Убогая обитель папы Карло, мелкобуржуазного ремесленника. В углу лачуги - камин, все остальное пространство занимает грязь и нищета. На сцене - Пьеро, грустный и бледный как всегда.

Пьеро (характерным трагическим голосом, с надрывом): Сейчас перед вами мы разыграем спектакль о неразделенной любви и мертвом поэте. Он любил играть на флейте и торговал ливером на Плешке.

Пьеро уходит за кулисы робкой походкой опечаленного гомосека. На сцену, глумливо улыбаясь и подмигивая зрителям, выходит Арлекино - цепной пес режима Карабаса. Арлекино толкает перед собой тачку с трупом поэта. Над тачкой вьются мухи.

Арлекино (улыбнувшись еще шире и циничнее): А вот вам и поэт! Всю жизнь трепался и играл на флейте, а перед смертью обосрался и просил не отпускать его руку. Но против смерти тепло человеческой ладони - ничто. Надеюсь, хотя бы тепло кала скрасило его последние минуты, напомнив ему тепло материнской утробы (ехидно смеется).

На сцену выходит ссутулившийся Буратино с заплаканными глазами и отпиленным в знак траура носом.

Буратино: Он был моим другом и компаньоном по опасному бизнесу. О Гектор, сердцу милый! Ужель закончена страда и жатва сжата?

Мертвый поэт (из тачки): Да, мой милый Буратино.

Буратино, рыдая, валится на пол и натурально бьется лбом о землю.

Буратино (рыдает): Ыыыыыыы...!

Арлекино (похлопывая Буратино по плечу и подражая его пафосному тону): Вот так любого пидораса, лишь час его пробьет, Аид поманит властною рукою в чертоги мрачные свои. Еще вчера ломал скамейку у подъезда, стоял в очереди за квасом и тащил из монтажного цеха все что ни попадя, а сегодня захлопнет за собой дощатую дверку.

Арлекино вываливает пованивающего поэта на пол.

Буратино: Гектор, Гектор...

Арлекино, засунув руки в карманы, рассматривает протухшего поэта, местами покрытого уже плесенью.

Арлекино: Он был слишком хорош для этого мира. (Задержавшись на секунду взглядом на кишащей мухами и их личинками ротовой полости поэта) Чересчур хорош.

Буратино поднимается с пола, садится и вытирает слезы.

Буратино (всхлипывая): Вот, еще один пал жертвой незримого холокоста.

Арлекино (удивленно): Что, и он тоже?

Буратино: Да, он тоже в течение двадцати лет, с благословения отца Филиппа, вырубал из водосточных труб флейты и засовывал их в жопы бездарным поэтам... он очень любил полотна Босха... Каждого из них он напутствовал словами: "Хватит эпатировать. Идите лучше работать в пожарную часть - там хорошо платят".

Арлекино (почесывая жопу; ворчливо): Вам с вашим размахом давно уже пора организовать свой профсоюз... И что поэты - становились лучше?

Буратино: Нет. Его действия вообще редко достигали цели, а обещания не сбывались. Мне он обещал, что как только метастазы достигнут спинного мозга, я стану обтекаемым - а вместо этого я стал лысым.

Буратино снимает колпак, сшитый из носка папы Карло, и с порнографической откровенностью демонстрирует сначала Арлекино, а потом и зрителям абсолютно гладкий деревянный cranium без следов трепанации. Арлекино при виде лысого черепа Буратино разражается вульгарным босяцким смехом.

Буратино (бросив случайный взгляд на труп Поэта): Нет, нет успокоенья! Расколот мир, и тьма вокруг!

Буратино с решительностью вдовы, совершающей ритуал сати, бросается в камин. Арлекино подходит к камину поближе, берет кочергу и заталкивает Буратино вглубь - пламя разгорается. С восточной неторопливой мудростью в глазах Арлекино смотрит на огонь, на губах его блуждает улыбка...

По залу разносится запах формалина. Минутой позже на сцену выходит Карабас-Барабас - задумчивый патологоанатом. Под его белым медицинским халатом надет черный мундир с двумя звездочками на плетеных погонах и дубовыми листьями в петлицах. При виде Карабаса Арлекино прячется под тачку, а Буратино закрывает за собой чугунные створки камина. Карабас молча остукивает Поэта медицинским молоточком - коленные рефлексы в норме; сдавливает пальцами глазное яблоко Поэта - признак Белоглазова не проявляется; лезет в карман за стетоскопом, одновременно запрокидывая голову Поэта и заглядывая ему в рот.

Карабас (шепчет): А вот и кубок короля Артура...

Вместо стетоскопа Карабас достает из кармана щипцы и выдергивает золотые коронки изо рта Поэта.

Карабас (полушепотом): ...вот так безумный Иегова встретит блудных детей и вечных должников своих на том свете: душу вынет и в карман положит...

Карабас протирает коронки, очищая от крови и налипших личинок, и кладет их в карман халата. Какое-то время он равнодушно смотрит в вытаращенные глаза Поэта опустошенным взглядом человека, заглянувшего величественной в своей расточительной щедрости природе под пышную юбку и увидевшего там то, что и следовало ожидать - скользкую вонючую пизду; потом переводит взгляд в зрительный зал.

Карабас (презрительным голосом юродивого, знающего Правду): Вся ваша жизнь - театр.

Карабас уходит, зловеще топая тяжелыми сапогами. Какое-то время на сцене ничего не происходит. Буратино тихо догорает в камине. Как только звуки шагов Карабаса смолкают, из-под тачки вылазит Арлекино и, вполголоса кляня себя за нерасторопность, начинает копошиться своими толстыми пальцами в окровавленном рту Поэта - но там больше ничего нет: поэтам чуждо стяжательство. Тем временем, Поэт пытается собраться с силами, чтобы огласить свою последнюю мысль, посетившую его на самой границе перехода в несуществование.

Поэт (собравшись наконец с силами; с трагизмом лишнего человека): Вот, до чего доводит людей панк-рок! (Умирает, так никем и не понятый)

На сцену возвращается ранимый гомосек Пьеро, чтобы сказать последние трагические слова на смерть Поэта, но он никому не нужен и не интересен: пыльный занавес опускается прямо на его кислое ебало.

Конец.