Жёлтый цветок
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
История о художнике и его любви в смутные 90-е годы
|
ЖЁЛТЫЙ ЦВЕТОК
(маленькая история о художнике и его любви в смутные девяностые годы)
"В этом мире я гость непрошеный..."
Из песни Николая Носкова "Это здорово"
1.
Было хмурое апрельское утро.
Андрей Вяземцев - худощавый, сутулый мужчина с аккуратной докторской бородкой и длинными чёрными с лёгкой проседью волосами, собранными в косичку, заканчивал расписывать торговый ларёк. Обычный ларёк - подобный союзпечатовскому, только окна на ночь задраиваются металлическими ставнями, чтоб шпана стёкла не била. И надписи на ларьке для времени обычные: "Мальборо", "Кэмел", "Кока-кола", "Марс"...
Вяземцев раз в шутку предложил одному ларёчному коммерсанту ради хохмы написать на его детище: "Прима", "Беломорканал", "Алёнушка", "Буратино"... Тот нервно передёрнул плечами, зыркнул, словно на слабоумного, и настоял всё на тех же "Мальборо"...
Хоть художник за последние годы и расписал несколько десятков подобных ларьков в городе и районе, ему ни разу не пришлось напрягать фантазию. Он всегда имел в запаснике десяток трафаретов наиболее известных марок сигарет, напитков, шоколада. Это была конвейерная работа, по-своему лёгкая, но утомительная и каторжная для человека творческого. Лишь при труде над эмблемой фирмочки, в поиске удачного шрифта и цветового решения, требовалась малая искра, но и она, увы, с каждым новым заказом угасала, слабела. Ведь коммерсантам требовалось что-то поярче, покрикливее, позабористее. А вывески на ларьках - "Абсолют", "Оазис", "Пирамида"... Андрея от этой повальной глупости и вычурной неестественности тошнило. Он мысленно плевался и ругался матом. Впрочем, бывали заказы поинтереснее - художнику приходилось, также, оформлять интерьеры и экстерьеры баров, магазинов, офисов...
Честолюбивые мечты юности были затоптаны бытом, добыванием копейки. А ведь когда-то он грезил о богемной жизни, о персональных выставках в столичных городах, о поездках за "бугор"...
Вяземцев и сейчас время от времени писал картины. Некоторые его работы были выставлены в городском художественном салоне, но покупались чрезвычайно редко. На занятия живописью не проживёшь, особенно когда отягощён семьёй. Был бы один, можно и хлебом с водой перебиться.
У Андрея, работающего в неудобной позе, затекли ноги. Он привстал, расслабил правую ногу - подёргал ею, то же самое проделал с левой. Бросил беглый взгляд на улицу. Редко проползёт машина, пройдёт прохожий - окраина города. Невдалеке скромненькое, чистенькое зданьице маленькой церквушки. Купола её покрыты оцинкованным листом - матово отсвечивают.
Вяземцев ею залюбовался. Сейчас в ней трудно узнать былые развалины, которые ещё недавно наводили тоску и уныние на окружающих.
--
Андрей, ты ли? - услышал художник за спиной приятный баритон. Повернулся.
--
Здравствуй, старина! - поприветствовал Вяземцев.
Это был Стас - одногодка Андрея, учился в параллельном классе. На нём - отличная тройка, белая сорочка, до блеска начищенные туфли - не придерёшься.
--
А мы чем-то похожи. Смотри-ка, Стас, у тебя тоже длинный волосы, бородка... Точнее, бородища. С моей жиденькой не сравнишь. Только вот я в потёртой джинсе, а ты лорд лордом. Как живёшь? Чем промышляешь?
--
Уже не Стас, а отец Фёдр. Это мой приход, - школьный приятель плавным движением руки указал на церквушку.
--
Я уже ею любовался. Это хорошо, что вера возрождается. Ещё недавно была складом.
--
Что в ней за семьдесят лет только ни устраивали. И школой была, и спортзалом, и кинотеатром... Когда учился в семинарии, то несколько раз заходил в неё. Тогда, стоя внутри, можно было наблюдать за движением туч на небе. Глядя на оббитые фрески и выцарапанную на стенах матерщину, становилось тошно. Извиняюсь, нужду справляли... - Стас долго и горячо говорил о церквушке, Потом неожиданно спросил: - Андрей, ты смог бы сделать наружную роспись? Надо выполнить несколько ликов святых.
Вяземцев был застигнут врасплох: - Не знаю. Смогу ли? - после раздумий, в сомнении, произнёс он.
Стас улыбнулся: - Я видел твои картины в салоне. Они произвели на меня хорошее впечатление...
--
Какие требования? - собравшись, поинтересовался художник.
--
Пиши святых, как ты их видишь сам. Единственно, соблюдай общепринятые каноны церковной живописи. Сам понимаешь абстракция, авангард, сюр... ни меня, ни прихожан не устроят. Цена умеренная.
--
В принципе, я не против...
2.
Андрей не узнавал Стаса. Тот десять лет назад, будучи музыкантом, играл на свадьбе у их общего знакомого. Будущий батюшка тогда сильно поддал. Походил на загнанного зверя. И не в троечке он был, а в потёртой, с латками джинсе.
"Метаморфозы происходят с людьми, метаморфозы. Не узнаешь человека" - был озадачен и в то же время радовался за приятеля Андрей.
И в самом деле, путь Стаса к нынешнему облику и образу мыслей, путь к Богу был долог и труден. По молодости он окончил кулинарное училище. Чуть поработав в ресторане помощником повара, обнаружил в себе дар музыканта. Стал играть на танцплощадках и свадьбах. Сильно пил. В подпитии был угрюм и малоразговорчив. В такие минуты на вопросы отвечал односложно. Маломальский психолог заметив его тяжёлый и умный взгляд понимал, что молодой человек не в мире с самим собою, чем-то терзается, задаёт себе вопросы, на которые не находит ответа, ищет себя. Стас и в самом деле долго искал себя, своё место в мире людей. После упражнений с гитарой он перепробовал ещё ряд профессий и, надо отдать ему должное, всё ладилось в его руках.
В одну пасхальную ночь Стас забрёл с друзьями в собор. До этого они "гудели" в кабаке. Здесь, у храма он прочёл в подслеповатых глазках одной убогой, болезненной старушки умиротворение и веру в нечто неподвластное земной суете. Он сравнил её со своими друзьями - разухабистыми прожигателями жизни - красные хмельные лица, которых лоснились, растягивались в высокомерных ухмылках. Они громко галдели, безобразно жестикулировали... Один из них в полумраке грубо лапал ярко накрашенную девицу с мутными глазами, прижимал её к чёрному мраморному надгробию.
Стасу стало стыдно за дружков, за себя и он в смятении ушёл. Немного позже, ему в руки попала Библия для детей. Он читал её с вечера до рассвета. Днём позже уже вдумчиво изучал "Книгу книг"... Начал появляться в соборе, молиться. Там-то его заметил и благословил старый Батюшка. Некоторое время спустя Стас поступил в духовную семинарию, а после её окончания получил небольшой приход. Молодого попа полюбили. Он был немногословен и сдержан, хорошо правил службу. Проповеди его были глубокими и ясными. Голос - густым и сочным.
3.
Андрей, разговаривая со Стасом, сдерживал своё ликование. Он давно мечтал о серьёзной работе, пусть не для кармана, а скорее для удовлетворения своего творческого "я". За тот же ларёк, что он заканчивал расписывать, за какой-нибудь глупый и пошлый рекламный щит Вяземцев заколачивал куда больше денег и частенько в "зелёненьких" (долларах), но ему давно опостылели халтуры. Теперь же был шанс выложиться, доказать себе, что в нём не заплесневел, не умер художник.
Если в последнее время на настроение Андрея часто влияла погода, то сегодня, хоть и была на небе хмарь, поднимал клубы пыли холодный пронизывающий ветер, после предложения отца Фёдора у Вяземцева стало на душе тревожно и одновременно празднично. Его небольшой внутренний мир, на зло огромному и неприветливому внешнему, озарился светом.
4.
Вечером дома Вяземцев, будучи в хорошем расположении духа, насвистывал мотивчик. Слов он не помнил, но точно знал - песня хорошая, душевная.
--
Не свисти дома, денег и так и нет, - с раздражением бросила жена.
--
Лена, сколько бы я ни зарабатывал, тебе всегда мало...
--
Да! Потому что я хочу одеваться, питаться и отдыхать не хуже той же Жаннет...
--
Почему именно Жанна? Почему ни какая-нибудь Клава или Зина?
--
Потому что она моя подруга. И муж её в отличие от тебя имеет постоянный стабильный заработок.
--
Он ворует и берёт взятки!
Она хищно, словно кошка, сузила глаза.
--
Ну и что? Сейчас только ленивые и дураки не воруют! Время такое! - жена с грохотом накрыла крышкой пустую кастрюлю и, чуть не опрокинув табурет, вышла из кухни. Андрей остался без ужина. Ограничился чаем и бутербродом. На десерт - сигарета. Вяземцев уже привык к ссорам, к раздражительности жены. Ещё каких-то пять лет назад люди их окружения имели приблизительно равный доход. Сейчас же все разделились на богатых и бедных, а то и нищих. Лена не могла спокойно смотреть на жён "новых украинцев". Они изящно, а порой и неуклюже выбирались из дорогих машин в натуральных до пят шубах. Часто такую даму мог сопровождать дог с хорошей родословной. Жена, глядя на "избранных", покусывала губы, напрягалась всем телом - пропадала лёгкость и гибкость её движений.
--
Когда ты мне купишь длинную шубу? - после долгой немоты, капризно спрашивала она.
--
К шубе надо покупать навороченную машину и порядочную собаку. Я не осилю всё сразу, - отшучивался он.
Лена весь вечер, лёжа на диване, смотрела бесконечные телесериалы и лузгала семечки. Шелуху она сплёвывала в большую миску, но та всё равно была разбросана по всей постели, валялась рядом на полу. На слова Андрея Лена не реагировала, отмалчивалась, а если и отвечала, то вполголоса, невнятно, еле-еле шевеля губами. Когда они легли спать и он попытался её обнять, она недовольно фыркнула и повернулась к нему спиной.
--
Неужели всё упирается только в деньги? - тихо спросил он, чтоб не разбудить дочку. Вопрос остался без ответа. За окном, в непроглядной тьме, протяжно прогромыхал товарняк.
"Вагоны катятся, постукивают по рельсовым стыкам. Такие звуки, словно рядом кузница и мастер размеренно, ритмично куёт. Куёт подкову. Подкову счастья, - Вяземцев грустно улыбнулся заглянувшему в окно тонкому серпику месяца, - Счастье, пожалуй, во взаимной любви. Если её нет - ты мёртв. Серая, каторжная, однообразная череда дней... Когда у нас с Леной всё прошло? Отчуждение. Словно чужие люди. А, может, и были чужими? Может, это был розовый налёт влюблённости?.."
Андрей долго не мог заснуть. Ворочался с боку набок. Ворочался осторожно, чтоб не потревожить покой домашних скрипом старого дивана. За полночь забылся чутким, поверхностным сном, полным обрывочных, тягостных, не связанных друг с другом, видений.
5.
Прошло чуть более месяца. Андрей закончил почти все церковные росписи. Осталось написать святую Варвару. Отец Фёдр работой художника был доволен, сдержанно похваливал. Если лики написанных святых Вяземцев видел, представлял себе до того, как взял кисть, то облик Варвары ускользал, не оформлялся в целостный и гармоничный образ, был неясен, расплывчат.
"Какие же должны быть у неё глаза? Овал лица представляю, нос, волосы... А глаза?.." - мучился художник.
Андрей сделал несколько эскизов святой, но отец Фёдр все забраковал. Об одном даже сказал: - Слишком он постный. Чего-то не хватает...
Вяземцев поймал себя на том, что он, на манер заправского ловеласа, заглядывает в глаза женщин, встречающихся на улицах, в маршрутках, магазинах... Но не находил в них искомого.
"Озабоченное, злое, кислое, слащавое, кокетливое, постное, глупое, порочное..." - делал для себя отметки художник о выражении глаз незнакомых девушек и женщин.
6.
Андрей поздно вернулся с работы домой. Ковыряясь в тарелке с остывшим ужином - слипшиеся макароны и ломтик варёной колбасы - он ненавязчиво разглядывал рядом стоящую жену. Она прислонилась к газовой плите, скрестила руки на груди.
"Я уже и забыл, когда в последний раз смотрел на Лену, как на натуру. А поначалу, писал её часто. Десятка два портретов сделал... Она изменилась за одиннадцать лет... Уголки, плотно сомкнутого рта, немного опустились. В глазах нет былой живости - усталость и плохо скрываемое раздражение. Возле них веер мелких морщинок. Чуть обозначился второй подбородок... Волос тусклый... Я тоже в её глазах не Ален Делон. Раньше она меня называла Дон Кихотом. "Такой же смешной и нелепый!" - добро шутила она... А теперь я похож, скорее всего, на тощую, старую, согбённую клячу Дона Кихота..."
7.
В выходные Вяземцевы всей семьёй поехали на море. Ранней весной Андрей помог с художественным оформлением столовой одного пансионата и теперь ему на выходные давали маленький двухместный деревянный домик, что был списан и стоял на задворках базы. Из щелей домика дуло, потолок в одном месте протекал, замок легко открывался гвоздём, но всё равно - крыша над головой.
Лена с дочкой Аннушкой почти весь день пробыли на пляже. Только девочка, время от времени, прибегала в домик за съестным. Андрей же на утренней заре сходил искупался, а потом весь день пролежал на скрипучей металлической кровати с продавленной сеткой - гамак гамаком. На пляже его раздражало обилие полуобнажённых тел, большею частью несовершенных, где-то даже уродливых, хотя и самому Андрею - он это четко и ясно знал - было весьма далеко до Аполлона. Так же Вяземцев плохо переносил жару. Этим, во всяком случае, он оправдывался перед женой, объясняя нежелание составить компанию загорать и купаться. Главной же причиной была тяга к уединению, спокойному чтиву газет, охапку которых он прикупил ещё в городе на вокзале. Домик представлялся художнику кельей, он себе - отшельником, поддерживающим связь с внешним миром, посредством просматривания свежей прессы.
Вечером, ближе к ночи, Вяземцевы всей семьёй пошли в бар под открытым небом на берегу моря. Ненавязчиво лилась музыка. Валерий Меладзе грустил о Лимбо. На музыку, человеческую речь наслаивался, набегал волнами размеренный шум моря. От него тянуло солёной влагой и терпким запахом водорослей. Море и небо слились на горизонте - чёрная бездна, а в ней холодные огоньки звёзд, чуть ниже призрачный свет кораблей, стоящих на рейде. Стойка бара тоже светилась, подмигивала светомузыкой, утомляла яркой пестротой напитков, сигарет, шоколада - этакий небольшой цирковой балаганчик. Холёный, прилизанный бармен в позолоченных очках и белоснежной сорочке при бархатной чёрной бабочке, сдержанными движениями, немногословием напоминал какого-нибудь младшего научного сотрудника, подрабатывающего летом на курорте.
Вяземцевы удобно устроились в белых пластмассовых креслах за круглым столиком. Рядом с ними в основном семейства и влюблённые парочки. Отдыхающие, вальяжно рассевшись, вели неторопливые беседы и потягивали спиртное и соки. Было уютно и покойно.
Андрей взял дочке фруктовое мороженое и бутылочку "Колы", себе и жене по бокалу пива с солёными орешками.
--
Тебе ещё долго работать в церкви? - лениво пуская сигаретный дым, поинтересовалась Лена.
--
А что?
--
Знакомый Жаннет ставит новый ларёк. Надо его разукрасить... Он интересуется, когда ты сможешь приступить. Платит хорошо...
--
Точно не могу сказать...
--
Поторопись. Я бы сейчас шампанского выпила, - потянувшись, тихо обронила она, - Вон семейка вторую бутылку добивает. А мы пиво лакаем. Пиво - это шампанское бедных....
Элен ( так жена стала представляться в последнее время при знакомстве ) Андрея раздражала. Эта жеманная поза, ментоловая сигарета в пальцах, унизанных кольцами, ярко накрашенные, цвета свежей крови, губы, обильные зелёные тени у глаз.
"Кукла Барби китайской штамповки...", - с досадой подумал Андрей. Он с самого начала не хотел идти в бар - заранее знал, чувствовал, что не обойдётся без обычных жёниных упрёков, капризов и фокусов.
Вяземцев долго не мог уснуть. Он уже с месяц, занимаясь росписью церкви, мучился бессонницей. Списывал всё на серьёзную работу, нервное переутомление. Но, всё же, не смотря на усталость, Андрей испытывал радость, удовлетворение. Как болеющие люди выводят из тела шлаки, так и он, приобщённостью к утомительному, но интересному, творческому делу, снимал накипь с души. Художник словно проснулся от долгого-долгого сна. Вяземцев за этот месяц стал острее чувствовать хаос жизни, её бессмысленную толчею, оголённую жажду наживы, карикатурность человеческих взаимоотношений... По утрам, когда он выкуривал первую сигарету, на него всё чаще накатывались волнами мрачные мысли и, недавно появившееся, чувство полного одиночества. Ему до тошноты не хотелось расписывать торговые киоски, писать глупые, безграмотные и безвкусные тексты рекламных щитов...
"Что-то ты стал постоянно вставать с левой ноги..." - шутил сам с собою художник.
Сон к Вяземцеву не шёл. Дома он привык спать на правом боку или на животе, но только не на спине. На ней он обычно начинал похрапывать и от этого, неприятно вздрогнув, пробуждался. На базовской продавленной койке он устраивался до трёх часов ночи.
"Гнездо гнездом..." - в раздражении отметил Андрей.
Он несколько раз за ночь выходил из домика, чтоб покурить. Полностью обессилив, зарёкся выскочить на улицу в последний раз, сделать несколько затяжек и окончательно завалится на боковую.
"А полная луна, словно блин..." - он плотнее закутался в джинсовую куртку, надетую на голое тело. С моря тянуло ночной прохладой. Вяземцева немного знобило.
Полностью обессилив, мужчина свернулся на кровати калачиком. Его мысли стали обретать некое подобие бреда - он забылся тяжёлым и вязким сном.
8.
Море воды. Море огней. Море людей.
Музыка везде. Под ногами влажный прохладный песок. Над головой бездонное звёздное небо. По спокойной морской глади стелется дорожка от полной багровой луны. Со всех сторон слышится смех: от сдержанного хихиканья до лошадиного ржания, шутки, комплименты, выстрелы шампанского и хлопушек... Праздник Нептуна! Миникарнавал! Здесь морской царь и его свита - царевна и русалки, пираты и черти, всякая другая нечисть. Вот черти выдернули из зевак самого упитанного и тянут его к морю. Он весом велик - центнера полтора будет, складки рыхлого жира на его телище ходят волной. Толстяка роняют. Тащат за ноги. Пузатик, на удивление всем, верещит тонким сиплым голоском. Его окунают в воду. После "водной процедуры" сам Нептун угощает избранного бокалом шампанского. То же действо проделывают с самым худым. Забавляются перетягиванием каната, прыжками в мешках, пьют пиво на скорость и количество...
--
А теперь надо выбрать господина в самом оригинальном одеянии, то бишь в прикиде с шармом, - напрягая голосовые связки, басит Нептун, не менее упитанный чем искупанный толстяк. Черти - подростки с ног до головы вымазанные иссиня-чёрной грязью - только белку глаз да зубы блестят - резво снуют в толпе зрителей, высматривают, выискивают. Два шустрых бесёнка подскакивают к ошалевшему от неожиданности Вяземцеву и силой тащат его к трону морского владыки. Андрей оглядывает себя и обнаруживает, что босоног, что на талии просторные белые сатиновые трусы в крупный красный горошек, на плечах - истершаяся до несвежего голубого тона - джинсовая куртка, на рукавах которой большие тёмно-синие заплаты с бахромой.
Кроме Вяземцева черти выхватывают из толпы ещё двоих. Они тоже нелепо одеты.
Только у трона Нептуна, Андрей разглядел царевну. Она хороша. Хороша аристократичной бледностью лица и рук, большими, бархатными и глубокими глазами.
--
Вот первый кандидат - господин в тельняшке до колен. Смотрите, у него весьма пышные и чёрные, словно обувная щётка, усы и крепкая, отливающая медью лысина, - басил Нептун, - Не будем заглядывать ему под тельняшку. Мало ли. Я хлопну три раза в ладоши, после чего, господа и дамы, прошу криком, свистом, можно и хрюканьем выразить свой восторг перед его нарядом. Кто из этих троих джентльменов удостоится более громкого одобрямса, тот и победит...
Вяземцев заслужил самый пронзительный свист и бурные аплодисменты. Царевна налила Андрею в большой бокал ледяного пузырящегося шампанского. Он залпом выпил
--
Как тебе, смертный, моя дочь? - спросил морской царь.
--
Нет слов! Хороша! - чуть захмелев, бодро ответил художник.
--
Ну-у-у, скажи ещё что-нибудь...
--
Красота вашей дочери, о-о-о, великий морской владыка, для избранных, - сыпал бисером слова Андрей. Он всегда такой скованный, робкий в обществе красивых женщин, тут разошёлся, приятно удивляясь своему словообилию.
"Может виной всему шампанское?" - мелькнуло у него в голове.
Он долго пел о царевне, о её нежной коже и шелковистых волосах, пахнущих морем, о её очах - морских глубинах, устах - красных кораллах, зубках - белых жемчужинах... Андрей поймал себя на плагиате, то есть где-то подобные сравнения он читал или слышал, и, увлекшись, решил выдать своё, отличное от других: - Скажу, как художник. Глаза. Нет, звучит прозаично. Очи. Да, очи подобные очам вашей дочери, о-о-о, Нептун, могли бы украсить лик святой, написанный большим мастером...
Толпа бурно зааплодировала.
Вяземцев сказал последнюю фразу и сердце его судорожно сжалось, ёкнуло.
"Я на-а-ашё-ё-ёл! Вот они, глаза святой Варвары! - он пожирал взглядом царевну, - Надо запомнить всё..."
Она что-то шепнула отцу, и, мгновение спустя, Нептун поманил художника пальцем к трону. Андрей приблизился.
--
За красивые речи, ты, простой смертный, удостаиваешься чести поцеловать ручку моей дочери.
Вяземцев, робея, чуть коснулся сухими, горячими губами её пальцев. Она же ласково провела свободной рукой, словно ангел крылом, по его склонённой голове.
--
Это вам, художник.
Андрей поднял глаза. Морская царевна вытащила из своих волос начинающий распускаться бутон жёлтой розы и протянула ему. - Я буду вас ждать, художник, через год в такую же ночь, - неземной мелодией прозвучал её голос.
У Андрея закружилась голова. Он потерял сознание от её взгляда, голоса, аромата жёлтого цветка...
9.
Вяземцев проснулся весь в липком поту. Лицо вмято во влажную от утреннего тумана подушку, а на ней бутон жёлтой розы.
"Чёрт, как гадко во рту от ночного курения! А голова? Пуста и тяжела. Турецкий барабан. Словно по ней всю ночь кряду били... - он притронулся к груди, потрогал подмышками, - Рыба рыбой. Предсмертная слизь. Скорее в душ! Скорее!" - Андрей вскочил, словно ужаленный дюжиной пчёл, схватил зубную пасту, щётку, мыло, большое махровое полотенце и помчался в душевую.
Было около семи утра. В это время отдыхающие обычно досматривают последние сны. Он долго в одиночестве плескался в мужской душевой. Остальные кабинки были сиротливо пусты. Упругие струи холодной воды окончательно разбудили и взбодрили Андрея. Потом, не щадя себя, он долго растирал тело полотенцем до свекольной красноты - "Вновь родился!" Усердно чистил зубы. "Дыхание, как у младенца!" - подытожил молодой мужчина, дыхнул на зеркало, стёр с него запотелость полотенцем, живо с хулиганинкой подмигнул себе.
Когда Вяземцеву перевалило за тридцать, он боялся, иногда случающихся с ним, приступов телесной немощи. Объяснял их малоподвижным образом жизни, пристрастием к куреву и пиву, любовью к ночным трапезам и бдениям... Этим утром ему стало страшновато. "Должно быть, так себя чувствуют дряхлые старики?" - мелькнуло в свинцовой голове. Но, принял душ и снова ожил, страхи забылись. "На дворе первый месяц лета... Мне чуть за тридцать - это где-то середина жизни, середина лета. Ещё всё впереди. Потом осень. Урожайная осень..." - подбадривал он себя.
Лена и Аннушка ещё спали. Андрей собрался заправить свою кровать, и тут заметил на примятой подушке жёлтый цветок.
"Роза? - он стал вспоминать, - Да-да. Праздник Нептуна. Морская царевна. Да-а! Её глаза. Помню-помню. Такие глаза, голос. Причём тут голос? Глаза. Очи. Да. Я их помню. Их никогда не забудешь. Так-так-так..." - Вяземцев спокойно, размеренно двигаясь, чтоб не спугнуть образ незнакомки, достал чистый лист бумаги и карандаш из папки, которую постоянно носил с собой, и начал делать эскиз. Он взял для облика святой не только глаза неизвестной, но и овал её лица, нос, губы, форму бровей...
10.
Утром, в понедельник художник первым делом показал свои эскизы отцу Фёдору.
--
Ты знаешь, Андрей, это уже кое-что, но надо видеть в цвете. Это, пожалуй, самые удачные, самые интересные наброски, - сказал молодой батюшка.
Художник с запалом принялся за роспись. На эскизы он практически не смотрел. Лицо той девушки всё время было перед его глазами. Оно то исчезало, словно окутывалось дымкой, то, мгновение спустя, появлялось - становилось ясным, отчётливым. Чувственные губы незнакомки чуть обозначались в улыбке, словно она хотела сказать что-то важное, но в последний момент передумывала. Тёмные, бархатные её глаза глядели на него с той редкой теплотой и нежностью, с которой смотрит добрая, любящая мать на своего единственного, долгожданного ребёнка.
Андрей, будучи с воскресного утра в возбуждённом, эйфорическом состояние, успокоился, почувствовал груз усталости только к вечеру, положив кистью последний мазок.
Стас-Фёдр долго и пристально в молчании разглядывал фреску. Художник и батюшка стояли лицом к лику, чуть соприкасаясь плечами. Священник нащупал руку Андрея и, не глядя на него, крепко и благодарно её пожал. Медленно, с расстановкой произнёс: - Андрей, это, пожалуй, самая удачная твоя работа. Где ты нашёл такие глаза? Такую линию губ, бровей?.. Таким и должен быть лик воистину святой...
11.
Вяземцев, после росписи церкви, недели две не мог взяться за другую работу, хотя жена постоянно его пилила.
--
Знакомый Жаннет даёт большие деньги за киоск. Возьмись. Это надо сделать срочно, - раздражённо ворчала Лена на Андрея, который в последнее время мог целый день пролежать на диване, глядя в потолок.
--
Почему ты молчишь? - переходила в крик супруга, - Нам нужны деньги! Твоя дочка хочет кроссовки с фонариками, а ты лежишь бревном! Пролежни будут!
Андрей молчал.
"Сон или явь? - гадал он, - По ночам праздник Нептуна не устраивают. Значит сон. Но цветок указывает на то, что всё же не сон..."
После ночного карнавала он, на удивление жены и дочки, полдня пробыл на пляже. Андрей искал знакомые, запомнившиеся в ту ночь, приметы в окрестном пейзаже, но, увы, не находил их.
12.
"Странно. Словно это было на луне. Наверно, всё-таки сон? Но цветок? Роза. Да и сны мне всегда снятся чёрно-белые, а тут всё в цвете. Я же отчётливо помню красный горошек на моих трусах, нежно-зелёные одежды той девушки. Уж ни влюбился ли ты, старина, в неё? А что? Это не было бы странным... - перед его мысленным взором снова появлялось лицо незнакомки, её глаза, губы, овал лица... - сердце замирало, хотелось от нечеловеческой тоски кричать, выть. Да, выть! И особенно по ночам, - Может ты, старина, болен? Тяжело болен? А-а-а?" - задавал он себе вопросы. Мучаясь бессонницей, Андрей обычно неподвижно лежал на спине и глядел на отблески света, что бросал уличный фонарь на потолок и стены комнаты. Бывало, отблески начинали шевелиться, потом бегать всё быстрее и быстрее, рябить в глазах цветными всполохами. Наконец, после недолгого хаотического движения, они, словно стекляшки калейдоскопа, складывались в лицо незнакомки. Лицо во весь потолок. Андрей начинал тихо постанывать в унисон бродячим собакам, порой скулящим на пустыре недалеко от дома.
13.
Кончилось знойное лето. Зачастил дождями сентябрь.
Вяземцев осунулся, стал ещё больше ссутулиться. Джинсы, бывшие ранее в притык, начали с него спадать. Пришлось продеть в них ремень. Спал он в эту осень плохо, много курил ночами. Ел мало, не чувствуя ни вкуса, запаха еды. Взгляд у него стал тусклым и отстранённым, словно у обречённого, тяжелобольного человека. Если раньше он часто шутил, пусть зло, но шутил, то теперь ему стало всё безразлично, и он отмалчивался, когда его поддевали приятели, знакомые. Мог молчать часами. Пристрастился к водке. Хотя прежде ей предпочитал хорошее пиво и марочное вино. Ему было очень плохо и он желал, чтоб было ещё хуже.
Как-то дочка застала его в тёмной ванной комнате с бутылкой водки.
--
Папа, зачем ты пьёшь? - спросила она с жалостью.
Он побагровел и зло накричал на дочь. Лены в тот момент дома не было. Потом просил у Аннушки прощение, целовал её и тихо плакал.
Отношения Андрея с Леной, и так в последнее время натянутые, грозили окончательно испортится и закончиться полным разрывом. Они жили вместе, но были чужими. Он приносил деньги, она стирала и готовила... Делалось это всё по привычке, по инерции, как было заведено давно, сразу после свадьбы.
... С Андреем происходило неладное. Если раньше он работал на манер хорошо отлаженной машины, то теперь в ней - в машине что-то сломалось. Он часто отклонял новые заказы. Работу, ранее делаемую за два-три дня, теперь растягивал на неделю, а то и больше.
В ванной комнате Вяземцев не только пил водку. Бывало вытаскивал из потайного места засохший жёлтый цветок и, погружаясь в глубокие приятные раздумья, нюхал его. Лена же вечерами стала где-то пропадать. Говорила, что ходит на аэробику. Ей было далеко не восемнадцать - ровесница мужа, но она стала носить яркие лосины, юбки выше колен, кофты с большим декольте...
"Дурновкусица... Толстый зад, обтянутый полосатыми лосинами..." - в раздражении думал пьяненький Вяземцев, разглядывая свою жену, крутящуюся юлой у зеркала, перед уходом из дома.
В общем, всё, после той летней ночи, в жизни Андрея пошло наперекосяк.
14.
Вяземцев часто ходил в церковь к Стасу-Фёдору. Там он мог подолгу стоять у фрески с ликом святой и мысленно разговаривать с ним. Иногда художнику составлял компанию убогий подросток, что убирал двор храма. Здесь паренька подкармливали и кое-как одевали. Мальчик обычно молчал. Глядел на Варвару заворожено, не моргая. Раз мужчина заметил слёзы в глазах паренька.
--
Ты почему плачешь? - растерянно спросил Андрей.
Мальчик шмыгнул, потом всхлипнул, резким, нервным движением тощей ручонки провёл под носом и невнятно пробурчал: - Моя мама была такой же красивой...
Вяземцев от кого-то слышал, что подросток - сын конченной пьянчужки. Мол, она нарожала с десяток полоумных детей от разных, подобных ей, отцов. И теперь вся эта детвора живёт попрошайничеством и воровством.
Случалось, Андрей беседовал со Стасом-Фёдором. Раз состоялся такой разговор.
--
Человек должен жить верой, - красноречил батюшка, - Это не обязательно вера в Бога, а, допустим, вера во что-то ценное духовно... Учёные, люди искусства тоже по-своему верующие...
--
Во что же они верят? - спросил Андрей.
--
Это старо, но настоящий учёный живёт верой в прогресс. Тот же художник, истинный художник, творит красоту. Ею живёт, ей поклоняется, верит в неё...
--
Художник во мне давно умер, - мрачно отрубил Вяземцев, - малярничаю, не более того. Художники и учёные должны делать открытия. Хотя бы для себя. Я же каждый день делаю одно и то же. Ремесленник. Скажи, чем или ради чего жить простому смертному, если он не верит в Бога?
--
Любовью к ближнему, - не задумываясь, молвил батюшка.
--
Соседа можно считать ближним?
--
Некоторым образом, да.
--
Ну, за что мне любить своего соседа? Если он жлоб. Махровый. Пьёт до поросячьего визга, бьёт жену, через слово мат, плюёт с балкона и прочее скотство...
--
Живи для семьи.
--
Нет у меня семьи, нет точки опоры, нет ничего кроме дочки Аннушки и ... А-а-а! - Андрей тяжело вздохнул и резко махнул рукой, словно ловил подброшенную в верх монету.
15.
Ранней весной Андрей брёл по центральной улице города. Сыпал мокрый снег. Было безлюдно. Всё - небо, дома, деревья, газоны, асфальт... - в тусклых, горчично-пепельных тонах. Порой пейзаж оживлялся яркой курточкой малыша, кричащим зонтом расфуфыренной дамочки... Лица редких прохожих сосредоточены и несколько брезгливы. Их, должно быть, очень раздражала, вводила в апатию грязь и снежная жижа под ногами, ледяная влага, проникающая сквозь обувь едким холодом...
--
Андре-е-ей! - кто-то тихо окликнул художника. Он посмотрел по сторонам - ни души, - Андре-е-ей! - опять повторилось. Вяземцев ошалевшим взглядом окинул верхушки деревьев, глянул на небо.
"Что бы это значило? Голос такой приятный. Где-то я его слышал. Знакомый..."
Время от времени голос стал преследовать Андрея и не только на улице, но и дома. А недели две спустя ему привиделось в окошке проходящей маршрутки лицо незнакомки. Вяземцев во весь дух помчался за машиной, но поскользнулся и упал на мокрый и грязный асфальт.
16.
Наступило лето. Андрей считал дни, ожидая долгожданную ночь. Ночь встречи с незнакомкой. Накануне он привёл в порядок свой парадный костюм, тщательно отгладил белую сорочку, купил новый галстук и розы.
Когда домашние легли спать, он вышел на балкон. Сидя на воздухе, Вяземцев курил одну за другой сигареты. В ожидании скорой встречи с девушкой руки у него дрожали, на лбу выступили капельки холодного пота. Желая отвлечься, снять напряжение, он стал наблюдать за луной. Вот она, идущая на ущерб, вынырнула из-за горизонта, застыла над тёмными верхушками деревьев дальней лесополосы. Цвет её мутно-багровый, воспалённый. Ночное светило, словно свежий синяк. Луна поднимается всё выше и выше. Уже похожа на несколько примятый апельсин или мандарин. После пятой сигареты Андрея поташнивает - ночное солнце высоко-высоко. Оно выбелилось. От него светло - фонарей не надо... С верхнего этажа, сея искры, полетел в низ окурок.
"Окурок - этакое ничтожество, брошенный ночью с балкона похож на падающую звезду. И окурок, при определённых обстоятельствах, может стать звездой. Да. Пусть на миг, но звездой..." - философствовал художник.
Андрей тихо, на цыпочках зашёл в комнату, но, видно, сказалось большое количество выкуренных за один присест сигарет - голова закружилась и он, не желая того, запнулся о ножку кресла. Тихо ойкнул.
--
Ты ещё долго будешь шарахаться? - зло прошептала Лена, - Что ни ночь, то хождения, курения!
Вяземцев заскочил в свою комнату, включил бра. Сосредоточенно, не торопясь, облачился в костюм. Достал спрятанный букет роз. Лёг на тахту, закрыл глаза, крепко сжал в руке цветы... Попытался расслабиться.
--
Скоро, скоро мы встретимся. Я долго ждал этой встречи. Ждал целый год. Долгий год. Такой долгий год... - тихо шептал он, погружаясь в объятия Морфея.
Лена, разбуженная и раздражённая ночными бдениями мужа, пыталась заснуть, но ничего не выходило, - "Что с ним происходит? Он явно болен. Давно замечаю за ним странности. Постоянно витает где-то в облаках, взгляд отрешённый. Ни курит ли он в постели?" - женщина встала, заглянула в туалет, в ванную комнату, потом тихо подошла к комнате мужа. Прислушалась. Приоткрыла дверь.
"Что это? Костюм, галстук, розы?.." - но не столько это поразило Лену, сколько лицо Андрея. В последнее время худощавое, костистое, оно в этот миг, в этот ночной час ещё более заострилось, глаза впали, под ними легли тёмные тени. Кожа приобрела нездоровый восковой оттенок. Андрей что-то еле слышно бубнил сухими губами. Она придвинулась к нему, нагнулась. Он повторял всё время одну и ту же фразу: - Я пойду искать края, где живёт любовь моя...
Женщина подошла к телефону, в раздумье взяла трубку...
17.
--
Когда вы стали замечать за мужем странности? - вкрадчиво поинтересовался у Лены Александр Абрамович.
Этот бритоголовый пожилой мужчина в белом халате с цепким взглядом тёмных прищуренных глаз вызывал у неё чувство неуютности.
--
Пожалуй, с прошлой осени. Он пристрастился к водке, стал замкнутым...
Врач сделал запись.
--
Чем вы это можете объяснить?
--
Не знаю. Он весь в себе.
--
У вашего мужа шрам на правой брови. У него была травма головы? - монотонно, бесстрастно спросил Александр Абрамович.
--
Да, кажется, в армии. А почему вы у него сами не спросите? Тем более, он мне муж только по паспорту! - вспылила Лена. Она не выспалась - кошмарная ночь. Эта больница с решётками на окнах. Этот допрос.
--
Он, к сожалению, всё время молчит. Не хочет говорить...
18.
Больница для душевнобольных представляла собой два длинных барачных одноэтажных строения с толстыми стенами и крошечными окошечками под самой крышей - до второй мировой войны здесь была тюрьма. В одном здании - мужское отделение, в другом - женское. Закрыта от мира лечебница была высоким каменным забором.
Облупившиеся стены строений, маленький заасфальтированный дворик - почти без всякой растительности, несколько ветхих скамеечек, запах испражнений и нехитрой пищи, придавленный или болезненно-оживлённый вид бедно и неряшливо одетых больных навевали уныние, чувство безысходности, жизненного тупика.
19.
Андрея в больнице одели в мятую и линялую, пахнущую хлоркой, не по росту куцую пижаму. Обрили наголо. Его "грива", со слов санитара-цирюльника, могла стать "райским садом" для вшей, время от времени, появляющихся у больных.
Первых два дня Вяземцев почти ничего не ел. Только пил жидкий, чуть подслащённый больничный чай, отдающий всё той же хлоркой. Он часами лежал на своей кровати - в дальнем углу палаты, и глядел в потолок. Во всём его облике была полная апатия и равнодушие к происходящему вокруг.
Сосед Андрея по кровати - низкий, рыхлый мужчина, заросший рыжей щетиной, почти всегда блуждал по палате. Подняв руки вверх, растопырив пальцы и выпучив небесные глаза на лампочку, он раскачивался и бубнил что-то несусветное себе в нос.
--
Во-о! Опять с инопланетянами контактирует! - подавал голос маленький мужичок с жёлтым сморщенным личиком. Он постоянно читал старый, потёртый учебник физики для шестого класса. Из него же выдирал листы, собираясь в туалет.
--
Витюша! Иди успокой контактёра. Он мешает грызть науку, - показывая ряд лошадиных прокуренных зубов, сипло звал мужичок двухметрового дебелого санитара, косящего на один глаз.
--
Шо-о-о! Таранкулов, сам не могёшь? - басил Витя и неуклюжим, но мощным толчком ручищи сваливал небесноокова на металлическую кровать с серой, скомканной простынью, без злости грозил отдубасить.
--
Тебе за это деньги платят, - парировал "Учёный".
--
Разве это деньги?.. Шо-о-о, Юрасик-пидорасик, мороженого хоца? - скалясь, обращался верзила к смуглому парню с синеватыми от татуировок руками. Тот переминался с ноги на ногу у входа в палату. Юра был босоног и раздет. Он придерживал рукой большие синие трусы без резинки с чёрной прямоугольной печатью больницы. Резинку вытащили санитары, чтобы пресечь частые побеги любителя мороженого за пределы жёлтого дома - в город.
--
Вить! А-а-а, Вить! Дай резинку. Матушка привезёт передачу ( как правило, съестное), всю тебе отдам, - канючил бывший "химик" ( отсидел срок в тюрьме).
--
Быстро у койку! - рычал в ответ санитар, раздавался звонкий подзатыльник или глухой пинок под зад.
--
Юр-р, подь сюды. В "очко" перекинемся, - звал парня мужчина неопределённого возраста. У него тёмное, отёкшее, цвета картофельной кожуры, лицо. В щели рта, окаймлённого толстыми фиолетовыми губами, несколько чёрных гнилых зубов. Это хроник Захарий. Он уже лет двадцать находится в больнице. Зимой - кочегарит, летом - куда пошлют.
Юра, придерживая трусы, семенил к постели Захария. Присаживался на её краешек.
--
Итак, брателло, ты мне должен девять миллионов, шестьсот тысяч доллАров!
--
Восемь миллионов, шестьсот тысяч, - безвольно протестовал парень.
--
Нет. Девять, шестьсот, - напирает Захарий, - Отыгрываться будешь? Или как? - победитель ловко, словно онанировал, тасовал разбухшие, ломанные с еле различимым рисунком карты, раздавал. Начиналась игра. Слышались грубые окрики Захария и робкие замечания Юры, - Итак, десять миллионов, девятьсот пятьдесят тысяч доллАров, - подытоживал гнилозубый, - Когда отдашь? В магазине дешёвые "чернила" появились. Мне нужны бабки сейчас, а то всё пойло разберут...
И тот и другой понимали, что это несерьёзная игра. Захарий никогда не получит баснословных денег, так как Юра просто физически не сможет их отдать. Но гнилозубый, имея власть над бывшим "химиком", выкачивал из него всё. И те денежные крохи, которые передавала Юре мать-пенсионерка из далёкого глухого села. Она, убитая горем, отказывала себе в последнем, только бы поддержать сына. И съестным, и куревом, что привозила женщина больному сыну, распоряжался Захарий. Ему доставался самый лучший кусок курицы, самое крупное и наливное яблоко...
--
Вяземцев, к врачу! - зычно позвал Андрея сухенький, сутулый дедок санитар. В дверном проёме только на миг мелькнула его лысая, шишковатая головка, словно он боялся, что кто-то из психов шлёпнет его ладошкой по маковке.
20.
--
Андрей Сергеевич, вы уже неделю у нас, а разговора по душам, увы, ещё не было, - повёл речь Александр Абрамович. Ожидая ответа пациента, он выдержал паузу, - Что же вы всё время молчите? Поймите, чем скорее вы откроетесь, скажите, что вас тревожит, что беспокоит, тем скорее мы вместе с вами найдём путь к лечению, а значит и выздоровлению...
Вяземцев, наклонив голову, молчал.
--
Я слышал, что художники народ молчаливый. Поэтому попрошу вас, Андрей Сергеевич, хотя бы односложно отвечать на мои вопросы. Не разговаривать же мне со стенами. Согласны?
--
Да, - нехотя отозвался пациент.
--
На "ты" можно?
--
Да.
--
Андрей, скажи, серия цветочных натюрмортов в салоне твоя?
--
Моя, - всё так же, не поднимая головы, ответил Вяземцев.
--
Дочь заканчивает изостудию. На следующий год хочет поступить в художественное училище. Так она от твоей "Жёлтой розы" в восторге. Говорит, что надо обладать большим мастерством, чувством меры, чтоб этим м-м-м...
--
Мастихин, - подсказал Андрей.
--
Да-да. Надо же так мастихином положить краску, что б цветок ожил и его хотелось бы понюхать...
Понемногу Вяземцев разговорился. Рассказал о разладе с женой, о мучившей его бессоннице, о голосах... О незнакомке и цветке умолчал. Он посчитал это слишком личным.
Андрея, после распоряжения Александра Абрамовича, перевели на лучшую половину отделения - в маленькую, тихую палату. Её населяли, кроме Вяземцева, два "мыслящих" хроника и два выздоравливающих. Они, почти всё время, спали. Оживали, начинали суетиться только перед приёмом пищи.
21.
--
А почему мама не приходит? - поинтересовался Андрей у дочки, принесшей ему скромненькую передачу - пакет с едой и предметами личной гигиены.
--
Не знаю. Может, ей тяжело видеть больных?
--
А тебе, Аннушка, тяжело?
--
Да!
--
Ты тоже меня считаешь больным?
--
Мама говорит, что ты серьезно болен. Говорит, что скоро у меня будет новый папа...
Отец и дочь сидели на лавочке больничного дворика. Рядом никого. Вяземцев, волнуясь, жестикулируя, выкуривая сигарету за сигаретой, скомкано рассказал Аннушке о незнакомке и цветке. Она, уронив голову, вся собравшись в комочек, молча слушала. Когда отец умолк, дочь подняла на него глаза полные слёз, у неё дрожали губы: - Папа, тебе сказать правду?
У Андрея тоже по щекам потекли слёзы: - Аннушка, ты такая бледненькая. Воробушек мой, - он гладил ей волосы, целовал руки, - Дочка, какую правду ты хотела мне сказать?
Она плотно сжала губы, вся напряглась
--
Говори, дочка! Говори! Не бойся...
--
Папа, тем летом, той ночью ты лунатил! - выпалила она, - Да-да, лунатил. Мальчик, сын сторожа говорил, что его отец видел тебя перед рассветом. Ты ходил по пансионату с закрытыми глазами. Потом зашёл на клумбу. Долго нюхал цветы. Выбрал жёлтую розу, сорвал её и пошёл к нашему домику...
Вяземцев сник. Достал сигарету. Спички не зажигались, ломались в его непослушных, дрожащих руках. Наконец, закурил, закашлялся, побагровел.
--
Па-а-а, зачем ты так много куришь? Все пальцы жёлтые.
--
А-а-а, чёрт с ними, с пальцами! - он махнул рукой. Взгляд его, обращённый на огонёк сигареты, застыл.
22.