В стародавние времена в глухой деревне жила одна старушка. Все от мала до велика любили ее за доброту и сердечность. Лет ей было много, а сколько именно - никто не знал да никого это и не интересовало. Живет и живет и Слава Богу! Люди относились к ней бережно, как относятся к памятнику старины, потому что баба Дуня знала их родственников , которые уже покинули этот свет и переселились в мир иной. Называли они ее очень ласково: наша баба Дуня.
А в тот день, с которого начинается повествование, бабе Дуне исполнилось ни много ни мало, а ровно сто лет. " Зиму мне не пережить,- тяжело поднявшись с лавки, подумала баба Дуня.- Пока на дворе тепло и пока я еще на ногах держусь, схожу-ка попрощаюсь с любимыми своими местами.
Вышла она из избы и побрела, опираясь на палочку, в ближайший лесок по знакомой с детства дороге. Было раннее утро, весело щебетали птички, по кустам бегали солнечные лучи. Дошла баба Дуня до заветной полянки, присела на знакомый пенек, оглядела всю красоту утренней природы и слезы потекли из ее старческих глаз. А птицы, будто учуяв, что баба Дуня с ними прощаться пришла, такой концерт ей закатили на славу. Сидит баба Дуня на пеньке и вспоминает свои навсегда ушедшие молодые годы, а слезы все текут и текут по морщинистым щекам.
Вдруг между берез мелькнуло что-то. Видит баба Дуня, как на поляну выехал всадник на белом коне. Незнакомый всадник, не из деревенских, да и одет-то он как-то по-особенному: пурпурный плащ на нем, на ногах сапоги сафьяновые, на голове золотой шлем, словно церковная маковка блистает. Оторопела баба Дуня, уж и не до слез ей, замерла вся. А он подъезжает к бабе Дуне, кланяется ей и спрашивает:
--
Чего это ты плачешь, добрая старушка? Аль обидел кто?
--
Да что ты, что ты, - очнувшись как от сна, замахала на него
руками баба Дуня. - Кто ж меня обидит в лесу? Аль эта птаха маленькая? - показала она на порхнувшую свиристель.
--
Тогда отчего же слезы на глазах?
--
А плачу я оттого, мил человек, что жизнь моя укатилась и назад не воротится. А новую жизнь я после себя не оставила. Нету у меня родных детушек. Всяко растение и то после себя молодую поросль оставляет, а я свой век пустоцветом прожила. Смолоду первой красавицей в деревне звалась, женихов ко мне сваталось- не счесть, да ни один по сердцу не пришелся. Все ждала того, который на всю жизнь полюбится, да так и не дождалась Видать, любовь мимо моего сердца прошла , его не коснувшись. И какая она из себя эта любовь - не ведаю по сих пор. Век прожила, а так и не увидела ее. Эх, повернуть бы годочки мои вспять, так ведь такого не бывает. Они, годки-то, привыкли вперед катиться безоглядно.
--
Ну что ж, - внимательно дослушав до конца ее речь, усмехнулся всадник. - Пусть годочки твои вспять покатятся. Встретимся с тобой на этом месте через сто двадцать лет.
--
Чудак-человек! - горестно сказала баба Дуня. - Мне бы до дому живой добраться.
--
Не забудь. Встретимся через сто двадцать лет на этом же месте, - повторил всадник и умчался на своем белом коне, только плащ его ярко полыхнул среди берез.
А баба Дуня, насладившись тишиной теплого утра, надышавшись ароматом лесных трав, наслушавшись всласть птичьих хоров, поднялась с пенька и тяжело побрела назад, к дому. Пришла в избу и усталая повалилась на лавку, даже поесть забыла. Проснулась только на следующее утро и поверить не могла, откуда на нее такой крепкий сон напал. Куда пропала проклятая бессонница?
Живет себе баба Дуня и каждый день смерть поджидает. А та, косоротая, не спешит к ней. День за днем пролетает, неделя за неделей катится, месяц за месяцем след в след идет, год за годом утекает, а баба Дуня живет да живет и сил в ней не убывает, а наоборот все больше и больше прибавляется.
Так прошло десять лет. Люди вокруг на бабу Дуню дивятся - морщин на ее лице поубавилось. А баба Дуня помалкивает и все про того всадника, что ей на поляне встретился, думает: не простой это был человек, волшебника она, видать по всему, на склоне лет своих повстречала. Но никому об этом не говорит: народ-то ведь какой, сразу решат, что двинулась умом бабка. Как это так может случиться, чтоб годочки у человека назад попятились?
Минуло еще тридцать лет. Баба Дуня живет и здравствует. Уже многие из тех, кого она нянчила, на тот свет отправились А ихние дети да внуки звали ее теперь не бабой Дуней, а тетей Дуней. Год от года морщины на ее лице разглаживались, а тело жизненной силой наполнялось.
И вот докатилась она до двадцатилетнего возраста. Снова вернулись к ней утраченные с годами молодость и красота. Деревенские парни, что по возрасту ей в правнуки годились, заглядывались на красавицу Дуняшу. Стали один за другим сватов к ней засылать. Да только всем отказывала Дуняша по причине того, что сердечко ее молчала и ни на одно предложение не пожелало откликнуться.
Но вот однажды проезжал через их деревню молодой купец. Увидел он Дуню и остолбенел от ее красоты.
--
Сколько по свету поездил, а красоту такую впервые встречаю. Как зовут тебя, красна девица?
А у Дуни при взгляде на купца сердечко бешено заколотилось, вот-вот из груди выпрыгнет. Но она виду не показала и, поклонившись в пояс, спокойно ответила:
--
Дуней меня батюшка с матушкой окрестили.
--
Степан, Григорьев сын, - поклонился ей купец.- Завтра сватов к тебе зашлю. Не прогонишь?
--
Что ж, засылай сватов, не прогоню, - озорно сверкнув глазами, ответила Дуня.
Купец мешкать не стал. На другой же день явился в дом к ней со сватами. Дуня встретила их у порога с хлебом-солью. Сваты хлеба с солью отведали, концом расшитого полотенца губы утерли и спрашивают:
--
Где твой батюшка, красавица? Нам бы с ним потолковать по важному делу.
--
Батюшка мой помер давно. Матушки тоже давным-давно в живых нет. И родственники мои уже все на том свете. Со мной по важному делу толковать будете.
Сваты в растерянности затылки зачесали: никогда им еще не приходилось о "товаре" с самим же "товаром" речь вести. А Дуня их в горницу зазывает, за стол сажает и разными кушаньями потчует. Слово за слово и сама себя за купца просватала. Посадил он ее на доброго коня и увез жить в город.
Не прошло и года как родился у них сын Василек. Купец на Дуню налюбоваться не может. Еще краше жена его стала. А Дуня души не чает в своем Степане. Счастливо они живут, да только счастье долгим не бывает. Стал купец замечать, что Дуня с каждым годом в теле уменьшается и как-то спросил ее:
--
Не напала ли на тебя какая хворость, Дуняша?
--
Нет. Не хворая я, - ответила Дуня.
--
Отчего тогда у других жены с каждым годом все больше и больше телом наливаются, а с тебя телеса, наоборот, сходят?
Молчит Дуня и боится признаться мужу, что годочки ее назад катятся и лет ей сейчас не двадцать пять, как он думает, а всего-то четырнадцать. Она уж и не рада тому, что годы ее назад бегут, да ничего поделать с этой напастью не может: всадник сказал, что встретится с ней ровно через сто двадцать лет. Льет она по ночам горькие слезы да разве ж ими беде поможешь. Когда Васильку девятнадцать стукнуло, Дуню Степан в люльку уложил. Люди от хохота животы надорвали:
--
Что же ты теперь будешь делать со своей женой-младенцем?
Степан на людей не рассердился и ответил им спокойно и с достоинством:
--
Нянчиться буду, вот что.
Ну посмеялись-посмеялись, а на подмогу пришли. Молодухи, у которых только что дети народились, стали Дуню своим грудным молоком вскармливать. Старухи приходили к Степану понянчиться с Дуней и за домом присмотреть. Так всем миром и вырастили Дуню до годовалого возраста.
А тут сын Василек вздумал жениться. Присмотрел он себе девушку по душе и Степан сосватал ее ему в невесты. Свадьбу сыграли богатую и веселую. Степан молодым дом свой отдал, а сам с годовалой Дуней в деревню отправился жить, в ту самую, из которой он ее в жены взял. На месте Дуниной избы выстроил добротный дом и стал в нем жить.
Деревенским про то, что с его женой случилось, рассказывать не стал, а любопытным ответил так:
--
Померла Дуня при вторых родах. Дочку мне оставила. Назвал я ее Дуней, в честь матери и моей любимой жены.
Люди меж собой посудачили, погоревали о Дуне, пожалели Степана и больше ни о чем расспрашивать не стали.
А Дуня растет и знать не знает, что уже третий век на земле живет. Год от года хорошеет и умнеет. Бабы деревенские ахают и диву даются:
--
Ну и смышленая ж дочка у Степана растет. Какую работу ей не покажешь, а она уже с ходу за нее принимается, будто век только ее и делала.
И вот исполнилось Дуне двадцать лет. Парни ей проходу не дают, сватов в дом засылают. Степан ревностью терзается, а признаться Дуне, что она вовсе не дочь ему, а жена, не смеет. Настойчивым сватам отвечает:
--
Я Дуняшу не неволю. Ей жить - ей и решать.
А сам каждый раз с тревогой ожидает, что Дуня согласие даст и навсегда покинет его дом. Но Дуня женихам отказывает, ни один из них ни одной струнки в ее душе не задел.
Но вот однажды очень захотелось ей пойти в лес, будто кто-то звал ее на ту полянку, где она сто двадцать лет назад всадника на белом коне встретила. Вышла она из дому и бегом побежала в сторону леса. Села на пенек и заслушалась дивным пением лесных птиц. Вдруг меж берез пурпурный плащ мелькнул и выехал на поляну всадник на белом коне. Дуня рот раскрыла от изумления. Смотрит она на всадника во все глаза, а узнать не узнает: память о прошлом у нее в младенчестве напрочь отшибло. Всадник подъехал к ней и говорит:
--
Молодец, Дуня, что не забыла про наш уговор.
--
Какой такой уговор? - спросила Дуня
Улыбнулся всадник и протянул ей большое красное яблоко.
--
Скушай его сей момент, не сходя с этого места. Сердцевину не выбрасывай, домой воротишься, сделай из нее отвар. Отвар этот дай выпить тому, кто сердцу твоему мил и дорог.
--
Спасибо, добрый человек, - поклонилась ему Дуня, принимая из его рук румяное яблоко. - Только сердцу моему никто не мил и не дорог, окромя моего родного батюшки.
- Вот для батюшки и приготовь отвар, - усмехнулся всадник и ускакал на своем белом коне, только пурпурный плащ меж берез мелькнул.
Проводила его Дуня глазами и принялась за яблоко. А оно такое сочное да сладкое. Доела она его до конца, а сердцевину в руке зажала. Хотела было пойти домой, да только ступила с места, ноги-то у нее и подкосились. Рухнула она на пушистую траву и заснула крепким сном. И пока спала, всю свою жизнь день за днем во сне увидела. А как всю жизнь увидела, так сразу и проснулась. Посмотрела на руку, а в ней сердцевинка от яблока зажата. Бросилась она со всех ног домой. Прибежала и первым делом огонь в печи разожгла. Сделала отвар из сердцевинки яблока, надела самое лучшее свое платье и вышла на крыльцо Степана встречать.
Подъехал он к дому на лихом коне, а Дуня с крыльца сошла, за руки его взяла и в дом проводила. Там на шею ему кинулась, стала плакать и прощения у него просить, что умолчала при сватовстве о настоящих своих годах и что из-за этой ее утайки любимый муж столько лиху хватил.
--
Что с тобой, Дунюшка? О каких таких летах ты говоришь? Окстись, дочка, тебе всего двадцать стукнуло.
--
Ах, Степушка, какая я тебе дочь? Жена я твоя любимая. Все по порядочку расскажу тебе ужо, а пока на-ка, выпей отвар яблочный.
Пил Степан отвар и молодел с каждым глотком. А как допил до конца, так превратился в того молодого купца, которого Дуня с первого взгляда полюбила раз и навсегда. Подвела она его к зеркалу и спрашивает:
--
Узнаешь теперь нас с тобой молодыми?
Поразился Степан своему превращению, а Дуня усадила его на сундук и все до мельчайшей подробностей про себя рассказала.
Наутро собрались они в город проведать своего единственного сынка Василька и побаловать внуков. Накупили гостинцев, подарков и стучатся к Васильку в дом. Но тут случился с ними конфуз. Василек не признал в двух молодых людях своих родителей и обошелся с ними грубо, обозвав их самозванцами. Внуков к ним и близко не подпустил.
--
Какая ты мне мать? Какой ты мне отец? Глянь на них: бабушка с дедушкой выискались. Ха-ха-ха!
Стал он их гнать со двора. Дуня со Степаном порываются рассказать ему о своих злоключениях, а Василек и слушать их не хочет, ни одному их слову не верит. Да ведь оно и понятно, Васильку-то в тот час уже сороковой годочек близился и голова его уже сединой покрывалась.
--
Где это видано, чтоб отец с матерью моложе своих детей гляделись? - орет на них Василек и гонит со двора. - Убирайтесь прочь, самозванцы несчастные, не то собак на вас спущу.
Пришлось Дуне со Степаном вернуться восвояси не солоно хлебавши. Дуня все глаза проплакала от обиды, что ни родной сын , ни родные внуки ее не признали . Степан тоже сделался чернее тучи. Но делать нечего, слезами горю не поможешь. Собрали они свои пожитки и уехали в чужие края. Там началась их новая жизнь. Люди дивились их крепкой и горячей любви. А от любви-то той стала разростаться большая поросль. Дуня родила Степану пяток сынков-красавцев да с полдюжины дочек пригожих. А уж как детки стали подрастать да на ноги становиться, свадебки заиграли. А за свадебками крестины.
А потом и правнуки пошли. И зашумела, заиграла вокруг Дуни и Степана молодая жизнь. Дожили Дуня со Степаном до глубокой старости, но о том, чтобы назад свои годочки повернуть -и не помышляли. Эдак можно все потомство свое растерять, как они потеряли Василька. Палка-то! - она ведь о двух концах. Вот так-то!