Как и положено после смерти, Николай Сергеевич Курочкин оказался в священном суде. Впереди за большим дубовым столом сидел судья-ангел, завёрнутый в тёмно-коричневую ткань и махровый платок так, что был до боли похож на деревенскую бабку. Его лицо излучало тонкий и очень приятный свет, а рот добродушно и приветливо улыбался.
— Садитесь, милейший, — произнёс судья бархатистым голосом.
Курочкин поёжился, попереминался — да и сел на единственный табурет, что был в помещении.
— Уж простите, — проговорил судья несколько стыдливо, — что для посетителей у нас предназначена эта рухлядь: но такова традиция.
Курочкин кивнул и окинул взглядом стены и потолок: зал суда представлял собой куб со стороной метров пять, все его грани, в том числе и пол, были белыми и равномерно освещёнными, но источник света не обнаруживался — как будто помещение светилось само по себе.
— Я знаю, — произнёс судья, — что вам непривычна геометрия и метафизика места, в котором вы теперь находитесь. Но попробуйте вспомнить лабиринты своих снов — комнаты, коридоры, лестницы...
— А и вправду похоже на сон, — согласился Курочкин.
— Так что будьте готовы: скоро вы проснётесь, — сказал судья. — Но как и где — мы это сейчас выясним.
Он раскрыл лежавшую на столе книгу и принялся её листать. Было видно, что он с интересом читал записи на страницах.
— Так-так-так, — произнёс наконец судья.
— Что, плохо? — встревожился Курочкин. — Но я ведь старался!
— Да, я вижу, что вы старались. И не просто старались, а всё делали правильно — редко кто сейчас так поступает. Но есть один момент, к сожалению.
— Недоглядел, значит? — с грустью выдохнул Курочкин.
— Недоглядели! — печально проговорил судья. — А ведь идеал был так близок, так возможен. Но один момент всё испортил!..
— И что за момент? Большой или маленький?
— А это как поглядеть: с одной стороны он, конечно, крошечный — сущая мелочь! — но с другой — прямо-таки раскидистое дерево различных последствий. Эх, как бы объяснить вам получше?.. Вот! Представьте себе подзорную трубу: с одного конца у неё огромная линза, а с другого — малюсенький окуляр; но если взглянуть в ту большую линзу — то увидишь копеечное пятнышко, где всё далёкое и мелкое, а ежели поднесёшь глаз к окуляру — то сможешь рассмотреть крупно отдалённый объект. Но тут есть один хитрый момент: приближение кратно сужает поле зрения, а при взгляде в трубу наоборот широкоугольная панорама оптически удаляется.
«Как же он любит говорить про всякие моменты!» — подумал Курочкин.
Судья же улыбнулся и произнёс:
— Всякая жизнь состоит из моментов! Сплошные моменты и ничего, кроме них!
От этих слов Курочкину сделалось не по себе: неужели он так прозрачен для судьи-ангела?
— Хватит думать о глупостях, — проговорил судья. — Лучше расскажите о своих добродетелях!
— А что рассказывать?! — вздохнул Курочкин. — Вы и так всё прекрасно про меня знаете.
— Знаю, — согласился судья. — Но есть ещё и традиция. И она вам велит рассказывать. Вы ведь не хотите прослыть надменным молчуном? И кроме того, разве вам не хочется выяснить, где вы совершили ошибку? Я, конечно, могу тыкнуть пальцем и зачитать нужные строчки из книги жизни, что лежит передо мной, но это будет не так интересно и не так драматично, согласитесь.
— Традиция!.. — со вздохом сказал Курочкин и начал припоминать.
— Какая у вас отменная память! — проговорил судья. — Далеко не все видят свою прошедшую жизнь с такой чёткостью.
Курочкин встрепенулся и робко спросил:
— А можно я буду думать и ничего ртом не говорить? Вы же всё равно все мои мысли слышите.
— Эх, у вас прямо стремление нарушать традицию! Но я тем не менее разрешаю. Потому что люблю тишину. В тишине и думается лучше. Так что: начинайте! А я вас поправлю, если вдруг заблудитесь в мыслеобразах.
И Курочкин стал вспоминать свою жизнь. Он знал, что зло было всюду и наблюдало за всеми. Но вездесущее зло не просто хотело всё знать о бедном Николае Сергеевиче — оно хотело пометить его персональную душу числобуквенным идентификатором и затащить в цифровую тюрьму. Но Курочкин был умён, понятлив и сообразителен — и потому вовремя осознал, что́ есть злейшее зло, и выработал такие правила поведения, чтобы минимально соприкасаться с дурным и уберечь свою ненаглядную душу. Курочкин посещал в сети «Интернет» только отдельные и проверенные сайты, фронтальную камеру на ноутбуке заклеил скотчем, номер личного телефона никому постороннему не давал, а банковской картой перестал расплачиваться с тех пор, как банки заклеймили все торговые точки бесовскими категориями и ввели дьявольский кэшбэк. Правда, приходилось иметь дело с механическим банкоматом — но Курочкин всегда выводил со счёта разные суммы по хитрой системе, чтобы его профиль трат был непонятен презлейшей биг дате. На улицу Курочкин выходил в кепке и чёрных очках, а до работы добирался разными путями; биометрическими аутентификациями не пользовался и с упоением сочинял длиннющие пароли: причём для каждого портала у Курочкина был свой пароль — отменная память, к счастью, позволяла так поступать, хоть изредка и случались мелкие казусы, когда Николай Сергеевич вводил не то и не там, — но ведь это же не имело последствий?..
— Нет, не имело, — успокоил судья. — Продолжайте!
И вот, когда турникеты метро оснастили камерами с функцией распознавания лиц, Курочкин перестал пользоваться общественным транспортом и пересел на такси: было, конечно, дорого — но зато душонка не так трепетала. А потом по всему городу в подъездах власти установили умные домофоны — эти злые-презлые двери — и уязвлённый Курочкин вынужденно переселился на дачу: до пенсии ему оставалось больше десяти лет, но вырученные деньги за ставшую небезопасной квартиру позволили сносно прожить эти годы. Тут стоит упомянуть вот о чём: Николай Сергеевич изрядно помучился, пытаясь продать квартиру без привлечения банка, но таки нашёлся один человек, пусть и с бандитской внешностью, который принёс и разложил стопочки разноцветных купюр — те были дюже потрёпанные, словно побывавшие в стиральной машине, но Курочкин не стал задавать лишних вопросов.
— А тот бандит всё ещё жив, — произнёс судья, — и довольно неплохо живёт в вашей бывшей квартире.
— Я очень рад за него, — сказал Курочкин и принялся думать дальше. А дальше-то ничего плохого и не происходило: несколько лет Николай Сергеевич провёл в почти забытой прогрессом деревне, занимался огородом да яблонями, ходил в лес за хворостом, а ещё с потрясающей лёгкостью увёртывался от глазка камеры в сельском магазине «Пчёлка». В общем, жил-жил — да и умер в один солнечный день.
— Вы почти святой мученик! — похвалил судья.
— Почему же почти? — спросил Курочкин.
— Потому что был в вашей жизни один момент, который вы упустили. Ваша ретроспектива не полная!
— Наверное, оступился по молодости, да?
Судья покачал головой:
— Ошибки молодости вы успешно исправили. К тому же, вы тогда ещё не уверовали, поэтому получение первого паспорта и приключения в военкомате и на кафедре не считаются. Да и первая ваша карточка — дебетовая — тоже не в счёт.
— Хорошо, что кредит никогда не брал! — произнёс с воодушевлением Курочкин. — А ведь чуть было не попался я в эти сети...
— Это да! — согласился судья. — Люди-то совсем не понимают, что достаточно одного раза — и они уже отмечены злом. И только переезд за границу может помочь, да и то — не всегда. А если ты исповедуешь финансы и просрочил выплату по кредиту, пусть даже на один рубль, — то это уже грех. А грехи копятся.
— Я в финансы не верю, — сказал Курочкин, — поэтому к деньгам отношусь прохладно. Меня пугает и будоражит другое. И вот вы... вы говорите, что я оступился в каком-то моменте на своём жизненном пути: но где именно?
— Помните, в двадцатом году случилась на Земле эпидемия?
— Как не помнить! Всех по домам засадили. Я-то спокойно сидел у себя в квартире — а ведь некоторые изнывали! Особенно те, которые в экстраверсию крещены были.
— А вы, между прочим, не выдержали — соблазнились! Весь апрель мирно сидели, а на первое мая код-пропуск да и выписали!
— Эх, было дело! — проговорил Курочкин. — Но я же при регистрации указал номер от симкарты, которую специально купил для данного случая и потом ею больше не пользовался.
— Это — да. И это, конечно, хорошо. Но ведь был и другой номер!
— Какой же?
— Десятизначный, от транспортной карты.
— Но это же фигня! — выдохнул Курочкин.
— Увы! — произнёс судья. — По этим десяти цифрам карты вы прошли через турникет на «Добрынинской», а там уже работала камера с распознаванием лиц — и ваша оцифрованная мордашка попала в городскую систему: во все эти чудовищные СППР и УИР, ЕЦХД и СТАТС, а также в служебную душегубку КИАСОУММ.
— Убоже! — с горечью пробормотал Курочкин.
— Вот так оно и случилось. Жаль, что оценку «отлично» поставить нельзя — но вы уверенный хорошист. И один из лучших! Поздравляю! И на этой радостной ноте позвольте с вами расстаться — время уже!..
Внезапно в правой стене открылся проём в непроницаемо чёрную пустоту.
— А что там будет со мной? — спросил Курочкин.
— Сначала тьма, а потом... Впрочем, вы всё увидите сами!
И Курочкин ступил в эту тьму, сделал несколько робких шажков, но вдруг испугался, развернулся — а позади уже не было никакого света.
— Наверное, будет бояться тёмных ночей, — процедил с грустью судья, который всё ещё чувствовал мысли ушедшего Курочкина. Но наконец поток чужих дум иссяк, и наступила полнейшая тишина. А судья выдохнул и зажмурился. Теперь темнота окутала и его.