Mirrinminttu : другие произведения.

Инвалидность в Средние века

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Это - не вполне перевод, и не вполне самостоятельные рассуждения. Просто на конференции по Столетней войне в августе 2015 года моё внимание привлекло короткое выступление историка Ирины Мецлер, которое касалось достаточно уникальной темы инвалидности в условиях Средневековья. Я нашла её книгу, и попыталась изложить информацию в читабельной форме, со своими комментариями. Данный файл не закончен и не обработан, но меня попросили поместить эту информацию на доступный ресурс. Со временем я файл дополню и обработаю.
  Доктор Ирина Мецлер - прекрасный рассказчик. Она умеет строить идеальные презентации, умеет сделать их интересными и информативными, не перегружая деталями. Человек она чрезвычайно эрудированный, хорошо разбирающийся во всех аспектах средневековой жизни, и, надо сказать, избранная ею тема, Disability in Medieval Europe c. 1100 - 1400, требует именно особой эрудиции. Работа охватывает историографию инвалидности, современные и средневековые теории об ограниченно дееспособном/ущербном теле, о том, как эту ущербность рассматривали средневековая медицина и философия, она анализирует чудеса и исцеления.
  То есть, Мецлер сводит историю, экономику, теологию, медицину и социологию в одну точку, в которой находится потерпевшее ущерб человеческое тело. Ну, у подобной супер-эрудиции есть обратная сторона - очень, очень своеобразная манера изложения материала в письменном виде. Поскольку тема инвалидности в средневековом обществе была темой докторской диссертации Ирины Мецлер, свой отпечаток наложили и требования к структуре и манере изложения материала. В общем, увлекательным чтивом эту книгу назвать невозможно, хотя сам предмет более чем увлекательный. Я попытаюсь познакомить вас с работой доктора Мецлер, не заблудившись в совсем уж дремучих зарослях. Поехали! Но дорога, предупреждаю, будет ухабистой.
  Инвалидность довольно долго не исследовалась историками в принципе, являясь чем-то, что присутствует в жизни общества всегда, и, соответственно, не заслуживает отдельного внимания. Что, в свою очередь, приводит к рождению определённых стереотипов представлений. "A key defect of most accounts of handicap is their blind disregard for the accretions of history. Insofar as such elements do enter into accounts of handicap, they generally consist of ragbag of examples from Leviticus via Richard III to Frankenstein, all serving to indicate the supposed perennial, "natural" character of discrimination against the handicapped".
  Историю инвалидности начали изучать систематизированно где-то в 80-х, и выводы проделанных исследований во многом зависят от того, как видит прогресс или регресс сам историк. Прогрессионисты ищут и находят доказательства, что судьбы инвалидов от века к веку становится лучше, они легче интегрируются в общество, для них появляется больше и больше облегчающих жизнь вспомогательных приспособлений. Пессимисты ищут и находят доказательства, что человечество всегда относилось к инвалидам скверно, и в этом плане ничего не улучшается, если не становится даже хуже.
  Первые попытки составить историографию инвалидности были предприняты в 20-х и 30-х годах XX века. Интерес к тому, как жила и адаптировалась экономически и социально эта группа населения сквозь века, проснулся по вполне очевидной причине, а именно - из-за великого множества искалеченных ветеранов Первой мировой войны. Именно поэтому интерес был сосредоточен в основном на повреждениях конечностей. Появилось множество статей, и, в 30-х, одна очень важная работа, "Цивилизация и калеки" Фредерика Ватсона ("Civilisation and the Cripple", by Frederick Watson). К сожалению, в этой книге, отдающей должное медицине, Средневековью уделены ровно полтора параграфа, которые можно сократить до идеи "выживают сильнейшие, а слабые умирают быстро, и туда им дорога". Ватсон видел инвалидов проблемой, социальной проблемой, решить которую могли медицина и система закрытых заведений для тех, "починить" кого было невозможно.
   В 1932 году была опубликована книга Хаггарда "Хромые, слепые, калечные: жизненно важная роль медицины в истории цивилизации" ("The Lame, the Halt and the Blind: The Vital Role of Medicine in the History of Civilization", by H. W. Haggard). Эта книга - одна из самых значительных для составления представления о проблемах с историческими исследованиями в этом направлении, потому что она была написана "для широкой аудитории" читателей, и проделала титаническую работу по внедрению абсолютного непонимания и ложных стереотипов в умы этой самой широкой публики. Вкратце: Средневековье было могилой для цивилизации, и калеки всегда были проблемой для общества. При этом, Хаггард был прогрессионистом, он создавал контраст между "грязными, насыщенными болезнями Тёмными Веками" и победным шествием медицины с времён Просвещения и до его дней. Доктор Мецлер проследила рождение стереотипа о Тёмных Веках именно к этой работе, причём Хаггард щедро отнёс к этому периоду всё, что было до XVIII века.
  Самое интересное, что авторы, обработанные хаггардовскими стереотипами, зачастую имеют тенденцию рассматривать отношение к инвалидам в Средние века негативным в виду того, что те не могли вносить свой вклад в жизнь коммуны наравне со здоровыми. А эта точка зрения, между прочим, берёт исток уже в протестантской рабочей этике, но отнюдь не в Средневековье. Уже в 1984 году, Джордж Хендерсон и Вилли Брайан в "Психосоциальных аспектах инвалидности" ("Psychosocial Aspects of Disability", by George Henderson and Willie V. Bryan) совершенно серьёзно делают вывод, что "mental illness and physical afflictions were generally viewed as the work of evil mana, or spirits. If, after considerable coaxing, the spirits did not leave a possessed body, this was believed to be indisputable evidence that the individual was being punished".
  С тех пор изменилось не многое. В 1999 году Дебора Маркс посвящает Средневековью одно предложение, умещая в него вообще все возможные стереотипы. Например, то, что в Средние века инвалиды подвергались юридическим преследованиям, что церковь инициировала эти преследования, и что инвалидность тогда ассоциировалась с колдовством ("Disability: Controversial Debats and Psychosocial Perspectives" by Deborah Marks).
  Впрочем, в 1932 году появилась любопытная книга в Германии, где автор собрал всех известных ему деятелей, начиная с XIX века, с физическими дефектами, представив их людьми, во многом превосходящими так называемых "нормальных" ("Zerbrecht die Krücken", by Hans Würtz). Но эта книга отнюдь не имела своей целью показать народу, что физические деформации и/или инвалидность не делают человека "иным". Во вступлении к книге, Вюрц пишет о том, что инвалидность может быть побеждена железной сверх-волей. То есть, и он не видел инвалидов равными "нормальным" людям, собственно. Скорее он прославлял волю тех, кто смог превзойти свои ограничения, и стать лучше.
  А что же медицинская литература? А историческая медицинская литература не считала инвалидов больными людьми, и не выделяла их в какую-то особую категорию. Или, иногда, просто выделяла инвалидность в категорию "неисцелимое", и больше этим вопросом не занималась. И когда Михлер, заглянувший в пару текстов (действительно, в два!) неизбежного Гиппократа, и обнаружил там вполне практические руководства по работе с проблемами ортопедического плана, он удивился, умилился, и вделал вывод, что ценность данной работы - в рациональном объяснении источника проблем ("Die Krüppelleiden" by M. Michler)
   После 1980-х стали появляться более узкие исследования по истории инвалидности. Начали, как водится, с античности. Люка Джилиани (Luca Giuliani) попытался проанализировать эллинистические статуэтки, изображающие деформированных людей, частично с точки зрения исторической перспективы, и, частично, с точки зрения истории культуры ("Die seligen Krüppel. Zur deutung von Mishgestalten in der hellenistischen Kleinkunst"). Дазен изучал карликов в античном мире, пытаясь понять, были ли они маргинализированы как нечто пугающее, либо как нечто, обладающее особыми силами в религиозном контексте ("Dwarfs in Ancient Egypt and Greece"). Роберт Гарланд изучал социальный символизм и физические условия, в которых находились инвалиды и деформированные люди в Римско-Греческом мире ("The Eye of the Beholder"). Он приходит к выводу, что всё, отличающееся от общепризнанных стандартов, воспринималось тогда, как и сейчас, либо с брезгливостью, ужасом и подозрением, либо с болезненным любопытством и неловкостью.
  Бет Кохен анализировала отклонения от классического стандарта в греческих изображениях, классифицируя девиации простым словом "уродство", свалив в одну кучу и тех, кто был деформирован, и стариков, и просто людей с "монструозным поведением" ("Not the Classical Ideal"). Даниэль Огден изучал ортопедические отклонения в описаниях мифологических и легендарных царей античной Греции ("The Crooked Kings of Ancient Greece").
  Наиболее адекватна в смысле исторического контекста работа Николаса Влахогианниса, рассматривающего различные примеры инвалидности именно в их родные периоды ("Disabling Bodies"). Работа Эванса рассматривает жизнь глухонемых в античной Греции с точки зрения социальной конструкции инвалидности ("Deaf and dumb in Ancient Greece"). Собственно, только эти две работы и рассматривают античных инвалидов как часть общества. Остальные, вольно или невольно, помещают их на линейку "иных".
  Явным исключением в общей массе является работа Йоханнеса Рейнджера об инвалидности в Вавилоне и Месопотамии, в которой, после исследования клинописных текстов, он склоняется к мнению, что инвалидность сама по себе не являлась причиной маргинализации. Скорее, потеря семьи и/или состояния вытесняла этих людей в другие маргинальные группы - нищих, одряхлевших, овдовевших (Kranke, Krüppel, Debile - eine Randgruppe im Alten Orient).
  Анри-Жак Стикер написал в 1982 году книгу "Corps infirmes et sociétés", в которой он посвятил вопросу инвалидности в Средние века целую главу. Кстати, по утверждению доктора Мецлер, это был первый текст, в котором вопросу было уделено больше, чем несколько предложений. В этой главе он отталкивается от замечания Филиппа Ариеса, что в Средние века инвалидность была "нормальной ненормальностью" - то есть, не было ни ужаса, ни отвращения, а была обычная констатация факта, изменить который не представлялось возможным. Стикер отказывается принять постулат, согласно которому во Франции до XVII века не существовало определённой точки зрения на инвалидов. Он предполагает, что в Средние века инвалиды как группа просто растворялись в бедноте, и находит отсутствие выделения инвалидов в особую группу "чрезвычайно многозначительным".
  Опираясь на исследования Жаном Делюмо о природе страхов с эпоху позднего Средневековья и ренессанса ("Грех и страх, формирование чувства вины в цивилизации Запада"), Стикер утверждает, что инвалиды порождали в средневековом социуме страх, который и привёл к тому, что их как бы не замечали, изолировали от общества. Он заходит довольно далеко, предполагая, что сам по себе инвалид был источником беспокойства в умах окружающей нормы, так как, с одной стороны, его существование порождало ужас, когда, с другой стороны, инвалидность и беспомощность традиционно являлись объектом благотворительности. По его мнению, инвалидам оказывали благотворительность просто потому, что не знали, что ещё с ними делать.
  Доктор Мецлер отдаёт должное желанию Стикера понять феномен, но отмечает, что он для своей работы использовал исключительно вторичные источники - то есть, мнение других исследователей, а не документы того времени, которое он исследовал. Далее, он относил проказу к инвалидности, хотя средневековые источники совершенно однозначно указывают, что проказа всегда классифицировалась как болезнь. И, наконец, очень любопытный момент. Мецлер утверждает, что Стикер смешал два понятия, которые смешивать нельзя: impairment, то есть паталогия (физиологический феномен) и disability, то есть инвалидность (культурологическая конструкция), и что говорить об инвалидности в контексте Средних веков - это анахронизм.
  Любопытно, что подавляющее большинство исследований по инвалидности в разных аспектах (от искусства до культурной антропологии) было сделано в немецкой академической среде. Тем не менее, ни одно из них не затрагивало Средние века, отмахиваясь от них понятием "Dark Age", Тёмные Века.
  Возникает вопрос - почему? Ответ частично в том, что исследователи сами ограничивали круг своих исследований. Они исследовали прошлое с точки зрения современных им, чисто западных понятий о том, каким должно быть тело. И от стереотипов, что те, чьё тело отличалось от этого среднего образца нормальности, были либо шутами при дворах знати, либо нищими попрошайками. А стереотипы возникали от того, что исследователи просто не понимали, куда именно надо отнести эту группу населения, не отвечающую стандартам, которое изначально установил тот же исследователь.
  Во-вторых, сами Средние века до недавнего времени рассматривались историками как досадный перерыв в победном шествии науки и прогресса от классических времён до Ренессанса. Во многом в формировании этого мнения поспособствовали работы Мишеля Фуко, который был хорошим философом, но плохим историком. Проблема Средневековья в том, что оно не укладывалось ни в одну теорию. Оно совершенно чётко не было "классическим". Более того, тексты, дошедшие до нашего времени, имеют тенденцию сосредотачиваться на жизни высших классов. И здесь кроется ещё один феномен, а именно разделение жизни на "трагедию" и "комедию". История трагична. И мы рассматривает, наблюдаем эту трагедию именно по отношению к сильным и знаменитым. Остальное попадает в раздел комедий - все эти бесчисленные "простые люди", бедняки, инвалиды. Те, кто не формирует историю, а живёт в том историческом периоде, в котором их угораздило родиться. Как выразился один современный историк (Иоахим Кнапе), "историограф собирает сведения о людях и группах людей, способных действовать". То есть, те, кто НЕ действовал, с точки зрения историков-постмодернистов, не имеют и права на историю.
  Мецлер отмечает, что если исследовать не анахронистическое для Средних веков понятие "инвалидности", а патологии, то картина получится совершено другой. Причём, гораздо более сложной, чем картина в более "классические" времена.
  ____________________
  Хочу объяснить, почему я полезла в сложное исследование простого вопроса. Казалось бы - приведи интересные примеры, расскажи истории о реальных людях, и не лезь в дебри. Понимаете, меня летом на конференции по Столетней войне поразило не то, что рассказывали докладчики, а то, как они занимаются своей научной работой. Потому что их подход очень точно угодил в мою собственную убеждённость, что для понимания людей, живших более половины тысячелетия назад, их поступков и мотивов за этими поступками, надо понимать период, иметь широкую картину происходившего.
  Вопрос в том, что влияет на наше понимание происходившего сотни лет назад. И тут начинается "заумь" - в лучшем случае. С чего мы начинаем? С тех самых "вторичных источников". Нормальный среднестатистический человек не начинает знакомство с вопросом с изучения зубодробительных средневековых и классических текстов. Хотя бы в силу отсутствия языковых знаний. То есть, в первую очередь мы читаем то, что пишут по предмету профессионалы - историки, исследователи. И в зависимости от того, вызывает ли текст внутренне согласие, базирующееся на складе характера читающего, на его личном опыте, на типе его логики, он вырабатывает собственный стереотип. Но, в свою очередь, мнение историков не свободно от стереотипов, которые они когда-то получили. Особенно, если эти стереотипы задают координаты для будущих исследований.
  Проще говоря, если ты веришь, что в Средние века не было ничего, кроме чумы, дерьма на улицах и уродства, ты будешь непроизвольно выбирать чтиво, подтверждающее твою правоту. Если же ты веришь, что в двенадцатом веке на зелёных лужайках скакали розовые пони, а в лесах бродили единороги, какающие радугой, ты будешь искать подтверждение именно этому.
  Плюс, как совершенно очевидно из приведённой историографии, человеку свойственно упрощать. Он выбирает понятное. Если какой-то исторический период не укладывается в выбранную систему координат, от него отмахиваются. Средние века явно оказались слишком сложными для человека, вооружённого логикой и системой ценностей постмодернизма. Плюс пресловутый прогрессивизм. Я не могла не обратить на это внимание и сама, когда занималась вопросом о судьбах женщин в средневековой Англии. Особенно увлечённо раскрашивали Средневековье мрачными красками именно те, кто жил в достаточно мрачные для гуманиста времена XIX века. Им было важно доказать себе и читателю, что "жить стало лучше, жить стало веселее", и для контраста была написана жуткая картина "Тёмных веков". Впрочем, чтобы пронаблюдать явление с более близкого расстояния, достаточно проследить за яростными дебатами фанатов СССР и фанатов послеперестроечной России. Но пока ещё живы те, кто сам застал СССР, полностью фиктивную картину того времени получить невозможно. Вот лет через сто...
  ________________
  Изучение инвалидности как академической дисциплины стало результатом политического движения в Европе и в США где-то на рубеже 1970-х и 1980-х. Теоретизировать начали страстно, и с разных углов - с историко-географического и материалистического, с антропологического и компаративно-культурного, с психологического и социологического. Общим эти теории имеют одно: разделение социальной конструкции инвалидности и физиологической реальности патологии. Проще говоря, человек может родиться с патологиями, но инвалидом его делают другие.
  Если исходить из того, что инвалидность является социальной конструкцией, то понимание, что является инвалидностью, и что ею не является, должно меняться соответственно изменениям в обществе.
  По контрасту с этой моделью, медико-биологическая модель инвалидности не делает чёткого разделения между патологией и инвалидностью, и рассматривает инвалидность чем-то вроде нормального явления. Для этой модели исследование истории инвалидности бессмысленно - если инвалидность естественна, то она была всегда, она не меняется. А если так, то она не зависит от создаваемых человеком факторов.
  Доктор Мецлер считает, что патология - это такая же манифестация времени, как и инвалидность, и разделять эти два понятия интеллектуальной пропастью было бы неразумно - ведь в разные исторические периоды один и тот же вид патологии определялся по-разному, в зависимости от состояния науки и медицины, свойственные именно этому периоду. Таким образом, вполне возможно изучать патологию в Средние века и внутри определённого периода, через географические пространства, сравнивая потом результаты разных периодов между собой. Потому что инвалид-калека из тринадцатого века оставался бы, по определению, инвалидом-калекой и в конце двадцатого века. Но вот научные, медицинские и биологические критерии каждого времени расклассифицируют и опишут одинаковые симптомы совершенно по-разному.
  Средним векам был свойственен теологически-философский подход к восприятию феномена патологий и инвалидности (позднее это будет раскрыто в работе подробно). Что касается времён новых, то в западном обществе отношение к инвалидам сформировалось в нечто, определяемое понятием "дисаблизм", по аналогии с расизмом и сексизмом. Инвалидов рассматривали группой, находящейся ниже средней нормы, группой зависимой и, по сути, имеющую более низкую ценность (или вообще не имеющей ценности) для общества.
  "Дисаблизм" - это социо-политический процесс, маргинализирующий и угнетающий инвалидов. К примеру, сложности с передвижением в пространстве или трудоустройством инвалидов относили к особенностям патологий представителей группы, но не к феномену социальной и политической дискриминации инвалидов. С этой точки зрения, патология рассматривалась как персональная стигма, мешающая человеку жить нормальной жизнью. По сути, инвалиды внутри теории социального контекста рассматриваются виртуальными, а не реальными личностями. То есть, другие определяют, чем является инвалид, и какими особенностями обладает или не обладает.
  В начале 1960-х годов Ирвин Гоффман позиционирует инвалидность в социальном контексте по трём координатам: заметность, идентичность, степень отклонения. Он также обозначает три типа социальной стигмы - несовершенства тела/деформации, несовершенства характера, и "племенная" стигма расы, этнического происхождения или религии ("Stigma: Notes on the Management of Spoiled Identity", by Irving Goffman).
  В 1980-х, французскай структуралист Рене Жирар рассматривает вышеупомянутые стигмы в кросс-культурном контексте. "Кроме культурных и религиозных, имеются ещё и с чисто физические критерии. Болезнь, безумие, генетические деформации, повреждения от несчастных случаев, и даже общая ограниченность имеют тенденцию провоцировать преследования. Достаточно осмотреться вокруг, чтобы понять универсальность этого явления. Даже в наше время люди не способны контролировать проявления своего отвращения к физической ненормальности... "Калеки" являются субъектом дискриминации, превращающей их в жертв, простое присутствие которых вносит неловкость в социальные ситуации" ("The Scapegoat", by René Girard).
  В общем и целом, Жерар видит инвалидов носителями стигмы, реальной или метафорической, виктимизирующей их в обществе. То есть, любые отклонения от принятой за среднюю норму, поворачивает общество против носителей этого отклонения, что превращает их в жертвы дискриминации.
  Любопытно, что представления Гоффмана и Жерара получили в наше время своих критиков именно из той группы, которую они анализировали. Майк Оливер и Том Шекспир (или сэр Томас Уильям Шекспир, 3-й баронет) сами имеют паталогии. У Шекспира - ахондроплазия (наследственная), а у Оливера - повреждение позвоночника ("The politics of disablement", by Mike Oliver, "Arguing About Disability", by Tom Shakespeare). Оливер и Шекспир рассматривают инвалидность как социальную модель, тогда как Гоффман и Жерар ставят в центр проблемы интерактивность индивидов внутри социума.
  Реджинальд Голледж разделяет инвалидность (disability) и ущербность (disadvantage). С его точки зрения, инвалидность - это не состояние, а ситуации, в которых индивид исключается, частично или полностью, из активности других членов общества, в силу своих физических ограничений. Тогда как ущербность - это то, с чем сталкиваются люди без видимых патологий, которых общество воспринимает неудобными в силу своего культурного, религиозного, социального, этнического и политического контекстов ("Geography and Disabled", by Reginald Golledge).
  Фуко, разумеется, оставил достаточно глубокую колею в теории телесности. Ему принадлежит замечание, что разница между мужчиной и женщиной не является полностью биологической и очевидной, но является во многом результатом дискурса. Но проблема с Фуко в том, что ради дискурсивности, он может время от времени принижать роль элемента физического отличия, договариваясь до "теоретического исчезновения материальности тела". (Уфффф... это даже не Кот Шредингера).
  Вик Финкельштейн рассматривает инвалидность с точки зрения материалистических теорий. По его мнению, инвалидность возникла в результате индустриализации западного общества. В пре-капиталистическом и до-индустриальном мире, по его мнению, индивиды с патологиями не были выделены в отдельную группу, а существовали во всех группах. Это позволяло им не быть исключёнными из деятельности социума ("Attitudes and Disabled People", by Vic Finkelstein).
  Отдельно в ряду исследований стоит работа Брендана Глисона, в которой он выстраивает основанную на архивных материалах модель отношения к инвалидам в средневековой сельской Англии. По его мнению, инвалидность - это насильственно установленное социальное исключение, которому индивиды с патологиями вынуждены подчиняться. По контрасту с подходом здравого смысла, по которому инвалидность является второй натурой лиц с патологиями ("Second Nature? The Socio-spatial Production of Disability", by Brendan Gleeson). Проблема в том, что материалы, которыми он пользуется, датируются 1570 и 1635 годами, а местом исследования являются Норич и Салсбери. То есть, материалы не имеют никакого отношения ни к Средневековью, ни к сельской Англии.
  Главная ошибка Глисона в том, что он абсолютно не понимал исторического контекста Средневековья, всерьёз считая, что селяне были намертво привязаны к конкретному поместью, и производили только необходимое количество товаров для натурального обмена. Не говоря о том, что мимо прошли многочисленные и конкретные свидетельства о флуктуации рабочей силы между городом и деревней, средневековые города в системе Глисона вообще не могли бы существовать.
  Главный вопрос, ответ на который ищет Глисон, звучит так: "каким образом социально-пространственная организация общества менялась под влиянием живого опыта физических патологий"? Глисон, а вместе с ним и Ле Гофф, и Оливер, считают, что социо-временные изменения влияли на живой опыт через трансформацию материальной структуры повседневной жизни. Соответственно, трансформации в производстве продукции имели социальные последствия для людей с патологиями. Проще говоря, в докапиталистическом производстве индивид был волен влиять на то, как он проводит свой день, и как он зарабатывает себе на пропитание. У каждого был свой, персональный рабочий процесс, со своей скоростью работы и продолжительностью рабочего дня. Соответственно, люди с патологиями вполне могли продолжать работать, и вносить свой вклад в производство продукции.
  Всё это очень интересно, конечно, но чисто материалистические конструкции не объясняют слишком многого, если не рассматривать вопрос ещё и под углом культуры, "набора ценностей и убеждений", по выражению Мэри Дуглас ("Purity and Danger: An Analysis of Concepts of Pollution and Taboo", by Mary Douglas). Именно культура создала образец того, каким должно быть нормальное тело. Поэтому, по мнению Тома Шекспира, люди с нормальным телом не любят или боятся не столько патологий инвалида, сколько напоминания, через его отклонения, что они - смертны. С этой точки зрения, инвалиды в западном обществе представляют для людей с нормальными телами угрозу их самовосприятию.
  Далее Мецлер долго анализирует подход к инвалидности с точки зрения антропологии. Она находит, что антропологи и этнологи дают более точные ответы и примеры о положении инвалидов в обществе, чем все прочие теоретики, потому что социальные и экономические теории... ну, слишком теоретичны, иногда - до полного парадокса. Они также совершенно беспомощны в использовании исторического контекста. Тогда как антропологи и этнологи могут дать достаточно чёткие ответы на каждый исторический период. Но. Во-первых, универсальность отношения к патологиям и к инвалидности в пространстве ещё нельзя установить, потому что материала всё ещё маловато. Во-вторых, отвечая на вопрос "как оно было", антропологи не могут ответить на вопрос "почему это было именно так".
  ____________________
  Хочу откомментировать, что меня удивило в этих теориях. Я понимаю, что социо-экономический подход к инвалидам, как группе, более выгоден в практическом смысле. Когда нужны широкие изменения, они делаются не для конкретного человека, а для всей категории данной группы инвалидов - сурдопереводы для глухих, доступность помещений для тех, кто передвигается в инвалидных креслах, не говоря уже о законодательстве, запрещающем дискриминацию по признаку инвалидности.
  Но вот что касается взаимодействия инвалида и окружающего его социума - тут я бы поспорила в пользу интерактивности индивидов внутри социума. В общем и целом, судя по отзывам реальных, не теоретических инвалидов, в социуме они невидимы. На них просто-напросто не смотрят. Они среди нас, но мы их не видим, не хотим видеть. Не хотим видеть именно как группу, каждый по своей причине. Кто-то считает невежливым пялиться, кому-то очень некомфортно. При этом мы не испытываем ничего подобного, общаясь со знакомыми, не безразличными нам инвалидами. Мы их воспринимаем, в первую очередь, как личностей, одной из особенностей которых является какая-то патология.
  Меня также умилили рассуждения о том, что в феодальном аграрном обществе индивиды строили своё рабочее время по собственному усмотрению. Вообще-то, практически любой с/х деятельности присуща сезонность. Во-вторых, сборы налогов всегда имели тенденцию быть неизбежными к определённому периоду. В третьих, политические факторы, типа военных конфликтов, и бедствия, типа эпидемий, засух, наводнений. Тут не слишком-то большой зазор для собственного усмотрения.
  В общем, теории - они и есть теории. Но я безумно рада, что общие рассуждения и современные теории закончились. Дальше приступим к собственно сабжу - к средневековым теориям о предмете.
  _________________________
  Приступая к анализу средневековых теоретических концептов о теле вообще, и о теле с отклонениями в частности, доктор Мецлер напоминает, что человеческое тело никогда не являлось чисто физическим объектом, который можно описать нейтрально, чисто с научной точки зрения. Человеческое тело - это объект, понимание которого определяется интеллектуальной культурой каждого отдельного периода времени.
  Соответственно, отправной точкой для анализа средневекового понимания тела должна быть Библия - базовый, основной текст для развития христианского мышления, которое неизбежно находит отражение в каждой исторической эпохе. Поэтому, важно проследить, что именно Библия говорит относительно отклонений от общепринятой нормы. В Старом Завете отклонения упоминаются в связи с наказаниями за неправедные деяния. В Новом Завете - в связи с исцеляющими чудесами, которые творили Иисус и апостолы. Вот несколько примеров.
  Книга Бытия 19:11. Жители Содома пытаются напасть на Лота, и их поражает слепота: "...а людей, бывших при входе в дом, поразили слепотою, от малого до большого, так что они измучились, искав входа".
  Книга Исхода 4:11. Слепые, немые и глухие - все они творения Бога: "Господь сказал [Моисею]: кто дал уста человеку? кто делает немым, или глухим, или зрячим, или слепым? не Я ли Господь [Бог]?".
  Второзаконие 32:35. Обычно интерпретируется так, что враги израэлитов прокляты, поэтому их будут преследовать несчастья, или болезни от преждевременного старения: "У Меня отмщение и воздаяние, когда поколеблется нога их; ибо близок день погибели их, скоро наступит уготованное для них".
  1-я Книга Царств 4:15-18. В нейтральном тоне повествуется, что первосвященник Илий/Эли к 98 годам был практически слеп, и умер от того, что упал и сломал шею: "Илий был тогда девяноста восьми лет; и глаза его померкли, и он не мог видеть. И сказал тот человек Илию: я пришёл из стана, сегодня же бежал я с места сражения. И сказал Илий: что произошло, сын мой? И отвечал вестник и сказал: побежал Израиль пред Филистимлянами, и поражение великое произошло в народе, и оба сына твои, Офни и Финеес, умерли, и ковчег Божий взят. Когда упомянул он о ковчеге Божием, Илий упал с седалища навзничь у ворот, сломал себе хребет и умер; ибо он был стар и тяжел. Был же он судьею Израиля сорок лет".
  2-я Книга Царств 4:4. Мемфивосфей, внук Саула, охромел на обе ноги, когда его кормилица упала при паническом бегстве после битвы при Гелвуе, и уронила ребёнка: "У Ионафана, сына Саулова, был сын хромой. Пять лет было ему, когда пришло известие о Сауле и Ионафане из Изрееля, и нянька, взяв его, побежала. И когда она бежала поспешно, то он упал, и сделался хромым. Имя его Мемфивосфей".
  2-я Книга Царств 5:6-8. "И пошел царь и люди его на Иерусалим против Иевусеев, жителей той страны; но они говорили Давиду: "ты не войдешь сюда; тебя отгонят слепые и хромые" - это значило: "не войдет сюда Давид". 7 Но Давид взял крепость Сион: это - город Давидов. 8 И сказал Давид в тот день: всякий, убивая Иевусеев, пусть поражает копьем и хромых и слепых, ненавидящих душу Давида. Посему и говорится: слепой и хромой не войдет в дом (Господень)".
  2-я Книга Царств 21:20. "Было еще сражение в Гефе; и был там один человек рослый, имевший по шести пальцев на руках и на ногах, всего двадцать четыре, также из потомков Рефаимов". Речь идёт о сыне Голиафа, тоже гиганте.
  1-я Книга Царей 13:4. Здесь русскоязычная версия как-то не совпадает с англоязычной, так что пусть будет на английском: "Now when the king heard the saying of the man of God, which he cried against the altar in Bethel, Jeroboam stretched out his hand from the altar, saying, "Seize him." But his hand which he stretched out against him dried up, so that he could not draw it back to himself". Суть в том, что рука неправедного короля отсохла, когда он указал ею на праведника, приказав схватить этого человека.
  2-я Книга Хроник 16:12-13. "И сделался Аса болен ногами на тридцать девятом году царствования своего, и болезнь его поднялась до верхних частей тела; но он в болезни своей взыскал не Господа, а врачей. И почил Аса с отцами своими, и умер на сорок первом году царствования своего".
  Псалом 38:10-13. Здесь снова русскоязычный текст довольно далёк от англоязычного, но ближе по смыслу к тому, в чём раскаивается грешник. Мецлер отмечает, что псалм метафоричен. "My heart panteth, my strength faileth me: as for the light of mine eyes, it also is gone from me. My lovers and my friends stand aloof from my sore; and my kinsmen stand afar off. They also that seek after my life lay snares for me: and they that seek my hurt speak mischievous things, and imagine deceits all the day long. But I, as a deaf man, heard not; and I was as a dumb man that openeth not his mouth".
  Захария 11:17. "Горе негодному пастуху, оставляющему стадо! меч на руку его и на правый глаз его! рука его совершенно иссохнет, и правый глаз его совершенно потускнет".
  В общем и целом, Старый Завет рассматривает инвалидность как наказание за неправедные деяния, или как манифестация неудовлетворительного состояния души. А Книга Левит ещё и рассматривает в деталях, какое именно наказание и несчастье последует в результате того или иного греха. И перечисляет "профилактические меры": оставлять часть урожая на поле, чтобы бедняки могли собрать его для себя, а также "Не злословь глухого и пред слепым не клади ничего, чтобы преткнуться ему; бойся [Господа] Бога твоего. Я Господь [Бог ваш]".
  Пожалуй, наиболее печально знаменит пассаж из Левита о том, кто может, а кто не может быть священником: "скажи Аарону: никто из семени твоего во [все] роды их, у которого [на теле] будет недостаток, не должен приступать, чтобы приносить хлеб Богу своему; никто, у кого на теле есть недостаток, не должен приступать, ни слепой, ни хромой, ни уродливый, ни такой, у которого переломлена нога или переломлена рука, ни горбатый, ни с сухим членом, ни с бельмом на глазу, ни коростовый, ни паршивый, ни с повреждёнными ятрами".
  Как-то так сложилось, что этот текст традиционно приводят в качестве доказательства негативного отношения к "повреждённым" людям в античном иудейском обществе. Тем не менее, всё не так однозначно. Сам по себе, текст запрещает именно священничество (то есть, принадлежность к элите того времени), деятельность в святилище, людям с определёнными повреждениями, но не говорит, что они должны быть исключены из духовной жизни общины. И тем более, не говорит, что они вообще являются изгоями в общине. Есть также точка зрения, что в этом пассаже перечисляются "канонические" патологии, без утверждения, что носители этих патологий являются в чём-то нечистыми или ущербными ("A Catholic Commentary on Holy Scripture", by Bernard Orchard at al).
  Так или иначе, многие современные учёные растягивают вышеупомянутый пассаж из Книги Левита на всё Средневековье. О чём они забывают упоминать, так это о немалом количестве материалов от тринадцатого века (и раньше), содержащих папские диспенсации и решения судов на эту тему. То есть, теоретически тело священника должно было быть максимально совершенным воплощением человеческого облика. Практически же, античные каноны вовсе не мешали созданию более современных канонов. Например, Апостольская Конституция, датируемая IV-V веками, содержит пассаж, устанавливающий, что физические повреждения епископов не могут быть основанием для запрещения им исполнять свои обязанности. Сборник канонических декретов папы Григория IX от 1234 года, Liber extra, посвящает вопросам физических патологий и повреждений отдельный том (XX). Там совершенно ясно говорится, что физические патологии и повреждения могут закрыть путь священника к высшим церковным должностям, но в целом не закрывает для инвалидов возможность церковной карьеры.
  Собственно, и в случае высших должностей могла быть запрошена и получена папская диспенсация, разрешающая в конкретном случае то, что запрещалось в общем смысле. Судя по документации, такие диспенсации запрашивались (и выдавались), но достаточно редко. Скорее всего, в общем и целом допуск на высшие иерархические ступени, в ряды церковной элиты, делался максимально сложным совершенно сознательно, и современники прекрасно это понимали.
  Наилучшим показателем того, насколько инвалиды и носители патологий считались пригодными для церковной карьеры, являются правила приёма в средневековые университеты, где проходило обучение будущих священников. Правила поступления в средневековые университеты и колледжи Англии вообще не включают никаких ограничений по физическим признакам. Изредка встречаются упоминания об отказах в обучении по причине инвалидности или деформаций абитуриента (Оксфорд, 1400-й год, причина - неизлечимое заболевание и "тяжёлые телесные деформации"). Но вот в середине пятнадцатого века тот же Оксфорд не пожалел усилий устроить отдельное торжество по поводу посвящения в бакалавры двум выпускникам с синдромом карликовости, чтобы они не чувствовали себя униженными из-за малого роста на общей церемонии.
  Что касается континентальной Европы, то достаточно известен Никазиус Воэдра, слепой от рождения, который сначала был спокойно зачислен в 1459 году в Лувенский университет, где получил квалификацию в теологии и искусстве, а затем - в университет в Кёльне, где он получил степень доктора канонического закона.
  __________________
  Новый Завет, в отличие от Старого, повествует не столько о наказаниях неправедных всякими физическими разнесчастьями, сколько об исцелениях. Духом Нового Завета стала надежда. Надежда на то, что на свете нет ничего непоправимого, и что несчастья, преследующие человека от рождения, могут оказаться возможностями испытать счастье преодоления их в будущем. Показательна притча о слепом от рождения человеке, по поводу которого Христу задали вопрос: виноват ли этот человек в том, что родился слепым, или во врождённой слепоте отпрыска виноваты родители?
  Никто не виноват, ответил Иисус. Несчастный родился слепым, чтобы через него могло проявиться милосердие Бога. И исцелил слепого (От Иоанна, 9:2-3: "Ученики Его спросили у Него: Учитель! кто согрешил, он или родители его, что родился слепым? Иисус отвечал: не согрешил ни он, ни родители его, но [это для] [того], чтобы на нем явились дела Божии").
  Средневековые актёры этот эпизод просто обожали, как минимум - за его метафоричность, создающую обширное пространство для креативных сценариев. Но только ли в метафоре смысл этого момента? Как минимум, здесь имеется достаточно беспрецедентное заявление, что патология вовсе не является следствием греховности её носителя, и не выражается в качестве знака гнева Господнего. Почти идентична по смыслу и другая притча, об исцелении от паралича. Тем не менее, и Новый Завет не отрицал, что болезнь, патология, деформация могут быть и проявлением гнева Господнего. Не обязательно являются индикаторами, но могут ими являться.
  И всё же - с чем мы имеем дело в Старом и Новом Заветах? С прямолинейными параллелями между проступком и наказанием, или с абсолютными метафорами? Для читателя просвещённого метафоричность Нового Завета очевидна. В нём св. Пётр исцеляет одной своей тенью, а св. Филипп - проповедями. В какой момент люди начали верить, что молитва и вера исцеляют вполне конкретные, реальные заболевания? В какой момент люди стали считать, что болезнь - это особое клеймо, которое Бог ставит на грешнике? На эту тему есть свои исследования, но в данном достаточно сосредоточиться на главном: на взаимоотношениях инвалида и окружающего его социума.
  Старый Завет прямо запрещает людям с патологиями только один род занятий: священничество, то есть доступ к элитарным кругам общества того времени. Новый Завет и вовсе не запрещает инвалидам ничего, акцентируя внимание читателя на страстном желании исцеляемых стать лучше, совершеннее.
  Таким образом, вывод напрашивается сам собой: знак равенства между грехом и физической ущербностью был поставлен вовсе не в базовой христианской литературе, а гораздо позже - более или менее современными нам трактователями этой литературы, убеждёнными в том, что во всех эпохах развития общества, которые были до них, лечение патологий было связано с религиозным понятием греха. "Еврейско-христианская традиция, доминирующая в Европе во время и после Средневековья, учит, что физическая ущербность людей является выражением неудовольствия Бога", - пишут Макельпранг и Салсгивер ("People with disabilities and social work", by R. W. Mackelprang and R. O. Salsgiver").
  "Еврейско-христианская этика утверждает, что физический дефект - это комперсация греха", - вторит им Шари Тюре ("Disability and monstrosity: a look at literary distortions of handicapping conditions", by Shari Thurer). В эту короткую цитату уместились сразу две ошибки - обобщение и упрощение. Как мы видели, религиозные источники отнюдь не всегда связывали грех с физическими патологиями - это во-первых. А во-вторых, автор описывает "еврейско-христианское общество" как нечто одинаковое повсюду, статичное, не изменяющееся и бесконечное состояние.
  Лонгмор пишет: "Вполне очевидно, что в западном обществе, вплоть до раннего нового времени, инвалидность рассматривалась как неизменное состояние, являющееся результатом воздействия сверхъестественных сил" ("Uncovering the hidden history of people with disabilities", by P. K. Longmore). По мнению автора, только просвещение восемнадцатого века "развеяло мрак тёмных веков", который объединял болезнь с грехом.
  Вайнберг и Сибиан ("The Bible and Disability", by Nancy Weinberg and Carol Sebian) истрактовали историю из Второзакония, в которой за непослушание воле Господней грозят слепотой, как доказательство того, что физическая болезнь и инвалидность рассматривались как мера наказания. Вообще-то пассаж относится к вполне конкретной истории из Старого Завета, но авторы растянули его и на Новый. По их мнению, тот факт, что Иисус говорил о грехах и об исцелении в одном контексте (Иоанн 5: 14 "И вот какое дерзновение мы имеем к Нему, что, когда просим чего по воле Его, Он слушает нас", и Матфей 9:2 "И вот, принесли к Нему расслабленного, положенного на постели. И, видя Иисус веру их, сказал расслабленному: дерзай, чадо! прощаются тебе грехи твои"), означает, что он проводил параллель между болезнью и грехом. И о том, что больной заслужил свои страдания в качестве наказания за грехи.
  Так была ли параллель между грехом и болезнью? В ближневосточных культурах (вавилонской, например) верили, что на здоровье и благоденствие человека оказывают влияние различные божества. Грех там приравнивался к ритуальной нечистоте, и любой лечебный процесс начинали с ритуального очищения. Чтобы стряхнуть "негативные энергии", как сейчас бы выразились. В Новом завете найдётся отголосок этой практики - в Иакове 14-15:
  "Болен ли кто из вас, пусть призовет пресвитеров Церкви, и пусть помолятся над ним, помазав его елеем во имя Господне. И молитва веры исцелит болящего, и восставит его Господь; и если он соделал грехи, простятся ему".
  Но в общем и целом можно сказать, что оба Завета, и Старый, и Новый, не придерживаются какой-то последовательной линии относительно связанности греха и болезни. Некоторые пассажи говорят, что очищение от греха избавит от болезни, некоторые сосредотачиваются на чисто медицинском аспекте, и некоторые сочетают и очищение, и медицину.
  В период раннего Средневековья это двойственное отношение просматривается в некоторых конкретных случаях, описание которых дошло до наших дней. Цезариус, епископ Арли (543г), в своих проповедях подчёркивал клерикальную составляющую исцеления больного, используя вышеприведённый пассаж из Иакова 14-15. В Испании вестготов, между 550 и 750гг, упор делался на практику, принятую в Риме поздне-античного периода, то есть на медицинский аспект исцеления, но включался и момент духовного очищения ("Christianizing Death", by Frederick Paxton). Тем не менее, Пакстон подчёркивает, что речь шла именно об общем очищении от грехов, но никогда не проводилась параллель между грешностью нуждающегося в исцелении, и его конкретной болезнью. То же самое было в Ирландии, от седьмого до начала девятого веков - очищение от грехов, но не связь между грехом и болезнью. Анализируя раннесредневековые практики, Пакстон приходит к выводу, что вестготские культуры больше тяготели к медицинскому аспекту исцеления, тогда как франкские склонялись к значимости ритуального, духовного аспекта.
  Ситуация несколько изменилась в начале девятого века, когда представитель вестготской культуры, Бенедикт Анианский, провёл монастырскую реформу, и повернул франкские практики исцеления к вестготскому варианту. Пакстон в каролинговских текстах обнаружил только один пассаж, в котором болезнь связывалась с грехом - в каноне синода Павии от 850 года, который говорит, что "грехи прощены, и, соответственно, силы телесные восстановлены".
  Пожалуй, самое интересное в том, что когда мы говорим о "средневековых текстах", мы не можем быть уверены, что они дошли до нас в первозданном состоянии. Например, жития святых. Случилось так, что житие св. Амвросия дошло до нас в двух версиях. Первая была собрана в пятом веке Паулиносом (Павлин Ноланский Милостивый?), и состоит из несколько копий манускриптов. Вторая написана неизвестным автором в Милане, и имеется в единственном экземпляре. В первой версии прописана связь между грехом и болезнью, во втором - нет. В первой версии св. Амвросий исцеляет разных людей, во второй - аристократов.
  Нужно также разделять "страсти" - описания жизней христианских мучеников, и "жития" - описания жизней святых. "Страсти", в интересующем нас контексте, сосредоточены на описании чудес, чудесных исцелений. "Жития", в свою очередь - более всестороннее описание, охватывающее широкий период времени. Можно с достаточной уверенностью сказать, что "страсти" и "жития" писались для разных аудиторий и с разными целями. Таким образом, всегда имеет смысл оценить, какие политические цели исторического периода создания текста мог преследовать автор. Миланская версия жития св. Амвросия совершенно явно была предназначена для вполне конкретной аудитории.
  В более поздние периоды Средневековья на связь между грехом и болезнью стали обращать и вовсе минимальное внимание. Четвёртый Латеранский Собор в 1215 году ограничился указанием исповедовать и причащать тяжело больных перед началом лечения, поскольку "телесная слабость иногда может быть результатом греха".
  _______________________
  Честно говоря, приведённые в этой и предыдущей частях анализы библейских текстов меня удивляют. Кажутся очень сильно притянутыми за уши. В моём понимании, все выдержки, которые в этих анализах приводятся - чистейшей воды метафоры. Конечно, можно сказать, что метафоры на пустом месте не возникают, иначе они не могут быть поняты современниками. Другой вопрос, насколько хорошо эти метафоры понимаем мы, отделённые от контекста событий на полторы тысячи лет.
  
  Да, человечество за это время действительно не слишком изменилось, но вот проявления деятельности, культурно-социальная среда изменились очень сильно.
  
  Что касается исцелений, то они, знаете, и сейчас происходят. Любой медик влёт может назвать несколько случаев. И да, в тех случаях, которые видела я, имело место изменение личности от "греха" в сторону более правильной жизни.
  
  Пьянство и любовь к удовольствиям привели человека в дурную компанию, и в пьяной драке ему повредили ножом позвоночник. В результате - паралич нижней части, приговор: ходить не будешь никогда. Ходит, знаете. Даже на мопеде ездит. Ангелом светлым не стал, но явно старается работать над собой, и жить достойно. Другой подобный случай. Тоже в анамнезе пьянь и дрянь, и тоже - полное, абсолютное и резкое исцеление, и методичная деятельность, направленная на возвращение нормального физического облика и душевного состояния.
  
  Я бы не сказала, что эти люди как-то подчёркнуто пришли к религии. Вовсе нет. Просто случилось какое-то внутреннее выправляющее движение. Из глубин их же души. Дальше, в следующей части, будет понятнее, о чём я.
  
  Понимаете, когда человек истерит, что "попы бубнят о грехах, а у меня просто нога болит" - это полное непонимание ситуации. Грехи в Библии - понятия весьма конкретные и чётко определённые. Та самая беспорядочная, бессмысленная жизнь, которая приводит к стрессам, алкоголизму, диким жизненным ситуациям. Очищение от грехов - отказ от плохой жизни, решение жить достойно, правильно, работать над собой. Точка на прошлом, с которой начинается новый отсчёт. Волевое усилие. Звучит знакомо?
  
  Но это - болезни. А что делать, если человек рождается инвалидом, или становится инвалидом, не провоцируя ситуацию сам? Вот стреляет псих по случайным прохожим на улице, и молодая женщина становится в результате инвалидом. Средневековая философия очень хорошо вникала в такие случаи. Совершенно уникально вникала, собственно, но и об этом будет дальше.
  ________________
  Говоря о средневековых представлениях относительно телесных болезней, необходимо помнить один важный момент. Средневековый менталитет представлял человеческое тело своего рода микрокосмом - отражением порядка и иерархии большого мира вне его. Если макрокосм, окружающий мир, впадает в хаос, то хаос и беспорядок находят свои проявления в микрокосме, в человеческих телах, и проявляются в виде болезней ("Sacramentarium", by William of Conches, 1090-1160). Бенедиктинец Пётр из Целлы (1115-1183), сравнивая здоровье тела с чистотой души, считал, что болезнь - это повреждение тела, а "убогость" - повреждение души. Больной вовсе не обязательно был убогим. Убогость, повреждение души, могла настигнуть и здорового.
  Вообще, на протяжение Средних Веков о состоянии души и тела рассуждали много и глобально. В том ключе, что болезни являются отражением упадка человечества. Предположительно, Адам и Ева от плохого здоровья не страдали. Но они пали, и, таким образом, появление болезней у человечества является совершенно логическим проявлением того грехопадения. То есть, глобально, болезни действительно являются следствием греха - но того, первородного греха.
  С другой стороны, болезнь, и могущая последовать за болезнью инвалидность, может рассматриваться даже позитивным моментом для конкретного человека. В том смысле, что это - испытание, посланное Богом человечеству вообще, но не результат конкретной неправедности конкретного индивида. И, очищая свою душу, этот конкретный индивид может исцелиться духовно через свою физическую болезнь. Он даже может стать святым, как Элред Ривоский (1110-1167), аббат цистерцианского монастыря Риво в Северном Йоркшире. По словам его биографа, Элред страдал от множества болезней, в том числе от анорексии и артрита. Что не мешало ему быть юмористичным, интеллектуальным собеседником. Собственно, он старался не выставлять свои страдания на всеобщее обозрение, проводя периоды обострений в монастырской больнице.
  И вот здесь замечается переход от обще-философского к прикладному-частному. Из которого каждый может делать собственные выводы. Рассматривая частные случаи "просветления через болезнь" надо не упускать из виду, что если негативный макрокосм окружающего мира отрицательно влиял на микрокосм человеческого тела, то имелась и обратная связь. Влияя на свой микрокосм, человек мог повлиять на окружающий макрокосм, уменьшить бремя страданий человечества, и бремя первородного греха. Поскольку в случае тяжёлой, неизлечимой болезни единственным путём было искупление человеческих грехов своим мученичеством (как это сделал Христос), больной мог в лучшем случае выйти за границы персональных страданий, расширив их до степени страданий искупительных. Св. Алис (Алис из Схарбека), заразившаяся проказой, ухаживая за больными, так и сказала, что её болезнь пусть будет искуплением для ближних. Отсюда зачастую и отказ от ухода в нижеописанных случаях. Доктор Мецлер даёт только имена, но я немного расширила материал, и расскажу истории за этими именами.
  Довольно интересно то, что в число святых и блаженных через болезнь попали довольно многие женщины. Что, в общем-то, логично, учитывая более тонкую структуру женской психики по сравнению с мужской. И многие из этих женщин стали, или стремились стать, отшельницами. Нет, это не было бегством от суровой реальности. В своей книге я подробно описывала, насколько серьёзным был путь в отшельницы, насколько тщательно проверялись кандидатуры. Ведь сутью жизни отшельницы было именно исправление окружающего макрокосма. Именно поэтому отшельники пользовались таким невероятным уважением. Особенностью больных женщин, которые впоследствии получили статус святых или блаженных, были видения. Джулиана из Норича имела видения во время болезни. Св. Серафина (св. Фина), умершая от туберкулёза костей в возрасте 15 лет - тоже.
  Крестьянка Алпай из Кюдо, которая, возможно, была больна проказой (во всяком случае, человек гнил заживо), в последний год своей жизни уже совсем не могла двигаться. В это время у неё стали появляться видения во сне и наяву, в результате чего она стала известна как святая. Её судьба была чрезвычайно трагична. Семья не отказалась от Алпай (поэтому я сильно сомневаюсь, что она была больна проказой - насчёт изоляции прокажённых были чёткие указания, хотя неизвестно, была ли поражена вся семья, и все они находились в изоляции), но в какой-то момент уход за ней стал невозможен, и семья пришла к пассивной эвтаназии больной. Проще говоря, ей перестали давать пищу. Если кому-то это покажется проявлением средневекового зверства, я напомню, что пассивная эвтаназия вовсю используется и в наше время. В больницах.
  Блаженная Виллана де Ботти была чрезвычайно сложным случаем. Когда ей было тринадцать, она пыталась сбежать в монастырь. Отец счёл за благо выдать беспокойную дочку замуж, и муж ей попался любящий. Так что несколько лет Виллана жила в своё удовольствие, совершенно забыв о подростковом бунте, пока среди бела дня её не настигло видение. Собираясь на очередной праздник, она взглянула в зеркало. Но вместо своего хорошенького личика, она увидела в зеркале отражение монстра. Тот же кошмар она увидела и во втором, и в третьем зеркале. В общем, в полном перепуге Виллана побежала в ближайший монастырь (доминиканский), сделала покаяние, и выразила желание стать отшельницей. В отшельницы её, конечно, не взяли - молодая женщина была, мягко говоря, нестабильна. Впадала в экстатические состояния на мессах, ходила от двери к двери побираться для бедных (к ужасу родителей и мужа), носила чуть ли не лохмотья. И, разумеется, постилась, молилась, читала Писание.
  Нигде не говорится точно, какой именно болезнью она страдала. Заболевание явно было психическим, но ему сопутствовали приступы сильных физических болей, за которыми следовали приступы сильнейшей слабости. Видение в зеркале было не единственным, и, говорят, Виллана обладала даром предвидения. Во всяком случае, когда она умерла в возрасте 30 лет, её не могли месяц похоронить из-за невероятного количества скорбящих. А потом она явилась во сне одной набожной женщине, и сказала: "Не зовите меня больше Вилланой. Теперь я на небесах, и зовут меня Маргарет, что означает "жемчужина". Хммм... Некоторые базовые установки никогда не меняются, даже постами и молитвами))
  Маргарет из Ипра выросла в буржуазной семье, получила нормальное школьное образование (не включающее латынь), но, после смерти отца семейства, женщины переехали жить к родственнику, который каким-то образом имел отношение к церковным кругам. Когда Маргарет исполнилось восемнадцать, случилось неизбежное - она влюбилась. А поскольку окружение у семейства было весьма специфическое, то влюбиться её угораздило во фриара-доминиканца Сигеруса. Естественно, до этого у девушки не было недостатка в ухажёрах, и некоторые даже не оставляли её равнодушной, но всё потеряло значение, когда она встретила Сигеруса. Ситуация получилась патовая, но девушка наотрез отказалась выходить замуж, потому что она любила того, с кем быть вместе не могла. Сигерус был, по-видимому, человеком серьёзным, не склонным нарушать монашеские обеты. И он убедил Маргарет отвергнуть земное, и жить согласно монашеским канонам, хотя на тот момент она оставалась мирянкой. Так она и поступила. Отныне почти всё своё время девушка проводила в часовне. Постепенно вокруг неё сгруппировалась небольшая община мирян, желающих жить подобным образом.
  Надо сказать, что Сигерус был проповедником из Лилля, откуда его, вместе с несколькими прочими доминиканцами, направили в Ипр укреплять духовную жизнь местного населения. Поэтому, простая история, начавшаяся с невозможной любви, получила, по мере углубления Маргарет в духовную жизнь, мощнейшую поддержку со стороны церкви - широкий пиар, сделавший её известной. А тут ещё у девушки начались видения с участием Христа, девы Марии и... её собственного отца, в которых являющиеся поддерживали Маргарет на избранной стезе. И потянулись к ней высокопоставленные посетители - епископы с помощниками и графини (Жанна Фландрская и её сестра).
  Томас из Кантимпре, служащий кардинала, составил "житие" Маргарет из Ипра со слов именно Сигеруса, который, в конце концов, стал не просто исповедником и наставником влюблённой в него девушки, но и начал полностью управлять её жизнью. Когда семья пожаловалась, что из-за обета молчания, который дала Маргарет, их социальная жизнь стала весьма напряжённой, Сигерус просто велел своей подопечной начать общаться с людьми в определённые часы. Когда она послала сломанный ею кубок для починки мастеру, который когда-то искал её руки, Сигерус отругал девушку, дав ей понять, что своим поступком она ободрила потенциального жениха в его исканиях. Сигерус утверждал Томасу из Кантимпре, что Маргарет подчинялась ему, своему наставнику, и на смертном ложе (она умерла в 21 год), и даже после смерти, исцеляя паломников по его просьбе.
  История выглядит достаточно неприглядно, но зарегистрированные видения Маргарет из Ипра показывают, что в них она имела свободу от наставника. Например, когда Сигерус приказал ей молиться за одну богатую даму, она получила в видении ответ, что её молитва в этом случае отвергнута, потому что дама была ярой притеснительницей бедных.
  Я не знаю, почему именно доктор Мецлер включила Маргарет из Ипра в число примеров святости через болезнь. Очевидно, девушка действительно заболела, если умерла такой молодой, и если Сигерус, по его словам, запретил ей причинять себе ещё большие страдания на смертном ложе (и она отказывалась от ухода тоже).
  Жизнь у Доротеи из Монтау была... неоднозначной. С одной стороны, её можно описать как жертву социальной тирании - девушка, дочь фермера, хотела в монастырь, а её в 17 лет выдали замуж за местного оружейника, которому было за 40. Видения у молодой начались практически сразу после замужества, но супруг не был склонен потакать причудам супруги, и нередко её поколачивал. Тем не менее, известно, что супруги совершили вместе множество паломнических путешествий, и Доротея также ездила к святым местам одна. Она как раз была в Риме, когда дома умер её муж. Так что было, по-видимому, в их отношениях и во-вторых, а именно - муж постепенно убедился, что его жена не дурит, что у неё действительно есть дар видений. Из девяти детей, нажитых парой, восемь умерли, а единственная выжившая дочь ушла в монастырь. Ей родители не препятствовали. Поэтому, после смерти мужа, последовала своему призванию и Доротея.
  Получив разрешение, она стала отшельницей при Тевтонском ордене, который построил ей келью у кафедрального собора Квидзыня (тогда - Мариенвердер). Она никогда не покидала свою келью, но приток визитёров к ней был неиссякаем. О видениях и пророчествах св. Доротеи оставил записи ей исповедник. Он же написал и биографию Доротеи из Монтау.
  Но, пожалуй, мало кто из женщин, получивших статус святых, повлиял на окружающий макрокосм больше, чем Гертруда Великая. Конечно, у неё было гораздо более мощное образование и гораздо больше возможностей посвятить всю свою энергию избранной задаче, чем у всех вышеперечисленных вместе взятых. Учиться в школе при монастыре св. Марии в Халфте она начала с четырёх лет, и впоследствии, её сочинения отражали совершенно свободное владение риторикой и латынью. Конечно, монастырь, в котором она осталась после школы, вполне обычным не был. Его абедисса, тоже Гертруда, была выходцем из династии тюрингийских Хакеборнов, состоящих в родстве с королевской династией Гогенштауфенов, и последний представитель этой династии, Конрадин, был королём Иерусалима на тот момент, когда Гертруда Хакеборн основывала свой монастырь.
  Монастырь изначально основывался, как организация аскетическая и мистическая, в которой монахини должны были изучать, копировать и осмысливать всю лучшую литературу того времени, как теологическую, так и из области "семи свободных искусств" - музыки, арифметики, астрономии/астрологии, геометрии, философии, юриспруденции/социологии и медицины/биологии. И Гертруда Хакеборн могла себе позволить даже укрывать за стенами своего монастыря бегинок, "непрофессиональных" проповедниц, деятельность которых была запрещена Четвёртым Лютеранским Собором. Потому что уважаемые проповедницы имели тенденцию излагать перед публикой не то, что было написано в Писании, а собственные интерпретации базовых христианских книг. Что, в общем-то, могло рассматриваться как ересь. В будущем движение действительно слилось с лоллардами, этими предшественниками протестантов.
  Вот в такой атмосфере будущая Гертруда Великая и выросла. Её видения начались в результате медитаций, когда девушке исполнилось 25 лет. В те времена отношения между человеком и Богом были проще и ближе, так что Гертруда, по её собственным словам, увидела Христа в образе прекрасного и грациозного юноши лет шестнадцати. Её откровения - весьма откровенны, собственно. Это направление так и называется, "nuptial mysticism", то есть Гертруда считала себя в буквальном смысле слова невестой христовой, которая сочеталась с Христом духовным браком:
  "Courteously and in a gentle voice he said to me:
  Soon will come your salvation;
   why are you so sad?
  Is it because you have no one to confide in
   that you discover new pain for yourself.
  While he was speaking, although I knew that I was really in the place where I have said, it seemed to me that I was in the Choir, in the corner where I usually say my tepid prayers; and it was there that I heard these words:
  I will save you and deliver you: do not be afraid.
  
  With this, I saw his hand, tender and fine, holding mine, as though to plight a troth, and he added:
  With my enemies you have licked the dust and sucked honey among thorns.
  Come back to me now, and I will inebriate you with the torrent of my divine pleasure.
  As he was saying this, I looked and saw, between him and me, that is to say, on his right and on my left, a hedge of such length that I could not see the end of it, either ahead or behind. The top of this hedge was bristling with such large thorns that there seemed no way to get back to the youth.
  As I hesitated, burning with desire and almost fainting, suddenly he seized me and, lifting me up with the greatest ease, placed me beside him. But on the hand with which he had just given me his promise I recognized those bright jewels, his wounds, which have cancelled all our debts.
  I praise, adore, bless, and thank you to the best of my ability for your wise mercy and your merciful wisdom! For you, my Creator and my Redeemer, have sought to curb my stiff-necked obstinacy under your sweet yoke with the remedy best suited to my infirmity.
  From that hour, in a new spirit of joyful serenity, I began to follow the sweet odour of your perfumes, and I found your yoke sweet and your burden light which a short time ago I had thought to be unbearable".
  Конечно, медитации Гертруды именно в эту сторону возникли не на пустом месте. Её наставницей с детских лет была сестра абедиссы, св. Мехтильда (Матильда). И направление, которое позже станет известно как Культ Святейшего Сердца Христова, безумно популярное в течение всего Средневековья среди аристократических дам, Гертруда получила именно от наставницы. А та, в свою очередь, записывала видения своей воспитанницы, дополняющие её собственные видения. Суть этого культа, достаточно сложного в теологическом плане для понимания, сводится, в конце концов, к тому, что человек должен выправлять свои недостатки не из страха наказания от Бога, а из любви к Богу. Достаточно смелый шаг, к слову сказать.
  История показала, что человечеству, в конце концов, оказалось легче принять исправление через наказание. Но это уже не вина святых Мехтильды и Гертруды. Они предложили альтернативу.
  Подводя итог под этой частью, можно сказать, что женщины-мистики были склонны приветствовать свалившуюся на них болезнь, видя в ней возможностью искупить часть грехов человеческих через собственные страдания. Что касается мужчин, то они скорее старались выправить случившийся перекос, болезнь. Но об этом - дальше.
  ______
  Поскольку тело, согласно средневековым представлениям, не может быть просто материальным объектом, но также представляет собой вместилище души, доктор Мецлер рассуждает о соотношении между красотой, уродством и грехом. Уродство - это антитеза красоты, не так ли? Умберто Эко считал, что уродство - это "дисгармония, которая разбивает правила пропорции, на которых базируется физическая и моральная красота, или отсутствие чего-то, чем создание должно обладать согласно законам природы" ("On Beauty", by Umberto Eco).
  Тем не менее, искусство может описать уродливые вещи красиво. Таким образом, то, что уродливо в природе, может оказаться красивым в искусстве. Моим личным примером может быть герой "Собора Парижской Богоматери" - Квазимодо. Или герой книги Алана Маршалла "Я умею прыгать через лужи". Никто не может усомниться, что Квазимодо был сформирован именно уродцем, и вряд ли кто будет утверждать, что полиомиелит оставляет свою жертву красивой в классическом смысле. Тем не менее, искусство сумело представить нам людей за их внешней формой, сделать их яркими, привлекательными, достойными уважения. Примеров же уродства, скрывающейся за внешней красотой, в литературе и вовсе масса.
  Следовательно, всё зависит от детальности описания? И вообще, что есть красота? Св. Бонавентура (Джованни Фиданца), теолог и мистик, писал, что "мы можем сказать, что изображение Дьявола красиво, если оно хорошо представляет порочность Дьявола, и, как следствие этого аспекта, вызывает отвращение".
  Как уже говорилось ранее, Средневековье не было продолжением Античности, что и делает его таким сложным для понимания. Нет, Античность не была в этот период забыта, но она осмысливалась и переосмысливалась. В частности, св. Франциск задумался над следующей проблемой: если Бог создал всё, откуда взялись Зло и Уродство? Он утверждал, что Красота - понятие весьма относительное. К примеру, обезьяна красива по меркам, применимым к обезьяне, но окажется уродливой, если к ней применить параметры красоты человека. Таким образом, Красота и Уродство могут существовать только в оппозиции друг другу. Без существования одного, другое не имеет смысла. Таким образом, Зло и Уродство - это обратное отражение Добра и Красоты. Зло существует для того, чтобы человек мог распознать Добро - и наоборот. Такую же пару представляют Красота и Уродство. Соответственно, именно потому, что Красота невозможна без Уродства, а Добро без Зла, Уродство и Зло получили своё место в том, что создал Бог. Но как же Бог мог допустить врождённые деформации? Какой смысл они имеют?
  Св. Августин приходит к выводу, что божественное провидение хотело показать человеку: телесная красота - это меньшая красота, так как она может быть коррумпирована болезнями, болью, деформациями и потерей частей тела. Таким образом, человек должен стремиться к чему-то более вечному, нежели кратковременная физическая красота. И, как следствие, он утверждал, что красивая душа вполне может быть заключена в деформированном теле.
  Епископ Гийом Овернский считал, что всё упирается в наше понятие пропорции. "Мы скажем, что трёхглазый человек, как и одноглазый, выглядят для нас неприятно. Один потому, что имеет слишком много против того, что принято считать правильным и подходящим, а второй - потому что имеет слишком мало". Следовательно, наши суждения о том, что красиво, а что уродливо, зависят от наших же идей о пропорциональности. То есть, весьма субъективны. А для созданной Богом Вселенной такие отклонения материи от субъективных норм вообще не имеют значения, так что Божественный План включает в себя всё.
  Александр Гэльский развивает эту мысль, утверждая, что поскольку Зло, в конечном итоге, порождает Добро и дополняет Добро, то вполне можно сказать, что и Зло красиво как часть Божественного Порядка, который сам по себе красив. В понятие Зла Александр Гэльский вкладывает и несчастья человека, родившегося или ставшего инвалидом, потому что сама по себе деформация явно не рассматривается добром или красотой её носителем и окружающими. Но она может принести много добра, если только люди будут следовать Божественному Плану.
  Томас (Фома) Аквинский, со своей стороны, был не настроен так уж безоглядно обнимать мир, и верить, что тот станет хорошим, если мы сами будем хорошими. Красота должна иметь первозданность и форму, рассуждал он. То есть, все красивые творения должны иметь все части, принадлежащие им по праву. Соответственно, деформированное тело - уродливо. Красота - это цельность и завершённость. Если нет завершённости, нет и красоты. Если нет цельности, нет красоты. То есть, Томас Аквинский был более настроен в сторону античных понятий пропорциональности и гармонии, но, будучи человеком своего века, включал в это не только телесное, но и духовное.
  "Человеческое тело - это организм, структура которого соответствует требованиям к форме", - писал он. - "Если части тела, как то рука или нога, находятся в состоянии, соответствующем природному, мы имеем тенденцию к красоте". Только тенденцию, потому что на саму красоту влияет ещё и пропорция - то, как именно руки и ноги соответствуют друг другу и телу в целом. "Что касается души, - пишет он, - то характер её прикрепления к телу определяет её компонентный состав, как то безумие, или покорность, или всё прочее". По теории Томаса Аквинского, связь между телом и душой приводит к тому, что дисгармония в одном отражается в дисгармонии в другом. Впрочем, уродство (телесная нецелостность) он отличает от некрасивости (отсутствие пропорциональности телосложения).
  Надо сказать, что взгляды Томаса Аквинского значительно отличаются от общего потока средневекового восприятия предмета, но одинок он в них не был. Фриар-доминиканец Ульрих Энгелберти (Ульрих Страсбургский), в трактате о божественной доброте касается также вопроса красоты и уродства. У него вышло, что деформация, как "деформированная форма", является разрушением подобающей формы сотворённых вещей. Тем не менее, Вселенная, включающая в себя примеры меньшей красоты и пропорциональности, лучше Вселенной, состоящей исключительно из образцовых творений. Причинами он называет то же, что и св. Августин. В общем, Ульрих Страсбургский считал, что хотя уродство и является противоположностью красоты, оно вносит свой вклад в красоту в целом.
  _________________________
  Разумеется, рассуждения о взаимном влиянии друг на друга микрокосма отдельно взятой человеческой единицы и макрокосма Вселенной, не могли не привести к попыткам провести своего рода аналогию между иерархией частей человеческого тела, и иерархией политического управления. Этим занялся Джон/Иоанн Солсберийский, прелюбопытнейшая личность.
  Для начала, образование у него было исключительно качественное, учился он в целом лет двадцать у лучших учителей Европы, и лично был хорошо знаком с легендарными в церковных кругах деятелями. Что, впоследствии, привело его к конфликту с королём Генри II Плантагенетом, который (скорее всего, справедливо), видел в секретаре архиепископа Кентерберийского папского осведомителя. Во-вторых, англо-саксонское происхождение Джона из Солсбери предполагает, что своё образование он получил благодаря исключительным способностям, потому что к норманнской элите своего времени он не принадлежал, и никто его университеты не спонсировал.
  Вопреки иногда высказывающемуся мнению, разногласия между прелатом и королём не возникли из-за раздора между Генри II и Томасом Бекетом. Джон из Солсбери покинул Англию за год до того, как Бекет расскандалился со своим бывшим другом. Очень может быть, что Джон уехал в аббатство святого Ремигия в Реймсе, где был настоятелем его университетский друг Пётр из Целлы, просто чтобы поработать спокойно над трудом Historia Pontificalis, в котором он, помимо прочего, очень детально разбирает процесс над Жильбером из Пуатье, которого Бернар Клервосский обвинил в еретическом толковании понятия Троицы. Джон отлично знал их обоих, причём с обоими был в достаточно дружеских отношениях, а с Жильбером ещё и учился у Пьера Абеляра. Да-да, того самого, который "Элоиза и Абеляр". Бедная Элоиза, к слову сказать... Тем не менее, Абеляр был великим учителем, и, похоже, враждебность Бернара Клервосского к Жильберу из Пуатье была направлена не столько на Жильбера (который, вообще-то, с лёгкостью логика доказал, что всё обвинение против него построено ни на чём), сколько на его учителя, Абеляра. Впрочем, вряд ли кто ушёл с процесса обиженным, потому что слушание аргументов и контр-аргументов, диспут толкований с цитатами и пояснениями, несомненно было величайшим представлением десятилетия.
  Так что, собственно, Джон из Солсбери вопросами здоровья и инвалидности отнюдь не занимался. Пример телесной иерархии он привёл для наглядности, рассуждая о иерархии политической. "Отнимите у здорового тела ноги, и оно никуда не сможет дойти своими силами, а будет постыдно, бесполезно и жалко ползти при помощи рук, или передвигаться при помощи грубых животных", - писал он. Прямой текст, отражающий, конечно, взгляд на инвалидность как таковую, но хлёсткостью предназначенный, всё-таки, для политических дискуссий о функциональном и недействующем государстве, а не для того, чтобы заклеймить несчастных, потерявших ноги.
  Ещё интереснее в этом смысле инвалидности параллели сенатора Кассиодора, жившего в шестом веке, и Гуго Сен-Викторского, который в двенадцатом веке работы Кассиодора развивал. Этот Гуго тоже был неординарным человеком, кстати сказать. Он был уверен, что Бог вовсе не посылал Иисуса спасти человечество, потому что у него для спасения человечества и других возможностей хватало и хватает. Но вот для чего послал - это загадка, над которой надо медитировать, надеясь на откровение. Так вот, рассуждая о том, что каждый должен заниматься своим делом, он бросает замечание, что "рука не должна исполнять функцию рта". Это замечание впоследствии часто приводили как аргумент против признания языка жестов нормальным средством общения. Хотя, конечно, Гуго Сен-Викторский писал вовсе не об этом - вот к чему приводит популярный метод выдирания фраз из контекста.
  Доктор Мецлер затем пишет, что к концу пятнадцатого века (то есть, ближе к Ренессансу), параллели между анатомическим и концептуальным телами привели к парадоксу своего рода: неполное тело - это всё равно, что отсутствие тела. Но я оставляю этот пассаж на профессионализм Ирины Мецлер, потому что в качестве доказательства она использует вернакулярные истории юго-западной Германии, и термин "ungestalt". То есть, о чём она здесь, я не знаю, и объяснить не могу.
  В отличие от вышеприведённых примеров, которые не вполне по праву притянуты к теме инвалидности (по моему личному мнению), относительно красоты или некрасивости/безобразности повреждённого или несовершенного тела были прямые высказывания. Да, в стиле "лишь бы душа была красивой" - так писал автор жития Томаса Бекета, монах Томас из Фройдмонта. И да, обращаясь к женщинам, к монахиням-цистерцианкам. Св. Бернар тоже находит подтверждение тому, что красота души важнее красоты тела, причём в довольно неожиданном месте - в "Песне Песней". По его мнению, в Песне внутренняя красота невесты контрастирует и одерживает победу над внешней безобразностью её тёмной кожи. И правда, есть там такое про тёмную кожу: "Dark am I, yet lovely, daughters of Jerusalem, dark like the tents of Kedar, like the tent curtains of Solomon. Look not upon me, because I am black, because the sun hath looked upon me: my mother's children were angry with me; they made me the keeper of the vineyards; but mine own vineyard have I not kept" (Соломон 1-5;6).
  В Старом Завете говорится также, что Мессия будет иметь предумышленно деформированную внешность, чтобы никто не смог заранее увидеть в нём красоту и совершенство:
  Исайя 53:2 "Ибо Он взошел пред Ним, как отпрыск и как росток из сухой земли; нет в Нем ни вида, ни величия; и мы видели Его, и не было в Нем вида, который привлекал бы нас к Нему".
  Исайя 53:3 "Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лице свое; Он был презираем, и мы ни во что ставили Его".
  Контраст прекрасной души и уродливого тела довольно глубоко укоренён в средневековой этимологии, когда игра слов и сама манера произносить отдельные слова в определённых контекстах, придавала этим словам двоякое значение ("Formosa deformitas", by Paul Michel).
  Говоря о средневеком отношении к красоте и уродству, нельзя обойти вниманием одного оригинала из двенадцатого века. Мэттью Вандомский считал уродство ошибкой природы. Именно природы, которая, в его понимание, была чем-то вроде управляющего на службе у Бога. Впрочем, аббат Сен-Дени Мэттью Вандомский был эстетом и поэтом, автором элегантных комедий и, кажется, родоначальником эпистолярного жанра, но он не был мыслителем и философом, хотя сам утверждал, что его учителем был философ-платоник Бернард Сильвестр.
  Ян Жиолковский, который исследовал вернакулярные тексты Средневековья ("Avatars of ugliness in medieval literature", by Jan Ziolkowski"), отмечает, что уродливость достаточно часто упоминается в придворной литературе, причём очень часто используется как пародия на каноны красоты в литературе классической. И особенно много там говорится об уродливых женщинах - будь то уродство старости, или бросающееся в глаза сходство с каким-нибудь животным. Но ни одного упоминания об уродстве в связи со слепотой, глухотой, немотой, хромотой и пр. эти источники не содержат. То же самое говорит и исследование германских романсов. Конечно, злобные гиганты там могут упоминаться, но речь явно не идёт о людях, поражённых гигантизмом.
  В цикле валлийских повестей "Мабиногион", есть один персонаж, пастух, который описывается как уродливый тип, одноногий и одноглазый. У Кретьена де Труа в "Ивэйне" промелькивает "дикий человек" с длинной горбатой спиной, но и здесь идёт речь о сказочном создании. В "Вигалуа" Вирнта фон Графенберга тоже есть деформированный персонаж - горбатая и кривоногая старуха, но персонаж это, похоже, комический и созданный как карикатура на идеал красоты.
  И, наконец, физиономистика, как же без неё. До самого четырнадцатого века средневековые леди и джентльмены вполне довольствовались ещё античными понятиями о том, как черты лица могут рассказать о характере человека. Копировали себе с античных источников, и развлекались. Но кто-то заново открыл учение Альбертуса Магнуса, который решил, что не характер формирует лицо, а лицо влияет на характер. Конечно, не абсолютно, и человек сохраняет свою свободную волю, но вот дефекты тела и лица не могут не отразиться на характере и душе.
  Ги Маршан, парижский печатник, живший в конце пятнадцатого века, в своём Le compost et calendrier des bergers предупреждал читателя, что в первую очередь надо остерегаться тех, кто имеет врождённые дефекты в форме лба, в глазах и других частях тела. Маршан был зарегистрирован в Париже как священник, потому что он получил теологическое образование в университете, но каким-либо философом или мыслителем он не был - бизнес прежде всего!
  Эсташ Дешан, поэт пятнадцатого века, писал, что "человек с деформированными частями тела, деформирован и в своём уме, а также полон зависти и злобы".
  _________________
  Теперь - моё мнение. Неизвестно, насколько всерьёз физиономистика воспринималась и воспринимается людьми. Тем не менее, начиная с четырнадцатого века совершенно отчётливо просматривается тенденция перехода формирования "общественного мнения" от серьёзных философов к популистам и людям, так сказать, творческим.
  Было бы наивно предполагать, что когда бы то ни было народ преисполнялся восторгом и умилением при виде инвалида. Чувство полноценного тела в человеке очень сильно, и видеть кого-то с телом неполным или деформированным не может не порождать неконтролируемого, независимого от усилия воли чувства. Рассуждения высоколобых теологов и философов были вряд ли широко понимаемы в обществе. Более того, философские школы, активно и конкретно формирующие общественное мнение по всем аспектам жизни в одиннадцатом, двенадцатом и тринадцатом веках, к четырнадцатому стали хиреть и вырождаться.
  Создался вакуум, который и заполнили своими мыслями и чувствами по разным вопросам люди, глубоко не копавшие. Но когда в девятнадцатом веке масса любителей-историков стала исследовать прошлое, для них четырнадцатый и пятнадцатый века были уже невообразимой древностью. И они тоже не стали копать глубже, век в одиннадцатый-двенадцатый. И провозгласили частные мнения поэтов и популистов идеологией Средневековья.
  Тем более, что ужасы результатов индустриализации отлично улеглись на их представления о том, какой была жизнь за сотни лет до них, в условиях крестовых походов и бесконечных войн, порождавших инвалидизацию части населения. "Лишние люди", вот кем были для них инвалиды. Люди, которые ничего не могут больше дать обществу, и становятся бременем общества. Но, поскольку христианская мораль не разрешала думать в этом направлении, появилась нужда демонизации тех, в ком общество не нуждалось. Типа, это не мы плохие, это они.
  Изменилось ли что-то с тех пор? Я не говорю про законы, более или менее защищающие право инвалидов на жизнь. Я говорю о реакции прохожих на улице, с которой инвалиды сталкиваются очень часто. Например, когда колясочнику приставляют ко лбу палец, как дуло пистолета, и говорят, что "всех вас, уродов, уничтожать надо". Не один раз в жизни, а несколько раз в месяц инвалиды статистически сталкиваются с проявлениями насилия со стороны простых, обычных прохожих.
  Я ещё помню, как водители трамваев и автобусов выходили помочь колясочникам безопасно вкатиться в транспорт и укрепиться в предназначенных для безопасного передвижения местах. Этого больше нет. Мы стремительно дичаем в своём отношении к слабым, а из сдерживающих правил осталось мало что.
  К чему это я? К тому, что мы не имеем морального права осуждать Мэттью Вандомского или Эсташа Дешана. Мы не далеко от них ушли.
  _____________________
  Следующий момент, который анализирует Ирина Мецлер, относится к сложнейшей теме "жизни после смерти" - к тому, в каком виде праведники появятся в раю. Лично для меня этот теологический момент всегда был полной мистерией: почему все мои знакомые, кому близок концепт Рая, подразумевали именно физические формы, хотя по моему разумению, речь должна была идти об энергетических/духовных слепках личности.
  Тема физического совершенства в Раю поднимается ещё в Старом Завете, Псалом 15:10: "Ведь Ты не оставишь мою душу в мире мёртвых, и не дашь Твоему святому увидеть тление". Средневековые теологи понимали это вполне буквально: Бог не захочет, чтобы взор его святых был оскорблён видом разложения. Новый Завет продолжает тему в Деяниях 2:31-32: "Он прежде сказал о воскресении Христа, что не оставлена душа Его в аде, и плоть Его не видела тления. Сего Иисуса Бог воскресил, чему все мы свидетели".
  От всего этого теологи средневековья как-то пришли к выводу, что единое тело (corpus totum) - это неиспорченное тело (corpus incorruptum). Во всяком случае, если вопрос идёт о святых. Св. Ансельм (Ансельм Кентерберийский, последовательно рассорившийся на своём посту и с Вильгельмом II, и с Генри I) обещал уже всем, кто попадёт в рай, единое и неиспорченное тело, как у святых: "Там не будет ни слепых, ни хромых, ни убогих; не будет ни страданий, ни боли, ни тревоги". А вот святые, принявшие мученическую смерть за веру, как раз будут отмечены шрамами - как знаками уважения к их жертве.
  Идея Ансельма, жившего в одиннадцатом веке, не нова. Ещё на иллюстрации к Apocalypse de Trèves (конец девятого века) ангел в день Страшного Суда велит отсутствующим членам тела вернуться к их владельцам. Изображение медведя на иллюстрации другого манускрипта, MS 1833, fol. 109v, Stiftsbibliorhek, Melk, не случайно (1250-е) - он возвращает владельцу откушенную ногу.
  Собственно, некоторые моменты подобного толка побудили теологов немного подумать над менее очевидными случаями чем тот, который иллюстрируется миниатюрой. Что, если человека съел волк, которого, в свою очередь, съел медведь, который потом попал в пасть ко льву? Не будем задумываться, насколько вероятна встреча перечисленных животных в одном лесу, вопрос чисто теоретический, рассматривающийся в средневековом немецком тексте Lucidarius, написанном около 1190-1195гг. Ответ был прост: человеческая плоть восстановится, а зверская останется мёртвой. И Создатель прекрасно отличит одно от другого, и, как гончар, делающий новый прекрасный сосуд из черепков старого, он восстановит человека, пережёванного многими хищниками, цельным и совершенным.
  Идею о том, что человеческое тело станет совершенным после воскресения, можно проследить к св. Августину: "Все человеческие существа восстанут в телах, которые они имели, или могли бы иметь, в пору расцвета жизни". "Все дефекты исчезнут" в телах тех, кто вступит на Небеса, будь то недостатки ума, психики или тела. Впрочем, св. Августин не вдаётся в детали - какого именно возраста, роста и веса будут восставшие идеалы? Но и он утверждает, что святые восстанут со шрамами или отметками на теле, потому что эти шрамы являются не дефектами, а достоинствами, знаками отличия.
  Ефрем Сирин (Эфраим Сирийский), который был почти современником св. Августина, писал, что дети, умершие в чревах матерей, восстанут взрослыми, и матери, умершие в родах, узнают своих детей. Ефрем Сирин тоже придерживался мнения, что мученики будут отмечены следами своих страданий: "мученики покажут язвы своих страданий и мучений, а подвижники - свой подвиг, свое воздержание, терпение, свои скорби, свою нестяжательность и свои слезы".
  Но вообще-то, наиболее точно всё объяснил Тертуллиан, раннехристианский теолог, живший в 160-225гг. Он считал, что человеческое тело имеет изначальную целостность, своего рода физическую идеальность, которая не нарушается в глазах Творца даже тогда, когда в реальности оно изуродовано. Именно поэтому люди восстанут в своих идеальных формах.
  Григорий I, оставивший по себе массу историй, истинных и выдуманных, уточнял, что после воскресения, люди сохранят свою индивидуальность, просто их тела будут избавлены от дефектов.
  Относительно выдуманных историй, кстати. Русскоязычная вики утверждает, что этому папе принадлежит выражение "Невежество - мать истинного благочестия", ссылаясь на Энциклопедию для детей от 1994 года. Как понимаю, речь идёт о следующем выражении: "Illiterate men can contemplate in the lines of a picture what they cannot learn by means of the written word" ("неграмотный человек может разглядеть в линиях рисунка то, что не сможет понять из написанных слов").
  Очень любопытны работы Оттона Фрейзингенского, жившего в двенадцатом веке. Собственно, в отношении воскресения он не изобрёл ничего нового, он просто освежил в памяти современников мысли св. Августина, и снабдил их своими комментариями. С немецкой нудноватостью, он добросовестно уточняет, что хотя Августин и обещал, что человек воскреснет в телесной форме, которую он имел при жизни, "мы не должны предполагать, что гиганты вернутся в той же громадной форме, а карлики - в той же малой". И так далее, вплоть до худых и толстых. Все воскреснут красивыми и пропорциональными.
  Но это неизбежно приводит к вопросу о тех, кого невозможно описать простым словом "деформированные", и кого средневековые нетолерантные схоласты называют просто "монстры и выродки". В прямом смысле - "гермафродиты и двухголовые создания, которых природа плохо соединила или плохо разъединила". Эстетика Создателя, по мнению Оттона Фрейзингенского, рациональна, и в своей рациональности не допустит воскресения созданий типа "сиамских близнецов" именно в прежнем виде, а не в виде нормальных близнецов. Оттон подтверждает свои мысли цитатами из Августина, где говорится, что подобные создания воскресают в своей истинной форме.
  В общем и целом, о воскресении в идеальной форме говорили все теологи Средневековья, так что большого смысла перечислять их нет. В общем-то, они все рассуждают не столько о воскресении как таковом (оно как бы подразумевается по умолчанию), а о сопутствующей процессу трансфигурации.
  Доктор Мецлер приводит только один пример более оригинальной идеи воскресения, и принадлежит она Германну из Рина, жившему в двенадцатом веке. Германн из Рина разделяет воскресение души и воскресение тела. Возрождение души, по его мнению, происходит "сейчас", а возрождение тела произойдёт когда-нибудь "потом", в будущем, где не будет места ни бедности, ни болезням, ни отчаянию, ни "неподобающим вещам".
  Такое впечатление, что этот Германн писал о чём-то более "здешнем", чем канонический рай. К сожалению, информация о нём весьма скудна, и сборник его 108 проповедей продаётся по безумной цене, да и то отсутствует на складе, и вообще издан на французском: http://www.amazon.com/Hermann-Sermons-Christianorum-Translation-Edition/dp/2503551459
  С другой стороны, идея о единстве души и тела в человеке стара, очень стара, гораздо старше самого христианства. Ещё еврейские мыслители-эллинисты, а за ними и раннехристианские философы, рассматривали человека как единое психосоматическое целое.
  В период Средневековья, о единстве души и тела писали многие. В частности, Хильдегард из Бингена писала, что человек существует как бы в двух планах одновременно, в телесном и в духовном. "Как тело не может существовать без крови, так и кровь не может существовать без тела", - пишет она. "Душа и тело едины".
  Собственно, евхаристическая теология имеет свои корни именно в этой мысли, выраженной ещё в Аристотелевой философии о существовании тела одновременно в материи и форме, которые, тем не менее, являются самостоятельными сущностями сами по себе. Тело берёт начало в материи и принимает форму с заданными параметрами внешнего вида. Доктор Мецлер сожалеет, что эта теория не принимает во внимание тех, кто деформирован от рождения. Но, по-моему, такие случаи теологи относили просто к ошибкам природы, которая, в отличие от Бога, может давать сбои, как и всякий рабочий инструмент.
  В двенадцатом-тринадцатом веках доминирующей теорией была идея о том, что сама по себе душа не имеет идентификации, и, таким образом, бессильна вне тела. Только вместе с телом душа создаёт то, что можно назвать человеческой личностью. К четырнадцатому веку, Томас/Фома Аквинский добавляет, что будущая личность уже как бы впечатана в душу. То есть, душа не соединяется с телом любого попавшегося пола, цвета, состояния. Душа несёт в своей структуре определённое "Я", эго, и не блуждает бессмысленно из тела в тело, а ищет определённое тело, при помощи параметров которого она сможет сформировать определённую личность.
  Проблема в этом ряде мыслей очевидна. Душа, принадлежавшая человеку с инвалидностями, создаст вместе с данным телом личность, частью которой будет инвалидность. Тем не менее, после воскресения тело каждого воскресшего будет идеальным. То есть, инвалид, по сути, потеряет часть собственной личности, воскреснув для вечной жизни. Конечно, решение проблемы может быть очень простым. В одной из средневековых мистерий говорится: "Lofed be thou, Lord, that is so sheen/ That of this manner made us to rise/ Body and soul together, clean/ To come before the high justice". То есть, в момент воскресения не только тело станет совершенным, но и душа очистится тоже.
  Доктор Мецлер, рассуждая по поводу вышеприведённых теорий, высказывает довольно оригинальную, на мой взгляд, гипотезу: если средневековый человек наверняка знал, что когда-нибудь, при воскрешении, его тело станет идеальным, при жизни он мог и не выработать восприятия себя инвалидом. Инвалидность личности вполне могла не сформировать в человеке личность инвалида, понимаете?
  Совершенно отдельно от этих философских теорий стоят воззрения катаров, которые отдавали авторское право на материальный мир Сатане. От Бога, по их мнению, был только мир духовный. Таким образом, катары вообще не верили в телесное воскрешение. Они верили в вечную жизнь Духа. Неизвестно, как они относились к телесным деформациям и повреждениям. Возможно, считали их доказательством того, что этот мир создан Сатаной. Возможно, считали, что телесность в этом мире не имеет никакого значения, если значение имеет только душа.
  ______________
  Тема инвалидности и медицины не проста, как это может показаться людям, к ней не причастным напрямую. По сей день. Достаточно вспомнить грызню вокруг ушных имплантов глухим детям. Казалось бы, что может быть лучше, чем избавление от глухоты? А оказалось, что немалая часть глухих видят себя полноправным меньшинством, имеющим собственный язык и культуру. Которое имеет право на полноценное существование. То есть, не их надо выправлять под слышащее большинство, а слышащему большинству надо учитывать особенности глухого меньшинства в предоставлении возможностей и услуг.
  Доктор Мецлер демонстрирует, что свои сложности во взаимоотношениях медицины и инвалидности были и в Средние века. Была ли модель медицинской или социальной? В центре понимания проблемы лежат термины "disease" - порок, синдром, неисправность, абнормальное биофизическое состояние, и "illness" - нездоровье, заболевание, расстройство. Там, где медицина интересуется именно и только абнормальностью, заболевание и расстройство относятся к явлениям с социальными последствиями.
  Медицинская модель относит disability (инвалидность) и impairment (патология) именно к разделу болезней. Социальная же модель не только не проводит между инвалидностью и болезнью знака равенства, но и считает приравнивание патологии/инвалидности к болезни проявлением дискриминации со стороны общества.
  Другой момент, требующий уточнения - это что именно мы понимаем под термином "средневековая медицина". Обычно людям, включая историков, свойственно вцепиться в какой-то один аспект целого спектра идей относительно здоровья и болезни, а также физических и спиритуальных действий, направленных на благополучие населения. Более того, медицинские историки и медиевисты работают с зафиксированными аспектами, с письменными материалами, что неизбежно исключает огромное большинство практик, которые можно назвать "народной медициной", не говоря уже о "магической медицине", если только они не остались в записях и архивах. Такими, какими их понимал оставляющий записи.
  "Магическая медицина", или чудесные исцеления, описаны во многих источниках, и будут далее разбираться отдельно. О них мы знаем даже больше, чем о реальной, повседневной медицине Средневековья, потому что им придавалось очень большое значение, и они регистрировались достаточно широко, теми же монастырями, куда стекались надеющиеся на чудесные исцеления паломники.
  Что же касается прочей, доступной нам медицинской литературы Средневековья, то она писалась грамотными, имеющими университетское образование профессионалами от медицины. И писались они не для "широкой публики", а в качестве учебников для других профессионалов. Или в качестве своего рода "curriculum vitae" о собственных достижениях.
  Возникает вопрос, до какой степени дошедшая до нас медицинская литература Средневековья отражает истинное положение вещей? Источников для составления более или менее компетентного мнения на этот счёт просто слишком мало. Дело ведь доходит до обращения к литературным текстам, романсам и летописям, в которых упоминается что-то, имеющее отношение к медицине.
  Поэтому, говоря о медицине Средневековья, мы всегда должны помнить, что существующие мнения базируются на чрезвычайно фрагментарном фактическом материале, что они не принимают во внимание различия в региональных практиках (скажем, Северной Европы и Средиземноморья), и даже не принимают во внимание временные отличия этих практик в периоды Раннего Средневековья (476-1100гг), Высокого Средневековья (1001-1300гг), и Позднего Средневековья (1301-1500гг). А ведь речь идёт, в самом крайнем случае, о периоде длиной в ТЫСЯЧУ ЛЕТ!
  И всё же, хотя медицинские энциклопедии Средневековья учёные того времени писали для своего рода "междусобойчиков", они озаботились, начиная где-то с двенадцатого века, создать пути распространения знаний сверху вниз, обмена знаниями между различными университетскими школами, и сбора материала из практической, не университетской медицины ("Practical Medicine from Salerno to Black Death" by L. Garcia-Ballester). Причиной было то, что никакая теоретическая наука не может создаваться без солидного количества пратических наработок. И то, что нести свет в массы со стороны университетских школ было логической необходимостью для создания спроса на медицинские услуги выпускников этих университетских школ. Среди тех самых масс, да. Которые должны были более или менее понимать, чего они могут требовать, и оценивать результат.
  В общем, речь идёт о рынке рабочей силы для "молодых специалистов", и о том, чтобы условия их работы среди населения были бы адекватными. Поэтому популярность медицинских энциклопедий того времени среди населения было не случайно, хотя таргетной группой для этой литературы была более рафинированная часть общества. Среди читающей публики, наибольшей популярностью пользовались следующие теоретики:
  1. Винсент из Бове (1190 - 1264?), написавший Speculum Maius, или "Зерцало Великое", о котором вики говорит следующее:
  "Энциклопедия состоит из 4 частей:
  Зерцало природное (Speculum naturale)
  Зерцало вероучительное (Speculum doctrinale)
  Зерцало историческое (Speculum historiale)
  Зерцало нравственное (Speculum morale)
  
  Энциклопедия давала обширные сведения по философии, истории, естественным наукам. В ней комментировались отрывки из античных авторов, богословские труды. В целом "Великое зерцало" представляет собой систематизацию знаний того времени по различным вопросам. Написана на латыни, состоит из 80 книг и 9885 глав. Это самая значительная энциклопедия Средневековья.
  
  В первой части рассматривается широкий круг естественнонаучных дисциплин - астрономия, алхимия, биология и т. д; во второй речь идёт о богословских вопросах; в третьей рассматривается история человечества от сотворения мира до 1254 г.; в четвёртой - поднимаются вопросы нравственности и морали.
  Энциклопедия была переведена на множество языков и пользовалась большим влиянием и авторитетом на протяжении нескольких столетий. Зерцало великое легло в основу множества дидактических поэм XIV и XV веков и отразилось, между прочим, на "Божественной Комедии" Данте. Немедленно по изобретении книгопечатания Зерцала напечатано было по крайней мере 6 раз, даже после того, как появились уже энциклопедии, основанные на новых началах, оно перепечатывалось дважды (в 1521 и 1627 годах)".
  2. Томас из Кантимпрэ (1201 - 1272), создавший Opus de natura rerum ("Работа Природы"), состоявший из двадцати томов и писавшийся пятнадцать лет.
  3. Бартоломей Английский (1190-1272), энциклопедия "De proprietatibus rerum" ("О свойствах вещей"). Девятнадцать томов на латыни. Были переведены сначала на французский (в 1372 году) и на английский (в 1397 году), Джоном Тревизой. Перевод Тревизы (критическое издание) был потом издан в 1988 году. Собственно медицине там посвящены 4-й и 5-й тома, "De humani corporis" ("On the bodily humors") и "De hominis corpore" ("On the parts of the body"), а также 7-й том, "De infirmitatibus" ("On diseases and poisons").
  4. Альбертус Магнус/Альберт Великий (1193-1280гг). Гений, собственно. Теоретик и практик, имевший невероятный интеллект, и оставивший 38 известных нам трудов, охватывающих практически все аспекты бытия. Впрочем, есть мнение, что интереснее того, что он написал, было то, о чём он писать не стал, считая человечество абсолютно не готовым к таким знаниям. Но, оффтопом, такой фанат античности, каким был Магнус, не мог не поэкспериментировать с автоматами типа Антикитерского механизма. Во всяком случае, зарегистрировано, что и он создал такую же механическую голову-оракула, как и Роджер Бэкон.
  Вряд ли эти монументальные исследования стояли в полном объёме в каждом доме, но Майкл МакВаф, изучавший вопрос в отдельно взятом Арагоне начала четырнадцатого века, всерьёз говорит о медикализации общества Позднего Средневековья ("Medicine before the Plague: Practitioners and their Patients in the Crown of Aragon, 1285-1345", by M. R. McVaugh). Что он имеет в виду, так это энтузиазм публики в отношении книжных медицинских знаний, на основании чего эта публика создавала ожидания, которым должны были соответствовать профессионалы от медицины. То есть, ситуация была практически аналогичной современной нам.
  Другой вопрос, что средневековый обыватель понимал под словом "медицина" не совсем то, что понимаем мы. Хотя нет, мы тоже зачастую понимаем "медицину" по-своему. Ирина Мецлер выбрала следующую формулировку того, что именно является медициной: "Под медициной мы понимаем 1)субстанции, механизмы и процедуры, восстанавливающие и сохраняющее здоровье и хорошее физическое самочувствие; и 2)тех, кто применяет эти субстанции и механизмы для помощи людям, которые вверили себя их профессиональности. Таким образом, роль медицины подобна роли религии, но в более узком смысле: восстановить здоровье, которое было повреждено болезнью или затруднено дисфункцией или травмой; в некоторых случаях утешить тех, чьё здоровье не может быть восстановлено медициной; и поддержать здоровье путём профилактики или распорядка" ("Medicine, Society, and Faith in the Ancient and Medieval Worlds", by Darrel W. Amundsen).
  Одно из отличий современного и средневекового понимая того, что является медициной, состоит в соответствующем исключении и включении в процесс сверхъестественного или религиозного. Средневековое видение мира не подразумевало жёсткого и в некотором смысле искусственного разделения между "наукой" и "религией"/метафизикой.
  Возьмём такой широко известный пример, как решение Четвёртого Латеранского Собора поставить исповедь больного перед началом лечения, чтобы душа больного, независимо от результата лечения, получила отпущение земных грехов. Какое только толкование этого решения не встречается! Например, некоторые сделали даже вывод, что отсталые люди Средневековья проводили параллель между грехом и болезнью, и считали исповедь залогом успешного лечения.
  На самом же деле, речь шла о практическом осознании факта, что любая болезнь, требующая вмешательства медицины - это фактор риска. То есть, с точки зрения человека, верящего в бессмертии души, его правом и обязанностью было обеспечить своей душе возможность покинуть этот мир не отягощённой грехами. Если бы медик не дал своему пациенту подобной возможности, ему пришлось бы иметь дело с больным в состоянии крепчайшего стресса, что опасно для больного и неприятно для врача, потому что о влиянии стресса и депрессии на течение болезни и эффективность лечения все профессионалы знали прекрасно ещё с античных времён.
  Тем не менее, один аспект отношений между практической медициной и религией остаётся камнем преткновения в яростных спорах между историками: разрешалось ли духовным лицам практиковать медицину, и запрещала ли церковь хирургические операции? Дело в том, что в период Высокого и Позднего Средневековья для того, чтобы поступить в университет на медицинский факультет, нужно было состоять в одном из монашеских орденов. Но практиковать медицину было запрещено только высшим рангам, от рукоположенных священников вверх по иерархической лестнице. Что же касается хирургии, то она вроде и была запрещена для практики членам монашеских орденов, но в реальной жизни люди редко действуют согласно букве правил (см. ("Medicine, Society, and Faith in the Ancient and Medieval Worlds", by Darrel W. Amundsen).
  ________________
  Как мы уже поняли, инвалидность - состояние проблематичное. Медицина считает это состояние болезнью, социальные теории рассматривают инвалидность в отрыве от собственно медицинского контекста. Доктор Мецлер называет это бинальной моделью: тело или здорово, или больно, а патологии находятся где-то между этими полюсами. Есть мнение, что средневековые теории допускают третий путь в отношении плохого здоровья. "Средневековое тело" может быть и здоровым, и больным, и не здоровым, но и не больным.
  Что касается больного тела, то фундамент для определения состояния заложили ещё Гален и Авиценна. Эта модель состоит из следующих компонентов:
  - mala compositio. Порок развития, дефект тела, врождённая патология.
  - mala complexio. Неуравновешенность гуморальной системы индивида.
  - solutio continuitatis. Разрыв телесной целостности, травма - переломы, вывихи, раны.
  Медицина Средневековья мало что могла сделать с патологиями, входящими в первую категорию, в mala compositio. Последняя категория, solutio continuitatis, была областью деятельности хирургов и костоправов. Таким образом, физиатры занимались проблемами второй категории, mala complexio. В этой схеме инвалидность является результатом либо mala compositio, то есть, врождённой особенностью, либо результатом ранений и повреждений solutio continuitatis. Поэтому медицинские тексты Средневековья затрагивают тему патологий настолько редко. Впрочем, этим грешит и современная медицина, в которой патологии и инвалидность отодвинуты в область реабилитаций и "социальной медицины". Просто по причине своей неизлечимости.
  Если медицина - это то, что защищает и/или восстанавливает здоровье, то инвалидность и патологии действительно не являются её епархией. Слишком поздно для того, чтобы защищать, и ничего нельзя сделать, чтобы восстановить. Как писал Рикардус Солернский, живший на переломе двенадцатого и тринадцатого веков, "я не рассматриваю некоторые состояния, как то эпилепсию, хроническую зубную боль, параличи, кровоизлияния в мозг и пр., потому что считаю их неизлечимыми. Я не смог найти никаких теоретических рекомендаций у авторов, которых я читал, ни результатов практических действий по этому предмету, хотя некоторые авторы в своей тщеславности и старались их излечить".
  Доктор Мецлер замечает, тем не менее, что за принципом "не пытайся излечить неизлечимое" стоит не только честность физиатра в отношении своих возможностей, но и вполне понятное старание оградить свою репутацию от проклятий разочарованных пациентов, которым пообещали нереальное.
  Что касается хирургии, то и там были свои области, в которые практикующим профессионалам вмешиваться не рекомендовалось. Ги де Шолиак (1298-1368), прошедший путь от выходца из простой семьи до папского лейб-медика, рекомендовал не вмешиваться в состояние больного в трёх случаях: когда болезнь совершенно явно неизлечима (например, проказа); когда болезнь излечима сама по себе, но лечение принесёт невероятные страдания пациенту (например, рак); и когда излечение одной болезни приводит к развитию другой, худшей (иатрогенные расстройства: "любые нежелательные или неблагоприятные последствия профилактических, диагностических и лечебных вмешательств либо процедур, которые приводят к нарушениям функций организма, ограничению привычной деятельности, инвалидизации или смерти; осложнения медицинских мероприятий, развившиеся в результате как ошибочных, так и правильных действий врача").
  Впрочем, не всё так грустно. Поскольку патологии попадали в категорию неизлечимого по всем параметрам, средневековая медицина сосредоточилась на этиологии патологий, то есть на причинах и условиях их возникновения. Ну и, конечно, на том, как появление патологий можно предупредить.
  О чудесных исцелениях здесь речь снова не пойдёт. Разве что можно упомянуть, что в ряде случаев средневековые врачи предпочитали не вмешиваться в болезнь, если её происхождение и развитие не укладывалось в то, что они полностью понимали. Они не хотели экспериментировать на пациентах. И, если имела место быть психосоматическая составляющая, то такие пациенты вполне могли получить облегчение от применения того, что сейчас называется "альтернативной медициной". То есть, получался эффект "чудесного исцеления".
  ________________
  Одной из причин того, почему патологии представляют такую проблему для медицинских теорий, является многообразность причин их возникновения. Они могут быть врождёнными - и это приведёт нас к многочисленным вариантам причин, в результате которых сформировалась данная патология. Они могут быть результатом болезни или травмы. Хроническое отклонение может быть описано и как патология, и как болезнь.
  Многие болезни потенциально могут вылиться в патологии или инвалидность, но этот результат невозможно с уверенностью предсказать, так же, как невозможно с уверенностью заключить, что такие и эдакие терапевтические или хирургические действия предотвратят развитие патологии из болезни. Многие патологии (слепота, хромота, паралич, психическое расстройство) сами по себе являются последствием болезни. И, наконец, продолжительные и серьёзные заболевания (например, гангрена) точно приведут к инвалидности. И всё это - в контексте современной медицины. Если же мы заглянем в средневековую этиологию патологий, то картина усложнится ещё больше.
  Главное отличие средневековых представлений о распространении болезней (например, инфекций) от теорий современных заключается в том, что современная медицина обозначает распространителями заболеваний вирусы, микробы, бациллы. А средневековые теории включают в причины распространения болезней ещё и метафизику. Например, англо-саксонский текст от седьмого века рассматривает ветер как дух, spiritum infirmitatis, потому что многие болезни получают своё начало от дурного воздуха. Таким образом, медицина Средневековья видела причину распространения заболеваний не в передаче патогена от человека к человеку, но в передаче "заражённого воздуха", который окружает больного человека. Казалось бы, практически одно и то же, но разница в присутствии метафизического агента - ветра, воздуха.
  Есть разница и в терминологии, разумеется. Средневековые университетские медики не оперировали такими понятиями как микроб или вирус, вполне понятно. Они говорили о заразе, об инфекции, и о повреждениях. Доктор Мецлер приводит в пример Томмазо дель Гарбо (1305-1370), который говорил об "инфекции", но то, что он описывал, не было передачей патогенов. Я, собственно, пыталась найти, что именно он описывал, но на английском этот дель Гарбо упоминается только в связи с его критикой работ Эгидия Римского (Жиля де Рома, 1246-1316) об эмбриональном развитии.
  Из понятного, одной из самых любопытных работ на медицинскую тематику является одно исследование Анри де Мондевилля (1260 - 1316), "отца французской хирургии", в котором де Мондевилль рассматривал не способы передачи болезни, а то, как простой народ понимает распространение болезней. "Простой народ разделяет болезни на те, которые имеют причину, и те, которые причин не имеют, или имеют причиной наведённые чары. К не имеющим причин болезням они относят те, которые произошли от внешнего вмешательства - удара палкой, или брошенным камнем, или ножом и т.д. К болезням от наведённых чар они относят болезни, начинающиеся изнутри". Сам де Мондевилль умер от туберкулёза лёгких, кстати сказать.
  Рассуждая о средневековой медицине, невозможно обойти Галена (129-216). Гелен высказывал кое-какие соображения относительно того, что может стать причиной деформаций человеческого тела: слишком узкая матка, плохое питание/плохой доступ питания плода, травмы, нанесённые в процессе родов, неправильное пеленание, слишком длительные периоды сидения или стояния младенца, или слишком длительная двигательная нагрузка для ребёнка, только начавшего ходить.
  Косолапость и кривоногость Гален относит к неправильному уходу за младенцем с мягкими ещё костями - неправильное положение в люльке, неправильное пеленание, слишком тяжёлые одеяла (от себя: видимо, уже тогда няньки знали, что под тяжёлым одеялом ребёнок быстрее успокаивается и засыпает). Развитие горба Гален относил к деформации кровеносных сосудов в определённом месте, что предотвращало нормальный рост спины, пропорциональный росту рук и ног.
  Описания других врождённых деформаций были сделаны в достаточно ранние периоды Средневековья. Гидроцефалия - во втором-третьем веке, и, позднее, разделена на три подвида. По большей части, медики того периода считали гидроцефалию результатом неправильной работы повитухи, слишком неуклюже или слишком сильно сжавшей голову новорожденного.
  Параличи были описаны Аретеем из Каппадокии в первом-втором веках, с учётом разницы между собственно параличом и параплегией. Имелось в виду, что при параличе рука или нога только не могли двигаться, но не теряли чувствительность, а параплегия подразумевала потерю чувствительности. Тогда же было сделано замечание, что если параплегии является причиной повреждения мозга, то кровоизлияние в левой части мозга затронет правую часть тела, а кровоизлияние в правой части мозга - левую. По той причине, что два больших нерва, идущих от мозга к телу, образуют букву Х.
  Чрезвычайно интересно перечисление причин, которые могли привести к параличу, то есть к нарушениям моторики: раны, удары, простуды, недоедания, "карнальные болезни" (венерические заболевания?), интоксикация, детский паралич от эмоциональной реакции, паралич от страха.
  Затрагивая связь между психикой и параличом, Аретей описывал, собственно, то, что начиная с восемнадцатого-девятнадцатого века стали называть "истерическими параличами". Кстати, считается, что очень часто параличи у пилигримов были результатом именно перенесённого когда-то эмоционального стресса, и именно поэтому они так хорошо реагировали на "чудесные исцеления". Аретей упоминал, что детские параличи излечиваются лучше, чем параличи взрослых, но оставил описаний терапевтических методов. К большому сожалению.
  Апоплексию/ апоплексический удар описал Целий Аврелиан в пятом веке, как "внезапное состояние, вызванное холодом или жарой, проблемами пищеварения, сексуальным перенапряжением (особенно, у стариков), повреждением оболочки головного мозга и ушиба оболочки головного мозга". В симптомы он включил потерю речи, неподвижность тела, искажение лица, и холод в конечностях. Целий также отделяет эпилепсию, летаргию, потерю сил и паралич друг от друга и от апоплексии.
  Глухота рассматривалась несколькими греческими авторами. Гален относил её к поражению слухового нерва. Павел Эгинский рекомендовал лечить глухоту... кровопусканием, считая, что причиной глухоты является разлитие желчи. Александр Траллесский считал, что глухота является либо результатом образования воздушной пробки, либо результатом наличия пробки из вязкой субстанции в ушных каналах. Как ни странно, и он рекомендовал применять в качестве лечения венесекцию, кровопускание. Хотя не проще ли было просто промыть каналы? Один англо-саксонский источник, который доктор Мецлер называет "нетипичным" относит к расстройствам гуморальной системы не только глухоту, но и немоту. С теми же рекомендациями пускать кровь.
  Впрочем, монах Мелетий, живший в Византии в восьмом-девятом веке, писал в своём трактате On the Nature of Man, что способность говорить "лежит" в третьем желудочке мозга. И о том, что о повреждениях мозга можно судить по типу речевых расстройств индивида.
  В тринадцатом веке, Бартоломей Англичанин описал артрит рук (боль в пальцах и суставах, сопровождающаяся распуханием болезненных мест), который он отделил от артрита ног. Артрит ног он назвал подагрой. По мнению Бартоломея Англичанина, артрит развивался как в силу возрастного фактора, так и в зависимости от района проживания больного.
  В четырнадцатом веке, Джон из Гаддесдена в своей Rosa Medicinæ различил три вида артритных симптомов: в головках бёдер, в связках ног, и в руках и пальцах. В общем-то, причинами всего этого он назвал именно то, что современная медицина относит к причинам подагрических проблем: неподходящая и обильная пища и неумеренность в образе жизни. Собственно, и другие артриты современная медицина рекомендует регулировать питанием, так что выводы Джона из Гаддесдена достаточно коррелируют с ситуацией на сегодняшний день. Что может говорить как и о проницательности автора Rosa Medicinæ, так и о том, что медицина до сих пор беспомощна перед артритом.
  Невероятно интересно описание случая одного паралича, сделанное в Солерно. Речь идёт о параличе лица, случившегося у одной дамы, крепко заснувшей после принятия горячей ванны. Даму вылечили. Не вполне понятно, чем, потому что применяли всё, от промывки кишечника до таблеток неизвестного читателю состава. Очевидно, речь идёт о так называемом "параличе пьяниц". Он до сих пор случается с теми, кто, после обильных возлияний, имеет неосторожность заснуть на руке или лицом вниз. Иногда этот паралич отходит, иногда - уже нет, если кровообращение было нарушено в течение долгих часов. То ли дама назюзюкалась в ванне, то ли это был эффект эфирных масел в горячей воде, но ей определённо повезло, что паралич удалось снять.
  Различные типы параличей описывал и Джон из Гаддесдена, в своей Rosa Medicinæ. "Иногда поражается вся половина тела, от пятки до макушки, с нарушением речи, и это называется основной паралич. Иногда это поражает одну ногу, или даже один палец, и тогда это называется частичный паралич". Причинами паралича назывались падения, пережатие нервов, повреждение нервов, сильный ужас, припадок ярости, переохлаждение, износ нерва.
  Спазм отделяли от паралича в отдельную патологию. Ги де Шолиак, рассуждая о параличе и спазме, находя главное отличие именно в прогнозах. В обоих случаях, тело теряет рабочее состояние, но в случае спазма, всегда есть надежда, что ситуация внезапно изменится.
  _______________
  Расстройства речи изучал в середине двенадцатого века Уильям из Сен-Тьерри (1075-1153). В трактате On the Nature of the Body and the Soul он делает предположение, что, хотя голос и является физической функцией, речь является функцией психической. Соответственно, голос не является необходимой составляющей для общения, которое может проходить при помощи знаков или переписки. То есть, патологии немоты в данном случае нет. Но вот если человек, лишённый способности говорить, не в состоянии выразить себя ни через письмо, ни через жесты, в этом случае индивида можно классифицировать как немого.
  Хирургический текст (известный как "Bamberg Surgery") из Салерно, также от середины двенадцатого века, утверждает, что травма твёрдой оболочки мозга может привести к девиациям в цвете языка, а травма мягкой оболочки мозга - к потере голоса.
  Ги де Шолиак тоже изучал речевые расстройства, и перечислил следующие их причины: паралич или спазм языка, язвенные повреждение языка, а также гуморальные расстройства, т.е. избыток "жидкости" в нервах. Такие выводы он сделал, наблюдая заикающихся детей, у которых часто наблюдалось неконтролируемое слюнотечение. Де Шолиак также отметил, что и заикание, и слюнотечение зачастую проходят у детей сами по себе, по мере взросления.
  И вот ровно на этом месте надо немного подробнее разобраться в гуморальной теории, которая объясняет пристрастие средневековой медицины к венесекции, кровопусканию. Венесекцией пытались лечить "обструкцию крови", которая, по какой-то причине, перестала доставлять к поражённому органу или участку тела питательные вещества. То есть, логика была такой, что если выпустить "плохую кровь", застойную, то кровообращение пополнится новой, здоровой кровью.
  Для тех, кто не помнит о том, что такое гуморальная теория. Но, наверное, все помнят, хотя бы в общих чертах, потому что на этой теории считает своим долгом оттоптаться практически каждый, кто ищет аргументы о темноте Средневековья. На самом же деле, теория эта куда как старше. Никто толком и не знает, насколько она стара, но учение о влиянии телесных жидкостей на темперамент человека и его здоровье уже было, когда создавалась аюрведическая система медицины, когда Древний Египет переживал свою лучшую эпоху, её взял на вооружение Гиппократ, и она учитывалась в Европе до самого девятнадцатого века. Потом о ней перестали говорить. Вслух.
  Итак, собственно жидкости: чёрная желчь, жёлтая желчь, кровь и "слизь" (лимфа?). С кровью и лимфой всё понятно, но как быть с "чёрной" желчью? О чём это вообще? Есть догадка, высказанная одним шведским учёным с непроизносимым именем, в 1920-х, что ни кровь сама по себе, ни желчь, ни лимфа здесь вообще не при чём, а речь идёт об образовании серума. Именно он-то и назывался жёлтой желчью. А тёмный осадок, свернувшаяся кровь на дне пробирки - чёрной желчью. Несвернувшиеся эритроциты - кровь, а слой белых клеток - та самая "слизь", она же "флегма". То есть, мы говорим об анализе B-La, при помощи которого по сей день выявляются наличия воспалительных процессов. И таки да, при воспалении слой выпавших в осадок эритроцитов будет выше. То есть, будет наблюдаться "избыток чёрной желчи".
  Каждому типу жидкости соответствует свой элемент: земле - чёрная желчь, огню - жёлтая, воде - "флегма", а в крови присутствуют все четыре элемента (огонь, вода, земля и воздух). Если бы все составляющие элементы находились бы в человеческом теле в равновесии, человек был бы идеально здоров. Собственно, именно этого от нас и требуют современнейшие теории официальной диетологии. Сбалансированное питание. Кто сказал, что гуморальная теория умерла?
  Сейчас мы вернёмся к Средневековью, но я хочу напомнить одно замечание, высказанное Аннетт Карсон по другому поводу и в другом месте, но необычайно уместное и в данном случае. Поскольку большинство медицинских текстов дошли до нас не в их оригинальной латыни, а в средневековых переводах, то современный читатель подвергается двойному искажению восприятия. Переводчик четырнадцатого и пятнадцатого века не мог не вкладывать в переводимое современное ему понимание определённых терминов. А мы далеко не всегда понимаем значение терминов в средневековых текстах, потому что для этого нужно иметь особое образование. Настолько особое, что по Европе таких специалистов не так много.
  Таким образом, если текст века от шестого-седьмого, переведённый на современный английский, выглядит в глазах современного читателя дикой чушью, то вряд ли он чушью является на самом деле. Мы просто не в состоянии понять, что именно писал автор текста. Потому что любой из этих авторов не был ни суеверным идиотом, списывающим всё на Бога и Дьявола, ни наивным недоучкой, потому что работа с текстами, которые они штудировали, требовала неслабого объёма академических знаний и практических наблюдений.
  Я уже не говорю о таком нюансе, как аудитория, для которой эти талмуды писались. Интеллектуальная элита, обладающая определённым эксклюзивным знанием, и желающая этот эксклюзив сохранить для "своих". В качестве живого примера могу сказать, что при нынешнем обучении медсестёр, например, даются только весьма ограниченные сведения о признаках и методах лечения самых распространённых болезней. Фельдшеру рассказывают уже больше, но с уровнем знаний, которые даются при обучении врачу, всё это даже приблизительно несравнимо. То же самое было, смею предположить, и полторы тысячи лет назад. Определённые обороты и названия имели смысл только "для своих", чтобы слишком любознательные (которых, наверняка, хватало) не могли потеснить признанные авторитеты и великие умы.
  Доктор Мецлер довольно детально цитирует некоторые логические цепочки умозаключений о природе некоторых патологий в средневековых трактатах.
  Исидор Севильский (560-636гг) в своих "Этимологиях" описывает причину параличей следующим образом: "Параличом называют повреждение тела, происходящее по причине чрезвычайного переохлаждения тела, либо в целом, либо в некоторых его частях". Речь идёт, конечно, о раздрыге в гуморальной системе данного организма, но из этой отдельной цитаты невозможно сказать, какую механику процесса имел в виду почтенный основатель средневекового энциклопедизма.
  Куда подробнее работу гуморальной системы описывает Хильдегард Бинденская, в двенадцатом веке, рассуждая о причинах "подагры". Надо сказать, что в то время под этим термином понимали целый ряд болезней конечностей. По мнению Хильдегард, источником этих болезней был избыток холодноватой, пенящейся влажности в организме, что приводило к дисбалансу всей гуморальной системы данного человека, который, в свою очередь, вызывал искривление сначала верхней части позвоночника, а затем и всего позвоночника. Да простит меня современная медицина, но в определении причин заболеваний опорно-двигательной системы вообще и всяких артритов в частности, она с тех пор недалеко ушла. Теперь они называются "аутоиммунными заболеваниями", которые вдруг (!) возникают изнутри организма.
  Причину хромоты Хильдегард описывает поэтически. И здесь виновата влажность, которая "как опасный порыв ветра" вырывается за границы своего обычного круга циркуляции, в результате чего остальные жидкости сотрясаются от этого порыва, производя волны (типа ударов грома) через всю кровеносную систему человека, через его костный мозг. В результате таких потрясений человек слабеет, и начинает хромать. Ситуация нормализуется, когда жидкости возвращаются на круги своя. Думаю, Хильдегард описывает здесь внезапные отёки нижних конечностей. В наше время это состояние выправляется курсом довольно солидной порции мочегонного вкупе с наложением компрессионных повязок. То есть, таки да, жидкость.
  Таддео Альдеротти (1215-1295гг), профессор медицины в университете Болоньи, оставил нам свою подробнейшую консультацию по поводу речевых расстройств графа Бертольдуса, выражавшихся в "размягчении языка". Которые, по мнению Альдеротти, происходили либо от избытка жидкости в нервах, ведущих от мозга к языку и гениталиям, либо от генитальных расстройств, в результате которых избыток подавляемых жидкостей поднялся в мозг, что привело к повреждению нервов, ведущих к языку. Не знаю, описывается ли здесь случай спермотоксикоза, которого в официальной медицине как бы не бывает, или последствие какого-то венерического заболевания, что более вероятно.
  Уго Сиенский оставил для Никколо д"Эсте из Феррары описание некоторых случаев из медицинской практики. Один из них выглядит довольно забавно. Однажды к Уго доставили пациента с шепелявостью, который, к тому же, был крепко "под мухой". Мудрый доктор заявил, что причиной шепелявости является, несомненно, излишек жидкости в мозге, и прописал лечить больного диетическими ограничениями и массажем языка сушащими ингредиентами! Можно даже не сомневаться, что именно в этом случае лечение помогло.
  Одно время в медицинской школе Салерно разбирали случаи врождённых глухоты и немоты. Вернее, пытались установить связь между этими патологиями. Ответ нашёлся в той же гуморальной теории: нервы, ведущие к ушам, могут быть поражены некоторыми жидкостями, а поскольку они соединены с нервами, ведущими к языку, то человек с врождённой глухотой обычно нем. Как мы теперь знаем, глухота не влияет на голосовую функцию сама по себе, но глухой от рождения человек не может выучиться звукам речи. Хотя исключения есть.
  Как известно, в конце пятнадцатого - начале шестнадцатого веков английская династия Тюдоров чуть было не закончилась по мужской линии уже на втором поколении. Принц-наследник Артур умер вскоре после женитьбы, королева умерла в попытке обеспечить династию "запасным" наследником, а Генри VII Тюдор стал бдить за единственным оставшимся принцем, Гарри, так тщательно, что вход в опочивальню принца находился в покоях его отца, и бдительный Генри запирал на ночь дверь на ключ. Чтобы принц-подросток не отправился на поиски женской ласки.
  Дело в том, что именно в тот период медики его величества вспомнили о том, что когда-то, несколько сотен лет назад, описывали очень многие составители медицинских энциклопедий: активная половая жизнь смертельно опасна для здоровья. Источником этой теории был сам Аристотель, по какой-то причине заявивший, что чрезмерная сексуальная активность приводит к слепоте. Хильдегард Бинденская уточнила, что ослепнут только те, кто "растрачивает своё семя" безрассудно, тогда как умеренно активная сексуальная жизнь здоровью не повредит. Альбертус Магнус описывал случай с монахом, который "желал женщину слишком сильно", от чего и умер, а аутопсия показала, что зрение этого раба страстей "было разрушено". В пятнадцатом веке вообще установкой стало, что "соитие разрушает зрение и высушивает тело".
  Казалось бы, где секс, а где зрение. Тем не менее, все вышеперечисленные достойные люди отнюдь не пытались атаковать базовый инстинкт, а писали о реальных фактах, указывающий на существующую связь между распутством и слепотой. Дело в том, что уже в наше время учёные пришли к выводу о распространённости глазных болезней среди средневекового населения. Это была трахома, возбудителем которой является хламидия, chlamydia trachomatis (см. "Sexuality and Medicine in the Middle Ages" by Jacquart and Tomasset). Вопреки утверждению русскоязычной Википедии, трахома была известна уже до нашей эры в Египте. Так что выражение "плохая гигиена" - это не просто слова.
  _-_______________
  "Все болезни от генов", - так это иногда выглядит в наше время. Генетика может объяснить практически всё. Где-то к той же мысли пришли и античные медики, исследующие причины появлений врождённых патологий. В начале седьмого века Исидор Севильский уже сделал обобщения из рассуждений и доводов античных предшественников, и вот что у него получилось.
  "Они говорят, что дети напоминают отцов, если патернальное семя сильнее, или матерей, если сильнее матернальное семя. Сходство с обоими родителями подразумевает, что оба семени имели одинаковую силу", - писал он. Напомню, что в Средние века ещё предполагали, что женщина может зачать только в том случае, если во время соития у неё вырабатывается "женское семя", которое, в свою очередь, вырабатывается только в том случае, если женщина испытывает в процессе оргазм. Теория принадлежит Галену, и в этом случае он совершенно отходит от уважаемых античных авторитетов типа Аристотеля, который утверждал, что для продолжения рода нужно только мужское семя, а женщина всего лишь предоставляет для данной задачи свою матку, не более того. Как известно, Аристотель был ещё тем женоненавистником, но в данном случае мужчинам он оказал дурную услугу. Получалось, что если пара оставалась бездетной, то виноват в этом мужчина. Впрочем, и теория Галена как бы давала понять, что причиной бездетности является неумение мужчины доставить своей супруге необходимое для выработки "женского семени" удовольствия.
  В дальнейшем, мнения разделились. Физиологи стояли за теорию Галена, философы - за Аристотеля. Гиппократ, кстати, добавил к грузу ответственности, возлагаемому на мужчин в вопросе продолжения рода, ещё один фактор: качество спермы. Слабая сперма отца формирует слабость в потомстве. Причём, поскольку считалось, что сперма формируется во всех частях мужского тела, то напрашивался прямолинейный вывод: у ребёнка будут патологии в тех частях тела, в которых у его отца вырабатывалась слабая сперма. То есть, такое вот объяснение генетического наследования в эпоху, не знающую понятия "генокод". Не все были согласны возложить ответственность за качество потомства исключительно на мужчин. Один из учёных Салерно, где-то около 1200-го года, утверждал, что "дети рождаются похожими на своих матерей, и наследуют их патологии".
  Но чем объяснить то, что у явно здоровых родителей могли появляться дети с отклонениями? Вот здесь уже ответственность возлагалась либо на дефекты матки, либо на проблемы со здоровьем (особенно, в первую треть беременности), или травмы в период вынашивания, или на неправильный процесс родов.
  Любопытно, что превозносимый всеми Авиценна высказывал в некоторых случаях очень экзотические мысли. Например, при обследовании восьмилетней девочки, страдающей от карликовости, Альбертус Магнус смог предположить только одну причину, и именно её указал Авиценна: "монструозность" способа соития родителей, в результате которого только малая часть спермы отца смогла попасть в чрево матери. Как видите, регламентация "поз" при соитии - штука довольно древняя.
  Наследуются ли детьми приобретённая их родителями патология? Не наследуется, аргументировал Гийом Коншский (1080-1154). Потому что "природа исправляет", как бы занимая у других частей тела отца сперму для недостающих. А вот суставные проблемы, врождённые дефекты - наследуются, так как "сперма следует комплекции мужчины, зачавшего ребёнка". Так писал де Шолиак, цитируя Авиценну.
  Поскольку проблемы эмбриологии и наследственности занимали в Средние века мысли будущих родителей не менее чем в наше время, по вопросу хотели бы высказаться многие. Только нельзя тогда было вот так просто сесть, и написать свои соображения. Нужны были пруфлинки на тех, кто "умнее автора", заслуженнее, известнее, в конце концов. Это привело к появлению псевдо-галенических текстов, как минимум начиная с тринадцатого века. Авторы этих текстов писали отсебятину, ссылаясь на Галена. Самым известным из них оказался трактат De spermate, дошедший до нашего времени в 48-ми латинских манускриптах. На него, кстати, ссылались и комментировали до самой середины семнадцатого века.
  Кем бы ни был автор этого текста, к вопросу продолжения рода он подошёл основательно, с пиететом к гуморальной теории. И надо отдать ему должное, он обратил внимание на то, в каком именно состоянии, в какой фазе находятся оба родителя. Причём, не только физически, но и психически. Если на момент зачатия ребёнка кто-то из родителей страдает от проблем в каком-то органе, есть большой шанс, что у ребёнка этот орган сформируется уязвимым. Если один из супругов на момент зачатия страдает от меланхолии, ребёнок, с большой вероятностью, унаследует меланхолию как склад характера. Более того, девочка будет чувствительнее к сплину, и подвержена всякого рода припадкам, а также будет глупа и не способна сдерживать свой характер.
  Очень интересна попытка автора объяснить, почему у вполне нормально выглядящих и чувствующих себя родителей вдруг появляется ребёнок с деформацией. Автор говорит о "накоплении избытка жидкостей, которое меняет характер спермы, через природу матрицы, сила которой изменилась в своё время". То есть, речь идёт о накоплении генетических сбоев с материнской и отцовской стороны, которые, в результате, могут выдать генетическую деформацию у ребёнка вполне здоровых родителей. Автор также подчёркивает влияние окружающей среды - качество и состав молока, которым вскармливают ребёнка.
  Если кто подумает, что разговоры о "болезнях стиля жизни" - это тема именно наших дней, то вот вам тирада по поводу дерматических заболеваний, от преподавателя практической хирургии в Монпелье, Вильяма де Конжени (1175-1225): "Многие родовитые и богатые люди страдают от них, потому что их матери жили в безделье и роскоши, что приводило к избыточности жидкостей, питающих плод. Совсем по-другому обстоит дело с детьми крестьян и бедняков, которые всегда рождаются красивыми, хотя впоследствии, от непосильной работы и плохой гигиены они становятся уродливыми".
  К концу Средневековья, сложилось довольно устойчивое мнение о том, как избежать проблем со здоровьем потомства. В первую очередь - никогда не иметь секса с супругой, находясь в состоянии стресса, раздражения и прочих негативных эмоций. Иначе, "может случиться так, что отец, который бесстрашен, силён и мудр, получит сына, который труслив, слаб и глуп. Также неразумно быть вместе, когда тело и члены находятся в плохом состоянии, то есть если отец и мать либо подавлены, либо пьяны, либо слабы, имеют плохой пульс и недостаток энергии, потому что логично предположить, что эти проблемы каким-то образом проявятся в детях. Они могут получиться деформированными, дефективными, эпилептичными, и даже не полностью сформированными", - писал в 1430-х Леон Баттиста Альберти (1404-1472). Который, надо сказать, сам был превосходным образцом удачного продолжения рода, как своей атлетической формой и красотой, так и невероятными интеллектуальными талантами. "Не предпочтёт ли разумный человек остаться лучше бездетным, нежели иметь больного или безумного ребёнка?", - заключает Альберти.
  _________
  Уникальной чертой в средневековых исследованиях человеческих болезней и врождённых дефектов был учёт влияния планет. Разумеется, люди искали в звёздах много чего задолго до Средних веков, но именно в одиннадцатом веке появился знаменитый третиз Константина Африкансткого "De humana natura", в котором он описывает влияние семи светил на формирование ребёнка в утробе матери. Античные медицинские авторитеты на астрологии как-то не зацикливались, поэтому работа Константина Африканского произвела фурор, продолжавшийся более половины тысячелетия.
  Любопытно, что версий биографии Константина Африканского много. Одни утверждают, что он прибыл в Италию беженцем, совершенно не знавшим итальянского, которого пригрел его земляк во дворце какого-то князя. Увидев, как пользуют князя врачи, Константин "понял, что познания итальянцев в медицине базируются только на практическом опыте, и немедленно почувствовал, что его долгом является разработка теории". Другие говорят, что он прибыл в Италию в качестве торговца, и запросил "политического убежища". Третьи утверждают, что в Италию Константин Африканский прибыл в качестве секретаря императора Константина Мономаха. Одни утверждают, что Константин Африканский был мусульманином из Северной Африки, принявшим христианство, другие вообще обходят этот вопрос.
  Все, тем не менее, сходятся в том, что Константин Африканский некоторое время присутствовал в Солерно, и что впоследствии он стал бенедиктинским монахом. Что касается его письменных работ, то оценка вклада этого человека в работу медицинской школы Солерно сильно зависит от точки зрения того, кто эту оценку проводит. Одни считают, что Константин Африканский дополнил наследие школы переводами арабских медицинских трактатов, другие дают понять, что он ознакомил дремучих европейских коллег с "more advanced medical treatises by Islamic physicians and medical scholars" - то есть, с более продвинутыми медицинскими третизами исламских физиатров и учёных медиков.
  Как бы там ни было, Константин Африканский (или автор, работу которого он перевёл) утверждал, что формирование плода в утробе матери происходит под влиянием следующих планет: Сатурна - в первый месяц, Юпитера во второй, Марса в третий, Солнца в четвёртый, Венеры в пятый, Меркурия в шестой, и Луны в седьмой. Именно поэтому преждевременно родившиеся в этот период - жизнеспособны, ибо планетный цикл завершён. Затем, в восьмой месяц формирования плода, снова вступает в свои права Сатурн, который слишком охлаждает "жидкости" плода. Поэтому младенец, родившийся в результате восьмимесячной беременности, вряд ли может выжить - он родился не в силу своей энергии, а в силу слабости, став просто слишком тяжёлым.
  Более прозаичные учёные из Салерно объясняли феномен тем, что после семи месяцев нахождения плода в утробе матери, "все члены завершены и расположены в их естественном порядке". То есть, он вполне может выжить и в случае преждевременных родах. Но вот о том, почему прогноз выживаемости так драматически меняется именно в 8 месяцев, в Салерно рассуждать не стали. И правильно не стали, потому что достаточно заглянуть на современные форумы для беременных, чтобы понять, что загадка осталась загадкой. Во всяком случае, для "простых граждан". Опасно - да, признают, хотя возможности современной медицины снизили смертности среди рождённых преждевременно. Но на вопрос, почему опасно, прямого ответа не даётся, даются успокаивающие советы. Наверное, так же обстояли дела и в одиннадцатом веке)).
  В общем, Сатурн виноват. Все знали, что рождённые под влиянием Сатурна будут болезненными, бледными, вялыми, меланхоличными, и что эта планета повинна во врождённых деформациях опорно-двигательной системы. Единственное здравое объяснение, которое приходит в голову мне - это неправильное положение плода по отношению к родовым путям матери, которое имеет место именно на восьмом месяце беременности. То есть, акушеркам приходилось довольно сильно переворачивать плод, чтобы не угробить и ребёнка, и мать. Кесаревы сечения тогда делали, конечно, но не могу привести процент смертности, потому что кесаревы делали, всё-таки, в тот момент, когда мать была уже практически мертва, но младенец ещё жив. Поэтому чаще старались перевернуть, расположить правильно. Скорее всего, какие-то повреждения происходили именно при этой процедуре.
  Собственно, когда мы говорим о месяцах беременности, мы, насколько помню (акушерству нас не учили), до сих пор говорим о лунных месяцах. О влиянии фаз Луны на природу животного и растительного мира Земли писал ещё Эльфрик "Грамматик", аббат-бенедиктинец, в десятом веке. Любое телесное существо сильнее в период полной луны, и слабеет в период убывающей, писал он. Как деревья, которые твёрже и долголетнее, если их срубить на постройку дома в полнолуние. "Никакого волшебства", - объяснял Элфрик, - "Просто закон природы".
  Хильдегад Бинденская, по своему обыкновению, писала о том же гораздо поэтичнее: "Люди сеют семена, когда погода умерена, не горяча и не холодна, и семена приносят плоды. Кто будет настолько глуп, чтобы проводить посевную в разгар жары или в самые зимние холода? Семена погибнут, и никогда не взойдут... То же справедливо и для людей, которые отказываются принимать во внимание время созревания и фазы луны в вопросах продолжения рода, а действуют согласно своим импульсам. И поэтому их дети будут страдать от физических неполноценностей".
  Хильдегард не останавливается на общих замечаниях, а вполне конкретно указывает, что если женщина родит ребёнка до достижения полной зрелости, происходящего около 20 лет, то ребёнок получится ослабленным, а если зачатие случится у женщины около 50 лет, в период начинающейся менопаузы и нестабильных менструальных периодов, то ребёнок точно будет иметь дефекты. Что касается мужчин, то здесь индикатором была борода. Безбородым юнцам Хильдегард Бинденская не рекомендовала начинать продолжение роды, а взрослым мужчинам рекомендовала выбирать для этой цели взрослых девушек, а не бегать за девчонками. Ну и, конечно, надо было учитывать фазы луны - дети, зачаты в период убывающей луны, будут слабее, чем те, которые зачаты при луне прибывающей.
  В тринадцатом веке Альбертус Магнус рассуждал, что причины врождённых дефектов ребёнка могут быть локальные и глобальные. Локальные - это, собственно, качество семени и особенности отца и матери. А вот глобальные - это расположение и взаимоотношение звёзд в момент зачатия. Магнус честно признавал, что он понятия не имеет, как и почему это происходит, просто у него имеются статистики конкретных результатов. И эти статистики говорят, что некоторые планетарные комбинации определённо неблагоприятны как для зачатия, так и для процесса родов.
  Что касается сексуальных отношений с женщиной в период её менструального цикла, то какого-то единого мнения на этот счёт не было. То есть, Старый Завет наказывал такие дела однозначно - остракизмом. В Средние века всё зависело от убеждений. Например, архиепископ Кентерберийский Теобальд, в седьмом веке, вообще запрещал любой женщине, мирянке или монахине, появляться в церкви в период менструального цикла. Наказанием за нарушение был трёхнедельный пост. Медицинские теории того же времени считали менструации функцией, наносящей вред здоровью, и сильно не рекомендовали иметь в этот период половые отношения, потому что в случае зачатия ребёнок получился бы слабым. Возможно - инвалидом. В том смысле, что такое нарушение гуморального баланса приводит к тому, что тело плода формируется или слишком большим, или слишком маленьким.
  Средневековые теологи вообще считали половые отношения в менструальный период чуть ли не смертным грехом. Просто потому, что, по их понятию, если Бог определил период, в который таких отношений быть не должно, то нарушение Божьей воли - явный грех.
  Но если хорошенько покопаться в вопросе, как это сделала доктор Мецлер, то в истоке обнаружится всё тот же миляга Аристотель с его теориями изначальной "дефективности" женщины. В самом деле, если женщина - всего лишь матка для продолжения рода, то о каком отношении с этим несовершенным от природы существом может идти речь в период, когда единственный аппарат, ради которого она вообще существует, неисправен?
  Впрочем, кого интересовали теории высоколобых теологов или древних философов? Поэтому, на практике, те же самые теологи и врачи-физиатры говорили просто о циклах, для зачатия благоприятных и неблагоприятных. Что, в общем-то, имело смысл. Никому не хотелось, чтобы потомство либо родилось слабым, либо вообще не появилось.
  О том, откуда взялось мнение о "миссионерской позе", как предпочтительной для зачатия, я уже писала. Добавить можно только то, что женщине в этот момент сильно рекомендовалось сосредоточиться на происходящем, а не блуждать мыслями там и сям, потому что состояние ума матери отразится в будущем на ребёнке.
  В общем и целом, неплохо было бы помнить, что многочисленные запреты и рекомендации в сфере сексуальной жизни средневекового человека не были попыткой регламентировать сексуальность как таковую. Уже сам факт, что о сексе писали много, подробно и добросовестно, выискивая античные мнения и составляя кое-какие статистики реальности, говорит о том, что теоретики, медики-практики и теологи вполне признавали сексуальность человеческой натуры. Просто они пытались внести в эту стихийную функцию то, что сейчас называется "половой гигиеной". Ну и не без того, что гуморальные теории просто обязывали доводить до сознания населения тот факт, что некоторые моменты просто требуют повышенной осторожности.
   Но именно здесь, в сфере продолжения рода, можно найти наиболее логическое пересечение понятий врождённой инвалидности и греха. Не греха ребёнка, понятное дело, а греха родителей, нарушивших рекомендации и запреты, и получивших, в результате, больного ребёнка. И, чего греха таить, появление в семье ребёнка с физическими деформациями чаще всего объяснялось окружающими тем, что его родители занимались сексом "импульсивно", а не как разумные люди. Некоторые историки, поэтому, предполагают, что родители предпочитали тем или иным способом избавляться от рождённых деформированными детей, чтобы не стать притчей во языцах для соседей.
  Но доктор Мецлер собрала внушительную картину свидетельств "чудесных исцелений", о которых речь пойдёт позже, и очень многие из них относятся к детям с теми или иными врождёнными повреждениями, что явно свидетельствует о том, что таких детей всё-таки не выбрасывали и не убивали, а стремились вырастить и вылечить всеми доступными средствами.
  ___________
  Если кому-то система средневековых регуляций проявления сексуальности в плане продолжения рода показалась удушающей, то давайте оглянемся вокруг. Посмотрим на дебаты вокруг права на рождение младенцев с различными синдромами. Ещё недавно врачи автоматически рекомендовали аборт в случае обнаружения у плода синдрома Дауна. Не так давно проводились насильственные стерилизации женщин по самым разнообразным причинам, от слишком аморального поведения до наличия какого-то серьёзного врождённого дефекта. Да что там, посмотрим на яростные дебаты вокруг вопроса "плодить нищету". Под каким бы соусом всё вышеперечисленное ни подавалось, речь идёт о всё том же - об ответственном и максимально оптимальном продолжении рода. И накал страстей в этих дебатах выглядит очень серьёзно, куда как категоричнее расплывчатых средневековых рекомендаций.
   Поскольку средневековая наука рассматривала человека своего рода микрокосмом, находящимся в постоянном взаимодействии с макрокосмом окружающего мира, ничуть не удивляет, что в рассуждениях относительно здоровья младенца учёные того времени придавали большое значение 'силе воображения' матери. Никакой магии, опять же, чистая наука. Тогда считалось, что в мозге человека есть отдельные клетки, отвечающие за воображение. И, разумеется, влияющие через это на все процессы, происходящие в организме. Если мать, где-то на четвёртом месяце беременности, увидит в окружающих людях некоторые черты, которые она хотела бы для своего ребёнка, она инстинктивно коснётся лица или другой части тела, интенсивно процессируя увиденное, что, в свою очередь, отразится на формирование особенностей плода. Гуморальная теория, как понимаете - 'клетки воображения' формируют дух будущего ребёнка, поэтому, когда клетки воображения матери активируют её дух, он, через телесные жидкости, влияет на соответствующие клетки мозга плода, которые начинают формировать то, что им показывают, да ещё так интенсивно. Проще говоря, здесь описывается, почему 'яблочко от яблоньки не далеко падает', и откуда пошло представление 'у них в роду все такие'. То есть, речь идёт о наследственной передаче определённых особенностей личности родителей их детям, и о психическом состоянии матери во время беременности. Только говорится это прямолинейно: увидела-вообразила-получила. Хорошо известна история о некой римской матроне, которая вдруг родила 'эфиопа', потому что взглянула на эфиопа до того, как возлечь со своим мужем с целью продолжения рода. Мы знаем, что одного взгляда было бы недостаточно, и, вне всякого сомнения, об этом знали античные римляне, но объяснение спасло репутацию семейства. В конце концов, в роду мог быть какой-то спящий ген, занесённый в каком-то поколении через брак - империя была многонациональной. Так или иначе, рассуждения о материнском воображении, влияющем на особенности ребёнка, привели к тому, что женщинам предписывалось не давать воли 'фантастическим мыслям' во время полового акта, и не глазеть на всякие пакости во время беременности. Собственно, гораздо позже, уже во времена Тюдоров, страстно любивших всяческие придворные протоколы, когда дама удалялась в родильные покои, в них не было ничего, кроме спокойствия, красоты цветочных орнаментов, и почти полной изоляции от тревог и обязанностей окружающего мира. С точки зрения Средневековья, это всё было уже слишком поздно, потому что особенности будущего ребёнка закладываются на четвёртом месяце созревания плода, но какая женщина могла себе позволить удалиться из реала на полгода? Нельзя сказать, что в Средние века люди ничего не знали о селекции. Знали, конечно. Ещё в Старом Завете описываются селекционные работы Иакова, которому Лаван разрешил оставить себе в виде оплаты любое животное не чистого цвета. Иаков занялся скрещиванием доверенных ему животных, и зарплата его оказалась гораздо выше той, которую наметил Лаван. Другое дело, насколько напрямую люди решались переносить селекционные знания на собственную породу. Это и в наши дни считается этически неприемлемым, хотя попытки расового и прочего генного селекционирования время от времени всплывают на поверхность. Не обошли вниманием средневековые учёные и вопрос питания женщины во время беременности. Англо-саксонские тексты заявляют, что 'если женщина на четвёртом-пятом месяце беременности часто ест орехи и жёлуди, и свежие фрукты, иногда это может привести к тому, что ребёнок родится глупым. А если она ест мясо быка, или барана, или козла, или вепря, или гусака, или любого животного-производителя, то иногда может случиться, что ребёнок родится горбатым или деформированным' ('Anglo-Saxon Medicine' by M. L. Cameron). Текст этот, правда, не только и не столько медицинский, сколько астрологически-магический, и доктор Мецлер предполагает, что здесь идёт речь о возможной бинарной оппозиции между женским и мужским, между 'оплодотворителем' и 'оплодотворённым'. Но лично я, на месте Мецлер, обратилась бы к специалистам в акушерстве и гинекологии, и поискала бы связь между избыточным потреблением протеина женщиной на четвёртом-пятом месяце беременности, и возможными патологиями плода на фоне почечной недостаточности матери. Что касается свежих фруктов, что чрезмерное их потребление может вызвать желудочные катаклизмы, но как расстройство органов пищеварения матери влияет на формирование плода? С одинаковым успехом речь может идти и о бактериальных заражениях через пищу, и это действительно уже серьёзно. В общем, иногда простые, рациональные объяснения лучше философских, с моей точки зрения. Что касается теории 'материнского воображения' беременной женщины и его влияния на формирование плода, то уже в девятнадцатом веке Карл Фридрих Маркс, немецкий терапевт и профессор, требовал изоляции калек и вообще всех, чьи болезни проявляются внешне. Он предполагал изолировать их в госпитали и специальные поселения от взглядов публики, среди которой могут находиться и беременные женщины, которые будут расстроены подобным зрелищем, что может отразиться на здоровье их собственных детей. А теперь перейдём к вопросу, злободневному и в наши дни - к вопросу ответственности врачей и акушерок за возможные последствия их действий в отношение пациента. По-научному это называется ятрогенными патологиями, то есть, патологиями, которые возникли либо в результате действий медицинского персонала, либо в результате тех терапевтических действий, которые были этими медиками рекомендованы. В принципе, в Средние века, как и сейчас, медики открещивались от ситуаций, когда им предлагалось 'лечить неизлечимое'. Так что проблемы возникали там и тогда, когда медик брался за лечение, считая болезнь излечимой, но это лечение не улучшало состояние больного, а ухудшало, приводя иногда даже к инвалидности. Любопытно, что подобные случаи подробно рассматривались в экклезиастической литературе. Доктор Мецлер в этом месте напоминает, что, в отличие от бытующего (и насаждаемого некоторыми историками) мнения, религия в Средние века отнюдь не была враждебна к медицине. Напротив, собственно. Редко кто из церковных философов обходил стороной возможность привнести в медицину и свои знания и наблюдения, как это видно из приведённых ранее ссылок. Возможно, разговоры о враждебности средневековой церкви к медицине базируются отчасти на том, что смерть пациента в результате некомпетентных действий врача, или инвалидность пациента, последовавшая за некомпетентным вмешательством, рассматривалась не больше и не меньше, как смертный грех. Во всяком случае, именно так считал автор мануала для исповедников, Baptistina от 1480 года, монах-францисканец Баптиста Тровамала де Салис. Чтобы избежать подобного греха, врач не должен был заходить за границы своей компетентности, и даже в рамках компетентности должен был советоваться со своими коллегами. В качестве примера приводились случай инвалидности, последовавший в результате неправильных действий врача, лечившего перелом берцовой кости, или инвалидности, последовавшей за лечением простого перелома руки. Согласно мануалу, неудачливый врач не только совершил смертный грех, практикуя своё ремесло убого, но и лишил, в худшем случае, семью пострадавшего в результате его действий кормильца. В связи с чем, на врача накладывалась обязанность материально компенсировать пострадавшим принесённый вред. Доктор Мецлер отмечает здесь влияние времени - в позднем Средневековье исповедникам предписывалось задумываться и о финансовых, и о социальных аспектах жизни своей паствы. В более ранних экклезиастических текстах о материальной составляющей ответственности врача не говорится ничего, но вот юридические тексты свидетельствуют о том, что пострадавшие от врачебных ошибок пациенты (или их близкие) с врачами судились. Англо-норманнский юридический мануал Mirror of Justices (1290) говорит о врачах, которые не знают, как правильно провести лечение, и действуют 'глупо и безответственно', или недостаточно аккуратны в случаях прижиганий и ампутаций, в результате чего пациент умирает или теряет всю конечность. Текст, собственно, приравнивает легально таких врачей к 'убийцам и членовредителям'. В августе 1320 года некая Алис из Стокинга выдвинула обвинение против хирурга Джона из Корнхилла, который уговорил её на десятидневный курс лечения какой-то болезни ног ('infirmitate in pedibus'). Через шесть дней Алис потеряла полностью способность ходить, и её состояние было признано неизлечимым. В данном случае неизвестно, как наказали Джона из Корнхилла, потому что есть только запись о том, что дело слушалось. Таким же образом неизвестен результат ещё более любопытного процесса, который случился в 1420 году. Любопытным его делает то, что в процессе участвовала целая комиссия врачей, в состав которой входил королевский хирург Уильям Бредварден, сопровождавший в 1415 году короля Генри V в его французской кампании. Итак, некий Уильям Форест из Лондона подал жалобу на непрофессиональные действия хирурга Джона Харве, который лечил раненную руку пострадавшего. В результате, большой палец правой руки пациента потерял подвижность из-за повреждения мышцы. По мнению истца, причина была во врачебной ошибке. Помимо самого хирурга, Форест выдвинул обвинения и против ассистентов врача, цирюльников Джона Долтона и Саймона Ролфа. Панель специалистов, то есть медицинская комиссия, состоящая из четырёх хирургов и четырёх физиатров, высказалась в защиту коллег, подчеркнув, что 'Уильям был в смертельной опасности из-за потери крови, и сам сказал, что скорее согласится, чтобы ему отрезали руку, чем умрёт. После чего выше упомянутый Джон Харве, взялся за дело, и, когда другие способы остановить кровотечение не возымели действия, произвёл прижигание, чем спас пациента и освободил его от оков смерти'. Шрам, впрочем, специалистами был признан действительно уродливым, но... повинными оказались либо совокупность влияния Водолея и Близнецов, либо что-то неправильное или в природе раны, или в природе самого истца ('Essays in the History of Medicine' by G. E. Gask, 'Medicine Before the Plague' by McVaugh and 'Medicine in Medieval England' by Talbot). Что касается других регионов Европы, менее любящих судебные процедуры, чем англичане, то, в качестве защиты от претензий в адрес медиков, там широко применялась практика 'desuspitatio' - формального заявления об ожидаемых последствиях повреждения. То есть, врач, в буквальном смысле слова, предсказывал (на основании осмотра) благоприятный или неблагоприятный исход лечения повреждения вообще, и возможные компликации в частности. Эта система применялась в Болонье в 1250-х годах и в Арагоне в 1300-х. Например, в 1338 году Гильем Герау, уважаемый практикующий хирург, был вызван комиссией присяжных для определения того, насколько опасны раны, нанесённые жертве вооружённого нападения, и каковы могут прогнозы для пострадавшего. Хирург осмотрел раны, определил, что они нанесены дубиной, и что опасности для жизни не представляют, являясь ранами средней степени тяжести. Переломов рук и ног не было, и, что ещё лучше, не было никаких вздутий в области головы, а также не было рвоты, потери сознания или головокружения. Хирург заключил, что пострадавший не умрёт и не приобретёт инвалидности, и подписал своё формальное заявление. Но что, если прогноз оказался бы неправильным? В таком печальном случае, врача признали бы 'невежественным и несведущим в искусстве хирургии'. За этим последовала бы дисквалификация и исключение из гильдии, поэтому не приходится удивляться, что многие врачи предпочитали заключать с пациентом предварительный контракт. Например, тот же Гильем Герау в 1318 году заключил письменный контракт о лечении с неким Грешасом де Торре. У де Торре было смещение бедра, в результате чего он потерял способность ходить. Хирург оговорил, что получит от пациента плату в 1000 су, когда тот будет способен пройти от кровати до окна при помощи трости. В Англии, хирург Джон Браун договорился с неким священником, что вылечит его от паралича (или старческой слабости?) до состояния, что тот сможет ходить, опираясь на палку, и говорить проповеди. В данном случае, или священник остался недоволен результатом, или хирург оценил характер расстройства неправильно, но работа осталась неоплаченной. Медицинская школа в Салерно старательно собирала все возможные случаи, когда, для достижения благоприятного результата, за определёнными фермами лечения должны были следовать определённые особенности постоперационного периода. Несоблюдение правил могло привести к инвалидности. Например, считалось, что сон после флеботомии (рассечения вены) может привести к слепоте или глухоте. Гуморальные проблемы жара и влажности могли заблокировать нервы, или пришедшие в движение жидкости могли эти нервы повредить. Специалисты школы явно не понимали с точностью, почему, но имели статистические данные, что такое странное явление имеет место быть. Не менее странно выглядит практика перерезывания ткани (язычка), прикрепляющей язык к нижней части ротовой полости. Делалось это для того, чтобы язык имел большую подвижность (и, представьте, делается до сих пор). Что именно имелось в виду именно в Средние века под этим термином, сказать сложно. Цельс в своё время писал о патологии, когда язык прикреплён слишком сильно, и указывал, что операция эта чрезвычайно тонкая, и что кровотечение при ней очень опасно. Но известно, что зачастую в Средние века перерезывали этот язычок автоматически, на всякий случай, чтобы дитя не было немым. Как не так давно у новорожденных автоматически удаляли аппендицит, считая его никому не нужным отростком, грозящим, тем не менее, в будущем потенциально летальными проблемами. Тем не менее, шкала Салерно была против такой подобной практики, указывая, что рассечение - один из возможных способов лечения немоты, но не панацея, потому что подобная патология имеет разные причины. Вообще, здесь наблюдается явное противостояние практикующих хирургов, и теоретиков, пишущих медицинские третизы. Хирурги чуть ли не ором орали, что рассечение нормального язычка как раз может привести к немоте. Но вот в Италии до самого семнадцатого века акушерки, родители и кормилицы рассекали младенцам язычки, чтобы облегчить процесс сосания. В Германии, запрет на рассечение без консультации с врачом был объявлен акушеркам уже в пятнадцатом веке, в регуляционных правилах под названием Heilbronner Hebammenordnung, Правила Акушерки. __ Превентивная медицина - это не только и не столько о том, как не заболеть. Доктор Мецлер, согласно теме книги, собрала под этой рубрикой приёмы, использующиеся в качестве превентивных мер против инвалидности. Врач, грамотно вылечивший сломанную ногу, предотвращает целую цепь будущих повреждений опорно-двигательной системы, которая может привести к серьёзным дисфункциям и инвалидности. В этом смысле, превентивной мерой является даже хирургия, которую в наше время принято считать мерой крайней, к которой прибегают только тогда, когда ничего нельзя сделать терапевтически. Со средневековой точки зрения, крайней мерой были практики, могущие только несколько улучшить качество жизни уже впавшего в инвалидность человека, но ничего уже не могли исправить в ситуации. Всё остальное было превентивной медициной. Возможно, именно этим и объясняется то, что средневековые медицинские тексты задевают состояния инвалидности только вскользь, сосредотачиваясь на активных методах лечения. Начнём с головы. Средневековые медики относились к ранениям, пришедшимся на голову, с большим пиететом, и рекомендовали крайнюю осторожность в терапевтических методах, применяющихся к последствиям подобных повреждений. Англо-саксонская Leechbook III даже разбирает, что делать в случае наиболее специфичных ранений головы в результате несчастных случаев или сражений. Например, если обломки кости проломленного черепа не являлось возможным как-то изъять, то пациент был, собственно обречён. Сначала наступала общая слабость, и за ней - смерть. Другое дело, если была возможность 'скрепить' череп. Хотя предлагаемые методы были, скорее, из области военно-полевой медицины, и сводились к 'или очнётся, или помрёт'. Впрочем, по-настоящему с черепно-мозговыми травмами начали разбираться позже, веке эдак в двенадцатом, когда была разработана какая-то теоретическая база. Гильом Коншский. По его представлениям, мозг состоял из трёх церебральных отсеков, которые он называл ячейками, 'cells'. Каждая ячейка имеет определённые качества, находится в определённом участке головы, и соединена с определёнными аспектами жизнедеятельности человека. Постепенно, с накоплением практического опыта, теории становились всё более грамотными, и ко второй четверти пятнадцатого века в распоряжении практикующих хирургов уже был мануал, содержащий чёткие инструкции о том, как надо извлекать осколки черепной кости, как приготовить припарки на рану при перевязке, и прочие полезные вещи. Более того, мануал содержит прогнозы возможных исходов лечения в зависимости от характера повреждения, и от места, куда была нанесена рана. Автор мануала неизвестен, это просто безымянная пронумерованная рукопись, хранящаяся теперь в Тринити Колледж, в Дублине. Гидроцефалию в античные времена считали состоянием излечимым. Во всяком случае, греки Леонидес (второй/третий век), Орибасиус (325-403гг) и Павел Эгинский (седьмой век) считали, что если вода собралась за пределами черепа и под кожей, то хирургическая процедура может быть проведена, и размер надреза зависит от размера головы, на которой проводится операция. В качестве одной из послеоперационных процедур рекомендуется отрез шерстяной ткани, смоченной в яйце, помещаемый на голову - видимо, как стягивающее средство, которое потом легко смывается. Античные авторы предупреждали о том, что если пациент - младенец, то при бинтовании надо учитывать младенческую пластичность костных тканей, и Леонидес рекомендует не повязку, а вид специальной шапочки. Судя по иллюстрациям к манускрипту Герарда Кремонского 'Хирургия' от двенадцатого века, и по упоминанию весьма вскользь операции по гидроцефалии Ги де Шолиаком в четырнадцатом веке, а также, до него, Авиценной, Лафранком Миланским и Вильямом из Салисето, вышеприведённые античные практики продолжали применяться. Вообще, интересующимся рекомендую интересную статью http://clinicalgate.com/landmarks-in-the-history-of-neurosurgery/, где достижения средневековой и не только нейрохирургии рассмотрены подробно. Что касается результатов, то они ожидаемо различны. Бодуэн VII, граф Фландрский, был серьёзно ранен в голову в битве при Арке, когда, из-за многочисленных ударов, его шлем был сильно повреждён. В данном случае, к графу вызвали физиатра, но повреждения были неизлечимыми. Тем не менее, отодвинуть смерть графа удалось почти на год, с сентября 1118-го года до лета 1119-го. Причём, даже если граф остался инвалидом, разума он не потерял, потому что успел за этот год и преемника себе обозначить, и пролоббировать избрание этого преемника, и принять, перед кончиной, монашеский обет. Что касается трепанаций черепа, то они были практически рутиной, и это подтверждается многочисленными археологическими находками повсюду, от Перу до Дании. Трепанации делали от всего - и от головной боли, и от эпилепсии. Говорили, что помогает. И ведь успешно делали! При вскрытии захоронений одного из датских монастырей (Øm Abbey), было найдено достаточно много черепов, носивших следы трепанации, и не подлежит сомнению, что индивиды, подвергнувшиеся операции, жили потом довольно долго (о чем свидетельствуют нарастания костной ткани вокруг искусственного отверстия). Герт Гроте (1340-1384гг), основатель движения Devotio moderna (Новое благочестие), имел привычку заявлять 'у меня труба в голове'. Эксгумация его черепа, проведённая в 1450 году, показала, что Гроте говорил по факту: его череп был явно искусственно вскрыт в какой-то момент. Если обратиться к биографии этого богослова, то около 1374 года с ним приключилась какая-то серьёзная болезнь, после которой личность юного гения, карьериста и молодого, самоуверенного дипломата претерпела серьёзные изменения. Он даже провёл несколько лет в отшельничестве. То есть, можно с уверенностью сказать, что после операции он прожил лет десять, и на его умственные способности трепанация не повлияла. Различные расстройства зрения, от близорукости/дальнозоркости до полной слепоты, тоже достаточно подробно описываются в средневековых текстах, особенно в англо-норманнских. То ли англо-норманны имели большую склонность к проблемам со зрением, то ли в их времена медицина стала более основательной, принимающей во внимание различные аспекты здоровья человека. Манускрипты двенадцатого века включают иллюстрации, которые доказывают, что катаракту тогда уже оперировали. К сожалению, по картинкам не понять, как именно оперировали. Можно только судить, что особо в лечении болезней или повреждений глаз хирурги того времени не особо блистали, иначе не было бы такого количества людей, к имени которых добавлялась кличка 'одноглазый'. Хотя, в оправдание офтальмологов Средних веков можно сказать, что повреждения глаз в те времена были не чета нынешним. 'Иногда случается, - пишет Роджер из Салерно в своей 'Хирургии', - что рыцарь получает рану от острого наконечника в голову или в нос, в результате чего его глаза, или уши, или другие части поражаются'. К сожалению, кроме подробных описаний проблем со зрением, никаких конкретных способов лечения средневековые тексты не предлагают. Глухота тоже считалась состоянием неизлечимым, и тоже подробно описывалась в медицинских текстах. Нет, всяких капель, припарок и прочего предлагалось в количестве, но ещё в шестом веке врач Александр Траллесский реагировал довольно скептически на тех, кто утверждает, что может вылечить именно глухоту. Специалисты из школы Салерно считали, что глухота неизлечима, если она врождённая, или если длится два-три года после получения травмы. Методы акустической терапии, которую пробовали некоторые терапевты, оказались неэффективными. 'Методы' типа прикладывания отрезанного у льва уха к глухому уху человека, которые предлагала Хильдегард Бинденская, медики всерьёз не воспринимали. Куда как интереснее попытки средневековых хирургов заняться ринопластикой, восстановлением деформированных в результате травмы носа и рта. В 1460-м году некий рыцарь Тевтонского ордена, Хейнрих фон Фульфшпойнт, написал третиз 'Bundth-Ertzney', в котором описывались попытки восстановить изуродованный нос, используя предплечевые ткани пациента. Очевидно, сама идея принадлежала не ему, а была той самой, которая описывалась в итальянских мануалах начала пятнадцатого века, которые, в свою очередь, почерпнули инспирацию из работ Альбукасиса (Абуль-Касим аз-Захрави) от одиннадцатого века. Альбукасис был гением, конечно. Представьте себе хирурга, который в одиннадцатом веке использовал кетгут для швов! Но вот каковы были реальные успехи его и его последователей попыток в области ринопластики - неизвестно. Зато известно, что обезболивающие, погружающие пациента, подвергающегося хирургической операции, в сон, существовали издавна. Во всяком случае, уже до 367 года они точно применялись. Хейнрих фон Фульфшпойнт пишет об анестетиках, извлекаемых из опиатов. Впрочем, успехи, скорее всего, были, потому что даже короткий экскурс в историю ринопластики открывает, что ею успешно занимались ещё со времён Древнего Египта, за три тысячелетия до нашей эры. Именно практики Древнего Египта использовал знаменитый индийский хирург Сушрута, а уж его работы перевели арабы - и знание пошло дальше. Ринопластика и Средневековье... Не совсем то, что сразу укладывается в сознание, не говоря о том, что косметическая хирургия практиковалась уже пять тысячелетий назад! ___________________- Дефект, называемый 'заячьей губой', в Англии умели лечить уже англо-саксы, то есть, задолго до того, как была сформирована основанная на античных учениях и практических наблюдениях теоретическая база для подобной операции. Доктор Мецлер не берётся утверждать, были или не были англо-саксы знакомы с учениями Гиппократа. В конце концов, к результатам они могли прийти совершенно эмпирически и самостоятельно. Рецепт звучит так: 'свари мастику высокого качества, добавь белок яйца, и перемешай, сделай надрез ножом, зашей жёлтым шёлком, и смажь внешнюю и внутреннюю поверхность шва'. В переводе на современный язык, речь идёт о следующем. Губа разрезалась так, чтобы она могла затем, после сшивания, срастись правильно. Мастика - это антисептический агент, белок - скрепляющий. Поскольку пересохший шов - это гарантия новых проблем, применялась мазь, чтобы ткани срастались спокойно. Ирина Мецлер задаётся в этом случае вопросом, который не сразу придёт в голову: а делали ли подобную операцию младенцам? Младенцев с 'заячьей губой' чрезвычайно трудно выкормить естественным путём. Если только во времена англо-саксов не существовало аналогов искусственного кормления, то шанс на выживание у младенца с подобным дефектом был минимален. Откуда ж тогда брались взрослые, которым оперировали их 'заячью губу'? Или эта операция проводилась именно младенцам? И откуда в англо-саксонской Англии упомянутый в тексте шёлк? Причём, именно жёлтый шёлк, производящийся только в Китае? Более того, обычные для англо-саксов 'лекарские' книги имеют очень мало общего с практической медициной. Там всё больше астрология да магия. Например, текст, известный как Lacnunga, рекомендует в качестве лечения для женщины, внезапно потерявшей дар речи, измельчённую в порошок болотную мяту, завёрнутую в шерсть. Свёрток надо было положить 'под женщину', и через несколько дней она должна была поправиться. Доктор Мецлер почему-то делает вывод, что упор здесь делался на пряжу, на веру, что шерсть 'расслабит' язык. Я снова вынуждена не согласиться. Скорее всего, упор делался на мяту (успокаивающий эффект), и на отдых в покое. Потому что взрослая женщина может онеметь или в результате травмы, о чём здесь речи нет, или в результате сильного нервного потрясения. Впрочем, Мецлер сама даёт ссылку на книгу, в которой много говорится о торговых связях в мире девятого-десятого столетия ('Anglo-Saxon Medicine' by Cameron), так что загадка китайского шёлка - не такая уж загадка. Рискну также предположить, что астрологические и магические книги просто сохраняли бережнее, чем мануалы для медиков-практиков. Так что вполне вероятно, что были и другие здравые методики лечения, помимо приведённых в известной нам Leechdoms. О расстройствах речи уже говорилось ранее, и здесь можно добавить только один интересный приём, который изобрёл епископ св. Джон из Беверли. Он занимался с одним молодым человеком, которого обучил сначала озвучивать алфавит, начиная с вокалов, затем - слоги, затем - слова, и, в конце концов, юноша научился произносить целые фразы. Разумеется, перед началом занятий епископ всегда делал знак креста на язык пациента, так что психологический комфорт от чувства высшей возможной помощи тоже был пациенту обеспечен. Вообще, о ранах в области шеи и головы, и о том, что они могут вызвать перманентную инвалидность, писали все хирурги. Гульельмо да Саличето (1210-1277гг), итальянский хирург, создал несколько книг по хирургии и гигиене. Помимо прочего, рассуждая о том, что повреждения мозга и позвоночника, вызвавшие у пациента паралич, могут быть вылечены, он приводит три примера. Мужчина, который получил мечом по голове, был парализован три дня, со всеми вытекающими (в буквальном смысле) последствиями. А потом, 'благодаря целительным силам Природы и лечению хирурга Гульельмо, поправился совершенно, и прожил ещё двадцать лет'. Другой пациент был ранен стрелой в шею, и тоже парализован. В добавок, он был ещё и в глубокой депрессии из-за своего состояния. Хирург смог излечить этого человека только частично. Ходить он начал, но только при помощи костыля. После лечения, данный пациент прожил десять лет. Третьему пациенту повезло меньше - его рана (тоже стрелой) воспалилась, затем началась лихорадка, и он умер. Правда, лечащим врачом в данном случае был конкурент уважаемого Гульельмо да Саличето. И хирург был склонен винить в смерти пациента не столько характер ранения, сколько неправильный уход. Если учесть глубокий интерес этого автора к гигиене и, в особенности, к предотвращению загноения ран, то он мог быть и совершенно прав в своих подозрениях. Разумеется, терапевтические способы лечения ортопедических проблем занимали умы учёных ещё во времена античности. Гален, опираясь на опыты Гиппократа, пытался лечить косолапость и кривоногость. Для исправления кривоногости, Гален рекомендовал бандажные повязки. Что касается косолапости, то здесь рекомендовались или башмаки из свинца, или кожаные с утяжелением, прикреплённые бандажными повязками к ноге. Гален успешно лечил деформации грудной клетки. Здесь применялись и широкие пояса, и специальные дыхательные упражнения в комплексе с мануальной терапией, и даже голосовые упражнения. Гален подчёркивал, что детские костные деформации поддаются лечению гораздо лучше, чем деформации уже сложившегося тела. Как ни странно, результаты лечения банальных переломов ног оставляли желать лучшего. Казалось бы, всё делали правильно. И ногу мыли, и мазью её покрывали, и в 'гипс' из коры вяза укладывали, и бандажом укрепляли потом к лангете. Но вот поди ж ты - срасталось плохо, неровно. Доктор Мецлер предполагает, что дело было не в непрофессиональности врачей, а в самих пациентах, которые ковыляли туда-обратно, не давая повреждению срастись правильно. Потому что переломанные кости перед упаковкой в 'гипс' и повязки таки совмещали. Делалось это после предварительного помещения пострадавшего в горячую ванну (или что там выполняло функцию ванны), чтобы снять спазм мышц вокруг повреждённого участка). Горячие ванны вообще были в почёте. Монах-поэт Пётр Эболийский даже написал в 1250-м году целую поэму в их честь, De Balneis Puteolanis. Забавно, что в тот период терапевты наперебой предлагали термальные купания ревматикам и артритникам, а также страдающим от подагры, и Пётр Эболийский, собственно, преследовал своей поэмой весьма прозаическую цель - привлечь туристов от медицины именно на юг Италии. Ему это вполне удалось, потому что De Balneis Puteolanis оказалась первым практически официальным путеводителем для жаждущих поддержать и улучшить своё здоровье. Благо, должность придворного поэта императора Священной Римской Империи, Генриха VI, предоставила Петру Эболийскому возможность для широчайшей рекламной деятельности. К переломам в Средние века вообще относились серьёзно. В кодексе Альфреда Великого даже был предусмотрен штраф для тех, кто устроит ближнему закрытый перелом (10 шиллингов), и открытый перелом со смещением (15 шиллингов). Доктор Мецлер описывает два типичных случая излеченных повреждений. Монах из Ривесби каким-то образом получил смещение плечевого сустава. Дело было в двенадцатом веке (около 1143 года), и лекарские мануалы тех времён делали упор на разные повязки с употреблением лечебных трав, что дало повод историкам нашего времени заявить, что 'в те времена было мало надежды на успешный эффект от лечения' переломов и смещений. Но здесь, хочу заметить, чрезмерное внимание к слову запечатлённому сыграло с историками злую шутку, потому что львиная доля знаний передавалась в медицине нарративно, от учителя к ученику. Конкуренцию никто не отменял, да и чрезмерно образовывать пациентов врачам тоже не хотелось. Так вот, в случае с монахом, его плечо полностью восстановило функции в результате тренировок с неким приспособлением, которое сделал для него аббат Элред Ривоский, который тогда управлял монастырём в Ривесби. О том, что плечо было изначально вправлено, отдельно и писать было не надо, это знал каждый ученик. Другой случай представляет собой решение более комплексной задачи. Здесь встретились медицина с одной стороны, и ожидание чуда с другой. Некий Эдвин из Данвича, плотник, по-видимому откуда-то упал, потому что сломанными у него оказались и руки, и ноги. Эдвина привезли в Лондон по реке, и поместили в госпиталь при обители св. Варфоломея. Госпиталь, кстати сказать, был бесплатным, благотворительным. Как именно его лечили - неизвестно. Очевидно, обычными для того времени практиками. И факт, что период выздоровления должен был быть долгим. В этом месте Ирина Мецлер снова делает странное замечание: 'очевидно, от больного ожидалось, что он как-то отработает своё пребывание и лечение в госпитале'. Дело в том, что плотник сначала начал делать простые деревянные объекты, затем - более сложные, и, наконец, полностью восстановился. В благодарность за исцеление, он выполнил несколько работ по специальности в нескольких церквях Лондона. Речь идёт, тем не менее, о трудотерапии, которая до сих пор широко используется в реабилитационных программах. О том, что неподвижность губительна для человека, знали бесконечно давно, как и о том, что для выздоравливающего человека движение - это жизнь в буквальном смысле слова. Буквально в следующем предложении Мецлер сама пишет о трудотерапии и физиотерапии, так что к чему был пассаж про 'отработать' - загадка. Ну а уж работы для других церквей - это совершенно точно не плата, это благодарность. Плотник Эдвин знал, что именно ему грозило, если бы лечение оказалось неудачным. Стать трудоспособным после таких повреждений - это ли не чудо, это ли не повод для благодарности?
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"