Мирошниченко Никита Поликарпович : другие произведения.

Юность (Роман) Глава 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  ГЛАВА II
  
  Праздничные дни промелькнули быстро. Шумная и веселая демонстрация, масса знакомых на улицах, все в праздничных костюмах, с праздничными лицами. Поездка за город, в Аркадию второго мая. Нежная трава в прибрежных обрывах, теплый майский ветерок с моря и трогательно чистый и пустынный берег, омываемой прозрачной и пока еще холодной водой. Было очень хорошо и весело.
  Но с третьего мая в университете уже начинались напряженные рабочие дни, когда чувствовалось приближение экзаменов.
  Утром того дня, когда нужно было после праздников, идти в университет, Сергей проснулся по обыкновению в 6 часов. В комнате было уже светло. С улицы через окно доносились ранние шумы городского утра. Мерно и с задумчивой медлительностью скребла тротуар метла дворника. Гулко цокали по камням быстрые шаги пока еще редких прохожих, их голоса с утренней хрипотцой быстро возникали, усиливались и так же быстро удалялись и исчезали.
  Взглянув на часы, он выскочил из постели. Сергей приучил себя уже с девятого класса вставать в это время. Вначале было трудно подниматься так рано. Но он где-то читал, что свою волю нужно воспитывать, немедленно выполняя все, что находишь разумным, не взирая на то, хочется или не хочется. В воспитании у себя воли и решительности он видел дело очень большой важности. Его всегда привлекали люди непреклонные, стальной воли. Поэтому любимым героем был Дзержинский, чей портрет висел у него на стене, - в спокойном взгляде сталь и мужество. Поэтому самым симпатичным героем в литературе был Андрей Болконский.
  Людей безвольных, нерешительных он не уважал, рассматривал их как явление ненормальное и болезненное.
  Но волю и характер нужно воспитывать с мелочей, поэтому он не давал себе спуску ни в чем, не признавая никаких расхождений между решением и выполнением. Если полезно вставать рано, значит нужно вскакивать в 6 часов и делать зарядку.
  Выскочив из-под тонкого одеяла, Сергей был охвачен утренней прохладой, и только мягкий ковер казался приятно теплым. Зарядка быстро разогрела его и разбудила весь организм. Размявшись и разогревшись, он ежедневно кончал свои упражнения элементами бокса - хуками и боем с тенью. Яростно и резко хлестал он невидимого противника, добиваясь молниеносного удара всем телом, удара, который начинается в пальцах ноги и кончается в кулаке. Когда, во время занятий по боксу, тренер хвалил его хуки, Сергей знал, почему они у него так хорошо получаются. В конце зарядки он долго прыгал. Приятно было чувствовать, как эластично и сильно пружинят мышцы ног, легко подбрасывая его вверх. Радостно было ощущение своего сильного, гибкого и ловкого тела и он с наслаждением вдыхал всей грудью прохладу раннего утра.
  На крыше высокого дома, на противоположной стороне улицы, солнце залило красивую башенку, покрытую серебряной чешуей, и она засверкала всеми цветами радуги. Эти солнечные лучи, казалось, осветили весь предстоящий день, да и все будущее представлялось светлым, радостным и интересным.
  Ему предстояли два особенно насыщенные событиями месяца. На днях будет его доклад на научном студенческом кружке. Над этим докладом он работал уже полтора года и ожидал ожесточенного спора вокруг него. На носу был матч с Водным институтом по легкой атлетике и волейболу. В латинском кружке в середине месяца будет его доклад на латинском языке: "Походы Юлия Цезаря". Это для первого раза нелегко, так как придется отвечать на вопросы и спорить по-латыни. И еще была куча дел, помимо основных - занятий. А самое главное - в субботу свидание с Виолой. К этому часто возвращались его мысли, и даже праздничные развлечения были окрашены ожиданием этого свидания.
  Напряженность и сложность предстоящих дней радовали его. Он любил интересную работу, а в университете не было ни единого неинтересного предмета. Он любил спорт, борьбу, сладость побед и даже, пожалуй, горечь поражений, которые неразрывно связаны с победами.
  Он любил интересных и красивых девушек, а ведь их так много. Это очень хорошо. Он их всех любил. Но одна из них была особенно интересна - "злая, ветреная, колючая, хоть ненадолго, да моя". Впрочем, это "ненадолго" Симонов написал, потому что он в любви, вероятно, неудачник.
  Утром третьего мая, умываясь, фыркая и разбрызгивая воду, на кафельные стены ванной, он пританцовывал и напевал:
  
  "Ты-ы, корова съела цветы,
  В цветах
  Ты съела наши мечты..."
  
  ЖЖЖ
  
  Завтракали всей семьей, это не часто бывало, так как большую часть времени отец бывал в плавании. Он был капитаном "Колхиды", одного из лучших лайнеров на Черном море.
  Если с матерью отношения у Сергея были самые обыкновенные: она души в нем не чаяла, он любил ее, хоть и без всяких "нежностей", то с отцом у них было все иначе. В детстве он долго побаивался его, как человека властного и непонятного. Возвращаясь из длительных рейсов, он не привозил вместе с диковинными подарками из Сингапура и Бомбея запаса нежности к сыну. Он всегда был холоден и насмешлив. Сергей, как и многие, в детстве был романтичен и сентиментален. Он, бывало, иногда долго беседовал с матерью, изливая ей свою душу, преисполненную красивых и возвышенных мыслей и чувств. Но нередко, когда он, с чувством гордости за свои такие чувства, высказывал их отцу, надеясь поразить того, последний взглядывал на него насмешливо и задавал холодный вопрос: "ну и что же?" или "почему?". Это "почему?" часто казалось совершенно неуместным, но на него нужно было отвечать. Иногда на логичные и уверенные рассуждения Сергея следовали все новые и новые "почему" и от возвышенной мысли, за которую мать похвалила бы его, не оставалось ничего, кроме неловкости за себя и изумления, как это мысли похвальные и благородные лопаются, как мыльные пузыри, от коротких замечаний отца. Теперь он понимал, что это рано отучило его от сентиментальности, красивых и громких слов; в своей практичности и реалистичности он много был обязан отцу.
  Со времени поступления Сергея в университет отношения между ними становились все более близкими. Отец по-прежнему говорил с ним, почти всегда подтрунивая, однако Сергей теперь старался не оставаться в долгу. Если отец посмеивался над "бедным студентом", то Сергей подшучивал над "морским волком". Хотя о равных позициях и теперь говорить не приходилось. При всей наблюдательности Сергея и любви анализировать людей, он не мог сказать, что хорошо знает отца, многое в последнем оставалось для него в тени. Он не побаивался его, как в детстве, но, даже подтрунивая, старательно выбирал выражения.
  Сейчас отец сидел у стола, как и всегда гладко выбритый, прямой, с салфеткой, прикрывавшей грудь. Начавшие уже сидеть волосы были еще влажны после умывания. Смуглое, обветренное лицо с крупными, приятными чертами улыбалось, он вспоминал с матерью рассказы брата Петра, который на праздники приходил со своим буксиром в Одессу. Сергей слушал и тоже хохотал.
  - Ну, а как бедные студенты праздновали? - спросил отец, - наверное, скучали и пили крем-соду. - И, не ожидая ответа, продолжал, обращаясь к матери: - Они же теперь все вундеркинды, до тридцати лет в коротких штанах ходят. Как-то иду мимо их университета, вижу - вышел какой-то студент, наверное, с портфелем, длинный, тонкий, плечи ватные по моде - косая сажень. Пальто и портной, хорошие, а все равно видно, что у самого плечи узенькие, ножки тоненькие, а носки в разные стороны смотрят, как у Чарли Чаплина. А с ним две девушки, мордочки розовые, хорошенькие, что-то говорят ему наперебой, доказывают, даже вперед забегают - в глаза заглядывают; а он и не взглянет на них. Лицо холенное, нервное, капризное. Этакий изнеженный эстет. Посмотрел я на него и плюнул. И отец, видно, хоть денег много получает, а дурак, и мать дура. Дали б мне тебя на лето, думаю, я б тебя каждый день палубу драить заставил и человека с тебя сделал бы! - с сердцем закончил он.
  - Пальто коричневое и коричневая велюровая шляпа? - улыбаясь спросил Сергей.
  - Да, кажется.
  - Это Кривицкий, аспирант-филолог, его отец, профессор Кривицкий, один из крупнейших в стране математиков.
  - Все равно дурак! Из старой, гнилой интеллигенции, наверное.
  -Нет, - улыбнулся Сергей, - он в молодости был грузчиком в порту.
  - Гм. Из нашего брата, значит, а дурак. Калечат детей! - Он бросил салфетку, посмотрел на часы и сказал, что ему уже пора. Попрощались и разошлись, отец - на корабль, Сергей - в университете.
  
  ЖЖЖ
  
  Он шел через городской садик. Еще невысоко поднявшееся над домами солнце, светило ему в спину, вдоль аллеи. Три тонкие березки кротко и трогательно светлели на фоне вечно зеленых сосен. Нежной светлой зеленью укрывались кусты сирени. Черная перекопанная земля в клумбах слегка парила на утреннем солнце. Запах весны, как тонкое вино, немного кружил голову. А над головой оглушительно громко вопили о чем-то пернатые ватаги, усыпавшие ветви деревьев; в нетерпении прыгая с ветки на ветку, они спорили о чем-то очень важном, всех касающемся - вероятно о том, что "весенний день год кормит", поэтому и кричали так оглушительно и все вместе. "И все потому, что председателя нет", - улыбаясь, подумал Сергей.
  Навстречу ему по аллее шли две девушки и что-то увлеченно рассказывали друг другу. Лица у них были свежие, глаза - чистые и яркие, фигурки - стройные и изящные. "А ведь это прогуливаются наши девушки с четвертого курса", - узнал Сергей. Зимой они казались серыми и неинтересными, а сейчас...ишь ты! Весна! Все расцветает. Он улыбнулся им и поздоровался. Девушки в ответ тоже улыбнулись, очень мило и с сознанием своей обаятельности.
  Перед зданием университета, на асфальтовой площадке садика, залитой нежным утренним солнцем, уже жужжал многочисленный и пестрый рой студентов. Смех, шутки, возбужденные голоса звенели в воздухе. За время праздника накопилось много интересного, что необходимо было рассказать. В раскрытых окнах всех трех этажей сидели ребята и девушки, активно участвовавшие в обмене с гулявшими в садике.
  Вот собралась группа громко хохочущих ребят. Подойдя, Сергей увидел, что это четверокурсники столпились вокруг Гришки Вильбанда. Это маленький коренастый парень, хороший штангист и хороший студент, но неисправимый "бульбист", болтун-выдумщик; поэтому его фамилию переделали в "Бульбанд". Он, сверкая своими черными глазами, что-то серьезно и убежденно доказывал, быстро тараторя, но в ответ слышался только гомерический хохот. Этому сильно способствовал стоявший сзади "Бульбанда" Шурка Бессонов, один из лучших волейболистов и гребцов университета, добродушный здоровяк со свежим румянцем на щеках и один из самых острых на язык студентов. Он разыгрывал Гришку с помощью всех окружающих. Гришка, наверное, "травит" что-нибудь праздничное.
  - О, Астахов, - вдруг услышал Сергей, - иди сюда! - И из другой группы о чем-то оживленно споривших ребят выскочил один из самых горячих "болельщиков" университета Иоська Бурштейн. Он подхватил Сергея под руку и увлек в их кружок.
  - Вот сейчас Сергей нам скажет, - хитро подмигнул столпившимся Димка Горвиц и, взяв Сергея за пуговицу, спросил: - Это, правда, что в Водный приехал какой-то студент, который прыгает 185, метает диск за 40 метров и бьет пушечные перпендикуляры по первой линии? Говорят, наша команда готовит к матчу черную траурную форму, а Астахов решил переключиться на пинг-понг.
  Димка Горвиц, один из многочисленных университетских друзей Сергея, был чемпионом города по шахматам, довольно посредственным баскетболистом и отчаянным болельщиком по всем видам спорта, он всегда болел за Сергея. Зато в шахматах Сергей всегда болел за Димку. Они редко огорчали друг друга и это подогревало их взаимные симпатии.
  Сергей серьезно ответил, что все это, правда, и даже неполная, - Игорь Латышев, кроме этого жмет норму по штанге, выходит из 11 секунд на 100 метров и дает первокатегорникам сеансы шахматной игры вслепую на 40 досках.
  Димка улыбнулся и похлопал Сергея по плечу. - Но все-таки этот Игорь силен? - Ребята с интересом ожидали его ответа.
  - Говорят, силен, - спокойно улыбнулся он. - Посмотрим, на вид он ничего себе мальчик.
  Окружающие озабоченно следили за Сергеем, чтобы уловить то затаенное, о чем он, может быть, не хочет говорить. Но он спокойно улыбался, ткнул Димку пальцем в живот, вышел из кружка и пошел дальше. Оставшиеся продолжали горячо и громко обсуждать шансы их матча с Водным институтом.
  Взглянув вверх, в окне второго этажа Сергей увидел Зину Лопаткину - со второго курса филфака. Она сидела на подоконнике, подставив лицо солнцу, и рассеянно глядела на гулявших внизу. С намеренной грацией они опирались на одну руку, слегка склонив голову на плечо. Хорошенькое личико ее было по-утреннему свежо и безмятежно. Встретившись с ней взглядом, Сергей улыбнулся ей и послал воздушный поцелуй. Она очень мило и чуть лукаво улыбнулась. В ее взгляде вспыхнула и радость весеннего солнечного утра, и радость сознания, что она действительно хороша и нравится этому красивому и интересному юноше, с которым она не была близко знакома.
  - Зиночка, вы прелестны как солнечный зайчик на вашей щечке, - сказал Сергей, останавливаясь под окном. Глаза ее лукаво сверкнули, но она молча продолжала смотреть смеющимся взглядом, как бы пробуя его силу.
  - Ей богу, Зиночка, - продолжал он, - если бы сейчас была ночь, я бы затянул вам серенаду. Что-нибудь вроде:
  Сквозь чугунные периллы
  Ножку дивную продень,
  - пропел он с шутливым пафосом, приняв соответствующую позу.
  - А впрочем, разве может быть ночь, когда вы так лучезарно улыбаетесь?
  Сергей мог бы долго молоть подобный вздор ко взаимному удовольствию, но из соседних окон раздался смех собравшихся там девушек.
  - Не верь ему, Зина! - закричали они.
  - Ну вот они, - шутливо возмутился он, - разве можно в такой обстановке продуктивно работать? - И он, снова послав ей, воздушный поцелуй и показав кулак собравшимся в соседнем окне, двинулся дальше.
  Шел, а перед глазами стояли ее улыбающиеся, лукавые глаза. Казалось, он взглянул ей в самую душу, светлую, солнечную и весенне-нежную; и на лице его, незаметно для него самого, играла задумчивая улыбка.
  До звонка оставалось еще минут 15, поэтому около учебного корпуса уже толпились студенты. Он пробирался среди стоявших или медленно ходивших, здоровался со знакомыми, которых было множество, улыбался девушкам, на ходу вмешивался в разговоры, обрывки которых он ловил, - словом чувствовал себя в своей стихии, радостно и свободно. Казалось, все хорошее расцветало в этот весенний день. Девушки были свежи, изящны и немного таинственны, ребята - добродушны и веселы. Даже окна университетского здания блестели как-то радостно, по-весеннему.
  Подойдя к входу, он увидел у дверей Плахтия. Длинный, на тонких ногах, с пышной шевелюрой волос, отпущенных до плечей, он стоял, величественно скрестив руки на груди "и вдаль глядел". "Прямо памятник нерукотворный, монумент, а не человек", - сыронизировал про себя Сергей. Увидев его, Плахтий величественно поклонился.
  Это был еще один поэт с филфака, может быть самый "могучий" и красочный. Сергей очень любил хорошие стихи, но терпеть не мог поэтов. Все они казались ему людьми поверхностными, ничего кроме рифм, не ищущими, не знающим и не хотящим по-настоящему знать. Все они жаждали славы. К этому стремился и он, может быть, поэтому и был к ним так беспощаден.
  ЖЖЖ
  
  Когда он вошел в большую, расположенную амфитеатром аудиторию там было уже полно студентов и очень шумно. Все соскучились за эти дни по своим группам, курсам. Как только Сергей вошел, его сейчас же заметила соседка, Дуся Загоруйко - веселая шумная блондинка с античными чертами лица и двумя светлыми льняными косами.
  - О, Сергей! Иди скорей сюда! - закричала она своим звучным приятным голосом. - Ты знаешь, - продолжала она немного тише, когда он подошел ближе, - Геня призналась позавчера, пьяная, что она тебя ненавидит.
  - Да, да, Сергей, я сам чув, - подтвердил групповой балагур, длинный и нескладный, Федот Верещака, - казала, що тэбэ, й батька твого, и дида лысого.
  Геня Лернер, Дуся Загоруйко и Люся Бошняк были неразлучные подруги, на лекциях Сергей всегда сидел среди них. С Геней он молча, но очень упорно соревновался. Оба они вот уже в течение трех лет были круглые отличники. Оба хорошо знали иностранные языки; если Сергей глубоко изучал латинский, то она факультативно занималась по-гречески. На семинарских занятиях они часто спорили. Она, всегда как бы недоумевая - как можно этому вопросу иметь другое мнение, он - язвительно, с улыбкой, что нередко выводило ее из равновесия.
  Она была хорошенькой и всегда на переменах прогуливалась со старшекурсниками. Сергей был совершенно равнодушен к ней и даже подшучивал над ее "слишком много обещающими" ножками. И все же они были друзьями, уважавшими друг друга. Однажды вечером, случайно встретившись на Дерибасовской, они долго бродили по городу в самой задушевной беседе. А на следующий день опять сцепились на семинарском занятии.
  На шутливое сообщение друзей, которые, вероятно, до его прихода вспоминали о праздничном вечере, Сергей ответил огорченно-удивленным лицом и спросил: - Это правда, Геня?
  Ей не хотелось отказываться от своих слов, сказанных заочно, а, кроме того, этот вопрос, вероятно, наболел у нее. Она взглянула на него исподлобья и, несмотря на шутливое настроение окружающих и Сергея, серьезно ответила: - Отчасти, правда. Ты хороший товарищ, Сергей, но в тебе есть очень неприятные черты заносчивости, какого-то глупого высокомерия. Ты всегда говоришь так, как будто тебе принадлежит монополия на истину.
  - Постой, постой je ne разумею pa, - изумился Сергей тургеневской фразой, - к чему эти разговоры об истине в трезвом состоянии?
  - Ну, вот видишь, с тобой нельзя даже серьезно говорить, ты опять балагуришь, и все потому, что ты не допускаешь, что твои оппоненты могут быть правы.
  - Геничка, ну подумай сама, - сказал он, садясь рядом и заглядывая ее в глаза, - ну какая может быть серьезность в такой день? Солнце, птички чирикают, цветет сирень, щечки кое у кого пламенеют и настоятельно требуют...по-це-луя! А ты - серьезность. К черту серьезность! В поцелуях должна быть только радость и никакой серьезности. Давайте лучше говорить о поцелуях, а не об истине! - Он так проникновенно и весело заглядывал ей в глаза, что она не выдержала и улыбнулась.
  - Ура-а! Она улыбнулась, она забыла об истине, она тоже хочет поцелуев, - закричал Сергей. Она рассмеялась.
  - А что касается меня, Геничка, то я - подлец, я это знаю.
  - Нет, ты хороший парень, но...
  - Нет, подлец и негодяй при этом. - Ребята рассмеялись.
  - Помырылысь голубочкы, - подытожил Федот. Вся их компания зашумела, посыпались реплики, шутки, которые прервал только приход преподавателя.
  ЖЖЖ
  
  Первую лекцию, по истории СССР, читал доцент Ермолов. На кафедру взошел невысокий, прихрамывающий мужчина, в больших очках с темной роговой, с высоким открытым лбом. Свою палочку он поставил у стены, а сам, опершись локтями о кафедру и рассеяно глядя в окно, начал читать. Говорил он просто, и казалось бесстрастно, но уже первые, тщательно отточенные, чеканные фразы захватывали ясным смыслом, образностью, изяществом и логикой. Его спокойная, отчетливая и точная речь в зависимости от материала становилась то насмешливо-язвительной, то иронической, то звучала умным и сознательным уважением к событиям, достойным его. В его лекциях он всегда умел выразить свое отношение к событиям, отношение умного и симпатичного студентам исследователя, историка. Наличие этой своей точки зрения на события, логика и красочность изложения полностью захватывали слушателей. Поэтому аудитория, где читал доцент Ермолов, была всегда переполнена студентами, не только исторического, но и других факультетов.
  На перерыве студенты делились впечатлениями, мыслями, возбужденными лекцией. Ермолова окружили и забросали вопросами. Некоторым хотелось просто постоять около него, послушать его точные и часто остроумные ответы.
  В этой лекции доцент очень ярко обрисовал позиции России во время франко-прусской войны 1870-1871 гг. Прошлое вызывало аналогии с настоящим. После лекции разговор перекинулся на современность. Возникла группа спорщиков, которая быстро росла. События горячо волновали всех. Всплывало множество вопросов. Симпатии были на стороне побежденной Франции, Франции Рабле, просветителей, Бальзака, Стендаля, Жореса, Ромен Роллана, Франции - страны революций. С мерзостями фашизма были знакомы по литературе. Но почему же Гитлер сумел прибрать к рукам Германию, страну с мощной компартией, с многочисленным пролетариатом? Почему германские рабочие и крестьяне, одетые в солдатские мундиры так верны фюреру? Неужели Гитлеру удалось добиться морально-политического единства всей Германии? Можно ли, опираясь на насилие и с помощью современных средств пропаганды, превратить весь народ в стаю хищных зверей? Неужели вся или почти вся Германия охвачена людоедской идеологией фашизма? Почему так быстро распалась Франция? Французский солдат храбр, французы любят свою родину. У немцев массы пикирующих бомбардировщиков, стальные лавины танков, бронированные солдаты - превосходство техники. Но почему? Ведь промышленность противников Германии не уступает германской. Франция, Англия и другие страны давно уже готовились к войне. Германский генеральный штаб? Разведка? Пруссачество? Неужели для военного могущества государства полезно оглупление всей страны и превращение молодежи в свору хорошо выдрессированных псов?
  Сногсшибательными были известия о дипломатической борьбе СССР. Договор с фашистской Германией упал как снег на голову. Молотов в Берлине - это было потрясающе. Однако ни у кого не возникало сомнений в правильности политики советского правительства. Наоборот, такая смелость вызывала восхищение. Конечно, Германия - смертельный враг, но договор с нею давал время подготовиться к борьбе. Рабочий день увеличился. Страна напрягала все силы, чтобы лучше подготовиться к смертельной схватке.
  С напряженным вниманием все следили за ходом войны в Европе. У карт на улицах, как во время испанских событий, собирались толпы людей, оживленно обсуждавших военные известия.
  Сергей нередко заходил по вечерам к ребятам в общежитие - отдохнуть, потанцевать в красном уголке. Как бы ни было весело и шумно, с каким бы увлечением не танцевали, а к половине двенадцатого красный уголок затихал и все собирались у приемника слушать последние известия. А после передачи нередко партнер и партнерша, скользя под звуки знойного танго, с интересом обсуждали вопрос о значении нарвикской операции или, каким образом фашистам удалось прибрать к рукам германских рабочих, наиболее сознательных среди других капиталистических стран.
  После этих бесчисленных политических, дипломатических и военных вопросов мысли, естественно, обращались к Советской армии. Надежда была только на нее. Друзей ведь не было, вокруг были только враги. Выдержит ли наша армия, если наступит решающий час? И никто не сомневался, что выдержит.
  Вот и сейчас Прошка Савченко, участник финской компании, рассказал, что в поезде встретил дружка по финскому фронту, тот участвовал в освобождении Западной Украины; под Львовом их дивизия встретилась с немцами. Фашисты хотели прощупать наших и продолжали наступать, делая вид, что принимают русские части за польские. Ну, а наш командир решил тоже "ошибиться". Накрыли их артиллерией, а потом танками разутюжили, остались от немецкой дивизии рожки да ножки. Прислали немцы парламентера - так и так, произошла досадная ошибка, мы приняли советские части за поляков. Ну, наше командование тоже удивилось и разрешило вывезти трупы.
  Несколько человек подтвердили, что так оно и было, так как они тоже слышали эту историю, некоторые даже от самих участников; рассказывали некоторые детали "ошибки" немецкого командования, которые вызвали хохот слушателей и соответствующие комментарии. - Это им не французы и англичане, - был общий вывод.
  Тот же Прошка Савченко рассказал, что сейчас Тимошенко так тренирует армию, чтобы 60-ти километровый марш для каждого солдата был самым обыденным делом. Суть, конечно, не в маневренности, маневренность современной армии достигается механизацией, главное здесь в тренировке бойца, воспитании выносливости, волевых качеств.
  Никто не сомневался, что Советская армия хорошо готовится. Рассказывали о засекреченных конструкциях сверхскоростных самолетов, о сверхдальних бомбардировщиках, массовых парашютных десантах, о чудесах на маневрах Киевского военного округа.
  Война будет вестись на территории врага, малой кровью советских людей. Так должно быть. И не было оснований сомневаться, что так и будет. Подобные разговоры нередко возникали среди ребят и каждый раз они вызывали живейший интерес.
  
  ЖЖЖ
  
  Когда во время большого перерыва Сергей вышел на улицу, то там уже весь тротуар и площадка городского садика были запружены студентами. Солнце уже высоко поднялось и сильно, хотя еще по-весеннему приятно, припекало. У многих ребят в руках белели газетные листы - вышла многотиражка. На углу здания, занимая весь тротуар, стояла большая группа ребят и что-то обсуждала. Оказывается, целая полоса многотиражки была посвящена предстоящим соревнованиям. Здесь была статья завкафедрой физкультуры, высказывания капитанов команд, в том числе и Сергея, заметки участников, шаржи, фотографии. Все это вызывало самое оживленное обсуждение.
  В университете было несколько сотен спортсменов - гимнастов, легкоатлетов, футболистов, волейболистов, баскетболистов, велосипедистов, стрелков, штангистов, боксеров, фехтовальщиков, пловцов, гребцов и других. Все они были пламенными болельщиками на соревнованиям по всем видам спорта. Кроме них была значительная группа болельщиков не спортсменов. Здесь были и престарелые профессора, и молодежь, не занимавшаяся спортом по слабости здоровья, здесь была и не очень значительная, но интересная прослойка "пижонов", "меценатов". Это были щеголевато одетые молодые люди и барышни, считавшие спорт изящным и элегантным видом развлечения, где можно было блеснуть в большом обществе новым платьем, костюмом, новыми туфлями и, к тому же, поддержать реноме современной девушки или молодого человека. Спорт в Одессе был очень популярен. Гуляя по Дерибасовской нередко можно было слышать, как красивые девушки и интересные молодые люди оживленно спорят о "чистяке", заброшенном каким-нибудь ловким баскетболистом. Даже престарелые прелестницы, чтобы не отставать от моды, появлялись иногда на прогулке с теннисной ракеткой.
  Оставалась в университете значительная группа ребят, индифферентных к спорту, но в дни больших соревнований большая часть их тоже втягивалась в спортивную горячку. Робко, с сознанием своей неполноценности, они ввязывались в предсоревновательные споры или с разгоряченными лицами и безумными глазами кричали: "Финиш! Финиш!", стоя у памятника "дюку", где кончались городские эстафеты.
  Соревнования с Водным институтом были таким крупным спортивным событием, привлекавшим внимание всего коллектива университета. Эти два вуза во многом соревновались. На собраниях всегда сравнивали показатели успеваемости, работы научных студенческих кружков, общественно-политической и физкультурной жизни обоих учебных заведений. Жизнь их тесно переплеталась. У многих студентов университета были друзья и знакомые в Водном. Торжественные вечера и праздники часто проводили вместе. Многие водники ухаживали за девушками из университета. В этих условиях спортивная борьба вызывала особенный интерес.
  В период подготовки и проведения соревнований участники окружались всеобщим вниманием и уважением; интересовались их настроениями, надеждами, планами. Над ними даже подтрунивали, высмеивая прежние ошибки, но только для того, чтобы услышать, что они больше не повторятся. Особым вниманием, конечно, пользовались сильнейшие спортсмены. Поэтому Сергей, очутившись в гуще ребят, увидел устремленные на него со всех сторон взгляды с выражением: "Ну что, друг, не подкачаете?"
  В дни спортивных соревнований ему прощались многие грехи. Насмешливый, язвительный, не щадивший чужих самолюбий, немного скрытый и не всегда понятный, он у многих вызывал оппозицию себе. Однако, как спортсмена его все уважали и даже любили, ребята хорошо помнили, как он не раз вытягивал матчи из, казалось, совсем безнадежных положений. В самые критические минуты игры он оставался спокойным, никогда не шипел на своих игроков даже за грубые ошибки, не падал в панику, не закатывал истерик. При поражениях не сваливал вину на других, при успехах не пытался присваивать их себе. Болельщики все это умели оценить. Вот и сейчас ребятам хотелось услышать его мнение о том, что писала газета. Заведующий кафедрой физкультуры в своей статье говорил о перспективах встречи скупо, но многозначительно и каждое слово его вызывало размышления. С особой тревогой указывали на строки, где завкафедрой очень скромно высказывался о возможностях волейболистов. Все хорошо помнили, как университет трагически, после очень тяжелой и упорной борьбы, после того как вся команда делала почти невероятное, проиграл Водному в зимнем розыгрыше первенства города. Такой проигрыш мог сломить волю команды. Особенно всех интересовал Игорь Латышев, "засекреченный" спортсмен, слух о котором мгновенно распространился в университете. Очень интересовались тренированностью университетских команд.
  - Команда усиленно тренируется, - рассказывал он, - вот, например, Стась Самборский, - кивнул он в сторону невысокого, скромного, улыбавшегося паренька. Он был лучшим стайером университета. - Вы заметили, - продолжал Сергей, - что Надя Боткина приходит в университет каждый день с новым цветочком в петлице? Да вот, пожалуйста. Здравствуйте, Наденька! - весело кивнул он прогуливавшейся с подругами девушке. Все обернулись к ней, но она ничуть не смутилась от такого внимания и только помахала Сергею кулаком. - Вы знаете, что это не только цветы любви, - продолжал Сергей, - но и цветы тренировки? - и он рассказал, что Стась, живущий в общежитии на Аркадийском шоссе, каждое утро бегает за 5 километров в Аркадию и приносит Наденьке свежий цветочек. - Рано утром людей еще мало, они не мешают. Зато с собаками вначале была беда. По утрам они голодные и злые, на всем пути целыми сворами набрасывались на убегавшего от них Стася; срывали тренировки - нельзя бежать, хватают за ноги. Но Стась - хитрый парень, он купил кило мяса, порезал его на кусочки и стал бросать своим преследователям. Теперь его уже все собаки там знают. По всей дороге к 6-ти утра его ожидают четвероногие друзья, которые сопровождают его до самой Аркадии. К концу за ним уже несется с веселым лаем, визгом несколько десятков собачни, которая моментально загрызает каждого глупого пса, пытающегося наброситься на Стася.
  Еще не утих смех от этой истории, как раздался озабоченный бас Рынды: - Что-то, по-моему, капитан рисует все в розовом цвете. Цветы, усиленные тренировки, любовь торжествует и собаки довольны. Костя Вирченко входит в вашу команду? - Входит, - ответил Сергей. - Я тебе дам Костя, - погрозился Вирченко Рынде. - Ты мне рта не затыкай, тут дело университетской важности, - продолжал последний. - Должен спортсмен режим соблюдать? - и он под общий хохот рассказал, как Костя по целым ночам простаивает со своей Таськой у окна в общежитии, до утра бубнит и мешает спать в соседней комнате другим участникам соревнований.
  Улыбаясь, подошел к ребятам проходивший мимо заведующий кафедрой физкультуры и сообщил Сергею и другим участникам, что завтра после лекций всех их вызывает к себе ректор. Это было встречено с шумным удовольствием. Ректора студенты уважали и в разговорах с чужим гордились им, как одной из университетских достопримечательностей. Пастух в прошлом, он вырос до доктора биологических наук и ректора крупного университета. Между собой студенты говорили о нем почти всегда с дружески-покровительственной иронией. О нем рассказывали обычно по-украински, повторяя его манеру выражаться неторопливо, просто и сильно.
  Гимнаст Женька Деревянко мгновенно нахмурился и, подражая медлительному ректорскому басу, сказал: - Оцэ выклыче вас Мыкыта Овсийовыч, розпытае про всэ, спыта що трэба зробыть... порадыть, а тодди скажэ: вы ж, хлопци, дывиться нэ пидкачайтэ, бо як програетэ, то я скажу найкращим дивчатам, щоб воны вас и на пориг нэ пускалы... щоб вышвырнулы вас, як кошенят.
  Женька хорошо подражал ректорской манере говорить и ребята смеялись. Многим из присутствующих, гимнастам, боксерам, футболистам, стрелкам, приходилось бывать перед соревнованиям на таких приемах у ректора. Теперешние болельщики стали вспоминать, о чем и как говорил ректор с ними, когда их вызывали, когда они были героями дня. Только звонок прервал эти приятные и в большинстве приятные воспоминания.
  
  ЖЖЖ
  
  Звонок напоминал о том, что из мира солнца, улыбок, острот и смеха, нужно перейти в аудиторию со строгими книжными шкафами, академической тишиной и тремя десятками напряженно думающих людей. Однако этот переход был легок, естественен и, пожалуй, автоматичен. В университете не было скучных и бесполезных дисциплин, хотя, к сожалению, были скучные преподаватели. Но сейчас предстояло семинарское занятие по истории СССР. Здесь и преподаватель был хороший и работа - интересна. Кто-либо из студентов делал очередной доклад, который обсуждался всей группой. Во время этих обсуждений разгорались горячие споры, которые не прекращались иногда ни звонком, ни даже решением авторитетного и уважаемого преподавателя. Одним из главных в этих спорах чаще всего бывал Сергей. Уже с первого курса преподаватели, проводившие семинары в их группе, обратили на него внимание, как на "забияку". Многие студенты их группы запомнили одно из таких занятий, происходившее еще на первом курсе. После докладчика выступал Сергей. В его высказывании было мало стройности, оно состояло из нескольких замечаний не связанных между собой и не объединенных единым выводом. Но материал он знал хорошо и так язвительно колол глаза докладчику его недостатками, что это взбудоражило группу. Одни ринулись на защиту докладчика против "придирок" и "больно умных" замечаний, а другие имели свои точки зрения. Всем вдруг захотелось говорить и доказать свою правоту. Посыпались колкости, ядовитые реплики, атмосфера накалялась, спор стал переходить на личности. Это "свалка" заставила рассмеяться профессора Калашникова, молча и с интересом наблюдавшего за ходом перепалки. Приостановив шум, он обратился к одному из самых горячих спорщиков с просьбой: - Ну, а теперь, расскажите нам спокойно и, если можно, коротко, что вы хотите доказать. - Тот ответил. Опять вопрос: - Зачем вы хотите это доказать? - На это было уже труднее ответить, но когда он все же ответил, профессор опять спросил: - А это зачем вы хотите доказать? - На третьем "зачем" спорщик задумался, заметив, что он не видит конца им, что он потерял нить рассуждений. Оставив растерявшегося мучительно раздумывать, как получилось так, что он не совсем понимает, что говорит, преподаватель обратился к другому спорщику со своим "зачем?" и "а что вы этим хотите доказать?". Ответы были иными, но и здесь дело дальше второго "зачем" не пошло. То же самое получилось и у третьего, и у четвертого спорщиков. Все, затихнув, следили теперь за улыбавшимся профессором, который внимательно выслушивал ответы. Он подошел и к соседке Сергея - Гене Лернер - и спросил: - Что вы доказывали, когда только что громко кричали своему соседу на ухо? Она ответила, и вновь последовал вопрос: - Что вы этим хотели доказать? - Что Астахов не прав. - А зачем вам это нужно? Как ответить на это вопрос, она не знала и в недоумении смотрела на спрашивающего. Не могла же она ответить: - Потому что мне не нравится самоуверенно-безапелляционный тон и поза насмешливости Астахова.
  - Тогда я вам подскажу, - улыбнулся профессор. - Вы хотели доказать, что Астахов высказал неправильную мысль, чтобы помочь отыскать истину. Запомните это хорошенько: полезные споры ведутся для того, чтобы отыскать истину, и никогда не забывайте этой очень простой мысли!
  - То, что произошло у нас с вами, является бесполезным спором, - продолжал он. - Вот я попросил каждого из вас коротко выяснить, что вы хотите доказать и какое это имеет отношение к отысканию той истины, вокруг которой начался спор; и никто из вас не смог ответить потому, что вы сами утеряли нить рассуждений - начали во здравие, а кончили за упокой. Начиная выступление вы, обычно, понимаете, что хотите доказать и первая фраза ваша осознанно-целесообразна, но далее, по мере развития, вы часто уходите в сторону от его основного направления. Каждая мысль порождает несколько дочерних мыслей, а те, в свою очередь порождают новые, и вы, потеряв основную линию рассуждения, уходите все дальше от цели ваших доказательств, так что часто вовсе теряете из виду эту цель. Ваш спор, поэтому теряет направленность, целесообразность и вы забываете, что к чему. Итак, выступая, ни на мгновение не забывайте, что вы хотите доказать. Когда начинаете доказывать, вы должны знать, чем кончите, а когда кончаете - должны хорошо помнить с чего начали. Это будет означать, что вы рассуждаете логично, и только при этом условии можно найти истину, искомую в спорах.
  Это было очень просто и все хорошо поняли смысл сказанного. А Сергей вспомнил, что об этом пишет Герцен в "Былом и думах". Он был замечательным спорщиком и называл эту способность ясно мыслить, не терять главного, запутавшись во второстепенном, французским термином raison d'arierre. Теперь Сергей очень ясно, на практике понял, почему Герцен так высоко ценил это качество.
  Далее профессор объяснил, что другим важнейшим условием полезного спора является умение слушать оппонента. Необходимо обязательно хорошо понять его доводы; а для этого нужно допустить возможность своей ошибки и правоты оппонента. И только после того, как вы добросовестно оценили доводы "противника", можно доказывать истинность своего мнения. Люди, слабо владеющие своей мыслью, часто не только плохо слушают своего оппонента, но даже стараются его не слушать. Они боятся утерять свою слабую мысль. Поэтому очень часто человек, не выслушав до конца "противника", ухватывается за какое-нибудь слово, выражение или часть мысли, и стремится перекричать его. В таком случае получается не спор, а гвалт. Нечто подобное произошло и у нас сегодня.
  Третьим важнейшим условием плодотворного спора является умение признать свою ошибку, смело и без оговорок, помня, что главное в споре - не доказать собственную правоту, а отыскать истину.
  Не ошибаются только мертвецы, и только потому, что они уже совершили все ошибки, на которые только были способны.
  Неумение признавать свою ошибку и отказаться от нее свойственно людям слабым, неуверенным в себе и своей мысли. Только для настоящих людей истина дороже мелкого самолюбия. Такие люди не противопоставляют интересов своего "я" истине.
  Все это просто и ясно, но если вы к концу нашей работы научитесь осуществлять эти принципы, то мы сможем считать, что решили одну из важных задач семинарских занятий.
  Урок этого занятия группа хорошо запомнила. Однако, ой, как не легко было выдерживать эти принципы на практике, особенно, если спор становился горячим. Дальнейшие занятия учили другим важным принципам научного анализа исторического материала. Принципы были ясны, просты и убедительны, а вот осуществление их не всегда было легким.
  Однако к третьему курсу практика и усилия преподавателей сделали свое дело. В группе завязывались настоящие, оживленные научные диспуты. Вместе с группой рос и Сергей, по-прежнему оставаясь зачинщиком и забиякой.
  ЖЖЖ
  
  Сергей всегда хорошо готовился к занятиям и внимательно слушал докладчика, дела заметки в тетради. Вот и сейчас, на кафедре стоит и монотонно читает по написанному свой доклад Сидорчук; вся группа внимательно слушает; перед каждым тетрадь, куда заносят свои впечатления и мысли; Сергей, пожалуй, чаще других что-то быстро записывает, перо его легко и бесшумно бегает по бумаге, а на лице сосредоточенное, но бесстрастное внимание. Это его обычная мина. Соседка и противница Геня Лернер во время стычек часто упрекает его за то, что он позирует даже в рабочей обстановке. Сергей на это отвечает словами Уайльда, что естественность - самая трудная поза.
  Сидорчук еще не дочитал своего доклада до середины, а многие уже отложили ручки и стали задумчиво глядеть то на бубнящего докладчика, то на золоченые корешки множества интересных книг за стеклами шкафов, то в окна, за которыми шла иная, шумная жизнь большого города. Доклад был вял и скучен.
  Сидорчук хорошо занимался, он много и старательно поработал над своей темой - "Политические взгляды Сперанского". Привлек иностранную литературу, кропотливо выяснил идейные истоки взглядов Сперанского. Одна важная цитата следовала за другой, а в аудитории все большее количество ручек откладывалось в сторону и все больше глаз задумчиво устремлялись в окна. Сидорчук и сам чувствовал, что у него получается что-то суховато. Но в некоторых местах глухой голос его звенел ясно и удовлетворенно. Это там, где ему удавалось путем ловких и нередко остроумных сопоставлений доказать связь того или иного положения Сперанского с иностранным источником. Однако именно в эти моменты Сергей особенно быстро писал у себя в тетради или принимался рассеянно разглядывать свои ногти. Васька, например, знал, что внимательное разглядывание своих ногтей нередко является признаком раздражения Сергея.
  - Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей, - шепнула иронически Геня. Он улыбнулся.
  Когда Сидорчук кончил, все облегченно вздохнули, послышался оживленный шумок. Фома Борисович, профессор Калашников, спросил, у кого имеются вопросы к докладчику, но руки никто не поднял. - Ну подумайте, - согласился профессор. После паузы кто-то попросил сообщить библиографию. Сидорчук с удовольствием прочeл длинный список использованной литературы и источников. И опять установилось молчание. Только когда раздался звонок, кто-то сказал: - Все ясно.
  После перерыва Фома Борисович предложил прейти к обсуждению доклада. Однако на вопрос, кто хочет высказаться, группа ответила молчанием. Никому не хотелось говорить. Доклад не возбудил мыслей вокруг темы, поднятой вокруг докладчиком. Сидорчук сидел, не поднимая глаз, ему было неловко. Прошло еще несколько мгновений в тягостном молчании. Наконец поднялась рука Люды Рагозиной; ей было жаль Сидорчука, который незаслуженно попал в такое неловкое положение. А, кроме того, она, как одна из лучших студенток группы, считала своей обязанностью выступить, когда все молчат.
  - По моему мнению, - начала она, - доклад Сидорчука представляет большой интерес. - Сергей иронически взглянул на нее, она заметила этот взгляд и продолжала еще тверже. - Доклад правильно построен, порядок рассмотрения вопросов дает возможность глубоко и правильно осветить политические взгляды Сперанского. Докладчик очень хорошо раскрыл их идейные истоки, показал хорошее знание литературы. И она в подтверждение привела ряд примеров. Она показала, что некоторые догадки Сидорчука и сопоставления с иностранными авторами, проливающие свет на идейные истоки взглядов Сперанского, очень остроумны и убедительны. Правда, против некоторых сопоставлений можно спорить, они недостаточно убедительны. В докладе слишком много цитат. Но эти недостатки никак не могут затмить сильные стороны работы. Очень важно то, что в ней значительное количество элементов самостоятельной исследовательской мысли докладчика. Ну, и потом, ценность всякого доклада, в значительной мере определяется количеством использованной литературы и источников. Библиография у него очень значительна. Поэтому, мне кажется, доклад можно признать хорошим или даже отличным.
  Однако и после этого выступления группа продолжала молчать. Многие чувствовали, что в докладе что-то не так, но разбираться в этом не очень хотелось. Сидорчук хороший парень, его уважали за трудолюбие, простоту и ровные товарищеские отношения со всеми. Да и большинство было согласно с Людой Рагозиной, что композиция доклада правильна, что докладчик много поработал, хорошо использовал источники и литературу. Значит, и цепляться незачем. Однако Фома Борисыч ожидал еще выступлений. Неловкое молчание продолжалось, когда тихо и с ленцой прозвучал голос Сергея: - Позвольте мне.
  Сидорчук, который после выступления Люды Рагозиной, поднял голову и уже уверенно осмотрелся, повернулся к Сергею, зная, что от него можно услышать резкие и ничем не завуалированные упреки. Он сам не раз поддерживал Сергея в спорах и знал, что ради формальности и незначительных замечаний тот не станет поднимать руку. Он приготовился услышать острые замечания и вместе с тем в глазах его, устремленных на Сергея, можно было кроме настороженности заметить любопытство: - Что же тот может возразить? Доклад, может быть, неэффективен, скучноват, может быть слишком много цитат, но он сделан добросовестно и к нему трудно придраться.
  - Я очень внимательно слушал выступления своих коллег, - начал Сергей медленно, прислушиваясь к своему голосу. Его манера говорить, тон, словечко "коллег" придавали уже первой фразе оттенок напыщенности и одновременно насмешливости. Он знал, что и то и другое раздражает его обычных оппонентов вроде Гении Лернер и, видимо, с тем большим удовольствием слушал себя. - Товарищ Рагозина тронула меня и, вероятно, других; мы еще раз увидели, что она чуткая девушка, готовая придти на помощь товарищу в тяжелом положении. Поэтому я растроган, - говорил он холодно, так что Гене это казалось высокомерным, - и, может быть, был бы убежден, если бы не слышал доклада. Выступление товарища Рагозиной было бы хорошим, если бы не был плох доклад. Поэтому перед нами образец, как не нужно критиковать тех докладов, которые сделаны так, как не нужно их делать. - Аудитория зашевелилась и тихо зашумела. Студенты замечали разные недостатки в докладе, но симпатии к Сидорчуку и тон Сергея заставляли многих слушать его настороженно и с внутренним противодействием. Геня громким шепотом бросила реплику: - Все это можно было сказать гораздо короче: мне не нравится доклад и выступление по нему.
  - Я очень жалею, что так не сказал, - ответил Сергей, - но готов исправить свою оплошность и подтвердить, что товарищ Лернер правильно истолковала мою мысль. - И он, улыбаясь, поклонился ей. Ему нравилось дразнить ее. - Мне кажется, мы, не приобретя еще достоинств ученых мужей, например умения делать хорошие доклады и правильно анализировать их, успели приобрести их недостатки. Мы уже привыкли расшаркиваться друг перед другом и заверять в совершеннейшем почтении. Мне такое расшаркивание кажется вредным, - серьезно, уже без позы, хотя и по-прежнему спокойно, говорил Сергей. - Я думаю, что больше пользы было бы для Сидорчука, если бы товарищ Рагозина правильно проанализировала доклад и указала на его недостатки. В этом было бы больше настоящего товарищества. Гораздо полезнее будет и для всех нас, если мы будем строго критиковать недостатки друг друга и открыто говорить то, что мы думаем. Я, например, зол на Сидорчука - 40 минут он мучил меня, да и всю группу, скучнейшим бормотанием. Это же антиобщественный поступок. При коммунизме томление людей скукой в общественных местах будет тяжелейшим уголовным преступлением.
  Показательно и то, как ты делал доклад, - обратился он к Сидорчуку. - Ведь ты 40 минут пробубнил, ни разу не подняв головы от тетради. А это обусловлено серьезнейшими недостатками доклада. Если человек может изложить свои мысли, не заглядывая постоянно в бумажку, это значит, что он излагает мысли, логично вытекающие одна из другой. Такой логичный доклад раз овладев вниманием слушателя, уже не выпустит его до конца. В твоем докладе нет внутренней логики, поэтому ты не можешь изложить его без бумаги, поэтому тебя скучно слушать.
  А логики в докладе нет потому, что ты сам не понял своей задачи, или, если хочешь, понял ее совершенно неправильно. Вдумайся, что ты сделал. В докладе сгруппированы взгляды Сперанского соответственно различным сторонам политической жизни страны. И это сделать было нетрудно. А дальше? А дальше - ты все усилия направил на то, чтобы разыскать, как здесь говорили, "идейные истоки" взглядов Сперанского, то есть, попросту говоря, откуда он заимствовал те или иные положения своих проектов. На эту работу ты и направил все свои усилия. А ведь эти усилия, и даже остроумие, затрачены впустую. Вообще говоря, иногда бывает очень важно исследовать влияние мыслителей разных стран друг на друга, если такое влияние было действительно значительным. Но сводить всю свою задачу к разысканию, кто повлиял на Сперанского в той части его проектов, и кто повлиял в другой части - это значит допускать принципиальную ошибку, даже в том случае, если он буквально повторяет идеи какого-нибудь мыслителя. У Плеханова встречается очень хорошая, кажется, еще латинская пословица: - Если два человека говорят одно и то же, то это не одно и то же. - Это положение имеет глубокий смысл, относящийся непосредственно к твоей принципиальной ошибке. Твой метод исследования в докладе типичен для историков-идеалистов. Они не видели связи идей с материей, зависимости сознания от бытия. Пытаясь понять бесчисленное разнообразие идей, они объясняли его филиацией их - стремились разыскать, какая идея от какой произошла. Что было движущей силой развития идей, они не понимали. - Урок элементарной социологии, - бросила реплику Геня, но он продолжал, не отвечая на это.
  - Объяснить, например, как и почему в России после господства дворянских идей появились буржуазные, идеалисты не умели правильно. И решение вопроса находили в заимствовании дворянской Россией буржуазных идей из буржуазного Запад. Это типично, к примеру, для такого историка, как Пыпин. Хотя, в сущности, это не ответ, а если ответ, то очень неумный. Госпожа Простакова вполне резонно спрашивала: был же когда-то первый портной, который ни у кого не мог научиться шить кафтаны. Заимствованием в данном случае ничего, в сущности, не объяснишь, уже хотя бы потому, что Запад ведь тоже был когда-то феодальным, откуда же он заимствовал свои буржуазные идеи?
  Марксист, встречая аналогичные идейные явления в жизни разных народов, объясняет это тем, что аналогичны стадии развития этих народов, что одинаковые причины вызывают одинаковые следствия. И в этом вся суть. В России появились буржуазные идеи, когда она развилась до той стадии социально-экономического развития, которая и на Западе и у нас породила эти буржуазные идеи. Марксизм, конечно, вовсе не отрицает значения заимствования и влияния идей, но дело в том, что само заимствование, если оно имеется, нужно объяснить.
  Что должен был сделать Сидорчук, исходя из правильных, марксистских позиций? Он должен был проанализировать, как и почему сформировались взгляды Сперанского в первом десятилетии XIX века, какими классовыми силами они вызваны, на какие потребности русской жизни они отвечали, какие условия русской жизни и как определяли степень последовательности этих взглядов. Это действительно важная и полезная задача. И если бы при таком подходе к теме докладчик рассмотрел и доказал факты заимствования Сперанским отдельных мыслей в его проектах, это, конечно, было бы не безынтересно.
  А сейчас, вместо правильного анализа проблемы, получилось нанизывание, сопоставление цитат. - И Сергей привел несколько примеров из доклада. - Это нанизывание цитат, отрывков чужих мыслей, и не может иметь своей внутренней логики. Поэтому доклад нелогичен, поэтому, чтобы не утерять нить изложения, его и нужно было читать, не отрываясь от бумажки, поэтому доклад и скучен.
  Я считаю, - заканчивал Сергей гораздо более оживленно, чем начинал, - что Сидорчук со своей темой не справился, так как не смог понять и правильно объяснить взгляды Сперанского.
  А что касается упрека в том, что мое выступление в определенной части было "уроком элементарной социологии", - припомнил он реплику Гении, - то он не безоснователен, но очевидно была необходимость в таком уроке, если мои товарищи согласились своим молчанием с серьезными недостатками доклада. - И он иронически поклонился своей соседке и сел.
  После нескольких мгновений молчания аудитория вдруг зашумела, поднялось сразу несколько рук. Запылал ожесточенный спор.
  Некоторые защищали Сидорчука, потому что он был хороший парень и хороший студент; а приговор Сергея казался им результатом придирки и желания показать свое превосходство, найдя крупные недостатки там, где их никто не видит. Тем более что этот приговор был произнесен доктринерски, поучительно, и, что особенно раздражало, с долей самолюбования.
  Противники Сергея находили противоречия и нелогичности в выступлении его самого.
  Однако к концу выяснилось, что, в принципе, большинство согласно с Сергеем.
  Фома Борисыч очень внимательно слушал выступления и часто делал заметки у себя в тетради. Подытоживая результаты обсуждения, он отметил основательность и серьезность критики Сергея и в то же время авторитетно поддержал справедливые замечания его противников.
  Когда, после звонка, профессор Калашников вошел в деканат, коллеги могли заметить его рассеянность. Думая, очевидно, о чем-то своем, он не слышал того, что говорилось вокруг и иногда, совершенно неожиданно, улыбался.
  Поздно вечером, когда профессор, сидя в своем кабинете что-то читал, он уловил, что где-то в подсознании его прочно сидело чувство удовлетворения и радости. Откуда, это, подумал он, и вспомнил спор на сегодняшнем семинарском занятии. Хороший народ. Астахов... молодец. Позирует немного, любуется собой, но голова ясная, ум свежий, острый, критический и все-таки добросовестный. Профессор вспомнил, что самоуверенный Астахов не раз признавал свои ошибки, когда товарищи доказывали ему их, - это много значит. Некоторые коллеги профессора осаживают таких прытких самонадеянных молодых людей, выделяющихся среди товарищей. В интересах коллектива. Но ведь коллектив - это вовсе не группа одинаковых во всем, обезличенных людей; в нем могут быть люди очень яркие, талантливые, и даже выдающиеся, и люди самые обыкновенные, ничем не выдающиеся. Все дело в том только, чтобы все они дружно работали над достижением единой и полезной коллективу цели. Он, профессор Калашников, всегда с добродушной улыбкой встречает среди своих студентов таких "петухов" как Астахов. И никогда не старается их осадить. Если человек чувствует в себе очень много, больше, чем у других сил - это очень хорошо. В таком случае нужно только дать ему подходящую работу, пусть в труде испытает свои силы. А труд - самое лучшее лекарство против зазнайства и самонадеянности. Кто по-настоящему окунался в работу и углублялся до вопросов, которыми не в силах овладеть один человек, тот поймет нелепость зазнайства, перерастет его; тот научится уважать всякий, и самый маленький, полезный труд. Нередко среди таких выделяющихся молодых людей попадаются пустоцветы, у которых кроме убеждения в собственной избранности, за душой гроша ломаного нет, но проверка трудом в большинстве легко обнаруживает их пустоту, и они становятся не опасны для коллектива, а иногда даже в руках хорошего воспитателя и поучительны. Много разных людей прошло уже перед глазами старого профессора, многим он заглядывал в души, - молодость искренна и открыта, особенно в спорах. Немало видел он и таких как Астахов. Он был убежден, что по окончании учебы, если их хорошо учили, и, получив хорошую практику, они способны были справиться с любой, самой сложной работой, вплоть до министерских постов. "Хорошие ребята", - еще раз подумал он, вспомнив увлеченные лица споривших. Приятно чувствовать, что годы не напрасно уходят, что ты помогаешь подыматься и становиться на ноги хорошей молодежи, которая будет лучше своих учителей.
  Что же касается самих спорщиков, то они и после звонка и ухода Фомы Борисыча продолжали горячую полемику, сначала в аудитории, а потом и на улице.
  Шумной группой медленно шли они по аллее городского садика. Громкие возбужденные голоса заглушали даже гам, поднятый тучами птиц среди ветвей деревьев. Отдыхавшие в тени на лавочках провожали студентов взглядами и многие завидовали этой шумной молодежи со смелыми открытыми лицами, с горящими мыслью глазами. Увлеченные спором, не всем уступали дорогу, и некоторые встречные обходили их сами, оглядываясь на этих юношей и девушек, которые забыли и о солнце, горячо и нежно сверкавшем с весеннего голубого неба, и о расцветающей природе, и о самих себе, прекрасных как сама весна.
  Только какой-то малыш, с розовыми щеками и огромными черными глазами, выбежав на главную аллею и встретившись со студентами, не обратил на них никакого внимания. Он, надув и без того полные щеки и выгнув трубою шею, несся вскачь, высоко подкидывая толстые коленки, воображая себя, очевидно, конем и седоком одновременно. Наткнувшись на ребят, он требовательно заржал и забил копытами. - Ой, какой хорошенький! - воскликнула Люда, увидев такого коня перед собою. Но он вовсе не хотел прерывать своей увлекательной игры ради надоевших нежностей и ускользнул от нее. Полный важности и своего конского достоинства, он проскакал между расступившимися, не одарив их даже взглядом.
  Только выйдя из садика, ребята вспомнили, что они хотят есть, что их ждут дома и что многим совсем не в эту сторону. К тому же, после того как Сидорчук, шедший до тех пор молча, задумчиво признался, что Сергей, пожалуй, прав в основном, об этом ведь и Фома Борисыч говорил, спор утерял значительную долю своей остроты. Недоспорившие решили пока "замять вопрос для ясности". Однако, как бы подытоживая мнение противников Сергея, Геня сказала ему: - Ну, подожди, посмотрим, как ты сделаешь доклад на кружке, - и добавила: - Там будут ребята, которые сумеют ответить тебе. - Я знаю, - ответил Сергей, - ты уже на пятом курсе, наверное, и соответственную работу провела. Но я думаю, что даже любовь бессильна перед истиной. - Ну, хорошо, послушаем твою истину.
  Они весело, с шутками распрощались и разошлись по домам.
  Далее Сергей пошел один. Чувство отдыха после занятий и напряженного спора было приятно. Слегка помахивая портфелем, он шел, бездумно рассматривая все встречное. Вот проскрежетал на повороте залитый солнцем и переполненный людьми недавно выкрашенный трамвай. Целая стайка пацанов с книжками за поясом вдруг отвалилась с подножек и с буфера и, что-то крича и размахивая руками, пошла к Дерибассовской. У подворотни рядом с пяти-шестилетним малышом смирно стояла овчарка. Малыш очень серьезно пытался сесть на нее верхом, но как только он чувствовал себя уже в седле, собака садилась на задние ноги, и он опять стоял на своих ногах. Мгновение разочарования длилось недолго, и малыш повторял попытку сначала. Лицо его было сосредоточенным и увлеченным, а морда собаки полна ленивого терпения и мудрости. Сергей механически подумал то, что сказал бы, если бы шел не один. Что-нибудь иронически философское, вроде: "Человек с детства начинает безуспешную погоню за счастьем. Иногда ему кажется, что он уже в седле - ан собака присела на задние ноги - и опять нужно все начинать сначала".
  Он вспомнил, что целый день где-то в подсознании у него теплилось чувство радости, как будто бы впереди его ждет что-то очень хорошее. С этим чувством он проснулся, завтракал, сидел на лекциях и даже спорил на семинарском занятии. И тотчас понял: Виола.
  Теперь даже во время самого горячего увлечения работой, спором, мысль, что она существует, ни на мгновение не покидала его, она уходила только вглубь сознания, изнутри освещая все его существо.
  В раннем детстве все, что касалось любви, он пропускал в книгах, так как это было неинтересно. Но со временем "любовь" все более привлекала его любопытство, и он стал все с большим увлечением вчитываться в страницы, посвященные "науке страсти неясной".
  Со страниц классики, которую он более всего любил и читал, вставала перед ним "женщина" в необозримом разнообразии и неисчерпаемой привлекательности. Умная, хитрая, ловкая, обаятельная Сюзан Бомарше. Бальзаковская куртизанка Эсфирь, хрупкая и нежная, воплощенная любовь, представлявшаяся ярче всего в роскошной постели с тонким и душистым бельем. Умные и прекрасные женщины Стендаля. Женщины Мопассана. Знойная, как африканское солнце Марокка; ее страсть, палящую как ураган Сахары и сладостную как нектар, можно пить только не переводя дыхания. Оторвать уста от этого напитка можно только из-за смерти или полного истощения, при настоятельной необходимости курса санаторного лечения. А с другого конца галереи Мопассана - Мадлена из "Милого друга". Очаровательная, интеллектуальная, талантливая журналистка, сделавшая из прелестей своего тела средство к своему успеху. А между Мароккой и Мадленой - маленькие, хрупкие и прекрасные графини, легко и изящно отдающиеся мужчинам; старуха, с нетерпением ожидающая немецких оккупантов, так как она слышала, что грубые боши насилуют поголовно всех женщин и надеется, что ее тоже изнасилуют; проститутка, мстящая немцам за унижение своей страны, заражая их сифилисом. Хорошо запомнились женщины Анатоля Франса. Одна из них, увидев обезьян, высказала убеждение, что для того, чтобы любить, им не хватает только денег. Девушка, обращающаяся с горячей молитвой к матери божьей: - Пресвятая дева, зачавшая без греха! Дай мне согрешить без зачатия! - Прелестная в своей наивной развратности Катерина, с облитой вином рубашкой, прилипшей к телу и рельефно обрисовывающей ее восхитительные формы. И множество других женских образов мировой классики, прекрасных и величественных, мелких и отвратительных. Когда Сергею попался Стриндберг с его идеей, что все зло в жизни от женщины, что она от природы порочна и зловредна, то он только поморщился и решил, что автор просто психопат и глуп. Отрицательные женские образы мировой классики были нарисованы с замечательной силой и, несомненно, были жизненны, однако отсюда вовсе не следовал вывод о порочности женщины, так как мужские отрицательные образы были, во всяком случае, не симпатичнее женских. Классика очень убедительно показывала, что отрицательные черты героинь литературы объясняются не их женской природой. Героиня, убежденная, что обезьянам для любви не хватает только денег - это выражение не вечно женственного начала, а идей общества, где деньги определяют жизнь человека. Великолепные женские образы русской классики били живым и художественным воплощением таких выводов. Да и русская история, которую хорошо изучал Сергей, подтверждала жизненность образов русской литературы. Жены декабристов, София Перовская, Вера Фигнер, отдавшие жизнь ради горячо любимого народа, и множество замечательных женщин, совершавших пролетарскую революцию.
  Еще сильнее, чем литература и история воспитывала жизнь. Сам воздух страны, в которой жил Сергей, был пропитан равноправием всех людей. Женщина была сотрудником мужчины в великой стройке, и это определяло ее положение. В школе девушки были друзьями, в борьбе за первенство в учебе они составляли сильнейшую конкуренцию. А сильного "противника" нельзя не уважать. В университете тоже борьба за первенство в учебе значительно усиливалась участием в ней девушек. Здесь они были товарищами и в учебе, и в спорте, и в развлечениях.
  Правда, уже со старших классов школы взаимоотношения с девушками все сильнее осложнялись. В глазах у них появлялось что-то таинственное и прекрасное, манящее, нежное и властное. Вначале всякое проявление чувствительности ребят вызывало среди них всеобщие насмешки и глумление. Мужественные, храбрые, честные, великодушные, воинственные 13-15-ти летние школьники - все отважные мореплаватели, полярники, чапаевцы, Котовские, капитаны Немо не допускали в своей среде никаких сантиментов. Большая, чем это обусловливалось простым товариществом, степень сближения с девушкой сейчас же клеймилась презрительным, как плевок словом "бабник". На языке IЗ-15-ти летних рыцарей чистой дружбы это звучит очень обидно. И виновные кровью разбитых носов своих обидчиков пытались смыть позор своего поведения. Хотя это и не помогало.
  В студенческие годы положение изменилось. Теперь среди собравшихся ребят нередко можно было услышать лихие рассказы о победах над "бабами". Такие рассказы считались одним из признаков молодечества. Небрежно сплевывая и презрительно улыбаясь, похабно рассказывали о сексуальных мерзостях. По этим рассказам выходило, что "врезать бабу" - плевое дело. Большинство слушателей - хороших сыновей, любимых братьев или друзей хороших девушек - коробило от этих рассказов. И все же в соответствующих местах они нередко старались внести и свою лепту в лихое словоблудие, демонстрируя и свою зрелость. Сергей, да и многие его друзья, были слишком умны и самостоятельны для таких "ритуальных", непристойных плясок вокруг таинственного и прекраснейшего в жизни явления, которое называется словом "любовь". Однако даже самые лихие знатоки "женского вопроса" были убеждены, что уж он то "знает цену бабам". Своим поведением Сергей подтверждал такое мнение о себе. Когда при нем возникали разговоры о любви, о женщинах, то взгляд его часто становился скептическим и весело-насмешливым, а язык - циничным. Чем больше он был в ударе, тем циничнее и веселее сыпал он пикантные остроты, афоризмы и парадоксы. Это не был грубый цинизм, смысл которого заключается в том, чтобы вслух говорить то, что считается неприличным и грязным. Слушая таких буесловцев, Сергей недовольно морщился. Он щеголял цинизмом гораздо более тонким и изящным, цинизмом Анатоля Франса и Уайльда. Хотя немалая доля такого цинизма, если вдуматься, не лучше того, от которого он брезгливо морщился. Герой Уайльда прекрасно одет, изящен, остроумен, блестящ, но ведь если бы у Сергея была сестра, то он едва ли поощрял бы ее знакомство с таким денди. Он был достаточно умен и образован, чтобы понять при желании, что острота Франса и Уайльда - это смех, с которым человечество расстается со своим прошлым, в данном случае с прогнившей буржуазной моралью. Он мог бы понять, что едва ли это остроумие и этот смех могут относиться к обществу, в котором он жил. Однако он об этом не задумывался; любил свою мать, дружил с хорошими советскими девушками и блистал нередко гривуазными остротами, которые были бы уместными при дворе Людовика ХV или Наполеона III.
  А в глубине души он верил в настоящую большую любовь. Как, впрочем, верили и очень многие из сексуальных лихачей и словоблудцев, хотя никому в мире, даже самим себе они не признались бы в этом. Сергей был воспитан в убеждении, что "человек - это звучит гордо". Он верил, что встретит девушку, которая будет таким Человеком с большой буквы, ее мысли и чувства будут прекрасны. Она будет совершенством. Он де мог ее представить в каких-либо определенных формах, - ни брюнеткой, ни с серыми, ни с черными глазами, ни с фигурой Венеры - все, что он знал, казалось ему бледным для нее. В том, что есть такая девушка, он не сомневался - слишком прекрасен был окружающий мир для этого. Она, конечно, где-то очень далеко. Но не было сомнений, что придет час, и он встретит ее и завоюет. Таких девушек нужно завоевывать. В том, что он достоин такой совершенной девушки, Сергей ни минуты не сомневался. Он также безгранично верил в себя, как и в нее. Впрочем, все эти мысли о Ней таились где-то в подсознании, на поверхность мышления они почти не выплывали, она была слишком занята реальностью. Сейчас, когда он шел и вспоминал Виолу, эти подсознательные мечты о совершенной девушке совсем поблекли. Реальность была гораздо ярче мечты. Он был весь переполнен Виолой. Поймав себя на том, что он мечтает о ней, Сергей попытался иронизировать над собой. "Весна, весна - пора любви. Петухи гордо вытягивают шеи и, вытаращив страстные глаза, потрясают окрестности и сердца курочек воплем торжествующей любви; коты по ночам, взобравшись на крышу, выворачивают душу неотразимой, как морская болезнь, страстью; весь город по вечерам переполнен парочками, которые таятся в закоулках, жмутся в темных парадных, на ступеньках лестниц, в подворотнях, за каждым кустиком в парке. Народ говорит: "Весна: и щепка на щепку лезет".
  Но поток иронии прервался как-то сам собой и из памяти выплыли чьи-то стихи:
  Сирень пьянила воздух расцветая,
  И ты была светло-девически-нежна...
  
  ЖЖЖ
  
  Поздний вечер. Сергей сидит в своей комнате и занимается. Настольная лампа с зеленым абажуром бросает сильный сноп света на книги и тетради, разложенные на столе. Вся комната погружена в полумрак. Лицо его, склоненное над книгой, затемнено густым зеленым сумраком и только быстро пишущая рука залита светом лампы. В комнате тихо, слышно как шуршит быстро бегающее по бумаге перо; да где-то у кровати на тумбочке стучит будильник.
  Через широко открытую форточку вместе с волнами свежего воздуха доносятся приглушенные, но ясные звуки надоевшего модного танго из стоящего на противоположной стороне улицы ресторана.
  Но Сергей ничего не слышит. Он с увлечением вчитывается в лежащую перед ним книгу; время от времени что-то записывает в тетрадь; иногда бросает ручку, встает и ходит по комнате из угла в угол, погруженный в глубокую задумчивость. Потом опять садится, что-то нетерпеливо записывает, ставит по нескольку восклицательных или вопросительных знаков, а иногда, задумавшись, к восклицательному знаку добавляет вопросительный, или наоборот. Он читает том Плеханова с его работами "Социализм и политическая борьба" и "Наши разногласия". Плеханова он всегда читал с наслаждением. У каждого есть свой любимый писатель, поэт, мысли которого особенно созвучны. Сергей объяснял такое "единодушие" автора и читателя одинаковым устройством аппарата мышления, подобно тому, как бывают однотипные радиоприемники, работающие на одних и тех же волнах, и чистота звука которых отлична только благодаря различию качеств материала, из которого они сделаны. Ему казалось, что его мыслительный аппарат однотипен с Плехановским, он понимал каждую мысль и каждую извилину мысли в его работах. И это приятно щекотало его самолюбие. Особенно нравилось то, что он способен спорить с Плехановым. Прочтя, что он объясняет теоретический сумбур в головах революционных народников отсутствием философской школы, Сергей сейчас же поставил в этом месте жирный вопросительный знак. И, подумав, записал в тетради, что теоретическая непоследовательность их объясняется не отсутствием философской подготовки, а тем, что их идеология была крестьянским социализмом, идеологией класса внутренне противоречивого.
  Едва ли можно упрекать Сергея за чувство радости отмечать ошибки Плеханова. От этого его уважение к нему ничуть не уменьшалось. Он понимал, что Плеханову, первому прокладывавшему дорогу марксизму в России, трудно было сразу все правильно оценить; что после детального разбора Лениным теории народников нетрудно заметить ошибки Плеханова. И все же то, что он сам может применить ленинский анализ и самостоятельно разыскать ошибку у Плеханова, было лестно ему. Лестно переведаться силою с богатырем, особенно, если тебе двадцать лет.
  Сергей работал над Плехановым, так как его интересовал Плехановский анализ теории и практики революционного народничества. Работа, которую он готовил для научного студенческого кружка называлась: "Добровольческое движение в помощь восставшим славянам в 1875-1876гг". Часть русских революционеров участвовала в этом движении и это нужно было объяснить. Сергей уже больше года работал над этой темой. Вопрос заинтересовал его вначале своей значительностью, сложностью и неисследованностьо. Тема была интересной, так как события героической борьбы славянских народов против турецкого ига в 1875-1876 гг. были прологом к русско-турецкой войне 1877-1878гг., которая привела к освобождению значительной части балканских народов от турок. Вопрос о помощи России братьям-славянам был сложен, так как русский царизм во внешней политике руководствовался реакционными интересами. За помощь братьям-славянам в России ратовали такие матерые реакционеры как Аксаков, Победоносцев и сам наследник - будущий царь Александр III. Добровольческое движение, которое исследовал Сергей, официально возглавил генерал Черняев, "герой" покорения Средней Азии и зверских расправ со среднеазиатскими народами. А наряду с этим историк наблюдает сильный подъем славянских симпатий в русском обществе, горячее и искреннее сочувствие делу освобождения братьев-славян и активную помощь, выразившуюся в нескольких тысячах добровольцев, а потом в сотнях тысячах солдат, которые отдавали свои жизни за освобождение Болгарии, Сербии, Черногории, Румынии.
  Буржуазные историки говорили о "едином подъеме", охватившем все русское общество и возглавленном царем-"освободителем". Покровский называл все это "гнусной комедией, подстроенной царизмом", соглашаясь, таким образом, с буржуазными историками, что происходившее тогда в России, было делом рук реакционеров. Эта мысль получила распространение и у некоторых советских историков.
  Однако уже с первого взгляда было видно, что здесь что-то не так. Героическая борьба балканских народов за свою независимость была, конечно, прогрессивной. Русско-турецкая война, несмотря на то, что ее возглавил царизм, объективно была тоже прогрессивной, так как она привела к освобождению балканских народов. И Сергей хорошо знал именно такую, совершенно ясную характеристику событий Лениным. Ясно, что интересы реакционного царизма и эти прогрессивные события были враждебны в сущности, одни другим. Знакомясь с документами этого времени, Сергей приходил к выводу, что горячие симпатии борьбе славян в русском обществе вовсе не были делом рук реакционеров-славянофилов, что их роль в событиях гораздо менее значительна, чем принято думать из-за неизученности материала и по старой традиции.
  Он пришел к выводу, что реакция пыталась усилиться и добиться авторитета, которого у нее не было, примазавшись к популярному делу освобождения братьев-славян. То, что эти соображения были одной из важных причин, побудивших реакционеров принять активное участие в событиях, ему было ясно. Однако, когда он в сообщении на кружке, еще в прошлом году, поделился этими своими выводами, то неожиданно встретил жестокий отпор. Профессор Патран, как узнал теперь Сергей, уже два десятка лет работал над монографией о балканской политике России во второй половине ХIХ в., отверг выводы его, как неосновательные. Профессор не углублялся в спор о выводах Сергея, а указал только, что он сделал очень серьезные выводы по большому вопросу, основываясь на очень узком и совершенно недостаточном для таких важных выводов документальном материале. Против таких упреков спорить просто неприлично и Сергей, не отказываясь от своих выводов, постарался, как можно детальнее исследовать один частный вопрос славянского движения в России, именно вопрос о добровольческом движении. Это было для Сергея особенно важно потому, что когда он доказывал, что в прогрессивном деле помощи славянам основную роль сыграли наиболее демократические круги русского общества, то профессор указал, что наиболее активную форму сочувствие славянам приняло в добровольческом движении, а оно, по мнению профессора, было целиком в руках реакционеров. Вот с этими выводами и не соглашался Сергей. Поэтому он и прошлым летом и вот уже целый учебный год сидел над материалами о добровольцах. Теперь он был уверен, что оппонентам будет трудно упрекнуть его в узости привлеченного материала для обоснования широких выводов.
  Работал он с больший интересом, так как тема вводила его в широкий круг событий очень важного периода в истории русского общества, времени напряженной идейной борьбы различных общественных течений и настойчивыми поисками правильной революционной теории лучшими людьми России. Это период кануна возникновения русского марксизма,
  Работа Сергея была, собственно, закончена, и он теперь просматривал еще раз важнейшие материалы, готовясь к спору на кружке. Окончив последнюю выписку из Плеханова и снабдив ее своим примечанием, он положил ручку и откинулся на спинку стула. Ну вот, теперь, кажется, все готово. Плеханов терпеть не мог профессоров и всегда с особым наслаждением громил их. - Может он и после смерти поможет ему против профессора, - шутил он про себя.
  Высокие стопки тетрадей с материалами темы лежали в шкафу свидетельством долгого и напряженного труда. Все было продумано, сопоставлено, ни одно мнение современника или свидетельство документа не повисло в воздухе, всему найдено место в картине событий, всему дано объяснение. В том, что работа завершена успешно, убеждало чувство, что все концы сведены с концами, что все факты уложились в стройную систему, дополняя и освещая друг друга и составляя в целом законченную картину. Сергей изучил огромное количество фактов и ни один из них не нарушал цельности картины. Значит эта картина, воссозданная им, правильно отражала действительность.
  Вдруг резко и настойчиво зазвонил будильник - звонок на перерыв. После каждых двух часов работы у него следовал пятнадцатиминутный отдых. Было уже одиннадцать часов. Сергей поднялся, потянулся, сделал несколько глубоких вдохов и, разминаясь, прошелся по комнате. Теперь, во время отдыха, он почувствовал, что уже немного устал, в голове слегка шумело. Но это чувство усталости было приятным. Он много и с пользой поработал. Мозг был возбужден, спать вовсе не хотелось. А, пройдя несколько раз по комнате, почувствовал, что его тело после долгого сидения наливается чувством силы, которая требует выхода каким-то зудом деятельности. Он еще оживленнее заходил по комнате. Нет, в такие минуты нельзя быть одному. Хотелось болтать, смеяться, шуметь и двигаться. "Пойду к Ваське", - решил он.
  
  ЖЖЖ
  
  Когда Сергей вышел на улицу, там наступала уже полуночная тишина. Поток гуляющих на Дерибассовской заметно редел. Сергею было очень хорошо. Сам процесс дыхания доставлял удовольствие. Грудь высоко вздымалась, приятно наполняясь весенней ночной прохладой. Все окружающее было интересно, обращало на себя внимание и вызывало множество ассоциаций и веселых мыслей. Выйдя на Дерибасовскую, он еще издалека услышал приближавшиеся возбужденные голоса, прерываемые знакомым смехом, похожим на ржание. Это Мишка Кабак. Учился он на истфаке, но жил только поэзией. На истфак пошел для расширения кругозора, так как считал, что в области литературы все, что нужно, он узнает и без литературного факультета. Особенно он любил Есенина. Неопытным первокурсникам он иногда читал его стихи, выдавая их за свои. И они убеждались, что у Мишки действительно "немножко получается". Он на это презрительно улыбался и сплевывал сквозь зубы. Однажды как-то ночью Сергею пришлось идти вдвоем с ним из общежития. Разговор зашел о поэзии.
  - Ты Есенина знаешь? - спросил Мишка.
  - Нет, - соврал Сергей для разнообразия.
  - А меня знаешь? - через некоторое время спросил Мишка тем же тоном.
  - И тебя не знаю.
  - Так слушай. - И Мишка стал читать "Письмо к женщине" Есенина, только в конце вместо: "Знакомый ваш Сергей Есенин", прочел: "Ваш Михаил Есенин" (так Мишка подписывал свои стихи). Сергей взял его за шиворот и, хорошенько встряхнув, спросил:
  - Ты чего врешь?
  - А чего же не обмануть дурака, если можно, - лениво и даже с удовольствием заржал Мишка.
  Жил он бедно. Как и все истинные поэты к деньгам относился поэтически, то есть презирал их. Причем, презирал не только свои, но и чужие. - Эй ты, кабак, у тебя есть деньги? - подходил он иногда к почти незнакомому студенту и, если ему отвечали, что есть, молча ждал, пока достанут нужную ему сумму, совал ее в карман и, не подумав благодарить, поворачивался и уходил. Долгов он никогда не отдавал; однако на него никто не обижался, так как знали его бессребренический характер. Когда он изредка получал откуда-то от брата значительные для студента суммы, то щедро угощал всех, кто встречался: и знакомых и полузнакомых. "Кабак" - было его прозвище, фамилия у наго была иная. Так он фамильярно-покровительственно называл студенческую братию, поэтому за ним прочно утвердилась эта кличка. Иначе его никто никогда и не называл.
  Сергей знал, что Мишка любит глубокой ночью бродить по городу с кем-нибудь из своих многочисленных друзей. Однажды Сергею случилось быть таким его спутником. И это было действительно интересно. Глухая ночь. Тишина. Громады зданий величественными, фантастичными и таинственными фигурами вздымаются в небо.... И разговор о поэзии, поэтах, о сути жизни. Мишка был интересный собеседник; нарочито циничный, как мудрец и скептик, познавший жизнь и вскрывший суть за покровами, и в то же время мечтатель, как поэт. Он называл свои ночные прогулки поисками приключений, и с ним действительно случались самые необычные казусы. Он и сейчас, вероятно, вышел в такую прогулку. Сергей услышал, как Мишка, возражая собеседнику, громко и даже весело ответил:
  
  "О ком жалеть? Ведь каждый в мире странник.
  Пройдет, зайдет и вновь оставит дом.
  О всех ушедших грезит конопляник
  С широким месяцем над голубым прудом"
  - Привет пииту! - крякнул Сергей, проходя мимо спорящих стихами, вероятно, о жизни и смерти.
  - А га-га-га-га, - раздалось ему в спину Мишкино ржание. В нем был и ответ на приветствие, и панибратская насмешка, и просто довольство собой человека, которому все на свете трын-трава.
  - Чудак, - подумал о нем Сергей.
  Свежий ночной воздух наполнял и распирал грудь; ходьба доставляла наслаждение. Ноги эластично и приятно пружинили, легко неся корпус. Энергия приятным зудом наполняла мышцы. Хотелось, играясь, вырывать с корнем росшие на тротуаре молоденькие акации и казалось, что это ему под силу.
  
  ЖЖЖ
  
  Вот, наконец, опустевшая и затихшая Соборная площадь, вот и Васькин дом. У подъезда еще стоит дворник, дядя Роман. Ему уже больше восьмидесяти лет, но он еще бодр и солиден; невысокая, но широкая, приземистая фигура и огромные, торчащие в стороны длинными стрелами, усы. Эти усы составляют его знаменитость и даже дают приработок. Когда на кинофабрике нужны жандармы, полицейские, кабатчики и вообще старорежимные типы, то дядя Роман на этом подрабатывает.
  - Добрый вечер, - бросает весело Сергей.
  - Добрый вечер, - мрачно, как и всегда, отвечает тот.
  "Вспоминает "мирное время", - подумал Сергей. Иногда, когда они с Васькой занимались изобретательством во дворе, дядя Роман подходил и сурово рассматривал их работу. Несколько раз они угощали его химически чистым, почти стопроцентным спиртом. Он молча, серьезно выпивал и задумчиво возвращал мензурку. Они только переглядывались: вот это старик. Он не благодарил за угощение, но, как бы отвечая на их удивление, мрачно говорил: "Развэ такое пытание було? Фунт мяса - три копейки, а кто его на фунт покупав? Литра водки стоила..., а белый калач, во - такой, стоил... 3а тридцать копеек в трактире, отут на Дворянской, - со стоном вспоминал он, - тебя напоют, накормют - так что папа-мама не скажешь, вынесут и еще на извозчика положут. Во, какое время було".
  Вначале они горячо доказывали ему, что сейчас несравненно лучше; перечисляли ему все преимущества советского строя, какие они знали. - Вот вы - простой дворник, темный и необразованный, - говорили они, а ваши дети, если они способны, могут быть учеными, профессорами, государством управлять. - Однако о своих детях дядя Роман умалчивал. (Позже они узнали, что одного сына его красные расстреляли в двадцатом году за бандитизм, а два других бежали с Врангелем). Хитрый и осторожный старик не возражал им, а, только подумавши, напоминал: - Фунт мяса - три копейки, литра водки стоила... - Друзья возмущались и снова пытались доказывать, что он принципиально неправ, но он, замолчав, опускал голову и, видимо, совсем их не слушал, или молча поворачивался и уходил.
  Сейчас Сергею казалось, что и этот, грезивший о николаевском рае, украшал по-своему мир, может быть тем, что на фоне этого дворницко-жандармского счастья о невозвратном прошлом казалось особенно свежим и ярким человеческое счастье настоящего. "Осколок проклятого прошлого, - весело думал Сергей, - Вот все, что осталось от некогда могущественной романовской монархии - дворник Роман. Вот она, "белая идея" в своем девственно-чистом виде".
  В небольшом, огражденном трехэтажными домами и вымощенном каменными плитами Васькином дворе, было темно и тихо. Когда Сергей вышел из-за возвышавшейся посреди двора площадки, обсаженной диким виноградом, то увидел перед собой хорошо знакомое открытое окно в бельэтаже, а в окне склоненную над столом Васькину голову в профиль. Тот, вероятно, о чем-то задумался, так как не слышал громко раздававшихся в тишине двора шагов Сергея.
  В зависимости от настроения Сергей изменял имя Васьки во множестве вариантов: Васенька, Вася, Василь, Базиль, Базильдон, Васкец. - Васисуалий,- позвал Сергей, подойдя к окну. Васька поднял и повернул голову, было видно, как с лица его соскользнула задумчивость. - Лезь, - ответил Васька просто.
  Сергей привычно и ловко взобрался на окно и, придерживаясь о стол рукой, легко спрыгнул в комнату. Школьная привычка лазить в окно сохранилась до сих пор. Это было гораздо приятнее, чем такая банальность, как хождение в дверь.
  Васька сидел в комнате один. Ни отца, ни матери еще не было, они поздно засиживались за работой; мать печатала на машинке, а отец чертил, чтобы подработать: зарплаты было маловато. У них была всего одна комната, где жили все трое: отец, мать и сын. Однако, если даже Васькины родные и были дома, нигде Сергей так свободно себя не чувствовал, как здесь.
  Очутившись в комнате, он первым делом бросился на тахту, старую, с выпиравшими пружинами, покрытую толстым ковром. На этой широкой, квадратной, занимавшей не менее четверти комнаты, тахте они с детства проводили большую часть своего времени в комнате. Здесь они учили уроки, боролись, пыхтя и натужась, прижимая друг друга к скрипевшей и стонавшей под ними старухе. Здесь они тренировали броски на мяч: разгонялись с угла комнаты и самоотверженно плюхались на выпиравшие пружины. Здесь они обсуждали шансы своих команд; читали вслух Блока, Есенина, Маяковского; спорили, мечтали.
  Вот и сейчас Сергей бросился на тахту, которая заскрипела и вздохнула, как старый, терпеливый, добродушный друг. Он набросал под голову подушек, чтобы можно было лежа глядеть на Ваську и, подпрыгивая всем телом на пружинах, возбужденно заговорил:
  - Что пишешь, писатель? Стрекулист, щелкопер проклятый, Иегудиил Хламида, клякса, промокашка, бумажная твоя душа! Пишешь?
  Васька, повернув голову к Сергею, спокойно, молча и, казалось, с любопытством смотрел на его посвежевшее на воздухе лицо, на яркие блестящие глаза.
  - А ты знаешь, какая сейчас ночь?! - продолжал Сергей. - Черная, грандиозная, неясная, душистая... как поцелуй... знаешь чей? - И он, не выдержав, вскочил всем телом с дивана и бросился трясти и душить Ваську, не в силах сдержать переполнивших его чувств.
  - Тише, соседей разбудишь, - рассмеялся, не выдержав, и Васька, освобождаясь от железных тисков рук Сергея. Сергей опять бросился на диван. - Ни черта ты не знаешь... Ох, тяжко мне! - и он радостно, запрокинув голову, рассмеялся.
  Васька наблюдал то, что редко случалось с Сергеем - стих лиричности, чувствительности - то, к чему сам Сергей всегда относился насмешливо, скептически, называл сантиментами, инстинктом и голосом далеких предков. Ваську часто раздражал этот скептицизм, он был склонен к лиричности гораздо более своего друга. Но зато, когда на Сергея нападал порыв чувствительности, Васька обычно не упускал случая окатить его, в свою очередь, иронией и насмешливостью. Однако сейчас Васька никак не был склонен к иронии. Перед ним лежала тетрадь его стихов, над которыми он и сидел в тиши майского вечера, пока его не потревожил друг. Васька без долгих колебаний согласился познакомить его со своей поэмой в духе Лермонтова и Байрона из кавказской жизни. С волнением читал он страшно романтичную и кровавую трагедию любви.
  Кавказ, горные вершины, холод и дыхание вечности, бездонные пропасти и недоступные угрюмые скалы с орлиными гнездами. А внизу буйная зелень, природа. Она стройна, как серна диких гор; сакля на краю скалы; старый муж и молодой любовник - джигит. Ночь, луна, под скалой бешено бурлит горный поток. Шорох, тени. Самозабвенный поцелуй... и, вдруг, вскрик! Со скалы в бешено-пенный поток падает она, а за ней, сплетшиеся в смертельной схватке, старый муж и молодой любовник. Кончалась поэма так: на берегу горного потока лежал топор, с которого кипящая волна слизывала кровь.
  Стихи были напыщенные, страсти дьявольские и неземные, любовь безумная. Уже с завязки трагедии Сергей стал надуваться, сдерживая все более душивший его смех. Как только Васька кончил и взглянул на слушателя, тот не выдержал и взорвался. Он долго хохотал, чуть не задыхаясь, взглядывал на растерянное Васькино лицо и опять заходился смехом. Он находил бесконечно смешной всю эту искусственную романтическую бутафорию. Кончив хохотать, он еще долго стонал, не мог отдышаться, охал и опять прыскал. Однако, несмотря на то, что авторское самолюбие Васьки было задето, он не очень обиделся. Тем более что Сергей, против своего обыкновения, не стал придираться, анализировать трагедию.
  Вскоре они уже опять мирно беседовали. У обоих было много мыслей и чувств, которые хотелось и можно было высказать только самому близкому другу. Волнующие, большие чувства переполняли их, так что в комнате казалось тесно. Они решили пройтись по ночному городу.
  
  ЖЖЖ
  
  На улице, под звездами, в тишине ночи, они почувствовали себя на просторе Вселенной, где только и могли вместиться их переживания. Здесь чувствовалась беспредельная колоссальность мироздания. Но они не казались себе затерянными пылинками в этих космических просторах. Наоборот, переполнявшие их чувства только и требовали, как фона этого величия звездной ночи. Легко, свободно и радостно шагалось им по опустевшим улицам. И дыхание свежим ночным воздухом, и ходьба, и вид застывших громад домов с причудливо-фантастической архитектурой на фоне звездной бесконечности небес - все это доставляло чувствуемое всем организмом наслаждение. Они шли, незаметно для себя то, убыстряя, то замедляя шаги, соответственно ходу разговора, который то кипел, то затихал, а то и замирал на некоторое время, когда каждый из них задумывался о своем. Многие мысли были настолько возбуждающи, что им необходимо было дать и физическую разрядку. Проходя под деревьями, они один за другим, вдруг разбегались, высоко подпрыгивали и вытягивались в воздухе, доставая высокие веточки. Это была еще школьная привычка, ходить по улицам и подпрыгивать к ветвям деревьев; так они тренировали прыгучесть. Васька перед прыжком слегка приседал и взлетал вверх, толкаясь двумя ногами (он тренировал волейбольный прыжок с двух ног). Сергей тренировал удар в прыжке с одной ноги (этот прыжок был более быстрым и неожиданные для противника). Так они шли, соревнуясь, кто выше прыгнет, иногда даже споря об этом. Но такое занятие было настолько обычным, что не мешало ходу их основных мыслей, которые шли сами по себе, независимо от соревнования, лишь побуждая к нему.
  Все мысли Васьки неизменно обращались к Тане. На следующий день после первомайского вечера он вспоминал и думал о ней почти беспрерывно, до шума в голове. Это было даже тяжело для мозга, но так долго не могло продолжаться, и сила впечатления от нее перестала быть чрезвычайностью и пришла в норму. Но все равно он теперь ни на минуту, собственно, не расставался с ней. Просыпался он с мыслями о ней. Делал зарядку, мысленно гордясь перед ней своим здоровьем, силой, ловкостью. Долгие часы, просиживая в лаборатории, решая задачи, он все объяснял ей, удивляя ее своим умом, знаниями и любовью к работе. Вел с ней нескончаемые беседы на самые волнующие и интересные темы, поражая ее глубокомыслием, остроумием, простотой, скромностью и великодушием. Он много рассказывал ей о себе, подшучивая и иронизируя, и в то же время, рисуя интересного молодого человека, серьезного, умного, веселого и добродушного.
  Когда Сергей пришел к нему, он писал лирическое послание к ней. Но это стихотворение Васька не прочел даже Сергею.
  Сегодня мысли о ней приобрели особую остроту и взволнованность. Сегодня он оскандалился перед ней самым ужасным и непоправимым образом. Воспоминание об этом скандале и сейчас захватывало дух и сводило со скрежетом зубы. Утром, после первой пары, они всем курсом переходили из здания на улице Коминтерна в здание на Преображенской. Он шел что-то весело насвистывая, щурясь на солнце, радуясь чудесному весеннему утру. Когда он проходил мимо группы студентов, стоявших на дороге, его кто-то окликнул оттуда. Он подошел. Это были филологи, среди которых находились его друзья, и весело поздоровался с ребятами, его спросили о чем-то, он уже готов был ответить, как вдруг, совершенно неожиданно, увидел перед собой ее. Она стояла с ребятами и чему-то улыбалась, а сейчас взглянула на него, вероятно ожидая, что он ответит. Он все время мечтал о встрече с ней и даже ясно представлял, как улыбнется ей: весело, легко и дружески, и, в то же время, ненавязчиво. И все же встреча была для него совершенно неожиданной. Как гром с ясного неба. Увидев прямо перед собой ее глаза, ее улыбку, он остолбенел и совершенно смешался. Веселость и легкость настроения мигом исчезли. Как-то шмыгнув взглядом по ее лицу, он тотчас перевел глаза на других, но и они, казалось, испытывающе и насмешливо всматривались в него. Он почувствовал, что глазам его некуда деваться, опустил их и попытался что-то ответить на вопрос, но еще больше смутился своего упавшего голоса. Ему стало мучительно стыдно, он почувствовал, как жар хлынул ему в щеки, в шею, уши. Наступившая тишина среди шумевших до сих пор ребят показывала, что все заметили его смущение. Это было ужасно. Он еще больше смешался и чудовищно покраснел. Кто-то из ребят спросил нарочито громким голосом о чем-то постороннем. И он сейчас же понял, что ребята хотят помочь ему, выручить, дать возможность оправиться. Ребятам стало жалко его. Это было ужасно, как в сонном кошмаре. Ведь все это на ее глазах. Васька вдруг что-то пробормотал, попытался даже улыбнуться и ушел, краснея все сильнее, осознавая, что его уход является признанием своего полного конфуза. Ему казалось, что взгляды всех стоявших с Таней обращены на его поспешно удалявшуюся спину. И от этого его легкая походка стала скованной, как будто он забыл механизм ходьбы, передвижения ногами. Спина и ноги оказались одеревенелыми и непослушными, в ушах оглушительно громко колотилось сердце. Целый час он просидел на лекции ничего не слыша и ничего не понимая, мучительно переживая произошедший ужасный скандал.
  Целый день он был под впечатлением этого кошмарного события. Только поздно вечером стало легче.
  Тишина ночи, одиночество у раскрытого окна успокоили его. Он изумлялся, почему все это могло с ним произойти, ведь не было никаких причин для смущения. Все было так просто. Но, вспоминая о деталях происшедшего, он в ужасе закрывал глаза и сцеплял от горечи зубы. А сейчас, шагая по слабо освещенным ночным улицам, успокоенный и умиротворенный ночью, звездным небом, тишиной, дружбой, Ваське захотелось рассказать о происшедшем Сергею. Ведь он все равно узнает, так как об этом все узнают.
  - Знаешь, я сегодня позорно, чудовищно (подчеркнул он эти оба слова) оскандалился, - прервал молчание Васька. И он рассказал, ничуть не щадя себя, сочными мазками рисуя весь ужас катастрофы. Он сам зло, как посторонний, иронизировал над собой. И это приносило некоторое утешение, так как появлялось чувство случайности происшедшего, чувство недоумения, как с ним, таким спокойным и уверенным в себе, могло такое произойти. Конечно, это досадное недоразумение.
  Сергей, выслушав, отнесся к происшедшему чрезвычайно легко.
  - Вот так финик. Ты и меня, кажется, хочешь надуть! Ты же действовал, как коварный обольститель. Конечно, такую девушку нахрапом не возьмешь. Она не принесет по первому требованию свое сердце и невинность на блюдечке с золотой каемочкой. (Ваську покоробило это, но он смолчал). И ты, как хитрая бестия, решил проникнуть в сердце бедной девушки, трепеща, заикаясь, млея и блея. "Князь, соблазнитель вы опасный, все понял я, все разгадал", - кончил Сергей многозначительно.
  - Вот лопух!
  - Да, да Васька, ты действовал, как опытный пройдоха, хорошо понимающий, что начальству лестно, когда перед ним трепещут и заикаются, когда око видит искреннюю преданность и благоговение. Ведь теперь она думает: вот кто по-настоящему, горячо и искренне в меня влюблен. Твои шансы, Васька, повысились. Поздравляю! - и Сергей схватил его руку. Тот выругался, но не мог не ухмыльнуться. - Только теперь тебе придется каждый раз при встрече с ней краснеть и заикаться, иначе она подумает, что ты ее обманывал сегодня. А такие девушки не прощают лицемерия.
  - Вот кретин, - рассмеялся Васька.
  - Нет, серьезно, - продолжал Сергей, - теперь она, конечно, отличит тебя среди других поклонников. Поздравляю, поздравляю! Очень красивая девушка. Признаюсь, мне даже завидно. Я бы с охотой отбил ее у тебя.
  Васька смеялся. Сергей, конечно, шутил, но было приятно слышать, что ее могут у него отбить. Как-то легче стало вспоминать о происшедшем. Разговор о ней был приятен и на эту тему он готов был говорить бесконечно.
  Когда Сергей, оставив шутки, серьезно сказал, что Таня не только очень красивая девушка, но, кажется, вообще интересная и даже, может быть очень интересная, Васька сейчас же подхватил это и стал горячо доказывать, что она девушка необыкновенная, поразительно умная, остроумная, прекрасный товарищ, добра, чутка, отзывчива и замечательно держит себя.
  - Да, держит себя она действительно хорошо, - подтвердил Сергей. Он удивился, откуда Васька успел узнать столько подробностей о ней, о ее домашней жизни, друзьях, учебе в школе, университете.
  В школьные годы Таня всегда была круглой отличницей; она хорошо пела, и ее выступления всегда были гвоздем программы на школьных вечерах. А у них были очень интересные вечера, хорошо известные школьникам всего города. При всем том, в ее поведении не было ни капли заносчивости. Она всегда, и на сцене, и в кругу друзей, была сама собой - мила, спокойна, выдержанна и как-то внутренне, органически дисциплинированна. Ее знали как серьезную девушку, которая с увлечением учится и как насмешливую и остроумную красавицу, которая умеет всякого посадить на место. Она уже в старших классах школы была изумительно красива той обаятельной, нежной и сильной красотой, которая, по мнению многих, делала ее одной из самых красивых девушек Одессы. У нее было много товарищей среди ребят. Не у одного из рыцарей чистой школьной дружбы замирало сердце при воспоминании о ней, но никто не смел оскорбить ее претензиями на особое место в ее сердце.
  Еще больше интересного узнал Васька о ее университетской жизни,
  - Да, да, - согласился Сергей, - у меня тоже создалось впечатление, что совершать глупости ради такой девушки доставляет удовольствие. И все же, мой пылкий и увлекающийся друг, не всякую глупость нужно совершать даже ради такой девушки.
  Ваську всегда злил такой покровительственный тон, и, чтобы подразнить друга, Сергей нередко прибегал к нему. - Например, то, что ты говорил только что - все это чепуха, - продолжал он. - Чепуха потому, что все твои изыскания ни на шаг не продвигают дела. Пока ты рылся в архивах, какой-нибудь Игорь Латышев опутывал ее паутиной тонкой лести, восхищался ею, был ее рыцарем, увлеченным и нежным. И, может быть, когда ты, распустив уши, слушал повествования о милых проделках десятиклассницы Тани Гаевской, этот пижон, хлыщ, прощелыга и ловчила Игорь срывал с ее губок первый робкий, но горячий и страстный девический поцелуй. И все пропало! Каждая девушка имеет только один первый поцелуй. Один единственный. И он может достаться этому шуту и пройдохе. Ужасно, о, ужасно!
  Поняв, что его нагло разыгрывают и дразнят, Васька не выдержал и взорвался. Он со злостью бросился на Сергея и готов был уже дать волю своим кулакам, но тот вырвался и побежал. Васька погнался. Топот их ног и хохот Сергея разбудили ночную тишину и заполнили всю улицу. Пока Васька гонялся за Сергеем, злость его испарилась и сменилась спортивным азартом ловли убегающего. Он вот-вот догонял уже задыхающегося от хохота Сергея, когда тот резко повернул за угол. Они чуть было не сбили с ног быстро шедшую навстречу им девушку.
  - Лора? - удивился Сергей. Оба они, запыхавшиеся и возбужденные, остановились перед ней.
  - Сергей, Вася? - улыбнулась она.
  Друзья, не сговариваясь, поняли друг друга. Они молча и красноречиво, на ее глазах, переглянулись.
  - Интересно! - протянул Васька.
  - Любопытно! - в тон ему, многозначительно сказал Сергей.
  - Мы занимались у Нины, - весело ответила Лора, глядя на их хитрые и лукаво-значительные физиономии.
  - Ну, хорошо...- скривился Сергей, - удовлетворимся таким объяснением... Хотя обеспокоенных родителей оно едва ли удовлетворит.
  - Родители знают, что я могу заночевать у Нины.
  - Прелестно. Разве можно поставить в тупик девушку, которая обманула родителей, чтобы весело провести вечер? Но мы не будем сейчас представлять интересы родителей, они не совпадают с нашими интересами.
  - Как-то не вяжутся, - скорчив уморительную рожу поддержал Васька.
  - И если такая красивая... (очаровательная, - подхватил Васька) девушка...глубокой ночью...одна идет по улицам, ее могут украсть... Ее должны украсть!
  - Ее обязаны украсть, - подхватил Васька с воодушевлением.
  - Ну, кто же может украсть бедную девушку?
  - Кто? Ха-ха-ха-ха! - дьявольски захохотал вошедший в роль Сергей. - Пираты, морские бродяги! - и он "свирепо" и красноречиво взглянул на нее. Васька также "свирепо" и "зловеще" поддержал: - Ха-ха-ха-ха-а!
  - Морские бродяги? Пираты? За два квартала от областного управления милиции? - улыбаясь, поддерживала она игру.
  - Какие кварталы? Какая милиция?.. Пираты, скитающиеся по бескрайнему океану ночи. Корсары межзвездных просторов, космических далей, астральных морей... Девушка! ( - Прекрасная девушка! - подхватил Васька). Мы похищаем тебя, мы унесем тебя в подзвездные чертоги! Ты будешь там... царицей ночи.
  И друзья с обеих сторон взяли ее об руку.
  Васька до сих пор знал Лору издали. Встречаясь в одной компании с очень красивой девушкой, за которой ухаживал его приятель, он, если приходилось говорить с ней, всегда немного смущался. Лора казалась ему очень нежной, хрупкой, непонятной и, пожалуй, слишком идеальной. Было даже странно видеть рядом с ней грубоватого Сашку. Но сейчас, когда Васька весь был переполнен Таней, ко всем остальным девушкам он относился просто и дружелюбно. Даже самые красивые из них не казались таинственными и немного страшными. Он и сам не заметил, как маленькая ручка Лоры очутилась в его "лапе", когда они взяли ее об руки. По свойственной ему экспансивности, он горячо, хотя и бережно, сжал ее кулачек в своей ладони. Она взглянула на его возбужденное, дурашливое, дружелюбное лицо и, вместе с ними смеясь неожиданному ночному приключению, позволила друзьям овладеть своими руками.
  Хорошо позанимавшись целый вечер, Лора бодро шагала домой, наслаждаясь прелестью тихой и теплой майской ночи. В голове чувствовалась приятная усталость, а во всем теле - скрытая и неизрасходованная за долгие часы неподвижности энергия. Ночь была так хороша, что хотелось идти и идти. Она с сожалением приближалась к дому, так как заходить в комнату и ложиться спать вовсе не хотелось. Неожиданная встреча с ребятами обрадовала ее. Сергею, всегда интересному и остроумному собеседнику, она симпатизировала. Ваську она плохо знала, но то, что знала, не говорило против него. Этот, очевидно, очень здоровый и сильный парень с немного застенчивой улыбкой, был приятелем ее друзей и сейчас так дружелюбно и искренне улыбался, что она почувствовала себя между Сергеем и Васькой легко и удобно, как будто бы именно этого и не хватало ей,
  - Я подчиняюсь насилию, - сказала она, - но предупреждаю, что скажу Сашке, как ведут себя его друзья.
  - Сашка? Кто такой Сашка? - спросил Сергей. - Ах, это тот... Что мы с ним сделаем, Али-Баба?
  - За-рэ-жим, пад-жа-рим, са-бакам дадим! - кровожадно ответил Васька. И они все трое рассмеялись, потому что было очень хорошо и весело.
  - Ой, а вдруг мама будет беспокоиться, - сказала озабоченно Лора.
  - Но ведь вы же предупредили ее, что будете ночевать у Нины. Надеюсь, вы не лгали нам?
  - Нет. Ну, хорошо, идемте, ночные пираты.
  И они пошли, медленно, в ногу шагая по темным улицам, приятно чувствуя общий ритм ходьбы и дружескую теплоту рук товарищей. Васька скоро разошелся и в шутках, выдумках, каламбурах превзошел сам себя. Лора никогда бы не предположила, что Васька такой забавник. Она смеялась вовсю. Это еще больше подстегивало того. Их громкие голоса и смех распространялись далеко в темную и тихую глубь улиц.
  Сергей только вторил Ваське, поддерживая его шутки. Он тоже не часто видел друга в состоянии такого подъема. Но такая слушательница хоть кого воодушевит. Он взглянул на нее сбоку. Лора смеющимися глазами смотрела на Ваську, готовая опять расхохотаться, когда он кончит очередную шутку.
  Сергея поразила красота ее лица в профиль. Оно напоминало лепесток розы, а черные глаза были таинственны и прекрасны. Он глубоко вдохнул струю свежего воздуха - все вокруг было так хорошо и даже трогательно красиво. В один из моментов, когда смех затих, Сергей вдруг заговорил - медленно и задумчиво, не то шутя, не то серьезно:
  - Друзья мои, знаете, о чем я задумался? (Васька хотел перебить его шуткой, но тон Сергея заинтересовал его). Вот мы бредем по улице, болтаем... и нам так хорошо, что мы не замечаем этого... Может быть, это самая теневая сторона счастья - его замечают только тогда, когда оно прошло...
  Я вот только что оглянулся на нас и подумал: а может это и есть самая счастливая минута в нашей жизни; и может именно сейчас нам нужно воскликнуть: "Остановись, мгновенье, ты прекрасно!". Вы, конечно, не согласны. Вы уверены, что впереди еще много, очень много счастья... А ведь это больше никогда не повторится...
  Весна... майская ночь... чудная майская ночь... Запах моря, сирени, зеленой свежей травы... Огромное, сверкающее звездами небо... А обратите внимание на луну... Какая она тонкая, гибкая, чистая, свежая; кажется, что она лукаво улыбается... Весь мир вокруг спит... И только мы трое, в центре Вселенной, бродим по городу и смеемся, и нам очень хорошо... Я только что взглянул на вас, Лора, и поразился, как вы красивы. Вы и понятия не имеете, как вы сейчас хороши...
  Она повернула к нему голову, пристально поглядела и хотела перебить его, но он, поняв это, легонько сжал ей руку. Чуть улыбаясь, с легким удивлением, он глядел на нее широко открытыми глазами, как будто она была видением, готовым тотчас исчезнуть.
  - И знаете почему, может быть, нам так хорошо? - продолжал он. - Возможно потому, что мы все немного влюблены. Да и нельзя быть не влюбленным в такую чудную ночь. Но влюблены мы не друг в друга, и в этом есть особая прелесть... Быть немного влюбленным, идти вот с такой очень красивой и интересной девушкой и чувствовать, что она тебе только друг... Может быть это так приятно потому, что чувствуешь прекрасное обостренными чувствами влюбленного и в то же время осознаешь свободу, непорабощенность красоте... А может быть потому, что красота обостряет чувство дружбы, а дружба - это самое хорошее в жизни... А может быть потому, что впереди ждешь еще большего, еще лучшего... Черт знает почему!.. Во всяком случае, это очень хорошо. Правда?
  "Сергей расчувствовался", - подумал Васька. Это бывало очень редко, но бывало. Он прислушался к голосу Сергея, и сам внутренне затих. Чувство шумной радости сменилось тишиной и приятной задумчивостью. Мысли его пошли своим путем, отличным от русла мыслей друга; он думал о своем и, прислушиваясь к себе, пропускал мимо слова Сергея. Но настроение его было созвучно настроению друга. Нечто подобное происходило и с Лорой. Они все трое легко перешли с мажорного веселья и хохота на минорную, тоже, впрочем, радостную лирику. Такая лирика свойственна молодости, как и смех.
  - Да, сейчас хорошо, - сказала, вздохнув, Лора после нескольких мгновений молчания. Отвечая на ход своих мыслей, она ответила и на мысли ребят, которых она сейчас чувствовала своими друзьями.
  - И все же, - сказала она, - я не сомневаюсь, что в будущем нас ожидает еще очень много хорошего. Сейчас это особенно чувствуется. И вы тоже в это верите, правда, Сергей?
  - Человеку свойственно ошибаться, errare humanum est, человеку свойственны слабости, я человек - следовательно, и мне свойственны иллюзии.
  - Вот кретин! - не выдержал Васька. - С ним по человечески говорят, а он кривляется.
  Сергей рассмеялся. - Чего ж ты ругаешься, Вася? Верую в любовь, в непорочную деву и ныне, и присно, и во веки веков.
  - Разве вы его не поняли, Лора? - сказал Васька язвительно. - Он выше любви, он выше всех желаний, он мудр.
  - Брось, Вася! - крикнул, смеясь, Сергей. - Не лезь в бутылку! - И он сильно хлопнул его по плечу. Васька хотел со злостью дать сдачи, но Сергей увернулся и отпрыгнул. Васька бросился за ним, и они закружились то вокруг Лоры, то вокруг деревьев. Наконец Васька схватил хохочущего и обессилевшего от смеха Сергея, дал ему несколько тумаков и отпустил, удовлетворенный и успокоенный погоней и смехом.
  - Житья нет нормальному человеку от этих влюбленных, - жаловался Сергей, подходя к Лоре.
  - Сергей, - сказала она лукаво, - меня вы не обманете. Мне кое-что известно о вашей... любви.
  - Я все время немножко влюблен.
  - Нет, не немножко.
  - Ну что вы, Лора, радость свидания, миг расставания и слезы любви - это не для меня.
  - Да? А как вам нравится одна девушка по имени Виола?
  -Ого! - изумился Сергей, - откуда вы знаете? Неужели она рассказала?
  - О, нет, она не из таких, чтобы рассказывать о своих сердечных делах, тем более в настоящее время.
  - Это интригует, вы говорите так, будто хорошо ее знаете.
  - В школе мы были подругами.
  - Лоронька, вы замечательно интересная девушка! Расскажите о ней, только сначала объясните, откуда вы знаете, что между нами что-то произошло?
  - Это очень просто. Я видела, как вы танцевали с ней в университете, потом куда-то ушли. Так легко знакомиться - это и в ее и в вашем стиле. А потом я заметила несколько ваших взглядов у нас на вечере и догадалась, что между вами что-то происходит.
  А вот сейчас вы подтвердили мои догадку.
  - Вы мудры, как змий и прекрасны, как распускающаяся роза. Теперь я буду еще больше любить вас.
  - Ох, какой вы подлиза. Хотите, чтобы я сплетничала о своей школьной подруге.
  - Зачем сплетничать, Лоронька, вы расскажите то, что можно рассказать.
  Она немного подумала, а потом сказала: "Ладно. Вы такие хорошие влюбленные мальчики. Я вам расскажу то, что вы все равно можете узнать, так или иначе, от третьих лиц".
  Васька с большим интересом слушал рассказ Лоры о девушке, в которую, кажется, влюбился его друг; а он то ничего не заметил.
  - В школе мы были с ней почти неразлучными подругами, - рассказывала Лорач. - Я была в нее просто влюблена. Большая умница, очень способная, веселая, остроумная, с вечными выдумками, шалостями. Особенно мне нравилось в ней ее товарищество. Еще когда мы были маленькими и носили завтраки в школу, она всегда раздавала свои бутерброды и яблоки ребятам. Ей ничего не стоило, когда кто-нибудь натворит что-то и с ужасом ожидает возмездия директора, встать с повинным видом перед учителем и принять кару на себя. И все это она проделывала без всякого подчеркивания; выручив товарища из беды, она тотчас забывала об этом. Для меня она вообще ничего не жалела. Училась она одной из лучших. Ей все давалось легко; все говорили, что она очень способная. Она была кумиром многих наших ребят. У нас в школе высшим шиком считалась способность получать отличные отметки, не затрачивая для этого особых усилий. В этом видели признак высокого развития, ума, находчивости. Виола была образцом тех, кто получал "отлично" легко и без труда. Она много читала, но работала мало. Вы сами ее видели и понимаете, что многие наши мальчики и ребята из соседних школ были от нее без ума. А к этому нужно добавить, что она хорошо поет. Она поет не хуже Тани, - она повернула голову к Ваське. - Помню, как на нашем выпускном вечере ее долго и настойчиво вызывали на бис. Она вышла и сверх намеченной программы спела арию из оперетты "Орфей в аду"; помните о наказании Адама и Евы? В школе ее, конечно можно петь только на выпускном вечере, и то, когда уже все хорошо подвыпили. Я еще никогда, кажется, не видела и не слышала таких оваций. Наши ребята, когда собираются, и сейчас часто вспоминают об этой ее арии. Я тоже была замешана в ее триумф. В этот вечер мне передали для нее 18 записок. За мной и в школе ухаживали уже интересные мальчики, но, признаюсь, мне было немного завидно. Эти записки мы потом с ней вместе читали. Некоторые из них, вероятно, были написаны интересными ребятами. Но она смеялась и говорила, что не любит молокососов и желторотых птенцов. Я хорошо помню, как меня это тогда удивило. Скоро я поняла смысл этих ее высказываний.
  И она рассказала, как они с Виолой однажды вскоре после выпускных экзаменов в Оперном на гастролях одного из московских драматических театров познакомились с одним известным кинорежиссером, как у Виолы завязался с ним очень серьезный с его стороны флирт.
  - Собственно, с этого времени мы и начали с Виолой отдаляться друг от друга. Она заходила ко мне, рассказывала о развития знакомства с Александром Михайловичем (так его звали), но мне это ее знакомство не нравилось. Он был представительный и интересный мужчина, но стоило присмотреться к его довольно поношенному лицу с крупными резкими морщинами, к его глазам, добродушным и умным, но непроницаемым, неизвестно что таящим за собой, и я чувствовала, что мне неприятно в обществе такого кавалера. Виола замечала, что я не одобряю этого ее флирта; отношения наши как-то охладевали, и мы виделись все реже и реже. А при встречах она оживленно рассказывала о поездках в автомобиле по окрестностям Одессы в поисках пейзажей для киносъемок, о том, что некоторые виды будут снимать по ее выбору.
  Александр Михайлович осыпал ее цветами, окружал ухаживанием и преклонением. Он был влюблен и совершал по ее капризам массу глупостей. Ей, кажется, было действительно очень весело в это лето.
  Но однажды, уже после начала занятий в университете, она пришла ко мне после долгого перерыва и объявила, что с Александром Михайловичем все кончено. Последнее свидание у них было бурным. Он предлагал ей бросить свою жену и жениться на ней; она рассмеялась. Тогда, это было в Аркадии, он схватил ее и хотел поцеловать, но она вырвалась и отхлестала его по щекам, вернулась к машине, уселась и велела шоферу везти ее одну домой, так как Александру Михайловичу нужно остаться здесь и кое о чем подумать. После этого Александр Михайлович засыпал ее письмами и записками, просил только одного свидания, ходил около ее дома, встречался ей на улице, но она была неумолима.
  Несколько минут они шли молча.
  - А кто такой этот Павлик? - спросил Сергей.
  - С Павликом уже, кажется, все кончено, - ответила Лора. - Вчера вечером мы поехали с Сашкой к нам на дачу. На одиннадцатой станции одновременно с нами, только из другого вагона, вышла какая-то шумная и веселая компания золотой молодежи. И вдруг, в центре этой компании, мы увидели Виолу с каким-то высоким, широкоплечим молодым человеком. Я его узнала. Это молодой врач, сын профессора Гуменюка, Глеб Гуменюк. Он имеет уже большую практику, широко живет, ездит в своей автомашине (собственно, это машина его отца) и является одним из наиболее шикарных женихов в Одессе. Мамаши от него без ума и нарочно, ради дочек, являются к нему на приемы, чтобы завести знакомство. Я его немного знаю, потому что их дача недалеко от нашей и профессор Гуменюк бывает у отца.
  Виола тоже увидела меня и, оставив своих, подошла к нам. Она пригласила нас к ним в компанию. Мы отказались. Я, шутя, спросила, не будет ли Павлик ревновать ее к такой блестящей свите; она засмеялась и ответила, что с Павликом все кончено.
  А ее Павлик был очень симпатичный парень. Он учится на четвертом курсе института связи. Она познакомилась с ним у них на вечере. Там его премировали и очень хвалили за какую-то интересную исследовательскую работу, которую он ведет вместе с двумя аспирантами. Их познакомили, они там танцевали... В общем, он, конечно, влюбился и, кажется, очень сильно. Но я еще раньше слышала, что у них что-то не ладилось. Девушки с филологического его хорошо знают, потому что он часто заходил к ним за ней. В последнее время он приходил грустный, и они все ему сочувствовали. А вот теперь, значит, она окончательно разорвала с ним...
  Вот видите, сколько я вам насплетничала о своей подруге, - сказала Лора, окончив рассказ. - Но ведь я говорила о том, что знают многие, и вы об этом все равно узнали бы. И потом, ведь мы с вами друзья, правда?
  - Конечно, Лоронька. Что касается меня, то мы больше, чем друзья. Готов хоть сейчас доказать это. Васька исчезни.
  Ваське было приятно, что такая красивая и интересная девушка называет его своим другом.
  - Конечно друзья, - искренно ответил он ей и сильно пожал руку. - Не больше, чем друзья, но зато друзья. Я не из тех, кто для доказательств своей дружбы к девушке требуют обязательно темной ночи и отсутствия свидетелей.
  - Браво, Вася! Получил, Сергей? Мне такая дружба больше нравится.
  - Ишь ты, ишь ты, - удивился Сергей, - какие этот проныра делает успехи у женщин! Никак не пойму, почему этакие тихони так нравятся красивым девушкам.
  Так они шли и болтали, пока Лора, взглянув на часы, не воскликнула: - ой, уже без четверти час! Мальчики, пора домой. Ведь завтра, или даже сегодня утром на лекции.
  - Лора, что я слышу? Неужели вы разделяете пошлые предрассудки толпы о том, что в полночь нужно ложиться спать? Это убеждение - удивительно устойчивый пережиток стадного периода жизни людей. Высокоразвитая личность не может удовлетвориться расписанием, по которому живут звери и домашние животные. Мне, например, сейчас как раз хочется к кому-нибудь в гости.
  - Ну что ж, - улыбнулась Лора, - здесь недалеко Таня живет.
  - Где? - почти равнодушно спросил Васька.
  - А вы разве еще не знаете? - лукаво ответила Лора. - Это здесь, за углом; нам по пути, если мы будем возвращаться той улицей.
  Они повернули за угол и очутились в нешироком переулке с высокими старыми акациями вдоль тротуаров. Густые, развесистые короны деревьев почти соединились посреди мостовой, а с другой стороны ветви достигали стен домов, образуя в переулке уютный коридор.
  Все трое замолкли и, казалось, старались тише дышать, чтобы не спугнуть безмолвие и уют сонного переулка.
  Ваське казалось, что он попал в сказочное царство ночных чар. Где-то здесь, в этом мирке, околдованном магическим сиянием таинственно мерцающих светил, за этими молчаливыми, темными, уходящими ввысь стенами, спит она. Спящая царевна.
  - А вы знаете, это, кажется, в ее окне светится, - услышал он голос Лоры. - Да, это ее окно, - сказала она, когда они подошли поближе.
  На втором этаже светилось приоткрытое окно с открытой форточкой.
  - Она, кажется, не спит, давайте позовем ее, - предложила Лора. Васька горячо поддержал это.
  - Та-ня! - позвала Лора. Васька вдруг понял, что сейчас может увидеть ее. Это было совсем как в сказке. И сказка сбылась. В окне появился ее силуэт; створки рам легко растворились и в темноту прозвучал недоуменный голос: - Кто это?
  - Танечка, это мы! - ответила Лора.
  - Лора? Что вы здесь делаете? Кто это с тобой?
  - Это Сергей и Вася Черныш. Мы гуляем... увидели у тебя свет, и нам захотелось посмотреть на тебя.
  - Ничего не понимаю.
  - Таня, сойдите к нам, мы объясним, и вы все поймете, - вмешался Сергей.
  - Но уже очень поздно, - ответила Таня и, оглянувшись назад и посмотрев, вероятно, на часы, сказала: - уже час ночи.
  - Танечка, выйди на минутку. Ночь такая чудная! - продолжала Лора. Они стали весело, смеясь, доказывать, что ей обязательно нужно выйти.
  Таня молча слушала, казалось, раздумывая, что им ответить. Но на дворе было действительно очень хорошо и голоса ребят были так оживлены и радостны.
  - Ну, сейчас, - сказала она и исчезла в окне.
  Все это было так необычно, что если бы Васька немного протрезвился от впечатлений, которыми он весь был поглощен, то, скорее всего, решил бы, что это все происходит во сне. Но он не протрезвлялся, а мысль, что сейчас выйдет она, совсем заворожила его.
  
  Из открытой двери парадного было слышно, как где-то наверху хлопнула дверь, затем послышались легкие, быстрые шаги и, наконец, сама Таня показалась в дверях. Она на мгновение остановилась на крыльце, и потом легко сбежала вниз и подошла к ребятам.
  Такой Васька ее еще никогда не видел. Ее пышные, слегка волнистые волосы двумя длинными косами свободно лежали на спине. Простенькое, но изящное, серое в клетку платье и туфельки на низких каблуках делали всю ее фигуру удивительно легкой, изящной и простой. В такой необычной обстановке, в глухую полночь, под радостно и интимно сверкавшими звездами, она казалась Ваське вовсе не страшной, наоборот - близкой, обаятельной и бесконечно милой. Он совершенно не смутился, попав в облако очарования, окружавшее ее. Может быть потому, что совершенно забыл о себе. Так спокойно встречаются со своей мечтой во сне.
  - Когда к тебе приходят в час ночи, чтобы рассказать нечто очень интересное и важное, то это хоть кого заинтригует, - сказала Таня, подходя к ним. - Разъясните же, что вы здесь делаете?
  Сергей, чуткий к красоте, с шутливой лиричностью ответил:
  - Мы забрели в этот райский уголок, где в глухую полночь на землю сходят ангелы в поисках счастья.
  - Мне кажется, вы заблудились, - насмешливо ответила Таня.
  - Всю жизнь готов блудить, коль заблуждаться так прекрасно, - с шутливым подъемом ответил стихом Сергей.
  Таня улыбнулась, - Вы перешли на туманный язык поэзии, теперь вас совсем трудно будет понять; поэты так часто жертвуют рифме здравым смыслом.
  - Но не забывайте, что поэты и рифмой жертвуют любви.
  - Счастлива любовь, которой приносят такие жертвы.
  - Не смейтесь, Таня, над любовью, "к беде неопытность ведет".
  - Таня, - не выдержав, вмешался Васька, - если этот словоблуд надоел вам, скажите мне. - И он красноречиво взял Сергея за шиворот.
  - Лора, вы слышите голос дружбы? - трагически сказал Сергей, - только насмотрел ничего-себе девушку, начал уже в любви общий язык находить, как появляется друг с большими кулаками.
  - Друг видит, что вы безнадежно запутались в словах любви, - добавила Таня.
  - И вы тоже против меня? Какое вероломство! Вася, уступаю тебе ее, как другу друг!
  - И ваши чувства, Сергей, остались здесь без отклика, - шутя подытожила Лора.
  - Высокие чувства по природе своей одиноки. И потом... у меня ведь есть некоторое утешение. Я буду причислен к лику друзей Тани. Ведь вы, Таня, тоже переводите всех ваших безнадежно влюбленных в друзья, предлагая дружбу взамен любви?
  - Это еще нужно заслужить.
  - Значит, мне еще стараться?
  - Нет, нет, - с шутливым беспокойством ответила Таня, - я уже достаточно оценила вас.
  Васька хорошо понимал балагурство болтовни Сергея и, тем не менее, он с искренним удовольствием смеялся над "неудачей" друга.
  Теперь уже Лора толком объяснила Тане, как они сюда попали, умолчав, конечно, о Васькиной инициативе.
  - Да, ночь хороша, - задумчиво сказала Таня и, медленно запрокинув голову, загляделась в темную, бездонную синь сверкавшего мириадами звезд неба. И все они подняли головы.
  Величественная картина космоса влекла скрытой, таинственной силой матери-природы. Грандиозная и непостижимо прекрасная бархатная бездна неба оживленно сверкала, беспрерывно пульсировала, менялась, играла космическим волшебным светом; она, казалось, обволакивала их сказочным звездным покровом, оставаясь, однако, далекой, укрытой в бесконечности тайной.
  - Такое небо успокаивает, становишься тише, - сказала Лора.
  - Это потому, что смотришь на вещи sub specie aeternitatis (с точки зрения вечности), ответил Сергей. - Астрономы, вероятно, самые мудрые люди.... Впрочем, астрономия - пакостная наука. У меня есть один дядька по матери, милейший человек, только отчаянный пьяница. Стали его лечить, возить по докторам - ничего не помогает. А потом им посоветовали обратиться к одному профессору в Москве. Тот применял какое-то комплексное лечение. Ну, поехали к нему, тот побеседовал с дядькой и взялся. Неудобно было только то, что каждый месяц нужно было в Москву ездить на сеансы. Тем более что в лечение уже не верили. Как же обрадовались все, когда уже после первого сеанса обнаружили, что дядька и маковой росинки в рот не берет. В конце месяца поехал он на второй сеанс - и второй месяц на спиртные даже не смотрит, а там и третий, и четвертый. К тетке стали со всего города ходить узнавать адрес московского профессора. Наши все радовались, а больше всех удивлялся сам дядька - совсем равнодушен к водке стал. На последний, шестой, сеанс он поехал вместе с женой, как на праздник. Ну, после этого последнего сеанса отблагодарили они профессора как следует, и решили на радостях понаслаждаться благами столичной жизни: стали по театрам, музеям ездить, покупки делать. Уже перед отъездом она однажды пошла в ателье с подругой брать модную шляпку, а он решил культурно провести время и зашел в планетарий послушать лекцию о строении вселенной; он моряк, часто по ночам на вахте глядеть на звезды приходится, ну и поинтересовался, как наука все это объясняет. Планетарий произвел на него чрезвычайно сильное впечатление, а лекция прямо потрясла его. Особенно когда он узнал, что наша солнечная система мчится в пространствах куда-то к созвездию Тельца и, возможно, придет время, когда она столкнется с чужими звездными мирами и рассыплется прахом. И так ему горько стало от такого будущего, что он после планетария зашел в ресторан и нализался вдрызг. Пришел на квартиру, там все так и ахнули. Ну, жена его на следующий день опять к профессору. Так тот, когда узнал в чем дело, осердился и долго не хотел опять браться за него; еле его упросили. Только теперь лечение было длиннее; началось оно с сеансов гипноза, с помощью которых из дядькиной головы вышибли все астрономические знания. Только после окончания антиастрономического курса профессор убедился, что больной забыл даже различие между звездой и планетой, он начал антиалкогольный курс. Теперь уже дядька каждый раз в Москву ездил с женой, она его и близко к планетарию не подпускала. Дядьку все-таки вылечили, но теперь у них в доме и упоминать об астрономии заказано. Когда тетка встречает на улице рекламы о публичных лекциях по астрономии, то с негодованием отворачивается. Она считает, что лучше в бога верить, чем знать, есть ли жизнь на планетах.
  Они посмеялись, а потом Таня решила немного проводить их.
  
  ЖЖЖ
  
  Они пошли рядом - девушки обруку посреди, ребята снаружи. Васька, само собою, очутился около Тани.
  - Я сейчас немного в романтическом настроении, - сказала в раздумье Таня. - Читаю "Романтиков" Паустовского, - иронизируя над собой, добавила она. - Вы знакомы с Паустовским?
  Они ответили утвердительно.
  - Ну и как, нравится?
  - Нравится, - ответил Васька. Сергей тоже ответил, что читает его с удовольствием. Лора же сказала, что читала, но как-то не остановилась на нем.
  - Правда он очень милый? - обратилась Таня к Сергею и Ваське. И, не ожидая ответа, задумчиво продолжала: - У него так много хорошей романтики; самые обычные вещи и явления становятся необычайно привлекательными, таящими за собой целый поэтический мир. Солнечный зайчик в иллюминаторе, ритм пароходной машины и подрагивание каюты; гудки пароходов, раздающиеся в тумане, окутавшем Одессу, - все это у него полно очарования, романтики морских просторов; за всем этим таятся солнечный морской бриз, неистовый новороссийский "бора", бешеные тайфуны, опрокидывающие на корабль горы океанской воды и очарование тихих тропических ночей под Южным Крестом... И это хорошо, - отвечая на какие-то свои мысли, с убеждением сказала она. - Жизнь должна быть романтичной.... Не маниловски-мечтательной, а смелой, волевой, идущей навстречу опасностям, жаждущей подвига, с готовностью на пути к цели преодолеть самое страшное: неумолимую стихию, голод, смерть... ненависть врагов. Человек, который похоронил в ледяной могиле бессильными от голода и цинги руками последнего товарища, обгладывая ремень, идет и падает, и ползет сквозь пургу, по торосам к открытому им где-нибудь в Ледовитой океане острову - такой человек прекрасен... И герои Паустовского из тех людей, которые совершают такие подвиги... Конечно Паустовский слабее и Лондона и Пришвина, с которыми у него есть кое что общее, но он все же очень хорош тем, что большинство его произведений - это поэтический протест против обывательской плесени, против - "День до вечера дожить бы, а там и спать пора". Он умеет увидеть, понять и показать красоту жизни...
  Таня вдруг заметила, что она увлеклась и говорит одна, но эту мысль тотчас перебило замечание Сергея; горячо вмешался Васька. Заговорили о любимых писателях, героях - и это давало возможность высказать то, что каждый считал самым красивым и важным в жизни. Тема была настолько увлекательной, что полностью захватила собеседников. Разговор становился все оживленнее, то вспыхивая ожесточенным спором, то переходя в горячее, убежденное согласие. От писателей и их героев естественно перешли к собственным наблюдениям, впечатлениям и выводам. Уже с самого начала, с разговора о литературе, по отдельным замечаниям, высказываниям, по характеру откликов на те или иные мысли, каждый убеждался, что он среди единомышленников и с радостью обнаруживал, что его задушевные мысли, взгляды, чувства, хранимые в самых глубоких тайниках души, в ее святая святых - все самое благородное и чистое - находит полный, столь же ясный и чистый отзвук в товарище, идущем рядом.
  Убеждения для настоящей юности - великая вещь. С радостным изумлением каждый узнавал, что его товарищ стоит на том же и самое главное в жизни понимает так же. Души раскрывались, как цветы навстречу солнцу. Жизненные горизонты необычайно расширялись. Грандиозным и прекрасным подымалось над ними солнце дружбы. Мир, освещенный этим солнцем, казался сказочно великолепным и все печали и трудности его преодолимыми. И это была не иллюзия, а одна из самых истинных истин.
  Молодость особенно нетерпима ко всякого рода мерзостям в жизни. Когда Лора выразила мнение, что Лев Кагарде и его денежная тетушка из "Закономерности" Вирты надуманны, что таких законченных подлецов не бывает в действительности, Сергей иронично взглянул на нее и значительно спросил: - Вы так думаете? - И стал раздельно, как бы смакуя, с добродушием исследователя рассказывать один за другим случаи подлости, надувательства, казнокрадства, взяток, в которых он проявил осведомленность. Он рассказывал случаи из жизни старой Одессы, города крупных и мелких гешефтов, спекуляций и нечистых барышей. Эта Одесса умерла, но ее трупный яд сохранялся еще кое-где на задворках новой Одессы, выдавая себя смрадным зловонием, несмотря на все попытки припрятать его под благовидной внешностью. Васька тоже немало слышал об этой подпольной деятельности одесских бизнесменов, и Таня кое-что знала. Для Лоры же это было откровением. Она широко открытыми изумленными глазами смотрела на Сергея. Впрочем, они все трое слушали его молча, затаив дыхание, с выражением отвращения. Им было больно слушать это, как будто их хлестали по обнаженной совести. Стыдно жить, сознавая, что рядом существуют такие мерзости.
  - А вы знаете, что еще существуют подпольные ростовщики? - спросил Сергей.
  - Да. Я, например, знаю одну такую. И это, оказывается, очень выгодно. Она берет крупные проценты. - И он рассказал случай, подтверждавший его сведения. Это было настолько необычайно и странно, что они даже улыбнулись. Какая-нибудь мамаша Гобсек - в наше время это до смешного невероятно.
  - А почему вы не сообщите в милицию? - наконец опомнилась Лора.
  - А ну ее к черту! Сама подохнет, - отмахнулся он, не желая задумываться над этим вопросом.
  С интересом услышали они рассказ Васьки о том, что на пасху в церкви было много молодежи. Ведь это в городе, в крупнейшем университетском центре.
  - Ленин называл это родимыми пятнами капитализма в сознании наших людей, - сказала Таня. - Их, этих пятен, у нас еще очень много. Очень они живучи. Вот я вчера, - оживилась она воспоминанием, - провожала подругу на вокзале и слышала разговор матери с сыном. Он где-то на заводе работает и ехал в отпуск. Мать, наставляя сына, вероятно, в первую далекую поездку, уговаривала его остерегаться воров, смотреть за вещами, не доверяя никому, и, если увидит, что у кого из соседей воруют чемодан, чтобы ни в коем случае не вмешивался. Говорила она это громко, не стыдясь быть услышанной, в полном сознании своей правоты. Но, что самое главное - сын, парень с хорошим, открытым простым лицом молодого рабочего, застенчиво улыбаясь оттого, что его, уже взрослого, так опекают, громко, с чувством собственного достоинства и с довольным смешком, ответил, что он не дурак вмешиваться в чужие дела. Ведь это же подло, а они этого не понимают, - с печальным изумлением окончила она.
  - Ну, среди рабочей молодежи, во всяком случае, это исключение, - заметил Васька.
  - Конечно, исключение, - убежденно ответила Таня, - но и над такими исключениями стоит задуматься.
  Говоря о всех этих "родимых пятнах капитализма", они беспокойно и вдумчиво искали средства борьбы против них. В основном все сходились на том, что кое-что нужно беспощадно выжигать каленым железом, а кое-кого нужно воспитывать. Все эти недостатки вовсе не пугали их. Преодоление этих недостатков - одна из важнейших задач, которая стоит перед страной в процессе построения коммунизма. Решили гораздо более тяжелые задачи: свергли власть царизма, помещиков, капиталистов; создали социалистическую индустрию, коллективизировали сельское хозяйство, осуществили культурную революцию. Таня напомнила одно высказывание Сталина о серьезных недостатках, которые существовали в жизни молодого советского государства. Он выражал уверенность, что недостатки будут преодолены и залог этого видел в правильной генеральной линии. Правильная генеральная линия все вытянет. Во всяком деле важно ухватиться за основное звено, с помощью которого можно вытянуть всю цепь
  Они не сомневались в успехе борьбы со всеми остатками у разгромленной старины. Вглядываясь в эти недостатки, они, как это ни странно, приходили к бодрящему, даже радостному выводу: впереди у них много очень важной и интересной работы. А когда тебе 18-20 лет и впереди уйма сложной и важнейшей для страны работы - это очень хорошо.
  Увлекшись, они забыла о времени, расстоянии, и незаметно для себя вышли на Пушкинскую и пошли к Приморскому бульвару.
  
  ЖЖЖ
  
  Наиболее задушевным и увлекательным разговор стал, когда заговорили о мечтах, о планах. Молодость с ее оптимизмом, непочатым краем возможностей, с неиссякаемой верой в себя, любит иногда помечтать, улететь в лучезарное будущее.
  По-разному мечтала молодежь в разные времена. И эти мечты - одно из наиболее ярких проявлений человеческой цивилизации на различных ступенях ее развития, поэтому они так интересовали мыслителей и художников, изучавших и рисовавших жизнь человека.
  Мечты Растиньяков, Люсьенов де-Рюбампре, Жюльенов Сорелей и им подобных юношей во Франции и Англии, Германии и Италии, Америке и России были удивительно однообразны при всем богатстве красок, которыми их награждала незаурядная фантазия этих героев. В самых пламенных и восторженных упованиях, прежде всего - золото, много, очень много золота. Золото, для того, чтобы не работать, чтобы не быть голодным и сколько угодно есть, пить, обжираться. Золото - это власть, могущество, почести и слава. Власть и могущество заставлять голодных и истощенных людей работать и голодать еще больше. Золото - это самые блестящие, дорогие и неприступные проститутки, восхитительные бедра, тонкое, душистое белье и роскошные постели дорогостоящих красавиц. И здесь предел мечтам, так как из золота можно выжать только золото или то, что покупается.
  Мечты наших друзей были несоизмеримо содержательнее, величественней, прекрасней и реальней.
  Сергей серьезно сказал, что он будет дипломатом. Стать им нелегко, на дипломатическую работу чрезвычайно строгий отбор. Но он хорошо готовится к этому; прекрасно овладел немецким языком, говорит уже по-французски, читает понемногу по-английски, успешно изучает латынь. Он хороший историк, а это очень важно для дипломата, особенно тщательно он изучает все, что выходит по истории дипломатии. Конечно он добьется своего и докажет свои способности защищать интересы страны за рубежом. Друзья тоже были уверены в нем; ведь он такой способный, умеющий держаться; хороший, колкий и остроумный спорщик. А еще важнее то, что он вместе с тем очень трудоспособен, усидчив, если интересуется работой. Профессия дипломата, конечно, одна из самых трудных, ответственных, почетных и блестящих. Хороший дипломат должен страшно много знать, чтобы в сложнейших ситуациях находить правильные решения, от которых зависят судьбы государства. Подумать только - за каждым словом дипломата интересы всей страны, да и не только своей страны. Зато, какое счастье знать, что каждый шаг твой, каждое слово одобряет весь народ. Сергей верил, что он найдет те слова и действия, которые будут достойны его страны.
  Васька рассказывал о могуществе современной химии, о ее огромных перспективах. Он мечтал о крупной лаборатории с богатым оборудованием при большом химическом заводе, где можно будет проверять на практике все эксперименты. Он мечтал о смелых опытах, о невероятных трудностях, об огромном всепоглощающем труде и больших открытиях, которые приблизят человечество к коммунизму.
  Лора очень любила детей, школьников и мечтала так же замечательно преподавать историю и воспитывать детей, как их Екатерина Алексеевна (а может быть даже и лучше - это в подсознании); и чтобы ее также все любили, как их класс любил Екатерину Алексеевну.
  Таня еще колебалась в своих планах. Она мечтала после окончания университета поступить в аспирантуру; профессора и русской и зарубежной литературы уже говорили с ней об этом. Она мечтала о научной работе, об огромной эрудиции, о критико-публицистических статьях, написанных с пафосом и блеском Белинского, Добролюбова, Писарева, Плеханова; о статьях, которые раскроют миру новых Пушкиных, Гоголей, Толстых, несомненно растущих вместе с ней. Ей хотелось, чтобы ее работы ожидались с таким же нетерпением, с каким, в свое время, ожидались статьи Белинского; чтобы они читались с таким же упоением и восторгом, чтобы они также будили самое благородное, высокое и прекрасное в человеке.
  Она мечтала одновременно и о лекциях в университете. Думая об этом, она всегда вспоминала своего профессора - академика Борецкого. На кафедре он был маг, чародей, волшебник, с огромной эрудицией, благородный, язвительный и остроумный. Его лекции всегда переполнены студентами с разных факультетов и институтов. Перед ним раскрывались души всегда увлеченной аудитории, и он наполнял их яркой, сильной и смелой мыслью. Каждому его слову верили, потому что он учил их ничего не принимать на веру, потому что его слово подкреплялось силой научного доказательства и мощью глубокого и благородного убеждения.
  Читать лекции в вузе - это замечательная профессия; она находится на грани между наукой и искусством. Совершенная лекция является в одно и то же время научным этюдом и художественным произведением, со своей завязкой, сюжетом, героями, драматизмом действия, кульминационным пунктом, развязкой, элементами трагизма и комизма. Как много можно сделать, владея наукой и искусством совершенной лекции. К тому же - это работа среди студенчества, милой и родной молодежи, буйной, веселой, благородной, честной и чистой.
  Одновременно Таня мечтала и о преподавании литературы в сельской школе. Школа воспитывает людей, создает их характер и формирует мировоззрение. Поэтому русская литература, с ее благородными, гуманными традициями там особенно важна. Сколько замечательных деятелей нашей истории были обязаны формированием преподавателю русской литературы!
  Село Таня немного знала; когда отец и мать работали там, она год училась в сельской школе, а, кроме того, она каждый год бывала во время каникул у родственников в деревне. Ей хотелось на село, потому что там особенно нужны высокообразованные люди. Нигде хороший учитель не является такой значительной и влиятельной фигурой, как на селе. А Тане хотелось самой разнообразной, живой и сложной общественной жизни.
  Дух противоречия в Сергее был очень силен, он, даже будучи внутренне согласен с собеседником, никогда не упускал возможности озадачить того возражением, неожиданным осложнением исследуемой ситуации. В значительной мере это было проявлением потребности проверить человека и слова диалектикой, а отчасти любовью спорщика поставить собеседника перед затруднением, чтобы посмотреть, как он из него выпутается.
  - Я тоже немного знаю деревню, - начал он задумчиво и продолжал не без иронии, - и мне кажется, что у вас о ней несколько... каникулярные представления. Зеленая травка-муравка, кукушка поет, пчелки жужжат, и молодежь по вечерам хороводы водит... А в деревне после лета наступает осень. Зелень опадает, все оголяется, дожди, грязь непролазная - и в сапогах через улицу не перейдешь. Пусто, тоскливо. Мужики, часто во главе с председателем, пьянствуют; поговорить не с кем... Вспомните вы маму, папу, милый город с мощеными улицами, театрами, кино, обществом, хорошими собеседниками.
  Таня слушала, повернув голову к Сергею, а потом спокойно ответила: - Ну, эту деревню вы взяли, вероятно, у Куприна, из его рассказов о полесской глуши. Хотя у Куприна краски гораздо ярче... Осенью в деревне действительно бывает грязь непролазная... Ну, что ж, - подумав, сказала она, - нужно сточные канавы рыть, улицы замащивать. Вы забыли сказать, что вечером в деревне света часто нет - будем электричество проводить, это и делается уже во многих районах... А что поговорить в деревне не с кем, то это вы прямо по Куприну. У него так рассуждает, кажется, спившийся фельдшер. Сейчас, во всяком случае, это неправда. Я думаю, что наше студенческое общество - самое интересное, веселое, остроумное; я знакома со многими интересными людьми - друзьями отца, матери, с их обществом. Знакома я и с мужиками, которые в вашем изображении беспробудно пьянствуют во главе с председателем. Я много бывала среди мужиков, у меня родственники по линии отца крестьяне. И среди них, я в этом глубоко и искренне убеждена, много очень интересных и очень умных людей. У многих из них очень образный, сочный и меткий язык, самая мудрая наблюдательность, тонкий и нередко прямо изящный юмор... Есть и среди них дураки, но дураки, как известно, категория внеклассовая и, даже, пожалуй, внепартийная. И, если хотите, процент дураков среди них ничуть не выше, чем среди интеллигенции, во всяком случае... И среди мужиков есть профессора своего дела, и даже академики, у которых и настоящим академикам есть чему поучиться. И хорошие академики, конечно, учатся. Мужик, конечно, пока еще сильно отстает от горожанина в культурном отношении, иногда попадается несознательный мужик, за ним иногда и враг кроется, иногда мужик пьянствует, случается, что и во главе с председателем. Но ведь поэтому так и важно, чтобы туда направились крупные культурные силы. Поэтому работа в деревне так многообразна, содержательна и интересна.
  - Ну, так, все это хорошо, - серьезно сказал Сергей, - А теперь скажите искренне - вы убеждены, что будете счастливы в селе... даже если там соберутся все существующие недостатки сельской жизни?
  Таня задумалась, а потом спросила: - Скажите, а как вы понимаете счастье? Что такое счастье, по-вашему?
  - Что такое счастье? - переспросил Сергей. - Счастье?.. Это нечто ослепительное, прекрасное, поразительное, восхитительное, сногсшибательное, невероятное и тэ дэ, и тэ пэ, - улыбнулся он. - А точнее, мне кажется, определить невозможно. Каждый человек в разные моменты своей жизни представляет себе счастье по-разному. Один видит его в чудных глазках ветреной красавицы, другой - в повышении оклада, третья - в покупке котиковой шубки, такой, и даже лучше, как у Марии Алексеевны, четвертый - в рюмке водки, пятый - в том, чтобы не получить двойку по аналитической геометрии. Мудрый Пьер Безухов, который стоял приблизительно на точке зрения последнего, видел счастье в отсутствии несчастья.
  - И все же, есть главное определяющее условие возможности счастья, - ответила Таня. - Это - труд, работа человека. Право на труд нашей конституции - это право на счастье. И далеко не только потому, что не трудящийся - да не ест. Дело в том, что не трудящийся не может быть счастлив. Это одна из самых простых и самых великих истин, ставших понятной только в нашем обществе, где труд перестал быть проклятием за грехи прародителей и тяжелой, изнуряющей и притупляющей обязанностью угнетенных классов. Когда человек чувствует, что его труд полезен народу, что его успех или неудача - это успех и неудача страны, когда он чувствует за своей спиной и ритм ее труда, сливающийся с ритмом его работы, он живет жизнью огромной и прекрасной как его страна. Труд, в таком случае, становится творчеством, увлекательным и приносящим наслаждение. Счастье такого человека не маленькая радость капли в море, а торжество, разрастающееся до всенародного размера, это счастье человека большой жизни. Вот такого счастья и мне хочется. Оно возможно и на селе, как и в любом другом месте нашей страны.
  - Значит, стопроцентная успеваемость и высокий процент отличных отметок в вашем классе будут достаточны для вашего счастья?
  - Вы напрасно иронизируете по поводу слов "высокий процент успеваемости", за этими казенными словами стоят наши замечательные детишки, обученные правильно понимать окружающее, подготовленные к настоящей большой и прекрасной жизни.
  Ваш вопрос имеет смысл, если вы хотели спросить - достаточно ли только успехов в работе для настоящего счастья? Я этого вовсе не думаю. Без этого условия оно невозможно, но это далеко не единственное условие... Хотя и основное.
  - Таня, я сдаюсь, в вопросе о счастье вы хорошо подкованный товарищ. Только я с печалью констатирую, что для любви в вашем счастье места нет.
  Таня улыбнулась. - Я только говорю, что труд определяет настоящего человека, а ведь настоящая любовь - тоже возможна только между настоящими людьми.
  - Слава Богу! Значит, вы любви в принципе не отрицаете?
  - А почему это вас так волнует?
  - Как же не волноваться? Очень уж печально было бы жить на свете, если бы красивые девушки не признавали любви, хотя бы как составной части счастья.
  Мысли о счастье человека очень интересовали Таню. Это был один из самых жизненных и волнующих вопросов. Она была убеждена в том, о чем Короленко говорил с болью в сердце и с иронией на устах - что человек создан для счастья, как птица для полета.
  Каждый стремится к счастью. Часто о нем говорят, как о недосягаемом идеале, как о неуловимой синей птице.
  Таня пристально всматривалась в самые жизненные художественные образы великих мудрецов мировой литературы. В каждом крупном произведении одним из основных всегда является вопрос - что такое счастье, что человеку нужно для него, как жить, чтобы быть счастливым? Великие мудрецы прошлого помогали решать задачу, но не решили ее.
  Она очень любила детей и по наплывам внезапной нежности при виде их чистых глаз и мордашек чувствовала, как много они значат в жизни. Но со счастьем Наташи Ростовой, выходящей к мужу с детской пеленкой в желтом - свидетельством здорового желудка у ребенка - и находящей только в этом свое счастье, она была не согласна. Дети - это страшно много, но это еще далеко не все. Трагична судьба одной из самых обаятельных женских фигур мировой классики - Анны Карениной. Она и не могла быть счастлива, если бы даже стала Анной Вронской, и если бы Каренин отдал ей Сережу.
  Впрочем, женское счастье и мудрено найти в прошлом. Однако и с мужским счастьем положение не многим лучше.
  Великолепный, один из любимых героев, князь Андрей Волконский был несчастлив и не мог быть счастлив, как она ни пыталась изменить его судьбу.
  Вся классическая литература наполнена неудачниками.
  Но ведь история знает людей, которые, несомненно, знали большое, настоящее счастье. Таков был Кутузов, освободивший родину от захватчиков; Дарвин, понявший и открывший человечеству законы развития природы. Были счастливы Маркс и Энгельс, понявшие и объяснившие людям их прошлое, настоящее и приоткрывшие завесу над будущим, открывшие научные законы достижения счастья всех людей. Огромным счастьем всего народа, всего человечества был счастлив Ленин, когда он говорил: "Товарищи! Социалистическая революция, о необходимости которой все время говорили большевики, совершилась!" Это самое высокое счастье - открыть человечеству путь в светлое будущее коммунизма.
  По-настоящему счастливы были множество людей, которые понимали важность, своего дела для родины, для человечества, и которые могли наблюдать плоды своих усилий.
  Жизнь и счастье человека определяются его делом. Для того, чтобы сказать, какой это человек, нужно знать, прежде всего, что и как он делает. Это очень просто, а в этом ключ к разгадкам самых больших вопросов, мучивших всех мудрецов прошлого: каков смысл жизни, зачем живет человек, в чем его счастье.
  Усвоив эти очень простые и ясные мысли, Таня с большим интересом проверяла их на каждом шагу; проверяла людей, своих знакомых, художественные образы в литературе, кино. И самые сложные из них становились понятными или, во всяком случае, она чувствовала себя способной определить свое отношение к ним совершенно сознательно.
  Она еще не имела случая высказать полностью эти так волновавшие и радовавшие ее мысли. А высказать их и услышать мнение друзей очень хотелось. Ведь это так важно: иметь критерий для оценки людей, для понимания сути жизни. И вот она совершенно неожиданно для себя высказалась. Высказалась перед ребятами, двоих из которых она до сих пор вообще мало знала. (С Лорой они были хорошо знакомы еще в школьные годы). Но в эту ночь все было немного необычным и неожиданным. И сейчас она чувствовала себя в такой атмосфере дружбы и симпатии, что высказавшись так искренне и серьезно, она не испытывала никакой неловкости. Ей было только интересно, что они думают об этом.
  Как часто бывает в таких случаях, она говорила не совсем последовательно. Мысли, которые она много раз обдумывала и которые были связаны между собой неразрывной логической цепью, здесь были высказаны ею иногда без этих логических переходов. Этим он была недовольна. Однако основное ею было высказано.
  Для ее слушателей в том, что она говорила, не было ничего особенно нового. Ведь давно известно правило - судить человека по его делам, да и вся действительность толкала именно к такому пониманию жизни. Однако слушали они Таню с большим интересом, хотя и каждый по-разному. Лора опять, вот уже в который раз, восхищалась своей приятельницей. Какая она умная и интересная; несомненно, будет талантливым филологом.
  Сергей, слушая Таню, думал о том, что подобные мысли и ему не раз приходили в голову, но он и не попытался обобщить их и сформулировать в такой ясной и законченной форме, а она это сделала. Понимал он и то увлечение, с которым она высказывала мысли, в сущности, не новые. Кажется, еще Наполеон говорил, что чужие ошибки ничему не учат. Чужой опыт и чужие выводы часто не доходят до основ миропонимания. Совершенно иное дело, когда человек сам, путем собственного опыта доходит до тех или иных выводов. Эти выводы уже прочно сидят в сознании и активно помогают ориентировке в жизни. Она сама пришла к этим выводам, поэтому и говорит о них с таким увлечением. Умница. Он посмотрел на нее и встретился с ее взглядом; она что-то говорила. Очень красивая и интересная девушка. Только едва ли у Васьки что-нибудь получится с ней. Станет он вот так по-собачьи преданно глядеть на нее и все дело себе испортит. Красивые девушки не ценят этого. Или станет мудрить и доведет ее до зевоты. Предваряя такое вступление Васьки в разговор, он попытался перевести разговор на привычную и легкую тему о счастье, красивых девушках и любви. Но встретил решительный отпор со стороны друга.
  Слова Тани глубоко взволновали Ваську. Вспоминая о ней, он представлял ее то на эстраде - поющую, чудную, обаятельную, с сияющими глазами, вызывающую всеобщий восторг; то среди ребят - в компании, веселую, остроумную, насмешливую и... простую той высшей простотой, которая пуще самой недоступной недоступности; но такой прекрасной он, кажется, еще ее не выдел. Все, что она говорила о счастье, о настоящем человеке звучало для него откровением и приводило его в восхищение. Ему, конечно, тоже приходили эти мысли, но это совсем не то. Сколько самого ясного тонкого и благородного ума в ее чудном, мягком, волнующем голосе! Замечания и возражения Сергея казались ему пустыми и назойливыми, но то, как уверенно и спокойно она опровергала их, заставляло его снова и снова восхищаться ею. Конечно, он был согласен с ней. Жизнь прекрасна и человек сам творец своего счастья - ведь таков один из многих смыслов ее слов. Жизнь прекрасна, если существуют такие девушки. Ему очень хотелось сообщить ей, как хорошо он ее понимает, и как он согласен с ней. Попытка Сергея перевести разговор на путь легкой болтовни о красивых девушках и любви показалась ему совершенно неуместной; и плоским балагурством, что он и не замедлил высказать с искренним возмущением, апеллируя к девушкам?
  - Вот неисправимый словоблуд! Ну, вы подумайте, этот "остряк во что бы то ни стало" убежден, что всякий разговор с красивыми девушками нужно сводить на любовь, пересыпать его комплиментами, двусмысленностями, намеками и цинизмом... Дон-Иван! - чтоб ты околел! - кончил он шуткой, чтобы смягчить резкость свей тирады против друга.
  - У Сергея комплименты и двусмысленности возникают как рефлекс на девушек, - сказала Лора, - он может думать совсем о другом и автоматически строить куры.
  - Девушки! - взмолился Сергей, - Да я же искренне, любя. Такая ночь! Посмотрите на небо, посмотрите на звезды - меж ними мириады километров расстояния - и то перемигиваются! А тут рядом такие девушки.
  - Сергей! - весело крикнула Лора, - Опять?
  - Да что вы на меня взъелись? Это уже бог знает что! Я где-то читал, что одна сверхскромница кошкам одевала трусы, чтобы они голыми по улицам не бегали.
  - Послушайте, - говорила Лора, - ведь он над нами насмехается! Таня, Вася!
  - Вася? - продолжал Сергей, - Не говорите мне о нем. Он иезуит, ловкач, проныра и ренегат при том!.. Как вам нравится? Васька Черныш возглавляет движение красивых девушек к стыдливости! А? Есть от чего позеленеть с зависти!
  Завязалась ожесточенная перепалка, в которой Сергею приходилось отбиваться от троих. Их крики и хохот взбудоражили весь тихий и сонный бульвар, куда они пришли. Бронзовый Пушкин, казалось, с удивлением слушал неожиданный и необычный в это время шум.
  ПОТОМ перепалка сменилась тишиной. Пошли молча, чувствуя легкую, бездумную и приятную усталость, как будто весь запас шума и смеха, бывший у них, иссяк.
  Они незаметно для себя очутились на Приморском бульваре. Под ногами шуршал гравий, пустые скамейки темнели в дали аллей, и молчаливый страж Одессы - бронзовый Дюк - учтиво, но холодно глядел в непроглядную, темную морскую даль. Гул и скрежет, доносившийся из порта, только подчеркивал тишь глубоко уснувшего города. Было уже очень поздно.
  Девушки заторопились домой. Ночная прохлада давала себя знать, Лора вдруг вздрогнула от холода. Сергей хлопнул себя по лбу: - Теперь я признаю себя бесчувственной скотиной. Дон-Базилио, мы чуть не заморозили наших дам. Pardon, pardon, - грассируя по-французски, Сергей стал снимать пиджак - если мы не можем согреть наших девушек любовью, то употребим для этого хотя бы наши пиджаки, - Он заботливо окутал Лору своим пиджаком и заглянул ей в глаза. Ее красивое, подернутое задумчивостью лицо, было удивительно нежным и чистим. Она тихой улыбкой встретила дружески-восхищенный взгляд Сергея и опустила ресницы.
  Васька действительно почувствовал себя грубой скотиной. Поспешно сняв пиджак, он на мгновение растерялся перед мыслью набросить его на плечи Тани. Но она вывела его из затруднения и с улыбкой тотчас взяла у него пиджак и укрылась, поблагодарив его.
  Ввиду позднего времени, они решились разойтись по домам. Сергей пошел проводить Лору, а Васька - Таню.
  ЖЖЖ
  
  То, что Васька представлял себе в своих самых радужных мечтах - совершилось. Он провожал ее одну, по пустынным и тихим улицам, погруженного в ночную тишину города.
  Вот она, рядом, легко шагает, нежно и звонко стуча каблучками о тротуар; широкий для нее его пиджак трогательно и мило окутывает ее, обвисая на плечах и болтаясь длинными рукавами. Он искоса взглянул на ее лицо. Оно было спокойно, задумчиво и волшебно прекрасно.
  Васька находился в особом мире. Солнцем его была она, а пределы его определялись сферой ее обаяния. Этот мир полон был для влюбленного мучительных переживаний, сомнений, отчаяния. И все же он был прекрасен.
  Вот теперь и сказать бы ей что-то такое, от чего она дружелюбно, открыто взглянет на него и улыбнется приветливо и задушевно, так, как улыбнулась Лоре при встрече.
  Он множество раз думал о том, что скажет ей, чтобы привлечь ее симпатии; обдумывал уйму умных и красивых мыслей и фраз, но сейчас все они вылетели из головы. Сказать ей о том, что происходило в нем, как он восхищен ею и как жаждет ее дружбы - невозможно; это бы прозвучало невероятно глупо и наивно. Попытаться говорить намеками? Но помимо того, что решительно никакие намеки не шли в застывший от восхищения и напряжения мозг, ведь это было бы столь же нелепо, только еще с элементами рассчитанной игры и неискренности. Говорить о чем-нибудь постороннем - ведь это тоже фальшь и лицемерие. А он не может быть фальшив с нею.
  А между тем, время шло, и с каждым ее шагом он терял одну за другой свои, больше уж никогда не возвратящиеcя возможности. То, что сейчас совершенно реально, через полчаса будет только видением из чудесной страны воспоминаний. Не мог же он рассказать ей об этих своих мыслях и переживаниях; а время шло, и говорить что-нибудь нужно было, неловко же идти с девушкой и все время глубокомысленно молчать. От сознания этого мысли еще больше застывали в мозгу, и становилось еще более неловко. В конце концов, Таня сжалилась над ним и попыталась помочь. (Позже он вспоминал об этом, всегда мучительно краснея за себя - он был жалок перед ней). Однако и помощь Тани не вывела его из тупого молчания. Потом, вспоминая ее слова, он находил в них начало дня интереснейших, содержательных, остроумных и дружеских разговоров; но тогда, с нею, он только все более чувствовал безнадежность своего положения.
  Так он почти всю дорогу и промолчал, проронив только несколько односложных ответов и замечаний, и то, каким-то чужим, сдавленным и неприятным голосом, которому он пытался придать оттенок спокойствия и даже небрежности.
  Наконец они повернули в ее переулок, он увидел ее дом, ее окно. Еще несколько мгновений с ней и они расстанутся. Она скроется в этом темном парадном, и он останется один со своим отчаянием. Оно было так велико, что вылилось в какое-то мрачное спокойствие (все равно уже все пропало). К этому добавлялась чуть ли не сладкая озлобленность и против себя (так тебе, кретину и надо). Ему даже хотелось поскорее расстаться с ней и кончить это мучительное состояние, поскорее остаться одному.
  - Уже скоро светать будет, - сказал он машинально, взглянув в небо, и тут же вспомнил, что утром ей нужно в университет. Он с искренней заботой и совершенно нормальным голосом (об этом он и не подумал) сказал: - Вы не выспитесь. У вас есть первая лекция?
  - Есть. Но сегодня такие лекции, что я спать не буду, - ответила она, просто улыбаясь и взглянув на него. Он не выдержал этого взгляда и опустил глаза. Но прежняя мысль развивалась в нем, и он спросил, взглядывая уже смелее на нее - Вы не будете ругать нас за то, что мы вытащили вас и не дали спать? - тотчас почувствовал всю неуместность этого "вытащили" как будто он мог ее куда-то вытащить! Однако она великодушно не заметила этой фамильярности и, просто улыбнувшись, ответила: - О, нет, я ничуть не жалею об этой прогулке. Ночь так хороша. К тому же вы достаточно наказаны длинными и "мудрыми", как говорит Сергей, речами.
  - Это было как раз самое интересное в эту ночь, - ответил одним махом Васька и уже к концу фразы стал краснеть.
  - Ну, вот видите, вы тоже, как Сергей, осыпаете меня комплиментами.
  - Это не такие комплименты, - ответил он с отчаянной решимостью, взглянул ей в глаза и опять неловко отвел свой взгляд в сторону.
  - Я рада, если вы согласны со мной.
  - Конечно, согласен...
  - Ну, вот мы и дома, - уже другим, радостным голосом сказала она, когда они подошли к ее парадному.
  Таня повернулась к нему, сняла пиджак, поблагодарила и протянула ему руку, которую он неловко пожал и, как ему потом казалось, слишком быстро отпустил. Улыбнувшись ему на прощание, она повернулась и, легко взбежав по крыльцу, скрылась в парадном.
  И вот, час настал. Ее уж нет. Он не сразу полностью осознал это. Повернувшись, чтоб идти домой, и, набросив на плечи пиджак, он почувствовал в нем ее тепло. Оно еще с ним, и оно было так нежно, что ему хотелось сладко зажмуриться и забыть обо всем. Однако тут же он почувствовал какую-то неловкость, ему захотелось оглянуться - не смотрит ли на него кто, как-будто он совершил что-то недозволенное, присвоил себе чужое.
  Записывая в дневнике впечатления этой ночи, Таня, между прочим, писала: "...Странная ночь. Спала мало, а между тем многое вспоминается как во сне. Почему-то зашли ко мне ребята, почему-то пошли гулять, почему-то я разговорилась. И все-таки, почему-то приятно вспомнить. Я - эгоистка, и мне приятно, вероятно, потому, что я говорила о том, что мне интересно. Впрочем, ребята меня внимательно слушали. Ночь была чудная. В такую ночь хорошо идти с близкими друзьями, смотреть в небо и говорить о чем-то хорошем и необычном. А ребята они, кажется, хорошие. С Сергеем и Васькой (его так все называют) я сталкиваюсь уже второй раз. Васька по всем признакам влюблен в меня. Он, вероятно, не умеет и не любит притворяться. Он хороший спортсмен и, кажется, любит химию, это хорошо. Бедный страшно смущался, когда провожал меня, и я ничем не могла помочь ему. Он, кажется, простой, симпатичный, хороший парень, только зачем он влюбился в меня?
  Его друг - Сергей Астахов - гораздо интереснее. Некоторые наши девушки к нему очень неравнодушны. Он умен и, кажется, остроумен; с ним, вероятно, не бывает скучно. В нем виден характер, воля. Он круглый отличник, хороший спортсмен, знает, говорят, три иностранных языка - это много значит. У него немало хвастовства и игры признанного первого любовника, позы, искусственности. Он, кажется, за всю эту прогулку не сказал единого слова от души. Но смотрит он, все же, умно и хорошо, как будто из-за позера выглядывает другой, интересный, сильный и хороший человек, который с добродушной насмешливостью следит за фанфаронством первого.
  Я так пишу, как будто неравнодушна к нему. Не думаю этого. Я его мало знаю, но он мне все-таки кажется легкомысленным. Хотя в нем что-то есть..."
  
  ЖЖЖ
  К концу лекций Сергей чувствовал некоторую усталость. Спал он всего часа три, и это сказывалось. А вечером свидание с Виолой. На это свидание он смотрел, как на борьбу, в которой призом будет она сама. В этой борьбе он должен победить. А для победы нужны все силы, ясная голова и бодрость, поэтому решил пойти домой и хорошенько выспаться. Однако оказалось, что на факультете после лекций будет общее открытое комсомольское собрание, о котором он забыл. Это последнее крупное собрание в учебном году и посвящено оно было подготовке и проведению зачетно-экзаменационной сессии. Собрание расстраивало его планы. Это было неприятно. Однако он подумал, что и после собрания успеет выспаться. Это даже еще лучше - он прямо после сна, без тягостного времени ожидания назначенного часа, отправится к ней. И, тем не менее, на собрание он отправился с чувством легкой досады.
  Вместе с густым и беспокойным потоком студентов Сергей влился в самую вместительную, расположенную амфитеатром 31-ю аудиторию. Она была уже больше чем наполовину заполнена шумной студенческой массой. Множество разнообразных голосов говорило, стараясь пересилить шум, некоторые перекрикивались через весь зал; хлопали крышки парт, воздух наполняли хаотические крики, осколки фраз, имена, смех, обрывки острот. Для Сергея все это было обычным; он окинул аудиторию взглядом. Как в калейдоскопе пронеслись множество неухваченных сознанием лиц с самыми разнообразными выражениями - смеха, внимания, улыбки, состроенных глазок, насмешки, задумчивости, озабоченности и опять смеха, кокетливости, шутливости и бесконечного разнообразия других состояний психики, так ярко отражающихся на открытых и подвижных юных физиономиях. Студенческий поток растекался от дверей в разные стороны и быстро заполнял вместительную аудиторию. Опытный глаз Сергея сразу увидел в этой пестрой и беспорядочной картине группировки по курсам и компаниям. Справа, сейчас же у входа, размещался первый курс, он сидел почти единой массой. В центре и спереди, в основном, сидели студенты второго курса. Слева у входа сгруппировались солидные, степенные пятикурсники; они держались особняком и чувствовали себя немного уже "не от мира сего". Третий курс, курс Сергея, крупнейший на факультете (около двухсот человек) и наиболее разнородный был разбросан островками компаний по всему залу. Наиболее дружный, шумный и веселый курс, четвертый, сидел единой группой сзади слева.
  Сергея сразу же окликнули ребята из его курса, сидевшие около его соседок Гени, Дуси и Люси. Его звали и ребята из четвертого курса, он увидел, как сидевшие рядом с Шуриком Бессоновым Женька Деревянко и Димка Горвиц энергично махали ему руками. Сергей кивнул своим сокурсникам, пообещав придти к ним на место, которое ему показывала между собой и Геней Дуся Бошняк, и пошел наверх к ребятам четвертого курса.
  Здесь горячо обсуждались шансы предстоящих соревнований с Водным институтом. Вокруг предстоящей спортивной борьбы страсти все больше накалялись. Соревнования начинались через неделю, и теперь уже спортивная горячка полностью охватила болельщиков обеих сторон.
  Вчера вечером большая группа университетских ребят встретилась на Дерибассовской с "водниками". Разговор сейчас же перешел на предстоящий матч. Ни у той, ни у другой стороны не было недостатка в остряках, умеющих шуткой подковырнуть противника. Долго пикировались и раззудили таки друг друга до белого каления. Ребята до сих пор не отошли от ярости. Водники держали себя с необычайной наглостью и говорили о своей победе, как о чем-то само собою разумеющемся. Они думают по легкой атлетике проиграть у мужчин не более трех-четырех видов, и не очень сильно проиграть женским коллективом (университетские девушки были сильнейшими в городе).
  Университетские, чтобы сбить спесь, не поскупились приписать своим спортсменам очень высокие результаты, но противники и ухом не повели. Они только загадочно улыбались или просто напоминали об Игоре Латышеве. При этом имени они победно переглядывались, не снисходя до споров и красноречиво умалчивая его результаты. Конечно, университетские тоже в долгу не остались, они знали как нужно вести себя в подобных случаях. Однако поведение водников было все же зловещим. О волейболе они вообще говорить не хотят. Прошлый раз водники убедительно выиграли, а теперь у них пятый удар появился - тот же Игорь Латышев. Когда университетские выражали убеждение, что теперь все будет не так как в прошлом, водники молча иронически рассматривали их, или со смехом вспоминали, как на тренировке один из игроков, принимая удар Игоря, слишком широко расставил руки, и мяч, пройдя между ними, угодил ему в грудь. Игрок упал и несколько секунд не мог отдышаться. В волейболе университет будет просто избит, буквально до синяков, - в этом водники был убеждены; новых игроков в университете никого нет, к тому же они не знали, что один из лучших волейболистов университета Костров играть не будет, как ходили слухи, из-за ссоры между ним и Сергеем.
  И сейчас Димка Горвиц робко спросил Сергея, не лучше ли будет все-таки поставить Жорку играть, он ведь игрок первой сборной города. Другие ребята тоже вопросительно посматривали на Сергея. Дело было в том, что в душе университетские сами слабо надеялись на успех своих волейболистов. Они хорошо помнили разгром в прошлой встрече. А ведь новых ресурсов - новых игроков действительно не было, да еще и Костров играть не будет. Однако в споре с водниками университетские не уступали и героически заключали за своих пари. Множество шашлыков и дюжин пива должны были наградить волнения болельщиков-победителей, помимо самого главного - успеха своих.
  Сейчас ребята очень интересовались мнением Сергея; знали, что он не только хвастать не будет, но и вообще много не скажет, но зато его слово, даже самое общее и неопределенное, его взгляд и улыбка значили гораздо больше, чем убедительнейшие доводы болельщиков. Все они беспрекословно и даже с каким-то удовольствием и гордостью за него признавали его полное превосходство над собой. Он был не такой как все, он был один из главных участников, на которого возлагаются многие надежды. Они признавали его превосходство так же, как признавали превосходство Димки Горвица в дни шахматных соревнований (тогда он один из самых говорливых и экспансивных болельщиков превращался в сдержанного и скупого на слова участника), так же как в дни гимнастических соревнований признавали превосходство Женьки Деревянко.
  Так как вопросы, обсуждавшиеся с участием Сергея, интересовали почти всех, то сзади него сейчас же собралась большая группа ребят, старавшаяся не пропустить ни слова из ведшегося разговора; они теснились, но Сергей стоял совершенно свободно, к нему никто не прикасался; он сейчас был особой священной и неприкосновенной. Сидевшие в нижних рядах обернулись и внимательно слушали разговор, в котором Сергей больше молчал и лишь изредка улыбался. У него был такой характер - меньше болтать перед соревнованиями, да и настроение такое; и это всегда импонировало болельщикам. Его собеседники, оттого что обсуждали с ним такой важный вопрос, вырастали в глазах окружавших и своих собственных, они сами чувствовали себя значительнее и внушительнее. Свет чемпиона бросал свой отблеск и на них.
  И странное дело, Сергей не сказал почти ничего определенного, а в результате разговора с ним болельщики приободрились. Его спокойствие, уверенный, как и всегда, взгляд, то, как он слушал рассказы о могуществе Латышева, - все это производило магическое действие. Даже возможность проигрыша волейбольного матча не казалась столь вероятной.
  Ж Ж Ж
  Начало собрания заставило всех разойтись по местам. Сергей сел на самой задней скамейке, разглядывая с возвышения весь зал. В президиуме сидел и гость - многим знакомый Кубышкин из райкома комсомола. Избранный председателем всегда серьезный, с солидным баском, сокурсник Сергея Гришка Бевзюк, кое-как приведя аудиторию в порядок, предоставил слово декану факультета профессору Любомирскому.
  На кафедру взошел высокий мужчина лет пятидесяти с некрасивым скуластым лицом, не созданным для улыбок; когда он улыбался, то трудно было определить, улыбка ли это или гримаса недовольства или даже презрения, тем более что его небольшие глазки совершенно утопали при этом в скулах. Профессор не отличался и красноречием, язык его не был изысканным. Однако он пользовался среди студентов всеобщим уважением. Профессор Любомирский был крупным ученым, хорошо известным специалистом Новой истории страны. Лекции его, лишенные внешнего блеска, иногда с корявым языком, привлекали своей глубиной, богатством материала, ярким и правдивым изображением исторической действительности.
  Декан начал с напоминания того, что факультет стоит перед ответственейшим периодом своей работы - перед весенней зачетно-экзаменационной сессией. И эта простая мысль вызвала всеобщую сосредоточенность и навела тишину в зале. До сих пор собравшаяся здесь масса студенчества представляла собой пестрое сборище людей с самыми разнообразными мыслями, настроениями, намерениями, переживаниями, желаниями. Слова декана превратили это пестрое сборище в коллектив, объединенный очень важной, занимавшей всех мыслью, той, которую высказал докладчик: скоро экзамены - страдная пора студенчества. Эта мысль вызвала разные у различных людей, но всех волновавшие размышления и воспоминания.
  Для одних экзамены - это необычное и интересное время, когда не ходят на лекции, сидят целые дни над конспектами, а вечером - обязательно кино, театр или филармония. А потом, у дверей экзаменационной волнение, полное радостных надежд на любимый вопрос, и затаенное в груди, холодное как змия опасение, - не забыл ли, не упустил ли чего - тогда катастрофа; соболезнующий взгляд экзаменатора, успокаивание друзей, что дело не в отметке и... собственный брезгливый взгляд в испорченную навсегда зачетку, где стоит холодная, равнодушная, отвратительная четверка. О, страшные призраки отличников! От них леденеет кровь!
  Для иных экзамены - это бессонные ночи и дни, отрешенность от всего мирского, ответ - как в чаду, и просветление, наступающее при выходе из комнаты экзаменатора и при взгляде в зачетку.
  А для некоторых - это время иной, но тоже самой напряженной и бурной деятельности: записи целых учебников микроскопическим текстом, хаос в голове, боязнь все перепутать (спутать все листы), чудеса лицемерия, фокусническая ловкость и - торжество техники конспирации: тройка, а бывает и четверка. Или конфуз и горечь неудачи.
  Да! Великое время - студенческие экзамены!
  Далее декан говорил, что коллектив факультета может с удовлетворением отметить целый ряд успехов. Значительно повысилась учебная дисциплина. Семинарские занятия, коллоквиумы, консультации убедительно показывают повышение качества учебной работы студентов, рост интереса к углубленному усвоению марксистско-лининской науки, истории и всех смежных с ней дисциплин. Об этом свидетельствует и оживившаяся работа научных студенческих кружков. Горячие споры, дискуссии, которые иногда приходится разрешать чуть ли не административным путем - улыбнулся своей улыбкой декан, вспоминая один слишком далеко зашедший спор - все это говорит о наших успехах и о наших возможностях провести экзамены успешно. Профессор отметил значительную роль комсомольской организации в достижении успехов. Подробнее он остановился на недостатках. В некоторых группах посещаемость низкая. Немало студентов превышают норму разрешенных для пропуска лекций: одну треть. Правительство разрешило пропускать часть лекций студентам, занятым работой, а некоторые злоупотребляют правилом об одной трети и пропускают лекции без всяких уважительных причин. На факультете уже были очень неприятные случаи неявки на занятия почти целых групп - в день сдачи зачетов, которые кое-где уже начались. Нередки случаи не подготовки к семинарским занятиям по тем же причинам. Нужно хорошо подготовиться и провести экзамены, и в то же время не смять конца учебного года. Говоря о проведении испытаний, декан заверил, что все экзаменаторы предъявят самые строгие требования. - В этом году мы будем предъявлять особые, повышенные требования, - сказал он. И хотя старшекурсники помнили, что об этих "особых, повышенных требованиях" говорят каждый год, все верили, что в этом году требования будут действительно повышенные, потому что все должны были сдавать.
  Кончил декан призывом к комсомольской организации и всему студенческому коллективу обсудить вопрос, как лучше закрепить и развить достигнутые успехи и устранить недостатки, имеющиеся и могущие возникнуть.
  Как только профессор Любомирский кончил, слова попросил сокурсник Сергея - Пыльгук, среднего роста коренастый студент со скуластым, темным лицом, маленькими глазками и крепким лбом с выдающимися надбровными дугами. Фигура его была хорошо известна на факультете; не проходило ни одного собрания, на котором он бы не выступал.
  Вот и сейчас, привычно утвердившись на кафедре, и, взглянув на аудиторию стекленеющими глазами, он начал. Говорил он резким горловым голосом, чисто и внятно произнося слова, речь его была в основном правильной. Однако уже после первых двух-трех фраз его уже никто не слушал, даже те, кому делать было решительно нечего. Говорил он пространно, не спеша, спокойно, видимо обдумывая каждое слово и поэтому медленно, однако даже при усилии очень трудно было на протяжении значительного промежутка времени проследить за его выступлением. В его выступлении никогда нельзя было определить, что он, в конце концов, хочет доказать, какую свою главную мысль высказывает. Хотя множество его фраз годились бы для выражения главной мысли во многих (и каждая в ином) выступлениях. Все фразы его были значительны и, если так можно выразиться, авторитетны. К нему нельзя было (хотя и очень хотелось) придраться, так как, вообще говоря, то, что он говорил, было правильно и все его слова были серьезные, веские, апробированные многими авторитетными ораторами.
  Такие люди есть почти в каждом коллективе. Все они могут быть очень непохожи друг на друга; у них бывает разное социальное происхождение, род занятий, семейное положение, внешность, характер, привычки, манера выступать. Некоторые из них говорят, как тяжелые камни ворочают, иные с ораторским подвыванием, другие с жестикуляцией, третьи даже красноречивы, как был красноречив чеховский оратор Запойкин; некоторых, вообще, и слушать интересно, увлекают; вот, сукин сын, палит, - говорят о них. Однако всех их можно точно определить охотничьим термином пустобрех.
  Пустобрех способен убить интерес собрания к самому важному и серьезному вопросу.
  Коллектив, устремленный в результате выступления декана в едином направлении, во время речи Пыльгука вновь распался на множество обособленных группок. Сергею с его места был хорошо виден весь зал.
  Пыльгук, воодушевляясь, по мере того как входил в ораторский раж, все энергичнее жестикулировал. - ... По-моему, пора товарищи, на должный уровень... нужно крепко взяться.., - улавливал Серей обрывки фраз.
  Сиротливо и как-то неловко сидели члены президиума. Профессор Любомирский, откинувшись на спинку кресла, тусклым взглядом, не отрываясь, долго смотрел на выступавшего, а потом отвернулся и так же тускло стал смотреть в окно.
  Совершенно обособленно от выступавшего жил зал. И жизнь эта ничего общего с задачами собрания не имела (не по вине зала), но была по-своему очень оживленной, разнообразной и для многих увлекательной.
  Вот немного впереди Сергея Шурик Бессонов и Женька Деревянко нашептывают что-то в оба уха сидящей впереди них хорошенькой первокурснице - Инне Зарецкой. Они низко пригибаются к парте, чтобы быть на уровне ее ушей, и Сергею видна с боку широкая улыбка Бессонова, шутливо отталкивающего за спиной у девушки Женьку. Та была немного смущена таким вниманием. Сергей увидел ее хорошенькую покрасневшую щечку, когда она слегка повернула голову, что-то отвечая Шурику. Судя по бойко сверкнувшему очень красивому и очень чистому светлому глазу, прикрытому длинными черными ресницами, она успешно "отбивалась" от заигрывавших. Смущение, не обескураживая, красило ее.
  Соседи, наблюдая эту сцену, улыбались.
  В ней было что-то свежее, безоблачно-веселое и всех приятно касавшееся.
  Кто-то шикнул на слишком громко бубнившего Бессонова, но тот весело ответил: - Не мешай знакомиться с хорошенькой девушкой. Мы с ней уже на "ты" перешли - она мне "пошел вон, дурак", сказала. - И с удовольствием увидел, как полегли от смеха ближние ряды.
  Рядом с Сергеем ребята увлеклись игрой, смысл которой заключался в том, чтобы написать наибольшее количество знаменитых имен, начинающихся на одну и ту же букву. Сейчас играющие, пригнувшись и наклонившись друг к другу, приглушенно, но горячо спорили, можно ли вратаря Акимова причислить к знаменитым людям. Написавший это имя с увлечением доказывал величие вратаря, широко используя статьи "Красного спорта" и вспоминая невероятные мячи, взятые им в разных матчах. Один из игроков, написавший имя конькобежца Аниканова, поддерживал его, однако их противники решительно возражали, никак не соглашаясь видеть рядом с Архимедом Акимова, с мудрым Марком Аврелием развратную Агриппу.
  Слева, несколькими рядами ниже себя, Сергей видел группу ребят, увлеченно слушавших Мишку "Бульбанда", по обыкновению что-то бульбившего. Сергей видел его обращенное назад, к слушателям, серьезное лицо, черные сверкающие глаза и быстро, энергично работающие губы. Его рассказ по-разному воспринимался соседями; некоторые слушали серьезно, другие - с легкой улыбкой недоверия, а Колька Батула, всем известный под именем Агапкин, спрятался за спину впереди сидящего, положил голову ухом на парту и, предваряя конец рассказа, уже беззвучно хохотал, зажмурившись и широко раскрыв рот, заставляя рассказчика искоса, недовольно сверкать на него глазами.
  Еще дальше ребята играли, видимо, в "балду". Один из игравших, шевеля губами и перебирая пальцами, задумчиво глядел на выступавшего и подыскивал не дававшееся слово. Партнеры смотрели ему в лицо, некоторые с ехидной улыбкой, готовясь дописать букву.
  Недалеко около этой группы девушка, чуть пригнувшись, глядела в зеркальце и красила губы.
  Еще дальше Сергей увидел друга - Сашку Щербаня, который, как и всегда, был окружен приятелями. Он, низко пригнувшись, что-то увлеченно рассказывал теснившимся к нему ребятам. Задние нагибались к нему через парту, передние слушали, вытянув шею и повернув к нему ухо.
  Некоторые, одиноко сидевшие в наполненном людьми зале, рассеянно глядели перед собой, думая о чем-то своем.
  Взглянув на группу своих соседей-однокурсников, Сергей увидел, что там очень весело. Как ему потом рассказали, Геня Лернер получила от сидевшего сзади Верещаки записку: "С получением сего прошу немедленно увенчать постоянную любов мою". (В шутках Верещака всегда говорил и писал по-русски с украинским акцентом, в этом была одна из особенностей его балагурства). Прочтя через плечо подруги записку, экспансивная Дуся Загоруйко расхохоталась; откинула голову назад и, закрыв глаза, она беззвучно смеялась и выражала свой восторг, без шума стуча кулачками о парту и ногами о пол. Люся Бошняк смеялась, нагнув голову к парте и поглядывая через плечо назад на Верещаку.
  Их соседи тоже присоединялись к веселию. Верещака, довольный успехом своей шутки, сидел, широко оскалившись всем своим скуластым курносым лицом и сверкая маленькими, светлыми, блестящими глазами. Сама Геня не находила шутку очень уж остроумной и немного принужденно улыбалась, что вызывало еще больше веселости у соседей и довольства на лице Верещаки.
  "Никто этого балбеса не слушает, - подытожил свои наблюдения Сергей и стал мрачно и пристально глядеть на все говорившего Пыльгука, желая проникнуть в него, рассмотреть, что таится за этими апробированными, внушительными словами. Небольшие, тускло поблескивавшие, непроницаемые глаза выступавшего смотрели в зал, никого, вероятно, не видя. И эти глаза, и мерно работавшие губы, и резкий горловой голос Пыльгука все больше вызывали раздражение. Он прислушался и попытался уловить смысл того, что говорил выступавший, и хотя, как ему казалось, добросовестно слушал, но так и не смог уловить этого смысла.
  - Вот кретин! - буркнул он зло, сквозь зубы. Сидевший рядом Крафт, круглоголовый со значительной лысиной сокурсник Сергея, взглянув на него, сочувствующе улыбнулся, но сейчас же опять стал по-прежнему, казалось, внимательно и скромно, слушать оратора.
  Сергей злился и ему приходило в голову много язвительных и злых мыслей. Ведь все понимают, что он несет околесицу. Зачем же позволять одному олуху морочить более четырехсот нормальных людей, весь факультет во главе с деканом? Кому это нужно? Почему председатель молчит, лениво и равнодушно чиркая карандашом по бумаге (вероятно, чертиков от скуки малюет)? Ведь ему доверили руководство собранием, его обязанность - следить, чтобы оно не превращалось в бессмыслицу, в объект для упражнений буесловца.
  Ведь этот тип прилюдно, на глазах у всех вредит - превращает собрание в бессмыслицу, в злую издевку над ним, и разлагает коллектив. Так как сейчас коллектива нет, а есть множество групп и людей, занимающихся своим делом. Он опять со злостью и даже отвращением смотрел на болтуна, желая вызвать его взгляд и передать свою злость и презрение.
  Докладчик распалился ("Кончает", - подумал Сергей) и с жаром бросал лозунги, призывал, обещал. И как это не понимают, не видят, что он, несомненно, сознательно морочащий людей - просто проныра, сукин сын и подлец. Ведь он с таким же жаром мог бы говорить слова совершенно противоположного значения. Сейчас Сергею это было совершенно ясно, и он был в этом искренне и глубоко убежден. Странно только, как этого не видят другие.
  Однако всему бывает конец. Закончил и Пыльгук. В зале стало тише. На кафедру вышла комсорг одной из групп третьего курса Зоя Гетман.
  - В последнее время, - заговорила она, - собрания у нас нередко проходят вяло и нудно. Вот сегодня уже началось такое с выступления Пыльгука. Можно ожидать, что дальше выступят некоторые комсорги и казенно, поверхностно, в нескольких словах отчитаются: посещаемость такая-то, дисциплина, студенты понимают важность экзаменов и приложат все усилия. И никакого анализа, ни положительного, ни отрицательного опыта. В лучшем случае называются только фамилии. А нам нужно говорить, прежде всего, о людях, а не о дисциплине вообще и успеваемости вообще. Товарищ Пыпьгук выступал больше двадцати минут и ухитрился ничего конкретного не сказать о подготовке и проведении экзаменов, ни о том, как он сам сдавал прошлую сессию, хотя это было бы поучительно (в зале послышался смешок ребят из группы Пыльгука). И вообще, мне кажется, товарищ председатель, - обратилась она к Мишке Бевзюку, вы избраны для того, чтобы не только призывать к порядку слушателей, но и выступающих, если они говорят не по сути и недопустимо долго.
  - Он сам заснул, - вдруг в совершенной тишине раздался чей-то голос. Зал дружно рассмеялся, а председатель густо покраснел и не нашел ничего лучше, как встать и постучать по графину.
  Сергей тоже смеялся, ему стало весело, так как он опять почувствовал, что находится в коллективе своих ребят, которые живут, думают и чувствуют так же, как и он. Особенно симпатичной ему была Зоя, которая, кажется, одна в зале, кроме Пыльгука, и председателя, не улыбалась и спокойно ожидала, пока утихнет смех.
  Далее Зоя толково, при всеобщем внимании рассказала, как работает их группа - как они готовятся к экзаменам и как учли ошибки прошлого.
  Зоя сообщила, что в этом полугодии ребята их группы прочли значительное количество дополнительной литературы; рассказала, как работают лучшие студенты. Это было интересно для всех. Сергей с удовольствием отметил, что он читал больше отличников этой группы. Она рассказала, как у них проходят семинары и как их ребята работают в научных студенческих кружках. Очень интересен был опыт двух групповых собраний, где они слушали своих с лентяев и "взяли их в переплет".
  Несмотря на то, что Зоя тоже вышла из регламента, на это никто не сетовал.
  После нее выступали комсомольцы, комсорги, не комсомольцы; некоторые говорили хорошо, некоторые коряво, смущаясь такой большой аудитории, однако все говорили дело. Делились опытом работы лучших, опытом работы стенных газет, хвалили хороших студентов, ругали плохих, указывали на недостатки работы деканата, критиковали составленное расписание экзаменов. Говорили, что в кабинете Новой истории литература не подобрана, кабинет Археологии часто бывает закрыт, а в кабинете История СССР вообще невозможно найти нужную карту.
  Все это для всех было важно и интересно. Теперь, если бы Сергей и оглянул зал, едва ли бы он увидел хоть одно лицо, не поглощенное тем, что обсуждало собрание. Жизнь каждого из них стала большой, интересной, и волнующей жизнью четырехсот сидевших здесь.
  Такое состояние люди чаще всего переживают на собраниях или во время хорошо организованного труда, когда каждый чувствует рядом локоть товарища, сознает себя неотделимой частицей коллектива, совершающего большое и хорошее дело. Люди в таком состоянии бывают гораздо лучше самих себя в обыденное время. Здесь человек как бы освобождается от того мелкого, фальшивого и наносного, что нередко отягчает его в иных условиях, и становится тем, чем он есть и чем он должен быть - существом, счастье и весь смысл бытия которого, заключается в счастьи и бытии таких же, как он существ, коллектива.
  В таких состояниях человек приближается более всего к человеку, который будет жить при завершенном коммунистическом обществе.
  Присмотритесь к людям на собрании, которое протекает нормально, правильно, то есть которое действительно сообща решает какой-то важный вопрос. Человек здесь зачастую ведет себя не так, как он вел себя за какие-нибудь полчаса до собрания. Гражданин, который только что, перед этим, мог проявить эгоизм, мелочность, своекорыстие и многие другие пороки, этот самый человек, выйдя на трибуну собрания, совершенно искренне и убежденно будет рассматривать события с точки зрения интересов коллектива, искренне говорить об интересах общества, упрекать виновных в эгоизме, своекорыстии и иных пороках, которые обнаружит в них. Человек, который только что мог смотреть на мир со своей личной и невысокой точки зрения, на трибуне собрания часто поднимается на высоту интересов всей страны и оттуда смело и уверенно рассматривает вещи.
  Человек, у которого в обыденной жизни, в порядке личных отношений, из-за какого-то ложного стыда перед громким словом, не повернется язык напомнить товарищу, совершившему проступок, о благе родины, интересах коллектива, этот же человек на трибуне собрания уверенно, как нечто само собою разумеющееся, говорит эти слова и убежденно, твердо напоминает о великих принципах коммунистической морали. И всему собранию это кажется вполне естественным, и никто не заподозрит выступающего в фальши и неискренности.
  Бывают, конечно, и сравнительно нередко, прохвосты, которые высокие слова используют и на собраниях ради своих шкурных целей. Но, в общем, положение именно таково. И в этом, пожалуй, один из секретов могучей силы воздействия собрания на людей.
  Самое интересное на этом собрании началось с выступления студента второго курса Ильи Шавалды, коренастого крепкого парня, немного выше среднего роста, с простой, симпатичной физиономией и серьезным, сосредоточенным взглядом умных, темных глаз.
  Когда Илья поднялся на кафедру, аудитория затихла. Ребята привыкли, что он выступает толково и интересно.
  - Я хочу поднять вопрос, который мне кажется очень важным, но который почему-то, вот уже два года как я в университете, молчаливо обходится на всех наших собраниях. Я имею в виду вопрос о шпаргалках...
  В зале оживленно зашумели.
  Видно было, что Илья готовился к выступлению, потому что начал он с истории вопроса. - У нас существует старая, идущая из дореволюционных вузов традиция снисходительного, добродушного отношения к шпаргалке. Эта традиция идет не от студентов Герцена, Грановского, Тимирязева, Павлова и многих других замечательных людей науки, а от студентов белоподкладочников, маменькиных сынков, которые обманным путем получали дипломы, чтобы ловчее было обманывать народ...
  - Илья, брось выпендриваться! - вдруг раздался из задних рядов голос, вызвавший смех.
  - Товарищ Белкии! - строго постучал карандашом председатель.
  - Так это же всем известно, - страдальчески и недоуменно ответил тот же голос.
  - А я, Толя, и буду говорить только о том, что всем хорошо известно, но о чем мы все мало задумываемся, - продолжал Илья. - Подавляющее большинство наших студентов честно сдают экзамены и зачеты. Но немало, то есть много, есть и таких, которые сдают по шпаргалкам.
  Некоторые профессора и преподаватели с этим даже не борются. А те, кто пытаются бороться, действуют, по сути, в одиночку. Никакой поддержки общественных организаций, комсомола и профсоюза, студенческого коллектива они не встречают. Здесь у нас полное раздолье личной инициативы и ловкости шпаргалочников.
  Шпаргалки вошли в быт некоторых студентов, виртуозное использование шпаргалок нередко принимается как молодечество и студенческая удаль, как нечто само собою разумеющееся, неотделимое от процесса вузовской работы.
  Ведь что у нас получается? Иногда даже хорошие, сознательные товарищи, руководящие, и правильно руководящие, когда попадают в положение студентов, сами становятся шпаргалочниками. Вот сидит в президиуме товарищ Кубышкин из райкома комсомола, он наш студент-заочник; а ведь он Средние века сдавал по шпаргалке, я это знаю, потому что сам писал ее.
  Последние слова его были покрыты общим хохотом, а бедный Кубышкин вертелся и совсем не знал, куда глаза девать, пока не нагнулся и стал что-то писать на бумажке.
  - ...А почему так происходит? - продолжал Илья. - Потому что эта старая, нездоровая традиция прижилась у нас и принимается, как нечто само собою разумеющееся. Почему по шпаргалке сдавал Историю Украины товарищ Щербань, один из наших лучших спортсменов и, так сказать, гордость факультета? Говорят, он много тренируется, так спорт же не помеха учебе. Астахов, вероятно, не меньше тренируется, но сдает же он все на "отлично" без всяких шпаргалок... Ведь у нас дошло до того, что даже некоторые кандидаты партии сдавали прошлую сессию по шпаргалке. Вон сидит Гриша Баранец, мы все его хорошо знаем как серьезного парня, но ведь вопрос о первой пятилетке на селе он отвечал по шпаргалке. Ведь у нас дошло до того, что сдачу по шпаргалкам иногда возглавляет наш комсомольский и профсоюзный аппарат. На первом курсе вся группа во главе с комсоргом Инной Зарецкой только вчера сдавала по шпаргалке зачет по латыни. Они достали "De bellum Gallico" с русским переводом, разорвали по листкам и передавали сдающему...
  В напряженно слушавшем зале раздались смешки. А сама Инна, вся, покраснев, застыла, не смея посмотреть кому-либо в глаза. Бессонов дразнил ее сзади: - Ага, попалась! - Но ей сейчас было не до него. Первая мысль у нее мелькнула о том, что это ей заслуженное возмездие от всегда справедливой судьбы за то, что она так плохо вела себя на собрании.
  - ...Но ведь товарищи, шпаргалка - это обман, - продолжал Илья, обман не только преподавателя, но и государства, а поэтому она, в конце концов, преступление. И какие бы у нас при этом не были милые детские лица (Инна думала, что он именно ее имел в виду, хотя он о ней сейчас не думал) или, какие бы у нас не были удалые и свойские физиономии, если не увиливать от правды - это обман и преступление. И довольно нам на это закрывать глаза.
  Это обман очень вредный. И не только потому, что когда государство, народ ожидает от вуза людей, овладевших высотами науки, ему подсовывают липу. Дело и в том, что мы строим социализм, идем к коммунизму, а социализм и коммунизм - это не только уровень техники, это и уровень морали, это, прежде всего, люди с социалистическим сознанием, честные и преданные делу народа. А в чем сущность шпаргалирования? В том, что человек, исходя из своих эгоистических, шкурных интересов грубо нарушает интересы общества. Поэтому никакой принципиальной разницы между взяткой, воровством, казнокрадством и шларгалированием нет...
  Теперь в зале царила напряженная тишина. А голос Ильи, по мере того, как он перебирал все сильнее натянутые струны нервов слушателей, становился все увереннее и неторопливее, как будто он соответственно развитию своих мыслей все более убеждался в истинности их.
  Только теперь муки Кубышкина, сидевшего в президиуме, дошли до апогея. Только теперь Инна до конца поняла весь ужас своего преступления.
  - Я этим вовсе не хочу сказать, - говорил Илья, - что товарищи, пользовавшиеся шпаргалками, преступники, но если мы действительно строители социализма, то должны прямо смотреть правде в лицо.
  Нужно решительно покончить со шпаргалками, а для этого необходимо поднять на ноги всю нашу комсомольскую и профсоюзную организацию, весь наш студенческий коллектив и тогда мы покончим с этой позорной, недостойной советского студенчества традицией.
  Кончив с этим вопросом, Илья продолжал уже другим голосом: - Мне хотелось бы сказать еще несколько слов о самом ходе нашего собрания. Оно проходит у нас сейчас хорошо, нормально, но я полностью согласен с Зоей Гетман, что нужно сосредоточить все наше внимание, прежде всего, на людях, на студентах, на тех, которые наиболее опасны в отношении успеваемости. Мы их всех хорошо знаем, а говорим о них мало, а если и говорим, то слабо воздействуем на них. Вот в нашей группе. Осенью мы обсуждали, почему Лена Краснокутская на прошлой весенней сессии получила двойку и два незачета. Оказалось потому, что она влюбилась. Она даже на Пушкина ссылалась: "Весна, весна - пора любви". Ну, мы ей, кажется, доказали, что Пушкин прав, а она не права, и она с нами тогда согласилась. Но вот, судя по семинарским занятиям, да и по другим признакам, она опять, кажется, влюбилась, опять весна...
  В зале засмеялись. - Это мое личное дело! - крикнула с места, зардевшись, Лена.
  - ...Ну, любовь, может быть, и твое личное дело, но успеваемость - это не только твое дело. А на зачете по Истории СССР тебе сказали, что если так на экзаменах будешь знать, больше двойки не получишь. Нужно предупредить товарищ Краснокутскую, что с такой любовью мы считаться не будем! Да и вообще это неправильно. Любовь должна мобилизовать, должна стимулировать работу...
  Сергей увидел, как опоздавшая и поэтому сидевшая прямо перед кафедрой самая хорошенькая четворокурсница Алла Буянова, вскинув ресницы, иронически взглянула на Илью. В зале послышался веселый шумок. Илья, почувствовав, что вступил на скользкую почву, смешался.
  - ...Во всяком случае, - сказал он, - любовь не должна мешать работе.... И вообще, я, кажется, сказал все, что хотел сказать, улыбнулся он, уходя с кафедры.
  - Все-таки усомнился в любви и заметь: только взглянув на Буянову, - раздался громкий шепот Бессонова. Ребята смеялись. А Алла погрозила ему кулачком.
  В зале оживленно обменивались мнениями. Особенно затронула всех проблема шпаргалок.
  Заговорили между собой и группы преподавателей. У многих из них были свои концепции по этому вопросу. Некоторые думали и говорили, как доцент Пархоменко: - Я не полицейский или жандарм, чтобы следить за студентами и хватать их на месте преступления. - При этом они были горды собой и убеждены, что последовательно борются за идеалы свободы человечества.
  Некоторые, как профессор Бородко, были убеждены, что если студент не знает материала, то ему и шпаргалка не поможет, и иногда демонстративно закрывали глаза и выходили даже на некоторое время из аудитории, чтобы не мешать. А потом с удовольствием доказывали студенту, что ему и шпаргалка не помогла. Такие тоже были довольны собой, доказывая, что истина все равно восторжествует. Удовлетворенные, они нередко прощали погрешности побежденного ими студента.
  А многие, не мудрствуя лукаво, энергично, хотя и не всегда успешно, боролись против обмана.
  Постановка этого вопроса студентом возбудила между преподавателями живой обмен мнениями. Почти у каждого был большой, начиная иногда с собственного, опыт в этом отношении. В нем было не только много поучительного, но и занимательного. Эрудиты вспоминали, как шпаргалили в студенческие годы крупные ученые, известные академики.
  Первым после Ильи выступил молодой, но уважаемый студентами кандидат филологических наук Солодовников, известный своей требовательностью на экзаменах. Он поддержал Илью в постановке серьезного вопроса о добросовестном отношении к сдаче экзаменов. Солодовников указал, что некоторые профессора и преподаватели попустительствуют обману, и даже деканат относится к этому очень либерально. Ведь заместитель декана товарищ Чебак хорошо видит, как у дверей экзаменационных сидят целые крупные канцелярии с кучей книг и конспектов и лихорадочно строчат шпаргалки. Почему даже это не вызывает вмешательства деканата? Я сам видел, - говорил Солодовников, - как наш уважаемый председатель профкома товарищ Зимоглядов возглавлял такую канцелярию.
  Но уже следующее выступление было другого тона. Еще когда против шпаргалочников гремел Илья, Сергей услышал шепот сидевших сзади двух аспиранток: - Что он наговорил? Теперь по всему городу пойдет молва, что в университете сдают экзамены по шпаргалкам. И тотчас после Солодовникова выступила одна из них.
  - Увлечения и односторонности, даже при самых лучших намерениях не способствуют выяснению истины, - начала она. Ей кажется, что и товарищ Шавалда и уважаемый Аркадий Викентьевич несколько увлеклись. Бывают, конечно, иногда случаи сдачи по шпаргалкам, но ведь это исключения. Она сама еще в прошлом году была студенткой и сейчас тесно связана с жизнью факультета и может со знанием дела заявить, что шпаргалирование вовсе не характерно для подавляющего большинства студентов, вопреки тому, что говорил товарищ Шавалда.
  После нее взяла слово редко выступающая на собраниях Ира Мельникова, тихая и скромная девушка. Волнуясь и смущаясь, она сказала, что по ее мнению Аркадий Викентьевич был неправ, обвиняя товарища Чебака в либерализме к шпаргалочникам. Она сама присутствовала при том, когда он поставил "тройку" одной девочке, которая до тех пор получала "отлично" только за то, что она пользовалась шпаргалкой. Что же касается этих канцелярий в коридорах, то не должен же замдекана ходить и разгонять группы студентов, ожидающих экзаменов.
  Сергей слушал ее с недоумением. Зачем она выступила? Разве она не понимает, что Илья и Солодовников по сути правы? Неужели этой тихой, скромной и, видимо, справедливой девушке просто захотелось стать на сторону обожаемого начальства?
  Затем выступил председатель профкома Зимоглядов, и как ловкий и опытный боец не только защищался, но и перешел в нападение, перенеся внимание слушателей на обвинителей. Он сказал, что уважаемый Аркадий Викентьевич, рассказавший, как он, председатель профкома, якобы возглавлял шпаргалочную канцелярию, совершенно искренне, он в этом убежден, впал в заблуждение. В случае, о котором рассказал доцент Солодовников, истина то, что он, Зимоглядов, действительно сидел среди ребят, ожидавших своей очереди, сидел с книгой в руках и читал. Но он вовсе никому не диктовал шпаргалок, он даже не помнит, писал ли вообще кто тогда, до подхода Аркадия Викентьевича, шпаргалки. Но ведь никому не запрещено читать учебник перед экзаменом. Таким образом, он совершенно неповинен в инкриминируемом ему преступлении.
  - Я могу только добавить некоторые детали из того эпизода, о котором рассказал доцент Солодовников. Когда Аркадий Викентьевич подошел к нам, сдавал один наш товарищ, который не знал одного вопроса своего билета. Ребята спросили этот вопрос у товарища Солодовникова, тот объяснил, и готовившемуся отвечать студенту сейчас же сообщили правильный ответ. Таким образом, в рассказанном эпизоде, который товарищ Солодовников может подтвердить, помогал шпаргалкой сам Аркадий Викентьевич, - проговорил он под смех всего зала. - Товарищу Шавалде тоже нечем похвалиться в этом отношении. Он сам сообщил о своем шпаргалочном прошлом, и, вероятно, не все, так как он парень добрый, отзывчивый. Я думаю, что нам всем в этом вопросе нужно быть самокритичнее, - окончил он.
  Затем опять попросил слова Пыльгук.
  - Регламент, регламент! - закричали из зала.
  - Пять минут для второго выступления, - строго сказал председатель.
  Несмотря на недоброжелательные реплики и язвительную критику Зои Гетман еще в начале собрания, Пыльгук всем своим невозмутимым видом показывал, что он ничуть не сокрушен и в любой обстановке будет выполнять свой долг.
  Он, не спеша, сходил по ступеням между рядами, чинно неся свою голову и чуть выпячивая живот. Вышел на кафедру, спокойно огляделся, откашлялся и неторопливо, солидно начал:
  - Первым долгом мне хочется отметить, что наше сегодняшнее собрание проходит на должном, высоком уровне, при большой активности студентов. Но, как говорили уже выступавшие, некоторые товарищи перегнули палку. Это относится, прежде всего, к выступлению товарища Шавалды. Я считаю то, что он говорил, принципиально ошибочным. Пыльгук остановился, чтобы дать аудитории прочувствовать значимость этих слов. - К какому выводу пришел товарищ Шавалда? К тому, что у нас чуть ли не большинство студентов преступники; в том числе наши лучшие и уважаемые товарищи!..
  Но тут, в новой эффектной паузе, раздался голос Шурика Бессонова: - Конечно, сам Пыльгук шпаргалил Историю дипломатии.
  - Я прошу меня не перебивать! - закричал Пыльгук под хохот всего зала. - Я Думаю, что это клевета на наших товарищей! - пытался он пугать аудиторию, но он был уже смешон и только раздражал своей назойливостью. Окончил он под насмешливые аплодисменты.
  Попытки насиловать истину нередко встречают молчание единиц, но всегда вызывают отпор коллектива.
  На кафедру вышел Баранец. - Что, оправдываться будешь, Гриша? - бросил реплику Шурик Бессонов.
  - Да. Постараюсь оправдать себя... - Меня удивляют выступления некоторых товарищей. Прямо господа парламентарии, ловкачи затемнять смысл дела. Откуда у вас такая ловкость, товарищ Зимоглядов?..
  - Брось демагогию! - послышалась реплика Зимоглядова.
  - ...А вот давай посмотрим, кто занимается демагогией. О чем говорил товарищ Шавалда? О том, что у нас недопустимо много шпаргалочников и что наши общественные организации не борются с этим позорным явлением. Возразил ли кто против этого по сути. Нет, потому что это факт. Что же сделал председатель профкома? Вместо того, чтобы рассказать, что профорганизация намерена предпринимать против шпаргалирования, он замял вопрос и замутил воду: "Я де шпаргалок сам не писал, а вот вы, Аркадий Викентьевич, помогали сами шпаргалочнику". Случай курьезный, но ведь этот рассказ - твой трюк, чтобы замутить воду.
  Боролась профорганизация со шпаргалочниками? И сам ты не только не боролся с этим явлением, но и участвовал в этом движении. И своими разъяснениями только подтвердил это.
  - Значит, я - не ловкий парламентарий!.. - язвительно бросил реплику обычно мягкий и благодушный Зимоглядов.
  - ...А у нас просто эти парламентские штучки не проходят. Вот меня и удивляет, как председатель профкома до сих пор ничего не понял, и почему он возглавляет самые отсталые настроения студенчества.
  - Ты лучше о себе расскажи! - язвил Зимоглялов.
  - Сейчас и о себе... Я только хочу сказать, что Шавалда был совершенно прав. Шпаргалок у нас недопустимо много, общественные организации с ними не борются и нужно добиться решительного перелома, чтобы покончить с ними.
  Целиком согласен с Ильей в отношении квалификации шпаргалки как преступления и считаю, что это определение относится и к моему поступку. К этому могу добавить, что я по шпаргалке отвечал еще один вопрос, по латыни. И больше этого не будет. Со шпаргалками буду решительно бороться.
  После Баранца выступило еще несколько человек, в том числе и Кубышкин, которые горячо поддержали его и Илью.
  Особенно бурным собрание стало с выступления Инны Зарецкой, комсорга одной из групп первого курса. Она подняла руку сейчас же после выступления Ильи, но председатель только сейчас заметил ее.
  На кафедру вышла стройная девушка среднего роста с красивым, продолговатым овалом лица, очень нежной, с каким-то золотистым отливом кожей и совсем золотыми, вьющимися, собранными в высокую прическу волосами. Ее большие светло-серые глаза были одухотворены и изумительно ясны. В прошлом столетии такое лицо назвали бы аристократичным и предположили за ней длинный черед предков до Рюрика или, по крайней мере, до Гедемина. Однако сейчас аристократии нет, Рюриковичей и гедеминовичей и след простыл, а таких "аристократических" лиц появляется масса из самых простых семей потомственных пролетариев, колхозников, советской интеллигенции.
  Инна была одной из самых хорошеньких первокурсниц.
  Она стала говорить нежным, но сочным, приятным голосом, чуть растягивая слова, как бы в легком раздумье. - Я хочу сказать, что совершенно согласна с товарищем Шавалдой и товарищем Баранцом. Шавалда говорил здесь о нашей группе и обо мне. Я сама не знаю, как это получилось. Мне еще оставалось три дня до срока, когда прибежали девочки и говорят: "Инна, иди скорей сдавай, Топорков принимает досрочно, наши уже почти все сдали. В том числе и наши отличники. Девочки говорили, что сдавать очень легко и можно пользоваться русским переводом Цезаря. Я не хотела идти. Шпаргалить я не умею... и боялась. Но потом согласилась, решив, что я все равно сдам, так как в году у меня было только "отлично". А потом, когда села отвечать, мне передали листик с переводом, ...и я его читала...
  Конечно, я поступила неправильно. Мне нужно было немедленно реагировать, а я сама... возглавила... Я заявляю, что наша комсомольская группа будет решительно бороться со шпаргалками.
  - Правильно, Инночка! - пробасил с места Сашка Щербань, которому стало жаль девочку; она была так огорчена.
  - Ну, попросишь ты теперь у меня шпаргалку - бросил ему реплику Толька Белкин.
  - А я не попрошу.
  Далее Инна рассказала, что в их группе, если не считать этого скандала с латинским, положение, в общем, не плохое. Однако есть два-три человека, которые вызывают опасение. Особенно трудным ребенком, прямо enfant terrible (щегольнула она знанием французского языка, впрочем, это было так естественно, что об этом никто и не подумал) является Павел Дрюк. Лекции он нередко пропускает, к началу занятий часто опаздывает или вообще не приходит, на семинарах отмалчивается, а когда вызывают, выкручивается, хотя всем ясно, что он не работает. - Мы с ним ничего не можем сделать, - говорила она, - о нем не раз писали в нашей газете, я с ним не раз сама говорила, недавно мы о нем ставили вопрос на групповом собрании. Однако все это совершенно не помогает. Он только улыбается и серьезно даже говорить не хочет. Вот пусть здесь объяснит свое поведение, - обратилась она к председателю и, не ожидая его слов, повернулась к сидевшему неподалеку студенту: - Вот Павел, расскажи теперь факультетскому собранию, как ты думаешь сдавать экзамены и вообще объясни свое поведение.
  Взгляды всего зала обратились на того, к кому обращалась Инна, туда же глядел своим обычным, серьезным, озабоченным взглядом и профессор Любомирский.
  Медленно, как будто с грузом на плечах поднялся - сначала спина потом голова, тоже не ожидая слов председателя - Павел или, как его все называли, Павка Дрюк. Это был парень выше среднего роста, с широкими плечами, поэтому казавшийся невысоким, светловолосый, с правильными чертами чистого лица, светлыми глазами и открытым беззаботным взглядом человека, которому все на свете трын-трава. Одет он был щеголевато. Серый коверкотовый костюм, видимо, шился у хорошего портного, а яркий, слегка небрежно повязанный галстук эффектно подчеркивал "светскость" симпатичного парня.
  Он покачался с ноги на ногу, потом утвердился и, улыбаясь, взглянул на Инну, но не выдержал ее строгого и требовательного взгляда и переадресовал свою улыбку председателю; но тот тоже очень серьезно смотрел и предложил высказаться. Павел окинул взглядом зал и везде увидел внимательные, настороженные лица, поддержки - ни в ком. Это было непривычно для него. А тут еще декан сидит. Он его всегда не то чтобы побаивался, но как-то робел, как-никак профессор Любомирский! Павка опустил голову, но тут же поднял ее кверху, не привык он стоять ни перед кем с опущенной головой. В лице появилось выражение упрямства; в оттопыренных от чувства обиды губах и в глазах отразилась обида за себя - чего, на самом деле, к нему, хорошему парню, приятелю половины здесь сидящих, пристают. И он стал говорить, глядя в сторону президиума, как бы там ища справедливости. Взгляд его, кроме легкого оттенка обиды, выражал и обычное, открытое добродушие хорошего парня, который не придает большого значения этим придиркам. Но, если от него требуют, то он может рассказать, в чем дело. А дело в том, что его напрасно изображают антиобщественным типом и прямо каким-то вредителем. Пусть собрание судит по фактам. На зимней экзаменационной сессии он сдал зачет с первого раза и из двух экзаменов по одному получил "хорошо", а по другому - "посредственно". В их группе есть несколько человек, которые получили худшие отметки. А в этом полугодии он как раз занимается больше, чем в прошлом и надеется сдать не хуже, а лучше. И напрасно о нем слишком много беспокоятся. Он до сих пор успешно обходился без семи нянек.
  Он действительно несколько раз недостаточно хорошо, неважно (сознался Павка искренне), отвечал на семинарах, но ведь не только он плохо отвечал. Почему же не видят других, а видят только его, как будто он виноват в неподготовленности и других - ведь так получается. А к семинарам он как раз готовится и может даже конспекты показать. Что же касается пропусков, то одну треть пропускать ему разрешило правительство, и он пропустил всего на три лекции больше одной трети. И откуда у товарища Зарецкой такие сведения, что он тратит пропущенные лекции попусту? Вот, например, как раз пропуск той лекции, за которую его ругали на групповом собрании, он совершил по уважительной, очень уважительной причине. И, если со всех пропускающих будут требовать официальных объяснений, то и он готов таковые дать.
  - Значит, ты пропускаешь первые лекции, потому что до поздней ночи работаешь? - серьезно спросила Инна.
  - Я знаю, что ты хочешь сказать, - не отвечая на вопрос, опять свел брови и перешел с тона спокойного повествования человека, стремящегося восстановить истину, на тон раздраженного нападками, неосновательность которых он уже тысячу раз ясно показывал; но он может еще раз ответить: - Что касается того, что я делаю до поздней ночи, это вас, товарищ Зарецкая не касается. И вообще, вы проявляете, по моему мнению, слишком большую заинтересованность во мне, - закончил он уже с легкой и добродушной товарищеской насмешкой. А потом добродушно, с открытой улыбкой добавил: - Можно подумать, что вы неравнодушны ко мне, - "Почему же не пошутить между делом", - было написано на его лице. Он взглянул в глаза Инне и увидел там спокойную и серьезную наблюдательность с оттенком легкого презрения, которым встречают неудачные и неуместные потуги остроумия; Павка отвернулся и забыл об этом взгляде, так как с удовольствием услышал, что он не ошибся - в зале зашумели, и со всех сторон послышался смешок, а на лицах он опять увидел привычные улыбки, какими обычно отвечали ребята на его шутки.
  Однако, совершенно неожиданно ситуация для него резко изменилась.
  Чтобы понять то, что произошло, нужно сказать, что в зале сидел человек так же остро реагировавший на происходящее, как и Павка, хотя и не одинаково с ним. Это был близкий друг его - студент-второкурсник Корней Стецюра. Они были друзьями с самого раннего детства. Оба были из Донбасса, из города Сталино, оба из шахтерских семей. Жили по соседству и даже почти в одном дворе, так как калитка из одного двора в другой никогда не закрывалась. Павка не мог представить себе своего детства без Корнея. Над ним даже посмеивались в школе за то, что у него в грамматике было не три лица - "я", "ты" и "он", а четыре - плюс еще "мы с Корнеем". И действительно, во всех его рассказах о себе он почти никогда не употреблял первого лица "я", а всегда "мы с Корнеем". "Ух, мы с Корнеем вчера пошли на ставок...", "Во! Мы с Корнеем вчера дали пацанам со Смолянки...", "Мы с Корнеем чуть не подохли со смеху..."
  Корней был годом старше и с незапамятных времен был для Павки непререкаемым авторитетом. Еще в раннем детстве, когда мать, уходя на работу, оставляла маленького Павку на старшего Корнея, тот всегда очень серьезно относился к своим обязанностям. Вообще авторитет Корнея Павка с раннего детства принимал беспрекословно. Да и как же иначе? В мальчишеских разговорах Корней всегда самый солидный, рассудительный и знающий. В детских затеях и проделках авторитет Корнея признавали пацаны всей улицы. В драках ему не было равных. Многие завидовали его спокойствию, выдержке, смелости, решительности в самых тяжелых переплетах. Ловок он был необычайно; и никогда не дрался с закрытыми глазами, бешено молотя кулаками, куда попало. В самой жестокой и яростной драке всегда все видел, все замечал и ошарашивал врага самыми неожиданными штуками. О ловкости его пацаны рассказывали легенды. Не раз, сам, будучи жестоко избитым, Корней выручал Павку из самых жестоких потасовок. Немало их было на памяти у Павки, одно воспоминание о них зажигало глаза, учащало дыхание и заставляло инстинктивно сжиматься кулаки. Впрочем, и Павка никогда не задумывался, бросаться ли в самые отчаянные свалки, если Корней был там. И помощь его становилась все ощутимее. С годами из тонкого, высокого и нескладного паренька он превращался в широкоплечего крепыша, умевшего молниеносным ударом кулака свернуть челюсть. От частых упражнений такие способности Павки развивались. А Корней в старших классах все более уходил от мальчишеских потасовок. Он стал зачитываться книгами, просиживая над ними дни и ночи, или мастерил - то летающую модель аэроплана, то радиоприемник, который, ко всеобщему изумлению всех соседних ребятишек "играл" и "говорил".
  Не раз отец наставлял буйного непутевого Павку: "Держись Корнея, он парень с умом, надежный парень", - и Павка держался его. Все, что тот говорил или делал, было увлекательно и интересно. Павка часто помогал ему мастерить, собирать приборы, электромоторы, телескоп. Но Павка успевал и с Корнеем вечера просиживать и приходить домой откуда-то с порванной рубахой и синяками под глазами.
  В десятом классе увлечение техникой у Корнея сменилось увлечением историей. Кончив школу, он уехал в университет в далекую и красивую Одессу. Хотя отец - знатный и известный в городе шахтер, хотел, чтобы сын учился в горном институте.
  Павка в десятом классе, без Корнея, совсем от рук домашних отбился. А, кончив школу, тоже, вслед за Корнеем, поехал в Одессу, в университет. Отец Павки написал Корнею длинное письмо, где по душам делился заботами и опасениями на счет сына и просил присмотреть за ним и помочь стать дельным человеком.
  Корней на втором курсе был уже видным и уважаемым человеком. Он был круглый отличник, серьезно работал, очень много читал самой разнообразной литературы. Ребята очень уважали его. Спокойный, выдержанный и очень товарищеский, отзывчивый, он многим пришелся по нраву. Его избрали членом факультетского бюро комсомола. Он и там серьезно выполнял свои обязанности. Слово его всегда было веско. Когда он выступал на собраниях, ребята всегда верили ему, так как знали, что им руководят только интересы дела, а не какие-либо побочные соображения.
  Корней поселил приехавшего Павку в общежитии в одной комнате с собой. Но в Одессе Павка стал все больше выпадать из его поля зрения. Корней с самого начала семестра с головой окунулся в учебу, допоздна просиживал в читалке; свободного времени было очень мало. С Павкой встречались по утрам, да мельком на переменах, да иногда уже поздно вечером. Несколько раз, еще в начале года, Корней пытался поговорить с другом о делах, расспросить, как новичок-студент уживается в новой обстановке. Павка коротко отвечал, что все хорошо, все в порядке. В Одессе ему действительно понравилось. Отец, шахтер, зарабатывал хорошо и не жалел для него денег, а еще тайно от отца высылала любимому сыночку мать.
  Очень добрый, с широким, открытым, общительным характером Павка быстро становился другом всех, с кем знакомился, а знакомых все прибывало. К концу первого курса редко кто из университетских ребят не знал Павку Дрюка. Студенческая масса умеет оценить добродушие, веселость, отсутствие всякого эгоизма. Везде, где он ни появлялся, ему сопутствовали шутки, смех, воспоминания о совместных приключениях. Он как-то везде успевал, где была веселая забубенная компания и, в особенности, жажда студенческой выпивки. Здесь же нужно сказать, что своеобразная популярность Павки среди ребят и симпатии к нему были совершенно бескорыстны. Он никогда, само собой, не задумывался помочь товарищу своим кошельком (который всегда быстро опустошался) как и своими кулаками - если приходилось вспоминать детство, но дело было, конечно, не в этих деньгах. Студенческую братию деньгами не очаруешь, и, если ты жук и махинатор, то сколько не ставь вина, пива и шашлыков, таковым и останешься.
  Скоро знакомства Павки вышли из университетских пределов. Он страстно увлекся танцами. Вначале ежедневно фокстротил в Красном уголке общежития, а потом перешел на более широкую арену. Почти каждый вечер стал тщательно одеваться и уходить "на танцы". Возвращался иногда к утру. Скоро он уже стал завсегдатаем всех танцзалов города. Ребята видали его в веселой компании "у Печерского" - в ресторане, где собирались по вечерам жуирующие сынки одесских комбинаторов и вообще денежных родителей.
  Однажды вечером, Корней, зайдя в комнату, увидел двух субъектов, ожидавших переодевавшегося на танцы Павку. Один был высокий, худосочный юноша с прыщеватым, потасканным лицом и блестевшими по-заграничному от бриллиантина волосами, зачесанными назад. Как оказалось, это был один из королей одесских танцзалов. Держал он себя уверенно и скромно, как и подобает знаменитости: говорил мало и глядел немного устало сквозь приспущенные ресницы. Среди своих он считался великим докой в жизни, так как ухитрялся очень благополучно одновременно "жить" и с матерью и с дочерью. Другой из друзей Павки был упитанным толстощеким парнем самого беспечного и самоуверенно-наглого вида; когда вошел Корней, он отбивал ногами чечетку, а языком и губами издавал звуки, которые передавали "музыку" какого-то бешенно-американского фокстрота, ритм которого был назойливым нарушением всякого ритма. Ба-ба-бала-ба-ба-ба-бала-ба-ба.
  Корней с ними сухо поздоровался и на следующий день сказал Павке, что если еще раз увидит таких типов у себя в комнате, - спустит их с лестницы.
  Ребята несколько раз встречали Павку в компании с шикарными девицами, рассказывая о которых, они приходили в радостное волнение, причмокивали, подмигивали и говорили: - да-а!
  Павка теперь был весь начинен ходкими ариями из оперетт и модными песенками. "У-па-ли ко-о-сы, ду-шистые, гус-ты-е", - фальшиво тянул он теперь по утрам; или "Без жен-щин жить нельзя на све-е-те нам", - отстукивая каскадные па, когда у него было хорошее настроение. Впрочем, на настроение он вообще не мог пожаловаться.
  Сначала Корней, занятый своим, посмеивался и пошучивал над ним, потом пытался серьезно говорить. Однако Павка отделывался шутками. Он даже сам принял тон иронизирования над Корнеем и другими ребятами. Заставая "братву" в академке за книгами, он балагурил, подражая голосу чеховского буяна-миллионера: - Читаете, господа интеллигенты? А про какие факты вы читаете? А, по-моему, господа хорошие, вы все читаете, оттого что у вас выпить не на что. - Ребята смеялись. - Павка - веселый парень, душа-человек, а денег у них действительно не было. Корнея он стан иронически звать почему-то святой Цецилией. А когда тот пытался завести серьезный разговор, Павка шутил: - Брось, Корнюша! Давай лучше я тебя познакомлю с одной Жанной, с-содержательная девушка. А что она может! - А потом хохотал, глядя на хмурившегося друга. Или бросался обнимать его: - Эх, Корней! Ни черта ты не понимаешь! - кричал он, скандируя по слогам это "ни черта". Внутренне, сам того, может быть, не замечая, Павка испытывал удовольствие. До сих пор он никогда ни в чем не мог стать выше Корнея и сказать ему - "ни черта ты не понимаешь", а теперь он себя основательно считал опытнее в очень важных для жизни вопросах. Это было приятно, и он громко хохотал.
  - Вспомни, Корней, закон природы, - балагурил он. - Всякий орган от неупражнения отмирает. Кинешься для вечности поработать, ан прибор усох, или от сидения над книгами о стул вытерся. - Ребята хохотали: - Ну и Павка!
  А в последний раз, когда Корней попробовал серьезно поговорить, получился неприятный для обоих разговор. Павка решительно заявил, что он никаких наставлений слушать не собирается и в опекунах не нуждается. И тут же, в пылу раздражения вкратце изложил свою философию. Жизнь одна человеку дадена. Да и в той только лет двадцать можно повеселиться, как следует, а остальное уже так-сяк. А, кроме того, когда женишься, то потом уже не поживешь, пойдут детишки, сопли-вопли, какая уж тут жизнь! Вот и нужно погулять так, чтобы дым коромыслом, чтобы жизнь праздником была пока можно. Жизнь на радость нам дана! А отгуляет свое, попадется - женится, и он постарается быть хорошим.
  Все это для него совершенно ясно, однако, если Корней думает иначе, то он не станет соваться к нему со своими поучениями. Лучше всего, если каждый будет жить так, как ему хочется. Он, во всяком случае, намерен придерживаться этого и никому не советует мешаться в его дела.
  Кончил он заявлением, что высказался совершенно ясно для того, чтобы больше не возвращаться к этому предмету.
  Несколько минут в комнате длилось тягостное молчание. Только через некоторое время Корней тяжело и зло протянул: - Та-ак! - и не сказал больше ни слова.
  На следующий день Павка чувствовал себя виноватым перед другом, но, подумав, решил, что так и следовало поступить, так как нужно же было внести ясность. Он даже испытывал удовлетворение от того, что так решительно разрубал гордиев узел. Корней после того разговора был молчалив, суховато вежлив и внутренне сосредоточен. Иногда Павка ловил на себе его взгляды, задумчивые, пытливые, изучающие, как будто решающие какую-то задачу.
  И вот теперь их разговор по душам возобновился. Только в совсем иной обстановке.
  ЖЖЖ
  В зале еще не утих веселый шум и с лиц еще не исчезли улыбки после шутки Павки; на лице последнего играла улыбка: вот, какой я хороший парень, и вы все это знаете, и я знаю, что вы знаете, и вы хорошие ребята - и от этого нам всем хорошо. Как вдруг раздался негромкий, но везде хорошо слышный, густой, спокойный голос, произнесший раздельно, с горечью и убеждением: - Хватит кривляться... с тебя человека хотят сделать... а ты... глазки строишь... Фиалка Монмартра! - А через несколько мгновений: Можно слово? - обратился тот же голос к председателю и, не ожидая разрешения, недалеко от Павки поднялся Корней. Среднего роста, коренастый; приятное, обтянутое крепкой, смугловатой кожей лицо было квадратным, скуластый, с выдающимся вперед аккуратным подбородком и широковатым носом; под черными, густыми бровями темные, глубоко сидящие глаза, со взглядом умным, прямым, сильным, но сдержанным. Он повернулся к Павке и в упор, строго и требовательно глядел ему в лицо. Зал замер. Многие хорошо знали солидного, спокойного и очень выдержанного Корнея, знали горячий нрав Павки; знали, что они самые близкие и настоящее друзья, что Павка в Корнее души не чает и превращается в зверя, услышав о нем худое слово, а Корней во всем заботился о нем, как о младшем брате и даже койку перестилал ему аккуратнее. И вдруг! Над притихшим залом нависло что-то готовое вот-вот взорваться и превратить это безмолвие в ураган, в котором никто не останется посторонним зрителем и должен будет сказать очень важное "да" или "нет", "за" или "против". Даже профессор Любомирский, по-своему озабоченно глядевший до сих пор куда-то в заднюю стену, вдруг выпрямился и взгляд его строго и выжидательно остановился на Корнее. Не будучи в курсе подоплеки происходящего, он, тем не менее, почувствовал, что происходит что-то не совсем обычное.
  Павка опешил, повернувшись всем корпусом к Корнею. Не осознав еще смысла происшедшего, он почувствовал, что на него надвинулось что-то огромное, тяжелое и сложное, гораздо более тяжелое и сложное, чем-то, что он испытывал до сих пор. Он смотрел и никак не мог до конца осознать, что это поднялся и сказал Корней, самый близкий друг. В словах его он слышал убежденное негодование. Это лишало критерия для понимания окружавшего, привычные жизненные отношения вдруг распались, и почва уходила из-под ног. Он застыл с жаждой услышать дальнейшие слова, и в то же время, боясь их; он не верил ушам своим, и в то же время знал, что продолжение будет такое же как начало и даже еще тяжелее, сложнее; зато, может быть, понятнее. Весь мир исчез, кроме медленно поднявшегося Корнея, строго и задумчиво глядящего прямо в него такими знакомыми, и такими странными глазами.
  - Не поговорили мы с тобой по-душам один на один, теперь здесь буду говорить, ...от всех здесь сидящих, - медленно продолжал Корней; не оглянулся и не показал глазами на затаившую дыхание аудиторию, сказав, что будет от всех говорить, так как не сомневался, что они с ним. - ... Видишь, все четыреста человек задумались... или сейчас задумаются - быть сыну знатного донбасского шахтера настоящим советским студентом, человеком или... лоботрясом... шансонеткой, паразитом - в конце концов... Большой вопрос, и правде в глаза смотреть нужно, - как плетью стегал словами Корней по обнаженным и напряженным нервам, - ...Вот и буду я правду говорить, хоть и грязноватая она. Но если ты настоящий человек, наш, не паразит и не тряпка, то сам поймешь, откуда эта грязь выплывает. Не пеняй уж на зеркало, коли рожа крива... Говорю так, потому что ты самым близким другом был, потому что всегда верил в тебя... и сейчас еще веры не потерял...
  На обмане стоишь. Все врал, что говорил нам здесь всем, всей комсомольской организации факультета, всем ребятам; врал, юля и подхихикивая. И сам знаешь, что врал. Все обман! Две "четверки" твоих и "тройка" на экзаменах - обман. Все ребята вашей группы знают, что ты сдавал по шпаргалкам. Лицемерил, лгал, обманывал не только профессоров, всю страну обманывал, государство, партию, народ... Думаешь, легко нашему народу огромную страну из нищеты и отсталости за два десятка лет в социализм поднять, создать мощную индустрию, совершенно перестроить океан крестьянских хозяйств, обучить и воспитать миллионы людей, которые смогут управлять всеми механизмами аппарата нашего государства? Думаешь, легко это? Недоедал, недосыпал рабочий и крестьянин, советский труженик, жил впроголодь, в потрепанной одежонке ходил, а нам, сыновьям своим, ничего не пожалел. Богатейшие университеты, институты, профессора - учитесь только сынки и дочки, вам коммунизм строить. Народ нам свое будущее вверил, руководить постройкой (строительством) коммунизма поручил, народ верит, что мы всю мудрость науки уразумеем и двинем ее вперед, народ верит, что мы живем, дышим наукой. А ты - шахтерский сын... а не цыганский барон!.. в тебе то он, во всяком случае, уверен, что не подведешь - пролетарий.... А ты целый год лоботрясничал, обманывал всех, а теперь и здесь врешь - "четверки" и "тройки"... Враки, что ты в этом полугодии больше работаешь над литературой, больше учишься. Больше фокстротишь! В прошлом полугодии одни туфли станцевал, а сейчас уже третью пару начал. Усиленно работаешь, только не тем, чем нужно... И на семинарах молчишь, потому что не готовишься; да и куда ж там готовиться к семинарам - ведь жизнь коротка... и нужно рвать цветы наслаждений. Так, Павлик?.. И конспекты по семинарам у тебя списаны - сам видел.
  - Это только раз было, - прервал Павка мрачно.
  - Все равно списаны, - еще злее продолжал Корней. - Обман, что можешь документами оправдать свои пропуски! Ни билеты на танцы, ни этикетки с винных бутылок оправдательными документами в университете не котируются... А первые лекции ты пропускаешь, потому что часто приходишь домой под утро, иногда "после работы" еле на ногах держишься. Утром будишь, будишь - плюнешь и идешь, чтоб самому не опоздать. Вот какова правда о тебе!.. Подумай, как получилось, что этой правдой тебя как кипятком обварило. Дожился - самого себя стыдно!.. Но ведь это еще не вся правда, это только факты. А за фактами - целая философия, гнусная, но философия. Она очень проста и доступна - живи, пока живется, пей, пока пьется; иначе - пока можешь - обжирайся, пей, тискай как можно больше девушек, ну, а потом, когда не сможешь, тогда уж как-нибудь, как все. Коротко - рви цветы и бросай в воду!.. Смысл жизни познан и счастье обретено... в компании молодых людей и девиц, которые из всех достижений цивилизации выше всего ценят средства борьбы с венерическими заболеваниями... Как оказывается, Павка Корчагин и сотни тысяч молодежи, героев революции и гражданской войны не понимали сути жизни; миллионы советской молодежи, герои социалистического строительства - слепцы, они не поняли счастья. А счастье так близко, так возможно, его обрели и не скрывают апостолы и мудрецы: Жана, Малвина и, как там тебя зовут, Поль, наверное, и Поль Дрюк. Как писал Пушкин - "И изумленные народы не знают, что им предпринять - ложиться спать, или вставать". И мы с вами, все здесь - слепые дурачки. Мы живем жизнью нашей страны, любим науку, сильную, ясную человеческую мысль, хорошую книгу, интересный спор, студенческий кружок, спорт, искусство, нашу дружбу, любовь. Все это, оказывается, чепуха. Оказывается, мы с вами не умеем танцевать. Только мы все думаем, что тебе нужно перестать до одурения скользить по паркету. Подумай хорошенько, куда идешь. А я тебе могу сказать только, что настоящая жизнь у нас здесь, а не у них - полотеров. И помни - кто ты, и почему ты здесь, и для чего ты здесь, в университете. Помни, что ты Павел Дрюк - сын шахтера... а не веселая вдова... Ты обижался, что Инна Зарецкая к тебе неравнодушна, кривляясь, обижался, а она ведь и в самом деле к тебе неравнодушна, и все мы неравнодушны, и я неравнодушен - будет ли Павел Дрюк настоящим советским студентом, настоящим комсомольцем или... черт знает чем.
  Корней, кончив, сел. А Павка продолжал стоять; застыв в изумлении после первых слов Корнея, он понял, что тот бьет его, впервые в жизни, и бьет так, как он не бил в драках и самых злых врагов. Каждое слово его, каждый горячий непримиримый взгляд были ударами. А Павка не привык опускать голову и глаза, когда на него сыпались удары, и он стоял весь, повернувшись к Корнею, и широко раскрытыми глазами глядел в его глаза. Он жадно ловил его слова и внутренне вздрагивал в ожидании новых ударов. Он осознавал только общий смысл речи Корнея, не останавливаясь на деталях, но каждое слово калеными буквами выжигалось в памяти. - Ты можешь сесть, - услышал он голос председателя. И он сел, недоуменно, зло и тревожно ошарашенный всем слышанным.
  Зал молчал. - Кто будет еще говорить? - спросил председатель. После нескольких мгновений тишины раздался спокойный и как всегда немного ленивый басок: - Дай-ка мне. - Поднялся Захар Бродяга, один из лучших и самых уважаемых студентов. Внутри Павки что-то встрепенулось - может быть Корней все перепутал; он ведь начальство, член бюро, а они все там живут бумажной жизнью, в облаках газетных, казенных идиллий. Не поворачивая головы, он жадно прислушался и услышал неторопливый, спокойный голос: - Я хочу только сказать, что все, что говорил Корней, это - правда, и что все мы так думаем, как думает Корней. И больше сейчас говорить об этом нечего и незачем. А ты, Павка, хорошенько подумай. - И Захар сел.
  После собрания кто-то из ребят говорил Корнею: - Правильно, Корней, только ты больно уж резковато напал на него. Нужно, пожалуй, помягче было. Так ему и паморки забить можно. - Ничего, - отвечал он, - Павка нашей, шахтерской породы, крепкий. Человек должен всякую правду выносить... он не истеричная девица из тех, что замуж давно пора.... Ну, а не поймет, тогда дело совсем плохо. Только все равно таким больным капли датского короля не помогают, - добавил он зло.
  
  ЖЖЖ
  
  Два дня после собрания Павка ни с кем почти не говорил. Молча приходил в комнату и ложился спать, а утром поднимался, умывался и уходил. А на третий день утром он сухо и нехотя что-то спросил, Корней также невзначай ответил. Однако обоим было все ясно. И оба знали, что теперь о прошедшем и заговаривать незачем. И словом бы не помянули, если бы не случай. На следующий вечер Корней, придя домой, увидел Павку с перебинтованной рукой зашивающего порванную рубаху. - Ты где это? - Да, у них, - протянул Павка, не поднимая головы. - Что, бить их ходил? - насмешливо спросил Корней. - Да нет. Встретились, зашли к ним - поговорить нужно было. Я не хотел, да Андрей, этот прыщавый, финку вытащил, он специалистом по финке считается. Ну, я и смазал его. Жорка, тот другой, тоже кинулся. Ну и получилось... Я им дал, теперь недели две на танцы с такими физиономиями ходить не смогут... Морды набил, связал обоих, а финку отобрал. - И он вытащил из-под подушки изящную финку в ножнах. А потом стал рассказывать подробности. Скоро Корней не выдержал и расхохотался.
  Войдя к ним в комнату, их сосед Базенко застал обоих хохочущими. - Ну и дал же я им! - покатываясь от смеха, говорил Павка.
  Лед был сломан, инцидент исчерпан.
  
  ЖЖЖ
  
  Выступления Ильи, Корнея и других ребят, отношение аудитории к выступавшим, весь ход собрания - все это произвело на Сергея сильное впечатление. Его захватила напряженная, полная борьбы, драматизма и комизма жизнь большого сильного и яркого студенческого коллектива. Когда он, по своей привычке, пытался взглянуть на себя и окружающее со стороны и осознать свои чувства, то среди всех мыслей, приходивших ему, господствовала одна светлая и теплая: "Хорошие у нас ребята!" С этим чувством он и просидел до конца собрания. В этом состоянии мысль о том, что сегодня, наконец, он встретится с Виолой (эта мысль сидела где-то в глубине сознания, ни на минуту не покидая его) казалась особенно великолепной.
  Однако этому не суждено было долго продержаться. Как только собрание объявили закрытым, и ребята стали подниматься, открылась дверь, и Сергей увидел Ваську, который кого-то искал глазами; Сергей окликнул его. Тот быстро подошел и с лукавой улыбкой подал ему записку. - От нее, - сказал он красноречиво. Однако вместо ожидаемой радости на лице друга увидел недоумение. Сергей быстро развернул записку и пробежал ее глазами, потом еще раз перечел, потом еще, слегка нахмурив брови, как бы силясь усвоить не дававшийся ему текст коротенькой записки, написанной аккуратным, красивым почерком. "Нам лучше было бы больше не встречаться, но раз я обещала, то мы увидимся и поговорим. Только сегодня я не смогу. Уезжаю на несколько дней. Мы увидимся в понедельник после следующей субботы, в условленном месте, в то же время. В."
  Он уже понял главное, но все еще смотрел в записку. Она не придет, это совершенно ясно. "Сегодня не придет", - робко утешало сознание. Но за этим сомнительным утешением стояли самые мрачные и холодные истины. Она не хочет приходить. И холодные, равнодушные слова, написанные аккуратным, четким почерком не оставляли никакой надежды. Он поднял глаза от записки и увидел серьезный, участливый взгляд Васьки. - Mon cher, - серьезно сказал Сергей - видали ли вы когда-нибудь одураченного балбеса? C'est moi. - Васька знал этот французский язык, изысканный вежливый тон и равнодушно-скучающий взгляд. Это значит - неудача.
  Попрощавшись с Васькой, Сергей медленно пошел домой.
  В голове носились вихри вопросов, предположений, планов, решений. Конечно, можно было бы вечером пойти к ней домой, под любым предлогом, увидеть его, этого пижона (он не сомневался, что тот пижон) и, что дальше делать, он не знал; накостылять ему шею - нельзя; и вообще, она встретит его холодно и высокомерно и все будет кончено. Нет, так нельзя. И потом, предстать перед ней в позе мольбы, да еще при наличии торжествующего соперника - значит наверняка все погубить. На такой удар нужно отвечать соответствующим контрударом. Но какой же может быть ответный удар в положении, когда он для нее почти не существует? С горькой улыбкой представлял он себе, как он мог бы явиться к ней с упреками за то, что она возбудила в нем безумные надежды, поигралась и бросила.
  Между тем, как только прошло первое впечатление, он стал все внимательнее вдумываться в записку, стремясь вычитать оттуда гораздо больше, чем хотелось сказать Виоле. По дороге домой он сел в садике и внимательно изучил этот маленький клочок бумаги: порядок фраз, порядок слов, мыслей, порядок слов в фразах, выражения, почерк. Выводы были небезынтересны. Записка написана на специально предназначенном для корреспонденции листке бумаги, аккуратным, спокойным почерком, без помарок и без ошибок. Скорее всего, это писалось дома, обдуманно. Первая мысль - что встречаться незачем. Решительно и категорически. Она иначе думала в ночь на первое мая. Значит, за это время что-то произошло. С Павликом они расстались, кажется, Глеб?! Неужели он, Сергей, уже опоздал?!. Она пишет, что уезжает на несколько дней. Это, вероятно, правда, ей незачем выдумывать такую громоздкую ложь. Но вот вопрос: сама или с ним, уезжает. Если сама, то возможно, что у них еще не все решено. Если с ним, тогда, вероятно, все пропало. Ее прошлые увлечения как-то мало волновали, и о них он почти не думал. Но Глеб - это совсем другое. Она уже знала его, Сергея. Она назначила ему свидание. И вот теперь она предпочитает ему другого. У него уводят девушку, которую он целовал, и которая целовала его! Эти мысли снова и снова возвращались к нему, от них горела голова.
  Но если она едет одна, то, возможно, что у них еще не все решено. Зачем эта поездка? Может быть из-за него? И множество волнующих предположений сменялись одно другим.
  В записке есть еще одна важная мысль: она не отказывается от свидания, признав ненужность его. И здесь дело, возможно, не только в том, что ей не хочется нарушать обещание, как она сама объясняет. Не такова она, чтобы остановиться перед этим. С таким же успехом она могла бы в записке коротко объясниться и отказаться от всякого свидания. Значит, возможно, что он ее все же немного интересует. А если так, то не все еще потеряно. Значит, нужно ждать. Еще девять дней! Ну что ж, умение ждать - способность самых сильных и закаленных бойцов. Раз надо, так надо.
  Только за это время воспоминание о его поцелуях может совсем поблекнуть, а тот, конечно, будет видеться с ней, хотя бы после ее возвращения. Нужно напоминать ей о себе, она не должна забывать о нем. В следующую субботу и воскресение матч с Водный институтом. Вот если бы она пришла. А она может придти. Вокруг этих соревнований в городе много шуму. Вот если бы она пришла! Но, если и не придет, то все равно ему нужны победы. О результатах матча будет говорить весь город. Нужно, чтобы говорили о нем, чтобы она слышала отовсюду о его успехах... Итак, ему нужны успехи, и их нужно добиться!
  Придя домой и, пообедав, Сергей по привычке заснул на полчаса. Это он всегда делал, чтобы возвратить голове после занятий свежесть и работоспособность в полную силу. А когда со звонком будильника быстро вскочил, то был опять свеж, бодр и готов к любым потасовкам. Умываясь, он чувствовал, как свежесть растекается по всему организму, как играют силой мышцы, а в голове легко и ясно.
  Впереди были напряженные дни. Приближались экзамены; в среду будет, вероятно, бой вокруг его доклада на кружке; в субботу - волейбольный матч, в воскресение - соревнования по легкой атлетике; в понедельник - свидание с ней. Впереди упорная борьба, которая потребует полного и крайнего напряжения ума, воли, нервов. Борьба на разных фронтах. И это хорошо; одно не только не мешало другому, но даже помогало. Он завоюет успех. Во всяком случае, сделает то, что сможет, а он много может.
  Жить все таки чертовски интересно, даже когда красивая девушка, целовавшая вас, готова подставить свои губы другому. А может уже подставила?... Жить иногда бывает очень тяжело и хочется поскорее вычеркнуть несколько дней. Таких дней?
  
  ЖЖЖ
  
  Наилучшие студенческие кружки занимали видное место в жизни университета. Они собирали лучшую, научно наиболее активную часть студенчества. Сюда шли в большинстве те, кто в университет поступил как в храм науки. Это были те, которые хотели большой жизни в замечательные, неповторимые студенческие годы. Они еще в школе мечтали об умной, смелой, буйной студенческой среде, о научных докладах, горячих спорах: ночи напролет, об интересных работах, открытиях, которые обратят на них внимание ученых уже в студенческие годы.
  Лучшие преподаватели понимали необходимость дать выход и организацию этим благородным устремлениям студенчества, понимали, что без самостоятельной научной студенческой работы, не пройдя горнила горячих споров, дискуссий, студенты далеко не все возьмут из того, что могут и должны взять в университете. Лучшие из профессоров и доцентов с увлечением работали с кружками.
  Кружков в университете было много, несколько десятков. Далеко не все из них были хорошими. Некоторые руководители иногда по небрежности, чаще по неспособности, вели работу кое-как. Но было несколько кружков, где работа била ключом, где каждое заседание было крупным событием в жизни студентов. К таким на гуманитарных факультетах относились кружки по Истории СССР, Русской и зарубежной литературе. Сюда на заседания приходили студенты со всех факультетов. И нередко химики, математики и географы втягивались в ожесточенные споры о литературном наследстве Достоевского, Чехова, Хемингуэя или по вопросам истории своей страны. Каждый из руководителей этих кружков вел их по-своему, и у каждого получалось хорошо. Доцент Баркевич, руководитель кружка Западной литературы, добивался, чтобы все его студенты-отличники активно участвовали в кружке. Его студенты знали, без этого они "отлично" не получат. Таким образом, здесь был и принудительный момент, тем не менее, заседания кружка всегда проходили очень интересно. Кружковцы разбирали все крупнейшие новинки западной литературы, и это интересовало не только филологов. Кружком Русской литературы руководил академик Демьян Фадеевич Борецкий. Известный ученый, человек огромной и самой разносторонней эрудиции, к тому же очень остроумный. Его остроты, реплики, замечания, сплетаясь со студенческим фольклором, ходили по всему городу. Студенческую среду он любил, кружком руководить сам вызвался, и работал с ребятами много и охотно. Общение с ним давало студентам массу полезных знаний и фактического материала, и, особенно, методологии глубокого филологического анализа. Авторитетом среди студенчества всего университета академик пользовался огромным.
  Кружок академика Борецкого работал очень хорошо. Заседания у них проходили почти всегда бурно и увлекательно, в атмосфере самой беспощадной, хотя и обязательно корректной, товарищеской критики.
  Из всех своих кружковцев Демьян Фадеевич особенно мирволил к Тане Гаевской. Умная, смелая, остроумная и очень красивая девушка выделялась среди его студентов. Однажды, еще на первом курсе, на колкую остроту академика по адресу их группы она очень деликатно, но язвительно ответила так, что ребята по мере того, как до них доходила соль ответа, не смогли удержать улыбок и красноречиво хихикали в кулак. Демьян Фадеевич рассмеялся и с тех пор обратил на нее внимание. Ее доклады, выступления, реплики, манеры держаться - спокойно, со всегдашней готовностью подметить ошибку противники, - все импонировало академику. Он всегда с удовольствием беседовал с ней. После кружка, когда ребята проводили его домой, они часто подолгу, весело и непринужденно болтали. - Ах, какая вы интересная девушка! - воскликнул однажды Демьян Фадеевич во время такой прогулки. - Вот, молодые люди, - обратился он к ребятам, - если бы мне полсотни лет сбросить, я бы вам показал, как нужно ухаживать за такими девушками. - Вы сами, Демьян Фадеевич, как-то говорили, что науку жизни постигаешь только тогда, когда в этом уж нет никакой необходимости, - ответила Таня смеясь. - Да, да. Печально, но приблизительно так, - улыбаясь, подтвердил он. - Я бы вам, Татьяна Никитична, своего сына представил, да он не стоит этого - лоботряс. Гоняет целый день на автомобиле, благо отец много денег зарабатывает.
  Академик Борецкий заметил и Сергея, который всегда посещал занятия их кружка и нередко выступал, поднимая серьезные вопросы и остро критикуя доклады и выступления кружковцев. Демьян Фадеевич внимательно приглядывался к нему и встречал его на кружке как своего. В заключительных выступлениях он не раз отмечал основательность замечаний и высказываний Сергея. Когда после последнего перед праздниками заседания кружка Демьян Фадеевич, выходя, увидел в коридоре объявление о докладе Сергея, то он, ткнув палкой в стену, спросил окружавших: - Это что, наш Астахов? - Наш, - ответили ему, улыбаясь. - Вы, наверно, пойдете, Татьяна Никитична? - спросил он, повернувшись к ней. - Да, вероятно, пойду. - Правильно, нужно пойти. Нас он донимает критикой, а как сам то, нужно еще посмотреть. Я тоже, может быть, приду, - кончил он, - Да и тема любопытная: "Добровольческое движение" - Толстой, Тургенев, Гаршин, Вронский. Любопытно, что откроет наш Астахов.
  ЖЖЖ
  
  Кружок Истории СССР работал несколько отлично от других. Руководителем был заведующий кафедрой профессор Калашников. Но темы студенческих работ распределялись между ведущими курсы членами кафедры, так что каждый преподаватель кафедры консультировал несколько близких ему по тематике студенческих работ. Обычно он же проводил и заседание кружка, где докладывалась эта тема.
  Тему о добровольческом движении Сергей сам выдвинул, заинтересовавшись вопросом и почти ничего не найдя о нем в литературе. Естественно, что его консультантом по теме стал профессор Патран, который тогда только что окончил свою докторскую диссертацию о восточном вопросе в России от крымской до русско-турецкой войны 1877-1878 гг.
  Это был крупный мужчина лет 45-50 с почти лысой головой и светлыми бровями, ресницами и остатками волос на висках и затылке. Его крупные правильные черты лица образовали добротную и солидную профессорскую мину, которая не изменялась почти никогда. Дома или где-нибудь среди своих на пляже он, вероятно, вел себя иначе, может быть, искренне смеялся или даже хохотал от души. Но в университете, студенты, во всяком случае, ни разу не могли уличить его в таком легкомыслии. Говоря с кем-нибудь из посторонних, он всегда глядел своими чуть навыкате светлыми глазами прямо в глаза собеседнику, при этом его пристальный и даже, пожалуй, слегка подозрительный взгляд не терял, однако, поволоки легкой задумчивости, что, вероятно, отражало проходившую беспрерывно внутреннюю работу мысли. Иногда во время такой беседы на лице его появлялась улыбка, но трудно было решить, к чему относилась эта улыбка - то ли к предмету беседы, то ли к собеседнику, то ли улыбался профессор из сочувствия, то ли над простотой собеседника. Работал и знал он много, лекции его были содержательны, но слишком академичны и сухи, с большим количеством иностранных слов, что еще больше подчеркивало его глубокую ученость. Студенческая масса относилась к нему равнодушно, но это его, по-видимому, совершенно не интересовало.
  Когда Сергей ознакомился с литературой и источниками своей темы и смог набросать план работы, он обратился за советом к профессору. Оставив свой стол в читальном зале научных работников при университетской библиотеке, его консультант вышел с Сергеем в коридор, стал около окна и молча уставился в него. Сергей поделился трудностями темы - ни единой современной работы по этому вопросу не существует, да и аналогичных работ, которые показывали бы пример, как строить такое исследование, нет. По лицу профессора скользнула загадочная улыбка, но он продолжал молча и выжидательно глядеть в Сергея. Последний сказал, что ему было бы очень интересно познакомиться с уже готовой докторской диссертацией профессора, которая затрагивает, конечно, и этот вопрос. Профессор опять загадочно улыбнулся и продолжал молча глядеть на него; лишь время от времени ресницы профессора, как бы для разнообразия, на мгновение закрывали глаза. Профессор задал несколько второстепенных вопросов и опять умолк, выжидательно и терпеливо глядя на собеседника. А между тем Сергей хорошо понимал, что драгоценные профессорские минуты текут бесполезно для науки. Он задал еще несколько первых попавшихся вопросов, но профессор продолжал молчать, загадочно улыбался или коротко отвечал вопросом на вопрос. Так он за всю беседу почти ничего и не сказал.
  Почувствовав, в конце концов, неловкость занимать драгоценное время маститого ученого такой пустой болтовней, Сергей поблагодарил за внимание и вежливо раскланялся. Единственно, чего добился он, это совета обратиться к преподавательнице кафедры Истории СССР товарищ Савчук, которая писала кандидатскую диссертацию, близкую к его теме.
  Валентина Павловна Савчук была немного знакома ему. Она вела у них практические занятия по курсу профессора Патрана. Студентам было известно, что она два года тому назад окончила аспирантуру по кафедре Истории СССР, и что руководителем ее был профессор Патран. Держалась она всегда с достоинством и очень корректно. Вид у нее постоянно был несколько томный, усталый; о своем шефе она неизменно говорила с благоговением, даже небольшие, серые, бесцветные глаза ее при этом расширялись. А семинарские занятия она вела очень скучно. Правда, Сергей знал, что бывают крупные ученые, которые читают плохо; таков был у них профессор археологии, высидеть у него два часа было мучительно трудно, поэтому, чтобы не пустовала аудитория, они оставляли слушать его несколько дежурных. Может быть и Савчук из таких.
  Он зашел в кабинет Истории СССР, чтобы узнать, когда можно будет увидеть Валентину Павловну, и там узнал от знакомой лаборантки, что диссертация товарищ Савчук вчерне окончена и находится сейчас в кабинете для ознакомления с нею членов кафедры, так как кафедра вскоре будет обсуждать эту работу. Сергей сейчас же достал чистую тетрадь и засел за диссертацию, которую и проработал за три дня. Диссертация его сильно удивила и даже разочаровала. Он надеялся найти там обстоятельный, глубокий научный анализ темы, которая действительно бела очень близка к его теме. Она исследовала отношение русского общества к болгарскому восстанию весны 1876г. Однако "изюминка" работы (как теперь говорят, кажется, диссертанты) сводилась к знакомству с некоторым количеством архивных документов, на основании которых лишь один из вопросов темы - отношение панславистов к восстанию - был изложен с привлечением нового документального материала. Остальные, подчас очень важные вопросы темы освещались поверхностно, нелогично, с некоторыми, бросавшимися даже Сергею в глаза, неправильными выводами. Диссертация выглядела очень серой. Основным недостатком методики обработки материала, по его мнению, было неумение диссертантки при изложении фактического материала ставить вопрос "почему", то есть неумение анализировать. Там, где излагался фактический материал - работа выглядела удовлетворительно, но анализ излагаемого материала был совершенно недостаточен и просто убог. Основным недостатком общих выводов диссертации была переоценка роли реакционеров-панславистов в общественном движении и неправильное понимание роли либералов и революционеров.
  И все же Сергею было интересно побеседовать с диссертанткой, может быть, она расскажет кое-что интересное, поможет в подборе материала; да и своим впечатлениям от диссертации он не очень доверял. Все-таки это первое впечатление.
  Договорившись с Валентиной Павловной, Сергей в условленное время пришел к ней домой. В домашней обстановке он особенно внимательно вглядывался в нее. Это была невысокая, худая, некрасивая молодая женщина лет двадцати восьми - тридцати в длинном до пят темном халате. Она приняла его со своим обычным немного кислым выражением томности и усталости, хотя из вежливости, видимо, превозмогала себя и даже старалась улыбаться.
  Сергей рассказал, что он работает над такой-то темой, и что профессор Патран посоветовал ему побеседовать с ней. Он сказал, что уже успел ознакомиться с ее работой, а вот диссертацию профессора, кажется, не удастся заполучить для прочтения.
  Она слушала его молча с чуть рассеянным взглядом из-под приспущенных ресниц, время от времени кивая в такт его словам, как будто она заранее знала, что так оно и будет. Потом, помолчав немного, спросила его, почему он взял эту тему. Сергей объяснил, что вопрос интересен сам по себе, а, кроме того, он совсем не разработан. Здесь она чуть оживилась и сказала, что она бы ему по-дружески (у нее появились даже нотки задушевности в голосе) посоветовала бросить тему, так как она исчерпывающе исследована уже в двух работах. Он в начале не понял и спросил, в каких работах. Она объяснила, что профессор Патран уже двадцать лет работает над темой, которая включает этот вопрос, и диссертация его уже написана; ну, а вторая работа... и здесь она так же устало замолчала, как и говорила, явно из скромности не желая упоминать своего имени. Но Сергей тотчас догадался и сказал, что ему немного непонятен такой подход. По его мнению, еще десятки историков будут исследовать эти очень важные события и, если они будут хорошие историки, то работы их всех будут полезны. Она на это молча кивнула головой, не изменив чуть затуманенного легкой рассеянностью взгляда, как кивают, когда слышат давно известную тривиальность.
  Да и вообще, продолжал Сергей, если бы по этой теме и больше было работ, то для него, студента, это только лучше; а, кроме того, нашему брату, молодежи, не следует бояться авторитетов, нужно смело дерзать. Она улыбнулась и подняла на него свои устало улыбающиеся бесцветные глаза, которые, казалось, снисходительно журили его и говорили: "Эх, молодо-зелено". - Дерзать? это правильно, но ведь дерзать тоже нужно не сломя голову и, не закрыв глаза.
  - Конечно, подхватил он, - вот я, например, прочел вашу диссертацию и не согласен с вами по целому ряду вопросов.
  - Да? Ну что же вы думаете? - все так же рассеянно спросила она. А выражение лица говорило, что хотя это ей и скучно, но она до конца выслушает студента и чем сможет - поможет.
  Несмотря на то, что такой слушатель вовсе не располагал к откровенности и вообще к разговору, Сергей, увлеченный возможностью высказать свои мысли компетентному человеку, был готов изложить свои соображения. На мгновение он задумался над тем, как бы помягче начать свои критические замечания. Однако в это время в дверь постучали, и в комнату вошел хорошо одетый незнакомый мужчина. Лицо Валентины Павловны оживилось, и она с видом облегчения встала, показывая, что аудиенция окончена. На прощание она еще раз советовала Сергею подумать над тем, что она ему говорил. Он с признательностью обещал.
  Учтя диссертацию Валентины Павловны, Сергей еще месяца два просидел над материалами, и в мае прошлого года выступил со своим сообщением на заседании кружка.
  Руководил заседанием профессор Патран. Уже с самого начала сообщение Сергея заставило насторожиться слушателей. Излагая историографию вопроса, он показал неудовлетворительность его разработки в дореволюционное время, а потом сказал, что и в советской литературе некоторые историки неправильно, по его мнению, рассматривают развитие симпатий к славянам в русском обществе, как дело рук реакционаров-панславистов; такую ошибку допускает и работа, которая специально посвящена теме отношения русского общества к борьбе славян за независимость - диссертация товарищ Савчук. И он вкратце, по форме корректно, дал свою оценку диссертации. Он указал на прагматичность изложения, отсутствие глубокого анализа событий, неправильное понимание роли отдельных общественных течений, а именно: на переоценку роли реакционеров и недооценку значения искренних симпатий прогрессивных, демократических слоев русского общества. А затем он предложил свое толкование событий. Его изложение материала было убедительным, даже, пожалуй, слишком убедительным. Поэтому у слушателей возникало недоумение, почему же никто до сих пор не додумался до таких очевидных выводов. Слишком уж лихо, кавалерийским налетом, расправился он со своими предшественниками и в том числе, что было особенно пикантно, с диссертацией их преподавательницы. Поэтому все с нетерпением ожидали выступления профессора Патрана, так как знали, что он, пожалуй, лучший в стране знаток этого вопроса. А когда, наконец, профессор выступил, для Сергея наступили очень неприятные минуты.
  Профессор, как и обычно, медленно взошел на кафедру, задумался на несколько мгновений, а потом стал говорить - спокойно, продуманно, веско и очень солидно. Тема, взятая товарищем Астаховым, представляет большой научный и общественный интерес. Однако она очень велика для студенческой работы, тем более, что студент расплылся и говорил не только о добровольческом движении, но пытался охарактеризовать общественное движение в России летом и осенью 1876г. в целом. Но, пытаясь охватить такую огромную тему, автор не справился с задачей отбора источников. Источниковая база его громких выводов явно недостаточна. Отсюда чрезвычайная легковесность всех построений товарища Астахова. А все дело в том, что он просто не знает событий. А иначе и быть не могло, так как за такой короткий срок невозможно хоть более или менее удовлетворительно изучить источниковый материал для каких-либо серьезных выводов. Далее профессор проиллюстрировал свою мысль и показал ряд фактических ошибок в сообщении Сергея. Очень ядовито получилось его замечание о том, что докладчик называл Ионина русским послом в Рагузе, в то время как он был всего лишь только консулом. Что же касается добровольцев, то докладчик их совершенно неумеренно идеализирует. Не нужно забывать, что это было движение, возглавленное реакционерами, под реакционными лозунгами, что добрая половина добровольцев застряла в ресторанах и кабаках Бухареста, Будапешта и Белграда. В заключение профессор выразил сожаление, которое прозвучало искренне и убедительно, что докладчик не счел нужным использовать советы старших товарищей, которые, вероятно, помогли бы ему избежать многих ошибок.
  Нелегко было Сергею выдерживать меткие, рассчитанные удары, которые разрушали до основания, как карточный домик, такое внушительное в его собственном изложении построение.
  Правда, все видели, что Сергей слушал все это с обычным спокойствием, очень серьезно и заинтересованно. Основные возражения профессора он записал. Однако это был, конечно, крупный конфуз.
  Как потом рассказывали Сергею, сидевшая сзади его Савчук громко шептала соседям, что она могла бы встать и добить его, но он был так жалок, что она пожалела его.
  В заключительном слове Сергей отказался от полемики, он только поблагодарил выступавших и особенно профессора за критику и пообещал учесть все замечания в работе над темой.
  Почти все присутствовавшие были убеждены, что Сергей зарвался. Да это и естественно с его самонадеянностью. Некоторые только удивлялись, что профессор слишком резко обрушился на него. Для студенческого доклада Сергей проработал все же немало литературы и источников; построен доклад неплохо, ну, а если ошибся в выводах, то кто ж не ошибается. - Что это он так тебя вздул? - удивлялись сочувствовавшие Сергею. - Значит, заслужил, - спокойно отвечал он, не желая показать раздражения, которое вызывало в нем такое сочувствие.
  Почти всю дорогу домой, идя с ребятами, он молчал. Думал.
  Много размышлял он об уроках этого заседания кружка. Ему не все было понятно. Он допускал, что подготовил плохое, неосновательное сообщение с неправильными выводами. Внимательно, учтя замечания, перечитывал написанное. Отдельные промахи, отмеченные профессором, были очень неприятны, но ведь дело не только в отдельных деталях. Картина событий в целом казалась ему все же правильной и после тщательного пересмотра ее. Однако он уже понимал, как трудно быть объективным в оценке того, что живо касается тебя. Он не раз наблюдал людей умных, честных и несомненно добросовестных, которые, будучи сами объектом спора, искренне и убежденно извращали совершенно очевидную для всех истину. Трудно быть объективным в субъективных положениях, и Сергей допуская, что он ошибся. Однако остановиться на этом он не мог, так как целый ряд фактов толкали на размышления.
  Можно было ошибиться в оценке своей работы, но ведь к диссертации Савчук он подходил объективно. Он еще раз пересмотрел диссертацию и свои выписки из нее, ознакомился в кабинете с аспирантскими рефератами Савчук и еще больше поразился скудостью мысли, научным худосочием всех ее работ. На всем написанном ею лежала печать абсолютной бездарности. Неужели этого не замечают? Как же она могла попасть в аспирантуру, окончить ее? Как может не замечать этого ее руководитель, профессор Патран, человек, во всяком случае, умный и знающий ученый?
  - Фома Борисыч, вы читали диссертацию товарищ Савчук? - спросил он как-то у заведующего кафедрой.
  - Читал.
  - Как она вам нравится?
  - Ну что ж, диссертация как диссертация. Ведь от кандидатской работы не так уж много и требуется. В архиве она порылась, литературу прочла... и все же она впервые изучила, как осуществлялась помощь восставшим болгарам, осветила эту сторону в деятельности Славянского комитета... Ну, и хватит с нее.
  - Да, но ведь тема, объявленная названием диссертации, совершенно не раскрыта, - и Сергей вкратце, но с горячим убеждением дал свою оценку работе. - Ведь для того, чтобы написать такую работу не нужно ни аспирантуру кончать, ни на истфаке заниматься, ни исторический материализм изучать. Любой средний десятиклассник, если дать ему время и эти несколько архивных документов, напишет не хуже, а то и лучше, логичнее и глубже.
  - Э-э, какой вы петух! - добродушно улыбнулся Фома Борисыч. - Работа, действительно... - и он, задумавшись и став серьезнее, кончил: - бледная... Ну, да ничего, профессор Патран вытянет ее, - как бы успокаивая себя, кончил он.
  Все это еще больше убеждало Сергея в том, что он не ошибся в оценке работы Савчук. Он задумывался, зачем такие люди идут в науку. Они были бы хорошими машинистками, бухгалтерами, секретарями, может быть даже талантливыми производственниками, ведь каждый человек на своем месте может сделать очень много. Но зачем поступать в ученые, если не чувствуешь в себе той искры, того огонька, который необходим, чтобы поддерживать пламя науки? Какое чудовищное самообольщение должно всю жизнь застилать глаза этим людям? И что испытывает бездарность, когда слышит, что народ ждет от своих ученых смелых мыслей, творческого огня, великих открытий? И просыпается ли у нее при этом совесть? А если да, то неужели хорошие ставки - достаточная компенсация за неудобство иметь время от времени просыпающуюся совесть? Возбужденный собственной неудачей, Сергей поднимался до общечеловеческой точки зрения на вещи.
  Еще больше недоумения вызывала у него позиция профессора Патрана. Почему он поддерживает и защищает Савчук? Неужели он не видит, что она бесплодна в научном отношении, как евангельская смоковница? И он присматривался к этому серьезному, холодному человеку, олицетворявшему самую научную солидность. Сергей ознакомился с работой профессора - и осталось то же впечатление научной основательности и солидности. Вскоре после своего выступления на кружке Сергей присутствовал на защите кандидатской диссертации, где профессор Патран был одним из оппонентов. Выступление профессора ему прямо понравилось. Дельное, обоснованное, без единого лишнего слова, с явно выраженным стремлением (особенно подкупившим Сергея) к объективному изображению истории, так как она и протекала, не ухудшая и не улучшая ее. Профессор рассмотрел сильные стороны диссертации, затем остановился на слабостях и сделал убедительное и веское заключение. Сергей сравнивал этот серьезный, всесторонний анализ диссертации с выступлением профессора после его сообщения. А ведь от студенческого сообщения требуется меньше, чем от диссертации. И, кроме того, громя его, он ухитрился совершенно не высказать своих мыслей по спорным вопросам, за исключением вырвавшейся у него отрицательной оценки добровольчества. И потом, неужели в его сообщении все без исключения было плохо? Ведь он в это же время выступил с двумя докладами на семинарских занятиях, и хотя он над ними работал гораздо меньше, они все же встретили высокие оценки преподавателей.... Нет, тут что-то не так. Значит ли это, что профессор выступал на кружке недобросовестно и необъективно? И ответить на этот вопрос не мог. Зачем ему это?.. Иногда мелькала мысль о том, что может быть между профессором и его ученицей существуют какие-нибудь интимные отношения, которые заслоняют научную истину, но это было очень мало вероятно. На кой черт ему, интересному мужчине, серая, некрасивая и неинтересная женщина.
  И только когда Сергею удалось познакомиться с докторской диссертацией самого профессора Патрана, ситуация для него несколько прояснилась. В связи с объявлением о защите, диссертация появилась в научной библиотеке университета. Сергей тотчас же уселся за нее. Это была большая монография в полторы тысячи страниц, напечатанных на машинке. Работа была написана на основании изучения огромного источникового материала, она охватывала большой промежуток времени с 1856 по 1876 год и затрагивала гораздо более широкий круг вопросов, чем тема Сергея, но последняя целиком входила в тему диссертации. Понятно, с каким интересом он изучал ее.
  Сергей уже на другой день после своего неудачного сообщения засел за источники и литературу своей темы. С большим интересом он ознакомился с библиографией диссертации Савчук и почти целый год изучал самое важное, по его мнению, из источников и литературы. Многое стало яснее, кое-что изменилось в его представлении, но в целом он только утвердился в правильности выводов своего сообщения, только аргументировать их он теперь мог гораздо сильнее.
  Изучая диссертацию профессора Патрана, он проникся еще большим почтением к эрудиции автора, но, вместе с тем, совершенно ясно увидел ряд серьезных недостатков работы. Он обнаружил, что у Савчук даже недостатков своих нет, что основные ее недостатки - бледная копия солидных, крупных недостатков ее учителя. Если и теперь ему не все было ясно в поведении профессора, то главное было очевидно - он является его научным противником, так как выводы Сергея о характере добровольческого движения прямо противоположны выводам профессора.
  Отсюда ясно - защита им своих выводов - это доказательство ошибочности выводов профессора. Следовательно, основной удар в выступлении нужно направить против него, не ожидая его нападения. С противником нужно действовать, как с противником. И конечно нужно нападать, а не ожидать нападения. Иначе поступить ему и в голову не приходило. Хотя он понимал, что это вызовет шум, ажиотаж и обвинения в легкости мысли необычайной. Ведь ситуация из басни "Слон и Моська". Но драку Сергей любил, профессорские тумаки хорошо помнил и теперь намерен был дать сдачи, как бы там не хихикали его противники.
  Тщательно готовясь к серьезной борьбе, он убрал из своего выступления все, что могло вывести спор из рамок чисто академических.
  
  ЖЖЖ
  
  Идя на заседание кружка, Сергей надел свой новый костюм, тот, в котором он был на первомайском бале. Причесываясь, он остановился перед зеркалом и заглянул в свои глаза, сверкавшие ярче обычного. Сегодня нужно быть спокойным, выдержанным, неторопливым - еще раз напомнил он себе свою основную линию поведения.
  Он был уверен в себе, в своей работе - уверен, что теперь его не вышибут из седла. Его противник - профессор, лучший знаток этой темы в стране, но ведь перед истиной все равны. А если истина на его стороне, то он уж постоит за себя. Потасовки он не боится.
  И тут же подумал, как хорошо было бы, если бы Виола пришла на кружок. Но это невозможно.
  А что если после всего шума, который наделает он, выступит профессор Патран и, как всегда спокойно и уверенно, не снисходя даже до насмешки, высечет его как шалуна-переростка, покажет, что все его претензии критиковать серьезный научный труд - детский лепет сбитого с панталыку приступом гордыни и самообольщения молодого человека, которому еще нужно очень много учиться, чтобы приниматься за серьезные научные проблемы. А ведь это было бы вполне естественно.
  И Сергей очень ярко представил профессора с такой речью на кафедре, аудиторию и себя самого. - Ну, так тебе и нужно, балбесу, если полтора года думал и ничего порядочного придумать не мог, - неожиданно зло подумал он о себе. Впрочем, это сомнение в своем успехе было мимолетным, и, скорее было проявлением продолжавшейся работы ума в стремлении предусмотреть все возможные варианты хода борьбы, чем результатом недостаточной уверенности в правильности своих выводов. Подобные мысли ему приходили и раньше, но одно воспоминание о Савчук снимало все сомнения: в ее бездарности он был абсолютно уверен. И если профессор Патран на стороне Савчук, то истина на другой стороне.
  На заседание кружка Сергей решил придти попозже, чтобы меньше ждать. Когда он вошел в седьмую аудиторию - кабинет Истории СССР - где должно было происходить заседание кружка, там было уже полно людей. Первое мгновение, когда он открыл дверь, у него даже мелькнула мысль, что он не туда попал, но увидев знакомые лица понял, что это собрались на его доклад. Это было приятно и еще более подстегнуло нервы.
  Как только он закрыл за собой дверь, сейчас же услышал хорошо знакомый, звонкий голос своей соседки Дуси Загоруйко: - О, явился профессор! - В этом голосе были слышны даже нотки злости - Дуся волновалась за него, так как даже преподаватели уже пришли, а его все не было.
  - Воны зволылы прыйты все-таки, превозмогшы свою пыху, хочь довго хыталысь - итить чы нэ итить на свий доклад, - острил по-своему, смешивая украинские и русские слова, Верещака, пожимая Сергею руку.
  За задними столами между Васькой и Захаром сидела Таня, а около них Сашка с Лорой и другие знакомые ребята. Кивками и улыбками он поздоровался со всеми и сел, отшучиваясь от нападок Дуси, Федота и других ребят их группы, коривших его за поздний приход, как за еще одно проявление его гордыни.
  К ним подошла лаборантка и передала, что заведующий кафедры просит его в профессорскую (так называлась маленькая комнатка, соединенная с кабинетом дверью). Когда Сергей зашел туда, там уже сидели профессор Калашников, профессор Патран и почти вся кафедра Истории СССР. Дело в том, что большинство членов кафедры, узнав о резко отрицательном отзыве профессора Патрана о прошлогоднем сообщении Сергея, решили, что профессор на этот раз что-то "пересолил". Астахова знали как отличного, очень толкового и умеющего работать студента. На заседании кафедры, когда речь зашла об этом, заведующий кафедрой так и сказал об этом профессору Патрану в свойственной ему очень мягкой форме. Поэтому теперь члены кафедры, почти все связанные с работой кружка, с интересом пришли послушать доклад.
  - Ну вот, и наш петух пришел, - улыбнулся профессор Калашников. - Вы почему опаздываете?
  Сергей показал на часы! - Еще три минуты до начала.
  - Полюбуйтесь на это молодое поколение, - шутливо обратился профессор к своим коллегам.
  - А вы обратила внимание, Фома Борисыч, - заметил доцент Ермолов, - что больше половины аудитории составляют интересные девушки, которые пришли посмотреть на него?
  - Если вы продолжите вашу мысль и скажете, что остальную часть аудитории составляют молодые люди, которые пришли из-за этих девушек, - ответил Сергей, - то вы придете к отрицанию научного интереса к моему докладу.
  - Ишь ты? - улыбнулся доцент Ермолов, - Видите, Фома Борисыч, все-таки научный интерес на первом месте. С таким молодым поколением можно примириться, - кончил он, поднимаясь и опираясь одной рукой на палочку, а другой о плечо Сергея. - Ну что, не пора ли нам уже начинать? - обратился он уже серьезно к профессору Патрану.
  - Будем начинать, - ответил тот, посмотрев на часы.
  - Демьян Фадеевич еще обещал зайти.... Ну, да пусть не опаздывает, - согласился профессор Калашников.
  Члены кафедры вышли из "профессорской" и расселись у стола председателя. Профессор Патран, сидевший в центре, шушукался о чем-то с Фомой Борисычем, когда дверь открылась, и вошел академик Борецкий.
  Посещения профессорами и преподавателями "чужих" кружков не было большой редкостью. Иногда это приводило в конце заседания к полемике руководителя кружка и профессора-"гостя", и это часто было самым поучительным и интересным для присутствующих. При появлении академика уже притихшая аудитория радостно зашумела. Профессор Калашников встал и, широко улыбаясь, жал руку гостю, всем своим видом говоря: "Очень рады, добро пожаловать!" - Профессор Патран тоже вежливо и корректно улыбался. Когда академик уселся рядом, профессор Патран склонился немного к нему всем корпусом, не наклоняя головы, и что-то зашептал. Сергей мог убедиться, что глаза его "противника" могут тепло и дружески улыбаться.
  Заседания кружка часто привлекали многих не кружковцев, но это было особенно многолюдным. Из студентов, помимо кружковцев, пришла почти вся группа Сергея, волейболисты его команды, много ребят из других групп третьего курса, а также из старших и младших курсов, пришли филологи и студенты других факультетов.
  Тема была интересна своей новизной.
  Многих интересовал и докладчик. Сергея хорошо знали как одного из лучших и способнейших студентов. Среди присутствующих было немало задетых когда-либо на кружках или семинарах язвительной критикой Сергея; теперь они пришли послушать критикана и при случае напомнить пословицу о соломинке в чужом глазу и бревне в своем. Среди таких были его искренние противники вроде Гени Лернер, были и люди с оскорбленным самолюбием, не сомневавшиеся, что весь его доклад будет состоять из ошибок, вследствие его чрезвычайной самонадеянности и некритического отношения к самому себе.
  Здесь была и почти столь же необъективная группа сторонниц Сергея. Это были девушки, которых интересовала личность его, отличника, одного из лучших спортсменов и очень интересного молодого человека.
  Интерес к докладу подогревался и тем, что многие знали, в основном, его предысторию.
  ЖЖЖ
  
  Поднялся профессор Патран и объявил заседание кружка открытым. - Слово для доклада на тему: "Добровольческое движение в помощь восставшим славянам летом и осенью 1876 года" предоставляется студенту третьего курса Астахову.
  Сергей взошел на кафедру и заставил себя спокойно и неторопливо взглянуть на аудиторию. Кабинет был полон, больше сотни глаз внимательно и ожидающе глядело на него. Вон Дуся Загоруйко ободрительно улыбается и машет кулачком: "Ну, смотри, держись!" А рядом сидят строго и выжидательно глядя на него Геня Лернер. А вон за задним столом сидит Таня, Васька и Захар; они только что болтали о чем-то веселом и сейчас усаживаются, чтобы слушать его. Таня легко и естественно сменяет улыбку на спокойное внимание, Захар продолжает добродушно улыбаться, а Ваське лицо плохо повинуется, и он с трудом сгоняет улыбку, которая ясно говорит, что он совсем было, забыл и о докладе и об окружающих, а теперь вот возвращается в этот, гораздо худший мир.
  Среди множества лиц, внимательных глаз, устремленных на него, совсем близко, сбоку, промелькнуло лицо Валентины Павловны Савчук; оно было непроницаемо и вместе с тем, казалось, готово было сложиться в недоуменную и презрительную мину: "Я же говорила, что из этого ничего хорошего не выйдет.
  А где-то совсем рядом, только немного сзади, сидел строго, спокойно и внушительно профессор Патран, его противник.
  "Ну, дай, боже, нашому тэляти вовка зъисты!" - иронически напутствовал Сергей себя одной из любимых пословиц. Было приятно осознать, что он, начиная бой, не утерял обычного чувства иронии.
  Он поднял глаза на слушателей, и мгновенно все постороннее исчезло; ум цепко ухватился за давно продуманную начальную мысль доклада. 3адумчиво глядя перед собой, он начал говорить, очень спокойно, медленно и четко чеканя слова и фразы. Мгновение он прислушивался к своему голосу. Все в порядке. И тотчас опять окунулся в логический поток мыслей доклада.
  Вначале он коротко, но подчеркнуто, несколькими точными фразами определил научный и общественно-политический интерес темы. Затем охарактеризовал историю исследования ее. Он говорил, что до сих пор тема не была предметом специальных исследований и только в последнее время значительная часть ее была освещена в кандидатской диссертации Валентины Павловны Савчук и в полном объеме была изучена в докторской диссертации профессора Патрана "Восточный вопрос в русском обществе (1856-1876гг.)". С моим отношением к работе Валентины Павловны можно будет ознакомиться в письменном варианте моего доклада, который я оставлю в кабинете. Сейчас я на работе Валентины Павловны останавливаться не буду, так как все ее выводы, которые касаются исследуемой темы, гораздо сильней выражены и аргументированы в докторской диссертации профессора Патрана, на которой я и остановлюсь подробнее.
  С самого начала скажу, что с целым рядом выводов процессора Патрана я не согласен, - просто сказал Сергей, а потом, задумавшись, добавил после небольшой паузы: - Когда студент критикует докторскую диссертацию своего профессора, то скорее всего ошибается студент - я это понимаю, но наука может правильно развиваться, а студенты правильно овладевать наукой, при условии, если даже самый маленький исследователь будет совершенно свободно высказываться о работах самых больших ученых.
  Ну и, кроме этого, моей прямой обязанностью является характеристика историографии вопроса, поэтому работа профессора Патрана должна быть оценена мною с наиболее возможной полнотой.
  Это щекотливое в докладе "объявление войны" Сергей сделал очень выдержанно, спокойно, даже с легким, заметным только для опытного глаза, щегольством. Он как бы играл и наслаждался спокойствием, выдержкой, богатством средств выражения своих мыслей, сознанием силы своей позиции, своей правоты.
  Поворачивая голову от президиума к аудитории, Сергей поймал на себе пристальный взгляд Валентины Павловны Савчук, в котором сквозило, как сказал бы Печорин, "самое восхитительное бешенство". Он взглянул ей в глаза с простодушием и удовлетворением от взятого им тона.
  - Актер, - с негодованием прошептала она.
  И это негодование и ярость, которые он уловил у нее в глазах, доставили ему удовольствие.
  - Тема моего доклада, - продолжал он, - входит, как составная часть в работу профессора Патрана, и я, естественно, буду касаться, в основном, только той части работы, которая относится к характеристике добровольческого движения и непосредственно связанных с ним событий.
  Диссертация профессора Патрана является первым крупным исследованием рассматриваемой темы, она основана на огромном фактическом материале и богатство его внушает самое глубокое почтение.
  В этой работе впервые изображена картина очень важных событий на протяжении значительного промежутка времени. Говорят, что в науке поставить вопрос бывает не менее важно, чем разрешить его. В диссертации не только поставлен большой вопрос, но и предложено решение его, основанное на очень большом и солидном фактическом материале.
  Однако, по моему мнению, профессор Патран в анализе собранного им материала и в изображении картины исторических событий во многом неправ.
  По аудитории пронесся шорох, все взглянули на профессора Патрана. Тот так же спокойно и даже величественно сидел, окаменев на своем месте, и в глазах его была все та же солидность с примесью еле заметного недовольства и профессорского брюзжания: "Вам всем должно быть неловко заставлять меня выслушивать такую чушь, но раз это необходимо, то я буду делать вид, как будто все так и должно быть".
  Между тем, Сергей уже больше не играл голосом - приступал к главному. Теперь он говорил все так же спокойно, но проще, весь поглощенный своими мыслями, стараясь убедить аудиторию и доказать свою правоту.
  Этот момент был, если можно так выразиться, вершиной психологической горы, на которую он взбирался - самый тяжелый момент, когда ему приходилось преодолевать если не сопротивление, то, во всяком случае, недоверчивость и сомнение почти всей аудитории. Ведь это было до сих пор неаргументированное наступление на высокий и несомненный авторитет профессора. Синица ведь тоже грозила море зажечь.
  Чувствуя это психологическое сопротивление слушателей, Сергей, приступая к главному - доказательствам, заговорил чуть медленнее, и даже скандируя слова, давая время обдумать и оценить их основательность.
  - Серьезным недостатком работы профессора Патрана является, по моему мнению, изложение значительной части фактического материала без анализа, нагромождение фактов и событий, не освещенных вопросом "почему". Отсюда прагматичность изложения, внешняя, поверхностная связь фактов в изображении картины событий, отсюда, в итоге, неправильное объяснение этих событий.
  Это очень ярко проявляется, например, в изложении материала об участии революционных кругов общества в славянском движении русского общества летом и осенью 1876 года. Весь этот материал, в сущности, не обработан и является только доказательством осознанной необходимости показать наряду с другими кругами общества и революционные. Библиография диссертации указывает большое количество источников, освещающих деятельность революционных кругов, в том числе и такие органы революционной печати как "Община", "Работник", "Набат", "Вперед" и другие. Изучение этих органов дает возможность проникнуть в понимание революционерами событий того времени, понять, почему они поступали так, а не иначе, почему одни поступали так, а другие иначе. Но ведь в работе не раскрыты причины и мотивы деятельности революционеров. В результате изучения большого и интересного материала о революционных кругах профессор Патран приходит к выводу, что некоторые революционеры сочувствовали борьбе славян и даже поддерживали ее, а некоторые относились к ней отрицательно. Такие выводы, по моему мнению, никого удовлетворить не могут, так как здесь исследование кончается там, где оно, в сущности, должно только начинаться.
  Почти так же прагматически, без настоящего анализа изложен материал о либералах. Здесь мотивы деятельности различных либеральных течений не объяснены, не сведены к классовым интересам отдельных группировок русской буржуазии.
  С этим недостатком в работе профессора Патрана тесно связан другой, очень важный, по моему мнению, - я имею в виду отсутствие четкого классового определения общественных течений.
  Смысл работы профессора Патрана сводился к тому, чтобы выяснить, как относились к развитию восточного вопроса различные общественные течения от реакционеров до революционеров. Имея в виду эту задачу, я думаю, что необходимо, чтобы иметь право оперировать такими понятиями как "либералы" или "революционеры", вначале нужно точно определять эти общественные течения, вскрыть классовую сущность каждого - иначе это будут действия с неизвестными величинами, как оно и вышло в действительности. Это необходимо было сделать, тем более что и либералы и революционеры этого времени подразделялись на несколько более мелких течений, кое в чем различных между собой, с соответственно различными отношениями к восточному вопросу.
  В работе имеется довольно подробная характеристика реакционеров-панславистов, но нет характеристики ни либеральных, ни революционных общественных течений.
  Этот недостаток имеет и другую, еще более важную сторону. Задача, стоявшая перед профессором Патраном - выяснить отношение различных общественных течений к восточному вопросу - могла быть правильно решена только в том случае, если бы автору удалось проследить, как внешнеполитические программы отдельных политических течений вытекают из их программ внутриполитических. Ленин писал, что ключ к пониманию внешней политики отдельных партий нужно искать в их внутренней политике. А между тем эта задача в работе профессора Патрана не только не разрешена, но и не поставлена. Профессор Патран не показал, и не смог бы показать, как взгляды на восточный вопрос либералов и революционеров вытекают из их внутриполитических взглядов, так как он нигде не дает характеристики внутриполитических концепций этих течений.
  Поэтому и получается, что взгляды революционеров на восточный вопрос вообще, по-настоящему, никак не объясняются, а взгляды либералов объясняются влиянием на них реакционеров. И Сергей привёл в доказательство соответствующие места из диссертации.
  - Что же получается? Автор подробно проанализировал деятельность и концепции панславистов, показал, как их внешнеполитические взгляды связаны с внешнеполитическими интересами, а когда перешел к либералам, то оказалось, что у них своих внешнеполитических программ нет, они заимствуют их у панславистов.
  А между тем всякому, кто хоть немного знаком с историей, должно сразу броситься в глаза, что здесь что-то не так. В.И.Ленин неоднократно писал, что в рассматриваемое время русский царизм в своей внешней политике должен был все более и более учитывать интересы буржуазии. И это само собой разумеется. С 1861 года капитализм стал господствующей формацией в России, поэтому буржуазия играла все большую роль в жизни страны. А здесь выходит, что русская буржуазия в лице ее идеологов либералов, не имела своих взглядов в восточном вопросе и заимствовала их у реакционеров-панславистов. Вместо того, чтобы объяснить, когда и как интересы панславистов и либералов совпадали, профессор Патран сводит все к влиянию панславистов на либералов. - И Сергей привел ряд таких высказываний из диссертации.
  Он говорил с увлечением и убежденностью в очевидной истинности своих слов. Продуманные, проверенные мысли легко и удобно укладывались в слова и фразы. Речь лилась свободно, убеждение в значимости каждого слова придавало его изложению вместе с огоньком увлечения вескость, убедительность и необходимую естественную, а не наигранную, интонацию. Докладчик был поглощен неразрывной цепью своих положений и доказательств и мысль о слушателях, хотя и одухотворяла всю его мозговую работу, все же ушла куда-то в подсознание. А слушатели же забыли как-то об Астахове, студенте третьего курса, и перед ними неразрывной цепью проходили одна за другой мысли, мысли и мысли. Даже на лице профессора Патрана застыло угрюмое, чуть скептическое внимание.
  - В результате этих крупных недостатков, профессор Патран пришел к ошибочному, по моему мнению, выводу, который имеет решающее значение для понимания темы моего доклада. По мнению профессора Патрана поднявшаяся в России волна горячего сочувствия борьбе братьев-славян за свою независимость была делом рук, прежде всего реакционеров-панславистов, или, точнее, славянских комитетов - организационных центров панславизма. К таким выводам приходила и буржуазная историография, они мало отличны и от утверждения Покровского, писавшего, что вся эта волна сочувствия братьям-славянам была "гнусной комедией, подстроенной царизмом". Интересно отметить, что и Яковлев в своих лекциях излагает дело так, якобы вся эта "шумиха" вокруг помощи братьям-славянам была результатом деятельности славянских комитетов и яростной пропаганды славянофильских газет. Хотя, кстати сказать, славянофилы в это время не имели ни одной своей газеты.
  Таким образом, этот вывод находит своих сторонников и среди советских историков.
  И все же неосновательность его бросается в глаза. На самом деле: балканские славяне восстали на справедливую, прогрессивную борьбу против турецкого ига, в русском обществе подымается волна горячего сочувствия им, она охватывает очень широкие круги общества. "Низы" особенно горячо сочувствовали этой освободительной борьбе. Об этом пишет и профессор Патран в своей работе. Как же могло получиться, что совершенно невлиятельная в обществе группка реакционеров-панславистов (а эта невлиятельность общеизвестна и сами реакционеры на это горько жаловались), как могло получиться, что эта совершенно невлиятельная в широких кругах общества группка людей вдруг подняла на ноги все русское общество и особенно низы?.. Естественно и логично было бы поискать другие силы, поднявшие русское общество, и отыскать эти силы, мне кажется, нетрудно.
  Громя мое сообщение, год тому назад, профессор Патран для доказательства решающей и руководящей роли славянских комитетов, напоминал, сколько они собрали денег, сколько переслали восставшим оружия и снаряжения, сколько организовали добровольческих отрядов. Но ведь все это ровно ничего не говорит в пользу вывода профессора Патрана. Если бы эти цифры были вдвое, втрое, вдесятеро, в сто раз больше - и то это ничего бы не говорило в подтверждение того, что славянские комитеты играли руководящую роль в движении в защиту братьев-славян. Помощь славянам шла главным образом через славянские комитеты, так как только таким путем она могла попасть к восставшим. Если Вера Фигнер - известная русская революционерка - и подобные ей люди обращались к Аксакову - вождю панславистов с просьбой взять их в отряды добровольцев, то неужели мы на этом основании можем говорить, что Аксаков возглавлял и движение русских революционеров в помощь славянам?
  Славянские комитеты в этом отношении сыграли роль пересылочных организаций, аналогичную роли почты, и не играли, и не могли играть решающую и направляющую роль в движении русского общества.
  Из такой характеристики в диссертации движения русского общества неизбежно вытекает и характеристика добровольческого движения, ярчайшего проявления сочувствия русского общества борющимся братьям, как движения реакционного. На том основании, что им руководили реакционеры и официальной идеологией его был реакционный панславизм.
  Мне такая оценка кажется ошибочной.
  Добровольческое движение было естественным результатом горячих, искренних и прогрессивных по своему характеру симпатий подавляющего большинства русского общества, именно его демократических, прогрессивных элементов.
  Кучка реакционеров, пытавшихся примазаться к движению, возглавить его и использовать его в своих реакционных целях, успеха не имела, и иметь не могла.
  Тот факт, что русские добровольческие отряды подчинялись реакционному генералу Черняеву и части так же реакционно-настроенных офицеров, что в добровольческих отрядах было определенное количество "господ-ташкентцев" никак не должен заслонять от нас того факта, что подавляющее большинство добровольцев героически боролись и умирали за свободу и независимость балканских народов. И этого героизма не отрицал ни один из самых яростных врагов добровольчества, а их у него было немало.
  Во главе русской армии в русско-турецкой войне 1877-1878 годов стоял русский царизм, официальная идеология вождей армии была реакционной, а война, которую вела русская армия, объективно была прогрессивной, так как способствовала делу освобождения балканских народов от реакционного турецкого ига.
  Упрекая меня в идеализации добровольческого движения, в моем прошлогоднем сообщении, профессор Патран напомнил, что больше половины добровольцев застряли в кабаках Бухареста, Будапешта и Белграда. И эти факты мне кажутся неубедительными, они не подтверждаются никакими данными, их не приводит и профессор Патран в своей диссертации. А если это сказано как образное выражение, то, по моему мнению, эта образность - результат недостаточно вдумчивого отношения к явлению, которым может законно гордиться наш народ.
  Дело в том, что добровольческое движение имело действительно немало темных пятен (дебоши, пьянку, мордобои), жестоко осужденные в свое время русским прогрессивным обществом. Но чтобы правильно оценить эти темные пятна, нужно вспомнить историческую обстановку и всесторонне оценить события. И дебоши, и пьянки, и мордобои действительно были и не могли не быть. Всякое массовое движение, даже во имя самых светлых убеждений всех участников, если оно плохо организовано, обязательно будет иметь ряд серьезных недостатков. А организовали добровольческое движение реакционеры отвратительно. Глава славянского комитета Аксаков сам признавался в этом. Но он в этой неорганизованности ухитрился увидеть положительную черту - признак народности движения. А неорганизованность была результатом руководства реакционеров - людей отнюдь не приспособленных, чтобы возглавить массовое движение. Так же плохо было организовано пребывание добровольцев в Сибири сербским правительством князя Милана. А если учесть среди добровольцев значительный процент "господ-ташкентцев", которые дезорганизовали их ряды, то нам станет ясно происхождение и удельный вес темных пятен добровольчества.
  Профессор Патран в оценке этого движения ссылается на Глеба Успенского, считая его правым. Глеб Успенский был крупнейшим писателем, и его свидетельства для историка очень ценны. Но его оценки исторических событий никак не могут быть приемлемы для марксистской исторической науки. Дело в том, что по своим взглядам он был близок к народникам и в своей оценке событий он допускает типично народнические ошибки. Его герой, горячо сочувствуя борьбе славян за независимость, отправляется добровольцем помогать им. При этом ему кажется, что, добившись освобождения от турок, братья-славяне устроят у себя бесклассовый и безгосударственный, народнический рай. Когда же этот герой видит, что, освобождаясь от турок, сербский народ попадает под власть своей собственной буржуазии и своего сербского классового государства, что война против турок играет на руку сербской буржуазии, то он проклинает эту борьбу и горячо осуждает свое участие в ней.
  Вот типично народническая оценка событий и странно, что профессор Патран безоговорочно соглашается с ней. Хотя ему, вероятно, хорошо известно марксистское положение о том, что национально-освободительная борьба в условиях того времени была буржуазной по своему содержанию и от нее выигрывала, в первую очередь, национальная буржуазия. И тем не менее образование национальных, классовых государств было для того времени явлением прогрессивным. Поэтому оценка событий Глебом Успенским была принципиально неправильной.
  Таково мое мнение об историографии вопроса и в частности о крупнейшей по исследуемой теме работе профессора Патрана.
  Далее Сергей охарактеризовал использованные источники, количество которых было очень внушительно. - Таким образом, - заключал он эту часть своего доклада, - работа моя написана, главным образом, на основании изучения источникового материала - периодической прессы, работ и статей виднейших общественных деятелей, опубликованной мемуарной и эпистолярной литературы. Это тот круг источников, который я использовал и для своего образования, только количество этих использованных мною источников значительно выросло за этот год.
  Профессор Патран, выступая по поводу моего сообщения, указывал, что этот круг источников недостаточен для правильного изображения картины событий. Я и с этим не согласен.
  Для того, чтобы изучить эту тему, чтобы понять отношение различных общественных течений к восточному вопросу, эти группы источников являются вполне недоброкачественным материалом.
  Профессор Патран указывал на необходимость использования архивного материала. Вообще это пожелание очень хорошее и против него не приходится возражать. Некоторые темы без архивных и неопубликованных материалов вообще невозможно исследовать, и эта тема при привлечении архивного материала может быть исследована гораздо глубже. Но мне хочется высказаться против фетишизирования архивного материала и возразить моему уважаемому оппоненту, что оттого, что мною использована, например, опубликованная переписка Победоносцева, от этого она нисколько не утеряла ценности для исследователя. Мне кажется неправильным оценивать достоинство исследовательской работы только по количеству привлеченных архивных материалов. Использование профессором Патраном очень большого количества таких материалов не избавило его работы от существенных, на мой взгляд, ошибок.
  Еще одним и очень важным доказательством того, что использованный мною источниковый материал дает возможность правильно воссоздать картину событий, является, как это ни парадоксально будет звучать после всего сказанного мною, диссертация профессора Патрана. Дело в том, что ход событий, последовательность исторических фактов - фактический материал очень часто в моей работе удивительно совпадает с фактическим материалом диссертации профессора Патрана. И это очень поддержало мою уверенность в правильности моих выводов, так как сам фактический материал диссертации очень громко говорит, а подчас и прямо вопиет против выводов автора.
  Ну, и потом, в этом отношении мне еще хотелось бы отметить, что при ознакомлении с диссертацией профессора Патрана меня очень удивило его скептическое отношение к кругу использованных мною источников, так как достаточно заглянуть в эту работу, чтобы убедиться, что вся она на 80-85% основана на том же круге источников, что и моя работа: на материалах периодической печати, мемуарах, письмах, давно опубликованных сочинениях общественных деятелей. А при внимательном чтении диссертации становится ясно, что неопубликованный архивный материал, хотя и очень важен, хотя и помогает значительно углубить картину, является все же только дополнительным к материалу, который дает тот круг источников, который профессор Патран признал почему-то недостаточным для студенческой работы.
  Далее Сергей изложил сжато, но все время, опираясь на данные источников, как он себе представляет и понимает исследуемые события.
  На Балканах вспыхнула прогрессивная национально-освободительная борьба народов против турецкого ига. Турцию поддерживала Англия и Австрия. Реакционный русский царизм, в условиях нарастания внутри революционной ситуации, колебался. С одной стороны, неуверенный в своей прочности, он боялся внешнеполитических столкновений, а с другой его манила перспектива удачной внешней политикой усилить свои позиции на международной арене и, главное, укрепиться внутри страны.
  Считая невыгодным отказываться от исторической миссии России - защитницы славян - царизм допускает проявления горячих сочувствий русского общества борьбе братьев-славян, сочувствий, которые сами по себе, естественно вспыхнули и стали развиваться при известиях газет о событиях на Балканах.
  Часть реакционеров подозрительно относились к общественному движению в защиту славян, так как боялась, что это стихийное движение может легко и естественно повернуть свое острие от турецкого деспотизма против русского царизма.
  Однако другая часть реакционеров, особенно панслависты, считала, что царизм должен возглавить общественное движение и даже начать популярную войну, объединив, таким образом, вокруг себя большинство русского общества и усилившись внутри страны; одновременно надеялись отвлечь "беспокойные элементы" от внутренней политики и, изолировав революционеров, расправиться с ними.
  Поэтому панслависты проявляют бурную деятельность, чтобы возглавить общественное движение и использовать его в своих интересах.
  Однако эта попытка реакции использовать в своих интересах прогрессивное общественное движение русского общества и прогрессивное движение балканских народов была неизбежно обречена на провал.
  Буржуазные круги русского общества тоже в большинстве были за поддержку борьбы славян, так как видели в этом возможность укрепиться на Балканах и в проливах, что было очень важно ввиду быстро растущей экономической роли русского Юга.
  Большинство русских революционеров - бунтари сочувствовали народной освободительной борьбе славян и отчасти поддерживали ее. Только немногочисленные "пропагандисты" - сторонники Лаврова выступали против поддержки борьбы славян, так как отрицали всякую национальную борьбу, признавая только классовую. В этом ярко проявилась еще одна порочная сторона теории революционного народничества.
  Наиболее горячо и искренне сочувствие братьям-славянам проявилось в самых демократических слоях, в низах общества. Миллионы пожертвований были собраны медяками бедноты.
  Сочувствие русского общества борьбе славян очень ярко выразилось в добровольческом движении, особенно горячо поддержанном низами. Первыми добровольцами еще в 1875 году были русские революционеры и представители прогрессивных элементов общества, отправленные полулегальными одесским и киевским комитетами помощи славянам. В одесском комитете активную роль играл виднейший русский революционер Желябов.
  Среди добровольцев были убежденные реакционеры-панслависты, были карьеристы, желавшие заработать ордена, "господа ташкентцы", однако основная масса добровольцев искренне шла помочь братьям-славянам и героически умирала за дело их освобождения от турок.
  Он вкратце изложил историю, героические дела добровольцев в тех очень трудных условиях, в которых они очутились, подтвердил фактами свое объяснение темных пятен добровольчества.
  Кончая, Сергей подчеркнул, что хотя участие в движении реакционеров и обусловило ряд темных пятен добровольчества, хотя воспитанные в лоне самодержавия "благодетели" славянства совместно со своими коллегами из сербского правительства и испоганили по мере сил и возможностей проявление массовой инициативы, тем не менее, память о добровольцах, героически сражавшихся и умиравших за свободу и независимость балканских народов, является еще одним доказательством освободительной роли России на Балканах.
  Кончив, Сергей стал собирать листки материалов своего доклада. В аудитории еще несколько мгновений продолжалась мертвая тишина. Взглянув на слушателей, он увидел серьезные, строгие и немного отчужденные лица, какие бывают у напряженно думающих людей. Это выражение он видел и у Дуси Загоруйко, и у Верещаки, и у Кольки Голованова, и у Аси Горобец.
  Наконец, как всегда спокойный и солидный, чуть приглушенный баритон профессора Патрана спросил, у кого есть вопросы к докладчику. Опять воцарилась тишина, но скоро в аудитории послышался шелест, шорох и шепот. Слушатели пришли в движение, пока еще внутреннее и невыразительное.
  Сергей стоял и со спокойным, непроницаемым лицом ждал голоса ребят. Ждал с готовностью принять любое сражение, - чувствовал он себя очень прочно. Изложить свои мысли ему, кажется, неплохо удалось. Возражений и споров он не только не боялся, но и желал их. В его докладе по необходимости экономить время были вопросы, изложенные очень коротко и поэтому не совсем убедительно, спор дал бы ему возможность гораздо сильнее аргументировать эти места. А, кроме того, он очень любил потасовки.
  Наконец медленно поднялась одна рука - вопрос. За ним другой, третий, и пошло; посыпались вопросы. Судя по ним, многие хорошо подготовились к заседанию и внимательно прочли рекомендованную к докладу литературу. Некоторые ознакомились и с соответствующими разделами диссертации профессора Патрана. Столь солидный и густой обстрел вопросами был даже несколько неожидан, но не неприятен - значит, многие серьезно готовились к его докладу.
  Было несколько поверхностных вопросов, которые свидетельствовали, либо о том, что авторы их пришли на заседание кружка для того, чтобы продемонстрировать свою академическую активность, либо о том, что им очень не терпелось поскорее выразить, хоть в форме вопроса, несогласие с докладчиком.
  Обычно в таких случаях бывают столь же поверхностные вопросы, имеющие целью поддержать автора, дать ему возможность блеснуть ответом. Но друзья Сергея хорошо знали его, а сочувствовавшие, не знавшие его близко, тоже и не подумали помогать ему, таким образом, так как очень он уверенно стоял за кафедрой.
  На эти нетрудные вопросы он отвечал легко и, когда позволял себе острить, то делал это мягко и добродушно. Он как бы отдыхал в эти несколько минут перед боем, перед тем как в него вступят основные силы "противника", а о том, что они вступят, он не сомневался. А потом, что скажет Савчук? Он не боялся и не уважал ее как противника, но сложность состояла в том, что она преподавательница, женщина и нужно было быть очень осторожным в выборе полемических средств против нее. А что скажут другие преподаватели, доцент Ермолов? Его выступление особенно интересно, ведь он кумир студенчества, в том числе и самого Сергея. А профессор Калашников? Вероятно, постарается сгладить противоречия. Сергей познакомил его с основными положениями своего доклада, объяснив, почему он не обращается к профессору Патрану; и Фома Борисыч согласился, что, во всяком случае, его попытка выяснить роль прогрессивных и революционных кругов в событиях заслуживает внимания. А что скажет и скажет ли что-нибудь академик Борецкий? Когда Сергей в беседе со своей знакомой очень толковой аспиранткой-филологичкой усомнился в компетентности академика Борецкого в одном историческом вопросе, та горячо возразила: - Ой, что вы! Академик Борецкий все знает. - И таково было убеждение многих умных людей, с которыми Сергею приходилось говорить о нем. А вдруг и он выступит? Ну что ж, если против, то будем драться. И, в конце концов, что скажет его самый опасный противник - профессор Патран? Как бы он ни отвлекался от этой мысли, она все время оставалась в подсознании, придавая определенный оттенок всем событиям этого вечера. Так же упорно в глубине мозга сидело решение - нужно быть готовым ко всему. Все, что бы ни сказал профессор Патран, может быть самое неожиданное, сокрушительное и убийственное - все нужно будет принять спокойно, вдумчиво, добросовестно; при любом обороте нужно будет не спеша разобраться и честно сделать вывод. Ему нечего бояться борьбы и встречной критики, он честно подошел к своей задаче и, как сумел, так и разрешил ее.
  Эта гамма мыслей и переживаний была тем психологическим фоном, на котором происходили его действия в развернувшихся событиях.
  На один путанный и, в сущности, не относящийся к теме вопрос, Сергей коротко и добродушно ответил: - Не знаю. - Как не знаешь? - Никак не знаю. Спроси что-нибудь полегче. - Спрашивающий недоуменно пожал плечами и сел. Ребята улыбались. А Сергей добродушно объяснил, что вопрос не относится к теме.
  Однако вскоре один за другим пошли серьезные вопросы. Одни просили его подтвердить более многочисленными фактами те или иные выводы, другие - более детально изложить интересующее событие, третьи - еще раз сформулировать некоторые положения доклада. Пошли вопросы от самых солидных кружковцев, отличников-старшекурсников, членов других исторических кружков. Один за другим поднимались с вопросами: невысокий, широкоплечий, черный, всегда выдержанный Казанцев; высокий, стройный, с интеллигентным, нервным лицом Колька Голованов; спокойный, неторопливый, добродушный и простой Захар Бродяга; длинный, с тонкой шеей и высокой рыжеватой шевелюрой, с типично еврейским, худым лицом и длинным носом Семка Кемель; молчаливый, всегда строгий и аккуратный Липницкий; живая, краснощекая и светлоглазая Ася Горобец и другие - те, о ком всегда с уважением говорила студенческая масса, как о самых способных и толковых. Каждый из них ставил вопрос, имея в виду какие-то свои мысли, и тем не менее, Сергею казалось, что это один отряд стойких, закаленных в боях, выдержанных, ничего не упускающих бойцов, которые с разных, часто совершенно неожиданных позиций обстреливали его вопросами. Чувствовалось, что они заметят всякий промах, всякую нелогичность и каждую его мысль пропустят через строгую, вдумчивую, требовательную и придирчивую критику. На других заседаниях Сергей сам был в рядах этой студенческой гвардии, а теперь он стоял перед ними на кафедре и держал ответ, неторопливо, иногда задумываясь, подыскивал точные формулировки.
  Один за другим ему были поставлены вопросы, которые он сам считал самыми сложными и требующими глубокого и ясного анализа. "Можно ли общественное движение лета и осени 1876 года квалифицировать в целом как прогрессивное, имея в виду, что в движении активную роль принимали и реакционеры?" "Как он понимает взаимоотношение терминов "общественное движение" и "народное движение"? "Как отнеслись к борьбе славян за независимость различные слои трудящихся и можно ли это общественное движение назвать народным?"
  Это были самые опасные, принципиальные вопросы, которые могли взорвать все построенное им сооружение. Однако он был рад, что эти вопросы выдвинули самые опасные из его оппонентов; это значило, что их и его мысли работали в одном направлении, а это было важным подтверждением, что его мысль работала правильно. То, что профессор Патран, критикуя его сообщение в прошлом году, и не коснулся этих вопросов, удивило его и заставило сомневаться то в своей работе, то в добросовестности критики профессора.
  Вдруг неожиданно, хотя Сергей этого уже давно ожидал, поднялась Валентина Павловна Савчук. У нее обычное выражение усталой от интеллектуального труда женщины, а в голосе обычная протяжность некоторых звуков, как ему казалось, перенятая у какой-нибудь известной женщины-ученой. Однако и блеск бесцветных глаз, и резкость интонаций голоса, прорывающаяся сквозь обычный тон, говорят о возбуждении. Сергей с задумчивой внимательностью смотрит ей прямо в лицо, повернувшись к ней всем корпусом. - Касаясь важного вопроса о значении славянских комитетов, вы, товарищ Астахов, сказали, что в деятельности их в это время не было ничего реакционного. Как могло случиться, что славянские комитеты - органы реакционеров - осуществляли нереакционную деятельность? - и села, нервно сжав губы, продолжая требовательно и зло глядеть на него.
  - Я немного не так сказал, - начал Сергей медленно, очень вежливо, с простодушием глядя на нее. Но ее резкий голос перебил: - Я очень хорошо слышала, что вы сказали. - При ее искусственной, но уже вошедшей в привычку выдержке, такая нервозность была несколько необычной, и у Сергея мелькнуло в голове, что возможно здесь не только желание демонстрировать свое возмущение "наглой" студенческой критикой ее учителя и патрона, но и недовольство нормальным, серьезным ходом делового обсуждения доклада; возможно, здесь стремление взорвать нормальный ход заседания, может быть даже спровоцировать скандал. "Ну, нет, никаких скандалов не будет", - подумал уверенно Сергей.
  - Я сейчас объясню, - дружелюбно кивнул он головой. - Я говорил о том, - обратился он уже к аудитории, - что некоторая часть функций славянских комитетов по организации помощи восставшим - сбор пожертвований, закупка оружия и даже формирование и отправка добровольческих отрядов, не были специфично панславистскими, реакционными функциями. И славянские комитеты могли стать одним из основных пунктов, куда стекались пожертвования, не только потому, что "маленький" человек мог помочь славянам, только пожертвовав в кружку славянского комитета, но и потому, что, как я объяснял в докладе, панслависты в славянских комитетах, понимая непопулярность своих лозунгов, таили свои цели и намерения про себя, а перед обществом выступали с освободительной славянской пропагандой, почти ничем не отличавшейся от общего тона пропаганды либеральных газет. Поэтому массы "маленьких" людей, слушая кружечного сборщика, посланного славянским комитетом, о том, что нужно помочь братьям, борющимся за независимость от кровавого турецкого ига, охотно отдавали свои пожертвования.
  Вот в этих пересылочных (по пересылке денег, оружия, снаряжения, отрядов), почтовых, как я назвал, функциях славянских комитетов и не было ничего специфически панславистского, реакционного. Вот почему в этой деятельности они добились определенного успеха, то есть, собрали значительные суммы денег и так далее. Хотя, нужно иметь в виду, что и в отправлении этих функций сказывалось, и очень сказывалось, реакционное нутро этих людей, пытавшихся возглавить общественное движение. Это сказывалось и в распределении средств, и, особенно, в организации добровольческих отрядов. Как уже отмечалось мною, наличие во главе добровольческих отрядов реакционеров, обусловило ряд темных пятен добровольчества.
  - Теперь я еще больше не понимаю, - с теми же нотками раздражения возразила Савчук. - С одной стороны функции славянских комитетов не были реакционными, а с другой - эти же функции были реакционными. Как это понимать?
  - Я немного не так объяснил. Я говорил о том, что и функции, в которых объективно не было ничего реакционного, все же были испоганены руками реакционеров. - И Сергей еще раз, короче и выпуклее объяснил свою мысль.
  - Не понимаю, - опять раздраженно ответила Валентина Павловна.
  - Ну, может быть, я ошибаюсь, - добродушно глядя на ее злое лицо, сказал он. - Но больше по этому вопросу я ничего не могу сказать. И самая красивая девушка Франции может дать только то, что у нее есть, - повернувшись к профессорам, сказал он, слегка разведя руками.
  В аудитории послышался смех. Студенты его группы переглядывались - ну и Сергей.
  На мгновение он задумался о промелькнувших перед ним лицах "метров". Непроницаемое, холодное лицо профессора Патрана; задумчиво-внимательный, серьезный взгляд профессора Калашникова; доцент Ермолов улыбнулся его остроте из французского фольклора, академик Борецкий добродушно разглядывал его.
  Смех и улыбки разрядили начавшую сгущаться атмосферу. Сергей подумал, что Валентина Павловна, вероятно, довольна его остротой, так как считает, что такими шуточками он перед всеми разоблачает свое легкомыслие. Ведь эта особа совершенно лишена чувства юмора.
  Вопросов больше не было.
  Профессор Патран объявил о переходе к обсуждению доклада.
  Сергей собрал свои бумажки и сел к своим. Дуся горячо схватила его руку под столом и зашептала: - Молодец, Сережка! - Оце дав - так дав! - шепнул Верещака. Сидевшая в одном ряду, но за другим столом Тамара Бондарь, немного смущаясь, как всегда в разговоре с ним, радостно улыбалась и аплодировала под столом пальцем о палец; Сидорчук, повернувшись к нему, одобрительно и весело подмигнул. Все это было приятно, но он на эти знаки дружеского одобрения очень скромно и даже немного скептически улыбался - разгар боя был еще впереди. Еще молча сидел на председательском месте многозначительно замкнутый профессор Патран.
  Начиналось обсуждение. Сергей раскрыл чистую тетрадь, чтобы записывать самое интересное в выступлениях своих оппонентов.
  Несколько минут никто не поднимал руки. Сильнейшие из студентов, те, мнения которых он ожидал с наибольшим интересом, любили выступать последними. Это дает возможность высказаться и о выступлениях по докладу, и, кроме того, к концу яснее картина боя и можно точнее направить свои удары. Некоторые из тех, кто не прочь бы начать обсуждение, колебались ввиду сложности ситуации. Авторитет профессора Патрана очень высок; Астахов выступил против диссертации, которую, как всем было известно, профессор недавно с успехом защитил в Институте истории Академии Наук СССР. Но выступление Астахова было довольно убедительно, "обстрел" вопросами он тоже выдержал хорошо. А Валентина Павловна Савчук очевидно возмущена и, вероятно, готовит разгром; да и профессор Патран сидит совершенно спокойно - трудно усомниться в том, что он без особых усилий разнесет Астахова.
  Из последних соображений выступил Куцук, который был задет к тому же насмешливым отказом Сергея отвечать на вопрос. Поднялась его длинная, тонкая фигура в черной толстовке. На круглом, чистом, смугловатом лице его улыбка, которая говорит, что он хороший парень и никого не хочет обидеть. Он начал с того, что признал тему Астахова за важную и интересную, признал, что Сергей - толковый студент, отличник, но он... как бы это сказать, слишком самонадеян. Работа доктора исторических наук профессора Патрана является результатом многолетних исследований, а товарищ Астахов с налета взял эту работу, прочитал и раскритиковал. - Мне кажется - это несолидно получается. Это, конечно, мое мнение, но это несолидно.
  Куцук не читал ни одной работы по теме, в том числе и диссертации профессора Патрана. В течение нескольких фраз он топтался на месте, варьируя одну и ту же мысль о том, какой солидный и всеми уважаемый ученый профессор Патран. При этом он даже немного воодушевился.
  - Работа же Астахова имеет серьезные недостатки. Выводы у него очень громкие, а количество использованных источников совершенно недостаточно, как отмечал еще в прошлом году профессор Патран, и я с этим полностью согласен.
  Уже вопросы многих товарищей показали слабые места в работе Астахова; проблема народности общественного движения, роль революционеров, оценка общественного движения в целом - все это требует серьезной, гораздо более глубокой разработки. - В чем же именно ошибки Сергея в этих вопросах - он не сказал.
  - Ну, и Валентина Павловна очень верно подметила, что у Астахова славянские комитеты действуют то как реакционные, то как нереакционные. Здесь у докладчика, по крайней мере, две пятницы на неделе. - И улыбнулся, довольный остротой. При чем улыбкой наградил и Сергея, ведь последний понимает, что он говорит в интересах истины, ничего против него лично не имея.
  - В докладе есть еще целый ряд ошибок, но на них, несомненно, остановятся другие товарищи. В целом, у меня осталось впечатление, что доклад Астахова недостаточно продуман и требует серьезной переработки. Я думаю, что профессор Патран поможет ему, и мы услышим через некоторое время гораздо более серьезное его выступление. - И он, добродушно и миролюбиво улыбаясь, сел, довольный тем, что высказался наверняка, и в то же время так мягко, без личных нападок, - как и требуется в науке, в интересах только истины.
  Куцук был хитрее, чем казалось с первого взгляда. Он наносил удар наверняка, так как с одной стороны защищал докторскую диссертацию против студента, а с другой стороны знал, что многие среди студенческой массы не симпатизируют Сергею из-за его гордыни, насмешливости - из-за чего и сам Куцук его недолюбливал. Поэтому он был уверен, что поддержка большинства студенческой аудитории ему тоже обеспечена.
  Слушатели очень хорошо сумели оценить выступление Куцука. На лицах появились иронические и ядовитые улыбки. Некоторые оглядывались или искоса поглядывали на Сергея, зная его привычку к язвительным репликам. Но он спокойно и внимательно слушал и что-то записывал в своей тетради. Поэтому Куцук мог быть вдвойне доволен - даже Астахов молчит и внимательно записывает.
  Однако скоро ему пришлось пережить неприятные минуты.
  Вслед за ним выступила Ася Горобец. Одна из лучших баскетболисток города, она, казалось, излучала здоровье и легкую иронию, которая была неразлучна с ее улыбкой, бодро и вызывающе сверкавшей на лице. Блестя белизной зубов и играя яркими, светлыми глазами, она громко, хотя и ничуть не напрягая голоса, с ироническим добродушием, свойственным сильным и энергичным людям, заявила, что товарищ Куцук очень редко бывает на кружке.
  - Он всегда занимается, - перебил ее голос чья-то реплика.
  - Кружок и работает для тех, кто всегда занимается, - огрызнулась она на непрошеного помощника. - Если бы товарищ Куцук чаще бывал у нас на кружке, он отвык бы от таких выступлений. Оно было совершенно ни к чему. Куцук, по сути, ничего не сказал, только одарил нас целой гаммой очаровательных улыбок. О докладе Астахова он ухитрился высказаться, не сообщив нам ни единой своей критической мысли, так как напоминание о вопросах, заданных докладчику не может сойти за мысль, да еще и критическую. А упрек профессора Патрана о недостаточной источниковой базе, относящийся к тому же к прошлогоднему сообщению, он ухитрился выдать за достижение своей критической мысли. И ловко ухитрился, так как он этот упрек получил из вторых рук, от самого Астахова, потому что он на прошлогоднем заседании кружка, где слушалось сообщение Астахова, не присутствовал.
  Это просто фокусы. Нет у человека никаких мыслей по докладу - поднял руку - есть целое выступление, солидное, с выводами, с поучениями. Однако если заглянуть в это выступление - там пусто.
  Ну, а что касается ваших нуднейший расшаркиваний перед профессором Патраном, то, простите меня, товарищ Куцук, они очень уж смахивают на подхалимаж, самый примитивный и совершенно неоправданный, так как авторитет профессора Патрана ни в чьих, и тем более в ваших, подтверждениях не нуждается.
  Куцуку стало очень неловко сидеть, руки мешали и их некуда было деть, некуда было и глаза поместить.
  Впрочем, о нем скоро забыли, как только Ася перешла к высказыванию своего мнения о докладе.
  С ее выступления и началось обычное для кружка обсуждение этого не совсем обычного доклада. Необычность заключалась в том, что, обсуждая доклад Астахова, тем самым, в той или иной степени, приходилось высказываться и о работе профессора Патрана. В этом отношении status установила первая выступавшая из кружковцев - Ася. Она сказала, что Астахов значительную часть своего доклада посвятил анализу диссертации профессора Патрана, и, хотя она не считает это недостатком, наоборот, возможно, это очень интересная часть работы Астахова, но обсуждать здесь диссертацию, даже в аспекте оценки историографической части доклада, она считает себя некомпетентной, для этого нужно знать гораздо больше, чем она знает. Она прочла рекомендованную часть диссертации, но чтобы серьезно судить о ней, о ее важнейших выводах, нужно было бы, по меньшей мере, прочесть всю работу. Поэтому она изложит только свое мнение о докладе Астахова, учитывая, конечно то, что ей известно из прочитанной части диссертации профессора Патрана.
  Из этого исходили и другие выступления.
  Один за другим поднимались кружковцы. На этот раз выступали не только активисты, но и те, кто чаще слушают, чем выступают. Но тон задавали активисты. У них уже чувствовалась определенная полемическая школа, а у некоторых и полемический талант. Разбирали они доклад основательно, недостатки подмечали очень остро. Стройная система строго логических умозаключений зачастую сменялась сверканием остроты, шаржа или шутки над доказательствами оппонента.
  Разгорелась острая борьба мнений не только между выступавшими и докладчиком, но и между самими выступавшими. Горячий спор втягивал все новых и новых оппонентов.
  Сергей очень внимательно слушал и иногда еле успевал записывать соображения и замечания оппонентов. По теме своего доклада он знал гораздо больше, чем каждый из выступавших, да, пожалуй, и чем все они вместе взятые. Все мельчайшие детали темы были обдуманы и передуманы им, он знал все, что хотел сказать по этой теме и профессор Патран; поэтому, идя на кружок, он полагал, что едва ли услышит там от кружковцев хоть одну новую для себя мысль, и вовсе не из неуважения к ним. Кто много и по-настоящему работает в хорошем коллективе, тот едва ли будет обуян гордыней на счет своих товарищей. Жизнь учит и показывает, что там, где один, даже очень сильный, ум останавливается в бессилии, ум товарища очень часто находит совершенно неожиданные и превосходные решения. И Сергею, при всей его самоуверенности, приходилось не раз отступать и складывать оружие даже тогда, когда он вначале спора был абсолютно уверен в своей правоте. Прошедший хорошую школу коллективной работы ум Сергея помогал ему только оценить силу товарищей. Но эту тему он знал гораздо лучше их и настолько ее обдумал, имея в виду спор с профессором Патраном, что если и ожидал с большим интересом обсуждения доклада товарищами, то предполагая, что они только пойдут вслед за ним, его логическими путями и проверят, нигде ли не разрывается цепь его умозаключений. Возможности того, что они найдут иные, неизвестные ему пути исследования темы он не предполагал. Слишком уж хорошо он знал эту тему, по сравнению с ними, во всяком случае. Вопросы товарищей только утверждали его в этом убеждении. Ему казалось, что он угадывает всю цепь мыслей, которые породили тот или иной вопрос. Однако уже с самого начала обсуждения доклада он очутился перед рядом неожиданностей. Оппоненты шли не только его путем исследования, но и выдвигали совершенно неожиданно для него новые проблемы, над которыми он не задумывался. И ему приходилось, внимательно слушая одно за другим выступления, на ходу, в процессе бешенной мозговой работы искать новые решения новым вопросам. И это был еще один, очень убедительный урок против самонадеянности. Некоторые возражения и мысли были настолько неожиданны, что он временами даже чувствовал себя в тупике. И даже когда выступили почти все самые опасные оппоненты, и все они, подчас резко возражая против отдельных деталей доклада, согласились с интересом его основных выводов, тем не менее, от каждого вновь просившего слова он ожидал новых неожиданностей, которые могли бы поколебать все его построение. Он поймал себя на этом чувстве, когда одним из последних попросил слова Захар Бродяга. Если он выступал, то его высказывания всегда были содержательными, свежими и оригинальными. Это был последний из тех, выступления которых Сергей ожидал с особым интересом и все усиливавшимся волнением.
  Захар медленно поднялся, выше к кафедре, откашлялся в кулак и, вначале немного смущаясь перед такой большой аудиторией, стал говорить.
  Он выразил сожаление, что ему приходится выступать одним из последних; почти все, что он хотел заметить докладчику уже сказали. Однако есть еще один вопрос, которого касались только вскользь, хотя он, при его значительности, аргументирован в докладе недостаточно убедительно - это тезис о демократическом характере основных лозунгов либеральной публицистики в славянском движении. И когда Захар разобрал этот вопрос, Сергей увидел, что выглядит у него вовсе не так убедительно как ему казалось. И здесь нужно будет еще подумать.
  Далее Захар сказал, что наряду с неудобством выступать среди последних у него есть преимущество - он может высказаться не только по докладу, но и о выступлениях, так как теперь картина обсуждения уже приблизительно ясна. И он коротко сгруппировал все выступления вокруг нескольких основных вопросов, а потом дал свою оценку этим основным возражениям и контрвозражениям.
  В заключение он пришел к выводу, что обсуждение показало наличие в докладе целого ряда вопросов, которые еще нуждаются в разработке и доработке. Однако, учитывая, что и самые серьезные возражения не колеблют построения Астахова в целом, ему кажется, что оно выглядит довольно убедительно.
  - К этому мне хочется еще добавить, - сказал Захар, - что я внимательно прочитал всю диссертацию профессора Патрана, правда, уже после ознакомления с тезисами Астахова, то есть, имея определенную точку зрения. И мне кажется и после ознакомления с работой профессора Патрана, что и критика Астаховым диссертации, и собственные его выводы заслуживают серьезного внимания. Мое мнение не может быть очень авторитетным, по этому вопросу я очень мало знаю даже по сравнению с Астаховым, однако у меня такое мнение, что хотя решение, предложенное Астаховым, не может считаться окончательным, но и профессору Патрану стоило бы учесть то, что сегодня излагал докладчик.
  Только слушая Захара, Сергей вдруг понял, что кружковцы одобрили его доклад. От Захара это слышать было тем приятнее, что они часто схватывались в спорах и Сергею казалось, что Захар относится к нему немного скептически, как к "пижону с Дерибассовской", который из честолюбия хочет быть первым и на экзаменах и на кружке. В спорах Сергею не раз приходилось испытывать на себе очень ясный ум и неторопливые, часто сокрушительные прямые удары этого сильного и добродушного сельского парня.
  Теперь, слыша от него согласие и, осознав за ним принципиальное одобрение всего кружка, Сергей почувствовал большое облегчение. Иногда к нему в сознание холодной змеей проскальзывала угроза, что профессор Патран вместо ответа на его критику холодно скажет, что сами кружковцы избавили его от необходимости выступать. Теперь он этого не скажет.
  Но кроме облегчения Сергей испытывал большую радость, благодарность и дружбу к ребятам. Еще несколько минут назад замечания Семки Кемеля, приправленные его обычной иронией, казались ему воодушевленными какими-то личными соображениями, и ему был неприятен и его длинный нос, и пышная кучерявая шевелюра. А сейчас он вдруг понял, как он был неправ, и почувствовал самую теплую дружбу к тому. Взглянув на ребят, он подумал, какие у них всех симпатичные лица. Но, поймав себя на этих "нежных чувствах", он подумал, что у него, кажется, нервы размякли от напряжения, и что это свинство. Нужно быть спокойным, холодным, наблюдательным до конца боя во всяком случае. А умиляться от лицезрения своих единомышленников - это дамская слабость.
  Он взглянул на Валентину Павловну, глаза ее остановились на говорившем Захаре, но по взгляду было видно, что она не слушает его. На ее невыразительном лице отпечатывалось раздражение, и даже негодование, которых она, возможно, и не хотела скрывать. О чем думает и что должна сделать эта некрасивая и несимпатичная женщина, которую он не уважал и, временами, даже презирал, но на которую должен был глядеть и глядел спокойно, с задумчивой рассеянностью и готовностью выразить должное уважение.
  Такие люди мстительны, очень мстительны, они не забывают и малейших обид, а его критика и, по сути, отрицание полезности ее работы - смертельная обида, тем более, что она за этим чувствует, вероятно, угрозу всему своему бытию. Не может же она хотя бы временами, где-нибудь в подсознании, не чувствовать фальшь своего положения ученого. А, кроме этого, ведь она чувствует в профессоре Патране и свою надежнейшую и, возможно, единственную надежную опору. В ответ на божеские почести, раздаваемые ему, он своей твердой рукой поддерживает ее. А теперь этот наглый, самоуверенный мальчишка покушается, и с таким громом, на его авторитет. Этого простить нельзя. Даже подозревая возможность неудачи, она должна обрушиться на этого мальчишку. Даже если это будет жертва с ее стороны. В таких случая такие люди, вообще не склонные к самопожертвованию, вдруг чувствуют готовность принести себя на алтарь того, от чего они получают и надеются получать выгоду.
  Так думал Сергей, презирая ее за бездарность, худобу, некрасивость, за томный вид ученой, бесцветные глаза, жидкие прямые волосы, - за все, чем она была.
  Он решил, что она должна выступить. Конечно выступит. И когда она после Захара попросила деланно спокойным голосом слова - это как бы подтвердило его анализ; он стал ее еще больше презирать.
  Начала она в привычном для нее тоне, каким, по ее мнению, должны говорить женщины науки - с томной значительностью и скромной величавостью. - Чем больше я слушаю то, что происходит здесь, тем больше удивляюсь и недоумеваю...
  А Сергей подумал, что какой-нибудь чеховский "оратор", фальшивый трагик, сказал бы то же самое: "Что вижу я?! ...Странное зрелище расстилается перед моими очами..." Или что-нибудь в этом роде.
  А она стала объяснять, почему она все больше удивляется, недоумевает и негодует. Валентина Павловна не произнесла слова "негодование", но то, что она не только недоумевает, но и негодует, было совершенно очевидно. И чем дальше она говорила, тем яснее становилось, что она негодует гораздо больше, чем недоумевает.
  Речь ее была полна "умных" иностранных слов, выражений, восклицаний и интонаций, подслушанных у крупных ученых и, особенно, у профессора Патрана. Говорила она много; гладкие фразы, ласкающие ее ухо "умные" обороты, исходившие из ее уст с такой же легкостью, как и из уст тех, от которых она слышала их, придавали ей уверенность в себе и даже воодушевляли. Но если бы ощипать пестрое словесное оперение ее фраз, то остался бы довольно жидкий остов из нескольких мыслей, в которых она и хотела убедить своих слушателей.
  Профессор Патран, крупнейший ученый, работы которого знают историки всей страны, полтора десятка лет кропотливо работал над темой своей докторской диссертации. Она защищена им очень успешно в Институте истории Академии Наук СССР. Крупнейшие историки страны признали большую ценность и значительность этого труда. Но студент второго курса Одесского университета из каких-то соображений избрал темой своей работы один из вопросов, уже исследованных профессором Патраном. Не посоветовавшись ни с Ильей Валерьевичем (профессором Патраном), ни с кем из знающих людей, он в течении двух-трех месяцев, гораздо быстрее Юлия Цезаря, пришел, увидел и победил. Была написана работа, которая с легкостью мысли необыкновенной ниспровергала все доказанное профессором Патраном. Илья Валерьевич на прошлогоднем заседании кружка очень мягко и очень терпеливо разъяснил товарищу Астахову, что все написанное им неверно, да и быть верным не может, так как он с темой знаком самым поверхностным образом. Мне тогда показалось, что товарищ Астахов понял замечания профессора Патрана, да и сам он в заключительном слове обещал учесть все сказанное. Однако оказывается, что он весь этот год тайно от своего руководителя по теме Ильи Валериевича продолжал в том же направлении, благо бумага все терпит, и подбирал источники для того только, чтобы подтвердить свои прошлогодние ошибки и теперь уже окончательно ниспровергнуть профессора Патрана.
  Мне хотелось бы обратить внимание на эту засекреченную от консультанта Ильи Валериевича работу. Я думаю, что это непедагогично и вредно. А это факт, так как профессор Патран только за неделю до заседания кружка, как и все остальные, был извещен товарищем Астаховым, что он готов к докладу, с тезисами которого Илья Валерьевич может ознакомиться в кабинете.
  И что же оказывается - в этом засекреченном докладе товарищ Астахов повторил почти все свои ошибки, от которых он обещал отказаться в прошлом году, подкрепив их еще некоторым количеством тенденциозно подобранных документов... Теперь уж профессор Патран окончательно разгромлен - это ясно вытекает из доклада товарища Астахова.
  Но и этого мало. Все это обставляется внешне солидной процедурой обсуждения. Раздался, правда, один здравый голос товарища Куцука, но его, простите, затюкали; а затем стали подыматься один за другим молодые люди и девушки, знающие еще меньше Астахова, и указывали на тот или иной недостаток доклада, признавая выводы докладчика в основном верными. Все это было смешно, когда бы не было так грустно. Кукушка хвалит петуха.
  Таким образом, в результате всей этой внешне такой солидной процедуры подавляющее большинство голосов высказалось за товарища Астахова, как будто научная истина познается арифметически - путем подсчета голосов. И что особенно курьезно товарищ Бродяга додумался, чуть ли не предложить профессору Патрану "пересдать" свою диссертацию, взяв консультантом при ее переработке товарища Астахова. Здесь она не выдержала тона и взвизгнула от смеха.
  Сергей тоже улыбнулся, подумав, как кружковцы разнесли бы на все корки эту неуемную и напыщенную бездарность, если бы это было позволено. Как жалко она выглядела бы среди этих очень умных ребят, если бы ее не защищал сын преподавательницы. Они и так, вероятно, уже готовы задать ей несколько корректных вопросов, которые сделают излишним окончательный приговор над ней.
  - Как хотите, товарищи, а мне доклад Астахова кажется лихим кавалерийским налетом на науку, очень похожим на научное хулиганство. А это обсуждение доклада, когда один за другим подымаются студенты и с ученым видом знатока рассуждают, кто прав - профессор Патран или Астахов, и решают, что прав Астахов, это обсуждение, по моему мнению, нелепо и вредно, так как является пропагандой зазнайства, верхоглядства и неуважения к науке, чего в стенах университета делать не надлежало бы.
  А ведь она сейчас, пожалуй, искренне убеждена, что защищает науку от невежества и верхоглядства, - подумал Сергей, глядя на ее взволнованное лицо и еле заметно подымавшуюся плоскую грудь.
  И подхалимство рождает вдохновение.
  - После всего происшедшего, - продолжала Валентина Павловна, - говорить о докладе Астахова просто неприятно, это значит становиться участником этой комедии солидного обсуждения пустого доклада. А доклад именно таков, так как в нем ничего, в сущности, не изменено по сравнению с прошлогодним сообщением, так как основные положения доклада с первого взгляда противоречат общеизвестным фактам.
  По каким причинам и как это произошло - это другой вопрос, и он подробно разобран профессором Патраном, но основную роль в организации помощи восставшим славянам сыграли славянские комитеты во главе с панславистами, а не Желябов и Вера Фигнер, а во главе добровольцев стояли такие реакционеры, как генерал Черняев, генерал Комаров, Николай Киреев и им подобные. И хорошо известно, что добровольцы гораздо больше способствовали недовольствам и трениям между Россией и балканскими народами, чем их сближению. Ну а вывод, который так громко провозгласил докладчик - о наличии какого-то единого общественного подъема, который имел прогрессивный характер, не может выдержать критики, ввиду наличия в русском обществе того времени классово враждебных элементов, никак не способных быть в единстве.
  Но я, повторяю, обо всем этом не буду говорить, доклад подробно разберет, если найдет нужным, Илья Валерьевич, я только вкратце обращу внимание на интерпретацию докладчиком деятельности славянских комитетов, раз я уж коснулась этого вопроса.
  Эта проблема важна для всего построения товарища Астахова. Докладчик говорил о том, что функции реакционных комитетов не были в это время реакционными. Это же нелепость! И это нужно ему, чтобы черное сделать белым, чтобы сделать неестественные выводы. А между тем такое смешение понятий, о том, где прогресс, а где реакция, превращение панславистских организаций в прогрессивные является только доказательства смешения политических понятий в голове Астахова, смешения, которое может повести к грубым ошибкам политического характера.
  Валентина Павловна еще не успела сесть, как уже поднялось несколько рук кружковцев. Однако в дело вмешался профессор Калашников, который увидел, что возможны осложнения; он примирительно замахал рукой, попросил слова и сам вышел на кафедру.
  Тоном, успокаивающим страсти он сказал, что ему не хотелось бы, чтобы вполне нормальный и естественный полемический задор выливался в формы, которые не способствуют научному диспуту и уводят его в сторону личных упреков и препирательств. - И здесь вы тоже, Валентина Павловна, подлили масла в огонь, - примирительно и журящим голосом обратился он к ней, хотя хорошо знал, что никто кроме нее масла в огонь не подливал. - В некоторых упреках и вы пересолили и были несправедливы - товарищ Астахов не секретно работал над докладом, он неоднократно советовался и с доцентом Ермоловым и со мной. А то, что он не обращался к профессору Патрану, вполне естественно, если учесть, что в своей работе он полемизирует против основных выводов Ильи Валериевича. И мне, как руководителю кружка, заставлять его идти консультироваться к профессору Патрану было бы неправильно.
  Что же касается главного - самой работы, то вы, Валентина Павловна, слишком уж черните ее. Мне, например, тоже кажется, что Илья Валериевич неверно подошел к изложению деятельности либеральных и революционных кругов. И я об этом подробно говорил, когда мы обсуждали диссертацию на кафедре.
  И дальше, пристальное внимание Астахова в основной, положительной части его работы к деятельности либеральных кругов, отражавших интересы буржуазии, и к роли революционных кругов общества в деле помощи братьям-славянам заслуживает, по моему мнению, поддержки.
  Ну и потом, перехватили вы, Валентина Павловна, в критике сегодняшнего обсуждения доклада. Я, например, с большим интересом следил за ходом спора и считаю, что он шел на высоком научном уровне. Я очень доволен и прямо таки горжусь, что нам удалось организовать работу в нашем кружке такой значительной группы талантливой молодежи.
  Это у вас уж, простите, Валентина Павловна, личное заговорило. Незаслуженно выругали вы наших кружковцев.
  Это бывает, конечно. Чего, разгорячившись, не наговоришь. А все-таки это лишнее и ненужное, - кончил он уже совсем мирно и успокаивающе.
  Сейчас же вслед за профессором Калашниковым на кафедру поднялся доцент Ермолов. Аудитория оживилась. Зашептались. Среди этого шума вдруг громко вырвался шепот Люды Рогозиной: - Сейчас будет! - Ермолов, услышав, строго посмотрел на нее сквозь черные оправы круглых очков. А она, испугавшись своего громко прозвучавшего возгласа, вызвавшего смех, спряталась за широкую спину впереди сидящего.
  - Я буду краток, - как обычно, резко и даже ворчливо начал он, как бы отвечая на ожидания от него чего-то особенного. - Тема доклада интересна, и это понятно. Научная база под работой заложена очень солидная. Исследовано большое количество источников и литературы. И, по моему мнению, слишком большое количество.
  Полезнее, чтобы студент за полтора года подготовил три-четыре доклада, а не один. Ему, как студенту, сейчас незачем еще узко специализироваться. Нужно, наоборот, шире зачерпнуть глубоким изучением разнообразный материал. И если еще год назад, к тому же после трех-четырех месяцев работы, Астахов пришел к этим же выводам, то нужно было на этом его и остановить. Ошибка наша, руководителей, по моему мнению, в том, что мы еще тогда не дали исчерпывающей оценки сообщению студента и не ограничили работы его гораздо более коротким сроком, чтобы за этот год он подготовил, по крайней мере, еще одну работу.
  Хотя, вообще то говоря, сетовать особенно не приходится, так как эта интересная тема обработана Астаховым очень основательно, чуть ли не как кандидатская диссертация. Такие усилия, конечно, очень полезны и для докладчика, так как тема ввела его в очень широкий круг вопросов, познакомила с широким полотном общественной и государственной жизни России семидесятых годов.
  Необходимо отметить то, что исследование студента носит оригинальный характер, так как у нас в советской исторической литературе нет аналогичных работ, посвященный анализу подобных общественных движений. Работы же буржуазной историографии совершенно не пригодны, особенно в этой теме, где требуется классовый анализ различных прослоек общества. Астахов предложил свое построение такой работы и его можно признать вполне приемлемым. Я говорю о работе Астахова как первой в таком роде, так как диссертация профессора Патрана ему была неизвестна.
  Анализ Астаховым работы Ильи Валерьевича слишком упрощен и, может быть, даже подчас примитивен, диссертация гораздо сложнее, чем это может показаться, прослушав его доклад. Но в некоторых вопросах докладчик, по-моему, прав. И, в частности, мне кажется, Астахов предложил более удачное построение материала исследования, чем в работе Ильи Валерьевича, так как такое построение действительно дает возможность проследить, как внешнеполитические интересы различных общественных течений вытекают из определяющих внутриполитических классовых их интересов.
  Выводы работы, конечно, нуждаются в еще более солидном анализе, основанном на гораздо большем количестве самых разнообразных источников.
  В докладе немало недостатков и большинство из них, по-моему, очень хорошо было подмечено в прениях. Но что еще очень важно отметить, как заслугу докладчика, так это то, что он видит самые сложные проблемы темы и не обходит их, а смело и прямо ставит их, определяет, в чем их сложность и решает их; и, в основном, правильно, по-моему. Смелый, критический подход к авторитетам - это хорошая черта в работе, и это нужно только поддерживать.
  И, по моему мнению, обсуждение доклада кружковцами прямо таки с исчерпывающей полнотой осветило как положительные, так и отрицательные стороны доклада.
  Итак, при всех отмеченных недостатках, доклад представляет серьезный научный интерес и заслуживает быть напечатанным в "Ученых записках" нашего факультета, о чем я и поднимаю вопрос перед кафедрой.
  Кончив, он тотчас повернулся и, глядя себе под ноги, чтобы не споткнуться, сурово стукнув палкой о помост, сошел и уселся.
  А по аудитории пронеслось оживление. Дуся опять схватила и горячо пожала под столом руку Сергея. - Подожди, - ответил он шепотом, еще профессор Патран впереди. - Теперь уже не страшно, - в тон ему ответила она.
  И действительно, сам Сергей теперь почувствовал, что профессор Патран утратил для него сейчас значение иррациональной и тем более опасной угрозы. Теперь он чувствовал за собой коллектив, да еще какой! Ему по прежнему было интересно, что скажет профессор Патран, но это теперь был только научный интерес искателя истины.
  Еще не умолк шум аудитории после выступления доцента Ермолова, когда на кафедре появился академик Борецкий. Увидев его, собравшиеся затихли, а потом вдруг взорвались аплодисментами. Сначала совершенно неожиданно зааплодировали историки-гости, к ним тотчас радостно присоединились кружковцы, а за ними гости-филологи и все остальные. В этих аплодисментах сказалось напряжение нервов; после резкого и сильного доклада и острой борьбы в прениях. В этом выразилась и радость видеть уважаемого и любимого профессора и, может быть, не совсем осознанная студенческая благодарность очень крупному ученому за его любовь, заботу и интерес к студенческой массе, ее жизни и работе. Ведь "старик" - филолог, а пришел к нам - историкам. Очень хороший "старик"! И историки первыми разразились аплодисментами.
  На кафедру вышел невысокий плотный мужчина в элегантном темно-синем костюме, с красивой шевелюрой совершенно белых, седых волос с густыми нависающими белыми бровями на широком, с крупными чертами, лице со смуглой темноватой кожей, на фоне которой ярко выделялись его белые волосы.
  Он спокойно, не повышая голоса, заполнил всю аудиторию своим приятным, мягким баритоном.
  - Я с большим интересом прослушал не совсем обычное занятие вашего кружка. Не совсем обычное потому, что в докладе студент выставил серьезные возражения против работы своего профессора. Валентина Павловна, вот, кивнул он на нее, - очень остро коснулась этой стороны сегодняшнего заседания; некоторые старались смягчить и затемнить эту сторону доклада. Но у всех она естественно вызывает интерес. Вот об этом, мне и хочется сказать несколько слов. Может быть мой опыт, мои года. Ну, и мой сан, помогут правильно понять щекотливое с первого взгляда положение. Я, дорогие друзья, в такой "встрече" студента своему профессору ничего ненормального не вижу. И чем обычнее будут такие "встречи", тем нормальнее будет работа наших студенческих научных кружков. Очень крупный русский ученый - филолог. Хорошо известный и вам, историкам, академик Шахматов в четырнадцать лет выступал с серьезными возражениями против диссертации другого очень крупного филолога академика Соболевского. Шахматов, конечно, исключение, но главное не в этом, а в том, что мы должны в наших вузах воспитать молодежь гораздо более талантливую, чем молодежь прошлого. И важнейшим условием для этого является создание на заседаниях наших кружков атмосферы совершенно свободной, не ограниченной авторитетами, научной дискуссии.
  При этом, конечно, всегда нужно помнить заветы великого русского ученого академика Павлова молодежи. Не верхоглядствовать, не забегать вперед, оставляя позади слабо исследованное и плохо усвоенное, не увлекаться плохо подготовленными и недостаточно научно обоснованными выводами. Как бы эффектны они ни били, они всегда окажутся мыльными пузырями. Для настоящих, прочных успехов в науке нужно работать, работать и работать. Днем думать о работе, ложась спать, думать о работе и просыпаться с мыслью о работе. Если бы у тебя оказалось две жизни, то и их оказалось бы мало для науки. Академик Павлов тщательно предостерегал против самодовольства, каких бы ты успехов не достиг, имей мужество признаться себе, что ты невежа. Впрочем, последнее к вам почти не относится, так как вы сами хорошо знаете, что в самостоятельной научной деятельности вы еще никаких больших успехов не достигли, вы, может быть, только готовитесь к ним.
  Работа студента Астахова не является тем эффектным, красивым, но необоснованным мыльным пузырем, от которых предостерегал академик Павлов. Я согласен с доцентом Ермоловым, что для студенческой работы полуторагодичные усилия и столь обширная литература и источники являются, пожалуй, не совсем рациональными. Но раз уж работа проделана, будем ее оценивать.
  Доцент Ермолов говорит, что по солидности подготовки и научного обоснования выводов - доклад почти диссертация; и у меня тоже складывается такое впечатление. Очень внушительный доклад. Я не компетентен, как историк, но это время мне знакомо, как литератору, и я с интересом слушал Астахова.
  И Валентина Павловна напрасно обрушилась на него со свойственной молодежи (она ведь тоже молодежь) экспансивностью. В пылу полемики это, правда, часто бывает и с гораздо более пожилыми учеными. Недавно я прочел работу известного, солидного историка профессора Юшкова, где он спорит с академиком Грековым. Ну, и доспорил до того, что так и говорит - если ты, Греков, не понимаешь этих моих доводов, то ты вовсе не историк, чуть ли не говорит: и ты не историк, и отец, и мать твоя не историки, а, если тетка есть, то и тетка не историк.
  Слушатели смеялись.
  - Именно так, вот прочтите введение к работе профессора Юшкова "История Русского государства".
  Все, конечно, понимают, что этих полемических крайностей лучше избежать, и все-таки частенько попадают в них. Слаб человек. Вероятно это тоже наказание свыше за плоды от древа познания.
  Меня тоже, дорогая Валентина Павловна, мои кружковцы нередко критикуют; я то, конечно, всегда прав, все-таки академик, - с шутливой серьезностью вставил он, - но все же критикуют.
  Ребята заулыбались, засмеялись.
  - Так что, друзья мои, побольше и получше работайте, а если придется критиковать нашего брата, то критикуйте смело, так и нужно. А мы уж с профессором Патраном потерпим и подумаем над критикой.
  Сел на место академик Борецкий под дружные аплодисменты.
  Казалось, что только профессор Патран сохранял прежний холодный нейтралитет и занят был только тем, чтобы соблюсти все необходимые формы ведения заседания. Спросил, кто еще хочет говорить, и, так как теперь очередь была за ним, неторопливо поднялся во весь свой внушительный рост.
  Он оглядел аудиторию спокойным, непроницаемым взглядом немигающих глаз и сказал, что ему, пожалуй, нечего говорить, так как все что нужно было сказать о достоинствах доклада, уже сказали его уважаемые коллеги, а о недостатках работы он уже говорил на прошлогоднем заседании. Основные его замечания сегодня напомнил товарищ Астахов, повторив, вместе с тем и прошлогодние ошибки.
  И тем же ровным голосом он предоставил Сергею, словно для заключения.
  Это было неожиданно и для Сергея и для всей аудитории. Они с большим интересом ждали, что скажет профессор Патран. А он согласился с коллегами и остался при своем мнении. Но ведь это его мнение противоположно мнению его коллег. Сергей очень ждал выступление профессора, так как теперь обстановка была такова, что нужно было высказываться начистоту, раскрывать все козыри. Жаль! Но, в конце концов, не ему быть недовольным.
  Н быстро взошел на кафедру и со спокойным, ясным и слегка оживленным лицом взглянул в зал.
  - Ход обсуждения моего доклада и особенно выступления товарищей Горобец, Кемеля, Голованова, Бродяги, профессора Калашникова, доцента Ермолова и академика Борецкого избавляют меня от необходимости говорить длинное заключительное слово.
  Мне, как вероятно, и другим кружковцам и гостям очень хотелось послушать аргументированное мнение профессора Патрана. Очень сожалею, что лишен этой возможности. Профессор Патран сказал, что он согласен со своими коллегами в их оценке достоинств оклада и что он, в то же время остается при своем прошлогоднем мнении о докладе. Я со своей стороны во всем основном полностью согласен с мнением коллег профессора Патрана. Тем более что это мнение в корне противоречит прошлогодним высказываниям профессора Патрана.
  Председатель, нахмурившись, взглянул на Сергея - не язвит ли тот по его адресу, но Сергей так ясно, добродушно и даже с легким недоумением глядел в зал, что профессор, поняв, что это язвительность, видел, что она не может быть casus belli без того, чтобы не попасть самому в смешное положение.
  На этом Сергей кончил и спокойно сошел с кафедры.
  Заседание кружка было окончено.
  
  ЖЖЖ
  
  Сергей немного задержался, договариваясь с профессором Калашниковым о том, когда он представит в кабинет печатный текст доклада, а когда вышел на улицу. То прямо из дверей попал в большую шумную группу ребят.
  Было уже поздно, город затих и их голоса наполняли всю улицу и отдались звонким эхом от стен и блестящих окон окружающих зданий.
  Его встретили поздравлениями, шутками и смехом.
  Здесь были студенты из его группы, вся их волейбольная команда, Васька рядом с Таней и Захаром, Сашка Щербань с Лорой и несколько подруг Тани и Лоры.
  Общий приговор гласил, что доклад у него хороший и что он молодец. Экспансивная Дуся Загоруйко кричала это на всю улицу, бросившись его обнимать. Длинный Верещака стоял сзади нее, приговаривая: - Дуся, та я ж ревную! - И тут же под громкий смех объявил, что он "наче б то ухажуе за нэю и от уже два рокы все в стадии прыдъявления, бо ця девыця мае дуже велику склонность до отакых от красывых хлопцив, а мени з моею пыкою ответу нету".
  Дуся громко объявила, что Геня хочет с ним помириться. Сергей тотчас предложил выпить на брудершафт, а когда напомнили, что винные магазины уже закрыты, предложил поцеловаться сейчас, а вино завтра выпить.
  Поздравляли и крепко жали руки друзья - волейболисты.
  Таня, пожимая ему руку, сказала, что ей очень понравился их кружок. Не выпуская ее руки, Сергей заявил, что он тронут поздравлениями и готов расцеловать всех девушек и пожать руки всем ребятам. Зашумели. - Я вижу, - воскликнул он, - что ребята протестуют и хотят, что бы я их поцеловал, а девушкам пожал руки.
  Потом пошли шумной гурьбой к Дерибасовской. Вначале вспоминали о кружке, делились впечатлениями. Все осуждали Валентину Павловну и признавали, что она не симпатична.
  - Она не логична и не понимает, что сама себя бьет, - говорила Таня.
  - Это тем более удивительно. Что у нее все данные научной работницы - тощая, злая и неинтересная, - добавил Сергей.
  С большой теплотой все говорили об академике Борецком. Филологи рассказывали о нем кучу случаев и анекдотов, которые все показывали, какой он чудесный человек.
  Затем разговор перебросился на иные, не связанные с кружком темы.
  Потом провожали девушек.
  О докладе Сергея никто больше не вспоминал, но когда он прощался, то пожатия и взгляды при этом говорили, что он сегодня среди них именинник.
  Эти взгляды и эти пожатия были ему очень высокой наградой.
  Какие они все были сегодня хорошие и симпатичные! Как он любил их всех! Как счастлив он был в эту ночь среди друзей, так как все окружающие были друзьями.
  Было уже очень поздно, когда они на углу Преображенской и Дерибасовской прощались с Васькой. Обоим было очень хорошо. Васька был в этот вечер не менее счастлив - и за друга, и за себя, так как они весь вечер были с ней.
  Прощаясь, они оба вдруг вспомнили, что мальчишками каждый из них старался ударить друг друга последним, приговаривая при этом: "На прощание!" Оба хитро улыбались и почти одновременно хлопнули друг друга по спине. Сергей на мгновение опоздал и бросился догонять Ваську, который, петляя, и бешено работая ногами, убегал от него. Достав спину друга, Сергей сам стал улепетывать. Так они носились, задыхаясь от хохота. По пустынному в этот час перекрестку Дерибасовской и Преображенской. Наконец, когда они устали, Сергей, догоняя друга и готовый ударить его, вдруг решил доставить тому удовольствие и дал ему ускользнуть, а затем отказался от дальнейшей погони. Он пошел домой, а Васька еще долго провожал его торжественным хохотом и победными криками. Сергей, смеясь, тоже кричал ему что-то в ответ. И, хотя он даже слегка досадовал на себя за то, что дал Ваське увернуться. Он был очень доволен и счастлив.
  
  ЖЖЖ
  
  Сергей легко зашагал домой. В тишине ночи громко и радостно раздавались его шаги. Улица пустынна, только вот на другой стороне появился быстро шагающий в противоположном направлении человек.
  А вон, вдали, у угла Гаванной, на тротуаре, освещенном яркими лампами и рефлекторами детского кино Уточкина, в снопах света появилась пара. Он - высокий, широкоплечий, а рядом - знакомый силуэт стройной девушки с рассыпанными по плечам волосами. "Она!" - молнией мелькнуло в мозгу, и горячая волна залила голову.
  Они шли не очень быстро, он хорошо видел ее характерное, беззаботное еле заметное покачивание из стороны в сторону. Вот она что-то сказала ему, сильно повернув голову, так как он шел чуть сзади, бережно держа ее об руку. Сергей даже представил выражение ее лица и взгляд, ее взгляд через плечо.
  Вот они уже прошли полосу света и стали приближаться еле заметным пятном.
  Мысль лихорадочно заработала в разгоряченном мозгу. "Куда они идут так поздно?" Она живет не в этой стороне. "Она идет к нему!" Эта мысль обожгла все его существо. У доктора хорошая квартира и все приспособлено к приему таких поздних посетительниц. Голова пылала, и в голове сверкало множество огоньков, каждый из них жег.
  Одна за другой мелькали ясные и очевидные мысли: "Этого нельзя допустить... этому нужно помешать!.. Как?" Ответ приходил только один, и он совпадал со всеми его качествами и желаниями - самому стать между ними.
  Когда мужчина идет спать с красивой девушкой - лучше не становиться на его пути. Ну что ж драка? Очень хорошо! Правда. Тот значительно тяжелее его, но ведь за ним его руки, дыхание, и уж здесь то он вложит в свои хуки весь свой вес, всю свою резкость! Обязательно - спокойствие, холодная голова, быстрота, неожиданность и опять - холодная, моментально решающая голова.
  Приняв решение, он даже как-то успокоился, хотя чувствовал всего себя собранным и нервно напряженным.
  Вот уже стал слышен его мягкий вкрадчивый баритон.
  Сейчас он подойдет к этому джентльмену и скажет вежливо..., что придет в голову при взгляде на его физиономию, которую он с таким удовольствием зацепит своим хуком. Но беседовать обязательно вежливо. Это будет корректный мордобой.
  В руках у него были бумаги - текст доклада и тезисы; он бережно уложил их в карман брюк, но потом, почувствовал, что они оттопыриваются и немного стесняют его движения, переложил их в левый карман кителя.
  Потом вспомнил, что он может повредить руку, а ведь на носу соревнования, нельзя подводить команду, да и себя. Нужно работать осторожно и крепче сжимать кулак, чтобы не повредить пальцы; бить предпочтительно по корпусу, чтобы не разбить кулак о голову. Тактика боя такова: или с первого удара повалить, если будет возможность использовать неожиданность, или вымотать, а потом завершить дело хуком по челюсти.
  Вот они уже близко, и он различает его слова. Он идет прямо на них - и вдруг... в нескольких метрах от пары, в просвете двух деревьев, он увидел, что это не она - у этой черные волосы и она совершенно не похожа на Виолу. "Конечно не она!" - радостно мелькает мысль, когда он, взглянув на нее в упор, быстро минует их стороной. Они оглядываются на него, - Ты что, парень, выпил? - слышит он грозный голос мужчин. Но он прошел не отвечая; как легко вдруг стало и радостно - это не она! Ее, возможно, и в городе еще нет. Какой он осел. У него начались любовные галлюцинации - это уж совсем плохо.
  Как сонный кошмар мелькнули минувшие переживания, и стало опять легко и хорошо. Но теперь с ним была она. Где она сейчас? Как было бы замечательно, если бы она пришла на заседание кружка и присутствовала при его победе; если бы она стояла среди ребят, когда они его поздравляли. Ведь на его лице и во взгляде, вероятно, отражался такой успех! Успех, какого он, пожалуй, и не осознал еще. Он был осенен настоящим уважением коллектива замечательных ребят, а это, чувствовал он, что-то очень большое, хорошее и значительное.
  Как жаль, что она не была свидетельницей его триумфа. А впрочем, вернулся он к реальности, это было невозможно. Она, вероятно, никогда не посещает научных кружков. Это не для нее. Как она мила! - без всякой логики подумал он.
  Но она, возможно, услышит о сегодняшнем заседании кружка; об этом и у них, вероятно, будут немало говорить, филологов было сегодня порядочно. Конечно, ей должны рассказать.
  Пока что все идет очень хорошо, во всяком случае, то, что от него зависит.
  Теперь нужны громкие успехи в соревнованиях. Очень нужны.
  Соревнования через два дня. И мысль эта плеснула в него новой волной свежей радости и возбуждения - от предчувствия борьбы, которой еще не знали старые стены университета.
  Как хорошо - успех, впереди такая схватка, такая схватка!... и Виола!
  Жить чертовски интересно!
  
  ЖЖЖ
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"