Аннотация: Бытовые драмы, кухонные драмы - они бывают и трагические, и траги-комические и совсем комические.В рассказе "Амнезия" больше комического, чем трагического, потому что хорошо то, что хорошо кончается.
АМНЕЗИЯ.
Двое дерутся - третий не мешай: попадет и справа и слева. Железное правило, проверенное самой жизнью. И я всегда об этом помнил, а в этот раз напрочь забыл. Видимо, со мной случилось то, о чем толковал один лысоватый, молодцеватый ученый по телевизору: амнезия. Амнезия - это такая подлая штука. Ученый из ящика так и сказал: коварство амнезии заключается в том, что человек забывает не только папу, маму, где родился и где женился, но и события, непосредственным участником которых он был.
Именно так случилось с моим соседом из пятьдесят четвертой квартиры, Кузьмичем, на прошлой неделе. Он до сих пор помнит, что зарплату он получил и даже успел за нее расписаться. Дальше ничего не помнит. Где, с кем, сколько и как потом добрался до дома - полная амнезия.
Утром просыпается, голова на части разрывается, а жена допрос учинила:
- Зарплату получил?
Он ей как на духу:
- Получил.
- А где она?
Кузьмич имеет давнишнюю привычку прятать зарплату
в правом кармане брюк. Какой рукой зарплату берет, в тот карман и сует. Берет он ее всегда правой рукой, потому и отвечает жене:
- В брюках. В правом кармане.
- Брюки я уже обыскала, - говорит жена. - Там, кроме табачных крошек, ничего нет.
Какой же ушлый народ, эти женщины. Внаглую шмонают по мужниным карманам, пока тот лежит как чурка. Кузьмич за много лет семейной жизни, конечно, уже привык к этим ее противоправным действиям, но здесь больная голова дала о себе знать, и он рявкнул:
- Уже прижухать успела?
Тут у них разразился скандал, в процессе которого жена обрушила на него весь компромат, который скопила за двадцать лет совместной жизни.
Да что говорить о Кузьмиче, когда я сам недавно стал жертвой этой самой амнезии. Третьего дня приходит к нам соседка из сорок третьей квартиры, Лидка, и просит меня прийти посмотреть ее самогонный аппарат. Что-то, говорит, из него капля не идет. Я пошел, разобрался, в чем дело - капля пошла. Хорошая такая капля, я даже на нее облизнулся. Потом, помню, был первачок. Помню, как он горячей струйкой пощекотал меня по горлу и по пищеводу устремился прямиком в желудок. Больше ничего не помню.
Утром моя жена Зойка устроила мне сцену ревности и обозвала сексуальным маньяком. Я ей пытаюсь втолковать, что между мной и Лидкой ничего не было, а она свое твердит: сексуальный маньяк, и все тут. Ну какой же я маньяк, если я Лидку даже пальцем не тронул. Понял, что после такого выяснения отношений на опохмелку у нее денег не выпросишь, а голова, что спелый арбуз: ткни чуть-чуть - расколется. Еле дождался, когда Зойка в магазин уйдет, - и шмыг к Лидке. Надо же, думаю, ее продукт попробовать теперь уже в остывшем виде.
Лидка опохмелила меня, не скупясь. Надо отметить, что эффект от остывшей самогонки получился ничуть не хуже, чем от горячей. Кровь во мне забурлила, душа заиграла. Дальше я ничего не помню. Кто знает, может, я и трогал Лидку. И не только пальцем. Но у меня на этот счет - полная амнезия. Ничего не помню.
Только наутро мне Зойка снова повторяет вчерашнюю сцену ревности. И опять настойчиво утверждает, что я сексуальный маньяк. А я и возразить-то ей по этому поводу не могу, поскольку ничего не помню. Я уже стал подумывать, жива ли Лидка, уж не сотворил ли я с ней такое, за что срок дают. Ведь предупреждал же ученый о какой-то еще эпизодической амнезии, когда все помнишь, кроме короткого события, случившегося с тобой. Как бы, думаю, мне ее проведать.
А она тут как тут, легка на помине, живехонька-здоровехонька, и снова зовет меня к себе. Кран у нее, видите ли, рычит как двигатель у самолета.
--
Не поменяешь ли ты мне, Коля, прокладку? А уж я тебя
отблагодарю, - спрашивает сладким голоском.
Тут моя Зойка вздыбилась, словно необъезженная
кобыла, и как заорет, аж у меня перепонки в ушах чуть не лопнули:
--
Я тебе поменяю прокладку. Я тебе так поменяю, что себя
помнить перестанешь.
--
А что случилось? - удивленно спрашивает Лидка.
Тут моя Зойка стала в самых нелицеприятных
выражениях объяснять ей, кто она есть. Лидка за словом в карман не полезла и себя в обиду не дала. Короче, слово за слово - и схлестнулись они не на жизнь, а на смерть. В их бабий спор я, конечно, не полез, но когда они руки в ход пустили, не выдержал и петухом врезался между ними.
--
Во-льно! Рра-зой-дись! - ору, как на плацу.
Вот она, амнезия-то! Забыл совсем, что нельзя вставать
между двух сторон, накостыляют с обеих. Так оно и получилось. Своим вмешательством я еще больше их распалил. Зойка колотит меня в левое плечо и дурным голосом вопит:
--
Коля, уйди, не мешай. Дай я ей пендалей надаю.
В правое плечо меня бьет Лидка и тоже орет, будто ее
режут:
--
Коля, отойди в сторону. Не встревай. Ох, она мне
пендалей надает. Да вперед я все патлы из ее башки повырываю.
- Несмотря на их вполне разумные советы занять
нейтральную позицию, я все же решил действовать по-своему. Первым делом надо вытеснить Лидку из нашей кухни в ее законную квартиру, а с Зойкой как-нибудь разберусь. Разворачиваюсь спиной к супруге и начинаю животом теснить Лидку к двери. Она упирается руками в мои плечи и теснит меня назад грудью.
Грудь у нее большая, и мне становится от нее несколько жарко. Чувствую, что слабею, но все еще крепко держусь на ногах. Она пытается проскользнуть у меня под рукой, чтобы добраться до Зойки. Я , как искусный стратег, разгадываю ее маневр и хватаю обеими руками за широкую талию. Слабею еще больше. Кажется, она тоже, потому что повисает на моих руках. Сзади раздается громкий Зойкин вопль:
- Ах, вы обыматься при мне?
Затем следует удар сковородкой прямо по моему затылку. Вмиг бросаю Лидку, поворачиваюсь к своей половине и удивленно спрашиваю:
- За что?
- И он еще спрашивает , за что? Маньяк сексуальный. Обымаешь Лидку прямо у меня на глазах и спрашиваешь, за что? Убить тебя мало.
Зойка совсем раздухорилась. Лицо раскраснелось, глаза
горят. Что и говорить, такая она мне всегда нравилась. Огонь-баба!
- Нужна мне эта старая кляча, - рявкнул я, забыв о Лидкином присутствии, и стал теснить Зойку к окну. Она не хочет к окну и тоже, как и Лидка, теснит меня назад грудью. Грудь у нее хоть и небольшая, но зато упругая, как два теннисных мячика. Топчемся с ней на месте: грудь в грудь, ноздря в ноздрю, глаза в глаза. Я слабею, Зойка тоже, потому как роняет сковородку.
--
Это я-то старая кляча? Да мне всего-то сорок три, -
раздается у меня за спиной возмущенный Лидкин ор. Она хватает выроненную Зойкой сковородку и - хрясь меня по затылку со всей своей дурацкой мочи.
Второго удара мой многострадальный затылок не выдержал. Последнее, что слышу, прежде чем отключиться, - это Зойкин дикий крик:
--
Змея подколодная! Мужика моего угробила.!
И Лидкины причитания:
--
Ой, что же я наделала! Дура я, дура. Зоя, прости. Я не
хотела. Нечаянно получилось. Коля...
Дальше мной завладела амнезия. Как им удалось дотащить до дивана мои девяносто киллограммов - не помню. Очнулся - в ногах грелка, на голове - мокрая тряпка, укрыт байковым одеялом по самый подбородок. Слышу, как они на кухне о чем-то разговаривают, посмеиваются, чашечками о блюдца постукивают - чаи гоняют. Обидно мне стало до слез. И чего, дурень, влез между ними. Они бы поцапались немного и разошлись мирно. Вон сидят, чаи распивают, разговоры разговаривают, еще и смеются, а я тут лежу один, побитый бабами, посрамленный. Рассказать об этом у себя на автобазе - мужики в рейс не выйдут: зайдутся на весь день хохотом до коликов в животе. И такой мрак у меня на душе - впору петлю на шею накидывать.
- Когда Николай в себя придет, полечим его
самогоночкой, - слышу Лидкин голос. - У меня в буфете стоит литруха.
- Да зачем же самогоночкой? - ревниво отвечает Зойка. -
У меня на антресолях в старом сапоге бутылка водки припрятана на всякий случай. Водочкой ему здоровьице поправим.
Эти две фразы прозвучали для меня как самая лучшая поэзия в мире. Рот мой растянулся в улыбке, сердце подпрыгнуло от радости, как игривый мячик, мрак в душе рассеялся - там теперь гремели литавры. Красота! Вскакиваю с дивана, как разжатая пружина. Милые вы мои! Хорошие вы мои! Иду, иду...