Аннотация: Они родились в непростое время, когда мир стоял на пороге промышленных и социальных революций, в эпоху когда разрушались вековые устои. Поколение вчерашних детей, которому было суждено стать топливом революции. Смогут ли они пронести свои мечты и ценности через безжалостное пламя зари нового мира? Смогут ли они остаться людьми?
Пролог
Несмотря на позднюю ночь, все огни во дворце горели. Молочный мрамор колонн и начищенных полов сегодня казался волшебно прекрасным. Даже бело-багровый королевский герб, который граф видел тысячи и тысячи раз, обрел особенное обреченное величие.
Граф шёл как во сне, поднимаясь по широким лестницам среди суетливого хаоса этой ночи.
Граф шёл и чувствовал на себе лихорадочные взгляды гвардейцев короля, чувствовал осязаемый ужас дворцовых слуг, видел молящие лица плачущих женщин.
Сегодня королевский погреб открыли в последний раз - для заключительного, прощального пира. И все они: женщины, гвардейцы и слуги пили вино, точнее пытались залить им собственный страх, залить тягучую жуть ожидания неминуемого конца.
Граф шёл, отрешенно чувствуя несвойственную дворцу суету. Шёл, пытаясь сохранить на лице холод непоколебимого бесстрашия, но страх, всей громадой своего скользкого туловища, мерно перекатывался чуть ниже желудка.
Как же так? Как мы проглядели? Как мы дошли до такого?
Граф шёл, не замечая, как его окликают другие аристократы, как приветствуют бледные привратники бесчисленных дверей.
Граф шёл к королю.
Багряные шторы закрывали огромные окна, расползаясь по белым стенам, в этом последнем коридоре на пути в королевскую спальню.
Граф шёл, чувствуя непривычно быстрые удары собственного сердца.
Мне всего лишь двадцать шесть лет. Двадцать шесть. Двадцать шесть. Двадцать шесть.
Королевский камердинер только слабо кивнул ему, перед тем как открыть дубовые двери, покрытые искусной золоченой резьбой.
Король сидел в одиночестве, на мягкой перине широкой кровати и зачарованно глядел на огромное полотно, занимавшее целую стену спальни. На картине была изображена королевская семья. Статная королева, одетая в неброское, но изящное белое платье. Сам король, строгий и величественный, облаченный в багровую мантию, подбитую горностаевым мехом, с перекинутой через грудь белой лентой и опоясанный широким мечом. Ещё совсем крохотный принц Шандский, на чьем лице играла еле уловимая улыбка. И две принцессы: одна чуть старше, похожая на королеву, с тяжелым, едва ли не надменным взглядом больших черных глаз, украшающих простое, но правильное лицо. И вторая, юная цветущая девочка с куда более светлыми волосами, нежели у сестры и чуть смущенным, игривым выражением лица, будто желающая сию секунду отвернуться от взгляда зрителя.
Она ещё такая юная, но уже красавица. Сколько лет назад её написали? Восемь? Двенадцать?
Граф невольно присоединился к созерцанию великолепного полотна, не решаясь потревожить короля.
Ещё не покажется заря, когда эту картину порвут и изуродуют. Конечно, смеясь и, конечно, злорадствуя.
Наконец, король отвел взгляд от изображения своей семьи и повернул голову к своему гостю. Лицо монарха выражало грусть, под внимательными глазами залегли тяжелые тени. Почти седая борода потеряла свою привычную аккуратность.
- Граф. - Король слабо улыбнулся.
- Ваше величество.
- Сколько их?
Вся столица, все предместья, все гадкие норы.
- Не меньше ста тысяч, ваше величество. Улицы всё ещё заполняются.
- Наши армии?
- Вторая регулярная механизированная армия и Четвертая смешанная под началом герцога де Бадияра движутся с юга. На границе остался только воздушный флот. Но герцог войдёт в столицу, в лучшем случае, через сутки. Первая регулярная армия не ответила. Западные сеньоры так же не ответили на наш призыв собирать знамёна.
- Они ждут исхода. А исход предрешен. - Король тяжело вздохнул.
- Нам не хватило всего суток, ваше величество.
- Боюсь, что нам не хватило десяти лет.
- Ваше величество?
- Меня короновали в семнадцать лет. В девятнадцать я принимал последний рыцарский турнир. Сейчас мне пятьдесят девять. За эти сорок два года мир изменился до неузнаваемости. Наверное, мы слишком торопились. Все эти мгновенно выросшие заводы, новые и новые виды техники, беспощадный, стремительный прогресс. Постоянно умножающаяся армия, разорившееся ремесленничество, растерявшееся крестьянство... Крестьянство, да. Мы сами дали им образование. - Монарх горько усмехнулся. - Если бы у меня было ещё десять лет, я смог бы дать им всем работу и еду. Смог бы договориться с теми, кто оказался способен разбогатеть и приспособиться к этому новому миру, в отличие от нас. Но что об этом говорить? - Король бросил многозначительный взгляд в сторону зашторенного окна.
- Но вы объединили двенадцать народов, мы овладели проливом Титанов, наши берега омывают три моря и один океан. Нет более великой страны.
- И чем это величие заканчивается? Мои гвардейцы, даже вместе с вами, граф, не смогут удержать дворец. Мы сегодня погибнем. - Монарх пронзительно посмотрел в глаза своего гостя.
- Я погибну, но вы, ваше величество, нет. Если толпа не до конца озверела, то она понимает, что все их жизни зависят от вашей. Завтра, когда в город войдут южные армии, только вы сможете остановить резню... Если же они вас убьют, то месть герцога будет страшна.
- Вы говорите про армии на четыре пятых состоящие из таких же отпрысков крестьянских семей. Вы уверены, граф, что они готовы убивать соотечественников? Вы уверены, что они вообще подчиняются де Бадияру?
Нет, не уверен. Я ни в чём не уверен. Но они все хотя бы давали присягу.
- Не могу знать, ваше величество. Последний раз я связывался с ним два дня назад, когда толпа ещё не оборвала провода и не взяла дворец в осаду.
- Вот именно. Возможно, и нашей армии больше не нужна монархия.
- У вашего величества есть наследник. Поэтому, ваша смерть ничего не изменит.
- Одиннадцатилетний юноша с матерью и двумя сестрами? Пока он годится только как знамя. Но он хотя бы в безопасности, благодаря вам, граф.
- Благодаря Маркизу де Сательяцу, он глава Ордена, ваше величество.
- Однако, вы убедили его покинуть столицу с королевской семьей до обострения этого кризиса.
Только не ради принца Шандского.
За окнами послышался иступленный рёв толпы, она что-то скандировала, кричала и этот почти животный вопль, всё больше наполнялся отчетливой угрозой. Граф, не спрашивая разрешения, подошел к окну и выглянул на улицу. Вся дворцовая площадь сияла тысячами и тысячами факелов, по морю человеческих фигур проходили трепетные волны, толпа выла и смотрела голодными глазами на белый мрамор величественного дворца.
Скоро.
- Ваше величество. - Граф отвернулся от окна. - Я не смогу быть рядом с вами, когда они ворвутся во дворец. Я буду за вашей дверью. Мне будет легче сдерживать их в коридоре. Я не должен давать вам советов, но когда они войдут в вашу спальню, вы должны быть спокойны. Пусть они видят, что вы не представляете для них угрозы. Тогда ваша жизнь будет в большей безопасности.
- На что она мне, граф? Добровольно отдать себя в руки чумазой толпы не приняв даже боя? Как же моя честь? - Король вгляделся в лицо своего подданного.
- Ваша жизнь, жизнь отца державы, сейчас важнее всего остального. Только в ваших силах сохранить страну единой и неделимой. - Граф сделал паузу. - Ваше величество. - Он поклонился и, не дождавшись ответа, вышел из спальни.
Толпа на улице всё больше неистовствовала. От этого согласного рёва, начали дребезжать стёкла огромных дворцовых окон.
Граф шёл, стараясь подавить вновь проснувшийся страх. Повсюду бегали гвардейцы, занимая свои позиции и проверяя винтовки. Женщины и юные пажи исчезли в недрах дворца.
Граф шёл, слушая ритмичный визг и скрежет: приглушенные удары металла о металл.
- Они повалили уличный фонарь, выбивают им внешние ворота! - Крикнул какой-то молодой гвардеец, осторожно заглядывая за штору.
Граф шёл в свою комнату.
Дверь легко поддалась, и он оказался в небольшой каморке. Торопливо опоясался своим длинным, узким обоюдоострым прямым мечом, засунул за пояс короткую дагу. И присел на кровать. Сделал несколько глубоких вздохов.
Как ты там Аурелия, принцесса моя? И почему маркиз не взял меня с собой?
Граф посмотрел на свои руки и с грустью отметил, что они дрожат.
Никогда так не боялся. Но страх уйдет. Сейчас.
Он расправил плечи, потрогал обитый серебром медвежий клык на своей шее и достал из стола коричневую коробочку. Открыл её.
Две синих таблетки. Тридцать секунд. Следом одна красная.
Граф почувствовал, как расходится тепло по его конечностям. Перемотал левую руку, чуть выше локтя, жгутом и несколько раз сжал и разжал кулак. Достал маленький шприц с одноразовой инъекцией, нашел вену и поставил укол. Вторым шприцом, с другой маркировкой, граф сделал внутримышечную инъекцию в оголенное плечо. Наконец вынул продолговатую серебряную коробочку, из которой высыпал две небольших кучки серого порошка на свой стол и вдохнул их носом через тонкую трубку.
Граф приложился к стене, ощущая, как его мышцы наливаются непривычной силой, как исчезает страх и приходит хладнокровие. Он встал с кровати и немного размялся, надел тяжелую кирасу, на мгновение прикрыл глаза и вышел из комнаты.
Толпа уже выбила внешние ворота в королевский сад и теперь глухо таранила массивные дубовые двери самого дворца. Гвардейцы больше не суетились. Один из отрядов занял позицию на лестнице, готовый встретить безумную толпу, когда та ворвется внутрь. Другой отряд поменьше располагался чуть выше. Все гвардейцы с болезненным напряжением смотрели на вздрагивающие от мощных ударов врата. Некоторые отправляли графу легкие кивки, на которые тот, почти бездумно отвечал.
Двадцать восемь винтовок, сто сорок выстрелов, потом ближний бой. Сверху ещё двенадцать, шестьдесят выстрелов, потом ближний бой. Слишком мало, чтобы напугать сто тысяч человек.
В коридоре, ведущем в королевскую спальню, и вовсе было только четыре гвардейца. Немолодых, но, похоже, опытных. Они тоже мрачно кивнули графу.
- Я надеюсь, что вы хорошие стрелки. Я займу позицию в начале коридора и, естественно, буду постепенно отступать к двери в королевские покои. Не попадите в меня. - Граф обвел взглядом их лица. - Если кто-то из вас сомневается в себе, то лучше отложите винтовки и сразу беритесь за мечи.
Гвардейцы неуверенно переглянулись.
- Мы лучшие. - Мягко сказал самый старший из воинов.
- Тогда я спокоен. - Граф кисло улыбнулся и двинулся к началу коридора.
Слишком широкий для одного, но для пятерых ширина может стать преимуществом.
Снизу прилетело эхо громкого треска, а с улицы радостные вопли, полные плотоядного восторга - дворцовые двери начали поддаваться.
Будьте вы прокляты, безумное стадо.
Эхо снова принесло оглушительный треск под аккомпанемент всё более истеричных воплей тысяч людей.
Будьте вы прокляты.
Наконец, врата пали с тяжелым скрипом и громоподобным рыком рвущегося дерева. Толпа счастливо взвыла, упиваясь своей первой победой.
Внизу грянул нестройный залп гвардейских винтовок. Через несколько секунд гвардейцы дали второй залп. Восторг обезумевшей толпы сменился крикливой яростью.
Граф вынул из ножен свой меч, задумчиво оглядел лезвие, слушая гром очередных винтовочных залпов.
Третий и четвертый.
Левой рукой граф достал дагу и поправил кирасу, веса которой он не чувствовал. Грохнул пятый залп.
Теперь только мечи. Деритесь как львы.
Граф аккуратно выглянул в окно, отодвинув толстую багровую штору. Толпа бесконечным потоком валила в сад, расползаясь вокруг дворца. Основная масса скопилась у входа, пытаясь, с какой-то звериной тупостью, протолкнуть друг друга внутрь.
Даже если бы первые ряды дрогнули, то отступить им бы никто не дал.
Граф отошел от окна и начал по-кошачьи мягко фланировать от одной стены коридора к другой. Слышались отдельные выстрелы. Видимо к бою подключились свежие гвардейцы, дворец постепенно наполнялся криками. Отчаянье, боль, какой-то неестественный восторг, яростные кличи: все смешалось в недалёком эхе, отражающемся от мраморных стен королевского дворца.
Недолго осталось.
Винтовки окончательно замолкли, а крики усилились. Толпа на улице вопила, свистела, кричала хором какие-то нелепые лозунги. Но в этом хаосе звуков чувствовалась странная сила. Сила какого-то несвойственного простолюдинам единства, нелепая окрыленность и бесконечная решимость.
За что они с таким восторгом идут на смерть? Не за короля. Не за отечество. Не за свои семьи. Даже не за свои сытые животы. За что? За какую-то нелепую "справедливость", взращенную на ненависти?
Они приближались, граф слышал топот множества ног. Видимо гвардейцы отступили или были перебиты.
Дворец большой. Интересно, как скоро толпа направит основной поток в этот коридор?
Первым из-за угла выбежал безусый юнец, почти ребенок.
Конюший или подмастерье. И дурак.
На его лице играла лучезарная улыбка, которая мгновенно исчезла при виде графа. Мальчишка неуклюже попытался затормозить, взмахнул рукой с коротким факелом и потерял равновесие. Граф не колебался, нанёс удар, разрубив юнцу грудь и живот. Тот упал и проворно пополз прочь, не понимая, что он уже мёртв.
За ним выскочила тройка таких же детей, вооруженная какими-то кочергами. На их лицах не было улыбок, но застыла наивная обескураженность.
- Сюда, тут они! - Закричал один из них и с тупой отвагой ринулся на графа, чтобы тут же упасть, вцепившись руками в своё страшно рассеченное лицо. Двое других не торопились нападать, неуверенно остановившись.
Гвардейцы выстрелили. Пули прожужжали, прошив обоих мальчиков и завершив свой полёт в мраморной стене за их спинами. Один согнулся и тяжело пошёл прочь, второй упал, шипя какие-то бессмысленные слова. За ними пришли другие.
Люди, в основном юноши и молодые мужчины, всё прибывали. Некоторые самоотверженно кидались на графа и погибали от меча или даги, другие останавливались в нерешительности и гибли от гвардейских пуль.
Белый мрамор коридора залила тёмная кровь. Некоторые тяжело умирали, конвульсивно дергаясь, некоторые упирались бессознательным взглядом в далёкую дверь. Какой-то мальчик держался за свой распоротый живот и беззвучно плакал.
Оно стоило того?
Человеческий поток постепенно набирал силу. Стало больше зрелых мужчин, вооруженных дубинами, вилами и косами. У некоторых даже попадались простые мечи. И лица их наполняла уже не растерянность, но лютая ненависть.
Граф двигался плавно и грациозно, то отскакивая от напирающей человеческой стены, то вновь бросаясь в яростную атаку. Меч графа белой искрой сверкал в свете ламп и факелов, калеча, раня и убивая. Гвардейцы стреляли, перезаряжали винтовки и стреляли снова, но потери не останавливали человеческую реку, медленно продвигающуюся к заветной двери.
Как же не хочется умирать.
Пули с пронзительным жужжанием снова пронеслись мимо графа, который вдруг остро ощутил вонь этой людской массы. Смесь запаха перебродившего вина, пота, нечистого дыхания сотен ртов со сладковатым ароматом свежей крови. Тут же навалился и дьявольский шум. Глумливые крики, подбадривания, брань, стоны раненых и умирающих.
Вы же не люди, вы животные.
Гвардейцы выстрелили, и будто бы в ответ, послышался оглушительный выстрел из недр толпы. Граф почувствовал легкий толчок в области груди, но не сбавил темпа в своём смертельном подобии танца.
Если это мушкет, то кираса должна выдержать.
Он продолжал рубить и резать, кромсать тела крестьян, вскрывать их животы, разрубать их лица, отсекать руки. Но что-то было не так.
Я слишком медленный.
Выпад вилами прошил его левую руку, и она тут же стала хуже слушаться. Толпа взвыла, радуясь проступившей крови своего врага.
Граф знал, что после таблеток и уколов он не может ощутить боли, что его реакция обострена, а физическая сила умножена. Но теперь он чувствовал, как его движения теряют свою отточенность и тело, будто бы с какой-то неохотой, подчиняется его командам.
Гвардейцы отбросили винтовки и вынули мечи, бросившись на толпу, а граф отступил. До двери в королевские покои оставалось каких-то семь метров.
Ему стало тяжело дышать. Он приложил руку к груди и нащупал круглую дырку рядом с ребром жесткости в своей кирасе.
Значит не мушкет.
Граф закашлялся, а потом почувствовал легкое головокружение. Гвардейцы храбро дрались, орудуя своими тяжелыми мечами.
Тоже слишком медленные для такого количества людей.
Один из гвардейцев пропустил удар дубиной, его меч упал на мраморный пол, а рука повисла безвольной плетью. Почти тут же он принял ещё несколько ударов ножами, самодельными копьями и дубинами. Сделал три маленьких шага назад и упал.
В толпе опять кто-то выстрелил и один из гвардейцев дернулся, еще несколько секунд продолжал ожесточенно драться, но вскоре получил новые удары и приложился к стене, тут же облепленный безумной толпой.
Ну, вот и всё. Аурелия, девочка моя...
Двоих оставшихся королевских гвардейцев, мятежники просто смели, мгновенно окружив и поглотив в своём бесконечном потоке.
Граф видел торжествующие лица, полные мерзкого, кровавого восторга. Все они смотрели на него со странной жадностью.
Граф отрубил руку первому, с дубинкой. Проколол второго. Почувствовал скрежет железа, встретившегося со своей пробитой кирасой. Потом ощутил тупой удар по правой ноге. Третий мятежник рухнул, держась за свой разрубленный бок.
Длинный клинок исступленно метался, вскрывая грязные шеи, рассекая озлобленные лица, протыкая грудные клетки и животы.
Граф не мог ощутить страх, но чувствовал сожаление. Было так безумно умирать от рук взбунтовавшейся черни. Было так безумно просто умирать.
Мне всего двадцать шесть.
Прижатый к самому входу в королевские покои, он чувствовал, как пропускает всё новые и новые удары. Наконец, граф не смог стоять и начал сползать по двери с золоченой резьбой, почти рефлекторно парируя бесконечные выпады. Кто-то достал его шею, и почти тут же графу рассекли щеку, круша лицевые кости и ряды белых зубов. А потом он увидел очередного безусого юнца со старым, ещё однозарядным пистолетом. Мальчишка улыбался.
Черное дуло заглянуло в лицо графа.
Как нелепо.
Он услышал только отдаленное эхо выстрела, когда вокруг него уже воцарилась непроглядная тьма.
За десять лет до штурма дворца, когда король радовался первым шагам своего годовалого наследника - принца Шандского, а государство готовилось к новым победоносным войнам, в тихих провинциях выковывалось новое, юное поколение, которому было суждено изменить мир.
Бесстрастная ночь нежно опускалась на небольшой прибрежный городок, кричали чайки, прощаясь с тёплым днём и поскрипывали старые лодки местных рыбаков, постукивая друг дружку выцветшими бортами. Бриз уже поменял своё направление, и в городке вдруг запахло травой, дикими цветами и сладковатым дымом топящегося Эфира, со стоящей неподалёку электростанции.
В одном из небольших каменных домиков, которыми был щедро усеян берег, горело слабым светом одинокое окошко. А за ним, в свете тускловатой лампы, можно было различить силуэт юноши, который с болезненной сосредоточенностью читал замызганную книжку.
Ему было пятнадцать лет. Зеленые глаза бегали по выцветшим строчкам, а на загорелом лице отражалось содержание книги. Напряжение сменялось меланхоличной задумчивостью, которая время от времени перетекала в неосознанную улыбку, а потом лицо юноши вдруг снова напрягалось. Время от времени он касался своего лба, будто убирая с лица непослушную прядь, несмотря на свою короткую стрижку.
За окном совсем стемнело и вдоль узких улочек зажглись яркие фонари. Вспыхнул десятками огней пирс, включился мощный фонарь приземистого маяка.
Мальчик на мгновение отвлекся на посветлевшее окошко и вновь вернулся к книге.
Рыцарь несся по тернистому пути, к победе над своими озлобленными противниками. Завоевывал сердце прекрасной дамы, выигрывал турниры, обзаводился верными друзьями, преодолевал всевозможные трудности и никогда не сдавался. Юноша читал и чувствовал себя этим одиноким всадником, справедливым воином, настоящим благородным Рыцарем с безупречной честью.
Мальчик так и не смог бы оторваться от книги до поздней ночи, но его настольная лампа решила иначе. Вдруг вспыхнула слишком ярким светом, устало шипя, а затем потухла, погрузив комнату в бледный сумрак.
Юноша бессильно застонал - идти и искать новую лампочку в этот поздний час было чревато суровым выговором от его старшей сестры. Поэтому, он смирился. Разделся и лег на жесткую кровать, пытаясь как можно быстрее уснуть, ибо он знал, что в своих снах он продолжит быть благородным рыцарем, облаченным в сияющие латы.