Воронков Александр, Милешкин Андрей, Яворская Елена : другие произведения.

Отыгрыш. Главы 1-7

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Глава 1
  
  Осень 1941 года
  
  - Прифронтовой город, - медленно и четко выговорила Лида, пробуя слова на вкус. Горчат слегка - да и только. Ну не верится, что Орел - прифронтовой, не верится и все тут. Те же улицы, те же дома, люди едут в трамвае по своим делам и военных не больше, чем обычно. Даже мальчишки, ровесники старшего племянника Васьки, заняты обычным делом: подкладывают на рельсы перед приближающимся красным вагоном, гвозди, а потом собирают расплющенные кусочки металла. Любопытно, на что он им? Для игры? Или поделки какие мастерят? Надо будет у Васятки выспросить... И Первомайский сквер - точь-в-точь такой же, как в день ее первой встречи с Митей. Шестнадцатого сентября тридцать восьмого. Прошло ровно три года и три дня. И снова пробивается сквозь поблекшую зелень совсем не скучная, солнечная такая, желтизна. Воробьи в пыли купаются, празднуют бабье лето. А вот скамейки иначе покрашены...
  И Мити в городе нет. И Варькиного Павла нет. И окна домов заклеены бумажными полосами крест-накрест. И лица прохожих как будто бы просто сосредоточенные, а на самом деле...
  Зато дома, в Гурьевском переулке - то есть в Хлебном, просто старое название привычней - все так же, как было при жизни мамы: герань на подоконниках, крахмальные покрывала на кроватях, вышитая скатерка. 'Символы мещанского благополучия', - беззлобно поддевал свояченицу Митя. А если всерьез, Варька - она в маму, хозяйка необыкновенная. Десять минут - и обед на столе. Не такой, конечно, какими потчевала до войны. Но все ж картошка есть, и соленые огурцы, и даже пирожки, правда, не с мясом, а с мелко нарезанным луком. Для наголодавшейся в дороге Лиды - роскошное пиршество.
  - В дорогу напекла, - как будто бы между делом обронила Варя.
  - Кому в дорогу?
  - Нам.
  Только сейчас взгляд Лиды зацепился за бесформенный баул в углу. Из баула на удивление неряшливо свисал рукав детской вязаной кофточки. Жалостно и жутко.
  Помолчали обе: одной не хотелось слышать, другой - говорить.
  Ходики спокойно, как ни в чем не бывало, отсчитывали минуты. Близилось к полуночи.
  - Лидусь, я письмо отправляла, но оно, видать, тебя уж не застало. Я написала, чтоб ты сразу к тете Дусе...
  Младшая отодвинула тарелку - то ли насытилась наконец, то ли кусок стал поперек горла, она и сама не разобрала. Проговорила с усилием:
  - Получила я его. Но мне казалось, ты передумаешь. Мама всегда говорила, что дома и стены помогают.
  И добавила тихо-тихо, чтобы постыдная неуверенность не так была слышна:
  - Варь, ну зачем тебе уезжать? Орел - центр военного округа, тут должны быть какие-то войска, правильно? Не сдадут...
  - Какие-то... - Варя покачала головой в такт движению маятника. Пугающе механическое движение. - Поехали с нами в Каменку, а?
  - Это чего, бежать, что ли? - Лиде стало и досадно, и неловко. Отвернулась к окну, дернула черную тяжелую занавеску...
  - Закрой, закрой! - старшая сестра порывисто и суетливо отвела ее руку. - Нельзя... затемнение.
  Перевела дух. Но испуг из глаз не ушел, Лида видела.
  - Станцию бомбят, и нам перепадает... Сегодня так и вовсе три воздушных тревоги было, и третьего дня... Перелыгиных помнишь? Дед ихний на железку в сторожа подался. Ногу ему оторвало. Это летом еще. До пункта первой помощи не довезли. И Иванниковых разбомбило, Маруся с детьми теперь у бабки в деревне.
  Опять посидели молча. Тиканье часов в тишине нагоняло на Лиду страх, но заговорить почему-то было еще страшнее. Она вздрогнула, когда Варя спросила вполголоса:
  - Митяй-то пишет?
  - Пишет. Перед самым моим отъездом вот...
  - А от Пашки с десятого августа ни полсловечка, - Варя встала, принялась собирать посуду, качнула головой, увидев, что Лида поднимается: мол, сама управлюсь. - Мне детей сберечь. Я обещала.
  И, после паузы:
  - Чего делать-то собираешься?
  - К вам вот попроситься хотела, - призналась младшая. - Библиотекари-то сейчас кому нужны?
  - Это да, - Варя очень осторожно, беззвучно поставила тарелку на тарелку. - Только вот тебе-то в санитарки...
  - Думаешь, не справлюсь?
  - Справишься, чего там... - старшая вздохнула и закончила с нажимом: - Ежели чего... ну, случится чего, госпиталя в первый черед вывезут, я так рассуждаю.
  Подумала.
  - Лидусь, как до тетки добираться-то помнишь?
  - Доберусь, - Лида кивнула.
  И мысленно повторила: 'Если что...'
  
   Прощание с родными вышло долгое, суетливое и бестолковое.
  Варя трижды повторяла:
  - Банка с керосином за буфетом, не перепутай, там в другой у Пашки что-то... - и казалось, забывала сказанное раньше, чем успевала договорить.
  Еще велела получше укрывать картошку:
  - Мыши вовсе страх потеряли, - и почему-то добавила: - Как война началась, так и...
  Потом вдруг решила, что Манечка в дороге непременно замерзнет, и принялась искать пуховый платок, разворошив и баул, и один из двух узлов.
  Манечка ни с того ни с сего расплакалась, и все ее долго утешали, и снова паковали вещи, и почему-то получалось не так хорошо, как прежде.
  Кое-как управились. Варя устало села - почему-то на узел, а не на табурет - и поглядела на стенные часы.
  - Ежели что, мамкины ходики в сараюшке припрячь, только заверни получше, чтоб не попортились', -сказала она и всхлипнула.
  Лида молча кивнула. Что тут говорить? Сколько была семья, столько и эти ходики были.
  - А Васька-то где? - спохватилась Варя.
  Поглядели по комнатам, выглянули во двор, Манечка, обрадовавшись нежданной игре в прятки, побежала на улицу. Вернулась сияющая:
  - Васятка к Лаврищевым во двор пошел, я видела!
  Поспешили к соседям.
  Васька попытался было улизнуть, но бабка Лаврищева не дремала, образумила подзатыльником. Ну и внуку Мишке отвесила для острастки.
  - Ну что ты бегаешь, нам уж пора давно, - начала выговаривать сыну Варя, чтобы скрыть неловкость - от нее-то от самой детям разве что мокрым полотенцем доставалось, когда в кухне под руку лезли.
  - Это ты бегаешь, а я не хочу, - огрызнулся мальчишка. - Сама же мне говорила, что Орел не сдадут, а теперь чего?
  Варя, краснея и оглядываясь на бабку, принялась оправдываться: они только помогут тете Дусе по хозяйству, она ведь старенькая уже, ей трудно все одной да одной, а потом вернутся, Васятка даже от класса отстать не успеет. Бабка поддакивала и украдкой посмеивалась то ли Вариному обхождению с сопляком, то ли неумелой ее лжи.
  Наконец вернулись домой за вещами, расцеловались, присели на дорожку, гуртом двинулись к калитке, и...
  - Мы Лиду забыли! - отчаянно вспискнула Манечка и, чуть не сбив тетку с ног, бросилась назад.
  Лида не сразу сообразила, что это о кукле. Да и когда сообразила, от сердца не отлегло.
  Смолчала. И Варя смолчала, хотя в другой раз точно не преминула бы посетовать на дурные приметы.
  Лида всегда любила тишину и очень удивлялась, что кто-то от нее устает. Тишина читального зала - солидная, дружественная умным мыслям. Домашняя - легкая и теплая, как любимое одеяло. Тишина осеннего города - спокойная, уютная.
  Тишина этой осени была совсем другая - сторожкая, ненадежная, оглохшая от бомбежек и одуревшая от тяжелых ожиданий. Та, что дома, - еще и постоянно заодно с утомлением, отдохнуть от которого не позволяла. В ней чудились Варины вздохи и горестный Манечкин возглас: 'Лиду забыли!', она выталкивала прочь, гнала из дому. Тишина госпиталя - искалеченная, подавляющая крик, намертво стянутая бинтами. И все же Лида приспособилась передремывать между сменами в комнатенке у медсестер. Это не одобрялось, но и запрещать никто не торопился.
  Она не пыталась внушить себе, что в ее присутствии здесь есть какой-то особый смысл; в госпитале хватало квалифицированного медперсонала, что уж говорить о санитарках из вольнонаемных. Просто ей самой так было легче: никаких лишних мыслей, потому что тут - нельзя. Ну, то есть, мысли-то - они у всех, только в слова редко переходят. Разве что спросит кто-нибудь из раненых: 'Сестренка, в городе-то чего слышно?'
  'Все по-прежнему',- отвечала Лида - и не знала, что добавить. Она и прежде не отличалась разговорчивостью; Митя, бывало, шутил: 'Вот повезло мне редкостную редкость выискать - неболтливую женщину!' А нынешние городские новости - те, что были и видны, и слышны, - ни к чему рассказывать было, их и так все знали. Эти новости что ни день врывались с грохотом и оседали дымящимися развалинами на Выгонной, на Медведевской, на Пушкинской, на Курских.
  А другие - из тех, что передавались из уст в уста, - просто повторять не хотелось. Даже верить в них не хотелось. Сегодня Надя Минакова, бойкая чернявая медсестричка, сказала по секрету: командующий округом Тюрин со штабными еще прошлым вечером из города уехал. На восток. Может, в Мценск, а там кто его знает.
  Верить не хотелось. А вот как, спрашивается, не верить, если Надькин жених - чекист?
  Нет, лучше уж ограничиваться многозначительным и ничего не значащим 'все по-прежнему'. А там уж пусть каждый для себя решает, к добру оно или к худу.
   Общительная, да и вообще словоохотливая, Надька выкручивалась по-своему, частила бойко:
   - Ну, то, что сестренка моя меньшая, Танька, косу себе отчекрыжила, чтоб букли крутить, как у соседской Вальки, а у тетки Нюры одноглазый кот пропал, - оно вам без интереса, а сводку вы и так слыхали - упорные бои на всем фронте, на Западном, вон, направлении, нынче наши самолеты кучу немецкой техники уничтожили да роту пехоты впридачу. Лично мне такие новости оч-чень даже!
   Лида ей отчаянно завидовала: есть же такие люди, по которым никогда не скажешь, что они встревожены, или опечалены, или...
   А сегодня и вовсе примчалась в сестринскую оживленная, выпалила прямо с порога:
   - Девочки, после смены все со мной! - и, сделав загадочные глаза, пропела опереточным голоском: - Банкет намечается!
   Лида удивилась. Ей даже немножечко любопытно стало. Нет, она, конечно же, никуда не собиралась идти, но...
   Но Надька была не из тех, от кого можно запросто отговориться. Ну и что с того, что Лида без году неделя в госпитале работает? Она ж, Надька, не отдел кадров, чтоб этим интересоваться. Устала? А кто не устает? Можно подумать, она, Надька, не устает, или, вон, Тонька... И в конце концов выдала самый весомый аргумент:
   - Ванька мой на полсуток домой выпросился. Ты ж понимаешь, он на казарменном, мы, считай, месяц не виделись. Скажешь, не праздник? По нашим временам очень даже праздник! А у нас так - если праздник, то полон дом народу. Вот как свадьбу гулять будем, все услышат, от Привокзалки до Кирпичного! Теть Зина, Ванькина мать, уже, небось, пироги вовсю печет. Так что не выдумывай-ка давай.
   Они были очень красивой парой, темненькая Надя и ее Ваня, похожий на царевича из сказки. Правда, Надя ворчала, что зря он к приходу гостей гражданское надел, когда он в форме, на него глядеть приятнее. А он притворно хмурился в ответ и отшучивался: 'Коли так форму любишь, чего ж не стала встречаться с тем летным курсантом, у летунов-то, знамо дело, шику больше нашего'.
   У Вани собралась целая дюжина гостей, однако мужчина среди них оказался только один - точнее, молодой парень в тяжелых, 'профессорских' очках. Так что тему для разговоров задала Надька, воспользовавшаяся случаем покрасоваться в ярко-голубом крепдешиновом платье:
   - Ну, граждане-друзья, как вам моя обновка?
   Гостьи принялись оживленно обсуждать ткани, фасоны, делиться мечтами, кто какое платье хотел бы себе сшить. Лида вздохнула и улыбнулась: уж ее-то даже малиновая наливка не втянет в такой разговор! Зато все та же наливка развязала язык стеснительному парнишке в очках, Жоре, и вдруг оказалось, что и ему, и Лиде просто не терпелось поговорить о сонетах Шекспира.
   Ей было тепло и весело. И казалось, что все и у всех сейчас хорошо и просто замечательно и нет других тем для разговора, кроме самых приятных. Лиде вдруг представилось, что во главе стола сидят, как на свадьбе, Варя с Пашкой. А Митя... Митя тоже здесь, просто во двор покурить вышел и вот-вот вернется.
   Лида опомнилась. И почувствовала: все они пытаются отгородиться от того, что все равно случится. Так, как будто бы красивая, как до войны, одежда может уберечь человека, а беззаботная болтовня - рассеять жуткую тишину, эту вот тишину от бомбежки до бомбежки.
   А тетя Зина, беленькая старушка с удивительно звучным, молодым голосом, вдруг обронила, то ли извиняясь, то ли жалуясь:
   - Так уж получается - стол у нас нынче бедноват. То ли дело до войны...
   - А давайте патефон заведем? - как будто бы не слыша ее, с преувеличенным воодушевлением воскликнула Надя. Но в голосе ее Лиде почувствовалось старческое дребезжание. И в танце она двигалась как-то неровно - то старчески шаркала ногами, то принималась, будто опомнившись, дробно притопывать не в такт музыке. И когда мелодия споткнулась и захромала, Надя даже не сняла иглу - сдернула торопливо, резко - и уселась на место, кивком указав Ване, что пора наполнить рюмки.
   А потом запела... нет, заговорила тихо и строго:
  
  Дан приказ: ему - на запад,
  Ей - в другую сторону...
  Уходили комсомольцы
  На гражданскую войну.
  
  Уходили, расставались,
  Покидая тихий край.
  'Ты мне что-нибудь, родная,
  На прощанье пожелай'...
  
  Одна из девушек - Лида не успела сообразить, кто именно, - начала тихонько подпевать, но на нее шикнули.
  А Надя продолжала ровным голосом:
  
  И родная отвечала:
  'Я желаю всей душой, -
  Если смерти, то - мгновенной,
  Если раны - небольшой'...
  
  И Лида вдруг подумала, что таким вот голосом молятся.
   В прихожей гостей провожала одна только тетя Зина. Лида слышала, как Надя рыдает в кухне в полный голос и допытывается:
   - Ну ты мне скажи, все плохо, да? Раз никто ничего толком не говорит, значит, все совсем-совсем плохо!
   - Не, ну какое плохо? - утешающее твердил Ваня. - Кому полагается знать - те знают, когда будет нужно - и вам скажут. А пока... ну видишь ведь, мы в городе и никуда отсюда не собираемся. Ну и о чем ты тогда плачешь, глупенькая?
   Лида слышала. И на этот раз не верила.
  
   В школьные годы Ванька любил читать про войну. И не какие-то там повести-романы, где бой умещается на одной странице, зато балов всяких и трепа - на добрых полсотни, а серьезные книги, с картами, со схемами, указывающими направления удара. И дядя Петя, материн старший брат, случалось, рассказывал про войну с германцем. Не байки для ребятни травил, а укладывал слова неторопливо и весомо, как будто бы дорогу мостил. И неизменно заключал:
   - Война - эт не ваши сшибки на палках, что вы из плетня у бабки Мани понавыдергали. Война - она навроде работы в горячем цеху. Трудно, силы отнимает, да и случиться может всякое. А геройство... Ну дык работу справил, ну, то есть, приказ выполнил, - герой.
   Оттого и мнилось Ваньке, что на войне всегда все понятно: есть командиры, которые точно знают, что нужно делать, есть приказ, в руках оружие, впереди враг. Думалось в детстве, казалось до вчерашнего вечера и верилось, когда они, семь сотен чекистов и пограничников, именуемых ополчением НКВД, получили в придачу к своим винтовкам скудное количество гранат и изрядное - бутылок с зажигательной смесью и выдвинулись на полуторках на Кромы. Уничтожать немецкий десант, как им было сказано.
   Поначалу Ванька пытался вообразить себе, как все случится. Однако ж на ум почему-то шли одни только кадры из фильма про Чапая. А потом и вовсе мыслей не осталось. Ванька, вроде, даже задремал, чувствуя сквозь сон и тряское покачивание грузовика, и собственный озноб, то ли от волнения, то ли от ночного холода.
   Он и опомниться не успел, как, вытолкнутый из машины чьей-то рукой, уже лежал в кювете, а со всех сторон и как будто бы даже с неба трещало и грохотало. И он тоже стрелял - и если б в белый свет, как в копеечку, а то ведь в непроглядную ночную темень, тошнотворно воняющую металлом и бензином.
   А когда все стихло, понял: ничуть не врут люди про оглушительную тишину. А вот голоса звучали глухо, как из бочки. И о чем говорят, не сразу разберешь. Но и так ясно: что бы это ни было, на десант оно не похоже. Ушло восвояси - это да, да только, надо понимать, другую дорогу искать отправилось, обходную. И что ж теперь?
   Вносить ясность никто не торопился. Вовка-пограничник, который все всегда узнавал быстрей всех, принес весть: командир с комиссаром куда-то двинули на 'эмке'. Прочим, выходит, где остановился - там и стой. Впотьмах да под мелким дождиком, плащ-палаток нет, во флягах вода, не сказать, что в избытке, и сверху вода, не сказать, что в недостатке. А перелесок на обочине дороги - то еще укрытие. А чего делать, разместились, кто как сумел, Вовка-пограничник даже кусок брезента откуда-то добыл, организовал подобие палатки на четверых, даже костерок развели. Жить можно!
   - Я так рассуждаю, мужики, - заговорил Вовка, озябшими непослушными пальцами крутя 'козью ножку'. - Налетели мы с вами на передовой отряд гансов. Десант, спрашиваете? А чего, пехтура ихняя на танковой броне - не десант? Только вот танков тех - не меньше, чем до хренищи. И кабы они нас тоже за кого-то другого не приняли, враз выписали б нам путевку на тот свет. Считайте, свезло.
   - Свезло, говоришь? - хрипловато заворчал Илюха, иначе именуемый Паровозом, молчаливый парень, недавно перепросившийся к ним из военизированной охраны железки. - Ну тогда скажи, умник, куда они двинули-то?
   - А чего тут думать? - пограничник нахмурился. - Тут не то что умнику, распоследнему дураку ясно, что дорога им на Орел.
  - Во-от! - назидательно прогудел Паровоз. - Такое вот оно, наше везение.
   - Только не факт, что придут они сегодня, -продолжал Вовка. -Черт их знает, куда они по здешним кнубрям забурятся и сколько потом дорогу искать будут. А там уж их на окраине встретят...
   - По кнубрям? - живо переспросил цыганистый парень, прозванный Молдаванином, хотя фамилия его была Шевченко и он незадолго до войны приехал в Орел откуда-то с юга Украины.
   - А чего?
   - По-нашему это как, интересуюсь.
   - Почем мне знать, как оно по-вашему, - пробухтел Вовка. И тут до него дошло: - У вас чего, так не говорят?
   - У нас и не так говорят. А этак вот - нет.
   -По кнубрям - по бездорожью, то есть. Они ж в обход тракта подались, так? А кроме того рельефа местности, что у них на картах, есть еще сама местность, улавливаешь мысль?
   - До Кривцово и Шумаково дорога нормальная, - снова встрял Илюха. - А дальше, сдается мне, они вдоль железки попрут.
   Подымил с полминуты и закончил:
   - Так что - сегодня.
   'А мамка? А Надюшка?' - Ваньку снова начало знобить, и он мысленно выругал себя - только вот разнюниться не хватало! И почему-то стыдно стало, что он в первый черед о своих вспомнил, когда такое творится. Хотя наверняка и Илюха, и Молдаванин в эту минуту о семьях подумали. Вовке-то проще, он одинокий.
   Что ж это за война такая? Где враг - непонятно, сколько того врага - тоже, командовать никто не торо...
   - Мужики, кончай перекур, выдвигаемся!
   - Куда? - растерянно спросил Ванька. Почему-то у Илюхи.
   - На кудыкину гору, - с неожиданной злостью осклабился Паровоз. - Домой, куда ж еще?
   Грузились расторопно, но казалось - жутко медленно. Вовка последним запрыгнул в кузов и с ходу ошарашил:
   - Вот тебе и по кнубрям! Знаете, где гансы? В Кнубре заночевали. А от того Кнубря до Орла километров двадцать. Вот и считай, в котором часу они по утреннему холодку в гости прикатят.
   - Почем знаешь? - вскинулся Ванька.
   - Ну так командир с комиссаром только что оттуда. Насилу вырвались.
   - Тебе что, докладывают?
   - Зачем? Я ж разведчик.
   'Трепло ты, а не разведчик!' - чуть было не высказался в сердцах Ванька. Хорошо, вовремя язык прикусил. В чем Вовка-то виноват? Да и командир с комиссаром, если подумать, не дуриком в ночь помчали. Командир-то у них - майор погранвойск НКВД, кадровый...
   - Вовка у нас все знает, - протянул Паровоз, - да мало понимает. После таких гостей не соберешь костей.
   - А ты панику не поднимай! -набычился пограничник.
   - Да какая паника? - Илюха вздохнул так, словно его вынуждали объяснять что-то очень простое. - На тебя железная дура попрет, в которой хорошо так за тысячу пудов, а чего у тебя против нее, ты не хуже меня знаешь. И стоять тебе против нее. И стоять, и стоять. Потому как иной судьбы, чую, у нас не будет.
  
  Раньше Ваньке представлялось, что судьба - просто выдумка, которой в старое время бессовестные гадалки дурили темный суеверный люд. Да и вообще, не брал он этого в голову. То ли дело - Родина. Вот о ней и думал, и читал, и в школьном сочинении писал. Родина - это огромная страна от края и до края, Москва с Красной площадью, Ленинград со Смольным и 'Авророй'... А Надюшка, тогда еще не невеста, просто одноклассница, написала совсем иначе. У нее выходило, что домишко на Привокзальной, мама, и сестра, и школа, и подружки, и бабушкина деревня, и тамошние ребята - Родина. Ванька удивлялся: странные они все-таки люди, девчонки! И мечты у них странные. Ну что это за мечта - стану, дескать, медсестрой, буду людям помогать? Как будто бы врач людям не помогает! Нет, мечтать - так мечтать! Можно даже и о подвиге. Таком, о каких в газетах пишут. Ванька мечтал. Молчком - эта вредина засмеет ведь. Она и тогда уже за словом в карман не лезла, Надюшка...
  А Родина, оказывается, - это земля.
  И думается сейчас не о той, что от края и до края, а о той рыжевато-серой, вязкой, что липнет на лопату, забивается в рот, в уши, комками сыплется за шиворот. Лопата уже неподъемная. А земля мягкая. Лечь бы, полежать. Холодная. Это хорошо, что холодная. Остудит, бодрости прибавит. Да только земля эта - рубеж. Через какой-нибудь час ей защищать тех, кто будет защищать ее.
  Вода во фляге пахнет землей. И Ванька пропах землей. И у дымка махорки запах, какой идет от прогретой солнцем земли.
  Серый рассвет пластается по земле. И небо тоже землистое; Ваньке в какой-то миг стало казаться, что он муравей, строящий себе жилище в огромном надежном блиндаже.
  А значит, ничего плохого не случится. Ни с кем из них. Ничего плохого.
   И даже тогда, когда земля взметнулась в небо, а небо начало осыпаться на землю, страшно не было. Было что-то другое, непонятное, чему и названия-то, наверно, нет, но не страх. Земля-то - она прикрывает.
   - Пока Цон не перейдут, будем жить! - срывающимся, веселым голосом проорал Ваньке в ухо Вовка-пограничник. - Только вот хрен они найдут, где перейти!
   Оно и понятно. Цон - река невеликая, Ванька, помнится, десятилетним пацаном переплывал. Туда-обратно. По три раза, прежде чем завалиться на бережку, подставляя бока солнцу. А в глубину тут взрослому в иных местах по макушку, а в иных - и вовсе по колено. Однако ж какая-никакая, а водная преграда. За которой - семь сотен злых, не выспавшихся русских. Три легких танка и горстка пехоты на рожон вряд ли попрут, огрызнутся да уйдут восвояси ни с чем. Но кто сказал, что гансюки выслали одну-единственную разведгруппу?
   Во, опять зашевелились! Один из трех медленно, словно ощупью, двинулся вдоль бережка, приминая жидкий кустарник. Другой сунулся было к воде, нарвался на плюху в полсотни ружейных залпов, попятился.
   И снова стало тихо. И неспокойно.
   - Обойдут, - будто подслушав Ванькины мысли, негромко, но почему-то очень отчетливо сказал Илюха. И дернул головой влево. - Для любителей названий всяких интересных... слышь, Молдаванин, для тебя - в той стороне деревня, Гать называется. Не перейдут речку вброд, двинут через Гать, угу.
   И тут Ваньку пробрало. Не до дрожи - до оцепенения. Такое было как-то в детстве, когда он на спор заночевал один в выселенном доме. Всякое могло приключиться, начиная с того, что проморгавший его сторож вдруг решит проявить бдительность, и заканчивая тем, что обрушатся ветхие перекрытия между этажами. Но страшно было от того, что справа и слева - пустые темные комнаты. Даже не потому, что никто не придет на помощь, а просто...
   Что же получается, они и есть - оборона? Только они - и всё?!
   Возле Гати никого, это точно. А позади, в загодя отрытых окопах на окраине? Что, там тоже пусто?
   Выходит, подарили немцу город?..
   В следующий миг думать стало некогда.
  
   Сквозь никак не желающую отступать глухоту пробился тихий, срывающийся Надюшкин голос:
  
  ...Если смерти, то - мгновенной,
  Если раны - небольшой...
  
   Значит, все-таки есть она, судьба, если ее издали почуять можно?
   А вот боя слышно не было. Неужто - всё?
   Силясь приоткрыть глаза, Ванька позвал:
   - Вовка! Вов, как там?
   Отозвался почему-то Молдаванин:
   - Отходить будем. Илюха говорит, знает, где подводой разжиться. А коль говорит... Скоро уже, Вань.
   Ванька ждал. Ему-то что? Это им сейчас трудно - Молдаванину вот, Илюхе, Вовке... а где Вовка? Надо позвать, спросить. Потом. Сейчас пусть свое дело делают. А ему остается лежать да ждать, выталкивая с каждым выдохом боль, чтобы снова не накрыла, когда...
   Земля теплая и пахнет хлебом. И дымком - как от костра...
   И снова ударило и отозвалось дрожью. Земля тоже дышит, выталкивает боль. Живая...
   ...Секундой позже она вспыхнула под ногами Ганса, или Курта, или Фридриха - и одуряющее запахла гарью и тленом.
   Ваньку вернул в сознание низкий гул, слышный даже сквозь грохот и треск.
   Небо, белое-пребелое, ослепило, и тотчас же закрылось чем-то темным, большим.
   На город шли самолеты.
  
  Восемь двухмоторных ПС-84, порождение американского технического гения и русского рабочего мастерства, один за другим, не заходя на круг над аэродромом, спешно шли на посадку. Чуть в стороне и выше, почти цепляя хвостовым оперением набрякшие дождём тучи, кувыркались, переполыхиваясь злыми огоньками пушек и пулемётов, две тройки 'ястребков' против дюжины 'мессов'. Впрочем, нет, не дюжины - десятка: один Me-109f, волоча за собою дымный шлейф, торопливо ковылял на юго-запад, в сторону Дмитровска, пилота второго порывистым ветром уволакивало вместе с парашютом в сторону реденькой рощицы.
  Вот колёса первого эрзац-'дугласа' синхронно стукнулись о покрытие ВПП, закрутились, подчиняясь извечному закону инерции, и самолёт шустро для своих габаритов покатил вперёд, вращая пропеллерами не заглушённых моторов, чтобы как можно быстрее освободить дорожку для летящего в кильватер дюралевого сотоварища. Крылатая машина не успела ещё окончательно остановиться, как в её борту рывком распахнулась сводчатая дверца и на гравий принялись выскакивать красноармейцы и командиры. Подчиняясь отрывистым командам, они, едва успев размять занемевшие от многочасового сидения ноги, группировались по отделениям, взводам и торопливым шагом выдвигались в сторону железнодорожной насыпи. Четыре стальных 'оглобли' ПТР-39 волокли на плечах попарно, нервно оглядываясь назад, где к аэродрому уже подлетала краснозвёздная масса ТБ-3, в недрах которых, помимо их товарищей-десантников, намертво принайтованные тросами, летели на подмогу 45-миллиметровые орудия противотанковой батареи 201-й парашютно-десантной бригады.
  Первый взвод парашютистов уже взбирался на насыпь, когда от переезда раздались резкие хлопки орудийных выстрелов: передовой танковый взвод немцев вместе с приданными панцергренадирами открыл огонь по лётному полю аэродрома.
  Когда ты впервые в жизни понимаешь, что цвиркающие звуки рядом с тобой издают не безобидные щеглы-воробушки, а вполне реальные пули и осколки снарядов, от неожиданности поневоле пригнёшься, втягивая голову и завидуя черепахе с её панцирем, а то и бросишься с размаху на землю: она, кормилица и заступница, укроет от вражьего летящего железа. Подчиняясь командам, высадившиеся десантники принялись рассредоточиваться по полю, а опустевшие самолёты один за другим стали подниматься в воздух. Весёлый золоточубый политрук, форсящий среди прыжковых комбинезонов и полевого обмундирования диагоналевыми тёмно-синими галифе 'шириною с Чёрное море' и авиационным околышем фуражки, кинулся к ирригационной канавке неподалёку от дороги, увлекая за собой ближайший взвод. Натренированные километражом довоенных ещё марш-бросков, парашютисты, топоча сапогами, мчались за ним, один за другим сигая в заросший поблёкшей осенней травой водогон, тут же деловито принимаясь обустраивать свой временный боевой рубеж: выкладывали из вещмешков противотанковые и ручные гранаты, тут же деловито снаряжая их карандашиками детонаторов, выравнивая дыхание брали на мушки токаревских полуавтоматов мелькающие вдали непривычные силуэты в немецких касках и напряжённо ожидали приближающиеся стальные ящики на гусеницах, окрашенные в серо-сизый колер германского горизонта...
  
  Город слышал: идет бой. Город не мог не слышать.
  Город надеялся на чудо так отчаянно, напряженно и деятельно, как умеют только дети и старики.
  В избенке на Широко-Кузнечной, близ кирпичного завода, дед Коля, упрямый старый мастер, еще в начале августа крепким словом, пинками и клюкой втолковывавший меньшому сыну, с чего это вдруг не поедет в эвакуацию, а к исходу сентября почти обезножевший, доковылял до красного угла и стал глаза в глаза с темноликим спокойным старцем.
  - О всесвятый Николае, угодниче преизрядный Господень, теплый наш заступниче, и везде в скорбех скорый помощниче! Помози ми, грешному и унылому, в настоящем сем житии...
  А потом не спеша оборотился к противоположной стене.
  - Видишь, Татьяна, не забыл я еще, как молиться. Тещу-то я, извиняй, не сильно жаловал, оно для тебя не секрет. Однако ж грех не признать, мудрая она была тетка. И, помнится, завсегда твердила: по молитвам к Господу Николая Чудотворца воистину совершается невозможное.
  Старушка на фотографической карточке так строго сжимала губы, что от уголков рта разбегались задорные морщинки.
  
  По Комсомольской чуть ли не вприпрыжку спешила-торопилась шестилетняя Марочка... точнее, Марксина. А что, разве она маленькая, если уже хозяйство вести помогает? Правда, бабушка, когда зачем-то собралась к тете Тоне, строго-настрого запретила высовывать нос из дому. Ага, а Гале велела глаз с сестры не спускать. Да только Галя сделала по-своему. Как зашли ребята из школы, да позвали куда-то... Марочка, конечно, подслушивала, ну, то есть, не подслушивала, подслушивать нехорошо... просто с дверью рядом стояла, да ничего не услышала, кроме 'шу-шу-шу'. Галя тоже повторила: сиди дома. И даже дверь на ключ заперла.
  Марочке быстро стало скучно. И немножко страшно: где-то рядом бухает, будто гром гремит или война идет. А война - она далеко, где-то за Брянском, так, вроде, бабушка говорила. Марочка еще маленькая, не ходит в школу и не знает, где он, Брянск, но точно неблизко.
  Но уже не очень маленькая, знает, где папин ключ лежит. Когда папа на фронт уходил, он ключ дома оставил, а бабушка спрятала в жестяную коробку, а коробку - на шкап, подальше-подальше... надо стул подставить, а на него - табуреточку маленькую...
  А в коробке нашлись еще свернутые трубочкой денежки и мамина брошка.
  И Марочка подумала: надо сбегать в булочную. Бабушка еще когда-а-а придет! И устанет, наверно. А хлебушек - тут как тут. Может быть, даже белый. Бабушка похвалит Марочку. Нет, сначала чуточку поругает, а потом похвалит, она не умеет долго сердиться. А вот Галке точно достанется - обещала присматривать, а сама гулять убежала... а еще пионерка!
  Марочка не помнила, сколько денежек нужно на хлеб, взяла с запасом. А куда положить? Не в авоську же? Из авоськи вывалятся. А у синего платьишка нет кармашка. Зато у белого с большими красными цветами - целых два. Правда, белое - новенькое, праздничное и вообще - как у большой.
  Ну и хорошо, пусть все видят, что Марочка уже большая. А вот сюда, на этот вот цветочек, можно мамину брошку пристегнуть. Цветочек красненький и мамина брошка красненькая. Жалко, что сверху придется пальтишко надевать... но можно и не застегивать!
  На улице Марочка сразу заспешила-заторопилась, подражая взрослым прохожим и чуточку важничая.
  А потом вдруг забыла, что надо торопиться. Потому что увидела лошадок. Сначала беленькую, красивую, как в книжке со сказками. Ну, или как у дяди Гриши в деревне, он на такой их с Галей катал. А следом - рыжую, некрасивую. Правда, когда увидела, что рыжая хроменькая, подумала, что она даже красивей белой... хоть и идет еле-еле, но телегу тянет.
  На телегах - красноармейцы. Не такие, каких Марочка видела у военкомата, когда папу провожали. У этих лица грязные, одежда тоже перепачкана, из-под одежды что-то белеет и краснеет... пятнами. А у того вон молодого дяденьки на голове повязка, и тоже красным будто обрызгана...
  Марочка еще толком ничего не поняла, а ноги сами собой уже мчали ее к дому. Ну пусть случится так, что бабушка уже вернулась... и Галя... С ними не страшно. Дома не страшно. Марочка знает - дома с ней ничего плохого не случится.
  А дома Марочка до смерти перепугала и без того напуганную бабушку: глянула на свое нарядное платьишко, белое с красным, - и принялась срывать, и закричала.
  
  С самого утра по городу сновали взбудораженные мальчиши-кибальчиши, удирали с уроков, обманывали бдительность бабушек и старших сестер, оставляли без присмотра малых, задабривая совесть тем, что не ведь на вечерний же сеанс в кино прорываются. То, что происходило сейчас, было как в фильме, но куда интереснее. И уж тем более - увлекательнее любой игры. Ребята понимали: надвигается что-то грозное. Но издалека взрывы казались хлопками, как если бы кто-то рядом выбивалкой по ковру колотил. И было почти не страшно, но жуть как любопытно.
   Кибальчиши собирались в отряды, шныряли тут и там, оказывались в самых неподходящих местах, и некому было призвать их к порядку: бойцы истребительных батальонов, такие же пацаны и девчонки, только малость постарше, двумя днями раньше получили приказ разбиться на группы и уходить в Елец, а немногочисленные милицейские патрули нынче еще затемно стянули на охрану вокзала.
   Ничего этого ребята знать, конечно же, не могли. Но, чуя свободу, не слишком прятались и таились. Главное - никому из своих на глаза не попасться. А чужие взрослые... им-то какое дело, куда навострилась детвора?
   Вот и Галя, опасаясь на Комсомольской столкнуться нос к носу с возвращающейся бабушкой, утащила друзей на Широко-Кузнечную. Да только зря.
   - Девочка, ты, случаем, не Марь Трофимовны внучка?
   Галя сразу поняла, что окликнули именно ее.
   Сердитый худой старик одной рукой опирался на клюку, а другой держался за калитку - то ли решал, идти на улицу или нет, то ли просто упасть боялся.
   - Да, - растерянно призналась Галя.
   - А бабка-то, небось, знать не знает, где тебя нелегкая носит, - так вот просто сказал, даже не прикрикнул - а как будто бы подзатыльника дал. - Ну-ка дуй домой. Да бабке сказать не забудь, Николай Егорыч, дескать, кланяться велел.
  Обвел взглядом мальчишек.
  - А вы, архаровцы, чего стоите, рты разинув? Родителей осиротить задумали? Брысь по домам. И чтоб больше не смели на улицу без спросу соваться. Кончились ваши казаки-разбойники, привольное житье.
  Гале сперва подумалось: старик похож на злого волшебника. И она строго-престрого выругала себя: когда тебе почти двенадцать и ты уже два года как пионерка, стыдно даже думать о такой ерунде. А перед бабушкой и Марочкой тем более стыдно. А Генке показалось, что у деда клюка только для притворства; вот сейчас возьмет да и припустит за ними, да еще палкой своей, палкой... И мамке нажалуется, и она тогда точно голубей продаст. А Витька решил: умный старикан, бывалый, наверняка больше ихнего понимает... и почти не злой, прикидывается только. А Гришка про деда не думал, ему досадно было. Друзья, называется! Запросто отступили от того, что вместе задумали.
  - Никому вы там не поможете, - как будто бы угадав Гришкины мысли, твердо сказал дед. - Чуете, стихло?
  И, помолчав, закончил:
  - Наши отступать будут.
  'Наши - отступать? Как же так?' - эта мысль была одна на четверых.
  Но ни один не решился переспросить или заспорить. И так же, не сговариваясь, побежали домой дворами, по бездорожью.
  Гришка жил дальше всех, на Семинарке, это аж час быстрым шагом. И всю дорогу мальчишка сомневался: может, повернуть назад, поглядеть? А вдруг дед все-таки ошибся?
  Он не дошел до дома с десяток шагов, когда на перекресток выехал танк. Не похожий на те, которые показывали в 'Если завтра война'. Вражеский.
  
  К полудню по госпиталю распространился слух, что из центрального буквально только что вывезли тяжелораненых. И слух этот походил на правду больше всех прежних слухов. Наверное, потому, что события развивались именно так, как должны были развиваться.
  Нет, как раз-таки не должны, ни в коем случае! Но Лида знала, что все случится именно так, теперь-то настала пора себе признаться, куда уж дальше тянуть?
  Слухи, а, скорее всего, что-то более весомое, побудили главврача и комиссара госпиталя собрать персонал на летучку и в кратких словах приказать: распространения панических настроений не допускать, внушая раненым: раз эвакуация началась, то в скором времени и до них дойдет очередь. Ну и, конечно, пребывать в повышенной готовности, ни на минуту никуда не отлучаясь.
  Все правильно. Так и нужно делать. А уж верить или не верить...
  Лида вернулась в палату, к оставленным ведру и швабре, и принялась с преувеличенной бодростью надраивать пол.
  Надя, с застывшим, посеревшим лицом, двигалась от койки к койке, аккуратно поправляла одеяла, подавала воду даже тем, кто не просил, пока один из раненых не дернул ее за рукав:
  - Устала, сестричка? Поди посиди.
  И она послушно села на стул в углу. И долго сидела, почти не шевелясь. Лида трижды выходила и возвращалась, а Надя все сидела. Вернулась в четвертый - Нади нет.
  'Убежала куда-то', - сказали Лиде. И она бросилась искать. Надо держаться вместе, сейчас обязательно надо держаться...
  И столкнулась с Надей на пороге.
  - Немцы, - почти беззвучно сказала Надя.
  Она первой из госпитальных увидела немцев. Выскочила, как будто бы что-то сдернуло ее с места, на улицу - и увидела.
  Танки входили на Красный мост.
  Высунувшись по пояс из люка, молодой танкист глядел в бинокль. Вперед, только вперед, ни на что не отвлекаясь. Как будто бы нарочно позировал для толстого фотографа, что стоял у перил и довольно щурился в видоискатель.
  'Они что, вообще ничего не боятся?' - подумала Надя. Не с ненавистью - с удивлением.
  Танкист был светловолосый, статный и держал спину очень прямо.
  'Как Ваня...'
  Сначала Надя почувствовала злость на себя и только потом - ненависть.
  Вот было бы, из чего выстрелить в эту прямую спину... Чтобы не зарывались, чтобы боялись!
  Немецкие танки шли по улице Сталина, вдоль трамвайных путей, на которых замер красный трамвайчик. Люди напряженно прильнули к окнам, готовые в любое мгновение отпрянуть. Вагоновожатая, едва завидев танки, закрыла двери, но никто не потребовал открыть, не попытался бежать.
  'Наверное, каждому из нас в эти минуты трамвай казался хрупче детской игрушки и надежнее ледокола', - запишет по возвращении в своем дневнике учитель литературы Трофимов, находя в привычном действии успокоение. Он будет вести дневник еще сто двадцать четыре дня. А на сто двадцать пятый не вернется домой. И квартирная хозяйка сожжет все его тетрадки - 'от греха подальше'.
  А Ваня умрет этой же ночью. В единственном эшелоне, успевшем уйти из Орла в этот день.
  Надя и Лида будут работать в госпитале - по-прежнему, да не как прежде. Потому что госпиталь станет подпольным. И все, начиная с пузырька йода и куска марли, придется добывать с риском для жизни.
  Они выживут.
  Осенью сорок второго соседка, бродившая по окрестным деревням и менявшая вещи на продукты для своих совсем оголодавших детишек, расскажет Лиде: в Каменке за связь с партизанами повесили какую-то Варю-беженку.
  И только летом сорок третьего Лида узнает - это была другая Варя. Ее Варя вернется, постаревшая, усталая - и тотчас же примется за работу. Смена в госпитале, а потом - на разбор завалов.
  У Васятки появится шрам над бровью: в тот день, когда немцы сгонят ребятню в 'русскую школу', он из рогатки разобьет стекло на портрете Гитлера и учитель, спасая то ли себя, то ли мальчишку от гнева старосты, ударит провинившегося головой об угол стола.
  Манечка еще долго будет молча играть за печкой и бояться выходить во двор. Чуть ли не до конца войны.
  А девятого мая соберутся три вдовы - Варя, Лида и Надя. И тоже будут молчать.
  На стелах не принято изображать вдов. И в память о 3 октября 1941 года будет установлена стела с тремя материнскими ликами.
  После войны.
  
  Глава 2
  
  Лето 2009 года
  
  Я вернулся домой.
   Простенькая фраза, вроде тех, что бывают в букварях.
  А если на вкус распробовать: точь-в-точь мамины пирожки с вишнями, испеченные по бабушкиному рецепту, даже вишни - из бабушкиного сада в Фоминке...
  А если вслушаться: птицы утро встречают, и Мишка орет под окном то ли ломающимся, то ли до срока прокуренным, то ли просто сорванным раз и навсегда голосом: 'Санька, айда в футбол!'...
  А если вглядеться: вот он, мой дом - моя крепость. Он и вправду похож на крепость, пятиэтажный дом-'сталинка', почти на этаж возвышающийся над серенькими типовыми хрущевками, а уж если взобраться на башенку со шпилем, то, говорят, весь город виден. Может, так оно и есть, да только никто из пацанов там не был, даже если заливает, что был. В башенке - какие-то подсобки, да еще, вроде как, что-то связанное с гражданской обороной: во время учений оттуда сирена воет. Оно не страшно, может, чуть-чуть тревожно - и только. Ты - дома. Дом - крепость.
  А если вчувствоваться... Вот тогда-то и возникает совсем не детское слово - 'навсегда'. Как там в песне пелось: 'Родительский дом - надежный причал'? Надежный. Безнадежный. Последний потому как.
  Кладбищенским сквознячком потянуло в открывшуюся дверь трамвая. Годунов усмехнулся. Ну-у, нагнал жути - впору заворачиваться в простыню и потихонечку, чтобы сил наверняка хватило, ползти в сторону кладбища. В сорок-то четыре года! Медикус, поставивший красный крест на дельнейшей службе капитана третьего ранга Годунова, подсластил пилюлю: это в подплаве с таким сердцем никак, а на суше... Короче говоря, скакать ему, Годунову Александру Васильевичу, по этой жизни раненым зайцем еще полстолько... 'Помирать нам рановато, есть у нас еще дома дела', - вспомнилась любимая бабкина присказка, тоже песенная... А полстолько получается аккурат до шестидесяти шести годов. Шестерка - личный код неудачи. М-да. А сквознячок все ж таки обычный городской, пахнет прокаленной солнцем пылью, выхлопами бензина... и праздником. Не перекрывающими выхлопные газы ароматами духов - наши женщины, чай, не француженки, у наших труд если не подвиг, то праздник, - нет, именно торжеством. Толково объяснить Годунов не смог бы. Он давно знал за собой привычку находить, не выискивая, образы буквально под ногами. Не стал бы неплохим офицером-подводником - наверняка докатился бы до жизни весьма посредственного мечтателя-поэта. Писал бы о синих морях и дальних странах, коих отродясь не видывал, да подпаивал музу горькой. Почему-то все поэты (общим числом три, если считать и того чудика, который гордо именовал себя бардом и лабал под Высоцкого) употребляли для вдохновения. Он же, Годунов, - исключительно по праздникам. Причем не общепризнанным, а лично принятым.
  Сегодня именно такой день. Пятое августа. День освобождения Орла от немецко-фашистских захватчиков.
  И сегодня будет не коньяк. Сегодня - именно беленькая. Потому что оба деда-фронтовика признавали только беленькую, да еще спирт.
  Хороший, очень хороший день для возвращения домой.
  Правда, нет уже ни дедов, ни бабушки, ни мамы. Никого нет. И Мишки нет - помер без малого десять лет тому назад в собственном гараже, по пьяни. Дом-крепость есть, до него всего-то две трамвайных остановки. Только квартира в нем давно принадлежит другим людям, которых он, Санька Годунов, знать не знает. Когда понадобились деньги матери на лечение, отец, упрямый, как вся их порода, ничего не сообщая сыну, поменял двушку в центре на однокомнатную хрущобу на окраине, в девятьсот девятом. Вот ведь интересно получается: старые окраины города имеют неофициальные, но знакомые всем коренным (а Годунов был из коренных) названия - Выгонка, Лужки, Семинарка, Наугорка, а новые народ именует Микрорайоном (угу, вот так, с большой буквы), Девятьсот девятым кварталом, как будто бы не было там прежде ни лугов, ни выгонов, ни каких бы то ни было запоминающихся объектов.
  Годунов был в этой квартире считанные разы. Окна выходили на скверик, больше похожий на пустырь,- не разрослись еще чахлые саженцы, не стали настоящими деревьями, - посреди которого стоял отнюдь не сказочный белый камень.
  На камне бронзовело: 'В память о мужестве и стойкости 201 воздушно-десантной бригады, 146 отдельного конвойного батальона внутренних войск НКВД, проявленных в бою с немецко-фашистскими захватчиками на северо-западной окраине города Орла 3 октября 1941 года. Вечная слава героям'.
  В бою, о котором Годунов, наверное, знал все, что только можно было узнать. Потому что этого 'всего' было до обидного мало, приходилось домысливать и... и понимать, что придумки эти вполне могут войти в противоречие с реальной историей.
  Годунов возвращался домой. В родительскую однушку с окнами на мемориал. С вокзала - через весь город, это почти час на трамвае. Треть уже позади, и...
  Пышнотелая вагоновожатая что-то проскрипела в микрофон.
  - Чего? - вскинулась бабуля в газовом платочке поверх тщательно завитой седины.
  - Че? - тинейджер стянул на тощую шею большущие наушники.
  - А что вы хотите, десятый час, дорога перекрыта, возложение, - спокойно ответил мужик, который с равной вероятностью мог оказаться и рабочим, и учителем, и клерком каким-нибудь, винтиком государственной машины.
  - Вагон дальше не пойдет! - солидарно гаркнула тетка-водитель, благо не в микрофон. - И когда пойдет - не знаю. Часа через два, не раньше. Так что кому на МолОчку - ногами быстрей дотопаете.
  Странно, но именно в этот момент Годунов в полной мере осознал, что вернулся. Как только не именуют на российских просторах всяческие торжища, но Молочкой центральный рынок называют только в Орле.
  На Молочку он не собирался. Но все равно вышел. Наличие чемодана прогулке никак не способствует, однако же... В конце концов, не такой уж он и тяжелый, чемодан, в нем всего лишь стандартный дорожный набор да ноутбук 'мечта попаданца' с горой военно-исторической литературы, кучей альтисторических романов и несколькими стратежками. Годунов не считал себя ни историком, ни, упаси Господи, геймером (на пятом-то десятке!), да и сказки о суперменах, с ходу начинающих менять историю, его уже изрядно притомили. Он вообще никогда не ставил увлечения выше службы. То есть, по мнению бывшей супруги, был редкостным занудой. Бывшая всерьез полагала: выше службы для него в этом мире не существует ничего вообще и вовсе. Именно она однажды сказала: такие, как он, Саня Годунов, созданы не для службы - для служения. А в череде предшествовавших разводу семейных сцен чаще прочих звучало высказанное с полной убежденностью обвинение: 'Твои приборы тебе дороже живых людей!' Как-то, в довесок, было брошено: 'Ты у нас весь такой правильный, здорового авантюризма в тебе ни на грош. Ты, наверное, даже в детстве по деревьям не лазал, с пацанами не дрался и девчонок за косички не таскал!' Бывшая в совершенстве владела пресловутой женской логикой, отягченной высшим образованием и природной склонностью к демагогии: в пару фраз могла заложить такое внутреннее противоречие, какое от одного, даже очень осторожного, прикосновения детонировало. Начни он, допустим, объяснять, что хороший командир должен, прежде всего, уметь находить контакт с людьми, - тотчас услышал бы, что у него машинное мышление и он инструкция ходячая, которой, разумеется, чужды спонтанные - истинно человеческие! - поступки. Хорошо, хоть профессионала в нем жена признавала без колебаний... Впрочем, что теперь толку об этом думать? Он вернулся в Орел, бывшая осела в Питере. Любовная лодка разбилась... даже не о быт, Галку он и в приливе гнева не считал оранжерейным цветочком; тут больше всего подходило тривиальное определение 'не сошлись характерами'. Дело всей жизни тоже вдруг стало прошлым. Да и что такое его профессиональный опыт для срединной России? То-то и оно... Ни родных, ни друзей, ни хотя бы приятелей тут у него нет; как-то сразу выяснилось, что все, кого он мог назвать друзьями, одновременно были и сослуживцами.
  Совсем не к месту возникла мысль: а ведь он - идеальный попаданец. Уже почти ничем, кроме воспоминаний, не связанный с этой реальностью любитель околоисторических построений, вооруженный ништяком типа 'ноутбук'. Забавно... но совсем не смешно.
  Он шагал вдоль цепочки замерших (хотелось бы сказать 'торжественно', но на ум приходило - 'подобострастно', в соответствии с чиновничьей волей, возведшей зрелище в ранг традиции) трамваев к скверу Танкистов по истертой, местами вылущенной тротуарной плитке. А мысль никуда не двигалась, застыла, железной хваткой вцепившись в совпадение: прибыл ты, Александр свет Василич, к месту вечной стоянки не в абы какой день, впору задуматься: вдруг это не случайность, а волеизъявление судьбы? Говорят, судьба заботится о тех, кто в нее верит. Годунов по-прежнему верил. Именно 'верил' и именно 'по-прежнему', потому как разуму факты подавай да подтверждения регулярные, вера же охотно довольствуется остатками идеализма. А разум...Что ж ты, разум, не подсказал: надо, товарищ капитан третьего ранга, соответствовать моменту, прибыть на родину при параде? Вон, милиция на всех входах в сквер. Пропускной режим. Из штатских свободно перемещаются туда-обратно только чиновного вида господа с бейджиками на пиджаках, а всякий, кто в форме, - проходи без вопросов, будь ты военнослужащий, ветеран или юнармеец... Э-э-э, это кто ж такой одаренный обмундирование для юнармейцев придумывал, а? Во время оно у юнармейца Саньки Годунова была форма, похожая на общевойсковую. То, во что сейчас обрядили пацанву, больше всего напоминало плод фантазии безымянного дембельского модельера.
  Годунов одернул себя. Вот так и превращаются в снобов, а потом и вовсе принимаются старчески брюзжать на весь мир. Пацанята в ёлочно-зеленой форме, украшенной разрисованными погонами и многоцветными аксельбантами, преисполнены гордости: они участвуют в самом настоящем воинском празднике. То, что они сейчас чувствуют, всяко важнее того, как они выглядят, нет? И ветераны смотрят на них с одобрением. Решающее слово - за ветеранами.
  Площадь с 'тридцатьчетверкой' и Вечным огнем была обнесена временным ограждением: от одной металлической стойки к другой тянулись желто-черные ленты. Внутри периметра для ветеранов были расставлены пластиковые кресла. И опять Годунов вздохнул: в странном направлении движется творческая мысль организаторов, неужели никто не понимает, что этот гибрид стройплощадки и уличной забегаловки, может оскорбить чьи-то чувства... и эстетические, и куда более глубокие и значимые? И снова выругал себя за снобизм.
  Толпа густела. Малышня уже не могла так ловко лавировать между взрослыми, и игры переместились на трамвайную линию: в кои-то веки опять доведется без всяких опасений и без бабушкиных окриков попрыгать по рельсам?
  Из динамиков на крыше припаркованного поблизости микроавтобуса зазвучало щемяще знакомое 'Где же вы теперь, друзья-однополчане?', и воздух уплотнился, и стало трудно дышать. Судьба, в которую Годунов так безоглядно верил, благословила его чувством Родины, чувством кровной общности, не требующим определений и пояснений, даже словесного выражения не требующим. Благословила двумя дедами-фронтовиками, дожившими до внуков. И все же было, было необъяснимо личное в том, что временами накатывало на него штормовой волной. Как будто бы отголосок собственных воспоминаний... а откуда бы им взяться? Проще раз и навсегда решить для себя, что это всего лишь игра воображения. Но Годунов терпеть не мог все виды неправды, включая самообман и исключая военную хитрость.
  Звук фанфар обрезал песню на полуслове, и не видимой отсюда ведущая хорошо поставленным голос принялась, профессионально имитируя восторг, нараспев читать стихи.
  Традиционные речи Годунова не раздражали - он просто их не слушал. Он с детства усвоил, что приходит не на митинг - на возложение. 'Возложение' - так говорили дед и бабушка, и все соседи, фронтовики и дети фронтовиков, а следом - и внуки.
  - ...торжественный митинг, посвященный...
  Он слушал не голоса людей - он слушал самих людей.
  - ...администрации города...
  Не толпу - общность.
  - ...во имя жизни будущих поколений...
  Малышня, прыгающая через трамвайные рельсы...
  - ...никто не забыт, ничто не забыто...
  И серьезные юнармейцы...
  - ...наш вечно юный город...
  И девушка с мобилкой...
  - ...преодолевать любые трудности...
  И погруженная в свои мысли, явно далекие от происходящего, женщина средних лет...
  - ...праздничное настроение...
  И поддатый мужичок, с решительным выражением лица что-то доказывающий прапорщику ОМОНа...
  - ...мероприятия, приуроченные к этому знаменательному дню...
  И омоновец, с профессиональным равнодушием поглядывающий в сторону. Каждый из них часть общности, ни убавить, ни прибавить. И общностью их делают отнюдь не слова...
  - ...память - не долг, память - честь...
  То есть, не всякие. Надо признать, и среди легковесных велеречивостей встречаются весомые слова.
  - ...пятого августа тысяча девятьсот сорок третьего года разведчики триста восьмидесятой стрелковой дивизии Иван Санько и Василий Образцов водрузили флаг освобождения Орла над домом номер одиннадцать по улице Московской...
  Соврали, милостивый государь! Вряд ли нарочно, по злому умыслу такие дела другими людьми делались, однако же... Не Московская она тогда была, а Сталина.
  - ...а в день двадцатилетия освобождения Маршал Советского Союза Иван Христофорович Баграмян зажег Вечный огонь у подножия памятника танкистам. С тех пор не угасает огонь, как никогда не угаснет наша память о воинах-освободителях. В их честь дважды в год над Домом Победы взвивается красный флаг...
  - Ну чего ты ждешь? Снимай! - учительского вида женщина в бордовой кофточке с блестками толкнула под локоть долговязого парнишку.
  - Ма, да Катюха точняк в кадр не попадет, одни спины на фотке будут, - виновато пробурчал сын.
  - Сейчас! - решительно пообещала мать - и с уверенностью ледокола двинулась вперед, к ограждению: - Пропустите! Пропустите, пожалуйста!
  Кто-то посторонился, кто-то огрызнулся.
  - Мне дочку сфотографировать, она там, с флагом! - с готовностью объявила дама-ледокол.
  В образовавшийся на несколько мгновений просвет Годунов увидел юнармейскую знаменную группу - мальчишку и двух девчонок. И все, толпа сомкнулась. 'Интересно, успел пацан сестренку сфотографировать или нет?' - отстраненно подумал Годунов. Его внимание привлекла сутуловатая пожилая женщина - как-то мысль не поворачивалась поименовать ее старушкой. Привлекла тем, что внимания не привлекала, стояла себе в сторонке, не вливаясь в толпу и не стремясь занять подобающее ветерану место внутри периметра. Или тем, что... Нет, только показалось, что знакомая, да и немудрено - обычный человек. Обычный человек необычной - уходящей - эпохи. Седые, коротко стриженые волосы, темно-синий костюм (вроде бы, эта ткань называется крепдешин, смутно припомнилось Александру Васильевичу), орденские планки - прикрепи женщина вместо них награды, получился бы, как говаривала когда-то бабушка, собирая деда на встречу ветеранов, целый иконостас. В одной руке - трость, в другой - несколько красных гвоздик.
  - ...курсанты Академии Федеральной Службы Охраны водружают дубликат флага освобождения. Оригинал хранится в Санкт-Петербурге, в знамённых фондах Военно-исторического музея артиллерии...
  Годунов не признавал других цветов, кроме полевых да еще гвоздик. Совсем не ко времени и не к месту вспомнилось, как пришел он к будущей жене на первое свидание с букетиком гвоздик - и услышал: 'Ты что, на кладбище собрался, что ли?' Потом супружница долго припоминала ему тот случай, раз и навсегда решив для себя: злодейка-судьба нарочно, на смех людям, свела ее с редкостным жмотом...
  Судьба любит тех, кто в нее верит.
  Момент водружения он ухитрился пропустить. Когда поднял глаза - на шпиле над белой башенкой реяло в жарко-голубом небе алое полотнище с нашитыми на него белыми буквами.
  'За Родину! За Сталина!'
  Времена определенно меняются, раньше-то, Годунов доподлинно помнил, просто красный флаг поднимали. Если мечта о твердой руке одолела даже местных чиновников, которые, помнится, от одного имени шарахались, как черт от ладана, значит, уже и их припекать стало, причем отнюдь не ласковое солнышко южных курортов.
  Правда, внешне пока все чинно-благородно, один за другим, по ранжиру, возлагают венки и цветы к постаменту и следуют к своим машинам. Действо завершилось. Оцепление сняли. Теперь и простые горожане получили возможность подойти к памятнику танкистам. На бронзовую плиту у Вечного огня ложились скромные букеты. В сторонке радостно фотографировалась молодежь... а, вон и Катя, стоит у стелы с картой боевых действий, смотрит в объектив.
  Последней подошла к памятнику та самая женщина с букетом гвоздик. Помедлила, возложила цветы, помедлила. И, тяжело шагая, двинулась к трамвайной остановке. 'Долго ей трамвая ждать придется', - тоскливо подумал Годунов. И пошел в противоположном направлении, к автобусной: волка ноги кормят, авось водители маршруток раньше движение откроют.
  Несмотря на вечную неустроенность своего быта, Годунов так и не смог притерпеться к атмосфере больниц, гостиниц и помещений, в которых долго никто не жил. Тривиальное определение 'гнетущая' тут не подходило; эта атмосфера просто выталкивала его. Выталкивала комната с выгоревшими семейными фотографиями на стенах, с пыльными коврами, с пожелтевшими капроновыми занавесками.
  И он пошел - куда глаза глядят, куда ноги несут. Постоял у белого камня, к подножию которого кто-то положил цветы, красные гвоздики. Теперь камень соседствовал с часовней в русском стиле, в прошлый приезд Годунова ее еще не было. Камень - граница, предел, часовня - воин-порубежник. Один в поле не воин. А на своем рубеже - как знать, как знать.
  Неспешно добрел до памятника в Комсомольском сквере. С отрочества было у Годунова особое отношение к этому памятнику. Почему? Да разве поймешь, почему! Какие мысли возникали у Саньки при виде знаменосца, который другой рукой поддерживал падающего товарища? Помнилась только одна: ранен или убит второй боец? Думал ли раньше Годунов о преодолении, о торжестве жизни над смертью через страдания и саму смерть? Вряд ли. До 'смертию смерть поправ' душой дорасти надо. Он и сейчас не вполне уверен, что дорос... да и вообще вряд ли для этого достаточно одних только размышлений. Такое пережить надо. Пережить. Надо. Да только - не ему. На Александра Васильевича Годунова у судьбы, по всей его жизни видать, совсем иные планы.
  Чем ближе к центру, тем больше цветов у подножия монументов.
  Тем больше праздничных флагов и праздных горожан.
  Тем выше градус веселья. В прямом смысле слова. Городской парк культуры благоухал ароматами вино-водочного магазина, источал дымный жар шашлыков. Присутствовали неизменные атрибуты семейного досуга - мороженое, пирожные, сладкая вата, надувные диснеевские персонажи на палочках... Нет, не только диснеевские, между Микки Маусами и прочими Белоснежками Годунов разглядел несуразные самолетики и танчики. Для детишек постарше, тех, что гуляют уже за ручку не с мамами, а под ручку с девушками, наличествовал ассортимент сувенирных сердечек 'Made in China', фосфоресцирующих браслетиков, светящихся рожек.
  Возникло совершенно иррациональное желание взглянуть на город с высоты колеса обозрения - и тотчас же угасло: на аттракционы выстроилась длиннющая очередь.
  И он отправился в забегаловку под открытым небом. Как говаривал один его сослуживец, шашлык без водки - деньги на ветер. Такого рода агитация влияния на Годунова не имела - он употреблял шашлык исключительно с томатным соком.
  М-да, хлеба в избытке, зрелищ - нехватка. Впрочем, самые инициативные запаслись петардами - то тут, то там раздавался звук, напоминающий хлопок лопнувшей покрышки; изредка бледной звездочке удавалось подняться над вершинами деревьев.
  Годунов никогда не любил толпу. Но одиночество не любил еще сильнее. Его всегда раздражали массовые гулянья, а вот салют... Салют - другое дело. Минуты ничем не омраченного торжества. В тот миг, когда, перекрывая убогонькие хлопки петард, грянул первый залп, на Александра Васильевича накатил такой восторг, какому прежний Санька позавидовал бы. Неизъяснимый, немой. Толпа разразилась свистом и нечленораздельными выкриками. Рядом с Годуновым звонко стукнула об асфальт пивная бутылка, где-то в стороне испуганно заплакал ребенок. Новый залп на мгновение перекрыл все звуки. И снова взвыла-взревела толпа. В небе гасли, оставляя седые стёжки, звездочки салюта. На земле тем временем свершалась фантасмагория. Завистливо потрескивали, силясь разгореться, белесые точки петард. Под ними тяжело парил дородный надувной Пегас. Блуждали болотные огоньки - горожане запечатлевали на видеокамеры мобилок не событие, нет, - зрелище. Дюжий парень, увенчанный светящимися рожками, увлеченно тискал хрупкую девицу с ангельскими крылышками за спиной...
  Вдруг подумалось не об орловцах-современниках, а о москвичах сорок третьего года. Слышала ли в тот вечер Москва, видела ли что-то, кроме Первого Салюта?.. Ты определенно становишься ханжой, Александр Васильевич, хорошо, если за год-другой в мизантропию не скатишься!
  Залп, еще один, еще...
  И - темнота, которую тщетно силились рассеять немногочисленные фонари. Толпа разочарованно заулюлюкала.
  Нет, не темнота - потемки.
  Очередная маршрутка подкатила к остановке уже переполненная, из раскрывшейся двери ехидно выглянул желтый воздушный шарик с намалеванными глазами и ртом. Безнадежно!
  День, проведенный на ногах, давал о себе знать, однако же... Эх, была-не была, чего тут идти-то, через каких-то через полгорода. Еще в отроческие походные времена Годунов усвоил: главное - правильно выбрать темп движения, тогда можно часами шагать и шагать, отмеряя версты. Тем паче - по холодку. Наблюдая звезды и слушая ветер. И стараясь не замечать излишне веселую публику.
  Не удалось. У Комсомольского сквера его настигла свара. Именно так - настигла. Двое парней в изодранных футболках, двигаясь какими-то несуразными перебежками, умудрялись на бегу волтузить друг друга в классическом стиле пьяных разборок, то есть - куда попало. Две растрепанные девчонки вскрикивали-всплакивали тоненько, испуганно, хромая следом на высоченных каблуках. М-да, резвится молодняк...
  Будь Годунов моложе, он, пожалуй, кинулся бы разнимать. Даже не так: чувствуй он себя моложе. Тут ведь не в физических кондициях дело - в умонастроении, том самом, которое побуждает лезть не в драку, а в карман за сотовым телефоном. Его опередили: какой-то не слишком трезвый бородач возмущенно орал в трубку, держа ее почти на вытянутой руке:
  - Алё! РОВД? Здрас-сьте вам, РОВД! У вас тут чуть не под окнами смертоубийство творится, а вы там... р-репы чешете!.. Где-где? Говорю ж, у вас под боком... Да на площади. Возле 'двоих из пивной', говорю!
  А он и позабыл, к счастью своему, это жаргонное наименование памятника! Неприхотлива, все-таки, людская фантазия, ей хоть хлев - лишь бы крыша над головой. А ведь это его, Саньки Годунова, поколение додумалось, не молодь... у молоди даже на подлость жизненных сил не хватает, помахаться по пьяни - это да. И снова, в который раз за сегодняшний день, коротко стукнула, отозвалась болью в виске мысль: ты, Александр Васильевич, осколок иной эпохи, погребенный в толще своих и чужих воспоминаний.
  Наверное, это не так уж страшно, - быть осколком. Страшнее - пустой банкой из-под пива. Пройдет дворник, проедет поливальная машина - и нет тебя, даже и следа нет. А осколки хранит сама земля. В память.
  
  Ночью Годунову снилась война. Не впервые. Он никогда не был ни на какой войне. Но война его не отпускала.
  
  Глава 3
  
  Осень 2011 года
  
   - Юнармеец Селиванова сборку закончила! - звонко выкрикнула девчонка с большущими белыми бантами на рыжих лисьих хвостиках, потрясая воздетыми над головой руками.
   - Тридцать пять секунд. Жень, можешь лучше.- другая, с бантами на темных косичках, опустила секундомер. - Еще попробуешь?
   -Да ну, опять палец прибила.
   - Так сходи у товарища майора бинтик попроси. Могла бы и заранее обмотать, я так на прошлых соревнованиях делала, реально помогает.
   - Юнармеец Гришечкин сборку закончил.
   - Мог бы и не торопиться, минута пятнадцать секунд.
   - А я на соревнования не собираюсь.
   - Да кому ты нужен на соревнованиях! Ты на Посту нормативы сдай, горе мое. И вообще, хорош дурака валять, а? - темноволосая пошелестела страничками блокнота. - Вот. Понедельник - неправильно пришит шеврон, вторник - не вычищены ботинки. Пашка, ты один замечаний собрал больше, чем весь караул, а за это баллы снимают, между прочим! Если из-за тебя с первого места по району слетим...
   - Тебе хорошо говорить, ты тут в третий раз...
   - Ир, пойди сюда! - это уже из соседней комнаты. - Какая там тема для боевого листка?
   Годунов выразительно поднял глаза над газетной подшивкой. Ирина, перехватила взгляд и провозгласила:
   - Тишина в караульном помещении!
   - Начкар-р-р! - уважительно проклекотал зеленый волнистый попугайчик и поудобнее перехватил лапами край погона.
   Годунов усмехнулся, представив себя со стороны. Ни дать ни взять Джон Сильвер третьего ранга. Вот ведь полюбился он нахальному пернатому! Чуть ли не больше, чем девчонки с золотыми сережками, - попка отнюдь не дурак, на бижутерию не клюет.
   Согнутым пальцем пощекотал попугая по шейке, попросил вполголоса:
   - Скажи 'пиастры'!
   - Пуля-Пул-лечка, - ласково проворковал в ответ зеленый. Представился, то есть.
   - Приятно познакомиться.
   - Начкар-р-р! - требовательно повторил попугай.
  - Ирин, командуй, в столовую пора, - спохватился Годунов.
   - Ну Александр Васильевич, ну еще пять минуточек! Славка и Вика не разбирали.
   - После обеда.
   - Да после обеда сразу заступать, толком не потренируешься уже!
   - Отставить! Командуйте, юнармеец Сальникова.
   - Караул, строиться на обед!
   Годунов запер за уходящими дверь караулки на два из четырех замков - в документах Поста сие было обозначено как 'дополнительные меры безопасности в связи с угрозой террористических актов', хотя ничего подобного в городе не происходило... тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! - и тоже отправился морить червячка... Ну не считать же, в самом деле, обедом лапшу быстрого приготовления и пару купленных по дороге пирожков с повидлом?
   На подходе к кабинету начальника услыхал треск телефонного звонка.
   - Первый Пост, майор Рассоха... - озадаченное молчание. - Так они... эт самое... уже вышли, через минуту-другую будут.
   Начальник Поста ? 1 майор танковых войск Сергей Сергеевич Рассоха выдохнул в щетинистые русые усы:
  - Василич, за твоих первый раз втык приходится получать. Из столовки звонили.
   - Да сообразил я уже. Извини, что так получилось. Что-то я сегодня счет времени потерял.
   - Бывает. Сам иной день забываю, эт самое, как меня звать. Ты не пробовал подсчитать, сколько наши бойцы за пять дней зачетов сдают? - Рассоха постелил на стол газетку и принялся неторопливо, обстоятельно расставлять судочки с домашним обедом. Значит, первое блюдо 'Смерть язвенника' на сегодня отменяется. Да и второе в кои-то веки будет. И то радость.
   - Считать не считал, так, прикидывал. С поправкой на тех, кто стоит не в первый раз и от части зачетов освобожден, получается чуть больше сотни.
   - А с поправкой на пересдачи?
   - Так у меня, Сергеич, вроде, нет пересдающих. Или сведения устаревшие?
   - Не, твои без пересдач, - утешил Рассоха. И добавил с осторожностью информированного оптимиста: - Пока. Автомат-то еще не сдавали. Но, как погляжу, вовсю тренируются.
   - Ирка вбила себе в голову, что должны взять первое место на соревнованиях.
   - Так они ж в феврале. Вам что, четырех месяцев на подготовку не хватит?
   - А на чем они тренироваться будут?
   - Ты до сих пор безоружный? Вроде ж, эт самое, обещали. Ну, бери тарелку, похлебка стынет.
   - Как будто не знаешь, что обещанного три года ждут. Денежка нужна и немаленькая, а благотворители не торопятся. Хотя, если вдуматься, какая это, к черту, благотворительность? Старикам и детям мы все должны.
   - Все митингуешь? - начальник Поста невесело улыбнулся.
   - А чего мне еще остается? Прививка против тотального разочарования. Я, вон, сегодня в кои-то веки местную печать решил почитать. Так там, не иначе как в преддверии третьего октября, в очередной раз муссируется вопрос, была оборона Орла или Гудериан сюда как призер автопробега въехал. Задолбали, блин. Как говорил один литературный персонаж, не читайте до обеда советских газет. Вот и я чую, от местных у меня точно язва приключится.
   - От вермишели быстрого приготовления у тебя язва приключится, интеллектуал.
   - Ты чего меня обидными словами дразнишь, какой я тебе интеллектуал? У меня вполне определенный род занятий есть и даже воинское звание, - фыркнул Годунов, с нескрываемым удовольствием зачерпывая наваристый домашний супец.
   И вдруг задумался. Крепко задумался.
   У каждого уважающего себя интеллектуала должна быть излюбленная тема, одно прикосновение к которой вызывает цепную реакцию. Как правило - с разрушительными последствиями для психо-эмоционального состояния окружающих. Близкие об этом знают - и обходят опасность десятыми дорогами. Дальние... ну, дальних не так жалко.
   Нет, он никогда не считал себя интеллектуалом. Более того, откровенно недолюбливал это словцо, справедливо полагая, что придет день, когда за такое определение будут морду бить. И он, капитан третьего ранга запаса Годунов (сама фамилия предрасполагает к размышлениям - ничто, дескать, не вечно под луной), хотел бы оказаться как раз среди тех, кто будет бить. Он человек не злой, но очень уж достали те, что газетные статейки к датам ваяют, а еще больше - те, что с кафедр и из ящика разглагольствуют о чем угодно и готовы саму истину лапать, как блудливую девку.
  Тем не менее, любимая тема у него издавна была. Еще с сопливого пацанства, когда, бесцельно блуждая в окрестностях дедовой деревеньки Малая Фоминка, набрел Санька Годунов на обшарпанную зенитку в окружении чахлых анютиных глазок вперемежку с сорняками. На казенной табличке суконным языком говорилось, что здесь, на этом вот месте, где сейчас переминался с ноги на ногу Санька, третьего октября сорок первого года держал оборону безымянный расчет.
   Санька и сам толком не понимал, с чего это вдруг мертвой хваткой вцепился в деда - расскажи да расскажи. Дед поведать мог не больше того, что Саньке и так уже удалось разузнать. Да и не было деда тогда в Фоминке - его призвали двумя неделями раньше, и в эту пору он топал в составе маршевой роты навстречу неведомому будущему. Это будущее, став прошлым, залегло на верхней полке дедова шкафа и извлекалось единожды в год, чтобы занять почетное место на старом дедовом пиджаке... Медали 'За оборону Москвы' и 'За взятие Берлина' после дедовой смерти безвестно сгинули, Санька, к тому времени уже старший лейтенант Годунов, концов не нашел, как ни искал. Александру Васильевичу казалось, что увидь он их сейчас (где? разве что у какого-нибудь торговца краденым антиквариатом, пока что не попавшего в поле зрения правоохранительных органов?) - тотчас узнал бы...
  Дед тоже был артиллеристом. Он мог вообразить себе тот скоротечный бой. Мог и рассказать - и рассказ его ничуть не походил на занимательные истории, которыми он по обыкновению баловал Саньку.
  Бабушка, хоть и оставалась в родной деревне, хоть и пережила оккупацию 'с первого денечка до остатнего', тоже ни полсловечка добавить не могла. Безымянный расчет - и все тут!
   Одна единственная зенитка против бронированного кулака Гудериана. А потом...
   Что потом - об этом Санька узнал от второго деда, мамкиного отца, коренного орловца, еще в царские времена его предки значились орловскими мещанами. Этого деда военная судьба тоже занесла за тридевять земель от родины - под Ленинград. Но потом, после войны, работал он в родном Орле на строительстве завода дорожных машин. При рытье котлована зачерпнул экскаватор полный ковш стреляных гильз вперемешку с землей, там же при ближайшем рассмотрении обнаружились фляга, солдатская звездочка... И тогда ветераны (шутка сказать - ветераны! Они ж тогда были моложе, чем Санька сейчас) послали запрос в Подольск, в архив. И выяснилось, что здесь, на окраине Орла, третьего октября сорок первого года, держали оборону два батальона 201-й воздушно-десантной бригады. И чекисты 146-го отдельного конвойного батальона... Но об этом сейчас, в просвещенные нулевые двадцать первого века - ш-ш-ш!.. О десантниках - сколько угодно. Но о конвойниках - упаси Боже! Моветон-с.
   Впрочем, при Леониде Ильиче, а тем паче при Юрии Владимировиче - не возбранялось. И даже поощрялось. Пару раз в газетах промелькнули заметки в полтора десятка строк. Да еще в выпускном классе историчка, настропалённая неугомонным Санькой, договорилась с администрацией завода дорожных машин об экскурсии на мемориал. Громко сказано - мемориал. Песочно-серая стела с очертаниями трех склоненных женских лиц и Вечный огонь, обрамленный пятиконечной звездой. Ни одного намека на событие, которое все больше и больше занимало Саньку, принимая очертания той самой - главной в жизни - темы. Тетушка из профкома, которой поручили встретить школяров, выдала речитативом заученный раз и навсегда текст (все это Саньке уже было известно) и посторонилась, пропуская гостей к постаменту - возложить цветы.
   Потом наступил принципиально новый жизненный этап - вздумалось ему, потомственно сухопутному, пойти в Морфлот. А так как ни здоровьем, ни соображалкой он обижен не был, привела его судьба на АПРК 'Орел'. Служил, как говорится, не тужил, для души кропал ностальгически стишки о родном крае, изобилующие штампами типа 'крылатый мой город', но, в отличие от многих и многих, свое место в литературе осознавал - предпоследнее с конца - и не публиковался даже в боевых листках. Изредка бывая на малой родине, с маниакальным упорством исследователя продолжал искать материалы по обороне Орла, попутно перезнакомившись со всеми краеведами, интересующимися периодом, и переругавшись с доброй половиной из них по поводу того, можно ли считать действия десантников и чекистов обороной. Вопрос, впрочем, не стоил выеденного яйца - альтернативного термина предложить никто не мог, разве что самые упертые продолжали твердить, как мантры: 'Орел сдали без боя'.
  Это вот самое 'без боя' занозой сидело в сознании Александра Васильевича. В сотый раз пытался он понять, как случилось, что командующий войсками округа, располагая всей возможной информацией и резервами, никак не проявил себя в организации обороны. Как случилось, что в Орле, когда в него вошли танки Гудериана, мирно бегали по рельсам трамвайчики, на заводских территориях громоздилось упакованное, готовое к транспортировке оборудование, а в госпиталях оставалось более тысячи раненых...
  В двухсотый раз перечитывал Александр Васильевич аккуратно выписанный в блокнот фрагмент из воспоминаний Еременко и к сегодняшнему дню уже заучил их наизусть слово в слово: 'Я знал, что в это время в Орле было четыре артиллерийских противотанковых полка. Кроме того, в районе Орла сосредоточился гаубичный артиллерийский полк, который должен был перейти в подчинение фронта, но так как он был далеко от линии фронта и не успел прибыть к определенному сроку, я передал его Орловскому военному округу для усиления обороны города. В распоряжении штаба округа имелось также несколько пехотных частей, находившихся в самом городе. Начальник штаба округа ответил мне по телефону, что обстановка им понятна и что оборону Орла они организуют как следует. Он заверил меня даже, что Орел ни в коем случае не будет сдан врагу...'
  Ну, 'не будет сдан' - это, мягко говоря, максимализм. Но вот почему единственными, кто оборонялся, выигрывая... нет, не выигрывая - выгрызая каждый час, чтобы дать возможность перебросить войска под Мценск, оказались чекисты - вопрос вопросов... хотя, опять же, нет - всего лишь один из больных вопросов. Что же до десантников - так они же из резерва Ставки, прибыли в город буквально перед самым боем. А где все те, кто находился 'в распоряжении штаба округа'?..
  В трехсотый раз отыгрывал Годунов возможные варианты развития событий, неизменно начиная с допущения: 'А если...'
  Вернувшись в давно опустевшую однушку хрущобного типа на окраине Орла, он все свое время посвящал будничным размышлениям, в какое бы русло направить свою судьбу и борьбе с моментально выработавшимся синдромом навеки сошедшего на берег моряка, то бишь с тотальным разочарованием в жизни за пределами крейсера. Верным союзником в этой борьбе выступала она - одна, как сказал бы классик, но пламенная страсть. Желание докопаться, почему же под Орлом в октябре сорок первого все пошло наперекосяк, сопровождаемое абсурдной мыслишкой - эх, была бы возможность переиграть!
  Катализатором, как это ни странно, служили высокомудрые 'а если' компьютерных стратегий и альтисторических книжек. Как и у большинства (эпитет 'молчаливого' тут более чем уместен, ибо большинство это не мельтешит на экране, не публикует одиозных мемуаров, не эстетствует, не эпатирует, не судит, не рядит, а если и подличает, то, как правило, втихаря), у него, у Годунова, в реале был ограниченный набор социальных ролей. Сын, внук, командир, подчиненный - это все в прошлом. Пассажир маршрутки, покупатель в магазине, сосед склочной бабульки, меланхоличного дедульки и еще двух с половиной-трех сотен душ, проживающих в ординарной хрущобе... При всем богатстве фантазии наберется не больше дюжины заурядных ролей. То ли дело стратежки! Впрочем, со вздохом признавал Годунов, это в пятнадцать лет лестно ощущать себя гением и рулевым. А когда тебе втрое больше, твоя судьба, если не моргая смотреть правде в глаза, под стать хрущобе - типовая, бесперспективная и неремонтопригодная, то геймерские амбиции, мягко говоря, неадекват. И вообще, даже в период подростковой социализации Александр Васильевич не примерял на себя роль колыхателя земли. Сотрясателя воздуха - это еще куда ни шло, на такое всякий способен. Особенно если рюмка была не последняя.
  Тем не менее, к стратежкам он пристрастился... а началось-то все еще в период службы с невинных тетрисов и пасьянсов! Точнее, началось с того, что ему опротивела, обрыдла и осточертела продукция самого важного из искусств. Прежние герои казались архаичными, как ламповые телевизоры, новые сплошь и рядом оскорбляли его эстетическое чувство - а оно у Годунова было, хотя он, не признающий дамского слова 'эстетика' обычно говорил 'чистоплотность'.
  Поиск себя, еще более мучительный, нежели в юности, изрядно затянулся, и не было уже рядом ни материально озабоченной жены, ни приятелей-доброхотов. То есть не было ничего, что составляет жизнь обычного благополучного человека. Порой казалось: окружающий мир - искусственный и пустой, словно бело-красная банка из-под 'Кока-Колы', люди не живут, а только выполняют примитивнейшую программу: 'спать, работать, есть, совокупляться, спать, работать'... Чтобы избавиться от этого ощущения, Годунов, выключив надоедливо бормочущий 'зомбоящик', доставал со шкафа пару альбомов в тёмно-вишнёвых коленкоровых переплётах и погружался в мир застывших на бумаге мгновений того, настоящего, мира. Его собственного мира нерастраченных попусту надежд.
  Вот на одном листе расположились снимки со свадьбы родителей и с его школьного выпуска. Отец - в отутюженном кителе с воротом-стоечкой, уже без погон и петлиц, но латунные пуговицы со звёздами ещё не спороты. По тем послевоенным годам нормально: многие фронтовики 'донашивали второй срок'. Вот широкоглазый стриженый паренёк в необмятой фланке с гюйсом на плечах и звездастым якорем на пряжке. Первый увал в мореходке... Вот - весёлые лица под бескозырками, играют мышцы под тельняшками, двумя ровными крыльями подняты тяжёлые вёсла яла 6-Д: соревнования по гребле на День ВМФ СССР. А тут пошли фотографии офицерских лет: то в кителе, то в тужурке, то в рабочей робе в родимой БЧ-5, опершись рукой о переборку. Лицо усталое, и без того тонкий нос совсем заострился, чисто выбритые щёки проваливаются. Да, тяжеленек был тогда поход...
  Сейчас, конечно, Годунов смотрится презентабельнее: с годами обзавёлся небольшим 'командирским' брюшком, в волосах мелькает проседь (друзья по службе, помнится, смеялись: 'Как на шкурке у песца!'), аккуратно подстриженные небольшие усы прикрывают шрамик на рассечённой в детской драке губе. Но всё так же горда офицерская выправка и сильны моряцкие руки. А что до морщин на лбу - так он, чай, не невеста, красоваться незачем. Да и не перед кем...
  Впрочем, он даже и не сомневался, что выйдет из этой ненормальной изоляции, по сравнению с которой автономное плавание равноценно праздничному собранию в аристократическом клубе. И примерит новую жизненную роль. А пока только тихонько посмеивался над собой: вот ведь старческая привычка - листать альбомы и вспоминать!
  А жизнь тем временем незлобно, по-ребячески озорно, посмеялась над ним: еще пару лет назад он нипочем бы не подумал, что следующей ступенькой его карьерной лестницы станет должность школьного военрука. Воистину: знал бы, где падать... Эйфории от обретенного дела он не испытывал. А кто сказал, что при отсутствии эйфории нельзя вкладывать в работу душу? Или хотя бы добросовестно выполнять обязанности? В перечне самых необходимых человеческих качеств добросовестность заняла бы у Годунова первое место. Увлеченность - не путать с идиотской эйфорией! - второе. Отсутствие эйфории позволяло сохранять душевное спокойствие и ясность мыслей в условиях перманентных бабских склок, осложненных диспропорцией между образовательным уровнем склочниц и их же уровнем жизни. Наличие увлеченности провоцировало Александра Васильевича на поступки, коих должностные обязанности от него не требовали.
  Выпотрошив свои шкафы и чемоданы, Годунов смог обмундировать троих ребят. Так было положено начало клубу 'Резерв ВМФ', участников которого тут же за глаза стали именовать 'Санькиными юнгами'. Далее в совете ветеранов Вооруженных Сил удалось заполучить адреса моряков-отставников. Ежедневно в течение трех недель Александр Васильевич, одевшись по форме и взяв на буксир первых своих юнг, отправлялся в гости. Расчет оказался верным - незваным гостям не только радовались, но и одаривали их обмундированием, кто чем мог. Буквально от сердца отрывали, но ни один не отказал.
  Двадцать четыре юнги - двадцать четыре полных комплекта. А заодно - готовый состав Почетного Караула для Поста ? 1. Это внешняя сторона, позволявшая директрисе наглядно демонстрировать всяким-разным комиссиям успехи военно-патриотического воспитания (что, впрочем, не мешало ей вяло отмахиваться от просьб военрука выделить хотя бы постоянный кабинет для занятий клуба, не говоря уж о макете автомата, игрушке весьма дорогостоящей).
  Куда более важный результат - строю юнг под Андреевским флагом вдруг начали отдавать честь встречные военнослужащие. Символично? Да.
  Были и другие символы. Не воодушевляющие. Прямо сказать, некрасивые.
  Присмотрел Александр Васильевич парусно-моторную яхту, тихо ржавеющую на причале у лодочной станции. В отличие от речных трамвайчиков и прочих увеселительных лоханок, эта красавица до коммерческих манипуляций унижена не была. Она просто погибала, как всеми брошенная аристократка в эмиграции. Начал Годунов наводить справки - и выяснил, что находится она на балансе 'у области', проще говоря, была кем-то когда-то подарена отцам и кормильцам, а они попросту не придумали, куда ее пристроить, наверняка дело было в разгар избирательной компании, а потом и вовсе забыли. Сюжетец для Салтыкова-Щедрина. Со своей обычной обстоятельностью и настойчивостью принялся Годунов обивать мраморные пороги. Заполучил хандру и радикулит, а итог... итог подвел очередной зав чем-то там, рубанувший в сердцах: 'Да пускай себе догнивает!'
  Разумеется, юнгам категорический отказ был преподнесен в менее... гм... категоричной форме. Но случилось так (простое совпадение? или совпадение, именуемое судьбой?), что с этого момента в клубе тоже завелась ржа и гниль. Да, ушли не лучшие. Да, Годунов не утратил контроля над ситуацией... Однако же в его голове поселился тоскливый, как все извечные, вопрос: 'И нафига?..'
  Водки капитан не пил, чем повергал в недоумение трудовика и зама по административно-хозяйственной - последних из вымирающего племени школьных мужиков. А они-то было обрадовались: вот, пришел в коллектив мужчина в самом расцвете, значит, можно, не манкируя традицией, соображать в подсобке на троих... Теперь глядели сочувственно, дружно придя к единственному возможному выводу: закодированный, потому как на больного не похож. В кухонном шкафчике у Годунова одиноко коротала век бутылка коньяка, початая в День ВМФ два года тому назад. Да и вообще, совмещать коньяк с извечными русскими вопросами - все равно что топиться в стакане воды: теоретически возможно, а практически трудноосуществимо.
  Вот и заедал Александр Васильевич горечь поражений макаронами. Когда-то изысканное иноземное блюдо, превратившееся у нас в еду холостяков, облагораживалось мясом и ностальгически именовалось макаронами по-флотски. Годунов ужинал под нудёж теленовостей (новости изо дня в день типовые, не только пресные, но и, похоже, хлорированные, как вода из-под крана); и аккурат к ужину незваными гостями являлись тривиальные мысли об утрате идеалов: а были бы мы в такой ж... жесткой ситуации, кабы война лучших не забрала?
  И опять стучало в голову одуревшим от бессонницы дятлом: эх, кабы отыграть назад!..
  ... - Сергеич, а вот если бы ты оказался в Орле... ну, скажем, в сентябре сорок первого года, как ты оборону строил бы? Исходя из знаний сегодняшнего дня? Как думаешь, реально имеющимися силами все танкоопасные направления перекрыть?..
  
  Глава 4
  
  Осень 2011 года
  
   Лариса Михайловна Сизова, заместитель директора по воспитательной работе, долго и внимательно изучала записи в своем гроссбухе, подсчитывая трофеи после инспекционного набега, наконец, сняла очки и, внушительно похлопывая ими по тетрадке, проговорила:
   - Я уважаю ваши, Александр Васильевич, убеждения, однако же с точки зрения методики вы поступаете не совсем верно. Я учитываю отсутствие у вас педагогического образования и... э-э-э... принципиально иной профилирующий опыт. Тем не менее, вы должны учитывать, что работаете со школьниками. Им нужно давать готовую концепцию. Никаких гипотез! Никаких допущений!
   - А как же тогда их логически мыслить-то учить? - с абсолютно искренним недоумением спросил Годунов.
   - В рамках концепции, все в рамках концепции. Я, между прочим, историк, и, смею полагать, представление о причинно-следственных связях детям на своих уроках даю.
   - Лариса Михайловна, возможно, я неправ, - увещевательно начал Годунов, - но что плохого в том, что на факультативных - подчеркиваю, факультативных! - занятиях мы пробуем моделировать исторические события, исходя из потенциальных возможностей, которые не были реализованы в реальности, но вполне могли бы...
   - Если бы да кабы... - преувеличенно вздохнула 'Между Прочим Историк'. - История, Александр Васильевич, не терпит сослагательного наклонения!
  Эту отшлифованную до блеска постоянным использованием истину Годунов в предыдущий раз слышал с месяц тому назад на очередном шабаше краеведов, куда, как повелось, проник под видом восторженного слушателя - человеку 'с улицы' приобщиться к этой весьма специфической касте ох как непросто!
  Речь опять и снова шла о событиях 3 октября 1941 года. Снова и опять сошлись в поединке брутальный Ревцов и напористый Овсянников. Ревцов был из чиновников от культуры, попутно профессорствовал в пединституте, неизменно возглавлял комиссии под лозунгом 'поспорят, пошумят и разойдутся' и т.д. Короче, был авторитетом в законе. Овсянников статью и стилем - Ленин на броневике. Народный трибун и руководитель весьма результативного поискового отряда. Ревцов плевался умными словечками, Овсянников резал правду-матку... На невидимом табло незримо, но осязаемо высвечивались два нуля.
  Александр Васильевич давно сделал для себя вывод: спор увлеченных людей - это всегда, как говаривал один его сослуживец, с открытым забралом на амбразуру. Красиво и бессмысленно. Уж сколько раз он обещал себе не ходить на краеведческие мероприятия...
  Но сегодня, именно сегодня повод поприсутствовать наличествовал. Если наставления непосредственного начальства продлятся не более четверти часа, он успевает минута в минуту.
  - Можно считать, что мы с вами договорились? - замша улыбнулась, демонстрируя покровительственное дружелюбие, и подвела итог: - Будьте добры, Александр Васильевич, в течение недели-другой доработайте план факультативных занятий и принесите на утверждение.
   Все, теперь точно успеваем!
   Годунов поймал себя на мысли, что радуется, как школяр при известии, что последнего урока не будет. Да, наверное, правы коллеги, когда посмеиваются над ним: его увлеченность становится манией какой-то. А если бы иначе, то разве это была бы увлеченность?
  Не далее как два дня назад сунулся он сдуру, как папуас в прорубь, в местный архив, имея на руках не какой-нибудь солидный запрос, а всего лишь письмишко, выпрошенное все у той же Ларисы Михайловны, - конечно, с печатью и подписью... но они, как выяснилось буквально с порога, необходимого веса листу бумаги офсетной формата А4 не придали. Бабулька вахтерской внешности, зыркнув поверх раннеперестроечного аналога ресепшн, невнятно пробухтела:
  - Ушестоййдить...
  С усилием расшифровав замысловатое послание, Годунов сообразил, что посылают в шестой кабинет. И едва не сплюнул. Суеверный, как многие моряки, он считал шестерку персональным кодом неудачи.
  'Ушестом' за цифровым устройством типа ноутбук сидела аналоговая дамочка типа чиновник и щелкала мышкой в ритме похоронного марша. Недоброе предчувствие обрело плоть. И дар речи:
  - Вам чего?
  Иллюзия общения с продавщицей гастронома была столь велика, что Александр Васильевич едва не ляпнул: 'Два кило бананов, пожалуйста'. Да кабы и ляпнул, ничего не изменилось бы, потому как нуль на что ни умножай, все равно - дырка от бублика. Пока он пространно объяснял, что всерьез интересуется событиями октября сорок первого года на Орловщине и просит допустить его к соответствующим периоду архивным документам, дамочка смотрела на него так, как если бы он посягнул на ее кошелек или - свят-свят-свят! - честь.
  - Насколько я понимаю, даже те документы, которые хранились в партийном архиве под грифом 'секретно', давно рассекречены... - попытался атаковать Годунов.
  - А вам-то оно зачем? - с ходу контратаковала дамочка.
  - То есть?.. - Александр Васильевич, подавив вздох, мысленно констатировал, что тактика чиновников всегда вынуждает обороняться.
  - Ну, то есть, зачем вам эти материалы? Вы историк? Вы пишете диссертацию?
  - Нет, я бывший подводник, давно интересуюсь...
   - Значит, вы не специалист? - продолжала развивать наступление чиновница. Александр Васильевич без труда уловил обычный подтекст: 'Делать тебе на пенсии нечего, вот и ходишь, людям мозги паришь'.
   - Я много лет занимаюсь вопросом... - Годунов понимал, что эти слова можно приравнять к капитуляции.
   - Сходили бы в библиотеку, там в краеведческом отделе вам подобрали бы что-нибудь.
  - Все, что когда-либо было напечатано, я, полагаю, уже читал, - ну, блин, детский лепет, полный кретинизм... а что еще скажешь? чтоб и убедительно, и без мата? - И потом, любая книга в той или иной степени тенденциозна, а первоисточник...
  - Вы понимаете, что это архивные документы, и если мы будем выдавать их всякому желающему, они в труху превратятся.
  Ух ты, оказывается, дамочка способна не только на нажим, но и на патетику!
  - И многие... гм... спрашивают? - Годунов усмехнулся. Терять ему было уже нечего.
  - Многие, немногие... Вот вы же пришли! - чиновница снизила пафос до отметки 'прохладно'. - Короче, вот вам два сборника, посидите, почитайте. Думаю, интересующемуся будет в самый раз.
  Два пыльно-серых 'кирпича' были изданы то ли при царе Горохе, то ли при генсеке Кукурузнике - смотреть на дату выхода Годунову не хотелось до тошноты - и являли собой шедевр номенклатурно-пофигистской историографии. Кашица из документов, которые и в виде нарезки-то перестали быть деликатесом лет эдак тридцать назад. Вспомнилась игривая фраза из допотопной рекламы: 'А что это у нас Александр Василич ничего не ест?..'
  Годунов тожественно возложил 'кирпичи' на чиновничий стол и ушел по-английски.
  Поостыв, обмозговал. И нашел единственный возможный вариант прорваться-таки в архив. И вариант этот он собирался реализовать именно сегодня: надо было заручиться поддержкой тяжелой артиллерии в лице Овсянникова.
  С Овсянниковым он был в некоторой степени знаком. В некоторой - это значит, маститый знал своего собрата-непрофессионала в лицо, но имени, как выяснилось, припомнить так и не смог, хотя честно пытался. А помочь согласился - о, счастье! - без лишних вопросов. Кому-то позвонил, поговорил минуты полторы и с интонацией 'а в чем проблема-то?' сообщил Годунову:
  - Завтра после обеда подходите. Спросите Наталью Сергеевну. Дальше она подскажет.
  Обрадоваться бы - но Александр Васильевич с какой-то усталой отстраненностью подумал: чтобы заполучить золотой ключик от заветной дверцы, надо превратиться в Буратино... однако же кому-то суждено по жизни оставаться поленом...
  ...что не так уж и плохо, если тебя со всеми предосторожностями - не кантовать, не бросать, при пожаре первым выносить - перемещают из кабинета в кабинет, покуда ты вдруг не оказываешься в уютном уголке, за столом, на котором празднично белеют и солидно желтеют вожделенные 'материалы'...
  ...У него не было никаких предчувствий - ни хороших, ни плохих, ни отчетливых, ни смутных. Он провел пять уроков, отменил занятие у юнг, чтобы успеть вовремя. По дороге перехватил пару сосисок в тесте. Ехал в маршрутке и думал об отвлеченном: а не завести ли собаку? Или лучше кошку? Кошку выгуливать не надо. А рыбкам и вовсе достаточно время от времени сыпать сухой корм и чистить аквариум. Рыбки - это вариант на случай, если он вообще обленится. Собака, хотя бы, будет его выгуливать два раза в день... Остановился на варианте 'кошка'. 'Если что - и без хозяина не пропадет'.
  Откуда всплыла эта мысль? А шут ее знает. Как всплыла, так и канула, и нечего всякую дурную мыслишку возводить в ранг предчувствия!
  Правда, была еще одна мыслишка. Прошла вскользь, по касательной к сознанию, когда за окном маршрутки без всякой торжественности разгуляйно-разлюляйно промчал свадебный кортеж, и Годунов припомнил слышанное в новостях: а сегодня-то счастливый день 11.11.11. 'Что в сумме дает шестерку', - параноидально вякнуло подсознание.
  Если не считать первое и второе предчувствиями, то предчувствий у Александра Васильевича не было.
  Вот предвкушение было, да. С этим самым предвкушением он, поколебавшись, с чего же начать, придвинул к себе на удивление новую папку неизменного канцелярского образца...
  ...ожидая увидеть что угодно, только не себя.
  При двух ромбах в петлицах.
  На черно-белой фотографии.
  Не успевшей не то что пожелтеть - даже поистереться.
  А фотография - на развороте удостоверения личности.
  А на соседней страничке каллиграфически начертаны ФИО... ясно чьи.
  Первая мысль - 'что за...' - была мгновенно вытеснена другой - 'ну как в кино, блин!'
  Третья мысль, наверняка еще более внятная, уже не успела. Потому как Годунов взял удостоверение в руки.
  
  Глава 5
  
  Осень 1941 года
  
  Все-таки шестерка подложила свинью. Иррационально, но факт.
  Как в кино. Технология 6D. Полное погружение.
  За полторы минуты Годунова три раза толкнули, два раза обматерили и наконец приспособили для переноски какого-то ящика - тяжелый, подлюка!
  Вокруг - форменное столпотворение. Точнее, бесформенное - подавляющее большинство участников непонятного пока события, равно как и сам Годунов, в штатском, и только немногие - в полувоенном, с первого взгляда не разберешь, то ли это у них пиджаки такого покроя, то ли френчи без знаков различия. То есть это 'полу-' - образца тридцатых годов...
  Еще полутора минут хватило, чтобы сообразить: движение имеет четкую направленность от заводских корпусов - к забору, где уже высятся штабеля из ящиков больших и малых.
  А еще через мгновение он понял, что всегда знал наверняка о существовании параллельных реальностей и о возможности путешествий во времени.
  'Хорошо, что кошку я так и не успел завести...'
  - ...Как это - машин не будет?!
  С такой интонацией (и соответствующими ей децибелами) в фильмах про войну связисты пытаются докричаться до кого-то на другом конце провода. А провод, по законам жанра, оборван...
  Окна конторы раскрыты настежь. В одном мельтешит девчонка, бестолково таскает с места на место какие-то папки. В другом монументально застыл с телефонной трубкой в руке седовласый мужик - хоть и седой, но все ж еще мужик, не дед.
  - Оборудование я, по-твоему, на своем горбу попру? С июля с эвакуацией все тянули - дотянули, мать вашу за ногу!..
  До Годунова как-то резко дошло, что на дворе явно не ноябрь, а веселенький такой сентябрь в золоте и лазури. Бабье лето, теплынь.
  Остается выяснить одно (и только? ха!) - добавилось ли к смещению во времени смещение в пространстве.
  Шестое чувство подсказало - если такая рокировка и имеет место, то счет идет на какие-нибудь десятки метров. В пределах Орла.
  Рефлекторно сунул руку в карман пыльного пиджачишки. Не того, который был на нем несколько минут назад. Одежка явно соответствовала времени, хотя и не ощущалось как-то, что она с чужого плеча. И удостоверение на месте... как если бы сам положил. А может, и сам?.. 'Ладно, теорию оставим для более спокойного момента', - решил Годунов, наконец-то сгружая ящик.
  Сейчас время практических действий. Если события развиваются так, как им положено развиваться, то прежний командующий округом, генерал-лейтенант Ремизов, сейчас командует 13-й армией... нет, наверное, уже войсками Северо-Кавказского округа и буквально со дня на день возглавит 56-ю армию, ту самую, которой предстоит освобождать Ростов-на-Дону. Да и его преемник Курочкин наверняка уже на Северо-Западном фронте. Значит, в Орле - Тюрин... Теоретически. А практически... хрен знает, где он в это время обретается и чем занят!
  Тоже вот - показательно. Ведь не вывезут же это оборудование, точняк не вывезут, порадуют дяденьку Гудериана. Хотя ему тут и так не кисло было... будет.
  А архивы-то, небось, уже... Впрочем, это в спокойные времена архивы - бумажконакопители. В данных же обстоятельствах за иной бумажкой - жизнь. И не одна.
  'Ты хотел знать? Пожалуйста. Старший майор госбезопасности - не хрен с бугра. Вот и действуй!'
   Годунов огляделся. Как именно он материализовался посреди заводского двора - об этом лучше не думать, все равно ничего не надумаешь, если верить куче попаданческих романов... а теперь еще и собственной интуиции. А вот почему его неведомо откуда взявшейся персоной никто не заинтересовался - это понятно. В нормальном рабочем коллективе большая часть работников друг друга знает, и чужака заметили бы мгновенно. Но, по всему видать, коллектива-то и нет. Есть люди, которых свела вместе печальная необходимость. То, что называется 'случайные'. Крепких мужиков-работяг всего-то с полдюжины. Дюжина неубедительно бодрящихся дедов - явно из кадровых, а то и из потомственных рабочих; месяц назад эти деды наверняка были персональными пенсионерами, и по первому же зову явились на родной завод. Несколько женщин, в лица которых не надо долго вглядываться, чтобы сообразить - беженки. Ну и парнишки-подростки. Которые порасторопней - наверняка из фэзэушников. Прочие - вероятно, тоже беженцы.
   Интересно, а он, Годунов, в своем старомодном... точнее, аутентичном - во, какие слова на почве стресса в голову приходят! - пиджаке, пропыленном так, как если бы в нем полсотни верст отшагали, с кем идентифицируется? Почему-то не возникало сомнений: остановись он сейчас, задумайся, замешкайся - и ненужное внимание к его персоне гарантировано. Почему-то всплыл - вперемешку с достаточно здравыми мыслями - допотопный анекдот: 'Что-то отличало Штирлица от жителей Германии: то ли мужественное лицо, то ли волевой профиль, то ли парашют, волочившийся за ним'.
   Как ни крути, выходит, что лучше всего самому объявиться. Хотя бы и потому, что он ни разу не Штирлиц и о способах сбора информации может только догадываться... да и попытка приведет, девяносто девять из ста, к изобличению его как шпиона. А вот если зайти в контору и побеседовать... Только без шума и прочих спецэффектов. Заходим уверенно, как подобает лицу, облеченному властью, и - спокойно, Маша, я Дубровский.
  Быстрым шагом подошел к распахнутой настежь двери, сориентировался, повернул налево и предсказуемо уперся в массивную крашеную дверь с лаконичной надписью 'Директор'. Единожды стукнул и, не дожидаясь ответа, вошел.
  Коротко взглянул на седовласого, боковым зрением пытаясь выцепить календарь или подшивку газет: сообразить, какое нынче число - наипервейшее дело. М-да, это в книжках-киношках подсказки щедро развешаны-разбросаны заботящимися о своих героях авторами так, чтобы героический попаданец долго неизвестностью не терзался...
  Но то ли он, Годунов, представлялся неведомой силе, перебросившей его сюда, недостаточно героическим, то ли логика его пребывания в прошлом предполагала квест высокого уровня сложности... Одним словом, ни тебе отрывного календаря, ни подшивки 'Правды' поверх стопок бумаг, ни рояля в кустах... да и откуда бы взяться кустам в помещении? Чахлая герань в горшке на подоконнике - вот и вся растительность. В ней даже свистулька не поместится, не то что рояль.
  Под недоуменно-настороженным взглядом седовласого вытащил из внутреннего кармана удостоверение.
  - Здравия желаю. Старший майор государственной безопасности Годунов Александр Васильевич.
  Выдержал паузу, давая возможность седовласому изумиться. Ну и представиться, само собой.
  - Потапов Николай Кузьмич, исполняющий обязанности директора, - если И.О. и удивился, то удивление это было какое-то вялое и невыразительное. Наверное, подумал Годунов, последние несколько дней разнообразное начальство тут косяками ходит. Но ни станки, ни люди так до сих пор и не вывезены. То есть наивысшим начальством дядька признал бы сейчас того, по чьей воле появились бы грузовики у заводских ворот.
  - Надо понимать, если вас... гм... прислали, значит, эвакуация все ж таки будет? Или... - Потапов вопросительно приподнял бровь.
  Молодец мужик, сразу берет с места в карьер, и вперед, как говорится, - к новым горизонтам.
  - А давайте-ка мы с вами прогуляемся по аллейке да и обсудим все наши 'или', - осторожно ответил Годунов. Если повезет, удастся разжиться самой необходимой информацией.
  Осеннее солнце дарило последнее тепло пока ещё свободному городу. По правую сторону от проходной виднелась просвечиваемая насквозь аллейка. Точнее, припомнилась Годунову статейка из недавно читаной краеведческой книжки с картинками, то ли Трубников бульвар, то ли бульвар Трубникова, появившийся еще в дореволюционные времена и каким-то чудом уцелевший до начала двадцать первого столетия. Значит, шестое чувство не обмануло - судьба избрала для высадки попаданца завод 'Текмаш', родной для старшего брата одного из дедов. Интересно, а реально ли пересечься с двоюродным дедом? Впрочем, его сейчас все равно в городе нет, он в первые недели войны ушел добровольцем на фронт вместе другими заводчанами...
  Ёшкин кот, нашел когда над курьезами попаданчества голову ломать! Тут, по всему видать, такое начинается, что можно вообще без головы остаться, в самом прямом и некрасивом смысле.
  Кузьмич хранил выжидательное молчание недолго - видать, вконец задолбала мужика неопределенность:
  - Товарищ старший майор, ну так едем мы или что? Уже определиться бы, как дальше-то, с июля месяца людей мурыжим, а тут хотя бы знали наверняка. И станки - их же, на крайний случай, закопать можно где-нибудь поблизости, ну хоть в Медведевском лесу, а место приметить. Но, опять же, машины нужны, машины! И ходил я, и названивал - все впустую. Нету, говорят, машин - и точка. А как же нету, если...
   Годунов в задумчивости пнул носком ботинка камушек, поднял голову - и оторопел. Им навстречу по Московскому шоссе, пыля, двигалась колонна. Толком пока не разглядеть, но в очертаниях машин без труда угадывались танковые башни. 'Все, звиздец', - холодея, подумал Годунов.
  Сердце ахнуло в пятки и тотчас же поползло в обратном направлении, занимая положенное по закону природы место: во главе колонны нагло катили три броневика с пришлепнутыми сверху танковыми башнями; в том, что это советские бронемашины, Годунов был уверен на все сто. Да и Кузьмич отреагировал на колонну, которая к этому времени поравнялась с ними, умеренно нецензурно - так реагируют не на врага, а на опостылевшее хлеще тещи начальство. Вслед за броневиками промчались пара легковушек, полуторка со счетверенными 'максимами' в кузове, а следом - ещё две полуторки с бойцами.
  - Тюрин из города подался... - не сдержался Кузьмич - и закашлялся то ли от поднятой колонной пыли, то ли поперхнувшись окончанием фразы.
  'Ну вот ты и влип, Александр Васильевич. Старше тебя теперь в городе никого нет', - мысли понеслись с ходу в карьер. Значит, только что командующий округом бросил город, который еще со времен Ивана Грозного прикрывал Москву. Эк путешествует - прям как чиновники периода расцвета дикой демократии: спешно и с охраной. Вот же ж сука - дали бы волю этому туристу, он бы и за Урал драпанул. В условиях же так называемого 'тоталитаризма' беглый командующий сыскался всего лишь в Тамбове. И, похоже, отделался легким испугом: отсидев с полгода, принялся странствовать с должности на должность. В несколько странной последовательности: заместитель командующего армией - командующий армией - заместитель командующего - командующий... Героическими деяниями не прославился, героической кончины не удостоился. С точки зрения общечеловеков, которые записывают в репрессированные даже мешочников и мелких несунов, вполне может считаться 'пострадавшим от сталинского произвола', как-никак полгода отмотал...
  Да черт с ним, в конце концов, с Тюриным! Крыса с корабля - капитану легче.
  Потапов помалкивает, но смотрит выжидательно. Ясно ему, что дело темное. И вопросов у него наверняка не меряно. С чего вдруг старший майор госбезопасности появился на территории вверенного ему предприятия? К добру оно или к худу? Согласован спешный отъезд Тюрина с командованием или этот вот чекист тоже озадачен увиденным?
  Еще как озадачен! Ежу понятно: надо что-то делать, срочно!..
  '...я не знаю, что, но у меня есть план', - иронически подсказала память.
  К счастью, подсказала и еще кое-что, многократно прокрученное в голове во время ночных бдений у компа.
  - Вот что, Николай Кузьмич, танки ремонтировать сможете? - немного помедлив, спросил у мигом насторожившегося исполняющего обязанности.
  - Так нету их, танков, товарищ старший майор. Все, даже учебные, ещё в июле с бору по сосенке собрали - и на фронт. А тут ещё командующий - сами видели - последние броневики забрал.
  - Будут танки, Николай Кузьмич. Нам бы только день простоять и ночь продержаться.
  - Ну, третий цех запустим, плевое дело, часть наших станков распаковать и кое-какие у медведевцев забрать. Вот и ремонтный цех. С людьми, правда, похуже будет, кадровых-то немного осталось. Ну да ладно, старичков по городу соберем, молодежь поднатаскаем.
  - Вот и ладушки, разбирайте ящики, готовьте цех, а что не сгодится - попробуем эвакуировать завтра к вечеру, - заключил Годунов на обратном пути к конторе и снова подумал: 'Дельный мужик'. И добавил про себя: 'Знать бы еще, какого числа это 'завтра'...'
  И в этот момент, как в приключенческой киношке для подростков и вечно незрелых разумом обывателей, на столбе ожил репродуктор:
  'В течение 29 сентября наши войска вели упорные бои с противником на всём фронте.
  По уточнённым данным, за 26 сентября уничтожено не 98 немецких самолётов, а 113 самолётов.
  За 27 сентября уничтожено 150 немецких самолётов, из них сбито в воздушных боях 37 самолётов и уничтожено на аэродромах 113 самолётов. Наши потери- 28 самолётов.
   В семидневном бою на Северо-Западном направлении фронта танковая часть полковника Погодина нанесла тяжёлый удар немецким войскам. Противник потерял убитыми и ранеными 1.500 солдат и офицеров. Наши танкисты уничтожили 12 вражеских танков, 2 дальнобойных орудия, две артиллерийские и 9 миномётных батарей, 36 противотанковых орудий. Подбиты и выведены из строя 14 средних и мелких танков противника, 8 танкеток, 3 противотанковых орудия и 3 миномётных батареи...'
   ...Двадцать девятое! Значит, завтра начнется Орловско-Брянская оборонительная! В сводке о неудачах - ни полслова. Оно понятно, чисто психологически. Но уже завтра -Годунов помнил это совершенно точно - немцы прорвут оборону 13-й и 50-й армий и их подвижные соединения рванут что есть сил на Тулу. А послезавтра вечером Сталин поручит генерал-майору Лелюшенко принять командование 1-м особым гвардейским стрелковым корпусом. Корпусом, находящимся на этапе формирования. И даст на все про все три дня, а к ночи с первого на второе этот срок ужмется до одного дня...
   У него, Годунова, тоже один день, чтобы начать предпринимать хоть какие-то действия. Теоретически все казалось пусть не простым, но ясным, как божий день. По факту же на дворе вечер 29 сентября 1941 года и полная... гм... неясность. Это в компьютерной игрушке твои полномочия четко прописаны и ограничены набором допустимых действий. В реальности же...
   Сослуживцы не без основания считали Годунова флегматиком, однако же знали, что при необходимости он выдает план действий буквально на ходу. На его гербе следовало бы начертать тривиальное, но неизменно оправдывающее себя: 'Надо ввязаться в драку, а там посмотрим'.
   Оставалось надеяться, что в неразберихе, сопровождающей любое безвластие, полномочия у Годунова будут такие, какие он сам на себя возложит.
   Деловито попрощавшись с директором, резидент будущего вышел на улицу, вторично обозрел смутно знакомый городской пейзаж, лишенный привычного гомона и движения - и зацепился взглядом за стоящую на противоположной стороне дороги эмку.
   Чумазый сержантик только что закрыл капот и сейчас с обескураженным видом вглядывался в жиденькие сумерки. Надо понимать, птенец отстал от стаи, получасом ранее подавшейся, вопреки законам природы, на северо-восток?
   Годунов молча показал открытое удостоверение.
   - В каком направлении следуете?
   Вопрос, против его воли, прозвучал жестко, как у какого-нибудь киношного энкавэдэшника.
   - Я-а... - замялся водитель. - По приказанию генерал-лейтенанта Тюрина...
   - Машина из гаража штаба округа? - милосердно помог парню Годунов.
   - Так точно.
   - Бежим?
   - Бежим, - неожиданно легко и даже с вызовом согласился гаврош.
   - А чего так неорганизованно бежим-то?
   - Два раза заглохла, - парень с неприязнью покосился на эмку.
   - Плохо, значит, за машиной следим?
   - Да я только три дня как...
   Начал оправдываться, запнулся, вопросительно посмотрел на Годунова.
   - Машина нужна в городе. Под мою ответственность.
   - А разве мы не... - водитель снова осекся. - Виноват. Разрешите обратиться...
   Годунов махнул рукой - вопрос понятен и без долгих слов.
   - Город мы не оставляем.
   'Пока', - мысленно закончил он.
   - Вот это здорово! - обрадовался парень с такой непосредственностью, что Годунов окончательно утвердился во мнении: к треугольничкам, да к форме вообще, он еще не привык.
   - Звать-то тебя как?
   - Сержант Демин, - бодро отрапортовал водитель. И добавил нерешительно: - Сергей.
   - Дорогу к военкомату, надо понимать, знаешь?
   - Так точно.
   - Поехали.
   Час, конечно, уже поздний. Но время - военное. Так что...
  
  Глава 6
  
   Домчались минут за десять. За столь короткое время нереально придумать дельное объяснение, с чего это целый старший майор госбезопасности прибыл для инспектирования в откровенно непрезентабельном виде и без каких бы то ни было подтверждающих полномочия документов, как гоголевский ревизор - инкогнито. Угу, и тоже самозванец. Да тут хоть день думай, хоть целую неделю - фиг до чего путного додумаешься. Кроме сакраментального: наглость - второе счастье. Конечно, он, Годунов, актер не Бог весть какой, да и лгущий без зазрения совести ловкач - не его амплуа, однако ж делать нечего, придется лицедействовать. Да и начальственный гнев, если рассудить, не в таком уж дальнем родстве с растерянностью. Орел и решка одной монеты... и нужно сыграть так, чтобы монета легла орлом.
   Орлом.
   Областной военкомат располагался в двухэтажном особнячке явно дореволюционной постройки.
  Надежды оправдались (вот бы и дальше так везло, тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!): дверь была не только не заперта, но и открыта настежь, и даже заботливо подперта камушком.
  Годунов, изобразив на лице невозмутимость, вошел, огляделся по сторонам. Из ниши слева дисциплинированно выступил красноармеец:
  - Вы к кому, товарищ?
  - Военком на месте? - Годунов показал удостоверение.
  - Так точно, товарищ старший майор! - даже предписанный уставом ответ не смог скрыть удивление дежурного.
  - Проводите.
  - Фомин, сопроводи...
  'А что вы хотите, ребята? Не одному же мне пребывать в растерянности?.. Однако ж не думаю, что в ней, родимой, вместе веселее'.
  Полсотни шагов по полутемным лестницам и коридорам - и ярко высвеченный дверной проем.
  Годунов интуитивно понял, что его уже ждут. Наверняка дежурный позвонил. Событие-то из ряда вон...
  Высокий майор-летчик с повязкой, закрывающей левый глаз, со светлыми волосами, зачесанными ото лба назад, энергично поднялся навстречу:
  - Здравия желаю, товарищ старший майор. Военный комиссар города Орел майор Одинцов. Разрешите ваши документы.
  'Во как!' - уважительно подумал Годунов, мигом корректируя свое отношение к здешней осмотрительности. Не полагается военком на дежурного и русский авось, сам удостовериться желает. На фоне бегства командующего округом и бардака, который даже с большой натяжкой нельзя было назвать эвакуацией, военкомат вдруг представился райским островком порядка и деловитости. Такие вещи Годунов за годы службы научился улавливать мгновенно. И это сразу расположило его к майору.
  - Товарищ старший майор! На текущий момент силы гарнизона...
  Это, конечно, очень важно. Без всякой натяжки - жизненно важно. Однако начальственный гнев изображать все ж таки придется. Во избежание последующих вопросов. Одинцов-то, по всему видать, не из раздолбаев.
  - Вас ничего не удивляет, товарищ майор? - жестко прервал Годунов и военкома, и собственные несвоевременные мысли. - Например, то, что я прибыл без предупреждения? - выдержал коротенькую, в один вздох, но очень весомую паузу. - Или мой, с позволения сказать, внешний вид?
  - Прошу прощения... - сухо начал Одинцов.
  - Есть за что. Что вы там о силах гарнизона? Начштаба округа уверенно рапортует командующему Брянским фронтом, что у вас тут артиллерии - хоть генеральное сражение давай, а на деле? А дело, по всему видать, швах. Железнодорожный-то узел зенитки надежно прикрывают, нет? Про авиацию даже не спрашиваю. Тут без бодрых рапортов обошлось. А вот лично у меня не обошлось, как видите. В двух километрах от города под бомбежку угодил, - Годунов перевел дух. - Так что ничего, кроме удостоверения, предъявить в подтверждение своих полномочий не могу. Придется вам пока поверить мне на слово...
  Угу, то-то и оно, что поверить. То-то и оно, что пока. Пока не найдется кто-нибудь, чьих полномочий хватит, чтобы связаться со Ставкой, но...
  'Дуракам везет', - помнится, любила повторять бабушка.
  Вот и появилась возможность проверить. А кто он, Саня Годунов, если не дурак? Самая логичная мысль: надо-де отсидеться, осмотреться и озадачиться собственной судьбой, у него, конечно, возникала... Точнее, не возникала. Пряталась серой мышкой в самом темном уголке сознания - и не возникала.
  Нормальный человек, не преувеличивающий роль личности в истории и не преуменьшающий значимости собственной жизни, а главное, знающий, чем все кончится по большому счету, то есть осведомленный не только насчет мая и сентября сорок пятого, но и насчет августа девяносто первого, октября девяносто третьего и многих других, куда менее запоминающихся, месяцев медленного, но неуклонного скольжения вниз... что сделал бы такой нормальный? Сжег бы удостоверение, благо, спички - вот они, в боковом кармане, вместе с еще не початой, но уже основательно измятой пачкой папирос 'Звездочка' составляют все его личное имущество, - и... а вот тут возможны, так сказать, варианты, как не быть принятым за дезертира или шпиона и сохранить на плечах голову. Возможно, даже повлиять на что-то попытаться, все ж таки послезнание - не совсем бесполезная штука. Наиболее запомнившиеся из альтисторических романов предлагали для достижения этих целей самые разнообразные модели поведения. Некоторые вероятности даже казались осуществимыми. Только вот незадача: жизнь у него была одна, что не давало никакого простора для эксперимента. Ну, допустим, удалось с первого раза выбрать нужное направление действий. Отлично. Но для осуществления задуманного нужно время. Опять же допустим, что незначительное. По меркам мирного времени, угу. У войны свои сроки. И в эти немногие месяцы уместится и падение Орла, и оборона Тулы, и, вполне вероятно, Московская битва. И с каждым днем будет обесцениваться твое, Годунов, послезнание.
  И вообще, слишком много допущений! Слишком много, чтобы думать об этом всерьез...Вот только совсем не думать или думать не всерьез, наверное, не получится...А все ж таки присказка про белку в колесе известна давно. Вот и изволь, Александр Василич, пищать да бежать. И не просто так, а с толком, создавая не панику, но поступательное движение.
  Вломиться со всего маху в прошлое, имея в кармане эдакое удостоверение, - и отсидеться? Преотличная во всех отношениях идея - отсидеться в подводной лодке, по которой хреначат глубинными бомбами!
  ...А ежели душой не кривить, ты ведь сразу определился: не настолько ты нормальный - правы, ох, правы оказались школьные коллеги!, - чтобы стоять в стороне от того, что свершается здесь и сейчас, выгадывая какие-то будущие шансы. Завтрашний шанс - он то ли будет, то ли нет. Особенно с учетом военного времени и отсутствие каких бы то ни было документов, кроме пресловутого удостоверения.
  Значит, в полном соответствии с традициями альтисторического жанра, будем считать сей документ прямым указанием на то, что нужно действовать. Действовать - и до времени загнать в тот самый чуланчик памяти да под крепкий замок мысль о созвучии твое раскроется не сегодня и, дай Бог, не завтра... У войны свои сроки. А потому - наглеть так наглеть. Причем быстро. Громов и молний довольно, пора переходить к конструктивному диалогу.
  - Э-э-э... товарищ Одинцов... позвольте узнать имя-отчество?..
  - Игорь Григорьевич.
  - ...Игорь Григорьевич, как вы наверняка уже поняли, я уполномочен проинспектировать готовность города к обороне. Однако ж тут впору вести речь не об инспектировании, а об организации обороны города с нуля. Итак, какие воинские подразделения доступны сейчас и какие мы можем подготовить в течение одного-двух дней?
  К счастью, Одинцов не завис на вопросе о подтверждении полномочий, включился в работу сразу:
  - Самое боеспособное подразделение - это сто сорок шестой отдельный конвойный батальон НКВД. Еще есть семьсот человек ополченцев, отряд сформирован при Управлении НКВД.
  'Ага, что и требовалось доказать!' - невесело хмыкнул про себя Годунов.
  А чему радоваться? Если бы в городе были пресловутые пять полков, начал бы военком с двух батальонов чекистов, а?
  - Есть с полтысячи ополченцев, по госпиталям выздоравливающие... тут данные надо уточнять, - с виноватым видом заключил Одинцов.
  И, поколебавшись, добавил:
  - С утра ещё два комендантских взвода было и три БА-10, но сегодня они из города вместе с командующим округом и начштаба отбыли в неизвестном направлении.
  'Ну ладно, пусть будет - в неизвестном. История рассудит... жаль, история - не военный трибунал', - подумал Годунов. И задал самый главный, но, по всему видать, уже бессмысленный вопрос: - Вернемся вот к чему. Полковник Пекарев докладывал генерал-полковнику Еременко о четырёх противотанковых и одном гаубичном артиллерийских полках. Они существуют в каком-либо виде?
  - Да, если шестнадцать сорокапяток и четыре ЗИС-2 можно так назвать. Но я сильно сомневаюсь, что немцев удастся в этом убедить. Что же до гаубичного полка, то это скорее передвижной музей. Наличествует двадцать четыре 122-миллиметровых гаубицы образца десятого года, понятия не имею, где вообще их откопали. Противотанковые орудия с расчётами, а вот антиквариат почти бесхозный - от силы восемь расчётов укомплектовать можно.
  - Ладно, хоть что-то, - сказал Годунов. А про себя добавил: 'Ну уж очень 'что-то'!'
  - Кроме того, имеется девятнадцать У-2, тринадцать из которых в полной исправности. Только вот летать на них некому. Подробнее можно осведомиться у замначштаба подполковника Беляева. Что же до вооружения и боеприпасов, наиболее полной информацией располагает бригвоенинтендант Оболенский, он вообще в округе про всё имущество до последней портянки знает.
  Годунов чувствовал себя сказочно-анекдотической старухой у разбитого корыта. Только вот не приходилось рассчитывать на появление не то что золотой рыбки, но даже какой-нибудь вяленой воблы.
  - Поедемте-ка, товарищ майор, в штаб округа. Время поджимает, так что на месте разберемся, кто во что горазд. И вот еще что. Мне бы одеться подобающим образом. Это возможно?
  - Решим, товарищ старший майор, - подумав несколько мгновений, уверенно сказал Одинцов, позвонил какой-то Нине Федоровне, а потом отрапортовал:- Все в порядке. По дороге в военторг заедем. Прикажу подготовить машину.
  'Заодно и перекусить бы... хотя б и по дороге', - с тоскливой безнадежностью намекнул желудок.
  - Не надо машину. Я тут персональной разжился. От эскорта бывшего командующего округом отбилась.
   Годунов поймал себя на мысли, что невольно выделил голосом хлёсткое словечко 'бывшего'. Хотя де юре Тюрин ещё командующий. 'Наглеть - так наглеть', - в очередной раз приободрил себя попаданец-самозванец.
   За те полчаса, что высокое начальство отсутствовало, водитель успел привести себя в подобающий вид, даже растерянности во взгляде поубавилось, и теперь с полным основанием мог именоваться сержантом Деминым. Ориентируясь без подсказки, он за считанные минуты доставил товарищей командиров в военторг.
   А вот Нину Фёдоровну впору было называть Ниночкой, прехорошенькая такая девчоночка лет двадцати, разве что старушечий пучок на макушке немного портил впечатление. Чуточку суетясь и самую малость смущаясь (не каждый же день являются покупатели столь высокого ранга!), она подобрала форму и собственноручно привинтила к краповому сукну петлиц посеребрённые ромбы, лучащиеся рубиновой эмалью.
  Форма сидела непривычно. Да и вообще, взглянув на себя в зеркало, капитан третьего ранга Годунов почувствовал себя ряженым. 'Мало чести в том, чтобы нацепить чужие погоны!'
   - Спасибо, - сказал он Ниночке, которая с вопрошающим выражением лица маячила у него за спиной, и понял, что голос прозвучал резковато.
   - Товарищ старший майор... - несмело начала она. - У меня вопрос... если можно.
   - Слушаю, - без особого удовольствия отозвался Годунов: у него самого сейчас крутилось в голове слишком много вопросов.
   - Правда ведь, вы Орёл не сдадите?
   - Сделаем все возможное, - уверенно ответил он.
  
  Глава 7
  
  'Сделаем все возможное...'
  Немудреный ответ. Такие ответы дают врачи, когда прогноз совсем плох. И чиновники, когда попросту не хотят ничего делать.
  А Ниночка, похоже, воодушевилась. Ну да ладно, надежда - подруга хорошая, случается, что и выручает. Как бы самому с надеждой задружиться, а? И не с малахольной какой-нибудь, а с такой, чтоб с первого взгляда доверие внушала и убежденность: все будет хорошо и еще лучше! И чтоб имелись при ней хотя б минимальные резервы и некоторое количество боеприпасов... Только это уже получается портрет не надежды, а какой-то иной, более солидной, дамы. Сойтись с которой на короткой ноге вряд ли удастся. Твоей, Александр Василич, надежде, бледной, но решительной, впору, как в дурной киношке, бросаться с шанцевым инструментом и зверским выражением лица на танки. Хотя...
   Подходил к концу 'первый день попаданца'. От усталости и обилия впечатлений вечевым колоколом гудела голова. Стоило бы передремнуть по дороге хоть четверть часа, авосьв мозгах прояснилось бы. А сна - ни в одном глазу, наверное, по тем же самым причинам. Оставалось только в очередной раз позавидовать бесценному опыту товарища Штирлица.
   Годунов вглядывался в темноту, пытаясь уловить приметы того Орла, который был ему знаком. Занятие, конечно, бесполезное, но сосредоточиться помогло. И очень вовремя - машина остановилась перед особняком, в стиле которого архитектор, наверняка умевший потрафить вкусам губернского дворянства, находчиво соединил помпезность и провинциальность.
  Додавить последние рефлексии, и так уже вялые, как травленые тараканы, удалось аккурат в тот момент, когда со скрипом отворилась тяжелая дверь с кованой ручкой. За такой дверью должен был бы обнаружиться бодренький дворецкий, а не усталый дежурный, оживившийся только при взгляде на удостоверение.
  А вот замначштаба округа подполковник Беляев, крепко сбитый кряжистый мужик лет тридцати пяти, удивления не выказал. Может, Одинцов его предупредил? Угу, еще скажи - морально подготовил. Когда б успел? Если только перепоручил кому? Ну да ладно.
  Интуитивно Годунов опасался таких вот ничему не удивляющихся... на языке крутилось 'лиц при исполнении должностных обязанностей' с цепким взглядом чуть исподлобья (хотя, признаться, никогда не видел от них ничего плохого), и после обычных приветствий поспешил взять быка за рога, начальственным речитативом выдавая все то, что надумал по дороге:
  - Товарищ подполковник, необходимо в кратчайшие сроки собрать командиров всех частей, дислоцированных в Орле, и всех начальников служб. И ещё... - Годунов вдохнул, готовясь с головой броситься в омут, - мне нужна ВЧ с генерал-полковником Еременко.
  - Товарищ старший майор, ВЧ только в кабинете командующего округом, а он опечатан.
  - Обстановка такова, что медлить нельзя. Вскрывайте кабинет, - приказал Годунов.
  Его бабка любила повторять: 'Снявши голову, по волосам не плачут'. Маленький Санька сути не улавливал, воображая себе что-то вовсе несусветное. Потом, конечно, начал понимать. А вот воистину проникся только сейчас. И картинка получилась как раз-таки сюрреалистическая, с уклоном в хоррор.
  Замначштаба, по-прежнему не проявляя (остается надеяться - попросту не демонстрируя) никаких эмоций, достал из монструозного, под стать моменту, сейфа ключ.
  Сняв с аппарата ВЧ трубку, Годунов мысленно перекрестился - вот оно, первое серьезное вмешательство в историю... даст Бог - не последнее.
  - Еременко у аппарата, - раздалось в трубке раньше, чем он успел морально подготовиться.
  - Товарищ генерал-полковник, у аппарата старший майор госбезопасности Годунов. Я командирован в Орловский военный округ Ставкой Верховного Главнокомандования с целью инспектирования подготовки округа к обороне. Однако сегодня вечером командующий округом генерал-лейтенант Тюрин и начштаба округа полковник Пекарев покинули город и отбыли в северо-восточном направлении, - он перевел дух. - В связи с отсутствием в округе централизованного руководства и в соответствии с полномочиями, данными мне Ставкой, я принимаю командование округом и Орловским оборонительным районом на себя.
  Перевел дух. На том конце провода молчали. Хотелось верить, что к добру оно, это молчание. И надеяться, что командующий Брянским фронтом не сообщит в Ставку об этом разговоре, хотя бы до времени.
  - Как я успел выяснить, сведения о составе и численности войск в округе, в частности о пяти артиллерийских полках, представленные вам полковником Пекаревым, не соответствуют действительности. И, самое главное, по сведениям, полученным из абсолютно достоверных источников... - ох, только бы Еременко не пришло в голову выяснять, что за источники такие! - ...утром 30 сентября Вторая танковая группа противника нанесет удар на стыке 13-й армии и оперативной группы генерал-майора Ермакова. 24-й моторизованный корпус пойдет на Орел, а 47-й моторизованный - в направлении Севск - Карачев - Брянск. У противника имеются подробные карты местности и нельзя исключать возможность использования им лесных дорог...
  - Что в Орле? - резко спросил командующий.
  - Насколько мне известно, сейчас в Орле всего около двух тысяч штыков. Мобилизационный резерв еще предстоит оценить, но не думаю, что он велик. Если будет возможность, окажите помощь танками и поддержите авиацией, - бесцеремонное заявление, конечно, но вдруг что и обломится? - С нашими силами мы можем только героически погибнуть.
  - Вот же Тюрин засранец, - оказывается, Еременко не просто молчал и думал, он еще и проникнуться в полной мере успел. - Сбежал, сука, весь фронт с голой задницей оставил... - Помолчал. - Будут тебе танки. Много не дам, но будут. Стрелковый полк дам, больше не могу...
  Еременко прокашлялся, и в следующую пару минут Годунов узнал много нового, но малоценного в свете ситуации, требующей практических решений, о морально-психологическом облике командования округа и о перспективах развития взаимоотношений указанных лиц с рядом домашних животных и Гейнцем Гудерианом лично. Вряд ли что-то из услышанного допустимо было бы включить в мемуары. 'Ты доживи еще до мемуаров, - усмехнулся Годунов, чувствуя себя ну очень конкретным попаданцем. Комфронта не на пустом ведь месте реагирует столь экспрессивно. Попадись ему сейчас Тюрин, мог бы, наверное, и в рожу двинуть.
  - С полком пришлю еще десять тысяч бутылок с КС... Ты, Годунов держись, а то всему фронту труба. Держись.
  'А что мне еще остается, на подводной-то лодке? - мысленно повторил Годунов.
  Положил трубку и обернулся к замначштаба.
  - Товарищ подполковник, вы Потапова Николая Кузьмича знаете?
  - Разумеется, товарищ старший майор, - спокойно отозвался Беляев. Настолько спокойно, как если бы ожидал этого вопроса.
  Нет, ну не мысли же он, в конце концов, читает! Хотя, в свете нынешних событий, впору в любую мистику верить... а все равно как-то не верится. В судьбу - да. Ну, так он всегда верил, что судьба, как бы причудливо она ни маневрировала, - на его стороне. И сейчас не время и не место, чтобы эту веру терять.
  Так что спокойствие и догадливость Беляева спишем на богатый жизненный опыт. Будем считать, в очередной раз повезло, замначштаба тоже дельный мужик.
  Угу, бездельные сбежали, дельные остались... Только как вы, бывалые да дельные, умудрились так Гудериана порадовать, что отголоски этой радости даже в мемуарах слышны, а заодно и краеведам яблоко раздора подкинуть?
  А цыплят всяко по осени считают. Неизвестно еще, каких успехов ты добьешься и куда тебя возникшие нежданно-негаданно прогрессорские амбиции заведут!
  - Что скажете о нем?
  - Плохого не скажу.
  Сурово. Ну хоть так...
  - Он у себя на заводе танкоремонтную мастерскую разворачивает. Помогите ему. Поищите в госпиталях среди выздоравливающих ремонтников, механиков-водителей... да вообще танкистов, трактористов и бывших рабочих МТС. Ну и информацию по выздоравливающим других воинских специальностей соберите. А госпиталя будем готовить к эвакуации. Подробнее обговорим на совещании. Майор Одинцов сейчас всех собирает, полагаю, к двадцати ноль-ноль управится.
  В этот момент дверь кабинета распахнулась.
  - Иван Трофимович, пойдемте, голубчик, почаевничаем на ночь глядя... - вошедший хотел добавить еще что-то, но осекся, заметив Годунова. - Здравия желаю, товарищ комдив!
  Вечерний гость подполковника Беляева, несмотря на форму бригвоенинтенданта, показался Годунову выходцем из XIX века - статный старик, словно сошедший с портрета эпохи дуэлей и балов. Годунову невольно захотелось расправить плечи - так ладно и красиво сидела форма на вошедшем.
  - Бригвоенинтендант Оболенский, начальник снабжения Орловского военного округа.
  'На ловца и зверь бежит', - всплыла в памяти еще одна бабкина поговорка.
  - Здравствуйте, товарищ Оболенский. Старший майор госбезопасности Годунов, с сего дня я отвечаю за оборону Орла, - м-да-а, как ни крути, нелегка она, доля попаданца! Только представляться за сегодняшний бесконечный день приходится в третий раз... или в четвертый? У-у-у!
  - Значит, узнали в Ставке про наши безобразия, - старик нахмурился. - Уму непостижимо, фронт задыхается без крупнокалиберных пулеметов, а у нас тут на складе аж двести штук пулеметов Дегтярева-Шпагина образца тридцать восьмого года, новеньких, в заводской смазке. С августа месяца на фронт отправить не можем, Тюрин над ними, как царь Кощей над златом, чахнет...
  'Совсем зачах ваш Тюрин', - чуть было не вырвалось у Годунова, однако же внутренний голос ехидно прокомментировал: 'Он такой же наш, как и ваш!'
  - Ну что ж, дождались, что не вы их на фронт, а фронт - к вам. Над чем там еще чах бывший командующий? - на этот раз он осознанно выделил голосом слово 'бывший'.
  - Вот что, товарищ комдив, пойдёмте-ка покушаем, что Бог послал, а там и побеседуем, - мягко проговорил Оболенский, но в его тоне Годунову почудился укор... или не укор? Ладно, нашел время погружаться в пучины психологии! Особенно если учесть, что предложение как нельзя кстати.
  В кабинете Оболенского, весьма похожем на беляевский, уже был накрыт стол в центре которого возвышался гигантский самовар, начищенный до зеркального блеска. Бывалого вида старшина лет сорока с шикарными ('мулявинскими', как подумал Годунов) усами вносил последние штрихи в притягательный натюрморт.
  - Афанасий Петрович, у нас сегодня, извольте убедиться, двое гостей, - непринужденно, как-то по-домашнему промолвил Оболенский.
  Старшина, ни слова не говоря, ловким движением добыл из притулившегося в стороне шкафа ещё пару столовых приборов и отправил их на стол, после чего, обменявшись взглядами с хозяином кабинета, моментально исчез. Ох и непростой же у дедушки ординарец, да и сам он ох как непрост!
  Годунов даже не уловил момента, когда старшина покинул помещение. Вроде, и отвлекся-то ненадолго, разглядывая ниспосланные голодающему богатства...
  - Афанасий Петрович у нас потомственный пластун, товарищ комдив, - усмехнулся хозяин кабинета, с ходу истолковав удивленный взгляд гостя, - сам до сих пор удивляюсь, как это ловко у него получается, хотя я его уже лет, почитай, десять знаю. Да вы присаживайтесь, покушайте. Я так понимаю, у нас такие дела скоро завертятся, что покушать без спешки, по-человечески, райской мечтою покажется. Иван Трофимович, ну а вы-то что стоите, чай не в гостях, да и в ногах, как народ издавна приметил, правды нет.
  - Вы правы, - грея ни с того ни с сего озябшие руки о чашку, признался Годунов. - Насчет дел наших правы. У нас с вами на все про все два, ну, может, три дня осталось, так что надо все взрывающиеся, горящее и стреляющее использовать, да по уму, - он задумался. - Вот взрывчатка, к примеру, есть на складах?
  - Ну, такой, о которой сказать не стыдно было бы, килограммов сто наберется, - не моргнув глазом ответил Оболенский, - однако ж есть еще мелинит, с царских времен остался, жуткая, между нами говоря, гадость,- взглянул на Годунова, потом на Беляева, будто ища сочувствия, - но гадости этой очень много, почитай двадцать тонн. Хотели мы ее строителям отдать, но они как черт от ладана шарахнулись, так вот и долежала.... На безрыбье, как говорится, и рак рыба...
  - Вы даже не представляете, как это хорошо, что долежала, - немного воспрянул духом Годунов. Руки согрелись, даже к щекам кровь прилила. - Вот только годный он, мелинит ваш, или того...
  - Еще как взрывается! - поспешил успокоить Оболенский. - Да вы кушайте, кушайте, печенье домашнее, супруга нынче побаловать решила, как чувствовала, что гости у меня будут. Так вот, я по весне приказал с каждой тонны пробу взять и испытания провести, и могу заверить - все двадцать тонн годны в дело.
  - В снарядах тоже взрывчатка есть, - заметил Беляев.
  - Иван Трофимович, дорогой мой человек, - интендант улыбнулся. - Я понимаю, что давно уже вышел из гимназических лет и латинские глаголы вряд ли сейчас дались бы мне без труда. Однако ж о том, что у нас в хозяйстве имеется, пока еще крепко помню.
  - Что за снаряды? - спросил Годунов.
  - Реактивные, для самолетов. Ну, те, что РС-132. Завезли их с неделю тому назад, не много не мало восемь тысяч. А толку-то с них? Самолетов все равно нет, - Оболенский вздохнул. Так вздыхает радушный хозяин, на столе у которого вдруг не оказалось простого хлеба.
  - Э-э нет, товарищ бригвоенинтендант! - Годунов покачал головой. - Я думаю, снаряды мы иначе используем. А вот скажите, нет ли в нашем распоряжении противотанковых ружей? - спросил он, и не рассчитывая на утвердительный ответ.
  - Чего нет - того нет, - снова вздохнул Оболенский, - не дошли до нас ружья. Мы же тылом считались. Благо, хоть орудия какие-никакие есть.
  - Да уж, мне про эти орудия товарищ Одинцов рассказал, - иронично усмехнулся Годунов. - Особенно много хорошего - про гаубицы. Кабы не враг, к этому антиквариату пионеров на экскурсии впору было бы водить, рассказывать им про Империалистическую...
  - Это вы товарищ, комдив, зря, - покачал головой интендант. - Игорь Григорьевич, не в обиду ему будет сказано, под стол пешком ходил, когда эти гаубицы германцев громили. А вы, товарищ комдив, наверняка помните...
  'Артиллерист', - догадался Годунов.
  А вслух сказал:
  - Простите великодушно, не силен я в артиллерии...
  А Оболенский, не на шутку увлекшись, продолжал:
  - Но с гаубицами и правда беда, расчёты дай Бог к третьей части найдутся. Однако ж и с этой бедой сладить можно. Правда возраст у солдат великоват, но есть, есть у нас в Орле человек тридцать старых гаубичников.
  - А ежели еще и по госпиталям посмотреть выздоравливающих... - подхватил мысль Годунов и заключил: - Справимся.
  И снова мысленно добавил, как заклинание: 'Хочется верить, ох как хочется!'
  - Особенно хочу порекомендовать вам отца Иоанна из Преображенской церкви, в миру Ивана Григорьевича Земского...
  Так, вроде бы, на этот момент в Орле нет ни одной действующей церкви, припомнил Годунов. Нет, он, конечно, не специалист, но на недавнем семинаре Общества охраны памятников смутно знакомая по предыдущим семинарам дамочка об этом доклад читала.
  - Мы с ним давние приятели, у наших матушек усадьбы в Пятницкой слободе забор в забор стояли, - между тем продолжал Оболенский с той интонацией, с коей и надлежит разговаривать за чаем... без учета обстоятельств, и Годунов не мог не подивиться самообладанию старого офицера. - Артиллерист он от Бога, за это я ручаюсь, и как раз-таки гаубичник. Сан-то он уже в двадцатые принял, после некоторых событий в частной, как говорится, жизни. Вы плохого не подумайте, он не из врагов идейных, ничего дурного за ним не числится. Как церковь закрыли, его даже в облархив работать взяли, и был он на хорошем счету. А архив наш в здании Преображенской церкви располагается, видите, как чудно судьба-то распорядилась? Архив, конечно, уже эвакуировали, да не весь, не весь. Вот при том, что осталось, Иван Григорьевич и числится. Ну и, скрывать не буду, служит. Сан-то он не слагал, а время такое, что людям никакая опора не лишняя.
  М-да-а, а здесь, по всему видать, край непуганых интендантов. Вот и верь после этого любителям порассуждать о безгласном тоталитаризме и тоталитарной безгласности!
   - Я уверен, что в такое время он раздумывать не будет, да и отсиживаться ему резону нет - военная, как говорится, косточка, - резюмировал Оболенский, допил чай, аккуратно отодвинул чашечку с блюдечком - и принялся совершенно учительским тоном, с чувством, с толком и с расстановкой, перечислять, чем богаты окружные склады.
  ДШК, мелинит, гаубицы... Люди... Кого еще под ружье поставить-то можно? Округ, надо понимать, выметен подчистую: если память не изменяет, в июле сформировали двадцатую армию, а потом стрелковую дивизию, которая в привычной истории прославилась при обороне Тулы, и сколько-то там маршевых батальонов... не один десяток - точно. Так что правильно он сказал Еременко насчет мобилизационных резервов, правильно. Что мы вообще имеем на сегодняшний день, который давно уже вечер? Доподлинно известно о семи сотнях ополченцев, и не абы каких - батальон, шутка ли сказать, создавался при Управлении НКВД. Прибавим чекистов-конвойников. Ну и робко припомним про три сотни парней и девчонок из истребительных групп... А нужны-то артиллеристы... саперы... летчиков бы человек... хоть сколько-нибудь!..
  Авторы многочисленных альтернативок, красочно живописующие преимущества послезнания... вас бы сюда, подсказали бы бедному краеведу-любителю, откуда спецов брать да по каким кустам рояли шукать! И заодно - на чем эту филармонию траспортировать. Память, память, ну хоть ты-то что-нибудь жизнеутверждающее подскажи!
  В компьютерной стратежке удобно: вот они, все твои ресурсы, аккуратно расфасованы по квадратикам. А главное, если что-то пошло вкривь, и вкось, и поперек планов, всегда переиграть можно, угу. И не надо бодреньким тоном человека, радующегося тому, что покойник он пока только потенциальный, объявлять всем и каждому: дескать, справимся, прибыл Чип и Дейл в одном лице, сейчас всех спасет и выручит, ввалит врагам по самое Гитлер не горюй и в финале будет красиво попирать ногами поверженного Гудериана...
  А причем тут, собственно говоря, компьютерная 'стратегия'? Неужто тебя, Александр свет Василич, ни жизнь, ни служба системности мышления не научили? Вот и давай, систематизируй, если потонуть не хочешь.
  Вздохнул. Дожевал печенье, почти не чувствуя вкуса. Снова вздохнул. Допил чай. Попросил у хозяина листок бумаги и карандаш - в последний раз он писал пером, да и то плакатным, в незабвенные курсантские времена, нефиг лишние подозрения провоцировать. Он и сам по себе - тот еще рояль на человечьих ножках, целый, в переводе на нормальный общевойсковой язык, генерал-майор, свалившийся в прифронтовой город чуть ли не с неба. Остается надеяться, что врут старые фильмы и современные историки насчет повальной шпиономании. Ладно, определился ведь уже: сейчас это неактуально. Все равно обратный отсчет уже пошел, и от того момента, когда откроется, что оборону возглавил самозванец, его, Годунова, отделяют несколько дней, в самом лучшем случае - неделя. И дальнейшие прогнозы до известной степени зависят от результативности его действий. И вообще, кому судьба быть повешенным, тот не утонет. Так когда-то сказала бабка, входя, в самом что ни на есть буквальном смысле слова, в горящую избу, чтобы вынести оттуда кошку с новорожденными котятами.
  А интересно было бы повстречаться с бабкой... она совсем рядом, в Фоминке...
  Угу, давай-давай, хронотурист.... Помечтай!
  Мысли пошли вразнос. Хотя такого раньше не бывало даже в нештатных ситуациях. Впрочем, эта была... даже не экстраординарная. Черт знает, как о ней вообще сказать, не воскресив в памяти боцманский загиб.
  Годунов ровнехонько, хоть и без помощи линейки, расчертил листок на клетки и начал вписывать в них то, что однозначно имелось в наличии. Часть пустых клеток заполнится в процессе совещания, часть по-прежнему будет удручать траурной белизной.
  На обороте Годунов, припомнив свои диванные размышления о возможностях и перспективах, накидал список вопросов.
  Картина становилась более ясной - но ничуть не более радужной. И, как всегда в трудных ситуациях, он начал говорить сам с собой.
  'Ну что, товарищ самозванец, делать-то будем?' - вяло спросил утомленный недосыпом и потрясениями внутренний голос.
  'Я не самозванец, я мобилизованный из будущего', - ничуть не энергичнее огрызнулся Годунов.
  'Угу, старший майор военно-морского флота Российской Федерации! Давай, вперед, строй оборону на суше, покажи мастер-класс! Это покруче любой морской пехоты будет!' - внутренний голос был традиционно упрям и ехиден. И эта традиционность создавала иллюзию стабильности, и...
  И как будто бы что-то перещелкнуло в мозгах: ситуация стала восприниматься, как фантастическая. Город вдруг увиделся кораблем в условиях автономки: какова ни была бы угроза, полагаться надлежит только на собственные силы.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"