Нам ничего не известно о государстве за пределами писа-ной истории, насчитывающей 4-5 тысяч лет. Все, что говорит-ся в литературе о предшествующих эпохах, есть не более чем плод сомнительных реконструкций, основанных на наблюде-ниях за жизнью современных примитивных народов. Поэтому в своем исследовании за недостатком места мы не будем ни-чего говорить об этих эпохах предыстории.
А на протяжении почти всей писаной истории вплоть до эпохи демократических революций в Европе мы видим (за исключением недолго просуществовавшего греческого поли-са) только четыре основных типа общественного устройства:
1) мирные племена,
2) воинственные племена,
3) варварское государство,
4) империя.
Возникновение империй - самый темный вопрос всей философии истории. Шумерская и египетская империи сущест-вовали с самого начала писаной истории, поэтому об их генезисе мы ничего не знаем. Государственность в Китае и Индии возник-ла позже, но об их возникновении никаких письменных следов не осталось. Потом неизвестно как возникла ахеменидская им-перия. Империи инков и ацтеков вообще возникли совсем недав-но - тысячу лет назад, но тоже как будто впрыгнули в бытие из небытия. Самый комичный пример - это империя сасанидов, как, впрочем, и предшествовавшая ей парфянская, возникшие за несколько столетий до Р. Х. в хорошо исследованном регио-не на месте эллинистического государства, т. е. в письменную эпоху в письменном регионе. И почти ничего не известно! Так что более или менее исследованными являются только марги-нальные полуимперские образования, такие как Римская импе-рия начиная с эпохи домината и до падения Константинополя, некоторые мусульманские государственные образования, мо-жет быть, Япония и Россия в случае, если они вообще были им-периями. Интересно, что срок жизни империй может очень сильно варьировать. Так, Египет просуществовал почти две тысячи лет, американские империи - лет шестьсот, а Китай и до сих пор непоколебимо стоит во всей своей имперской красе.
Но так или иначе все это рисует странную картину: неиз-вестно откуда, на ровном месте и сразу, как будто Афина из головы Зевса, рождается нечто такое, в чем маршируют солда-ты, по-хозяйски действуют полиция и госбезопасность, нали-чествуют отнюдь не рациональная, а весьма коррумпирован-ная бюрократия, священная особа царя, жрецы, писцы, моби-лизационность, общественные работы - в общем, все то, что одно-два столетия назад назвали бы азиатской деспотией и что Маркс несколько наивно назвал "азиатским способом произ-водства". Современному российскому читателю второй поло-вины двадцатого века нетрудно было заметить, что весь этот "азиатский способ производства" чудо как похож на совре-менные тоталитарные государства. Так что лучший друг со-ветских физкультурников скорее похож не на Чингис-хана с телеграфом, как его называли, а на Рамзеса или Тутанхамона.
Философу, склонному к оккультизму, в качестве причины возникновения империи ничего не осталось бы, как объявить таковой преднамеренное вмешательство каких-то иномирных сил. Нам же, коли мы придерживаемся в этом тексте принци-пов методологии научного исследования, остается только че-стно признаться в своем незнании и, как было принято выра-жаться у российских философов "Серебряного века", в бесси-лии развести руками.
В отличие от вопроса о генезисе империй проблему обра-зования варварских государств можно считать достаточно хо-рошо обеспеченной источниками. Но для того чтобы перейти к реконструкции процесса образования таких государств, не-обходимо сначала остановиться на характеристике мирных и воинственных племен.
Но перед этим мы хотели бы остановиться еще на одном вопросе - на вопросе о хозяйственных укладах. Хотя по дан-ным археологии собирательство и охота возникли раньше, чем земледелие и скотоводство, но в истории они даны нам все сразу. Собиратели и охотники почти не имели собственности. В отличие от них земледельцы и скотоводы всегда имеют соб-ственность - хотя бы на землю и на скот, - которая регули-руется обычным правом. Собиратели за редким исключением типа папуасов почти никогда не бывают воинственными. Ско-товоды, а в особенности кочевники и тем более скотокрады, почти всегда бывают воинственными. Земледельцы же по данным истории бывают и мирными, и воинственными.
Мирные племена в целом склонны к производительному труду или присвоению природных ресурсов, воинственные же склонны жить за счет других, что может выражаться как в на-бегах и грабежах либо в истреблении для захвата имущества или пленных-рабов, так и в длительном паразитизме.
Мирные племена в опыте писаной истории государств не образовывали. Максимум, чего они достигали, - это союзы племен. Неизвестно, могут ли они образовать государство, так как в полной изоляции от воинственных племен в последние 4 тысячи лет они не существовали. Стоило мирным племенам или их союзам стать сколько-нибудь заметными, как их тут же захватывали либо воинственные племена, либо соседствую-щие с ними государства.
Захват мирного племени воинственным чаще всего приво-дил к предгосударственному симбиозу военной аристократии с мирными земледельцами. Возможно, что земледелие оконча-тельно сформировалось в таких симбиотических образованиях, так как с собирателя большой подати не возьмешь. Все это силь-но напоминает сегодняшний рэкет - рэкетиры "пасут" и "за-щищают" не бабушек с укропом, а владельцев ларьков. Защи-щают они их от других рэкетиров. Так же происходит и в сим-биозе воинственных племен с мирными: воинственное племя защищает мирное население от других воинственных племен.
Симбиоз окончательно превращается в государство, когда воинственное племя покидает свои охотничьи угодья, поля и кочевья и переселяется либо на территорию мирного племени, либо на территорию завоеванного другого государства. Там оно становится дружиной, а вождь племени делается монар-хом. Дань превращается в налоги, для их взимания образуется чиновничество, возникает суд - и государство готово.
Так возникли почти все известные нам государства неим-перского типа. В качестве примеров можно упомянуть предпо-лисные греческие государства, возникшие из симбиоза воинст-венных дорийцев с мирными ахейцами и ионийцами, ряд госу-дарств Юго-Восточной Азии, большую часть арабо-исламских государств, древнюю Русь, может быть, Японию, большую часть исламских государств Индии, вплоть до кочевой "импе-рии" Чингис-хана и зулусского царства Дингаана и Чаки.
Классическим общеизвестным случаем образования вар-варских государств является германское завоевание западной части Римской империи. Пока германские племена жили в своих лесах, они не могли образовать никакого государства, потому что они все были одинаково воинственными. И только после того, как они в течение почти ста лет пробыли в качест-ве римских федератов и всласть пообщались с коррумпиро-ванной римской бюрократией эпохи позднего домината, им пришло в голову, что можно получить и нечто большее. Вся эта история весьма напоминает классический рэкетирский "наезд с разводкой", описанный в древнекитайской стратаге-ме "стать из гостя хозяином". Отношения германской военной верхушки с римской бюрократией, приведшие в конечном счете к так называемому "варварскому завоеванию" Рима, по существу аналогичны отношениям охранной фирмы с наняв-шей ее финансовой компанией, в конце концов приводящим к "предложению, от которого нельзя отказаться"; в результате такого "предложения" "власть переменяется", и тот, кто был охраной, становится "крышей".
Почти всем варварским государствам свойственны разно-образные виды отдания земли с крестьянами в кормление ру-ководителям военизированных формирований, приводящие в конечном счете к тем или иным формам закрепощения или иной личной зависимости крестьян.
Так что и здесь можно усмотреть аналогию с еще одним марксовым термином, на сей раз "феодализмом", освобож-денным от экономического фетишизма марксистов.
Все эти варварские государства по сути своей насильни-ческие и грабительские, "защитная роль" дружины поддержи-вается многовековым запретом владения оружием для кого бы то ни было, кроме правящего класса; экономическая роль го-сударства сводится в них к взиманию непосредственного тру-да, натурального и денежного налогов на содержание феода-лов и монаршего двора, причем эти налоги и реквизиции бе-зумно напоминают не то дань, не то контрибуцию. Ближай-шей аналогией этому среди современных государств может служить нечто среднее между типичной латиноамериканской диктатурой и властью кокаиновых баронов в Колумбии.
Таким образом, вырисовывается довольно мрачная карти-на человеческой истории: до демократических революций на Западе все государства, кроме греческих полисов, были насиль-ническими, грабительскими, эксплуататорскими и мафиозны-ми. Экономическая роль государства сводилась к фискальному насилию, глубокое неравноправие было основным законом их жизни, религии, даже такие гуманистические, как христианство или буддизм, использовались для оправдания этого неравно-правия, наука, искусство и технические изобретения либо были занятиями для досуга и развлечения малочисленных элит, либо были деятельностью ученой обслуги этих элит, подобно крепо-стным артистам в царской России или рабам-философам древнего Рима. А в тех редких случаях, когда населению доз-волялось жить относительно мирно, за этим не стояло ничего, кроме бессмертной мафиозной мудрости о том, что барана лучше регулярно стричь, чем один раз зарезать.
Мы далеки от анархических выводов из вышеприведенно-го анализа. На наш взгляд, даже такое гнусное государство лучше беспредела клановых междоусобиц по афганскому ва-рианту или религиозных войн с этническими чистками. Но ясно, что ни о каком праве в либеральном смысле в такого рода государствах не может быть и речи.
2. Кое-что о законах и их духе
В отличие от права законы присутствуют почти во всех государствах с самого начала. И, разумеется, правовыми в ли-беральном смысле они не являются. Право, на наш взгляд, возникло только в эпоху демократических революций. Но с этим многие несогласны. Так, например, Оттфрид Хеффе ут-верждает, что зародыш прав человека содержится уже в уго-ловном праве, которое в той или иной форме имеется в любом государстве [44, с. 294-296]. Любое уголовное право содержит статьи об убийствах, разбое, грабежах, телесных повреждени-ях, воровстве и т. п. Отсюда, по мнению Хеффе, следует, что в любом таком праве в качестве презумпции содержится при-знание священности и неприкосновенности жизни и собствен-ности как неотъемлемых прав человека. Такая точка зрения представляется нам большой натяжкой. Признание вышеука-занных ценностей следует искать, на наш взгляд, не в уголов-ном праве, а в общечеловеческой морали.
Что мы имеем в виду? В изложении Сурии Пракаш Синхи Маргарет Мид "определяет естественное право как те правила поведения, которые развились из специфически родовой спо-собности человека к моральной оценке, как об этом свиде-тельствует опыт всех известных нам обществ. Все известные культуры демонстрируют некоторые общие и постоянные ха-рактеристики. Систематическое исследование этих констант, возможно, показало бы, что те виды поведения, которые мы находим во всех культурах, являются составной и необходи-мой частью их системы выживания до настоящего времени. Эти всеобщие константы включают представления о святости и неприкосновенности человеческой жизни в некоторых об-стоятельствах, запрет на кровосмешение в первичных семей-ных отношениях в большинстве обстоятельств и правила, от-носящиеся к правам индивидов на определенные предметы хозяйственного и культурного обихода. Тот факт, что подоб-ные установки были всеобщими в прошлом, совсем не говорит о том, что они сохранятся и в будущем, но, замечает Маргарет Мид, они означают этические принципы, без которых не мо-жет существовать жизнеспособных обществ" [34, с. 101].
Мы полностью согласны с Маргарет Мид, но то, о чем она говорит, есть общечеловеческая мораль и потому вовсе не право, а обычай. И с появлением уголовного права он отнюдь не укрепляется, а напротив, размывается тем самым глубоким неравноправием, о котором было сказано в предыдущей главе.
В то время как Хеффе пытается найти содержательный зародыш идеи прав человека в духе уголовного права, многие авторы хотят обнаружить формальный зародыш прав человека в идее свойственной законам точности. В последние годы в нашей литературе даже стала популярной крылатая цитата, кочующая из статьи в статью, из учебника в монографию, что точность - это де "математика свободы".
Но чтобы эта формула не оставалась такой же пустой кра-сивостью, как "верблюд - корабль пустыни", а "диалектика - алгебра революции", полезно было бы демистифицировать эту метафору, несколько прояснив происхождение свойствен-ной законам точности.
Точность законов проистекает из по крайней мере двух достаточно разнородных источников. Первый из них относится скорее к империи и являет собой точность, потребную для без-ошибочного повторения религиозных ритуалов. От свободы и прав человека это достаточно далеко, но зато может прояснить, почему в последующие эпохи идея права сакрализуется и фе-тишизируется. Второй источник чаще возникает в варварских государствах и состоит в необходимости точности для форму-лирования и соблюдения договоров и соглашений, неизбежно возникающих в тех ситуациях баланса сил, когда ни одна из сторон не готова к взаимному уничтожению. Это уже более близко к проблеме свободы, демократии и прав человека, но об этом мы будем говорить в следующей главе.
3. Рождение свободы из духа плюрализма
Первые ростки свободы в социальном смысле могут воз-никнуть там, где появляется плюрализм сил. Его, разумеется, недостаточно. Другим необходимым компонентом была демо-кратизация обучения, а именно: широкое внедрение обучения словом, а не подражанием. Понятно, что жрецы, писцы, звез-дочеты и т. п. обучались словами. Но этого было недостаточ-но, если судить по известным нам цивилизациям. В Греции же с некоторого момента широкие слои населения стали обучать-ся словами. Мы не знаем, верна ли гипотеза М. К. Петрова [29, 30, 31] о том, что необходимость такого обучения впервые возникла на пиратском корабле, но какой-то тренажер, в кото-ром условием собственно выживания была необходимость научиться учить и учиться словами и в который втягиваются значительные массы населения, скорее всего был.
Можно с определенностью сказать, что с широким вне-дрением обучения и менеджмента словами на Земле возник Новый человек.
Почему это произошло в Греции? На этот вопрос наш фи-лософ-оккультист мог бы указать на Прометея, ссылаясь на то, что о его роли, мол, хорошо знали и сами греки.
Грек, как верно указывает М.К. Петров, мог иметь не-сколько профессий - об этом можно судить по "Одиссее". Главный герой, Одиссей, владеет множеством профессий. Понятно, что он для Гомера в некотором смысле идеал и по-тому гиперболизированно отражает имеющееся в обществе явление.
Владение несколькими профессиями означает интериори-зацию плюрализма и приводит также к росту динамизма лич-ности благодаря (время от времени реализуемой) возможности смены рода занятий.
Как же именно соединились в Греции все вышеупомяну-тые факторы? Плюрализм сил возник на дорийской фазе меж-ду дорийскими баронами, а также между баронами и пирата-ми. Пиратство же мало-помалу перерастает в колонизацию, а на базе колоний возникли полисы.
Уникальной чертой полиса как государства, повторив-шейся до XVII века только в Швейцарии и Англии, было от-меченное еще Энгельсом явление всеобщего вооружения на-рода, отсутствовавшее как в империях, так и в варварских го-сударствах. Оно, как и впоследствии в средневековых Англии и Швейцарии, в Голландии и североамериканских колониях семнадцатого века, объясняется количеством врагов и регу-лярностью их нападений, превосходящими возможности лю-бой регулярной армии одного полиса.
А большее количество рабов на душу основного населе-ния по сравнению с соседями повысило в Греции норму досу-га на одного человека.
Можно сказать, что непрерывный в течение нескольких столетий плюрализм сил вместе со словесностью обучения, большим количеством свободного времени, ремесленным, торговым и пиратским трудом и всеобщим вооружением на-рода и были тем, из чего в конечном итоге возникла греческая демократия. Ведь этот синтез превратил массового грека в свободолюбивого человека. Такие люди как бы просто не мог-ли не совершить демократической революции.
Демократия воплотилась в институт агоры с ее публич-ными выборами (с возможностью каждого быть избранным) и публичным судом (с обязанностью каждого быть судящим).
Агора дает социальный заказ на разработку искусства публичной риторической аргументации с квазидоказательст-вами. Впоследствии в развитие этого возникает платное обу-чение (софисты), приводящее к искусству уже почти подлин-ной аргументации.
Демократия сделала плюрализм сил в той же мере внут-риполисным, сколь и межполисным.
Все это вместе приводит к двум большим тенденциям: баланс сил начинает эволюционировать в сторону баланса ин-тересов, а параллельно этому с некоторым запаздыванием возникает институционализация мышления в виде философии и математики, которая образует рефлексивную надстройку над политической жизнью.
В этой надстройке возникает идея справедливости. Спра-ведливость и баланс интересов образуют двуслойную струк-туру. Правда, потом она распадается: от баланса интересов ничего не осталось после падения греческого полиса, но идея справедливости продолжала жить.
Далее в развитии собственно демократии наступает тыся-челетний перерыв. Правда, утрачено было не все. Во-первых, в эллинистической и европейской цивилизациях довольно прочно удерживается "словесность". Во-вторых, эти цивили-зации являются несколько более легистскими, формальными и более мягкими, в них немножко считаются с правами граждан и сохраняется сама идея гражданина. В-третьих, идея спра-ведливости остается уважаемой и признается как то, на что стоит хотя бы риторически ссылаться.
Примером этому может служить римское право. Благода-ря своей формальности оно обладает некоторого рода универ-сальностью и архетипичностью.
Единственной попыткой в направлении к свободе в этот период является христианство. Идеи боговоплощения и вос-кресения позволяют обратить внимание на ценность личности и ценность тела. Христианство также создает некую среду, в которой можно апеллировать к моральным ценностям, в том числе и к идеям равноправия, свободы и справедливости.
Но к возникновению европейской демократии привело, разумеется, отнюдь не только сохранение малой части грече-ского наследия. Соединилось на самом деле очень многое.
Сразу после завоевания германцами Рима плюрализм раз-ного рода стал очень сильным. Во-первых, германская община была непередельной и в ней сильно проявлялись черты част-ной собственности, что вело к росту индивидуализма и к за-рождению капиталистических отношений. Во-вторых, герман-ских королевств было много. В-третьих, так как завоеваны ими были такие люди, которые имели длительный опыт жизни в упорядоченном государстве, привыкли жить в городах, были гражданами и долго жили в условиях действия римского пра-ва, то во всех новых германских королевствах одновременно продолжало действовать римское право и имели также силу германские правды. При этом римское право наряду с католи-ческой церковью служило объединяющим Европу универ-сальным фактором, а германские правды - разделяющим.
Совместное проживание многих этносов вело к возникно-вению этнической терпимости.
К началу нашего тысячелетия плюралистические факторы еще больше усилились. Продолжавшаяся почти два столетия борьба пап с императорами за право инвеституры сильно за-трудняла образование на территории Европы единого тирани-ческого порядка, подобного византийскому. К тому же власть императора, как и любого другого крупного монарха, подпи-ралась снизу, пользуясь современными российскими терми-нами, региональными элитами и региональными баронами. Власть же пап, даже если не считать авиньонского раскола, продолжавшегося больше ста лет, чрезвычайно сильно огра-ничивалась плюрализмом монашеских и рыцарских орденов.
Особенно поразительно то обстоятельство, что этот плю-рализм существовал много столетий на фоне духовного един-ства европейского мира, задаваемого единством католической веры, римского права и латинского языка как языка богослу-жебного и научного общения. Для восточных обществ такое совершенно невозможно. Плюрализм, возникавший в них в обстоятельствах, аналогичных падению Западной Римской империи, существовал не более сотни-другой лет, чреватых достаточно кровавыми междоусобицами, и завершался созда-нием новой, единой тиранической власти.
Можно сказать, что средневековая западноевропейская цивилизация продемонстрировала миру небывалое - соци-альный институт устойчивой, уравновешенной, гармоничной и цивилизованной СМУТЫ.
В результате всех этих самих по себе крайне нетривиаль-ных обстоятельств возникло еще более нетривиальное следст-вие - лишенные заботливой опеки священной особы госуда-ря, ставшие благодаря вышеописанным обстоятельствам бес-призорными, в полном соответствии с древней мудростью о семи няньках и призреваемом ими дитяти, города и ремеслен-ные корпорации впервые в мировой истории приобрели отно-сительную самостоятельность!
А благодаря расцвету городов произошло то, что в иных обстоятельствах, силами одних только монашеских орденов и монастырей никогда бы не могло осуществиться, - Западная Европа стала страной массового распространения университе-тов! Такого в мире также раньше никогда не было. Причем университеты сразу возникли плюралистически, состоящими из многих факультетов.
Эти обстоятельства не только усилили свойственный за-падноевропейской цивилизации плюрализм, но и положили основание возникновению, может быть, наиболее революци-онной западноевропейской инновации - новой науки!
Наш философ-оккультист, особенно если бы он приобрел склонность к религиозному философствованию, почти с неиз-бежностью объяснил бы особенности западноевропейской истории в ее первое тысячелетие (с 500 по 1500 год) исключи-тельно чрезвычайно настойчивой заботой некоего иномирного Провидения. Мы же лишь в очередной раз воспользуемся ка-ноническим жестом российских философов "Серебряного ве-ка", то есть в бессилии разведем руками.
А с конца XII века события пошли в настолько нарастаю-щем темпе, как будто помянутое в предыдущем абзаце чрезвы-чайно заботливое Провидение удвоило или утроило свои весь-ма настойчивые заботы о прогрессивном развитии западноев-ропейского общества. Выражаясь же более наукосообразно, можно сказать, что в истории свободы второй раз, если считать с древнегреческих времен, сыграл свою подхлестывающую роль фактор культурных последствий феномена пиратства.
Речь здесь идет о дружинах викингов, которые совершили несколько больших набегов на Англию и каждый раз там осе-дали. Эти дружины, как, впрочем, и в древнегреческие време-на, набирались по принципу профессионального умения, а не по принципу личной преданности и родства с начальством; а сами начальники в них тоже выбирались за их воинскую уда-чу и справедливость, а не по наследству. Эти дружины отли-чались от мафии еще и в том отношении, что в них можно бы-ло не только входить любому профессионалу, но и свободно выходить в любое время, то есть "увольняться по собственно-му желанию".
Так что в Англии соединились демократические качества осевших в ней викингов и демократические качества "корен-ного" к тому моменту населения, а именно: возникшие на базе необходимости давать отпор набегам - причем не одних толь-ко викингов - всеобщее вооружение народа и готовность ее жителей защищать свою жизнь и свободу с оружием в руках.
Эти-то обстоятельства и привели к тому радикальному прорыву в истории свободы, который начинается Великой хар-тией вольностей, а завершается формированием явления, кото-рое мы назовем цивилизованно-рефлексивным плюрализмом.
Что мы имеем в виду? После Великой хартии вольностей английская аристократия выработала несколько стратегий го-сударственного управления, совершивших, на наш взгляд, уни-кальную по своему значению революцию в этой сфере деятель-ности. Эти стратегии и по сей день остаются основополагающи-ми в институциональном механизме современной демократии.
В чем их суть?
1. Сочтено было целесообразным впредь не хамить плебе-ям и черни, а разговаривать с ними так, словно бы они на-стоящие люди, то есть вежливо и даже время от времени слад-ко улыбаясь.
2. Вождей бунтовщиков и смутьянов решено было не пре-следовать до бунта, а принимать в свои ряды, пусть бы кто-нибудь и зажимал от этого нос. (По научному это можно на-звать механизмом ассимиляции контрэлит.)
3. Ту же стратегию было решено применять и упреждаю-ще, в целях социальной профилактики. Талантливых юнцов из черни во избежание ненадлежащих последствий надлежало возвышать над товарищами их детских игр и приближать к себе, делая оных юнцов тем самым навек благодарными воз-высившим их. (По науке же это можно назвать созданием мощного меритократического лифта вертикальной мобильно-сти в механизме правящего отбора.)
Эти три стратегии по мере их осуществления в течение нескольких столетий породили три базовых института совре-менной демократии.
1. Рациональную бюрократию в веберовском смысле как механизм "надклассового" и "профессионального" управления.
2. Парламентаризм как механизм согласования противо-борствующих интересов.
3. Современный университет как механизм сохранения привилегий правящих элит на управление обществом и одно-временно как механизм справедливого для остальной части общества отбора новых членов в правящие элиты.
Так понимаемый цивилизованно-рефлексивный плюрализм положил основу механизму управления обществом при помощи консенсуса. Было понято, что манипулирование обществом из-бавляет от "напряженки", неизбежно сопутствующей исполь-зованию насилия как единственного метода управления.
В результате специфически европейский институт устой-чивой и уравновешенной смуты приобрел качества самопод-держания и самообновления.
А почти в то же самое время в той же самой Англии воз-никли еще две великих инновации, участвовавших в порожде-нии современной демократии, - Реформация и Наука.
Реформация, возникшая в Англии во времена Уиклифа, распространившаяся в Чехии и Моравии в эпоху гуситских войн, впервые окончательно победила в Северной и Цен-тральной Европе после тридцатилетней войны и вернулась в Англию в эпоху от Генриха VIII до Кромвеля.
Базовых результатов Реформации было два: утверждение достоинства человека как результат догмата о всеобщем свя-щенстве верующих и утверждение принципа веротерпимости, пусть поначалу и лицемерное.
Новоевропейская наука, на наш взгляд, родилась как по-бочная дочь протестантской Реформации. Основателями нау-ки скорее всего были моравские братья. Эта раннепротестант-ская община в качестве метода завоевания влияния выбрала использование системы высшего и среднего образования как механизм формирования умов будущих поколений, для чего она стремилась захватить университеты и провести реформу начальной и средней школы.
После поражения Реформации в Чехии моравские братья рассеялись по всей Европе и участвовали в основании ряда научных и научно-образовательных центров, прежде всего Лондонского королевского общества. Может быть, именно моравским братьям принадлежит инициатива создания инсти-тута научной переписки. Естественно, здесь сделаны сильные упрощения реальной картины становления науки, так как рас-смотрение ведется с институциональной точки зрения, абстра-гирующейся от личной гениальности таких отцов-основателей науки, как Коперник, Декарт, Галилей и Ньютон.
Новоевропейской науке свойственны черты гласности и публичности обсуждения, равенства прав (для всех допущен-ных) в высказывании мнений, рациональной аргументации и апелляции к общезначимости опыта. Суть этих принципов составляет метапринцип, утверждающий принципиальную возможность построения десубъективированных алгоритмов-процедур рационального доказательства суждений и рацио-нально-эмпирической проверки опыта.
Наука поначалу возникла как элитарное движение, но упоминавшееся выше Провидение, разумеется, не оставило ее своими заботами и исхитрилось весьма нетривиальным путем создать механизм сравнительно массового порождения людей, восприимчивых к ее ценностям.
Внимательный читатель, наверное, уже догадался, что и в третий раз своим орудием оно избрало пиратов - на сей раз корсаров и флибустьеров. Руки у нас уже начали затекать от постоянного разведения в жесте бессилия.
Что же произошло? Пираты Ее Величества открыли ат-лантическое побережье Северной Америки и основали там первую колонию - Виргинию. Тем самым пираты проложили дорогу кораблю отцов-пилигримов - "Мэйфлауэру".
А в Новой-то Англии и произошло самое интересное. Вы-нужденные в течение столетия жить совместно многочислен-ные сектанты самых экзотических и агрессивных толков, все вооруженные для защиты от индейцев, благодаря примерному равенству своих военных сил так обстругались, что стали на удивление мирными и цивилизованными. Они образовали общество, руководимое трехслойной системой ценностей. Первый слой составляли исконные дурацкие ценности каждой из этих сект, применяющиеся для внутреннего пользования в соответствующей общине. Второй, рамочный слой, составили общие ценности выживания общин первопоселенцев во враж-дебном окружении. Третий же слой, делающий возможным одновременную реализацию ценностей первых двух слоев, составили ценности, регулирующие взаимодействие и обмен между общинами.
Как уже говорилось, нам неизвестно, верна ли гипотеза М.К. Петрова о том, что именно палуба пиратского корабля была тем тренажером, на котором выковался древнегреческий Логос. Но Новая Англия уж точно была тем тренажером, где хитроумное Провидение, обернувшись жареным петухом, воспитывало в колонистах уважение к ценностям просвещен-ной терпимости, правового государства и гражданского обще-ства. Итог этого процесса я назову цивилизованно-рефлексивќной коммунальностью.
Ясно, что ядро этой коммунальности образует третий слой ценностей - регулятивы коммуникации. Они обладают свойствами десубъективированности, ибо в коммуникации все стороны формально равны. И это формальное равенство под-крепляется процедурами честной игры, открытой дискуссии и формально-рациональной аргументации.
Если внимательный читатель не устал все снова и снова замечать, подобно тому, как мы, например, устали разводить в бессилии руками, то он может в очередной раз заметить, что тут у нас дымит почти та же самая труба, что и в науке, ну, может быть, более низкая и с чуть более жидкими испарениями.
А тем временем в основанной пиратами Ее Величества Виргинии и соседних с ней колониях тоже кое-что происхо-дило. Поскольку в будущих южных штатах белое население было сравнительно однородным по вере - в основном это были англикане-епископалы, - к тому же среди этого населе-ния было довольно много потомков английских мелкопомест-ных дворян, которые вместе с потомками пиратов образовали сословие помещиков-землевладельцев, то в результате на Юге сформировался политический режим, во многом похожий на политический режим метрополии. Подобно английскому, этот режим был близок к ценностям Славной революции - ценно-стям цивилизованно-рефлексивного плюрализма.
Довольно долго Север и Юг жили в условиях сравнитель-ной культурной изоляции. Постепенно они начали сближать-ся. Окончательная встреча политических субкультур Севера и Юга произошла в период войны за независимость. Образова-ние Соединенных Штатов заложило основание синтеза двух политических культур: культуры цивилизованно-рефлексивќного плюрализма и культуры цивилизованно-рефлексивной коммунальности.
Так Америка стала второй после Англии, а по значимо-сти, может быть, и первой, родиной европейской демократии, правового государства и гражданского общества!
Осталось рассмотреть последние два века.
За весь XIX век произошло очень мало существенного в интересующем нас плане. Европейские правители под страхом повторения Французской революции, никакой другой роли в развитии демократии не сыгравшей, постепенно проводили ре-формы в английском духе. Американские же открытия на кон-тинентальную Европу в XIX веке почти никак не повлияли, а проникли только в Англию, как бы отдав той своеобразный долг.
Проникшие на континент идеи цивилизованно-рефлекќсивного плюрализма назывались тогда ценностями либера-лизма и умеренности.
А воплотившиеся в Англии идеи цивилизованно-рефлекќсивной коммунальности приняли формы чартизма, всеобщего избирательного права, аболиционизма, суфражизма, фабиан-ского и гильдейского социализма. И все это наподобие маят-ника к середине века достигло Северной Америки.
На континенте идеи цивилизованно-рефлексивной ком-мунальности не были приняты ни правителями, ни народом, а пользовались популярностью только в интеллигентской среде. И назывались они обычно республиканством, демократией, радикализмом.
Двадцатый век прошел - в прозрачной аналогии с девят-надцатым - под страхом Октябрьской революции.
Основные события произошли примерно с 1930 по 1970 год. Во-первых, процесс рецепции английской системы стал постепенно распространяться по всему миру, хотя и все более и более формально. Во-вторых, возникла (сначала в Америке) идея социальной политики и социального государства. Ее ци-нический смысл состоит в том, что лучше подкармливать соб-ственный плебс, чем иностранные монополии или, тем более, неприятельскую армию. В-третьих, произошло (опять же сна-чала в Америке) изменение роли университетов. Правители решили открыть массовое государственное финансирование образования и науки с двоякой целью: нейтрализации контр-элит во избежание уже упоминавшихся в ином контексте не-желательных последствий и держания науки и высокого уров-ня образования как бы про запас, в расчете на то, что они мо-гут потом пригодиться. Это продолжило линию развития, начатую английскими аристократами, но имело и отрицатель-ную сторону: университеты при всей своей большей по срав-нению со старыми университетами шумности были более на-дежно отгорожены от влияния на политическую жизнь и пре-вратились в подобие консервной банки.
Новый этап в развитии свободы начался в шестидесятые годы, правда, первые его элементы сложились еще в конце XIX века - мы имеем здесь в виду профсоюзы, муниципали-теты и лоббизм (имевший место только в США). Но то, что стало происходить в США в шестидесятые годы, вполне мож-но назвать вторым после Новой Англии реальным складыва-нием гражданского общества. Речь здесь идет о движениях третьего сектора - массовых гражданских движениях, дви-жениях гражданских инициатив, волонтерских движениях.
Все это вскоре стало проникать почти во все богатые страны. И в настоящее время в плане дальнейшей экспансии гражданского общества на первый план вышла проблема "зо-лотого миллиарда": как быть с бедными и супербедными странами и что делать с постсоветским пространством?
4. Вместо заключения. Есть ли будущее
у гражданского общества?
Подведем итог: что же сложилось в результате описанно-го нами исторического развития? Каков на сегодняшний день результат процесса синтезирования старо- и новоанглийской политических культур, стартом которого послужила Амери-канская революция?
Видимо, ближе всего к ответу на этот вопрос подошел А. С. Панарин в своих телевизионных лекциях. Его анализ сводится к следующему. Современное общество характеризу-ется такими чертами:
1) в нем существует многообразие функциональных интересов;
2) оно характеризуется наличием социальных институтов выражения и защиты этих интересов;
3) в нем выработаны и поддерживаются известные всем со-циальным акторам правила осуществления этих интересов в неантагонистическом социальном конфликте.
Правда, совокупность этих черт современного общества Панарин называет не гражданским обществом и не правовым государством, а политикой.
Заметим, впрочем, что для исследователя, придерживаю-щегося традиции политического реализма, этот термин пред-ставляется даже более естественным, так как не вызывает не-желательных коннотаций энтузиастического характера, веду-щих к фетишизации и сакрализации обсуждаемых явлений.
Последнее, что нам осталось рассмотреть, - это пер-спективы гражданского общества. На первый взгляд может показаться, что для него все движется только к лучшему: оно распространяется по миру все шире и шире (как в реальном отношении, так и в смысле признания соответствующих цен-ностей), время от времени появляются новые его формы, уко-ренено оно в технологически наиболее развитых странах.
Но недаром мы сказали, что центральной проблемой со-временной демократии является проблема "незолотых" четы-рех с половиной миллиардов людей. Ведь тут нарушаются глубинные основы демократии - равноправие и справедли-вость. Демократическое развитие все время шло по пути во-влечения все новых слоев под сень равноправия и справедли-вости. И здесь встает вопрос: а можно ли теперь вовлечь сюда и население бедных стран?
С другой стороны, настоящее положение дел делает весь-ма проблематичной мотивацию у самих бедных стран к вне-дрению демократии и гражданского общества. В самом деле, если демократия не обладает моральными преимуществами по сравнению с тем, что в них налично, с точки зрения значимых слоев населения самих бедных стран, то основаниями к ее внедрению могут быть лишь три фактора: перспективы благо-состояния, внутриполитическая выгода и сила западных стран.
Мотив внутриполитической выгоды в общем виде мы анализировать не можем, так как она зависит от неперечисли-мого многообразия кратко- и среднесрочных конъюнктур в каждой стране.
Мотив силы Запада реален, но и только. В настоящее вре-мя американская дипломатия канонерок эффективнее, скажем, китайской. Из этого следует только то, что, пока это положение дел будет сохраняться, у бедных стран будет основание распи-наться в жестах лицемерного уважения к ценностям демокра-тии. Искренними эти жесты станут только тогда, когда бедные страны будут уверены в сущностной связи западной демокра-тии с западным благосостоянием и западной силой.
Тут мы органично переходим ко второму из вышепере-численных мотивов. Способствует ли демократия экономиче-скому благосостоянию? И сила Запада, и благосостояние За-пада связаны с индустриальной революцией. Следовательно, для того чтобы идеалы гражданского общества стали привле-кательными для бедных стран, необходимо показать органи-ческую связь индустриализации и демократии как для Запада в его вчера и сегодня, так и для бедных стран в их возможном завтра. А это доказать не так-то просто.
С одной стороны, в Европе достаточно долго существовал идеал рыночного, правового, демократического, но неиндуст-риального общества, реализовавшийся в Швейцарии, ранних Голландии и Америке. С другой - нам известны примеры индустриальных, но недемократических, неправовых, неры-ночных или слаборыночных обществ. Чтобы не впутываться в запутанную проблематику тоталитаризма, в качестве примера приведем довоенную Японию, весьма похожую на что-то среднее между абсолютистской Францией и бисмарковской Германией.
Нам могут возразить, что все эти общества недолговечны и неустойчивы. Но ведь и индустриальное общество пока на-считывает от силы 300 лет. А что такое разница между тремя-стами и пятьюдесятью (или семьюдесятью) годами по сравне-нию с тысячелетиями истории свободы в Европе?
Чтобы гипотеза органической связи обрела твердость, необходимо найти такой фактор, который обеспечивал бы ус-тойчивость индустриальных демократических обществ и не давал бы устойчивости обществам только индустриальным или только демократическим, или хотя бы только индустри-альным.
На настоящей фазе анализа мы указать такой фактор пока не можем.
Что же касается вопроса о моральных преимуществах де-мократии, то для ответа на него полезно было бы, на наш взгляд, ответить на вопрос, каковы основания утверждения о моральном преимуществе демократии в отношении жизни самих западных обществ.
Разумеется, жизнь западных обществ пронизана принци-пами демократии. Но хорошо бы понять, в какой мере это жи-вая жизнь, а в какой - рутинная привычка, в какой мере это искренняя убежденность, а в какой - столь хорошо знакомая нам по брежневским временам полуискренняя, полулицемер-ная идеологическая полуубежденность.
Итак, существуют ли и если существуют, то каковы те значимые слои населения Запада, для которых моральные преимущества демократии являются живым убеждением, свя-занным с глубинными мотивациями личности и/или с базовы-ми структурами значимой деятельности?
Для ответа на этот вопрос может оказаться полезным ра-зобраться в том, какие из сил, приведших к становлению де-мократии, продолжают действовать и в настоящее время.
Читатель, не поленившийся дотошно перелистать пред-шествующую главу и хоть немного знающий современную жизнь Запада, столкнется со следующим парадоксальным об-стоятельством. Живы две самые последние силы - социаль-ная политика и волонтерство. Это еще ни о чем не говорит, так как они еще не прошли проверку временем.
Вроде бы выжил цивилизованно-рефлексивный плюра-лизм как стратегия государственного управления. Но для вся-кого, достаточно близко знакомого с реалиями западной поли-тической жизни, хорошо видно, что западный политический истеблишмент все больше напоминает брежневский ЦК соче-танием идеологических ритуалов и организационной рутины со все большим забвением как идеалов, так и реальных жиз-ненных проблем по мере увязания в текучке.
Третья выжившая сила - это наука. Несмотря на возрос-шую бюрократизацию и коммерциализацию, на все лицемерие и прагматизм, она вроде бы продолжает жить, пока существует достаточное количество молодых и не очень молодых людей, искренне увлеченных научной проблематикой и образом жизни.
Но самое потрясающее здесь не это. Если читатель не по-ленится еще раз просмотреть предыдущую главу, то он обна-ружит, что с десяток различных, казалось бы, не выживших сил и механизмов на самом деле ассимилированы наукой.
Наш философ-оккультист, в последний, как это ни при-скорбно, раз появляющийся в тексте, восклицает здесь: "Эв-рика!" - и бьет себя по лбу. Он, кажется, начинает проникать в одну из целей чрезвычайно заботливого Провидения. Кажет-ся, часть забот оного Провидения сводилась к споспешество-ванию становлению науки как общепланетарного цивилиза-ционного феномена. Когда коллега при тебе начинает кричать: "Эврика!" - и темпераментно бить себя по лбу, то разводить в жесте бессилия руками будет, пожалуй что, и невежливо. Так что мы сохраним руки в исходном положении и, подражая Мишелю Фуко, лучше просто промолчим.
Мистика мистикой, шутки шутками, но, кажется, в науке мы действительно нашли нечто нетривиальное. Судя по все-му, в круге лиц, связанном с наукой, мы обнаружили по край-ней мере один значимый слой, для которого моральные пре-имущества демократии связаны как с центральной мотиваци-ей, так и с самим родом деятельности.
Таким образом, наука, как показано много выше и много-кратно повторено потом, тесно связана с демократией. И все знают о связи науки с индустрией, включая высокие техноло-гии и оборонку. Так что наука есть первый кандидат на роль искомого интегратора.
Поэтому гипотеза, утверждающая искомый механизм ор-ганической связи индустриализма с демократией звучит просто и сакраментально: "Рабиновичи в неволе не размножаются!"
Разумеется, недемократическое общество может иметь науку. Но из-за недостатка кислорода она в некоторый момент перестает естественным образом воспроизводиться и вырож-дается. С некоторым лагом это вырождение начинает транс-лироваться на всю индустрию, включая оборонку. Что и тре-бовалось доказать.
Таким образом, на вопрос, поставленный в заголовке гла-вы, имеется достаточно недвусмысленный ответ - у граждан-ского общества может быть будущее в той мере, в какой оно способно обеспечить будущее науки. И если в применении к Западу этот тезис расплывается в неопределенной перспективе неизвестных времен и сроков, то для России он может быть сформулирован максимально недвусмысленно: если граждан-ское общество в России хочет пережить ближайшие десять лет, то ему необходимо позаботиться о создании режима бла-гоприятствования российской науке не менее чем на одинна-дцать лет.
1997 г.
Список использованной в двух статьях литературы
1. Алексеев С.С. Правовое государство - судьба социализ-ма. Научно-публицистический очерк. - М., 1988.
2. Алексеев С.С. Перед выбором. Социалистическая идея: настоящее и будущее. - М., 1990.
3. Алексеев С.С. Теория права. - М., 1995.
4. Алексеев С.С. Государство и право. Начальный курс. - М., 1996.
5. Арон Р. Демократия и тоталитаризм. - М., 1993.
6. Батурин Ю.М., Лившиц Р.З. Социалистическое правовое государство: от идеи к осуществлению (политико-правоќвой взгляд). - М., 1989.
7. Берк Эдмунд. Размышления о революции во Франции. - М., 1993.
8. Васильев Л.С. История Востока. В 2-х тт. - М., 1993.
9. Власть: Очерки современной политической философии Запада / Под ред. Мшвениерадзе В.В., Подороги В.А. - М., 1989.
10. Власть многоликая / Под ред. Уварова А.И. - М., 1992.
11. Гаджиев К.С. Политическая наука. - М., 1995.
12. Геллнер Э. Нации и национализм. - М., 1991.
13. Геллнер Э. Условия свободы. Гражданское общество и его исторические соперники. - М., 1995.
14. Графский В.Г. Государство и технократия (историко-критическое исследование). - М., 1981.
15. Дай Томас Р., Зиглер Л. Хармон. Демократия для элиты (Введение в американскую политику). - М., 1984.
16. Друкер Питер Ф. Новые реальности. - М., 1994.
17. Ермоленко А.Н. Этика ответственности и социальное бы-тие человека (современная немецкая практическая фило-софия). - Киев, 1994.
18. Карбонье Ж. Юридическая социология. - М., 1986.
19. Кленнер Г. От права природы к природе права. - М., 1988.
20. Ковлер А.И. Исторические формы демократии: проблемы политико-правовой теории. - М., 1990.
21. Кристи Н. Пределы наказания. - М., 1985.
22. Мамут Л.С. Этатизм и анархизм как типы политического сознания (домарксистский период). - М., 1989.
23. Новгородцев П.И. Об общественном идеале. - М., 1991.
24. Общая теория права и государства / Под ред. Лазаре-ва В.В. - М., 1994.
25. Основы государства и права / Под ред. Лунгу П.Ф., Мар-ченко М.Н. - М., 1995.
26. Остром Винсент. Смысл американского федерализма. Что такое самоуправляющееся общество. - М., 1993.
27. Панарин А.С. Введение в политологию: учебное пособие для преподавателей средней школы. - М., 1994.
28. Панарин А.С. Философия политики. Учебное пособие для политологических факультетов и гуманитарных вузов. - М., 1996.
29. Петров М.К. Язык, знак, культура. - М., 1991.
30. Петров М.К. Социально-культурные основания развития современной науки. - М., 1992.
31. Петров М.К. Искусство и наука. Пираты Эгейского моря и личность. - М., 1995.
32. Поздняков Э.А. Философия государства и права. - М., 1995.
33. Ролз Джон. Теория справедливости. - Новосибирск, 1995.
34. Синха Сурия Пракаш. Юриспруденция. Философия права. Краткий курс. - М., 1996.
35. Становление конституционного государства в посттотали-тарной России. Выпуск 1 / Под ред. Четвернина В.А. - М., 1996.
36. Теория государства и права / Под ред. Марченко М.Н. - М., 1996.
37. Теория права и государства / Под ред. Манова Г.Н. - М., 1996.
38. Токвиль Алексис де. Демократия в Америке. - М., 1992.
39. Туманов В.А. Буржуазная правовая идеология. К критике учений о праве. - М., 1971.
40. Федотов Г.П. Рождение свободы // Федотов Г.П. Судьба и грехи России. - СПб, 1992. - Т. 2. С. 253-275.
41. Фигурнов В.Э. IBM PC для пользователя. - М., 1990.
42. Фурман Д.Е. Религия и церковь в США. - М., 1981.
43. Хабермас Ю. Демократия. Разум. Нравственность. Мос-ковские лекции и интервью. - М., 1995.
44. Хеффе О. Политика. Право. Справедливость. Основопо-ложения критической философии права и государства. - М., 1994.
45. Хропанюк В.Н. Теория государства и права. - М., 1996.
46. Шлезингер-младший Артур М. Циклы американской ис-тории. - М., 1992.
47. Шумпетер Йозеф А. Капитализм, социализм и демокра-тия. - М., 1995.