Яркий свет лампы ударил по глазам Джоша. Сердце учащенно забилось. Он прислонил голову к холодной бетонной стене. Не прошло и минуты, как через динамики, что были установлены в каждой из комнат, раздалась громкая, агитационная музыка. Когда она затихла, мужской голос произнес:
- Жители Святого креста, просыпайтесь! Через пять минут начинается молитва!
Джош машинально вскочил с матраса, который лежал на полу, и, пройдя в ванную, стал умываться. Ледяная вода обжигала лицо, мурашки разбегались по коже. Он уже и не помнил, что такое горячая вода. Федерация опасалась бунта, поэтому делала все для того, чтобы у жителей не было на это сил: резкие пробуждения, отсутствие таких благ, как теплая вода и отопление. Людям было запрещено покупать и носить теплую одежду, за исключением той, что выдавалась советом. В домах стоял постоянный холод и вечные сквозняки, поэтому люди все время болели. Средняя продолжительность жизни сократилась до 42 лет у мужчин и 45 у женщин.
Ровно в 5:35 Джош, как и тысячи других людей, не прошедших сертификацию, стояли на центральной улице. Во время молитвы запрещалось:
• находиться на площади в обуви,
• разговаривать,
• поднимать глаза на патриарха,
• не креститься,
• не верить в бога.
Группу молящихся плотно окружали сотни военных с телескопическими дубинками. Периодически они вытаскивали из толпы какого-нибудь мужчину, наносили ему несколько внушительных ударов, после чего вталкивали обратно. Это повторялось каждые 3 минуты до тех пор, пока не закончится молитва. Такое запугивание работало сильнее, нежели наказание за провинность. Каждый мог получить удар в любой момент, что постоянно держало людей в страхе.
Когда молитва заканчивалась, все отправлялись на завтрак узкой шеренгой. В столовой размещались длинные металлические столы вдоль стен. Еда лежала на столах, без тарелок и приборов. Когда Джош подошел к своему месту, его ожидала порция ледяной яичницы с куском сухаря, покрытым плесенью, который когда то давно был хлебом. Почти на каждом приеме пищи кто-то давился едой второпях. Кормили людей всего 2 раза в день, поэтому они съедали все до последней крошки. Так же как и во время молитвы, охрана выбирала несколько жертв и скидывала их еду на пол. Тех, кто начинал есть с пола, снова били, но потом позволяли доесть остатки. Люди умышленно шли на боль ради того, чтобы не остаться голодными.
После завтрака давалось 10 минут на перекур, как бы странно это ни звучало. Сигарет всегда было в избытке. Этот мир больше не делился на курящих и некурящих. Каждый взрослый был обязан выкуривать минимум 5 сигарет в день, ребенок - 3.
Когда Джош пришел на обязательные работы, то заметил отсутствие нескольких знакомых ему лиц. Здесь каждый день кто-то умирал. Больничные для непрошедших сертификацию отменили больше 10 лет назад, потому единственной уважительной причиной для пропуска рабочего дня была смерть.
- Эй, Джош, - сказал старик Уолкесс, осторожно повернув голову, - ты видел сегодня во время молитвы Тома?
- Нет, - не отвлекаясь от станка, ответил Джош.
- А во время завтрака?
Он отрицательно покачал головой.
- Вот те на... - протянул дед. - Неужто и он помер?
Джош продолжал работать, ему не хотелось давать лишний повод охране пройтись по его ребрам дубинками. Уолкесса звали стариком потому, что он был долгожителем для этих мест, дни рождения в Кресте давно не отмечали, но он продолжал считать свой возраст и если говорил правду, то в этом году ему исполнилось 54 года. В это с трудом верилось, учитывая, как мало стали жить мужчины. Уолкесс очень гордился своим долголетием и старался в каждой беседе обратить на это внимание. Для мужчины важно иметь что-то, чем бы он мог гордиться.
- Да уж, - попытался он возобновить разговор с Джошем, - неожиданно.
- Ничего неожиданного, - ответил тот без особой охоты, - он был уже старый, ему ведь далеко за 30.
- Хех, - усмехнулся Уолкесс, - вот мне 54, и помирать я пока не собираюсь.
Джош бросил быстрый взгляд на старика, лицо которого покрывало множество шрамов, и молча продолжил работу.
Спустя пару часов все присутствующие услышали дикий вопль, который издавал молодой парень с густыми светлыми волосами. Он вскочил со своего рабочего места и, продолжая кричать так, как будто его режут живьем, бросился к измельчителю. На его лице застыла маска безумия, он выпучил глаза и скривил рот в страшной ухмылке. Оказавшись около огромного аппарата, он с силой ударил по круглой красной кнопке, которая привела в действие длинные ржавые ножи для колки. Не медля ни секунды, подтянувшись руками за край грязного котла, он перевалился внутрь. Этот парень снова стал вопить, когда множество ножей разрывали его плоть на куски, нанося резкие смертоносные удары. Все происходящее было столь неожиданным, что даже охрана замерла на месте. Когда крик прекратился, один из них, придя в себя первым, подбежал к измельчителю и отключил его. Бросив быстрый взгляд в чашу, где умиротворенно лежали части молодого парня, охранник непроизвольно приправил эту кровавую кашу соусом из своей рвоты, после чего в себя стали приходить остальные его коллеги и били дубинками тех, кто стоял ближе всего к происшествию. Каждый из находящихся здесь понимал: пускай этот парень выбрал и не самый легкий способ для самоубийства, но там, куда он попал после смерти, - лучше. Везде лучше, чем здесь.
Самоубийства происходили постоянно, люди не выдерживали такой жизни и обрывали ее разными способами, правда, для этого им приходилось исхитряться. Ты уже не мог позволить себе спокойно умереть дома, потому что повсюду были натыканы камеры, стоило "мирным наблюдателям" заметить на своих мониторах попытку суицида, как в течение минуты у тебя появлялись несколько охранников и лупили дубинками что есть силы. Били они сильно и жестоко с целью нанести как можно больше травм. Многим несостоявшимся самоубийцам ломали ребра или позвоночник и оставляли истекать кровью. Тех, кто умирал, сбрасывали в огромную яму, которая находилась за пределами Федерации, а тех, кто становился парализованным и не мог ухаживать за собой самостоятельно, отвозили... туда же.
Вернувшись домой, Джош умылся и завалился на холодный матрас. После утренней молитвы охрана всегда совершала обход по квартирам и открывала все окна настежь вне зависимости от температуры на улице. Дома было безумно холодно. Он накинул на себя тонкую простыню (одеяла запретили с выходом 712-й поправки) и, прижав колени к груди, закрыл глаза. У него никак не получалось заснуть, из соседних комнат постоянно доносился сильный кашель простуженных жильцов. Джош лежал, накрывшись с головой, и вспоминал родителей. Когда он появился на свет, власть уже была в руках Федерации. Несколько раз родители рассказывали про то время, когда у людей были права. Работы не были обязательными, как, впрочем, и молитвы. Люди могли спокойно ходить по улицам, посещать парки и выставки. Даже было такое выражение: "Мой дом - моя крепость", правда, в 915-й поправке эту поговорку приравняли к числу запрещенных, и больше ее никто не употреблял, по крайней мере вслух. Он вспомнил большие голубые глаза матери, в которых даже в тяжелые времена был удивительный, едва уловимый блеск, стоило ей посмотреть на своего мужа или сына. Вечерами отец семейства садился на матрас, а жена и Джош ложились возле него, слушая истории, которые он рассказывал. Эти истории всегда были какими-то сказочными и добрыми. Абсолютно противоположными тому миру, в котором они жили. Или, вернее сказать, - существовали.
Отец заболел, когда ему было 36 лет, и, не протянув даже 4 дней, умер. Когда ему стало плохо, мама сидела возле него, пытаясь согреть, хоть и знала, что это не поможет. Но ей было важно, важно сделать хоть что-то для того, кто день за днем помогал ей верить в то, что обязательно настанут лучшие времена. Когда папа умер, у нее больше никогда не было того блеска в глазах, а спустя 4 месяца ушла и мама.
Несмотря на множество мыслей, что лезли Джошу в голову, ему все-таки удалось заснуть. Сон большинства граждан был неспокойным, так как каждую ночь в 01:00, 03:00 и 05:00 включалась тревога. Счастливыми могли считать себя те, кто крепко спал и не слышал всего этого. Правда, таких остались единицы.
Он высунул голову из-под простыни и, приоткрыв глаза, увидел темный силуэт над собой, от такого зрелища у него заколотилось сердце.
- Мистер, просыпайтесь! Быстрее!
Джош огляделся: больше в комнате никого не было, только этот человек. Он сел на матрас, и в этот момент яркая вспышка света ударила по глазам.
- Ой, простите, - сказал собеседник и неуклюже завертел в руках небольшой фонарь, ища кнопку. Джош выхватил фонарь и накрыл его тонкой простыней.
- Что ты делаешь? - прошептал он силуэту. - Нас убьют!
- Простите, мистер, - снова повторил голос. - Нам нужно уходить, быстрее.
- Куда? Кто ты такой?
- Некогда объяснять, пожалуйста, поторопитесь.
- Я никуда не пойду.
- Мистер, нам нужно...
- Я же сказал, что не пойду. - Джош понимал, что это могла быть ловушка, Федерация иногда устраивала проверку на преданность и соблюдение правил после отбоя. Нарушение этого сулило много проблем.
- Мистер, скоро обход. Быстрее!
- Я не пойду, - вновь отрезал Джош. - Я не буду нарушать режим. Не трать свое время, я все равно не...
- Меня послала Эмми. Она вас ждет, мистер.
Джоша словно обожгло. Сердцебиение участилось с новой силой.
- Эмми? - произнес он незнакомым самому себе голосом.
- Да, мистер. Тьфу ты! - сильно стукнул себя ладонью по лбу силуэт. - Я же забыл, она сказала, что вы не поверите. Сейчас.
Джош услышал, как силуэт стал чем-то шуршать. Видимо, ковыряется в карманах - подумал он. Спустя минуту этот человек достал что-то и протянул Джошу. Это был свернутый лист бумаги. Джош аккуратно развернул его и поднес к фонарю, который создавал небольшой источник света, прикрытый простыней.
"Я жду тебя. Честно-честно", - гласила записка.
Не говоря ни слова, Джош погасил фонарь и поднялся с матраса.
- Идем, - ответил он силуэту.
Оказавшись на улице, которую освещало несколько фонарей, Джош смог разглядеть своего проводника - это был мальчик лет одиннадцати, очень худой, с впалыми щеками и большим шрамом возле правого глаза.
- Как тебя зовут? - спросил шепотом Джош.
Парень прислонил указательный палец, на котором не хватало последней фаланги к губам, призывая молчать. Примерно 20 минут они продвигались перебежками между домами, держась как можно дальше от дорог. Когда парень отворил калитку, ведущую на кладбище, и прошел, Джош застыл как вкопанный.
- Да и пускай, - еще громче сказал Джош. - Кто ты такой? Откуда ты знаешь про Эмми?
Мальчуган сделал несколько осторожных шагов навстречу к Джошу.
- Стоять! - прикрикнул он.
- Тише, пожалуйста.
- Отвечай! - не сбавляя тона, сказал Джош, делая шаг назад, чтобы сохранить дистанцию от паренька.
- Не шумите, вы сейчас все увидите сами, мисс Эмми, она...
- Она умерла, - холодно ответил Джош, уже не так громко.
- Нет, мистер, что вы. Она...
Тогда Джош резко дернулся с места и, сделав несколько больших шагов, оказался около паренька. Он схватил его за капюшон и дернув с такой силой, что услышал треск ткани, потащил того вдоль могил. Мальчуган пытался разжать руку Джоша, но тот держал его стальной хваткой, словно от этого зависела жизнь.
Оказавшись перед надгробием, он с силой толкнул паренька к могиле и крикнул:
- Читай! Вот она, твоя Эмми!
- Нет, мистер, вы ошибаетесь, она в убежище.
Джош подскочил к пареньку и, схватив того за волосы, притянул его голову вплотную к надписи:
- Вот! Вот ее последнее убежище! - затем ослабил хватку и опустился на колени, тяжело дыша. - И насколько мне известно, это убежище у всех последнее.
Паренек поднялся на ноги, отряхивая испачканные в грязи брюки, и с тревогой посмотрел на своего нового знакомого. Заморосил мелкий дождь, разбавляя атмосферу создавшегося молчания звуком капель, что приземлялись на лысую голову сидящего Джоша.
- Ты так и не научился доверять людям, - раздался приятный, бархатный голос за его спиной.
Он медленно повернул голову и увидел девушку невысокого роста с длинными, черными волосами, которые немного завивались. Джош медленно поднялся с колен, не отрывая от нее взгляда, и, сделав шаг вперед, осторожно протянул правую руку, словно боясь ее спугнуть. Дождь стучал все сильнее, стекая каплями по его лицу.
- Эмми, - прошептал он охрипшим голосом. - Это правда ты?
Девушка взяла его руку и прислонила ее к своей щеке, закрыв при этом глаза. Дождь превратился в ливень, маскируя слезы, что ручьями текли по ее лицу. Она открыла свои красивые голубые глаза и, глядя на Джоша, надломленным, но все таким же бархатным голосом произнесла: