь, - вздыхает по этому поводу кто-то из наёмников.
  - Это сейчас-то? - Скептически возражает ему другой. - Она давно вся перестояла...
  Аня не стала задерживаться у костра: взяла кашу на всех и вернулась в свой дом на колёсах. На душе у неё было неспокойно: третью ночь, по приказу Лагаста десять воинов спят под повозкой. Даже помыться на стоянке теперь нельзя. И Алевтина опять ворчит. Впрочем, когда и чем она бывает довольна?
  - Что сегодня?
  - Ячка со свининой. Вполне съедобно.
  - Я опять толстею, - вздыхает подруга в ответ, но Аня привычно делает вид, что не слышит её. Вольно Тине сутками сидеть в повозке, но Алевтина не успокаивается:
  - Всё-таки двухразовое питание - это вредно.
  - Вредно это когда ни разу, - негромко возражает ей Аня, как бы про себя. По словам Алевтины она окончательно одичала: отросшие волосы обесцветились от солнца, лицо обветрилось, загорело. Только глаза сияют. Ежедневные, конные прогулки стянули талию похлеще корсета. Под стать ей и Ириша: чисто уменьшенная копия "госпожи Анны", разве что волосы у девочки подлиннее. Алевтина и Блонди тоже похожи: вечно сонные от скуки и безделья, одутловатые, с бледной, выцветшей кожей. Разве что волосы отличаются: у Алевтины они тёмно-русые, а у Блонди мышино-серые. И ещё различие: если Аня с Иришей не разлей вода, то Алевтина с пассажиркой друг друга в упор видеть не хотят. Ну и проблем с девушкой, в отличие от Тины действительно никаких нет. Раз в сутки, желательно в отсутствие Ани, Чернобородый приносит ей еду: лепёшку и кусок сыру. Интересно, смог бы он сам изо дня в день есть это? И адьё до завтра. Ане пассажирку жаль и она подкармливает её. Блонди даже чай приучилась пить. Эта тихоня всегда была сонной, а в последнее время только и делает, что грезит о чём-то, о своём.
  Ане на спится. Завернувшись в плотное одеяло, (по ночам уже не жарко), она вглядывается в полутьму повозки. Тени? Или ей показалось? Едва слышная возня у входа в повозку, там, где спит Алевтина.
  - Тина! - окликает она подругу в полный голос, вставая. Тень метнулась к ней от полога. Человек?
  - Люди! - вскрикнула Аня испуганно. Тень сбивает её с ног, придавливает к доскам пола, жёсткие руки стискивают горло девушки, прерывая крик. Поздно. Воины лезут в фургон. Возня, крики, хрипы с руганью. Напавшего отдирают от Ани. Кто? Где? Как? В темноте и тесноте ничего не разобрать. Аня поспешно накидывает поверх рубахи плащ, выбирается на улицу.
  Огонь костров едва-едва дышит под пеплом, но полная луна освещает происходящее. Оказывается, ночных татей - трое. Сейчас они извиваются на земле, уворачиваясь от пинков и тычков, разозлившихся наёмников. Досталось им крепко. Впрочем, не только им. В темноте и тесноте не слишком разберёшься, кто подвернулся под руку, поэтому воины без опаски пускали в ход лишь кулаки. Но и то: синяков и ушибов у парней гораздо больше, чем можно было бы ожидать от троицы неудачников.
  - Режьте крыс! - рычит крепкий, седеющий уже мужчина лет сорока. Тёмно-русые волосы его, по обычаю всех безродных коротко острижены. Аня знает только, что зовут его: Щуп. - Режьте, парни! Чего рассусоливать!
  - Цыц! Волчье мясо! - Лагаст просто взрывается от ярости. Аж слюна летит. - Я здесь командир! Я решаю!
  - Командир? - презрительно тянет Щуп и осекается. Удар кулака рассаживает ему губу и сшибает с ног:
  - Цыц, наволочь!
  Но Щуп уже не ногах, сжимает в руке обнажённый меч:
  - Ты ответишь за это, Волчара!
  - Меч в ножны, - вопреки недавнему визгу и слюням, говорит Лагаст с ледяным спокойствием. Рука его даже не на рукояти меча, на поясе.
  - Ты ударил меня! Ты ответишь за это! Парни, дайте круг!
  Зачем круг? Не понимает воплей задиры Аня. Противники и так стоят на свободном пятачке, окружённые разгорячёнными наёмниками. Кто-то из зрителей уже подбросил хворосту в костёр, оживив пригасший огонь.
  - Меч в ножны, Щуп. Третий раз повторять не буду.
  - Убери, не спорь с командиром, - слышит Щуп позади. Дыхание человека обжигает ему затылок, как огнём. За спиной у смутьяна - Рагаст и Вирья. Мечи у них, как и у командира, тоже в ножнах, но много ли времени надо наёмнику, чтобы всадить человеку в спину нож? И Щуп понимает, что сейчас он проиграл. Разумней подчиниться. Меч возвращается в ножны:
  - Твоя взяла, Волчара. Прочь с дороги!
  - Стоять. - Лагаст подходит вплотную. Не смотря на седину, он намного моложе взбунтовавшегося вояки. Спрашивает, недобро щурясь. - Я тебе где велел быть? - Вопрос сопровождает оплеуха. И это при всех. - Где?! - Вторая оплеуха. Но Щуп молчит, стиснув зубы. Да, он проиграл и гораздо больше, чем думал. Мало ли что такого позора он командиру не простит никогда. Зрители тоже ничего не забудут.
  - Пшёл вон! - Шипит Лагаст. - Если я тебя ещё раз увижу не на месте...
  Публичная выволочка закончена. Щуп уходит, утираясь. Кровит нос и рассаженная командиром губа, да и зубы впереди кажется шатаются. Ластас обводит взглядом зрителей и все поспешно опускают глаза. Как волки перед вожаком. Все, кроме Ани. Она, от растерянности, просто не успевает сделать это. Глаза встречаются с глазами и вдруг грозный вожак улыбается. Конечно снисходительно и всё-таки:
  - А, госпожа Анна, вы здесь? И всё видели? - Он идёт к костру так, словно вокруг него и людей-то нет, садится у огня, жестом подзывает её:
  - Поздновато конечно, но чаёк всегда ко времени. Садитесь к огню.
  Откуда-то появляются кружки, Ярок наливает в них настоявшийся, травяной отвар, разбавляет приостывшей, кипячёной водой.
  - Не понимаете: что случилось?
  - Да, а ...
  - Ничего особенного. Просто опять этот рубака в командиры лезет. Ну и схлопотал. - Речь Лагаста неспешна, тон равнодушный. Он отпивает глоток чая, продолжает неторопливо, словно размышляя вслух. - Волчарой обозвал. Ну не дурень? Ну да, я - волчара, потому что всегда со стаей.
  Лагаст действительно похож на волка: прогонистым, вёртким телом, узким лицом, короткими, чёрными, с проседью волосами. Только глаза у него не карие, волчьи, а голубые, как у породистой хаски. Но дело-то оказывается не в облике, в повадках.
  - А Щуп? - спрашивает Аня.
  - А Щуп - всегда один, - звучит ответ. - Приходит наниматься всегда один, ставит себя, как командир и командует. Только на этот раз он на меня нарвался.
  - А те люди?
  - Какие?
  - Те, которыми он командовал раньше. Где они?
  Её собеседник кивает удовлетворённо:
  - Вот, госпожа Анна, вы умеете услышать главное. Экая невидаль: один безродный наёмник другому безродному морду набил. Тут и говорить не о чем. А вот куда люди деваются - это интересно. И вам интересно, и мне.
  - А куда, командир? - не выдерживает один из слушателей. Лагаст резко разворачивается к нему, отвечает:
  - Не знаю. Знаю, что нанимается он всегда один, знаю - берёт потом верх, а куда люди деваются...
  - А как он верх берёт? - звучит реплика с другой стороны. Резкий разворот, но отвечает Лагаст с прежней неспешностью:
  - Он воин - отменный. В поединке ему немного равных найдётся. Прими я его вызов - лежать бы мне здесь, у костра.
  - Ну, ты-то не принял вызов, командир...
  - Я - Волчара, - следует резкий ответ. - Я всегда со стаей. Рядом со мной всегда есть те, кто и спину мне прикроет, и за спину недругу моему зайдут. Не по уму мне с каждым задирой на мечах, силой мериться.
  Ожившие было наёмники никнут, понимая, что даже самый сильный воин не выстоит против стаи. Лагаст трёт лоб, окликает ближайшего воина так, будто сию секунду вспомнил:
  - Эй, Турий! А где - женихи-то?
  - Женихи? - Аня даже толком не спросила, но похоже вопрос был написан у неё на лице.
  - Ну да, женихи, - отвечает Лагаст равнодушно разглядывая троих пленников, брошенных перед ним на колени. - Невест себе воровать пришли. Плохо, мальчики. Плохие вы воры. Этак, жён вам не добыть.
  На лицах пленников - сплошные кровоподтёки, одежда, и без того незавидная - в клочья. Единственное, что можно определить: все трое - молоды, лет по шестнадцать - семнадцать, не больше.
  - Командир, - пытается оправдаться один из них, - мы - по обычаю. Даже ножей не взяли.
  - А может, зря не взяли?
  - Так обычай же...
  Наёмник явно что-то обдумывает и взгляд его не сулит ничего доброго:
  - Госпожа Анна, позовите ваших спутниц.
  Аня покорно встаёт, но считает нужным уточнить:
  - Может, Блонди звать не стоит?
  - Блонди? - переспрашивает Лагаст с лёгким недоумением.
  - Да, пассажирку.
  - У неё есть имя? Не знал.
  - А почему ему не быть, господин Лагаст?
  Командир хмыкает:
  - Ладно, вы правы: пассажирку лучше к костру не звать, тем более, что "женихов" всего трое.
  Слова наёмника ложатся на сердце, как камень. Мужчина явно задумал какую-то хитрость. Он мастер во всяческих каверзах. И Щупа в первый раз он ударил специально, чтобы разозлить, и разговор у костра не Ане был предназначен, а зрителям, и Гастаса здесь нет, значит и заступиться за неё некому. Вон как зло поблёскивают глаза у Рагаста. Право, лучше с командиром сейчас не спорить.
  Аня, Ириша и Алевтина у костра. Тина так боится командира, что трясётся от одного взгляда на него, Ириша ёжится то ли от ночной прохлады, то ли от дурных предчувствий, да и Аню пробирает нервная дрожь.
  - Встать, - это Лагаст скомандовал пленникам. Те поднимаются неохотно:
  - Это не по обычаю, командир.
  - Мы даже ножей не взяли...
  Но Лагаст их слова пропускает мимо ушей:
  - Вот вам случай, "госпожа" Алевтина. Вы - свободная женщина и я не в праве препятствовать вам в выборе мужа. Эти трое - женихи. Любой из них согласен взять вас. Эй, малец, - он толкнул ближайшего пленника, - возьмёшь эту женщину?
  Юнец молчит. То, что наёмник издевается - ему ясно как в солнечный день. Только отмолчаться парнишке не удалось.
  - Тебя спрашивают, наволочь порубежная, согласен? Нет?
  - Согласен.
  - А вы, "госпожа Алевтина"? - насмешка воина перерастает в откровенную издёвку. Тина в растерянности вертит головой рассматривая далеко не презентабельного соискателя её руки:
  - А где здесь жить?
  Опять толчок в плечо, глумливый вопрос:
  - Эй, жених, землянка-то у тебя хоть есть?
  - Дом... - пытается уточнить Алевтина.
  Ответ Лагаста предваряет слова парнишки:
  - Дом? Ты хоть один дом здесь видела? Здесь только землянки. Ну, как? Малец?
  - Нет, - растерянно бормочет тот и тут же пытается исправить положение, - но у меня родители есть. А у них - землянка со срубом...
  - Зажиточный жених. Да ещё и с родителями. А братьев-сестёр у тебя сколько? Семеро по лавкам?
  - Только трое. Старшие сами живут.
  - А что значит: землянка со срубом? - пытается сменить тему разговора Аня.
  На губах Лагаста всё та же язвительная усмешка:
  - А это если в земляной яме ставят сруб из брёвен, как в доме. А уже на сруб опирается крыша. Землянки со срубом здесь лишь у зажиточных. У большинства в землянках стены земляные, а крыша опирается на врытые по углам ямы столбы.
  - Почему? Леса что ли здесь не хватает?
  - Хорошего? Нет. Хороший лес здесь весь привозной. Всё мало-мальски пригодное дерево пошло на Вал. То, что растёт вокруг - годиться лишь на дрова. Но главная загвоздка в том, что Вал - растёт и люди идут вслед за ним, часто переселяются. Ну и кочевники из степи могут в любую осень налететь. Тогда люди бросают всё и уходят в лес, а дома... Землянку на поджёг бросить не так жалко, как добротный дом. Да и яма в любом случае останется.
  - Хоть ты и командир, это не даёт тебе право издеваться! - Алевтина вскакивает, убегает от костра. Рай в шалаше её не привлекает.
  - Не хочет, - с непробиваемым сарказмом констатирует Лагаст. - А ведь здесь она каждые три дня могла бы мужей менять.
  Пленники молчат. Победитель на то и победитель. Хорошо, если всё обойдётся только одной, злой шуткой. Одной шуткой не обошлось. Наёмник не доволен, что развлечение так быстро закончилось и переносит внимание на двух девушек, оставшихся у костра:
  - А вы как смотрите на то, чтобы остаться здесь, госпожа Анна? Женщин здесь не хватает и любой юнец сочтёт за честь взять вас в жёны, а его семья примет вас с открытой душой. И жизнь здесь не так уж и плоха: суровая, скудна, но вольная и отнюдь не голодная?
  Уперев взгляд в землю, Аня молчит.
  - Хорошо, - командир поднялся. - Подумайте, пока не развиднелось. Эти три "жениха" - вам на выбор. Решите остаться - оставайтесь, решите идти дальше? Воля ваша, но щенки эти дня не увидят.
  - Прольёшь кровь безоружных, командир? - Аня не поднимает глаз, боясь выдать охватившую её злость.
  - Зачем же кровь проливать? - равнодушная снисходительность Лагаста - страшней самой яростной брани. - Мало ли деревьев вокруг?
  Испуганно вскрикнула Ириша, прижимаясь к своей покровительнице, скрипнула зубами Аня. Она так хотела мира, но, похоже для Лагаста её желания значат не больше, чем для Алевтины.
  - Это не по обычаю, - жалобно бормочет один из парнишек. Лицо у бедолаги в крови, вокруг заплывшего глаза наливается чугунной синевой синяк. - Мы даже без ножей...
  Аня прикусывает губу. Ну, как объяснишь, что Лагаст признаёт закон лишь в городе и лишь если видит: иначе не отвертеться? А здесь, в чистом поле, он для воинов и царь и Бог.
  - Госпожа, - жалобно тянет другой пленник: грязный, измятый. Левая половина лица его залита кровью из рассечённой брови. - Пойдёмте с нами. Мясник ваш прав: кого бы вы из нас ни выбрали, любой за честь ваш выбор сочтёт. И подругу вашу, - он кивнул на Иришу, - любой из нас в жёны возьмёт с радостью.
  - А иначе вздёрнут нас всех на рассвете и жизни наши на вашей совести будут...
  - Неужели у вас ни капли жалости нет?
  - Мы никому не хотели зла. Просто обычай такой.
  - Женщин - мало, а жениться - надо. Без хозяйки дом не стоит.
  - Что дурного в том, чтобы рабыню продажную украсть? Не для баловства же, не для торга...
  - В жёны.
  - Хозяйкой в дом...
  - Всё равно, что птицу из клетки выпустить...
  - Ну, не мерлузия же вы, не кровопийца...
  Аню трясёт. Лагаст, оказывается, очень изобретателен. Надо же, какую психологическую ловушку сладил. Буквально на ходу. И не уходит. Устроился вроде бы в стороне, вроде бы и ни при чём, а всё у него под контролем.
  Время текло так, будто обладало двумя скоростями разом: для пленников - слишком быстро, для девушек - как сироп в замедленной сьёмке.
  - Госпожа, всё равно ведь вам замуж выходить. Так почему не здесь?
  - А землянка - не хуже избы: пусть тесно, но зимой - тепло, а летом - не жарко.
  - И хлеба здесь вдосталь. Даже рабы - лепёшки из просеянной муки едят.
  - Каждую весну на свежем поле сеем.
  - Только работай.
  - А можно и к реке уйти, в плотогоны. Там почти безопасно. Можно дом ставить. Я ведь вольный: где хочу, там и поселюсь...
  Каждое слово этих мальчишек выворачивает душу. Пожалеешь их, останешься - значит никогда не вернёшься домой. Оттолкнуть их мольбы - действительно совесть потом замучает. Они ведь и в самом деле ничего плохого не сделали и сделать не хотели, только вот Лагаст от слов не отступится. В последнем Аня не сомневалась.
  - Неужели у тебя нет матери? Нет никого, кто бы оплакал твою смерть?
  Юнцы хотят жить. Это понятно и естественно. Только жизнь эта утекает от них с каждым мгновением. Мольбы уже готовы перерасти в брань...
  - Лагаст! Где Лагаст? - мужчина врывается в толпу наёмников. - Где он?!
  - Здесь я...
  - К хозяину! Быстро! Хозяин зовёт!
  Лагаст ждал подобного, но всё произошло слишком быстро. Он повернул голову к Рагасту, сидящему рядом, но посланец даже рта ему не дал раскрыть:
  - Быстрей, быстрей! Хозяин в гневе! Твои сторожа...
  Лагаст вскочил, бросил растерянный взгляд на пленников, махнул на ходу рукой ближайшим воинам: "За мной". Посыльный чуть не за руку волок за собой командира пехотинцев, тараторил, как сорока о гневе Айрисфеда, о том, что хозяину ждать не положено.
  Аня проводила воина чуть растерянным взглядом, соображая, что командир не только ушёл, не отдав никаких распоряжений по поводу пленных, но и "стаю" свою с собой прихватил. Он вернётся, обязательно вернётся, но...
  - Ириша, приведи пожалуйста нашу лошадь.
  - Она не осёдлана...
  - Не важно. Приведи. И три верёвки из рундука захвати.
  Повторное распоряжение согнало девочку с места. Слишком уж ребёнок привык подчиняться.
  Три верёвки, три скользящие петли. Аня накинула их на шеи ничего не понимающих пленников. Сопротивляться юнцы не могут. Руки у всех, троих стянуты за спиной. Теперь, не выпуская верёвок из руки, запрыгнуть на спину лошади и пустить её с места вскачь. Наёмники не раззявы, чтобы под копыта попасть, а соплякам тем более деваться некуда. Они не отстанут. Благо, бежать им не далеко: за пределы лагеря до ближайших зарослей. Бросив верёвки, Аня резко развернула лошадь, пуская её назад с удвоенной скоростью. Юнцы и со связанными руками сообразят куда бежать и где прятаться. Но приближаться к ним не стоит: могут и утащить. Здесь ведь женщину в жёны украсть - доброе дело сделать.
   .............................
  - Ты мне ответишь за это! - В ярости, Айрисфед носился по шатру для пиров. - Ты и твои негодные сторожа!
  - Что случилось, хозяин?
  - Случилось? И он ещё спрашивает! Две женщины! Эти грязные ворюги украли! У меня! У меня украли двух женщин! А твои негодные сторожа... - купец оборвал фразу, захлебнувшись от возмущения.
  - Мои сторожа? Где они? - командир лишь чуть повысил голос, а у его спутников дрожь прошлась по коже: Лагаст в ярости и кому-то сейчас мало не будет.
  - Если сплоховал воин - виноват не только он, но и его командир...
  Лагаст бросил быстрый взгляд на Чернобородого (опять он здесь), улыбнулся, обнажив зубы в злом оскале:
  - Так и есть, уважаемый. Где они, все?
  Виновные появились быстро: восемь рядовых и командир стражи: Щуп.
  - Сними меч, - сухо приказал ему Лагаст.
  Глаза воина метнулись в одну сторону, в другую. Синяки у него на лице наливались чугунной чернотой:
  - Хозяин...
  - Командир пока здесь я! Отдай меч.
  Воин подчинился. Его подчинённые раздавлены собственным упущением, а за Лагастом - трое воинов, у двоих из них короткие копья, удобные для боя в тесноте и нацелены эти копья на Щупа.
  Лагаст подходит к обезоруженному воину, стискивает ему подбородок:
  - Почему ты ночью шлялся по лагерю? Что ты забыл у костров?
  - Я расставил сторожей, а они...
  - А ты? Я поставил тебя стеречь хозяйское добро. А ты...
  - Но его-то ты назначил, - перебил наёмника Чернобородый. - Ты должен знать кто и что стоит.
  - Я знаю, - огрызнулся Лагаст. - Будь моя воля, этот рубака вечно ходил бы в рядовых, но хозяин настоял. Хозяин, - развернулся мужчина к Айрисфеду, - это ведь ты приказал мне...
  - Но не сюда же! - Взвыл купец, пытаясь криком и наглостью отвести от себя обвинение. - Почему ты поставил сюда его, а не кого-то другого?
  - Потому что именно его ты хотел видеть командиром, - чужого крика наёмник не боялся. Орать он и сам умел неплохо. - И ещё потому, что хотя на бабах и можно ездить, далеко на них всё-таки не уедешь. А вот если бы местные озорники угнали тягловую скотину - мы бы застряли куда основательней. Но сейчас меня интересует другое: что делать с этой безродной сволочью. В Белом Клине он дал клятву подчинения, но ни мои, ни ваши, господин, приказы не выполняет. Я ночью попытался его поучить, так эта дрянь меня на поединок вызвала! Дурной пример.
  - Командир, ты куда гнёшь? - Щуп вдруг почувствовал слабость в ногах. - Сторожа недосмотрели, а я...
  - Ты - старший. Ты должен был быть рядом с ними, а не под лекаркиной повозкой торчать! Потому что ты отвечаешь за дозор. Турий, давай верёвку.
  - Командир! Хозяин! Я...
  - А ведь твой наёмник прав, уважаемый Айрисфед, - как всегда неожиданно вклинился в спор Чернобородый. - Ты сам виноват в своём убытке.
  - Что?
  - Лагаст сразу сказал тебе, что Щуп - негодный командир. Зачем же ты настаивал? Наёмник вынужден был выполнить твой приказ, приказ хозяина.
  - Что?
  - Щуп не умеет ни приказать толком, ни подчиняться приказам.
  - Но ты же сам, уважаемый, уверял меня...
  - Я только дал совет, - повинился перед купцом Чернобородый. - Но я - человек книги. Я плохо разбираюсь в людях. Я ошибся. Но ты, уважаемый и почтенный хозяин каравана, и не должен следовать каждому совету, каждого пассажира.
  - Так значит в моём убытке виноват я? Ты это хочешь сказать?
  - Увы, уважаемый Айрисфед, - сокрушённо вздохнул Чернобородый. - Ведь это вы принудили вашего командира поставить во главе стражей негодного воина. Если бы Лагаст решал сам...
  - То сам бы был виноват? - зло уточнил купец.
  - Он бы не допустил кражи. Вы господин, заплатили золотом за каждого воина. Обидно будет попусту лишиться уже оплаченного меча, только потому, что вы, сами, неправильно им распорядились.
  - Значит это я распорядился неправильно?
  - Разве назначить простого рубаку командиром - это правильно?
  - Эта наволочь плевать хотела на мои приказы! - Взорвался Лагаст, вдруг поняв, что Чернобородый не столько защищает его, сколько спасает Щупа.
  - Да, он совершенно напрасно вообразил себя командиром, - согласился с наёмником Чернобородый.
  - Из-за него я потерял двух рабынь!
  - Но если его казнить - рабынь вы, уважаемый, не вернёте, а наёмника - потеряете. И это перед самой степью.
  Сгоряча, Лагаст ткнул провинившегося кулаком в бок, но тот даже не пискнул. Кулак - не нож, а жизнь его действительно висит на волоске.
  - Ну, почему эти грязные дикари выбрали именно моё имущество!
  - Не только ваше, хозяин, - никто не ожидал реплики от Щупа. Наёмник поспешно продолжил. - На повозку лекарки воры тоже напали. Я был там тогда...
  - И! - в один голос, одним восклицанием, отозвались Айрисфед и Чернобородый.
  Щуп кривится, коснувшись пальцами подбитого глаза, многозначительно кивает на Лагаста:
  - Вот.
  - Там всё прекрасно обошлось без тебя.
  - Да, командир...
  - Тебе следовало быть здесь.
  - Да, командир.
  - Кого-то украли? - не без волнения вклинивается в их перебранку Чернобородый.
  - Нет, господин, - отвечает Лагаст хмуро, - никого не украли. Воины скрутили воришек.
  - Сколько их? - интересуется Айрисфед.
  - Трое.
  - Где они сейчас? Вы их не убили?
  - Нет, хозяин. Когда я уходил - сидели у костра, связанные...
  - Один из них - мой по праву, - перебивает Айрисфед наёмника. - Двух других я забираю в счёт вашего промаха.
  - Как скажешь, хозяин, - морщится Лагаст недовольно, кивает на Щупа. - А с этим? Что?
  Примерно с минуту Айрисфед разглядывает разукрашенную синяками физиономию провинившегося, взвешивая варианты.
  - Степь близко, а Щуп - опытный воин. И, поскольку ты его уже наказал...
  - Он нарушил мой приказ!
  - Но ты же его уже наказал за это? Хватит! Обещаю: больше в ваши дела я не вмешиваюсь, старших назначаешь только ты. Доволен? Тогда распорядись доставить пленных сюда. Как никак в карауле не только этот бродяга стоять был должен. Свободен!
   ...............................................
  Щуп выходит из шатра последним. Чернобородый стоит и ждёт сразу за дверью, а знаки наёмник понимает прекрасно.
  - Ты не справился, - сухо констатирует Ученик за шатром, даже не оглянувшись, так он уверен в том, что воин следует за ним.
  - Да, я не справился. Волчара...
  - Чуть не сожрал тебя с костями.
  - Да, господин. И он ещё не отвязался. Мне придётся вести себя тише мыши.
  - Значит, ты будешь тих и покорен. Я знаю почему ты покинул пост, но...
  - Волчара ни о чём не догадывается, господин...
  - Догадывается. О том, что ты хотел спихнуть его!
  - Это он знает. И не забудет.
  - Значит надо заставить его забыть. Сегодня караван выходит в Степь, забот у командира прибавиться. Ты не будешь напоминать о себе и он забудет. Пусть не сразу. А вот ты не забывай смотреть и слушать.
   ....................................................
  - Я их отпустила, - Аня зло смотрела разгневанному командиру в глаза и взгляда отводить не собиралась. Наёмники-зрители, сгрудившись вокруг, недовольно ворчали.
  - Да кто тебе позволил!?
  - А кто запретил?
  - Это не твоя добыча, женщина! Это их добыча! - кивок в сторону товарищей по оружию.
  - А какая им разница, если ты решил повесить мальчишек? Много парням с покойников прибыли?
  Довод оказался удачным. Ворчание толпы сменило окраску, а у Лагаста на щеках заходили непритворные желваки, но ... командир давно понял, что зря поддался ночью желанию "ущучить" Стриженную. Он вздохнул несколько раз, ответил почти спокойно:
  - Хорошо. Я был не прав. Мне не следовало ставить тебя перед таким выбором. Я был бы даже не против того, что сопляков отпустила именно ты, но сейчас Айрисфед требует пленных себе. Ответь, колдунья, что мне делать?
  Аня растерялась:
  - А почему он их требует?
  - Потому, что имеет право на треть добычи. А два других ... - Криво усмехнувшись, он кивнул головой в сторону одного из незадачливых сторожей, оказавшегося ближе других. - Ночью эти олухи не иначе заснули и "женихи" утащили у купца двух девок. Вот хозяин и хочет вернуть утраченное. Так что нам делать, лекарка.
  - Он требует с вас оплаты?
  - Именно. Всё твоё имущество не стоит трёх рабов, тем более, что Иришу ты освободила.
  Аня стиснула зубы, опустила глаза. С Лагастом можно поспорить, когда он орёт, если, разумеется, крика не боишься, но когда он говорит спокойно и взвешенно - шансов нет. Кажется, мужчина умеет читать ответы по лицу, до того, как Аня раскроет рот. Вот и теперь:
  - Мальчиков... - начинает она.
  - Отпустила ты? Сказать это купцу? Не годится. Я - командир и отвечаю за всех. В том числе и за тебя, Лекарка.
  Больше слов у Ани нет.
  - Ладно, брысь в повозку, - смилостивился командир. Моральная победа не наполняет кошелька. Да и разговор с хозяином предстоит неприятный. Айрисфед опять будет ругаться, пытаясь под крики и вопли отщипнуть что-нибудь от небогатой казны товарищества. Придётся спорить, хитрить, изворачиваться. Впрочем, не за это ли умение товарищи держат его в командирах? И с Гастасом теперь объясняться не придётся или... сказать, что так задумал сразу? Парень хочет сделать девушку Госпожой? У него получается. И обычай местный соблюдён. Не так уж всё и плохо. Да, а где Щуп?
  - Где Щуп? - озвучил Лагаст последний вопрос. - Кто его видел?
  - Я здесь, командир. - Щуп чуть выдвигается из толпы. Держит дистанцию. Глаза опущены. Кстати, парни меч вояке так и не вернули. Приказа-то не было.
  - Будешь при волах. Старшим.
  - Да, командир. Я могу идти?
  - Куда?
  - Запрягать.
  - Иди.
  И то: пора в путь.
  Прошло не больше четверти часа, по Аниным меркам, и караван тронулся, неспешно и целеустремлённо обтекая недостроенную стену из срубов - крепкий костяк растущего вала. Перед путниками лежала открытая степь.
  
  Глава 23. Дикое поле.
  
  Путь Каравана лежал на юго-запад, вслед за уходящим летом. Пока - по дороге. Степь вокруг казалась спокойной и умиротворённой. Хлипкие треноги Огненных башен берегли её покой. Ненадёжный, но всё-таки покой. Выбитая трава и отары откормленных овец дополняли друг друга. Растущий вал позади требовал не только леса, рабочих рук, но и мяса. Но с каждым днём нетронутой, перестоявшей травы становилось больше, а пасущегося скота - меньше. Ну, а от мяса в котлах наёмников остался только запах.
  Пастухов понять можно: работников на валу надо кормить и кормить сытно. Тут каждый барашек на счету, а проходящий люд как-нибудь сам с голодухи не помрёт. Но травы вокруг всё больше, скота - всё меньше. И у всадников из котлов начинает пахнуть мясом. Немного непривычный, но соблазнительный запах степной дичи. Дозоры раскинулись по степи и как пальцы чутко прощупывают окрестности вокруг идущего каравана. Подбить же стрелой спугнутую птицу или зверушку - честь для дозорного. Конечно, половина добычи идёт хозяину, но половина-то остаётся добытчикам. А вот пехота подъедает остаточный припас, варево их всё постнее и постнее, впрочем парни привычны и не жалуются. Не то что Алевтина.
  Красавица едва сдерживает раздражение: пустая каша уже в глотку не лезет, а Чернобородый принёс Блонди двух жареных куропаток на большой, как блюдо, белой лепёшке. Сыр у него не иначе как закончился. Алевтина глотает слюни, пересаживается к самому распахнутому пологу в повозке. Аня не раз делилась едой с пассажиркой, но чтобы эта кукла с кем-то поделилась сама? Такое событие явно из серии: "Не может быть". Вежливый стук по доске короба. Алевтина отвечает:
  - Да, заходите.
  Человек заглядывает в повозку. Наёмник, пехотинец, достаточно молодой, с коротко остриженными волосами. Тина его не знает. Не иначе в Белом Клине нанялся. Он кладёт на скамью рядом с девушкой небольшой свёрток:
  - Госпожа Алевтина, это - вам, - и тут же исчезает. Тина волнуясь разворачивает чистый холст: половина жареной куропатки завёрнута в половину тонкой, белой лепёшки, напоминающей лаваш. Дичь и лепёшка ещё тёплые. Девушка сглатывает голодную слюну, оглядывается, чисто на инстинкте. Она прекрасно знает, что Ани в повозке нет. Подруга тусит сейчас у костра. Невинная девица и сорок разбойников, блин. Причём вонючие и обросшие убийцы ведут себя при ней точь в точь, как пацаны из первого класса в присутствии обожаемой училки. Злости на них, на всех не хватает. В фургоне сейчас только Блонди и Ириша, но на этих можно даже не оглядываться. Блонди чавкает, а Ириша, усевшись на Анькиной кровати, при свете масляного светильника перечитывает трактат о травах. Тоже правильная, аж плюнуть хочется. Тина переводит взгляд на лакомое угощение. Да пошли они все по тропинке в лес! Еду принесли ей. От кого и зачем? Об этом можно и завтра подумать.
   .....................................
  Лагаст вошёл в хозяйский шатёр. Пять дней он ждал: когда же купец позовёт его. Дождался. Айрисфед приветлив: усаживает наёмника рядом с собой, даёт знак слуге с кувшином: "Налей". Воин пробует. Хорошее вино. Значит хозяину что-то очень нужно. Купец начинает издалека:
  - Пока вокруг спокойно...
  - Спокойно, - соглашается наёмник.
  - А люди?
  - И люди спокойны.
  - Когда пленных отдашь?
  Лагаст неспешно перекатывает вино во рту, глотает, делает вид, что прислушивается к ощущением.
  - Когда?
  - Думаю, не скоро.
  - Не скоро? - хмыкает купец. Нет, ему явно что-то нужно, раз он не спешит с требованиями. - Глупо ты поступил с лекаркой, командир. Не ожидал от тебя такого.
  - Да, неумно получилось.
  - Вот она сопляков и отпустила. Без твоего ведома, командир.
  - Как сказать, хозяин.
  - Или с твоего?
  - Как сказать... нам ведь ещё не раз этой дорогой ходить, а у людей - память длинная. Страху нагнать - это одно дело, а вот свободных превратить в рабов - совсем другое.
  - Или на суку вздёрнуть. Ты ведь это собирался?
  - Как сказать...
  - Так говори.
  - Если честно, то на суку я только Щупа вздёрнуть хотел. А сопляков, так, пугал. Чтобы знали: к кому лезть не стоит. Так что на лекарку у меня обиды нет, хоть и поступила она по-своему.
  - Ах, ты их пугал только? К тебе, значит, лезть не стоит? А у меня рабынь воровать можно?
  - Я выделил охрану, хозяин. Такую, какую ты пожелал. По мне, Щуп достоин верёвки, но ты его простил. О чём сейчас спор, хозяин?
  - У меня украли двух рабынь!
  - А их здесь всегда воруют. Кусок золота на пень положи - не тронут, а девку - уведут. Хорошо, что только двух. При таком командире, как Щуп, могли бы и бы и больше сманить.
  - А другие сторожа куда глядели?
  - Туда, куда им Щуп велел глядеть.
  - И тут Щуп виноват? - упрямство наёмника бесит купца, это видно, но он почему-то сдерживается. - И за что ты так в этого рубаку вцепился?
  - Какая разница, хозяин, если ты его простил?
  - Не совсем...
  - Тогда все расчёты к нему.
  Глаза купца яростно блеснули, но Лагаст невозмутим. Он не из тех, что лебезят перед хозяином. Не Щуп. Тот бы сразу, на всё согласился, лишь бы господину угодить.
  - Ладно, об этом мы ещё как-нибудь в другой раз поговорим.
  - Почему не сейчас?
  - Я сказал: потом!
  - Как скажешь, хозяин.
  Айрисфед сопит, успокаивая чувства, спрашивает ворчливо:
  - Сколько у тебя лошадей?
  - Восемнадцать голов.
  - На сорок человек?
  - А меня ты не считаешь, хозяин?
  - Я и говорю: мало у тебя лошадей!
  - Мы нанимались, как пехотинцы...
  - А ты можешь просто выслушать меня? Я - твой хозяин и я говорю: лошадей у тебя мало.
  - Мало.
  - Я дам тебе ещё семь. На время.
  - В степи всаднику сподручней, хозяин, - задумчиво соглашается наёмник. - И кочевники всадников лучше замечают.
  - Это я и имел ввиду: кочевники всадников опасаются больше, чем пехотинцев. Но если появятся собачники...
  - Мы примем пеший бой.
  - Примете. Я ведь плачу вам больше, чем всадникам.
  - Я не забыл это, хозяин. Сбруя нужна. А оружие мы сами, из своих запасов подберём. Так как насчёт девок? Забудем? У степняков этого товара: на медячок - пучок.
  А ещё через два дня караван встретил кочевников. Всадники из дальнего дозора, с вершины холма увидели становище: с пол сотни бурых шатров разного размера, пять больших шатров белого цвета, отары овец и стадо коров в стороне. Тут-то им навстречу и вылетели воины-кочевники - пастухи и сторожа при ближайших стадах. Дозорные поспешно отступили, охрана стянулась вокруг закольцевавшегося в повозках каравана, равно готова о всему.
  Но кочевники лезть в драку не спешили. Они крутились вокруг, на расстоянии полёта стрелы, оценивая расклад сил: караван богатый, хорошо защищённый. Стоит ли рисковать? Не лучше ли прежде всё разведать?
  Первыми парламентёров выслали хозяева степи: мол чего друг от друга прятаться? Добрым гостям мы всегда рады. Навстречу старшинам выехал сам Айрисфед. В окружении десятка всадников.
  Аня из повозки наблюдала обмен любезностями. В придачу к любезностям, старшина каравана подарил старшинам племени трёх разнаряженных, накрашенных женщин. Их привезли в повозке, запряжённой двумя быками.
  Не заботясь о результатах переговоров, слуги уже ставили хозяйский шатёр, выпрягали быков, готовясь отогнать их на пастбище.
  Айрисфед вернулся в стан вечером, с гостями. Белые лепёшки высились стопками на блюдах. Барашки благоухали на вертелах. В чашах мокли свежезамаринованные крошеные овощи: жгучий, репчатый лук, сладкие свекла и репа, острая редька. Особый шик предстоящему пиру придавало вино в кувшинах.
  Алевтина ждала. Воин приходил каждый вечер примерно в одно и то же время и всегда в отсутствие Ани. Приношения его не были оригинальными: кусок белой лепёшки размером примерно с ладонь и кусок свежезажаренной дичи на ней. Этакий бутерброд. Он и сегодня пришёл. На куске лепёшки лежало баранье ребро с мясом. Как всегда, молча положил подношение на лавку, молча ушёл. Это интриговало. Алевтина терялась в догадках и буквально места себе не находила от любопытства. Ещё и потому, что вынуждена была молчать.
  Анька опять принесла пустую кашу. Мяса в ней - даже запаха нет. Вот уж действительно: всё познаётся в сравнении. Совсем недавно Алевтину раздражали жёсткие волокна вяленой кабанятины: не разжуёшь их толком. А сейчас она рада бы и эти волокна пожевать, да нету.
  - Война - войной, а обед - по расписанию, - Тина пытается острить, но её подруга отмахивается добродушно:
  - Война отменяется. Завтра будет торг. Парни вслух о мясе мечтают.
  - Что? Раньше овец купить не могли? - привычно ворчит Алевтина.
  - Дорого, - опять отмахивается Аня. - За стеной за овец серебро просят, а здесь - за зерно выменять можно.
  - А вдруг нападут, - не скрывает своего волнения Алевтина. - Здесь же степь. Закона здесь нет.
  - Ага, нападут! Щас! - Аня почти смеётся. Видно не зря у костра покрутилась. - Вся их старшина в шатре у Айрисфеда едят и пьют. При таких заложниках здесь не нападают. Половина воинов уже дрыхнут без задних ног. Такой отдых парням не часто обламывается.
   ................................................
  Скатерть в шатре завалена едой, звучит музыка, танцуют рабыни. Щурясь от удовольствия, седой уже вождь кочевого племени руками выгребает из блюда с мясом овощной гарнир. Мясо для него - ежедневная еда, а вот овощи - редкое лакомство. О делах разговор будет завтра. Да и говорить-то особенно не о чем. Купец идёт от Вала, значит повозки его ломятся от зерна и он охотно обменяет часть его на овец и рабов. Возьмёт и медь. Кроме зерна он предложит мёд, воск, речной перламутр, сукно, полотно, нитки, иголки и прочую мелочь нужную в хозяйстве и не очень.
  Но хозяин пира интересуется собачниками. Что ж, тема больная для всех. Поблизости этой заразы пока нет, но кое что люди видели. Разумеется, видевшим пришлось бежать и бежать быстро. Говорят, целую отару бросили, лишь бы отвязаться от преследователей. Бронированные псы львов на части рвут, коня со всадником наземь валят, а пастушьих собак вообще напополам перекусывают.
  - Где собачников можно встретить? Э! Да ты, уважаемый, шутишь. Кто же, в здравом уме, захочет с этими людоедами встречаться? Ну да, ясное дело: шутишь. Но ведь мы друзья? Ясное дело. Так вот скажу по дружбе: куда ходить не надо.
  Справа от купцов и гостей, за скатертью сидит мощный воин: окладистая борода по грудь, коротко, "в кружок" остриженные волосы - старшина над всадниками охраны. Серьёзный воин сразу видно. По левую руку - второй наёмник: худощавый, среднего роста, быстрый в движениях. Короткие, угольно-чёрные волосы безродного, как солью присыпаны сединой. Старшой над пехотой. Воины не столько едят и пьют, сколько слушают. Что ж, правильно делают. Случись что - биться с собачниками им.
  - Хорош Волчара? - Добродушно щурится купец, перехватив один из взглядов гостей. - Стая у него ничуть не хуже: четыре десятка безродных рубак.
  - Собачье мясо? - чуть слышно интересуется гость.
  - Что вы, уважаемый, - усмехается хозяин. - Такими и собака подавится.
  Похвальба хозяина, на взгляд гостя слишком уж глупа, но спорить было бы ещё глупее:
  - Красивые у тебя женщины, купец, - вздыхает кочевник, тактично меняя тему разговора. - Красивые и ласковые. А как поют и танцуют! Только взглянешь - молодеешь.
   ..................................
  Торг начали с рассветом. Продавцы вывезли из огороженного лагеря часть телег с товаром, кочевники подогнали пару гуртов скота. Главной валютой здесь были зерно и медь в слитках. За них можно было выменять всё. На втором месте оказались выделанные шкуры, кожи, овчины, копчёные овечьи сыры и колбасы, способные храниться годами. Ну да, холодильников нет, а запасы делать приходится всем. Взамен хозяева брали куски ткани: сукна и полотна, тонкого, плотного, грубого. Каждый выбирал то, что ему было нужно, спорил, торговался до хрипоты. Скот и рабы стояли на третьем месте. На них покупателя следовало поискать. Ну и самое дешёвое - парная баранина. Оно и понятно, если свежая овчина, по осени, для кочевника стоит столько же, сколько и ободранная туша. Повозки разгружаются и тут же заполняются новым товаром.
  Свободные от службы воины тоже не скучают: на ровной площадке, рядом с торгом, устроили потеху, "круг с танцами". Борются, рубятся на мечах. Особый интерес у зрителей вызывают поединки пехотинцев со всадниками. Оружие равное. И у наездника, и у пехотинца копьё со щитом. Копья, естественно турнирные, не с наконечниками, а с набалдашниками, но всё равно: получить такой дурой по шлему или по рёбрам - удовольствие небольшое. Для смягчения ударов все поединщики буквально упакованы в овчины. И на землю они летят, как кегли. Причём наездники - чаще пеших. Понятное дело. Выступление - образцово-показательное: мол вон какая у нас пехота, наездников играючи спешивает. Бойтесь нас. Ясно, что Лагаст лучших бойцов на круг пустил, но и Неврис туда не новичков отправил. Фальшивку зрители сразу раскусят: они в седле живут.
  Пехотинец сбивает второго наездника, машет товарищам рукой: мол, чего мелочиться? Давайте двоих сразу.
  Анин фургон как раз напротив "круга". Если встать на лавку - обзор через окно, как в ложе. Лагаст предупредил девушек: пока кочевники рядом - из фургона ни ногой. Тут обычай: вещь, которую гость похвалит, хозяин должен подарить, а женщина, в глазах кочевника, такая же вещь, как овца или собака. А посему: не клади плохо и не вводи в соблазн.
  Алевтина смотрит в одно окно, Аня с Иришей - в другое, хотя и третье - тоже есть. Краем глаза Аня замечает, как Блонди, покинув свою лежанку, перебирается к изголовью её кровати. Непорядок. Аня отрывается от окна, окликает пассажирку:
  - Госпожа Блонди, идёмте сюда. Схватка просто завораживающая.
  - Порядочные девушки... - начинает та свою традиционную песню.
  - Тихонечко - можно, - перебивает её Аня. - Нас никто не заметит.
  - На Гастаса только что два наездника, один за другим налетели, а он от обоих увернулся. Сейчас опять нападут, - комментирует ход поединка Алевтина. - По-моему, они что-то затевают...
  Тина - психолог и этого у неё не отнять. Людей, если ей надо, она чувствует неплохо, жаль на себя со стороны взглянуть, подруге не дано. Блонди, забыв про золотое изголовье, приникает к окну. А всадники надумали, атакуя одновременно, зажать противника лошадьми.
  Но Гастас настороже. В последний момент, он, чуть не под самыми копытами коня, уходит вправо, под левую руку противника. Тот поспешно перекидывает копь в левую руку, упуская подвешенный на ремне щит. Встречный удар тупым копьём в корпус, опрокидывает его на наездника справа. Лошадь налетает на лошадь. Свалка.
  Спешенные всадники поднимаются, ругаясь и уворачиваясь от лошадиных копыт. Благо, обошлось без сломанных ног и шей. Победитель извиняюще разводит рукам: "Ничего не поделаешь, на то и танцы".
  - Ну, это не честно! Двое на одного! - разочарованно тянет Алевтина.
  В ответ на такой замечание даже сказать нечего. Сколько Аня в этом мире обитает, а "честного" боя не видела ни разу. Не считая поединков "на кругу". В бою, нападающие всегда стараются обеспечить себе преимущество: или численным перевесом, или неожиданностью нападения, или ещё какой воинской хитростью. Война на то война и есть. Нет в ней места для показной чести.
  Крик: "Берегись!"
  Девушки прилипают к окнам. На победителя, во весь опор несётся всадник в кожаном панцире. Вьются под ветром перехваченные ремешком, длинные, светлые волосы. Солнце сияет, отражаясь от полированного наконечника на его длинном, боевом копье.
  Гастас резко ушёл влево. Всадник, уже начал левый разворот, и потому оказался к противнику даже не боком, а спиной.
  На мгновение перед глазами Ани всплыла другая, давняя уже схватка: наездник против пешего. Только панцирь у наездника там был костяной, а пехотинец приволакивал больную ногу и потому ударить в полную силу не мог. Не то, что сейчас.
  Всадник крутанул коня и налетел на встречный удар тупого копья такой силы, что в глазах потемнело, а копьё бессильно повисло в руке. Второй удар вышиб его из седла. Третий...
  Третьего удара не последовало. Наёмники уже висли на плечах разъяренного товарища. Воины-кочевников ловили коня, поднимали упавшего. Очухавшийся юнец попытается вырваться из рук соплеменников. Жёсткая оплеуха пожилого мужчины пресекла его поползновения.
  А через минуту круг опять топтали три пары пеших бойцов, демонстрируя зрителям своё умение обращаться с оружием.
  Торг закончился вместе с днём, а день завершился ночным пиром. Для купцов и местной старшины, разумеется. Но и наёмники позаботились о себе. Такого мясного изобилия Аня не видела даже у Тадарика. Огромные куски баранины варили в крутом рассоле, в двух котлах сразу. Обваренное мясо вынимали и, чуть остудив, нанизывали на шнуры и подвешивали просохнуть. В кипящий бульон тут же закладывали свежую порцию. Отдельно варилась баранина для сегодняшней трапезы. Это тоже был своего рода конвейер: сваренное мясо - на блюдо, свежую, парную баранину - в бульон. Гарниром служили овощи. Воины хрустели репой, чёрной редькой, луковицами. Еду запивали купленным у кочевников кумысом.
  Аня опьянела и без кумыса. От одного мяса. Даже Алевтина подобрела, а Блонди выползла из своего угла и присоединилась к общей трапезе. Она то и начала этот разговор, заметив с восторженным придыханием:
  - Господин Гастас - грозный воин!
  - Ага, против ребёнка, - мгновенно отреагировала Алевтина.
  - Между прочим, у того "ребёнка" в руках было боевое копьё, - Аня, к своему сожалению, не смогла удержаться, чтобы не уточнить ситуацию. - И папаша не зря потом сопляку наподдал.
  - Тот бородатый - отец мальчика? Ну и зверь! Так, прилюдно избивать ребёнка...
  - Тина, - нелепое замечание подруги вывело Аню из себя, - Здесь не избивают. Здесь или убивают сразу, или учат. Отец сына учил. Мальчишка опозорил семью: напал с оружием на гостя, да ещё и позволил вышибить себя из седла.
  - Как ты хорошо разбираешься в здешних реалиях! Прямо эксперт по дикому миру. Но Гастас мог бы отнестись к ребёнку и помягче...
  - С какой стати, Тина? - Аня едва сдерживается. У неё ведь тоже чувства есть. - Гастас вышел на круг показать свою ловкость, а его пытаются убить, вопреки всем, здешним законам и обычаям. Неужели он не может разозлиться? Он же, как и ты: живой человек...
  - Он взрослый человек и должен контролировать свои эмоции. Перед ним был ребёнок.
  Аня из последних сил стиснула челюсти, мысленно поклявшись, что больше не скажет подруге ни слова. Весь караван считает её землячку законченной дрянью, если не хуже. Одна Аня со всеми не согласна, доказывая, скорее самой себе и скорее из принципа, что Алевтина не так уж и плоха. Просто над подругой довлеют штампы и стереотипы другого, гуманного мира, но ... может быть, стереотипы довлеют именно над Аней? Может быть, большинство право? Может быть, Алевтина действительно законченная, самовлюблённая и неблагодарная дрянь, как, кстати, и её родители?
  - Детям оружие не дают, а воины в бою часто впадают в неистовство! - Блонди гордо разглядывает онемевшую от неожиданного возражения Алевтину.
  - Это был совсем мальчик...
  -У него было оружие, значит он - воин.
  А ведь верно. Ярику наёмники дают оружие только на кругу и только тупое. Мал ещё. Зато дядья мальчика явились на торговый двор при оружии - медный топорик-тесло - такое же оружие простолюдина-ополченца, как и меч - оружие воина-профессионала. А Алевтина всё тянет свою бодягу: мол гуманность общества определяется по его отношению к старикам, женщинам и детям. Кстати, а если старик в семье тиранит женщин и детей или подросток обижает старика? Кого должно наказать общество, чтобы не прослыть жестоким и негуманным? Да уж, тут, как говориться, без пол-литра не разобраться, а водки нет.
  Утро, тряская езда, сухой солнечный день, вечерний привал возле брода у очередной реки, чтобы напоить тягловую скотину, степная, зябкая и безлунная, осенняя ночь.
  Вздыхают кони, громко сопят волы, неспешно набивая желудки перестоялой уже, степной травой. Воины охраны, они же пастухи, верхом объезжают стадо, вглядываясь в темноту. Люди близко. Конечно, они - мирные кочевники, но за тяглом лучше присмотреть. Наёмник не верит никому. Он всегда ждёт подвоха, всегда настороже. Городской стражник может приснуть на посту. Ему не страшно. Он - среди своих. Для наёмника - "своих" нет. Вокруг него всегда чужие.
  Полоса неба на востоке светлеет. Обострившиеся от темноты глаза различают стелющийся по степи туман. Над его серебрящейся в предрассветных сумерках пеленой - неясные, чёрные силуэты - всадники вокруг скрытого туманом стада. Лошадей под седоками не видно и сидящие люди словно плывут над туманом, всматриваясь в светлеющую степь красными, от бессонной ночи глазами.
  Звон спущенной тетивы, свист стрелы - звуки почти за гранью слуха. Людей над туманом, как рукой смахнуло. Лишь один страж, скорчившись, медленно сползает с седла. Опять свист стрелы. Человек мягко падает в туман, из последних сил цепляясь за гриву лошади. Оскалившееся лицо мальчишки-кочевника проступает сквозь туманную пелену и пелену боли. В руке юнца - нож.
  Позавчера, на кругу, наёмник при всех вышиб подростка из седла. Потом родной отец, при всех же, надавал сыну оплеух. Теперь только голова врага сможет вернуть парнишке уважение родичей. Юнец догнал караван, высмотрел своего обидчика и всю ночь сторожил его, в ожидании первого луча рассвета, чтобы пустить смертоносную стрелу. И вот сейчас...
  Копьё входит юному мстителю в спину, пришпиливая его к земле, как жука. Нож выпадает в траву, лицо перекашивается гримасой смертельной боли, а над нам, сквозь туман проступает лицо Бория - нанятого в Белом Клине, а рядом - лицо Турия, и кого-то ещё, и невнятное многоголосье в ушах:
  - Волчару зовите!
  - Лекарку надо!
  Голоса - это хорошо. Это значит, что он ещё жив. А боль? Это не впервой. Это он перетерпит.
  Кипяток бурлит в котелке. Приставная доска, заменяющая хирургический стол, мокрая от крови. Первая стрела ударила в спину прямо и прошила лёгкое, чуть пониже сердца. Вторая - вонзилась сверху вниз, разбив ребро и застряв внутри, едва не достав до диафрагмы. Даже панцирь не защитил своего хозяина. Стреляли почти в упор, наконечники у стрел, узкие, медные, а лук стрелка - составной, усиленный жилами и пластинками турьего рога.
  Обломив наконечник, Аня тянет стрелу за оперённый конец. Вторую рану придётся вскрывать: резать кожу, убирать крошки расколотого ребра, вынимать наконечник из лёгкого. К счастью, пациент без сознания и боли не чувствует. Лагаст, сидящий на земле рядом, вдруг поднимает глаза, вспомнив, спрашивает:
  - Где ублюдок?
  - Уже зарыли, командир.
  - Если кто-то взял хоть нитку...
  - Лагаст, здесь детей нет.
  - Госпожа Анна, если что-то нужно...
  - Носилки, - Аня не прерывает работу. Даже головы не поворачивает. - Две лошади и носилки между ними. Можете взять мою.
  Дело нашлось. Лагаст вздыхает с облегчением, встаёт:
  - Да, носилки...
  Наконец-то она нащупала второй наконечник. Теперь перекусить клещами древко стрелы, убрать его, крючками растянуть рану. Очень осторожно. Незачем усугублять кровотечение. Ещё осторожней, щипцами и пинцетом, освободить медной жало из губчатой ткани лёгкого, выбрать тампоном скопившуюся кровь и тут же молниеносно прижечь повреждение. Едва-едва коснувшись. Лишь бы кровь заварилась, запечатав лёгочные капилляры. Штопать не стоит. Пусть стекает кровь. На дыры наложить тампоны и забинтовать.
  Пациент всё ещё жив, хоть и без сознания. Пульс прощупывается хорошо: и на сонной артерии, и на запястьях.
  - Переносите его в носилки, парни. Осторожно.
  Айрисфед явился, как всегда, некстати, и, как всегда, пьяный после ночного пира:
  - Почему стоим! Лагаст! Что за придурь на тебя напала?
  Кровь и бесчувственное тело разозлили его ещё больше, а вид двух лошадей с носилками-гамаком между ними - окончательно вывели из себя:
  - Ты умом тронулся, наёмник? Возить покойника на двух лошадях! Или здесь мертвяка прикопать не можешь? Я для этого вам своих лошадей давал?
  - Это моя лошадь! - Взорвалась Аня. - Моя! И мне решать: кого возить на ней! А вторая, - она указала на раненого, - его. И она повезёт своего хозяина даже туда, откуда не возвращаются.
  Девушка ещё сдерживала свой гнев. Лагаст сдерживаться не захотел вообще:
  - Забирая своих кляч! - заорал он на хозяина, срываясь на визг. - Нам от твоей падали - одна морока! Они же человека не держат! Что? Опять схитрить решил? Заездил лошадей и к нам на откорм отправил? Забирай, я сказал! А то сдохнут ненароком, а ты за одну - трёх потребуешь.
  - Волчара, ты...
  Но Лагаст не собирался останавливаться:
  - Мало того, что лошади - дрянь, так мы их ещё и откармливать должны? Где овёс на прикорм? Или не знаешь, что боевому коню травы мало? Парни! Где его кони? Пусть забирает. Даже сбрую пожалел!
  - Лагаст, - рявкнул купец во весь голос, - ты что? С утра белены наелся? Лекарка разумней тебя говорит. Если те лошади её и того бедолаги, - так о чём спор?
  - Об овсе и о твоих одрах! Им, чтобы их ветром не шатало, двойную меру сыпать надо.
  - Ну так засыпь. Вечером получишь свой овёс.
  - Или?
  - Я сказал: получишь.
  - И на пять дней вперёд!
  - Получишь на пять. Но чтобы караван тронулся немедленно!
  - Так у меня всё готово, хозяин.
  - А... - Айрисфед в растерянности оглядывается вокруг: раненый - в носилках, воины заливают костёр и грузят пустой котёл в повозку. Сам командир наёмников стоит, оглаживая взнузданного коня. Как и остальные воины. Кстати, дозорные уже верхом и рассредоточились вокруг. И ради чего было свару заводить? Чтобы вечером мешок зерна наёмникам отдать? Вот ведь действительно: пошёл по шерсть - вернулся стриженный. Хитрая же тварь, этот Волчара. С таким свяжись.
  - Неврис! - раздражённо окликает купец второго командира наёмников. - В путь!
  Лошади с носилками неспешно трусят, привязанные к лекаркиной повозке. Над носилками - холщёвый полог от солнца. Аня идёт рядом и не сводит глаз с раненого. Парень очень плох: то бредит, то проваливается в беспамятство. Кровь из раны просачивается сквозь повязку и сквозь дерюгу носилок, редкими каплями пятная пыль дороги.
  - Может повязку сменить? - это Лагаст подъехал, придержал коня.
  - Не стоит. Сейчас это - меньшее зло.
  - И дышит он...
  - Одним лёгким, - соглашается Аня. - Второе не работает. И не надо. Сейчас главное - чтобы кровотечение внутри само остановилось. На остальное можно даже внимания не обращать.
  - Тебе виднее, но если что-то надо... - не договорив, он посылает коня вперёд. Как никак, обязанностей командира с него никто не снимал. Да и сам, Лагаст, их не отдаст. А если Ане что-то понадобится - Ириша и Ярик всегда под рукой.
  Через некоторое время, сменив учительницу, девочка также идёт рядом с носилками, также меняет компрессы, также поит парня с ложечки травяным, кровеостанавливающим отваром. Хорошо, когда рядом есть такая помощница.
  Время от времени к носилкам подъезжает или подходит кто-то из наёмников, смотрит на товарища, вздыхает и отходит или отъезжает. Молча. К чему слова, когда и без слов всё ясно? Незачем зря душу травить.
  К вечеру опять заявляется Айрисфед: проспавшийся, трезвый. Хмуро смотрит на бредящего воина, на девушку, рядом с носилками, бурчит недовольно:
  - Чего зря мучиться и мучить? Не жилец же...
  - Спасибо за утешение, хозяин, - отвечает лекарка равнодушно. Лицо мужчины наливается краснотой стыда и досады: умеет же эта девка осадить. Вроде и вежливый ответ, а звучит - хуже брани. На глаза ему попадается личико Алевтины. Та как раз выглянула из повозки. Смачно харкнув, купец отъезжает прочь, бурча про себя: "Всё равно же сдохнет. Тут и чудо не поможет".
  Ане важно другое: вечер. Скоро остановка. Можно будет снять повязки, осмотреть раны. В помощниках недостатка нет. Этот же мир - "Дикий" и любой наёмник из отряда без слов поможет перенести или перевязать товарища в твёрдой уверенности, что, в случае беды, любой из товарищей отплатит ему тем же. Не то что в Питере, когда фельшерица с врачом "Скорой", вдвоём, из последних сил волокут стокилограмового больного на мягких носилках по лестницам, с пятого этажа, без лифта, под вспышки телефонов-фотоаппаратов скучающих зевак. А потом выслушивают публичные оскорбления: мол не так несли.
  Тампон с раны на груди Аня снимает осторожно, чтобы не повредить свежий струп, обрабатывает кожу вокруг спиртом. А вот раны на спине - вскрывает щупом без жалости, выпуская густеющую, тёмную кровь. Вроде бы внутреннее кровотечение прекратилось. Тампоны на раны, плотная повязка на грудь.
  По её просьбе, воины переносят товарища в повозку, в кровать. Ночи уже холодные и раны запросто можно застудить.
  - Госпожа Анна, - зовёт её Лагаст, - идёмте к костру.
  - Идите, госпожа, я присмотрю, - поддерживает командира Ириша.
   ..............................
  - Госпожа Анна, хотите горячего вина с мёдом?
  Каше ещё вариться и вариться, но на углях печётся маринованная баранина, греется вино в маленьком котелке.
  - Нет.
  - Как хотите, - Лагаст не настаивает. - А я выпью. Иначе не усну. Морозит меня что-то.
  - Нервы.
  Лагаст хмыкнул:
  - Не понимаю. Много слов ваших не понимаю. И Гастас не понимал. Чужая вы здесь. И никогда своей не станете.
  - Я знаю.
  - Да я не в обиду, - он пригубил горячее питьё, пожаловался. - Устал. Все говорят: счастливый бродяга, а я - устал. Устал друзей хоронить. Я ведь тоже в ранах понимаю. Насмотрелся. С такими - не живут.
  - Кто его знает, - Ане не хочется ничего доказывать. Особенно Лагасту. Он ведь действительно знает. Пустые слова мужчине ни к чему. - Я вот что скажу, командир: умереть - никогда не поздно, а за жизнь побороться - всегда стоит. Если хоть тень надежды есть.
  - А она есть?
  - Тень? Да.
  - Вот как? - Он опять пригубил, на глазах хмелея от горячего питья. - А ведь ты не ведьма. Ведьма в Белом Клине была. Настоящая. Кремень, а не баба. Кто её только не гнул, а перед вами она сама склонилась...
  - С какой стати?
  - И я думаю: с какой? А ведь ведьма она настоящая: и видит, и ведает. Интересно, что она в вас увидела? Купцы про божественную кровь толкуют. Брехня. Бабьи выдумки. Человек вы, до мозга костей. Издалека человек, но - человек. И только. - Мысли мужчины неожиданно и прихотливо скакнули в сторону. - Тадарик это. Козлина желтоглазая. Это он парня с толку сбил.
  Аня вскинула на воина удивлённые глаза.
  - Не знаете? Ну, да. Откуда? Это он Гастасу наплёл, будто вы его не бросили, потому что влюбились в парня с первого взгляда, только признаться в этом не смеете. А Гастас ему поверил.
  "Гастас поверил". Аня вспомнила первый свой день в доме "остепенившегося" наёмника. Она и Гастас вошли в него почти друзьями, если такая дружба вообще возможна в этом мире, а на следующий день юноша вдруг отодвинулся от неё, начал откупаться подарками. Так вот значит о чём говорили мужчины за вечерним столом в её отсутствие. О ней. Сплетники несчастные. Куда старым бабкам на лавочках до скучающих мужиков!
  - Болтун этот Тадарик, - Лагаст продолжал развивать мысль и она явно нравилась ему всё больше и больше. - Наболтал невесть что, сбил парня с толку. Сколько бродяг вы из лап Гнилой вырвали? Неужели в каждого из них - влюбились? В меня, например. А ведь в постель свою положили, а сами на голой земле спали...
  - Не совсем на голой, - попыталась остановить его Аня, но Лагаст, хмелеющий на глазах от горячего вина, пропустил её возражение мимо ушей:
  - Я с ним три года вместе. А до встречи той лет пять по свету бродил. Не один, разумеется. Таких, как я в нашей земле немало. Средний сын. Знаете, как у нас говорят? Младшему сыну - отчий дом, старшему - новое поле, а среднему - меч и дорога. А тут нас в Заболотье занесло. В Градок. Знаете, такой? Конечно не знаете. Ничего вы здесь не знаете, ну и ладно. Зашли мы в таверну отдохнуть, перекусить, выпить, а там - ссора. Парнишка с тремя наёмниками что-то не поделил. Казалось бы, нам-то что? Но я же вижу: земляк, пусть и безродный. Вмешался, вроде любопытствую: мол, чего не так? Зачем шум? А парнишку к нам за стол тяну. Со мной трое тогда было. Из них сейчас только Рагаст жив. У безродного бродяги, да ещё и пехотинца - жизнь короткая. На одного павшего в бою где-то трое убитых в спину приходится, да трое - умерших от ран, да ещё трое - от болезни сгоревших. А собачники... - Лагаст скривился, отхлебнул подслащённого вина, запивая горечь воспоминаний. Изморозью серебрилась седина на угольно-чёрных волосах совсем не старого (и тридцати ведь нет), крепкого мужчины. - Чего там зря говорить, если вы сами всё видели и знаете.
  Он слов наёмника тянет застарелой безнадёжностью. Ох, и устал командир хоронить друзей. А кто бы на его месте не устал?
  - Знаю, командир. Всё помню.
  Лагаст хмыкнул, отхлебнул добрый глоток горячего питья. Без лупы видно: мужчина пьёт, чтобы забыться. Как Тадарик тогда, после дозора на торге. Жаль, вино не такое уж и крепкое.
  - Ну, затащил я парнишку за свой стол. Те, трое сразу от него отстали. Угостил его бражкой, спросил: "Что ищешь на краю земли?" Оказалось - службы. Хорошо. Я с таким согласен, предлагаю: "Давай к нам, земляк. Стаей и наниматься, и отбиваться легче." Он тоже подумал и согласился. Год назад мы с ним кровь смешали. Теперь - братья. Верный он парень. Среди бродяг таких редко встретишь...
  Перед Аней лежит лепёшка из непросеянной муки. На ней, как на блюде, две палочки со свежезажаренным мясом. Она и не заметила: как и кто из парней принёс ей еду.
  - А как Гастас безродным стал?
  Лагаст посмотрел на неё хитрыми, пьяными глазами:
  - Всё ждал: когда спросишь. Отец его из дома выгнал. Единственного сына и со двора вон.
  - За что?
  - А ни за что, - Лагаст опять скривился. - Обычное дело: женился его папаша. На молоденькой. А соплюшка шустрой оказалась и решила, что пасынок ей без надобности. Вот и принялась старику нашёптывать. Трёх месяцев не прошло, а единственный и любимый сын постылым стал. Грыз его папаша, грыз, а потом и вовсе из дому выгнал, да ещё и волосы парню обрезал, чтобы домой не смел возвращаться. До встречи с вами, Гастас рядом с бабами стоять брезговал. Зато теперь, от вас, его семью парами волов не оттащишь. Интересно, чем вы его взяли? - От выражения презрения на резиново-пьяном лице наёмника, Аню передёрнуло. Отвыкла.
  - А всё-таки? - не отставал от неё командир. - Чем? Не заигрываешь ты с ним, глазками не играешь, ни привечаешь ничем, а он каждую минуту от меня к тебе бежит. Почему? Что ты такое делаешь?
  - А если ничего?
  - Как это? Ничего?
  - А вот так. - Аня зло смотрела Лагасту в самые, чёрные зрачки ярко-синих глаз. - Не тяну его от тебя семью парами волов, не рву человеку сердце пополам, не подгоняю под себя, а принимаю таким, каков он есть...
  - Что? - Лагаст вряд ли осознал смысл слов собеседницы. Слишком уж он был пьян, но и того, что девушка возражает ему - было достаточно. - Ты, девка...
  - Шёл бы ты спать, командир, - Рысьис и Рагаст нависли над ними.
  - И лекарке бы отдохнуть, - третьим в компании оказался Вирья.
  - Спать? - пьяные глаза Лагаста полыхнули злым блеском. - Мне?
  - И тебе, командир, и лекарке, - не уступал рядовой. - Для её ремесла тоже силы требуются. Или Гастас тебе не друг?
  - Гастас? - Лагаст резко зачерпнул кружкой остывающее питьё из котелка, выпил залпом. - Верно. Пора спать. - Он поднялся, опираясь на руку Рагаста и покачиваясь. - Не слишком хорошая беседа у нас вышла, госпожа Анна, но порой и добрая ссора кстати. Доброго вам сна.
  - Согласна, командир, - Аня попыталась улыбнуться. Не слишком удачно, но мужчина видеть этого не мог. Наёмники уже волокли своего вожака к одной из повозок. Вирья наклонился над девушкой, заметил подчёркнуто мягко:
  - Вам бы тоже отдохнуть, госпожа Анна.
  - Мне? Да. Надо... - Аня рассеяно посмотрела на собеседника, на огонь, на лепёшку и мясо. - Чаёк только допью.
  - Чаёк - это хорошо, - согласился мужчина, зачерпывая кружкой из котелка травяной отвар и присаживаясь у костра. - Вернусь домой - буду каждый вечер чай пить и вас добрым словом вспоминать.
  - Домой? - Удивилась Аня. - У тебя дом есть?
  - Есть, - согласился мужчина, отхлёбывая горячий отвар из кружки и блаженно щурясь на огонь. - Далеко, но есть.
  - Погоди, - Аня даже не пыталась скрыть своего недоумения. - Но тебя кажется у собачников...
  - Да. Меня парни у собачников отбили, - подтвердил её догадку Вирья. - Грудня командиру за меня слово сказал. Грудня из наёмников, Лагаст его знал и потому послушал.
  Аня вспомнила тот бой, организованный грабёж "по системе", за боем последовавший, Лагаста, ощупывавшего рабов, и парня, оттолкнувшего руку победителя. Было такое.
  - А как ты к собачникам попал?
  Наверно, спрашивать не следовало, потому что мужчина от её вопроса, дернулся всем телом, как от удара током, даже чаем поперхнулся, закашлял:
  - Извините, - пробормотала Аня даже не смущённо, а испуганно.
  - За что? - отблеск костра в зрачках - дело обычное, но сейчас Ане показалось, что глаза Вирьи вспыхнули от ярости. От мягкой растянутости речи, холодило кожу. - За то, что научили парней кишки этим тварям выпускать? ВАМ у меня прощения просить не за что. И ... - мужчина несколько раз, глубоко вздохнул, - ВАМ я на любой вопрос отвечу. В поле они меня взяли. Мы озимь жали. Я и Мила - жена моя. А тут собаки: сбили нас с ног и к земле придавили. Не шелохнёшься. И ... сын ещё с нами в поле был. Младенец. Нельзя ему было без матери весь день дома, в избе оставаться...
  Пауза тянулась и тянулась. Аня молчала, стиснув зубы и не осмеливаясь прервать её.
  - Он его собаке бросил. - Вирья выдрал из себя фразу, как занозу. - Понимаете, госпожа Анна? Малое дитя и собаке. У матери на глазах! Мила лишь охнула. Тихо-тихо. Понимаете? Одним вздохом душа отлетела. - Мужчина опять поперхнулся, затих, глядя в огонь. Аня тоже молчала и вспоминала гору трупов на краю разграбленной орды: старики, старухи, пастухи, малые дети, воины, собаки ... Вопрос решён наёмниками окончательно и бесповоротно. Краем глаза она покосилась на Вирью: конопатого, с ярко-рыжими волосами, подёрнутыми сединой, как перестоялая трава - изморозью. Пахарь и воин из племени, где у женщины есть душа и имя.
  - Но вы вернётесь?
  - Да. В избе двое детей постарше осталось. Родня, конечно пропасть им не даст, но я всё равно вернусь. Когда научусь собак резать.
   ........................................
  - Хозяин, - Щуп положил перед Сивым медный кинжал. Рядом, с сидящим Путником, стоял Ученик.
  - Что это? - Сивый осторожно прикоснулся пальцем к обоюдоострому лезвию клинка.
  - Это кинжал того сопляка, что прошлой ночью подстрелил Волчёнка. Сопляк хотел ему этим кинжалом голову отрезать, да не успел: один из Лагастовых мясников подоспел, сопляка в спину, копьём ткнул. Насквозь.
  Сивого передёрнуло от возбуждения:
  - Невероятная кровожадность!
  - Зачем ты принёс его нам? - Чернобородый взял клинок в руки: узкое четырёхгранное лезвие немногим уступающее по длине мечу было отлито вместе с рукоятью и крестовиной из витых жгутов. - Приметная вещица.
  - Очень. Любой кочевник увидит его, узнает и передаст весть родичам убитого.
  - И что будет потом?
  - Свершится кровная месть. Караван вырежут. Весь.
  - Наш?
  - Любой. - Щуп хищно осклабился. - Если на поясе командира охраны, например, будет висеть этот кинжал. Волчара приказал труп со всеми вещами в степи закопать. Так, чтобы даже собаки не учуяли.
  - А ты умыкнул кинжал?
  - Не для себя. Для Господина, - Наёмник опять осклабился, выделив интонацией последнее слово и тут же прогнал ухмылку, закончил серьёзно. - Если Лагаст узнает об этом - он меня живьём в землю положит.
  - А зачем ему знать? - Чернобородый стиснул рукоять, обвитую полосками разноцветной кожи. - Столь смертоносное оружие - по истине щедрый и достойный дар. Целый караван!
  - Караван и племя, - уточнил Щуп.
  - Племя?
  - Да. Сила племени не в богатстве, не в скоте, а в воинах. Воины добывают всё и всё хранят. Потеряв воинов в бою с охраной каравана, племя из хищника превратится в добычу. И богатства уничтоженного каравана только усилят вожделение соседей.
  - Хорошо сказано, воин. - Сладко осклабился Сивый. - Почти по-книжному.
  - А главное - верно. Сила господина в мудрости его слуг и глупости их врагов...
  - У меня нет больше силы терпеть унижения, - перебил наёмник Ученика. - Я подумал...
  - Говори, - подбодрил его Чернобородый, разглядывая страшный клинок. - Тот, кто принёс Господину столь ценный дар имеет право быть выслушанным.
  - Я подумал: вот если бы на караван напали Собачьи братья. Повелитель тогда бы получил желанную для него деву, Путник - свою повозку, а собачий народ - много ценностей и много мяса для своих грозных псов. Но рядом нет ни одного племени собачьих людей. Так сказали пастухи. И я стал думать дальше...
  - Так. Говори.
  - Пастухи сказали куда не стоит ходить. Это не близко, собачники же кочуют не спеша. Вот если бы каждый род собачьих братьев выделил бы по десять конных воинов и по пять собак. Отряд в сто всадников, не связанный овцами и женщинами с детьми в повозках легко смог бы догнать и перехватить караван в удобном для этого месте. Волчара хвалится, что любой из его вояк одолеет бронзового пса, но по мне - это пустая похвальба. Ну, может быть, с десятком собак они и сладят, но не с полусотней. Да и сотня верховых воинов - это сила.
  - Встретить в удобном месте?
  - Да, мудрейший. Где вы велите, там они караван и встретят.
  - В трёх днях пути от Буднего града? Оттуда мы бы смогли сами продолжить свой путь...
  - Так и будет, мудрейший.
  Чернобородый улыбнулся, оскалив белые зубы:
  - Что надо сделать для этого?
  - Мне нужен знак Путника.
  - Никогда! Только сам повелитель....
  - Мудрейший, - вкрадчиво заговорил Чернобородый. - Воин хочет услужить не только повелителю, но и тебе. Он хочет вернуть тебе твою повозку со всем! Всем её содержимым. Разве ты не хочешь этого?
  - Знак был вручён мне!
  - Знак к тебе и вернётся, после того, как послужит утверждению власти Повелителя!
  - А если он пропадёт?
  - Он не пропадёт, мудрейший. Ответь воин, - перенёс своё внимание Чернобородый, - на скольких человек ты можешь рассчитывать здесь и сейчас?
  - На троих, - хмуро отозвался наёмник. - На тех, кто посвящён.
  - Так мало? Почему?
  - Господин, - лицо Щупа дёргалось от ярости, - Вольные бродяги никогда не пойдут за человеком, которого командир при всех и безнаказанно хлещет по лицу.
  - Лагаст сделал это безнаказанно?
  - А что я мог? Нож упирался мне в бок: только надавить покрепче. Да шевельнись я тогда - не говорить мне бы здесь, с вами!
  - Довольно! - перебил его Чернобородый. - Возьмёшь с собой двух верных людей. Третий, вместо тебя, останется здесь и будет нашими глазами. Господин не допустит, чтобы оскорбление его верного слуги осталось безнаказанным.
  - Да, господин, - воин глубоко вздохнул, усмиряя душащий его гнев. - Но без знака, мы будем для собачьего народа просто добычей.
  - Что скажете вы, мудрейший? Что решите? Позволите ли вы наёмникам, оскорбившим и ограбившим вас, благополучно перейти Добрый брод или осудите их в пищу псам?
  Сивый вскочил. Глаза его сверкали, ноздри раздувались от гнева:
  - Собаки живьём раздерут на части нечестивцев и обгложут их кости! А я буду вспарывать животы и заживо выскребать мозг из черепов этих злобных убийц, совершенствуясь, во славу Господина, в великом искусстве создания Сааху ...
  - Чтобы свершилась ваша справедливая месть, надо вручить знак воину. - Остановил путника ученик. - Сделай это, господин, и Повелитель, своей властью, исполнит все твои желания.
  Но Сивый упёрся:
  - Этот знак дарован мне и я сам ...
  - Не годится путнику садиться в седло, спать на голой земле, терпя голод и холод, - попытался остановить чужое пустословие Щуп. - Это путь воина...
  - Если воля Господина не будет исполнена из-за какого-то амулета ... - поддержал наёмника Чернобородый, пуская в ход свой самый последний и самый веский аргумент. Его собеседник осёкся. По мере того, как смысл угрозы доходил до него лицо путника брезгливо сморщилось. Кривляясь от избытка чувств, Сивый высвободил из-под одежды чёрно-белый, волосяной шнурок, на котором между двух, огромных клыков висел бронзовый, трёхглазый, человеческий череп размером с грецкий орех. Красные камни, вставленные в глазницы придавали талисману поистине зловещий вид:
  - Этот знак ...
  - Ты, мудрейший, передашь своему приемнику в должный день и час, - утешил его Чернобородый. - А теперь: да исполнится воля Повелителя! Да свершится его месть!
  
  Глава 24. На щите.
  
  К утру у раненого подскочила температура. До рассвета Аня и Ириша пытались сбить её, обтирая тело юноши водой. Старание было вознаграждено. С первыми лучами солнца Гастас открыл глаза, спросил чуть слышно:
  - Где я?
  - Здесь, - ответил побратиму, склонившийся над ним Лагаст. - Госпожа Анна крепко держит тебя.
  - Она своё дело знает.
  - Много говоришь, - перебила юношу Аня. - Это вредно тебе.
  Лагаст с усмешкой развёл руками:
  - На твоём месте, брат, даже я бы промолчал.
  Гастас прикусил губу, прикрыл глаза, чуть кивнул в знак согласия.
  - Надо сменить повязку ...
  - Значит, смените. Парни, помогите госпоже.
  Внутреннее кровотечение прекратилось. Аня прошлась по всем ранам и швам раствором макового молока. Всё-таки антисептик и обезболивающее. Гастас опять потерял сознание, но закисшая, конская моча на клочке шерсти приводила в чувство не хуже нашатыря.
  - Как? - спросил Лагаст, не отходивший от друга. Он был бледен так, словно боль пришлась на его долю.
  - Кровь остановилась. Это хорошо. Но начинается жар, - ответила Аня. - Жара не избежать, и он так же может убить, как и кровопотеря. Моё дело - питьё и обтирания, но главное - за ним. Надеюсь, Гастас не сдастся и выдержит этот бой.
  - Командир, - ворвался в беседу дружинник, - трёх коней нет! Щуп пропал и ещё двое...
  - Раззявы!
  - Откуда мы знали, что он ...
  - И что теперь делать?
  - Что делать? - Лагаст вздохнул так, что того и гляди: пламя из ноздрей полетит. - Теперь уже ничего. Не погоню же за ним слать. - Он ещё раз пыхнул яростью. - Ладно, мир не велик: где-нибудь встретимся.
   ..................................
  "Только бы не сепсис, только бы не сепсис, только бы не сепсис..." - повторила Аня как молитву весь день. Температура у Гастаса держалась вопреки всем её стараниям. Парень опять начал бредить. К вечеру ему стало хуже. Аня всю ночь обтирала водой тело юноши в надежде если не сбить, то хотя бы сдержать поднимающуюся температуру. Голый парень в повозке внёс в мысли Блонди некоторую нервозность:
  - Порядочные девушки ... - начала она наконец, но проговорить свою, традиционную фразу не успела.
  - Я - лекарка, - огрызнулась Аня. - Я делаю своё дело. А если ты - порядочная девушка, то будь добра, отвернись и не подглядывай.
  От такой отповеди Блонди онемела и больше к хозяйке повозки не приставала. Тина вообще помалкивала: понимала, что ситуация к дискуссии никак не располагает.
  День на ногах, ночь без сна, опять день на ногах. Ане казалось, что она удерживает нечто неощутимое, но реальное, так и норовящее выскользнуть из рук. Это ощущение воспринималось столь явно, что даже Ириша не могла уговорить свою учительницу немного отдохнуть. И всё-таки перед рассветом сон свалил её. Сознание выключилось, как свет в комнате.
  - Где Анна?
  Имя, пришедшее извне заставило девушку вскинуться. Ошибки быть не могло: вопрос задал Гастас.
  - Где Анна? - спросил юноша повторно у склонившейся над ним Ириши.
  - Я здесь. - Аня наклонилась над раненым, коснулась лба рукой. Температура, если и была, то небольшая, такая, которую без градусника не заметишь.
  - Есть что-нибудь поесть?
  От такого вопроса Аня подскочила едва сдержав радостное восклицание:
  - Да, сейчас, - она стиснула руку девочки. - побудь здесь.
   ..........................
  Гастас съел всего-то несколько ложек вчерашней каши, разведённой кипятком до полужидкого состояния, а устал, как после дневного, пешего перехода. В повозку постучали и заглянули Рысьис и Турий: перенесли раненого из повозки в носилки. Пора в путь. Аня хотела последовать за ними, но на ней, как клещ, повисла Ириша:
  - Госпожа, госпожа, отдохните. Я справлюсь...
  Одновременно в мозгу девушки всплыла мысль, что температура у парня поднимется не раньше, чем к полудню и вот тогда ...
  - Всем спать! - пробормотала она, падая на свою, перебуровленную постель. - Ириша, будет жар - буди.
   ......................................
  Только неделю спустя девушка почувствовала некоторую уверенность: дыхание у Гастаса наладилось и хотя во второй половине дня жар всё ещё преследовал юношу, бреда к него больше не было. Понемногу он начал вставать, потом - ходить, а ещё через неделю сел в седло.
  Степь не была безлюдной. Каравану время от времени встречались стойбища кочевников. Первое же встреченное племя при виде мощной охраны даже попыталось бежать. Айрисфед выслал парламентёров. Переговоры закончились мирным и взаимовыгодным торгом. Ткани и зерно поменяли на мясо и шкуры, Айрисфед приобрёл трёх рабов-подростков и девочку рабыню лет двенадцати, а пехотинцы купили пять объезженных коней: трёх верховых, взамен украденным Щупом, и двух - вьючных. Кочевники и путники разошлись довольные собой и друг-другом.
  Потом были ещё встречи. Вопреки утверждению, что "В Диком поле закона нет", - закон присутствовал и здесь, хотя и не всегда соблюдался. Как, впрочем, везде и во все времена.
  Конечно, кроме пастухов в степи обитали и разбойники. Аня штопала раны после ночных и дневных стычек, вырезала наконечники стрел, а в степи остались две безымянные могилы.
  Степь менялась. Из-под жёлтых метёлок перестоявшей травы упрямо лезла насыщенная зелень. Рост травы не могли остановить даже заморозки - столько здесь было воды. Словно огромнейшая река растеклась тончайшей плёнкой по каменисто-глинистому ложу равнины, из которой горбами выпирали серо-зелёные, от вспучившегося мха камни. Берёза, дуб, ольха небольшими рощицами разбросанные среди травяного моря и разукрашенные осенними красками, делали пейзаж особенно ярким. Обилие трав привлекало животных: мощные, прогонистые туры, горбатые зубры, огромные лоси с размахом рогов под два метра, немногим уступающие им олени и антилопы паслись в таком количестве, что напомнили Ане фильмы про Африку. Хищники по численности немногим отставали от травоядных: львы, леопарды и гиены, волки, огромные медведи - все крупные, сытый, ленивые. Осень как никак.
  Череп висел на дереве так, что не заметить его было просто невозможно. Один из местных обычаев. Можно бы спокойно проехать мимо, если бы не клыки зверя. Неужели саблезубый тигр? Действительно, как в сказке: чем дальше, тем страшнее. Только слонов, ну или мамонтов с носорогами хватает.
  - Если подняться на север - там сплошные горы будут, - пересказывал услышанные истории Ярок, - а за горами - ледяное море! Огромное! По нему даже летом льдины плавают. Такие же, как горы. Огромные. Вода сквозь камень сочится.
  - Лёд и летом? - не верит мальчику Ириша.
  - Да на севере весь мир льдом покрыт! - не отступает тот.
  - Ледник что ли? - удивляется Алевтина. - Ледниковый период? Действительно, дикий мир.
  Аня отмалчивается, но перед глазами у неё, одна за другой, расстилаются многоводные реки степи. Если через них стекают воды тающего ледника - тогда всё понятно и объяснимо. И то, что леса здесь не так уж и много - тоже. Не успел он ещё вырасти. Интересно, какому же времени её мира соответствует здешняя эпоха? Жаль, что история её прежде не интересовала.
  Но прошло две недели и "древний мир" сменился привычной степью, рыжей от перезревшей травы, хотя и щедро расчерченной речками, речушками и ручьями. Гастас уже ехал верхом. Помня про его кровопотерю, Аня разводила кислым вином охру и заставляла парня ежедневно, по ложечке пить этот, железосодержащий препарат. И не только его. Отварная, баранья печень распределялась между всеми раненными, как лекарство. Неделя, ещё неделя ...
  После очередного ночного нападения, на "Медпункт" опять заявился Айрисфед, окинул брезгливым взглядом Аню с Иришей, накладывающих и меняющих повязки, воинов со свежими и заживающими порезами:
  - Разнежились! Каждую царапину заматываете! И это ... - он навис над парнем в носилках между двумя вьючными лошадьми, сменившим Гастаса. - Чего с покойниками возиться?
  - Человек жив и будет жить, - Окрысилась Аня, готовая отстаивать свои права, но в перепалку вклинился Лагаст:
  - Что, хозяин, до Буднего рукой подать? Платить не хочешь? А придётся.
  - За что платить? - Айрисфед, как всегда был пьян с утра и слов выбирать не собирался. - За то, что прокатились налегке от Белого Клина до Буднего?
  - Прокатился - это ты, хозяин, - врезался в спор подоспевший Неврис. - Каждую ночь жрал и пил в безопасности ...
  - Ты, наёмник, мои куски не считай!
  - А ты на наши не зарься! Каждому, кто до Буднего града доехал - два золотых полагается. Пусть даже едет он в носилках.
  - Два золотых - мертвяку? Не жирно?
  - Парень жив и свои деньги он честно отработал.
  - А это мне решать! Мои деньги!
  - Уже не твои. Они нам обещаны.
  - За что платить? Вы и нитки не добыли ...
  - Долю от дичи ты жрал без отказа ...
   ..................................
  Свара разгоралась, как костёр на ветру. Аня, стиснув зубы, заканчивала перевязку: как в родной мир попала. Там такие рассуждения в моде: мол, чего это хозяин должен свои деньги работнику отдавать? Аванс брала? Брала. Чем недовольна? Ладно уж, одну тысячу из трёх - отдам и хватит с тебя.
  Лагаст типа психует, хватается за меч. Это Лагаст-то? Неврис басит невозмутимо, порой даже придерживая "пехоту". Но не уступает никто. Они что? Сговорились? Очень похоже. И роли поделили: "добрый" - "злой", "нервный" - "спокойный". Классические роли.
   ....................................
  - Можете убираться! - Визжит купец, брызгая слюной. - Ни медяка платить не буду!
  - Э-э-э, хозяин, ты это напрасно, - басит Неврис. - А вдруг что случится? Что о нас люди подумают?
  - А случиться может многое ... - глаза Лагаста горят, пальцы так и пляшут на рукояти меча. - Только отойди чуток. В степи закона нет.
  - Ты мне угрожаешь?
  - Предупреждаю, хозяин.
  - Тише, друг, - вступает Неврис. - Само собой, хозяин, без охраны караван с места не сдвинется. Не позволим.
  - Как это: "Не позволим" ?! - Теперь визг Айрисфеда идёт из самой души.
  - Да так, хозяин, - разводит руками Неврис. - Не можем мы твой караван отпустить степнякам на разграбление. Так что распрягайте парни скотину.
  - Заплатишь, тогда поедешь.
  - Ах, ты, Волчара!
  Конь Айрисфеда взвивается на дыбы. Копья спутников Лагаста опущены и готовы поднять коня и седока:
  - Потише, купец: наедешь - не встанешь.
  Ситуация на грани, на нервах. Только вот у наёмников и нервы покрепче и позиция получше: не захотят они - караван действительно с места не сдвинется. А что? Место хорошее: вода - рядом, трава, пусть и жухлая, - в достатке, место тихое. Отчего не постоять пару - тройку дней? Все устали: и скотина, и люди. А то, что купец в город торопится - его хлопоты.
  Аню душит смех. Она давно в повозке и наблюдает за "разборкой" как за спектаклем из ложи: "Так его, парни, так! Нефиг по пьяни да по утрам людям настроение портить".
  - Что опять за галдёж? - брезгливо поинтересовалась наконец-то осмелившаяся выглянуть из повозки Алевтина. - Каждое утро одно и то же. Когда поедем?
  - На днях или немножко раньше.
  - В смысле?
  - Смотри сама.
  На происходящее можно только смотреть. Орут все. Даже Неврис, коему по роли полагалось выступать примирителем.
  - Чего они хотят?
  - Парни хотят, чтобы хозяин им заплатил, а купец платить не хочет. По крайней мере то, что полагается по договору. Ну и несёт полную чушь: мол раз охрана никого не разграбила, то полной оплаты им не полагается.
  - Так собачников они разграбили...
  - То у Айрисфеда не в счёт. Ту добычу он благополучно потратил и забыл.
  - А почему стоим?
  - Парни так решили. Пока купец не расплатится - они и сами с места не сдвинутся, и каравану сделать этого не позволят.
  - Ну, ... это всё-таки насилие ...
  - А кто виноват в том, что Айрисфед мошенничать вздумал?
  - Сама говоришь: время здесь такое и люди...
  - Время? - Аня развернулась к подруге. - А причём здесь время? Помнишь? Я после восьмого класса подрабатывать начала? Тогда хозяин в конце месяца заявил мне, что поскольку я работала без договора, то и платить мне он не станет. Ашот его, кажется, звали. Потом я у Щукина работала. Так тот сказал, что в магазине недостача. Сам, гад, спиртное с закусью из магазина вынес, а я ему это оплатить была должна.
  - Ну, это наши. Издержки дикого капитализма ...
  - Да все они, и без дикого капитализма, одинаковы! Вон, у итальянца, у Огюста, в Желатерии, думаешь лучше было? Он весь день в заведении сидел и всё сёк: если помада смазалась - штраф, если каблук ниже двенадцати сантиметров - штраф, если присядешь во время смены - штраф! А на двенадцатисантиметровых шпильках, двенадцать часов по-любому не выстоишь. Только Ларби, один, порядочным оказался и платил как положено, но ему просто некогда было нас доставать. Двенадцать забегаловок во всех концах города, а он ещё и расширяться хотел. В общем, работал человек, не сидел на попе ровно. Кстати, ты знаешь, что Айрисфед весь свой гарем раздарил и сбыл, а взамен накупил свежих девчонок лет по двенадцать-тринадцать и теперь "обучает" их?
  Тину передёрнуло:
  - Да, поганец ещё тот!
   ..............................
  Всадник ворвались в свару, весь горя от страшной вести: "Собачники!" Айрисфед замолк, пуча глаза, похоже осмысливая возможные последствия того, что обещала новость. Неврис с Лагастом, забыв про пустяки, вцепились в вестника. Аня спрыгнула с повозки и ввинтилась в толпу.
  - Собачники ... - объясняет гонец командирам.
  - Ты их видел?
  - Нет. Но парни из передового дозора видели и велели мне гнать во всю мочь...
  Толпа редеет на глазах. Воины спешно облачаются в доспехи. Все, кроме того, чьи раны слишком уж серьёзны. Его из носилок, тоже спешно перемещают в лекаркину повозку. Всадники седлают коней.
  - Далеко они?
  - В полудне пути. Перекрыли дорогу в город.
  - Сколько их?
  - Не знаю. Парни остались: разведают и сообщат. Но там только воины и псы. Ни повозок, ни баб с детьми, ни скотины парни не заметили...
  Поведение дозорных Ане понятно: псы в броне всё-таки достаточно тяжелы и неповоротливы, верхом да на хорошем коне от них несложно уйти, а чтобы победить врага - надо его знать.
  Второй вестник не заставил себя ждать. Он сообщил: да, собачники сели дозорным на хвост и идут к каравану. Там действительно только воины с собаками и потому спасаться от них на волах нет смысла.
  Повозки устанавливают двухрядным кольцом. На три ряда телег чуть-чуть не хватило. Это защита от атаки верховых и их стрел. Вопрос: где и как принимать бой? Под защитой возов? Для псов они не препятствие, а защитникам не будет размаха. В чистом поле? Собачников больше, чем воинов в охране. И собак у них немало. Могут обойти, замкнуть кольцо и ударить со всех сторон разом. Перед кольцом повозок? Тыл будет прикрыт и пехоте такое на руку. А вот коннице несподручно. Вперёд её пустить нельзя - собаки покалечат лошадей. Задвинуть в тыл, оставив напоследок? Одна пехота против массированного удара не устоит, а у конных не будет места для разгона. Притормозить бы нападающих. А как?
  - Притормозим, - голос Лагаста звучит не слишком уверенно. - Притормозим. - Повторяет он уже твёрдо. - Неврис, ставь своих в тыл и пусть луки готовят. А вперёд телеги выкатим.
  - Наши?
  - Наши.
  - Мало ...
  - Хватит. Поставим не сплошной линией, а в разбивку и полукругом. Остановить конницу не остановят, а манёвра её лишат и разгон погасят. Ну и моим парням кой-какая защита. Первый удар наш.
  - Тогда командуй, - соглашается Неврис с усмешкой и добавляет. - Айрисфед-то спрятался уже.
  - Повозки под собачьи брони готовит.
  - Точно.
  Наёмники быстро перестраиваются: вперёд выволакивают телеги, за ними - пехота, за пехотой - верховые. А вот и собачники. Летят во весь опор, обгоняя собственных псов. Все в азарте и предчувствии богатой добычи. Щиты - за спинами, копья наперевес. Добытчики.
  Вот между ними и лагерем - полёт стрелы, вот расстояние споловинено, вот они совсем рядом.
  - Пли!
  Сорок всадников в сёдлах рвут тетивы луков, посылая стрелу за стрелой в плотную массу атакующих. Стрелы тяжёлые, с медными наконечниками. Кто-то из нападающих успевает перекинуть щит, кто-то не успевает. Стрелы впиваются в дерево щитов, вязнут в костяных и роговых бляхах брони, прошивают дублёную кожу, находят незащищённое тело. Испуганно шарахаются, потерявшие наездников кони. Кто-то сам осаживает коня, наткнувшись на телегу, кто-то налетает на выставленные между повозками копья.
  В сущности, всё это мало что значит. Боя без потерь не бывает. Нападающих - много, разгон они взяли хороший и до противника - рукой подать, но ... собачники пришли не драться, не умирать, а грабить. Каждый из них мечтает набить в перемётные тюки побольше добра и благополучно вернуться к племени и в семью. Это добропорядочные, хозяйственный мужи и юноши, не чета оторвам - наёмникам, продающим мечи за золото, но всегда сражающимся лишь за свою жизнь.
  Соприкосновение молниеносно и кроваво. Наёмникам отступать некуда, а собачникам - есть. Они разворачивают коней и уходят от мощных копий, от прицельного, в упор ливня стрел, так и не сойдясь с наёмной сволочью, и открывая поле боя для своей главной, ударной силы: для бронированных псов.
  И опять четыре перекошенные повозки разбивают массовость натиска. Собаки обрушиваются на людей чуть-чуть не так, как могли бы. Передовые воины опускаются, почти падают на колено, прикрывшись щитами и вовсю работая медью мечей. Не все, к сожалению. У кого-то из новичков не выдерживают нервы и он, выпрямившись во весь рост встречает пса грудью. Кто-то вообще, потеряв сердце пытается бежать, подставляя мощным челюстям зверюг незащищённый затылок. Несколько псов огибают сутолоку боя и под повозками проползают в притихший и трепещущий стан. Но финал схватки предрешён. Пехотинцы добивают последних собак. Всадники объезжают место боя и вразнобой атакуют не очухавшегося от неожиданной перемены судьбы противника. Часть пехотинцев тоже спешит подняться в сёдла, чтобы поддержать атакующих, другая их часть продолжает зачистку поля боя, в том числе и за телегами, где лежат побитые и подбитые стрелами собачники, часть - лезет под телеги в лагерь на поиски прорвавшихся псов. Не полная победа - не победа.
  Пёс с трудом прополз под двумя повозками, выбрался на свободное пространство, встряхнулся, гремя тяжёлой бронёй. Огромная зверюга, метр с небольшим в холке, ширококостная, мускулистая и голодная. Сутки хозяин не давал ей есть, а сегодня отпустил с приказом: "Убей!"
  В лагере пустота и тишина. Люди залегли в повозках и под повозками, надеясь, что пёс их не учует или учует, но не их. Одна из кибиток стоит чуть в стороне, рядом - под котлом с водой горит костёр. Кипяток голодному псу не интересен, огня он не боится. Зверь встаёт на задние лапы, заглядывает в повозку. Обоняние и слух не обманули его. Здесь - люди. Чужие люди. Голодная слюна наполняет пасть.
  Два камня один за другим звонко отскакивают от бронированной спины хищника. Резко развернувшись, пёс бросается на Ярика сметая мальчика с ног и с голодной яростью вгрызаясь в горло парнишки, рвёт, терзает, поглощает, насыщаясь.
  Опять камень отскакивает от брони. Его сопровождает злой окрик, привлекающий пса-людоеда. Опять человек? Чужак? Мясо!
  Не раздумывая, тварь бросается на нового противника. Обрушивается с размаху на подставленный щит, приплюснув сжавшегося под ним человека к земле. Медный клинок со скрежетом скользит по бронзовым бляхам брони и с размаху входит собаке в пах, рассекая внутренности. Предсмертный вой вырывается из окровавленной пасти, щит отталкивает в сторону тяжёлую, бьющуюся в предсмертных судорогах тушу зверя. Один есть. Где ещё?
  Второй пёс обрушивается на человека сбоку, валит наземь, пытается дотянуться до горла. Рагаст выдирается из-под телег вторым и, не задумываясь бьёт псину мечом в незащищённую бронёй задницу, выпускает кишки, хватает за хвост, волочёт от опрокинутого товарища.
  Вирья поднимается с земли, зажимая прокушенную псом щёку. Рагаст молча машет рукой в сторону одиночной повозки, а сам спешит на шум драки, туда, где два прорвавшихся в стан пса рвут на части незадачливого слугу, пытавшего спрятаться под грузовой телегой.
  - Госпожа Анна, госпожа Анна ...
  Воин весь в крови. Аня привычно стискивает зубы, выбирается из повозки. Спирт - есть, кипяток - есть, инструменты - готовы. Надо работать.
  Смыть кровь, обработать рану, зашить, перевязать, стараясь не смотреть на растерзанное тело Ярика, на двух, мёртвых псов. К счастью, к фургону подходят ещё двое раненых. Тоже с прокушенными лицами. Обработка, штопка, перевязка. Кажется, парни форсят друг перед другом, соревнуясь в выдержке и невозмутимости. Верно. На людях держать себя легче.
  Всего в стан проникло семь псов. Кроме Ярика они загрызли пять купеческих рабов. А что было бы, если прорвались все? Об этом лучше не думать.
  Деловитая суета продолжается. Кольцо повозок разомкнуто. А вот и Лагаст. Он видит мёртвого мальчика, останавливается над ним. На лице - немой вопрос: "Как случилось?"
  - Собака в повозку лезла, - отвечает Аня с трудом справляясь с непослушными губами. - Ярик её отвлёк...
  Ей кажется, что она слышит хруст смыкающихся челюстей. Командир и в самом деле устал хоронить друзей.
  Мужчина молча снимает с себя перевязь с мечом, склоняется, надевает на мёртвого. И тут же, двое пехотинцев поднимают Ярика на его плаще, несут из стана. Словно привязанная, Аня идёт следом, давясь слезами. Мимо, на верёвках, воины волокут прочь зарезанных, ободранных псов.
  Яма готова. На плащах, с оружием воины опускают в неё трёх убитых: один - пробит копьём, у двоих - раздробленные лица. Первый бой с собаками стал для парней последним. Рядом со взрослыми дружинниками их товарищи кладут и Ярика. Смотреть на мальчика страшно: лица нет, взломана и опустошена грудная клетка. К ногам погибших летят головы собак, их хозяев. Трупов много. Целая гора. Обобранные и частью ободранные трупы собак свалены вперемешку с голыми телами людей.
  - Госпожа Анна?
  Аня оборачивается на голос. Гастас. Как и все, воин серьёзен и деловит. И кольчуга, и одежда на нём даже не измазаны - пропитаны кровью. Скорее всего - собачьей. Обнажённый меч пехотинца тоже в крови. Им он, для острастки, подкалывает пленного: светловолосого, посеревшего от страха юношу примерно таких же лет. Закрутил ему руку за спину и толкает перед собой.
  - Ярик, - шепчет Аня, указывая на яму.
  Толчок чуть не выворачивает пленному руку и вот он стоит на коленях над ямой и трясётся, как желе, не в силах отвести глаз от наваленных голов соплеменников. Победителю не до него:
  - Как случилось? Его же в лагере оставили?
  - Собака. Лезла в мою повозку, а он спрыгнул с козел и давай её камнями ...
  Смертная тоска отражается на лице юного ветерана:
  - Воин. Он вас, всех спас. Всех, кто был в повозке. Хотя ... пёс мог выволочь только крайнего. Но мог и сам в повозку забраться.
  - Там пятеро было: Я, Ириша с Блонди, Сван и Тина. Сван в кровати лежал. А Алевтина - крайней была.
  - Значит, пятеро?
  - Да. Меч Ярику командир потом надел. По-моему, у Лагаста зубы от злости крошились, когда он на мальчика смотрел.
  - Лагаст прав: Ярик ушёл с честью и проводить его следует ... Да не вой ты, падаль!
  Последние слова относятся к пленному. Бедняга действительно начинает подвывать от ужаса. Хорошо видно, как под одеждой ходуном ходит всё его тело.
  - Гастас, ты его убьёшь?
  Парень отрицательно мотает головой, рывком ставит пленного на ноги:
  - Зачем? Голову снять? Так вон трупов - целая гора. Пошли, дохлятина.
  Трупов действительно целая гора. Кто-то с головами, кто-то без. Могильщики засыпают яму. Потом холмик аккуратно обложат дёрном и всё. Ни доски, ни камня, ни надписи на них. Безымянная могила. Такая ждёт в конце пути каждого наёмника. В "Конце дня" - как здесь говорят. И это ещё не худший вариант.
  Трупы в куче раздеты догола. Молодые, крепкие мужчины. Им бы жить да жить. Вот ведь как бывает, парни: пошли по шерсть, а вернулись... Да и не вернулись вовсе. У одного покойника прокушен затылок, раздроблены шейные позвонки. Что за казус?
  Преодолевая страх и отвращение, Аня поворачивает мёртвую голову. Лицо чистое и она сразу узнаёт Зырока - наёмника из Белого Клина. А он-то как здесь очутился? Ошиблись что ли парни?
  - Госпожа Анна ... - это опять Гастас. Отвёл пленного, привязал его к общей связке и вернулся к ней.
  - Он же ...
  - Он? - Гастас брезгливо разглядывает труп недавнего товарища. - Он бежал с поля боя. Пытался бежать.
  Пытался бежать? Аня вспоминает бронированного пса, его оскаленную пасть.
  - Он просто испугался. Как и те, которых похоронили с честью.
  - Нет, - на щеках воина гуляют желваки. - Он - бежал, а они - приняли бой. Госпожа Анна, - в глазах юноши тоска, - я ничего не забыл, я помню, как бежал от собак, как бросил вас. Это - мой долг и он всегда со мной. Но если люди перестанут различать честь от бесчестия, а трусость - от отваги, то мир рухнет. А мёртвые? Им всё равно.
  Что оставалось Ане? Только стиснуть челюсти. Наёмник-дикарь - прав. Ведь и её страна рухнула, когда люди перестали различать трусость от отваги, верность от подлости, честь от бесчестия, а добро от зла. И она тоже ничего не забыла. Только тому преступлению здесь нет свидетелей.
  Наверно девушка сильно побледнела, потому, что воин, в кои веки поддерживает её:
  - Госпожа Анна, пойдёмте отсюда. С мальчиком вы простились. Что вам ещё здесь делать?
  - А раненые?
  - Какие раненые? Эти вояки так перепугались, что и себя-то защитить не могли. Да и не пытались. Им только беззащитных да безоружных потрошить. Тут они храбрецы.
  - А если?
  - Кого-то зацепило невзначай? Сами подъедут и подойдут.
  А ведь воин опять прав. Вон, пятеро всадников возвращаются из степи, ведут на поводе с дюжину коней и гонят перед собой двух пленных. Гастас почти тащит её через недавнее поле боя. Лужи крови, растоптанные собачьи потроха. А вон и пленники. Где-то с десяток мужчин. На руках у всех - медные кандалы, на шеях - ошейники, соединённые общей цепью. Не иначе весь этот припас наёмники добыли из поклажи побеждённых. А до города, с его рынком рабов - рукой подать. Гастас недовольно ворчит:
  - Говорят, что кто-то всё-таки ушёл. Жаль.
  А в лагере - разборки: приплелись Сивый с Чернобородым. Оба вне себя.
  - Моя дочь! Она девственница! И в её повозке - мужчина!
  Это он раненого узрел. Не иначе.
  - Так забирай её нафиг! - срывается Аня. - Я - лекарка. Понятно? А повозка моя и мне решать кого я в ней повезу.
  - Тебе заплачено! - верещит Сивый.
  - Да подавитесь ... - Аня тянется к кошельку, но её останавливает Гастас, говорит с угрозой:
  - Путь пройден, дело сделано.
  - Мы не в городе, - речь Сивого звучит почти нормально. На окровавленного наёмника, да ещё и не остывшего после боя, лучше не орать.
  - Так и девку твою никто не гонит.
  - Она - невинная девица!
  - Тебе виднее.
  - Голый мужчина лежит в постели женщины, - начал привычную песню Чернобородый.
  - Они хотели раненого выкинуть, - подаёт голос Ириша. - В постель лезли, а я - не пустила. А они ...
  - Ударили тебя? Кто? - в голосе воина прорывается ещё не остывшая ярость боя. Пришельцы невольно отшатываются:
  - Надо понять чувства отца, - мямлит Чернобородый. У Сивого язык вообще прилип к гортани.
  - Кто вам позволил распоряжаться в моём жилище? - наступает на них с другой стороны Аня.
  - Я... Мы ... - Страх Сивого слишком силён. Даже для столь резкого спора. Чернобородый вертится, как червяк при виде крючка. Не смея более возражать, они пятятся, пытаясь спрятаться между людей и повозок. Ну да бог с ними. Отстали и ладно. Аня прекрасно поняла зачем эта парочка заявилась в фургон в её отсутствие, и что искала. Молодец, Ириша!
  - Девку свою они что-то забыли, - фыркает Гастас.
  - Они всегда так. Начинают вопёж: мол, невинную девицу обижают и тут же забывают о ней. Бедная девочка, по сути, им без надобности. Даже жаль бедолагу.
  - Жаль?
  - Ну да. Едет себе и едет. Никаких с ней хлопот.
  Один скандал исчерпан - другой на очереди. Очухавшийся от выпивки и страха Айрисфед заявляется к наёмникам. Дележа требовать. Этот спектакль Аня смотрит даже с интересом:
  - Какая доля, купец? (Заметьте, не "хозяин", а именно "купец") - Лагаст в нюансах понимает. Аня теперь - тоже. - Ты же нас прогнал и не заплатил ничего.
  - Верно, прогнал, - поддерживает товарища Неврис. - Так что доли тебе не положено.
  - Я заплачу ...
  - Слово - не птица. Отпустил - не поймаешь.
  - Вы задержали мой караван ...
  - Думаешь зря? Лучше бы собачники им поживились?
  - Вы не должны были пропускать собак в стан. У меня они загрызли трёх рабов ...
  - Ты нас прогнал, - повторяет Лагаст. - Отказался платить и прогнал. Мы ничего не должны.
  Купец влип и сам это понимает: пожалел полтораста золотых и потерял ... Одна собачья броня стоит не меньше тридцати золотых, а всего наёмники взяли их шестьдесят две штуки. Да кони, да оружие, да пленные... Добыча знатная. Есть за что побороться.
  - Я расскажу всем в городе ...
  - Расскажи, расскажи. И мы расскажем. И про деньги, которые ты платить отказался: мол, слишком многие парни живыми до города дошли. И про Щупа. Ты его нам в командиры навязывал, а он - собачников на караван навёл.
  - Брешешь, Волчара!
  - Собака брешет. Про Щупа собачники рассказали.
  - Собачники? - Айрисфед смеётся. Точнее, пытается смеяться. - Да вы им сейчас пальцем погрозите и они вам любое имя назовут.
  - Имени они не знают и назвать не могут. Они приметы обсказали: людей и коней. С Щупом ещё двое парней было.
  - Удивительно!
  Но Лагаста подколкой не собьёшь:
  - Мы тоже удивились: чтобы собачники да безродного бродягу послушались! И послушались. А знаешь, почему, купец?
  Айрисфед морщится:
  - Ладно, командир, говори, не тяни.
  - У него был знак от Повелителя мёртвых.
  - От Чёрного? - Айрисфед осекается, глаза его лезут на лоб.
  - Да, купец, - кивает Лагаст серьёзно. - Рассказать тебе, как знак этот выглядел или ... - он выдерживает паузу, - ... рассказать об этом в городе? И ... не лучше ли тебе расплатиться с нами?
  - Лагаст, - в глазах купца радостный блеск, - если за деньгами всё дело ... Ну, сказал я глупость с пьяных глаз, а вы за обиду всё приняли ...
  - Только доли тебе всё равно не будет.
  - Как же так, Волчара!
  - А не нравится - иди куда хочешь. А мы тут отдохнём. Пару дней. Может быть...
  - До города рукой подать ... - из последних сил храбрится Айрисфед.
  - Не далеко, - соглашается Лагаст. Глаза его прищурены, взгляд - как у лучника перед выстрелом. - Только ведь Щуп-то ушёл. И знак при нём. А вдруг он ещё собачников приведёт? Да с собаками? Как ты думаешь, купец, много надо псов, чтобы тебя с твоей прислугой покромсать?
  В глазах Айрисфеда - ужас. Капли пота стекают по лицу. Он понимает, что воин - прав, что опасность - реальна и что он, уважаемый и богатый купец, полностью во власти дерзкого, безродного бродяги.
  - До утра мы гуляем, - Лагаст вколачивает слова, как гвозди. - Но если утром ты не принесёшь деньги ... - командир не озвучивает угрозу, оставляя место для воображения. - А теперь можешь идти.
  И купец уходит. Кажется, даже на полусогнутых. Так же тихо убираются его спутники: купцы помельче. Но не все. Двое задерживаются. Один из них подходит к Лагасту:
  - Для гулянки нужны мясо и пиво ...
  - Нужны.
  - У меня есть. И вино. Цена - всего на треть выше городской. Ну и до города бы дойти без опаски ...
  - Тебе и твоим товарам? Принято.
  - У меня тоже остались овцы и есть вино на продажу, - спешит с предложением второй купец. - Цена та же. И до города дойти...
  - Прислать к вам парней или ваши слуги все сами принесут? - уточняет Лагаст.
  - Всё будет доставлено.
  Неврис, не имеет ни сил, ни желания сдерживать свой восторг. Он хлопает товарища по плечу:
  - Друг! Да за тобой! ... - слов у рубаки больше нет. Он осекается, оглядывается по сторонам. - Парни! Щит!
  Восторг командира разделяют все всадники. Щит появляется мгновенно. Четверо воинов поднимают на нём Лагаста и несут вокруг костра под восторженные вопли и крики остальных наёмников. Лицо чествуемого сияет от осознания оказываемого ему почёта. Недавний командир крошечного отряда признан вождём всеми воинами каравана. На мгновение восхищённый взгляд Ани встречается с гордым взглядом триумфатора и лицо воина передёргивается. Но лишь на миг. Взмах руки, приказ:
  - Щит!
  Носильщики останавливаются в некоторой растерянности, но вот свободные воины приносят второй щит. Все смотрят на вождя.
  - Госпожа Анна, вы первая сразили первого пса. Вы, дева, научили мужей побеждать этих тварей. И наша победа - ваша победа. Щит, парни!
  Сказано красиво. Воины восторженно вопят, поднимают лекарку. Девушка пошатывается на колеблющейся под ногами круглой доске. Жёсткая рука воина ловит её за руку. Надёжная опора. Гастас в растерянности смотрит на пару снизу в верх. Товарищи вопят, колотят по щитам, выражая восторг и одобрение. Лагаст горделиво плывёт над толпой. Рядом с ним - Анна. Воины подняли девушку на щит - величайшая честь, величайший почёт. Здесь никто даже не слышал о подобном, но ...
  На пиру, у костра Аня сидит между Лагастом и Неврисом. Ей - лучшие куски. Ей - почти светское обхождение. В её чаше - чистое вино, терпкое, пахучее. Аня даже не догадывалась, что здесь уже умеют делать такое. В кружке рядом - горячий чай с мёдом. Всё по высшему разряду, только вот Гастас сидит у другого костра, и она может лишь изредка перехватить растерянный взгляд юноши.
  Роскошный пир. Даже с музыкой. Но Лагасту этого не достаточно. Он кивком подзывает Рысьиса. Тот сегодня рядом с командиром на должности ординарца.
  - Землячку приведи.
  Аня вздрагивает, делает движение, желая подняться. Рука командира и признанного вождя удерживает её:
  - Негоже вашей землячке сидеть в повозке, когда все пируют. Пусть разделит нашу радость, как делила нашу пищу.
  Намёк ясен: Тину столько времени кормили ни за что. Пришёл срок отрабатывать.
  Алевтина, похоже, всё прекрасно понимает или перепугана до полного отключения вредности. Приходит она с минимальной задержкой и в нарядном платье, надеть которое ей, скорее всего, помогала Ириша.
  - Станцуйте нам, госпожа Алевтина, - приказ Лагаста не прикрыт даже намёком на вежливость. Тина не пытается спорить. Оглянувшись по сторонам, она отыскивает взглядом удобное для танца место. Звуки нескольких рожков сплетаются в кружево мелодии. Отблески заката и блики косторов играют на пёстрой ткани роскошного платья. Приватный танец для победителей. Во время долгой дороги танцовщица раздобрела и движения её уже не отличаются прежней выверенностью, но зрители в восторге: вопят, рукоплещут. Только Аня видит, как тяжело дышит её подруга. Да, Алевтина сдала: где надменное выражение лица, лукавый изгиб губ, взгляды, обжигающие, как пламя? На лице танцовщицы сейчас лишь покорность и страх, растущий по мере того, как нарастает возбуждение в толпе. А музыка всё вьётся и вьётся. Тина задыхается. Она не танцевала давным-давно. Лагаст это тоже видит и понимает. Взмахом руки он останавливает танец, жестом же подзывает танцовщицу и указывает ей место за скатертью, рядом с Неврисом.
  Алевтина тяжело дышит, жадно пьёт поданное в кружке вино. На большой, белой лепёшке перед ней - отличный кусок свежезажаренного мяса, но девушку эта роскошь местного масштаба не радует. Она трусливо дрожит и ничего не может с этой дрожью поделать.
  Лагаст оборачивается к Рысьису:
  - Не пора ли парням размяться?
  Тот кивает, передаёт приказ? Пожелание? Вождя нескольким пирующим. Те неохотно поднимаются из-за скатерти. Впрочем, танец дело такое. Главное здесь - начать. Не проходит и трёх минут, а танцоры уже разогрелись, вошли в раж. Их задор зажигает и сидящих. Танцуют, как говориться, все.
  Ане странно и неудобно просто сидеть на виду у всех, молчать и смотреть. Хорошо, что никто не требует от неё величественного вида. Да уж, оказывается должность "уважаемого человека" не такая и весёлая.
  - Лагаст, - не выдерживает она молчания, - А из Буднего Града вы куда?
  - Это как получится, госпожа Анна. Не мы дороги выбираем - они нас.
  - А на Запад? К Белым горам?
  - Туда богатые караваны не ходят.
  - А какие-нибудь ходят?
  - Караваны - нет, а торговцы - ходят. Но у них охрана своя, из местных. Да и охраной это назвать нельзя. Там всего-то человек пять: сам торговец и помощники. Но присоединиться к ним можно. Только повозку вам продать придётся. Там дороги узкие. Верхом - сподручнее. Ну, да верховая езда для вас не в новинку. Одежду надо тёплую и ... - чуть помешкав в задумчивости, воин тянется к кошельку. - Мы обещали вам в Буднем золотой. Так чего тянуть? Неврис? Слышал, о чём разговор? С вас монета. Или забыл?
  В растерянности, Аня вертит в руках два золотых.
  - Одна лошадь у вас есть, - продолжает Лагаст размышляя вслух. - Повозка тоже ваша. Вы за неё не меньше шести монет выручите...
  - Итого восемь, а нас - трое, а лошадь - одна, а ...
  - Лошадь в городе стоит не меньше трёх золотых. - Закончил Лагаст её мысль. - Это вы вовремя заметили. Неврис, а не выделить ли нам, для госпожи Анны двух коней из сегодняшней добычи? Взнузданных и с чепраками, разумеется? Вон как купец ругался. А он - прав. Благодаря лекарке многие наши парни сейчас пьют, едят и танцуют.
  - Про коней разговора не было, - упёрся командир всадников.
  - Да не жмоться, - сморщится Лагаст. - Сколько нам за коней купцы дадут? В лучшем случае, по золотому за голову. Меньше, чем пол цены. И твоим парням за спасённые жизни пол коня жалко? На всех? Жмотишься? Да?
  Он и сам-то порядком под хмельком, хотя и соображает влёт, но ведь и его собеседник тоже от души приложился к кружке с вином, поэтому и обиделся:
  - Я? Жмотюсь? А парни ...
  - Что парни? Или они думают, что лекарства ничего не стоят? Знаешь, сколько госпожа Анна за травы и снадобья в Белом Клине заплатила? А я - знаю. Я всё знаю. Госпожа Анна с нами ехала, наш хлеб делила и то: нам для неё коня не жалко. А вы, как Айрисфед, всё за так получить хотите? Может быть, ещё и жаловаться будете: "Многие дошли, живым меньше достанется..."
  - Тьфу на тебя! - не выдержал Неврис. - Хватит меня с купцом равнять! Пусть будет конь! Раз госпожа Анна научила вас собакам кровь пускать - значит это и её победа!
  - А вот это - по чести! - поддержал товарища Лагаст. - Негоже женщину с мужчиной равнять, но и обделять женщину - тоже чести нет. Два коня - честная доля! А повозку мы Сивому, перед городом продадим. Вот кто настоящую цену даст!
  Идея командира - просто блеск: продать повозку Сивому и без золотой начинки. Только как Блонди отвлечь, чтобы золото в тюк перепрятать?
  - Госпожа Анна, - возвращает её к реальности Лагаст, - а ваша-то землячка ... - Снисходительная усмешка мужчины красноречивее слов. Алевтина, как говорится, "дорвалась до бесплатного" и окосела, разумеется. Вольно ей хлебать вино полными кружками, как воду. Впрочем, всё, что делается - к лучшему. Пир отменный, но пора и честь знать:
  - Вы правы, господин Лагастас. Благодарю вас за оказанную мне честь и прошу разрешения удалиться. Я устала. Точнее, мы устали.
  Просьба своевременна и потому принята благосклонно. Аня уходит сама, Алевтину тащит в повозку Рысьис. Та пытается сопротивляться. Исключительно из пьяной вредности, но наёмник не намерен церемониться: перекинул красавицу через плечо и волочёт, как тюк. Тина, возмущённая таким пренебрежением начинает верещать, да так, что уши закладывает.
  - Ты чего? - спрашивает её Аня в момент между руладами, пока пьяная землячка собирается с силами и набирает воздуха.
  - А он щиплется!
  - Врёшь.
  - Значит я хочу и буду!
  - Ты просто напилась.
  - Да! Я напилась! - то, что Алевтина не верещит - уже благо.
  - Дура, - бурчит Рысьис - белобрысый громила под два метра ростом. Аня подозревает, что прозвище его никакого отношения к лесным кошкам не имеет, а перекликается со словом "рысый", или "рыжий". Тут кое-где звонкие гласные заменяют шипящими.
  - Я не дура! Не смейте оскорблять меня! - Алевтина опять переходит на визг.
  - Заткнись, а? - Вялый приказ сопровождает хлопок по заду. - Не будь ты землячкой госпожи Анны...
  - И не смей лапать меня! - Уже не вопит, рыдает оскорблённая собственным бессилием девушка. - Ань, ну скажи ты! Почему они со мной так?
  - Тина, ты себя прилично вести можешь? - обламывает Аня её скулёж. - Кто тебя сегодня оскорблял? Ну, попросили станцевать, угостили, как самую дорогую гостью, а ты взяла и надралась в хлам.
  - А что он волочёт меня, как тюк?
  - Потому, что тебя ноги не держат.
  - И за задницу меня хватает!
  - Кнопку ищет.
  - Какую кнопку?!
  - А чтоб нажать и ты замолчала.
  - Так чтобы она замолчала, это надо по голове... - вносит своё уточнение Рысьис. - беседа его откровенно забавляет. - Эх, если бы пёс тогда мне ногу прокусил, а не Гастасу...
  - И что? - настораживается Аня.
  Они у повозки. Парень закидывает в фургон свою ношу и обернувшись заканчивает фразу с откровенным сожалением:
  - Тогда бы вы со мной были и Лагаст бы сейчас не бесился. Но это всё поправимо. - Наёмник свою речь продумал и она течёт у него ровно и гладко. - Вы, конечно, на Гастаса сейчас оглядываетесь. Беды нет. Я торопить вас не буду. Потому, что Гастас за командиром из Буднего уйдёт. Они - побратимы, а Лагаст домой решил податься, и вы им там - обуза. Знаете, почему Гастас - безродный? Его отец с молодой женой застал. Не убил, только потому, что пролитую родную кровь Деды не простят. Зато волосы обрезал и велел на глаза не показываться. Впрочем, что за беда? Наша земля обширна, городов много: в одном жить нельзя, а в остальных - никто не запрещает.
  - А ты разве домой не хочешь?
  Рысьис не спешит отвечать, Аня его не торопит. Разговор-то ни о чём. Хорошо бы "ни о чём".
  - Я? - наконец отвечает воин не скрывая усмешки. - Нет. Я ведь почему ушёл? Земли там мало. Озёра одни. И когда Лагаст с парнями из Буднего уйдут - мы с вами тоже в путь тронемся. Я хочу к Перелазу на Валу вернуться. И место не дикое, и земли сколько хочешь, и пришлым там рады. Единственное, чего там не хватает: женщин, а без жены - дом не построишь. А я дом свой хочу, хозяйство, семью. Всё, как у людей. Добыча добрая была. Чего ещё судьбу пытать? И Иришу возьмём. С честью замуж там выдадим. С соседями породнимся. Она ведь вам, как кровная. Только землячка ваша мне без надобности. Так что вы - думайте, а я - подожду.
  И он уходит. Спокойно, с достоинством: бродяга и наёмник, живущий одним днём - лишний человек своего времени.
  - Анька! - В голосе Алевтины клокочет злоба. - Скажи, почему этот мир так несправедлив? Почему тебе здесь всё, а мне - ничего? Эта же оглобля белобрысая втюрилась в тебя! Почему? И Айрисфед по тебе сохнет. Ну, почему по тебе? Почему не по мне? Где справедливость?
  - Нет её, справедливости и успокойся, - бурчит Аня почему-то крайне недовольная собой, хотя она-то в чём провинилась?
  - Ага! - понимает её досаду подруга. - Не любишь ты их? "Умри, но не давай поцелуя без любви"? Долго думать будешь? - Быстро же она оживает, когда может гадость сказать.
  - Тут не думать, тут толкать надо, - огрызается Аня, исподволь меняя тему разговора. Пообщаешься с Алевтиной и не такому научишься.
  - Куда толкать? - с размаху влетает в психологическую ловушку подруга.
  - От повозки избавляться, - развивает тему Аня. - Прав Лагаст. Вот пусть и сделает: покупателя найдёт, продаст и деньги до медяка вернёт...
  - Так ты о деньгах?
  - Ну, да, - Аня забирается в повозку. Блонди притихла на своей лежанке. Спит? Не спит? Завтра будет ясно. В Аниной постели - раненый Сван. То ли сам уснул, то ли Ириша спиртом "усыпила". Девочка прикорнула у самой кровати, на полу, завернувшись в тёплый плащ. Как с ней-то быть? Тащить такого ребёнка в Белые горы не стоит однозначно. Как-никак дорога-то в один конец. Впрочем, вопрос решаемый. Были бы деньги, а они - есть. В темноте Аня отыскивает свой плащ, привычно заворачивается в него, мостясь на узкой лавке у стены.
  - Скромная ты наша, - чуть слышно бурчит Алевтина, но её можно и не расслышать. Кстати, с ней надо тоже что-то решать. В этом Рысьис прав. С собой, в Белые горы подругу брать нельзя. Путь верхом она не выдержит. А Гастас? Имя отдалось болью, и девушка привычно, чуть не с хрустом эту боль придавила: каждый выбирает свой путь сам. Здесь рыдать не о чем. О живых не плачут.
  
  Глава 25 Носители культуры.
  
  В другом месте шёл другой разговор:
  - Ты обещал раздавить этих нечестивых бродяг, как муравьёв! - Захлёбывается от ярости Сивый, - и не сдержал обещания!
  Щуп в тёмном углу повозки сжимается под градом упрёков. Вопреки риску, он прокрался в стан, чтобы вернуть амулет и вот теперь, стиснув челюсти, терпит визг разгневанного путника, содрогаясь от одной мысли, что на эти крики в повозку может заглянуть посторонний. Тоже понимает и Чернобородый:
  - Тише, уважаемый, тише, - шепчет ученик умоляюще. - Ваш гнев справедлив, но сдержанность чувств...
  - Заткнись, сопляк! - срывается Сивый уже на него. - Кто ты такой, чтобы поучать меня? Ты - ученик и твой долг - учиться повиновению, а не учить тех, кто выше тебя по разуму и положению.
  - Только забота о вашей жизни, господин ...
  - При чём здесь моя жизнь, мерзавец?!
  - Вы это у Волчары спросите, - бубнит Щуп, - когда он нас здесь вместе застанет...
  - Почему застанет? - Лагаста Сивый боится и потому примолкает.
  - А вы кричите громче, мудрейший. Чтобы он услышал, - с трудом сдерживает раздражение наёмник.
  Сивый медленно, чуть не со скрипом в голове осмысливает. Слушать других ему вообще непривычно, а думать над чужими словами непривычно вдвойне. По выражению лица путника его собеседники, как по книге читают весь ход его мыслей: досаду сменяет недоумение, медленно и неохотно перетекающее в обыденное и брезгливое отвращение мудреца ко всему и всем вообще и к самовольному бытию в частности:
  - Убирайтесь вон, с глаз моих! - Выносит он наконец свой вердикт. - Оба!
   ...................................
  - И куда мне теперь, господин? - Щуп шёпотом задаёт этот вопрос из-под повозки. Чернобородый стоит рядом, не таясь. На щеках ученика гуляют желваки, но ни в позе, ни в голосе нет ничего кроме невозмутимого спокойствия:
  - Не мне решать это, друг мой. Не мне. И, как видно, не ему.
  - Хозяин, - громко шепчет наёмник, - поверьте: если бы эти трусливые недоумки не отступили перед десятком стрел и парой выставленных копий, а ворвались бы в ряды наёмной сволочи впереди собак - всё было бы по-другому. Но они струсили. Лежат теперь в куче, как корм для местного зверья. Но если бы ... Поверьте, господин, если не сломать этих бродяг сегодня - завтра они просто вырежут собачников начисто и власть нашего господина станет меньше.
  - Я верю в твою преданность, друг, - Чернобородый окончательно справился с гневом. - Я знаю, что ты прав, что тобой движет лишь любовь к Владыке и стремление укрепить его власть в этом низком мире. Твои вопросы ввергли меня в дрожь и мы вместе поищем на них ответы, но не в своих, слабых умах, а у того, кто мудрее нас. Следуй же за мной, друг, но не покидай спасительной для тебя тени.
   ..............................................
  Аня напрасно беспокоилась: слышала ли Блонди её разговор с Рысьисом или нет, потому что первое, о чём заговорила Алевтина с утра пораньше, было именно это.
  - Значит бросаешь меня? Твой новый жених берёт замуж тебя, согласен взять на обеспечение Иришу, но я ему без надобности?
  - Ты прекрасно всё расслышала. - Аня откровенно поддразнивает подругу. - Кстати, парень не плохой.
  - Согласишься? - на лице Тины недоверие.
  - Думаю, - отвечает Аня неопределённо, одновременно и с удовольствием замечая, как напрягается пассажирка.
  - А как же твоя мама? Как наш мир?
  - Ну, ты же утверждала, что возвращение невозможно, - ведёт свою игру Аня. - А парень - стоящий: спокойный, рассудительный ...
  - Работящий!
  - Не знаю, не уверена, но при деньгах. С деньгами везде можно устроиться. А если повозку продать, то и у меня приданное будет неплохое. Впрочем, он меня и без приданного взять согласен.
  - А как же Гастас? - уже нервно скалится Тина.
  - Не знаю. Я пока думаю.
  Наёмники продирают глаза, сонно тащатся к кострищам: подъедать остатки пиршественного угощенья. А вон и Айрисфед. Плетётся, как побитый. Не иначе сдаваться на милость победителю. Раненый проснулся. Аня ловит двух ближайших парней, тащит их в повозку: пусть помогут перевязку сделать. И на свежий воздух Свана вынести можно.
  - Аня, а как же я? Я же пропаду здесь, одна! Неужели ты меня бросишь?
  Пропадёт. В этом Тина права, но ... неужели она надеется всю жизнь просидеть на Аниной шее? Прожить, ничего не делая и от скуки постоянно срываясь на Ане же? И ... может быть хоть эта встряска заставит девушку немного шевелиться?
  - Что ты хочешь, Тина? Чтобы я тебя содержала всю жизнь?
  - Больно ты содержишь меня!
  - Видишь, тебе этого мало. Так что ты хочешь?
  - Хватит издеваться! - Алевтина срывается на визг. - Ты сама всё прекрасно понимаешь!
  - Что я понимаю? - Аня привычно невозмутима. - Что я не могу всю жизнь быть при тебе? Понимаю.
  - Ты просто решила бросить меня. Это подло. Подло! Я не виновата в том, что ничего не умею ...
  - А кто виноват? Никто не умеет делать всё, но если человеку что-то надо - он этому учится. А чему учишься ты? Думаешь, я умела ездить верхом без седла? Чистить лошадь? Готовить на костре? Или я знала все здешние лечебные травы? Нет. Этому я училась здесь. И не только этому. Почему ты ...
  - Пре-кра-ти!
  - Как знаешь. Ты теперь даже танцевать толком не можешь. То, что было вчера - ужасающее зрелище.
  - Прек-ра-ти!!! Ты - чудовище!
  - Вот. Я сказала правду и теперь тебя не устраиваю. Почему ты хочешь остаться со мной?
  Алевтина визжит и бьётся в истерике, как капризный ребёнок в магазине, уверенный, что если покричать как следует, то папа с мамой обязательно купят ту, ну очень красивую игрушку. Большой, жестокий и капризный ребёнок, принципиально не желающий взрослеть. Клинический случай. Медицина здесь бессильна. Временное облегчение может принести лишь удар по голове, как вчера, не без юмора, заметил Рысьис. Облегчение для окружающих, разумеется, а не для объекта удара.
  Впрочем, Аня понимает, что бросить подругу она не сможет. Даже вопреки здравому смыслу. Спектакль этот - для Блонди. И результат, как говориться, у пассажирки на лице. Желая усилить впечатление, она обращается к девочке:
  - Ириша, надо вещи собирать. Скоро Будний, а там мы повозку продаём.
  - Кому, - удивляется девочка.
  - Не знаю. Лагаст обещал покупателя найти.
  Кстати она помянула командира. Вон он нарисовался: идёт с Айрисфедом и шевелит воинов, мол в путь пора, в Буднем всласть отдыхать будем. И тут, наконец-то, срывается Блонди:
  - Отведите меня к отцу! Немедленно! Я должна видеть отца! Где мой отец!
  - Ириша, Тина, прошу, отведите её к отцу, - Аня умоляюще смотрит на подругу. - Одна она не дойдёт.
  - С какой стати, - тут же надувается Алевтина.
  - Пожалуйста, - умоляет Аня. - С одной Иришей Блонди не пойдёт. Она такая робкая!
  - Что за шум? - Это Лагаст подошёл. Вот действительно нежданная и своевременная подмога.
  - Пассажирка хочет поговорить с отцом и я прошу Тину проводить её. Идти одна - девушка стесняется, а Тина с Иришей быстро её проводят и вернутся. В путь ведь пора.
  Командиру достаточно взгляда и Алевтина уже лебезит:
  - Блонди, пойдём. Мы с Иришей проводим тебя.
  Раненый - в носилках между лошадьми. Повозка - пуста. Аня спешно откидывает изголовье кровати, перекладывает кошельки в рысью шкуру, плотно увязывает её, и прячет в рундук. Свёрток получился тяжёлый, но если она сама упакует его с другими вещами - подозрения не возникнет. Пытаясь успокоиться, девушка нервно сжимает и разжимает пальцы. Ей хочется вопить от восторга: "Получилось, получилось". А то, что Ириша ничего не знает - исправимо.
  Вот спутницы возвращаются без пассажирки, забираются в повозку и та сразу трогается.
  - На козлах - Рысьис, - сообщает девочка, давясь слезами.
  - А кто там должен быть? - грубо обрывает её Алевтина.
  - Ярок ...
  В повозке повисает тишина.
  - Погубили ребёнка, а теперь слёзы льёте!
  - Тина, ты ...
  - Да, да! И нечего мне рот затыкать! Я правду говорю: сманили из города и бросили под собаку!
  - Тина!
  - А что? Не так? Ведьма ваша его из семьи увела. Если бы не она - жив бы был мальчик.
  - Его же родичи продать хотели ...
  - Но он бы жив был! Да и продать ... Может, ребёнок напутал?
  - У него мать с собой покончила! И сестёр ...
  - Дура потому что. Тоже мне, Медея нашлась. Подумаешь: овдовела! Вот и вешалась бы одна, от несчастной любви. Дети-то причём? И наёмники хороши: Гастас твой. Сманил мальчишку, сбил с толку, а самого его, между прочим, папаша с мачехой за интересным делом застал. Вот и надавал по шее подонку малолетнему...
  - Тадарик выставил тебя со двора?
  - Да этот Тадарик ...
  - Вон! Вон из повозки. Пешком до Буднего дойдёшь. Жиры растрясёшь, по крайней мере.
  - Да я ...
  - Мне Лагаста позвать? Его ты слушаешься. Или ... Зачем командира беспокоить? Рысьиса хватит. Вон.
  - Аня, - в ужасе заныла подруга, - мне тоже обидно. Я не служанка, а ты меня ...
  - Вон, - повторила Аня, - или зову Рысьиса.
  Медля и тяня время, Алевтина добралась до выхода, оглянулась:
  - Ань, они же изнасилуют меня всей толпой...
  - А ты ночью по лагерю не шляйся и ни к кому, голой под бочок не лезь, - посоветовала ей разгневанная подруга. - Брысь с глаз! Увижу в повозке ...
  Некоторое время в фургоне царила тишина.
  - Госпожа Анна, ... - робко нарушила её Ириша.
  - А, между прочим, Ярок именно за неё погиб! - отозвалась Аня, скорей своим мыслям нежели ученице. - Собака, обычно вытаскивает из повозки крайнего и им довольствуется. А крайней лежала Тина.
  - Ваша подруга в этом не виновата ...
  - Конечно не виновата. Если кто и виноват, так это чёртовы собачники, кормящие псов человечиной. И проклятый Повелитель Мёртвых, выпустивший в мир этих тварей - людоедов. А Тина - просто злобная дура. Впрочем, добрые дураки бывают только в сказках. В жизни же все дурни - порядочные злыдни.
  - А злыдни - дураки?
  - Возможно, - согласилась с собеседницей Аня понемногу остывая, - хотя они и уверяют всех в обратном, объявляя злобу признаком особо острого ума.
  - Аня, ... - Алевтина просунула голову между кожаными полотнищами.
  - Сгинь, - отмахнулась от неё девушка, уже без злости. - Я сказала, что до города будешь идти пешком, значит - будешь идти. Станешь ныть и приставать - вообще прогоню с глаз долой: живи как знаешь. Сгинь, кому сказано.
  Некоторое время в повозке опять наступила тишина и нарушила её опять Ириша:
  - Госпожа Анна, а про господина Гастаса ...
  - Экая новость, - пожала плечами Аня. - Лагаст мне об этом давно рассказал. Звучало всё правда иначе. Дело было три года назад, если не больше. Отец приревновал сына к молодой жене и выгнал из дому. Что там произошло на самом деле, думаю, полностью и сам Гастас не расскажет. Да и не рассказывал никогда. Твёрдо известно одно: ему тогда и семнадцати не было. Той девчонке - от силы тринадцать, если не меньше. Мозгов ни у того, ни у другого... И ещё ... Я ведь знаю, что он, в моё отсутствие, к тебе каждый день в повозку приходил, так ответь: что-нибудь, кроме как подёргать тебя за косички, он себе позволял?
  - Нет, госпожа ...
  - Вот именно! Ничего сверх. Так почему мы с тобой должны верить людям, которые ничего не видели и не верить собственным глазам?
  - Правда, госпожа, - прошептала Ириша. - Верьте своим глазам. Они лгать не будут.
  - Да! - Аня вскинула палец. - Ещё одно дело. - И тут же прижимает палец к губам, указывая другим на изголовье кровати, откидывает его. Гнёзда для кошельков пусты. Глаза Ириши округляются, лицо вытягивается. Она поспешно зажимает рот обеими руками. Аня подходит к рундуку, открывает его, шевелит туго скрученную, рысью шкуру:
  - Тяжёлая.
  Ириша робко трогает шкуру, толкает. На лице девочки - понимание:
  - Слишком тяжёлая. Надо разложить ...
  - Точно, - соглашается Аня. - Я и говорю: разберём вещи, уложим, увяжем. Раз повозку продавать, то лучше это сделать заранее.
  - Правда продавать?
  - Конечно. Иначе от этих, Чёрных не отвяжешься.
   ..................................
  - Дура! Распутница! Да как ты посмела без позволения покинуть повозку? Идти через весь караван, на виду у пьяных наёмников в сопровождении лишь двух безголовых шлюх? Ты забыла, что храниться в повозке? ЧТО! Я доверил тебе!
  - Отец, - Блонди рыдает в полный голос с трудом выговаривая слова. - Они говорили, что продадут повозку, что Анна хочет выйти замуж за наёмника и вернуться к Валу! Я не могла ...
  - Подождать до вечера? Да любая мышь умнее тебя!
  - Повозку продадут ...
  - Что? - До Сивого наконец-то дошли слова дочери. - Почему ты молчала об этом, дура?! Повозку продают! Там же ... Где ученик? Где этот болтливый бездельник? Немедленно найди его и приведи ко мне!
  - Отец, но я одна, а там - наёмники ...
  - Я сказал: приведи!
  Искать Блонди, на её счастье, никого не пришлось. Чёрнобородый услышал визг и сам поспешил к повозке. К своей собственной, кстати. Постучался:
  - Вы звали меня, мудрейший?
  - Да! Ты слышал? Мою повозку хотят продать, а эта блудливая шлюшка-Анна собирается замуж за какого-то наёмника ...
  - Это важные новости, мудрейший.
  - Они хотят продать мою повозку!
  - Это хорошо. Мы сможем купить её.
  - Купить?
  - Да, просто купить. Шесть или семь золотых - и повозка опять станет вашей, мудрейший. Со всем её содержимым. Но вашей дочери надо как можно скорей вернуться назад. Я провожу её.
  Сивый притих, обдумывая, но поскольку ни молчать, ни долго думать не умел, решил оставить за собой последнее слово:
  - Иди и сделай всё, как сказано. Да! - Он споткнулся. - Эта девка решила вернуться к Валу и выйти там замуж. Волчонок у неё уже побоку.
   .................
  Лавируя между движущимися повозками в поисках нужной, Чернобородый обдумывал услышанные новости. Осмелевшая от отчаяния девушка сама рассказывала ему подслушанные подробности.
  Следы сборов в повозке, отсутствие Алевтины и равнодушие, с каким Аня приняла пассажирку тоже дали пищу пытливому уму ученика, заронив немало подозрений. Всё обстояло совсем не так, и было не тем, чем казалось. Но и это не было самым главным. Что делать дальше? Вот какой вопрос тревожил Ученика. "Мудрый не приказывает обстоятельствам, - шептал про себя маг, - но направляя их им же и подчиняется. Мудро и почтительно".
  Повозка Айрисфеда заметна ото всюду - чуть не целый дом на колёсах, влекомый тремя парами волов. Хозяин несомненно предаётся горю по упущенной выгоде. Придётся добавить пару щепоток соли на раны его сердца. Планы Лагаста купца явно не обрадуют. В том, что сватовство Анны затеял именно командир наёмников - Чернобородый не сомневается. По крайней мере в том, что без вмешательства Волчары эта интрига не обошлась. Всё это торговца ни коим образом обрадовать не может. К счастью, Айрисфед хитёр и мстителен. Он сам сумеет сплести сеть для желанной ему пташки. Надо лишь проследить за ним, чтобы потом вовремя вмешаться. И помощь предложить - будет не лишним. Толковую помощь.
  Вечером Аня смилостивилась над землячкой и пустила её на ночь в тёплую повозку, но утром, лишь караван тронулся - без пощады выгнала на улицу. На рассвете воины подвели к повозке двух лошадей и девушки по очереди опробовали их обеих. Аня попыталась посадить в седло Алевтину, но красавица скисла меньше, чем за полчаса. Верховая езда требует крепких мышц.
  Следующая ночь тоже прошла спокойно. На рассвете к повозке подошёл Лагаст с покупателями: с Сивым и Чернобородым. Торг свершился быстро: воины помогли девушкам навьючить упакованные вещи на лошадей, Чернобородый передал Ане семь золотых - очень хорошая цена. Но особенное удовольствие девушке доставили выпученные глаза и широко раскрытый рот Сивого, когда он, выскочив из обретённой повозки, провожал взглядом двух наездниц. Вопить про украденное золото мудрец не осмелился. Да и кто бы ему поверил?
  "Доброго брода" караван достиг около полудня. Растёкшаяся по равнине река была сколь широкой столь же и мелкой. Лошади и волы преодолели её сами, груз, телеги и люди (всё-таки поздняя осень) - на плотах. Шесты плотогонов крепко упирались в ровное, песчаное дно.
  Будний город (самый восточный город народа, жившего дальше, за рекой СтрУей - так её называли), особого впечатления на Аню не произвёл: больше Пристепья, но много меньше Белого Клина.
  Наёмники на этот раз направились не на Торговую улицу с подворьями купеческих товариществ, а на Кабацкую, с её постоялыми дворами, кабаками и тавернами для приезжих, проезжих и проходящих.
  Найти и снять жильё для Ани и её спутниц помог Глузд - наёмник, нанятый в Белом Клине. Безродный, не слишком заметный ни манерами, ни внешностью, он, однако, как оказалось, лучше других знал закоулки Буднего. Именно Глузд подсказал Лагасту подходящий постоялый двор, достаточно вместительный, чтобы поселить всю "пехоту" разом. Прежде чем разбежаться, парням предстояло сбыть трофеи последнего боя и разделить выручку.
  Двухэтажный дом с садом в небольшом, на три дома тупике, похожем на закуток. Первый этаж - каменный. В нём хозяин дома держал продуктовую лавку и жил сам с женой и четырьмя детьми. Второй этаж дома, рубленный из брёвен, разделённый на три комнатушки - сдавался постояльцам. Последняя комнатка имела запасной выход на лестницу, спускавшуюся в сад за домом. Её-то хозяин и предложил Ане за серебряную монету в месяц. По местным меркам - не дорого. И ещё за топливо полагалось платить медяк в день.
  Кроме Глузда в переезде помогал Рысьис. Он сразу просёк хозяйскую хитрость и, сбегав на ближайший торжок, купил на тот самый медяк и приволок четыре огромные вязанки хворосту. По не слишком холодному времени - неделю можно подтапливать.
  Из обстановки в комнате наличествовал, во-первых, очаг: огромный, низкий глиняный горшок, наполненный на две трети песком для остойчивости и установленный на плоских камнях, как на ножках; во-вторых, две постели: короба из досок на полу наполненные соломой; в-третьих, стол, лавка у стены, две скамьи и табурет. Для вещей предназначались колышки, вбитые между брёвен. Свет в комнату попадал через дверь, ведущую в сад, через крошечное округлое окошко в стене, затянутое бычьим пузырём и снабжённое внутренней ставней и через узкое, волоковое оконце для дыма под стрехой. Его, при желании, тоже закрывали задвижкой.
  Отсутствие застеклённых окон уподобляло помещение любого размера тёмному чулану, но Аня вопрос с освещением решила просто: купила в лавке на медяк бараньего сала и накатала кривых сальных свечек, использовав в качестве фитиля толстую кручёную льняную нить.
  Конюшня при доме тоже была. Постой трёх лошадей обошёлся в серебряную монету за месяц. Да ещё и корм ... Дорогая она - жизнь в городе.
  Одну кровать сразу уступили Алевтине. После пешего перехода бедняга едва держалась на ногах. Солому застелили тонким плащом, тёплый, овчинный плащ бросили сверху и Тина, даже не раздеваясь, рухнула на это ложе.
  Аня с Иришей чувствовали себя куда бодрей. Они натаскали воды, нагрели её. Благо - колодец в саду, а глиняный горшок с острым дном, чтобы вкапывать его в песок имелся при очаге. Освежившись, девушки разобрали вещи: что-то оставили в тюках, что-то развесили на колышках по стенам. Оказалось, самостоятельная жизнь требует кой-каких хозяйственных принадлежностей. Обсудили этот вопрос, составили список покупок и дел на завтра. Свеча оказалась очень кстати. И спать.
  Утром Аню разбудил холод и Алевтина.
  - Что случилось?
  - Холодно...
  - Хвороста подкинь, - посоветовала подруге Аня, зевая. Вылезать из-под плаща ей категорически не хотелось. Воздух в комнатке действительно "бодрил".
  - А поесть ...
  - Хлеб на столе, под салфеткой.
  - Один хлеб?
  - В очаге горшок с кипятком стоит. Остыл наверно.
  - И всё?
  - Ну да. Мы же теперь на подножном корме, - она потянулась. - Надо вставать. Действительно зябковато. Доброе утро, Тина. Какие планы на сегодня? В город с нами пойдёшь?
  - Не пойду, - Алевтина ломала хворостинки, подкладывала обломки в разгорающийся огонь. - Какое убожество! Даже нормальных печек здесь нет.
  - Не хочешь - не ходи, - согласилась с землячкой Аня. - Дома тоже кому-то надо остаться. Обед приготовишь? Шучу. У нас ведь ни посуды, ни припасов. Внизу правда лавка. Хлеб оттуда.
  - И что? - Алевтина огляделась по сторонам. - Так теперь всю жизнь?
  - Да, - вздохнула Аня. - И это ещё не худший вариант.
  - И никакой надежды?
  Вместо ответа Аня разводит руками. Откровенничать с подругой она давно отвыкла, а утешить беднягу ей нечем.
  - А это что? - Продолжает любопытствовать Алевтина, указывая на подготовленный с вечера свёрток.
  - Инструменты. Ободрались в походе. Надо их заново залудить, а то зеленеть начали, а медные окислы, как ты знаешь - яд.
  - Аня, но ты же лекарка! Отличная лекарка!
  - Может быть по местным меркам и отличная, но, я же пришлая, - вздыхает Аня, - а этот рынок здесь наверняка давно поделен между своими.
  - И что? Выйдешь замуж? А как же я?
  - Не знаю, Тина. Я - думаю. А ... может быть тебе опять танцами заняться? В Пристепьи тебе за них хорошо платили. Лучше, чем мне за лечение.
  Алевтина морщится, признаётся неохотно:
  - В Пристепьи Тадарик был. Он хоть и козёл, но под его защитой можно было никого и ничего не бояться.
  - Да, - соглашается с подругой Аня, - там был Тадарик, а здесь нас защитить некому.
  Подавленная неопределённостью, Алевтина плачет и Ане нечем утешить её. Чужой мир - это чужой мир. Самым лучшим для них обоих было бы возвращение домой. Только где он, этот дом?
  Неожиданная получилась прогулка. Из тупика Аня и Ириша вышли на Кабацкую улицу. По утреннему времени она безлюдна и безопасна. С неё девушки свернули в один множества проулков. Следовало ли им это делать? Вопрос спорный. С одной стороны, ни улицы, ни переулку в городе никак не обозначены, с другой - лучший способ узнать окрестности - именно заблудиться. Ане, как уроженке мегаполиса, эта истина прекрасно известна.
  "Будний" чистотой не блистает: тротуары не везде, канавы - тоже, улицы узкие, грязные. Даже Пристепье с его пылью выглядело более уютным, по-захолустному домашним. Дома в Буднем одно и двухэтажные: есть бревенчатые, есть наполовину каменные. В домах побогаче, в оконные рамы вставлены пластинки слюды. Впрочем, в переулках таких домов нет. Здесь больше землянки встречаются. Есть и длинные, одноэтажные дома, похожие на бараки. Наверно в таких не одна семья, а целый род обитает. Город, да ещё и пограничный, всегда многонационален.
  Следующая улица, на которую они вышли из переулка оказалась "Гончарная": вдоль заборов выставка всевозможной посуды, а сама улица поверх растоптанной глины покрыта толстым слоем золы и обожжённых черепков. Чисто и это уже хорошо. Свернули в переулок - вышли на "Плотницкую" Опять не то. А совсем рядом слышен характерный стук: там работают каменотёсы.
  - Московская застройка, - ругается Аня. - Полный хаос.
  Поплутав по улицам и переулкам ещё примерно с час, девушки оказываются на одной из центральных улиц, среди гуляющих горожан. И то! Время. Солнце в зените. Новая напасть: возле чистой таверны трое наёмников клеют местную красотку. Ну, клеют и клеют. Казалось бы, никто и никому ни мешает, никому и никакого дела нет. Ане с Иришей лишь бы мимо пройти. Но один из парней цепляет их взглядом и ...
  Глаза у мужчины лезут на лоб. Он дёргает за одежду товарищей, тычет пальцем в проходящих девушек и что-то шепчет. Глаза у рубак округляются. Забыв о красотке, они провожают взглядами Аню и Иришу. Не пристают, нет, упаси от такого ведьма. Здесь же город, главная улица, народу полно. И всё-таки такое внимание!
  "Красный товар" сегодня девушек не интересуют. Ага! Вот она, книжная лавка. Здесь же трудятся и переписчики. Аня и Ириша заходят. Благо - двери нараспашку.
  Просторное помещение отнюдь не пустует. Сколько-то там покупателей - посетителей, пристроившись к прилавку, рассматривают книги и беседуют Кто друг с другом, кто с продавцами. Солидные мужчины, среди которых затесалась парочка юнцов. Длинные волосы каждого посетителя заплетены в четыре толстые косы, бороды коротко и округло подстрижены, в длинные косы усов явно вплетены пряди конского волоса. В косы - возможно тоже. Все они в чёрных, длинных плащах - мантиях, поверх прочей одежды, разумеется. У двоих посетителей мантии эти оторочены куньим мехом - местные законники. У остальных - волчьим. В общем аристократия и интеллигенция века меди. Ещё у одного седовласого мужчины нестриженные волосы, усы и борода просто распущены по плечам, а белая, полотняная одежда не сшита, а обмотана вокруг тела наисложнейшим образом - жрец.
   Народу много, но странное ощущение: ты есть, а тебя не видят. Даже случайные взгляды проходят сквозь, как будто ты или из стекла, или невидима. Взгляды продавцов, кстати, тоже. Их двое и оба активно участвуют в мужской беседе. И не вклинишься.
  Аня высмотрела-таки третьего приказчика в лавке - юнец что-то укладывал под прилавком, выпрямился и Аня поспешно обратилась к нему:
  - Уважаемый, я хочу сделать заказ: снять две копии с черновика...
  Подросток не столь выдержан, как его старшие товарищи. Испуг и растерянность мешаются на его лице и тут же сменяются выражением ничего не видящего высокомерия. Ладно. Аня подходит к одному из двух писцов, кладёт перед ним исписанную, полотняную тетрадь:
  - Уважаемый, скажите: сколько будет стоить переписать эти заметки на телячью кожу два раза?
  В ответ, как говорится, тишина. Писец даже не поднял глаз от работы. Неужели всё так глухо?
  - Ну, хоть кожу для письма я в этой лавке могу купить?
  - Зачем она тебе, женщина? - Дородный, почти шарообразный мужчина прямо-таки тянет лицо ради выражения максимального презрения. На плаще его соболья оторочка. Городской финансист?
  - Да вот, волосы хочу накрутить, чтобы локоны ровно лежали, - огрызается Аня, впрочем, подпуская в ответ лишь самый минимум иронии.
  - А как это? - мальчишка - продавец, чьи волосы ещё не заплетены в косы, просто выскакивает из-за прилавка.
  Ах, если бы в лавке больше никого не было. Аня с удовольствием рассказала бы подростку о завивке волос на папильотках, а он, глядишь, и просветил бы её где и кому отдать тетрадь в переписку. Увы, вокруг было полно зрителей и все они, враз завозмущались и загомонили в полный голос: девки, шлюхи, гулящие, вон - эти слова комбинировались и дополнялись ещё менее пристойными. Хорошо, что в таком шуме невозможно расслышать: что именно кричит каждый. Вот и суди о культуре по одежде и родовитости.
  Ане не до философии. Ноги бы сделать без потерь. Бочком, бочком, пряча Иришу за спину, она добралась до входной двери, но день курьёзов продолжался. Именно в тот момент, когда девушки совсем уже примерились выскользнуть, перекрывая путь к отступлению, в помещение ввалилась, скажем так, крайне неуместная для данной лавки компания: босой, длинноволосый подросток в бурой, длинной, "на вырост" одежде, тащил за собой мужчину примерно Аниного роста и квадратного телосложения.
  - Они вошли сюда! Я видел!
  Итак, парнишка - это что-то вроде местного чичероне (мальчик-проводник), а вот кто его спутник? Ну, габариты - это ладно. Наёмники вообще народ крепкий. Любой хиляк потаскав броню изо дня в день раздаётся в плечах. Но вот лицо...
  Если у мужчины когда и присутствовали индивидуальные черты лица, то очень и очень давно. Сейчас от них остались лишь серые глаза, тонкие, бескровные губы и острый, выбритый подбородок. Всё остальное, что не скрывали тёмно-русые, собранные в пучок волосы и отпущенные чуть не до плеч бакенбарды, изрыто, изрезано, исчерчено глубокими шрамами. Кончик носа воина отхвачен то ли в схватке, то ли для общей гармонии и вывернутые ноздри на его лице двумя дырами смотрят наружу. Такое личико в ночном кошмаре увидеть - можно и не проснуться. И голос у рубаки под стать внешности: этакий утробный рык:
  - Где они?
  От такого рёва посетители готовы в стены вмазаться и под прилавок залезть. Кстати, продавцы так и сделали. Тем более что вслед за громогласной страхолюдиной в лавку ещё мужики лезут: самого разного рода, вида и племени, как и полагается наёмникам.
  - Где она? - ревёт вояка уже гневно.
  - Кого вы ищите, уважаемый? - подаёт голос Аня из-за его спины. Ей совершенно не понятен страх торговцев и покупателей в лавке. Конечно, наёмник ведёт себя, скажем так, помягче: демонстративно. Ну и что? Они все себя так ведут. Потому что в городе, среди бела дня, да при свидетелях сверх этой демонстрации ничего и никогда себе не позволят. Рубака разворачивается на голос. Губы его ползут в стороны в гримасе, долженствующей означать улыбку. Малец выныривает у него из-под руки:
  - Это она! Она!
  - Вижу.
  Монета переходит из ладони в ладонь, меняя хозяина.
  - А теперь: брысь.
  Мальчику повторять не надо. Он ужом проскальзывает между воинами. Миг - и нет его, а воин в шрамах переносит своё внимание на девушку, к немалому, надо заметить, облегчению зрителей - мужчин.
  - Госпожа Анна?
  - Да, это я. С кем имею честь беседовать?
  От хохота наёмников вздрагивают стены.
  - Это она, она, - злорадно шипит пузан в плаще с соболем. - Точно она!
  - Цыц! - окрик старшого обращён к брюхатой шавке, но стихают все. - Госпожа Анна, - смирение наёмника отдаёт фарсом, но что с того? - Если бы меня, как вас, вольные бродяги на щите подняли, наша беседе беседой равных была бы. Не я вам, вы мне честь оказываете. А имя моё: Мечик. Помечен со всех сторон. Я старшой над этими охламонами. По крайней мере хоть это они признают.
  Мечик явно играет на публику и, надо признаться, играет здорово. Вон как меняется выражение лиц невольных зрителей: страх, злорадство, изумление.
  - Госпожа Анна, - продолжает бродяга, - не знаю, в чём вы с Волчарой не сошлись. Он про вас ни одного плохого слова не сказал. Да и вы про него, как я слышал, тоже. Но что есть - то есть. А парни его вас очень хвалят. И Неврисовы парни тоже. Говорят, что при вас у них ни один воин от болезни не помер. Животом вообще никто не маялся, а если кто захрипит или закашляет, то вы ему такое зелье сварите, что через пару дней можно снова в седло. И раны вы лечили. Да так удачно, что разве мёртвого поднять не могли. Ну да, когда Гнилая прибрать кого твёрдо решила - не поспоришь. Нам это очень понравилось, госпожа Анна. И мне и охламонам моим. Мы ведь не безродные. Нас дома ждут. Мы на восток идём: южнее Вала и до Излучья. Скоро реки встанут и переправы без надобности будут. Пойдёмте с нами. Четыре золотых вам кладём, как воину. Ну и харч наш. Хоть сегодня на подворье перебирайтесь. Мы на Боричевом стоим. Любой укажет.
  Наёмник прёт танком и не будь у Ани своих планов..., впрочем, даже в этом случае всё равно следует приглядеться к человеку, прежде чем давать согласие. Как и отказ, кстати.
  - У вас на подворье есть больные?
  Мечик осекается лишь на долю секунды:
  - Значит, договорились?
  - Нет ещё. Я должна подумать, узнать о вас всё. Хотя бы у воинов Лагаста. Но я не отказываюсь и потому спрашиваю: есть у вас больные на подворье? Если есть - я приду и буду лечить. О цене договоримся после лечения.
  - Так лекарь вроде ходит... - перебил её один из спутников Мечика. Тоже к стати весь в шрамах.
  - Цыц, - одёрнул его командир. - Что с того? У Запяста месяц рана гниёт, а от желудочной хвори уже двое померли.
  - Вот и договорились. Я посмотрю на вас, вы посмотрите на меня, а там уже будем решать. Кстати, - Аня вытянула из-за спины девочку. - Это Ириша, моя ученица и помощница.
  - Госпожа Ириша! Как же я забыл! - Лицо Мечика расплывается в улыбке. - О вас мы тоже много слышали вчера. В столь юных годах и столь глубокие знания ...
  - По поводу знаний, - решительно перебила наёмника Аня. - Не подскажите ли, уважаемый Мечик, где в этом городе можно купить кожу для письма?
  - Кожу для письма? - Старшой удивлённо посмотрел на Аню, повертел головой, оглядываясь по сторонам. - Так ведь ...
  - Здесь мне ничего не продают.
  - Как не продают? Это же лавка!
  Аня не менее растеряно развела руками:
  - Мне указали на дверь.
  - На дверь? - Взгляд воина совсем иначе скользил по обстановке и товарам, по продавцам и покупателям-посетителям. - Госпожа Анна, сколько письменной кожи вам надо?
  - Я не знаю, - вздохнула Аня. - Мне бы надо красиво переписать мои записки о травах. Хорошо бы в двух экземплярах. И сколько кожи на это пойдёт ... Не знаю.
  - Кажется книги переписывают тоже здесь ...
  - Я не понимаю. Я пришла не с пустым кошельком, но со мной не хотят даже разговаривать, - продолжала азартно ябедничать Аня, - будто мои деньги чем-то хуже любых других ...
  Какое же это было зрелище! Взгляд наёмника растерянно скользит по посетителям и вальяжные мужи, а две трети их при оружии, тихо скисают под ним. Законники прекрасно понимают, что даже самый грозный закон дырку в шкуре не заштопает. Более того, как бы исподволь, они вытесняют к грозному рубаке пузана в плаще с собольей оторочкой. Уж не он-ли хозяин лавки? Так оно и оказалось.
  - Так кто хозяин этой лавки? - вопрос Мечика естественно обращён к ближайшему из посетителей. Это оказывается один из юнцов. Он трусит, давится словами.
  - Что ты хочешь, отважный воин, - вынужденно вступается за посетителя "финансист".
  - Ну, сколько можно повторять? - Вздыхает обречённо Аня. - Книгу переписать надо.
  - Так все писцы заняты ...
  - А есть в городе ещё переписчики? Если да, то скажите где и мы уйдём.
  - Лучше мальца в провожатые дай, - уточняет Анину просьбы старшой и подмигивает. - А то мы ведь можем по ошибке опять сюда забрести ...
  Провожатый находится в миг: младший из продавцов при лавке, тот самый, что заинтересовался завивкой волос, но Мечик недоверчив: выделил девушкам ещё одного сопровождающего из "своих", напоминает, прежде чем отпустить их и самому уйти:
  - Мы на Боричевом подворье, уважаемая, на Торговой улице. Не заблудитесь. Мы вас ждать будем.
   ............................................
  Отрок-провожатый носил немного странное имя: Неугод. На этом странности заканчивались. Мальчик как мальчик - вцепился в воина с расспросами: откуда, пришли, куда идут, какие опасности на пути? Опасности его интересовали больше всего, ну и почему так шрамов много?
  Со шрамами всё тоже оказалось просто. Воины гибнут часто, а слёзы по мёртвым в этом племени - удел детей и женщин. Настоящие товарищи провожают убитых кровью: режут себе лица, прокалывают щёки, надрезают мочки ушей, наносят неглубокие раны на плечи и грудь. Чем больше пролито братской крови по убитому, тем больше чести ему оказано. Причём ни животных, ни тем более пленных в честь погибших не режут. Их кровь оказывается "грязная". То же относится и к Богам. Хочешь жертвовать - жертвуй, но своё, а не чужое. Причём сам. Вот и суди по шрамам о кровожадности.
  Кроме того, к своему немалому удивлению, Аня узнала, что выходка Лагаста, пожелавшего поднять на щит её, деву, уже стала притчей во языцех и обещает стать легендой. Так что Неугод, половину дороги, пристававший с расспросами к наёмнику, вторую половину пути с откровенным восторгом косился на Аню и о таком пустяке, как завивка, даже упомянуть не осмелился. Первые же его слова, обращённые к переписчику, сказанные вместо приветствия, прозвучали:
  - Это госпожа Анна! Её воины на щит подняли! Она - лекарка!
  Аня уже успела узнать от Неугода, что зовут переписчика Мал, потому что в семье он младший, что Мал - из рода старожилов (т.е. знатного), служит он в городском храме и по обычаю покоит старость недавно овдовевшей матери. Кстати, род - родом, но богатством дом высокородного Мала не блистал. Не лачуга и на том спасибо. Да и сам хозяин особого впечатления не производил: тощий юнец лет шестнадцати. Разве что тёмно-русые волосы заплетены в четыре косы, по-взрослому. Усики едва-едва пробиваются, одет в длинную хламиду, типа жреческого одеяния, но из дешёвой, грязно-бурой шерсти. Впечатление на Аню, причём сильнейшее, произвели рисунки.
  Все доски забора изнутри покрывали изображения людей, зверей, рыб, птиц с немного утрированными телами, но сразу узнаваемые. Они казались застывшими на мгновение, перед тем, как сорваться с места. Реплика Неугода как раз оторвала художника от работы, а его блекло-серые глаза буквально впились в пришельцев: воин с лицом из одних шрамов, молодая женщина в явно нездешней одежде и явно нездешнего облика, девочка-служанка, скромно прячущаяся за спиной госпожи.
  - Приветствую хозяина. Я - лекарка, - представилась Аня. - Ты можешь переписать мои заметки? - Из плетёной сумочки на свет появилась матерчатая тетрадь. - На кожу, в двух экземплярах и, - она запнулась, - с рисунками. В рукописи рисунки есть, но маленькие. Их надо увеличить примерно на пол-листа каждый. Задаток - два золотых.
  - Сколько? - обалдело вытаращился воин.
  - Кожа для письма стоит дорого, - отозвалась Аня. - Работа - столько же.
  - Столько же? - теперь удивление отразилось на лицах парнишек.
  - Да. Это будет книга. И картинки должны быть очень точными.
  - Ладно, - поморщился наёмник, - деньги ваши. Скорее потратите - скорее в путь соберётесь. Как скоро это будет готово, малец?
  - Три дня на переписку, рисунки, да ещё и две книги ... - юноша задумался, неуверенно подвёл итог подсчётам. - Может даже десять дней. Другой работы у меня правда сейчас нет ...
  - Половина листов в книгах должна остаться чистыми. За них я заплачу как за кожу и серебряный сверху.
  - Листов? - не понял переписчик.
  - Да, - Аня раскрыла перед ним тетрадь. - Это называется листы, они сшиваются в книгу...
  - Но у нас ...
  - Всё делается по-другому. Я знаю и потому плачу серебряный. Поверьте, уважаемый, в этом нет ничего сложного.
  - Да, госпожа, - смущение не позволяло юноше спорить.
  - А насчёт переплёта ...
  Наёмник ушёл. Книги и переплёты воина не интересовали. Обговорив все детали, Аня с Иришей отправились в город, Неугод задержался поболтать с приятелем.
  Две лавки лудильщиков Аня прошла мимо. Слишком уж большие и богатые. Не хотелось опять нарваться на скандал или оскорбления.
  - Ириша, может с наёмниками пойдёшь ты одна? Дело ты знаешь, инструменты у тебя будут, травами и зельями я поделюсь и первая книга - твоя?
  - Я?
  - Повозку мы тебе купим. Золота у нас уйма ...
  - Но оно ...
  - Плевать. Я понимаю, что золотую цепь с рубинами нам покупать не стоит. Это привлечёт внимание. Но любые, необходимые траты мы себе позволить можем, тем более, что повозка - это не дорого. Лучшие быки - по золотому за голову, простая повозка и половины золотого не стоит, кожаный верх ...
  - Я боюсь ехать одна, с чужими
  - Это серьёзно. Но рано или поздно тебе придётся начинать. Кстати, про Мечика надо бы расспросить. Например, у Лагаста. Он многих наёмников знает и плохого не посоветует.
  А вот и подходящая лавка. Небольшая, в переулке - сразу видно, что хозяин каждый медяк считает. Возле мастера - две женщины. Одна забирает залуженный котелок, другая - сдаёт в починку прохудившийся. В глубине мастерской - два подмастерья. Сидят и скучают. Не иначе сыновья хозяина. Аня первым делом попросила у хозяина новенький, медный котелок с витрины, купила, заказала сделать чайник. Мастер её не понял, но заказ принял с энтузиазмом, внимательно выслушал объяснения покупательницы, с интересом рассматривал её рисунки на пыльном полу, согласился: "Да, уважаемая, до завтра такое сделать можно. Это будет стоить..." О цене договорились быстро. К цене котелка Аня добавила серебряную монету - задаток за чайник и только после этого выложила перед медником инструменты. Свои для начала:
  - Это надо залудить заново.
  - Сделаем, уважаемая.
  Аня выкладывает инструменты Сивого:
  - А эти - вычистить, залудить и пополнить. Вы можете снять копии с тех?
  Хозяин рассматривает инструменты, сравнивает, соглашается. По его словам изготовить форму для отливки по готовой вещи - дело не сложное, тут и подмастерье справится, но вот инструмент у него немного не тот. Тяжело медь на костре в тиглях плавить.
  - А ты, на три части меди, четвёртую часть олова добавь, - предлагает Аня не слишком задумываясь о том, что говорит. - Хуже металл не будет, а плавиться легче станет. Я и за олово заплачу. Не хочу литейщиков искать. Опять в городе заблужусь.
  Мужчина колеблется и она достает ещё серебрушку. Видно с работой и заработком у мастера напряг. Он соглашается всё ещё без энтузиазма:
  - Попробую, уважаемая. Вещи мелкие. Должно получиться. Только готовы они будут дня через два. Формы застыть должны.
   .........................................
  Первое, что сделал хозяин, спровадив заказчиц - выдал монету младшему из сыновей вместе с заданием купить мешок зерна, ибо "зерно дешевле крупы" и помочь матери растереть его для каши на ужин.
  - Отец, - подал голос старший, - олова у нас почти не осталось. Купить бы, пока деньги есть.
  - Завтра, - отмахнулся хозяин. - Займись формами. Они застыть до завтра должны.
  - Глина?
  - Алебастр. Работа мелкая, аккуратная, а я попробую этот, который чайник спаять. На него у нас олова хватит.
  Средний сын запаивал прохудившийся котелок и в беседу старших не вмешивался.
  Лудильщик взял один из Аниных инструментов, из тех, с которых следовало сделать копии, осмотрел и прощупал со всех сторон. Пальцы ощутили неровности выпуклого рисунка, проступающие сквозь протёртое олово: два перекрещенных треугольника. Человек всмотрелся. Точно! Она самая! Краски сбежали с лица дыхание стало прерывистым:
  - Клеймо Мастера! - прошептал он не смея поверить своим глазам. Пальцы быстро ощупали второй инструмент. - И здесь? Так это же ...
  - Отец, какие формы делать? - задал вопрос старший.
  - Все. Со всех инструментов. А эти, - он указал на зелёные ланцеты и иглы Сивого, - все в переплавку. И насчёт олова ... Как там стриженная сказала? Четвёртая часть?
  - Олово дорого стоит. Может быть ...
  - Нет, сделаем всё по уговору. Боги пустых слов не говорят.
   .............................
  Котелок оказался очень удобен для покупок: мерка крупы, кусочек мяса, пара луковиц, одна репа - на ужин хватит. Да и на завтрак тоже. Немало времени ушло на поиски обратной дороги. Ничего, зато теперь ей с Иришей известны все окрестности.
  Тина, как всегда, встретила их упрёком:
  - Где вы столько времени пропадали? Я места себе не находила. Не знала, что делать...
  - Ну, заблудились немножко. Бывает. - отмахнулась о её претензий Аня.
  - Как заблудились?! Я же переживала!
  - А ты не переживай. Лучше огонь в очаге разведи, а мы с Иришей ужином займёмся. - Осадила подругу Аня. - Есть хочется.
  Тина примолкла, отошла, села у потухшего очага, в растерянности на него поглядывая.
  - Наломай мелкого хворосту, положи в очаг, - подбодрила её Аня. - За огнём надо будет сходить вниз, к хозяевам. А вообще огонь здесь поддерживают постоянно, потому что разжечь его можно только трением. Железа ещё нет и кресала, чтобы выбить искру, соответственно тоже, а камнями ни я, ни ты пользоваться не умеем.
  - Я боюсь идти к хозяевам, - ответила Алевтина, скромно потупив глаза. - Может Ириша сбегает?
  - Ладно, - вздохнула Аня, - за огнём схожу я, а ты дрова пока уложи. Это как костёр. Ты костёр жгла?
  - Нет, никогда, - взгляд подруги молил о снисхождении. Аня скрипнула зубами. Оно конечно, никто умельцем не рождается, однако, чтобы чему-то научиться, надо начать учиться, а не изображать по каждому поводу милую беспомощность.
  - Знаешь, Тина, ты прямо как "Меченый" у Джека Лондона.
  - Чего?
  - Пёс из рассказа. Когда надо было работать - так же как ты из себя умирающего изображал, зато жрал в три горла и пакостил на каждом шагу.
  - Ты меня куском хлеба попрекаешь?
  Аня демонстративно отвернулась:
  - Ириша, подготовь дрова. Я за огнём схожу.
  У Алевтины ещё был шанс всё исправить: просто уложить дрова в очаге, но она чувствовала себя победителем и не собиралась уступать. Она же свободный человек и никто не заставит её работать, если сама Тина не хочет этого. Не рабыня же она, в конце концов.
  Аня принесла головню, растопила очаг, девушки дружно приготовили ужин, так же дружно его съели, из принципа не оставив Алевтине ни крошки. После чего принялись обсуждать планы на день завтрашний: и на Боричево подворье надо сходить, и к Лагасту за советом заглянуть, и к переписчику - Малу зайти, и к лудильщику. За заказами приглядывать нужно. Поправить всегда проще, чем переделать.
  Утром Аня с Иришей опять позавтракали без Алевтины: купили хлеба в лавке, запили кипятком. Будя. Здесь все так питаются. А перед уходом Аня отвесила землячке ещё одну плюху:
  - Тина, убери комнату к нашему приходу: полы помой, стол и лавки протри. Ладно? - улыбнулась и сразу сбегает. Даже ответить не дала.
  - Дрянь! - Алевтина в бессильной ярости колотит кулаками по столу. - Дрянь! Дрянь! Ненавижу!!! - но изменить ничего не может. У кого кошелёк - у того и власть.
   ......................................
  Больных на Боричевом подворье оказалось четверо. У одного гнила и никак не хотела закрываться рана на левом плече, около самого сустава. Похоже резанули в схватке поверх щита. И надо же до такого состояния пустячную царапину довести. При виде этого безобразия даже Ириша "ночных ворон" помянула. Здесь эта расхожая фраза - как в России "горелый блин" - на все случаи жизни. А с тремя - так вообще весело: желудочное расстройство со всеми сопутствующими удовольствиями, включая обезвоживание. О природе этой болезни Аня решила не заморачиваться: антибиотиков всё равно нет. Зато есть готовая смесь коры и кореньев от травницы из Белого Клина. Штука кстати проверенная, но настолько горькая, что один из больных даже заявил, что предпочитает сдохнуть, нежели такую гадость потреблять. Пить лекарство полагалось не менее пяти раз в сутки. Аня пристально всмотрелась строптивцу в лицо: осунувшееся, с обвисшей складками кожей, заметила сухо, что без лечения, смерти ему осталось ждать не долго. Дня два - три от силы. И вообще, она жить никого не заставляет. Болящий притих, зато возмутился Мечик:
  - Не стоит с угроз начинать, лекарка ...
  - Не стоит, - в тон ему ответила Аня. - А что делать, если я сама в ужасе?
  Пристально - тяжелым взглядом воин буквально вколачивал её в землю. Всё правильно. Какой командир без характера? Если же ко взгляду прибавить крайне своеобразную внешность... Только кто сказал, что лекарке характер не нужен? Её ремесло розового киселя не терпит.
  - Повторяю: дело очень плохо. Что здесь? - Аня указывает на глиняную кружку, стоящую рядом с больным, наклонилась, взяла в руки, понюхала. Запах в людской, надо заметить, ещё тот.
  - Так пиво же! - возмутился ближайший рубака. - Они пить просят и лекарь велел...
  - Кислятиной поить?
  - Не сырой же водой ...
  - Верно замечено. Командир, вели воды вскипятить.
  - Воды?
  Голос показался Ане знакомым. Вирья. Так вот кто её "сдал". А воин уже торопится с приветствием:
  - Доброе утро, госпожа Анна. Сейчас кипяток будет.
  - Куда?! - командирский окрик затормозил бродягу.
  - Воды вскипячу, - ответил воин. - Когда госпожа Анна лечит - кипяток должен быть. - Ответ исчерпывающ и Мечик кивком отпускает новичка.
  - А больше, ведьма, тебе ничего не надо? - всё тот же, ближайший рубака возмущён и готов на всё, лишь бы точки расставить.
  - Мне? Нет. А вот им, - Аня кивает на больных, - надо солому сменить: грязь выгрести, сжечь, а чистую постелить. И пойло - это, прокисшее, уберите. От него и у здорового живот скрутит.
  - Вот ты это и сделаешь, - выносит вердикт Анин оппонент. Пожав плечами, девушка обращается к наблюдающему за ней Мечику:
  - Командир, зачем вы меня вообще звали? Лекарства мои пить никто не хочет, лечиться - тоже ...
  - Они будут лечиться, - сухо ответил воин. - И они будут пить и есть всё, что вы им приготовите.
  Аня приготовила: горький отвар для питья, кашу из отмытого, древесного угля - вместо еды и тёплый рассол для отмачивания гниющей раны. Вирья вертелся вьюном, так желал услужить. Его рану на лице от собачьих зубов Аня тоже осмотрела: подсохла, зарубцевалась, заживает.
  - А почему у нас вы солью никого не лечили? - поинтересовался он, не зная, как и что спросить, чтобы завести разговор.
  - А прижигать раны, до чёрного угля, я кому-нибудь прижигала? - вопросом на вопрос ответила Аня.
  - Лекари говорят, что боль изгоняет болезнь... - подал голос раненый воин, следя, как вытягиваются из его вскрытой раны и стекают на дно корыта сквозь рассол, ленты гноя.
  - Ну и как? Помогла боль?
  - Нет. А сейчас - хорошо. Лечил бы так и лечил ...
  - Ну и лечи. Чем дольше - тем лучше. Только рассол горячий подливай аккуратно: чтобы рану не жгло и не студило. И плечо потом укутай потеплее.
  - А если сухую соль?
  - Не вздумай. Разъест.
  - Госпожа, Анна, а может быть чаю? - опять подлизывается Вирья. - Эти дикари ничего в чае не смыслят, а мне, в одиночку и ... белые лепёшки есть, и свежий сыр и мёд. Хотя, какой здесь мёд! Жидкий да хлипкий. Вот у нас...
  Ну как тут откажешься, если человек от чистого сердца предлагает?
   ..................................
  На выходе, в воротах подворья, девушкам преградила дорогу целая процессия: носилки под паланкином с шестью носильщиками, за ними - двое отроков в одеждах из отбеленного полотна. Юнцы на пару тащила большую, тяжёлую корзину с крышкой. Пассажира из носилок Аня и Ириша не увидели. Да и не пытались разглядеть. Задержались они на подворье за чаем, а дел - полно. Во-первых - к лудильщику заглянуть.
  Мастер ставит готовый чайник:
  - Ваш заказ, госпожа.
  - А инструменты? Не готовы?
  - Нет, конечно. Я их гипсом залил. К вечеру гипс застынет, я открою формы, выну инструменты. Только их ещё лудить надо.
  Тут не поспоришь. Мастер на то и мастер.
  - А ещё заказ сделать можно?
  - Конечно. Что?
  - Сковородку из меди.
  - Завтра будет готово, госпожа.
   ................................
  С рисунками у переписчика тоже не всё гладко. Фантазия у юноши пылкая, а вот с достоверностью он явно не в ладах. Аня рисует тростинкой на песке. Плохо. Она не художник и пусть любую траву "в лицо" знает, а вот нарисовать...
  - Я завтра травы принесу. С них и срисуешь. А пока просто переписывай текст.
  - Хорошо, госпожа. А как ... - он показывает на жёсткий лист полотняной книги.
  - Очень просто. Давай муку, полотно, кипяток ...
   ..................................
  Теперь - на рынок. Холодильников здесь нет. Продукты покупаются, готовятся и съедаются в один день. Пока не пропали.
   ...................................................
  В комнате чисто, в очаге тлеет огонь, Алевтина набычившись сидит на кровати, но сама же своего молчания не выдерживает:
  - Что ещё я должна сделать, госпожа Анна?
  - Согреть воды и перестирать свои вещи.
  - Что? Опять в путь?
  Ириша готовит ужин и лезть девочке под руки Аня не хочет. Она подвигает табурет, садится возле землячки:
  - Тина, давай поговорим серьёзно.
  - Серьёзно? Давай. Только ехать я никуда не могу. Эта тряска и неустроенность меня вымотали насмерть!
  - Я тоже так думаю. Тем более, что зима на носу.
  - Зимуем здесь?
  - Ты - да, а я - нет.
  - Значит, бросаешь меня?
  - Не бросаю, - вздыхает Аня и добавляет примирительно. - Оставляю тебя здесь. Я за комнату на год плачу, золотой тебе оставлю.
  - Ну да, конечно. Ты выходишь замуж и я тебе не нужна...
  - Я ухожу с наёмниками. На жизнь надо зарабатывать. А ты дорогу не переносишь.
  - С Лагастом?
  - Да нет же! Я ... я ещё не знаю с кем пойду. Наёмников здесь много, а я, оказывается, в цене. Не хочу продешевить.
  - Ты? В цене?
  - Ну, да.
  - И сколько тебе предлагают?
  - Четыре золотых.
  - Рысьис, значит по боку?
  Аня поморщилась:
  - Назовёшь меня дурой? Ну да, парень сделал предложение всерьёз, но ни он меня, ни я его - не люблю.
  - Ну что ты, - слащаво улыбается Алевтина, будучи не в силах удержать злорадства. - "Умри, но не давай поцелуя без любви!" - как про тебя написано. А ничего, что это шлюха говорит?
  - А ничего, что ёрничество сейчас не к месту? - огрызнулась Аня и уточнила деловито. - Ты согласна остаться?
  - А если не согласна? Что тогда?
  - Тогда поедешь со мной. Верхом. Повозку я продала. Спать придётся в палатке. Скоро снег ляжет...
  - Запугиваешь?
  - Правду говорю.
  - Так себе правда... На сколько мне твоего золотого хватит?!
  - На год.
  - А дальше?
  - Выучишься ремеслу и будешь зарабатывать сама. Ну, и я постараюсь время от времени к тебе наведываться.
  - Какому ремеслу?!
  - Прясть. Здесь этим женщины не только себя - семью кормят. Ты, конечно, себя не прокормишь, но поддержать - поддержишь. Я тоже буду тебе деньжат подкидывать...
  - И часто? А если ты однажды не вернёшься?
  Аня нахмурилась.
  - Если я не вернусь - значит я мертва, а с мёртвых спросу нет.
  - Ты мертва, а мне за тобой в гроб ложиться?! - напирала на неё подруга. - А если ты надумаешь замуж выскочить? Мишане ты не долго верна была. Долго ли своего нынешнего красавца помнить будешь?
  - Мишане? - Аня скрипнула зубами. - Тогда ответь: с какой стати я тебя вообще содержать должна?
  - Потому что ты меня сюда затащила!
  - Я? - недобро поинтересовалась Аня.
  - Да! Ты!
  - Врёшь. Это вы меня сюда затащили. Вам третий был нужен. Вам: тебе и ... Мишане. Так что не я вам, а вы мне должны. Подумай об этом, подружка.
  Скверно закончился разговор. Очень скверно, но ...все её разговоры с Алевтиной так заканчиваются. И дело даже не в том, что у Ани терпения не хватает. Просто, пока Тину не заткнёшь - она не замолчит. Вылитая мамаша.
  Девушка перебирает травы в поисках целых листочков. Каша преет в котелке, посвистывает закипающий чайник. Скоро ужинать.
  - Ты могла бы и в городе лечить, - выдаёт ей после долгого молчания Алевтина. Аня вздыхает, отвечает примирительно:
  - Не думаю. Пока меня зовут только к наёмникам.
   ............
  День. Аня с Иришей идут по городу. Для начала к переписчику. Хрустит под ногами иней от ночного заморозка. Скоро зима.
  - Госпожа Анна, вы хотите с Мечиком идти?
  - Нет, Ириша. С ним пойдёшь ты.
  - Я?!
  - Да, ты. Вирья, в случае чего за тебя заступится. На редкость порядочный мужик.
  - Госпожа Анна!
  - Ириша, сестрёнка, - Аня положила руки на плечи девочке и смотрит в глаза, - пойми: тот путь, по которому я хочу идти - дорога в одну сторону. Тина на ней - обуза, а ты - ненужная жертва. Я ищу дорогу домой. Понимаешь? Если у меня получиться разрушить колдовство - Алевтина тоже вернётся домой, где бы она в этот момент не находилась. Так сказала та женщина из белого Клина, а она - настоящая колдунья и знала, что говорит. За меня ты можешь не беспокоиться. Лучше о себе позаботься. Ты уже можешь лечить. Я дам тебе книгу, дам инструменты, поделюсь снадобьями, деньгами, куплю повозку. И лошадь тоже дам. У тебя будет всё, что нужно плюс умение и талант, потому что ты - прирождённая лекарка.
  - Да, госпожа Анна...
  - И не вздумай плакать. Ты - моя ученица. И мы должны расстаться. Плох тот учитель, за которым хвостом, всю жизнь ходит один единственный ученик.
  Весь двор у Мала занавешен сушащимися лоскутами накрахмаленного полотна. Дорвался парнишка. На принесённые листья он накинулся с не меньшим энтузиазмом. Пол дня гостьи у него просидели с рисунками разбираясь и уточняя, зато и получились они: впору в академический справочник вклеивать. Раз увидишь - не перепутаешь.
  В мастерской не всё так гладко. Конечно сковородку мастер выставляет сразу. Она сделана по образцу глиняных. Даже со съёмной, деревянной ручкой. Но вот с инструментами опять задержка. Анины - все лежат в ящичке. Они покрыты тонким слоем воска, чтобы гипс форм не приставал.
  - Прежде чем лудить, их чистит и чистить, - жалуется мастер отводя глаза. - А вот новенькие ... - Новенькие - хороши: ещё тёплые и сияют. - Почищу от заусениц, залужу. Послезавтра готовы будут.
  Послезавтра - это уже конкретно, это радует, но ...
  - А где те, грязные? - вспоминает Аня.
  - Так вот они, - кивает мастер на новенькую бронзу. - В переплавку пошли. Я олова добавил и как раз метала хватило. Вы уж не сердитесь, госпожа, - винится он на всякий случай, - такую грязь чистить - зря время и металл терять. А на свежую отливку олово намертво ляжет.
  С ним трудно спорить.
  - Вы правы, уважаемый. Так лучше. Но и работы ...
  - Не на много больше, уважаемая. Совсем не на много. Два больших медяка добавьте и всё честь по чести будет. Да вы больше на меди сэкономили. Да а...
  - Что?
  - Какое клеймо выбить?
  - Клеймо? - не понимает Аня. - Так ведь вы мастер, уважаемый. Ваше и ставьте.
  - Как сказать, как сказать, - мнётся мужчина. - Тут, если по совести, три клейма надо: одно - того Мастера, - он указывает на перемазанные воском инструменты Ани. - С его изделий формы сняты. Второе - моё, а третье - Ваше. Вещи на заказ сделаны, не для продажи. Вы конечно можете отказаться, но зачем?
  Действительно: зачем? Аня примеряет к пальцам маленький скальпель: удобно. Этот набор - подарок, предназначенный Ирише, а подарки полагается подписывать. Но что написать и как? "Носи Катя на здоровье" - как в "Старике Хоттабыче"? Самой смешно. Змею с чашей - не поймёт, ребёнок. А если...
  Аня разравнивает пепел на краю очага, чертит пятиконечную звезду, под ней - серп и молот. Алевтина постоянно дразнит её, называя поклонницей красной звезды. Вот такая ей за это месть.
  - Так можно?
  - Знак Многоликой? - растеряно бормочет мастер. - Горняя звезда? Её всегда чертят в паре с Навьей звездой...
  - Не надо Навьей звезды. Я не Богиня. А серп и молот - знаки моего народа. Другие народы рисуют львов, орлов, мечи, топоры, а наш знак - особенный: знак мирного труда. И Горняя звезда у нас тоже есть. И значение её такое же, как и у вас.
  - Вы чужеземка, госпожа?
  - Да. Я из России. Так можно такое клеймо сделать?
  Мастер поскрёб в затылке:
  - Можно, госпожа. Знаки хорошие. Я вырежу их на каждом инструменте.
   .........................
  На Боричем подворье у наёмников полный прядок: солому парни заменили, лекарство пьют, у раненого отёк спал. Левая рука на перевязи, так он правой с товарищем машется: меч против меча. Угомона на этих рубак нет: чуть очухался и тренироваться, так жить хотят. Тут же Вирья тащит лекарок чай пить, хвастается шкурами. Он их с собак содрал, просолил, соломой набил и теперь для тренировки использует. А вот и командир. Тоже типа чай пить пришёл. Впрочем, пусть "типа". Глядишь и в самом деле привыкнет. Кишечные инфекции не лекарства победили, а именно чай. Как стали люди вместо сырой воды кипячёную пить - так они на убыль пошли.
  У командира времени не много сразу с сути разговор начинает:
  - Как дела, госпожа Анна?
  - Сами видите: лучше, но лечение пока прерывать не стоит.
  - Вам виднее, госпожа Анна. Я расплатиться хочу.
  - За что?
  - За лечение. Тот лекаришка сюда пять дней ходил и каждый раз по серебряному брал, а парням всё хуже становилось, а вы лишь раз пришли, а Запястый уже "пляшет".
  - Рановато. Ему бы ещё полежать, тем более, что есть где.
  - Полежит, - соглашается Мечик. - Так вот насчёт денег. Два серебряных мы вам должны. Держите.
  - А угощение, - пытается отшутиться Аня принимая монеты.
  - Это Вирья от души. Полюбил вас, мужик. Кстати, что вы решили? Когда на подворье переберётесь?
  - Книги не готовы и инструменты. А без инструментов мне никак ...
  - И пусть себе делаются.
  - Так подворье оно подворье и есть. Теснота. В пути оно ладно, а здесь отдохнуть бы от тесноты. Тем более, что за комнату заплачено вперёд.
  - Ну разве что заплачено, - уступает наёмник. - Только без ужина мы вас не отпустим. Вы для нас дорогие гостьи.
  "Две серебряные монеты за два визита. Дорогое здесь лечение" - с этой мыслью Аня выходит из калитки Боричева подворья. На улице темнеет. Пора домой.
  - Это они! Они!
  - Бей потаскух!
  - Ведьмы поганые!
  Толпа мужчин словно нарочно ждала девушек под забором у ворот. В испуге, Аня шарахается обратно. Стражи калитку даже прикрыть не успели. Впереди учительницы во двор ужом проскальзывает Ириша. "Помогите!" - лишь успевает воскликнуть Аня, а нападающие уже размахивают палками и кулаками на дворе: "Бей!"
  Зря. Наёмники к роли зрителей не привыкли. Им тоже поучаствовать хочется: "Бей!", "Воры!" Свалка мгновенна, хоть на посторонний взгляд и бестолкова.
  - Что за гвалт? - Это командир нарисовался. И то: от людской до ворот и двадцати метров нет. - Что за наволочь на подворье прётся? Э! Да здесь лекарки!
  Одного звука командирского голоса достаточно, чтобы драка прекратилась. Избитых, измятых агрессоров грубо поднимают с земли, выворачивая локти, ставят на ноги. Пленников оказывается шестеро: все в синяках, одежда - в клочья. Четверо - зрелые мужчины: бородатые и мощные. Их мускулы как мячи перекатываются под сетчатой от жил и сосудов кожей. Двое - юнцы: хрупкие, почти изящные, с длинными, распущенными волосами. Правда сейчас волосы их слиплись от крови, а на юных лицах написан смертный ужас.
  Мечик тем временем продолжает свой, прямо-таки издевательский допрос и обращается он не к мужчинам, а к юнцам:
  - Где ваш вонючка-учитель? За воротами прячется?
  - Дома, - жалобно блеет один из отроков. И куда вся его воинственность подевалась?
  - Дома? Ай-яй-яй! - издевается наёмник. - Что же так? Или ножками ходить не привык? Носильщики тоже здесь? Отлично. Теперь ходить научится.
  - Что делать, командир? - перебивает вояку один из его товарищей.
  - Что делать? - Мечик картинно оглядывается по сторонам. - Так ведь ночь на дворе?
  - Ночь, ночь, - догадливо подтверждает несколько голосов. - Рубить?
  - Рубите.
  - Стойте!
  - Что?
  - Пощадите, - Аня уже рядом с командиром. - Не надо рубить.
  - Что: не надо?
  - Рубить и ...
  - Госпожа Анна, - снисходительная вежливость слов дополняется брезгливой гримасой. - Ночь на дворе.
  - Знаю, но ...
  - А на улице они, между прочим, вас поджидали. Вшестером против, - Взгляд рубаки измеряет собеседницу и жмущуюся к ней девочку. Плевок в сторону заменяет брань.
  - Я знаю, командир. Знаю, что вы в своём праве и что поступок их - только плевка и заслуживает. Считайте это бабьей слезливостью, только не убивайте их. Прошу, командир ... - Перепуганный взгляд, умоляющий голос. Наёмник опять сплёвывает:
  - Понятно. Вы - женщина и вам их просто жаль. Только вот ни эти сопляки, ни эти носильщики вас не пожалели бы и, не вмешайся здесь мы - затоптали бы вас, обеих прямо посреди улицы. Безо всякой жалости.
  - Я знаю это, командир. Не знаю: за что?
  - За что? - Мечика начинает разбирать злой смех. - Ну да! Откуда вам знать! Это ученики того лекаришки, что моих рубак до вас лечил. Он вчера, утром, сразу после вас явился. Ну, я его и развернул. А те, четверо - его носильщики. Понятно теперь?
  - Понятно командир: шестеро мужчин собирались убить нас с Иришей за то, что мы лучше знаем ремесло, нежели их хозяин. Это я поняла. Но ... отпусти их, прошу. Эти четверо - рабы. Они не могли не исполнить хозяйскую волю. А те двое - почти дети. Вина на их хозяине-учителе. Но он-то трусливо прячется в своём доме.
  - Вина на всех, - перебил её наёмник. - И на том, кто приказывает, и на том, кто исполняет. Не будь исполнителей - ничего бы не значили пустые слова приказов, но ... - пауза коротка и красноречива. Бродяга умеет и любит говорить красиво. - Вы - женщина и жалость - ваша сила. Я отпущу их, но утром.
  - Почему?
  Наёмник усмехается, да так, что у Ани мороз бежит по коже. Впрочем, при таком лице это не удивительно, отвечает со снисходительной благожелательностью:
  - А чтобы наверняка знать, что вы спокойно до дому дошли. Ну, и лекаришка пусть подёргается. Глядишь, утром не выдержит, сам на подворье прибежит... - Лукавый блеск в глазах, невольный взгляд в сторону. Не иначе голову рубаки посетила свежая мысль. - Вот тогда-то мы и повеселимся!
  - Благодарю за снисходительность, командир. Завтра я приду пораньше. Не хочу пропустить самое интересное.
  - Будем ждать, - мужчина хохочет, захлёбываясь от удовольствия, от мысли о собственном коварстве и в сладком предчувствии завтрашнего развлечения. Право, даже интересно, что он там придумал. - Ох, и умны же вы. Не зря парни вас на щит подняли. Вовремя вы меня остановили. Вовремя!
  Последнее, что успела заметить Аня покидая подворье - то, как воины вяжут пленным покорно подставляемые руки.
  Темнота быстро густела пряча стены домов и тесовых заборов. Осень студит лицо промозглым туманом, но и без неё душа - как стылая ледышка. Мелкая дрожь бежит по коже. От холода, от страха? Поди, разберись. Даже в комнате, у очага она не отпускает Аню. Страшно. И помощи ждать неоткуда. Ни в этом, чужом мире, ни в том, в родном.
  Травница из Белого клина стоит перед глазами, как живая. Настоящая ведьма, профи высочайшего класса. Именно за это тамошняя тусовка и загнали её на самый задворки. А под конец вообще выжила из города. И плевать этим шарлатанам на больных людей, оставшихся без помощи. Главное - их доходы не страдают, как и для местного лекаришки. И ведь не осудишь "дикий мир", если свой - ничуть не лучше, потому что закрывать бесплатные больницы на местах, чтобы дать заработать платным врачам могут только законченные подонки и шарлатаны.
  Интересно, хватит ли у местного убийцы без халата наглости завтра заявиться на Боричево подворье? Наглости и глупости, потому что вопреки дикому облику Мечик отнюдь не дикарь. И мир он повидал, и пару-тройку языков освоил, и обычаи многих племён знает. Хотя бы затем, чтобы обходить их без опаски. Как главная, здешняя богиня: законы не нарушает, а обходит.
  Утро принесло Ане ещё один сюрприз. На Боричевом подворье, куда она с Иришей прибежали чуть не с рассветом, девушек ждал Гастас. Юноша стоял посреди двора в горделиво-вызывающей позе, стойко выдерживая откровенную недоброжелательность взглядов коллег по цеху. Он первым шагнул пришелицам навстречу, первым поприветствовал:
  - Доброе утро, госпожа Анна, доброе утро, Ириша.
  - Доброе утро, Гастас, - отозвалась Аня, чувствуя странное успокоение и лёгкость в душе. - Рада приветствовать тебя.
  - Вы теперь здесь?
  - Сейчас - здесь. Завтра буду где-нибудь ещё.
  - Госпожа Анна, зачем? Если у вас не хватает денег ...
  - Денег? - Аня изобразила удивление. - Извини, воин, но деньги - вещь скользкая. Так и норовят убежать. А вот работа - это надёжно: и в горе утешит, и в беде поддержит, а кроме того кормит, поит, веселит, денежку даёт и никогда не спросит: "Куда деньги деваются?"
  Она моет руки, проходит в людскую. Запястый уже парит рану в рассоле. Опалив на огне лезвие ножа, Аня обращается к воину:
  - Дай посмотреть.
  Тот покорно подставляет плечо. Лекарка осторожно обрезает клочки просоленной, мёртвой кожи, с удовольствием замечает в глубине раны розовую, растущую ткань.
  - И как? - интересуется Гастас, чтобы не обрывать разговор.
  - Порядок. Нагноение засолили. Кожа со временем нарастёт. Я здесь больше не нужна.
  Не нужна оказалась лекарка и другим больным.
  - Теперь вы к Боричам пойдёте? - взгляд у Гастаса, прямо-таки "убитый". Вместо ответа Аня чуть отрицательно покачивает головой и, указав на дверь, предлагает:
  - Выйдем? - поясняет в дверях едва слышно. - С ними я не пойду. Мне домой надо, а они в другую сторону идут.
  - Домой? - скривился её собеседник.
  - Да, - жёстко оборвала эту гримасу девушка. - Ты домой идёшь и я домой иду.
  - Домой? - плечи юноши поникли. - Ну, да, домой. Всё-то вам рассказали. Только дома у меня нет. Волосы мне отец обрезал. Знаете, за что?
  - Знаю.
  - И это знаете?! Да она сама меня в сараюшку заманила и сразу же сама визг подняла, как ... - он осёкся. - И почему среди баб такие паскуды водятся!
  - Среди мужиков тоже паскуд немало, - сухо возразила ему Аня и уточнила, предвосхищая возражения, - тот же Щуп, или Сивый, или Айрисфед. Та ещё погань.
  - Да уж, - с зубовным скрипом согласился юноша, - паскуды ещё те. Мачехе моей и землячке вашей до них ещё расти и расти.
  - Вырастут, - "утешила" его Аня. - Какие их годы. Не это сейчас главное.
  - А что сейчас главное? - Взгляд парня так и прилип к её лицу. - В том, что вам в грудь ваши боги вместо сердца камень-кремень вложили? Опереться-то на вас можно ...
  - А на вас, господин Гастас? - вспыхнула Аня. - Что ты хочешь? Чтобы я своё сердце пополам порвала? Зачем тебе это? Хотите без обязательств? Я согласна. Я давно согласна. Уже на постоялом дворе у Тадарика согласна была.
  - Правда? Не врал Мясник?
  - Не надо его так называть. Тадарик на редкость умён. Он без слов всё понимает. Так хочешь?
  - Нет. Без обязательств, как вы не по-нашему говорите, я не хочу.
  - Хочешь, чтобы я за тобой пошла? Куда? К тебе на родину?
  Гастас стиснул челюсти, процедил сквозь зубы:
  - Нет, - пояснил почти нормально. - Нас там не примут. Ни меня, ни вас. А у вас примут?
  - Не знаю. Тебя, наверно, нет.
  - Но вы говорили...
  - Я говорила за себя, за свою мать, но не за других. И не за закон. По закону у нас, у каждого человека должны быть документы. Что-то вроде того куска телячьей кожи, который ты купил мне в Пристепьи. Помнишь?
  - А у вас документы можно купить?
  - Не знаю. У меня всё было по закону. Свидетельство о рождении маме выдали, когда я родилась. В четырнадцать лет по этому свидетельству мне написали паспорт. Деньги за это конечно берутся, но чисто символические. А как это можно сделать в обход закона - я не знаю. Мужчине ещё нужен военный билет. В нём пишут где и как он изучал военную науку.
  - Военную науку я знаю ...
  - Вашу? Да. Но не нашу. У нас она другая. Военный билет выдают юноше на основании паспорта в шестнадцать лет, а после восемнадцати лет он должен отслужить в армии год - пройти обучение. Впрочем, здесь закон дозволяет отсрочку.
  - Эти три документа у тебя есть?
  - Два. Лежат у меня дома. Военного билета у меня нет, хотя, в случае войны я, наравне с мужчинами, подлежу призыву. Лекарка.
  - Это заметно. А купить эти документы?
  - Наверно можно. К сожалению, купить у нас можно всё, но как? Я не знаю. Я законы не нарушала никогда...
  - Эге! Волчонок! Вот он где! Что надо, красавчик? - Это Мечик.
  - А если просто поговорить? - сухо обрывает наёмника Аня. - Нельзя?
  - От чего же сразу: нельзя? Можно. Тем более на людях. Слышь Волчонок, я слышал, что Лагаст в Костричи собирается?
  - Собирается, - опять вклинивается в нехорошую беседу Аня, - а мне туда не по пути. Вы это хотели сказать, командир?
  - Да нет, не хотел, - по-особому усмехается воин. - Зачем говорить про то, что и так ясно? А вот про то, что не ясно - поговорить стоит. Не так ли, госпожа Анна? Вы ведь с нами идёте?
  - Не знаю. Инструменты не готовы. Я же вчера говорила.
  - Плохо. А если мастера поторопить?
  - Пробовала. Не получается. Быстро и хорошо - не бывает, а плохая работа людям жизни будет стоить.
  - Жаль. Уж больно Вирья вас и вашу ученицу хвалит. И у нас глаза есть: ремесло вы знаете и мир понимаете, как никто. Уйдёт Волчонок - кто за вас заступится? И за девчонку вашу, тоже? Одиноким девушкам без роду, без племени, да ещё если они столь ценному ремеслу обучены, опасно в большом городе одним жить. Тут всякие есть. Могут ведь и похитить, работорговцу продать. А вступиться за вас будет некому. Городской закон - для горожан защита, да и то не для всех. У нас-то ещё пару дней есть. Может успеет мастер?
  - Может и успеет.
  - Тогда ладно. А две монеты я завтра отдам?
  - Завтра так завтра.
  Разговор обрывается. В воротах подворья долгожданные гости, да в каком количестве! Ане плеваться хочется: лекарь не только сам за "справедливостью" пришёл, но и городского судью с воеводой и со стражей с собой прихватил. Городская элита, блин. Голубой интернационал. Один за всех и все за одного. Командир городской стражи с места на Мечика накинулся:
  - Страх потеряли, бродяги?! Закон забыли? Людей на улице хватаете!
  - Свидетели есть? - Мечик не смутился. Он при оружии, за его спиной - толпа вооружённых земляков с сотоварищами и видок у них, у всех - как у зомби из фильма ужасов.
  - Какие свидетели вам нужны! - вступает в перепалку городской судья. - Уважаемый горожанин говорит ...
  - Он что ли свидетель? - перебивает наёмник теперь и судью. - Так лекаришка вчера дома сидел, а дом его - на другом конце города. А что там по вашему закону за лжесвидетельство полагается?
  - Меру знай, безродный! - взвыл командир стражи, памятуя, что лучшая оборона - это нападение. Зря. Мечик нахмурился, положил руку на меч:
  - Выбирай слова, воевода. Здесь безродных нет.
  - Уважаемый горожанин утверждает, - сбавил напор страж порядка.
  - Врёт. Никого мои парни на улице не хватали.
  - Мои слуги, - попытался вклиниться в перепалку лекарь - одутловатый, низкорослый старичок, опирающийся на двух здоровых, мускулистых спутников.
  - То есть рабы? - Уточнил Мечик. - Так себе свидетели. Вот у меня действительно свидетели: воины, уважаемые купцы, просто путники.
  - Наволочь пришлая! - Раздражённо пискнул лекарь.
  - Свободные и уважаемые люди, гости городские, - сухо перебил его командир наёмников.
  - Действительно, уважаемый хранитель здоровья, - подал голос городской судья. - Не стоит так грубо ...
  - Грубо? - взвился лекарь. - Эти разбойники схватили моих носильщиков. Из-за них я вынужден ходить пешком. И это закон?
  - А посылать рабов бить ночью людей на улице? Как это называется?
  - Так всё-таки на улице? - Вцепился в слово судья.
  - Его рабы ворвались на подворье, размахивали кулаками, палками и кричали "Бей!". - Возразил судье Мечик. - В городе в это время уже зажгли ночные огни. Как по закону должны были поступить мои люди? Нам ведь купцы деньги за охрану платят. Уважаемые купцы и хорошие деньги.
  - Где мой сын, воин? - Мужчина среднего возраста в чёрном плаще, отороченном волчьим мехом с трудом продрался через толпу соплеменников и теперь с мольбой смотрел на страшного наёмника. Мечик смягчился:
  - Жив он, уважаемый. Скажите за это спасибо вон той, стриженной девке, - он указал на Аню, - лекарке пришлой. Ваши сопляки её убить хотели, а она за них вступилась.
  - Лекарке?! - Сорвался на визг местный целитель. - Да эта шлюха во всём и виновата! С чего это ей за кого-то вступаться?
  - По причине женского мягкосердечия, - невозмутимости командира охраны можно было только позавидовать. - А смиренная мольба смягчает самое ожесточённое сердце, если это сердце, а не камень. Госпожа Анна попросила нас пощадить вашего сына и ...
  - А моего?
  Мечик снисходительно усмехнулся:
  - И вашего тоже, уважаемый хранитель закона, хотя по наущению этого визгливого жирного борова, этого поставщика трупов, ваши сыновья...
  - Ах ты, разбойник, беззаконный бродяга, продажный мясник, - заверещал лекарь. - ты ещё смеешь говорить про трупы?!
  - Замолчи! - резко остановил истца судья. - Где мальчики, воин?
  - Здесь. Я задержал их на ночь, потому, что хотел добиться правосудия. Так уж и быть, сопляков я отпущу, а вот рабов - оставлю себе.
  - Как это себе? Четырёх моих рабов? По какому праву!
  - По законам города. Любой горожанин, заставший ночью вора или злОдия в своём доме, вправе убить его, либо обратить в рабство. Разве не так, уважаемый хранитель закона?
  - Так, воин ...
  - Это мои рабы!
  - То есть по закону за них должен отвечать хозяин? Хорошо, пусть платит по шесть золотых за голову ...
  - По пять, наёмник, - автоматически поправил Мечика судья. - В законе сказано: пять за раба или шесть за рабыню.
  - Согласен, раз так говориться в законе. Или я оставляю рабов себе...
   ..........................
  - Пойдём, а? - Аня потянула Гастаса за рукав. - Страсти утихли, ворота свободны.
  - Вы не хотите идти с Мечиком?
  - Не хочу и не могу. А про инструменты и книги я говорила чистую правду. Хочешь взглянуть на них? Или торопишься?
  - Нет. Не тороплюсь.
  Последняя прогулка. Мысль вертится, как заезженная пластинка: последняя прогулка, последняя прогулка, последняя прогулка ... Гастас идёт рядом. Он тоже хмур. Не иначе эта песенка поселилась и в его голове. Ириша изо всех сил тормошит парня. Насколько это позволяют местные приличия, разумеется. Кстати, позволяют они немного: разок дёрнуть за плащ и обменяться парой взглядов.
  - Гастас, - обрывает Аня затянувшееся молчание, - я могу попросить тебя?
  - Попросить?
  - Да. - они уже подходят к мастерской. - Я за Иришу беспокоюсь. Если что, можно она с вами пойдёт? Обещаю: обузой девочка не будет.
  - Не будет, - соглашается парень. - Не беспокойтесь, Лагаст в этом не откажет. И обиды ей никто не причинит.
  В мастерской он без интереса разглядывает инструменты. Опять не готовы. Мастер всё ещё возится с ними, покрывая блестящую бронзу сияющим оловом. Внимание юноши привлекает незнакомый знак на деревянной крышке ящичка: серп и молот.
  - Это что?
  - Знаки мирного труда.
  - Мирного, да, но ... Это знак вашего народа?
  - Не совсем, - вздыхает Аня. - За последние годы у нас многое поменялось, но этот знак нравится мне больше других. Хотя многие наши морщатся: не любят когда потом пахнет.
  - Мира и труда, - повторил воин словно размышлял вслух. - Однако воинской науке у вас учатся все мужчины. Вы действительно хотите вернуться?
  - Хочу. Очень хочу. Там я - человек, а здесь - женщина. Меньше, чем никто. Мне трудно так жить. Очень трудно.
  Они идут по городу. Гастас оглядывается по сторонам, словно впервые:
  - Наверно, мне тоже было бы трудно в вашем мире.
  - Очень трудно, Гастас, поверь. Мне в вашем мире приспособиться было намного легче. И то... Этот лекарь, посылающий учеников убивать ... Мне действительно здесь не выжить. Но и тебе у нас пришлось бы нелегко. Например, там ты звал бы меня просто по имени. Я ведь не госпожа, в своём мире, а просто Аня. Анна Владимировна Фомина, если по документам.
  - Анна Владимировна Фомина? - переспросил собеседник.
  - Да: Анна Владимировна Фомина из города Санкт-Петербурга.
  - На реке Неве, - вздохнул юноша. - Лагаст хочет, чтобы я женился на его сестре или племяннице.
  - На сестре или на племяннице? - Уточнила Аня.
  - Ему всё равно. Он их не знает. Девушки росли, пока Лагаст с караванами по свету бродил.
  - А тебе не всё равно?
  Гастас вскинулся:
  - А тебе? - он осёкся. - Вам, госпожа Анна?
  - Нет, - Аня отвела глаза. - Мне не всё равно. Я многое отдала бы, чтобы вы, господин Гастас, обращались ко мне просто по имени.
  Юноша усмехнулся, немножко криво:
  - Я подумаю, госпожа Анна, хоть мне это и будет трудно. Вы спасли мне жизнь, вы спасали жизни моим друзьям.
  - И ты, и они тоже не раз спасали мне жизнь.
  - Мы - воины, - быстро возразил, почти оборвал собеседницу парень. - Наша судьба: защищать других. И мы сами свою судьбу выбрали.
  - А я свалилась в свою судьбу, как щенок в воду. Выплыву - молодец, нет - мои проблемы. Только я тонуть не собираюсь. Завтра же пойду искать подходящий караван. Давно пора. Только инструменты меня и держат. Странно, кстати, что сегодня мастер о моих инструментах даже словом не обмолвился.
  Надо бы к переписчику зайти, но Аня решает отложить визит до вечера. Разговор, как всегда, там будет долгий, а Гастасу придётся ждать. Незачем. Раз уж эта прогулка последняя то отгулять её стоит, как говорится, "на все копейки". Вот бы опять заблудиться...
  Они заблудились и, как в насмешку, вывернули из проулка к самому тупичку, к дому, в котором девушки снимали комнату. Бывает же такое невезение.
  - Так ведь мы совсем рядом, - удивился юноша. - Отсюда до постоялого двора рукой подать.
  - Вы всё ещё на постоялом дворе? - уточнила Аня, лишь бы поддержать разговор.
  - Да решили не разбегаться, пока добычу не продадим по настоящей цене. Иришь, - окликнул он девочку, - пойдём, я покажу, где мы живём. Прощайте, госпожа Анна, гладкой вам дороги.
  - Прощайте, господин Гастас, - ответила она, чуть не в спину уходящему, - удачи вам в пути и долгих, долгих лет жизни.
  Вот и простились. Аня заходит в дом, поднимается по лестнице на второй этаж. В горле клокочут сдавленные всхлипы. Справившись с ними, она толкает дверь в комнату, но та заперта. Приходится подождать, пока Алевтина отзовётся на стук. Заснула подруга что ли? Наконец-то шаги, стук засова.
  - Привет, комнату проветриваешь? - вторая дверь, ведущая на лестницу в сад приоткрыта. - Или воздухом решила подышать.
  - Подышать решила, - бурчит Алевтина недовольно. - Ты у нас прямо Шерлок Холмс и доктор Ватсон в одном флаконе. Что так рано и где твоя крестница?
  - В гости к Гастасу пошла, - отмахивается Аня инстинктивно пряча от собеседницы глаза. - Давно не виделись.
  - Смотри, женится он на этой малявке, а тебя - побоку.
  - Дай Бог, - у Ани нет сил даже разозлиться на подругу, - тогда бы я была спокойна за девочку.
  - Ань, ты в своём уме? Она же ещё ребёнок!
  - Двенадцать ей наверняка есть, - Аня садится на скамью. Пустопорожняя болтовня пришлась как нельзя к стати, потому что отвлекает. - По здешним обычаям она уже невеста.
  - Мир непуганых педофилов! - фыркает Алевтина. - А ты значит стара для твоего красавчика?
  - Да, здесь мы с тобой - перестарки, - с непробиваемым равнодушием парирует её реплику Аня. - Ты это хотела услышать?
  - Идиотский мир!
  - У тебя все миры - идиотские. Не иначе господь Бог, создавая их, с тобой посоветоваться забыл.
  Алевтина вся вскинулась и даже рот открыла, чтобы возразить, но почему-то промолчала, затихла на лавке у стены, зло поблёскивая глазами, но сама же своего молчания, как всегда не выдержала:
  - Ты скоро уходишь?
  - А что?
  - Скоро ты уходишь?
  - Не знаю. Завтра пойду искать караван. Надо торопиться, пока не пришибли здесь.
  - Что?
  - Уходить мне надо из города, пока не убили из-за угла.
  - Убили? Тебя? Почему?
  - Конкуренция.
   .....................................
  Ириша прибежала где-то через час:
  - Они так мне обрадовались, так обрадовались. А Лагаст берёт меня лекаркой...
  - Хорошо, - оборвала её Аня. - Сейчас сходим к переписчику, а завтра, с утра начинаем готовить тебя в дорогу. Инструменты твои готовы, книга одна почти готова, повозку присмотрим. Пора тебе перебираться к парням.
  Ириша задумалась, спросила неуверенно:
  - А вы, госпожа Анна?
  - У каждого свой путь. И хватит об этом.
  О чём говорить. Гастас прав: в этом мире женщина может быть или госпожой, или рабыней. Той и другой её делает мужчина. Гастас хотел видеть Аню госпожой и она госпожой была, а вот кем захотят видеть её другие? Тот же Мечик, например? После последней беседы у девушки осталось стойкое впечатление, что не согласись она сама идти с его наёмниками, командир может запросто прихватить её с собой, как вещь. Да и потом вряд ли отпустит. Впрочем, одинокий человек в любом мире уязвим.
  Утешила Аню беседа с переписчиком. Одна книга действительно почти готова - стопка аккуратно обрезанных, кожаных листов с текстом и иллюстрациями, доски переплёта с выжженным на них названием "Травник" и Аниным знаком в левом, верхнем углу: пятиконечная звезда, опирающаяся на серп с молотом. Завтра юноша скрепит всё это медными кольцами (Аня их как раз принесла) и книгу можно забирать. С рисунками для второй книги конечно пришлось посидеть, просматривая каждую, но это приятная работа. Кстати, темнеть начинает. Пора домой.
   ............................................
  Мал проводил заказчиц, и взялся за кольца: вставить в проколы, зажать аккуратно. Красивая книга получилась, удобная. Листал бы и листал. Даже отдавать жаль, тем более, что вчера вечером, по темноте, к нему на двор заглянул молодой лекарь с окраины. Мужчина умолял позволить ему, хоть одним глазом взглянуть на записи пришлой Ведьмы, способной одним прикосновением пальцев заживлять раны и излечивать болезни. Мол в Буднем только про неё сейчас и говорят. Мал уступил гостю, позволил даже полотняную сшивку в дрожащих руках подержать. Особенно поразило гостя твёрдое полотно. Мужчина аж загорелся идеей заполучить копию книги, клялся пять серебряных за неё заплатить, одну монету задатка предлагал. Мал тогда отказался, задатка не взял, но мысль о том, что книгу можно бы немного задержать - застряла в голове у парнишки. Конечно, пришлая лекарка щедро заплатила за работу, но денег-то много не бывает. Когда ещё подвернётся такой, хороший заработок?
  Мысль юнца опять вернулись к заказчицам. О двух девицах целый город говорит! Да как говорит! Рука сама тянется к тростинке, тростинка к белому, полотняному листу. Чёрные линии складываются в рисунок: женский силуэт в чужеземной одежде: длинное верхнее, платье из светлого сукна с рукавами, собранными на шнурок, по запястьям; суконный жилет до середины бёдер, стянут в талии широким ремнём на который подвешены нож из драгоценной, "седой" меди и кожаный кошелёк с мелочью; длинный тёплый, бурый плащ без опушки. Короткие волосы лекарки подхвачены узорной лентой. Рядом с чужеземкой - девочка-служанка. Одета она так же, как и госпожа, длинные волосы её заплетены в две тощие косички.
  Получилось хорошо. Вот только лица мелковаты, не различишь. Пустяки. Он много листов приготовил. Матушка поворчала конечно: жалко ей кусков, но надо же на чём-то рисовать. Кстати, лицо ведьмы округлое, но черты лица уже отвердели, а у девочки личико более овальное и линии мягче. А если рисунок чуть-чуть развернуть, как это ведьма показывала, рисуя на песке...
  Штрихи и мазки ложатся на полотно, придавая рисунку объём и подвижность. Струится ткань одеяний, заламываясь в складки. В уголках глаз ведьмы прячется усталая обречённость. Глаза прислужницы распахнуты и буквально светятся от любопытства. Не сказать, чтобы они были такими красавицами: кожа обветренная, загорелая, брови не накрашены, щёки не натёрты, но чуть вглядись - оторваться не можешь. Как в омут заглянул или в глубокий колодец.
  "Лекарка Анна из России" - подписывает Мал один портрет. Рядом надо изобразить щит. Говорят, воины подняли ведьму на щите, в знак признания её заслуг. Говорят, эта дева смеет даже у Гнилой оспаривать её добычу. Говорят, она сразила бронзового пса. Вот он лежит, попираемый ногами. А на щите у девы - ведьмы знак жизни: горняя звезда и серп с молотом - символы мирного труда.
  Подросток с гордостью разглядывает рисунок: здорово получилось! Имя служанки тоже надо подписать: "Ириша" - странное имя. Впрочем, какие ещё имена могут быть у женщин? Вон, у маменьки вообще имени нет. А ещё друзья рассказывали, будто в Анну влюбился воин - наёмник. Или она в него. В общем, несчастная любовь, как в песне.
  Задумавшись, отрок рисует воина: высокого роста, широкоплечий, в броне, с копьём и щитом. Длинные волосы наёмника заплетены в четыре толстые косы. Усы, пожалуй, рисовать не стоит. Усы - это у стариков, а они влюбляться не умеют.
  Юнец увлёкся, но ночь берёт своё, липкие слёзы наполняют глаза и, стерев солёную влагу, Мал в изумлении наблюдает, как оживает его рисунок: ведьма поворачивается и уходит в глубь плотна, как в снежную пелену, дважды оглянувшись на девочку и на воина. Служанка сразу торопится вслед за госпожой, а вот воин медлит, топчется на месте, но решившись, бросается без оглядки, бегом, вслед за уходящими ...
  - Мал! Мал! Проснись! - Неугод трясёт приятеля и сам трясётся от желания поведать сногосшибательную новость. - Проснись, Мал! Мне в лавку пора!
  - Что?
  - Представляешь! Ведьма пропала! Как испарилась! И она, и спутницы её, и вещи, и даже лошади! Всё исчезло. Туманом уплыло.
  - Всё исчезло? - Мал обводит глазами разложенные листки, не понимая друга. - Да нет же: всё на месте. Книга почти готова и ...
  - Какая книга? Мал, проснись! Ведьма пропала. Все в городе только об этом и говорят ...
  Глава 26 Красная дичь.
  
  Луна идёт на убыль, но света вполне хватает, чтобы не заблудиться на ночных улицах. Нечеловеческая тень выпрыгивает из темноты, прямо под ноги, заставляя девушек отшатнуться. В первое мгновение.
  - Агрх? Ты откуда?
  - Нэ-эт, нэ-э-дить! - бормочет монстр приглушённо. Гласные тяжело даются его, полузвериному горлу, а шипящие он не выговаривает вовсе. Да тут ещё и волнение.
  - Что случилось, Агрх?
  - Нэ-э-дить, нэ-э-дить! - давится псоглавец, подвывая от отчаяния. - Нэ-э-ди-и-ть! - стонет он в отчаянии и вдруг замирает, насторожившись и тут же шарахается в спасительную темноту.
  - Она! Вон там!
  Сколько их? Всё происходит так быстро, что Аня не успевает осознать происходящее. Широкий суконный плащ в миг опутывает её с ног до головы, жёсткая рука зажимает рот. Она бьётся стянутая, спелёнанная тканью, как рыба в неводе в руках невидимого похитителя, скорее от растерянности, нежели от страха.
  - Тихо!
  - Бежим! - шипят друг-другу воры, волокущие её, как добычу.
  Сметая преграду растерянности, потоком несутся мысли: "Неужели Мечику надоело ждать? Вот это помеха. Или ... Агрх? Что он хотел сказать, о чём предупредить? Про Мечиковы задумки псоглавец знать не может, а вот про Чёрных... Чёрные это плохо. Или не плохо? Если они идут к хозяину, то может всё к лучшему? Я-то как раз собиралась проводника искать. Выходит, суетиться не надо?"
  Краткое успокоение тут же сметается беспокойством:
  "А где Ириша? Схвачена или убежала? Хорошо, если убежала. Все вещи в комнате, там же деньги, лошади, лекарства. Книга и инструменты оплачены. И всё останется девочке. Лагаст возьмёт её под защиту. Ириша поделится деньгами с Алевтиной. Чуть-чуть, чтобы землячка по глупости не вызвала подозрение у Чёрных".
  Хорошие мысли, успокаивающие: всё не так плохо, главное: без паники, разберёмся по ходу дела, дёргаться вроде смысла нет. А похитители тащат её и тащат, переговариваясь по пути о своём:
  - Что за задворки! И это рядом?
  - Зато тихо.
  - А девка даже не рыпается.
  - Может задохнулась?
  - Некстати. Купец живую заказал.
  - Он всегда живых заказывает...
  "Судя по голосам, похитителей двое. Но кто этот заказчик-купец? Айрисфед?" - То, что караванный старшина всю дорогу обгладывал её глазами - для Ани не новость, но неужели торгаш настолько ополоумел от похоти? Такое приключение действительно некстати.
  Похитители ставят её на ноги, отворачивают край плаща. Они в тёмном закоулке. Лиц не разглядишь.
  - Жива? - в голосе похитителя - сомнение.
  - Жива, жива, - бурчит Аня раздражённо. Страха у неё нет совсем. Странное состояние. Плащ похитителя опять накрывает ей лицо, руки подхватывают и как тюк перекидывают через плечо. Её долго несут. Похоже, Айрисфед решил запрятать свою добычу как следует. Интересно, что за "дворец" он для неё приготовил? И как оттуда можно будет слинять?
  Получить ответы на два последних вопроса Ане не пришлось. Голос чем-то знакомый:
  - Всё в порядке? Добыли?
  Воры приостановились, но ответить не успели. Тот, что нёс её вдруг резко дёрнулся, всхлипнул приглушённо и страшно, согнулся заваливаясь и роняя добычу. Предсмертный стон рядом перешёл в едва слышный хрип. Невидимые Ане нападающие действовали быстро и профессионально, не позволив жертвам даже голоса подать.
  - Где девка?
  Чьи-то ноги прошлись по Ане в темноте. И тут ночную тишину прорезал женский крик:
  - Помогите!
  Восклицание оборвал звук оплеухи, но Аня успела узнать голос. Вот тут-то ей стало действительно страшно. Она инстинктивно сжалась в своём коконе, боясь пошевелиться.
  - Это не она, - констатирует тот-же, чем-то знакомый, мужской голос и поясняет. - Ту нести должны были, а эта - сама идёт. Где она?
  - Помогите, - придушенно шепчет Алевтина в ответ.
  - Заткнись, шлюха, - рыкнул на неё другой. - Где девка?
  - Здесь! - кто-то в темноте спотыкается о тюк с Аней.
  - Здесь! Здесь! - радостные голоса. Руки прошлись по Аниному телу, откинули край плаща, ощупали лицо:
  - Пёс вас задери! Она что? Мёртвая?
  - Тащи на свет.
  Луна светит в лицо.
  - Живая, - с облегчением констатирует один из похитителей. - И в сознании.
  - Значит может идти сама, - уточняет "почти знакомый голос" из темноты.
  - Конечно, может, - ласково подтверждает мужчина, стоящий рядом. - Можешь ведь?
  - Могу, - хрипло соглашается Аня. Право, трудно ответить иначе, когда нож вопрошающего блестит от тёплой крови, а у твоих ног расплывается кровавая лужа. - Куда идти?
   .................................
  Широкие улицы городской окраины. Жилища - полуземлянки, слепленные на скорую руку и тесовые заборы, сделанные, кажется, на века. Забавное сочетание. За заборами - сады, по улице - тротуары и широкие канавы для отвода воды с аккуратными мостиками. Интересно, как похитители сумели ночью выйти за городскую стену? Уже не спросишь.
  Домов больше нет, дорога переходит в тропу, вьющуюся между деревьями. Кстати, этих похитителей пятеро и похожи они на обычных, городских злОдиев, а не на чьих-то слуг. Интересно: куда они её с Тиной ведут? Явно не в дом купца. Да, кстати, о птичках:
  - Тина, ты Иришу видела? Что с ней?
  - С Иришей? - землячка испуганно вскидывается.
  - Да. Что с ней? Ты видела? Только честно.
  - Я не знаю, я ...
  - Её убили?
  - Нет, но ... Да кому она нужна! Это мы с тобой - избранные, а она ...
  - "Мы?" - передразнивает её тать, идущий следом за девушками. Он единственный похож на воина, точнее на наёмника, именно его голос кажется Ане знакомым, впрочем, не на столько, чтобы по тёмному силуэту вспомнить имя.
  - Да! Мы! - Алевтина сама не слишком верит себе, но очень хочет поверить. Всё-таки надежда.
  - Ты? Избранная? - продолжает издеваться рубака.
  - Да!
  - Так что же ты, "избранная" свою землячку купцу за четыре золотых продала?
  - Я? Продала? Врёшь, негодяй!
  Удар мечом плашмя, крик боли.
  - Выбирай слова, шлюха.
  - Запечатай ей пасть, мясник, - советует кто-то из похитителей, - медью да покрепче.
  - Успеется. Пусть поболтает напоследок, - отмахивается наёмник от непрошенного совета. - Здесь чужих нет.
  - Твоё имя: Глузд, - вклинивается в перебранку Аня. - Ты шёл с караваном от Белого Клина и ты договаривался о комнате для нас. Ты тоже продал меня купцу?
  - Надо же, угадала, - Аня не видит лица наёмника, но его гнусная усмешка отражается в голосе. - Только я не купцу там служил.
  - Понятно кому.
  - Догадлива. Только не спеши вслух говорить, если не хочешь ...
  - Меди плашмя попробовать? Молчу, молчу.
  - Хитра, сука, - хмыкнул наёмник, не желая оставить за собеседницей последнее слово. - Не зря из-за тебя такая возня.
  - Женщин нельзя бить! Это нечестно, - Алевтина едва сдерживается, чтобы не зарыдать, но её мнение здесь никто не разделяет:
  - Да как же их не бить?
  - Баба на то и баба.
  - Кого бить, если не бабу...
  И Тина прикусывает язык: возражать тем, кто на возражение отвечает оплеухой, она опасается. А тропа вьётся между деревьями. Тьма обступает людей. Похитители зажигают факелы.
  - Долго ещё? - стонет Алевтина. Аня молчит. Тине только повод для жалоб дай. И опять отмолчаться не удаётся. Именно к ней землячка и привязывается. Аня-то сдачи не даст.
  - Я знаю, ты меня стервой считаешь, потому и не хочешь говорить со мной. Только я добра для нас хотела. И для тебя тоже, а оказалась плохая. Ты бы меня не послушалась никогда, а Айрисфед, между прочим, обещал защитить нас...
  - От кого? - обрывает зануду Аня.
  - От убийц. На тебя же покушались!
  - Тина, - обречённо вздыхает Аня, - ты не стерва. Ты просто круглая дура, если это не одно и тоже. Ты хоть понимаешь, что сказала? Айрисфед и защитит?
  - Да! Защитил бы, если бы его не предали! Он обещал! Он влюблён в тебя до беспамятства. Не знаю уж, почему здесь все мужики так на тебя западают. Не красавица ведь, а они - просто в штабеля ложатся!
  - Он - работорговец!
  - И что? Здесь это нормально. Зато он богатый и уважаемый ...
  - Он работорговец, - повторяет Аня с напором. - Главный его товар - женщины.
  - Какая разница чем он торгует! Ты вон с наёмниками дружбу водила и не стеснялась. А они - здешние отбросы и отнюдь не сосредоточие всех добродетелей.
  - Зато слова: "честь" и "долг" для них не пустые звуки. А Айрисфед, натешившись, продал бы нас как рабынь, да ещё и с прибылью...
  - Продал? Нас! - Тина искренне возмущена, но больше ничего не успевает сказать. Неожиданно и громко заржал наёмник за их спинами:
  - Во сказала! Ох, и умна ты, Ведьма! Всю правду видишь. Не зря парни тебя уважали.
  - Да кто её уважал!? - Взвизгнула Алевтина. - Убийцы наёмные?
  И тут же получает шлепок мечом плашмя, пониже спины. Не сильно, так, для проформы, чтобы не забывала: с кем говорит.
  - Не верещи. А то, что ты - дура, даже коза с горы поймёт: землячку продала, а деньги не получила.
  - Это потому что ты меня обманул. И Айрисфеда ...
  - Да, обманул. Потому, что ты - дура.
  - Эй, мясник, - окликает наёмника первый в группе тать с факелом. - Тропа раздваивается. Куда дальше? На право? На лево?
  - Посередине.
  - Без дороги?
  - Здесь недалеко.
  - Опять недалеко? Ты это всю дорогу твердишь!
  - Здесь недалеко, - повторяет наёмник. - До озера дойдём и там подождём заказчика. На берегу.
  - До озера?
  - Ох, смотри, наёмник.
  - Если окажется, что мы зря ноги били...
  - И за доставку бы накинуть надо. Слышишь? Мясник?
  - Всё к хозяину, - бурчит Глузд, сдерживая раздражение. - Вот придёт он - с ним и торгуйтесь.
   ....................
  Брошенный из темноты плащ, как живой, разом опутал Анну с головы до ног. Один из грузиков, зашитых в край ткани больно ударил Иришу. Девочка в испуге шарахнулась в глубокую тьму ночной тени, под самый забор, сжалась в комочек, не в силах не то что бежать - дышать. Их было трое: двое мощных мужчин, из тех, что в одиночку быка поднять могут и женщина. Алевтина.
  Ириша не видела её лица, не могла разглядеть одежду, но если живёшь с человеком три с лишним месяца бок о бок, такие детали не нужны. Для узнавания достаточно силуэта и пары характерных жестов, из тех, что человек за собой даже не замечает, так они привычны для него.
  Похититель наклоняется, поднимает и закидывает запутанную плащом Анну на плечо, как тюк и, не обменявшись с товарищем даже знаком, скрывается в тени уличного поворота. Остальные бесшумно следуют за ним. Всё происходит так тихо и быстро, что может показаться ночным кошмаром.
  Впившись зубами в руку, Ириша задыхается от нехватки воздуха и даже не чувствует боли, так ужасно для неё случившееся: Анну украли и она ничего не может сделать. Ничего!
  - У-укр-а-а-ли-и! - неожиданно и с отчаянием протянул, почти провыл над её ухом невидимый во тьме псоглавец, обрывая наваждение.
  - Агрх, кто это был?
  - Н-и-э-знай- аю, - жалобно простонал монстр.
  - Мы их догоним?
  - Д, о-о-г-оо-ни? - Кажется он вскочил. Ириша, вскинув руку, едва успела поймать подвижный край плаща:
  - Мы с тобой не одолеем их. Нужна помощь.
  - П, о-о-мщ?
  - Господин Гастас. Он поможет.
  - Г, а-а-стс?
  - Мы найдём его, а потом ... ты сможешь отыскать похитителей по следам?
   ..........................
  Тёмные улицы, прорезанные полосами лунного света. Ночь, осенний воздух, холодящий разгорячённое лицо. Человеческая тень с собачьей головой рядом. Глаза псоглавца горят в темноте, как два красных угля. Мир ночных теней обступает девочку, улицы изгибаются переулками, как змеи, дома и заборы приобретают призрачность тумана. Они не важны. Значит их нет. Есть лишь цель: найти и спасти. Остальное не стоит внимания. Даже собственная жизнь.
  В кабаке при постоялом дворе ярко горит очаг, пылают факелы, на столах - мясо и хлеб. Галдят воины, в предвкушении доброй пирушки. Ириша замирает на освещённом пороге, переводя дыхание и отыскивая взглядом нужного ей человека. Ага! Вот он! В своём синем, нарядном плаще стоит спиной к девочке и о чём-то оживлённо болтает с товарищами. Глаза Иришы впиваются в спину парню и вдруг, к собственному её удивлению, юноша осекается на полуслове, нервно оглядывается:
  - Ириша? - Собеседники забыты, окружающее перестаёт существовать. Есть только задыхающаяся от бега девочка на освещённом пороге и её взгляд. - Что случилось? Анна...
  - Её украли.
  - Кто?
  - Их двое. Агрх найдёт их. Но ...
  - Что?
  - С ними Тина.
  - Даже так? Что ж, ей же хуже, - он оглядывает зал. Лагаст занят: следит за тем, как слуга разливает вино из бурдюка по кувшинам. - Брат, ...
  - Что? - оборачивается на голос старшой.
  - Анну похитили.
  Тень недовольства ложится на лицо командира. Если бы только:
  - И что?
  - Надо помочь.
  - Кому?
  - Анне...
  Слово виснет в пустоте, пауза затягивается удушающей петлёй. Мир вокруг вдруг блекнет, обращаясь в скопище полупрозрачных теней. Даже побратим. Вздохнув несколько раз, Гастас отгоняет наваждение:
  - Лагаст, ей надо помочь. Я должен.
  - Должен? До каких пор ты будешь ей должен?! - всплеск раздражения слишком уж яростен. Мужчина понимает это, сам обрывает себя, смягчая тон. - Брат, послушай: может хватит? Завтра, на рассвете мы уходим. Понимаешь? Мы с тобой уходим домой. Это наш путь. Хватит нам жить одним днём.
  - Но Анна ...
  - У неё свой путь и своя судьба. Вспомни: тот, кто пойдёт с ней - разделит с ней и путь, и судьбу. Ты понимаешь, что это значит?
  - А тот, кто встанет на её пути?
  - На её пути пытаешься встать ты.
  - Её похитили.
  - Кто?
  - Думаю, что Чёрные. Здесь Агрх ...
  - Агрх? Этот овчар с собачьей головой? Ему-то что надо?
  - Не знаю. Ещё не спрашивал.
  - Как у тебя только терпения хватает говорить с ним? Послушай хоть раз меня: махни на всё это рукой. Такова судьба, а с судьбой не спорят. Попробуй лучше вина. Купец целый бурдюк прислал. Когда такое было? - Лагаст плеснул вина в две кружки, протянул одну товарищу, из второй отхлебнул сам. - Отличное вино. Выпей и забудь о стриженной. Мало ли женщин на свете...
  - Я думал ты мне друг.
  - Что?
  - Я думал, что ты мне друг, - повторил Гастас, глядя товарищу в глаза.
  - Да, я твой друг. А кто же ещё? - отозвался Лагаст с непробиваемым добродушием. - Конечно друг, потому что хочу, чтобы ты вернулся в родную сторону, женился, стал уважаемым человеком и умер в своей постели, под своей крышей в окружении детей и внуков. Так кто я в таком случае?
  - Не знаю.
  - Ах, не знаешь? - Перешёл в наступление Лагаст. - А кто тогда ты, если готов променять нашу трёхлетнюю дружбу, наше побратимство, нашу кровь на приблудную потаскушку...
  Кружка с размаху врезалась в стол, вино красным пятном плеснуло на выскобленные добела доски столешницы, кровавыми брызгами разлетелось по сторонам:
  - Нет между нами ничего. Ни дружбы, ни крови!
  - Гастас, погоди! - крикнул Лагаст в спину уходящему. - Вернись! Я забуду твои слова.
  Юноша приостановился, бросил через плечо:
  - Зато я твоих не забуду.
  Конечно, его можно было догнать и попытаться остановить или, кликнув товарищей, последовать за ним, но Лагаст не двинулся с места. Обида захлестнула мужчину с головой: он столько раз дрался плечом к плечу с этим мальчишкой, прикрывал его, отдал ему сердце, хотел породниться с ним и вот, вместо благодарности, щенок бросает ему в лицо обвинение в предательстве. И из-за кого? Из-за бабы, коих вокруг тьма тьмущая: выбирай любую и пользуйся пока не надоест. Обидно? Да ещё как.
  Лагаст поплотнее уселся на скамью, отхлебнул из кружки, сплюнул зло:
  - Ладно, до утра время есть. Вернёшься - прощу, а нет - значит не судьба.
  - Что делаем, командир? - подлез под руку Рагаст, наблюдавший за перепалкой со стороны.
  - Гуляем, - сухо отозвался мужчина, - или что другое предложишь?
  Рагаст предлагать естественно ничего не стал. Зачем? Командир не в духе. Оно и понятно. После такого-то разговора. Ну и ладно. Не в первой. Остынет. Это не великая печаль, а вот если простынет мясо на столе - худо. Да и чистое вино в кружках не каждый вечер бывает.
   .......................................
  Лагаст делает третий глоток. Вино выдохлось и отдаёт медью. Неприятно. Сколько же он просидел над кружкой? Почему так тихо вокруг? И окружающее? Всё вокруг как дымкой подёрнуто.
  Тишина в кабаке действительно стоит мёртвая. Никакого движения. Неужели парни так быстро опьянели? Странно.
  Мужчина пытается подняться, но ноги не слушаются его. И это после пары глотков? Догорают угли в очаге, коптят факелы, чёрный дым завивается петлями и сползает вниз. Люди лежат вповалку: на столах, на лавках, под столами и под лавками. Видно крепкое было вино, раз закуска толком не почата. А вот и она. Куда же без неё.
  Сгорбленная старуха в длинном, развевающемся одеянии с белым посохом из резной кости. Она не идёт, плывёт между телами, наклоняясь над каждым и касаясь ладонью лба каждого. Словно жар снимает. Или искру.
  Так вот, как она выглядит: призрачно-сияющий шарик, как полупрозрачная жемчужинка или рыбья икринка. Искра жизни.
  Набрав горсть искр, ссыпает их смерть из живой ладони в костяную руку. Две ладони из белой кости на навершии посоха, как чаша принимающая. От такого зрелища тело стынет. Бежать бы прочь, без оглядки, да ноги, как назло, отказали. Тут бы хоть прямо устоять, потому что ...
  - Прости, воин, твой день закончен. - Гнилая прямо перед ним. Хотя, почему "Гнилая"? Вполне человеческое лицо с нечеловечески усталыми и печальными глазами. Он даже видел его где-то. Давным-давно.
  - Погоди, - он вскидывает руку, прикрывая лоб от прикосновения. - Говорят ...
  - Тот, кто встретит смерть стоя, может задать ей три вопроса? Так и есть, воин, только...
  - Что?
  - К чему считаться, раз ответы ты унесёшь с собой?
  - Ты щедра, - мужчина переводит дух. Как всё-таки трудно стоять и даже дышать. Потому вопрос его звучит коротко. - Кто?
  - Он. Не сам, конечно.
  Тело сковывает неподвижность, зато мысли перестают путаться. Это кстати. Так как для того, чтобы задать вопрос, ему, оказывается, даже языком шевелить не надо.
  - Это Щуп?
  - И он тоже.
  - Зачем?
  - Остановить.
  - Что?
  - То, что должно случиться.
  - То, что должно случиться - случится.
  - Конечно случится, воин.
  - Но тогда ...
  - Да. Тогда это всё, - она обводит рукой вокруг, - напрасно.
  Кажется, уголок губы его собеседницы приподнимается в кривой ухмылке. Или это только кажется? Новая мысль:
  - Мой друг. Что с ним?
  - Его день продолжается.
  - И ... долго?
  - Пока срок не настал и моей власти над ним нет.
  - А если бы я ...
  - Пошёл за ним?
  - Да, прежде чем выпил вина?
  - Твой день продолжался бы. Это всё?
  - Нет. Что будет с ним?
  - Не знаю, воин. Твой друг сошёл со своего пути и судьба его мне неизвестна.
  - Хорошо. А ...
  - Что?
  Лагаст обводит мысленным взглядом комнату: мясо и хлеб на столах, отравленное вино в кружках и трупы, трупы, трупы. Не только воинов. Вон, хозяин обмяк на скамье. Видать тоже дорогого винца пригубил. А там - парнишка-слуга. Не иначе на дармовщинку позарился.
  - Мы встретимся с ним, там, или...
  - Всё может быть, воин, но...
  - Что?
  - Вы не узнаете друг друга. Чёрная вода смоет хорошее, но она же унесёт и плохое. Пойдём со мной, воин и ты никогда не вспомнишь, как отказал другу в помощи, польстившись на кружку отравленного вина. И он об этом тоже никогда не узнает и никогда не пожалеет о том, что не был с тобой более настойчив.
  - Хорошо. Я готов...
  Сухая, женская ладонь касается лба, снимая крутящую внутренности боль. Глаза человека гаснут. Ещё миг и живая искра скатывается с пальцев в костяную чашу - навершие посоха. Урожай собран. Все мертвы. С тяжёлым вздохом Многоликая обводит взглядом мёртвые тела: "И все до срока. А скажут, что всё это сделала я. Время, сроки ... Как же их не любят люди. И Мастер про время забыл. Пусть оно идёт для кого-то быстрее, для кого-то медленнее, но вернуть прошлое не может никто."
   .................................................
  Гастас бежал по улицам, ведомый псоглавцем. Чуть-чуть отставая, рядом бежала Ириша. На разговор не было ни времени, ни дыхания. Все силы уходили на бег. Очередной закоулок, отбитая доска забора, сад, полуразрушенный погреб. Псоглавец нырнул в чёрный провал. Люди - за ним.
  Темнота. Рука воина коснулась тонкопалой лапы монстра. Ириша уже вцепилась в короткий, синий плащ. Длинный путь на ощупь, в темноте позволяет перевести дыхание. И опять лунный свет пробивается в пещеру.
  - Где мы?
  - За сте-у-ной-й.
  Широкие улицы предместья.
  - Л, у-у-ди-и, - всхлипывает псоглавец, опускаясь на четвереньки. Он уже знает, что в облике собаки для людей незаметен. Гастас не успевает среагировать столь быстро и с разбегу выскакивает на освещённый перекрёсток.
  - Стой!
  - Стоять!
  На земле, посреди улицы - два скрюченных трупа. Растёкшаяся кровь ещё липнет к подошвам. Тут же пять стражей ночного дозора:
  - Кто такой?
  - Человек.
  Факел освещает юношу с головы до ног.
  - Наёмник?
  - Да.
  - Что делаешь здесь?
  - Гуляю.
  Ириша буквально материализуется из темноты, прижимается к своему защитнику. Взгляд её, расширившихся от темноты и ужаса глаз, прикован к мёртвым. Выражение лиц стражников смягчается:
  - Понятно. Гуляй дальше.
  - Стой!
  Гастас останавливается на половине движения. Лицо и поза его выражают крайнее недоумение.
  - Меч покажи.
  Юноша медленно вытягивает из ножен оба меча, протягивает ближайшему стражнику. Тот с опаской проводит ладонью по одному лезвию, по второму, недоверчиво рассматривает в свете факела сухую ладонь:
  - Оба чистые.
  - Конечно. Мы же гуляем.
  Рука Ириши нащупывает его руку. Он отвечает пожатием на пожатие: "Понял. Молчи", - спрашивает, изображая никуда не спешащего гуляку:
  - Кто это? И за что их?
  - Кто это? - переспрашивает с сарказмом один из стражей, поводя факелом. Свет выхватывает из темноты непонятный ком под ногами. Страж поднимает с земли плащ с зашитыми по краю грузиками, встряхивает. - Если эту штуку раскрутить и бросить умеючи, - она человека с ног до головы опутывает. В миг.
  - Не понял ...
  - Это людокрады. Девок воруют и работорговцам за пол цены сбывают.
  - Понятно, - нехорошая ухмылка против воли искажает красивое лицо юноши. - Не ту украли. Туда им и дорога.
  - Дорога, говоришь? - Ворчит старший в страже. - Тебе легко говорить, а нам где убийц искать? Не найдём - опять весь город будет языками чесать: мол сами мы этих злОдиев порешили ...
  - Да, беда, - иронически соглашается Гастас. - Вон, в Пристепьи Тадарик так и сделал. Больше никто не жалуется. Некому.
  - Слышь, наёмник, тебе легко языком ляскать, - огрызается стражник. - Гуляешь себе и гуляй. Чего к нам привязался?
   .........................................
  - Они Анну украли. Я их запомнила, - шепчет девочка, когда стражи не могут её услышать. - Они ...
  - Сделали это для Айрисфеда, - обрывает спутницу воин.
  - Откуда ...
  - Айрисфед - работорговец, главный его товар - женщины. Только сейчас он замахнулся не на тот кусок. Анну кто-то перехватил. Кто?
  - Й-а знать! Знать!
  - Агрх? Ты знаешь?
  - Й-а чу-у-уйу, чу-у-й-у! - монстр показывает рукой в темноту. - Т,у-у-да!
  - Вперёд.
  Свежий след, тихая ночь. Псоглавец даже к земле не наклоняется, ощущая похитителей верховым чутьём. С таким помощником не заблудишься. Дорога из предместья тропой втягивается в лес, раздваивается, петляет. Агрху всё равно.
  - Р-р-р-йа-дм, р-р-йа-дм! - хрипит он у очередной развилки. - Т-и-и-х-у-о. - И направляется между деревьями, по кочкам. Верно. Без дроги не побежишь. Враз ноги переломаешь. Да и отдышаться после пробежки не мешает. Ровное дыхание в бою - дело не последнее.
   ............................................
   - Долго нам ещё ждать? - Ворчит тать. - Где твой покупатель, мясник?
  - Придёт, - отвечает Глузд, чутко прислушиваясь.
  Невысокий, обрывистый берег у лесного озера, крошечная полянка между водой и лесом. Туман тянется от озера к лесу низкой, плотной пеленой. Все люди как в молоке по пояс.
  - Не нравится мне здесь, - не унимается разбойник. - Почему здесь, а не в городе?
  - Ну, ты же согласился.
  - Не нравится мне это. Кто твой покупатель?
  - Придёт - увидишь. Да и зачем тебе это?
  - Мало ли что. А вдруг пригодится?
  - Меньше знаешь - крепче спишь.
  - Как бы навсегда не уснуть. Двадцать золотых - деньги немалые.
  - Десять, - не задумываясь поправляет собеседника наёмник.
  - Это за одну, а за двоих ...
  - Вторую можете оставить себе.
  - Хорошо, наёмник, ты сказал...
  Пустая болтовня оказалась совсем не пустой. Глузд, занятый спором с одним татем, упустил из поля зрения других. Ближайший злодей сгрёб Анну, поволок в сторону от воина.
  - Э! - вскинулся наёмник. - Не эту! Ту!
  И тут второй злодей ударил его ножом, в спину, над широким, жёсткой кожи поясом-корсетом с медными бляхами. Мужчина изогнулся в обратную сторону, застонал, пытаясь дотянуться до раны рукой.
  - Тихо, мясник, - нож злОдия касается горла. Не шуми зря. Ты сам сказал: одна девка наша.
  - Вы не знаете, с кем связались, - хрипит наёмник. - Зря вы это затеяли. Хозяин таких шуток не любит.
  - А ты с ним поговори, объясни. Глядишь, он и помягчеет. Тебя-то он послушает?
  Одновременно руки другого лезут Ане под одежду:
  - А девка - ничего. Старовата, но сойдёт.
  - Не трогайте её, - хрипит наёмник. - Она нужна целой ...
  - Да? - Глумливый вопрос сопровождает глумливая же ухмылка. - Тогда твоему хозяину придётся заплатить дороже.
  - Эй, Скок! - Перебивает старшего тать, держащий Аню. - Смотри, что я нашёл!
  - Титьки что ли?
  - Жемчуг!
  Жемчужное ожерелье - подарок Гастаса. Аня поклялась не снимать его никогда и не снимала. Вот эту-то низку молочно-белых, безупречных перлов и нащупал злОдий, а выпростав на свет так удивился, что даже хватку ослабил:
  - Эта побрякушка не меньше десяти золотых стоит! - Придерживая жертву, он разматывая снимает у неё с шеи, через голову драгоценное украшение, поражаясь его длине. - Даже дороже, на много, наверно...
  Разумней было бы стерпеть, но то, что подарок оказывается в руках паскудного ворья, для Ани оскорбительней даже мужских рук на теле. Вспышка ярости молниеносна и неожиданна. Даже для неё самой. Перехватив ожерелье, резким движением девушка рвёт его на себя. Нить лопается, жемчужины лунными бликами разлетаются по поляне и, как дождевые капли исчезают в густой траве.
  - Сука! - Удар кулаком сшибает её на землю, ноги татя пинают извивающееся от боли тело. - Сука!!!
  Вопли, шум, возня, крики на весь лес. Под такой аккомпанемент, да ещё и под покровом ночного тумана подкрасться вплотную - нечего делать.
  Первым же ударом Гастас разрубил спину татю, пинавшему Анну. Уж больно удобно тот подставился. Вторым - отбил удар Скока, зацепив ему подбородок. Царапина, но у вожака шайки сердце упало, вслед за прочими потрохами, стекая по ногам и в пятки.
  - Я убью его! Я убью его! - завопил тать, придерживавший раненого наёмника.
  - Это Волчонок, болван, - огрызнулся Глузд, чувствуя у горла остриё разбойничьего ножа. - Он с радостью пришьёт меня. Да и вас всех тоже. В Белом Клине этот малец, за Анну, один, пятерых парнишечек БурОго положил. И не поцарапался.
  Смысл сказанного дошёл до разбойника молниеносно. Оттолкнув пленника, он метнулся в сторону леса. Гастас теснил двоих, оставшихся татей, к обрывистому берегу.
  - Госпожа Анна! - Это Ириша выбежала на поляну и сразу бросилась на подмогу Ане. - Госпожа Анна, вам очень больно?
  - А-А-А-А!!! - пытавшийся бежать разбойник, как ошпаренный выскочил из леса обратно, на поляну. Следом за ним, сжимающейся цепью, неспешно и неотвратимо шагали Чёрные.
  Они действительно были черны, как ночь, от глухой черноты доспехов, не отражающих даже лунный свет. И лишь глаз посреди лба светился сквозь прорезь глухого шлема чёрно-багровым светом, как угли догорающего костра. Чёткие, чёрные тени в серо-серебристой пелене тумана.
  Быстрее всех среагировал Гастас. Он сдвинулся, одновременно нажав в левый бок своим противникам. Уворачиваясь, те, как намасленные, выскользнули от берега к лесу, к чёрным, а юноша тут же занял освободившийся мысок. Теперь все враги стояли перед ним, а спину и частично бока воина прикрывали обрывистый клин берега и вода под ним.
  - Что за свара? Глузд, ты где?
  Оказывается, Чёрные шли не одни, а вперемешку с людьми. С наёмниками. Старшой вышел из цепи вперёд и теперь пристально оглядывал окружённый берег. И Гастас, и Аня с Иришей сразу признали в нём Щупа.
  - Здесь, командир, - прохрипел Глузд с земли. - Подрезали меня, командир, эти крысы. В спину. Как у них это водится. Плохо моё дело, командир. Отбегался...
  Шагнув на голос, Щуп увидел товарища, наклонился, помог подняться:
  - А вот это ты зря, друже. Рано помирать собрался. Ты ещё нужен.
  - Знаю, но ... больно.
  - Держись, - взгляд наёмника скользнул по прижавшимся друг к другу девушкам. - Не всё так плохо. Как-никак лучшая лекарка теперь у нас.
  - Волчонок тоже здесь, - наябедничал Глузд, будто командир был слеп и не видел готового к бою Гастаса.
  - Живучий, - хмыкнул тот. - Не ждал. Ну, да всё равно.
  Наёмники просочились через уплотнившуюся цепь Чёрных. Их оказалось не так уж и много: около десятка, хотя тесноты на поляне они прибавили значительно. Вслед за воинами сквозь цепь прошёл и хозяин: Чернобородый.
  - Вот и проводник, обещанный звёздами, - прошептала Аня в самое ухо прижавшейся к ней Ирише.
  - Господин, - обратился к пришельцу Щуп. - Воля Господина выполнена. Дева здесь. Цела и невредима.
  - Госпожа Анна? - Чернобородый иронично приподнял бровь. - Ириша? Что ж, разумно. Госпожа без служанки не госпожа. А где другая женщина?
  - Другая? - Щуп нервно оглядел поляну. Три татя стояли стояли прижавшись друг к другу, спина к спине, держа перед собой обнажённые мечи. - Эй! Крысы! Где вторая баба?
  - Так их две ... - попытался оправдаться Скок.
  - Цыц! Ты прекрасно понял: о ком я.
  - Да это ...
  - Здесь была ...
  - Только что ...
  - Здесь она была, командир, - подтвердил Глузд. - А как эти паскуды суету затеяли - исчезла. Не иначе где-то в темноте спряталась.
  - Понятно. Эй, парни, - Щуп перенёс внимание на подчинённых. - Здесь девка была. Потаскушка Лагастова. Тина. Найдите её. А что с крысами делать, хозяин? - он указал на трясущихся злодиев.
  - Что им обещали?
  - Десять золотых за то, что они отобьют госпожу Анну у Айрисфедовых подручных и приведут её сюда.
  - Они справились?
  - Не слишком.
  - Вот по работе и разочтись.
  Приказ: "Бей", молниеносная схватка и вот уже наёмники вытирают окровавленные мечи, а на поляне стынут ещё три тела.
  - Госпожа Анна, не стоит вам оставаться здесь. Туман и сырость не прибавляют здоровья, - голос Чернобородого течёт как масло. - Прошу вас, пройдёмте с нами в наш стан. Там вы отдохнёте от пережитых волнений, подкрепите силы. Ваша служанка может последовать за вами, - добавляет он после расчётливой паузы.
  - А что с Волчонком, господин, - напоминает о последней проблеме Щуп.
  - С Волчонком? - Чернобородый переводит на наёмника картинно-недоумевающий взгляд.
  - Да, - кивает Щуп. - С защитником госпожи Анны.
  - С защитником? А зачем госпоже Анне защитник, если сам Господин берёт её под свою руку?
  - Так что с ним? - Настаивает наёмник на точном приказе.
  - Можете его убить, - отмахивается Чернобородый. - И ту девку тоже. Трупы принесёте в стан. Собакам тоже есть надо.
   ................................
  Алевтина начала своё отступление, лишь только злОдии затеяли торг с Глуздом. Потихонечку, бочком, по самой земле, под пологом тумана она отползала в сторону от разгорающейся свары. Туман у земли был так густ, что девушка едва видела собственные руки. Обильная роса пропитала одежду, обжигая холодом тело. Видимость - ноль. Почувствовав, что съезжает вниз, Алевтина едва сдержала крик и через мгновение, не удержавшись на ногах, села, по пояс погрузившись в воду, точнее в прибрежную, жидкую грязь. Мелочь, по сравнению с остальными бедами.
  Наёмник, так заботливо подкармливавший Тину в дороге, её же и продал. Сначала подбив принять предложение Айрисфеда и помочь ему похитить Анну, а потом организовав убийство похитителей.
  Алевтина кое-как поднялась на четвереньки, встала, всё ещё боясь разогнуться в полный рост. Над головой темнеет обрывистый берег. Так себе обрыв. Если встать во весь рост он вряд ли достанет ей до груди. И это при том, что ноги её по колено в грязи. Впрочем, хоть какое-то укрытие. Она сделала пару шагов вдоль берега и повалилась в грязь по пояс. Углубляясь, озеро подступало к самому холму и обрезанный край земли нависал над водой естественным козырьком.
  Нет, ей определённо везёт. Пожалуй, здесь можно будет переждать ту заваруху, что творится наверху. Ишь как орут. Не иначе, там кого-то прирезали. Впрочем, плевать. Это их мир, как говорит Анька... Или говорила?
  О дальнейшем думать не хотелось. В комнату ей возвращаться нельзя. Оказывается, не зря Глузд устроил их именно там. Одна из нор Чёрных. Вернуться в город? На шее у Алевтины шнурок с монетами. Деньги на первое время. Эх, зря она Аньку-дуру не послушалась. Та врать не умеет. Не то что Глузд. Теперь ей больше не на кого надеяться. И в город, пожалуй, возвращаться не стоит.
  Вода в озере тёплая, теплее росы, но холод всё равно начинает пробирать тело. А наверху никак не могут угомониться. Берег трясётся от шагов множества людей. Даже любопытно: что там происходит?
  - Шлюху ищите!
  Её ищут. Алевтина сжимается, забиваясь под самый берег, в грязь. Пламя факелов мечется над водой и только небольшой уголок тени под сушей, врезавшейся в озеро, успокаивающе тёмен. А тени мечутся, пытаясь укрыться от света факелов на берегу. Набрав в грудь побольше воздуха, Алевтина погружается в воду с головой, замирает, удерживая дыхание. Увы, воздуха хватает не на долго. Это не в кино, где герой, под плавную музыку целую минуту красиво парит над бездной. Не выдержав и десяти секунд, Тина выныривает. Грязная вода стекает с волос, по лицу. Тень, прикрывающая её шевелится неохотно теснясь к берегу.
  А там, на берегу, над самой головой Алевтины опять сотрясается почва в такт крикам, воплям и звону мечей.
   ......................................
  ... трупы принесёте в стан ...
  Аня рвётся с места, но перед ней - Чернобородый. Вскрик за спиной. Девушка оглядывается: Щуп сгрёб Иришу за волосы, поймал руку и медленно выворачивает.
  - Оставь, - Чернобородый невозмутимо высокомерен. Наёмник смягчает хватку. - госпожа Анна - наша гостья. Она и её служанка - под охраной нашего повелителя.
  Как, однако ловко эти люди умеют вежливыми словами изложить самую, непотребную суть. Гостья! Ага!
  - Госпожа Анна, - теперь Чернобородый обращается к ней. Глядя мужчине в зрачки, Аня шагает на него. Маг отводит глаза, пятится, даже не пытаясь заступить дорогу разгневанной пленнице. Ещё шаг - и оказавшийся на её пути воин в чёрных доспехах так же пятится, уступая дорогу.
  Крик боли за спиной. Ириша. Понятно. Для Чёрных она неприкосновенна, но только она. На её друзей неприкосновенность не распространяется.
  - Что вам надо от меня?
  - Госпожа Анна, - Чернобородый опять рядом и речь его - сплошное подобострастие. - окажите помощь раненому. - Он кивает в сторону Глузда. - Ему вы можете помочь, а ему, - кивок в сторону Гастаса, - уже нет.
  Аня смотрит на Иришу: наёмник придерживает девочку. Ни ножа у горла, ни зверских гримас, но ситуация понятна и без этих ужастиков: достаточно Чернобородому кивнуть и громила свернёт ребёнку шею.
  Аня смотрит на Гастаса: воин напружинился, но спокоен. Опасно спокоен. Он удачно занял вдающийся в озеро край берега и равно готов как нападать, так и обороняться. Можно конечно пройти между наёмниками и спрятаться у парня за спиной. Как в кино.
  Брезгливая гримаса тронула губы девушки: прекрасная блондинка, графиня Монсоро виснет на руке своего возлюбленного графа Бюси. "Нет, нет, я не оставлю тебя!" - вся такая трепетная и преданная. А её обманутый супруг во главе своры убийц, благородно ждёт: когда любовники наговорятся. Нет, кажется Монсоро в фильме грубо ругался. Он же нехороший, неблагородный. Так вот, она, Аня, тоже неблагородная и виснуть на руках, мешая и путаясь под ногами, ни у кого не будет. Тем более, что здешние наёмники даже на киношного Монсоро не тянут и ждать, пока кто-то наговорится - не станут.
  Решительно развернувшись, она подошла к Щупу, отвела его руку от девочки:
  - Лучше бы раненому помог.
  Тот без слов отступил, опустил глаза, изображая смирение. Только улыбочка на губах у мужика больно уж поганая.
  - У меня нет инструментов, - обращается Аня к Чернобородому.
  То же показное смирение, глазки в долу, подлая улыбочка на лице:
  - В стане вы получите всё, госпожа Анна.
  Аня резко развернулась на месте:
  - Куда идти, - и неожиданно для себя, столкнулась и чёрным воином. Тот просто не успел уступить ей дорогу. Глухим звоном отозвалась чёрная бронза кованного доспеха. Не чешуя и пластины, нашитые на кожаную основу, а именно сплошной металл, похоже, намертво заклёпанный на его владельце. Глухой шлем без забрала, без рельефа: гладкий горшок с дыркой во лбу, сквозь которую сочится красно-угольный свет. Что за нежить? Неужели живой мертвец из армии Повелителя Мёртвых?
  Неожиданная мысль. Но Анна так зла, что даже не испугалась: подумаешь, нежить, подумаешь ходячий покойник! Ну, мир здесь такой.
  
  Глава 27. Смерть, как метод.
  
  Гастас никого взглядом не провожал. Экая дурь: "последний взгляд"! Этак он действительно последним окажется. Наёмники кинулись на него всей толпой, лишь только Анна скрылась в тумане. Накатили как волна, путаясь и мешая друг-другу и так же бестолково откатились.
  "Набрали дурней по объявлению" - всплывает одна из полу понятных, но от этого не менее едких реплик девушки. Гастас даже плюнул от досады. Один рубака корчился у его ног со вскрытым горлом, второй - пятился к остальными, зажимая разрубленную руку.
  - Назад! Болваны! - с запозданием завопил Щуп. - Кто приказал?!
  Наёмники расступились. Щуп перекинул щит из-за спины на руку:
  - Конец тебе, волчонок. Отсюда ты не уйдёшь!
  - И не собираюсь. Пока что.
  Удар Гастаса его противник принял щитом, левым мечом юноша отвёл ответный удар. Так, проба силы. На Щупе пластинчатая, медная броня и медный шлем, но движется он легко, не чувствуя веса метала. Воинскую науку бывалый наёмник прошёл и превзошёл. У его противника доспехов нет. Только широкий, жёсткий кожаный пояс-корсет, укреплённые пластинами седой бронзы с собачьего доспеха, но он-то движений тем более не стесняет.
  "Бух!", "Бух!" - гулко отзывается на удары юноши дерево щита. "Дон!", "Дон!" - поёт от столкновения дорогая бронза мечей. Щуп недоволен: не взял наглого "Волчонка" с наскока. Теперь противники тщательно прощупывают оборону друг друга: "Бух!", "Бух!", "Дон!", "Дон!".
  - Бросила тебя, твоя шлюха, - скалится Щуп. - Не слишком видно ты нужен ей.
  "Бух - Бух!", "Дон - Дон!" - Гастас невозмутим, бережёт дыхание.
  - Все бабы - потаскухи, пёс их задери!
  "Бух - Бух!", "Дон - Дон!"
  - Пока жив - без подарка не подходи. Сдохнешь - слезинки не прольют.
  "Бух - Бух!", "Дон - Дон!" - Эту науку Гастас крепко усвоил. Любил Тадарик противника "учить": скажет словечко - юношу аж переворачивает. Гастас естественно на дыбы, мстить рвётся, а Тадарик мечом: "Вж-жик". Надо царапину штопать. Раз такая шутка, два такая шутка, ... пять ... десять... Отучил. Так что пусть Щуп себя тешит. Буде случай - за всё сочтёмся, а пока - рано. Он Гастасу живой нужен. Как бы добраться до него с умом? Щит - крепкий, доспех - тоже, а любую свою брешь старый наёмник лучше противника знает. И прикрывает, разумеется. Вот разве что бляха на щите у него, кажись, медная...
  "Бух! Бах!" - правым мечом с размаху по доске, левым - колющий прямо в медную бляху в центре. А Щуп встречным, удар противника усилил. Бронзовое остриё прошибает медь. Рефлекс откидывает Щупа назад. Поздно. Щит он держал "на кулаке", за деревянную перекладину, прикрытую медной бляхой-умбоном.
  Щуп тоже всё понимает: отпрянул, согнулся, прикрывая живот щитом, в глазах: ненависть и смертный ужас. Ну, это бродяга ты зря. Ты, пока что, живой нужен.
  Гастас отступает, опускает оружие:
  - Что, Щуп, пальчик порезал? Ну, так перевяжи. Я подожду.
  Его противник медленно опускает щит, будто ёж разворачивается: осторожно, прислушиваясь, не рано ли? В глазах та же ненависть, боль и ... недоверие. Но подвоха нет. Волчий выкормыш атаковать не намерен.
  Щуп высвобождает раненую руку и щит повисает на ремне через плечо, продолжая прикрывать живот, рассматривает рану. Меч задел кисть между пальцами. Порез, конечно глубокий, кровит, но косточки целы. В мирной жизни такой ране грош цена, а вот в бою ...
  - Перевязывай, перевязывай, - то ли издевается, то ли сочувствует наглый щенок. - А щит можешь к руке примотать.
  - Что-то ты добрый сегодня, Волчонок, - товарищ перевязывает командиру руку.
  - А спешить мне уже некуда, - улыбается юноша. - Сейчас я тебя положу, потом твоих вояк успокою. Не всех, конечно. Кто-то за помощью побежит. Помощь придёт - я и её встречу, но ведь в конце концов и сам лягу.
  - Разумно говоришь. Значит, спешить тебе некуда?
  - Абсолютно.
  Щуп морщится. Незнакомое слово режет слух ещё и потому, что смысл его слишком уж ясен:
  - А если я дам тебе уйти? - Щуп разглядывает перевязанную руку, вопрос его - как пробный удар. Но Гастасу-то именно это и нужно. Бой продолжается.
  - Я не уйду.
  - Из-за ... - Щуп проглатывает бранное слово. Не к месту оно сейчас.
  - Точно. Я поклялся идти за Анной за край мира или умереть. И я клятву сдержу.
  - Ишь ты! За край мира! - натужно щерится Щуп, будто обдумывает что-то
  - Точно.
  Наёмник косится на соперника, на успокоившийся труп под ногами, усмехается нехорошо:
  - Жаль, что хозяин велел убить тебя.
  - Не то, чтобы велел. Он сказал: "Можете убить ...", - а вы не смогли.
  - Хитёр Волчонок. Только хозяин может ведь и не согласиться?
  - Спроси у него сам.
  - Сам?
  - Да. Меня ты уже отпустил...
  - Даже так?
  - Я не прав, Щуп?
  Мужчина смотрит на юношу с прищуром, на скулах у него играют желваки. Но в драку наёмник больше не хочет лезть. Да и подчинённых своих слать - тоже не будет. Слишком мало у него людей, чтобы так, по-глупому терять их.
  - Чего нам делить, командир? - Напирает Гастас. - Что было, то прошло: ты хотел быть командиром и ты им стал. А я хотел быть рядом с Анной, да служба не позволяла.
  - Только рядом?
  - А разве нет?
  Всё-таки выражение лица у старого рубаки препоганое. Явно какую-то подлость задумал, но ... другого-то выхода нет. Ни для Гастаса, ни для Щупа:
  - Поговори с хозяином. Ты умеешь. Ему-то что?
  - А если ...
  - Хозяин велит убить меня? Что ж, умру. Здесь или там: какая мне разница?
  - Никакой, - вынужденно соглашается Щуп. Он ещё колеблется, но не в решении, а в том, какими средствами добиться желаемого.
  - Я принесу клятву повиновения и буду подчиняться твоим приказам...
  Опять взгляд исподлобья. Нехороший взгляд.
  - Соглашайся, Щуп. Что ты теряешь? Или хозяина боишься огорчить?
  - Нет. Хозяева согласятся. Пошли! - последнее слово относится к дружинникам. Те растеряно топчутся на месте:
  - А ...
  - Пошли! - Повторяет командир тоном, не терпящим возражений. - Трупы с собой прихватите.
   ............................
  Гастас даже не догадывается о том, что невольно прикрыл Алевтину. Тина - тоже. С рассветом она, насквозь промёрзшая, выберется из своего укрытия. Озеро, поляна, лес - полны тишиной. Даже птиц не слышно. Осень. Измятая трава. Кровавые пятна расплываются и бледнеют под седой пылью росы. Никого. Надо уходить. Куда? Неважно. До ломоты в костях девушка хочет жить. А значит - должна выжить. А другие? Что ж, такая их судьба.
   ....................................................
  Обширная поляна одним краем касалась берега лесного озера, а другим - вытягивалась в прогалину между деревьями. Шатры, два десятка запряжённых быками повозок, въючные и верховые лошади, погонщики, носильщики, рабы. Последних, впрочем, совсем немного. Как и охранников. Наёмников почти не видать, чёрных воинов - тоже. Аня разглядела между повозками пару бронированных псов. Это уже серьёзно. Даже пяти собак достаточно, чтобы мелкие шайки бежали от каравана со всех ног, а крупные - серьёзно призадумались, перед тем, как напасть. Собак, кстати, и по следу пустить можно.
  Для Ани "гостеприимные" хозяева приготовили крытую повозку на четырёх колёсах. Тюки с вещами уже лежали внутри. Не дожидаясь приказов, Ириша распустила ремни и после недолгого поиска извлекла мешочки с травами и свёрток с бинтами.
  - Кипяток есть? И хирургический стол. И обязательно инструменты.
  - Стол? - переспросил незнакомый Ане наёмник.
  - Да. Доска с зацепами, как в фургоне путника.
  - А-а-а! Будет.
  Стол воину помог принести отрок лет десяти-двенадцати: изящный, длинноволосый, в добротной, дорожной одежде. Точнее он пришёл вместе с несущим стол мужчиной. Кстати, таких сопляков в лагере Аня заметила немало. Чуть не в след за подростком заявились ещё два зрителя: Сивый с Чернобородым. Чернобородый принёс ящичек с инструментами: Аниными, из Пристепья. Понятно теперь, почему мастер по меди вчера даже упомянуть о них не осмелился. Зрители встали в стороне, зачарованно наблюдая за тем, как Аня и Ириша крепят доску, шпарят её кипятком, укладывают на неё, лицом вниз окровавленного, обнажённого по пояс Глузда.
  Кипятком, но уже остывшим, Аня обмыла кожу вокруг раны, одновременно прощупывая повреждение.
  - И как? - лезет под руку наёмник, притащивший Глузда.
  - Проникающее ранение в грудную клетку. Не глубокое, но пневмоторакс есть. Лёгкое, кажется не задето, а вот ребро побито.
  - Он будет жить?
  - Скорее да, чем нет. Сейчас наложу плотную повязку. Завтра, если лёгкое не задето, поставлю пиявок, чтобы скорее сошёл отёк...
  - Больно, - жалуется Глузд.
  - Ещё бы! Ребро треснуло, надкостница повреждена. Это очень больно. С расчётом били, твари, чтобы обездвижить. Впрочем, к чему покойников бранить?
  Хмыкает Глузд, хмыкает его товарищ:
  - Действительно, к чему?
  - Завтра пиявок поставлю, если они в этом озере водятся.
  - Пиявок? - испуганно переспрашивает раненый.
  - Пиявок, пиявок, - успокаивает его Аня. - На кожу вокруг раны. Они хорошо боль оттягивают. И синяк с отёком высосут. Хотя кость треснула и повязку снять не скоро придётся.
  На лицах наёмников растерянность мешается с почтением, а вот у зрителей - сплошное разочарование. Непонятно, чего они ждали? Крови и криков? Зачем? Аня укладывает инструменты, спрашивает ни к кому конкретно не обращаясь:
  - Я могу заняться вещами и отдохнуть?
  - Да, госпожа Анна...
  - Конечно ...
  Это воины отвечают: продажные мясники, невежды, злыдни и грубияны. Сивый взрывается:
  - Ты здесь не среди наёмников, женщина! Ты должна усвоить правила почтения, прежде чем предстанешь перед повелителем...
  - Госпожа Анна.
  - Что?
  - Я - госпожа Анна, - повторяет Аня невозмутимо. - Обращаясь, ты будешь называть меня по имени и прибавлять "госпожа". Это по поводу правил почтения, - краем глаза она видит, как переглянувшись, невольные свидетели спешат убраться подальше.
  - Ах ты, наглая тварь! - Сивый привычно переходит на визг. - Я научу тебя! Никаких верховых прогулок. Никаких разговоров с мужчинами. Из повозки не выходить...
  - А если я выйду и заговорю? Ты меня накажешь? Как? Закуёшь в рогатку? Спустишь шкуру бичом?
  Сивый осекается, и тут же, осознав своё бессилие, опять срывается на визг:
  - Девка! Грубая, дикая, распущенная девка! Не смей перечить мне! Я - учёный муж! Сам Повелитель призвал меня ...
  - Меня, как я понимаю, он тоже призвал. И куда настойчивее, чем тебя.
  - Госпожа Анна, - Чернобородый, в отличие от своего старшего товарища устрашающе спокоен. - Разумеется, вас зовёт Повелитель. Разумеется, вы - наша гостья и никто не поднимет на вас руку. Но вот ваша служанка ...
  Подсказка буквально подхвачена:
  - Я сам, лично, спущу шкуру с этой соплячки! Здесь! Немедленно! А ты, тупая коза, на коленях будешь молить меня...
  Он визжит так, что уши закладывает. Ане кажется, что она оглохла и ... мир вокруг становится нереально чётким, рука сама шарит под плащом в поисках ножа, а в памяти всплывает шипящий голос Тадарика: "Ещё одно слово, старик, и мой меч найдёт твою печень". А вот и нож ...
  Руки обручем сомкнулись вокруг тела, сдавили так, что кажется: вот-вот затрещат рёбра.
  - Тихо, сучка, не дёргайся, или ...
  От боли и удушья темнеет в глазах. Нож в руке, но рукой не пошевелить. Так плотно притиснуты руки к бокам.
  Так же, вдруг, хватка ослабевает. Аня жадно, по-рыбьи глотает воздух. Щуп выдирает нож у неё из пальцев, ворчит почти миролюбиво и даже с долей восхищения:
  - Ну ты и тварь! Не думал, что спасать тебя буду. А ножичек - хороший. Такой за деньги не купишь. Не иначе - подарок. Я его себе оставлю. Чтобы беды не случилось.
  - Ты спятил, наёмник?!
  - Цыц!
  - Что? - Сивый осекается. Глаза его лезут на лоб. - Да кто ты такой...
  - Твой спаситель. Если бы не я, этот ножичек, - он демонстрирует отнятое, - торчал бы у одного из вас в боку.
  - Да как ...
  - Торчал бы, торчал. Или вы её лица не видели?
  - Женщина ...
  - Что?
  - Не может поднять на мужчину руку! Это противоречит всем божественным установлениям ...
  - Тьфу на вас! - Презрительно сплёвывает в сторону наёмник. Сарказм так и сочится из него. - Мне вон тоже мама с папой говорили: "Нельзя людей убивать. Это противоречит божественным установлениям, сынок" - а я всю жизнь только убийствами и занимаюсь. Или ты, почтеннейший, думаешь, будто эта волчья подружка нож искала, чтобы мяса к завтраку нарезать? Ириша, отведи госпожу Анну в фургон, а потом руку мне перевяжешь как следует.
  - Да как...
  - Вы слишком увлеклись, мудрые люди, а между тем у нас есть дела и поважнее. Ириша, не заставляй меня повторять.
  - И пусть она даже не смеет выглядывать из повозки! - хорохорится в спину Ане Сивый.
  Ириша уже освобождает руку наёмника от лоскута, обмывает и обрабатывает рану, накладывает повязку. Быстро, ловко.
  - Молодец, малявка, - бурчит Щуп. - А теперь - брысь в повозку за хозяйкой. И без разрешения - носа оттуда не высовывать. И никого не бойся. Пока я здесь - тебя никто не тронет.
  - Щуп, ты ...
  - Уважаемый, есть заботы и поважнее, чем с бабами свариться.
  - Да как ты ...
  Ириша уже в повозке и наёмник шепчет в самое ухо Чернобородому:
  - Волчонок ...
  - Пошли, расскажешь, - хмурится его собеседник.
  - А ... - Сивый растеряно оглядывается, но двое уже шагают прочь, даже не оглядываясь на него, старшего по званию.
   .........................
  Они возле высокого шатра, останавливаются в дверях.
  - Что волчонок? - не таясь переспрашивает Чернобородый.
  - Он жив и он здесь.
  - Жив? - Сивы й в своём репертуаре: не умеет, да и не хочет сдерживать себя. - Как ты допустил...
  - Господин, - Щуп кивает на Чернобородого, - сказал: "Можете убить". Мы не смогли.
  - Он и господин? Да вы оба недоумки и ничтожества! Надо было послать больше людей или натравить на того безродного собак!
  Во взгляде наёмника - презрительное сожаление:
  - Мы и так потеряли двух воинов. И собак бы тоже потеряли.
  - Надо было спустить всех! Или послать воинов Сааху. Они, в отличие от твоих трусов, не знают страха.
  - Довольно обличений, Путник. - Новый человек выходит из глубины шатра: мелкорослый, с длинной серебряно-седой бородой и столь же белыми волосами. Поверх дорожной одежды на нём чёрная мантия, отделанная полосками белого, жёсткого меха. Недобрый взгляд хозяина шатра обращён к наёмнику. - Ты понимаешь, Щуп, кого ты впустил в наш стан?
  - Понимаю, - вопреки гневу вопрошающего, наёмник чувствует успокоение. - Поймите и вы, мудрейший: этот юнец - сильный, опытный воин и я прошу разрешить мне принять его в мой отряд.
  - Да ты в своём уме, бродяга! - опять вклинивается Сивый.
  - Молчи! - Седобородый начинает злиться. - Разве я говорю с тобой, Путник?
  - Этот грубиян и трус не способен справиться с простейшим из дел! Он портит всё, за что берётся и не знает правил почтения! Он...
  - Дурной пример подаёшь ему ты, - без церемоний обрывает Сивого Седобородый. - Где это видано, чтобы Путник перебивал Слугу? Может ты и к Повелителю обратишься первым, отяготив его слух своими вздорными жалобами?
  - Я ...
  - Вон!
  Сивый растерянно топчется на месте, но Седобородый уже отвернулся от него:
  - Говори, воин. Чем на этот раз ты оправдаешь свой промах?
  - Это не промах, мудрейший.
  - Как же не промах? Ты берёшь в охрану человека, которому не веришь и с которым не можешь совладать, хочешь показать ему дорогу во владения Повелителя.
  - Да, мудрейший, я не верю ему и совладать с ним не могу, - повинился Щуп. - Никто здесь не сможет совладать с ним.
  - Никто? У нас есть воины-люди, есть воины-сааху, есть гигантские псы в непробиваемых доспехах.
  - Цена победы будет слишком высока, - не отступал Щуп. - Я не знаю, как Волчонок выследил нас, но он здесь и этого не изменишь. Он уже убил одного из моих людей и одного ранил.
  - Наёмникам полагается гибнуть.
  - Охраны и так недостаточно, а если погибнет ещё кто-то - караван не сможет пуститься в путь.
  - Ты забыл о собаках.
  - Не забыл, мудрейший, - невесело усмехнулся Щуп. - Я не забыл, как эти убийцы распотрошили больше полусотни бронированных псов возле Буднего града. Да, мне жаль наших собак. Их не так уж и много у нас.
  - А непобедимые сааху?
  - Непобедимых нет. Этот щенок не отступит и перед ними. Поверьте, мудрейший, жизнь этой безродной сволочи не стоит цены, которую нам за неё придётся заплатить.
  - Что ты предлагаешь.
  - Принять его в отряд.
  - Его? В отряд?! - взвыл Сивый. - Ты умом тронулся, наёмник!
  Щуп вздохнул несколько раз. Общение с Путниками требует немалого терпения и выдержки.
  - Выслушай меня, господин. Я ведь не хуже тебя знаю путь. Я много раз ходил через горы, знаю все их угрозы и все опасности. Это тяжёлый путь. Убив Волчонка, мы ослабим себя, приняв его - усилимся. Он - хороший воин, он умеет подчиняться приказам и потому дойдёт с нами до Рубежа.
  - До Рубежа?
  - Да, господин. Только до рубежа. К самой Горе он не дойдёт.
  - А что случится на рубеже? - заинтересовался Чернобородый.
  - На рубеже нас встретит Страж.
  - Страж не страшен нам. Он служит повелителю, - опять вклинился Сивый.
  - Но дань с нашего каравана он всё равно возьмёт, - возразил ему Щуп. - Три жизни.
  - Я не слышал ни о чём подобном, - начал Седобородый немного растерянно.
  - Зачем вам знать о таких мелочах, Мудрейший? Три жизни - это пустяк. Каждый раз Страж забирает троих, первыми вступивших на земли Повелителя. Самую первую жертву выберет судьба, вторым - я пошлю волчонка, а третьим станет наибесполезнейший из рабов. Так я поступал всегда.
  - У тебя доброе сердце, наёмник, - с умилением вздохнул Чернобородый, - и ясный ум. Во истину, велик наш повелитель. Лучшие люди служат ему.
  - Разве что так, - ревниво бурчит Сивый. - Ты уверен, что Страж справится?
  - А вы сомневаетесь в этом, уважаемый? - Издевательски скалится Щуп.
  - Страж - творение нашего Господина, - Седобородый ставит точку в пикировке и вопросе. - Сомневаться в его победе - всё равно, что сомневаться в Повелителе. Ты правильно рассудил, наёмник: мудрый не приказывает судьбе, но почтительно направляет её путь.
   .......................................
  Ещё один раненый. У парня рассечены мышцы на руке, перехвачена пара крупных вен. Аня перевязывает повреждённые сосуды, сшивает мышцы, сухожилия, кожу, спрашивает, стараясь выглядеть равнодушной:
  - Кто тебя так?
  Наёмник молчит стиснув зубы. Понятно: штопка на живую - очень неприятно. Отвечает за него Щуп, подошедший, как всегда, незаметно:
  - Извините его, госпожа Анна. Парню запрещено разговаривать с Вами.
  Как всё-таки искусно сочетает командир наёмников высокомерную самоуверенность с показной почтительностью. Кстати, его-то руку не тем же ли мечом пометили?
  Аня до хруста стискивает зубы, понимая, что теперь ей правды не добиться.
  - Простите за дерзость, госпожа Анна, - скалится рубака. - И за отобранный нож тоже. Тем боле, что он вам пока без надобности. Если кто-то здесь проявит непочтительность, вам достаточно слова. Это же могу сказать и о госпоже Ирише, - воин переносит внимание. -Госпожа Ириша, вы, как служанка госпожи Анны, можете покидать повозку в любое время, можете требовать от слуг всё, в пределах разумного разумеется: воду, дрова, пищу. И всё-таки я бы не советовал вам далеко отходить от повозки.
  - Мне запрещено разговаривать с людьми? - Что-то в речи командира Ане очень не нравится и она пытается сменить тему. Щуп отвечает серьёзно, без намёка на подколку:
  - Вам - нет, им - да.
  - А покидать повозку мне?
  - В пути - нет. На стоянке, как сейчас, - пожалуйста. Только не отходите от неё далеко.
  - Правила приличия?
  - Приказ.
  - А приказы не обсуждаются ...
  - Вы правы, госпожа Анна. А сейчас пора в путь. Госпожа Ириша? - прощальный реверанс в сторону девочки. Ох, чует сердце, не с проста. Аня заканчивает перевязку и раненый тут же срывается с места. Да, Щуп здесь в авторитете. Пора в повозку: отдохнуть после бессонной ночи.
   .....................................
  - Ну, и где они!? - широкая, оплетённая синими шнурами вен рука ложится на плечо человека, склонившегося над каменным зеркалом. Мужчина попытался вскочить, но тяжесть божественной длани вдавила его в табурет.
  Разгневанная Богиня нависала над ним: чёрные одежды - одежды мести, чёрные растрёпанные волосы с жёсткими нитями седины, чёрным гневом горят огромные глаза на сухом, изборождённом яростью и страданием, суровом лице.
  - Как ты прошла? Я поставил защиту, - лепечет перепуганный её гневным видом мужчина.
  - Нежели? Ты забыл её поставить!
  - Я? Забыл?
  - Да. Так увлёкся очередной игрушкой.
  Каменное, мутное ещё зеркало из чёрного обсидиана. Оно лежит на верстаке между ветошками и клочками свалявшейся овчины, перепачканными в жирной грязи.
  - Они пропали, человек! Ты понимаешь, ЧТО это значит? - По мере того, как разум берёт верх над чувствами, черты лица Многоликой смягчаются и лишь нечеловеческий блеск божественных глаз напоминает: ЧТО кроется под гармонией черт показного спокойствия.
  - Значит, сегодня ты не за мной? - растерянно бормочет Мастер, всё ещё цепенея от мысли о допущенной оплошности.
  - Нужен ты мне! - Презрительно обрывает его Богиня и тут же поправляет себя. - Впрочем, ты действительно нужен мне, человек. Нужен, чтобы найти тех, троих...
  - Каких троих? - Многоликая давно убрала руку с его плеча, но даже от воспоминания об этом прикосновении, мужчину пробирает крупная дрожь.
  - Ну, двоих, поправляет себя женщина: Стриженную и наёмника, следующего за ней.
  - Он тебе тоже нужен?
  - Конечно. А то ты не знаешь. Не зря ты искал именно его.
  Разделяющей пелены нет. Чуть заметное движение посохом - они в толкотне крошечного переулка, напротив двухэтажного домика с лавкой.
  - Где мы? - чуть растеряно спрашивает Мастер. Он в цветной, добротной одежде преуспевающего купца. Столь же добротно и нарядно одетая женщина средних лет отвечает ему:
  - В Буднем граде. В этом доме Стриженная жила последние дни.
  - В полночь это было! Громыхнуло внутри той комнаты да так, что по всему дому гул пошёл. Молнии засверкали, дым повалил! У меня от страха ноги отнялись, жена в угол кровати забилась, дети под лавки попрятались. Дрожим, как мыши под веником и дом дрожит, весь ходуном ходит, а наверху - чистая свистопляска! Жуть ночная, одним словом...
  - Он лжёт, - возмущённо зашипел Мастер.
  - Он лжёт, - соглашается его спутница. - И самое забавное: соседи этой лжи не замечают. Будь здесь ночью такой шум - они бы тоже услышали его.
  - ... Только на рассвете я осмелился покинуть свою комнату, чтобы горницы осмотреть. Там давно всё тихо было, - продолжает разглагольствовать перед толпой слушателей хозяин дома. - Куда ни зайду - везде пустота! Три женщины, их вещи и даже лошади - всё исчезло. Как паром стало. Это были ведьмы. Они отравили наёмников на постоялом дворе и сами пропали!
  - Что за наёмники? - насторожился Мастер. Вместо ответа, Многоликая шевельнула посохом и они, в мановение ока, перенеслись на соседнюю улицу, к постоялому двору. У его ворот - тоже толпа зевак, но во дворе кипит деловая суета: пришлые воины из "Братства" вместе с городскими воинами выносят из кабака трупы и укладывают их во дворе: распухший, багровые, внушающий ужас.
  - Яд! - с одного взгляда определяет Мастер.
  - Да, яд, - соглашается спутница. - Эти воины умели убивать собак и от них избавились.
  - Ну, конечно, - кривится мастер. - Ты всегда и всё знаешь. И здесь ты уже побывала и всё видела.
  - Видела. И даже беседовала кой с кем из них. Воины сговорились с приказчиком и тот, от имени хозяина, выдал им в качестве аванса три бурдюка сладкого вина. Наёмники, чтобы вино не пропало, решили устроить гулянку-прощание. Кое-кто из их в другую сторону собирался. Сколько смертей!
  - Все наёмники живут одним днём, - поморщился мужчина. - И все они гибнут. Так или иначе.
  - Да, мастер, - со вздохом соглашается Многоликая. - Все люди смертны. - и уточняет двусмысленно. - Кроме тебя.
  От такого напоминания о сегодняшней оплошности, человека просто передёргивает, а его спутница продолжает:
  - Кто-то из них должен был пасть в бою, защищая мирных путников, кто-то умереть от ран или болезни, а кто-то дожил бы до глубокой старости и скончался бы в своей постели, в окружении детей и внуков. У каждого своя смерть и прежде срока никто не знает: какая именно. Теперь их судьбы обломаны, как соломинки в пучке, по воле твоего ученика: ничтожества, возжелавшего величия. - Взгляд Богини опять скользит по воинам, пришедшим отдать последний долг товарищам, цепляется за одно из лиц.
  Молодой мужчина с рыжими, припорошенными сединой волосами. Свежий рубец от собачьего укуса на щеке. Осторожно, как отец уснувшего ребёнка, он укладывает рядом с прочими сухопарое тело воина с чёрно-седыми волосами и узким, "волчьим" лицом. Оскаленные зубы мертвеца усиливают сходство с волком, а взгляд мёртвых, ярко-синих глаз, кажется притянут к синеве неба.
  - И ничего у твоего ученика не вышло. Если знание вошло в мир - его не удержать.
  - Везде он, везде мой ученик! - Раздражённо огрызается Мастер. - Разве он сыпал яд в вино?
  - Не он, - соглашается Многоликая. - У него немало помощников, уверенных, что подлостью и жестокостью в этой жизни можно добиться всего. Эти люди называют меня "Гнилой", себя они считают "умными", между тем настоящая гниль именно они.
  - И во всём опять виноват я! - ворчит мужчина. - Ведь это мой ученик натворил столько бед. Будто не ты послала его ко мне.
  - Я, - соглашается Богиня, пряча снисходительную усмешку. - Конечно я.
  - Так почему ты винишь во всём только меня, если твои людишки никуда не годятся?!
  - Почему "не годятся"? У тебя было немало учеников. И среди них ...
  - Что-то о моих хороших учениках ничего не слышно!
  Усмешка Богини стала грустной:
  - Может, ты просто плохо слышишь? Добрые деяния не так заметны, как зло. Например, ... кто-то же догадался, как убить первого пса...
  - Первого пса убила Стриженная. Это знают все. Человек из другого мира, которого, на свою пустую голову, приволок мой ученик!
  - Насчёт "пустой головы" можно было бы и поспорить, но зачем? А Стриженная всех своих псов убила случайно. Стечение обстоятельств, отсутствие страха. Она не понимала, что творила. А вот оценил её победу и сделал достоянием своих друзей - один из твоих учеников. И никто этого не заметил. Где справедливость?
  - Ты спрашиваешь меня о справедливости, Богиня? - возмутился Мастер. - Разве это не твой мир?
  - Мой. Но справедливость я отдала на волю людям. Вот ты, мудрец, догадаешься, о каком из твоих учеников идёт речь?
  Мастер скрипнул зубами, но промолчал.
  - Не можешь, - грустно подвела итог Многоликая. - Слишком много их было, тех, кого ты взялся учить и бросил, недоучив.
  - В них не было истинной преданности...
  - Кому? Истине или тебе? Ты так и не стал учителем, Мастер.
  - А кто я?
  - Мой ученик. Мой вечный ученик. Стажёр. Впрочем, довольно споров. Здесь всё ясно.
   Движение посохом. Люди, заборы, дома вокруг поблекли, подёрнулись пеленой, истаяли. И вот они опять в Мастерской и Лавке Человека.
  - Как теперь найти деву?
  - За этим я и пришла к тебе, Мастер.
  - Но как? Подскажи!
  - По следу. Как всегда.
  - По следу? Ты смеёшься надо мной? Нет на этой Стриженной даже следа!
  - А на твоих инструментах?
  Мужчина осёкся, выпучив глаза и распахнув от удивления рот:
  - Мои инструменты? - наконец сумел выдавить он из себя. - Да это же проще простого!
  Взмах рукой и пол под ногами светлеет, обращаясь в прозрачную пелену и через неё уже проступают контуры движущихся повозок. Рябь бежит по картинке, как по воде от порыва ветра.
  - Эге! Да они закрылись! И это от меня?
  Картинка становится ясной и чёткой: под прозрачным пологом повозки - две девушки среди вещей и распотрошённых узлов. Ящичек с инструментами лежит под лавкой, в рундуке, но даже оттуда он, как лампа освещает всё происходящее в повозке, делая его видимым.
  - Получилось? - Интересуется женщина.
  - Ещё бы! Смотри! Это же моё творение!
  Пассажирки разбирают и перекладывают вещи:
  - А золота-то нет, - с сарказмом замечает пассажирка постарше. Её отросшие, выгоревшие волосы собраны на затылке в короткий хвостик.
  - Нет, - отвечает ей юная дева, почти отроковица.
  Одежда на месте, травы и снадобья на месте. Рысья шкура на полу насмешливо скалит зубы, типа: "А вы на что надеялись, наивные?"
  - И котелок на месте, и чайник ...
  Из свёртка, на пол выпадает ожерелье из перламутровых бляшек. Аня поднимает его, стиснув зубы, чтобы не закричать.
  - Госпожа Анна, - Ириша нервно крутит головой, не в силах подобрать слова, чтобы передать охватившее её беспокойство. - Мне кажется ...
  Аня не слышит и не видит ничего, кроме находки. Пальцы её перебирают чуть слышно позвякивающие пластинки перламутра:
  - Сколько шума из-за него было! И вот ... - Спазм перехватывает горло, тело трясётся от сдавленных рыданий.
  - Госпожа Анна, - Ириша заглядывает Ане в глаза и отшатывается, испуганная неестественно-глубокой чернотой её вдруг расширившихся зрачков. - Госпожа Анна...
  Она опрометью бросается к одному из узлов, спешно перебирает флаконы с тинктурами. Кажется, в таких случаях её учительница брала этот или... Не важно. Пусть будут оба. Яда здесь нет. Из каждого в кружку по двадцать капель спиртовой настойки. Валериановой можно и побольше. Воды на пару глотков и ... чистого спирта на три глотка. Для надёжности. "Аква вита" - как говорит госпожа Анна или "Огненный сон" - как называют его воины, отведавшие этой смеси.
  Выпоив микстуру, Ириша укладывает Аню в постель, подбирает выпавшее у той из рук ожерелье. Речной перламутр переливается отблеском луны на тихой воде. Осторожно, чтобы не разбудить, девочка надевает ей украшение, заправляет под одежду:
  - Спите, госпожа Анна. Пусть сон ваш сейчас не благостен, но в нём ваше спасение, - она поднимает голову, умоляюще смотрит вверх. - Многоликая, та что везде и во всём, прошу, не забирай её, сохрани ей жизнь. Возьми взамен что хочешь: любую часть, любую долю, только пусть она живёт.
  Слёзы текут по обветренному, совсем не детскому лицу. И этот взгляд ... На мгновение Мастеру кажется, будто юница видит их, так же, как и они её. Право, это так странно, непривычно, невозможно, что ...
  Мысль неожиданная. Вспыхнув, как молния, она отодвигает наваждение:
  - А ведь смерть Стриженной - это решение!
  - Смерть? Решение? - Взгляд Богини по-человечески изумлённый.
  - Да! Если Стриженная умрёт, то Отступник не сможет овладеть силой пентаграммы. Мир устоит. Всего одна смерть сохранит целый мир!
  - Разве?
  - Ты не слышишь, что я говорю тебе?
  - Слышу.
  - Почему тогда медлишь? Забери её душу и всё решится само по себе!
  - Не время.
  - Что?
  - Время девы не настало.
  - Какое время!
  - Срок. У каждого живущего свой срок и я эти сроки ...
  - Не нарушаешь? Ты? И не нарушаешь?!
  - Да. Я не нарушаю.
  - Но почему? Ты же всесильна! Ты же всемогуща!! Ты - всё!!!
  - Да, я - всё.
  - Любой пропитый подонок с ножом, любая гниющая мразь с ядом, любой ... - Мастер проглотил бранное слово, - плевать хотели на твои сроки!
  - Да, ничтожества именно так и поступают. Но я - не ничтожество.
  - Неужели ты не можешь нарушить собственный закон? Всего лишь раз! Для спасения целого мира!
  - Даже раз.
  - Ты просто дура.
  - Нет, человек, - печально отозвалась Многоликая. - Глупец здесь ты. Ни смерть, ни мёртвые, ничего не решают. Решают живые. Ты, например.
  - Я? - гнев клокотал у мужчины в горле и он уже не мог сдерживать его. - С какой стати я обязан что-то "решать"? Что-то делать?!
  - Потому, что этот мир - твой.
  - И что с того? Я - Мастер! Я могу ...
  - Не можешь. Если этот мир рухнет - исчезнешь и ты, его порождение. Не только я, но и ты - тоже. Поэтому ты покинешь "пустоту", отложишь в сторону свои игрушки и сделаешь то, что должен!
  - Я? Я что-то должен тебе?
  - Да. Ты должен принять бой. Но прежде ...
  - Что ещё ты хочешь от меня, женщина?!
  - Прежде ты начнёшь думать. По крайней мере вспомнишь, как это делается. Человек!
  Мир вокруг скрутился воронкой. Громадой поднялся вверх. Перед Мастером горой высилась Многоликая в грозном облике Воительницы: короткие волосы прикрыты медным шлемом, тело облачено в развевающийся одежды, в левой руке - тяжёлый щит с пылающей звездой, правая - сжимает сияющий меч. И лицо у неё точь-в-точь, как у Стриженой девки, только старше и жёстче:
  - Ты примешь бой, человек, или исчезнешь! Запомни мои слова.
   ............................
  - Примешь бой? - Мастер в гневе хватанул кулаком по верстаку. Он - в мастерской. В своей мастерской. Мимолётное движение и его окружает мерцающая пелена защиты. - Больше ты ко мне не приблизишься! Дрянь! Гнилая дрянь! Приказывает мне, как слуге! Я - Мастер! Я могу всё! И сотворить, и разрушить, и снова сотворить. Но ... если этот мир действительно рухнет? Мой, безумный ученик, не задумываясь, разрушит его равновесие и тогда ... Ну почему эта бестолковая Жизнь всегда права? Рухнет мир - исчезну и я. Никакая защита не поможет. С этим действительно надо что-то делать. Но что? Спуститься в мир смертных, вступить в охрану Отступника, подобраться к нему поближе и... Ерунда. Вокруг него нет людей-воинов. Да и не приблизиться мне к нему. Опознают. Вот задача. Иди туда - не знаю куда, сделай то - не знаю, что. Не подумавши - не решишь.
   .....................................
  - Госпожа Анна, госпожа Анна... - это Ириша тормошит её. Во рту - сухо и мерзко. Кажется, перед тем как уснуть, она выпила микстуру на спирту. Не меньше полу стакана. И отрубилась.
  - Госпожа Анна...
  - Что?
  - Вставайте же.
  - Где?
  Сознание возвращается крайне неохотно. Тяжёлый бред пьяного сна никак не хочет выпускать разум: огромный зал, своды которого теряются во мраке высоты. На полу - две звезды. Выпотрошенное, женское тело лежит раскинувшись в чёрной звезде. Она сама - стоит в красной и в руку к ней, медленно, словно напрочь лишённый веса опускается красный кристалл. А вокруг, со всех сторон разом, к ней тянутся люди с перекошенными лицами, единые в своём желании завладеть волшебным камнем.
  Но это был только сон. Сейчас она в повозке и эта повозка стоит. Вокруг глухая ночь и лишь огонёк масляного светильника в руках Ириши чуть-чуть отодвигает тьму. Девочка трясёт её, тянет за руку:
  - Пойдёмте на улицу. Там ... - Ириша пытается придать своему лицу непроницаемое выражение. Бесполезно. Даже в полутьме заметна радость, пробивающаяся через нарочитое равнодушие, как свет пробивается сквозь бумагу китайского фонаря.
  - Что там?
  Повозка стоит между прочими и как бы одна. Вокруг неё пустота безлунной ночи и крошечный костерок освещает лишь пятачок вытоптанной земли у входа в повозку. Над костром, в котелке варится каша, рядом преет в чайнике травяной отвар. Остро пахнет корнями валерианы. Ириша наливает "чай" в кружку, протягивает ей, сообщает на одном вздохе:
  - Здесь Агрх!
  - Агрх?
  - Агрх, Агрх, - звучит из-под повозки голос, подделать который человеку просто невозможно.
  - Он рассказал ...
  Разговор с псоглавцем для Ани - мучение. Для него - тоже. Здешний, единственно известный Ане язык - не для горловых связок монстра. А вот говор собачников словно создан для гортани получеловека, полу пса. И для Ириши речь собачьего народа почти родная. Она и пересказывает Ане то, чему оказался свидетелем человеко-пёс. Что он видел, что слышал и что учуял. Про Алевтину, например. Её Агрх не видел, но знает, что землячке удалось спастись. Она спряталась в озере, под берегом, а когда всё закончилось - пошла в сторону города по натоптанному следу. Большего Агрх про Алевтину не знал. Да и Аня подругой не слишком интересовалась: жива и ладно. Иное дело Гастас.
  Юноша не только жив и здоров, он ещё и в караване. Хочешь верь, хочешь не верь, но Чёрные взяли его в охрану. Кстати, это Щуп постарался. Встречаться им хозяева конечно не позволят, но есть же он, Агрх! Хозяева псоглавца не замечают. Он для них значит меньше, чем раб-человек. Но псоглавец-то всё понимает. Агрх не забыл, как грелся с воинами у костра, как они варили кашу для него, делились хлебом, позволяли доить овец. Он знает: кто его друзья.
  Щуп сказал Чёрным, что Гастаса должен убить страж. Сам наёмник про стража мало знает, а вот Агрх знает больше. Он жил рядом с землями Чёрных. И он всё уже рассказал Гастасу.
  Страж живёт на самом рубеже, через который нельзя переходить. Если за рубеж забредёт овца - с ней ничего не случится. Но если за овцой пойдёт пастух - он исчезнет. Прямо на глазах: был и нет. Позже, тело появится в одной из ледяных пещер: всё в мелких уколах и царапинах, в луже стынущей крови и без признаков жизни.
  Никто из живущих не видел стража, и всё-таки Страж уязвим. Каждый караван, идущий в земли Чёрных отдаёт стражу три жизни. И однажды, один из обречённых воинов отсёк стражу лапу. Её потом нашли пастухи всё в той же пещере и тайком принесли в селение, чтобы показать всем. Агрх видел: лапа была длинная, суставчатая, как у жука, но не живая, а составленная из кусочков дерева и пустотелых, овечьих костей с крючьями из меди по всей длине.
  - А тот воин? - уточнила Аня. - Его тоже нашли в ледяной пещере?
  Оказалось, что так оно и было. Страж исколол и исцарапал человека, как остальных и прочих. Ведь ни на одной из жертв не было смертельных ран. Только царапины.
  - А что за тем рубежом, Агрх?
  За рубежом Агрх не бывал. Он лишь видел с высоты открытую, каменистую долину с Черной горой на горизонте. Дорога ведёт к горе...
  - Шлюхи! - комок грязи ударил Аню в плечо. Второй размазался по груди Иришы.
  - Потаскуха!
  - Гулящие!
  - Бей их!
  - Бей!
  Грязь и камни летели из темноты. Обстрел сопровождался визгливыми выкриками и бранью. Перепуганные девушки шарахнулись под повозку, а разгорячённые собственно дерзостью нападающие - выскочили на освещённый пятачок. Длинноволосые подростки. Они кривлялись, прыгали, жестикулировали. Один - пнул чайник и прошёлся по кружкам. Другой, глядя на него, опрокинул в костёр котелок с кашей и, задрав полы одежды, демонстративно помочился в огонь, под восторженные вопли всей орды мелких хулиганов, откровенно упивающихся собственной наглостью и безнаказанностью. Зря.
  В рыке человека, выпрыгнувшего из темноты, не было ничего человеческого. Не разбираясь, Щуп сгрёб первого, подвернувшегося подростка, выкрутил ему руку, швырнул на разбросанные угли, наступил сверху, ломая рёбра.
  Вой искалеченного пацана смешался с воплями ужаса его разбегающихся товарищей. Наёмник наклонился, выдернул свою жертву из огня за руку и тут же, с хрустом сломал её. От визга мальчишки у окружающих заложило уши. Удар кулаком в лицо, оборвал этот крик, отключив подростку сознание.
  - Госпожа Анна, где вы? - неожиданная тишина, неприкрытая угроза в голосе и подчёркнутая вежливость слов сделали вопрос по истине ужасным. Чувствуя, как всё её тело сотрясает крупна дрожь, Аня выбралась из-под своего укрытия:
  - Я здесь.
  - Хорошо, - Воин ткнул ногой бесчувственное тело жертвы, окинул взглядом хаос, оставленный малолетними агрессорами. - Я распоряжусь, чтобы слуги навели здесь порядок и принесли вам воду и еду. - Он наклонился, подхватил бесчувственное тело за ногу и зашагал прочь, волоча свою добычу с той же горделивой лёгкостью с какой пёс тащит задушенную крысу.
  - Госпожа Анна, - прошептала Ириша, выбираясь из-под повозки. - Это ужасно. И те отроки, и Щуп. Я не знаю кто страшнее...
  - "Оба хуже" - как сказал товарищ Сталин. - Аню передёрнуло.
  - А в вашем мире? - не отставала девочка, всё ещё не смея выйти из тени повозки.
  - В моём мире? - переспросила Аня. - Увы, моему миру здесь похвастаться нечем. Есть у нас и распущенные юнцы, и законченные убийцы, хотя... мне кажется, что такие, как Щуп - везде редкость. И ... теперь понятно: как он добивается подчинения.
   ...............................
  - Скольким, вашим, голожопым выблядкам мне свернуть шеи, чтобы остальные поняли, как себя вести?! - Щуп швырнул искалеченного, стонущего подростка под ноги Сивому с такой яростью, что тот отшатнулся.
  - Надеюсь, больше такого не повторится, - голос Седобородого заставил вздрогнуть даже наёмника. - Убери это и избавь мои уши от визга.
  Удар ногой в голову оборвал стоны жертвы.
  - Слушаюсь, господин, - смиренный ответ убийцы всё-таки не был лишён ворчливых ноток. - Эти недоумки напали на повозку Анны. Я ещё терпел, когда они швыряли грязью в носильщиков, но так ведь они и до моих людей доберутся.
  - Хорошо, хорошо. Тебя никто не винит.
  - Я отвечаю за безопасность каравана и не должен постоянно оглядываться на каждого сопляка...
  - Я сказал: хорошо, - в голосе Седобородого прозвучало раздражение, но Щуп был не из робких:
  - Сопляки должны бояться и слушаться меня...
  - Что ты хочешь?
  - Я?
  - Да. Только быстро.
  - Иришу.
  - Что?
  - Иришу. Служанку и помощницу госпожи Анны, - без смущения уточнил Щуп и добавил. - Нашему господину она не нужна, а мне - сгодится.
  - Тебе понадобилась женщина? - удивился Седобородый.
  - Лекарка мне нужна, - огрызнулся Щуп, - толковая лекарка. Шлюху я себе и сам найду, когда припрёт. Ну, так как насчёт Ириши?
  - Хорошо.
  - "Хорошо - да", или "Хорошо - нет"?
  - Хорошо, я услышал тебя. Ступай. И ...
  - Скормлю собакам, - ответил уходящий наёмник на последний вопрос, даже не выслушав его.
  - Этот дикарь невыносим!
  - Молчи, - оборвал Путника Слуга. - Учеников следовало сразу прибрать к рукам. Ты это упустил, а Щуп - поправил.
  - Но он ...
  - А тебе - урок: воспитывай отроков сам, и как следует, иначе обязательно найдётся такой, как Щуп. Он исправит твои огрехи, но на свой лад. И чтобы покончить с этим разговором, скажу: меня тоже утомляли визги этих недоумков.
  - Да, мудрейший, - вынужденно согласился Сивый. - Я сделаю отрокам внушение.
  - Теперь о главном: Путник должен отправиться в путь.
  - Меня призвал ...
  - Сам повелитель? Это так. Господин призвал своего слугу. Поэтому повозка и знак должны перейти к другому. Мой ученик - подойдёт.
  - Учитель, - Чернобородый вышел на свет костра.
  - Если я отдам повозку, ... - по привычке упёрся Сивый.
  - Ты поедешь в одной из повозок с учениками. Так тебе будет проще присматривать за ними.
  - Но моя дочь ...
  - Поедет в повозке с Анной.
  - Но ...
  - Молчи и повинуйся! Таков мой приказ.
  Вздыхая и кривляясь, Сивый снимает с шеи знак Путника: трёхглазый череп, висящий между двумя огромными клыками на двухцветном, волосяном шнурке, крайне неохотно передаёт его Седобородому:
  - Возвращаю то, что было дано на время, дабы цепь служения не прерывалась.
  - Принимаю то, что даётся на время, дабы цепь служения не прерывалась, - отвечает Чернобородый, принимая знак. - Благодарю за честь и доверие, учитель. Клянусь не растерять на дальних дорогах мудрость, которой вы одарили меня.
  - Уедешь на рассвете, - перебил недавнего Ученика Седобродый. - Нельзя надолго оставлять Собачий народ без мудрого окормления. Ступай. А теперь ты, Путник.
  - Да, мудрейший, что ещё я должен отдать? Что ещё ты потребуешь от меня?
  - Пришлёшь мне трёх отроков. Думаю, один из них сгодится в ученики. Для других дело тоже найдётся.
  - Трёх? Всего?
  - Да. И не ссорься с наёмником. Это пёс злой, но верный.
  - Он грубиян и невежда...
  - Он - чудовище. Но раз такие люди нужны повелителю - мы должны уметь обращаться с ними. Не делай его врагом. Сделай - пугалом для мальчишек. Будь с ним любезен, приглашай его в повозку, угощай...
  - Угощать? Его? Мне?
  - Наёмнику всё равно, кто пищит под ним. Пусть сопляки чувствуют его силу и злость. Так они лучше смогут оценить твои милости и ласку. Ты понимаешь? Страшась наёмника, твои подопечные будут почитать тебя, заискивать перед тобой, добиваясь защиты, дать которую сможешь им только ты. Теперь ты понял меня?
  - Да, мудрейший, - слащаво осклабился Сивый. - Чистая любовь отроков! Что может быть желанней мудрому? Их разум - пытлив, их нрав - ласков, а тело нежно и податливо. Они не распухают, подобно бабам, после любовных объятий.
  - Да, отроки всегда чисты и желанны, - согласился Седобородый. - Ты не будешь чувствовать себя стеснённым их непочтительностью. Но уже поздно. На рассвете мы отправляемся, а чтобы перебраться из повозки в повозку - требуется время.
  
  Глава 28. Через Белые горы.
  
  И опять в путь. Появление в повозке Блонди Аня приняла как неизбежное зло. К самой пассажирке претензий не было и быть не могло, только Агрх теперь не придёт и ничего не расскажет. Жаль.
  Дрова и воду к повозке каждый вечер приносят те самые подростки, что устроили погром. Теперь они почтительны и безмолвно-смиренны. Аня отроков вполне понимает: как никак Щуп навещает пленниц не реже, чем раз в три вечера. Приходит, приносит что-то вкусное: жареную баранину или дичь, большой кусок сыра или миску свежего творога, несколько лепёшек, обязательно спросит: не надо ли чего и уходит, даже не пытаясь навязать своё общество. Тактичность его не может не импонировать. Что и говорить: при желании, этот мясник может быть вполне приемлемым спутником.
  - Такое впечатление, что он нас приручает, - вздохнула как-то Аня, разглядывая очередное приношение: несколько ломтей вяленого, кабаньего окорока и большую лепёшку. - Только зачем?
  - Приручает? - не без недоумения переспрашивает Блонди.
  Переселив дочь к пленницам, Сивый напрочь забыл о ней. Даже куска хлеба не считал нужным прислать. Так увлёк его процесс "воспитания будущих мудрецов". Ириша охарактеризовала ситуацию достаточно жёстко: "Новых кукол завёл. Старая - побоку". Тогда Блонди возмутилась: "Молчи, рабыня! Я - Избранная, предназначенная самому повелителю".
   Тогда. В первые дни пассажирка пыталась поставить себя госпожой положения и Аня сходу окоротила её: "Все мы предназначены ему. И ты, и я. И ещё не ясно кто ему желанней. Одна Ириша свободна".
  Теперь, вспомнив те, свои слова, Аня делает вывод:
  - Да, приручает. И, скорее всего тебя, Ириша. Ты Повелителю не нужна и, следовательно - свободна.
  А караван идёт своим путём. Пологие, лесистые холмы с широкими тропами между ними, сменяются лесистыми горами. Камни лезут, вырастая из мягкой почвы и прелой листвы. Сузились тропы.
  Долина врезалась между горными кряжами, сходя на нет у горизонта. Здесь караван ждали собачники. Дымились костры между кожаными шатрами, на полянах и безлесных склонах пасся скот. Чернобородый выехал навстречу каравану, впереди "старшины" кочевников. Он горделиво сидел на лошади, хотя в седле держался не слишком уверенно. Подробности самой встречи Аня не видела, но по тому, как сноровисто распрягали слуги тягловую скотину, как спешно ставили палатки - сделала вывод: всё шло по плану.
  Кочевники пригнали вьючных лошадей, рабов и овец. Люди-то Аню и заинтересовали. Плюнув на приказ Щупа она, одна отправилась на прогулку по лагерю. Не слишком удачно. Наёмник перехватил её на пол дороги.
  - Госпожа Анна, - командир охраны вбивает слова, как гвозди. - У вас доброе сердце. Это все знают. Поэтому я говорю вам сразу: раб, с которым вы поделитесь хлебом или водой тут же пойдёт на корм собакам. Чтобы разрушить оковы - вам достаточно лишь коснуться их. Это тоже знают все. Я не позволю вам бежать.
  - Куда бежать? Я не знаю дороги...
  - Вы не знаете, а они, - воин кивнул в стороны скованных рабов, сидящих на земле, - могут знать. Я слышал историю вашего побега. При мне такое не повторится.
  - Я устала сидеть в повозке и под повозкой...
  - Желание гостьи моего повелителя - закон для меня, - слова подчёркивает наклон головы, - а ваша безопасность - мой долг. Я буду сопровождать вас.
  Аня смирилась: прогулка, пусть и в сопровождении - тоже прогулка. А если нельзя спрашивать, то смотреть всё равно можно.
  Странно всё-таки это выглядело. Тут и массивные из-за кожаных панцирей с нашитыми на них костяными и роговыми пластинами, бородатые собачники; юркие, франтоватый подростки - будущие "мудрецы"; слуги, в обтрёпанных одеждах; чёрные воины в запаянных доспехах. Чёрные стояли как столпы порядка в хаосе человеческого движения или ... чёрные пугала - циклопы с огненным глазом во лбу. Но больше всего Аню интересовали рабы. Плевать, что Щуп прочёл её мысли. Не совсем, конечно. Сама Аня бежать не собиралась, а вот расспросить людей, расплатившись за слова едой и помощью в побеге для них - это да. И всё-таки...
  Аня наново всматривается в своего охранника. До этого она его на свету толком и не разглядывала. Среднего роста, массивного сложения, в тяжёлой, медной броне, поверх которой наброшен короткий, воинский плащ из бурой овчины, крытой бурым же, толстым сукном. Штаны и рубаха на вояке тоже дорожные: из толстой бурой шерсти, на ногах - вытяжные сапоги коричневого, "кожаного" цвета. Добротная одежда без намёка на форс, разве что нож на поясе у рубаки - её нож: дорогой, из упругой бронзы. Назло что ли носит или больно вещица хороша? Волосы у Щупа седые, короткие, борода тоже коротко подстрижена, на лице - уйма храмов и все боевые. Чем-то наёмник похож на Тадарика, но медведь из Пристепья куда добродушней, а у этого серые глаза отливают неведомой пока в этом мире сталью.
  - Госпожа Анна, - они как раз проходят мимо рабов: мужчины и женщины грязные, измученные, в неопрятных обтрёпанных одеяниях. Собачники пленных не раздевают - голый раб и недели не проживёт, замёрзнет. По одежде Аня легко отличает пленённого кочевника от земледельца, а горожанина от селянина. От собачников достаётся всем.
  - Госпожа Анна, - повторяет Щуп. Он старается выглядеть добродушным, но безуспешно. Сталь во взгляде и голосе ему не скрыть.
  - Что-то не так?
  - Всё так, - наёмник просто настаивает на примирении. - Только зря вы смотрите на меня как на дикого зверя. Я в самом деле хочу помочь вам.
  - Мне?
  - Вам. Вам с Иришей. Девочка не должна была оказаться здесь.
  - Может быть, ... - ответ расплывчат, но наёмник откровенно рад ему.
  - Не должна! Я знаю, вы хотели для неё другой доли.
  - Откуда ...
  - Откуда я знаю? От вашей землячки.
  От одного упоминания об Алевтине и её предательстве Аню передёргивает, а Щуп продолжает развивать свою мысль:
  - Так вот: я могу сделать то, что не удалось вам. Ириша станет лекаркой при моём отряде. Если согласится. Она будет моей ...
  - Ириша - ребёнок.
  - Она достаточно взрослая. А я, за свою женщину, постоять сумею.
  Пауза затягивается. Впрочем, наёмник и не спешит. За него - безвыходность ситуации, за него - время и ответ ему нужен не сегодня.
  - Вы неплохо её обучили, - гасит командир паузу комплиментом. - А хозяев я уговорю. Девочка им без надобности.
  Но Аня не слышит спутника. Трое мужчин в длинных одеяниях и в окружении отнюдь не рядовых собачников (уж в этом-то она разбирается) осматривают захваченных людокрадами рабов. Чернобородый, Сивый и ...
  - Кого вы привели? Я вас спрашиваю! - разоряется Сивый, брызгая слюной. - Кого? Разве это носильщики? Да они сами себя едва волокут!
  - Собак тоже надо кормить, - пытается сбить его напор один из собачьих старшин.
  - Кормить? Чем? Костями? Половина этого, двуногого стада до Белых гор не дойдёт! Особенно бабы.
  - Бабы в Белых горах и не нужны ... - пытается оправдаться собачник, - а мужчины вон какие, крепкие...
  В эту милую беседу людоедов, как камень в парадную витрину и врезалась Аня:
  - Приветствую тебя, маг Сириус! Так вот значит где пересеклись наши пути?
  Не важно, что в Питере борода у мага была чёрной, а здесь - седая. Краски для волос в любом случае покупались в Питерском магазине. Слишком уж "радикально" смотрелись оба цвета: как прошлый, так и настоящий. Зато лицо "старца" Аня ни с каким другим не перепутала бы. К гадалке не ходи, маг знал о ней, и всё-таки в первое мгновений отшатнулся от неожиданности, но тут же взял себя в руки:
  - Молчи, женщина, - уронил он с подчёркнутым презрением.
  - Ты заманил сюда моих друзей и погубил их, а теперь говоришь: "молчи"? - что-что, а молчать Аня не собиралась. На лицо Седобородого легла мина снисходительного презрения:
  - Твои друзья были для тебя хуже врагов, и ты негодуешь, что я избавил тебя от них, глупая женщина?
  - А ты значит лучше их? И твои... Кто они? Друзья или добровольные рабы...
  Рука наёмника сжимает её плечо. Аня стиснула зубы, чтобы слова не превратились в крик. Лицо её оппонента осветилось масляным блеском откровенного самодовольства:
  - Как же ты глупа, женщина со своими незрелыми словами и мыслями. Только выгода привязывает людей. Только сила держит их в повиновении.
  Рука Щупа ослабла и пользуясь этим, Аня бросила как вызов:
  - А что держит в повиновении тебя? Страх или надежда добыть красный камень? - Девушке показалось, что она слышит хруст своих костей, в глазах потемнело и лишь хватка палача не дала ей упасть. Сириус роняет слова просто захлёбываясь от презрения:
  - Дура и мерзавка! Дрянь! Да таких как ты, в твоём мире, двенадцать на дюжину и их счастье, что они оказались чуть-чуть умнее тебя!
  Аня скрипит зубами и от боли, и от ярости, перекрывающей боль. Пусть только наёмник ослабит хватку... Хватка слабнет и:
  - Ты прав, мудрец, - в горле клокочет, - таких как я - двенадцать на дюжину и в этом спасение моего мира. А таких как ты - единицы. И в этом спасение вашего мира!
  - Заткнись, потаскуха! - верещит Сивый, бросаясь на девушку с кулаками. Рывок в сторону - и Аня едва удерживается на ногах, а её страж перехватывает руку учёного мужа.
  - Глупая девка! - Седобородый по крайней мере лицо не теряет. - Не будь ты так нужна Повелителю...
  - Скормил бы меня псам, как Мишаню? В этом вся ваша мудрость? - В глазах опять потемнело от боли. А ведь наёмник всего лишь сжал пальцы покрепче.
  - Тварь! Дрянь! Паскуда! - Сивый скачет вокруг неё, пытаясь достать кулаком.
  - Довольно! Прекрати! - Пытается перекричать помощника Сириус. Бесполезно. Сивый давно отвык сдерживать себя. - Щуп! Уведи девку!
   Опять рывок. Отброшенный воином Сивый верещит, захлёбываясь от гнева и обиды, а наёмник уже волочёт Аню прочь. Девушка даже не пытается сопротивляться. Может быть поэтому пальцы, обхватившие её плечо с надёжностью наручников боли уже не причиняют?
  - Зряшный спор, - бурчит охранник, когда хозяева не могут его услышать.
  - Извини. Не сдержалась, - сквозь зубы бормочет Аня растирая плечо, наливающееся болью от багровых отпечатков ладони воина.
  - Зря! Такие слова не говорят вслух.
  - Потому что они и так всем известны? Согласна. Зря.
  Взгляд собеседника кажется готов пронзить её, как стальной клинок, но ... спокойствие девушки отнюдь не показное:
  - Неужели вы действительно ничего не боитесь... - спрашивает мужчина так, будто размышляет вслух.
  - Прости, наёмник, но я уже мертва. Чего мне бояться? - Ни издёвки, ни вызова. Просто констатация факта, но её охранник вдруг отводит глаза, повторяя:
  - Зря вы так, госпожа Анна. Плохо вы их знаете. Это же такие твари ...
  "Такие твари..." - профессиональный предатель и убийца считает своих хозяев "такими тварями"! Впору рассмеяться, если бы ...
  Вечером были крик. Такой, что душу вынимало. Ириша прижавшись к Ане, всхлипывала сдавленно. Девочку трясло непрерывной, мелкой дрожью.
  - Что с тобой?
  Огромный, полнящиеся ужасом воспоминаний глаза, сдавленный шёпот:
  - Они их живьём...А потом собакам ...
  - Фашисты! - рычит Аня, догадываясь о том, что и как происходит совсем, совсем рядом.
  - Совершенствование в великом искусстве требует упражнений, - с не меньшим возмущением подаёт Блонди голос из своего угла.
  - В искусстве убийства? Так это к Щупу! - огрызается Аня.
  - В великом искусстве создания Сааху! - голос дочери мудреца дрожит от благоговения. - Только избранные владеют им в полой мере и мой отец станет таким избранным, когда Повелитель обнимет его!
  - Искусство создания Сааху? - в памяти всплывают картинки из деревянной книги Сивого. - Они же людей, живьём потрошат!
  - Рабов, - упрямо уточняет Блонди. - Раб должен служить господину всем, что у него есть. Эти недостойные должны быть счастливы...
  - А если тебя так?
  - Я - избранная ...
  - Заткнись! - рычит Аня сжимая кулаки и надвигаясь на "порядочную девушку". - Или я тебе всю морду...
  Её оппонентка в испуге прикрывает руками голову, забиваясь в самый угол. Но стоит Ане отвернутся, тявкает ей в спину:
  - Ты безродная и непочтительная баба! Мой отец...
  - Выродок и либераст! - окончательно срывается Аня, подсознательно мечтая хотя бы чуть-чуть заглушить крик терзаемых. Блонди опять вжимается в угол, шипит чуть слышно, но с вызовом:
  - Мой отец - великий! А я - избранная!
  Аню трясло всю ночь и весь день. Дорога после стоянки ухудшилась Повозку так и кидало от камня к камню. Вечером же, к её повозке заявился сам Сивый. Его сопляки волокли дрова, для нескольких костров, оставили козлы под столешницу. Другие отроки привязывали к доскам трёх обнажённых, обессиленных и от того безвольных рабов: двух женщин и костлявого старика. Глумливые улыбочки блуждали по лицам малолетних палачей и их учёного наставника.
  На глаза Ане и под руку попалась ухватистая дубинка. Она лежала в разгорающемся костре.
  - Или вы уберётесь, или я размозжу тебе голову. Именно тебе.
  Самое страшное - Аня ничуть не сомневалась в том, что сделает это. Как говорил Маугли: "Шевельни только усом, скотоубийца, и я забью тебе в глотку Красный цветок..." Может действительно стать "человеком" можно только после того, как побьёшь "собаку"? К стати, головня в её руках тоже дымится. Похоже, Сивый что-то почувствовал. Да и "шакалята" его заробели.
  - Дикари, - бурчит он чуть слышно. - Дикие люди из дикого мира. Придёт время и наш Повелитель согнёт ваши непокорные шеи ... - Он пятится, с опаской косясь по сторонам. Чуя робость учителя, сопляки растаскивают два из трёх костров, тащат в темноту, свой страшный инвентарь.
  - Именно так. - Щуп на этот раз появляется с опозданием. - Шевелись, мелюзга.
  "Мелюзга" при его появлении не просто "шевелится", она бежит. Но разве от такого убежишь? Прыжок, и наёмник перехватывает одного из подростков. У пацана от страха подгибаются ноги.
  - Куда? Дрова принесли. А воду?
  - Вода в бурдюке, в повозке, - вступается за слугу Аня.
  - Тогда порядок. Мог бы и сам сказать. - Получивший свободу отрок опрометью скрывается в темноте.
  - Что ты себе позволяешь? - пытается хорохориться Сивый. Присутствие командира охраны частично возвращает мужчине привычную самоуверенность.
  - Уважаемый, - фамильярно перебивает его Щуп, - ты хочешь, чтобы Слуга нашего господина лично приказал тебе не тревожит его слух предсмертными криками и не мешать ему предаваться мудрым размышлениям, как это было вчера? - Краем глаза наёмник видит, как Аня потихоньку подкладывает свою дубинку в разгорающийся костёр. И мысленно хвалит себя: он правильно сделал, дав пленнице возможность отступить без потери чести. Жаль его собеседник не оценил предложенный ему почётный выход.
  - С каких это пор Слуга беседует с тобой наёмник?!
  - Я вижу. Вчера Слуга морщился, когда до него долетали крики. Он давал мне распоряжения по поводу каравана.
  - Ты стал позволять себе слишком много, - Сивый не может молчать, но и не оценить предупреждение - тоже. - Наш Господин узнает о твоём своеволии! Я обязан обучить отроков, доверенных мне...
  - Научит, как же! - у Ани тоже нет сил смолчать. Хорошо хоть хватило выдержки дождаться, когда её враг уйдёт.
  - Вы слишком много позволяете себе, госпожа Анна, - прерывает её наёмник.
  - Возможно, - что-что, а оправдываться или жаловаться своему тюремщику Аня не намерена. А вот у её собеседника нервы похоже начинают сдавать:
  - Госпожа Анна, я понимаю, что вам жалко этих дикарей, но большинство из них очень скоро умрут сами по себе. Какая разница кто обгложет их кости: наши псы или дикие звери? Что касается криков, то... обещаю: больше вы их слышать не будете. Но Путник прав: он должен научить отроков...
  - Чему? Потрошит живых людей или делать из них Сааху? - вопрос сопровождает кивок в сторону чёрного воина, оказавшегося ближе всего.
  - Сааху? Вы знаете? Но...
  - Поймите, господин Щуп, вскрывая живых людей ничему научиться и ни чему научить нельзя. Кроме жестокости. - Аня с трудом удерживается от гримасы отвращения. - Я резала трупы. Иначе лечить не научишься. У нас ни один покойник не ложится в землю целым - таков последний дар мёртвых живым, но именно покойник. Как можно нанести безупречный разрез, если тело под ножом дёргается от невыносимой боли?
   - Дёргается под ножом? - Короткая пауза и Ане кажется, будто наёмник в мыслях зрительно представляет ситуацию. Короткий кивок. - Я понял о чём вы: Путник не может ничему научить этих сопляков.
  - Ни научить их, ни научиться самому.
  Опять пауза и поди догадайся: что за картинки проплывают перед внутренним взором профессионального убийцы:
  - Вот как? Хорошо. Не мне о нём сожалеть. Так о чём я? Да! Госпожа Анна скоро дороги станут совсем никудышными. Повозки придётся оставить...
  - Мы пойдём пешком?
  - Я приготовлю носилки...
  - Ехать на людях? Лучше уж на лошади...
  - Можно и на лошади. Я приготовлю двух лошадей: вам и госпоже Ирише. Ещё одна пойдёт под вьюками.
  - Как скажете, командир.
  Ещё через три дня - остановка на пол дня. Собачники пригнали рабов. Другая орда. Ещё через два дня - опять, третья орда. А ещё через четыре дня караван вышел к самому настоящему городу.
  Трёхметровая, каменная стена, сложенная на сухую, без раствора окружала поселение со всех сторон. Единственный проход в стене закрывали ворота из тёсанных, дубовых плах. Дым столбами поднимался из города к пасмурным, хмурым небесам, а перезвон кузнечных молотков разносился по всей округе. Возле города караван ждала очередная орда собачников, расположившихся внутри каменных же стен погоста. Тут же возле погоста два городских мастера примеряли и подгоняли бронзовую броню на боевого пса, уже одетого в дублёную кожу, растягивая и поджимая колечки, соединявшие стандартные, кованные пластины в единое изделие.
  Под городом караван задержался на сутки. Повозки с волами остались в городе, как поняла Аня, дожидаться обратного каравана. Пять оставленный быков запрягли в волокуши. Остальной груз распределили между рабами и лошадьми, от чего караван вытянулся невероятно. VIP - персонам из города доставили носилки, наёмники из охраны пересели на лошадей, а подросткам и немногим слугам полагалось идти пешком.
  Ане и Ирише лошадей привёл Глузд. Разбитое ребро беспокоило наёмника и командир счёл возможным подобрать товарищу работёнку полегче: следить за пленницами. Впрочем, выглядело это всё абсолютно "по-домашнему". В пути наёмник ехал рядом, на привале смотрел за лошадьми, ставил палатку, приносил дрова и воду, по утрам навьючивал вещи на лошадей. Спал он, за палаткой, с наветренной стороны, завернувшись в тяжёлый, длинный плащ из двойной овчины. По такому же плащу получили и девушки. Ириша, как служанка готовила кашу на всех.
  Первые дни верхом дались Ане нелегко. Расслабилась в повозке, отвыкла. Впрочем, и втянулась она достаточно быстро. Всё-таки два месяца в седле, пусть и по пол дня - тоже кое-что значат. Глузд даже сам предложил девушкам небольшие прогулки вне каравана.
  Дорога упорно ползла вверх, в гору. Утреннюю изморозь сменил глубокий снег. Тропу для носильщиков и лошадей прокладывали быки с волокушами, нагруженными дровами, сухими, облиственными вениками, бурдюками с зерном. Аня отчего-то вспомнила, что "мех" и "мешок" почти однокоренные слова.
  Наёмники шли и ехали впереди, чёрные воины прикрывали тыл, внутри каравана кружили псы. Их теперь кормили по утрам замёрзшими на ночёвке рабами. Бронированные твари просто лоснились от сытости.
  Но вот и перевал. За ним - спуск и долина. Именно с перевала Аня впервые увидела снежных обезьян. Семеро тварей (сверху это было прекрасно видно) рвали на части какую-то четвероногую, рогатую скотинку. Завтракали. Глузд придержал коня:
  - Завтра поохотимся.
  - Зачем?
  - Мясо собакам.
  Мясо... На одной из волокуш свалены трупы замёрзших в пути рабов, на другой - две разрубленные на куски лошадиные туши. То ли сами пали, то ли дорезали бедолаг. Человечина - собакам, конина - людям.
  Охота не задалась. Обезьяны учуяли собак раньше, укрылись на скалах и кидались оттуда камнями и снегом. Охотники отстегали псов плетьми.
  Казалось бы, какой толк бить по кольчуге? Но здоровенные твари, способные руку человеку перекусить, визжали и скулили так, что даже жалко их становилось. Не иначе сознавали своё унижение и справедливость хозяйского гнева.
  Ночевать на этот раз пришлось на тропе, а утром, с рассветом продолжить путь. Следующее место для ночёвки оказалось более удачным: камни прикрывали он ветра, снега почти нет, потеплело, а рядом - оказалась стоянка пастухов-псоглавцев.
  На этот раз собаки не оплошали. Ночью обезьяны попытались напасть на овец, а наткнулись на бронированных псов. Визг и рёв стояли на всю округу. Утром наёмники добавили к постепенно размораживающимися человеческим трупам три изорванные и обглоданные обезьяньи туши. Между камнями валялись изгрызенный кости обезьяньих лап, головы с ужасающими клыками и клочья белой шерсти.
  Псоглавцы кланялись, униженно благодарили за защиту. Одеты они были в длинные, до земли плащи из овчины шерстью вверх, похожие на бурки. Вставки и отделка из цветного и белого меха свидетельствовали, что чувство прекрасного не чуждо человеко-зверям. В общем, люди как люди, только с собачьими головами.
  Вооружение пастухов состояло из коротких копий с кремневыми наконечниками, на поясе у каждого висел кремневый нож и кремневый же топорик на длинной ручке. Не иначе, отбиваться от обезьян.
  А вот Ириша умудрилась с аборигенами даже поболтать. И не один раз. После вечернего разговора она примчалась к Ане крайне возбуждённая:
  - Они ячменя просят, а им только размол дают!
  - Понятно.
  Ячмень в поклаже был. Им Глузд подкармливал лошадей на ночёвках. В платок, девушка отсыпала где-то с литр зерна, надеясь, что наёмник не заметит недостачи. А если заметит?
  - Скажу, что просыпала нечаянно, - успокоила она себя вслух. И тут же рассыпает где-то с четверть горсти зерна между камнями, так, чтобы каждое зёрнышко заметно было.
  - Они раньше выше в горах жили, а когда люди из долины ушли - сюда перебрались. Там, ниже даже дома остались. И поля. Только у них семян нет. Засеять нечем...- спешила поделиться новостями юная разведчица.
  - Я поняла, почему им цельное зерно не дают, - перебивает помощницу Аня. - Хоть так Чёрным напакостим. Уже приятно. Только будь осторожна. Ладно?
  Конечно Глузд рассыпанные зёрна заметил, но ворчать не стал. Наёмник принёс свежей баранины, несколько палочек и тут же приступил к её приготовлению. Ежедневная пустая каша мужчину похоже тоже утомила. Баранов охрана честно выменяла у пастухов на размол. Во владениях Чёрного повелителя, так же, как и везде, грабитель стоял вне закона.
  Утром - в путь: через, пока ещё относительно тёплую, горную долину, через мелководную по холодному времени, горную речушку и опять вверх, на следующий перевал.
  В следующей долине кипела жизнь: грязные, обросшие люди в вонючих, лохмах овчинах стелили в русле горной речки свежие, овечьи шкуры. С других шкур, грязных, мокрых, хорошо полежавших в воде, рабы сбривали обсидиановыми бритвами шерсть, тщательно собирая каждый клочок на грязной же овчине. Вода с шерсти стекала в реку.
  - Золотоносная река, - пояснила Аня Ирише. - Я о таком в книгах читала. В шерсти запутываются крупинки золота. Теперь шерсть подсушат, сожгут, золото аккуратно отмоют от золы и отправят в переплавку.
  - У вас тоже так делают? - спросил Глузд. Золото наёмника заинтересовало.
  - Раньше делали. Сейчас нам столько золота надо, что никаких овчин не хватит. У нас породу на драгах отмывают. Получают шлих - тяжёлый песок с золотом. А уже из шлиха золото химически выделяют. Или ртутью, или синильной кислотой - то и другое растворяет золото, то и другое - сильнейший яд. Потом золото выпаривают, как соль из воды. Ещё я читала, что золото можно свинцом извлекать.
  В золотой долине караван уменьшился. Здесь остались часть рабов-носильщиков, часть зерна с размолом и несколько мальчишек-учеников. Здесь же оставили самых слабых лошадей. На отдых. Чтобы забрать на обратном пути.
  И опять в дорогу: подъём, перевал, спуск, пастухи с овцами, охота на снежных обезьян. Вот уж кого не жалко. Эти твари жрут всех, кого поймают: диких коз, домашних овец, людей, псоглавцев и даже друг друга. С перевала Аня видела драку двух обезьяньих орд: большая напала на меньшую, прижав к скалам. Какое-то время твари дрались, катались, сцепившись по снегу, грызлись, как огромные псы, молотили друг друга кулаками и зажатыми в кулаки, подвернувшимися камнями. Прорвавшись через кольцо, часть атакованных - бежали, остальных победители прикончили, разрывая зубами животы, вытягивая и пожирая внутренности умирающих. Так же они разделали и всех убитых. Туши победители унесли с собой. Хищники они хищники и есть.
  Подъём-спуск-долина, подъём-спуск-долина...
  Примитивные шахты, напоминающие ямы, курящиеся земляные кучи, в которых обжигают руду, домны, мало отличимые от каменных куч. Здесь Чёрные тоже оставили зерно, рабов и несколько мальчишек-надсмотрщиков. И опять в путь через горы, вверх, к вечным снегам.
  От огромного когда-то каравана почти ничего не осталось: три быка с волокушами, наёмники на лошадях, чёрные воины, десяток псов, с пол сотни рабов-носильщиков: самых сильных и здоровых, трое носилок с VIP - персонами и эскортом из дюжины мальчишек-прислужников. Ну, и Аня с Иришей верхом. Под снегом даже камней не видно.
  Каменные дома в селении псоглавцев для тепла облеплены снегом и напоминают огромные сугробы. Белые струйки дыма чертят вертикальные полосы в небесной голубизне высокогорья. Всё как в том видении. У хижин прохаживаются взрослые псоглавцы в длинных плащах из овечьих шкур, играют дети. Эти аборигены зерна уже не просят. На такой высоте сеять смысла нет. Ириша рассказала, что хозяева разрешили Агрху остаться здесь. В запретную долину дороги ему нет, а родное селение монстра совсем недалеко. Всего-то неделя пути.
  Смешной он всё-таки этот Щуп. С Ани глаз не спускает, боится, чтобы не убежала, а Иришу в упор не видит. Так же, как хозяева не замечают Агрха. Недочеловеки они для "настоящих людей", что псоглавец, что девочка. А зря.
  
  Глава 29 Страж.
  
  Изматывающие дозоры, короткие передышки сна. Служба такая. Держись, наёмник. Денег тебе правда не платят, но ведь не всё в этом мире можно измерить деньгами. К счастью.
   Щуп не спускает с него глаз. Гастасу не слишком понятно, почему этот предатель не приказал заколоть его во сне. Невозможно не спать столько времени. Но командир не приказал. Агрх говорил что-то про Стража, но юноше не хочется верить, что его положение столь безнадёжно. Тем более, что только от псоглавца он может услышать об Анне. От командира такой милости не дождёшься, хотя он и выказывает всяческую приязнь. Особенно сейчас, к концу пути. Ни одной попытки оскорбить или унизить. Позорный для Щупа бой словно напрочь забыт. В подоплёке каждого разговора - сочувствие матёрого рубаки к молодому товарищу по братству. Усыпляет? Что ж, есть резон и дальше изображать неосведомлённость.
  Опять пустая каша на завтрак. Хозяйские щедроты они хозяйский щедроты и есть. Вчера ушёл Агрх. Хозяева его отпустили.
  - Нельзя мне дальше, - винился монстр. - Никому из нас нельзя. Завтра - рубеж. Но если вам надо будет вернуться, вы в любом селении только моё имя назовите и Агрх придёт. Агрх помнит друзей. Верь!
  - Я верю, - соглашается юноша. - Втихую от Щупа он подарил псоглавцу медный наконечник на рогатину, "рожон", чтобы обезьяны не слишком досаждали его чудному другу.
  Вот и роковой день. Щуп, вопреки порядку ставит его в авангард каравана. Сам он - рядом, разглагольствует добродушно:
  - Хороший ты воин, Волчонок, надёжный. Не зря Лагаст отпускать тебя не хотел. Оставался бы ты у меня. Чёрные тоже верность ценить умеют. И караваны у них, сам видишь, какие: большие, ходят часто, а скоро ещё чаще ходить будут. Оставайся. - И всё это так убедительно, с чувством. Не знай Гастас, что за ловушку приготовил для него старшой - мог бы и поверить. Он конечно делает вид, будто верит: переспрашивает, уточняет условия найма. И плата ему мала, и харч больно постный.
  - Друже, - гудит Щуп, - размысли сам: почему купцы четыре монеты пехотинцу кладут? Потому что уверены: платить не придётся. Пехотинец - считай смертник. А на этом пути риск невелик, вот и цена ниже. Зато, можешь быть уверен: деньги ты получишь и сам потратишь...
  Дозорный, шагающий за быками с волокушами вдруг исчезает с цепочки следов. Был и нет. Только марево пробежало по чистейшему, горному воздуху. Воины выхватывают мечи, пятятся, тормозя весь караван.
  - Что за раззявы! - презрительно рычит Щуп, вполне искренне кстати, хлопает собеседника по плечу. - Разберись, друг...
  Гастас не спорит. С двумя мечами наготове он выходит вперёд, осторожно ступая шаг в шаг по следу незадачливого предшественника. Последний шаг - короче остальных.
  Волна воздуха проходит перед самым лицом, что-то невидимое вспарывает двойной, овчинный плащ, накинутый поверх одежды. Воин настороже и потому успевает отшатнуться. И тут же, моментально наносит рубящий удар в пустоту. Но ... где нет ничего - там ничего нет.
  Оборванный след, веер мельчайших, кровавых брызг на свежем снегу. А если зайти сбоку?
  Он опять едва успел отпрянуть, а невидимый враг - убрать свои хваткие лапы из-под мечей. А если попробовать зайти твари со спины? Не в прямом смысле, конечно. Тадариков приём: "Шаг через пустоту" называется.
   ..............................
  Щуп с ленивым интересом следил за поединком. Лениво - ибо финал известен. С интересом - так ведь Волчонок и в самом деле в пляске мастер: дважды увернулся. Только не спасёт его мастерство.
  Вот парень крутанул мечами, делает шаг вперёд и ... исчезает со следа. Будто и не было его никогда в этом мире. Порядок. Вторая жертва. Очередь за третьей.
  Раб в лохмотьях вонючей, заскорузлой овчины бредёт к рубежу, с ужасом оглядываясь на своих палачей и мысленно моля Многоликую о мгновенной, немучительной смерти. Но Гнилой не до просьб раба. Да и сам он ей пока что без надобности. Не иначе занята чем-то более важным.
  Человек переступает невидимый рубеж. Ничего. Только холодно, как всегда. Раб поворачивается, проходит вдоль Рубежа: "Ну! Давай! Чего тянешь. Холодно же." Потом - в другую. Ничего. Он всё ещё жив. Никто на него не нападает. Видно не срок. Мужчина растерян и не знает: радоваться или огорчаться? Страшно умирать, но и жизнь такова, что кажется: смерть слаще...
  Щуп с не меньшим удивлением следит за метаниями двуногой скотинки. Что случилось? Почему жертва ещё здесь? Страж всегда брал троих, но ... надо что-то решать, что-то делать...
  Рука командира ложится на плечо ближайшего воина:
  - Верни раба.
  Наёмник испуганно косится на эту руку:
  - Так ведь ... старшой?
  - Верни. - Это уже приказ и наёмник подчиняется: идёт, нервно подёргивая плечами, из толпы в открытое поле, подходит к ошарашенному рабу, за руку волочёт его обратно.
  Ничего. Стража будто нет и не было никогда. Щуп, всё ещё колеблясь, даёт отмашку:
  - Вперёд. Путь свободен.
  И он действительно свободен.
   .....................................
  "Пустота - это пустота" - так объяснял Тадарик. По его словам выходило, что здесь, в обычном мире, пустоты нет и быть не может, потому что везде и всегда что-то есть: или ветер, или запах, или свет, или тьма, или просто время. В Пустоте нет ничего. Потому что она всё выталкивает. В пустоте невозможно задержаться. Ни одному человеку. Только Богу такое по силам. На этом-то и основан "Шаг через..."
  Движения "танца" дают сосредоточенность уму. На доли мгновения сознание и чувства раскрываются соприкасаясь с...
  Ты делаешь шаг и тебя выбрасывает. Там, где тебе надо, если ты это "надо" ясно представил. Проделать это не так-то просто. Мысли не привыкли подчиняться человеку и всегда найдут случай вильнуть в сторону, но если закрепить взгляд на чём-то близком - у мыслей такого шанса не будет. Слишком быстро происходит вход и выброс. Даже мысли за этим не успевают.
  Ощущение смертельной опасности бежит по жилам вместе с кровью. И это хорошо. Это то, что сейчас нужно. Сосредоточиться на точке выброса и ...
  Получилось!
  Даже то, что суставчатая лапа обвилась вокруг тела, царапая медные бляхи и дублёную кожу защитного пояса, а вторая - зацепилась за плащ - уже не важно. Лапы - здесь, а он уже ...
  Лапы не исчезли. Исчезло натяжение. Ни верха, ни низа. Ничего, кроме расплывчатого, чёрно-багрового пятна, вращающегося вокруг его неподвижного, неким образом застрявшего в пустоте, тела. Такого никогда раньше не было, но ... пятно выбрасывает пару лап с разных сторон одновременно. Руки реагируют вне зависимости от разума, обрубая суставчатые жгуты. Задумываться некогда.
   ..............................
  Это было как удар по всем чувствам сразу: хлопок, вспышка, ощущение жара и холода с запахом и вкусом крови. Рука сама нащупала Лампу. Без неё в Пустоте нельзя ни задержаться, ни сдвинуться с места. Ноги сделали шаг, а глаза увидели...
   .......................................
  Они кружились в Пустоте вокруг друг друга: воин, яростно рубящий тянущиеся к нему длинные лапы и чудовище, похожее на огромный, пульсирующий бурдюк с длиннющими лапо-щупальцами или громадного длиннолапого паука без головы. Тварь жужжала, стучала, взвизгивала, будто внутри у неё что-то постоянно заедало и похоже абсолютно не чувствовала боли. Её длинный, извивающиеся лапы пытались обвить жертву, подтянуть поближе к содрогающейся в нетерпении туше. Человек ловко рубил лапы двумя мечами сразу, с каждым шагом приближаясь к бесформенному монстру...
  - Стой!
  Не поворачивая головы, Гастас стрельнул глазами на голос. Человек? Воин? Отлично! Одним взмахом он отрубил чудовищу последнюю лапу, запутавшуюся в плаще. Остальные лапы против всех правил висели в пустоте вокруг него: бессильные и нестрашные. Да и сам Страж, не смотря на свои размеры, не казался таким уж грозным противником: огромный, мохнатый пузырь. И только. С ним можно будет расправиться и после.
  Ноги ощутили неизвестно откуда взявшуюся поверхность опоры. Деревянный щит пришельца загремел под ударом. С глубоким звоном столкнулись мечи из крепчайшей, "золотой меди". Взгляд зацепил лицо:
  - Приветствую тебя, Стасис! Так вот зачем ты послал нас на закат!
   .......................
  Удары сыплются со всех сторон. Юнец скоро задымится от ярости. "Хорош, хорош!" - с невольным одобрением шепчет Мастер. Ишь, как разозлился, рубака! Даже за жизнь с такой яростью не бьются. И темп, и сила, и дыхание - всё у парнишки в лучшем виде. А как насчёт техники посложнее?
  Серия ударов: атаковать, отбить, сверху, с боку, отвёл, разворот с раскачкой и...
  Юнец отводит коронный удар и тут же наносит ответный, но чуть-чуть не с той точки, где был только что. Прерывая начатый шаг, тело его противника инстинктивно отшатывается, нога цепляется за ногу. И тут ещё один удар, пока не восстановлено равновесие.
  Отбит, но... Грохочет вскинутый над головой щит. Удар сбоку, удар снизу...
  Мерцающая пелена коконом опутывает побеждённого. Конечно, это против правил, но жизнь-то одна, а магическую преграду не то что меч, сама Многоликая не преодолеет...
  - Остановись, воин!
  Она спускается через Пустоту, как по лестнице. Юное, безупречное тело просвечивает сквозь струящуюся ткань одеяния. Чёрные волосы уложены в высокую причёску и увенчаны золотой диадемой. На божественно прекрасном лице сияют ярко-фиолетовые глаза, в руке -полый посох из отбеленной, резной кости.
  Эге, а у юнца от такой красоты челюсть отвисла! Пряча позор поражения, мужчина стоящий на одном колене, спешно изображает поклон:
  - Приветствую тебя, госпожа Жизни и Смерти!
  - Приветствую тебя, Мастер, - она уже рядом. Победитель в растерянности топчется на месте. Хорошо хоть с мечами на Многоликую не бросился, дикарь.
  - Отличный выбор, Мастер. Этот воин действительно может справиться...
  - С кем?! - глаза юнца пылают, голос сипит от злости. Многоликая поворачивается к нему всем телом и юноша в ужасе отшатывается. Перед ним - травница из Белого Клина:
  - А кого хочешь поразить ты, воин?
  - Я? - голос парнишки садится окончательно. Горло перехватывает от волнения.
  - Знаю. Враг силён. Без помощи его тебе не одолеть. Как, Мастер? Надо помочь?
  - Да, Госпожа, - мужчина на ногах, но голова его ещё склонена. - Помочь надо. Но прежде... - Он поворачивается к обезноженному Стражу. Тварь дёргается, изо всех сил стремясь подползти к пришельцам.
  - Я ... - Гастас подался вперёд. Движение посоха в руке Многоликой останавливает его:
  - Эта тварь не так проста, воин. Меча здесь не достаточно.
  В три шага Мастер приблизился к лохматой и казалось бы неуклюжей громадине и вдруг... прыжок. Обратившись в разверзнутую пасть, монстр обрушился на мужчину, разом и наполовину заглотив его с головы. Гастас дёрнулся, уже от желания прийти на помощь. И опять движение страшного посоха Смерти тормозит его:
  - Защита Мастера останавливает не только меч. Даже мне не одолеть её.
  Тварь урчит, извивается, натягивая себя на жертву, как рукавицу на руку, и вдруг обвисает бессильно, а человек с хрустом стаскивает с себя страшное одеяние. В руке у него костяная пластина с врезанными в неё красными и чёрными камешками, образующими двойную пентаграмму:
  - Эта кукла существовала за счёт сожранных душ...
  - Кукла?
  - Да. Там, внутри верёвки, жилы, рычаги...
  Безмолвное движение посоха Многоликой обрывает перечисление. Магическая пластина выскальзывает из рук мужчины и, коснувшись в полёте навершия посоха, начинает крошиться на глазах. Сыплются камешки: красные, как искры и чёрные, как погасшие угли. Белым пеплом распыляется костяная основа. Но Мастеру не до фокусов. Он трясёт и ворошит лохматую шкуру:
  - Как же эта вещь держалась здесь? Это же Пустота! Она всё выталкивает...
  - Мы здесь, - пытается возразить ему Гастас. Небрежный взмах руки: "Не мешай" - и столь же небрежный ответ Многоликой:
  - Лампа, воин. Здесь и сейчас вас удерживает магический свет Лампы Мастера.
  Ломая деревянный каркас, Стасис выворачивает то, что осталось от Стража наизнанку:
  - Ага! Вот они!
  - Что?
  - Магические чернила! Вся шкура изнутри исписана. Отличная вещь! Нам она очень пригодится. - Разрушительная работа продолжается. Гастас с изумлением наблюдает, как истаивают, отделившиеся от шкуры, обломки недавно грозного Стража.
  - Чем же так хороша эта шкура?
  - Чем? - Самодовольно переспрашивает человек Богиню. - Тот, кто завернётся в неё - станет невидим и недоступен для окружающих, потому что сам он будет находиться в Пустоте! Но при этом он сможет видеть и слышать всё, что творится в мире вокруг него. Он пройдёт через любую толпу и даже сквозь стену! Его нет. Он - в Пустоте. Окружающие не смогут коснуться его...
  - А он их? - Уточнила Богиня.
  - Он? - Человек осёкся. - Ну, я могу шкуру и снять...
  - Можешь.
  - Но пойду - я. - Врезается в диалог-перебранку Гастас.
  - Что?
  - Пойду - я, Стасис.
  - Почему?
  - Потому что я - сильнее.
  - Ты? Сильнее? Да я споткнулся случайно ...
  - Ты сам хотел отправить его. Обучить и отправить в бой, - Многоликая пытается погасить спор, но Мастер с ходу выворачивает её довод:
  - Обучить? Да! Прежде я должен обучить этого юношу...
  - Чему? В танце верх взял я.
  - Говорю, что я запнулся и ...
  - Здесь нет камней, Стасис.
  - И времени, Мастер, у тебя тоже нет.
  - Здесь? И нет времени?
  - Именно здесь. Рядом с Горой. Не ты ли умолял меня не допускать Отступника до бессмертия?
  - То есть здесь время ...
  - Идёт так, как везде.
  - Тогда мы должны спешить...
  - Нет. - Многоликая берёт спорную шкуру из рук мужчины, встряхивает. Последние осколки закружились в воздухе пыльным вихрем и пропали. - Возьми её, юноша. Это твой трофей. С его помощью ты сможешь в мановение ока перенестись к самым воротам Чёрной Горы. Твои враги считают тебя мёртвым ...
  - А сквозь ворота ...
  - Нет. Шкуру для Стража сделал Отступник. На воротах тоже его знаки. Сильные знаки. Мне не пройти. Впрочем, это не важно. Тебе просто нужен проводник. И он будет. В должный срок.
  - Так займись этим делом, женщина. А мы пока немного потренируемся...
  - Не на долго же хватило твоей почтительности, мудрый муж, - печально усмехнулась Многоликая. - Но может быть к гостю ты проявишь больше уважения? Юноша ночь провёл в дозоре. Крепкий сон для него полезней любой тренировки.
  - Он не ребёнок, чтобы падать от усталости! Он - воин!
  - Да, он воин и воин редкой силы и мастерства, но ты сделаешь так, как я сказала или, на позор тебе, о Мастер, гостем я займусь сама. - Смерч свился из ничего прозрачной воронкой и пропал.
  - Опять сцены! - Ворчит Стасис. - Баба! Куда без них? Надоело. Надо свой мир создавать. Чтобы ей туда ходу не было. И пусть люди там будут другие: любознательные, почтительные, просветлённые. И чтобы бабы там своё место знали!
  - Не думаю, что хотел бы жить в таком мире, - скорее самому себе, устало возразил Гастас.
  - Почему? Совершенный мир! Это же мечта!
  - Опираться можно лишь на то, что сопротивляется. Это я теперь знаю точно.
  - Что за ерунда?
  - Я не хочу жить в мире кукол, Стасис. Привык к людям.
  - Да что ты можешь понимать в этом!
  - Я был куклой, - отозвался его собеседник устало. - Куклой отца. Он приказывал и я исполнял, не имея ни своей воли, ни своих желаний. Потом я стал куклой мачехи. Так велел отец. Она тоже приказывала. От имени отца. Я старался быть послушным, быть хорошим для всех, а в награду лишился рода и родины. Потом я стал куклой в руках у друга. Он желал мне только добра, но я всё равно оставался для него лишь удобной, исполнительной куклой. Мне горько, что мы разошлись, но наша ссора была неизбежна, потому что я - не кукла. Я - человек.
  - Из-за той, стриженной девицы?
  - Да, Стасис.
  - А ведь любовь тоже ...
  - Можно подделать? Знаю. Всё можно подделать, но обман не отменяет истину. И ... - он с усилием потёр лоб, - их трудно порой различать, но надо.
  - Ты и в самом деле утомлён, юноша, - наконец-то заметил усталость гостя Мастер. Ложе возникло вдруг и из ниоткуда. - Отдыхай. Времени немного. И не стоит тратить его попусту. Когда я создам свой мир, люди в нём не будут знать усталости. Кто учил тебя танцу?
  Вопрос заставил Гастаса замереть на половине движения:
  - Лагаст, - ответил он тщательно подбирая слова. - Волчара. Мой кровный побратим, - он касается отрастающих, чёрных, как смоль волос. - Я же из Костричей, как и он.
  - Волчара? - в глазах Мастера недоверие. - На кругу он немного стоил. И он научил? Мы ведь с тобой в Пристепьи встречались? И жил ты там у Тадарика? Ну да, конечно, у кого же ещё! Он учил тебя?
  - Было дело, - отрицать очевидное не имело смысла, - плясали со скуки...
  - Хвастун! Пьянчуга! Блудня! - Мастер раздражённо сплюнул. - Его же бродяги "Мясником" прозвали, потому что он любой бой пытался в три удара решить! И он научил тебя такой сложной пляске? А последний удар? Это ты придумал или... он?
  - Тадарик. Он учил и атаке, и защите...
  Мужчина зло сопит, изо всех сил пытаясь обуздать охватившее его раздражение, справившись же, подытоживает беседу:
  - Ладно. По крайней мере этого ученика мне стыдиться не придётся. И с Чёрными он не связался. А теперь: есть и спать!
  - Да, Мастер.
  
   Глава 30 Чёрная гора.
  
  - Ваш друг и защитник погиб, - новость сообщает конечно Щуп. Рядом с ним трое наёмников, не считая Глузда. Личный Анин страж никогда и никуда не отлучается. Все воины - верхом.
  - Ваш друг погиб, - повторяет командир охраны не без сочувствия. - Он был лучшим воином из тех, кого я знал и знаю, но его противник оказался сильнее.
  Девушка молчит и это пугает наёмника больше воплей и проклятий. Непривычно.
  - Вы можете не верить мне, госпожа Анна, но вот свидетель. - Щуп подтягивает поближе рослого, измученного раба. - Он всё видел. Я разрешаю вам говорить с ним.
  Не дождавшись ответа и на этот раз, воин дёргает верёвку, привязанную к запястью раба:
  - Говори.
  - Я видел, - покорно бормочет тот. - Я был среди тех, кто шёл впереди и видел: первый воин пропал со следа. Господин, - раб испуганно косится на Щупа, тот одобрительно кивает, мол продолжай, всё правильно. - Господин послал вперёд молодого воина с двумя мечами. И тот тоже пропал. Перед этим он двигался так, будто сражался с кем-то невидимым. А потом господин послал меня. Но там ничего не было кроме следов и капель крови на снегу. Крови совсем, совсем немного...
  - Пшёл вон, - перебила раба девушка, глядя в упор на своего главного тюремщика. - Да, да, я именно тебе это говорю, Щуп.
  Растерянность отразилась на всех лицах вокруг: у наёмников, у мальчишек-слуг и только лицо Щупа смягчилось, как будто он наконец-то добился желаемого:
  - Зря вы так, госпожа Анна, - загудел он примирительно. - Ваше горе я понимаю, но служба наша такова: вольные бродяги долго не живут. А смерть вашего друга хорошей была: быстрой, без мучений.
  - Свали? А? - огрызнулась Аня. - Может хватит мне душу рвать?
  - Уйду, конечно, - охотно соглашается наёмник. - Я душу вам рвать не хочу. Я об Ирише думаю.
  Аня стиснула зубы. Затянувшуюся паузу оборвал опять-таки командир охраны:
  - К вечеру мы у Чёрной Горы будем, - пояснил он. - А там - закон: кто чужой в гору войдёт - назад не возвращается. Мне и моим товарищам в Гору пути нет. Да и не надо. Мы рядом, в городище, на постое будем. Так может и Ириша с нами? У каждого конечно свой путь, но девочке-то жить и жить. Вы подумайте. До вечера недолго осталось.
  Да, до вечера осталось не долго. Солнце в зените. Снег сверкает и искрится, а из-под него, как сухие кости лезут белые, окатанные валуны. Выровненная дорога вьётся между неподъёмными глыбами, а впереди ясно виден ровный конус Чёрной горы, похожий на огромную, египетскую пирамиду. Верхушка у горы срезана и приподнята, как крышка, а между ней и основой вставлен огромный, сияющий серебристо-белый шар с широкой, чёрной, продольной полосой по экватору. Картинка, навязчиво напоминающая Ане пирамиду с глазом на американском долларе. Неожиданное сходство. Словно не в другом мире всё происходит.
  Тряская рысь лошадей, стук копыт по камням, а гора всё ближе и ближе. Солнце скатилось к заснеженным верхушкам гор у горизонта. Шар на вершине Горы сияет кровавым, отражённым светом умирающего дня. Чёрный провал в обрамлении факелов - ворота в Гору.
  Череда чёрных воинов вытягивается из Горы, как чёрные, одинаковые тени и лишь красный глаз во лбу каждого из них разрушает это сходство. Свистят бичи в воздухе, смачно и звучно врезаются в беззащитные тела: надсмотрщики-подростки загоняют в Гору рабов-носильщиков с грузом. Вот скрываются в чёрном провале носилки с Блонди. Дочь сопровождает Сивый. Спешившийся Глузд придерживает под уздцы лошадей:
  - Госпожа Анна, госпожа Ириша, в Гору верхом нельзя.
  - Ваш путь закончен, госпожа Анна. Осталось лишь исполнить предначертанное, - это Сириус. Облачённый в белые одежды, он выходит из носилок, отсылает рабов с носилками прочь, к охране. Рядом со Слугой - три юнца-ученика.
  Аня спешивается:
  - И что теперь?
  - Входите, госпожа Анна. Владыка Мира и Повелитель Мёртвых ждёт вас.
  От любезности Чёрного стынет сердце. Аня через силу растягивает губы в улыбке, похожей на оскал:
  - А если я откажусь?
  И тут же нарывается на угрозу:
  - Ваша служанка здесь.
  - Спасибо, что напомнили, - оскал ещё шире. - О ней я и хочу поговорить. Именно с вами и именно сейчас. Я хочу ...
  - Ты? Хочешь?
  - Да. Я хочу, чтобы Ириша сама выбрала свою судьбу.
  На лице Сириуса ложится выражение брезгливости. Это Аня видит, но отступать не собирается. А вот то, что за её спиной Щуп изо всех сил машет головой, безмолвно умоляя "Мудреца" согласится - естественно видеть не может. И Мудрец ответил. Не пленнице, а начальнику охраны разумеется, но Аня не поняла этого:
  - Что ты хочешь?
  - Чтобы Ириша осталась здесь и сама решила, что будет делать дальше и с кем она пойдёт. И чтобы никто не мог её ни к чему принудить силой или угрозами, - почувствовав за спиной движение, она повернула голову, скосила глаза, но Щуп равнодушно встретил её гневный взгляд.
  - Что ты хочешь, дева? - наконец-то снисходит до неё Чёрный маг.
  - Чтобы Ириша попыталась вернуться, а не шла бы за мной в вашу Гору.
  - Вернуться? Одна?
  - Это решит она. Пусть только никто не препятствует ей идти туда, куда она хочет идти.
  Брезгливая гримаса опять ложится на лицо Сириуса: "Ну и дура же ты" - почти читает Аня у него по губам.
  - Твоя рабыня тебе не нужна?
  - Не нужна. Я её отпускаю.
  - Твоё право, дева.
  - А ты поклянёшься, что никто из слуг и рабов твоего господина не причинит девочке вреда, не прикоснётся к ней, против её воли и не станет препятствовать ей идти туда, куда бы она ни пошла, или вам придётся тащить меня в Гору силой. А ведь в пророчестве кажется сказано, что Избранная войдёт сама?
  На лице Сириуса лежит печать стойкого отвращения к "бабьей дури", но за спиной Ани Щуп умоляюще округляет глаза и кивает, кивает, кивает. Сейчас для него важно, чтобы соплячка не вошла в Гору. Оттуда возврата нет. Он с расчётом сказал об этом Анне и, как видно, не напрасно.
  - Клянусь, никто из слуг и рабов моего господина не прикоснётся к твоей рабыне, вопреки её воле и не станет препятствовать ей идти туда, куда она захочет идти.
  "Ну ты и дура!" - думает маг. Хорошо хоть не озвучивает и Аня понимает его: у Иришы ни еды, ни лошади, а вокруг - мороз. Небольшой, градусов до пяти, и всё-таки его вполне хватит убить задремавшего. Но ... до жилищ псоглавцев меньше суток пешего хода, а они (Аня верит в это) девочку примут и укроют. Более того, перемещаясь с пастухами от селения к селению, Ириша вполне сможет добраться до границ владений Повелителя мертвецов. Так что пусть Мудрый Муж брезгливо кривится. Девочке это только на пользу. Главное сейчас то, что клятва принесена и нарушать её Сириусу нет никакой выгоды. Так он думает. Хуже, что Ириша в шоке:
  - Госпожа Анна, я ...
  - Двух жертв достаточно, - обрывает её Аня и поясняет. - Гастас мёртв. Меня тоже скоро не станет. Постарайся выжить хотя бы ты.
  - Госпожа...
  - Больше я тебе не госпожа. Это мой последний приказ тебе. Последний и единственный.
  - Госпожа...
  Не оглядываясь, Аня решительно шагает к воротам: "Посмотрим, что за кровавый фарс разыграет напоследок Некромант."
  Два чёрных воина-циклопа с факелами оказываются впереди неё. Трое - сзади. Ну, да! Она же гостья! Желанная и долгожданная. Ей полагается почётный эскорт.
   ..............................................
  Ириша жмётся к камню, чтобы не попасться никому под ноги. Она видит, как скрывается в горе последний воин в чёрных доспехах, как захлопываются тяжёлые, окованные медью створки ворот. Два стража, подобные статуям, замерли возле них.
  - Ладно, поглазела и будет! - рука Щупа стискивает её плечо. - Пошли.
  Девочка не успела возмутиться. От низкого, звериного рычания завибрировал воздух вокруг. Оба стража, как один, развернулись в их сторону. На обнажённых лезвиях чёрных мечей отразились багровые отблески факелов. Щуп понял, с неохотой разжал пальцы:
  - Ладно, признаю: Анна не такая уж дура. Сумела защитить тебя. Тихо, парни, - он отступает на несколько шагов, - я её ни к чему не принуждаю. Только приглашаю в людскую. Там горит огонь в очаге, на столе - каша с мясом и пиво. Есть тёплая кровать. По крайней мере половину своей я уступлю девочке охотно.
  Рычание в ответ. Уже не угроза - предупреждение.
  - Я понял. Но она ведь может и сама за мной пойти.
  - Я не пойду. Госпожа Анна ...
  - Анна мертва, - перебивает девочку Щуп.
  - Она жива. Я знаю.
  - Только до рассвета. Впрочем, - наёмник кривится, - многие из тех, кто вошёл в эти ворота, и заката-то не переживут. А вот ты можешь выжить.
  Ириша молчит, но командир уже обрёл прежнюю самоуверенность:
  - Ладно, оставайся. Мне некуда спешить. Ночью ещё похолодает. А дверь в людскую я велю не запирать. Ох, и "согрею" же я тебя, когда ты, полумёртвая от холода приплетёшься к нам. Но жить ты будешь. И по рукам не пойдёшь. Запомни мои слова. Я зря не обещаю.
  И он уходит, чуть не пятясь. Так душит его досада. Уходит к светящимся кострам возле жилого городка в стороне от Горы: кошары, амбары, конюшни, людские. Всё рядом, всё в пределах видимости.
  Ириша в ту сторону даже не смотрит. Она садится на корточки, закутывается в тёплый плащ, стараясь не касаться промёрзших камней. Одна. Чёрные циклопы у ворот - не в счёт. Слёзы сами по себе текут по обветренным щекам девочки редкими, крупными каплями.
   ...............................
  Где-то за спиной Чёрные с громом и скрипом затворяют ворота в Гору. Впереди тянется неровный коридор, прорубленный в массиве чёрного камня. Вместо факелов здесь - каменные чаши с нефтью на полу. Первые стражи-факельщики нефть поджигают, последние - гасят, накрывая пламя прутяными, промазанными глиной крышками. Гулко звучат шаги. На стенах, не без труда можно рассмотреть росписи: яркие и светлые. Здесь и реки, и поля, и леса, утрированно-изящные силуэты животных и людей. Сажа от светильников чёрными мазками пятнает светлые сцены жизни. Хозяевам похоже на это плевать.
  Повороты, ниши, ответвления. Целый лабиринт. Без провожатых здесь делать нечего. Провожатые есть: закованные в чёрную броню, одноглазые стражи.
  Свет, заливающий огромный зал ослепляет в первое мгновение, но с шага Аня не сбивается. Хотя бы потому, что подсознательно ждала чего-то подобного. Глаза быстро привыкают к перемене освещения. В сущности, в зале светло лишь по сравнению с мрачной полутьмой подземных галерей. Светильников много: чаши с горящей нефтью на полу, факелы в гнёздах по стенам. Сверху, сквозь хрустальный шар, льётся дневной свет. Массивные колонны из чёрного, полированного гранита, поддерживающие каменный свод, украшены цельными сростками-друзами крупных кристаллов: прозрачных, голубых, красных, зелёных, фиолетовых - тоже отражают свет. Выглядит это пёстро, броско, богато и ... тесно.
  Колонны вздымаются, как деревья в лесной чаще: величественно и хаотично. Где-то - гуще, где-то реже. Множественные тени густой сетью сумрака накрывают и без того чёрный, шершавый камень пола. Весь, кроме ...
  Огромный, белый, мраморный круг, свободный от всего, кроме света, блестит в центре зала, как зеркало. Прозрачно-стеклянная дорожка из прозрачного горного хрусталя сплошным, блестящим кольцом окружает матовую белизну мрамора.
  Сириус останавливает Аню примерно в пяти шагах от белого круга. Прочем никто из присутствующих в зале даже так близко к хрустальному кольцу не подходит. Все они предпочитают тесниться под мрачной сенью каменного "леса".
  Кроме чёрных стражей, застывших возле каждого светильника, каждого факела, возле ходов-нор, уводящих вглубь горы и просто у стен, в зале есть и люди. Первыми, глаз выделяет ближайшую, "белую" группу: седобородые мужи разной степени дряхлости. "Слуги" - по местной классификации. Всего их человек двадцать - двадцать пять, если не меньше.
  Чуть дальше от круга, теснится группа мускулистых мужчин, одетых в бурое сукно и длинные, ниже колен, кожаные безрукавки, скреплённые на плечах и по бокам лишь верёвочками. Ане даже кается, что их "фартуки" забрызганы старой, забуревшей уже кровью, но "мясники" - далеко и рассмотреть что-то наверняка девушка не может.
  К "Бурым" жмутся сколько-то там подростков. Сукно их одежд чёрное, а поверх длинных ряс накинуты безрукавки из цельных овчин кожей вверх.
  Кстати, в зале не жарко. Так что белый, тяжёлый плащ-хламида, на "Слуге" - не дань величию, а вполне утилитарный предмет.
  Пришельцев-людей намного больше. Это и оборванный, измождённые рабы, наконец-то избавленные от ноши. Самые крепкие и выносливые. Это и подростки-прислужники, надсмотрщики. А вот и Сивый: держит за руку перепуганную Блонди. Рядом с Аней - Сириус. Седина его волос - самая чистая в зале. Три его ученика стоят рядом с массивным сундучком.
  Серебрянный звон кажется идёт ото всех колонн и стен разом, наполняя и чаруя души своей чистотой и монотонностью. Многоцветные блики вихрем закружились снутри светового столпа, снисходящего от сияющего шара в вышине до белого мрамора пола.
  - Владыка, спустись!
  Как один, слуги некроманта падают на колени, вздымая вверх руки.
  - Повелитель, приди! - все они разом распластываются на полу.
  - Владыка, спустись! - руки вверх.
  - Повелитель, приди! - люди стелются по камню.
  Неподвижно застыла на своих постах чёрные стражи. Стоит Аня, напряжённо вглядываясь в пёструю, световую круговерть. Лежащий Сириус настойчиво дёргает свою пленницу за полу плаща. Бесполезно. Девушка твёрдо решила рассмотреть всё "явление" до мельчайших подробностей.
  Блики в центре столпа уплотняются и сливаются, на глазах формируя расплывчатую, человеческую фигуру, такую же бело-золотую, как льющийся сверху свет.
  - Владыка, спустись!
  Бело-золотой призрак в центре белого круга с размаху бъёт посохом по каменным плитам. Грохот со всех сторон обрушивается на зрителей.
  - Повелитель пришёл!
  Тишина. Почитатели пали в ниц. Аня ясно видит, как под толстым плащём дрожит спина распластавшегося на полу Сириуса. От восторга? От страха? Поди, разберись. Она сама ощущает внешнюю вибрацию, как слабый ток, бегущий по телу, лёгкое пощипывание на ключицах. Раньше такого с ней никогда не было. А материализовавшийся окончательно маг, медленно и величественно шествует через белизну круга к пришельцам. Каждый его шаг сопроводается слабым ударом посоха по звонкому мрамору: "Цок-цок, цок-цок".
  Край одеяния тащится по белым плитам. При каждом шаге, чуть приподнимая рясу, выглядывают по очереди носки пурпурно-красных башмаков. "Дышит" белый, с редкими, молочно-кофейными подпалинами мех подбоя на тяжёлом плаще. Не овчина, нет, это даже Аня понимает. Сам плащ на плечах Некроманта удерживает массивная, золотая застёжка с крупными, округло-отполированными густо синими самоцветами.
  Поверх тёплой хлены Мага прикрывает ещё один, парадный, полотняный плащ. Его тонкие края отягощает цветной узор из мелких, драгоценных камней. Сам плащ заткан золотыми нитями и украшен нашитыми поверх ткани чёрными, змеиными шкурками. Змеиные хвосты, как бахрома тянутся по полу, издавая характерное шуршание, ясно слышимое в мёртвой тишине зала.
  На долю мгновения Аня видит нечеловеческий, золотой отблеск его глаза и ... Это - как удар. Пот прошибает тело, дыхание сбивается, но ... нет! Она не падёт перед этой тварью в ниц. Но и в лицо ей смотреть не будет. Она ...
  Любопытство сильнее страха. Взгляд, пусть и искоса, сам тянется к лицу главного врага. Маг несомненно старше всех своих соратником: седая борода до колен, седые нестриженные волосы, собранные в косу, коей позавидовала бы любая красавица. Голова потенциального повелителя уже увенчана подобием фараоновой короны высотой никак не менее полуметра.
  Красный башмак перешагивает хрустальную границу круга, тройной удар посоха по чёрному камню - дозволение подняться. Люди встают. Как-то медленно, неохотно. Особенно тянет Сириус. А вот Сивый взвивается вверх, как на пружине, небрежным пинком поднимая замешкавшуюся дочурку.
  Звонкий голос, идущий сразу, со всех сторо, объявляет:
  - Господин и учитель наш, Владыка мира и повелитель мёртвых, два твоих слуги вернулись из мира греха и порока в твою святую обитель с дарами, достойными твоего величия и их покорности.
  Удар гонга ставит точку. Первым к хозяину торопится Сивый. Мужчина весь содрогается от нетерпения:
  - Господин и учитель наш, Владыка мира и повелитель мёртвых, на ходу проговаривает он стандартную форму приветствия. - Я, ничтожнейший из рабов твоих, припадая к стопам твоим, кладу к подножию твоему жалкие дары свои.
  К стопам господина он не падает, а толкает под ноги хозяину зависшую невесть в каких грёзах Блонди.
  - Пусть ляжет невинная дочь моя, в подножие славы твоей!
  Величественный и безмолвный наклон головы Учителя. Юнцы в чёрном, как свора мелких шавок бросаются на девушку, поднимают её, тянут во все стороны одежду. От неожиданности та даже верещать не может, лишь бестолково дёргается в руках сопляков, волокущих её на деревянный, невесть откуда вынесенный такими же сопляками, высокий и узкий лежак, ремнями притягивают к доскам руки и ноги жертвы.
  Повелитель здешнего мира неспешно подходит к обездвиженной жертве, проверяет, констатирует брезгливо: "Да, она девственница" - вытирает руки о поданный слугой лоскут, отходит, неспешный и полный величественного презрения ко всему вокруг. На смену господину выходит Сивый. Он уже облачился в мясницкий фартук и в руке у него - нож.
  Взгляд Ани скользит по лицам зрителей. Крик жертвы рвёт барабанные перепонки:
  - Отец, не надо! Отец, умоляю! Отец!
  Бесполезно, вопли переходят в визг и скатываются до хрипения. Зрители тянутся изо всех сил, боясь упустить малейшую судорогу несчастной.
  "Импотенты вонючие, - чуть слышно, сквозь зубы шипит Аня, - Слабо им эту дуру просто оттрахать!"
  Хрип обрывается. Взгляды зрителей сосредоточены на "благородном отце". Он буквально раздувается от гордости, когда с поклоном кладёт к ногам хозяина ещё трепещущий комок мяса. Аня нервно отводит глаза, вскользь замечая склонившихся над растерзанным трупом "мясников". Они тихо переговариваются. Нет, бурые явно недовольны проделанной работой. С чего бы это? А опьяневший от собственной жестокости Сивый кладёт к ногам повелителя второй дар: деревянную книгу. Дописал-таки. Что-то говорит. Аня его даже слышать не хочет. Повелитель кивает благосклонно, принимая дар, жестом отсылает Сивого в сторону. Очередь седовласого Сириуса. Этот лучше подготовился к встрече с хозяином.
  Мальчики слуги без понуканий распахивают сундук с дарами. Первыми преподносятся инструменты. "Творение самого Мастера" - уже это располагает господина к Слуге. Некромант берёт дар в руки, рассматривает его даже с некоторым трепетом, гладит, словно сканируя, кивает утвердительно: "Да, это сделал Мастер. Редкий и достойный дар".
  Следующее подношение - золото. Те самый девять кисетов из повозки, столько раз переходившие из рук в руки. Сивый в шоке: его обошли. Мужик и так ума невеликого, а тут и последнее соображение его оставляет. Он срывается с места, вцепляется Сириусу в волосы:
  - Вор! Это моё золото! Я вёз его господину, а ты украл его!
  Ярость обворованного оглушает. Все отшатываются. Сам Владыка пятится от своего новоявленного Слуги. Сивый повалил Сириуса, пинает его, месит кулаками:
  - Вор! Негодяй! Мерзавец!
  - Мой верный слуга, кто оскорбил тебя? - голос Отступника глубок и проникновенен. Даже сорвавшийся с катушек психопат, и тот замирает, медленно поднимает глаза на говорящего.
  - Я - правосудие. Приди ко мне.
  - Господин ...
  Скорчившийся на полу Сириус провожает своего врага ненавидящим взглядом. Ненавидящим и ... торжествующим. Фарс. Всё фарс.
  - Он украл золото, предназначенное тебе, господин, - со слезой ябедничает Сивый. - Тебе, господин!
  - Да, мой верный слуга. И ты ищешь справедливости?
  Взгляд мага предназначен не ей, но даже зацепившись за его краешек, Аня с трудом отводит глаза. Взгляд змеи, чарующий жертву, - такое сравнение приходит ей на ум. Сивый идёт на этот взгляд, на этот голос, приникает, весь содрогаясь от плача, к груди учителя.
  Между разомкнувшимися губами Некроманта вспыхивает алое пламя. Поцелуй в лоб пронзает Сивого, как штырь, распрямляя, делая жёстким. Расцепив объятия, маг равнодушно обходит остолбеневшее, вибрирующее тело, наклоняется над поверженным:
  - Ты оскорблён, мой верный слуга?
  - Раб не может быть оскорблён или унижен в глазах господина, ибо он только раб. - Не смея поднято голову, Сириус целует край одежды Отступника. - Долг слуги - сохранить золото повелителя. Главный же дар...
  - Говори.
  Не в силах отвести глаз, Аня смотрела, как два "мясника" ведут безвольное тело Сивого к разделочному столу. Выпотрошенная тушка Блонди небрежно сброшена на кучу её же внутренностей и, как никогда, напоминает сломанную куклу. Подростки сноровисто освобождают тело мужчины от одежды. Рот Сивого широко раскрыт, глаза выпучены, а на лбу, на месте поцелуя, пылает алое пятно, как глаз у чёрных охранников.
  Безвольное тело покорно ложится под нож и начинается неспешная, будничная работа по изготовлению очередной мумии-воина: без визга, судорог, воплей, но от этого ещё более страшная.
  - ... её имя - Анна, что на священном языке означает "Сошедшая с неба", - прорывает тишину шока голос Сириуса. Он уже стоит перед господином, нервно поправляя одежду.
  - Ты долго шёл к этому.
  - Да, господин, - Сириус трусливо отводит глаза. - Задача оказалась слишком трудной для меня, почти непосильной, но я справился, ибо сама Судьба была на нашей стороне...
  - Ты уверен, что избранная - она?
  - Да мой господин. Во-первых, она пришла одна за двумя, как и сказано в пророчестве. Во-вторых, её имя. Это больше, чем совпадение. В-третьих, же смиренно признаю, что не столько ваш раб, сколько сама Судьба привела деву к вашим стопам, господин.
  - Смирение слуги угодно повелителю. И всё-таки ... - маг подходит к ней почти вплотную, разглядывает с недобрым недоверием, - ... она похожа на дешёвую рабыню, из тех, что носят воду для полива.
  - Алмаз тоже не блещет красотой, мой господин, пока солнце истинной мудрости не озарит его, но нет в мире камня твёрже. Эта дева прошла полмира. Она ехала в повозке и верхом, спала вповалку рядом с безродными наёмниками, делила с ними пищу и тяготы пути. И эти дикари, вопреки собственным обычаям, подняли деву на щит, возвысив над собой. Наёмники в Буднем были готовы драться за то, чтобы "госпожа Анна" согласилась сопровождать именно их ватагу. Её дикие манеры приводят в ужас любого, образованного мужа, но между тем, богатейший и почтеннейший из купцов нашего Мира, Айрисфед добивался её любви с безрассудством зелёного юнца. Получив отказ, он даже послал людокрадов, чтобы похитить деву для него...
  - А она действительно девственница?
  Вопрос господина равен для слуг приказу. Откуда-то появляется второе ложе. Четверо мощных мясников валят на него девушку, хозяин лезет к ней под юбку. Недоверие на его лице мешается с любопытством:
  - Точно, девственница...
  Вздох облегчения вырывается из груди Сириуса:
  - Разве раб осмелится лгать господину?
  Рука мага проходит по её телу:
  - Я не чувствую на ней даже следа силы.
  - В мире девы силы нет ни у кого. Между тем, простыми касаниями, она, у всех на глазах, исцелила раненого воина - одного из низших слуг моего господина. Она единственная в Горе устояла при Вашем, господин, явлении. На деве нет силы, но сила нашего мира тянется к ней.
  Пользуясь тем, что потрошители ослабили хватку, Аня выдирается из их рук, едва сдерживая брань.
  - Она что? Немая?
  - Она умна, мой господин. Умнее многих мужчин. В трёх мирах не найти девы, подобной ей. Даже тройной амулет сам пришёл к ней, покинув недостойного юнца... - Сириус того и гляди извиваться начнёт от страха и подобострастия. Некромант смягчается:
  - Пусть так. Если ты не ошибся, завтра, на рассвете свершится предначертанное в скрижалях вечности: переломится Посох Смерти и вечная жизнь станет достоянием Избранных! А сейчас устройте деву с подобающим почтением и гостеприимством. Мы же займёмся делами насущными, а потом, друг мой, - рука господина ложится на плечо слуги, - мы вместе подкрепим наши силы и ты расскажешь мне всё, что видел и узнал в недостойном, низком мире.
  Четверо подростков окружают девушку, оттесняя её от хозяина. Последнее, что видит Аня, покидая зал - как чёрные воины-циклопы поочерёдно подводят к Некроманту рабов под его огненный поцелуй.
  Келья-камера холодна и промозгла, но один из подростков поджигает факелом нефть в осветительной чаше, второй разводит огонь в очаге, двое тащат мебель: настоящее кресло и стол. Накрывают его в стиле традиционной, однообразной роскоши века камня и меди: вино, хлеб, жареное мясо. Аня просит воды и слуги тотчас приносят её. Тут же, накаленными в очаге камнями отроки греют воду в объёмистой каменной чаше - ванна для дорогой гостьи. Прямо как в сказке: накормили, напоили, в баньке выпарили.
  Аня раздевается и лезет в воду. Хорошо. Кроме воды к её услугам древесная зола с примесью жира и мылящаяся глина. Тут же - пучок мочала и рукавицы из конского волоса.
  Пока гостья отогревается и оттирает полуторамесячную грязь, слуги приносят кровать - деревянный короб на четырёх ножках, набивают его овчинами для мягкости, стелют сверху два одеяла из куньих шкурок. Очень вовремя. От сытости и тепла гостья совсем раскисла и до постели добирается с немалым трудом.
  Некоторое время слуги хлопочут, вычерпывая и вынося воду из чана, возвращая камни в очаг - чтобы тепло дольше держалось, гасят огонь в чаше и уходят наконец, даже не прикрыв за собой щелястую, чисто символическую дверь - не иначе для притока свежего воздуха.
  И вот она одна. Рдеют угли в очаге, тепло и нежная истома охватили всё тело, только вот сонливость куда-то делась, зато перед глазами, как наяву проплывают недавние, кровавые сцены. Она - жертва и жизни ей осталось до рассвета.
  Изменить ничего нельзя. Её родной мир далёк и недоступен. Чужой мир тоже отдаляется от неё с каждой минутой. Гастас - погиб. Так же легко, как и жил. Ириша пока жива. Хорошо бы ей дойти до Псоглавцев и жаль, что Аня ничем больше не может помочь девочке. А другие?
  Лица плывут перед глазами: Тадарик и его хозяйка - долгих и счастливых им дней жизни. "Хороший дом, хорошая жена - что ещё надо человеку, чтобы встретить старость?" Разве что пару-тройку детей, чтобы жизнь малиной не казалась. Впрочем, отставной наёмник стареть пока не спешит. Ну и удачи ему, как и парням из Пристепья во главе с Громиром.
  Гладкой дороги вам, воины, чтобы всем и в целости в родные дома вернуться.
  И простолюдинам из Пристепья, тем что она лечила, и тем, что не удосужились заболеть - тоже удачи. Хотите Тадарика в воеводы? Доброе дело. За таким воеводой город будет как за каменной стеной. И, главное: со знатью хозяин постоялого двора ни помириться, ни сговориться уже не сможет - кровь между ними, а такое в этом мире не забывают.
  Конные наёмники во главе с Неврисом? Не слишком хорошо знакомство начиналось, чего уж скрывать. Не глянулась бородатым рубакам Анина одёжка. Зато расстались честь по чести.
  Женихи с Вала. А ведь хлопцы вы ну, даже очень неплохие. Добрых вам жён, юноши. И чтобы жизнь долгая, и чтобы детей полная землянка, и чтобы набегов на вашем веку не было.
  Пехотинцы из Белого Клина - вечные бродяги. Вот уж кому: "Если смерти - то мгновенной, если раны - небольшой". В святые вас вряд ли кто запишет, но и чертями вы тоже не были.
  Стая Лагаста с вожаком во главе. Этих стоит поимённо перебрать.
  Вирья, хоть и новичок, а первым вспомнился: пахарь и воин. Тебе домой вернуться, к детям, к родне, к полю своему и добычу по дороге не растерять: две собачьи шкуры. Задача перед тобой великая: соплеменников бою с псами выучить. Хватит хищникам на мирных землях зло творить.
  Рысьису, оглобле белобрысой, - жену найти. Дом у перелаза ты и сам поставишь. Деньжата есть. Пахать и сеять тебе там, конечно, с мечом у пояса придётся, ну да наёмнику к такому не привыкать.
  Рагаст, Чагор, Стагас и Лагаст. Вас отчизна тянет. Скудная земля, воды больше, чем леса с пашней, но родина. Пусть примет она вас и бродяжничеством не попрекнёт. Особенно тебя, командир. Хватит тебе, Волчара, друзей хоронить. Жаль, Гастас с вами не пошёл...
  - Всех вспомнила или забыла кого?
  - Тебя забыла, - винится Аня. Травница из Белого Клина, как живая стоит в свете очага у каменной стены. - Ты ведь в Пристепье ушла? Как там дела?
  - Какие дела зимой? Все весны ждут.
  - Весны? А ... - нелогичность происходящего доходит до девушки как-то до крайности медленно. - Я сплю? Да? Или ...
  - Спишь и я тебе снюсь. Или не я.
  - Многоликая? По мою душу? А что во сне?
  - Наяву мне сюда хода нет. - Обличье Травницы расплывается. Гостья молодеет на глазах.
  - А почему не в облике Гнилой?
  - Так ведь всё равно не боишься. - На собеседнице Анина, дорожная одежда, волосы её коротко острижены, молодое лицо опалено солнцем и ветром.
  - Неужели я так выгляжу?
  - И так - тоже.
  - Попрощаться пришла?
  - Можно и попрощаться.
  - А можно?..
  - Не знаю.
  - Это ты и не знаешь? - Аня чувствует странный прилив ярости. Такой, какая бывает лишь во сне, когда с души сняты все препоны. - Ты! Богиня этого мира и не знаешь?
  - Не знаю, - Многоликая невозмутима. - Не знаю, что можно ждать от тебя, человек из другого мира.
  - Да что я могу?!
  - Не знаю.
  - Я не могу разрушить гору! Не могу раскидать войско из живых мертвецов! Я ...
  - Но зачем-то ты пришла в мой мир? Пришла одна, за двумя, как сказано в пророчестве.
  - Я пришла забрать камень ... - Аня осеклась. - Это что-то изменит?
  - Не знаю.
  - Я займу место Отступника?
  - Может быть.
  - И стану в конце концов таким же чудовищем!
  - Кто знает ...
  - Но ведь не сразу? - Вопрос отдаются дрожью. Как всё-таки мало надо для надежды. - Не сразу. А Ириша?
  - Стоит у ворот и мёрзнет.
  - Конечно, мёрзнет. И не уйдёт ведь никуда! Значит, если я завладею камнем, то смогу спасти Иришу?
  - Конечно.
  - И я смогу многое изменить, прежде чем я ... - Аня вскакивает с кровати, оглядывает мутным взглядом полутьму своей VIP - камеры. Многоликой нет. Да и не было здесь никогда. Но сон! Сон! Какая подсказка и как кстати. Камень души! Они пришли сюда именно за камнем. За тем самым, что здешний, престарелый повелитель держит во рту. Так может сжать его за горло покрепче? И не надо говорить, что это - убийство. Убить можно живого, а здесь, в Горе живых нет. Здесь только ходячие трупы!
   ...........................................
  "Пойдёт одна и погибнет!" - так написано в пророчестве.
  Мастер сидел за столом, вперив невидящий взгляд в мутный камень недоделанного зеркала. Его душила обида.
  Мальчишка, сопляк, обычный смертный, никаким даром не отмеченный, поставил его на колени и даже не заметил этой победы! Дрыхнет теперь так, будто у него целая вечность впереди, а не краткий день.
  - О чём задумался, Мастер? О том, как свой мир строить будешь?
  От неожиданности мужчина даже подскочил:
  - Опять ты?
  - Я. Кто же ещё, Мастер, тебя от высоких помыслов оторвёт да к низкому бытию обратит? Только я.
  - Да, отвлечь от высоких помыслов - это ты умеешь! Мясник и невежда, стремившийся каждый бой в три удара закончить, - оказался лучшим учителем, нежели я. Куда катится твой мир?
  - Три - это ещё ничего, - напомнил о себе "сопляк и бродяга", разбуженный сварливым голосом хозяина.
  - Нельзя великое искусство танца меди превращать в убийство, юноша, - пытается одернуть гостя Мастер, но его оппонент лишь усмехается скептически:
  - По мне, любой бой - убийство. А если нет - это не бой.
  - Не бой? А что?
  - Танец. Игра.
  - Довольно споров, - обрывает юнца Многоликая. - Вы оба правы. Бой на то и бой, чтобы убивать, но без искусства танца в три удара схватку не закончишь. Тем более, в один удар...
  - В один удар?
  - Кто знает, юноша, кто знает.
  - Хорошо. В один так в один. Отступник пожелал крови? Ею он и напьётся. А там - будь что будет.
  - Проводник ждёт тебя, воин.
  - Кто?
  - Человек с верным и отважным сердцем. Как и ты. Вы узнаете друг друга. Накройся шкурой, воин, и ты в миг окажешься у ворот Чёрной горы, всевидящий и невидимый, но помни: выпустишь шкуру из рук - тут же её потеряешь.
  - Благодарю за советы и помощь, госпожа, - Гастас поправил мечи, нервно передёрнул плечами, поднял с постели шкуру стража и одним взмахом накрылся ею с головой. - Скоро встретимся.
  - А может и не скоро, - пробормотала Многоликая сама себе. - Шагнуть за край Мира дано не каждому, но у тебя и на это отваги достанет.
  - Опять что-то задумала? - Бурчит Мастер. - Угомону на тебя нет!
  - На тебя тоже, человек, - лукавство вспыхивает в глазах безбородого горбуна шутовского обличья. - Начнёшь свой мир творить - не заставляй тамошних людей делать то, на что сам не способен. А то нечестно получится.
  - Тьфу на тебя! Что за мерзость. На что это я не способен?!
  - На бессловесное подчинение, человек.
  
  Глава 31 Исполнение пророчества.
  
  "Как же холодно. Даже плащ не спасает. Если судить по звёздам - полночь прошла, а перед рассветом мороз ещё усилится. Ну и пусть".
  По правую руку от Горы, через морозную пыль пробивается свет от догорающих костров вокруг городища. Жёлтый, тёплый, но от одного лишь взгляда в ту сторону девочку начинает трясти. Не менее страшен для неё и грязно-багровый огонь факелов у ворот в Гору, красный свет глаз стражей-мертвецов. Вот уж кому холод не страшен.
  Иное дело - свет звёзд. Он далёк, но чист и потому притягивает. Скоро она станет такой же белой и холодной, как звёзды над ней, как камни под ногами, как свежий снег ...
  Движение воздуха. Что-то тёплое окутывает её прозрачной пеленой:
  - Ириша, Заморыш, это ты?
  - Да, господин, а вы... - девочка осекается. - Я замерзаю? Вы снитесь мне? Вас же убил Страж...
  - Это я убил его, сестрёнка. Убил и добыл шкуру, которая делала его невидимым. Теперь она делает невидимыми нас.
  - А госпожа Анна...
  - Мы освободим её, а потом вместе уйдём под шкурой. Надо только найти проводника. Того, кто проведёт нас через ворота.
  - Через ворота?
  - Да. Ты никого здесь не видела?
  - Никого, а ... Через ворота?
  - Они заколдованы и...
  - Господин, - девочка дрожит уже не от холода или страха. - Госпожа Анна сказала... Я знаю, как пройти через ворота!
  - Ты? Как?
  - Просто. Следуйте за мной. - Она вывернулась из-под тёплого покрова в свежий мороз, повторила. - Следуйте за мной! - И решительно зашагала к чёрному провалу в Горе, к багровым огням факелов.
  Мертвецы в чёрных латах преградили ей путь.
  - Я могу идти, куда захочу! - голос Иришы не дрожал. - Я хочу войти в Гору.
  Левой рукой Гастас придержал шкуру, правой - потянул меч из ножен, но оружие не понадобилось. Пламенем полыхнули глаза стражей, низкое рычание прорезало воздух, с грохотом разошлись бронзовые створки зачарованных ворот с вбитыми в почерневшую медь не тускнеющими, золотыми, крючковатыми крестами (восходящее солнце, заходящее солнце и солнце в зените между ними), во весь голос взвыли бронированные псы.
   ................
  - Псы...
  - Что? - Щуп прервал созерцание пустой кружки.
  Дотлевают угли в двух очагах людской, почти не давая света. Большинство наёмников тут же дрыхнут под плащами на широких лавках вдоль стен. Кто-то нашёл в себе силы уйти на отдых в спальные коморки, а кто-то заснул за столом. Глузд повторяет:
  - Псы, командир. Слышишь, завыли?
  - Псы? - Щуп стряхнул сонливость, прислушался. - Да, воют. Может, обезьяны подошли?
  - Да не те что здесь, при кошарах. Там, в Горе.
  - В Горе?
  - Только-только тихо было. И вдруг все разом. Не к добру...
  - Не к добру? - Командир поднялся, выдирая сознание из полудрёмы ожидания, окинул взглядом людскую, прислушался. - Говоришь, только-только начали? Пошли, посмотрим.
  Костёр на улице почти прогорел. От сучковатой верхушки лишь обугленная головёшка осталась да полоса дотлевающий углей. Дров подкинуть некому. Караула нет. Зачем? Чужих здесь нет, а обезьяны в дома не заберутся. Да и собаки...
  Пёс в блестящей чешуе стоял посреди двора, жадно принюхиваясь и подвывая на каждом вздохе.
  - Низко голову держит, - заметил Глузд. - И в сторону Горы. Не иначе к покойнику.
  - Ну, так пошли.
  - Куда?
  - К Горе.
  - Зачем?
  - Хочу на девку взглянуть! - Огрызнулся Щуп и так рванул с места, что его помощник даже приотстал, хоть и не на долго. Догнал, выровнял шаг, уточнил:
  - Может она замёрзла уже...
  - Хорошо бы, - выдохнул старшой и уточнил. - Волчонок у меня из головы не идёт. Страж всегда троих брал, а сегодня двумя обошёлся. Как бы чего не вышло.
  Глузд напрягся, уточнил:
  - Ты мудрецу сказал?
  - Сразу.
  - И что?
  - Смертному не дано убить творение Учителя. Так он ответил.
  - А бессмертному?
  - И я о том же. Знаешь, что случится на рассвете?
  - Говорят, Учитель переломит посох Смерти. Они так каждый раз говорят.
  - Точно. А если сегодня всё действительно сошлось? А? Друже? Как ты думаешь, будет Гнилая ждать, когда Чёрные низвергнут её?
  - Не знаю, командир. Я бы на её месте не стал...
  - Я - тоже. И если Волчонок расправился с тварью... Ну и развылись псы. Себя не слышишь. Стоять!
  - Что?
  - Следы.
  - Чьи?
  - Да Иришкины же!
  - Понял, командир. А где она сама?
  Щуп не ответил. Освещая снег факелом, он дошёл до самых ворот, не обращая внимания на предупредительное рычание стражей и их обнажённые мечи, вернулся под свет звёзд:
  - Ириша вошла в Гору. Сама. Понимаешь, Глузд?
  Очередная рулада собачьего воя пополам с рычанием и визгом заглушила окончание фразы.
  - Что лекарки у нас не будет? Так это ... Погоди, старшой? А как она вошла? Кто ей ворота открыл?
  - Эти. - Щуп машет рукой в сторону неподвижных циклопов. - Слуга поклялся, что девка сможет беспрепятственно идти туда, куда захочет. Она захотела в гору. Вошла и сразу завыли псы.
  - А стражи?
  - А стражи - мёртвые и знают лишь приказ.
  Некоторое время царит молчание и прерывает его Глузд:
  - Знаешь, старшой, а не погулять ли нам где-нибудь поближе к рубежу? Так. На всякий случай. Пока солнце не взойдёт?
  - Пожалуй.
   ............................
  Ириша шагнула через порог, на долю мгновения помедлив перед оскаленными пастями четвероногих людоедов:
  - Я могу идти куда захочу. Я хочу идти к госпоже Анне. Где она?
  Ворота начали обратный ход. Гастас бросился следом за девочкой, в спешке налетел на неё и ... прошёл сквозь. За их спинами загрохотали смыкающиеся створки. От движения воздуха заметалось чуткое пламя факелов в гнёздах на стенах. Извивающиеся тени потянулись от ног девочки во все стороны разом. Много теней. И в руке одной из них Гастас успел разглядеть черту посоха.
  - Я могу идти куда захочу. Я хочу к госпоже Анне. Где она? - повторяет Ириша.
  Псы рвутся к ней. С невероятным напряжением чёрным воинам удаётся оттащить громадных тварей с пути хрупкой отроковицы. Чуя неладное, собаки воют, рычат, скулят. Бесполезно. Мёртвые стражи не видят ничего запретного и ужаса четвероногих сторожей оценить не способны. Один из циклопов жестом указывает на коридор, ведущий в чёрную тьму Горы. Взгляд Ириши метнулся в одну сторону, в другую, зацепился за ближайший факел.
  Девочка решительно подходит к стене, выдёргивает факел из гнезда и не замедляя шага идёт по указанному коридору. Невидимый и неощутимый воин шаг в шаг следует за ней, нервно сжимая рукоять меча под плащом. А вокруг них - пляска теней по полу и по стенам.
  Опять чёрные воины пытаются заступить дорогу девочке. Ириша повторяет, как заклинание: "Я могу идти куда хочу. Я иду к госпоже Анне. Где она?" - и стражи отступают во тьму потайной ниши, перед этим указав нужный путь. Ни воин под зачарованной шкурой, ни следующая на острие его меча Смерть их взору недоступны.
   .......................................
  Гулкие шаги и свет факелов прогоняют сон. Отроки-слуги пришли за ней, за Избранной. Что ж, Аня не против. Ожидание и так слишком затянулось. Юнцы принесли нарядные покрывала, неимоверной, по местным меркам, цены: цветной, ажурно вытканный шёлк с золотыми нитями. А вот с обувью у хозяев возникли проблемы. Нет женской обуви в Горе. Поэтому слуги предлагают девушке её же ношенную обувь, на выбор. Самые красивые здесь - босоножки из Питера: кожаные, с изящным, остойчивым каблучком. Один раз они Аню выручили. Поэтому их-то она и наденет.
  Юнцы старательно укладывают ткань вокруг тела девушки, загибают и выравнивают складки, фиксируя широкой, узорной лентой - поясом. Это - священная одежда: восемь кусков новой ткани со станка, не знавшей ни ножниц, ни иглы. И узлы на священном одеянии тоже недопустимы, так что повозиться прислужникам приходится немало. Ну, вот вроде и всё. Закутана, как дорогой подарок.
  Нет, не всё. На волосы девушке накидывают квадрат тонкого, белого полотна, обматывают вокруг головы, над бровями, пёстрой, узкой лентой. И ещё одно белое покрывало с тяжёлой, златотканой каймой и вытканными алыми звёздами окутывает её головы до ног. Вместе всего десять. Готово.
  Под руки, как барыню, слуги ведут её к выглаженному, длинному, деревянному щиту на пяти шестах для носильщиков: два шеста вдоль и три - поперёк. Щит покрыт пятью шкурами так, что хорошо видны пять свисающих голов и пять хвостов хищников: лев, тигр, леопард, рысь и ещё кто-то. Шкура цвета красной глины с чётко очерченными, короткими полосами. Наверно саблезуб.
  Аня послушно садится на шкуры и десять подростков поднимают носилки с ношей на плечи, несут из кельи по коридору в сопровождении десяти факелоносцев.
  В зале людно. Не иначе всё население Чёрной горы собралось на церемонию. Здесь высокопоставленные седые и дряхлые слуги в белых одеяниях; мускулистые мясники в буром сукне и коже с кроваво-красной отделкой; юнцы-ученики в чёрных рясах и овчинных жилетах, обмотанных поверх длинными, пестроткаными лентами поясов, похожими на гадюк. На этот раз они не прячутся за колоннами, а теснятся внутри белого круга. Вне его, у светильников и вдоль стен зала выстроились огненноглазые циклопы в чёрных доспехах и с короткими, метательными копьями. Серьёзная охрана. То ли для почёта, то ли на всякий случай.
  Сумрак усиливает ощущение надвигающейся жути. Огонь в чашах лишь частично рассеивает предрассветную тьму и верхушки колонн со сверкающими кристаллами теряются в непросветной тьме.
  Хрустальное кольцо дорожки начинает светиться белым светом. Две белые же, светящиеся, радиальные линии тянутся от неё к центральному, малому кольцу, деля большой круг пополам. Две звезды: огненно-красная и багрово-чёрная лежат каждая в своём секторе-полукружье, не соприкасаясь с белыми линиями. Внутри багровой звезды распято обнажённое и выпотрошенное женское тело. Наверно Блонди. Бедная глупышка считала себя избранной, только вот не поинтересовалась: для чего? Как говориться: "Получите и распишитесь". Злорадствовать над недалёкой девицей Ане не хочется. Её положение не лучше: внутри красной звезды - пусто.
  Слуги-отроки опускают носилки, помогают Ане подняться, за руки подводят её и ставят на край большого круга, перед линией-дорожкой, ведущей к центральному кольцу. Перед ней, на диаметрально-противоположном конце дорожки стоит Отступник, обряженный только в белое полотно не сшитых, ритуальных одежд. Хиленький дедок, надо заметить. Интересно, на что он рассчитывает? На безвольную покорность жертвы, как это было с Блонди? На свой, гипнотизирующий взгляд? Или на что-то ещё?
  Монотонные, вибрирующие звуки, идущие со всех сторон разом - лучший ответ. Ане предстоит ещё один сеанс "Чёрной магии с последующим разоблачением", сиречь раздеванием. В священной книге Сивого, да не будет покоя его праху, обе жертвы изображены голыми.
  Ладно, спасибо, что предупредили. Навязчивый ритм можно перебить или сломать. Чем? Другим ритмом. Например, песней. Первой на память приходит "Погоня" из "Неуловимых". Мама любила старые фильмы, часто смотрела по кассетнику. Ане они тоже нравились. В том числе и из-за отсутствия рекламы.
  "Усталость забыта, колышется чад. И снова копыта, как сердце стучат..." - шепчет Аня чуть слышно. Чад над светильниками действительно колышется, а жаркий, внутренний ритм (она даже музыку слышит) перекрывает в её мозгу навязчивое звяканье, идущее извне. Мурашки возбуждения бегут по венам, вместе с кровью.
  "Так, - шепчет Аня, убеждая саму себя, - подходим вплотную и вцепляемся в горло. Главное: не дать магу произвести "контрольный поцелуй". Задача элементарная: дедок хлипенький, а я - три недели в седле проехала. Справлюсь".
  "И нет нам покоя. Гори, - но живи. Погоня, погоня, погоня, погоня в горячей крови..."
  Амулет под одеждой напоминает о себе: кожу на ключицах, как током пощипывает. Хорошо это или плохо - потом разберёмся. Хуже, что "Погоня" заканчивается. К счастью, на смену ей в памяти всплывают: "Вихри враждебные..." из "Трилогии о Максиме". Слов Аня до конца не знает, но это пустяк. В запасе у неё "Священная война", "Интернационал", "Дан приказ ему на запад..." - пусть даже и кусками.
  Маг вскидывает руки и делает по светящейся дорожке шаг к центру. Аня руками не машет, но тоже делает шаг навстречу магу и судьбе. Зрители вразнобой опускаются на колени, даже не склоняясь, сворачиваясь в поклоне. Представление, как говориться, начинается.
   ..................................
  Ириша и Гастас ворвались в зал и налетели на преграду. Белое, светящееся кольцо на полу оказалось не только зримым, но и ощутимым, и непреодолимым физически. Прозрачная, чуть мутная пелена поднималась из кольца вверх, стеной, теряясь в темноте. Видно всё - лучше некуда: и коленопреклонённые зрители, и Анна с Отступником, величественно и неспешно шествующие навстречу друг-другу под ритмично-серебрянный звон гонгов. Всё как на ладони и при этом абсолютно недоступно.
  Высвободив руку с мечом из-под защитной шкуры, Гастас ударил преграду. Меч с трудом вошёл на ладонь, словно воин вонзил его в землю. И только. Короткое копьё чёрного стража тутже пробило защищённого плащом юношу, как воздух, насквозь вместе с преградой, со звоном ударилось и отскочило от каменного пола внутри кольца.
  Меч возвращается под шкуру, а сам Гастас танцующим шагом перемещается в сторону, по привычке уклонившись заодно ещё от двух брошенных копий, так же беспрепятственно пробивших преграду навылет.
  Чёрные воины, все, как один отступили от стен. Их копья вскинуты для броска. Красные глаза пристально оглядывают свободное пространство зала и никого, кроме дозволенной и безоружной девочки возле магической преграды, не видят.
  А за преградой действо развивается своим чередом. Маг в белых одеждах цвета смерти тянется к Анне - небесной деве в платье цветов рождающегося дня: алый, жёлтый, белый. Ещё мгновение - и они сойдутся.
   ........................................
  Белый маг тянет руки. Ярко-алый свет вырывается у него из открывающегося рта и тут, ломая монотонный ритм вместе со сценарием, Анна изо всех сил бьёт по тянущимся к ней рукам и, подавшись вперёд, сама хватает Отступника за горло. Яростное рычание заглушает монотонный звон. Вцепившись в запястья девушке, маг пытается оторвать руки от горла, одновременно разбухая, разрастаясь и стряхивая с себя человеческий обличье.
  "Наш паровоз, вперёд лети!
  В коммуне - остановка.
  Иного нет у нас пути!
  В руках у нас - винтовка!" - слова с напором прорываются сквозь одуряющий звон, сквозь, нечеловеческое рычание Некроманта, сквозь прозрачную, но отнюдь не призрачную стену защиты. Это даже не пение - это срывающиеся выкрики.
  Что такое винтовка Гастасу естественно невдомёк, но вот короткое копьё в руке ближайшего живого мертвяка - это серьёзно. Сброшенная шкура Стража проваливается в недоступную теперь Пустоту. Меч с глухим стуком, как деревяшку перерубает ближайшему стражу пальцы, сжимающие древко копья.
   ....................................
  "Мы дети тех, кто наступал!
  На белые отряды!
  Кто паровозу оставлял!
  И шёл на баррикады!" - Анна, задыхаясь от напряжения, выкрикивает слова в харю нависшему над ней чудовищу, представляющему из себя нечто среднее между ящером и обтянутым кожей непропорциональным скелетом с длинным телом и укороченными конечностями. Тварь освободила длинную шею от захвата и теперь всей массой давит на упирающуюся девушку, стремясь поставить её на колени.
  Извернувшись, Аня локтем, умудряется врезать монстру по зубам. Тот рычит от боли, вскидывает голову вверх:
  "Наш паровоз, вперёд лети!.."
   ............................
  Подхватив выпавшее из руки противника копьё, Гастас посылает его в цель и тут же оказывается на полу, под навалившимся на него мертвяком.
   .............................
  "В коммуне остановка!
  Иного..." - неизвестно откуда взявшееся, короткое, чёрное копьё прошивает страшилищу грудь. По телу отступника проходит судорога. Из распахнувшегося в смертном вопле рта, вместе с кровью выпадает алый камень размером с перепелиное яйцо или чуть поменьше. Тело Некроманта заваливается набок, а Аня на инстинкте, подставляет под камень ладонь...
   ..................................
  - Так вот он какой, - Многоликая не без любопытства разглядывает огромный рубин цвета "голубиной крови", отделанный на десять граней в виде двух четырёхгранных пирамид со срезанными верхушками и соединённых основаниями. - Твоё изделие, Мастер?
  Камень касается навершия посоха. Рой мутно-багровых искр поднимается над ним, втягиваясь в пустотелую кость.
  - Это сколько же здесь душ скопилось! Да какие грязные. Большая мне стирка предстоит, прежде чем можно будет их в новую жизнь пустить. Большая.
  - Что со своим кристаллом делать будешь? - хмуро интересуется Мастер.
  - С моим?
  - Именно с твоим. Я его для тебя сделал. Посох твой украсить хотел, а то скромно как-то выходит: кость и кость.
  - Украсить посох? - удивилась Богиня.
  - Да, украсить.
  - А что до конца дело не довёл?
  - А кто меня всегда отвлекает? - взвился мужчина.
  - Есть за мной такое, - примирительно соглашается Богиня. - Но ведь не по пустяку же. Впрочем, о чём спор: ты создал камень, я тебя отвлекла, ты о нём забыл, а твой ученик его, вместе с чернильницей позаимствовал. С этим понятно. Непонятно, что дальше с вещицей делать?
  - Что хочешь, то и делай. Он - твой. Смертному этот камень даже в руке не удержать.
  - Поэтому Отступник во рту его держал? Хитро, - Многоликая вертит рубин в пальцах. - Говоришь, мой?
  - Да.
  - Ты сказал!
  Кровавой каплей камень протекает сквозь ладонь, исчезая из Пустоты.
  - Что ты наделала?!
  - Вернула камень людям.
  - Как?! - Мастер подскочил, опрокинув табурет, заметался по лавке. - Ты ума лишилась, женщина! Этот камень способен разрушить равновесие. Нет ничего в нашем мире, что могло бы уничтожить его!
   .....................
  Кровавой каплей камень протекает сквозь подставленную ладонь, со стуком падает и катится по белому камню пола.
   ........................
  Однорукий циклоп, навалившийся на Гастаса вдруг обмяк. Юноша с усилием выдрал завязший в трупе меч, огляделся. Чёрные стражи валились на пол там, где стояли, как это и положено уважающим себя мертвякам. Мёртвое стало мёртвым, а вот живое...
  Зрители, только что восторженно долбившие лбами камень пола словно с цепи сорвались, разом, даже не распрямившись, чуть не по-пластунски, рванули к центру зала: по рукам, по ногам, по головам друг друга. Задние висли на передних, передние отпихивались и выдирались из цепких рук задних.
  "Они рвутся к Анне!" - мысль промелькнула, как вспышка и воин яростно врезался в человеческую свалку. Благо, призрачной преграды больше не существовало.
   ...................
  Ни зеркальных бликов, ни ритмичного звона. Предрассветная серость неосязаемым потоком льётся сверху в центр зала. Там, снаружи, солнце готово выглянуть из-за зубчатой гряды гор на востоке. Ещё дергается пробитое чёрным копьём тело Некроманта, а его ученики-слуги-помощники многорукой, жадной массой тянутся к окровавленному камню на полу. Длань ближайшего искателя накрывает сверкающий рубин, пытается сгрести его, но с тем же успехом можно попытаться удержать туман в горсти. Его, чуть приотставший коллега от ярости вцепляется зубами в затылок более шустрому конкуренту, обоих драчунов тут же втягивают в свалку, а к манящему и недостижимому камню тянутся новые и новые руки.
  "Этого нельзя допустить..." - чего именно допустить нельзя, Аня додумать просто не успевает. Она изо всех сил бьёт каблуком со стальной подковкой по камню, с особым удовольствием ощущая, что заодно попала и по чьим-то пальцам. Хорошо попала. Искатель абсолютной власти с воем отдёргивает руку, а камень лопается с хрустом, брызнув во все стороны мельчайшими, острыми крошками.
   Гора содрогается от подножия до вершины. По телу девушки взлетает волна запредельного жара. В доли секунды от пятки и до макушки.
  Второй толчок. Толпа с визгом и воплями, отшатывается от центра к стенам, к одной из тёмных нор подземной галереи. Наиболее сообразительные вырывают факелы из гнёзд, остальные тупо лезут в спасительное, игольное ушко, давясь и давя друг друга.
  Аня, захваченная общим ужасом дергается и вдруг понимает, что не может сойти с места. Опустив глаза, она видит, как из-под каблука тягуче и неотвратимо расползается во все стороны кровавая лужа. Липкая субстанция плывёт из-под ноги, взбухая, поднимаясь растущей линзой и вдруг, коснувшись светящейся, хрустальной дорожки, прорывается потоком, как вода, достигнувшая привычного русла. Цветом эта жидкость точь-в-точь напоминает "голливудскую кровь". Такая же чистая и яркая.
  "Вот влипла!" - мелькает мысль и тут, вслед за третьим толчком, Аню накрывает такая волна жара, что на теле начинает дымиться одежда и почти одновременно навстречу, от головы к пятке - ледяная волна. Или... Три камешка под одеждой, потеряв вес, вспучивают ткань покрывал.
  "Это амулет. Он забирает освободившуюся энергию, - понимает Аня. - Пока он не наполнится - я не сгорю. Крошечная отсрочка". Она пытается вытянуть ногу. Бесполезно. Завязла, как муха в клею. Даже ступня к босоножку прилипла.
  - Госпожа Анна, госпожа Анна!
  Как ростовые, чёрные куклы неподвижно и в повалку лежат мёртвые воины Некроманта, толпа давится у входа в подземную галерею, тут же судорожно бьются раненые и искалеченные в давке обезумевшей толпой слуги. Ириша ничего этого не замечает или не хочет замечать. Преодолевая невидимые глазу порывы и волны разливающейся во все стороны, освободившейся силы, она упрямо пробивается к центру зала, к Анне и кажется, сама гора содрогается в такт её шагам.
  - Госпожа Анна! Я иду!
  Человеческий водоворот вдруг закружился у самого спасительного коридора. Гастас, подхваченный было напором толпы, выдирается из обезличенного страхом человеческого стада и, преодолевая тоже, что и девочка сопротивление, упрямо шагает к центру зала.
  Хруст и треск над головой. Длинные, глубокие трещины змеятся и расходятся на куполе сверху вниз, пропуская в Гору лучи восходящего солнца. Дробно трясутся высоченные столпы колонн, осыпая всё и вся сверкающими кристаллами. Человеческий визг захлёбывается в глубине коридора.
  Ириша дотягивается до Ани, ловит её за руку и почти тут же, отстав на какую-то секунду, правая ладонь Гастаса смыкается на втором запястье Анны, левая - хватает за плечо Иришу. Алые потоки на полу соприкасаются, замыкая большое кольцо. Одновременная вспышка всех камешков амулета так слаба, что посторонний глаз даже не заметил бы её, но для троих - словно беспросветная тьма вдруг задёргивается перед глазами...
   ....................................
  Гора бьётся в предсмертных судорогах, оседая всей массой. С уханьем валится вниз огромный, налитый солнечным светом шар с вершины. Алым же фонтаном навстречу ему выплёскивается расплавленная магма из самых недр земли, облекаясь чёрной корой, закружившихся вокруг неё каменных осколков.
   ..................................
  Вздох пронёсся над горами. Низким гулом отозвалась заснувшая было под снегом земная твердь. Заблеяли, заметались овцы в зимних кошарах, содрогнулись сложенные из плоских камней стены жилищ. Знакомые предвестники беды. Сейчас главное не растеряться, не мешкая схватить самое ценное: малых детей, каменные топоры и крепкие копья с кремнёвыми наконечниками, тёплые плащи из шкур и - бегом под открытое небо. Псоглавцы-пастухи распахивают ворота кошар, открывая овцам путь к бегству и спасению. Землетрясения в горах не редкость.
  Второй толчок - крыши ещё держат. Третий...
   ......................................
  По каменистой, белой равнине от Горы, как от брошенного в воду камня, посуху бегут волны. Ожили, вздрогнули, стряхивая снег с остроконечных гребней и вершин, освещённых светом нового дня скалы вокруг долины. Смертным воем зашлись запертые в городище и Горе бронированные псы.
  Третий толчок, четвёртый...
  От жилищ и кошар - груды камней, лавиной сходит снег с отрогов и перевалов, где-то треснула гора, разверзнувшись новым ущельем. Трещины бегут по пирамиде Чёрной горы, валится внутрь сияющий, как солнце шар.
  Волнами пляшет земля Белой долины, жадными пастями распахиваются и смыкаются прожорливые трещины, глотая и пережёвывая всё подряд: снег так снег, камни так камни, постройки городища с овцами, собаками и людьми - так постройки.
  Переломанные ели в три-четыре обхвата на краю долины лежат на земле и друг на друге, как настил или как нелепый, но надёжный плот в бурном море. Они движутся, трясутся, елозят друг по другу, но держатся на поверхности, над пляской трещин и разломов. Два наёмника вцепились в спасительные ветви. Они видят, как крутящийся вихрь вырывается из недр Чёрной горы, как дробит и вздымает ввысь всю массу чёрных камней, столбом дотягиваясь до самых облаков, замирает в шатком равновесии. Видят горделиво-хрупкую женщину на вершине столпа, её одежды, развевающиеся наподобие крыльев, видят, как с гулом рушится чёрная масса, рассыпаясь и расплываясь облаком чёрной пыли по белому, смятому пространству мёртвой равнины. И лишь женщина, даже не заметив крушения своей опоры, продолжает гордо шествовать среди облаков, с каждым своим шагом вырастая и становясь всё прозрачней и призрачней.
  Завораживающее зрелище.
  Глузд с трудом отводит от него глаза, в раздумьи смотрит на командира, следящего за шествующей по небу Богиней:
  - Ну и дурни мы с тобой, старшой.
  - Что?
  - Я всё думал: почему Анну у нас называют дурой. И вот понял: она - умная, а дураку умного не понять, потому, что дурак - дурак и есть.
  - И что? - В глазах Щупа злоба, ладонь - на рукоятке меча, но его товарища подобные пустяки уже волновать не могут:
  - Вот Анна, например, думала бы не о своей шкуре, как мы, а о других, о тех, кого смогла бы спасти.
  - Ты в своём уме? Друже?
  - Нет, - устало отмахивается тот, - в этом-то наша беда. Мы даже копья не взяли, а до "Медной долины" две недели пути. Нас всего двое, Припасов у нас нет, лошадей - тоже. Если бы мы парней предупредили, тогда у нас, у всех вместе был бы шанс дойти, а сейчас ... - Глузд обречённо машет рукой. - Не сегодня, так завтра сожрут нас обезьяны и всё.
   ....................
  - Дивный камень ты Мастер сотворил. Сколько же в нём силы накопилось!
  - Сам не думал, - ворчит человек, с трудом скрывая удовольствие, и не забыв, между делом, проверить наличие защиты. - Свершилось? Многоликая?
  - Что свершилось, человек?
  - Пророчество. Оно исполнилось знак в знак: мой негодный ученик пал от руки смертного и всё вернулось на круги своя.
  - Риф треснул, Мастер.
  - Какой риф? О чём ты?
  - Коралловый. Красивый риф. Стоял среди серых скал, прекрасный, как кружево. Чистое и белое. Теперь вода его доломает. Разве что краешки уцелеют.
  - При чём тут какой-то риф?!
  Вечная усмешка Многоликой. Как же она всегда раздражает Человека. Вот и теперь: к чему Всебогиня завела пустейший разговор о каком-то треснувшем рифе? Не единственный это риф, оказавшийся на суше, не первый и даже не последний. А ответ вообще звучит как издёвка:
  - Ничто и никогда на круги свои не возвращается, мастер. А если и возвращается, то уже другим. Риф - пустяк. Он оказался на пути воды и она, рано или поздно, всё равно бы снесла его. И инструменты твои - пустяк, хоть они и были хороши...
  - Почему пустяк? - Мастер с трудом сдерживает обиду. - Это были отличные инструменты, а теперь они погибли вместе с Горой!
  - Потому, что перед этим, в Буднем Граде с них сняли формы, по которым уже отлили несколько копий.
  - Ну, это ещё действительно ничего... А как же твой любимый риф?
  - Который треснул? Я же говорю: вода нашла дорогу к морю и больше не будет подтапливать поля и лес.
  - Я бы не сказал, что это плохо, - Мастер недоверчиво следил за собеседницей. - Меньше бродяг будет по миру шляться...
  - Меньше, Мастер, но будут. И слава Анны, - девы-целительницы, поднятой на щит долго будет помниться людьми, а её книги...
  - Какие книги? Эта девка успела написать несколько книг?
  - Всего одну, Мастер. Всего одну книгу о лечебных травах на полотне. С неё тоже сняты две копии на коже. Они остались в нашем мире и меняют его.
  - Если о травах, - поморщился Мастер, - то ладно, пусть будут. Что ещё изменилось в нашем мире, Всезнающая?
  - По мелочам? Многое. Главное же то, что отныне ни один смертный не сможет через магию поколебать основы мироздания.
  - Ну, да. Кристалл души разбит...
  - Иначе поступить было нельзя.
  - К чему сто раз повторять? Понял я, что зря эту безделушку сделал...
  - Не только эту. Но Чернильница погребена в толще земли, шкура Стража в Пустоте, а амулет из трёх камешков ...
  - Он у Стриженной! Впитал в себя силу кристалла и теперь находится в другом мире, в руках непосвящённой!
  - Хорошо, что напомнил. Я найду для него подходящего хозяина, человек.
  - Хочешь взять ученика? Или ученицу? Не иначе Стриженную? - в вопросе Мастера прорывается откровенная ревность, но Многоликая не желает щадить его:
  - Я подумаю.
  - Все бабы - дуры. Впрочем, и мужчины не лучше.
  - Ты тоже человек, Мастер. Жаль, что ты не Учитель. Тебе, одному нелегко будет противостоять ученикам Отступника.
  - Тебя беспокоят эти недоучки?
  - Они уже действуют: объявили своего учителя Живым Богом.
  - Он мёртв!
  - Значит теперь он станет для них Мёртвым Богом. Богом-борцом, богом-бунтарём. Они будут рассказывать, как он, Великий! Шагнул за дозволенную Грань мироздания, возжаждав святой свободы и бессмертия ...
  - Возжаждал. Для себя.
  - Как и любой из его последователей. Свободы, и бессмертия каждый из них жаждет только для себя. Остальных людей они делят на нужных: воины, надсмотрщики, рабы и ненужных, обречённых ими на смерть. Для "великих мыслителей" их мысли слишком уж однообразны. Тебе так не кажется, Мастер?
  - Отступник - не может быть Богом! Он мёртв! Его нет больше!
  - А я есть. Ты это хочешь сказать, человек? Но вспомни, мастер, уже сейчас мой облик стёрт на многих камнях и взамен него выбито колесо или... шестиконечная звезда...
  Краткая пауза, мужчина молчит, невольно скосив глаза и Многоликая продолжает:
   - Знаки мои запрещают изображать в храмах. Не глупцы? И ведь знают: Я - есть, я - всё и я буду всегда. Неважно, разбивают в мою честь лбы или позабыли сделать это.
  
  Глава 32 Город Питер. Анна.
  
  Одновременные вспышки трёх камешков в амулете так слабы, что посторонний глаз даже не заметил бы их, но для троих - словно беспросветная мгла вдруг задёрнулась перед глазами.
  Мгновенная темнота, такая, что хоть глаз коли. Лишь свист ветра в ушах. Только руки в руках напоминают каждому о присутствии двух, других. Вихрь кружит и швыряет свою добычу так, что сознание мутится, а к горлу подкатывает едкая тошнота.
  "Надо ... как-то ... вперёд? - мелькают в Аниной голове клочки бессвязных мыслей, - Вперёд лети!" - догоняет мысли строчка из песни. Подчиняясь последнему посылу, девушка делает шаг и... ощущение руки в руке тает, как это бывает при пробуждении. Были и нет. Она - одна в тёмной круговерти взбесившейся вселенной. Преодолевая сопротивление окружающего хаоса, Аня делает ещё шаг и ещё ...
  Неожиданно нога находит опору. Прогибающуюся под её весом, холодную, скользкую. Ещё шаг. Кажется, теперь у неё под ногами что-то вроде скользкого стекла или тонкого, прозрачного льда, вдруг сковавшего поверхность "нижнего хаоса бездны".
  У самых ног, подо льдом - бушует чёрно-багровая тьма. Надо льдом - чёрная с серебром и жгуче-холодная круговерть ночной метели.
  Теперь при каждом шаге лёд под ногами темнеет, теряет прозрачность и похрустывает, крошащимися под подошвами комочками и кристаллами снега, а на фоне беззвёздного, ночного неба начинают прорисовываться узнаваемые силуэты: по левую руку - дома набережной, по правую - ростральные колонны Василеостровской стрелки и шпиль Адмиралтейства тонким клинком прорезает тьму над ними. Прямо перед ней вдруг, ниоткуда вырастает громада Петропавловской крепости, хрустит смешанный со снегом песок городского пляжа на Заячьем острове.
  Именно здесь первому императору России и шкиперу российского Флота приснился небывалый, для тогдашней Руси, город: набережные, дворцы, каналы, арки мостов, как в зеркале, отражённые в тёмной, невской воде.
  Шаг. Тело проходит сквозь стены и здания, как сквозь сгусток тьмы. Только ноги ощущают брусчатку древней мостовой. В этой крепости, в тёмных и обширных камерах-одиночках сходили с ума люди - преступные мечтатели, осмелившиеся всей душой возжелать невозможного: справедливости.
  Шаг. Под ногами опять хрустит песок пляжа. Именно отсюда стартовали первые, космические ... нет, ещё даже не корабли, а Идеи. Идеи двигателей, способный преодолеть земное тяготение и вырваться в открытый космос.
  Шаг: по правую руку - Дворцовая набережная и Зимний, ещё шаг: по левую руку вырастает - тяжелый силуэт-утюг Авроры-Зари. Девушка перед высокой аркой Литейного моста. Теперь - налево, на берег и между Пироговской и Арсенальной набережными по улице академика Лебедева, мимо Госпиталя. Шаг - квартал, ещё шаг - улица. С невозможной скоростью Аня движется по ночному городу: призрачному и знакомому.
  "Нельзя так быстро! - мелькает мысль, - Как бы мимо дома не проскочить." Вовремя подумала. Перед Аней - арка проходного двора. Она ныряет в неё и торопливо бежит, подгоняемая леденящими порывами ветра, через знакомый лабиринт зимнего города к жёлтому "кирпичу" родного дома.
  Вот её подъезд. Пальцы сами набирают знакомый код, грохот железной двери за спиной. В подъезде тепло. По сравнению с продуваемой невскими ветрами улицей. Аня бегом взлетает по лестнице на пятый этаж, колотит в запертую дверь квартиры, прислушивается. За дверью - тишина. Дома никого нет. Может, мама на работе? Мысль неожиданная, но вполне здравая. Но что же делать?
  Несколько раз вздохнув, для успокоения чувств, Аня поворачивается к соседней квартире. С минуту стоит под дверью, колеблется: может не надо? Может не стоит? Нет, надо и стоит. Десять полотнищь наилучшего шёлка, обмотанные вокруг тела - не подходящая одежда для зимы. И обута она не по сезону: в босоножки. Даже в отапливаемом подъезде, в таком наряде запросто можно до утра не дожить. Так что издержки социалистического воспитания - побоку. Аня решительно нажимает кнопку звонка: раз, другой, третий, чутко вслушиваясь в перерывах в звуки за дверью.
  Наконец-то! Свершилось! Шлёпающие шаги босых ног, звук пододвигаемой табуретки, лучик света, на мгновение прорвавшийся сквозь приоткрывшийся глазок, сонный, детский голос:
  - Никого нет дома.
  - Натали, солнышко наше, - в словах Ани искренняя радость и ни на йоту иронии. - Это же я! Ваша соседка. Мне бы ключик ...
  - Ага ...
  Опять мгновенный лучик в линзе "глазка", стук отодвигаемого табурета, ещё какое-то невнятное шебуршание и ...О чудо! Ты свершилось! Скрежет ключа в замке.
  Свет прорывается в щель приоткрывшейся двери и заспанная девочка-соседка, шести лет отроду, протягивает Ане ключ.
  - Привет, а родители где? - на всякий случай интересуется Аня.
  - Папа на дежурстве, а мама - в ночной, - звучит сонный голос девочки. Дверь захлопывается со стуком и Аня едва успевает выкрикнуть:
  - Спасибо, Натали, я люблю тебя!
  Теперь скорее домой.
  В квартире всё привычно и знакомо. Кажется, за время её отсутствия, ни одна вещь с места не сдвинулась. Интересно, какое сегодня число? Впрочем, это можно узнать и потом. А сейчас: ванна. Горячая прегорячая. И спать!
  Редкое в зимнем Питере солнце заливает светом комнату, через окно не закрытое ночной шторой. Значит, время сейчас хорошо за полдень и скоро начнёт темнеть. Окна в квартире выходят на запад.
  Аня выдирается из объятий сна, мутным взглядом окидывает окружающее. Сознание немногим яснее взгляда, потому даже главное до девушки доходит не сразу: она дома, она - одна. И ... а какое сегодня число?
  Добраться до пульта и включить телевизор - почти подвиг. На мониторе высвечиваются дата и время: восьмое марта, и половина четвёртого дня. Больше телевизор не нужен. С временем она не ошиблась, а вот с датой ... кстати, какой там был год? Не разглядела. Год, впрочем, указан на настенном календаре. Теперь понятно, почему квартира пуста. В масштабе реального, Питерского времени Аня отсутствовала в своём мире чуть больше недели. Мама с учёбы ещё просто не успела вернуться.
  Так, поднимаемся, идём (или ползём?) в ванную. Может вода вернёт ясность мыслям? В ванной на полу и на вешалках священные одежды: восемь шёлковых покрывал для тела, одно - для волос и одно - большое, верхнее. Тут же в беспорядке валяются широкие ленты поясов и шёлковые шнурки. Рука на автомате ощупывает ожерелья на шее. Одно - простое: три камешка на двухцветном шнурке и ещё одно: перламутровые пластинки, соединённые серебряными колечками. Подарок Гастаса - безродного наёмника из неведомых Костричей. Значит, всё правда, значит - всё было. Только вот другим знать об этом ни к чему.
  Покрывала в стиральную машинку. Потом она их высушит, выгладит и уберёт с глаз долой, от греха подальше. А вот амулет и ожерелье - пусть будут с ней всегда. Под одеждой. Хотя ... этно-стиль сейчас в моде. Так что вопросов они не вызовут. По крайней мере у мамы.
  А ванна - это здорово. Даже в глазах посветлело. Поесть бы, да не хочется. Голова как чугунная и кости начинает крутить. Заболела? Возможно. Кстати, где градусник?
  Градусник лежит на своём месте и после пяти минут под мышкой честно показал тридцать девять и два. И это похоже только начало.
  Выходной, вечер ... Значит без "скорой" не обойтись. Кстати и справка для техникума будет. И не только для техникума.
  Аня заматывается поплотней в махровый халат, выходит на лестничную площадку, стучит в соседнюю дверь. Совесть её теперь не мучает: все дома, все с ночной, и к вечеру все выспались. Как всегда, первой к двери подбегает Натали, без опаски, распахивает дверь.
  - Привет, Наташа, радость наша, - Аня старается не дышать на девочку, - маму позови пожалуйста.
  - Ага, заходите, - она убегает. Две минуты ожидания в прихожей и сонная соседка стоит перед Аней:
  - С праздником, Надежда Сергеевна, вы уж извините...
  - С праздником, Аня. Что с тобой?
  Окружающее как в тумане.
  - Температура, Надежда Сергеевна, - признаётся Аня. - Вызовите "скорую", пожалуйста. Её ведь внизу встретить надо, а я на ногах едва держусь.
  В глазах соседки - сострадание:
  - Конечно, девочка, ты ложись, иди, а я...
  - Мама на учёбе, - винится Аня.
  - Ложись, ложись, не беспокойся ни о чём.
  - Спасибо, я дверь запирать не буду ...
  Вернуться, лечь. Кровать раскрыта. Точнее диван. Сквозь туман проступает лицо Фельдшерицы. Невнятный разговор, укол ...
  Всё это пустяки. Обычное ОРВИ. К утру - полегчает.
  Утром заглянула соседка: открыла дверь ключом, провела ревизию холодильника и аптечки, сварила свежий супчик "из того, что было". Необходимые лекарства тоже нашлись. В аптеку пока можно не идти. Вот что значит: настоящие друзья. Теперь всё будет в порядке. Можно спокойно болеть.
  Где-то на донышке души свербит мысль: "Что с Тиной? Камень разбит, колдовство закончилось и подруга вроде бы тоже должна вернуться" - но звонить и интересоваться у девушки нет ни сил, ни желания. Или всё-таки позвонить? Колеблясь, Аня отыскивает телефон. Разряжен естественно и выключился. Ладно, поставим на зарядку, включим и ... спокойной ночи. Или дня.
  Телефонный звонок разбудил её вечером. Около восьми часов. Аня кое-как продрала глаза, дотянулась до трубки:
  - Алло?
  В трубке мамин голос и очень раздражённый:
  - Аня, ты почему телефон не берёшь?
  - Я болею ...
  - Трудно трубку поднять? Я тебе пятый день дозвониться не могу!
  - У меня температура была под сорок ...
  - Так к врачу надо ...
  - Соседка скорую вызывала. Мне плохо, мам.
  - Очень плохо?
  - Очень, мам. Я сплю.
  - А лекарства у тебя есть?
  - Да. Всё в аптечке нашлось.
  - Но телефон ...
  - Он разрядился, мам. Недосмотрела.
  - Да ладно, бог с ним, раз с тобой всё в порядке. Ты слышала, что Михаил и Алевтина пропали?
  - Нет.
  - Ты точно дома?
  - Да, мам. Я дома, я болею и Надежда Генадьевна вызывала мне "скорую".
   ....................
  Утром звонок повторился.
  - Да, мам...
  - Доброе утро, Ань, ты дома?
  - Пока дома.
  - Почему "пока"? Ты же болеешь?
  - Я в поликлинику собираюсь.
  - В поликлинику? А как же температура?
  - С утра - получше. Попробую дойти.
  - Мне Алла Эдуардовна звонила. Алевтина нашлась.
  - Хорошо.
  - Что: "хорошо"?
  - Хорошо, что нашлась.
  - А Михаила так и нет.
  - Плохо.
  - Что: "плохо"?
  - Плохо, что нет.
  - Аня, я тебя не понимаю. Тина говорит, что ты была с ними, что ты тоже пропала...
  - Я дома, мама и сейчас иду в больницу. Пока температура не подскочила.
   ........................
  Нелепейшая ситуация. Не знаешь: радоваться спасению "подруги" или горевать? Колдунья сказала правду: если разбить камень - всё вернётся на круги своя. Вот Алевтина и вернулась. Пожалуй, пока голова ясная, стоит обдумать: как вести себя дальше, что говорить. По пути в поликлинику, конечно. Лестница, подъезд, знакомые улицы ... Всё как во сне. Мысли заняты новостью: Тина нашлась, Мишаня - не найдётся. Значит, будет расследование. Тина, по словам мамы, уже начала повествовать о своих приключениях и не остановится. Что делать? "Не был, не состоял, не участвовал?" - самый простой вариант. Главное: никто обратного не докажет. И ... справку надо обязательно взять. Больничный учащейся не полагается, зато справку доктор выпишет без слов. Кстати, на обратном пути надо молока купить и хлеба свежего.
  К её возвращению домой телефон оказался набит не отвеченными вызовами: шесть штук и все от Аллы Эдуардовны. Аня переоделась, выпила очередную таблетку. Голова опять раскалывается. Надо ложиться. Звонок.
  - Алло?
  - Нюра, это ты?
  Аня морщится: ни "здравствуйте", ни "добрый день". В диком мире она от такого обращения как-то отвыкла. Здесь опять придётся привыкать. Или не придётся?
  - Нет, Алла Эдуардовна, вы номером ошиблись, - и нажала на "красную". Отбой.
  Телефон зазвонил через две минуты:
  - Алло! Здравствуйте...
  - Как ты себя ведёшь? Твоя мама ...
  - Я - болею. - И опять "отбой"
  Звонок.
  - Алло?
  - Прекрати хамить! Я старше тебя! Уже на этом основании я требую уважительного отношения к себе! И вообще, ты ведёшь себя, как пьяное быдло!
  - Во-первых, здравствуйте.
  - Что?
  - Тот, кто звонит - говорит: "Здравствуйте". Если он не пьяное быдло.
  - Девочка, - в голосе собеседницы истерические нотки сменяются змеиным шипением. - Ты здорова?
  - Нет. Я больна. У меня жар и бред.
  Теперь трубку бросили на другом конце связи. Превосходно. Можно спокойно лечь в кровать. Тина - жива и дома, а подробности ... так ли они нужны ей?
   ...............................
  Звонок в дверь застал Аню на кухне. На настенных часах - девять утра. Девушка готовила завтрак, свой любимый: чай и гренки.
  Как была, в халате, она поспешила к дверям:
  - Кто там?
  - Откройте, полиция.
  Ошибка Ани заключалась в том, что она не накинула цепочку, прежде чем открыть дверь. Алла Эдуардовна вихрем ворвалась в прихожую, по ходу бесцеремонно оттолкнув в сторону представителя закона: мужчину лет сорока, среднего роста и отнюдь не спортивного телосложения:
  - Ты мне за всё ответишь, дрянь!
  На чистом рефлексе, Аня перехватила атаковавшую её даму за руки и, удерживая, обратилась к растерянному мужчине:
  - Извините пожалуйста, но эта гражданка плевать хотела на окружающих. Да и на законы тоже. Если они её не устраивают.
  - Да как ты ...
  - Гражданка, гражданка, - ожил полицейский, - немедленно покиньте помещение!
  Результата уговоров Аня дожидаться не стала. Сильным толчком она отправила старую знакомую за дверь. Вот она, польза ежедневной, двенадцатичасовой езды верхом в диком мире. Защёлкнув замок, девушка несколько раз глубоко вздохнула, приводя мысли и чувства в порядок и стараясь не обращать внимания на монотонный стук в дверь. Выставленная дама не желала признавать своего поражения.
  - Извините. Проходите пожалуйста на кухню. В комнате не прибрано. Не надо разуваться.
  - Анна Владимировна Фомичёва? - попробовал перехватить инициативу полицейский. - я Леонид Семёнович Кравчий, следователь районного отделений РОВД и должен допросить вас, как свидетеля...
  - Конечно, конечно, - перебивает его Аня. - Паспорт нужен?
  - Обязательно.
  - Тогда проходите. На кухне - стол, а я - сейчас.
  Профессиональный взгляд обшаривает хозяйку квартиры: девица только-только из постели и завёрнута лишь в халат, кстати порядком заношенный и не иначе как из секонд-хенда. В распахнутую дверь виден неприбранный, раскрытый диван-книжка, газетный столик. Комната не то, чтобы замусорена, а ... слишком обжита. Хозяйка роется в секретере древней, совдеповской ещё стенки. Вся обстановка в квартире далеко не новая, можно сказать: под стать халату. Тут всё без обмана: честная бедность. Только вот фигурка у девицы, судя по тому, как завязан пояс, просто потрясающая. А если вспомнить, как быстро вылетела из квартиры мадам, до сих пор упорно ломящаяся в дверь, - под стареньким халатом скрыты не только кожа и кости, но и приличные мышцы. Да и выражение лица у девушки...
  - Проходите же, прошу, - хозяйка в коридоре, в голосе её - доброжелательность, на лице - открытая улыбка, не удержав которую она чуть морщится: дробный стук в дверь сменяется ритмичными ударами.
  На кухне действительно порядок. Стол покрыт чистой клеёнкой: хоть бумаги раскладывай. Хозяйка тянется к чайнику:
  - Извините, не успела позавтракать. Может быть вы ...
  Завтрак, надо заметить, скромный: белые гренки с сахаром.
  - Разве что чаю.
  - Конечно. Вы извините, что в комнате не прибрано. Болею.
  Болеет. Вместе с паспортом положила на стол справку со "скорой". Словно готовилась. Кстати, паспорт... фотография ...
  - Не похожа? - девушка печально улыбается, разливая чай по кружкам, выкладывает на тарелку кусочки зажаренного в яйце хлеба, достаёт из шкафчика вазочку с дешёвым печеньем. - Сахар на столе.
  На фотографии конечно она, четырнадцатилетняя. Сходство очевидно, но и различия - тоже. Если человек, хотя бы полгода вынужден постоянно преодолевать трудности, это не может не сказаться на его мимике. Именно такое, волевое выражение, вопреки всей доброжелательности, отпечаталось на лице девятнадцатилетней девушки.
  - Анна Владимировна?
  - Да, - она садится напротив, руки - на коленях: вся во внимании.
  - Как вы себя чувствуете?
  - Нормально, - она опять улыбается. - По утрам я чувствую себя нормально. Не беспокойтесь. Я вполне дееспособна.
  - Что вы делали двадцать восьмого февраля?
  - Двадцать восьмого февраля? - На пару секунд девушка задумалась. Видно, как затуманился от воспоминаний её взгляд. - С утра была на занятиях в техникуме, потом вернулась домой. Понимаете, мы собирались за город. Мишаня пригласил меня и Алевтину на дачу, под Стрельней. Сперва я согласилась, а потом - не поехала.
  - Почему?
  Аня опять морщится, уточняет:
  - Мы ведь взрослые люди, правда?
  - Конечно, - подбодрил её мужчина.
  - Алле Эдуардовне, - кивок в строну прихожей. Упомянутая дама похоже отбила о дерево руки и теперь монотонно лупит в дверь ногой. - Это не понравится. - Девушка мнётся, подбирая слова, резко вскидывает голову, говорит, подводя под колебаниями черту. - А что, собственно говоря, случилось? Ничего. Банальный треугольник: две девицы и парень. Лишней оказалась я. Это было на Рождество, у Мишаниных сокурсников. И я это видела. Их роман развивался... - она привычно улыбнулась, замолчала.
  - И всё-таки Михаил пригласил вас тоже, - подтолкнул рассказ дознаватель.
  - Да. Пригласил. Кто-то же должен был топить печку, готовить завтрак, мыть посуду. Иначе "рая в шалаше" не получается. Тем более, что к комфорту оба они относятся трепетно.
  - Вы отказались?
  - Просто не пришла. И телефон отключила. Хорошо хоть на это у меня решимости хватило.
  - И?
  - Они - уехали, а я - осталась.
  - Вы их провожали?
  - Да нет же! Я же говорю: я не пришла.
  - То есть, как уезжали ваши друзья - вы не видели?
  На лице девушки растерянность. Такая мысль нова для неё. Она мнётся некоторое время, прежде чем признаться:
  - Нет.
  - Тем не менее вы утверждали, что они всё-таки уехали. Откуда такая уверенность?
  - Они собирались... А вы думаете, что они никуда не уезжали?
  Стук в дверь прекращается. Блаженная минута тишины. Но и только.
  - Хорошо. Что делали вы?
  - Я? Пришла домой, выключила телефон и заперлась в квартире.
  - Кто может это подтвердить?
  - Наверно ... никто. Мамы нет, в квартире я одна. И не выходила никуда до вчерашнего дня. Даже свет по вечерам не зажигала.
  - Вы учитесь?
  - Занятия в техникуме я не посещала.
  - Напрасно.
  - Теперь знаю.
  - А тогда?
  - Тогда мне было всё равно.
  - А потом?
  - Потом я заболела. Восьмого марта, к вечеру, у меня подскочила температура. Я хотела вызвать "скорую", включила телефон, но поняла, что спуститься с пятого этажа, чтобы открыть входную дверь - не смогу. Поэтому я попросила позвонить соседку.
  Девятого мне было всё ещё плохо. Соседка сварила мне суп.
  Десятого, с утра, когда температура пониже, я всё-таки добралась до поликлиники. Кстати, перед этим, вечером мне позвонила мама и сообщила, что Тина нашлась...
  - Какие-нибудь подробности она вам сообщила?
  - Кажется никаких. Понимаете, у меня был жар и я толком ничего не помню или... Нет, мама звонила с утра, когда я в поликлинику собиралась. Никаких подробностей она мне не сообщила, а сегодня пришли вы.
  - Кто-нибудь может подтвердить, что вы провели эти дни в квартире?
  - Одна? Никто. Я из квартиры не выходила.
  Мама потерпевшей на лестничной площадке похоже отбила себе и вторую пятку, но не сдаётся. Удары кулаком в дверь возобновились.
  - А вот ваша подруга ... - с намёком начинает дознаватель. Неудачно. У его собеседницы на лице - внимание, руки - на коленях. Готова слушать. - ... По её словам вы тоже были там.
  - Там это где?
  Действительно: где? В другом мире? В другом времени? Они смотрят друг на друга держа паузу. И мент понимает, что с наскока собеседницу ему не пробить. А для серьёзной атаки позиция его - не очень. Он ведь не в первый раз приходит сюда. Тогда дверь ему никто не открыл. Что делать? Побеседовать с соседями? Самое простое и самое эффективное средство. Но что дальше? Предположим, он докажет, что девица из квартиры всё-таки выходила. Сто процентов докажет и что? Скорее всего выяснится, что она тайком бегала в ларёк за бутылкой водки, выхлебала её с горя в одну харю, отрубилась и теперь до обморока боится, что об этом её грехе узнает мама.
  - Вам чаю подлить? - интересуется хозяйка.
  - Нет, спасибо. А мать вашей подруги ...
  Девушка прислушивается к настойчивому и ритмичному стуку в дверь, кивает:
  - Она всегда себя так ведёт. "Сильная личность", блин. Все прочие для них... - она вскидывает глаза на следователя. - Скажите, Леонид Семёнович, я могу написать на неё заявление? Вы же сами всё видите: чистое хулиганство.
  - Можно, - следователь пытливо вглядывается в лицо собеседницы. - Если вы действительно хотите дать делу ход.
  Чёрт возьми! Он ведь тоже человек, а не кегля! Эта баба отпихнула его в сторону и теперь колотится в дверь в полной уверенности что ей за это ничего не будет. Девица глаз тоже не отводит. Похоже, что семейка истцов достала её до самых печёнок. Бывает. Иногда и мышь бросается.
  - Я хочу дать ему ход.
  - Будете настаивать на сроке?
  - Нет, - Аня невозмутима. - Срока ей всё равно не дадут, но чтобы замять дело, ей придётся потратиться? Так?
  - Возможно, - с удовлетворением соглашается собеседник.
  - Получится что-то вроде штрафа за хулиганство. Это ведь адекватная мера?
  Взгляд следователя - взгляд соучастника:
  - Вполне адекватная, Анна Владимировна. И реальная. Пишите. Я помогу. Вон как она в дверь ломится. Не иначе всех соседей расшевелила. Так что в свидетелях недостатка не будет.
  
  Глава 33. Шагнуть за грань мира. Гастас.
  
  Ослепительная вспышка тьмы и тишины. Лишь пальцы чувтвуют две другие руки: Иришину и тающее запястье Анны. И опять грохот.
  Ноги скользят по гладкому каменному полу, как в Горе. Рванув девочку к себе, Гастас пытается прикрыть её от рушащихся сверху камней. Нелепейший из поступков, хотя бы потому, что вместо дробящих тело глыб на них со всех сторон, разом обрушиваются мягкие толчки. Как в тесной толпе. Ритмичные вспышки света, совпадающие с грохочущим звуком. Где они? И как здесь тесно от людей или...
  Синий всполох выхватывает из корчащейся темноты длинное, бело-голубое лицо с распахнутым, чрным провалом рта на чёрном же, трясущемся балахоне. Зелёный - освещает женщину с багрово-чёрными губами и чёрными же ямами глаз. Вскинув зелёные от света руки, она извивается в такт звуковым ударам и её впалый живот дрожит между разъехавшимися половинками куцей одежды.
  Многоголосый, запредельно-высокий визг перекрывает и обрывает грохочущие звуки. Миг тишины или почти тишины.
  - А теперь! Румба! - голос грохочет со всех сторон, хотя и принадлежит одному человеку. Восторженный визг и вопли толпы в ответ. И опять звуковая буря со всех сторон разом.
  "Наверно, это всё-таки люди. Или духи? Или..." - на всякий случай, левой рукой он прижимает к себе девочку. Правая - на рукояти меча. Отроковица и сама жмётся к своему защитнику. С силой, какую может дать только страх, её пальцы впились в свалявшуюся шерсть овчины, выбивающейся из-под пояса-корсета. К счастью, человекоподобным тварям нет никакого дела до перепуганной парочки. Они скачут, извиваюся, восторженно визжат в ритме горохочущих звуков, неуклюже сталкиваясь в темноте и шалея от собственного неистовства и ... только. Может твари слепы и не видят их? Хорошо бы.
  Взгляд скользит поверх мельтешащих голов, по темноте, по огромным, круглым, ритмично вспыхивающим, разноцветным огням. Светящиеся буквы в белой, светящейся окантовке складываются в знакомое слово: "Вы-ход". Выход?
  Не выпуская ни рукояти меча, ни девочки, Гастас, раздвигая толпу, через темноту, пробирается в сторону надписи. Малявка и сама боится потеряться в окружающей круговерти. Так вцепилась в одежду своего друга - клещами не оторвёшь.
  - Где мы? - осмелев, во весь голос спрашивает парень и не слышит себя.
  Материальность окружающего мира даёт о себе знать. Чудовища недовольны его напором: "Кретин, козёл, задрот ..." - слова, как он понимает, обидные, но ... брань-то на вороту не виснет. Ругань сопровождают ответные толчки, но обиды нет и здесь. Толчёк за толчёк, мера за меру - это справедливо.
  Прямоугольник двери распахивается прямо под надписью, ослепительный, белый свет бъёт по глазам, а в безумное месиво вваливается ещё несколько человеко-чудовищ. Крики, визг, хлопки в ладоши заглушают звуковой обвал и ... миг тишины.
  - Мы в другом мире, господин, - подаёт голос Ириша. Мы живы, но мы в другом мире.
  Гастас думает так же и потому ободряюще треплет девочку по плечу:
  - Ничего, Заморыш, прорвёмся.
  Только вот дверь почему-то не поддаётся. Гастас нащупал в темноте изогнутую ручку, тянет за неё к себе, толкает от себя. Бесполезно. Это злит. Отступив, юноша с разбегу врезается плечом в упрямую деревяшку. Неожиданно гулкий удар, дверь распахивается и...
  - Козёл! Совсем охренел, удод несчастный? Прямо по лбу!
  Парень - ровестник Гастаса прижимает руку к подбитому лбу. На затылке у него шапка, похожая на шлем с огромными, полупрозрачными рогами. Лицо - красное, опухшее, как после хорошей попойки. Да и запашок ...
  Гастас не хочет драться. Кто его знает, этот чужой мир: по каким законам здесь живут. Задвинуть девочку за спину и бочком, сквозь щель приоткрытой двери, под рукой у пьяного...
  - Куда? Лошара! Да я тебе сейчас рога...
  Зря он так. Особенно за плащ схватил. Гастас привычно отшатнулся и кулак "рогатого" врезался в дверь, а вот его удар... Нога соскальзывает в пустоту. Миг падения, удар всем телом, головой... В глазах веером разлетаются искры: "Жаль, шлема нет...". Сознание "плывёт", чьи-то ноги молотят его по бокам, стараясь попасть по почкам, по животу. Вобщем бьют в точности по защитному поясу с бронзовыми бляшками. Надо бы встать, но где они: руки, ноги, голова?
  - Лёха! Стасу помоги! Тикаем! В залл! Охрана.
  "Лёха и Стас?" - Гастас наконец понимает, что лежит у стены на ступеньках вниз головой. Одежда из овчины и толстый, двойной овчинный плащ смягчили удар, но всё равно приложился он при падении знатно. Особенно головой. Кажется, даже до крови. Лицо наклонившегося над ним зрелого мужчины видится, как сквозь пелену:
  - Парень, ты жив?
  - Да, а ...
  - Ты не двигайся, лежи спокойно. Сейчас "скорую" вызову. Они тут, рядом. В парке напротив - гуляния и "скорая" там. Документы есть?
  - Нет, а ...
  - Не важно. Ты только спокойно лежи.
  Мужчина отходит, отворачивается, кажется говорит что-то. Но вот кому? И ему отвечают...
  - Господин, - трясёт его Ириша. - Господин Гастас, у вас кровь...
  - Стас, - поправляет её юноша. - Зови меня "Стас". Здесь другие имена.
  - Да, госпо...
  - Стас, - повторяет юноша, - просто "Стас". - говорить почему-то больно.
  - Да, Стас. Я хотела... Госпожа Анна...
  - Анна Владимировна Фомичёва.
  - Да, Анна Владимировна рассказывала, что её мама - лекарка (по-здешнему врач) на "скорой".
  - Да?
  - Да. А "Фомичёва" - это родовое имя и ... Стас, у вас кровь ...
  - Кровь - это хорошо, хотя ... наверно там просто ссадина и ... Ириша, а на "скорой" серьёзные раны лечат?
  - Да, а...
  - Ты только не пугайся, - перебил её Гастас, перевёл дыхание, ловя ускользающую мысль. - Ты не пугайся, Ириша. Я сейчас глаза закачу: вроде как присмерти. Или нет, ты испугайся, только не слишком громко. Чтобы поверили. - Слова даются с трудом. Из последних сил парень закончил фразу, с облегчением прикрыл глаза. Он сейчас чуть-чуть отдохнёт и ...
  Кажется, они появились в тот же миг. С закрытыми глазами парнишка конечно никого не видел, но слух пока его не подводил. Один из пришельцев властным голосом выговаривал остальным:
  - Зачем "скорую" сюда? Так из клуба вынести не могли?
  - Так он головой и в крови, - оправдывался другой голос. - Я подумал: как бы чего не вышло. А вынести и сейчас можно. Вместе сподручней и ... Видите? Лежит и даже глаз не открывает. Скажем, что у клуба упал, а мы - гуманность проявили...
  - А это кто? Кто несовершеннолетнюю в клуб пустил?
  - Так это ...
  - Командир ...
  - Как с неба упали ...
  - С неба? Узнаю, кто... Да поднимайте же его! Блин, весь пол в крови. Где уборщица? Несите осторожно. Жив?
  Пальцы ложатся Гастасу на шею. Удары крови в артерии - как стук молота.
  - Живёхонек. Без сознания наверно.
  - Ладно. По крайней мере сразу ничего ментам не скажет, а потом ...
  - Ну да: не был, не состоял, не учавствовал. И вообще: такого не помним. Это если спросят. А то и спрашивать никто не будет.
  Холодный, свежий воздух остужает лицо. Они на улице. Ириша вцепилась в его одежду мёртвой хваткой. Мужчины укладывают его на что-то ровное и жёсткое. На доску? На скамью?
  - Ждите "скорую", - недовольно бурчит "Старший", - но узнаю кто соплячку пустил ...
  - Парень, парень, - треплет его один из оставшихся, - ты жив?
  - А? - Гастас приоткрывает один глаз. Не без усилий, надо признать. Конечно ему не хочется "переигрывать". Мертвецов ни в каком мире не лечат. Но чувствует он себя не так уж и бодро. - Ириша где?
  Вместо ответа, девочка трясёт его за одежду, чуть слышно всхлипывая сквозь зубы.
  - Здесь она, здесь, - успокаивает его мужчина. Судя по голосу, тот, что вызвал "скорую".
  Рокочущий шум, шелест, хлопок в стороне, шаги. Жаль, глаза открыть нельзя. Женский голос:
  - Это пострадавший?
  - Да. Мы тут...
  - Переложили? На крыльце подскользнулся? Совсем люди с ума посходили: везде полированная плитка.
  - Нет, нет, - кажется отвечающий испуган. - Драка была. Паренёк с девочкой мимо шли, а к ним пьяные привязались. Мы их шуганули конечно и вас вызвали. Не звери ведь. У него видите: голова вся в крови, а на крыльце - ни капли. А мы ...
  - Ваши пьяные?
  - Да кто их...
  - Ладно. Не важно. Документы есть?
  - Так это... не проверяли. Девочка с ним. Иришей звать...
  - Ладно, пустяки. Хорошо, что позвали. Помогите погрузить.
  - Это, само собой. А девочка?
  - Ладно, берём и девочку. Ей, похоже тоже помощь нужна. Вся закаменела от страха. Бедняга.
  Чьи-то руки приподнимают Гастаса, ощупывают голову:
  - Кость цела.
  Накладывают повязку. Юноша приоткрывает глаза, пытаясь осмотреться. Бесполезно. Вокруг тесно и темно, но не абсолютной темнотой подземелья, а привычной, ночной. Единственной, что он уясняет точно: вокруг него - люди. Не молодые, усталые, необычно одетые, но в остальном - обыкновенные и очень неплохие. Охранники перекладывают его в носилки, везут и завозят... Даже слов нет во что. В короб с дырками, в в огромный ящик? В крытую повозку? Ириша пристраивается рядом на длинной лавке. И никого кроме. Двустворчатая дверь закрывается и... шум. Повозка едет. В дырках мелькают громады с отвесными стенами и светящимися кое-где прямоугольниками. Окна? Такие большие? По ходу "скорая" обгоняет другие движущиеся короба повозок. Как быстро они движутся? И главное: как? Волов-то нет.
  Ириша ошарашена не меньше. Тянется к одной из дырок, водит рукой в воздухе, шепчет растерянно:
  -Это стекло. Твёрдое, прозрачное. Госпожа Анна рассказывала, а я не верила...
  - Анна Владимировна, - шёпотом поправляет её Гастас. Он осматривается лёжа, не поднимая головы, насколько это возможно:
  - Что там, за стеклом, Ириша?
  - Дома. Очень большие. Как горы. Широкая улица, самоходные повозки поменьше...
  - Поменьше?
  - Меньше нашей. Есть и больше. Люди на тротуарах. Чудовища...
  - Наверно это тоже люди, но в масках. Стражники говорили о гуляниях. Музыка, шум... Ириша, здесь, сейчас праздник.
  - Какой?
  - Не знаю, но в одном из походов мы попали на праздник. Тамошние люди пригласили в гости духов. Как соседей на пирушку. А чтобы те чувствовали себя свободно, скрыли лица под страшными масками. Понимаешь? Чтобы нельзя было отличить хозяев от гостей. Наверно здесь то же самое.
  - Да, а... нас приняли за духов?
  - Нас приняли за людей. Наверно сегодня особая ночь, когда двери между мирами не заперты. Поэтому мы здесь.
  - Я понимаю. Стас! Сколько там огней в небе!
  Треск за стенами повозки, восторженное лицо девочки. Гастас заставил себя не отвлекаться:
  - Ириша, - краткая пауза подчеркнула важность мысли.
  - Да?
  - Думаю, нам и дальше стоит молчать и слушать. Если мы скажем правду, то нам никто не поверит, - шум в голове усиливается, тело пробирает зябкая дрожь. Парень чуть поморщился, но повторил через силу. - Нам просто никто не поверит. Понимаешь?
  - Да, - девочка пристально вглядывается в лицо друга. Юноша хорохорится, держит вид, но сейчас ему плохо, и помочь нечем. - Бывает, что от страха или боли люди память теряют. И речь.
  - Хорошо придумала, сестрёнка.
  Гастасу обидно, что он, не может хотя бы сесть и осмотреться. Отблески уличных огней бегут по его лицу. Там, за прозрачными стёклами - удивительный и незнакомый мир. Сколько нового ему и Ирише предстоит узнать! Держись, наёмник, не каждому дано шагнуть за грань своего мира, ты шагнул, так не останавливаяся на пол пути.
  Повозка вихляет и тормозит. Двери открываются, люди в светлых одеждах выкатывают носилки, везут в помещение. От яркого света больно глазам. Тело бъёт холодная дрожь. Преодолевая резь в глазах, Гастас пытается осмотреться. Он в громадной горнице: Белые стены, высокий, белый потолок, яркие как солнце огни под потолком. А вот люди вокруг все старые. Не иначе потому что мудрые и учёные. Чтобы тридцать шесть ступеней познания пройти - много лет надо. Тадарикова "Старуха" здесь бы за девочку сошла.
  Женщина в белом платье трогает ему лоб:
  - У парнишки жар. Он всю дорогу так пролежал? Переворачиваться не пытался?
  - Как положили - так и лежал. Возможно обошлось без сотрясения.
  - Дай-то бог... Документы?
  - Давайте посмотрим.
  Его раздевают. Гастас пытается помогать: поднимает руки, поворачивается, расстёгивает пряжки. Пальцы почему-то не слушаются. Документы разумеется не нашлись, зато одежда его вызывает живейший интерес:
  - Необычный костюм. Всё натуральное. Похоже на реконструкцию.
  Лица людей вокруг расплывчатые и невнятные, звук доходит как сквозь затычки, слова тоже не слишком понятны. Зато интонации успокаивают: чем бы ни была загадочная "реконструкция", здесь она в порядке вещей и воросов не вызывает.
  - А двигается мальчик нормально. Все кости целы, да и ушибов серьёзных нет. Только голова побита.
  - Ну ещё бы? В такие овчины завернулся. Тут и нож застрянет.
  Гастас косится на юношу, подавшего последнюю реплику, самого молодого среди лекарей. Не иначе ученик, а понимает!
  - Значит, рубаху снимать не стоит. Нет, ну где мозги у этой молодёжи? С такой температурой и на гулянку. Да ещё ребёнка с собой поволок. Тоже одета ... А почему она молчит?
  - Может немая? Девочка? Как её там?
  - Ириша.
  - Спасибо, Лёша. Ириша, ты слышышь меня?
  - Молчит.
  - Вот незадача. И куда её теперь, среди ночи? Вон как в парнишку вцепилась. И трясётся вся.
  - Может родные?
  - Что с девочкой делать, Вероника Сергеевна?
  - А что тут можно сделать? Валерианкой напоить и спать уложить. Утром полицию вызовем и пусть они разбираются.
  - Доченька, доченька, пойдём...
  Гастас до рези скосил глаза: полная, низенькая старушка с короткими, соломенно-светлыми волосами гладит Иришу по голове, уговаривает:
  - Пойдём со мной, милая, не бойся.
  Ириша вцепилась Гастасу в руку, так, что парню даже больно, но никто даже не пытается девочку тащить силой.
  - Не волнуйся, милая, не переживай, - воркует старушка. - Это твой брат?
  Хватка девочки слабеет. Она смотрит на Гастаса, на вопрошающую женщину, кивает неуверенно.
  - Ты за него беспокоишься?
  Опять кивок.
  - Не бойся. Ему сейчас укол от температуры сделают со снотворным и в палату отвезут. В терапию, на второй этаж. Какая палата, Вероника Сергеевна?
  - В пятой место есть, - устало отзывается высокая, тоже полная, пожилая женщина с тёмно-русыми, стриженными волосами.
  - Вот. В пятую палату. Но тебе туда нельзя: палата - мужская. Понимаешь?
  Кивок.
  - А одежда у твоего брата не дешёвая?
  Кивок.
  - Видишь. Её собрать надо, уложить как следует. Хорошо бы это вместе с твоим братом сделать, но ты сама видишь: какой у него жар. Ему в постель надо. А ты - девочка умная. Пойдём со мной. Пока что мы вещи твоего брата в плащ сложим. А утром ты брата навестишь. Это можно.
  - Иди, - шепчет Гастас, улыбаясь сквозь силу.
  Ириша кивает, выпускает руку друга. Она ещё не ушла, а юношу уже поворачивают на бок, что-то тонкое, острое вонзается в ягодицу. Не столько больно, сколько неожиданно.
  - Ну и тощий, - ворчит лекарка. - Даже мяса нет. Одни жилы.
  Его опять везут на носилках, завозят в крохотную комнатку без окон с раздвижными дверями. Двери сошлись. Шум, ощущение движения. Только куда? Двери разошлись. Носилки выкатывают. Всё вокруг другое или... В голове сплошной туман и жарко. Аж пот прошибает. Круглые огни на потолке так и мелькают перед глазами. Даже голова закружилась. Опять дверь. Обыкновенная, но такая высокая! Его завозят в полутьму, поднимают, куда-то перекладывают... Сознание отключается.
   .................................
  Ириша готова разорваться: Гастаса увезли и вещи не бросишь. Пальцы нащупывают кошелёк. Он невелик и настолько тяжёл, что девочка понимает: золото. Старая лекарка, не скрывая недоумения, рассматривает одежду пациента. Штаны и верхняя рубаха сшиты из овчины шерстью внутрь. Берёт в руки один из мечей в жёстких, кожаных ножнах.
  - Это какие же деньги за такие забавы плачены. Всё как настоящее, только меч почему-то не железный. Наверно железный - нельзя.
  Ириша кивает в такт вопросам, добросовестно изображая немую, одновременно сноровисто сворачивая и укладывая каждую вещь в плащ, скатывает его в рулон, стягивает ремнями в компактный тючок.
  - Ловко! - удивляется старушка и тут же предлагает девочке большой и блестящий чёрный мешок. - Клади сюда. Привяжем бирку и положим в гардероб. Выздоровеет парнишка и заберёт. Твои бы вещи тоже так упаковать...
  Ириша согласна, быстро и сноровисто пакует крытый бурым сукном овчинный плащ; верхние, овчинные рубаха и штаны. На ней сейчас нижние бурые суконные штаны и такая же мужская рубаха - дорожная одежда для езды верхом. Всё заношено до предела.
  - Помыться бы тебе, милая и ... Погоди-ка...
   Черные, блестящие мешки стоят под окном у белой, расчерченной на ровные, блестящие квадраты, стены.
  - Здесь гуманитарка, - поясняет лекарка. Люди приносят, чтобы не выкидывать. Кажется, в одном из мешков детские вещи должны быть.
  Яркая, непривычная с виду одежда поражает Иришу своей нежностью.
  - Трусики, футболка, - комментирует вслух свои находки старушка. - Смотри, кофточка, как на тебя. А вот и джинсы. Немного великоваты правда будут. Раздевайся.
  За полупрозрачной, раздвигающейся стеной-дверью - крошечная комнатка со странным, вогнутым чашей полом.
  - Вместо мочалки - ветошку чистую возьмём. Давай, голову помогу помыть.
  Ужас пробирает девочку до костей, кожа вмиг сжимается пупырышками.
  - Замёрзла? Да? Сейчас воду погорячей сделаю. - Она чуть поворачивает блестящую штуковину и струи воды бьют через дырочки в этой, как её? Такая круглая, дырявая и на ручке. Густая жидкость из белого, мягкого флакона с рисунком вспухает и лезет во все стороны, как опара. Самое трудное - не показать страх. Ириша усиленно перетирает волосы с пеной, мужественно терпит резь в глазах, трёт ветошкой тело. Женщина поливает её водой из дырявой штуковины. Страх отпускает девочку. Ей хорошо, приятно. Огромное, белое полотно укутывает её с головы до пят.
  - Полотенца нет, но и простыня сойдёт. Одевайся.
  Лекарка торопится и потому сама одевает девочку. Ирише главное: не сопротивляться и запоминать куда, что и как надевать. Кстати, застёжка на синих штанах очень удобная. Да и общее ощущение иначе как упоительным не назовёшь: чистая одежда на чистое тело и это после двух месяцев пути!
  - Алексеевна!
  Женщина вскидывается:
  - Замешкалась я с тобой, завозилась. Дальше уж сама...
  С кофтой приходится повозиться. По краю вещи пришиты кружочки в тон ткани, с другого края - дырочки. Каждый кружочек надо пропихнуть в соответствующую дырочку, так, как это сделала Алекеевна, застёгивая на ней джинсы. Но там кружочек был один. Получается не сразу. Главное - правильно выровнять полы кофты. Дальше - просто. Снятую одежду убрать в мешок, к верхнему платью... Кстати, что там за шум?
  Ириша дёргает на себя дверь. Вдруг сама поворачивается изогнутая ручка и девочка едва успевает отскочить. В помещение, на одеяле заносят человека в бессознательном состоянии, укладывают на...
  - На кушетку кладите.
  Вид у мужчины ужасен, даже для Ириши. Его грязная, бесформенная одежда вся в крови, лицо - одутловатое, распухшее, лоснящееся, а запах ... Даже от наёмников под конец пути так не воняет. Александровна уже роется в "гумманитарке", подбирая чистую одежду.
  Двое молодых мужчин-лекарей раздевают пострадавшего. Его верхнюю, пёструю и пухлую одежду вместе со стоптанной обувью и штанами пакуют в чёрный мешок и, опрыскав какой-то вонючей жидкостью, помечают биркой. Остальное комом летит на пол. На рёбрах и животе пострадавшего наливаются свежие синяки, голова в крови.
  - Леш, приподними. - В руках одного из мужчин стрекочет непонятная штуковина. Он ведёт ею по голове пострадавшего и свалявшиеся волосы клочьями падают на кушетку. Скоро на голове мужчины вместо безобразного "колтуна" короткая стрижка "безродного", а вместо неопрятной бороды - короткая щетина.
  Александровна тут же сметает состриженные лохмы вместе с шевелящейся от вшей одеждой в отдельный, чёрный мешок. Ириша во все глаза наблюдает за сан-обработкой бомжа. Эти слова ей ещё предстоит узнать, да и не слова сейчас важны для девочки, а сами действия: как и чем пользоваться, где и что лежит, зачем нужна ванная, как включать и регулировать воду (повторный урок), какую одежду надевают на мужчину. Не меньше, её интересует обработка раны и перевязка. Кстати, именно такие, каким учила её Анна.
  Побитый начинает приходить в себя. Его уводят. Александровна набирает воду в ведро, достаёт тряпку. Её опять зовут в приёмный покой. Ириша закатывает рукава: неблагодарных не любят нигде.
  Заглянув в санитарный бокс, нянечка всплёскивает руками:
  - Девочка! Какая же ты молодец! Да, тебя же покормить...
  - Александровна! - зовут её из "приёмного".
  Какая там еда! Иришу колотит от нервного возбуждения. Вслед за Александровной она спешит в приёмный покой.
  Ну и парочка! Огромный, рыхлый как студень мужчина развалился на кушетке. Тут же, на полу - лужа блевотины. Одежда на человеке кожаная, чёрная с металлическими кружочками и шипами. В ноздре и ушах - белые, металические кольца, на лысой голове - уже знакомая Ирише шапочка-шлем с огромными, полупрозрачными рогами. Его спутица тоже пьяна. К сожалению, не до бесчувствия.
  - Суки! Козлы! Да я вас, оленей винторогих вертела всех!
  На женщине куцая куртка, синие штаны, похожие на Иришины, но в облипку. Голый живот переваливается через тесно затянутый пояс. А лицо... Ириша видела конечно городских гетер, но такое!
  Вокруг глаз у женщины растекаются чёрная, сизая и розовая краски - словно два синяка, да ещё и с подтёками. Губы тоже размазанные, красные, как кровь. И это при пылающем от выпивки лице.
  Непонятно для девочки и перечисление зверей. Никаких собак, козлов или оленей вокруг нет. Может женщина бредит?
  - Вы чего? Не видите? - Продолжает пьяная свой вопёж. - Человек умирает!
  Она пинком опрокидывает ведро. Алексеевна хотела затереть вонючую лужу.
  - Долбила я вас всех...
  Растерянные до беззащитности взгляды лекарей. Такого Ириша выдержать не смогла. Подхватив с пола мокрую тряпку, она с размаху припечатала скандалистку поперёк груди. Молча. Глаза у той полезли из орбит:
  - Да я тебя, соска малолетняя...
  Она не договорила. Второй удар пришёлся ей по лицу.
  - Твою...- рванулась тётка к девочке, наступая прямо в блевотину. Нога поехала по слизи и, вывернувшись всем телом, пьяная с размаху ударилась боком и спиной о кушетку с бесчувственным приятелем:
  - Блядь! Сука! Психичка недоношенная!
  Не теряя инициативы, молча, Ириша хлестала выпивоху мокрой и от того тяжёлой тряпкой по голове, по плечам, поперёк морды: раз, другой, третий...
  - Уберите её от меня! Я...
  Тряпка попала по губам.
  - Помогите!!! - Пьяная уже не вопила, а скулила с испуганным подвыванием. Здоровая баба сидела сжимаясь посреди мерзкой лужи, а зелёная поцанка наотмаш хлестала её грязной тряпкой, и никто из зрителей даже не пытался вмешаться.
  Утомившись, Ириша отступила, держа своё оружие наготове и не спуская с жертвы прищуренно-хищного взгляда.
  - А вообще-то она она девочка тихая, - подал неуверенную реплику один из санитаров.
  - Ага, только от крика возбуждается очень, - поддержал его второй, откровенно наслаждаясь как самой картинкой, так и тем, что каждое его слово буквально вбивает поверженную хамку в лужу нечистот. - Её к нам чуть не по два раза в месяц приводят. Она из "Жёлтого дома" сбегает, - добавил он для веса.
  - Вообще-то она девочка хорошая. Правда? Ириша, - последний вопрос темноволосая лекарка задала не слишком уверенно. Ириша кивнула, опустила своё оружие.
  - Вот видите, - Александровна поспешила завладеть грозной тряпкой.
  - Пойдём, Ириша, - лекарка, приобняв девочку одной рукой, уводит её от побитой, - Александровна, валерьянку Ирише давали?
  - Не успела, Вероника Сергеевна. Такая запарка...
  - Эта психованная убить может! - пьяная с трудом поднялась на ноги. В её голосе опять начали проскальзывать истерические нотки.
  - В лёгкую. Заорите погромче и... - отбил её реплику один из санитаров.
  - И главное: ничего ей за это не будет. Несовершеннолетняя, - с наслаждением и азартом поддержал его коллега.
  Испуганно пискнув, скандалистка метнулась к выходу. Парни давятся от смеха:
  - Класс!
  - Молодец, девчонка!
  - Вот тебе, и тихоня!
  - Постыдились бы, - оборвала их Александровна. - перепуганная малявка четырёх взрослых от одной пьяной хамки защитила.
  - Так ведь тронь мы её - нас бы с грязью смешали.
  - Ну да: мужчины и женщину побили!
  - А девочка действительно может всё, - со вздохом поставила точку Сергеевна. - Ладно, проехали. Надо хоть чаем нашу спасительницу напоить. - Она ломает хрусткую ампулу, наполняет шприц. Один из санитаров закатывает пьяному рукав, перетягивает жгутом бицепс.
  Ириша, как завороенная следит за иглой. Этот способ лечения для неё - новость. Да и результат впечатляет: врачь только-только иглу выдернула, а жирный мужик уже сидит и хлопает глазами:
  - Чего? Я? Я не пьян!
  - Нет, конечно, - устало соглашается Сергеевна. - У вас голова закружилась, и ваша... знакомая вас привела. Мы необходимую помощь оказали.
  - Где эта мочалка?
  - На улице. Ждёт вас...
   .............................
  Чай попить опять не успели. "Скорая" привозит сразу пятерых.
  - Отравились "несвежей водкой", - сообщает предварительный диагноз лекарка из "скорой". - Дома эти хлопчики как мыши под веником сидели, а здесь, в России, дорвались до дешёвого, ну и на "палёнку" налетели.
  Кожа у пострадавших - зеленовато-коричневая, дыхание едва слышно и везут их сразу в "Реанимацию" - ещё одно новое слово. Ирише бедняг жаль: юноши в самом расцвете сил.
  И опять пострадавшие. Мужчина с ножевой раной живота. Этого на срочную операцию. За ним - пьяные. Подрались: ссадины, кровь из носа, синяки.
  Ириша уже своя: подай-принеси-вытри. Отнють не лишняя пара рук при такой запарке.
  Молодая женщина (по словам Александровны: "Совсем школьница") в длинном, белом платье с мертвенным лицом, бескровными губами и без сознания. Платье на ней мокрое насквозь, запястья перетянуты окровавленным бинтом.
  - Мёртвая невеста, - шепчет Толик, - один из санитаров.
  - Снотворного наглоталась, - сухо констатирует Сергеевна. - Промываем желудок и в реанимацию.
  И через минуту - женщина в годах со страшнейшей температурой.
  - Давно? - спрашивает Сергеевна у старушки, сопровождающей больную.
  - Так где-то третий день...
  У Лекарки много слов. Ириша видит это по лицу. И совсем нет сил, чтобы выговорить их. На часах - пять утра.
  К счастью, эта пациентка - последняя.
  Воркует закипающий чайник. В разномастных чашках - чайные пакетики.Знакомый запах валерьянки: Александровна разводит водой чайную ложку спиртовой настойки. Девочка послушно пьёт. А вот и чай. Вместо мёда в него здесь сыплют белый песок. Сахар называется. Вкусно. К чаю - пирожки, бутерброды, пряники, печенье. Каждый выставил то, что у него есть. Иришу усиленно откармливают. Перед ней целая гора еды.
  - Ешь, девочка, - потчует её Александровна. - вырастешь, не иначе врачём будешь.
  - Да...
  - Что?!
  Ириша испуганно вскакивает, стискивает горло руками
  - Да она же...
  - Не пугай ребёнка.
  - Вера Сергеевна, она же...
  - Не пугай ребёнка, Лёша. Ты - будущий медик. Да, она не немая. Это сразу видно было. Просто у неё спазм голосовых связок. Видишь, как за горло хватается? Не бойся, Ириша, всё пройдёт. Садись, пей чай. Главное: не волнуйся и всё у тебя пройдёт.
  - Интересно, откуда она? Одежда странная. И у неё, и у её брата. Древняя какая-то.
  - Может реконструкторы? А? Толик? Они на свои мероприятия со всей страны съезжаются.
  - В том-то и проблема, Лёша, что со всей страны, - вздыхает Вероника Сергеевна. - Парень без сознания, девочка молчит...
  - Давайте я Иришу спать уложу, - предлагает Александровна. - В сан-блоке на кушетке. Утром что-нибудь придумаем.
  Какой сон? Ириша лежит под одеялом, вперив в темноту распахнутые глаза и чутко вслушиваясь в происходящее за дверью, не выдержала неподвижности, встала. Уличные огни дают достаточно света для привычных к полутьме глаз. "Второй этаж, пятая палата, Терапия-Хирургия-Гигиена - три дочери Матери-Медицины и отца Асклепия-Фармацевта. Лестница, коридор, цифра "пять" на на двери, ручку надо поворачивать вниз..."
  Ноги, обутые в мягкие, кожаные поршни бесшумно ступают по квадратным плиткам пола. Гастаса она находит на ближайшем к двери ложе по запаху застарелого пота, долго трясёт, прежде чем тот открывает глаза, молча, знаками показывает на приоткрытую дверь, тащит за собой по коридору, по лестнице, шёпотом объясняя особенности окружающего мира.
  Их приняли за каких-то "реконструкторов", съезжающихся в Питер... Да-да, этот город: Санкт-Петербург на реке Неве. В разговоре, кратко его называют "Питер", так же, как "Белый Клин-на-перевозе" коротко называют "Клин". Реконструкторы приезжают в "Питер" со всей страны России. Лекарей здесь называют врачами и докторами, грязных, бездомных бродяг - "бомжами". Бомжей не уважают, поэтому Гастасу надо помыться и переодеться.
  Парень не спорит. Короткий сон освежил его, вернул бодрость телу и ясность мысли. Стрекочет машинка, снимая грязный войлок отросших, чёрных волос, потом появляется бритва. Юноша быстро схватывает суть и сам пристраивается с безопасной бритвой перед зеркалом. Девочка роется в чёрных, шуршащих мешках, подбирая мужскую одежду. После стрижки - душ. Ириша обьясняет как обращаться с кранами, с пеной из флакона, с дырчатой поливалкой.
  Блаженство чистоты тела и одежды, а девочка уже разложила местную еду. В лёгкой до невесомости чашечке - чистая вода.
  - Я работала и мне всё это дали...
  Еда кстати. Внутренности парня сводит от голода. Он набивает желудок не особо различая вкус пищи: хлеб, пироги, пряники, сладкие вафли, каменно-жёсткие колечки из хлеба...
  Ириша говорит не переставая. При посторонних ей придётся молчать
  - Нож, - перебивает её Гастас. - Мой нож? - Без оружия наёмник чувствует себя голым. Девочка кивает, достаёт из чёрного пакета бронзовый нож и кошелёк с золотыми. Цепь из серебряных, незапаянных колечек, с пропущенным для прочности сквозь звенья волосяным шнурком прячется у юноши под одеждой. От Анны Гастас знает, что серебро и золото в России ценятся. Ириша слышит шаги за дверью, нервно вскидывается. Да, пора уходить. Причём немедленно.
  - Я сам. Не провожай, - останавливает её парень.
  Сам...
  Лестница, коридор. Гастас не спешит вернуться в постель. Он идёт по коридору, проверяя все двери. Часть из них заперта. Из открытых - палаты под номерами, душевые: мужская и женская, туалеты. Надпись на закрытой двери: "Столовая". Из "Сестринской" выглядывает заспанная старуха в лекарском платье. Пора в постель. Голова что-то опять тяжёлая. Как водой налилась.
  Всего в палате шесть кроватей. Гастас пробует прогибающуюся под его весом мягкую поверхность, гладит блестящий и окрашенный металл спинки. Огромное, застеклённое окно чуть не во всю стену даже ночью позволяет видеть детали обстановки: маленькую, белую чашу с кранами для умывания у стены в углу, огромное зеркало над ней. Как это всё непривычно. Особенно высокие потолки. А постель такая мягкая: приляжешь и сразу глаза слипаются.
  Доброго сна не получилось. Опять навалилась отступившая было после укола лихоманка. Гастас усиленно кутался в одеяло. Недавно такое жаркое, оно вдруг совсем перестало греть. Какой уж тут сон! Сплошные кошмары. И окружающее - как в тумане. Люди - словно тени. Сколько их - не сосчитать, но каждый их шаг, каждое слово - как удар по голове. Гастас едва сдерживает стон. Но вот у его ложе женщина-лекарка. Даже черт лица толком не разглядишь. Холодная ладонь касается лба и тутже отдёргивается, словно обжёгшись, а ещё спустя какое-то время юноша чувствует, как поворачивают его женские руки, как входит в ягодицу игла. "Стыдливая лекарка - всё равно, что бесплатная шлюха".
  А лекарство сильное. Озноб отступает, жар наполняет тело, выбивая обильный пот, в голове проясняется, а глаза наполняются сонной мутью. Анна говорила, что больному надо много спать. Сон - лечит.
  Разбудила его старая, полная женщина со странной, высокой штуковиной на колёсах:
  - Просыпайтесь, больной. Завтрак. И сестричка твоя волнуется.
  Ириша стоит тут же. Она берёт со штуковины тарелку с кашей, кружку, три куска хлеба, ставит и кладёт на... что-то вроде высокой коробки. У каждой кровати текая стоит. Она что? Кормить его собирается? Хотя...
  Слабость у Гастаса такая, что руку трудно поднять. Лекарка подтыкает ему подушку, приподнимая, ворча между делом:
  - Нет, ну где он, у современной молодёжи ум? Такую малявку в ночной клуб потащил! Хотя... какой здесь ум? Сам - дитя горькое... - она так и уходит, не переставая ругать "глупую молодёжь". Наверно развозить кашу другим больным. Гастасу обидно: он и дитё! Но выдержка у наёмника железная. Даже бровью не повёл. В его положении, прежде чем слово сказать, язык десять раз во рту повернуть стоит.
  - Здесь все такие старые... - Ириша чувствует его обиду и пытается смягчить её. В палате они, кстати, одни.
  - Где все?
  - В столовую ушли. Завтракать, - объясняет девочка, набирая в ложку каши. - Лежачим больным еду развозят на тележке, а остальные - сами ходят. Утром из-за тебя все так перепугались. Я тоже.
  Сколько новых слов! Вот что значит: уметь слушать.
  - Хорошие здесь люди. - Гастас словно итог своим размышлениям подводит. - А старые - потому что мудрые и живут долго. Не то что у нас. - И тут же винится. - Плохо мне утром было...
  Каши до обидного мало. Ириша вручает ему хлеб с маслом. Вкусный здесь хлеб: мягкий, свежий, без мякины и жёсткой ости. С таким хлебом другой еды не надо. А сладкий чай - вообще выше всех похвал. Не даром Анна так по нему тосковала.
  Ириша говорит не переставая: женщина, развозившая еду - нянечка, уколы делает и лекарство приносит - медицинская сестра, "медсестра" если коротко...
  - Так вот почему Анна тебя "сестричкой" звала?
  Шутка принята. Девочка улыбается, кивает, продолжает рассказ. По её словам укол назначил дежурный врач, а доктора ещё не было. Он пойдёт с обходом после завтрака. А ещё должны прийти полицейские. Это местная стража. Они распросят о драке возле ночного клуба.
  Гастас вспоминает тёмный хаос человеческой толкотни, с громом музыки и всполохами света, разговоры охранников:
  - Возле? Пусть возле.
  - Да, Стас... - Ириша поспешно прикусывает язык. Дверь в палату открывается.
  Таких старых и дряхлых мужчин ни Гастас, ни Ириша в жизни не видали. Оба чисто выбриты, впрочем, как и большинство местных мужчин вне зависимости от возраста. Оба одеты в схожие штаны с полосами по бокам и распахнутые рубахи с такими же полосами вдоль длинных рукавов. Под распахнутыми рубахами - рубахи нижние, в обтяжку и без застёжки, как и та, что надета на юноше. Единственное различие: один старик с сине-белой одежде, другой - в серо-чёрной. На ногах у обоих чёрные, шлёпающие на ходу башмаки.
  Несерьёзная одежда, но здесь любят яркие цвета. Даже бельё на постели цветное.
  - Кто это у нас?
  Ириша сжимается, придвигается к Гастасу.
  - Это Ириша, моя сестра.
  - А что это она притихла, не отвечает? Немая?
  Сине белый старик шутит, но Гастас внутренне напрягается:
  - Нет... Сам удивляюсь: почему молчит?
  - Врача надо! Что лежишь? Сходить надо! - Возбуждённо размахивает руками сине-белый. - Немедленно...
  - Куда ему идти? - пытается возражать соседу серо-чёрный. - Утром мальчику еле температуру сбили. У врача при обходе спросит...
  - Ну, нет! Если она молчит...
  Гастас забыт. Ириша - тоже. Сине-белый с жаром доказывает спутнику, что надо немедленно оповестить всю больницу и принять меры. Его собеседник не слушает, снимает пёструю, верхнюю одежду, вешает на спинку кровати, а сам лезет под одеяло.
  - Что случилось? - этот мужчина заходит в палату один. Уже само брюзгливо- раздражжительное выражение его лица служит предостережением: такого лучше не задевать. Сине-белый опасность не заметил:
  - Нет, вы только посмотрите, подцан с такой температурой...
  - С температурой? - взвивается "недовольный". На нём, кстати, такое же одеяние, но застёгнутое и серо-зелёного цвета. - Да как его вообще можно в общую палату класть? Он же всех заразит! Что за поганая страна. Всё здесь через одно место. Где врач? Где медсестра? Где? Я вас спрашиваю!
  Последний вопрос достаётся нянечке с ведром
  - Придёт врач, - ворчливо огрызается женщина. - Дайте пол помыть...
  Лучше бы она промолчала.
  - Да вы только грязь размазываете! - взвивается мужчина. - Разве так пол моют!
  - Больной. - Шепчет одними губами Ириша. Гастас жмёт ей руку: мол держись, молчи, кивает согласно. Конечно, старик болен. Не зря же он в больнице. А больные люди часто раздражаются безо всякого повода.
  - А девочке в мужской палате находиться нельзя...
  Ириша вскакивает, нервно кивая пятится к двери. С собой она прихватила пустую тарелку. Кружка, ложка и недоеденный кусок хлеба остаются на прикроватном ящике.
  - Нельзя, - повторяет нянечка смягчаясь и поясняет. - Сейчас обход, врач больных осматривать будет...
  - Она что? Немая? - раздражение старика перепрыгивает на девочку. - Почему молчит, когда с ней разговаривают?
  - Молчит вот...
  - Мне бы такие проблемы! - перебивает он Гастаса. - А то моя язва целый день рта не закрывает. А баба молчать должна и слушаться...
  - Опять воюешь, дед?
  Мужчина не на много старше Лагаста, но вид его впечатляет: белобрысый, светлокожий, светловолосый, да ещё и обрит наголо. Выдающийся, словно вспухший лоб превращает профиль в почти правильный квадрат. Высокий рост сочетается с узкой грудью, сутулой спиной и округло выдающимся животом. И это при длинных, тонких ногах. И одет парень несерьёзно: короткие штаны из светло серой ткани чуть-чуть не достают до выступающих, мосластых коленей. На плечах - такая же светло серая, растёгнутая верхняя рубаха с длинными рукавами и из-под неё видна рубаха нижняя, без застёжки. Глумливое выражение лица сочетается у парня с самоуверенно-развязной речью.
  - Опять тебе коммунисты-суки страну довели? Или америкосы провинились?
  - Ты как со старшими разговариваешь!? - Старик захлёбывается от возмущения, но его гнев нахала только веселит.
  - А что такое? Что не так?
  - Я тебе в отцы гожусь...
  - И что? Вы, старпёры, сами довели страну до ручки и пыхтите: то не так, это не там...
  Старик сопит, не отвечает, скидывает верхнюю рубаху и лезет под одеяло. Но лысого такой расклад не устраивает. Ему скучно. Взгляд балабола переходит на Гастаса.
  - Эге, новобранец, это из-за тебя с утра все на ушах стояли?
  Гастас молча жмёт плечами, но лысому его ответ похоже и не нужен.
  - Не ссы, салабон, вылечат. И тебя вылечат, и меня вылечат... - парень заходится самодовольным смехом.
  - Дадите вы мне пол помыть или нет?! - взрывается возмущённая нянечка, но для парня её недовольство лишь очередной повод позубоскалить:
  - Не кипятись, бабуся! Я - клиент, а клиент всегда прав...
  - Ты? Клиент? - презрительно цедит старушка, не собираясь уступать. - Клиентом ты у шлюхи будешь, а здесь ты - больной, причём на всю голову разом!
  Тихо, никого не задевая, в палату заходит её шестой обитатель: тёмно-русый, сероглазый мужчина примерно Тадарикова возраста, раздевается, ложится в постель и только после этого бросает как бы невзначай:
  - Доктор в соседнюю палату зашёл. Скоро здесь будет.
  Балабол притихает, тоже ложится. Значит врача полагается встречать лёжа в постели. Нянечка торопливо домывает пол, торопится к выходу, но не успевает выйти, вынужденно уступая дорогу заходящим: врачу-мужчине и двум, спровождающим его женщинам. В своём мире Гастас определил бы всех, троих, как очень прожилих, можно сказать старых, но здесь, он это уже понял, люди взрослеют намного медленней. Вон, лысый балабол, по возрасту Лагасту не уступит, но ведёт себя как десятилетний, балованный сопляк, для коего родители розгу жалеют.
  Врач тем временем, по очереди опрашивает больных, лысого балабола и седого старика сразу определяет "на выписку", долго слушает желчного ворчуна, сочувственно кивает, подводит итог:
  - Но таблеточки всё-таки пейте. Щитовидка - это серьёзно. Ваше обострение из-за неё.
  Следующим оказывается Гастас.
  - Как себя чувствуете, больной? Как температура?
  Гастас виновато улыбается. К его досаде, одна из спутниц доктора протягивает ему какую-то белую палочку с тонким, блестящим кончиком. Гастас не слишком уверенно берёт палочку, растерянно вертит в пальцах.
  - Блин, салага, - шипит лысый. - Ты чо, в натуре? Градусника не видел?
  - Ваше имя? - Врач тоже удивлён, но старается этого не показывать.
  - Стас... - Гастас рад сквозь землю провалится. У него даже пот от напряжения выступил. Хорошо, что одна из врачих забирает градусник.
  - То есть Станислав?
  - Да, - почти шепчет Гастас. - Уж очень пристален взгляд его собеседника.
  - Да вы не волнуйтесь так, Станислав, - утешает его врач. - лучше встаньте, футболку снимите. Я сердечко ваше послушаю.
  "Сердечко"? - для юноши это подсказка. Он встаёт, покачиваясь на нетвёрдых ногах, стягивает с себя то, что сам определил, как "нижняя рубаха" и то, что на самом деле здесь называется "футболка". Изумление на лицах лекарей опять заставляет его вздрогнуть.
  - Бли-и-н! - очень удачно, для Гастаса то, что балабол не привык сдерживаться. - Вот это бандитские пули! Шрам на шраме!
  От его восклицания юноше становится как-то легче: не многие живые могут похвастаться такими отметинами, как у него. Кому-кому, а лекарям-то это должно быть понятно. И удивляться им долго не положено.
  Доктор простукивает юнцу грудную клетку, слушает сердце, лёгкие, мимоходом касается лба:
  - Так, общая слабость, температура никуда не делась, шумов в лёгких нет, но посмотреть всё равно надо. - Он разворачивает Гастасу руки, проверяет пульс, исследует сгибы. Одна из спутниц врача, что-то пишет. - Завтра сдадите кровь на анализ. Медсестра вам всё объяснит. Сделаете флюорографию. Как голова? - он касается отмеченной засохшими кровавыми пятнами повязки. - Не кружится?
  - Чуть-чуть есть, - смущённо шепчет юноша.
  - Чуть-чуть? - взгляд мужчины пытлив и недоверчит. Гастас невольно отводит глаза. - Понятно, молодой человек. Сегодня покажетесь хирургу и ... пожалуй, психиатору тоже.
  - Да, доктор.
  - Хорошо. Лечение я вам назначу по результатам, завтра. Вы, главное, не волнуйтесь. Договорились? Станислав.
  - Да, доктор, а Ириша?
  - Ириша? Это кто?
  - Сестра. Она здесь, в больнице. Она почему-то молчит...
  - Сестра?
  - Да. Ириша. Доктор, раньше она говорила, а теперь - молчит... - Гастасу даже не надо изображать обеспокоенность. Голос его дрожит сам по себе, глаза бегают (парнишке стыдно врать, да ещё и такому, хорошему человеку). Взгляд собеседника полон сочувствия, а голос - завораживает:
  - Вы, главное не волнуйтесь. Я посмотрю, что с вашей сестрой. Вас вчера вместе привезли?
  - Да.
  - Вы куда-то шли?
  - Наверно.
  - А что-нибудь вы помните?
  - Улицу, - Гастас прикрыл глаза, воссоздавая картинку. - На нас напали ... эти, в масках, а потом ... "скорая".
  - Понятно. Вы пили что-нибудь?
  - Воду?
  - Нет, не воду.
  Гастас помедлил, ответил неуверенно:
  - Нет... кажется ...или... Я не помню, но...
  - Не надо напрягаться. Отдыхайте. Вы всё вспомните. Обязательно. - Врач переходит к следующему пациенту. Гастас нервно натягивает футболку. Взгляды соседей по палате смущают его. Ложится в постель. Врачиха закладывает ему под мышку неизвестный "градусник", придерживая руку до "писка", вынимает, смотрит, молча идёт к пишущей товарке, показывает ей.
  - Сколько у него? - отвлекается от осмотра лекарь.
  - Тридцать восемь. Аспирин?
  - Да. Пока. Потом анализы покажут.
  Больше лекари юношей не интересуется, но стоит им уйти - к Гастасовой кровати подсаживается балабол:
  - Слышь, поцан, где тебя так?
  - Не помню.
  - Нет, ну надо же так, - напирает, почти перебивая его парень, - весь в шрамах, а тощий - как "крепыш из Бухенвальда"! Тётки болтали, что ты "реконструкцией" увлекаешься?
  - И?
  - По-моему, лажа всё это: дикарями притворяться, железками махать. Хотя костюмы конечно красивые бывают. Но всё равно: поцанье дело. Для сопляков-очкариков. Вот карате или дзюдо - это круто. Ты дзюдо не занимался?
  - Нет.
  - А я почти собрался однажды, а потом сперва некогда было...
  Странное состояние. Таким слабым он чувствовал себя разве что когда валялся в фургоне Анны после тех, двух стрел. Даже раны так же ноют. И лишь зудение лысого балабола удерживает сознание на грани яви.
  - Эй! Пацан, ты спишь что ли?
  - Да, - Гастас с трудом расцепляет склеивающиеся веки.
  - Так вот, я говорю... Да не спи же ты!
  Поганое состояние. Даже сквозь придавивший его сон, Гастас понимает, что без доброй трёпки балабол от него не отстанет. Не слишком обнадёживает юношу и женский голос:
  - Совесть у тебя есть? Оставь парнишку. Не видишь? Болен он. Вот лекарство выпьет...
  - Я тоже болен! - огрызается балабол не без кокетства. - Ночью будет спать! - Последнюю фразу он произносит почти с гордостью: вот мол какой я остроумный! Гастас с трудом открывает глаза. Пожилая женщина протягивает ему стакан с водой и белую, плоскую горошину:
  - Вот, выпей.
  Вкус у горошины кислый. Гастас запивает её водой, а лекарка раскладывает на прикроватном ящике ещё две горошины, каждая - в белой шкурке:
  - Одну - после обеда, одну - после ужина. А к двенадцати... - Она осекается, пытливо вглядывается в лицо собеседника. - Ладно, по врачам вместе пойдём. Да, о сестрёнке... Доктор посмотрел её и сказал, что у девочки спазм голосовых связок. Это нервное. Со временем пройдёт.
  - Благодарю.
  - Ага! Одна от головы, а другая от оппы! - Балабол не скрывает ревнивого раздражения. - Всё строго по науке! Только не тебе бы, бабка, на мальчиков заглядываться!
  Ни слова нахала, ни мгновенное смущение женщины Гастасу не понятны.
  - Слышь, пацан, - переносит внимание балабол, - ты ведь не геронтофил?
  - Совести у тебя нет! - взрывается женщина.
  - Да нафиг она мне упала, твоя совесть...
  - Так! - жёстко обрывает его пустословие лекарка. - Собирай манатки и свободен. Вас выписали? Выписали. Так что геть до дому!
  - А больничный где? - пытается ломаться балабол.
  - Он тебе нужен?
  - Нужен!
  - Вперёд. Тебе нужен - ты и оформляй! Идёшь на пост, берёшь документы и шагом марш за больничным, а потом всё к врачу, на подпись.
  Балабол сопит, пыхтит, через слово поминая какие-то "совок и оборзевшее быдло", но это уже пустяки, блаженный сон накрывает юношу. Прерывает его всё та же медсестра:
  - Больной, больной, поднимайтесь. Пора.
  Сперва флюорография, потом - рентген. Тут главное слушать, что тебе говорят лекаря и исполнять. Хирург пытливо вглядывается в расплывчатые изображения человеческого черепа и рёбер на квадратных, чёрных, полупрозрачных пластинках, ощупывает Гастасу голову, грудную клетку, пишет что-то, параллельно задавая привычные вопросы: "Здесь болит? А здесь? А так?" - Сколько раз Гастас слышал их от Анны?! Жаль, что к простым вопросом примешиваются и неудобные: "Откуда шрам? А этот? Кто вас так укусил? Лев? Тигр? Ну и зверюга!" Как на такие ответишь? Да ещё и лихорадка начинает возвращаться.
  Со вторым врачом ещё непонятней. Он только спрашивает. Хорошо, что не долго. Заметил, что пациента морозит:
  - Да у вас температура!
  Гастас виновато прячет глаза. Неудобно чувствовать себя слабым.
  - Вам в постель надо, а не по больнице шастать. Головой, говорите ударились? С памятью проблемы? Так и запишем. Идите, ложитесь. Не мучайте себя понапрасну. Какие могут быть здравые ответы в вашем состоянии.
  Две тарелки с едой, стакан с чаем и хлеб - на тумбочке. Нянечка так и сказала: "Опоздал ты в столовую, парень. На тумбочке твой обед стоит". Поесть, выпить аспирин. Лихоманка, или как здесь говорят "температура" отпускает, юноша проваливается в глубокий сон.
  На этот раз будит его Ириша. Ужин. На тумбочке, в кружке - молочный напиток, вроде жидкой простокваши и два маленьких, плоских хлебца. Ириша тащит его из палаты по коридору, мимо комнаты без дверей, но с сидениями непривычного вида. У стены - ящик на ножках с полками.
  - Это книги, - шепчет девочка. - Библиотека. Мне Анна рассказывала. Их берут, читают, а потом ставят на место. Я пробовала читать. Получается.
  А вот и столовая. Тоже комната, но со столами, как в трактире. Столики почти все заняты, но "почти" это же не все. Две женщины встали, несут тарелки с остатками недоеденной каши на стол у стены, рядом с окном без стекла, но с широким подоконником. За окном - нянечка.
  - Ириша, помощница! Брата привела?
  Каши на тарелках - с горой. Ириша собирает с подноса последние корочки хлеба. В кружках - кисло-сладкий напиток. Гастас зверски голоден (поспал, температура отпустила), но ест неспеша, ненавязчиво косится по сторонам на расходящихся пациентов, на стены, окрашенные в два цвета, на картинки на стенах. На одной из них - женщина в тёплой одежде, в непривычной, чёрной шапочке с белым, пушистым пятном. Красивая женщина. Надменно вскинут подбородок, губы кривятся в презрительной усмешке, но если присмотреться - презрительная улыбка вдруг переламывается гримасой боли, а в глазах блеснут слёзы. Как Анна. Губы искусает, а слёз не покажет, хотя в облике сходства никакого.
  Ириша уже опустошила свою тарелку и помогает нянечке освобождать посуду со столика у окна от остатков недоеденной пищи.
  - Тебя ведь Станислав зовут?
  - Да.
  - А меня: Ольга Викторовна. - Полная, чернявая нянечка с откровенным интересом разглядывает его, предлагает. - Может добавки хочешь? Там каша осталась.
  - Можно.
  Она приносит полную тарелку:
  - Ешь на здоровье.
  - Спасибо.
  Перехватывает его взгляд, обращённый на картину:
  - "Неизвестная".
  - Что?
  - Картина называется "Портрет неизвестной" или "Неизвестная". Красивая, правда?
  - Красивая и гордая, - соглашается Гастас.
  - А ты как мужчина ешь, а сам мальчик мальчиком. Сестрёнка у тебя хорошая.
  - Ириша? Да, очень.
  - Наверно не родная, сводная? Отец - один, а матери - разные. Или наоборот. Не похожи вы с ней.
  - Не похожи.
  Женщина говорит, не переставая, задаёт вопросы и тут же, не вслушиваясь в его слова начинает рассказывать о себе, о семье, о своих проблемах. Гастас ест, слушает, изредка поддерживая разговор коротким "Да".
  - Компота хочешь? - болтушка вдруг замечает пустую кружку паренька.
  - Да.
  - Сегодня он хороший получился...
  Кажется, Гастас переел. В кои-то веки. А вот зябкая дрожь - это нехорошо. Пора глотать лекарство.
  - Что, Викторовна, свободные уши нашла? - Окликает женщину одна из товарок. - Мы трудимся, рук не покладая, а ты трандежом развлекаешься. Кончай парнишку грузить. В "красном уголке" сериал начинается.
  Сериал. В комнате без стены полно народу. Люди сидят везде, где только можно и смотрят. У Гастаса нет сил удивляться. Большой ящик, на который он и Ириша даже не обратили внимания, светится изнутри и через его стенку, как через стекло, видны люди, улица, дома. Речь сопровождается мелодиями. Непривычно и страшно. Иришу бьёт нервная дрожь. Самого Гастаса удерживается от бегства только присутствие людей, завороженно следящих за "сериалом". Похоже, здесь это привычное развлечение, но ... лучше не сегодня.
  В палате он глотает последнюю таблетку, ложится и тут же проваливается в сон. Поток образов, хаос лиц и ситуаций несёт его сознание, прорываясь хриплыми выкриками. Холодная рука на лбу, привычный укус укола. Чёрная темнота беспамятства, шёпот за гранью слуха: "Не каждому дано шагнуть за край его мира". И тут же имя: "Анна". Анна? Да, Анна смогла и не просто прошла из мира в мир, но и смогла принять в чужие для неё законы и обычаи. Значит, сможет и он. Обязательно сможет.
  Рука на лбу. Кто-то трясёт его. Ириша просто дёргается от нетерпения и необходимости молчать.
  - Что? Пора? - помогает ей Гастас.
   Быстрые кивки в ответ. Надо вставать. В палате темно. Свет уличных фонарей бросает на стены причудливый рисунок из теней. Ириша тащит его в "Процедурную". Он покорно плетётся следом, мечтая лишь о покое, постели и сне. Даже колдовство лекарок с кровью проходит мимо сознания. Только бы скорее вернуться в палату.
  Наконец-то. Голова касается подушки и реальность мгновенно сменяется сном, близким к кошмару. Перед ним Многоликая в образе "Гнилой".
  - Убирайся, здесь не твой мир, - пытается хорохориться юноша.
  - Ну и что? - Возражает страшилище. - Во сне - можно.
  - Я всё равно не пойду с тобой, - упирается Гастас.
  - Да кто тебя спрашивает?
  - Не пойду! Я должен найти Анну. И Ириша...
  - Анну сейчас ты не найдёшь, - Смерть непреклонна. - Будь ты в нашем мире - я бы тебя взяла и спрашивать не стала бы. А здесь... Кто же тебя мне здесь и сейчас отдаст.
  От таких слов даже дышать легче:
  - Понял. Нет здесь твоей власти.
  - Медицина здесь сильна, - поправляет его Богиня, - а власть моя везде. Да я не в обиде: день ли, столетие ли... Всё равно ни один из рождённых меня не минует.
  - Тогда зачем...
  - Пришла? - Кошмарная личина гниющего трупа как-то незаметно превращается в нормальное лицо. Не красавица она конечно, не юница, но так ли это важно? - Глупость людская даже меня утомить может. Вот и одиноко мне.
  - Я просто человек...
  - Просто человек, - соглашается Многоликая. - Только через грань мира шагнуть не всякий "отмеченный" сможет, а ты смог, хотя силы на тебе и следа нет. Не так-то ты и прост, воин.
  Довод её почти человеческий. Гастасу ли не знать: какое оно бывает это одиночество. Чего ему путь к Чёрной горе стоил. Среди врагов. Если бы не Агрх - умом можно было тронуться. Конечно, псоглавец тот ещё собеседник...
  - С Анной бы тебе поболтать, не со мной...
  - Болтала. Хорошие беседы мы с ней вели, хотя на ней тоже силы нет. Ты Иришу слушай. Она плохого не посоветует. А Анну вы найдёте, хоть и искать не будете. Но не сразу. Не люблю чудес. Но ведь случай, это не чудо?
  - Не чудо. Как мне благодарить тебя?
  - Пустое. Жизнь - смелых любит. Болтать вот только нам больше не придётся. Нет на тебе силы. Ты случаю верь и разуму своему. И Иришу слушай.
  - Я слушаю, - Гастас даже не думает обижаться, хотя вроде и есть на что: он, бывалый воин, должен слушать зелёную юницу, но боги не говорят пустых слов. Как издалека слышна речь врачей:
  - Весь горит.
  - Плохо дело.
  - И температура не сбивается.
  - В реанимацию, срочно.
  - Совсем парнишка молоденький.
  - Может оттого и горит? У молодых болезнь всегда быстро течёт, зато и выздоравливают быстро...
  Потом, когда "кризис" миновал, Ириша сообщила, что у него воспалились плохо зажившие раны, что его трое суток держали на капельнице, что ему и сейчас колют антибиотики, что если бы не молодость...
  Девочка притащила бумагу, карандаш и без опаски писала всё что не могла сказать при свидетелях, добросовестно изображая "немую". "Здесь все умеют читать и писать" - сообщила она ему между прочим и парень намёка мимо ушей не пропустил.
  Гастас всё ещё не вставал, когда в палату пришёл дознаватель из полиции. Расспросы он начал с: "Кто? Откуда? Где живёшь? Есть ли родные?" Гастасу ответить дознавателю нечего. Впрочем, он уже понял, что, как больной, может вообще слова не говорить, хотя проще сказать "Не знаю" или "Не помню". Не стоит раздражать дознавателя. Он из полиции. Это что-то вроде городской стражи, а у наёмников со стражей вооружённый мир.
  - Значит, кроме имени "Стас" - ничего не помнишь? Ни фамилии, ни как в Питере очутился, ни где документы?
  - Иришу помню.
  - Девочку? Ту, что привела тебя?
  - Да.
  - Кстати, где она сейчас? - вопрос к лекарке, сидящей тут же.
  - Пока в больнице, - отвечает женщина. - Молчит. Спазм голосовых связок. Хорошая девчонка. Всё рвётся помогать. Парнишка утверждает, что они - брат и сестра, хотя внешнего сходства никакого.
  - А что помнишь ты? - вопрос к Гастасу.
  - Дома, люди в страшных масках ...
  - Что-нибудь пил? Курил?
  - Нет.
  - Нет, нет, - поддержала больного лекарка. Зовут её, кстати, Наталья Ивановна. - Следов наркотических веществ или алкоголя в крови не обнаружено. Юноша крайне истощён. И физически, и нервно, но и только. А про маски он правду говорит. Прохожие его и девочку к дежурной "скорой" в ночь Хэллоуина привели.
  - Значит нормальный? Не куришь, не ширяешься?
  - Нет.
  - Вены чистые, - подтверждает лекарка и уточняет. - Абсолютно чистые.
  - Хоть пиво-то пьёшь? - хмыкает дознаватель.
  - Бывает.
  - А может от армии косишь? Служил?
  - Нет.
  - Не косишь или не служил?
  - Не служил.
  - Точно?
  - Точно.
  - И не будешь?
  - Буду. Раз должен.
  - Служить, значит, должен? Хорошо хоть это помнишь. А ещё что?
  - Ничего.
  - Он головой стукнулся. - Опять вклинивается лекарка. - И хирурга заключение есть, и психиатра. Я сама видела, как он градусник в руках вертел, не зная, что с ним делать. Такое не подделаешь.
  Мужчина, кивает, что-то пишет, опять спрашивает, опять пишет, просит у Гастаса расписаться, диктуя: "С моих слов записано верно. Мною прочитано". Гастас пишет, пусть и не слишком уверенно. Вот уж действительно: спасибо Ирише.
  Главный врач вызвал его через два дня. Обычный кабинет, обычный осмотр, расспросы о том, что и где болит, только медсестры почему-то нет и доктор ничего не записывает. И ещё он нервничает.
  - Поймите меня правильно, Станислав...
  Гастас вскидывает голову. В глазах - наидоброжелательнейшее внимание.
  - Вы ведь и сами прекрасно осознаёте сложность вашего положения.
  Юноша осознаёт. Если не всё, то вполне достаточно, чтобы молчать, почтительно внимая словам уважаемого (как-никак доктор спас ему жизнь), человека.
  - Без памяти, без документов, с немой сестрой на руках, в чужом городе.
  Опять пауза. Гастас тоже молчит.
  - Я хочу помочь вам. Просто, по-человечески...
  В "просто и по-человечески" Гастас отчего-то не слишком верит, но ему уже и самому интересно: в чём-дело-то?
  - Мы конечно сделаем всё, что можем: выдадим документ, подтверждающий вашу травму и потерю памяти. Такая бумага, теоретически, может служить основанием для выдачи нового паспорта. Но, как вы понимаете, такая процедура требует времени, денег...
  - Что я должен сделать?
  В глазах доктора радостный блеск:
  - Поймите меня правильно, Станислав. Лично мне от вас ничего не нужно, но у моих знакомых есть сын вашего возраста. Вы говорили, что не против службы в армии?
  - Нет, конечно.
  - А вот он... У мальчика слабое здоровье. Он очень хороший, домашний, способный ребёнок, хочет учиться в Англии, но... Нет, закон конечно предоставляет отсрочку в этом случае, но талантливый ребёнок должен терять год...
  - Что должен сделать я?
  - Отслужить за него.
  - А взамен?
  - Взамен? - радостно переспрашивает врач и тут же сам отвечает. - Паспорт. За год он как раз будет оформлен. Даже без вашего присутствия.
  - И? - Гастасу не впервой наниматься.
  - Деньги разумеется, - мужчина опять начинает волноваться. - Немного. Всего две тысячи долларов, но поймите, фиктивная запись в военном билете стоит всего пятьдесят тысяч.
  Цифры Гастасу непонятны: почему пятьдесят тысяч по меньшей мере равны двум? На его лице - искреннее недоумений. Врач опять сбивается, пускаясь в путанные пояснения:
  - Глупейший закон, но если мужчина не служил в армии, то карьера в госструктурах для него невозможно, какими бы ни были его способности. Фиктивная запись - не выход. В любой момент могут быть подняты первичные документы: те же накладные на выдачу формы в части.
  - Мне тоже нужен военный билет.
  - Станислав, - в глазах врача разочарование. - Невозможно служить за двух человек сразу.
  - А по очереди?
  - По очереди? - Пауза, вздох, лёгкая растерянность в голосе. - Да, это возможно. Один год вы служите за Артура, по его билету, второй - по своему. Части разумеется разные... Это возможно.
  - И ещё мне нужно свидетельство о рождении.
  - Станислав, - теперь в голосе мужчины укор, - зачем вам это? Вполне возможно, что за год вы вспомните...
  - А если нет?
  - Если нет... - опять пауза, мысли вслух, - паспорт свидетельство о рождении, военный билет, аттестат, пенсионное. Понимаю, вы хотите нормальной жизни.
  - Да, доктор.
  - Тогда, тогда.... Я должен посоветоваться и... - опять пауза. - Знаете, Станислав, две тысячи вы тогда не получите. Максимум тысячу, если не восемьсот...
  Молчание затягивается. Мужчина волнуясь опять пускается в сбивчивые, малопонятные пояснения:
  - Знаете, Станислав, кроме долларов родители Артура собираются весь срок вашей службы ежемесячно переводить вам на карточку по две тысячи деревянных. Я сам обговорил это условие, чтобы у ваших сослуживцев не возникало вопросов: почему родители забыли своего ребёнка. Кстати, вы можете сказать, что поссорились с родителями, так как они были против вашей службы и...
  - Я согласен, доктор, я благодарен вам за заботу. Единственное, что меня волнует: Ириша. Как быть с ней?
  - Ириша ни в чём не будет нуждаться обещаю. Дело в том, что мои знакомые... В общем, девочку в любом случае придётся определять в "Детский дом", но, как вы знаете, "дома" бывают разные. Так вот родители Артура обещают устроить её в самый лучший, из тех, что есть в Питере. Вы будете переписываться с сестрой, а когда отслужите и устроитесь - сможете её навещать.
  - Спасибо, доктор. Это будет хорошо, только... - мысль накрывает юношу почти вдогонку. - Мне одежда нужна. Пусть не новая. Это даже лучше. Сами видите, как я одет.
  - Одежда? - Врач наново рассматривает собеседника. А ведь парнишка прав. В таком виде ему даже из больницы не выйти. Холодно. - Попробуем подобрать или... возможно вам подойдёт что-то из одежды Артура. Он чуть-чуть повыше вас, но такой же худой. Да, Артура. Это будет самым простым решением, тем более, что мальчику перед поездкой будут обновлять гардероб.
  Снова пауза. Мужчина мысленно сводит вместе все моменты:
  - Так! Завтра я привожу вам одежду и мы едем фотографироваться. Я дам вам карточку... Вы умеете ей пользоваться? Конечно нет. Я вас научу. Потом решаем проблему с Иришей. Вы, конечно захотите её проводить, посмотреть, как она устроена. Ещё вам надо будет пройти медкомиссию при военкомате, но это пустяк. Я там тоже главврач. Короче, возвращайтесь в палату, лечитесь, ешьте, спите и скоро, совсем скоро от вашей болезни и следа не останется. Идите, Стас.
  - Спасибо, доктор.
  - Идите, идите. Я рад, что вы оказались разумным человеком.
  "Оказались разумным человеком". Гастас понимает, что ему предложили минимум от возможного, но если этот минимум использовать с умом...
  Во-первых, год в армии. Он позволит ему разобраться в реалиях местной жизни. В тех же деньгах. Во-вторых, документы. Здесь без них шагу не ступишь. В-третьих - Ириша будет пристроена. Ну а деньги, те же самые доллары, на которые напирал лекарь, в его положение всего лишь приятное дополнение. У него у самого полный кошелёк золота. Вопрос лишь: как его разменять? Вот бы где не продешевить. И ещё у него есть время для тренировки в письме. Жаль, с бумагой проблема. Надо будет попросить у доктора несколько тетрадей.
  
   Глава 34. Тёмное время.
   ................ Анна ....................
  Мама вернулась первого апреля, утром, когда Аня была на занятиях.
  Время - пятый час дня. В животе урчит от голода. Но уже на лестничной площадке девушка почувствовала запах валокордина и потому притормозила перед дверью. Она не ошиблась: на кухне, за столом, напротив мамы сидела Алла Эдуардовна.
  - Добрый вечер, с приездом, мама.
  - Добрый вечер, Аня, - на приветствие ответила только мама. Гостья демонстративно смотрела в окно. - Я возмущена. Твоё поведение ни в какие рамки не лезет. Алла Эдуардовна...
  - Мать и всё такое? Это я понимаю. Её дочь изнасиловали, а меня - нет.
  - Что? - мама в шоке и хлопает глазами. Ане её безумно жаль, но ...вся беда в том, что мама сейчас не на той стороне, поэтому девушка невозмутимо продолжает:
  - Ты тоже мать. Ты сочувствуешь Алле Эдуардовне, но ничем, кроме сочувствия ей помочь не можешь. Ты ведь не желаешь, чтобы изнасиловали меня? Я в чём-то не права?
  - Аня, что ты говоришь? - мама уже шепчет от растерянности. - Алевтина сейчас в частной клинике ...
  - Вероятно, так для неё лучше.
  - Но ты написала заявление на Аллу Эдуардовну ...
  - А зачем она дралась? Со мной, с полицейским? Мама, спроси у соседей. Они всё видели. Я не знала куда деваться от стыда.
  - Ах, ты, наглая паршивка! Ты пыталась посадить меня в тюрьму...
  - Мама, она опять хамит. Хотя ... Алла Эдуардовна достаточно богата, чтобы откупиться. И не один раз.
  - Ноги моей больше в этом доме не будет!
  Аня проводила гостью ленивым взглядом, подошла к холодильнику, достала и поставила на плиту кастрюльку с супом. Прежде пришелица подпирала холодильник спиной.
  - Аня, ты так изменилась! Даже не себя не похожа.
  - Знаю, мама.
  - Алевтина действительно в частной клинике. То, что случилось с девочкой - просто уму не постижимо. И ты даже ни разу не навестила её...
  - Не хотела встречаться с Аллой Эдуардовной.
  - Аня! Она намного старше тебя!
  - Так пусть покажет пример молодёжи. Мам, она набросилась на меня в кулаками. Нас следователь растаскивал. Он, кстати, тоже в шоке был, хотя вроде бы мужик привычный, по работе даже с бандитами общается. И соседи...
  - Да, да, они мне рассказывали ... Но Аня, пойми, мы с ней столько лет дружим и ...
  - Мам, не волнуйся, всё будет нормально. Как дружили, так и будете дружить.
  - После такого скандала?
  - Ерунда. Куда она без тебя? Кто ей массаж сделает, укол поставит? Посочувствует?
  - Она может к кому-нибудь другому обратиться?
  - За деньги? Мам, ты что? От таких привычек не отказываются...
  - Ань, ты совсем её не уважаешь, а она ...
  - Старше меня и твоя подруга с института? Мам, не беспокойся. Ты нужна ей куда больше, чем она тебе. Так что скоро Алла Эдуардовна позвонит и, может быть, даже извиниться перед тобой. Не переживай.
  - Алевтину жаль. За что такое девочке?
  "За что?" - Аня знала прекрасно. За всё хорошее. Если ей кого-то жаль сейчас, так это маму. Как Эдуардовна может выматывать душу - она в курсе. А вот как успокоить...
  - Мам, я посоветоваться хотела: работа есть. Нянечкой в стационар на пол ставки. Как ты думаешь?..
  Работа. Нет лучше средства от сердечной тоски. Зачем она сделала тот, первый шаг? Сделала и потеряла... Если бы знать заранее! Впрочем, какой смысл стенать вдогонку? Ириша, Гастас, где вы, друзья? Только амулет, ожерелье да память остались.
  Учёба-работа-дом. Учёба, работа, дом. И опять всё по кругу. Но ... на переменах теперь можно поболтать с соседкой по парте. Раньше Аня почему-то стеснялась этого. А теперь - пожалуйста. Хотя бы с тихоней - Вероникой. Полная, стеснительная девочка с каштановыми волосами, собранными в короткий хвостик и в очках с ужасающими диоптриями оказалась не только зубрилкой вроде Ани, но и редкой умницей. Третьей в компании стала Александра: рослая, костлявая девица с очень светлой кожей, зеленовато-серыми глазами, обожавшая регулярно перекрашивать волосы в разные оттенки рыжего цвета. Именно она окрестила их троицу "Союзом светлых голов". Вопреки страсти к острословию, Александра так же серьёзно относилась к учёбе, как Аня или Вероника. Не зря древние утверждали, что подобное тянется к подобному.
  В первое время Ане казалось очень странным общаться с тем, с кем общаться приятно и кому интересно общаться с тобой. Но... к хорошему быстро привыкаешь.
  Летняя практика, каникулы, работа. Первый предупреждающий звонок прозвенел в начале сентября.
  - Аня, - пряча глаза сказала тогда мама, - Алевтина вернулась домой.
  - Рада за неё.
  - Может быть ты навестишь её? У девочки посттравматический синдром. А вы были так дружны ...
  - Когда?
  - Завтра, с утра ...
  - Мам, с утра - занятия.
  - Конечно, но, ... один раз ...- мама смотрит умоляюще и не напрасно. Аня не видит причин для уступки:
  - Послезавтра - суббота и у меня свободный день. Пару часов я могу выделить.
  - В выходные у них все дома, - возражает мама смущённо, - а в рабочие дни Тина совсем одна...
  - Ей нужна сиделка? Мам, я тебя не понимаю. Во-первых, я учусь ...
  - Ты могла бы взять академический отпуск ...
  - В смысле? Если Тине действительно нужна сиделка - пусть её наймут. Семья не из бедных.
  - Аня, помочь, по-человечески ...
  - С какой стати? По твоим словам они вон, ещё один магазин купили.
  - Причём здесь это!
  - При том, что на бизнес у них деньги и время есть, а на родную дочь - нет. Так что извини, мама, но мне некогда.
  - Аня, не всё измеряется в деньгах!
  И всё-таки настаивает мама как-то неуверенно. Аня чувствует это и намеренно смягчает тон:
  - Мам, пойми меня правильно, навестить человека - это одно, а стать при нём бесплатной сиделкой - другое. Ты лучше меня понимаешь, что мне надо учиться, осваивать специальность и уже сейчас искать для себя подходящую работу, а это требует времени. Такова жизнь.
  - Но Алевтина - твоя подруга! Долг дружбы ...
  - Именно из долга дружбы я и не могу туда пойти, - Аня пытается улыбнуться. - Если Алевтину выписали даже из платной клиники - значит она абсолютно здорова.
  - Она страдает ...
  - Пусть прекращает страдать и займётся делом. Учёбой, например.
  - Аня, ты не врач, чтобы назначать лечение ...
  - Именно: я не врач и помочь ей не смогу. Тиной должен заниматься специалист. Я могу прийти один раз, как посетитель ... по дружбе.
  - Аня, но что скажу я? Алла Эдуардовна лично просила меня ...
  - Мам, - Аня кладёт руку на руку матери, - не переживай. Ты сделала всё, что обещала. Но ведь ты тоже медик и тоже понимаешь, что если с Алевтиной могу оставаться даже я - она здорова и для неё полезнее не сидеть дома, сутками, в одиночестве, а возобновить учёбу. Если же она действительно больна, то с ней должен работать специалист. Пусть даже сиделка, но со специальным образованием, которого у меня нет. - Аня пристально смотрит матери в глаза, повторяет с сочувствием, но твёрдо. - Я не отказываюсь. Я просто не хочу Алевтине навредить. Она ведь и так пострадала, бедняжка.
  Слабые возражения матери и Аня ещё раз повторяет то, как она сочувствует Тине, как беспокоиться за неё, как опасается причинить ей вред, а перед глазами девушки - рыжие, хитро прищуренные глаза Тадарика, в ушах - его сочувствующий голос и немного растерянное, без нажима: "А я-то что?". Заставил же тогда этот кабатчик первого в городе купца извиниться перед Аней. Как уж там ни упирался самоуверенный и гордый богач. Мягко, ни на чём не настаивая, никого и ни в чём не упрекая.
  К Алевтине ей тогда идти всё-таки пришлось. В субботу. В удобное для себя время.
  Алла Эдуардовна открыла девушке дверь и наткнувшись на её прямой взгляд, тут же юркнула за спину мужа - светловолосого мужчины с глубокими залысинами, в спортивном костюме. Муж и жена, как знала Аня, были однолетками, но помятое, небритое лицо, сутулая фигура и пивной животик визуально делали мужчину гораздо старше супруги.
  - Ты, сопля зелёная, чего пальцы гнёшь? - обрушился на гостью хозяин квартиры тоном мелкого гопника из подворотни.
  - Я ведь и уйти могу, - жёстко оборвала собеседника Аня, без сострадания "давя" его ледяным взглядом, отработанным на Айрисфеде.
  - Сопли подбери, пацанка! - заблажил мужик. Аня развернулась на месте, бросив на ходу:
  - Извините, Алла Эдуардовна, вижу к вам в квартиру и зайти опасно.
  - Эй! Нюрка! - возмутился Сергеич и добавил уже растерянно. - Вот я твоей матери всё расскажу ...
  Но Аня ему и этого счастья не дала, нажаловалась маме первая: о том, как она даже в квартиру войти не успела, а уже попала под град оскорблений: И "сопля зелёная" и "сопли подбери" и "пацанка".
  - Ну, может ты сама ... - мама растеряна. Она органически не переносит хамства и сталкиваясь с ним - цепенеет, как лягушка от мороза. Бедная Царевна-лягушка. - Может ты сама не так повела себя?
  - Да я даже "здравствуйте" сказать не успела, не то, что порог переступить, - вздыхает Аня и добавляет уже целенаправленно. - Мам, можно я туда вообще ходить не буду? Ты же сама меня учила, что со слишком агрессивными лучше не общаться? Не хочу я к ним, раз они на меня бросаются. У них это семейное. Алевтина тоже раньше меня строила, как хотела...
  Она отбилась. На полтора месяца её оставили в покое. "Союз светлых голов" за это время увеличился на два человека: Зинаиду - сероглазую куколку с фасонной стрижкой на искусственно отбеленных волосах и жгучую брюнетку Алию.
  - Какие вы "Светлые головы" - подкалывали их девчонки из других компаний. - У вас одна приличная блондинка, да и та - крашенная!
  - "Блондинка" - это не цвет волос, а образ мысли, - парирует за всех Александра. Её волосы, после свежей краски сияют, как золотая корона.
  - У нас - равновесие, - подаёт реплику Аня. - Две светлые, две тёмные и я - посередине.
  Звонок телефона застал её во время этой приятной пикировки. Не глянув на номер, Аня нажала "зелёную":
  - Алло?
  - Аня, ты почему не заходишь? Забыла? Да?
  Рада бы забыть, да вот напомнили. Аня прикрыла трубку рукой:
  - Извини, я на занятиях. Здесь нельзя болтать, - она нажала на "красную", надеясь, что взрыв девичьего смеха не донёсся до "подруги". Александра опять выдала какую-то занозистую реплику. Напрасно понадеялась. Вечером мама попыталась жёстко поговорить с ней:
  - Аня, ты очень изменилась.
  Что-то подобное Аня подспудно ждала и потому тут же развернулась к матери на табурете, выпрямилась, замерла, положив руки на колени.
  - Ты стала жестокой.
  Пауза затянулась. Не дождавшись отклика, женщин продолжила:
  - Сегодня ты веселилась с подружками, а Алевтине сказала, что не можешь говорить с ней. Это жестоко. Отвечай же или...
  - Мам, я действительно не могла с ней говорить.
  - Не могла или не хотела? Отвечай правду!
  - Хорошо. Правду так правду. Я не хотела разговаривать с Алевтиной. Я вообще не хочу с ней общаться.
  - Ты не хочешь? Сейчас? Когда девочка так нуждается в твоей поддержке? Ты очень изменилась. Так изменилась, что я начинаю думать ...
  - Я слушаю, мама, - подбодрила её дочь.
  - А что если Алевтина ...
  - Говорит правду? Ты это хочешь сказать?
  - Нет, но... путешествие во времени это ...
  - Хорошо, - Аня пытается положить свою ладонь на мамину, но та отдёргивает руку. - давай без путешествий, а просто, по сути. Скажи, если бы кто-то сделал тебе пакость - хотела бы ты общаться с таким человеком?
  - Я? С таким? Что ты хочешь сказать?
  - Если бы я была такая плохая, как рассказывает Тина, она не искала бы общения со мной. Да ещё так настойчиво.
  - А ты? Ты общаться с ней не хочешь? То есть ...
  - Мам, - Ане наконец-то удалось завладеть рукой матери. - Она увела моего парня, крутила с ним любовь у меня на глазах и не позволяла мне никуда сбежать.
  - Алевтина говорила, что всё было не так и ... это же не преступление!
  - Разве я говорила о преступлении? Только о пакости.
  - И ты до сих пор ревнуешь? Не можешь простить? Мишаня пропал, а ты... Ты должна быть выше...
  - Мам, мне тупо некогда. Через час мне надо на работу бежать. С девчонками можно на перемене потрепаться, а на визит нужно время, и его у меня просто нет.
  - Даже в выходной? У тебя же ближайшее воскресенье свободно!
   ...................
  Аня раздражённо разглядывает ни в чём не повинную дверь в Алевтинину квартиру, подсознательно оттягивая момент прикосновения к кнопке звонка. Звонить придётся всё равно, но уж очень не хочется. Так же как не хотелось тратить деньги на метро (двадцать восемь рублей в одну сторону между прочим), как терять выходной день на абсолютно ненужное ей противостояние с "друзьями семьи" (Господи, избавь меня от друзей! С врагами я как-нибудь и сам справлюсь.). Девчонки её, между прочим, приглашали в кино сходить. И всё-таки звонить придётся.
  Звонок - ожидание, ещё звонок - опять ожидание и, наконец-то, шаги за дверью. Алла Эдуардовна приоткрывает дверь и с минуту недоумённо разглядывает гостью.
  - Здравствуйте, - первой, как положено, приветствует хозяйку квартиры Аня. Губы женщины растягиваются, изображая радость:
  - Ой! Анечка. Ты? Заходи, заходи ...
  Придётся зайти.
  Сразу за дверью - прихожая-холл: обширная комната. Тут и шкафы для одежды, и диван с креслами и телевизор. Перед телевизором - папа с дочкой. Владимир Сергеевич - в кресле, Алевтина с ногами и ноутом на диване.
  Ждать, когда мужчина встанет или хотя бы от экрана (не то, что от кресла) оторвётся было бы очень наивно, но ... Опять картинка перед глазами: отставной наёмник, выпивоха, грубиян и блудня - Тадарик в первый раз встретил её и Гастаса пусть и не слишком радушно, но ведь стоя. Даже вопреки кружке с пивом на столе. Спрашивается: кто после этого дикарь и какой мир считать диким?
  - Привет болящим, - Аня сама снимает пальто, вешает на крючок "прихожки", косится на старшую хозяйку. Намёк не понят. Не разуваясь, девушка идёт к "мягкому уголку".
  - Аня, да это же ...
  - Извините, Алла Эдуардовна, - она всем корпусом разворачивается к хозяйке. - Тапочки я с собой не взяла.
  - Что? - на лице женщины раздражение мешается с растерянность. Вполне искренней, кстати. Гостей в этом доме похоже не бывает и запасная, сменная обувь здесь отсутствует. Ане же - лишь бы повод:
  - Хорошо, - она тянется к своему "пуховику" на синтепоне.
  - Аня, погоди, я даже слова не сказала... Завтра я куплю тапочки ...
  - Завтра? - Аня дёргается против воли. - Извините, Алла Эдуардовна, завтра я работаю. Кстати, а где наша больная?
  - Так вот она ... Тина, к тебе пришли ...
  Только голос матери способен оторвать Алевтину от компа. Неохотно отодвинув игрушку, девушка опускает ноги с дивана:
  - Привет. Что не заходишь?
  - И тебе не хворать. А заходить мне некогда: учёба, работа, дела домашние...
  - Ты работаешь? - пытается поддержать разговор хозяин.
  - Да. Нянечкой на пол ставки в городском стационаре.
  - Сколько платят? - интересуется мужчина.
  - Три с половиной чистыми выходит.
  - Сколько-сколько?
  - Три с половиной...
  Цифра произвела впечатление. Мужчина изрекает с глубокомысленной миной:
  - Да я бы за такие деньги ... - он глотает слово, заменяя его на более корректное, - с кресла не встал бы.
  - Не сомневаюсь.
  - А ты всё в своём репертуаре, - хмыкает Алевтина. - Только здесь тебе не дикий мир и гонор твой здесь неуместен.
  - Ты звала меня, чтобы сообщить об этом? - У Ани нет даже желания злиться. На кого? На себя, за то, что пришла в эту квартиру? Алевтина осекается:
  - Нет. Просто всё не правильно. Почему ты не хочешь признать, что тоже была со мной? Из-за тебя получилось, что во всём виновата я!
  - В чём: "Во всём"?
  - Ну, - Тина споткнулась. - В том, что произошло с Мишаней.
  - Да, да, - поддержала дочку мама. - Эта психопатка ворвалась к нам, в квартиру, кричала, угрожала, оскорбляла Тину. Обвиняла её бог знает в чём. Моя дочь, видите ли, соблазнила и погубила её мальчика!
  - Представляешь! Эта долбанутая мамаша возмущалась тем, что я осталась жива! Слышать не хотела, что Мишаня сам и во всём виноват, что он подбил нас на то идиотское приключение ...
  - Понятно.
  - Что понятно?
  - Понятно, что она - мать и считает свои права священными.
  - Она истеричка и идиотка!
  - Алла Эдуардовна, а разве вы вели себя иначе?
  - Она - мать и будь добра ...
  - Это не важно, - перебила мужчину Аня. - Уже не важно. Важно: что хотите от меня вы? Тина, что ты от меня хочешь?
  - Я хочу, чтобы ты сказала правду!
  - Какую?
  - Что я не сумасшедшая!!!
  - Ты не сумасшедшая.
  - Мне никто не верит!
  - И что? Пусть не верят. Ты-то знаешь, что ты - нормальная. Только ведёшь себя ненормально: сидишь дома, не учишься ...
  - Аня, девочка получила такую травму, а ты!
  Аня вскидывает руки:
  - Тогда молчу.
  - Ты живёшь, ходишь по лицам, хохочешь с подружками, - не унимается хозяйка квартиры, - в то время, как Алевтина...
  - Упивается своими страданиями и тихо сходит с ума от этого? А кто её заставляет упиваться?
  - Аня, ты ... - всё-таки Алла Эдуардовна гостью побаивается, - ... тебе нравится нас дразнить? Ты просто чудовище...
  - Правда? - переспрашивает Аня не скрывая издёвки, а её прямой взгляд усаживает зашевелившегося было мужчину обратно в кресло с надёжностью прямого же удара. - Тогда что вы от меня хотите?
  - Анька! - в голос вопит хозяин дома. - Что твоя мать скажет?!
  - Что скажет, то и скажет, - подобные угрозы Аню не пугают давно. Другое дело, что ей тоже хочется кой в чём разобраться, - а вот зачем вы раз за разом зовёте меня? Чтобы я подтвердила рассказ Тины? Вы ЭТОГО хотите? Этого?
  На лицах "взрослых" растерянность. Они тоже не верят дочери. Не могут поверить. Первой сдаётся Алла Эдуардовна:
  - Нет, конечно...
  - Тогда в каком упрямстве вы меня упрекаете?
  Пауза. Прерывает её хозяин:
  - Ну, Нюрка, ты даёшь! - бурчит он примирительно, но Аня на половину результата не согласна:
  - Я в чём-то не права?
  - Анька! Прекрати! - визжит Алевтина. - Прекрати!!! Ты - никто здесь! Никто!! Никто!!!
  - Отлично, - Аня поднимается с кресла. Визга она не переносит органически, но сейчас истерика хозяйской дочки необыкновенно кстати. - Теперь ещё и сцена. Я всегда знала, что с Тиной мне встречаться не стоит. Зря вы мне не поверили.
  Она уходит, всё ещё будучи не в силах подавить недовольство собой: не надо сюда ходить. Не надо! И время потеряла и за метро платить приходится. Жалко. Радует только хорошая погода. Залитый солнцем осенний Питер улыбается прохожим, хотя резкие порывы ветра с Невы и напоминают о скорых холодах. Эх, сейчас бы по "Летнему саду" пройтись! Воображаемая картинка перед глазами так ярка, что реальность смазывается на миг. Покалывание кожи на ключицах, шаг и всё вокруг меняется. Аня в "саду", идёт по выметенной аллее, одинокие листья похрустывают под ногами. Вокруг - чёрные деревья в дырявом золоте последней листвы и зябко жмущиеся, белые, нагие статуи на пьедесталах. Холодный пот прошибает тело. Амулет? Заработал? Такого быть не должно!
  Не должно, но есть. И Сад, и аллея, и деревья и статуи, и скамейка с золотыми заплатами листвы абсолютно знакомы, зримы и ощутимо-реальны. А если...
  От волнения, воображаемая картинка перед глазами сбивается, по ушам ударяет шум несущейся на всей скорости машины. Ещё ничего не видя, девушка инстинктивно шарахается в сторону с размаху врезаясь...
  Машины несутся по шоссе. Аня отклеивается от гладкого и липкого елового ствола, почти с ужасом оглядываясь по сторонам. Она в лесополосе рядом с шоссе. Возможно даже с загородным. Вот тебе и прыжок в пространстве. Прямо как в анекдоте с блондинкой на машине, когда после нескольких часов езды, навигатор спрашивает у хозяйки: "Ну, и где мы?"
  День всё-таки пропал. Два часа Аня потратила, чтобы дойти по шоссе до автобусной остановки, пол часа (и это ей ещё невероятно повезло) - дождаться "рейсового" и потом полтора часа трястись в его нутре до ближайшей станции метро.
  Во двор она входила уже в полной темноте, а дома опять попала в переделку: её ждали и ждали давно.
  - Нюрка! Совесть у тебя есть? Где ты шляешься? Что с матерью делаешь? Почему телефон дома оставляешь? - Владимир Сергеевич вольготно расположился на диване перед телевизором. Аня отпрянула, понимая, что неприятного разговора всё равно не избежать. Брезгливое выражение лица гостя с выверенным оттенком вселенской скорби по поводу всемирного же несовершенства, не оставляло ей даже намёка на надежду.
  - Чего прячешься?
  Прятаться действительно нет смысла. Аня заходит в комнату, встречает растерянный, мамин взгляд.
  - Добрый вечер.
  - Так где ты шлялась? - перебивает её гость, как всегда не отрывая седалища от дивана. - Ночь на дворе.
  - Ань, - мама пытается смягчить напор. - Мы тебе звонили, а телефон...
  - Ты почему телефон дома оставила?
  - Зачем он мне в воскресенье?
  - Нюрка! - взрывается мужчина. - Не смей огрызаться матери! Шляешься допозна...
  - Ещё восьми нет, - начинает "заводиться" Аня, но тут же, привычно одёргивает себя. А вот гость сдерживаться не намерен:
  - Не смей орать на мать! Бродишь до ночи неизвестно где, телефон дома бросила, да ещё и огрызаешься. До чего ты мать довела?
  Аня стискивает зубы, смотрит собеседнику в самые зрачки, прищуренными от ярости глазами.
  - Чего щуришься?
  Тяжёлое молчание в ответ.
  - Ты будешь отвечать?!
  Аня выдерживает паузу, роняет тяжело и тихо:
  - Зачем? Вас мне не переорать.
  - Аня! - растерянный возглас матери.
  Девушка сокрушённо разводит руками: мол что я могу сделать? Спрашивает, словно винится в слабости:
  - Можно я на кухню? Есть хочется.
  - Нюрка! - растерянный возглас в след. Понятно, что на этом разговор не закончится. Сергеевич не просто так приплёлся к ним на квартиру и, бог знает сколько времени, ждал. Последняя мысль вызывает невольную улыбку. Аня ставит чайник и начинает кардинальное исследование запасов: сыра нет, яиц нет, молока нет, хлеба - две корочки. Ну да! Гость же в доме. Зато есть суп. На плиту его. А пол пачки макарон можно сварить утром. Печенья, кстати, тоже нет.
  - Нюрка! Может хватит пальцы гнуть?
  - Строить меня хватит, - устало бросает Аня, даже не оборачиваясь. - Дочку свою школьте. Или боитесь?
  - Аня, - мамино восклицание, как укоризненный вздох. - Владимир Сергеевич всё-таки гость...
  - Ну, да, - так же вздыхает Аня. - Только ведёт себя, как хозяин.
  Опять пауза. Она тянется минуту, вторую, пока мама не выдерживает:
  - Аня, у Владимира Сергеевича к тебе просьба.
  - Да?
  - Тина стала просто невыносимой.
  Настроение опять летит вниз, хотя казалось бы: куда уже ниже, но гость воспринимает её молчание, как согласие. Хотя бы выслушать:
  - Анют, она тебя требует. Я подумал... Ты говорила, что в месяц три тысячи получаешь?
  Аня неопределённо жмёт плечами. Дальнейший ход разговора ей уже ясен. Вопрос лишь в том: на какую сумму готов раскошелиться Сергеевич ради родной и законной доченьки.
  - Да, да. Всего три тысячи, - поддерживает гостя мама.
  - Если ты, два раза в неделю...
  - Не пойдёт...
  - Аня, - спешно перебивает её мама. - Всего лишь два дня в неделю...
  - Не-пой-дёт. - Аня вскидывает руку, пресекая возражения, поясняет. - Сейчас за три тысячи я фактически работаю сутки в неделю, то есть пропускаю один учебный день. А вы предлагаете мне терять два дня за те же деньги. Не-пой-дёт!
  - Нюр, послушай: мыть пол, выносить вонючие горшки...
  - Легче, чем общаться с Алевтиной. Будь иначе, вы бы, Владимир Сергеевич, сюда не пришли. Десять тысяч.
  - Сколько!?
  Чайник на плите начинает шуметь. Аня выключает газ и под ним, и под кастрюлей с супом. Подогрелись немного и будя.
  - Десять тысяч?! - гость готов опять взорваться. - Да я столько продавщице за месяц плачу!
  - Нет так нет. Я не навязываюсь. Хотя... Есть вариант: я прихожу три раза в неделю, но на пол дня: с двух и до семи, а вы мне платите шесть тысяч. - Она переливает суп в тарелку, ставит на стол.
  - Аня...
  Резкий взгляд, сухой ответ:
  - Мама, учёбой я не пожертвую. Даже по твоей просьбе. Это не обсуждается.
  Краем глаза она видит обмен растерянными взглядами.
  - Но что Тина будет делать до двух часов дня?
  - До двух часов она будет учиться.
  Опять растерянные взгляды.
  - Но Тина не может...
  - Мало ли что она вам говорит? - Аня опять давит собеседника взглядом, но уже без агрессии. - Владимир Сергеевич, вы же знаете, что я - права. Вот и валите всё на меня: мол я согласна приходить только во вторую половину дня и только если Тина вернётся в институт. Достаточно она вас тиранила.
  - Тиранила? - гость разбит и деморализован. Словно сомнамбул он одевается, уходит, переспросив на прощание:
  - На тебя?
  - На меня, на меня... Валите. - Последнее слово произносится перед захлопнувшейся дверью и очень двусмысленно, с расчётом, что мужчина его не услышит. В движении, девушка ловит взгляд матери, ёжится, уточняет, пряча виноватые глаза:
  - Мам, ты ведь хотела, чтобы я им помогла? Правда? - Частит, пугаясь затягивающейся паузы. - Вот. Я старалась. И... Ты же врач, знаешь, что иногда без жестокости - нельзя... Можно я поужинаю? - По стеночке она пробирается из прихожей на кухню.
  - Ань.
  - Да, мама.
  - Ты действительно стала другая. Владимир говорит, что уже боится тебя...
  - Да ладно. Так себе боится. Мам... А вот Алевтина... - на этот раз "перевод стрелок" прошёл, как по маслу.
  - Алевтина невменяема, - соглашается мама, - хотя врач утверждает, что она абсолютно здорова.
  С последним Аня согласна. Алевтина абсолютно здорова. Только если раньше дурной характер дочери был направлен на других и потому любящих родителей не беспокоил, то сейчас мама с папой сами наслаждаются плодами своего воспитания.
  - Володя жаловался, что ему с Аллой впору антидепрессанты пить. И за что людям такое наказание? Верно говорят: богатые тоже плачут...
  Суп почти остыл. Аня хлебает его, не чувствуя вкуса. Тина забыта. Все мысли девушки заняты дневным происшествием: амулет заработал. Здорово конечно одним усилием мысли перенестись от дома, например, к училищу, а от училища - на работу, только у любого явления есть и оборотная сторона. С магическими вещами тоже надо уметь обращаться. Не уследишь за этой, самой мыслью и окажешься невесть где. Выбирайся как умеешь.
  В комнате Аня снимает амулет, разглядывает, колеблясь: три камешка на двухцветном шнурке. Ни за что не подумаешь, что в нём скрыта такая сила. Эта вещь не для простого человека. Аня решительно прячет безделушку в самый дальний угол своего ящика, трогает перламутровую пластинку ожерелья. В памяти всплывают Гастас, Ириша. Где вы? Друзья? Как трудно без вас, даже в родном мире.
  
  
  В чём-чём, а в упорстве Алевтины Аня не сомневалась ни на секунду. Недели "подруге" хватило, чтобы восстановится в институте. Хотя... чему тут удивляться: институт-то платный. Владимир Сергеевич, сообщая эту новость просто светился от счастья. Ещё бы! Теперь капризная дочь пол дня гарантированно проводит вне дома. Вот если бы ещё и Аня...
  Спорили, торговались. Анина мама наблюдала за происходящим открыв рот. И не столько за дочерью. К ней-то она уже начала привыкать. А вот однокашника в таком ракурсе ей явно пришлось узреть впервые.
  Общаться с Алевтиной по пол дня во вторник, субботу и воскресенье Аня согласилась за пять тысяч в месяц. Она же подняла тему занятости, потому как прогулки и домашние посиделки - это хорошо, а если Алевтине захочется, например, сходить в кино? Как быть с билетом?
  - Я что? - Сразу возмутился заботливый отец. - Должен оплачивать твои развлечения?
  - Можете не оплачивать, - "соглашается" Аня. - Но сразу предупреждаю: за пять тысяч сидеть под дверьми кинотеатра я не буду.
  - Почему под дверьми?
  - А где? На кафе у меня денег тем более нет.
  - Ты обещала!
  От такого пафоса Ане даже не смешно. Надоело.
  - Давайте сделаем так, - предлагает она примирительно, - вы даёте деньги Алевтине, а уж она - решает: одной ей сидеть в зале и потом возвращаться домой или вместе со мной. Надеюсь, Тина выберет деньги.
  - Что ты себе позволяешь!
  - Говорю правду: общение с Алевтиной - дело тяжёлое. Вы и сами это знаете. - Прямой взгляд глаза в глаза. Пауза затягивается и Аня делает вывод, - Значит, не договорились. Всего доброго.
  - Погоди, - на щеках у мужчины "гуляют" желваки, но гнев его для соплячки ничего не значит. Сергеевич это прекрасно осознаёт и потому лезет в карман за портмоне, отсчитывает из него три бумажки, кладёт на стол. - Вот оплата за месяц вперёд.
  - Три тысячи?
  - Пол месяца уже прошло.
  - Логично, - Аня накрывает купюры ладонью. - Завтра буду.
  Владимир Сергеевич уходит не прощаясь. Аня провожает его до дверей, возвращается на кухню.
  - Аня, ты сказала: "под дверью"? - и взгляд и голос у мамы растерянные. - Неужели Тина может так поступить?
  - Тина - дочь своих родителей.
  - Но... - Мама всё ещё под впечатлением торга. Кстати, торг как торг. В Древнем мире и покруче бывало. - Всё-таки Володя сильно изменился. Я даже не ожидала от него...
  Слова матери - как мёдом по сердцу. Аня вдруг расплывается в счастливой улыбке. Свершилось, казалось бы невозможное: мама на её стороне. Так ли уж важно теперь всё остальное.
   ..................................................
  Алевтина торжествует: Аня пришла. Чтобы гостья не ускользнула, она ведёт её в свою комнату, плотно закрывает дверь, спрашивает чуть не шёпотом:
  - А как ты выбралась? - И тут же спешит уточнить с агрессивной обидой. - Только не надо мне "ля-ля": будто ничего не было!
  - Было, - легко соглашается Аня, не видя смысла сходу раздражать собеседницу. - Я камень разбила.
  - Какой камень?
  - Кристалл души. Сириус за ним нас посылал. Я разбил камень и колдовство закончилось. Помнишь? Вещунья из Белого Клина говорила...
  - Так просто? - Тина морщится, как от зубной боли. - Ну да! Ты же избранная. У тебя всё было просто! А вот у меня...
  "Всё просто". Челюсти сводит от неожиданной обиды: паскудно-тупая измена Алевтины, череда смертей перед глазами, тяготы пути, обречённость, мерзкая харя Сивого, рядом с которым даже Щуп кажется вполне приемлемым спутником, некромант - оборотень - рептилоид. (Не потому ли, что у рептилий обмен идёт медленнее и жизнь соответственно длиннее?) Это была дорога в один конец. И если бы она, Аня, не сопротивлялась до последнего мига, вопреки всему, без намёка на надежду, то где бы сейчас была Алевтина? Той, конечно, пришлось очень и очень несладко. Она чудом избежала смерти на поляне у озера, долго плутала по лесу, не смея даже помыслить о возвращен и в город, пока не наткнулась на какое-то поселение и не попросила приюта у одного из зажиточных обитателей. За деньги, разумеется. Сперва всё шло нормально или почти нормально. Потому что приближалась зима и Тине катастрофически не хватало комфорта: ни помыться, ни постираться, удобства на дворе, пища самая простая и абсолютное, изнуряющее безделье.
  Алевтина явно что-то недоговаривает, но Ане всё понятно: "подруга" опять начала "крутить хвостом". Логика в таком поведении была: время идёт, деньги уходят, заработка никакого, перспектив - тоже. Только чтобы обходить законы, их надо знать, чтобы играть на чужих чувствах, не лишним будет понимать их. Тина же ни чужими законами, ни чужими чувствами никогда не интересовалась. На все случаи жизни у неё был один приём: психологический террор. Из-за чего произошёл роковой конфликт - Алевтина естественно не расскажет. Но в том, что он был - Аня не сомневается. Наверняка "подруга" попробовала надавить на хозяина дома, а тот... Сила-то была на его стороне.
  - Этот козёл хотел работать меня заставить. Чтобы я навоз из-под скотины убирала! - Алевтина захлёбывается от обиды: ОНА и грязная работа! Это же несовместимо. И Аня вспоминает Блонди, вспоминает, как заставила ту мыть полы в повозке, чем всё закончилось. Право, слабый характер иногда можно считать достоинством. Алевтина же, с её упёртостью, этого достоинства напрочь лишена. Коса нашла на камень. Хозяин отнял у постоялицы деньги, одежду и запер в свином хлеву, а чтобы не тратиться зря еду для пленницы - стал, за мерку размола, пускать к Тине соплеменников, а сам со своими сыновьями "пользовал" рабыню бесплатно. Кормили её из рук вон плохо: миска каши из отрубей на день. Если же "клиентов" не было - еды девушке не давали вовсе.
  - Хуже, чем свиней кормил, - жаловалась Тина. - А сам - белые лепёшки жрал! Когда я домой вернулась - во мне и сорока килограмм не было!
  Взамен отнятой одежды, селянин выдал рабыне две вонючие овчины и верёвку вместо пояса. Обувь Тине не полагалась.
  - Я бы сбежала, - жаловалась она, - но снег всё завалил. А куда я зимой, без обуви, без денег, без одежды? В лес? К волкам?
  - Как ты вернулась?
  - Вернулась? - У Алевтины слёзы ручьями текут по щекам. - Это был ужас! Я ночью в солому закапывалась, чтобы не замёрзнуть, а тут чувствую: холод по телу и ледяные камни под боком. Открыла глаза - а я, в своих лохмотьях, под открытым небом лежу, на мостовой, посреди Питера. Чуть не замёрзла: босиком, по камням, через весь город! Хорошо - глухая ночь.
  - Не весело, - с сочувствием соглашается Аня, вспоминая свой зимний марафон по невскому льду. Ну, так её амулет нёс и на ногах хоть босоножки, а были.
  - Да, да, - в голос рыдает Алевтина, - Ночь, холод! Пока до дому добежала - ног не чувствовала. А дверь-то на домофоне! Звоню, колочусь - никто не слышит. Еле-еле дождалась, пока мама отозвалась. Она мне не поверила, еле-еле согласилась дверь открыть, зато потом, когда увидела, ей аж плохо стало. Представляешь?
  Аня представляет: прихожая, едва живая Алевтина босиком, на каменном полу, Алла Эдуардовна только что с тёплой постели, в шёлковом халате закатывает глаза, умоляя томным голосом: "Володенька! Скорую. Мне плохо". Хотя... Если Сергеевича от лежанки только угрозой скандала отдерёшь...
  Короче: "Скорая" приехала, фельдшер накормила Эдуардовну валидолом, а Тину увезла в больницу. Сразу в реанимацию. Бедняга уже без памяти была. Только под капельницей очнулась. Там же ей волосы остригли, под машинку.
  - Иначе нельзя было, - неожиданно оправдывает врачей Алевтина. - Вши в колтуне кишмя кишели. Видишь? Не отросли ещё. - Она касается короткой пряди, пытливо смотрит Ане в глаза, спрашивает неожиданно. - А ты как там была?
  Непроизвольная, кривая ухмылка, краткий ответ:
  - Ценный груз.
  - Что?
  - Я была ценным грузом.
  - То есть у тебя всё было в порядке?
  И опять ответ предваряет кривая усмешка:
  - Кто же в здравом уме портит ценный груз? Был один - так Щуп быстро ему мозги вправил...
  - Видишь! - Забавно наблюдать, как торжествующее выражение сменяется вселенской скорбью. Ну, да, Тине "досталось" и теперь все, кому было легче, должны ей, как земля - колхозу. - Даже Щуп тебя защищал. А меня... Меня он бил, унижал. Даже зарезать хотел!
  Бил, унижал, обманул Алевтину не Щуп, а Глузд, но это мелочи. Что тот, что другой - два сапога - пара.
  - Что молчишь, - продолжает напирать Алевтина. - Я в реанимации между жизнью и смертью была, а ты даже не зашла ко мне!
  - Я тоже болела.
  - Ты? Болела? Ты сама в больницу ходила. А я тогда на ногах не стояла. Всего сорок килограмм весила. Если ко мне никто из мужиков не приходил - тот козёл мне сутки жрать не давал! Вообще! А тебя - кормили!
  - Меня чуть не зарезали...
  - Меня тоже! И ведь не зарезали же.
  - Верно. Не зарезали. Поэтому ты здесь, а не там.
  - Где там?
  - В свином хлеву. У того "козла". Благодарностей не жду.
  - Да ты...
   Пауза. Вид у Алевтины: будто она с разбегу в стену влетела. По мере осмысления услышанного, агрессию сменяет традиционная "мировая скорбь":
  - Знала бы ты: как мне было плохо.
  Бесполезно. В глазах собеседницы: равнодушие и скука:
  - И кто в этом виноват? - Аня не ждёт ответа, встаёт с дивана, идёт к окну, начинающемуся чуть не от самого пола. Двенадцатый этаж. Город лежит у ног. - Отличный вид. И день неплохой. Прогуляться бы. Или у тебя тёплой куртки нет?
  - Ну, знаешь...
  - А я что? Я - ничего.
  Лицо Алевтины наливается краснотой:
  - Гулять? Давай!
  Процесс одевания - настоящий спектакль для одного зрителя. Алевтина увлечённо демонстрирует фирменный лейб на джинсах, облачную нежность кашемирового свитера. Аня игру принимает, кивает одобрительно:
  - Классные вещи.
  От похвалы Алевтина расцветает:
  - А куртка, смотри, двойная: пуховик, а вместо подкладки - кролик! Лёгкая, тёплая. А у тебя?
  - Обычный синтепон. Кролик только на опушке капюшона.
  - А у меня - песец!
  - Круто.
  Взгляд Алевтины вдруг впивается Ане в лицо, губы сводит судорога. Шикарная куртка на кролике с песцом летит на пол:
  - Никуда я не пойду! Буду фильм смотреть.
  - Фильм так фильм, - Аня снимает свою дешёвую "шкурку", аккуратно вешает на крючок.
  - Ах ты так? Хочешь послушать? - Тина выхватывает из кармана мобильный телефон. - Я всё записала. Не отопрешься!
  - Даже не собираюсь, - Аня с трудом удерживается от брезгливой гримасы. - Вчера мы с Аллой Эдуардовной были у...
  - У моего "психа"?
  - Можно сказать и так. Он посоветовал...
  - Не спорить ...
  - Подыгрывать тебе.
  - Как подыгрывать?
  - Тина, давай без обид? Он сказал, что фантазиями ты вытесняешь негативную память. Такая защитная реакция. Короче: о чём бы мы с тобой ни говорили - доказательством это не станет. Нам никто не поверит. Прими это как данность.
  - А ты...
  - Я приняла. Так что, если хочешь поболтать - завсегда пожалуйста. Кстати, какой фильм мы смотрим?
  - Никакой! - Алевтина сопит. Того и гляди пар из ноздрей повалит. - Подними мою куртку!
  - Тебе надо, ты и поднимай. Нет, ну надо же: такую хорошую вещь - и под ноги.
  - Умоляю! - От возмущения Алевтина даже ногой топнула. - Хватит притворяться. Ты так уверенна в своей исключительности, что тебе всё пофигу. И моя куртка, и я. Тебя интересуют только деньги.
  - Да, деньги - это серьёзно и про куртку свою ты зря. Куртка действительно хорошая, только...
  - Что только?
  - Только мне с тобой тягаться, всё равно, что Элочке людоедке с Вандербильершей воевать. Глупость невероятная.
  - Элочка - дура, - буркнула Алевтина, наклоняясь за курткой.
  - А я - нет.
   ............................................
  Прогулки не получилось. Небо и так хмурилось, а тут - дождь закапал.
  - Ну, вот, - привычно заныла Алевтина. - Вытащила меня...
  Аня отмалчивалась, тайком косилась на часы: без пятнадцати восемь! Ура! Как раз дойти до Алевтининой квартиры. Но Тина, словно чувствуя её нетерпение, не спешит: встала перед лифтом и бубнит обиженно:
  - Скукотища, холодрыга, так и простыть недолго...
  - Адьё.
  - Что?
  - Ровно восемь. Мой рабочий день закончен.
  - Аня, ты...
  - Иду домой. Слушать твоё нытьё - и так сомнительное удовольствие, а делать это бесплатно... До субботы. Да! - она замирает на половине движения. - Если твои родители опять начнут "доставать" маму, ты меня больше не увидишь. Так-то, подруга.
  Вечерняя тьма жмётся в переулки и подворотни. Улицы залиты светом окон, витрин и фонарей. Туманная морось студит разгорячённое возбуждением лицо. Хорошо!
   * * * * *
  Как на крыльях, Аня летит домой. Сегодня она свободна. Завтра - тоже.
  Владимир Сергеевич волновался зря. Ни о каких культурных походах, ни в кино, ни в музей, ни, тем более, в театр, Алевтина не хотела даже думать. Домашние посиделки, максимум - прогулка по магазинам и жалобы, жалобы, жалобы: не так посмотрела соседка по парте, не так спросил преподаватель, толкнули (наступили на ногу) в метро...
  - Быдло. Сплошное быдло. Никто и никогда место никому не уступит...
  "Никому" - надо переводить как: "ей, Алевтине". Кстати, сама-то она вряд ли кому-то и что-то способна добровольно уступить, но "быдло" в её интерпретации это всегда другие. Ещё хуже, если на Тину накатывают воспоминания. Это если дневные обиды слишком быстро закончились. Тут всплывает всё: и то, как Тадарик её обидел: соблазнил и не женился. У Ани на языке вертится сентенция о сексе, который не повод для брака. Кстати древние, похоже тоже так считали. Лагаст её побил, Гастас - морально терроризировал, Айрисфед - вообще обнаглевший козёл. И все они игнорировали Алевтину, как личность, потому, что она - женщина...
  - Тебя все уважали. Почему-то. А меня...
  Аня отмалчивается. Сейчас это можно. В жалобах собеседник Алевтине не нужен. Обиды она предпочитает смаковать без помех, гоняя их по кругу, как гоняет одну и ту же воду декоративный фонтанчик. Вот где истинное искусство ради искусства.
  Но вот нытьё надоедает самой исполнительнице, и она переходит к обличениям. Здесь без доброй ссоры не отмажешься. Почему? Да потому что "гладиолус". Если Алевтина возжаждала крови, остановить её может только разбитая сопатка. Боли, путь даже моральной она боится. Вот и сегодня.
  О прогулке речи нет. Питер накрыло глухим дождём пополам со снегом. Телевизор - единственное развлечение. Точнее, телефильм. Он, кстати удивительно соответствует погоде: мрачный, мутный и муторный. И начинается традиционно: американские подростки находят "чёрную" книгу и тут же приступают к практическому колдовству. Не иначе возжаждав абсолютной власти над миром. Естественно техника безопасности не соблюдена, вызванный из ада демон вырывается на свободу и в благодарность начинает крошить своих вызволителей, причём делает это обстоятельно неспеша, наслаждаясь каждым эпизодом, наравне со зрителями и создателями фильма.
  Тина нервно жуёт чипсы, вздрагивает и ёжится, а вот Ане скучно. Трудно принимать всерьёз натяжки постановки если сам поучаствовал в настоящем кошмаре. Ведь если бы не Гастас с Иришей... Кстати, как они вообще прошли? Через лабиринт тоннелей, без света, зато с воинами-мертвецами Сааху? Магические приёмчики в Горе не возможны в принципе. Некромант, как знает Аня, закрыл свою обитель от чужого колдовства. Многоликая смогла прийти к Ане только во сне. Даже для неё магия Отступника оказалась неодолима. Сон же он сон и есть. Только "поговорить" и можно. Кстати (или не кстати), а ведь защитный знак в фильме - знак Многоликой: двойная пентаграмма, заключенная в круг горизонта, как в границы видимого мира. Интересно.
  Демон на телеэкране гоняет визжащих подростков, а тем временем главный герой возвращается к пентаграмме и укрывшись внутри неё, начинает лихорадочно пролистывать фолиант, в поисках изгоняющего заклинания.
  Демон наконец-то почувствовал настоящую опасность и отложил забавы на потом. В этот момент он как раз настиг подружку главного героя: девочку-тростинку с оленьими глазами. Настиг, но не прихлопнул, хотя дела-то на один миг, но некогда, некогда, некогда.
  Следующий кадр: монстр бьётся о защитный барьер, а главный герой, собрав волю в кулак, дочитывает заклинание.
  Гром, молния, барабанная дробь и фанфары. Демон с воем отправляется в преисподнюю, а, в залитом солнечным светом кадре, победитель заключает в объятия спасённую подругу. Хэппи Энд! Как и полагается в каждом, уважающем себя американском кошмаре. Субтитры...
  - Всё-таки красная звезда - это от дьявола!
  От неожиданности Аня подскакивает.
  - Точно-точно, сатанинский знак! - продолжает рассуждать вслух, довольная её реакцией Алевтина. - Не зря...
  - Зря.
  - Что зря? В фильме пентаграмма - знак дьявола!
  - Пентаграмма связывала демона. В отличие от креста. Видела, как он церквушку разнёс? И крестом от него не отмахались.
  - Так это в фильме! Разве по фильму судить можно?
  - Ты-то судишь. О красной звезде.
  - Ань, - в глазах Алевтины лютая злоба, - я конечно понимаю, ты за красных...
  - Фильм американский и американцы считают звезду знаком, способным остановить даже дьявола. Не потому ли на их флаге - звёзды? Кстати, если помнишь, двойная пентаграмма - знак Многоликой.
  - Двойна звезда - знак смерти?
  - Многоликая - это всё, а двойная звезда - символ целостности бытия, в котором жизнь и смерть неразделимы.
  - Ага! - Алевтина сдаваться не намерена. - Двойная звезда - символ бытия, а серп и молот - свастика! Будешь возражать?
  - Буду. Ты мягкое с длинным сравнивать не пробовала?
  - И что же здесь мягкое?
  - Свастика.
  - Свастика - древний солярный символ! Древний, наш, в отличие от чужой звезды.
  - Точно наш?
  - Конечно наш. Это история!
   - И что? Я его своим не считаю. Свастика - это колесо, знак кочевников, со всеми их набегами, поджогами и грабежами. Солярный символ приплели позднее. Кстати, у Некроманта на воротах "Чёрной горы" были выбиты эти самый, "Солярные символы". Не зря говорят: подобное тянется к подобному.
  - Ага! А серп и молот...
  - Молоток с колесом путаешь? Или к "подобному" тянешься? Не зря с "чёрными" связалась.
  - Анька! - Взвивается Алевтина. - Я тебя...
  - Ударишь? Ударь. Я тебе тогда так врежу...
  - Мой папа...
  - Выгонит меня нафиг?
  Глаза в глаза, пока ярость на лице Тины не перетекает в страдальческую гримасу:
  - Я так страдала, а ты... Тебе меня совсем не жалко!
  - А тебе - меня, - Аня тайком косится на часы, но Алевтина начеку:
  - Что? Ждёшь не дождёшься, когда сможешь сбежать? Признайся, ты меня ненавидишь! Или презираешь? Конечно и ненавидишь, и презираешь. Ты же сильная, ты - избранная, с тебя всё - как с гуся вода! Да ты всегда...
  Аня терпеливо слушает. До срока целых пол часа. Как раз на один обличительный монолог.
  - ... задолбали вы, русские, все со своей избранностью! - Ещё чуть-чуть и от Алевтины слюна брызгами полетит. - Постоянно мир спасаете. Будто просит вас кто...
  - Ты просишь.
  - Я? Скажите на милость, о чём это я тебя просила?
  - Сидеть с тобой, поддакивать, нытьё твоё слушать. - Аня всё-таки не выдержала. На часах - без десяти, на лице Тины и в голосе - "гнев праведный":
  - Тебе за это деньги платят!
  - Уже нет. Ноябрь закончился.
  - И что?
  - То, что за него, из обещанных пяти тысяч я ещё ни копейки не видела.
  - Это не ко мне.
  - И что? Если эти деньги ты отдашь - мир рухнет?
  Алевтина безмолвно открывает и закрывает рот, гневно таращится, а время-то идёт.
  - Анька, ты...
  - Не переживай, землячка. Не ненавижу я тебя и не презираю. Ничего личного. Только бизнес. Или тебя и это не устраивает? Хочешь бесплатно, всё и сразу? Или даже с доплатой?
  - Аня!
  - Ну, если я не права, то послезавтра, будь добра, пять тысяч, как договорено. А сегодня: пока, пока. Время.
  Время. Вопреки показной спешке сегодня Аня почему-то домой не торопится. Хотя, она прекрасно знает причину: воспоминания. Пытаясь ужалить за живое, Алевтина целенаправленно вскрывает прошлое целыми пластами, не задумываясь даже о том, что прошлое и не прошло вовсе, став, как всё пережитое, частью натуры. Аниной, в том числе. Например, перевод разговора на "деньги" - любимый Лагастов приём, когда ему приходилось отбиваться от претензий купеческого старшины. К каждой такой атаке на интересы отряда, "зашибись командир" находил хотя бы одну встречную претензию: то ли купец недодал овса, то ли забыл про лошадей, или с авансом какая-то неувязка всплыла. И каждый раз оказывалось, что не наёмники должны, а им, хоть пустяк, а недоплатили. В конце пути, Айрисфед, на трезвую голову, Лагаста по кругу обходил.
  Как живой, командир наёмников стоит у неё перед глазами: невысокий, крепкий, подвижный, узкое лицо, глаза небесной сини, припыленные сединой, короткие, чёрные волосы "безродного". Вот ведь судьба человеку выпала. И за что? Ладно, Гастаса старый отец к молодой жене приревновал. Да и мачеха постаралась от пасынка избавиться. Это хоть как-то понять можно. Или Тадарик. Имя его, кстати, переводится как "Подарок Бога", хоть бывший наёмник "подарком" себя не считал. Он, как разобидевшийся пацан на войну, сбежал из дому в "вольные бродяги". Или бедняга - Ярик. Не повезло хорошему мальцу с роднёй. Но Лагаст-то, Лагаст! Не авантюрист, не злыдня, не бродяга, про родню - ни слова плохого, одна незадача: средний сын в семье. За то и получил в удел "меч и дорогу". И ведь не струсил человек, не сломался, принял нелёгкую судьбу и нёс её честь по чести. И даже то, что Аню он недолюбливал - не в укор мужчине, а в похвалу.
   .................................
  - Ты только о деньгах и думаешь! - Алевтина с удовольствием прибавила это обвинение к длинному списку Аниных прегрешений. О своих недостатках она предпочитает не вспоминать.
  Каждую из обещанный ей тысяч Ане пришлось буквально выдирать зубами. С Владимиром Сергеевичем она почему-то не пересекалась. Тот как раз ушёл в процесс очередного расширения бизнеса. Алла Эдуардовна на упоминание о деньгах искренне удивлялась: "Как? Не может быть! Владимир тебе заплатил. Совсем недавно. Он говорил...". Оставалась Алевтина. Она действительно не хотела терять Аню, как слушательницу и компаньонку. Именно с неё удалось стрясти четыре из пяти обещанных за ноябрь тысяч. По тысяче и под угрозой: "Больше здесь не появляться". И это в придачу к остальным прелестям процесса. Та же канитель продолжилась и в декабре:
  - Ты только о деньгах и думаешь!
  - Потому, что у меня их нет. Были бы, как у тебя, не думала бы.
  - Сколько можно! Опять мои деньги считаешь. И клянчишь, клянчишь. В конце концов - это твоя проблема!
  - Точно. Это проблема. Доехать до тебя, хотя бы на метро. Бесплатно метро не возит. Или забыла?
  - Ну, займи у кого-нибудь. Потом отдашь...
  - У мамы? Обойдёшься. Лучше ты займи у своей. Неужели единственной дочери откажет?
  - Зачем?
  - Со мной расплатишься. А потом твой папа твоей маме всё вернёт.
  Минутная пауза. Тина подбирает аргументы:
  - Так мамы тоже дома нет. Слушай, давай завтра? А? Нельзя же так. Как с ножом к горлу. Ты так переменилась, что на себя не похожа, хотя... с кем поведёшься. Наёмники хорошему не научат...
  Аня молчит, давая собеседнице развивать мысль-монолог дальше. Хотя, что тут развивать? Наёмники - плохие, Аня - плохая, её подруги по техникуму тоже плохие и сокурсники Алевтины... В общем, весь мир плохой. Одна Алевтина хорошая от чего и страдает.
  - ...Тадарик всё-таки козлина желтоглазая...
  "Желтоглазой козлиной" владельца постоялого двора, за глаза и не раз при Ане называли сами постояльцы, а как они называли Алевтину Аня даже в мыслях повторить постесняется.
  - ... воспользовался моей беззащитностью...
  Не беззащитностью, а глупой наглостью. Вопреки пресловутой "женской солидарности", в этом случае Аня полностью на стороне отставного наёмника.
  - ... даже ты...
  - Тина, ты бы его всё равно бросила.
  - Что?
  - Ты бы всё равно бросила Тадарика.
  - Я? Я любила этого козла! И сейчас люблю, а он...
  - То есть ты хотела осталась бы с ним в его мире?
  - Почему остаться? Я...
  Кажется, у "подруги" полный разрыв шаблона. Классно получилось. Интересно, как теперь она натянет на себя личину "жертвы"? Тина выбирает привычный путь: агрессию.
  - Почему я должна была там оставаться?
  -Ты любила его и любишь, по твоим словам. А с милым - и в шалаше рай. У Тадарика, правда далеко не шалаш, но ни центрального отопления, ни водопровода, ни горячей воды, ни ванной нет. И туалет на улице.
  - А ты? Ты осталась бы в том убожище? - Взрывается Алевтина.
  - Так я и не ною. И виноватых не ищу.
  Алевтина замолкает, переваривая неожиданную интерпретацию. Нового-то Аня ей ничего не сказала.
  - Если бы Тадарик не прогнал меня, я бы не попала к тому козлу! - наконец нащупала путеводную нить Тина.
  - Если бы ты не попыталась продать меня Айрисфеду, ты к тому "козлу" тоже не попала бы, - ломает её попытку Аня. На часах: без пяти. Она встаёт с дивана. - Ладно, на сегодня хватит. Время. Пока, пока. Не забудь завтра деньги приготовить.
  - Ты даже на минуту задержаться боишься...
  - Я есть хочу, - огрызается Аня. - Как утром дома позавтракала, так больше во рту маковой росинки не было.
  - У вас в хобзайке что? Буфета нет?
  - Денег у меня нет. Если ты до сих пор не поняла. "Подруга". И если их и завтра у меня не будет... Заметь, я всегда прихожу точно.
  Хочешь рассмешить Бога - расскажи ему о своих планах. На следующий день Аня опоздала. Впервые, не на много: минут на двадцать, не больше. Так получилось, но преподаватель задержал её после пары. Всего-то на пол часа, только наверстать упущенное время девушке не удалось. И вот что интересно: к её приходу Тина дома всегда была одна, а сегодня Аню встретили все: и Алла Эдуардовна, и Владимир Сергеевич. Оба раздражённые донельзя. Словно Алевтина нарочно родителей вызвонила, и "накрутила".
  - Как это понимать?
  - Что ты себе позволяешь?
  - Ты опаздываешь...
  Под градом обвинений и от неожиданности Аня застыла в дверях, не зная, как вклиниться в этот дружно-семейный, обвинительный хор, что сказать в оправдание. Её молчанием тут же воспользовались:
  - Твоё хамство перешло все границы!
  - Это постоянное вымогательство...
  Одно слово и всё ясно: денег нет и не будет. Да сколько можно терпеть? Развернувшись на месте Аня пулей вылетела из квартиры, в которую не успела даже толком зайти, давя слёзы, сбежала вниз по лестнице. На ожидание лифта сил не было. Платить за отработанные часы ей никто не собирался, а значит... "Всё! Баста! Больше не подаю. Не нищие".
  Чудо, не иначе, но солнце до того плотно кутавшееся в снеговые тучи, вдруг раздвинуло их, как занавески, осветив заснеженный Питер. От такого зрелища у Ани даже злость прошла. До чего же красив её город в переливающейся алмазными искрами снежной обнове!
  И чего она так долго тянула? Чего дожидалась? Дождалась? То-то. "Домой, поесть и за уроки" - правильный план. Сессия на носу, а она хвостами обросла, как дикобраз - иглами. И всё из-за своей нерешительности. Мама тоже оказалась дома. Право, не только солнце и город - сама судьба сегодня улыбается ей.
  - Почему так рано сегодня? - Логичный вопрос. На лице и в голосе вопрошающей - лёгкое удивление: случилось то, что давным-давно ждали.
  - Больше я туда не пойду.
  - Так всё плохо?
  - Ещё хуже. Платить они мне не хотят: за работу это у них не считается, и моё время их не заботит. Я на кухню. Есть охота.
  - Конечно... Ань? Ты так похудела, извелась за этот месяц. Неужели Тина совсем плоха?
  Аня гремит кастрюлями: есть суп, макароны. Даже не знаешь, что выбрать. Но мама-то спрашивает. Кстати, макароны с сосиской - самое то.
  - Да ну их всех. Тина-то здорова, но приятней от этого не становится. Понимаешь, ей не выгодно выздоравливать. Совсем. Иначе придётся жить, учиться, работать, налаживать отношения с окружающими. В общем, стать как все, а она хочет быть избранной. Понимаешь? Как Горьковский Лара: иметь всё и ничего не давать взамен. Только мне это надоело. У меня тоже есть дела, проблемы. Хвосты вот появились. Надо ликвидировать. И деньги нужны. Я после сессии опять в госпиталь работать пойду. Тогда я всё успевала.
  - Ань?
  - Да, мам?
  - У тебя совсем денег нет?
  - Ну, в общем... - Оправдываться всегда неуютно. И не сбежишь никуда: макароны на сковороде не бросишь, пригорят.
  - Значит, нет.
  - Мам, понимаешь, не то, чтобы совсем, но метро туда-обратно: семьдесят два рубля, в столовой даже чай - двадцатка. Я ботинки зимние купила и копить пыталась. В заначке у меня где-то восемьсот. На работу еду с собой можно было брать.
  - Я могу дать тебе тысячу.
  - Правда? Спасибо! У Виктории день рожденья на днях. Девчонки решили по пятьсот скинуться. Спасибо, мам. Теперь мне до зарплаты точно хватит.
  Ничего ей не хватит. Аня это понимает и мама понимает тоже, а посему... со всей накопившейся злостью Аня накинулась на "хвосты". Метод старый и проверенный: расправляешься с парочкой задолженностей и на душе сразу становится легче.
  Телефонный звонок застал её на перемене. Номер незнакомый. Кто бы это мог быть?
  - Анька, почему Ольга трубку не берёт?
  Да уж. При таких манерах представляться действительно не надо, тем более, что голос - мужской.
  - Владимир Сергеевич, вас мама с папой здороваться не учили?
  - Чего?
  - "Здравствуйте" вас никто говорить не учил?
  - Хватит придуриваться! Я серьёзно! Почему она "сбрасывает"?
  - Кто это? - толкает её Вероника. Аня косится на часы: до конца перемены пять минут, отвечает шёпотом:
  - Папашка.
  - Папашка? А ты говорила...
  - Тс-с-с! Говорила. Не от Святого же Духа я родилась.
  - А-а-а. И что?
  - Воспитывает.
  - Не поздновато ли?
  - И я о том же.
  - Анька! С кем ты там болтаешь? - Сергеевич что-то расслышал и сам оборвал свой обличительный монолог.
  - С подругой. Перемена заканчивается.
  - Какая перемена! Я с тобой разговариваю!
  - А я отвечаю: мама жива и здорова, я - жива и здорова. К вам больше не приду: нет денег - нет работы. Это если кратко.
  - Хватит хамить, я, в конце концов...
  - И не собираюсь. Прощайте, - последнее слово перекрывает звонок на пару. Аня сбрасывает вызов и выключает телефон: так надёжней. Кивает подруге:
  - Пошли?
  - Пошли, - Вероника косится на неё то ли задумчиво, то ли подозрительно и уже у парты спрашивает. - Ань, ты точно к Вике пойдёшь? Она же столик в кафе хочет заказывать.
  - О-бя-за-тель-но.
  - А на дискотеку сегодня?
  Маленькая заминка.
  - Все наши будут. Только ты...
  - Иду.
  Учёба, это конечно серьёзно, только и отдыхать тоже надо. Сколько можно делами заниматься! Контингент в медтехникуме главным образом девчачий, парни все давно расхватаны, но разве это повод отказываться от танцев? Пусть в группе, но чтобы весело, шумно, до упаду. Тем более, что завтра - выходной, целый свободный день: и выспаться можно, и порядок в квартире навести, и к "расправе" над очередным "хвостом" подготовиться. Всем известно: "От сессии до сессии живут студенты весело", а она, родимая, как раз на носу.
  Перебирая во время приборки вещей в ящике, Аня тронула амулет: три камешка на двухцветном шнурке и тут же отдёрнула руку. Даже при лёгком касании вещица обжигала. Нехорошо это. Неправильно. Вещица из "Мира между" не должна находиться в "Мире науки". Чует сердце: что-то случится, но что? Когда? Как?
  
  Гл.35 Дары многоликой.
  
  День рожденья в кафе - не худший подарок от родителей на двадцатилетие. Компания не маленькая: сама Виктория, две её подружки - соседки: Света и Лера, Вероника, Аня, Алия, Александра со своим другом, тоже Александром и брат Виктории Олег семнадцати лет отроду. Вопрос с местами в кафе решили просто: сдвинули три стола в общем зале. Меню традиционное для таких мероприятий: салат-нарезка-горячее. Спиртное: по бокалу вина на нос плюс пара-тройка "своих" бутылок. В кафе невысокого класса легко идут на такие компромиссы. Почему именно это заведение? Уютно, удобно добираться, "живая музыка" и потанцевать можно. Двумя последними благами гости заведения пользовались особенно охотно, в том числе и заказывая музыку. Кстати, зал конечно не переполнен, но посетителей немало и все в компаниях.
  Эту компанию Аня и не заметила бы вовсе, если бы не комично-преувеличенный акцент говорящего. Объясняясь с официантом, парень откровенно "играл на публику":
  - Слюшяй, да-ра-гой, зачем такой злой? За-а-чем ребёнка обижаешь? Что ребёнку нельзя? Почему нельзя? Покушает ребёнок и уйдёт. И мы покушаем и уйдём...
  "Ребёнок" - похоже девочка: свитер, джинсы, платиново-белые, прямые волосы с короткой стрижкой, да ещё и со спины не слишком позволяют разобраться с полом, но то что дитя несовершеннолетнее - это точно, зато в окружении трёх парней, почти мужчин. Большой заказ официанта успокаивает. Кстати, спиртного, парни не взяли. И ведут себя, наиприличнейшим образом: едят, говорят негромко о чём-то и по-своему. Одна девчонка вертится, как на иголках.
  - Танец в честь юбилярши! - на весь зал объявляет музыкант-солист. Это в честь Виктории. Превосходно. Танцуем.
  Два-три быстрых танца, один "медляк" для отдыха. Парами танцевать никто даже не пытается. Один из посетителей в приливе чувств заказывает "Владимирский централ". С "парнишей" всё ясно. Дядечка в возрасте пожелал послушать "Белые розы". Молодёжная компания выбирает песню про левую ногу. У каждого свои вкусы.
  Заминка после очередного "медляка" очень уж долгая.
  - Ань, а она на Габриэль похожа из "Константина". И волосы, и чёлка, и лицо отрешённое.
  - Кто? - Аня непонимающе смотрит на Александру.
  - Девочка. Смотри, тоже хочет песню заказать.
  Отроковица топчется возле музыкантов, что-то настойчиво им втолковывая. Те растеряны, если не сказать: в шоке. С чего бы это? Малявка не отступает, настаивает. Она действительно на кого-то похожа, и киношная Габриэль тут явно не при чём. Ну, повернись же, покажи личико!
  Аккорд прихлопывает многоголосый гомон всех посетителей разом. И слова:
  "Дан приказ ему на запад,
  Ей - в другую сторону..."
  Если малявка искала внимания, то она получила его по полной мере и с горочкой. Разговоры стихли. Все взгляды только на неё:
  "...Уходили комсомольцы
  На гражданскую войну!"
  Развернувшись лицом к залу девочка марширует в такт музыке, подпевая. На бесстрастном лице ни намёка смущения.
  "Уходили - расставались,
  Покидали тихий край.
  "Ты мне что-нибудь родная
  На прощанье пожелай"
  Самое удивительное - Страх во взглядах и на лицах большинства, злоба и ненависть в редких восклицаниях:
  - Дура!
  - Ебанутая!
  - Ириша!!! - миг узнавания подобен откровению. Как же Аня раньше не увидела, не признала? Ну, да: девочка подросла, окрепла, обзавелась современными шмотками, модной стрижкой, но всё равно это - она!
  - Ириша! - Аня выбирается из-за стола, глаза встречаются с глазами. Миг взаимного узнавания, а музыка шепчет, надрывая сердце:
  "А родная отвечает:
  "Я желаю всей душой,
  Если смерти - то мгновенной,
  Если раны - небольшой,"
  Вопреки первому порыву, девочка пятится назад и вбок, не отрывая от Ани возбуждённо-расширившихся глаз. Вот она возле "своего" столика. Её рука - на плече одного из парней, самого невозмутимого в троице. Он сидит спиной к Ане никак не реагируя на вызывающую песню, в то время как на лицах его собеседников откровенная, лютая ненависть изо всех сил пытается спрятаться за ширмой елейной снисходительности. В движении детских губ Аня читает своё имя.
  Куда делась невозмутимость парня? Имя и не прозвучало толком, а он уже на ногах. Гастас! Он тоже изменился: подрос, окреп, отрастил волосы и даже бороду. Аня вдруг вспомнила, что в своём мире наёмник мог свободно общаться на нескольких языках. Может и здесь так же? Ириша, кстати, тоже...
  "А ещё что пожелаю
  Я тебе, товарищ мой:
  Чтоб со скорою победой
  Возвращался ты домой!"
  Он пожал подруге руку..."
  Гастас руку Ане не жмёт, а подхватывает на руки. В кои-то веки! Сияющие, синие глаза поглощают внимание без остатка.
  - Гастас, - шепчет Аня, чувствуя, как на ресницы наплывают капли слёз, - Ты здесь!
  Он сжимает её в объятиях, шепчет на ухо, сдавленным от волнения голосом:
  - Станислав Андреевич Волчёнок. Здесь я Станислав. У меня и паспорт есть, и свидетельство о рождении, и военный билет, и пенсионное и даже аттестат за девять классов.
  Какой аттестат? Причём здесь аттестат? Аня не понимает. Хорошо хоть имя через волнение расслышала:
  - Станислав? Станислав!
  - Да, Анна Владимировна.
  Юноша уже вернул её на землю, ведёт к "их" столикам.
  - Анна Владимировна, пожалуйста, представьте меня вашим подругам.
  Аня вздрагивает: в этих словах - весь Гастас, ибо в диком мире этикет всегда стоял на первом месте. Усилием воли она обуздывает волнение, представляет:
  - Виктория, она у нас юбилярша сегодня. Двадцать лет. Станислав. Александра и Александр, Станислав. Вероника, Станислав. Алия, Станислав. Мы все вместе учимся. А это - Ириша.
  - Да, Ириша, моя сестра. Прошу любить и жаловать...
  ...Но куда же напишу я?
  Как я твой узнаю путь?"
  - Хватит ныть! - лезет на музыкантов потрясающий деньгами обритый наголо мужик в коже. - Давай "Танцуй Россия"!
  - Ириша у нас поклонница Красной звезды, - то ли поясняет, то ли извиняется за девочку Гастас. Впрочем, Ане причина Иришиного выбора ясна: в Диком мире Алевтина постоянно, со злобной подколкой называла её "Поклонницей красной звезды". Вот и дообзывалась.
  - Комсомолка, спортсменка... - пытается острить один из Гастасовых компаньонов, но с Иришей уже такое не проходит.
  - Я не комсомолка, - уточняет она с комической наивностью. - У нас в детдоме нет комсомольской организации.
  - Что же так плохо? - Не отстаёт "восточный человек". И Аня опять видит, как из-под маски снисходительного презрения лезет лютая, звериная злоба.
  - Дебилы малолетние, потому что. - Не уступает Ириша. - Каждый ждёт и надеется, что его миллионер усыновит.
  Её собеседник не смеётся, скалится:
  - А ты мечтаешь, чтобы тебя нищие удочерили?
  Девочка невозмутима:
  - Меня удочерять не надо. Я - взрослая, я всё могу: стирать, убирать, гладить, суп варить...
  - А кем ты стать хочешь? - пытается сгладить противостояние Александра.
  - Лекаркой. Буду людей лечить. Фельдшером, наверно. На врача я наверно не потяну...
  - Тогда тебе к нам...
  Конфликт исчерпан. Две компании соединяются в одну. Гастас заказывает "горячее" на всех, три бутылки шампанского, приглашает на первый же "медляк" Викторию, как героиню праздника. Два других парня не танцуют, но оказавшись за столом тут же заводят с девушками светскую беседу: Где учитесь, о чём мечтаете? Какие планы на будущее? Иришу это почему-то бесит, но правилам вежливости девочка следует неукоснительно: села рядом с Викиным братом, спросила: "Тебе какие игры нравятся?" Больше "подогревать" разговор ей не потребовалось.
  Закончился праздник около одиннадцати ночи. За Викторией и её братом приехали родители, заодно прихватив подружек по дому. Остальные участники дружно рванули к метро. Благо, станция рядом. А уж с дальнейшим маршрутом каждый определился сам. Гастас и Ириша естественно провожали Аню до самого дома.
  Ириша рассказывала про дискотеку, на которую их занесло при переходе из мира в мир, про страшные маски Хэллоуина на улицах, про приключения в больнице, про свою жизнь в детдоме. Ане остаётся только удивляться: как быстро девочка из века камня и меди вписалась в современную жизнь, с каким упорным оптимизмом преодолевает трудности, как жадно вгрызается в "гранит науки".
  - Знаете, что самое трудное, госпожа Анна. - жалуется она по ходу. - Люди здесь. Взрослые. У нас мало кто до таких лет доживает, а ведут себя - хуже глупых младенцев. Те хоть о своей глупости знают, а эти уверены, что всё постигли и всё познали. Разве такое возможно? Разве можно познать всё? Если ничему не учиться, никого не слушать, а только повторять: "хочу" и "дай". Нельзя же так. Если детям только права, а взрослым - только обязанности, дети взрослеть не захотят, так и останутся нечего не умеющими и ничего не понимающими, капризными детьми, вроде вашего друга, убитого собачниками...
  Тема для девочки больная. Ей-то малым дитём побыть и не пришлось вовсе. Вмиг повзрослела.
  - Анна Владимировна, - неожиданно прерываете монолог Гастас. - Тут такое дело...
  - Да?
  Ириши словно и нет больше. Как растаяла в темноте. Они стоят на тёмной улице, друг напротив друга, крепко держась за руки.
  - Я как документы добыл, - продолжает парень тихо, - отслужил за другого. Теперь, чтобы всё в порядке было, мне за себя отслужить надо. Это просто. Есть человек. Он всё устроит...
  - Я буду ждать. Сколько надо и... мне ведь тоже надо училище закончить. А это как раз год...
  - Да, Анна Владимировна. Надо закончить. Только я после "срочной" на "контракт" пойду. Мне это уже предлагали, но я тогда не мог согласиться. Я сейчас на стройке, сторожем работаю. Точнее на двух, но это пока. Сил никаких больше нет. Я - воин и другим уже не буду.
  - И не надо, - торопится поддержать его девушка. - Ты - защитник и я буду ждать тебя. Или поеду с тобой. Как ты захочешь. Куда пошлют. Ты знаешь, я смогу.
  - Знаю. - Он обнял её прижал к себе, зашептал на ухо. - Я отслужу год и мы поженимся. Я не могу без вас, госпожа Анна. Это судьба, а с судьбой не спорят. - Он отстраняется от неё пытливо вглядывается в лицо, повторяет. - Через год. Всё должно быть честь по чести.
  Честь по чести. Гастасу тоже нелегко в её мире. Слишком много здесь не так, по-другому.
  - Честь по чести? - переспрашивает Аня, не зная, как, хотя бы на минуту отсрочить неизбежное прощание. - Тогда я должна вас родителям представить. Пусть мельком. Мама дома сейчас. Пожалуйста, зайди, ну, хоть на минуту.
  - На минуту? - Он смутился и тут же взял себя в руки. - Раз по чести надо - зайдём. Ириша!
  Девочка выныривает из темноты. Интересно, её фамилия тоже "Волчёнок"? Прозвище стало для Гастаса фамилией. Хотя, почему бы и нет? Имя - часть человека. Прозвище - тоже. Кстати...
  - Станислав, у тебя какой номер?
  - Телефона?
  - У меня есть телефон, есть, мне Стас купил, только я его в тумбочке оставила и номер...
  - Понятно. Я вам свой на листочке дома напишу, а Ириша мне позвонит...
  Они поднимаются по лестнице через гулкую, ночную пустоту на пятый этаж. Аня достаёт ключ, походу вспоминая, где лежит блокнот для записей. Кажется, под зеркалом в ящике. И ручка там же.
  - Заходите. Мама! У нас гости!
  В маленькой прихожей становится невероятно тесно. Ма выглядывает через кухонную дверь. Аня нашарила блокнот, спешно пишет номер и адрес, втискивает листок с записью в руку девочки.
  - Это мой лучшие друзья, мам. Добрый вечер. Извини, что поздно. Мы на минуту...
  За маминой спиной, в дверном проёме кухни нарисовался Сергеевич. Приплёлся-таки отношения выяснять и теперь с раздражённым недоумением взирает на гостей. Ну и фиг с ним.
  - ... Станислав, знакомься: это моя мама Ольга Дмитриевна. Мама, это Станислав и Ирина Волчёнок - мои лучшие друзья.
  - Очень приятно, Станислав, - Гастас протискивается к хозяйке, тяня за собой девочку. - А это моя сестра Ириша.
  - Ольга Дмитриевна. Здравствуйте, - от неожиданности, волнения и предчувствия голос женщины опускается до шёпота.
  - Ну, мы пойдём? - Это Ириша подала голос. - А то метро закроют...
  Ну, не молодец ли девчонка? И повод веский. Аня конечно пытается воспротивится, удержать мгновенье, заранее понимая всю бесперспективность своих усилий:
  - Ребята, может быть чаю?
  - В другой раз, Анна Владимировна. - Гастас жмёт ей руку. - До свидания, Ольга Дмитриевна. Аня, я позвоню тебе.
  "Аня" и "тебе" - как мёдом по сердцу. Щелчок закрывающейся двери уже не звучит приговором. Шаги на лестнице...
  - Кто такие?
  - Станислав и Ирина Волчёнок, - повторяет Аня, всё ещё не в силах оторвать взгляд от захлопнувшейся двери.
  - Это я слышал. Кто они?
  - Мои друзья.
  Гость уже выдвинулся вперёд, вклинившись между хозяйками квартиры:
  - Это не ответ.
  Придётся поворачиваться, отвечать.
  - Идите нафиг, - меланхолично огрызается девушка. - Кто вы такой, чтобы требовать ответа?
  - Ты, сопля...
  - Зелёная? - Жёстко обрывает собеседника Аня. - Это вы здесь никто...
  Мамино молчание придаёт ей храбрости.
  - ...Вломились в чужую квартиру среди ночи...
  - Нюрка, ты на кого...
  - Не орите. Соседи сбегутся.
  Мужчина осекается. После истории с судом слово "соседи" звучит как угроза, причём не пустая.
  - Аня, всё-таки я тебе не чужой человек...
  "Не чужой" - так себе довод, но всё-таки...
  - Хорошо. Станислав - мой жених. Довольны?
  - Этот сопляк? Жених? Да ты ещё за первого встречного ...
  - Слышь, "не чужой" у тебя есть другая кандидатура для меня? "Другую работу" вы уже мне подогнали. Забесплатно. Займитесь лучше своей "кровиночкой". И не пора ли вам домой? Правда, вас метро не заботит, но нам спать пора.
  - Ты меня выгоняешь? - В голосе мужчины прямо-таки детская обида. - Да что же это такое! Ольга...
  - Володя, тебе действительно пора домой. Алла наверно уже волнуется.
  Аня готова вопить от восторга. Вот это удар! Сергеевич топчется на месте:
  - Ольга, ты... - Но Аня снимает с вешалки куртку с шапкой, вручает гостю:
  - Всего хорошего, Владимир Сергеевич. Доброй вам ночи.
  Хлопок двери, щелчок замка неохотно-медленные шаги по лестнице.
  - Аня, ты серьёзно?
  - Мам, я всё объясню... - Аня подхватывает мать под локоть, тащит на кухню, усаживает, по ходу касаясь чайника. Горячий. Отлично. Сложные разговоры лучше всего вести под чай.
  - Мам, я их давно знаю. Ты даже представить себе не можешь, какие они классные друзья. Только мы расстались. Обстоятельства. Я боялась, что навсегда, поэтому и не говорила тебе. А сегодня мы встретились. Случайно. И поняли, что не можем друг без друга. Знаешь, Стас сказал, что училище я должна закончить обязательно...
   ....................................................
  - Мне тот мужчина не нравится.
  - Анне тоже, - поддерживает друга Ириша. - Очень не нравится. У него взгляд голодного кукушонка, когда тот пытается другого птенца из гнезда вытолкнуть.
  - Ты думаешь? Знаешь, а если я завтра ей позвоню?
  - Она будет рада.
  - А твой телефон где?
  - У Кирилловны.
  - Кирилловна?
  - Да. Наша воспитательница. У неё он целее.
  - То есть у вас есть воры?
  - Разные есть, - неопределённо жмёт плечами Ириша. - Как здесь говорят: подальше положишь - поближе возьмёшь.
  Пауза затягивается, впрочем, не на долго:
  - Тебе тоже трудно, - подводит итог своим мыслям парень. - Мне - очень. Многое непонятно. Особенно люди.
  - Да, люди, - соглашается девочка. - Они здесь как капризные дети и взрослеть не хотят. Неблагодарные. Только бы бранить всё и жаловаться. Анна - другая. Особенная.
  - Другая, - улыбка бежит по губам парня. - У нас она была чужая. И здесь...
  - Вместе будет легче.
  - Ты права, Иришь, вместе всем нам будет легче.
  - Станислав, понимаешь...
  - Чех! - Две чёрные тени выросли в арке ворот.
  - Так как наше дэло, да-ра-гой?
  Да, дело. О "деле" то Гастас позабыл напрочь. Ириша, кстати, с самого начала была против. Как чувствовала.
  - Извини, брат...
  - Да ты шо? - глумливо лыбится "второй". - Уже "извини"? На попятный пошёл? Нехорошо...
  Хорошего конечно мало, потому как простым отказом похоже обойтись не удастся, но Гастас уступать не намерен:
  - И всё-таки, уважаемые...
  Проблема в сущности не велика. Главное - отболтаться сейчас. А потом... Питер - город большой. Ищи, как говорится, ветра в поле.
  - Э-э-э, да-ра-гой, - это "первый" надавить решил. - Обещать - обещал, кушать - кушал...
  - Кушал на свои и угощал на свои, - сходу уточняет Гастас. - А обещал - подумать. Вот и надумал.
  - Плохо надумал Чех. Мы на тебя понадеялись, а ты - в отказ.
  - В отказ, говорите? А если с другой стороны посмотреть...
  Шум мотора заставляет всех, четверых вжаться в тень, накрывшую тротуар. Из дворов, через арку, на набережную проезжает легковушка.
  - Разъездились, блин, - выругался второй. - Поговорить не дадут. Отойдём что ли?
  С этим Гастас полностью согласен. Плохо, когда мешают беседе. Да и направились парни не в тёмный лабиринт внутренних дворов, а на открытую набережную, перешли дорогу, у реки спустились на причальную площадку к самой воде. Всё на виду, от фонарей светло, у ног плещутся волны Невы.
  - Ну, так как, Чех? Может быть ещё раз передумаешь? - Напоминает о себе второй. - А то ведь если что - река рядом. И соплячка твоя, малахольная, здесь.
  - Э-ээ, брат, зачем спэшишь? Зачем грозишься? Зачэм такой злой, как собака? А может быть это любовь Аллах Чеху послал? С первого взгляда. Сам слышал: девушка за Чехом на край света идти готова, только он что-то заробел.
  Теперь Гастас смотрит на место совсем другими глазами. Да, вроде бы дело под фонарями происходит, навиду, но вот у кого? Редкие, по ночному времени прохожие торопятся домой и вдоль домов. Тротуар у реки и днём многолюдством не отличается, а причальная площадка с дороги и вовсе не видна. Голоса перекрываются шумом редких машин и шорохом набегающих волн. Конечно, над водой звук разносится далеко, но ведь и противоположные берег реки если не пуст, то недостижимо далёк и прорисовывается в темноте только цепочкой фонарей на набережной. Но самое противное: выбоины и наледь на граните. Не потанцуешь. А парочка наступает, да так уверенно. Второй тянет руки то к одежде, то к лицу...
  - Не троньте Анну!
  - Не трогать? - скалится второй - А это мысль! Мы-то теперь про неё всё знаем: где живёт, где учится...
  - Зачэм так, брат, - подхватывает фразу товарища первый. - Хорош дэвушк, мэдичка. А там медички вай как нужны. Так что, брат, придётся вам вместе ехать, раз расставаться не хотите. Ведь не хотите? Да? Или...
  Зажали, даже рукой не взмахнёшь...
  - Завали хлебало, петухи дырявые, ушлёпки позорные, воины Аллаха, грёбанные! - грязная брань в устах девочки омерзительна и неожидана, как подлый удар в спину. Невысокая сама по себе она вдруг словно выросла, то ли потому, что возвышается над мужчинами, стоя на верхней ступеньке спуска, то ли из-за чёрных теней, тянущихся от её ног через освещённые дорогу и тротуары на стену четырёхэтажного дома на набережной.
  - Ах ты, сучка малолетняя...
  С тихим шелестом расходится молния куртки, правая рука шарит за пазухой, задевая верх кожаного пояса-корсета с бронзовыми бляшками. Не лишняя подстраховка, если речь идёт о деньгах. Пальцы смыкаются на литой рукоятке бронзового ножа, пристроенного вместе с ножнами под мышкой. Так просто не достанешь. Серьёзная ошибка, едва не ставшая роковой. Если бы не Ириша! И где она такие слова узнала? Неужели в Детском доме? И ведь продолжает "вызывать огонь на себя":
  - Никто на вашу вонючую войну не поедет, а вы...
  Лезвие без замаха входит в бок "второму". Недавно парень пытался схватит Гастаса за одежду и потому оказался ближе. Следующий удар нагнал его товарища в спину. Нефиг с ножом бросаться на Иришу. Хорошее место вы выбрали, парнишечки. Как для себя. И тут же, вслед за воспоминанием о расправе в подвале Белого Клина, в голове всплывают слова Анны о том, что самый смелый человек, которого она встречала в своей жизни - Ириша. Нет, тогда ещё безымянная девочка носила прозвище "Заморыш", хотя сама об этом и не догадывалась.
  Раненый захрипел у его ног и Гастас вспомнил про деньги, которые ему обещали. Рука сама прошлась по карманам: бумажник с рублями, тоненькая пачка долларов там же, телефон, толстая, золотая цепь на шее.
  - Чех, курва, блядь! Да Мираб теперь тебя из-под земли достанет...
  Крики Гастасу не к чему. Два удара ножом в грудь заставляют вербовщика замолкнуть. От таких ран крови на земле почти нет. Пара-тройка кубиков гранита из разрушающейся мостовой за пазухой и в карманах добавляют телу необходимый вес. Всплеск волны и одного трупа нет. Выпрямляясь, Гастас перехватил отсутствующе-ледяной взгляд девочки, пояснил:
  - Знаю, в здешней армии мародёрство - преступление, но они говорили, что у них так можно...
  - Чех, брат, - "первый" корчится от боли на холодных камнях, - пощади. Я не прав. Ну, не хочешь ехать - не надо. И деньги себе возьми. Не жалко. Я никому, никогда... Пощади.
  Пройтись по карманам. Доллары нашлись. Действительно: десять тысяч. Пригодятся. Два удара ножом в грудь, камни за пазуху и в воду. Поищи идиотов в другом мире. Их там много.
  Ириша вдруг расцепляет сведённые от волнения челюсти:
  - Кто такой Мираб? Он что-то знает о нас?
  Вместо ответа Гастас криво ухмыльнулся.
  - Знает? Как его найти? Ты знаешь?
  - Примерно...
  Задумчиво и неспеша девочка спускается к воде, просит:
  - Можно мне телефоны?
  - Да пожалуйста. Выбирай любой...
  Но у Ириши другие мысли. Она внимательно просматривает "Контакты" в одном, в другом, показывает Гастасу номер и имя "Мираб" рядом в каждом из них.
  - Если это он, то можно позвонить.
  Гастас берёт телефон, смотрит размышляя:
  - Наверно он. Попробуем. Только не здесь. Там. - Косится на время. - Мы ещё успеем на метро.
  - Да. Успеем.
   .........................................
  В полупустом вагоне парень ещё раз пересматривает список номеров и имён в одном телефоне, в другом.
  - Он в студенческом городке живёт. Я даже корпуса толком не знаю, но если номер верный...
  Девочка кивает молча.
  - ... Знаешь, Ириша, "Бог всё-таки есть", как здесь говорят. Встреча с Анной - чудо.
  - Случай.
  - Случай? - Гастас пробует слово "на вкус" - Ты как Многоликая говоришь, а здесь Творец правит. Мастер.
  - Да, похож. - Соглашается девочка и тут же уточняет. - На поумневшего Мастера.
  - На поумневшего?
  - Больше чудесами не балуется. Поумнел.
  - Забавно, - усмехается парень. - Тогда здешний дьявол - наш Отступник. Впрочем, Отступник мёртв.
  - И что с того? Мёртвый бог удобней живого. Можно нарушать его законы, можно переписывать заветы. Ответки не будет. Не то, что с Многоликой.
  - Ну, здесь о Многоликой и не слыхали...
  Но у Ириши и на этот счёт своё мнение:
  - Почему? Она не только Многоликая, но и Многоимённая. А Мать сыра Земля здесь всегда была в почёте. И поклоны с храмами Всевездесущей ни к чему. Поклоны на грядках - куда доходчивее.
  - Шутишь, Ириша, богохульствуешь...
  - Нет. Она потому и Многоликая, что любой человек носит один из её обликов и каждый, кто служит людям - служит Великой Матери. А грядка людей кормит.
  - Так что? И я Многоликой служу?
  - Все служат. Кроме Извергов, Изуверов. Тех, кто из веры вышел.
  - Из какой веры? Атеисты что ли?
  - Атеисты тоже верят. В людей. Но если из веры выходят - становятся Изуверами. И другие, если из своей веры выходят становятся Изуверами, как те...
  - Какие "те"? Ах, те! Опять ты об этом. Ну, да, не спорю, не прав был. Зря связался... Знаешь, а ведь они действительно Изуверы. Только понимаешь, они мне хорошие деньги предлагали и добычу, а меня от службы в сторожах уже с души воротит...
  Молчание девочки подстрекает к откровенности. А что ещё делать? Залитый светом полупустой вагон, стук колёс, мелькание освещённых станций и темных тоннелей за окнами и нервный мандраж - предчувствие неизбежной схватки с неведомым противником.
  - ... Ты конечно скажешь, что там война, могут убить, но я столько лет одним днём жил! Если бы не Анна... Не могу я без неё. Муторно. А ей в той банде не место. Значит Судьба. Что там у твоих богов про любовь говорится?
  - По-разному, - Ириша с ответом не спешит. Замедленные движения, расширившиеся зрачки. Она словно и не здесь вовсе. - Отступник даёт мужчине женщину на ночь, а взамен требует душу, Творец соединяет их на всю жизнь и лишь просит: "Будьте счастливы, дети мои". А у Многоликой, любовь - дар и почтение к этому дару - высшая форма служения.
  - Ну, если "Высшая форма", - уточняет парень, - то может, и я ей послужу разок...
  За окном - очередная станция. Остановка. Гастас вскакивает:
  - Здесь.
  Пустой перрон, уходящая вверх лента эскалатора. С минуты на минуту метро закроется.
  - Нам ещё пробежаться поверху придётся. Здесь не рядом, а автобусы уже не ходят.
   ................................
  Звонок поднял Мираба с постели. Знакомый номер, незнакомый голос:
  - Алло.
  - Алло. Кто это?
  - У Азиза неприятности.
  - У какого Азиза? - насторожился парень, спешно восстанавливая в памяти, запланированные на прошедший день события.
  - Я внизу, в сквере. - Ночного визитёра примитивной отмазкой не собьёшь.
  - Ты от ШурЫ?
  - У него та же беда. Повторяю: я в сквере.
  Азиз и ШурА обычно работали вместе. Сегодня (или уже вчера?) они заканчивали вербовку. Всё шло по плану. Объект интересовали деньги и документы. Парень почему-то не хотел уезжать по своему паспорту. Что-то у него не ладилось с российскими законами, только вот что именно, пацан рассказывать не спешил. В принципе, пустяк. Рабочий момент. Здесь проблем быть не могло. Что же случилось?
  - Я понял. Ты один?
  - Один.
  Мираб нажал "красную". В конце концов, чем он рискует? Двор общежития и зимний сквер прекрасно освещены и просматриваются насквозь. Тем более ночью, когда людей на улице нет. На всякий случай он набрал номер Азиза. Длинные гудки, традиционная фраза: "Абонент выключен или находится вне зоны действия сети". Хотел разбудить соседей по комнате, но Гоги уже сидел на кровати, а Фарух взялся за ботинки: "Идём?" Кивок заменил ответ. Пять минут на сборы. Чем скорее закончится разговор, тем быстрее можно снова завалиться спать. Так что нет смысла тянуть. Двери общежития после одиннадцати закрываются, но не для Мираба. У него, как у избранного, ключи от всех дверей. Вахтёр дремлет в своём закутке. Прекрасно. Не будет пустых вопросов: кто? Куда? Зачем? Гоги привычно отсоединяет проводок, отключает камеру на крыльце. Потом подключит опять. Светиться на записи лишний раз не стоит. Разработанный замок даже не щёлкнул под ключом.
  Звонивший сидел на ближайшей скамейке, навиду. Был он правда не один, но спутница его опасений не вызывала: девочка лет двенадцати-тринадцати. Подробностей за зимней одеждой не разглядишь, хотя... вроде бы светленькая, свежая и наверняка девственница. Для постели - самое то. Кстати, всплывает информация: у вербуемого есть сестра такого же возраста и тоже светловолосая. Сам пацан - черноволосый, вызывающе синеглазый и какой-то немного не русский. И имя: Станислав. Азиз его "Чехом" прозвал. Что-то всё-таки случилось. "Чех" почему-то без куртки. Она у девочки.
  Гастас уже увидел парней у одного из общежитских подъездов, и шёл им навстречу, привычно выделяя главного в троице. Два мордоворота разошлись в стороны, пропуская его к командиру и параллельно беря в клещи. Они даже не прятали ножи-выкидушки.
  - Мираб? - на всякий случай уточнил Гастас у горбоносого, худощавого красавца. Тот даже от приоткрытой, входной двери не отошёл, готовый в любой момент юркнуть в укрытие. Разумно.
  - Где Азиз и ШурА? - вопросом на вопрос ответил Красавец.
  Литое лезвие "золотой бронзы" выскользнуло из широкого рукава и без замаха вошло Мирабу под грудину, по самую рукоятку. Гастас с хрустом провернул нож в ране, высвобождая клинок и одновременно отступая в раскачке "боевого танца" между ножами атакующих, походя мазанул одного из них по лбу. Раненый отшатнулся, вскинул руку, непроизвольно стирая полившуюся на глаза кровь, а Гастас уклонился от ножа второго противника, возвратным махом, снизу-вверх рассёк ему на пол лезвия мышцы бедра с внутренней стороны. Удар в шею сверху вниз, согнувшемуся от боли парню, завершил дело. И тут его настиг удар в поясницу. Поцарапанный быстро пришёл в себя. Впрочем, это дела не меняло. Балахону, конечно, хана. Хорошо - куртка у Ириши. Но опасности нет. Кожаный пояс с бляшками, не то, что короткий нож, удар меча держит. Разворот. Юноша уходит от второго удара, от третьего. Не смотря на заливающую лицо кровь, его противник - боец сильный.
  Оперевшись спиной о стену и зажав рану рукой, Мираб наблюдал за схваткой. С каждой минутой всё сильнее туманило разум, и всё болезненней давило в животе. Юная отроковица остановилась перед ним на расстоянии вытянутой руки: бледное лицо, косая, платиновая прядь, выбивающаяся из-под вязаной шапочки, сияющие, синие глаза цвета морской волны. Или не синие? Чёрные, как тьма? Разве так бывает?
  - За что? - Слова давались с трудом. Невозмутимость ребёнка вызывала дрожь. Как и ответ:
  - Война.
  - Какая война! - Возмущение и обида отодвинули наваливающееся небытие.
  - Та, которую ты звал сюда.
  - Да пошла ты... Сука! - Лёгкие сжало от боли, колени подогнулись, а земля стала ближе. Кровавый кашель затряс тело.
  - Что с ним? - Убийца стоял рядом, тяжело дыша. Сквозь прорехи в одежде поблёскивали свежие царапины на металле.
  - Умирает.
  И последнее унижения для побеждённого: рука, шарящая по телу в поисках трофеев.
   ...........................................................
  Добыча так себе: денег нет, мобильный - только у Мираба. У него же не шее нашлась золотая цепь грамм на тридцать-сорок и у одного из его телохранителей Гастас снял массивный, золотой перстень с печаткой.
  - Уходим? - Парень накинул куртку, скрывая порезы на одежде.
  - Куда? - Уточнила девочка. - Транспорта нет. Метро не ходит.
  Гастас задумался: действительно, куда?
  - Помнишь ту больницу, в которую нас привезли? Я там подрабатываю. Так что в дежурке нас должны приютить на ночь. Подремлем в тепле, а утром я тебя в детдом отвезу.
  - А потом?
  - Так я говорил: главврач за баксы устроит мне второй срок службы. После неё я записываюсь на контракт. Платят там немного, но зато я смогу быть с Анной. Ну а ты...
  - У меня всё в порядке, Стас: меня кормят, поят, одевают, учат. А ещё мне в Свердловск предложили поехать. Там интернат. Я сразу смогу учиться на фельдшера...
  - Погоди, Свердловск это... Как я тебя найду?
  - Я напишу.
  - Куда? Мне?
  - Анне. Адрес. Вот он! Ты ведь всё равно целый год в армии будешь. Да и потом...
   ............................
  Свет бьёт в глаза. Неужели утро? Пора вставать? Поспать бы ещё чуть-чуть. Сегодня - воскресенье...
  Свет настойчиво лезет под веки, прогоняя сон. Вставать всё-таки придётся. Аня потянулась, села. Старое, раскладное кресло ворчливо скрипнуло под ней. Открыла глаза. Что за оказия? Свет наполнял комнату, как апельсиновый сок - стакан. Такой же оранжево-жёлтый и мутный. Окно едва видно, как и стол, и половину стенки. Шкаф в углу вообще скрыт жёлто-оранжевой мутью, как и диван, на котором безмятежно спит мама. Чудеса? Они самые и есть. Тем более, что в дверном проёме маячит знакомая тень.
  - Привет, - Аня накидывает халат, завязывает пояс, встаёт. - Что нужно от меня Госпоже жизни и смерти?
  - То, что вы сами рады отдать, госпожа Анна.
  А вот это неожиданность или... просто очередная личина Многоликой?
  - Ириша?!
  Тень приближается, проясняясь и уменьшаясь в размерах. Личина или...
  - Да, госпожа Анна. Это я. Вам не просто поверить. Мне - тоже, но время пришло и пророчество исполнилось.
  - Которое?
  - Об Избранном, способном постичь мудрость Многоликой. Такое дитя рождается раз в год. Помните рассказ Травницы из Белого Клина?
  Травница, Белый Клин... Картинка встаёт перед глазами: постоялый двор, приход лекарки. Аня явственно видит истощённое лицо женщины, голодный блеск серых глаз. Потом был поздний завтрак на расстеленной на земле скатерти. Голод сменился сытым блаженством. Вопрос Алевтины про избранных и ответ: избранный встанет вровень с Богами, если встретит учителя. Обречённая горечь в голосе: она могла бы постичь, могла бы встать вровень, только учитель на её пути не попался.
  - Ну, к нам это отношения не имеет, - отмахивается от женщины Алевтина и тут же получает в ответ:
  - К вам? Никакого.
  "К вам" это к кому? К Алевтине? А озвучено предсказание для Ани и Иришы? Для учительницы и ученицы? Ну а то, что они его не поняли - так время не пришло? Или?
  - Тогда-то ты всё поняла?
  - Нет, госпожа Анна, что вы! Я долго ничего не понимала. Даже когда знаки стали явственными, я не видела их.
  - Явные знаки?
  - Куда уж яснее: я воззвала к Многоликой и увидела её. Я по своей воле вошла в Гору и Гора рухнула...
  - В Гору и я по своей воле вошла...
  - Нет, госпожа Анна, - упёрлась девочка. - Вы вошли под угрозой смерти. Моей смерти. Какая же здесь добровольность? Это жертва. А я прошла между захлёбывающимися голодной слюной бронзовыми псами и даже не заметила их. Так мне хотелось войти.
  - То есть второе предсказание тоже было о тебе?
  - Не знаю, но мы исполнили его. Все вместе. Значит, оно было о нас, о троих.
  Ничего себе довод, хотя, при многозначности и путанности, коими грешат все предсказания, в логике девочке не откажешь. И не это сейчас важно. Прошлое - прошло:
  - А что теперь?
  - Теперь я должна уйти.
  А вот это уже серьёзно:
  - Почему. Мы только-только нашли друг друга...
  - Потому что нашли. Это, во-первых.
  - А во-вторых?
  - Во-вторых, потому что я так хочу. Я смогу познать все тайны мироздания. Понимаете, госпожа Анна? Все тайны! И в-третьих я не могу больше оставаться здесь. Погодите, выслушайте и поймите: я лишняя в вашем мире. Три человека ушли из него, а пришли четверо. Я должна вернуться в свой мир, но я не хочу. Мне некуда и не к кому возвращаться, а амулет из трёх камешков даст мне силу... - горло девочки перехватило от волнения, и Аня помогла ей:
  - Понятно. Раз ты хочешь, раз амулет предназначен тебе, - мысль о предстоящей разлуке сдавила сердце, но Аня удержалась. - Бери его. Он твой. И... прощай. Погоди, а Гастас? Он знает?
  - А зачем ему знать?
  - Как зачем? Он же твой друг! Он столько сделал для тебя...
  - Да, друг. И сделал. Вы напрасно плачете, госпожа Анна. О живых - не плачут, а я не умираю. Представьте, что я уехала далеко-далеко. Учиться. Выучилась, поступила на работу, вышла замуж... Я буду писать вам, буду звонить. Даже в гости могу приехать, если это будет удобно. Только жить я буду не в этом мире, а между мирами. Да! Взамен амулета...
  - Ты вернула мне Гастаса.
  - Вам - его, ему - вас. Без той встречи не было бы этого разговора. А вот... - Нитка жемчуга в три локтя длиной, чудом материализовалась в руках у Ани. Та самая, разорванная и рассыпавшаяся на поляне у лесного озера.
  - Только Богине по силам собрать все жемчужины, затерявшиеся в густой, осенней траве и вернуть их на нитку, госпожа Анна, но ради вас, Многоликая сотворила чудо.
  - Это действительно чудо. Это такой дар, такой дар...
  - Дорогой дар, - соглашается девочка. - очень дорогой. Возможно, его цена когда-нибудь выручит вас. Или оно останется в вашей шкатулке, как напоминание о чуде. Берите его, госпожа Анна и живите. Долго, счастливо, отважно. Как вы это умеете. Вы и Гастатас. А если вам будет особенно трудно, вспомните, что не Боги каждый раз спасают этот мир, не могучие богатыри, не титаны, не многоумные книжники или хитрые торговцы, а простые люди, не побоявшиеся принять на свои плечи величайшую из нош: Ношу избранности.
  22.08.2016. Мизина Т.Н.
  
  P.S.
  - Привет, Константин!
  - Привет, Ириша, - светловолосый, синеглазый мальчик лет двенадцати - тринадцати отрывается от книги. - Откуда ты взялась? Я же дверь запер.
  - А что? Нельзя? Смотри, как я умею, - девочка забралась на спинку одной из кроватей "мальчиковой спальни", постояла, раскачиваясь на узком торце "мебельной" доски, лёгким прыжком перешагнула на соседнюю. - Видел?
  - Офигеть!
  - Это потому, что я - Избранная, как ты.
  - Как я?
  - Ага, - ещё один шаг - перелёт со спинки на спинку через всю кровать. - Ты уезжаешь, я уезжаю...
  - В Свердловск? Учиться? Габриэль, это же бред: ехать в Свердловск из Санкт-Петербурга, чтобы учиться! Почему никто не видит?
  - Они - обычные люди, Константин. Думают только о себе и верят в любую чушь. - Девочка нависает над ним, кажется даже ни на что не опираясь и паря на фоне огромного окна. - Но ты - Избранный и не боишься понимать.
  - Слушай, - мальчик откровенно любуется фантастической картинкой. - А я так смогу?
  - Неа. Я ведь Габриэль, дитя света, а ты - Константин и станешь тенью Тьмы.
  - Издеваешься? - мальчик нахохлился. - Ну, да. Меня усыновляют и увозят. Как будто я в этом виноват...
  - Конечно виноват, - не отстаёт девочка. - Ты же Избранный, а Он это чует.
  - Кто "Он"?
  - Повелитель теней. Он хочет, чтобы твоя сила служила ему. Он как ... Мориарти Конан-Дойля. Есть, но люди видят лишь его тени. И только Шерлок Холмс...
  - Я не Шерлок Холмс. И даже не Константин.
  - А кто?
  - Ириша, я верю, что ты не человек...
  - Кто ты?
  - Алёша. Алексей Иванович Кузнецов. Меня...
  - Украли.
  - Что?
  - Как и меня. - Девочка опускается на пол, садится рядом с другом на кровать. - Тебя украли из семьи, провели через несколько детских домов, меняя имена, но ты помнишь.
  - Помню. Мама плакала, а эти тётки из...
  - Тени повелителя.
  - Они? Тени?
  - Конечно. Разве в них было что-то человеческое? Нежить. Только солнца не бояться.
  - Да, это были тени. И я...
  - Будешь бить по теням? Константин!
  - Кто он?
  - Не знаю. Сила Повелителя в его неизвестности.
  - Кто он?!
  - Смертный.
  - Я найду его.
  - Возможно. Если не забудешь, что зовут тебя Алексей Иванович Кузнецов и как плакала твоя мама. Тогда ты найдёшь его и тогда мы, может быть, снова встретимся: Константин и Габриэль, человек и...
  
  16.01. 2017 Мизина Т.Н.
  
  
  
  Оглавление:
  
  Глава 1. Через реку времени. Начало в три шага:
  Шаг первый. Скука,
  Шаг второй. Любопытство,
  Шаг третий. Другой мир.
  Глава 2. Собачники ... стр.9
  Глава 3. Побег ... стр.20
  Глава 4. Медвежье логово... стр.30
  Глава 5. Торг ... стр. 47
  Глава 6. Гулянка ... стр. 53
  Глава 7. Цена вопроса или вопрос цены... стр.70
  Глава 8. Служба наёмника ... стр. 87
  Глава 9. Шаг через пустоту ... стр. 103
  Глава 10. Лавка ... стр. 109
  Глава 11. Мудрец ... стр. 121
  Глава 12. Проклятое золото ... стр. 137
  Глава 13. Божественная кровь ... стр. 148
  Глава 14. Белый город ... стр. 158
  Глава 15. Лекарка ... стр 168
  Глава 16. Наёмники ... стр. 185
  Глава 17. Балаган ... стр. 196
  Глава 18. Сирота ... стр. 207
  Глава 19. Долг крови ... стр. 223
  Глава 20. Сборы в дорогу ... стр. 228
  Глава 21. Скучная дорога ... стр. 239
  Глава 22. Великий вал ... стр. 248
  Глава 23. Дикое поле ... стр. 267
  Глава 24. На щите ... стр. 280
  Глава 25. Носители культуры ... стр. 294
  Глава 26. "Красная дичь" ... стр. 321
  Глава 27. Смерть, как метод ... стр. 333
  Глава 28. Через "Белые горы" ... стр 347
  Глава 29. Страж ... стр.355
  Глава 30. "Чёрная гора" ... стр. 360
  Глава 31. Исполнение пророчества ... стр. 370
  Глава 32. Город Питер. Анна ... стр. 379
  Глава 33. Шагнуть за грань мира. Гастас ... стр. 386
  Глава 34. Тёмное время ... стр. 406
  Глава 35. Дары Многоликой ... стр 425
  Оглавление. ... стр 438
  
  
  16.01.2017г. Мизина Т.Н.
  
  
  
  
Оценка: 7.00*4  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"