Мишин Сергей Алексеевич : другие произведения.

Белые Надежды

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    грустный юмор с элементами публицистики

  
   Гуманистам со скальпелем посвящается.
  
   - Сестра, остановите каталку. А может мне попробовать
   средство, которое рекомендовал экстрасенс?
   - Больной, не занимайтесь самолечением, врач же вам ясно
   сказал: "В морг".
   Анекдот.
  
   В основу данной книги легли как реальные события, так и воспоминания автора. При описании реальных событий автор старался избегать упоминания имен, мест, времени, обстоятельств и самих составляющих событие фактов. Любое же совпадение воспоминаний автора с реальностью является случайным и автор за это ответственности не несет.
  
  
   1.
  
   День начался, как всегда, неудачно и это редкое в наше нестабильное время постоянство успокаивало. Еще во сне Степана охватило дурное предчувствие, что наступит утро. Лишь во сне его мышцы были упруги, лицо прекрасно, страсть неуемна, ум искрометен, таланты безграничны, а кошелек набит купюрами. При столкновении с тоскливой явью всё это дрябло, дурнело, сникало, тупилось, ограничивалось и худело за невостребованностью. Кому было нравиться и для кого стараться в этом паршивом мире, населенном истеричками и уродами?
  
   Нет, Степана окружали в массе своей всё те же люди, но Солнце уже второй десяток лет всходило с Запада и люди, подобно подсолнухам, тянулись к новому свету, Новому Свету и новым жизненным ценностям.
  
   В прежние годы Государство сбивало цены на совесть. Членство в партии, карьерный рост давали лишь 10-20-30 рублей прибавки к зарплате, но требовали колоссальных совесте-затрат и белоручки предпочитали не расставаться с совестью. Сейчас цена совести сильно поднялась, многие решили не держать её "в чулке", а выгодно вложить в какой-нибудь бизнес. Так что наличной совести осталось значительно меньше. От реформ больше других материально выиграли именно те, кому когда-то Государство не доплатило за их совесть. Даже не выиграли, а взяли своё, восстановили справедливость, ибо что может быть справедливее материального вознаграждения за потерю совести на государственной службе?
  
   Сильно изменился и характер труда. Степан слышал, что труд облагораживает, но стать благородным как дизель-генератор он не стремился. Раньше в виду упомянутой маленькой разницы в зарплате (в данном случае между тружениками и бездельниками) труд был практически добровольным и, следовательно, носил творческий характер. Сейчас к труду принуждали, принуждали обстоятельства, сопротивляться которым могли только самые стойкие и волевые - бомжи. Оставалась надежда однажды срубить кучу денег, перестать работать и начать жить, но эта надежда оставалась лишь у тех, кто эту кучу или хотя бы кучку еще не срубил. Остальные знали, что в этом случае ты всего лишь попадешь на следующий уровень (LEVEL), как в компьютерной игре, где новые обстоятельства ("Хеннесси", "Роллекс", "Ауди" вместо "Столичной", "Командирских" и "Москвича") опять заставят тебя работать. Выход из этой игры (даже посредством выигрыша) разработчиками не предусмотрен! Но ты ведь всегда можешь выдернуть вилку из электророзетки! Речь не идет о суициде, речь о том, что эта игра и жизнь - совсем не одно и то же и никто, кроме окружающего общества, не заставляет тебя играть именно в эту игру.
  
   Не поддавалась осмыслению Степана сама мотивация труда его сограждан. Его приятель в прежние времена зарабатывал достаточно денег, еще больше имел времени и жил у окружной дороги в десяти минутах ходьбы от леса, почти ежедневное пребывание в котором и делало его счастливым. В новые времена приятель занял денег, купил участок леса в соседней области и навороченный джип, чтобы ездить туда с комфортом. Теперь пару раз в месяц (чаще не позволяет бизнес, который надо тянуть, чтобы рассчитаться с долгами) с комфортом всего за четыре часа (в одну сторону) на выходные приятель приезжает в СВОЮ рощу, что сразу за окнами его дома и в которую, стало быть, не надо тащиться десять минут, как в прежние времена за окружную дорогу.
  
   В массовом сознании (от которого оставалась лишь одна ступень до полной жлобализации, когда нация встанет в ряд цивилизованных в своем восхищении гамбургером, "Звездными войнами" и сброшенными вперемежку с бомбами гуманитарными ценностями) подменили понятия "благосостояние" и "средства достижения благосостояния", заставив людей стремиться к приобретению средств достижения благосостояния, расплачиваясь самим благосостоянием. Не может оружие быть целью военной кампании, оно - лишь средство для достижения победы. Не может автомобиль сам по себе быть признаком благого состояния, тем более если на нем ездишь исключительно на работу, чтобы заработать на новый автомобиль.
  
   А сколько усилий тратится на приобретение того, что поразило бы окружающих, а значит приобретается не для себя, а для них. Но тот, кто стремится доказать окружающим их по сравнению с ним никчемность, тот еще более никчемен, ибо нуждается в оценке никчемных.
  
   Степан не без оснований полагал, что если уж благие намерения могут привести в ад, то намерения неблагие приведут туда точно. Но адепты нового строя доходчиво объясняли, что намерения акул капитализма (по-русски - олигархов), антигуманные и эгоистические по отдельности, сложенные вместе приведут общество к прогрессу и процветанию. Отталкиваясь от примитивно бытовых аналогий, Степан не понимал, как интеграцией нескольких зловонных луж можно получить источник родниковой воды. Хотя прогресс, если он был, стоил многого. Нравы, пища, здоровье, природа - всё это пару веков назад было, конечно, несравнимо лучше, но возвращаться к убогому быту Пушкина, Моцарта, Колумба без компьютерных игр, грузовиков, ватер-клозетов, Соса-Солы, чипсов, телевизоров и песен Игоря Крутого Степану не хотелось.
  
   Однако и просыпаться в этот стремительно прогрессирующий мир Степану тоже не хотелось и он гнал от себя дурное предчувствие утра.
  
  
   2.
  
   Чтобы отогнать дурное предчувствие окончательно, Степан приоткрыл глаза, покосился на будильник, убедился, что только 5.48, и, предвкушая более чем полутарочасовое блаженство, зажмурился. Блаженство, однако, длилось секунд пять и было прервано жутким воем будильника, который за эти секунды сожрал обетованные полтора часа и показывал 7.30. Не приходя в сознание, с полуприкрытыми глазами, практически на ощупь Степан посетил туалет, умылся, побрился, взял что-то продолговатое из холодильника, отрезал, положил на хлеб, включил электрочайник, насыпал в чашку коричневого порошку, залил кипятком, съел бутерброд с чем-то, запивая полученным раствором, почистил зубы, оделся и вышел из дому.
  
   Степан сопротивлялся одолевающему его сознанию, вместе с которым его обволакивал мерзкий мир бытия. В полудреме он добрел до остановки, вошел в подошедший трамвай, сел у окна и усилием воли отбросил прочь почти проникшее в него сознание. Через несколько мгновений он почувствовал, что трамвай уже минут двадцать стоит на одном месте. Степан открыл глаза, чем тут же воспользовалось сознание, окончательно вселившись в него, и понял, что почти доехал до офиса. Трамвай лишь забыл повернуть за угол и остановился перед перекрестком в длинной очереди себе подобных.
  
   Степану нужно было пересечь перекресток по диагонали. Он перешел улицу, по которой приехал, повернул и остановился в смятении - противоположную сторону улицы, ту, где собственно и находился его офис, окутывал густой клубящийся туман. Особенно в этом тумане раздражало то, что вокруг него стояло морозное и ясное февральское утро.
  
   Раздражение овладело Степаном полностью, не оставив места бдительности, а то бы он заметил, что с этого оживленного обычно торгового перекрестка пропали менты. Наблюдательный Степан знал, что лягушки квакают ночью к погожему дню, птицы летают низко к ненастью, а крысы и менты исчезают к беде. О крысах Степан где-то читал, повадки ментов он изучил в результате собственных наблюдений. Самый большой исход ментов Степан наблюдал в августе 1991-го, когда они вообще на три дня исчезли с улиц, опасаясь не угадать, какая власть окажется неконституционной, то есть проигравшей, в результате чего в городе установился небывалый порядок и преступность почти исчезла вслед за ментами.
  
   Степан увлекался этнографией, но и его поражало, как рядовые менты беглым взглядом выхватывали в московской толпе хохла, неоформившего регистрацию. Хохлам было всё равно, где зарегистрироваться, в паспортном столе, отстояв очередь и заполнив кучу квитанций, или у дежурящего на рынке мента без формальностей. Зарегистрироваться у рыночного мента было даже приятней, ибо он испытывал подобие благодарности после того, как клал полученный регистрационный сбор в свой потайной карман, в то время как работники паспортного стола не умиротворялись даже после уплаты денег. Даже самые финансово необразованные хохлы отчетливо понимали преимущества прямого целевого финансирования ментов.
  Удивляло и то, как менты безошибочно отличали хохлов от белорусов, которым статус их страны позволял безвзяточное пребывание на российской территории. Как опытные рыбаки на утренней и вечерней зорьке менты располагались каждый у своего излюбленного места лова. Кто-то предпочитал стремнину у метро, другим по душе были тихие заводи складов за рынками. Лучшей добычей (здесь аналогия с рыбной ловлей заканчивается) считались горные орлы, слетающиеся в наши края огромными стаями (этим они больше напоминали ворон) из трижды суверенного Закавказья. Неплохим уловом у ментов слыли и прижимистые (а значит не без денег) хохлы, молдаване котировались хуже и уж совсем никудышным уловом считались малоимущие таджики. А вольных (по причине полного отсутствия денег) бомжей, которые подобно скунсам защищались от враждебной окружающей среды запахом, с их блохами и вшами менты обходили стороной.
  
   Москали нанимали хохлов для ремонта квартир и строительства дач, отношение к чему последних было противоречивым. Хохлы радовались, когда москали их нанимали, но их удручало то обстоятельство, что москали имели такую возможность, ведь когда-то еще под гнетом России хохлы жили не хуже москалей. На независимой Украине долго недоумевали, почему их лишили братских бесплатных поставок нефти и
  газа, они же боролись за независимость лишь от угнетательницы-России, но не от её ресурсов и дотаций. России, похоже, не могли простить и предоставленного ею суверенитета. Да, и Украина, и Закавказье его требовали, но нельзя же всё понимать буквально, надо же было поторговаться, а еще лучше заставить силой остаться в Союзе, сохранив им одновременно и имидж борцов за независимость от империи, и дотации той же империи. Но повезло только чеченцам, а жителям Украины и Закавказья пришлось в индивидуально-массовом порядке переселяться в империю, от которой они недавно наконец отделились.
  
   В национальном вопросе Степан придерживался либеральных убеждений, тайно надеялся на успех Масхадова и на то, что Чечня (а если повезет, то не только она) обретет независимость от российского бюджета.
  
  
   3.
  
   Степан не обратил внимания на отсутствие ментов в утренний час лова нелегалов на своем излюбленном месте у оживленного перекрестка. В непривычной обстановке (а к утренним туманам в морозный день он не привык) Степан решил строго соблюдать правила уличного движения, чтобы не стать легкой добычей машины или трамвая. Со своим опытом жизни в "этой стране" (как говорят потенциальные эмигранты) он должен был знать, что строгое соблюдение всех законов и правил - кратчайший путь на кладбище. Собственно, правила в нашей стране играют роль естественного отбора, отсеивая эти правила соблюдающих от тех, кто способен в этой стране выжить.
  
   Степан пошел в туман на противоположную сторону улицы строго по переходу и на самый зеленый свет светофора. В тумане было тепло даже ногам. Ноги быстро согрелись и через несколько шагов Степан сначала почувствовал, а потом понял, что идет по кипятку. Кипяток у пяток лишил его малейшей тени интеллигентских метаний, что обеспечило ему в дальнейшем почетную вторую, а не победную первую степень ожогов. Он решительно рванул вперед, к домам и вынырнул из тумана аккурат у дверей своего офиса. Из сообщений СМИ Степан потом узнал, что у места происшествия дежурила милиция.
  
   В офисе, сорвав с себя обувь и носки, Степан несколько минут зачаровано наблюдал, как стопы с внутренней стороны покрываются белыми пузырями, постепенно сливающимися в два больших, по одному на каждой стопе. Обувь мокрая, брюки почти по колено тоже, на улице мороз, а пузыри неумолимо растут - что делать (кто виноват, его в данный момент не занимало)? Степан вспомнил, что на его счастье у жены сегодня выходной. Он позвонил ей, попросил привезти брюки и обувь. Менее чем через час она приехала и сослуживец доставил их на своей машине в ближайший травмопункт, который, как кто-то вспомнил, находился на соседней улице.
  
   Часа через полтора после происшествия Степан был в травмопункте. Он увидел вышедшего из кабинета врача и бросился к нему, пытаясь наступать только на внешние стороны стоп:
  - Здравствуйте, доктор. У меня ожог!
  - Очень хорошо. Сейчас ваша очередь?
  - Доктор, у меня травма!
  - Здесь у всех травмы. Вот старушка - в два раза старше вас, вторую неделю ходит на перевязку, а без очереди не лезет. А вы, поди, и в регистратуре не записались?
  
   Степан вспомнил институт. Семинары по "Теории функций комплексного переменного" вел крайне медлительный преподаватель. В день зачета Степан куда-то спешил, прибежал в институт пораньше, влетел в аудиторию и увидел этого одиноко сидящего преподавателя:
  - Здравствуйте, можно взять билет?
  - А вы в журнал записались?
  - В какой журнал?
  Преподаватель достал амбарную книгу, открыл её и минут десять пытался толстыми пальцами поймать на странице невидимый Степану волосок. После того, как ему это удалось, он продолжил:
  - В журнал, куда у меня студенты записываются в очередь.
  - Так никакой же очереди нет, я ж тут один.
  - Вот и хорошо, будете в очереди первым.
  
  
   4.
  
   Очередь в регистратуру была больше чем к врачу, но шла достаточно быстро, хотя и оставляла время для воспоминаний.
  
   Степан вспомнил, что его отношения с медиками не заладились с детства. Этот эпизод своего бытия в трехлетнем возрасте Степан, если быть честным, помнил не сам, а по рассказам родителей, хотя некоторые другие моменты своей жизни такой же давности он помнил отчетливо. Его привели к стоматологу, усадили в кресло, он увидел достижения зубоврачебной техники и вспомнил фильмы про героев-партизан, которые живыми врагу не сдавались. Стоматолог была в панике. Она призвала мать Степана призвать его к порядку, что было безнадежно (не по отношению к матери, а по отношению к Степану). Тогда мать зажала ноги Степана своими ногами, а руками намертво зафиксировала его руки. Степан вырывался как мог, но после нескольких минут отчаянной борьбы от бессилья и унижения... уснул. Он спал так крепко, что не только позволил стоматологу сделать своё черное дело, но и заставил мать тащить себя спящего домой на плече. С тех пор обычной реакцией Степана на пережитый стресс стал крепкий сон.
  
   В десятилетнем возрасте Степан больше месяца провалялся в больнице с желтухой, которую тогда официально называли "болезнью Боткина" (интересно, была ли "болезнь Боткина" болезнью Боткина или сам он её избежал?), а сейчас переименовали в "гепатит А". Степан в детстве каждую зиму по два-три раза болел ангиной, но как он сумел заболеть ею в больнице, остается загадкой. В изолированном от внешнего мира инфекционном отделении больницы был предусмотрен внутренний изолятор, где Степана с его возможно заразной простудой изолировали от других, менее инфекционных больных. Месяц в больнице Степан воспринимал как дополнительные каникулы, но результатом того происшествия стало хроническое заболевание печени, которого гораздо приятней было бы достичь злоупотреблением алкоголя.
  
   В двенадцать лет Степан сломал руку, хотя это был не совсем перелом. Они вчетвером на школьном дворе зимой устроили рыцарский турнир, разбившись на пары. Один в паре был конем, а другой наездником. Кони возили наездников, а наездники пытались скинуть друг друга руками с коня. Степан попал в пару с рыжим Сашкой Волковым, хулиганом и двоечником, который был примерно одного роста со Степаном, но значительно превосходил его в весе. По этой причине наездником в их паре был Степан, ведь всадник всегда легче коня. После часа игры Степан испытал один из первых в своей жизни приступов интеллигентской рефлексии, вызванный тем фактом, что он всё время буквально сидит на шее у Сашки Волкова, но интеллигентская рефлексия никогда до хорошего не доводит. Не может быть полного равенства между людьми, которые уже рождаются разными. Любой гинеколог доходчиво расскажет о колоссальной разнице между мужчиной и женщиной, которую так и не удалось преодолеть ни феминисткам, ни даже хирургам. Всегда кому-то удобней быть конем, а кому-то всадником. В распределении ролей, если оно добровольное, нет ничего страшного. Но Степан поменялся ролями с Сашкой Волковым. Что происходило наверху, Степан не видел, ибо как прилежный конь передвигался на четырех конечностях и смотрел себе под ноги (в том смысле, что под руки). Он лишь почувствовал, что оба всадника навалились на его плечо, после чего конская передняя нога, она же рука Степана, хрустнула. В Склифе, куда такси по пустынному зимним вечером проспекту Мира долетело за 10 минут, констатировали отрыв ядра локтевого сустава и зафиксировали гипсом практически всю правую руку от кисти до плеча в согнутом состоянии. Месяц Степан мучился от необходимости есть, держа вилку и особенно ложку в левой руке. Но самым ужасным было то, что рука всё время чесалась, а почесать удавалось только гипс. Гипсом дело не закончилось. Около года локтевой сустав функционировал подобно ржавой дверной петле и Степан пальцами правой руки не мог достать правого же плеча. Для устранения дефекта Степану два раза в неделю прогревали локоть парафином в детской поликлинике, старинное здание которой напоминало церковь фресками под сводом с изображением юного кудрявого святого. Лик этого же святого носили на одежде у сердца все "октябрята" (лево-консервативная политическая организация детей 6-9 лет, если кто не помнит).
  
   Прощание Степана с детством могло бы не перейти во встречу с юностью. То лето он проводил у дяди в припортовом районе Мариуполя. Летом подростковое существование в тех краях было окрашено приблатненной романтикой, наиболее характерным проявлением которой были ночные набеги на чужие сады. Страсть к чужому (в детскую пору - урожаю) у многих обитателей тех мест из подросткового хобби с возрастом перерастала в профессию. Бывая в Мариуполе, Степан и сам подпадал под очарование этой приблатненой романтики, но из тех краев и времен он вынес лишь одну стойкую пагубную привычку - привычку курить. В то лето за пару дней до отъезда Степан, взяв у приятеля велосипед, решил из своего и так окраинного припортового района съездить на дальний загородный пляж, за которым располагались хоть и колхозные, но всё ж таки чужие фруктовые посадки. Дорога к тому пляжу шла верхом, над крутым обрывом и лишь у самого пляжа надо было спуститься к морю. Спуск (выше и круче Потемкинской лестницы в Одессе) был выложен огромными плохо состыкованными бетонными плитами. Едва начав спускаться, Степан было решил притормозить, но обнаружил, что тормоза у велосипеда не работают. Ничем не сдерживаемый, велосипед набирал скорость, весело подпрыгивая на стыках плит, и мысли Степана старались не отставать от велосипеда. Попытка просунуть правую ногу меж почти слившихся в быстром мелькании спиц переднего колеса если и удалась бы, то закончилась бы печально не столько для металлических спиц, сколько для облаченных в резиново-тряпочный кед пальцев ноги. Слева и справа дорога ограничивалась высоким бетонным бордюром. Спуск заканчивался обрывом непосредственно к морю, перед которым бетонка резко поворачивала вправо, завершаясь небольшой бетонированной же стоянкой, но встреча с бетоном, неминуемая после резкого поворота направо мчащегося уже на бешеной скорости велосипеда, Степана не прельщала. Неопределенность ближайшего будущего Степана усугублялась полным отсутствием будним августовским вечером людей на этом дальнем пляже. Когда до окончания степанова детства оставалось лишь несколько секунд и чуть больше метров, слева перед обрывом забрезжила надежда на встречу с юностью в виде еле приметной тропинки. Степан в горизонтальном смысле повернул на эту тропинку, но в вертикальном - врезался в неё под углом 45 градусов, благополучно перелетел через велосипед и приземлился пусть на твердую южную, но землю, покрытую хоть и жесткой, но травой. Приземлившись, Степан с удивлением осознал, что происшествие закончилось без всякого ущерба и для него, и для велосипеда, но иллюзия эта длилась лишь до первого взгляда в велосипедное зеркальце, которое тоже не пострадало. Анализ произошедшего показал, что когда велосипед уткнулся в тропинку, Степан продолжил движение один, без велосипеда и, естественно, вперед головой, а так как при повороте налево Степан правильно наклонился влево, то совершенно закономерно, что первым с земной твердью тропинки встретилась левая сторона его лица. Закономерным было и то, что содралась не задубелая корка земли с поверхности тропинки, а более мягкая кожа лица, от виска до скулы. Руководствуясь интуицией, Степан явился домой в сумерки, но это не спасло его от лобовой встречи с Надеждой Марковной, женой дяди, коренной украинкой. Под громкие и без пробелов между словами причитания, суть которых сводилась к описанию ужаса, но не от произошедшего, а от будущего возможного возмущения родителей Степана по поводу её халатности в деле присмотра за ним, Надежда Марковна тремя быстрыми мазками раскрасила левую сторону лица Степана в изумрудно-зеленый цвет посредством "бриллиантовой зелени", называемой в обиходе "зеленкой". Через день в поезде, посчитав, что явиться в столицу с зеленой половиной лица было бы вызывающим, Степан как мог содрал зеленую корку. Еще через пару дней Степан пришел в школу, первый раз в старший класс, дивно загорелым за вычетом бледно-розовой с зелеными прожилками левой половины лица.
  
  
   5.
  
   В регистратуре травмопункта Степан зарегистрировалcя с большим трудом даже при наличии у него страхового полиса. Оказалось, что ему следовало получить травму ближе к соседнему травмопункту, в соответствии с пропиской.
  
   Городской медицинский страховой полис - занимательная вещь. В поликлинике обслуживают только прописанных на территории ближайшей округи и только при наличии у них полиса, который выдают бесплатно в той же поликлинике и тоже всем прописанным на соответствующей территории. Скорая помощь (оставим морально-гиппократические аспекты) подбирает только горожан, которых идентифицирует по страховому полису. Какую дополнительную к паспорту, в котором указана прописка, смысловую нагрузку несет страховой полис, умом было не понять, а понимать чем-то другим Степан еще не научился. К тому же перед травмой, приступом, обмороком и прочими медицинскими неприятностями страховой полис следовало заблаговременно захватить с собой. Впрочем, это только раньше над людьми издевались без всякого смысла, но, слава Богу, тоталитарные времена кончились и издевательства приобрели смысл, чаще всего экономический. У Степана была версия на этот счет. Гербовая бумага, голограмма и прилагаемая пластиковая
  карта - всё это могло быть оценено чиновником рублей в десять, а если повезет (тому же чиновнику), то и в двадцать. Пятнадцать рублей (возьмем усредненную цифру) помноженные на десять миллионов жителей и поделенные на 30 рублей за доллар давали в итоге пять миллионов долларов. Таким образом, забота о здоровье горожан заключалась в перечислении из бюджета пяти миллионов долларов на счет фирмы, берущейся изготовить полисы. Нельзя сказать, что эти пять миллионов долларов были потрачены без всякой пользы для горожан. Во-первых, миллион долларов пришелся как нельзя кстати предприятиям полиграфии, да и остальные четыре миллиона оказались кому-то очень полезны.
  
   Мэрия заботилась не только о физическом, но и о моральном здоровье горожан, которому однажды внезапно стало угрожать обилие казино в городе, число которых решили сократить до двух в каждом округе. Отбор мэрия взвалила на себя. То есть, если в мрачном социалистическом прошлом правил дурной закон, запрещающий казино вообще, то теперь - смышленая мэрия, разрешающая казино, но не всегда, не везде и не всем, а по обстоятельствам. Владельцы казино потянулись в мэрию с весьма внушительными аргументами в пользу необходимости сохранить именно их заведения, после рассмотрения которых руководство мэрии решило оставить всё на своих местах: все казино - там где они стояли, а внушительные аргументы их владельцев - у себя.
  
   Городские власти легко конвертировали в твердую валюту свой неисчерпаемый гуманизм, распространяя его при удобном случае даже на животных.
  
   Первые в новом тысячелетии выборы в городскую Думу складывались драматически, что характерно для развитой демократии, а демократия в России развивалась по американскому образцу, когда Президента, например, формально выбирает коллегия выборщиков, а не избиратели, с той лишь разницей, что в России формально голосуют сами избиратели. На выборах в местные органы власти формальности стараются минимизировать. Так перед выборами в предыдущий состав городской Думы опубликовали мэрский список, в котором мэр указал (формально - избирателям), кого он хочет видеть в думе, и он не ошибся (формально - в избирателях). На следующих выборах демократии стало вчетверо больше, а список стал вчетверо менее мэрским, ибо помимо мэрской партии был согласован с лидерами еще трех: центристской (до полной кремлевскости), лево- и право-демократической. Самый кудрявый левый и самый кудрявый правый демократы кудряво объяснили наличие подобного списка желанием оградить избирателей от маргиналов (желание оградить избирателей от излишнего выбора похвально для демократов). Поняв, что после отсева маргиналов-неформалов даже формальное участие в выборах будет бестактным
  вмешательством в междусобойчик распределения кресел городской Думы консорциумом четырех партий, горожане на выборы не ходили или ходили, но голосовали против всех кандидатов. Похоже, так поступили все горожане, но остальные 25 с небольшим процентов, необходимых для признания выборов состоявшимися, на выборах были зафиксированы и проголосовали за этот список. Вечный председатель Гордумы низкорослый гигант Горполитики, объявляя результаты выборов, взволнованно промокнул лысину и потребовал ввести уголовное наказание за неучастие в выборах. Но мы-то знаем, что повысить явку избирателей до 99.99999999% сможет лишь отмена уголовного наказания за фальсификацию выборов, которое, впрочем, и так чисто гипотетическое и, следовательно, не требует промокания лысины.
  
   Принципиальные правоохранительные органы и принципиальные СМИ принципиально не нашли никаких нарушений при проведении выборов, помня, что противодействие законным властям ныне запрещено законом об экстремизме (про законность действий властей в законе ничего не сказано). Короче и конкретно, сопротивление властям в законе и в натуре - это чисто экстремизм. Закон об экстремизме подоспел вовремя, ибо неформалы-маргиналы, чьи жалобы в городской суд на городские же власти всегда оказывались клеветой (судьи по себе знали, как на самом деле заботливы и предупредительны эти власти), уже подумывали по примеру двадцатитысячной кучки пенсионеров Воронежа перейти от клеветы к экстремизму.
  
   Летом Гордума, благодарная своему Избирателю (заглавная буква не означает, что "Избиратель" - это фамилия, у Избирателя Гордумы другая фамилия), легко приняла постановление о бродячих собаках, на содержание каждой из которых мэрии отводилось 100 рублей в сутки, то есть около 100 $ в месяц. Гуманизм был тем более вопиющим, что средняя пенсия составляла менее 50 $, а на содержание заключенных отводилось около 15 $ в месяц. То есть, 2 пенсионера или 6-7 заключенных приравнивались к одной бродячей собаке. Конечно, милость мэрии могла бы коснуться и заключенных, и пенсионеров (благо ни первых, ни даже вторых не пришлось бы отлавливать по улицам с целью принудительного содержания на 100$ в месяц), но наибольшее сострадание Гордумы и мэрии вызывали именно бродячие собаки по причине их бессловесности, что хорошо понимали горожане.
  
   Очарованные гуманизмом властей граждане напрасно беспокоились, что через два выборных срока мэр/губернатор их наконец осиротит. В России был соответствующий обязательный в любой демократической стране закон, но соблюдался он не сменой самого руководителя, а сменой закона или наименования должности, при которой отсчет сроков начинался заново, что освятил Конституционный Суд, который и сам тянул лямку без всяких ротаций.
  
   Чтобы уж совсем облегчить народу выбор, ему запретили высказывать свое мнение на всяких там референдумах за год до парламентских и за год до президентских выборов (не додумавшись устраивать эти выборы одни за другими через год), мотивируя запрет тем, что демократическими процедурами может воспользоваться всякая сволочь. И это правильно, демократию надо хранить в укромном месте, спрятав её и от собственного так и не научившегося ею пользоваться народа. Вы ж не дадите в руки гитару человеку, который ни разу её в руках не держал, вот и демократию не надо предоставлять народу, который никогда её не видел и не умеет с ней обращаться. С целью охраны демократии от собственного народа надо запретить всякие выборы за 50 лет до смерти действующего президента.
  
  
   6.
  
   В кабинет врача очередь двигалась медленно и оставляла еще больше времени для воспоминаний. В юности Степан узнал, недуг физический может стать следствием недуга душевного.
  
   После первого курса Степан с институтскими друзьями Лёвой и Витей (теперь оба в Америке, даже Витя) вырвался к морю. Друзья упивались свободой в городке с неопределенной ныне государственной принадлежностью: пили вино, знакомились с девушками, купались в море до посинения. На пляже, выходя из моря, Степан лишь вытирал полотенцем, но не расчесывал отросшие за два месяца без присмотра военной кафедры волосы и образовывавшаяся на голове копна заметно шокировала профсоюзно-партийных работниц из соответствующего пансионата.
  
   С девушками чаще всего знакомились на танцплощадке, которую Степан недолюбливал по трем причинам. Во-первых, он полагал, что для посещения танцплощадки совсем не обязательно было приезжать к морю. Во-вторых, официально разрешенные в подобных местах произведения советских вокально-инструментальных ансамблей не входили в число любимых Степаном. Но самое главное, на танцплощадке были дружинники, отношения с которыми у него сразу не заладились. В первый же вечер Степан из темноты наблюдал за танцующими и не заметил, как от группы аксакалов-долгожителей (лет тридцати) с красными повязками отделился самый старый и направился к нему. Вопрос аксакала и вовсе застал Степана врасплох:
  - Ты думаэшь, ты очень сильный, да?
  Экстрасенс из аксакала был хреновый. Степан не думал ни о своей силе, ни об аксакалах. Своими мыслями в тот момент он мог бы поделиться лишь с самым близким
  другом, но никак не с первым встречным аксакалом. Степан взглядом выразил
  заинтересованность в том, чтобы аксакал продолжил мысль, что тот и сделал:
  - Нас тут много, застэгни рубашку, да.
  Степан вспомнил, что в целях более полного ощущения свободы каждой клеточкой кожи он не только не расчесал волосы, но и не застегнул рубашку, завязав её узлом на животе. Конечно, дисциплина и порядок должны быть, но именно от них Степан бежал на юг. Однако, танцплощадка была наиболее удобным местом знакомства с девушками и по этой причине совсем её игнорировать Степан не мог.
  
   Охотились на девушек в основном Лёва и Степан порознь или вдвоем. Более взрослый и опытный Лёва выполнял роль мастера-наставника, а Степан - ученика. Витя же был так мил и даже красив, что эта очевидность не требовала подтверждений со стороны девушек. Лишь однажды Витя удивил Степана приставанием к юной армянке (жили они в небольшом армянском анклаве), что объяснил потом так:
  - Раз ОНИ пристают к нашим девушкам, то и мы можем приставать к их девушкам.
  До этого Степан не предполагал, что причиной попытки познакомиться с девушкой может быть не только симпатия, но и антипатия.
  
   Однажды на танцплощадке они увидели Её, очень смуглую брюнетку в белом платье. Степан сразу понял, она для него стара (что потом и подтвердилось - ей было аж 19!), мысленно уступил её Лёве и по этой причине был раскован, инициативен и остроумен. Знакомство с девушкой (коллективное, но не личное) Степан провел блестяще, что позже оценил даже многоопытный Лёва. Галя, а именно так назвалась девушка, была всесторонне развита: училась на факультете журналистики одного из крупнейших университетов Азии (тогда советской её части), занималась спортом, что подтверждалось её великолепной фигурой, и едва не поступила во ВГИК на актерский факультет. После удачного дебюта Степан передал инициативу Лёве, темой для разговора стал модный тогда Жан-Поль Сартр и Степан со стыдом вспомнил, что еще почитывает тривиального Вальтера Скотта.
  
   Дальше всё пошло своим чередом. Степан обычно проводил вечера автономно от друзей, с очередной девушкой, но не более трех дней с одной и той же. Он уже наработал определенную схему: знакомство, вино на ночном берегу, купание, поцелуи (время было достаточно целомудренное). На следующий день Степан обсуждал с Лёвой свои вчерашние похождения и по ходу обсуждения Лёва давал ценные советы, как следовало бы перейти на следующий уровень взаимоотношений с девушкой. Сам Лёва иногда ходил на встречи с Галей и, как полагал Степан, вел с ней дискуссии об экзистенциализме.
  
   Однажды они вчетвером, друзья и Галя, ходили на жутко вонючий, но столь же полезный источник. На обратной дороге у окраины городка их пути, Галины и друзей, расходились, Лёва вызвался проводить Галю и она произнесла загадочную
  фразу:
  - А что, больше джентльменов нет?
  Все промолчали, а Степан еще и задумался: что предпочтительней для джентльмена, желание девушки или стремление не помешать другу?
  
   Дальше опять закрутилась обычная курортная кутерьма. Лёва тоже не терял времени даром и завязывал знакомства, одно из которых, с ленинградочкой, окончилось весьма плодотворно и легло в основу курса лекций по тактике завоевания женщин, который Лёва прочел Степану. Степан было попытался применить полученные от Лёвы знания, но очередная его знакомая из текстильного края как-то прозаично даже заявила, что планирует допустить своё завоевание лишь (почему-то) через два года. В тот вечер будущая ткачиха назначила Степану следующее свидание на танцплощадке, что Степану по известным уже причинам не понравилось. Он пытался перенести свидание на пирс, девушка настаивала на своём, Степан на своём, они простились и каждый из них остался уверен, что возобладало именно его мнение.
  
   На следующий вечер, придя на пирс, Степан с облегчением понял, что девушка из текстильного края ждет его на танцплощадке. Однако на пирсе одиноко стояла Галя. Степан по инерции предложил ей ночное купание, она с легкостью согласилась и всё в этот вечер завертелось с необычайной скоростью: ночной пляж, вино, купание, поцелуи. Впервые Степан чувствовал, что инициатива исходит не от него, это не он первый поцеловал Галю, а она его. Она была восхитительна, обнимать её было просто блаженством. Половину дороги до места её обитания Степан нес Галю на руках под одобрительные мигания фар автомобилей встречных джигитов.
  
   У себя дома на лукаво-вопросительный взгляд Лёвы (мол, с кем ты и как провел этот вечер?) хмельной больше от поцелуев, чем от вина, и счастливый Степан глупо ответил:
  - А сегодня мы купались-целовались с Галей!
  Лицо Лёвы, циника и бабника, медленно стало принимать глуповато-потерянное выражение. Мгновенно отрезвевший Степан понял, что для Лёвы Галя была больше, чем курортная знакомая, но было уже поздно.
  
   Три дня прошли для Степана как в тумане: вечером опьянение Галей, наутро отрезвление Левой, с которым они, разговаривая, не могли смотреть в глаза друг другу, а четвертый день был последним, когда Степан видел Галю. В тот день все четверо (Галя, Степан, Лёва и Витя) встретились на городском пляже. Назавтра у Лёвы был день рожденья, через день уезжала Галя, а через три - Лёва. Галя была прекрасна в своем целиковом желтом купальнике. Она первая вошла в воду и элегантно и одновременно быстро поплыла к буйкам. Когда она вышла, в воду пошли Витя с Лёвой. Галя нагнулась к Степану, слегка прижавшись к нему грудью, поцеловала его (Степан покраснел от мысли, что любой посетитель пляжа мог видеть это) и тихо спросила:
  - Ты ребятам о нас ничего не рассказывал? Степан смутился окончательно и еле слышно промямлил:
  - Нннет.
  Промямлил он так неубедительно, что сам себе бы не поверил. А что было ответить? Да, Степан сказал в первый раз о них Лёве, поделившись с ним как с другом, как обычно. Кто ж знал, что всё так запутается? Галя, мудрая восточная женщина, всё поняла и еще раз поцеловала Степана. Расстались друзья с Галей как-то сумбурно, ни о чем не договорившись назавтра, а вечером Лёва рассказал Степану, что накануне пытался объясниться с Галей, сообщив ей, что всё знает. Теперь Степан не представлял, как поглядит Гале в глаза, зная, что она знает, что он ей солгал на пляже и к тому же разболтал о них ребятам. С лёвиным днем рожденья всё запуталось окончательно: Лёва постеснялся пригласить на свой день рожденья Галю как девушку Степана, а Степан посчитал оскорбительным для Лёвы пригласить на его день рожденья Галю как свою девушку.
  
   Празднование дня рожденья в привокзальном ресторане больше походило на поминки. И Степан, и Лёва, и сама Галя жаждали её присутствия там, но каждый из них посчитал для себя некорректным предпринять что-либо для этого. В конце "поминок" Лёва с грустью в голосе обвинил во всём Степана: и в том, что он отбил девушку у друга, и в том, что он, вскружив девушке голову, бросил её, не пригласив даже на день рождения. Чувство вины Степана было безмерно, но как следовало исправить эти ошибки? Исправляя одну из них, Степан непременно усугублял другую. После мучительных раздумий Степан решил ради друга с Галей больше не встречаться.
  
   Галя уехала, Лёва тоже, а у Степана без всяких на то причин поднялась высокая температура. Провалявшись два дня в бреду под присмотром Вити, едва встав на ноги, Степан побежал в санаторий, где жила Галя. Пожилая усатая регистраторша на просьбу Степана сообщить Галин адрес ответила решительным отказом. Степан вдохновенно врал, что должен Гале деньги, а она ему редкую книгу, предлагал шоколадку, но суровая жительница гор пресекла попытки "продолжить эти курортные шуры-муры".
  
   В глубине души Степан чувствовал, что прервал отношения с Галей правильно. Она нравилась ему, как нравились сотни других девушек, но он не испытывал к ней того глубокого чувства, которое, кажется, испытывала она. Кроме того, у него уже была настоящая и единственная в жизни любовь, которая, правда, на тот момент была временно несчастной и о которой он на отдыхе слегка подзабыл. Честнее было
  сразу прервать отношения, чем продолжать обманывать и себя, и Галю.
  
   В Москве отношения с Лёвой постепенно нормализовались до такой даже степени, что Лёва рассказывал о своей переписке с Галей, но Степан не пытался что-либо изменить, руководствуясь мудрым врачебным принципом "Не навреди!" Лишь какая-то неожиданность помешала Гале по окончании университета стать сотрудницей"Комсомольской Правды" и переехать в Москву. Их отношения с Лёвой не переросли в романтические. А вскоре (юность и молодость так обильны событиями) эта история и вовсе её участниками подзабылась.
  
  
   7.
  
   Следующее лето тоже не обошлось без медицинских приключений. После второго курса института Степан поехал в стройотряд в Дагестан, чему предшествовал экзамен по "Численным методам", который принимал командир стройотряда, Александр Михалыч. Степану достался билет о методе Монте-Карло и он попытался вслух выстроить логическую цепочку от примечательного названия до неведомой сути метода, но Александр Михалыч прервал его на первой же минуте и решительно поставил "4", ибо уже через три минуты подобных рассуждений ставить "4" было бы совсем неприлично.
  
   Лишь дважды Степану так везло на зачетах и экзаменах. Поразительно, что другой случай был связан с великим и ужасным Леонидом Абрамычем, который вел у них с первого курса практически все семинары по высшей математике. Вид Леонида Абрамыча предостерегал от слишком глубокого изучения предмета. В раздумье
  каждый из нас делает что-то монотонное: чешет затылок, трет пальцы, покусывает ручку, теребит галстук. Леонид Абрамыч в раздумье вращал зрачком левого глаза при неподвижном правом. Еще Леонид Абрамыч отличался тем, что не мог мелом на доске нарисовать линию, параллельную другой. Он рисовал линию, которая явно пересекалась с исходной чуть выше или правее доски, нервно стирал её и рисовал другую, которая тоже явно пересекалась с исходной, но уже чуть ниже или левее доски. Он стирал и эту линию и пытался направить мел между следов стертых линий, но мел пересиливал его и упорно шел по следу либо первой, либо второй линии. Эта борьба Леонида Абрамыча с мелом могла занимать несколько минут. Одним словом, на примере Леонида Абрамыча все понимали, что высшая математика настолько сложна, что может не оставить в мозгу ресурсов для осмысления обыденных вещей и нормальных человеческих реакций.
  
   Когда проходили "Дифференциальные уравнения" у Леонида Абрамыча возникла иллюзия, оснований для которой Степан не давал, что Степан понимает этот предмет, причем один из немногих ("один из немногих" относилось, видимо, как к Степану, так и к предмету). Зачет от Леонида Абрамыча Степан получил автоматически, но за пару недель до зачета он как никогда был близок к провалу. На семинаре после длительной декламации на тему дифференциальных уравнений Леонид Абрамыч решил сделать контрольную точку, проверив, а понимает ли его кто-нибудь. Надо было всего лишь назвать переменную, о которой шла речь. Чтобы не расстраиваться сразу, он, сохраняя иллюзию, поднял Степана и даже подсказал:
  - N или M ?
  Степан глядя на доску всё еще проницательным, но уже не так глубоко, взглядом ответил:
  - Эмн, кхе-кхе, энм.
  Леонид Абрамыч не расслышал, что, собственно, требовалось, и переспросил:
  - "Михаил" или "Николай"?
  - "Мммиколай".
  Степана спасло оставшееся у Леонида Абрамыча чувство юмора.
  
   Но вернемся... нет, в травмопункте очередь Степана еще не подошла... в Дагестан. Итак, после второго курса он поехал в стройотряд. Первый день в Дагестане был объявлен нерабочим, предназначенным для обустройства.
  
   Степан тогда еще не был многоопытным лентяем, но не был он уже и прилежным первокурсником, каковым на "картошке" (принудительные сельхозработы, если кто не помнит) после первого курса заработал аж 68 рублей за месяц. В Дагестане же, лишь в течение пары дней освоившись с обстановкой, они с приятелем Володей вышли на строительный объект, коровник, с колодой карт и длинной трубой для конспирации. Основное время они в тени возводимых стен уделяли картам, а при приближении опасности в лице бригадира или командира клали карты в карман, трубу на плечи и целеустремленно и открыто несли её к другой, еще недосягаемой для взоров командования тени. На третий день даже милейший Александр Михалыч, командир, возмутился, увидев их опять с этой трубой. Степана направили стропальщиком в помощь к здоровякам-третьекурсникам Вале и Мише. С чернокудрым грассирующим Мишей они узнали друг друга, так как учились когда-то в одной школе и были почти соседями. История переквалификации Миши и Вали в стропальщики была похожей. Сначала Миша с Валей работали на бетономешалке, где выдавали такое огромное количество раствора, что командование растрогалось и направило им в помощь Колю Егорова. Коля Егоров был однокурсником Степана и легендарной личностью, чей жизненный путь в дальнейшем проходил по маршруту: факультет прикладной математики - психиатрическая лечебница - приход сельской церкви. С помощью Коли Егорова производство раствора сократилось в три раза. Пришедший к бетономешалке с инспекцией генералитет стройотряда наблюдал из укрытия поразительную картину. Здоровяки Миша и Валя зачарованно слушали Колю, который рассказывал анекдоты, излагал философские концепции, на слух доказывал теоремы Ферма (как и Ферма эти доказательства не записывая), пел песни "Битлз" в их собственном исполнении и разыгрывал сцены из модных тогда театральных спектаклей.
  
   Работа стропальщика подкупала тем, что хоть и была связана с тяжелейшими бетонными блоками, но основную тяжесть возлагала на подъемный кран, управляемый местным механизатором Пазылом, являвшим собой ярчайший пример дуализма бытия местных жителей, одинаково почитавших и ислам, и молодое вино. Однажды, воздав должное последнему и заспешив куда-то, Пазыл хлопнул в нетерпении дверцей кабинки крановщика, сорвал её тем самым с петель, приварил намертво подвернувшимся сварочным аппаратом, вскочил на свой кран как на коня и умчался с незакрепленной и, следовательно, болтающейся стрелой крана к ближайшему аулу со средневеково узкими улочками, оправдывая себя наверное тем, что аул этот населен иноплеменниками. Вообще к состоянию опьянения местные мусульмане относились весьма уважительно, что прочувствовал на себе старшекурсник Паша, имевший водительские права, удостоившийся в этой связи возить на тракторе воду в отряд из аула, оказавший однажды местному жителю услугу посредством трактора и отблагодаренный за это обильным застольем с молодым вином. С пришедшим вечером после того застолья пешим порядком Пашей говорить было бесполезно даже командиру, который лишь наутро, дав Паше время прийти в себя, невинно спросил:
  - Паш, а трактор-то где?
  Сияющее еще с вечера лицо Паши от такого вопроса стало мрачнеть, а язык его стал лепетать что-то про загубленную молодость и грядущее уголовное преследование. Дальнейшие расспросы прояснили, что речь пока надо вести не о загубленной пашиной молодости, а о загубленном тракторе, на котором хорошо накануне отблагодаренный Паша заехал в речку. Мелководность местной речушки и понимание возникающих при опьянении проблем местными жителями и даже их буйволами помогли проблему с трактором уладить. Чего никак не могли понять местные жители и особенно аульский продавец, так это цель, с которой студенты регулярно привозили к магазину огромное количество пустых бутылок. Видимо, прием пустых бутылок был единственным противоречащим исламу моментом оборота алкогольной продукции.
  
   Но всё это было потом, а первый день в Дагестане был предназначен для обустройства. Степан решил, что главная цель обустройства - привыкнуть к этой чертовой жаре. Наблюдательный (напомним это) Степан увидел, как буйволы спасаются от жары, стоя по горло в реке. Речушка эта, Сулак, была одной из двух великих рек Дагестана. Степан провел весь день по горло в реке, но результат был неожиданным: солнечный удар и температура 40. Подозрений на нечто инфекционное ни у кого не возникло, ибо их так накачали прививками, что потом однажды, одурев от жажды в степи, Степан хлебнул мутной жижи из грязного арыка, но его даже не пронесло. Сутки Степан провалялся в палатке с температурой, а потом встал совершенно здоровым и полностью акклиматизировавшимся.
  
  
   8.
  
   В институтские годы бывало, Степан использовал медицину в своих целях. В каком-то семестре преподаватель-майор на военной кафедре попался совсем уж мягкотелый. Степан и двое его друзей обрадовали майора тем, что едут летом в стройотряд, перед чем надо в течение трех месяцев пройти серию прививок, которые делают еженедельно аккурат в день занятий на военной кафедре в какой-то дальней клинике, дорога куда с возвратом и обедом занимает так много времени, что если они будут уходить с занятий в 12.00, то вернуться уже никак не успеют. В результате эти трое каждую неделю, лишь слегка утомившись на военной кафедре, в 12.00 собирались и шли в один из ближайших пивбаров.
  
   Места у альма-их-матер были пивные: много палаток и несколько баров. Один бар у Покровских Ворот (со стороны Чистых Прудов) на месте бывшего кинотеатра любили в окрестных посольствах, в некоторых из которых обед, видимо, совпадал с большой переменой в институте. Частенько, когда Степан с друзьями тянулись по бульвару к тому бару, по другую сторону бульвара на мотороллере и в чалме из посольства шахского еще Ирана выезжал еще один любитель пива. А уж негров..., простите, афро-африканцев в том баре было великое множество. Однажды Степан наблюдал такую картину. На широком подоконнике сидели два завсегдатая бара с сизыми лицами, а между ними, положив голову на колени одному из них, спал тщедушный молодой негр, осоловев, поди, от той дозы пива, быть может и с водочкой, которая для его собутыльников была смехотворной. Протиравшая пол пожилая уборщица привычно ворчала на весь окружающий мир и, споткнувшись шваброй о ноги негра, прибавила громкости:
  - Ходють здесь спозаранку алкаши всякие, мало своих, так еще и черножопые!
  Негр продолжал безмятежно спать, но один из его новых друзей возмутился:
  - Ты чё, мамаш, это ж гость страны, блин. Ты базар-то фильтруй!
  А другой в привычных ему выражениях высказался более витиевато и в таком приблизительно смысле:
  - Мадам, смею заметить, что ваше не слишком любезное отношение к нашему африканскому другу наполняет моё сердце невыразимой печалью.
  
   В дни занятий на военной кафедре Степан и его друзья ходили в самый престижный в тех краях пивбар, в который вечерами и по выходным можно было попасть, лишь отстояв большую очередь. Бар тот соседствовал с единственной, кажется, в те времена московской синагогой, а следовательно и с единственным ОВИРом, учреждением, которое тогда помимо разных мелочей в основном запрещало или позволяло переселение на историческую родину тем, кто предшествующие две тысячи лет без неё обходился. Посещавшие синагогу и ОВИР, а это были в основном одни и те же люди, могли бы быть (но не были) благодарны родной Коммунистической партии и Советскому правительству за заботу о них, выразившуюся в том, что ОВИР расположили недалеко от синагоги. Люди из синагоги и (или) ОВИРа приходили в бар сплоченные и мрачные, даже агрессивные то ли в результате прослушанной проповеди, которую могли прочесть как в синагоге, так и в ОВИРе, то ли в результате отказа в разрешении на выезд, то ли, наоборот, в результате его получения. Скорее всего они просто остро переживали свою трезвую никчемность особенно заметную в баре.
  
   Агрессивность по отношению к окружающим некоторых мечтающих сменить себе родину была тем более удивительной, что они имели возможность испытать подобное отношение на себе. Как только в Хельсинки подписали Европейскую хартию прав человека, включающую право на воссоединение семей (неудивительно, если историки обнаружат секретные приложения к этой хартии, где будет уточнено: "еврейских семей"), первые ласточки еврейской национальности потянулись от нас в теплые края. В те времена Степан был членом комитета ВЛКСМ курса. Комсомол был последней политической организацией куда Степан вступил, да и вступил он туда в четырнадцатилетнем возрасте, когда еще не несут ответственности за куда более тяжкие преступления. В оправдание Степана можно привести и тот факт, что выбыл из комсомола он досрочно, а не по возрасту, правда, стараясь избежать скандала. Просто при переходе с работы на работу Степан, обманув бдительное комсомольское руководство, снялся с учета в одном райкоме, а в другом на учет не встал. В
  должности же члена коммитета комсомола курса Степан должен был однажды участвовать в обсуждении морального облика комсомольца, который надумал вслед за родителями переселиться в обетованную им когда-то землю. Комсомольский лидер курса, взявший уже карьерный старт и получивший, видимо, соответствующие указания "сверху", предложил исключить паренька из комсомола за антисоветскую деятельность. Степан аж поперхнулся! Паренек меняет гражданство, а членами ВЛКСМ могут быть лишь граждане СССР - и всех делов-то! Зачем весь этот пропагандистский шум? Степан заявил об этом вслух и отказался голосовать за предложенную формулировку, хотя нужное решение всё равно приняли (лишь еще одна девушка воздержалась). Зачем Степан это сделал? Ведь пареньку было всё равно, с какой формулировкой его исключат из комсомола, а на "личное дело" Степана легло еще одно пятно. Впрочем, и Степану по большому счету было всё равно, ибо на его "личном деле" уже было большое родимое пятно.
  
   Много лет позже в научно-исследовательский институт, где работал Степан, пришла из Финляндии просьба прислать в течение недели специалиста по поставленной туда программе. "Сверху" указали направить специалиста-члена партии, на что начальница отдела, сама давний член партии, обезоруживающе откровенно ответила:
  - Да где ж я найду специалиста, который был бы членом партии?!
  Сформулируй она свой ответ чуть иначе ("Да где ж я найду члена партии, который был бы специалистом?"), ей бы не поздоровилось. В итоге, решили послать беспартийного Степана. В диспансерах Степана проверили быстро, но проверка его политического здоровья затянулась на два месяца. Он выяснял девичью фамилию тещи, уточнял номер участка кладбища, где был захоронен отец, но всё было напрасно. Наконец, его вызвал институтский особист и виновато сообщил:
  - "Там" посмотрели фото и сказали, что галстук у тебя слишком пестрый.
  - На черно-белой фотографии?
  Степан, однако, обрадовался тому, что теперь можно забыть навсегда имя лидера братской (кому?) компартии Финляндии, которое непременно спросили бы суровые тетеньки (ну не о программе же им было спрашивать) в райкоме партии, в которой Степан не состоял, но которая тем не менее заботилась о его политическом здоровье, тем более перед столкновением с суровой заграничной действительностью.
  
   Но все эти будущие обстоятельства не мешали Степану в том семестре постигать военное дело в пивбаре.
  
   Однажды в баре вспыхнул нешуточный конфликт между местной шпаной и молодыми прихожанами синагоги. Носил ли конфликт межгосударственный, национальный, религиозный, классовый или идеологический характер - Степан не разобрал, но вспыхнул конфликт точно из-за бабы. Кажется, потенциальный репатриант слишком навязчиво предлагал первой красавице пивбара разделить с ним счастье на обетованной ему земле, а для начала где-то поближе. Пока конфликтующие стороны всецело были поглощены дискуссией, ход которой напоминал спектакль театра мимики и жеста, ибо велась она без слов, Степан разглядел виновницу, действительно
  оказавшуюся очень симпатичной, но слишком уж немолодой, лет 27, не меньше. Соблазнить её своей исторической родиной Степану показалось бесперспективным, ибо его историческая родина была не очень далеко от пивбара и ничем не отличалась от вида за окном, и Степан предложил ей сходить в кино, что первой красавицей пивбара было благосклонно отвергнуто как занятие, недостойное её статуса и возраста.
  
  
   9.
  
   Другой раз Степан использовал медицину в корыстных целях уже будучи старшекурсником, на очередной "картошке". Колхозное начальство не собиралось чрезмерно помогать студентам в уборке ими колхозного урожая. Бригадирша сразу заявила, что чем ломать картофелеуборочные комбайны, проще выдать студентам картофелеуборочные вилы. Но и Степан с друзьями не мог уяснить своего интереса в деле уборки чужого урожая. Потому борьба за урожай велась между студентами и колхозным начальством, а соревновались стороны в степени непричастности к урожаю. Победа студентов в этой борьбе была бы молниеносной и безоговорочной, не мешай им командование их отряда.
  
   Сначала их группу направили на картофеле-сортировочную машину, в которую засыпали привезенную с поля картошку, а на выходе получали на трех рукавах разную по размеру: мелкую - на спиртзавод, среднюю - на семена, крупную - в овощехранилище. Степану с ребятами покрепче и картошка досталась крупная - ею наполняли мешки, а мешки грузили в машину. За процессом следила старшая, миловидная женщина с кафедры кибернетики. От бесполезности для себя этой работы мысль студентов работала бешено и вскоре решение было найдено. Мотор картофеле-сортировочного агрегата питался бензином с помощью короткого гибкого шланга, который был опущен в бензобак и легко мог быть оттуда вынут и даже выбит. Когда старшая отворачивалась, кто-то из ребят со второго-третьего броска картофелиной выбивал шланг из бензобака и мотор глох. Алиби обеспечивалось тем, что никто и близко к мотору не подходил. Старшая удручалась, ребята с таким же удрученным видом собирались у мотора и солидно между собой, но чтобы и старшая была в курсе рассуждали каждый раз иначе, но примерно так:
  - Шестеренки, видать, разболтались, надо бы подтянуть, да чем?
  - В колхозном гараже должен быть разводной ключ.
  Тут старшая жалобно просила:
  - Витя, миленький, сходи за разводным ключом.
  Витя не спеша шел в гараж, частенько по пути в деревне покупал бутылку водки на вечер, остальные это время, минут сорок, валялись на траве, Витя возвращался, доставал разводной ключ, наклонялся к мотору, кто-то незаметно для старшей вставлял шланг в бензобак, запускали мотор и к неописуемой радости старшей агрегат начинал работать. Но однажды предатель из соседней группы случайно проболтался и их отправили в поле.
  
   Работа в поле практически никаких не стимулировалась. О заметных деньгах, как все понимали, речи быть не могло (заплатили за тот месяц по 6 рублей). Отцы-командиры отчаянно пытались стимулы изобрести. Сначала стимулировали по площадям: собрал урожай с десяти грядок и свободен. Скорость обработки грядок возросла в несколько раз, но урожайность во столько же раз упала. Экономическая
  мысль отцов-командиров продолжала биться в их головах и они объявили стимулирование по объемам: собрали вдвоем четыре мешка и свободны. На следующий день после двух часов ударной работы первая пара продемонстрировала отцам-командирам четыре мешка на своих грядках, через десять минут четыре мешка (как потом выяснилось - эти же) продемонстрировала вторая пара и т.д. Вечером реальное число мешков оказалось значительно меньше теоретического и на следующий день начались репрессии в виде погрузочно-разгрузочных работ.
  
   Степан решил, что настал тот самый момент, когда для здоровья полезно поболеть, и отправился в сельскую поликлинику. Получив градусник, он привычным напряжением мышц за пять минут выжал из него 37.2, что было отмечено справкой с печатью и стандартным диагнозом "ОРЗ" (острое респираторное заболевание), а регулярное покашливание - дополнительным призом в виде рецепта на микстуру, за которой он и отправился в сельскую аптеку.
  
   В скверике в центре села, где находилась аптека, на лавочке сидел Витя Аптер из параллельной группы. Позже, перед самым дипломом Витя Аптер женился и получал диплом уже на более модную тогда фамилию Бондаренко, которой поделилась в ним жена. Аналогично поступил здоровяк-полковник Розенберг из остзейских немцев, служивший на институтской военной кафедре. По тем временам ему своя фамилия, тем более на военной кафедре, казалась слишком легкомысленной и он сменил её, став солидным Фокиным. Но преподаватели и студенты новшество приняли лишь наполовину, окрестив полковника Фокинбергом. Был на военной кафедре и полковник Тричлер, которого студенты считали самым злобным и который свою фамилию не менял, но носил с гордостью, впрочем, не только он. На сборах, завершавших военное обучение Степана и его однокурсников и проводившихся на территории отдельного батальона, расположенного на окраине ближайшего к Москве города невест (к неописуемому этих невест восторгу), у батальонной столовой обитал добродушнейший пес, которого студенты-курсанты для смеха и контраста окрестили Тричлером. Эта кличка псу нравилась и он охотно на неё отзывался. Однажды дежуривший по столовой Саша Подгорный, чье лицо и речь сохраняли младенческую непосредственность, увидев у столовой пса, но не увидев приехавшего из Москвы и выходящего из столовой одноименного псу полковника, радостно закричал:
  - Тричлер, Тричлер, на сахарку!
  Пес оказался проворней. Или полковник был уже сыт?
  
   Однако, времена меняются и вполне вероятно, что Витя Аптер опять стал Аптером по канонам нынешней моды. Но тогда в центе села сидел Витя будучи еще изначально Аптером.
  
   Из вежливости Степан согласился перекинуться с Витей в буру со ставкой по рублику и выиграл подряд четыре кона и четыре рубля соответственно, оставив у Вити ошибочное о себе представление как о великом картежнике. Солидная сумма в четыре рубля позволяла сделать своим промокшим на поле товарищам приятное в виде бутылки спиртного.
  
   Едва Степан подошел к сельмагу и встал в конец неторопливо идущей очереди, как на крыльцо вышла продавщица и объявила своим никуда не спешащим односельчанам, что магазин закрывается на обед. Степан в растерянности бессвязно забормотал:
  - Как же,... хлеба бы... ребятам.
  Очередь прислушалась к лепету Степана и возмущенно заорала продавщице:
  - Клавка, зараза, ты чё ж делаешь! Студенты, што картошку нашу убирають, голодные ведь, без хлеба!
  Клавка, без классиков знавшая, что русский бунт бывает страшным и беспощадным, впустила Степана и торопливо спросила:
  - Тебе черного или белого?
  - Лучше бы красного.
  Клавдия хорошо понимала потребности человека, работающего в промозглую погоду в поле, но "Портвейна" или чего-то аналогичного, называемого в обиходе "красненьким", в её магазине не было и Степану пришлось взять водку.
  
   По дороге в лагерь Степану встретился комиссар отряда Женя, с которым они когда-то дружили. Но Женя уже окончил институт, остался работать на одной из институтских кафедр и, главное, был комиссаром их отряда, а дружить с комиссарами значительно сложнее. Исполненный, один из немногих, тревогой за судьбу урожая картофеля в подшефном колхозе, Женя переживал, когда ряды бойцов за этот урожай редели. Тяжело Женя воспринял и утрату Степана в качестве бойца за урожай. Сердце Жени отказывалось верить в тяжелый недуг Степана и требовало документального тому подтверждения, которое было ему предоставлено в виде справки с диагнозом "ОРЗ". Несведущий в медицине Женя с надеждой на несерьезность диагноза спросил:
  - А что такое "ОРЗ"?
  На что Степан, глядя под ноги, чтобы не обнаружить нахлынувшую на него жалость к себе, а вовсе не издевательский блеск глаз, ответил:
  - Это почти уже воспаление легких, вот и микстуру прописали.
  В этот момент Степан чуть было не перепутал бутылки и не предъявил вместо микстуры водку, к которой неизвестно как отнесся бы Женя-комиссар, который будучи приятелем относился к водке весьма благосклонно.
  
   Вечернее торжество удалось на славу, а водка и даже микстура пришлись как нельзя кстати. Помня о необходимости лечения и не только народными средствами, Степан после дозы водки хлебнул микстуры, поразился необычайному сочетанию водки с микстурой и неосмотрительно поделился своими ощущениями с друзьями, после чего микстура закончилась столь же быстро, сколь и водка. Отныне всякий раз, отправляясь за водкой, ребята брали с собой рецепт на микстуру. В аптеке уже хорошо знали Степана, если не лично, то по рецепту, и каждый раз сокрушенно вздыхали о его незавидном здоровье, отпуская очередную бутылку микстуры, а то и две сразу. Много лет спустя Степан вспомнил почти забытый вкус, выпив греческой анисовой водки.
  
  
   10.
  
   Однажды, будучи уже сотрудником научно-исследовательского института, Степан едва не стал сенсацией в научно-медицинских кругах как обладатель уникального скелета. А началось всё с того, что, спеша на работу, Степан подвернул ногу. Случилось это у входа станции метро, не центральной и не конечной, но удобной наличием собственного депо. Удобство выражалось в том, что по утрам раз в 10 минут из депо в сторону центра выходил совершенно пустой поезд, чем и воспользовался в то утро Степан со своей свежеподвернутой ногой, благо ехать надо было без пересадок.
  
   В середине пути, то есть аккурат под центром города физическое это удобство несколько минут и станций сочеталось с неудобством моральным, источником которого стала некрасивая и, следовательно, злая (или злая и, следовательно, некрасивая) девушка. Войдя в довольно пустой вагон, девушка остановилась около Степана в ожидании его на это реакции, заранее полагая, что места он ей не уступит. Девушка явно получила небывалое удовлетворение, убедившись в правоте своих уничижительных оценок мужской половины человечества, удовлетворение недостижимое, уступи ей Степан место. Пожалуй, феминизм с мужененавистническим уклоном - это разновидность мазохизма, а сами подобные феминистки, не умея или не желая получать удовольствие от любви мужчин и к мужчинам, научились получать его от ненависти к ним. Если бы девушка хоть что-то сказала, Степан объяснил бы ей ситуацию, но она лишь злорадно молчала и аналогично смотрела на него. Степан какими-то телодвижениями и слегка преувеличенной гримасой боли пытался обратить внимание девушки на уже заметную разницу в объеме его ступней, но её мужененавистничество не могло поколебать ни состояние ног, ни их количество, даже нулевое, у сидящего мерзкого существа мужского рода. Осязаемый гнев юной мужененавистницы притупил боль в ноге, но когда, доехав до места, Степан встал, он почувствовал, что сегодня у него достаточно законных оснований на работу не ходить. Лучше бы он пошел на работу.
  
   Обратный путь домой за более подходящей обувью, путь от дома до
  поликлиники, путь от поликлиники до травмопункта, очередь в регистратуру, очередь к врачу, очередь в рентгеновский кабинет, ожидание снимка, повторная очередь к врачу уже со снимком - всё это позволило и без того короткому зимнему дню перерасти в вечер, а ноге распухнуть до неимоверных размеров. Молодой, но усталый хирург заставил себя посмотреть на снимок:
  - Так что произошло с вашей рукой?
  - Ногой.
  Лицо хирурга преобразилось, озарившись небывалой одухотворенностью, сравнимой с одухотворенностью Эйнштейна, Рахманинова, Гойи, Пушкина, Казановы или алкоголика в их звездные моменты. Хирург взволновано заходил по кабинету:
  - Вам на этой ру... ноге операций не делали?
  - Нет.
  Врач сел, осознавая, что держит в руках не просто рентгеновский снимок, а важнейшее доказательство правильности теории Дарвина! Костное строение запястья ноги Степана было идентично хорошо хирургу знакомому с институтской скамьи строению запястья руки. Теперь очевидно, что когда-то человек ходил на четырех ногах (или руках) и этот рудимент-атавизм станет последним кирпичиком стройного здания дарвинизма, теперь уже дарвинизма-... Конечно, Ананьев - не лучшая фамилия для основоположника теории, но можно же взять фамилию жены... Полет мысли хирурга прервал стук в дверь и раздраженный женский голос:
  - Доктор, ну сколько можно ждать? С моей рукой давно всё в порядке. Гляньте на снимок и подпишите бюллетень.
  - Давайте, давайте гляну и подпишу.
  Глянув на снимок, хирург плавно вернулся в прежнее и даже еще более усталое состояние: с запястьем женщины была обратная метаморфоза - нога вместо руки. Стало очевидным, что причиной двойной метаморфозы является не сбой эволюции, а работница рентгеновского кабинета, перепутавшая снимки. Для Степана эта очевидность означала повторную очередь на рентген, ожидание нового снимка и еще одну очередь к врачу. Абсолютно уже индифферентный к окружающей действительности врач взял снимок, посмотрел его на свет, предполагая его наличие в окне, выходящем на улицу с не горящими безлунной зимней ночью фонарями, и, чуть взбодрившись, произнес:
  - Перелом.
  Степан ощущал всё что угодно, только не перелом, но врач посредством рентгеновского снимка и собственного зрения ощущал именно перелом. В соответствии с ощущениями врача ногу Степану укутали в гипс.
  
   Материя, как учил обязательный кумир нашего народа прошлых десятилетий, - это объективная реальность, данная нам в ощущение. Но ведь ощущение - процесс сугубо субъективный и потому любая самая объективная реальность, будучи ощущенной, перестает быть таковой (объективной). Никто из нас не может утверждать, что он когда-либо ощущал именно объективную реальность, суть материю, а это значит, что существование самой материи доказать невозможно. Получается, что материалист (а особенно единомышленник упомянутого кумира, то есть, приверженец "исторического материализма", само название которого предполагает, видимо, наличие материализма доисторического) - это человек, слепо, без каких-либо доказательств верящий не только в наличие материи, но и в отсутствие чего-либо кроме неё. А взять такое прелестное материалистическое
  определение как "самоорганизовавшаяся материя"! Легко представить, как первобытные (доисторические) материалисты, увидев велосипед, книгу, Эйфелеву башню, определили бы их как "самособранная", "самонапечатанная" и "самопостроенная материя". Материализм - это стремление ограниченными средствами объяснить ими необъяснимое, то есть, материализм - это не столько мировоззрение, сколько черта характера.
  
   Вышеприведенные рассуждения подтверждаются дальнейшим ходом лечения ноги Степана. Через три дня запротоколированная врачом "объективная реальность" и ощущения Степана (а ощущал он, что нога продолжает пухнуть даже в гипсе) разошлись настолько, что вынудили его повторно явиться в травмопункт. Новый снимок, новый врач - и совершенно новая реальность, растяжение. Даже от старого снимка у нового врача было свое ощущение - царапина на снимке наманикюренным ногтем работницы рентгеновского кабинета, а не трещина на кости.
  
   Молоденькую медсестру, к которой Степан пришел снимать гипс, позвали принимать привезенное откуда-то белье, на что она, приближаясь к ноге Степана, бодро ответила:
  - Сейчас, минутку!
  Степан вспомнил, как ему снимали гипс еще в детстве и всего лишь с руки, и понял, что за одну минуту гипс с ноги можно снять только с её (ноги) скальпом. Степан попросил медсестру дать ему весь необходимый инструмент, включая ножницы, и спокойненько принимать белье. Через полчаса работы Степана гипс был снят, а нога аккуратно и коротко пострижена.
  
   После происшествия с ногой Степан уравнял статус отечественной медицины со своим собственным статусом при принятии решений в деле охраны своего здоровья. Однако в следующем году Степан передал себе контрольный пакет акций охраняющей его здоровье кампании, к чему его вынудил больничный лист с полнейшим смешением диагнозов и жанров.
  
   Случившееся тогда недомогание Степана заключалось в небольшой температуре и подташнивании, которые молодой терапевт поликлиники в графе "Предварительный диагноз" больничного листа определила как "ОРЗ". Это, видимо, был единственный знакомый ей диагноз и слава Богу, ведь знай она азы гинекологии, предварительным
  диагнозом вполне могла бы стать "беременность". После лечения этого ОРЗ с подташниванием сульфадамезином на Степане в самых укромных его местах появились красные пятна, напомнившие ему плакат об опасностях любви с первого (особенного нетрезвого) взгляда и связях, возникающих средь шумного бала, случайно, виденный им в медсанчасти на институтских военных сборах на окраине города невест. Окончательный диагноз "гастрит" поставил Степану более опытный терапевт, которому Степан тем не менее постеснялся предъявить свои шанкроподобные пятна из опасения, что эту аллергию на сульфадамезин заботами нашей медицины об остальном населении страны ему придется залечивать в венерической лечебнице, после пары дней пребывания в которой подозрение на любое венерическое заболевание наверняка подтвердится.
  
   С тех пор он обращался к врачам лишь в самых экстренных случаях.
  
  
   11.
  
   К экстренным случаям Степан не отнес даже произошедшее с ним в те дни, когда поменялось государство. Энтропия (в просторечии "бардак") в то лето достигла предела и каждому дураку было ясно, что катастрофа неминуема. Впрочем, не каждому. Михаил Сергеевич Горбачев полагал, что надо лишь "углУбить" реформы. Спрашивать, в чем, собственно, заключаются эти реформы, и вообще что-либо его спрашивать было бессмысленно. Истинный новатор, он и в речи отринул устаревшие каноны: падежи, законченность предложений, смысл. Большую благосклонность иностранцев к Горбачеву можно, видимо, объяснить их незнанием русского языка. Знание языка этого оратора лишь усугубляло понимание его речей. Если речь соответствует мыслительному процессу ("кто ясно мыслит, тот ясно излагает"), то мозг Михаила Сергеевича, видимо, выполнял и функции кишечника, причем питался он весьма эклектично (селедка с молоком, рыночные отношения с демократическим централизмом, выборы... директоров трудовым коллективом, гласность на съездах тоталитарной секты, какой по существу была компартия, и т.п.). Одним словом, страну в те годы несло в том смысле, в каком в голове Михаила Сергеевича бурлило и урчало. Зарплата сильно увеличилась, но сами деньги обессмысливались. В магазинах пропало даже то, что раньше люди покупать отказывались. В стране всегда тяжело было сдать пустые бутылки, но при Горбачеве даже они стали дефицитом (лишь в обмен на них продавали водку по талонам). Степану было ясно, что Горбачев, компартия, советские деньги, всё государство, а быть может и все его жители доживают последние дни, и когда ему представилась возможность отправиться с семьей в круиз по Черному морю, Степан без раздумий этой возможностью воспользовался.
  
   За пару недель до отъезда в Одессу, где начинался круиз, Степан с женой возвращались с дачи и на рынке у железнодорожной станции купили редиски. Жена предложила опробовать редиску прямо в электричке. Степан, глядя на немытую редиску, поначалу брезгливо отверг это предложение, но потом передумал и по примеру жены обтер редиску и съел. Не надо никогда сомневаться, а если сомневаешься, то не ешь. С женой было всё в порядке, а у Степана дизентерия. Такой диагноз Степан поставил себе сам, ибо обращаться к врачам не стал, посчитав, что кроме длительной изоляции от общества наша медицина ничем ему не поможет. За неделю в основном с помощью принимаемого во внутрь чистого медицинского спирта Степан встал на ноги, с унитаза.
  
  
   Но в день накануне отъезда случилась еще одна незадача - путч, который, как известно, длился три дня. Садясь в поезд, Степан не знал, вернутся ли они в эту страну или останутся где-то в эмиграции. Собственно, в ту страну они уже не вернулись, а вернулись совсем в другую. Да и сам круиз походил на прощание с агонизирующим государством.
   В Одессе, когда они вернулись туда по окончании круиза, уже ввели какие-то свои деньги-купоны и в магазинах со злорадством смотрели на москалей с их никому не нужными рублями. На корабле Степан впервые столкнулся с языковой ненавистью, когда по какой-то причине вынужден был несколько минут общаться с матросом-одесситом, по сравнению с которым Михаил Сергеевич мог считать себя Цицероном. Морячок тот не был украино-говорящим, он был русско-неговорящим.
  Междометиями и жестами морячок дал понять Степану, что ему легче общаться с поляками и итальянцами, чем с москвичами, и Степан ему охотно поверил - у итальянцев и поляков морячок мог оставить иллюзию, что он не знает лишь их язык, москвичам же было ясно, что морячок этот не владеет ни одним языком.
  
   В Батуми, борясь с тоталитарным коммунистическим прошлым, снесли памятник Ленину и подновили памятник Сталину. Заодно убрали с улиц и такие атрибуты тоталитаризма, как надписи на русском языке. Впрочем, на рынке принимали самые тоталитарные деньги и при их наличии обнаруживали знание любых тоталитарных языков.
  
   Наиболее удручающе выглядел Сухуми. Новороссийские строители-оккупанты ушли из города и его глубоководный порт остался недостроенным, в следствие чего большие корабли бросали якорь на рейде и пассажиров доставляли в Сухуми катерами. По борту их корабля выстроилась огромная очередь на катер. Пока Степан с женой медленно двигались вместе с очередью к цели, их девятилетний сын исчез. На корабле сына нигде не было и Степан с женой решили продолжить поиски сына в Сухуми. Еще издали, с катера они увидели на пирсе одинокую фигуру сына, который, оказывается, быстро прошел вдоль очереди на корабле и сел в один из первых катеров. Когда тот катер причалил в Сухуми, все пассажиры разошлись по городу и сын Степана остался один на пирсе. Ситуации была неприятна еще тем, что в городе было лишь временное затишье дружелюбия между грузинами и абхазами. Воссоединившись, семья Степана отправилась на прогулку по городу. Но что там было смотреть?! Все магазины закрыты, обезьяний питомник в запустении, парки загажены.
  
   Еще во время путча Степан решил бросить курить, резонно полагая, что если придут к власти одни, то исчезнут хорошие сигареты, а если другие, то - материальная возможность их покупать. Курить он бросал, естественно, без всякой помощи медицины, обманув, точнее перехитрив себя.
  
   Можно ведь исключительно правдивыми выражениями исказить реальность. В детстве Степан с интересом следил за ходом войны во Вьетнаме по сообщениям советских газет (по большому счету, газета в Советском Союзе была одна, но с разными названиями). Война во Вьетнаме преимущественно была партизанской, но на севере Южного Вьетнама какая-то линия фронта была и Степан попытался было отмечать её на карте, ежедневно пролистывая советскую газету в поисках сообщений о её изменении. "Патриоты взяли Куангчи", - сообщала советская пресса. Следующее сообщение (через пару недель) было таким же и повторялось регулярно. Зачем патриотам понадобилось брать Куангчи несколько раз подряд, маленький Степан понять не мог. Но и повзрослев, он не мог обвинить советскую прессу во
  лжи, хотя и истины она не открывала.
  
   Бросая курить, Степан обдурил себя как советская пресса своих читателей, ни разу не солгав, что было важно. Англичане правы, никогда не надо говорить "никогда", даже относительно курения. Степан попросил себя не курить лишь один день, по окончании которого, выполняя свои себе обещания, накурился вдоволь. В следующий раз Степан договорился с собой не курить три дня с последующим вознаграждением тем же курением и стороны соглашение опять неукоснительно выполнили. Уже полностью сам себе доверяя, Степан постепенно наращивал сроки соглашений: неделя, месяц, а после трех месяцев воздержания курить ему больше не хотелось.
  
   Лишь однажды на исходе того жуткого года, когда еще было не ясно, в какой стране мы живем, но время уже было европейским, в соответствии с которым темнеть начинало сразу после полудня, Степан нарушил своё воздержание от курения и немедленно был наказан за это Всевышним.
  
   В ту пору живо обсуждались варианты конфискации денег государством у населения, причем самые невероятные слухи распространяло телевидение. Согласно одной из версий, чтобы сохранить деньги с дальнейшим их обменом на новые, надо было положить их на несколько сберкнижек, не более определенной суммы на каждую. Поддавшись всеобщей панике, Степан собрал все имевшиеся дома наличные деньги и попытался утром положить их на сберкнижки, но в ближайшей Сберкассе был санитарный день. Степан взял деньги на работу и небывало ранним зимним вечером (напомним, что время в ту зиму сверяли по Западной Европе в буквальном даже смысле), когда он остался в отделе один (а почему во всеобщем хаосе должна сохраняться именно трудовая дисциплина?), решил от охватившей его тоски закурить, взяв сигарету с соседнего стола, что и осуществил в отведенном для этого месте. Вернувшись через пять минут, Степан своих денег в своем портфеле не обнаружил. В стремительно меняющейся действительности оценить пропажу можно было лишь относительно: лет пять назад на неё можно было купить машину, а месяцев пять назад - что-то из мебели. Вызванная наутро милиция провела блицопрос свидетелей, из которого Степан понял, кто, говоря неправду, является скорее всего вором. Вором, как подозревал Степан, был пенсионного возраста офицер-отставник из соседнего отдела, который, кстати, один из немногих знал об этих деньгах и к которому в силу его возраста применять какие-либо меры физического воздействия было для Степана неприемлемо. Но и милиция, убедившись, что добровольно никто в краже не сознается, посчитала свою миссию оконченной. Когда потом в милиции Степан стал говорить об отпечатках пальцев на портфеле и об очных ставках, на него посмотрели как на инопланетянина и предложили забрать заявление, чтобы им не пришлось выяснять у руководства института, почему Степан так халатно относится к деньгам, а может быть и служебным документам, возможно даже секретным.
  
   Степан понял, что отныне, если милиция не раскроет какое-то преступление, то потерпевший может быть строго за это ею наказан. Прежняя власть тоже не была особо гуманной, но подло скрывала это, или пыталась скрыть, тогда как новая власть была предельно откровенной и эта откровенность подкупала, как подкупает цинизм на фоне ханжества.
  
   Но Всевышний Степана не оставил. Через пару недель грянули гайдаровские реформы и нанесенный Степану ущерб стремительно обесценился - на эти деньги теперь можно было купить лишь пару кроссовок, если поторопиться. Получалось, что ни вор, ни даже Гайдар не смогли нанести Степану урон, ибо первый украл сразу же обесценившиеся деньги, а второй обесценил уже украденное у Степана. Всё же есть на свете справедливость.
  
  
   12.
  
   Если в прежние времена Степан изредка обращался в районную поликлинику хотя бы с целью получения больничного листа, то при новой власти такая необходимость отпала, ибо на частных предприятиях, на одном из которых он с некоторых пор работал, больничный лист имел не большее значение, чем записка от родителей с просьбой разрешить их чаду сегодня не работать. Бурные дебаты в Госдуме относительно нового Трудового Кодекса очень насмешили Степана - по его наблюдениям этот Кодекс чтили лишь на госпредприятиях, где в отместку за это не платили зарплату или платили, но смехотворную.
  
   Однако, порой Степану приходилось обращаться к врачам не по формальным поводам, не за больничным листом. Однажды он почувствовал, что ему неудобно спать на правом боку. Жена объяснила это тем, что он намял бок слишком тугим ремнем. Месяц воздержания от ношения ремня облегчения Степану не принес. А тут у сослуживца вырезали грыжу и прооперированный недавно сослуживец, внимательно выслушав жалобы Степана на здоровье, решительно поставил ему диагноз - грыжа. Степан знал, что когда ломается, например, его автомобиль, каждый из знакомых уверенно называет причину поломки, но каждый свою, хорошо ему знакомую. Поэтому Степан не спешил вырезать себе грыжу, а отправился к хирургу в платную поликлинику, резонно полагая, что в муниципальной его дискомфорт в правом боку не будут даже обсуждать. На этот раз УЗИ, хирург и Степан пришли к полному консенсусу - увеличенная печень, которой Степан страдал еще в детстве. Полугодовой прием гомеопатических восстанавливающих печень препаратов устранил "намятость бока ремнем". Следствием того происшествия стало появление в доме Степана анатомического атласа, изучая по которому сложнейшую взаимосвязь печени, поджелудочный железы и желчного пузыря с их сигналами друг другу о потребности в желчи и тому подобном, Степан еще раз умилился учению о "саморганизовавшейся
  материи".
  
   В следующую зиму последовала серия ударов судьбы по организму Степана и его здоровью. Сначала он решил избавиться от выросшего всего за три года, как выяснилось при просмотре фотографий, и довольно уже значительного родимого пятна под правым глазом, наличие которого сильно затрудняло пребывание Степана на солнце своей онкологической непредсказуемостью. В специализированном
  косметологическом институте произнесенное молодой курящей и, следовательно, хриплой косметологиней название родимого пятна поначалу показалось Степану вульгарным, как и сама косметологиня, медицинским ругательством, но когда она то же слово (кто ж знал, что вертикальную палочку буковки "к" она выгибает на подобие молоденькой Луны) записала в историю болезни, у Степана был шок - ходить с такой неприличной штуковиной на лице было просто стыдно. Лишь из содержания настенного плаката, написанного печатными буквами, Степан наконец понял, что его родимое пятно называется всего лишь "кератома". Онколог института, к которому еще надо было умудриться попасть, заплатив половину месячной зарплаты сельской учительницы, трудился за эти деньги не более трех секунд, на глазок определив, что удаление кератомы ничем онкологическим Степану не грозит. Метод удаления с мудреным названием "криодеструкция" состоял в прижигании пятна жидким азотом, то есть, в обморожении участка кожи, после чего она должна была заволдыриться и отмереть, освобождая место молодой коже. Однако, еще по пути домой заволдырилось (или опухло) всё лицо вокруг глаза кроме злополучного пятна. Через неделю, однако, опухоль вокруг глаза спала, кератома с большим трудом, но отшелушилась, оставив на своем месте довольно заметный шрам. Но со шрамом Степан, не девушка на выданье, примирился легко.
  
   Шрам от кератомы был еще свеженьким, когда у Степана начались проблемы с зубами. Еще в советские времена он понял, что никто не будет так заботиться о его зубах, как он сам, даже стоматолог, вернее - тем более стоматолог. В обычной советской поликлинике процесс установки пломбы на зуб проходил в несколько следующих друг за другом с интервалом в неделю этапов и занимал почти месяц. Если надо было запломбировать два зуба, то процесс растягивался на полтора-два месяца, потому что отчитывались районные стоматологи, как поведал один из них Степану, числом посещений и одновременная установка двух пломб одному пациенту была для них равносильна самообворовыванию. Сами пломбы держались не больше трех-четырех месяцев, после чего всё возвращалось на круги своя с той лишь разницей, что дупло стараниями стоматологов становилось уже значительно больше. Поняв, что для такого лечения у него зубов надолго не хватит, Степан стал больше внимания уделять профилактике.
  
   Правда, до этого Степан уже потерял три зуба - один, выражаясь языком военных, убитым и два легкоранеными, но все три - в глубоком тылу. Убитый (вырванный) зуб Степан запомнил надолго, ибо в процессе его удаления мучительно ломал голову: чем же отличается новокаин от дистиллированной воды? Меж двух других, легкораненых зубов врач положила мышьяк и забыла о нем на неделю. Обнаружив свою оплошность, она строго за это спросила со Степана. Эту дамочку напоминал горбачевский премьер-министр Рыжков, который с экрана телевизора так искренне возмущался положением дел в стране, что Степан краснел от стыда перед ним (Рыжковым) за допущенные им (Степаном) в государстве безобразия.
  
   Но профилактики от смерти, например, быть не может. Вот и у еще одного зуба Степана (тоже из глубокого тыла) той зимой наступила агония. Подхлестываемый этим обстоятельством, Степан быстренько по телефону разыскал большой институт стоматологии еще весьма государственный (по ценам), но уже достаточно коммерческий (по оперативности), по дороге в который он вдруг сообразил, что удалить три зуба оптом, агонизирующий и два давно раненные, будет и дешевле и проще. Встретившая его гренадерского вида женщина-стоматолог со сложносочиненным отчеством с этими доводами согласилась, по советской привычке не раздумывая вкатила ему двойную порцию новокаина на три зуба и лишь потом спросила, как давно он последний раз ел. Услышав, что позавчера, она стала яростно трясти Степана, отгоняя тем самым от него обморок (она не знала, что Степан с друзьями бывало справлялся и не с такой дозой анестезии). В новые времена, надо сказать, новокаин уже не походил на дистиллированную воду и удаление трех зубов оптом прошло гладко.
  
  
   13.
  
   Однако зима та, небывало снежная, всё не унималась. По телевидению рассказывали страсти об обрушившихся от обильного снега легких конструкциях, а у Степана сердце обливалось кровью за свой недавно приобретенный загородный домик, даже не за сам домик с достаточно крутой крышей, а за терраску с довольно пологой крышей. Навестив свой домик и убедившись, что с ним всё в порядке, Степан решил избавить от почти метрового слоя снега и крышу гаража. Пятнадцать кубометров снега на февральском солнышке можно было сбросить с крыши гаража лишь легко одетым и когда вечером у Степана поднялась температура, он отнес её на счет простуды. К утру температура поднялась до 39 при полном отсутствии признаков простуды в виде насморка или кашля, что Степан посчитал уже проявлением гастрита, хотя кроме температуры никаких других симптомов вообще не было. В районной (бесплатной) поликлинике Степан убедился, что после изготовления страховых полисов оставшихся в городской казне денег на медицину района хватило на зарплату лишь двух врачей. Лечится в такой поликлинике было
  невозможно, но слава Богу, что в городской казне еще остались деньги на зарплату регистраторши, с помощью которой это можно было сразу понять. Она сообщила Степану, что в 46-м кабинете еще минут двадцать будет принимать Врач, в очереди к которому стоят человек сорок сердечников, беременных, диабетиков и инвалидов ВОВ, но если они пропустят Степана без очереди, то он со своей температурой сможет сегодня попасть на приём.
  
   Посмеявшись над шуткой регистраторши, Степан отправился в платную поликлинику, в которой (в отличие от бесплатной) не выдавали страховые медицинские полисы, но лечили (опять же в отличие от бесплатной). Гастроэнтеролог, к которому со своим предполагаемым гастритом направился Степан, предложила ему сдать анализ крови. Младший и средний медицинский персонал (даже платных поликлиник) напоминал аккуратных учеников младших и средних классов, которые прилежно проштудировали учебник, но ни разу еще не пытались сверить учебник с жизнью. Медсестра амбулатории, посмотрев результаты анализа крови, добровольно объявила Степану приговор: "Воспаление легких". Она знала, что эритроциты плодятся при воспалении, но, видимо, не знала кроме легких других органов, способных воспалиться. Гастроэнтеролог, посмотрев результаты анализов, направила Степана почему-то к урологу, а тот - на УЗИ предстательной железы. Работник кабинета УЗИ был типичнейшим средним медицинским работником, отчего-то почувствовавшим себя Пироговым или Филатовым. Его вопросы Степану (опять же добровольные) обнаружили его знания главы о простатите простенького медицинского справочника, но и Степан читал такие справочники и знал, как надо отвечать на подобные вопросы, чтобы работник кабинета УЗИ сильно вырос в собственных глазах (ни обсуждать реально своё здоровье с этим "Авиценной", ни грубо прервать его Степану в тот момент не хотелось).
  
   Учебники и справочники обычно дают общую картину, как бы издалека, не учитывая индивидуальные особенности конкретного человека, места или ситуации. Так из учебников географии можно вычитать, что на северо-востоке Русской равнины начинается тайга, и Степан слепо верил, что за Троице-Сергиевой Лаврой, в окрестностях которой действительно наблюдаются густые хвойные леса, стоит непроходимая тайга. Но в поисках загородного домика Степан заехал в том направлении в соседнюю уже область, в небольшой её городок, и не обнаружил там не только тайги, но и просто густых лесов. Окрестности того городка можно назвать если не степью, то, максимум, лесостепью. Бытие в городке удивило Степана еще больше. Трехкомнатная квартира, как услышал Степан в торгующей недвижимостью конторе, стоила там чуть дороже новеньких "Жигулей", а молочные
  продукты были раза в полтора дешевле, чем в столице, телевизионный завод давно не работал, а любой трезвый аккуратно одетый мужчина считался там сказочным принцем. Здание вокзала в городке благоухало хлоркой и было закрыто на "санобработку", как гласило объявление, вместе с единственным расписанием электричек. Негодуя по этому поводу, Степан подошел к трем прогуливающимся по перрону дружинницам и потребовал объяснить ему, где можно посмотреть расписание, в ответ на что симпатичные и искренне милые дружинницы, как бы желая подобрать Степану нужную по времени электричку, поинтересовались предполагаемой длительность его пребывания в их городе. Степану стало стыдно за свой резкий тон
  и одновременно он понял, что убогое бытие в городке компенсируется обилием симпатичных и приятных в общении женщин.
  
   Но вернемся в поликлинику. Более чем пожилой уролог, к которому Степан принёс результаты УЗИ, после их изучения приступил к осмотру предмета извечного интереса урологов, одновременно ведя со Степаном неспешную светскую беседу о погоде и политической ситуации в мире. Внезапно Степан ощутил резкую боль в предмете изучения врача и, открыв зажмуренные от боли на секунду глаза, обнаружил старичка-уролога уже на безопасном для него расстоянии, в противоположном углу кабинета с зажатой в руке тонкой стеклянной палочкой, которая и была причиной боли и которая теперь сохраняла необходимую для дальнейшего амбулаторного исследования всю микробиологическую информацию о Степане. С безопасного же расстояния врач сообщил, что подобную информацию о себе должна предоставить жена Степана в гинекологическом кабинете и что, лишь обладая такой информацией, можно поставить точный диагноз и выбрать правильный метод лечения. Реакция жены Степана на это предложение была более чем предсказуемой. Через два дня, понуро войдя в кабинет уролога, Степан виновато ему сообщил, что жена наотрез отказалась участвовать в этом мероприятии. Врач отыскал результаты анализов Степана, просмотрел их и неожиданно радостно сказал:
  - И правильно сделала. Вот моя жена родила мне четырех детей и ни разу ни к каким гинекологом не ходила! А у вас небольшая опухоль (аденома) предстательной железы, то есть, простатит.
  - И что же теперь делать?
  - А ничего. Живите как жили, спокойно. Раз вы мужчина, то и опухоль у вас должна быть, а так как никаких хламидий и прочих инфекций у вас нет, значит опухоль у вас неинфекционного характера, никакого значения для вас не имеет и никаких последствий не несет. А к урологам без надобности старайтесь не обращаться.
  - Отчего ж у меня была температура?
  - Ну вы снег-то с гаража, поди, долго чистили? И терпели в смысле туалета?
  - Да.
  - А не надо было - это единственный мой вам совет на будущее.
  - Так гараж ведь под окнами жилого дома, как же я мог?!
  - Я вам, батенька, даю советы медицинского характера, а этика и этикет - не моя епархия.
  Мудрый старик, он подтвердил то, что Степан уже сам понял ранее: не надо безоглядно доверять своё здоровье медикам.
  
  
   14.
  
   Как обстоят дела с медициной на Западе, Степан тоже имел представление.
  
   Неприятности в том ноябре начались еще в Шереметьево-2, где Степан со своими приятелями Вадиком и Михалычем ожидал рейс на Тенерифе, и происходили они из того факта, что тот день был не просто день, но День таможенника, по причине чего по аэропорту уже за линией, кстати, таможенного контроля слонялись толпы праздных таможенников, один которых обратил свой праздный взор на прошедший уже таможенный контроль баул Степана, который (баул) по его (таможенника) мнению своими размерами выступал за рамки ручной клади. Степан в расстроенных чувствах сдал баул в багаж, а вместе с баулом по забывчивости и фляжку выдержанного не по новейшей французской, а по старой еще технологии и, значит, отличного дагестанского коньяку. Аэробус французского, кажется, производства был не лучше соплеменного ему коньяка, отсутствием перегородок напоминая гигантский сарай, так что если в первых рядах кто-то курил, то нюхали дым все пассажиры. А испанские стюардессы были не многим лучше самолета, полагая, что в стоимость билета не входит даже вежливость, тогда как на российских самолетах в ту же стоимость входит не только вежливость, но обед и прохладительные напитки. Во время промежуточной посадки в Пальма-де-Мальорка пассажиров даже не выпустили из самолета, объясняя это тем, что неделю назад один русский устроил здесь дебош. Но разве англичан не выпускают из самолетов из-за их футбольных хулиганов? Степан, обманутый в своей надежде постоять в Пальме под пальмой и помня советы уролога, решительно направился к туалету, а на замечание стюардессы, что на стояке, мол, пользоваться туалетом запрещено, заметил, что стоянок самолетов с пассажирами обычно не бывает и заправлять самолет с пассажирами на борту тоже не рекомендуется. После Пальма-де-Мальорка время остановилось, а пространство растянулось в бесконечность. Они летели целую вечность и там, куда, похоже, даже Колумб телят не гонял. Что за бортом мерцает огнями, Марокко, Атлантида или Антарктида - Степану уже было всё равно. Ему было тесно в этом самолете и он желал только одного - немедленно из него выйти, но злобные стюардессы этого наверняка не допустили бы.
  
   Эх, как бы в этой ситуации пригодилась сданная в багаж фляжка коньяку, тем более что Вадик и Михалыч тоже сдали спиртное в багаж. В самолете, правда, летел некто Петров из Тюмени, обладавший несметными запасами портвейна и искавший себе и своему портвейну кампанию, но, во-первых, с возрастом Степан всё прохладнее относился к портвейну, а во-вторых, Петров мучил всех мучавшим его вопросом: почему, если Россия так и не отдала Канарские острова Японии, ему потребовалось получать туда испанскую визу? Но всё когда-нибудь кончается, даже неприятности. Когда они далеко за полночь (а дома уже было утро) сели на Тенерифе и приехали в отель, в каждом номере их, голодных и трезвых, ждал сюрприз-искушение в виде корзины фруктов и бутылки шампанского, которое ими было присовокуплено к коньяку.
  
   На утро только Вадик изъявил желание пойти на пляж. У нанюхавшегося табачного дыма в самолете и не выспавшегося Степана стучало в висках и обоняние обострилось так, что он чувствовал, как в окно с пляжа доносятся запахи чего-то ржавого и жаренного, а в кране и бассейне внутреннего дворика отеля вместо воды - густой раствор хлора. Аналогично чувствовал себя и Михалыч, однако, если Степану после рюмки коньяку полегчало до такого даже состояния, что он поймал итальянский телеканал, по которому постоянно анонсировали предстоящую через пару часов трансляцию из Москвы футбольного матча Россия-Италия, то Михалыч продолжал наливаться бледностью и, не дождавшись начала футбола, обратился за медицинской помощью на Reception. Пришедшие в номер мужчины в ответ на просьбу померить Михалычу давление объяснили, что они носильщики и могут только донести Михалыча до санитарной машины, которая отвезет его в госпиталь. До машины Михалыч дошел сам в сопровождении Степана, хотя мог бы дойти и до госпиталя, до которого было идти минут десять.
  
   Приемный покой госпиталя представлял из себя три небольшие палаты, отгороженные друг от друга и от общего коридорчика зелеными нейлоновыми занавесками, распахивающимися в сторону коридорчика. Степан прогуливался по коридорчику, а Михалыча положили в правой палате. В средней палате сидел в сопровождении дочки или внучки пожилой местный дон крестьянского вида, неспешно рассказывающий что-то врачу, а в наглухо закрытой левой была англичанка, судя по речи и голосу, которой скорее всего вырезали гланды, как показалось Степану через распахнутые на секунду занавески, ведь аборты, кажется, в католической Испании запрещены. Чтобы не смущать никого и не смущаться, Степан сел у изголовья Михалыча, которому уже сделали кардиограмму и взяли анализы крови, и тут как-то даже торжественно в палату к Михалычу вошла медсестра с огромными клещами с загнутыми концами в руках. Степану стало нехорошо от мысли, что сейчас на его глазах Михалыча станут разделывать как цыпленка табака, однако клещи, принесенные, видимо, от англичанки, всего лишь помыли в раковине, которая была лишь в палате у Михалыча. Пришедшие затем двое врачей долго совещались и не по поводу, кажется, здоровья Михалыча, а по поводу оплаты его лечения страховой компанией. Позвонив по указанному в страховом полисе телефону и убедившись, что лечение Михалыча будет оплачено, врачи пришли к окончательному выводу, что у него обострение диабета и без длительного лечения у них он до Москвы не долетит. Мнение самого Михалыча по этому поводу врачей не интересовало и его переместили в стационарную двухместную палату, где сразу же слегка русско-говорящая непозападноевропейски сообразительная маленькая, крепенькая и темноволосая служащая госпиталя, чешка Маркета, провела (по заданию врачей, видимо) блиц-допрос Михалыча, проходивший на смеси трех языков:
  - Водка пьете?
  - Umpoka (немного, исп.).
  - Glass (стакан, рюмка, англ.) в день для вас umpoka?
  - Ну glass-то разный бывает.
  
   Оставив Михалыча в госпитале, Степан отправился на поиски Вадима, справедливо полагая, что делать это надо в ближайшем к отелю уличном кафе с живой музыкой. Вадим не обманул ожидания Степана и потягивал джин-тоник, сидя за столиком. Отныне у Степана с Вадимом не было проблем с вечерним досугом, вечерний досуг они проводили в госпитале у Михалыча. Особенно им запомнился первый вечер обилием у дверей госпиталя машин с букетами, которые вполне могли быть и венками. Возможно, в Испании навещают с букетами-венками и живых пациентов, но Степану вспомнился черно-юморный анекдот:
  - Алло, скажите, Абрам дома?
  - Еще дома, но венки уже выносят.
  
   Прощание Степана и Вадика с Михалычем, который вынужден был задержаться в госпитале еще на пару дней, проходило на щемяще-жалостной ноте. С подобным скипетру, катающимся по полу на роликах и поддерживающим капельницу шестом в руке мечущийся по палате Михалыч являл собой реинкарнацию короля Лира. Брошенный на три дня на Богом забытом Тенерифе в двухместной палате с удобствами, кондиционером, телевизором, четырехразовым питанием и видом на суровый, заснеженный в тридцатиградусную жару у побережья вулкан Тейде Михалыч имел все основания полагать себя брошенным всеми и навсегда в каком-нибудь колымском бараке. Когда в "колымский барак" вошли две феи в белых халатиках и предложили Михалычу пройти в ванну для помывки, он отказался, дабы не расплескать охватившую его тоску, на что Вадик хриплым от волнения голосом среагировал так:
  - Михалыч, если ты не хочешь, так может быть пусть они меня помоют?
  
   Обратный путь Степана с Вадимом, беспосадочный, в трехсалонном "Боинге" и при наличие в испанском экипаже дивно хорошенькой высокой и светловолосой польки, прошел гораздо приятней. Это было последнее совместное путешествие друживших с детства Степана с Вадиком, которых логика новых общественных отношений постепенно отдалила друг от друга.
  
  
   15.
  
   Степан с Вадиком учились в одном классе в те еще времена, когда относительное материальное равенство большинства членов общества, пусть на довольно низком уровне, было реальностью. Позже, как известно, эта реальность стала исчезать. Первым из их компании перешел на другую орбиту Саня, вошедший компаньоном в бизнес своего племянника и ставший совладельцем магазинчика. Сане
  потребовалась программа учета товара, которую Степан с удовольствием написал, но это привело к осознанию всей компанией того факта, что рыночные и дружеские отношения сочетаются плохо. Как респектабельный бизнесмен и хорошо обеспеченный гражданин Саня не расплатиться со Степаном не мог, но и расплатиться с ним, как друг, Саня тоже не мог, ведь раньше они всегда помогали друг другу без всякой оплаты и, тем более, предоплаты. В тот раз выход был найден в виде упаковки (6 литровых бутылок) американского пищевого спирта, эквивалентной 24-м бутылкам водки. В те времена после сухого закона, после продажи водки по талонам и только в обмен на пустые бутылки, после наступившего вдруг изобилия водки всех марок и производителей, произведенных на самом деле из одного и того же бака во Владикавказе или Грозном, питьевой спирт из Европы и США был популярен. На банкете у Сани дома по случаю успешного испытания программы, где помимо Сани, его жены и Степана присутствовал и Вадик, после торжественного вручения Степану упаковки спирта санина жена сказала Степану, предвосхищая его мысли и указывая на нелюбимого ею Вадика:
  - Только с НИМ не делись.
  Естественно, что, выйдя от Сани, Степан две бутылки спирта из шести отдал Вадику и поступил дальновидно.
  
   Летом того же года, когда жены и дети были на дачах, Вадик, Степан и еще один их приятель, Сергей, устроили вечеринку с ночевкой у Вадика дома. Атрибутами той вечеринки были видеомагнитофон, горстка вареной вермишели и те самые два литра спирта, эквивалентные восьми бутылкам водки. Конечно, спиртного
  было многовато, но ведь и ночь не коротка. Вадик выбыл из игры сразу после полуночи, а Степан с Сергеем под видеомагнитофон, уменьшившуюся уже горсточку вермишели и разговоры за жизнь как-то без напряжения даже за ночь освоили всё спиртное. После пары часов сна они чувствовали себя персонажами картины Сурикова "Утро стрелецкой казни". Вадик, уже в качестве частного бизнесмена обслуживающий компьютеры в магазинах за довольно государственную еще плату, был отчего-то наименее устойчив, не справился с бритвой и в безупречной белой рубашке, элегантно оттеняемой черной щетиной на лице, отправился на обслуживание очередного компьютера и прилагаемой к нему молоденькой бухгалтерши. Сергей тогда служил художником в телецентре, а Степан - в фискальном управлении в мудреной должности "главного специалиста АСУ", в качестве которого должен был в тот день присутствовать в фискальном министерстве на испытании новейшей фискальной программы. Это обстоятельство несло Степану как минусы (явиться в таком виде в министерство Степан не мог), так и плюсы (можно было позвонить в министерство и сообщить о своем небольшом опоздании, вызванном насущными производственными проблемами, что Степан позже и сделал). Сергею на работу и Степану домой было по пути. В трамвае они по-братски поделили последнюю пластинку "Сперминта", придя в неописуемый восторг от названия этой жвачки и почти у самого телецентра их трамвайные пути разошлись. Поспав дома пару минут, побрившись, приняв душ, кофе и дезодорант, Степан всё равно не был уверен, что выглядит безупречно, поэтому в министерстве старался дышать носом и в сторону от собеседника, а во время кулуарных разговоров в курилке располагался подальше от курящих, опасаясь, что его дыхание, попав на открытый огонь, вспыхнет подобно факелу изо рта факира.
  
   По мере развития в стране рыночных отношений благосостояние друзей менялось волнообразно. Так Степан помимо "гайдаровских реформ" на очередном экономическом кризисе государства спустил еще раз весь накопленный экономический жирок, став в очередной раз материально стройным и подтянутым.
  
   Но к самому большому с начала реформ экономическому кризису Степан пришел во всеоружии и не только сохранил достигнутые позиции, но и сумел извлечь из кризиса немало пользы. Так, правильно рассчитав время наибольшего послекризисного падения валютных цен на недвижимость, он осуществил наконец свою давнюю мечту о домике в Подмосковье. Будучи еще сотрудником областного фискального управления, Степан получил участок земли не слишком далеко от города и даже поставил там нечто среднее между сараем, хозблоком и домиком, но добираться туда без машины (а машины тогда Степан еще не имел) было крайне затруднительно. Дело в том, что автобус от станции до деревни, вблизи которой стоял домик, днем не ходил, а чтобы уехать от станции с последним утренним автобусом, надо было на вокзале сесть в первую электричку, шедшую до этой станции два часа, хотя по другим направлениям такое расстояние электрички преодолевали в три раза быстрее. Обстоятельство это было вызвано, видимо, тем, что железнодорожное то направление было весьма запущено, ибо вело теперь во враждебное и уже почти натовское зарубежье. Добраться к первой электричке на метро Степан не успевал, хотя жил от того вокзала через три станции по прямой. По этой причине Степан свою землю в экологически безупречном месте и с домиком продал, но мечты о своей даче не оставил.
  
   Требования Степана к будущему домику были чрезмерны: по своему направлению (чтоб не тащиться предварительно через весь город), чтоб было легко добираться без машины (на случай её поломки), в экологически чистом месте, недалеко, недорого и рядом с большим водоемом. Такого не бывает! Но иногда случается и Степану повезло: после двадцатикилометровой полосы сплошных городов в стороне от шоссе лежало огромное и запретное (по причине забора из него питьевой воды) водохранилище, вблизи которого и стоял купленный Степаном домик.
  
   Дешевизна домика помимо удачного выбора Степаном времени покупки объяснялась еще несколькими обстоятельствами, главным из которых было отсутствие посредников, в том числе государственных. Что касается риэлтерских фирм, где покупкой и продажей недвижимости занимались профессионалы, то, во-первых, эти фирмы увеличивали стоимость недвижимости почти вдвое, а во-вторых, в новое время Степан привык к тому, что прилагательное "профессиональный" обычно является частью словосочетания "профессиональный жулик".
  
   Государство тоже не могло упустить случая поживиться при передаче денег одним человеком другому, выказывая при этом гораздо большую алчность, чем князь Игорь в земле древлян, участь которого ничему государство не научила, и не ограничиваясь обыкновенным налогом. Государство решило регистрировать сделки с недвижимостью в Регистрационной палате, предварительно проверяя эти сделки на юридическую чистоту (предварительно - это значит перед регистрацией, но не перед, а после самой сделки!). Очевидно, что новому владельцу недвижимости ни эта регистрация, ни эта "предварительная" проверка не были нужны, но у нас прихоть госчиновника - закон для гражданина и именно он должен был оплачивать эту прихоть не только весьма приличными деньгами, но мытарствами по добыванию самых невероятных (в соответствии с полетом чиновничьей фантазии) справок и стоянием в бесконечных очередях, ибо дни и часы приема чиновников весьма ограничены, в то время как очередь вполне могла начинаться с вечера. То есть, соискатель собственной собственности должен был еще умудриться попасть на прием к чиновнику (которому были нужны какие-то сведения об этой собственности и деньги собственника), чтобы получить Регистрационное свидетельство, которым государство разрешало гражданину владеть купленной им собственностью, с которой уже уплачен налог. Немудрено, что это государство, которое и начало свое существование с присвоения переданных ему населением на хранение денег, в лице президента и его Семьи многие за глаза называли "оккупационным режимом".
  
   Степан считал делом чести как можно меньше финансировать этот оккупационный режим Семьи. Оформив сделку как продажу голой земли, без домика, стороны сократили число требуемых чиновниками денег и справок. Конечно, Степан рисковал, ведь если бы сделке был дан обратный ход, то покупатель обязан был возвратить лишь официально задекларированную стоимость, за голую землю, но доверять человеку, в отличие от нашего государства, он еще мог. Иногда в делах Степан сталкивался с людьми, с которыми чувствовал необъяснимую душевную близость, помысли, цели, табу, которых были хорошо понятны, ибо присущи и самому Степану. Обычно люди эти были и генетически ему близки, внешне напоминая ему самого себя. Именно к таким людям относился и продавец домика и Степан в нем не обманулся.
  
   Запретная та (в санитарном смысле) зона, где находился домик, поражала обилием ландышей, земляники, орехов, грибов и рыбы. Конечно, жарким летом по выходным на десятках машин, через рвы и завалы, гонимые единственным на всё огромное водохранилище милицейским катерком, люди всё равно пробирались к водохранилищу, оставляя после себя мусор, но о промышленном освоении этих мест не могло быть и речи. К тому же Степан предпочитал отдыхать в будние дни, когда места те ощутимо пустели. В двухстах метрах от домика был глубоководный фиорд водохранилища, в километре - двухкилометровой ширины основное его зеркало, а в трех километрах - отгороженное дамбой другое, общедоступное водохранилище с пристанью, пляжами, лодочной станцией, пивными палатками, кучами мусора и другими атрибутами цивилизации. Степану повезло еще и тем, что домик был построен, но внутри не отделан. То есть, в доме том еще никто не жил и его можно было отделать по своему вкусу.
  
   Когда домик был уже отделан и оставалось лишь провести свет, Степан (естественно с женой) пригласил Вадика (естественно с женой) в свой новый загородный домик. С первых же минут пребывания гостей стало ясно, что настроение у них надолго испорчено увиденным домиком, и это было вполне понятно - Степан и сам бы, пожалуй, расстроился на месте Вадика. Степан опасался впредь приглашать к себе друзей, они - тоже и по той же, видимо, причине. Дружеские связи растворялись и общение с друзьями заменило общение с людьми своего круга. Каждый жил на своем уровне, опасаясь спустится к нижним и стесняясь подняться к верхним.
  
   Через год Степан опять пригласил в свой загородный дом Вадика, полагая, что лишь он из всех друзей готов перенести увиденное. На этот раз Вадик не расстроился, он вообще никаких чувств не испытывал, чувства его были, если еще были, где-то далеко. Это не был визит радости, как прежде, с ночевкой, бесконечными разговорами, неумеренными иногда возлияниями, абстрагированием от всего окружающего мира. Это был визит вежливости с европейской сдержанностью, краткостью, аккуратностью. Вместо веселого застолья - три маленьких рюмочки, чтобы к вечеру можно было сесть за руль, вместо задушевных бесед - почти деловые переговоры с боязнью сказать что-то лишнее, обнаружив в своих делах чрезмерный успех или чрезмерный неуспех по сравнению с делами собеседника и испортив этим настроение либо собеседнику, либо себе. Какими обеспеченными они стали, хотя бы наличием у всех машин, и какими обделенными обычными человеческими радостями, включая радость дружеского общения.
  
   Прежде в России одиночество, кроме семейного, было редкостью. Общежития, интернаты, пионерлагеря - все эти атрибуты прошлой жизни несли массу неудобств, но не одиночество. В те времена одна заезжая английская певица для преодоления такого распространенного у нас недостатка, как пьянство, советовала нам в прессе относиться ко всему с юмором и пытаться, оставшись в квартире наедине с собой, занять себя чем-то иным, но не алкоголем. Её советы, как и советы любого незнакомого с предметом советчика, были очень смешны. В России тогда существовало понятие "английский юмор", означающее его отсутствие, а основной причиной пьянства было членство в соответствующей компании. Большинству желающим покончить с пьянством были страшны навязчивые собутыльники, а не одиночество. Но это было тогда, а теперь мы постепенно становились "цивилизованной" нацией с присущим этому уровню развития отчуждением людей и следовавшей из него взаимной вежливостью, ведь бессмысленно ругаться с манекеном, турникетом, героем кинофильма и персонажем разыгрываемого вокруг тебя спектакля, называемого жизнью, на который ты взираешь со стороны.
  
   Ночью во сне Степан увидел Ад, не с кипящей смолой и чертями, а настоящий. Ад этот был бесконечной темной Вселенной, отдельной Вселенной для Степана и его бессмертной (к несчастью, в данном случае) души, которая была здесь абсолютно одинока и не могла поэтому испытывать каких-либо чувств, кроме жуткой тоски.
  
  
   16.
  
   За всеми этими воспоминаниями полтора часа в очереди к травмотологу пролетели для Степана незаметно. Когда подошла очередь, он вошел в кабинет и сел около врача. Тот с удивлением поднял голову:
  - А чего не здороваемся?
  Степан с плохо скрываемой иронией ответил:
  - Я ж здоровался с вами, когда пришел в травмопункт.
  - Это когда?
  - Полтора часа назад.
  Врач повернулся в сторону вошедшей молоденькой медсестры:
  - Во, блин, он еще и хамит!
  Но отказать в медицинской помощи Степану врач не мог, тем более, что оказывал её не он, а медсестра, которая разрезала волдыри скальпелем и смазала ожоги синтомициновой мазью, на что ушло около минуты, если не считать полтора часа, потраченные на обязательный еще с советских времен ритуал предварительного стояния в очереди. Собственно, большинство сотрудников травмопункта, работница регистратуры да и сам врач, своей основной обязанностью считали именно соблюдение
  этого ритуала. Ведь если бы врач главным для себя считал дать облегчение больным, он сразу предложил бы Степану пройти к медсестре и вскрыть волдыри, а уж потом, без мучений отстояв очередь, всё запротоколировать и оформить.
  
   Нет, выгнать травмированного Степана из государственного травмопункта врач не мог и он отвел душу на больничном листе, где написал, что травмированный явился в середине дня, получил травму неизвестно где и т.п и т.д. Дело в том, что по советским еще законам нетрудоспособность в следствии травмы оплачивается лишь в том случае, если травма получена на производстве или по дороге на работу или с работы. Врач не подозревал, что Степану больничный лист не нужен.
  
   Бедолага врач, он жил еще в советском времени и издевался над пациентами старыми советскими способами, не подозревая, что в новой жизни они в большинстве случаев неэффективны и что сейчас над людьми издеваются другими, более эффективными и прогрессивными методами.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"