Михайлова Н , Тулянская Ю. : другие произведения.

Королевство белок

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:
    Редакция романа "Королевство белок". Берест из Даргорода встречает лесовицу. Судьба сводит их с другими отверженными мира сего. В романе - их путь в поисках Пристанища.

   Михайлова Н.
   Тулянская Ю.
  
   Королевство белок
   (роман)
  
  
   Часть 1
  
   Она появилась на свет в день летнего солнцеворота на лесной поляне, усеянной цветами ирицы. Ирица была "ее" растением - тем, с которым она связана душой больше, чем с остальным лесом.
   Раз в году, в солнцеворот, лесовицы и дубровники собирались вместе на скрытой поляне: когда чувствовали, что зарождается новое, подобное им, существо. Вместе они плясали и объединяли свои особые силы, которые каждый получал от леса и от "своего" растения. Благодаря этой пляске их новорожденные братья и сестры сразу узнавали о жизни все, что им нужно было о ней знать.
   Лесовиц люди называли еще "лесными пряхами". Весь год, прячась в больших дуплах или потайных шалашах, они пряли и ткали, чтобы одеть братьев и сестер, что народятся будущим летом. В пище они нуждались мало, им хватало и горсти ягод или орехов. Силы этих существ восстанавливал лес, а в особенности трава или дерево, с которыми они были в родстве.
   Жизнь лесовиц была загадочна. Мало кто из людей знал о них что-нибудь достоверно. Говорили, будто они, если замрут, могут сливаться с лесом. Тогда их не увидишь даже в упор. Будто охотничьи собаки не берут их следа. Будто они любят наряжаться и не только плетут себе венки и делают бусы из ягод, но обязательно подберут оставленную для них на пеньке ленту, чтобы заплести себе косы.
   Ту, что родилась в солнцеворот среди цветов ирицы, не звали никак. Она и не понимала, что значит - "звали". Мысленно она называла себя "я", не всегда отделяя это "я" от леса. Она была почти одно с поляной, где родилась, с деревьями, с травами и всем, что было вокруг. Но иногда она смотрелась в небольшие озерца с черной водой и видела "себя". Она была похожа на своих лесных сестер и очень удивилась бы, узнай, что похожа еще и на людей - очень молодая, невысокого роста девушка с длинными льняными волосами, с большими зелеными глазами, в холщовом, ею же самой сотканном платье.
   Вот и сейчас, глянув в озерцо, она поняла, чего же в этом облике не хватает: если бы нанизать на нитку несколько кусочков коры, перемежая с ягодами и желудями, было бы намного, намного лучше.
   И та, что называла себя просто "я", медленно пошла в сторону, где шумела дубовая роща. Дубы дадут ей желудей для ожерелья.
   Лес был полон привычных лесовице звуков. В траве кричал дергач. Поскрипывали старые сосны. Тонко звенел комар. В лесу была тишь, но певучая, полная не нарушающих ее голосов.
   И вдруг новый звук раздался вдалеке: лай собак. Его подхватило эхо. А почти рядом затрещали кусты. Лесовице показалось, что это крупный зверь, вепрь или лось... Она не боялась: до сих пор в лесу не происходило ничего, что могло бы ей угрожать. Ни вепрь, ни лось, ни другой какой зверь не были страшны лесовице.
   Она бесшумно скользнула туда, где слышала шелест и треск ветвей. Проскользнув сквозь заросли, лесовица замерла на самой границе поляны, готовая раствориться в кустах, если тот, кто приближался к ней, не должен был ее видеть.
   Он показался...
   В первый миг лесовице почудилось, что это дубровник, один из ее лесных сородичей. Но нет! Она бы почувствовала исходящую от него особую силу дубовых рощ. По ней она узнавала своих, как звери узнают друг друга по запаху. От любопытства лесовица забыла об осторожности и выглянула из кустов.
  
   Берест уже понял, что от собак ему не уйти. Все равно, не сдаваться же даром. Он, тяжело дыша и шатаясь, вырвался из зарослей на поляну. Упал на колено, хотел встать, опираясь о землю рукой, и вдруг встретился взглядом с лесовицей... Берест застыл, приоткрыв рот. Девушка в чаще леса?.. Или... неужто лесная пряха? Собачий лай приближался, а Берест не отводил изумленного взгляда от этого дива. Какие волосы у нее - до самого пояса, и украшены травой... той самой, что с белыми цветками.
   - Ирица, - шепотом произнес Берест, припомнив, как зовется трава.
   Лесовица не шевелилась.
   Он был не дубровник. Ее братья и сестры несли в себе покой и неизменность леса, его тишину и равновесие... Этот же стремительно выбежал на поляну, задыхаясь и ломая кусты, напомнив ей и повадками, и взглядом загнанного зверя. Оборванная, грязная одежда, на лице - то ли сильно отросшая щетина, то ли уже борода.
   И он смотрел на нее в упор!
   Лесовица не испугалась его. И не спряталась...
   "Ирица" - прозвучало у нее в голове. Она именно так общалась со своими собратьями, - не словами, а улавливая их мысли. Лесовица поняла, что это слово означает траву, - "ее" траву.
   "Он назвал меня так? - подумала лесовица. - Значит, я - это не просто "я", а Ирица? Он узнал мою траву и назвал меня!"
   "А ты тогда кто?" - мысленно спросила его она...
   Лай собак прозвучал совсем рядом. Берест испуганно вздрогнул и быстро поднялся, сделал шага два и остановился опять. Бежать больше нет сил. Ну, тогда держитесь!..
   Позабыв о лесовице, с угрюмым видом Берест подобрал попавшуюся на глаза палку и остановился посреди поляны, ожидая погони. Свора черных гладкошерстых псов вырвалась на поляну. Они окружили Береста с лаем, задерживая его до тех пор, пока не подоспеют хозяева. Парень отмахивался дубиной.
   Лесовица, прежде никогда не видавшая людей, теперь увидала их целый десяток. Их одежда звенела! Она состояла из чего-то тускло блестящего, вроде рыбьей чешуи, и звенела! Лесовица, которую только что назвали Ирицей, сделала маленький шажок в заросли и совсем замерла.
  
   Один из тех, что впереди других выбежал на поляну, крикнул:
   - Вот он!
   Берест вдруг вырвался от собак и бросился на него. Нарваться на удар мечом казалось ему теперь самым лучшим и легким исходом. Но сзади прыгнул на Береста один из псов и повалил, а другой с рычаньем вцепился в ногу. Преследователям, вместо того чтобы драться с беглецом, пришлось оттаскивать от него собак. Псы рычали, и Берест тоже рычал от отчаяния, боли и ярости, а его враги бранились на разные голоса - и на него, и на своих псов.
   Лесовица смотрела из зарослей... Если бы не было поздно, она встала бы на пути погони, и собаки повернули бы в сторону. Лесовица не раз видела, как хищники настигают других зверей. Она умела спасти от стаи волков затравленного оленя. Но сейчас, когда собаки, а с ними странные существа в звенящей одежде, настигли свою добычу, лесовица ничем помочь не могла.
   Воины отогнали свору, связали Бересту руки и заставили подняться. Тот уронил голову, ни на кого не глядя. Его повели прочь, Берест заметно прихрамывал.
   Лесовица пряталась в зарослях. Чудесная способность сливаться с лесом уберегла: ее не заметили. Только Берест, который знал, где она была, и помнил цветки ирицы в ее волосах, оглянувшись через плечо, безошибочно остановил на ней взгляд. "А это чудно, что никто, кроме меня, ее не видит, - вдруг мелькнуло у него. - Ну, прощай, Ирица. Теперь дорого мне достанется за побег..." Ирица услышала. Она поняла, что он видел ее. Он запомнил ее и в своих мыслях назвал именем ее травы еще раз.
  
   Он ушел, вернее - его увели. Лесовица все стояла в зарослях... Потом она обошла поляну по кругу. На траве оставались следы борьбы, запах крови и ощущение ярости, ненависти и боли: поляна еще хранила память о том, что произошло. Лесовица (теперь она думала про себя не только "я", но и "Ирица"), встала на том месте, где чужие связали его - давшего ей имя. С ней происходило что-то странное. Приложив руку к лицу, она почувствовала влагу.
   Лесовица вытерла слезы, недоуменно посмотрела на свою ладонь. Что это? Ей захотелось скорее уйти с поляны, где долго еще будут оставаться следы погони и отчаянной борьбы. Зачем она вообще пришла сюда? Ах, да: она хотела взять желудей у дубовой рощи, чтобы сделать себе украшение...
   Она представила свое лицо и весь свой облик, как она видела его недавно в лесном озерце, и поверх платья - новое украшение из желудей. "Это такой буду я? Я - я, Ирица!"
   Лесовица побрела с поляны, внезапно забыв и про дубовую рощу, и новое ожерелье. Она жила в старом, раскидистом дереве, в котором было большое дупло. В дупле хранились ее прялка и рамка, чтобы ткать. Эти нехитрые приспособления братья и сестры принесли ей в дар в день солнцеворота. Когда лесовица пряла собранную ей с кустов шерсть зверей или кудель из дикой конопли или льна, то переживала особое состояние покоя, словно выполняла то, к чему и была предназначена.
   Но прошло три дня, а ничто не могло успокоить ее - Ирицу. Лес уже не был одно с ней: она была Ирица, а он был - лес. И чем слабее она ощущала привычное единство с лесом, тем сильнее переживала что-то, чему названия не было.
   "Ирица", - повторяла она. "Прощай, Ирица". Что значит "прощай"?
   Ей не хватало того, кто дал ей имя. Он выделил ее из переплетения кустов и веток, обратился к ней, глядя в глаза, и сказал: "Прощай".
   "Я, Ирица, найду его!" - вдруг очнулась лесовица на четвертое утро. Поляна, должно быть, еще не забыла того, что на ней случилось. Лесовица не сомневалась, что сумеет отыскать его след.
  
   Идти по следу Ирице пришлось долго. Обычно она не покидала той части леса, где родилась, но не потому, что путешествие ее пугало. Просто ничто не привлекало ее в других краях.
   След вывел ее в горы Орис-Дорма. Там, в устье Эанвандайна, и находились знаменитые на западе каменоломни. В них добывали базальт. Несколько штолен вели в глубь горы. Пользуясь умением быть незаметной и прячась в зарослях, лесовица сумела подойти совсем близко. Она рассмотрела даже канаты, с помощью которых рабы и осужденные преступники, работавшие в каменоломнях, на катках выволакивали из самого сердца горы тяжелые черные глыбы.
   Ирица растерялась. Как много людей! Гора с каменоломнями напоминала ей муравейник. Как же найти здесь того, кто звал ее по имени? Лесовица могла долгое время оставаться неподвижной. Словно оцепенев, целый день простояла она в зарослях, издали глядя на норы в горе и на людей, работавших на поверхности. Большинство из них были закованы в цепи. Ирица удивлялась: она видела, что им неудобно двигаться, зачем же с ними так сделали?
   Работы в каменоломнях велись по сменам, круглые сутки. Ирица видела, как из штолен цепочкой выходили люди. Их завели за высокий частокол, а в штольнях точно такой же цепочкой скрылись другие. Но того, который звал ее по имени, лесовица среди них разглядеть не могла.
   Его не было! Что же теперь? Опять вернуться в лес и жить, как прежде? Но теперь у лесовицы есть имя, и как прежде уже не получится. Остается лишь день и ночь стоять в зарослях у дороги, ждать и надеяться... Если Ирица и отлучалась в лес, то ненадолго, чтобы наскоро съесть горсть ягод, а потом снова и снова возвращалась сюда, ждать.
   Лесовица умела ждать, она всю жизнь прожила среди деревьев, которые никуда не спешат.
  
   Две телеги, накрытые рогожами, въехали в лес. Опушка вокруг каменоломен была редкой: ее вырубали. Ирице не нравились открытые места, но ей не хотелось уходить далеко отсюда. Она быстро сунула в рот горсть земляники и забежала за куст. Телеги легко находили себе дорогу между деревьями, и лишь временами закованные в цепи люди расчищали для них путь через кустарник.
   Ирица стояла и смотрела, не понимая, что происходит. Телеги - сами по себе с виду не страшные - вызывали у нее ощущение холода. Ей казалось, что там, под полотном, какая-то чудовищная пустота.
   Ирице вспомнилось, как однажды она нашла в овраге задранного волками лося. Над останками кружили черные мухи. Ирица стояла рядом и понимала, что зверя больше нет. Пустота. Холод. И там, на телегах, под рогожей, тоже было то, чего... нет.
   Лесовице захотелось убежать и спрятаться. Она бы это и сделала, как вдруг увидела: он - тот, кто дал ей имя - был среди людей, прорубавших дорогу! Он ли? Она узнала его даже не по облику, облик сильно изменился. Так изменился, что она опять содрогнулась. Он похудел и оброс еще больше. Казалось, пока она его искала, с ним все время что-то происходило... что-то жуткое, как в тот день, когда на лесной поляне он дрался с псами. Не один раз, а постоянно, каждый день. И теперь его взгляд был такой, как будто... Ирица опять могла только сравнить. Так бывает, когда зарядят дожди, когда холодно, когда серое небо, когда весь лес пронизывает печаль увядания. Но лес никогда не увядает навсегда, а тут... От такой печали ей хотелось самой забиться в дупло и уснуть, пока не наступят солнечные дни.
   Между тем телеги остановились на поляне, где была сложена огромная куча хвороста. Люди, одетые в странную блестящую одежду, велели остальным, что были в колодках и в цепях, разгружать телеги. Они взялись неохотно, как будто тоже боялись. Тот, кто дал лесовице имя, оказался позади телег, а ближе всех к ней стоял другой: невысокого роста, совсем щуплый и черный. Волосы, глаза, брови - все было черным... В лесу Ирица видела подросших встрепанных воронят...
   С обеих телег сдернули рогожи. На телегах вповалку лежали тела в лохмотьях. Ирица видела: ран у них нет. Они умерли, но не потому, что их убили. Они умерли от чего-то другого. Лица мертвецов потеряли человеческое выражение.
   -Давай! Живо! Берись! - приказывали люди в доспехах.
   Кандальники стали снимать трупы с телег и укладывать на хворост.
   Вороненок тихо позвал:
   - Берест...
   И они вдвоем стащили с телеги мертвеца - черноволосый Вороненок и тот, кто дал лесовице имя лесной травы, а сам, оказывается, носил имя дерева.
   "Не трогай!" - мысленно крикнула Ирица. - "Нельзя трогать!" Она знала, что живое не должно прикасаться к тому, чего уже как бы и нет, к бывшему живому. Тем более что эти "бывшие" погибли не от ран. В том неведомом, что их убило, лесовица ощущала смертельную заразу.
   Ирица сама не могла понять, почему до сих пор не убежала из этого очень плохого для нее места навсегда. Наверное, потому что здесь он, Берест. Только что они с Вороненком теперь собираются делать с бывшими живыми?
  
   -Да разве ее сожжешь, эту падаль? - один из надсмотрщиков обреченно кивнул в сторону чадящего, плохо разгоравшегося костра, на котором были сложены трупы. - Мы все передохнем, пока придет приказ из столицы...
   - Так и бунта дождемся, пока пришлют войска, - сумрачно добавил другой.
   Ирица чувствовала: их очень тревожит то, о чем они говорят.
   Больше никто не переговаривался. Все: и надсмотрщики, и рабы - стояли
   вокруг страшного костра с безнадежными и отрешенными лицами. Только Берест еще шепнул, наклонившись к своему черноволосому товарищу:
   - А ты еще говоришь, Хассем, - "судьба"...
   По его угрюмому виду было похоже - он не считает, что это подходящая судьба для людей - смерть от мора и сожжение в общем костре.
   Ирице казалось, что сейчас она перестанет дышать, исчезнет и тоже станет "бывшей". Надо навсегда убежать из этого места и забыть, в какой оно стороне! Но ей представилось, что она вернется на родную поляну - а повсюду на земле лежат мертвые звери и птицы. Ощущение, что весь мир наполнен гибелью, преследовало ее. Костер разгорелся, и черный дым заволакивал поляну.
   На каменоломнях свирепствовал мор.
   Хассем стоял, опустив голову. Он был раб, а его мать, родом из Этерана, из города Хивары, научила его покоряться судьбе. Берест, пленник, северянин, родился свободным. Сквозь дым он хмуро смотрел в лес, словно взгляд его различал все неведомые тропы, которые привели бы его домой, если бы не колодки на ногах.
   Будто какой-то толчок заставил его присмотреться внимательно к густому олешнику. Бересту почудилось, - оттуда тоже следит за ним чей-то живой, прикованный к нему взгляд. Остерегаясь привлечь внимание надсмотрщиков, он задрожавшей рукой сжал плечо Хассема и указал глазами на олешник.
   Лесовица успела встретиться с Берестом взглядом, но ненадолго. Зачем он показал на нее Вороненку? Ирица быстро скрылась.
   Хассем увидел качающиеся под слабым ветром ветви ольхи.
   - Чего там? Опять привиделось, что ли? - тихо спросил он Береста.
   Хассем уже слыхал от него, что во время неудачного бегства с каменоломен Берест видел в чаще лесного духа. Они, северяне, верят в таких. А тут чадит костер, медленно горят трупы... Самая пора духам являться. Да толку-то от этого духа, даже если он и вправду явился! Помочь-то они никогда не помогают.
   - Нету там ничего, - отмахнулся Хассем.
   Черный удушливый дым стлался по поляне и путался в зарослях вокруг. Приглядевшись еще раз, Берест снова увидел в олешнике, за завесой дыма, едва различимую фигурку той, что носила в волосах белые цветки ирицы. Берест зажмурил глаза, открыл - ее опять не было.
  
   Когда страшный костер догорел, люди взяли лопаты и засыпали все, что оставалось от сожженных тел. Поляна опустела, но Ирица еще пряталась в зарослях.
   Ей казалось: раз она нашла Береста, все изменится. Но все осталось по-прежнему. Каждое утро она пробиралась из рощи, где был ее временный приют, к каменоломням.
   Непонятная Ирице беда продолжала бушевать над базальтовыми приисками. Лесовица чувствовала: словно туча ужаса нависла над горой. Казалось, все течет своим чередом. Между тем каждый день в лесу сжигали мертвецов, а в каменоломни вдруг явился издалека большой отряд людей в звенящей одежде.
   Войска прислали из Анвардена. Болезнь не щадила ни рабов, ни надсмотрщиков. Если бы король не послал подкрепления, то, боясь мора, рабы подняли бы бунт и разбежались. Надсмотрщики - и те не прочь были разбежаться, чтобы не передохнуть вместе с ними. Но подошли регулярные войска и стали лагерем вокруг. У них был приказ: никого не выпускать. Лесовицу спугнули: королевские воины принялись вырубать лес на опушке, чтобы освободить место для своих походных шатров. Они сутками жгли костры, так как верили, что дым спасает от заразы.
   Затянутый дымом острог теперь походил на погребальный костер. Все было наполнено распадом, уничтожением и страхом смерти. У Ирицы не пропадало ощущение, что даже вернись она домой, в свой лес, и там не найдет уже ничего живого. Незнакомое ей ранее чувство ужаса стало постоянным. Но лесовица упрямо возвращалась к каменоломням. Однако больше увидеть Береста ей не удалось ни разу...
  
   Однажды под вечер ее охватила особенная тревога. В лесу снова заливались лаем собаки. Ирица пряталась в дупле старого вяза. Лай был плохо слышен из ее убежища, он доносился издалека, от реки. Эти звуки вырвали ее из оцепенения. Лесовица выбралась из дупла и бросилась через заросли. Она никогда не теряла направления в лесу и побежала к реке коротким путем.
   Не добежав совсем немного, Ирица задержалась у трухлявого пня. Возле пня валялись сбитые колодки. Несколько мгновений Ирица постояла над ними, хотя лай собак не прекращался, и тревожное чувство заставляло ее спешить. Наконец она наклонилась и потрогала эту жуткую вещь. На деревянных колодках лесовица заметила пятна крови. Лай собак раздавался ниже по течению реки.
   У воды Ирица спряталась в прибрежных кустах ракиты. Река под красным закатным солнцем переливалась огнями. Лесовица увидела того, за кем гнались. Он не успел еще отплыть далеко от берега. Собаки бестолково носились в камышах. А люди в звенящей одежде держали в руках орудия, которые заканчивались чем-то вроде изогнутых внутрь рогов.
   - Уйдет!
   - Уходит!
   Воины пытались попасть в пловца из арбалетов.
   - Ушел!
   Ругаясь, они стали скликать собак. Пловца на середине широкой реки сильно сносило течением.
   - Бежим к броду! - прозвучал приказ.
   Прячась в кустах, лесовица пробиралась следом за ними. Из зарослей Ирица наблюдала, как отряд начал переходить реку. Как только они переправились и затерялись в лесу, Ирица тоже ступила в воду...
   Лесовица знала, кто этот беглец. От крови на брошенных возле пня колодках она ощутила знакомое, уже угасающее тепло. Это был человек, который дал ей имя. Ирица торопилась. "Берест, где ты?" - мысленно звала она. Ей нужно было найти его первой.
   И собаки, и лесовица наткнулись на след почти в одно и то же время: Ирица - уже в зарослях, а собаки - у самой кромки воды. Лесовица, прячась в листве, встала на пути своры. Псы свернули, стали кружить, точно след неожиданно оборвался. Подоспевшие воины недоумевали, ругали собак, махали руками. Лесовица оставалась невидимой и не давала собакам взять след снова.
   Ирица заметила пятна крови на листьях и на траве. Беглец ранен. Запутав преследователей, лесовица сама пошла по его следу.
  
   Берест с трудом выбрался на берег. Он был ранен в плечо и в воде потерял много крови. Берест не обольщался: конец. Он слишком ослабел в каменоломнях, чтобы долго идти с такой раной. Его найдут и во второй раз в живых не оставят.
   Но лечь и умереть было слишком просто для Береста. Он шел, продираясь через кусты, хватаясь за стволы деревьев, чтобы устоять на ногах. Позади доносился лай. Потом смолк... Подгибались колени, и Берест сел, прислонившись спиной к дереву. "Сейчас подымусь", - думал он, тяжело дыша. Надо было перевязать рану. Берест хотел оторвать полосу от подола рубахи, но она вся была так изорвана, что в его руках остался только клочок. Берест бессильно уронил голову на грудь.
   Ирица ясно различала пятна крови на траве. Внезапно она замерла: почти у ее ног, прислонившись к дереву, сидел тот, кто дал ей имя. Лесовица бесшумно подошла. Он не пошевелился. Ирица опустилась на колени и прикоснулась к его ране. Глаза ее замерцали, как зеленые светляки. Лесовице случалось исцелять больных зверей, которых она жалела...
   Берест в полубеспамятстве почувствовал облегчение и почти сразу понял, что рядом кто-то есть. Он быстро поднял голову. Лесовица встретилась глазами с его угрожающим взглядом.
   Берест растерянно выдохнул:
   - Что тебе надо? Кто ты?
   "Я же Ирица!".
   - Ирица? - его взгляд просветлел.
   Берест стал подниматься. И одежда, и волосы его были мокрыми. Голос лесовицы звучал прямо у него в голове.
   "Мне чудится", - подумал Берест.
   Когда маленькая стрелка вонзилась в плечо, Берест ее выдернул. В ране засел наконечник. Зажав ладонью рану, он пошел вперед, как слепой, нащупывая дорогу свободной рукой и стараясь больше не замечать наваждения - лесную пряху.
   "Берест! Тебе нужно спрятаться. Пойдем, я тебя поведу". Лесовица забежала вперед и заступила ему дорогу. Взгляд Береста опять просветлел.
   - Ты, диво лесное! - он сильно покачнулся. - Как тебя звать? Неужто вправду Ирица?
   "Да! Ты же сам так меня назвал. Помнишь, на поляне, где тебя догнали собаки? Но теперь не догонят... Пойдем!".
   Берест шел, опираясь на плечо Ирицы, и она напрягала силы, чтобы не дать ему упасть. Несколько раз он прислонялся к дереву. Лесовица, сосредоточенно мерцая глазами, касалась его раны и останавливала кровь. Но от ходьбы рана Береста открывалась опять, и темное пятно на рукаве рубашки становилось все больше. Лесовица твердо решила, что не даст ему идти дальше. Она остановилась: "Сядь. Сядь на землю". Берест мотнул головой. Лесовица догадалась наконец, что ему не нравится, когда ее голос звучит у него в голове.
   - Здесь... - неуверенно выговорила Ирица вслух. - Тебя... не найдут. Я спрячу...
   Лесовица сама удивилась, услышав, что говорит словами. Точно так же - словом - дал ей имя Берест. У Ирицы забилось сердце: так необычно было то, что с ней происходило.
   Берест выбился из сил. Они с Ирицей остановились в ельнике. Он лег навзничь на зеленый моховой пригорок. Заросшее худое лицо Береста совсем побелело.
   -Все я испортил, - сказал он то ли ей, то ли себе. - У меня есть тайник в лесу, ближе к каменоломням. Это Хассем... позаботился... Я не сумел отыскать.
   Берест затих. Хассем, еще подросток, работал не в штольнях, а по хозяйству. Когда каменоломни охватило моровое поветрие, вместе с другими, кто послабей, Хассем попал в могильщики. По дороге к поляне, где были страшное кострище и яма, Хассем спрятал для своего приятеля немного сбереженных ими обоими сухарей. Если бы Берест сумел их взять, он смог бы какой-то срок продержаться в лесу, не выходя к людям. Близлежащие села жили за счет каменоломен, их жители выдавали беглых.
   - Туда не иди, - проговорила Ирица.
   Говорить словами оказалось не так трудно, как она думала.
   - Тебе... нельзя. И мне... нельзя...
   Она снова остановила кровь и, сообразив, оторвала полосу от своего платья, стала завязывать рану. С наконечником стрелы лесовица ничего не могла поделать. Он так и засел в плече у Береста.
   - Ляг. Кровь перестанет... Ночь, день...
  
   -Откуда ты только взялась, Ирица? Как это я имя твое угадал?
   "А ведь вправду... - мелькнуло у Береста. - Я слыхал, можно зачаровать лесовицу, если дать ей имя".
   - Как зачаровать? Я не знаю... - Ирица непонимающе посмотрела на него.
   Берест понял: она услышала его мысли. "Кто за тобой гонится?" - безмолвно спросила Ирица: она не нашла еще слов, чтобы сказать это по-человечески. - "Зачем вы ломаете гору?".
   - Камни из горы добывают, чтобы строить города. Где добывают - называется штольня. Это тяжко: и клинья ломаются, и кайла, - приподнявшись и опираясь на здоровую руку, стал говорить Берест. - В горе темно, тесно, огонь чадит, а без огня нельзя: ничего не видать. Понятно, по доброй воле никто так работать не пойдет. Вот потому и ловят меня, что я невольник... Был. Теперь живым на каменоломни не вернусь. И так живым в плен дался, набрался стыда.
   Ирица не понимала многих слов, но очень старалась запомнить и догадаться о смысле хотя бы некоторых.
   - Невольник... Что значит "в плен дался"?
   Тут Бересту пришло в голову, что лесовице неоткуда знать о людских делах. Он только вздохнул:
   - Не ходи ты к людям. Что тебе объяснять, все равно не поймешь. Ты красавица, ты диво лесное. Тебя обидят, не ходи.
   Ирица смотрела на него широко открытыми глазами.
   - В плен - значит, на веревку посадят, на цепь, - сказал Берест и усмехнулся краешком губ. - Ну и как, много ты поняла, чудо лесное?
   - Поняла, - неожиданно сказала Ирица. - А где ты раньше жил? В лесу?
   -В доме... - Берест слегка повел здоровым плечом. - Там... На полночь... За морем.
   Ирица не совсем представляла себе море, но что такое "на полночь" поняла, и перевела взгляд к северу.
  
   Там, за лесом и за морем, стоял город Даргород на реке Мутной. Берест, крестьянский сын, был старшим из трех братьев. Во время набега кочевников из степей он, среди прочих пеших ратников-ополченцев, оставался в заслоне и, оглушенный, в беспамятстве попал в плен. А в неволе уже и "набрался стыда", пока вели на веревке и продали, как скотину.
   Берест добавил:
   - В нашем роду не в обычае в плен сдаваться. Надо биться до смерти.
   - До смерти, - повторила Ирица. - Чтобы тебя не было? - вдруг ужаснулась она.
   - Что теперь о том говорить... - нехотя сказал Берест.
   Он снова закрыл глаза, ослабев от потери крови.
   ...Малочисленный заслон дрался упорно и полег там, где стоял. Берест пришел в себя почти раздетый, в штанах и нижней рубашке. Дрожа от холода, посмотрел в бледное небо осени. Казалось, что оно течет, как река, а в нем с криком кружили вороны. Тут полнеба заслонила фигура кочевника в лисьей шапке. Повернув к Берсту хищное, смелое лицо, в одной руке он держал за волосы отрубленную голову даргородского ратника. Берест хотел вскочить на ноги при виде врага, а вышло, что только дернулся и, как ни спешил, успел лишь подняться на колени. Раздетое тело замерзло, не слушалось. Кочевник стоял спокойно. А Берест непонимающим взглядом глядел на колья, вбитые в ряд, на которых торчали отрубленные головы даргородцев, посмертно наказанных за сопротивление. Тем временем Береста подняли двое подбежавших кочевников, смеясь и крича что-то на своем языке. Ему связали руки и отвели в обоз мимо распростертых на земле тел - тоже без верхней одежды, как Берест, только мертвых и по большей части уже обезглавленных.
  
   Мокрая рубашка Береста прилипла к телу, изношенная так, что тело кое-где просвечивало сквозь нее. Ирица положила ладонь ему против сердца. Жизненная сила, которую получала она от деревьев, была теплой. Берест ощутил, как согревается от одной ее прижатой руки, и тихо спросил:
   - Это ты меня?..
   - Я. Я могу лечить. Могу, чтобы рана закрылась. Но с твоей у меня не выходит, - призналась Ирица.
   - Там наконечник стрелы засел, - поморщился Берест. - Будь у меня нож, я бы вырезал... Ты бы взяла, нож накалила бы на огне и вырезала бы, а? Только у нас и огня-то нет... Огнива ведь нету.
   - Вырезать?! - Ирица представила это себе и вздрогнула.
   - По-другому никак, - покачал головой Берест. - Если не вырезать наконечник, мне совсем худо придется. Нет ножа, нет огня. Но к людям идти нельзя. Тут вокруг все деревни живут от каменоломен... Ну, как тебе сказать, чтобы ты поняла? Они туда дрова подвозят, ткут, шьют, кайла, молоты куют для рабов, продают хлеб, крупу, мясо. Оттого они за хозяев. Они беглого выдадут. Особенно теперь: знают же, что у нас мор. Вот и выдадут меня, а то и на месте убьют: побоятся, что болезнь через меня разнесется дальше.
   - Мор - это что? Ты не болен, только ранен, - уверенно сказала Ирица.
   Болезнь она бы почувствовала.
   - А ты почем знаешь? - спросил Берест. - Ты же не лекарь. Или вы все, лесовицы, такие знахарки?
   - Я вижу, когда кто-то болен. Дерево или зверь... - она посмотрела на Береста. - Ты - нет.
  
   Ирица сидела на мху, и низкие еловые лапы касались ее лица - почти детского, встревоженного и удивленного, с широко раскрытыми зелеными глазами.
   - А как же ты теперь будешь? - спросил Берест. - Выходит, я тебя с собой связал, потому что дал имя? Бедная ты... Надо нам развязаться, я беглый невольник, и ты со мной наживешь лиха.
   - Лиха? Не знаю...
   Ирица, еще не привыкшая говорить словами, умолкла. Берест снова услышал ее у себя в голове: "Я тебя очень долго искала. От своей поляны в лесу шла до самых каменоломен. Где ты был? Я каждый день приходила и ждала. Много дней..."
   Берест взял лесовицу за руку:
   - Лесное ты диво... - и прислонил ее ладонь к своей щеке. - Жила бы ты сейчас спокойно в своем дупле... Ведь вы в дуплах живете, да?
   Ирица, когда ее ладонь коснулась его, на миг испуганно замерла. Потом она неуверенно провела рукой по его лицу: так она иногда гладила в лесу небольших зверей.
   - А я слыхал, вы прямо в дерево можете спрятаться?
   - Нет, не можем, - сказала Ирица. - Мы живые, а не как туман.
   Она снова коснулась ладонью его щеки, чтобы он убедился, что она не бесплотный дух.
   - Я как ты, такая же живая.
   - Колдунья ты лесная... - шепотом сказал Берест. - Вот как оно бывает!
  
   Лето было на исходе, дни стали короче. Берест сказал, что люди в деревнях рано ложатся спать. Надо успеть, пока они еще не закончили работу и не заперли ворота, двери и ставни.
   Еще до начала сумерек Ирица спряталась за деревьями на границе леса. Дальше начиналось открытое пространство, выходить на которое лесовице было страшно. Ирице нужно было добежать до калитки дома на самом отшибе. У дома росли деревья, только не дикие, как в лесу, но за ними лесовице снова можно будет спрятаться. В человеческих домах, говорил Берест, есть разная утварь, и Ирица сможет раздобыть нож.
   За околицей было безлюдно. Ирица набралась храбрости и перебежала открытое место от края леса до заросшего кустами забора. Калитка была еще не заперта. Через миг лесовица оказалась в саду. Встав за яблоню, она снова почувствовала себя незаметной.
   Ирица осмотрелась. Загремела цепь. Лохматый пес возле будки насторожился, поднялся, принюхался и опять лег. На крыльце босоногая молодая женщина раскладывала на рогоже лук, чтобы его сушить. Ирица впервые видела человеческую женщину: платье с длинным и широким подолом, темные волосы, заплетенные в косы и перехваченные лентой. "Красивая лента", - подумала Ирица.
   Над головой лесовицы ветви сгибались под тяжестью яблок. До сих пор Ирица знала только дички, она угощалась их кислыми плодами. Вдруг во дворе раздался топот, хлопанье кнута, мычанье и рев. Это шло домой с пастбища стадо.
   Женщина бросила лук и пошла встречать корову. Черная с белым корова узнала свою калитку. Лаская и клича, женщина ввела ее во двор. Корова вошла, качая толстыми боками, с раздутым выменем, и женщина повела ее в хлев доить.
   Ирица проводила корову взглядом. Теперь лесовице оставалось как можно быстрее, пока хозяйка не вернулась, забежать в человеческий дом и найти нож. Ирице было очень страшно и одновременно любопытно. Больше всего ее пугала мысль, что в доме есть еще кто-нибудь из людей.
   С опаской оглянувшись, Ирица взбежала на крыльцо и проскользнула в открытую дверь. В доме не оказалось никого. Только в привешенной к потолку люльке спал ребенок. Ирица с любопытством задержала на нем взгляд: детеныш людей...
   Дом был перегорожен большой печью. (Берест рассказал, что именно в печах бывают угли, хранящие огонь. "А вы огня-то не боитесь? Лесовицы?" - спросил Берест. А она сказала: "Боимся..."). По углам висели связки сушеных грибов и яблок, пучки трав, на полках теснились горшки и миски. На большом столе красовался разрезанный напополам каравай хлеба и то, ради чего Ирица пришла - нож.
   Его она и схватила первым делом. Затем огляделась: здесь столько всего, может быть, взять что-нибудь еще, кроме ножа?
   Перед печью на веревке была развешена постиранная одежда: женский передник, еще какие-то тряпки, несколько цветных лент. Ирица сняла с веревки одну.
   Потом взгляд Ирицы снова упал на половину каравая... Это еда людей. Берест не может есть только ягоды или жить силой леса, как она, лесовица. Ирица взяла половину каравая, а вторую оставила хозяйке. Спеша, чтобы женщина не застала ее в доме, лесовица выскользнула за дверь.
  
   Ирица спрятала Береста в густых зарослях у ручья. Когда она вернулась, было темно. В темноте мерцал огонек костра. Ирица испугалась. Когда она уходила, у Береста не было огня. Лесовица подкралась ближе.
   Берест лежал у костра навзничь. Он не спал, только закрыл глаза и вслушивался в ночь. "Вот попадется Ирица в деревне из-за меня, - думал он. - Зачем только я отпустил ее за ножом?". Но боль в плече и жар, который делался все сильнее, напоминали Бересту, что от этого ножа зависит его жизнь. "Я приворожил ее... - думал Берест о лесовице. - А она, как белка: в дупле живет, людей боится..."
   Ирица нерешительно подошла к костру, стараясь обойти огонь как можно дальше. Она села на мох рядом с Берестом и, держа перед собой нож, посмотрела на лезвие. Представив, как она будет накалять его на огне и что станет делать им потом, Ирица зажмурилась.
   Берест не расслышал, как опустилась подле него бесшумная лесовица. Она положила около себя хлеб, протянула руку и коснулась его лба. Берест вздрогнул, быстро привстал - и ее рука соскользнула.
   - Это ты...
   - Тебе стало хуже, - Ирица не спросила, просто сказала.
   - К ночи всегда хуже, - отговорился Берест и вдруг добавил. - У тебя глаза светятся! Ты знаешь?
   У лесовицы и вправду в темноте блестели глаза, как у совы или кошки.
   - У нас у всех так, - Ирица видела, как глаза горят у ее лесных сестер и братьев.
   Берест только качнул головой: с непривычки это было ему жутковато.
   - Где ты взял огонь?... Тебе плохо. Я принесла нож и человеческую еду, - Ирица бросила взгляд на лежащую во мху половину каравая.
   - Хлеб? - спросил Берест.
   Ирица кивнула. От начинавшейся лихорадки Бересту не хотелось есть, но он понимал, что без еды не протянет.
   - Хлеб - хорошо. А огонь... - он показал лесовице камень, что отыскал в ручье. - Вот кремень. А вот и огниво, - Берест поднял руку: запястье охватывал железный браслет, на котором болтался обрывок цепи.
   Ожидая возвращения Ирицы, он сделал трут, растеребив клочок от своей рубахи на нитки. Потом Берест долго высекал искру браслетом о кремень, и теперь на разбитом запястье виднелись потеки крови. Ирица потрогала цепь. Как можно добыть этим огонь, она все равно не понимала.
   - Придется ждать утра, - сказал Берест. - Как вырежешь наконечник, когда такая темень?
   Но он чувствовал, что рана воспаляется. А Берест должен был быть в сознании, чтобы говорить Ирице, что ей предстоит делать с ножом. Костерок был небольшой, тусклый. Пока Ирица ходила в деревню, Берест собрал окрест сухих веток, но у него не было сил много ходить.
   - Я вижу. Мне не темно, - сказала Ирица, решительно сжав узкой ладонью деревянную рукоятку ножа.
   - Храбрая ты какая, - одобрил Берест.
   Он приподнялся и сел поудобнее, прислонившись к стволу дерева.
   - Давай, снимай повязку.
   Ирица начала осторожно снимать холстину. Повязка снова была в крови:
   наконечник стрелы не давал ране закрыться.
   - Ничего, еще не больно, смелей, - ободрял ее Берест. - Теперь грей лезвие на огне, чтобы оно покраснело.
   Он знал, что говорил: раскаленный металл одновременно прижег бы рану и не дал хлынуть крови. Ирица, стараясь не поддаваться боязни, сунула широкое лезвие в пламя костра, держа нож в вытянутой, насколько было возможно, руке.
   - А теперь режь смелее, как если бы не по живому, - велел Берест. - Не бойся, не крикну, стерплю. Железко, я чую, глубоко засело... Как достанешь его, подцепишь ножом. Так что, справишься?
   - Да, - обещала лесовица.
   - Ты хоть нож-то до сих пор в руках держала? - Берест невольно покривил губы, поддаваясь слабости, но взял себя в руки. - Не беда, Ирица. Бывает хуже. Режь сейчас!
  
   Глаза Ирицы засверкали, как у пойманной дикой кошки. Стараясь, чтобы не дрогнула рука, она полоснула раскаленным лезвием по ране. Берест слабо дернулся и замер, смолчал; он, кажется, даже задержал дыхание... Когда железко стрелы оказалось у Ирицы в испачканных кровью пальцах, Берест стал дышать с хрипом, точно ему не хватало воздуха.
   - Все! - Ирица отбросила наконечник в сторону.
   Берест ничего не ответил.
   Ирица уронила нож.
   - Сейчас, сейчас! Скоро уже совсем не будет больно.
   Теперь рану можно было исцелить так, как умела лесовица: железко стрелы больше не мешало. Ирица, не вставая с колен, накрыла обеими руками окровавленное плечо Береста.
   - Потерпи еще немножко, - уговаривала она.
   Теперь Берест чувствовал только тепло ее рук. Казалось это ему или в самом деле боль ослабела? Ирица убрала руки. Лицо Береста с плотно сомкнутыми побелевшими губами и закрытыми глазами пугало ее.
   - Теперь хорошо... Теперь все заживет.
   Берест с трудом разжал зубы и медленно повернул голову, чтобы видеть свое плечо. Ирица обмывала ему кровь: в рожке, свернутом из коры, она принесла воды из ручья. На месте открытой раны кожу стягивал свежий рубец. Берест коснулся его рукой:
   - Это ты?!
   - Я. Раньше железо мешало, а теперь нет, - ответила лесовица. - Больше не будет больно.
  
   Взошла луна, по траве скользили тени сплетенных веток - их едва качал слабый ветер. Ночь была такой тихой, что слышался даже звон ручья неподалеку. Земля медленно отдавала тепло, стоял запах нагретых за день солнцем трав и хвои. Берест прислонился к стволу сосны, слегка запрокинув голову. Он дышал глубоко, отдыхая от пережитой боли. Рядом с Берестом замерла лесовица - ее волосы при луне казались белыми. Чудилось, что она - неподвижный столбик тумана, вставшего в ночном лесу над травой, только в глазах отражалось неяркое пламя костра.
   - Тебе нужно спать, и ты выздоровеешь, - сказала Ирица. - Я знаю.
   Она хотела помочь Бересту лечь, но тот вдруг порывистым движением то ли обнял ее, то ли сам прижался к ней, опустив голову ей на плечо.
   - Сколько же у тебя хлопот со мной, милая. Выходит, ты и погоню сбила со следу?
   Ирица на миг замерла, а потом сама обняла Береста, провела рукой по влажным от росы волосам.
   - И погоню, - подтвердила она. - Я встала на твой след, и свора тебя не почуяла.
   Скоро Берест уснул. Ирица никогда не спала всю ночь, как люди. Она сидела около Береста и пыталась понять, чем он, человек, отличается от нее, лесовицы, и от ее братьев-дубровников. Они не дают друг другу имена, а он дал ей имя. И у него самого есть имя. Как это - быть человеком? Она уже научилась говорить словами. Это получилось почти что само собой.
   Ирица всматривалась в лицо спящего и прислушивалась к его снам. В них все было спокойно. Он выздоровел. Под самое утро Ирица легла рядом с Берестом, положив голову ему на грудь. Он спал так крепко, что ничего не почувствовал.
  
   Вместе с солнцем Ирица проснулась. Она пошла к ручью, у истока которого образовалось небольшое озерцо - скорее, яма, наполненная водой. Прихватив взятую в деревенском доме ленту, она спустилась к яме и заглянула в воду. Платье, которое Ирица сшила себе зимой, было изрядно потрепано, да и подол она разорвала, чтобы перевязать Бересту рану. Ирица взяла ленту и обвязала вокруг лба, как делают человеческие женщины. Некоторое время лесовица внимательно смотрела на свое отражение: лучше с лентой, чем без нее, или хуже? И так, и этак было хорошо. Наконец она решила: раз человеческие женщины носят ленты, значит с лентой она будет больше нравиться Бересту. Ирица поспешила обратно к месту ночевки. Возвращаясь, она почувствовала, что тянет дымком. Берест проснулся и раздул костер.
   - Вот ты где! - окликнул он, увидав Ирицу. - Ты к ручью ходила?
   Берест широко улыбнулся, не в силах скрыть радость, что рука его снова слушается, а лихорадка прекратилась. Его радость передалась Ирице. Она поймала себя на том, что улыбается так же широко.
   - Ну вот, ты совсем здоров... Тебе ночью не было холодно?
   - Не помню. Ничего не помню! - засмеялся Берест. - Спал как убитый.
   - Я ходила к озеру посмотреть на себя, - она показала на ленту. - А где хлеб?.. Я еще ягод наберу.
   Ирица поискала взглядом завернутую в лопухи половину каравая. Берест постоял молча, как будто в коротком, но глубоком раздумье. Затем он сделал то, чего лесовица никак не ожидала: быстро подошел к ней, взял за руки и сказал:
   - Ирица, а пойдешь за меня замуж? Я незлой человек, всегда буду с тобой по-хорошему. А?
   Ирица не поняла. Не отнимая рук, спросила:
   - Я знаю, что ты не злой. А что значит - "пойти за тебя замуж"?
   Берест сперва только приоткрыл рот, а потом рассмеялся снова:
   - Что за чудо ты лесное? Не дитё ведь, должна знать.
   - Должна знать, а не знаю, - твердо сказала Ирица. Она понимала, что это что-то важное. - Скажи мне.
   Берест поднял брови.
   - Да как же это объяснить? У людей есть мать и отец. А мать и отец - это и есть жена и муж друг для друга.
   - Мать, отец... - повторила Ирица. - Они кто?
   - Постой... Ведь ты как-то родилась на свет? - ласково спросил Берест.
   - Я не родилась. Я в чаще из травы появилась, когда был самый длинный день в году. Моя трава - ирица, ты же сам меня так назвал.
   - Как это - появилась?
   - Как туман над травой.
   Берест покачал головой:
   - Вот диво! - и в раздумье взялся за свой обросший подбородок. - Ты же не дух... вон, и руки у тебя теплые, и ленту ты себе в волосы вплела, как наши девушки. Травинка ты лесная...
   Ирица улыбнулась, потрогала свои почти совсем белые волосы:
   - Травинка зеленая, а я... такой трава бывает, когда летом на солнце выгорит.
   Берест пошел к ручью умыться, а потом стал помогать Ирице собирать ягоды. Она нашла куст ежевики. После своего мгновенного выздоровления Берест был голоден. Он нетерпеливо срывал ежевику, царапая шипами руки. В его огрубевших пальцах ягоды мялись, пачкая ладони лиловым и красным соком. И когда они с Ирицей сложили ягоды вместе, то с первого взгляда было видно, где сорванные им, а где - ей. Ее ежевика была целой, а его - мятой, и она набрала больше.
   Берест отрезал по ломтю хлеба, остальное снова завернул в лопухи. Ирица отломила кусочек. Человеческая еда казалась ей теплой и давала силы. Она съела горсть ежевики и стала смотреть, как ест Берест. Тот в мгновение ока покончил со своей долей и нахмурился, оставшись голодным. Лесовица молча протянула ему едва надломленный хлеб.
   Берест отвел ее руку:
   - Нет, Ирица, я теперь здоров. Хватит уже со мной нянчиться.
   - Мне не надо больше есть, - возразила Ирица. - А тебе надо. Потому что ты... - она подыскивала слова, чтобы ему объяснить... - как большой зверь.
   - Какой зверь? - улыбнулся Берест.
   - Лесной тур, - ответила Ирица, вспомнив быстрого, грозного и красивого зверя.
  
   После еды Берест до самого полудня упрямо колотил камнем по сочленению кандального браслета на своей руке. Он уже и боли в запястье не чувствовал, рука стала, как чужая. Останавливаясь передохнуть, он говорил:
   - Есть одно дело, Ирица... На каменоломнях я своему товарищу слово дал. Надо выполнять. Его зовут Хассем. Может, видела, черный такой?
   Ирица сидела рядом и молча смотрела на его усилия. Если бы полным сочувствия взглядом можно было помочь делу, браслет давно бы уже был сбит.
   Услышав о Хассеме, она встрепенулась.
   - Да, Вороненок...
   В очередной раз дав рукам отдохнуть, Берест хмыкнул:
   - Вороненок? А, похож!.. Он, может, тебе не понравился? - насторожился Берест. - Это зря. Он только с виду сердитый, твой Вороненок.
   - Нет, мне показалось, он грустный. Не сердитый. Ты сказал, "товарищ". Это что?
   - Ну... - Берест стиснул зубы и несколько раз успел садануть камнем по браслету, прежде чем придумал, как объяснить. - Как брат, только брата не выбираешь, а товарища, наоборот, ищешь и выбираешь среди всех.
   Он сбил, наконец, браслет, поморщился, глядя на ссаженное в кровь запястье, и стал осторожно разминать пальцы.
   - Сперва мы с Хассемом работали вместе. Знаешь, когда глыбу базальта выволокут наверх, ее там распиливают, чтобы она стала ровной плитой. Я и другой пильщик вдвоем пилили, а Хассем еще молодой для такой работы, он песок под пилу должен был сыпать. Правда, разговаривать нам было нельзя, а то кнутом полоснут. Но все равно, все-таки вместе. А когда я первый раз пытался бежать, и меня взяли, то мне бы совсем конец, если бы не Хассем.
   Берест замолчал и задумался.
   - Берест, - окликнула Ирица, до сих внимательно слушавшая пор его рассказ. - Ты знаешь что? Ты мне не словами говори, а покажи. Просто вспомни, что было с тобой и с ним... А я увижу это в твоих мыслях, - попросила она.
  
   ...Посреди бараков - хорошо утоптанная площадка и столб. Беглеца подвесили бы к столбу и забили бичами насмерть. На каменоломнях многие рабы - бывшие воины, пленники. Их непросто принудить к повиновению. Вот почему беглецу нечего ждать пощады. Но для буяна-северянина, который уже не раз показывал свой норов, есть еще более страшная расправа.
   Четверо надсмотрщиков выводят к столбу огромного цепного пса, помесь волка и волкодава. Это чудище называют Демоном. Демон живет на заднем дворе острога возле одной из подсобок. Его не держали бы, если бы не зрелище, на которое начальство каменоломен смотрит сквозь пальцы. Вокруг столба - толпа: рабы с одной стороны, надсмотрщики с другой. Все же в эту минуту они почти единодушны. Каторжная тоска ненадолго забудется за представлением. А северянину все равно конец.
   Хассема, маленького и худого, затерли в задние ряды. Береста расковали. Он вошел в круг. Полуволка сдерживали надсмотрщики.
   Демон не лаял. О нем говорили, что он, как и волки, не умеет лаять. Берест смотрел поверх толпы... В каждом народе своя храбрость. Северянин готовился к смерти спокойно и, казалось, даже беззлобно. Во всяком случае, со стороны Берест выглядел совсем буднично. Слегка щурясь, он поглядывал на верхушки деревьев и на далекий закат над ними.
   Хассем провел на каменоломнях уже два года. Однажды он уже видел такую травлю беглеца. Лучше не вспоминать, что осталось от невольника после схватки с Демоном. Полуволка-полупса боялись все: он отведал человеческого мяса. И вот Демона натравят на Береста, на пильщика камня, которого Хассем хорошо знал. Как говорила мать и повторял за ней всю жизнь Хассем: "Судьба!".
   Пса втащили в круг. Надсмотрщики приготовили палки и веревочные петли на случай, если Демон бросится на толпу. Берест поглядел на чудовищного пса с прежним будничным видом, но вдруг тряхнул головой и преобразился. Теперь было видно, что северянин - тоже сильный зверь.
   Демона спустили, и он прыгнул на Береста. Тот тоже не ждал на месте, а кинулся на полуволка.
   Пес выиграл эту сшибку: повалил Беерста и вцепился в предплечье, которое тот успел подставить ему вместо своего горла.
   Волкодав сомкнул челюсти, а Берест, зарычав от боли, свободной рукой ударил пса по черным нежным ноздрям. Демон тонко завизжал и разжал пасть. Тогда человек обнял его, изо всех сил прижимая к себе. Могучий пес оступился, рванулся, протащил человека за собой, но не сумел от него избавиться. Берест сжимал руки что было силы. Он сломал бы в пальцах подкову, но Демон мотал его за собой, как хотел. Хассем, закусив губу, протиснулся ближе. Рабы были так увлечены зрелищем, что даже не обругали подростка.
   Полудикий волкодав разорвал Бересту предплечье, и на утоптанной земле вокруг столба темнели пятна крови. Но Берест знал, что, если ослабит руки и позволит псу вырваться, то уже не убережется от его клыков.
   Демону тоже приходилось несладко. Он устал таскать за собой тяжелого человека, который изо всей мочи душил его обеими руками. Наконец Бересту удалось встать на колени, и внезапным толчком он повалил пса на бок, по-прежнему вплотную прижимаясь к нему.
   Хассем не замечал тех, кто стоял рядом, и не чувствовал, идет ли время. Изо всех сил сжимая кулаки, он кричал что-то непонятное. Кругом выла толпа, и Хассем с отстраненным удивлением различал свой собственный вой. Может, таков был клич его предков, кочевников пустыни, когда они бросались на врага. Хассем не знал. Он только почувствовал, как в нем поднимается боевая ярость, и рванулся вперед. Рабы тоже толкались, задние прорывались в первые ряды. В толпе зрителей больше не было единодушия, как в начале, когда за победу Береста еще не дали бы и ломаного гроша. Теперь рабы были за своего, а надсмотрщики - за своего, за Демона. Кто-то с силой швырнул Хассема назад, в кучу человеческих тел. Хассем резко обернулся и сквозь зубы бросил ругательство.
   Берест изловчился и оказался верхом на Демоне. Он зажал голову волкодава в своих объятиях, а сам уперся ногами в землю. Медленно, стиснув зубы, Берест задирал морду Демона все выше. Полуволк присел на задние лапы. Вдруг толпа затихла, и вместе с хрипом зверя и человека в тишине прозвучал глухой хруст. Оба борца на площадке рухнули друг на друга, полуволк еще дернулся несколько раз, но человек еще крепче сцепил руки, и оба затихли.
   Вдруг Хассем с необычной для него решимостью вырвался из толпы на площадку. Он в два прыжка оказался возле Береста, лежавшего на трупе Демона, нагнулся и быстрым движением повернул его лицо к себе. Жив! А Демон - издох.
   Хассем выкрикнул:
   - Северянин жив! Он победил! Он голыми руками убил Демона!
   Чудилось, будто паренек кричит не о Демоне - полуволке-полупсе, мохнатом звере, которым травили рабов, а о настоящем слуге Князя Тьмы, демоне из Подземья.
   Судьба Береста еще не была решена. Серая шерсть Демона была вся в крови - в крови человека, который теперь не мог встать. Вернее всего, северянина вместе с телом собаки оттащили бы в отработанную штольню и завалили щебнем, как на каменоломнях обычно хоронили рабов. Его бы прикончили, а может, по небрежению бросили бы так: он ослабел и не выбрался бы из штольни сам. Но дикая выходка Хассема была словно искра, попавшая на трут. Хассема считали на каменоломнях чуток помешанным и не обращали на него внимания. Но теперь его крик подхватила толпа рабов. Даже надсмотрщики, простые наемники из Анвардена, которые ради заработка позволили запереть себя на каменоломнях, с одобрением переглядывались друг с другом: северянин - молодец, на Демона нашелся еще более страшный зверь. Ему полагалась награда - шанс выжить.
  
   Ирица, почти не дыша, смотрела на Береста.
   - Этот Демон... он мог тебя на клочки разорвать! - сказала Ирица, все еще в ужасе и будто не веря, что Берест сидит перед ней живой.
   - А ты-то что дрожишь? Не бойся, Ирица: что прошло - то не страшно.
  
   ...В бараке темно. Только что унесли очередного покойника. Мор, что свирепствовал на каменоломнях, еще ни одной жертвы не выпустил из своих когтей.
   Подростков и стариков, - всех, у кого не хватало сил работать наравне с мужчинами, - надсмотрщики заставили смотреть за больными. В заразных бараках они чувствовали себя на краю гибели, и некоторые уже слегли. Те, кто оставался на ногах, скоро заметили, что худощавый, черноволосый Хассем не боится жутких судорог умирающих и не бледнеет, когда в последние минуты их скрюченные пальцы вцепляются ему в рубашку. "От судьбы все равно не спрячешься", - без выражения повторял иногда Хассем.
   Внутри барака было два длинных настила, на которых вповалку лежали больные и умирающие. Среди них и Берест, он после побега и схватки с Демоном свалился в горячке.
   Хассем присел на доски рядом с северянином, потрогал его лоб рукой. Берест снова чувствовал приближение бреда. Он открыл блестящие от жара глаза. Хассем спросил:
   - Еще одного унесли, видел? К утру тоже кое-кто отмучается... Пить хочешь?
   Берест кивнул и приподнялся, чтобы взять из рук Хассема кружку. Хассем придерживал ее, пока Берест пил, и продолжал:
   - Скоро многих унесут. Я-то вижу. Да, может, им же и лучше. Как отсюда еще выберешься?..
   - Ты хочешь выбраться? - возвращая Хассему кружку, тихо спросил Берест.
   - А думаешь, нет? Всю жизнь хочу выбраться: сначала от господина, теперь вот отсюда. Только ведь не выберешься. Кому как суждено.
   - Ты пробовал? - Берест приподнял брови.
   - Вот ты пробовал - и что получилось?
   Берест хмыкнул. Получилось плохо. Он не готовил побег: воспользовался случаем, стечением обстоятельств. Жаль было упускать... Авось кривая вывезет. Но удаль его на этот раз пошла прахом.
   -Ты сам никогда не пытался бежать? - снова спросил Берест. - Когда был рабом в городе у хозяина?
   Хассем помолчал немного, глядя куда-то в сторону:
   - Нет... Не знал, куда, как. Я толком не видал ничего, кроме кухни, - уточнил он. - Я о воле совсем ничего не знаю. И идти мне некуда.
   Берест глубоко задумался и опустил веки.
   Хассем посмотрел на него внимательно: засыпает?
   Берест снова открыл глаза. Его исхудавшее лицо по-прежнему было задумчиво.
   -Расскажи-ка еще.
   - Про что? - не сразу понял Хассем. - А... Моя мать была из Хивары. Кто отец, я не знаю, а мать, пока была жива, все говорила про Хивару, на нашем языке со мной разговаривала. На самом-то деле я кто? Сын рабыни... - Хассем помолчал. - Ничего хорошего. Но я-то ладно, родился так и привык. А был у нас один... Даже не знаю, как его назвать. Старше меня. Чужеземец. Грамотный он, раньше книги читал. Кухонные над ним смеялись, уж больно он был не похож на наших. Говорил, что из миски может сделать модель небесного свода. Он мне много про всякое такое рассказывал, я запомнил. Только если кто-нибудь из миски хочет сделать небесный свод, от того на кухне толку, хоть убей, не дождешься. Я ему помогал, когда мог. Но все равно... - Хассем пожал плечами. - Он не верил в судьбу, говорил: есть причины и следствия. Ну, а я думаю, что никаких причин и следствий на самом деле нет, а есть только судьба. Потом нас распродали, и я вот сюда угодил. Подлая она, наша жизнь...
   -Почему распродали-то? - не понял Берест.
   - За хозяйские долги, - пояснил Хассем. - Я плохо в этом понимаю, - признался он, - но ребята говорили: за долги.
   - Вон что, - проговорил Берест, и вдруг добавил внятным шепотом. - Я опять хочу бежать. И знаю, как.
   Хассем вздрогнул и жестом показал: тише! Внимательно посмотрел на Береста.
   - А если снова поймают? Или тебе уже все равно?
   - Надо, чтоб не поймали, - отвечал Берест. - Мне это не все равно, - он слегка усмехнулся. - Для меня есть разница.
   - Ты сказал, знаешь - как? А зачем мне говоришь? - не понял Хассем. - О таких делах вроде никому не рассказывают...
   - Одному мне не справиться, - признался Берест. - А ты не закован. Ты ходишь в лес с могильщиками мертвецов наших сжигать. Если хочешь бежать со мной, давай уговор. Хочешь?
   Хассем еле заметно кивнул и ответил:
   - Хочу уговор. Какой?
   - А такой: помогать друг другу.
  
   - Ну вот, Ирица, мы и договорились, - вслух продолжал Берест. - Когда я стал выздоравливать, то сперва тоже в бараке за больными ходил. Тогда ты меня и видела: помнишь, в лесу, с могильщиками? Потом снова отправили в каменоломни. Мор начался такой, что в день по десятку человек падало. Надсмотрщики боялись бунта, потому и не прекращали работ. Когда бы людей просто по баракам запереть, от страха и от безделья все бы умом тронулись.
   Мы с Хассемом сберегли немного сухарей. Он спрятал их в лесу в тайнике. Там и напильник у нас был. Хассем сумел в подсобке стащить. Собирались бежать вдвоем. Но тут из Анвардена прислали войска. Помнишь: окружили каменоломни? Я говорю Хассему: "У нас один выход: спрятаться в телеге, лечь вместе с мертвецами. Пойдешь?". Хассем сказал, что не может. Вера это ему сильно запрещает: если так сделает - осквернится на всю жизнь. "Беги, - говорит, - один". Тогда я дал слово, что буду жив - вернусь за ним на каменоломни. Сам спрятался в телеге под рогожу. Надсмотрщики заметили, что меня на работах нет, стали искать: сбежал. Везде искали, в лесу ловили, только никто не подумал в телеги с мертвыми заглянуть. Да и я бы на их месте не подумал. До сих пор не верю, что это стерпел и ума не лишился. А когда телеги повезли в лес, Хассем нарочно встал с моей стороны, дал мне знак, я потихоньку выбрался - и в кусты. Сбил колодки... Потом все-таки меня выследили. Дальше ты, Ирица, появилась.
   Глядя на Береста лесовица все больше замечала, как не похож он на ее лесных братьев, задумчивых дубровников. Его худое, заросшее лицо, которое раньше вызывало у нее чувство жалости, было решительным и бесстрашным. Но голос человека, не похожий на лесные звуки, - голос человека, говорящего словами - удивлял и завораживал Ирицу больше всего.
  
   -Да, такие дела... - Берест рассматривал свое отражение в озере.
   Как они с Ирицей ни старались, с его одеждой ничего поделать было нельзя. Стоило Бересту снять рубашку, чтобы ее ополоснуть, как стало ясно: снова нацепить это рванье будет непросто, - разлезется на лоскутки.
   -Беглый раб, за версту видно... - развел Берест руками, посмотрел на плечо, на котором виднелся еще свежий рубец, скосил глаза на другое плечо - на нем отчетливо проступало выжженное клеймо. Запястья были стерты кандалами.
   Без куска хлеба, без гроша, без одежды, еще и босой - так не протянешь долго. Бересту нужна была работа, и притом не всякая, а такая, чтобы сделать ее можно было быстро, получить плату и убраться подальше. В окрестных деревнях знают, что на каменоломнях мор. Беглого не то что выдадут - вернее всего сразу убьют, опасаясь заразы.
   Еще раз глянув на свое лицо в воде, Берест только покачал головой, отошел и сел на мох, задумавшись.
   - Куда тут пойдешь? - сказал он Ирице. - Испугаются меня, собак спустят или на вилы поднимут. На хутор что ли выйти какой? Там, если мужиков мало, хоть побоятся сразу в драку лезть.
   - Тебя испугаются? - Ирица в недоумении посмотрела на Береста. - Разве ты страшный?
   Ей казалось, что другие должны не бояться его, а быть ему рады, как она сама.
   - Страшнее некуда, - хмыкнул Берест. - Будто сама не видишь?
   Ирица покачала головой.
   - Нет, не вижу. Ты не страшный.
   - Ну, все равно... - произнес Берест. - Ничего не остается, как выйти к людям. Там уж как сложится...
   -А я очень страшная? - вдруг спросила Ирица.
   -А ты совсем нисколько, - рассмеялся Берест: ее льняные волосы поддерживала украденная красная лента, и Ирица казалась человеческой девушкой. - Как можно бояться такую красавицу?
   -Значит, на меня не спустят собак? А если спустят, то мне ничего. Собаки на меня не кинутся, - обрадовалась Ирица. - Хочешь, я вместо тебя пойду к людям? Меня никто не испугается... и у меня лента красивая, как у человеческих женщин.
  
   Хуторок в лесу был небогатый, но ухоженный, неподалеку от большого села. Ближе к сумеркам Ирица подошла к калитке. Сторожевой пес не залаял на лесовицу. Хозяйка, которая возилась на грядке, не подняла головы. Седой крепкий мужик обтесывал топором колышки. Яблоням было трудно держать на весу свои полные яблок ветки. Хозяин делал для них подпорки.
   Ирица не пряталась, но ее все равно не замечали.
   -Здравствуйте, хозяин и хозяйка, - тихо сказала она.
   Берест научил: если будет мужик, сказать "здравствуй, хозяин", а если женщина - "здравствуй, хозяйка".
   -Здравствуйте... - повторила Ирица громче.
   И все же она с трудом удержалась, чтобы не юркнуть в густые кусты у забора, когда хозяйка подняла голову от грядки.
   -Ты кто такая? Бродяжка? - спросила она. - Ты зачем пришла?
   Мужчина с топором нахмурился, но Ирица быстро сказала:
   - Я ищу работу... - и добавила. - Для мужа.
   Хозяин прикинул:
   - А кто он, к примеру, у тебя по ремеслу?
   Ирица перечислила, что сказал Берест:
   - Он воин, охотник, он очень сильный. Может трудное дело выполнить. Зверя выследить... Защитить, если надо, от кого-нибудь...
   - А почему твой муж сам не нанимается? Что он вперед себя бабу послал? - недоверчиво сощурился хозяин.
   Ирица обвела взглядом людей.
   - Ему медведь на охоте все лицо порвал, - она согнула пальцы, как когти, и провела ими у себя перед лицом. - Он не любит показываться лишний раз. Говорит, что страшный, вы его сразу прогоните.
   - Что, очень страшен с виду? - с уважением спросил хозяин.
   - Очень! - заверила Ирица.
   Так ей велел говорить Берест.
   Хозяин глубоко задумался.
   - Ну, пусть приходит. Скажи: не испугаемся. Если он подходящий нам человек, то какая бы там рожа у него страшная ни была, заплатим ему. Кажись, есть для него работа.
   - Берест! - позвала Ирица, оборачиваясь в сторону леса. - Выходи: они обещали не бояться!
  
   Пока Ирица рассказывала хуторянину о своем муже, лицо которому будто бы навсегда обезобразил на охоте медведь, Берест стоял за деревом у самого края леса. Она окликнула: "Берест, выходи!" - и он вышел, подошел и встал рядом с Ирицей.
   Хозяин хутора посмотрел на молодого незнакомца, обросшего и исхудавшего, сильно оборванного.
   - Так ты кто такой? - недоверчиво спросил хуторянин, сжимая в руке топор. - Жена твоя говорила, что тебе медведь лицо располосовал, так что ты людям теперь на глаза не показываешься. А я смотрю, рожа у тебя хотя и разбойничья, но не то чтобы в шрамах.
   - Я не разбойник, - ответил Берест.
   - Беглый? - приглушенным голосом спросил Береста хозяин. - С каменоломен? Мор там...
   - С каких тебе каменоломен! - вдруг вмешалась хозяйка. - Опомнись! Так с молодой женой и сбежал! Известное дело, какой же кандальник без жены из острога бегает!
   -А ты помолчи. Сам вижу, - отмахнулся хозяин. - А по говору слышу, чужак?
   -С севера.
   -Так не разбойник?
   -Нет.
   Хозяин махнул рукой:
   -Ладно, входи! - и открыл калитку. - Собаки на тебя не лают, - мельком удивился он, бросив взгляд на двух мирно лежащих на земле дворовых псов.
   Хозяин отвел оборванца с женой в дом, где возле печки пригрелся кот, на столе, накрытом грубой скатертью, лежал свежевыпеченный хлеб. Берест только сжал зубы: от запахов снеди у него закружилась голова.
   -На разбойника ты, конечно, смахиваешь, а все-таки с тебя может быть толк... - сказал хуторянин, сел за стол и дал знак своим гостям тоже садиться. - У нас есть обычай. Когда соберем урожай, начинается состязание. Ты на кулаках бьешься? Ну вот, соседнее село отыскало себе какого-то бродягу. Третий год ничего с ним не можем поделать... А ты-то?
   -И я бродяга... - ухмыльнулся Берест.
   -Нашли против нас злодея! У нас с соседями давний спор за поемные луга. Чей боец победит - то село на будущий год и косит, - сказал хозяин. - Третий раз их берет. Ну как такое можно стерпеть? Наши местные против соседского кулачника не тянут. В последний раз и мы нанимали бойца - все равно проиграл.
   -Наймите меня, я выиграю, - сказал Берест.
   Ирица вспомнила битвы оленей за своих олених, за поляны, где они привыкли пастись и за то, кому быть вожаком стада. Лесовица посмотрела на Береста: он был сильный и молодой, как один из этих лесных бойцов. Хозяин между тем продолжал:
   -Как тебя звать? Берест? Так вот, Берест, если наши мужики согласятся тебя нанять, я вас с женой возьму к себе жить, чтобы никто о тебе не знал. Кормить буду, одежку какую-нибудь найду. Победишь - получишь кое-что и деньгами. Тогда уходи своей дорогой - и концы в воду. С хутора пока что ни ногой. Нечего заранее соседям знать, какого мы бойца наняли. А проиграешь...
   Хозяин замолчал. Берест вопросительно посмотрел на него. "Тогда, видно, поглядят, нет ли у меня на плече клейма", - догадался он.
   - Тогда посмотрим, что с тобой делать, - решил хуторянин. И повторил. - Но, думается мне, с тебя будет толк.
  
   Хозяина звали Лассел. Бересту и Ирице он отвел для жилья темную клеть в своем доме. Хозяйка Нейнел, немолодая больная женщина, всегда чем-то раздраженная, сразу попыталась привлечь Ирицу к домашней работе, а заодно и расспросить, кто да что они с мужем. Вечером хуторянка позвала лесовицу прясть. Пряла Ирица быстро и тонко. Хозяйка только дивилась. Но расспросить бродяжку ей так ни о чем и не удалось: Ирица все больше молчала или говорила: "Спросите мужа". Так ее научил Берест.
   Берест, не упускавший Ирицу из виду, всегда был неподалеку. Он боялся оставлять лесовицу одну. Хозяин не досаждал ему работой: понимал, что не в работники нанял чужака.
   Берест по своей охоте брался за какое-нибудь дело, но так, чтобы не ходить далеко со двора.
   Тетка Нейнел подметила много чудного в этой парочке... А Лассел как-то раз уперся в Ирицу взглядом и сказал Бересту:
   - Странная у тебя жена. Где только такую выискал?
   - Ты смотри, - хмуро ответил Берест. - Я сам еще больше странный.
   - Ну, мне все равно, лишь бы с моими бабами поладила, - отступил хозяин: он имел в виду старую Нейнел и свою дочь.
   Однажды, хлопоча возле печки, хозяйка попросила Ирицу:
   -Подай-ка ухват.
   Ирица оглянулась на Береста, поймала его взгляд... Тот вдруг сам поспешно взял ухват и подал хозяйке.
   Тетка Нейнел замечала и многое другое. Жена чужака не умела ни приготовить, ни растопить печь, ни прибрать, а злые дворовые псы на цепи не то что не лаяли на нее, а при ней притихали.
   В доме Ирица всегда терялась, молча сидела в углу. При первой возможности она старалась выйти в сад. Тетка Нейнел решила для себя, что жена бродяги просто никогда не жила в доме, а бродяжничала с детских лет.
   У хозяина был сын и двое работников. Сын - высокий парень по имени Норен, со светлыми, как солома, волосами, бровями и ресницами, - напрямик спросил Береста:
   -У тебя жена что, дурочка?
   Берест уронил:
   -Это уж, брат, мое дело, мне с ней жить.
   А потом своим острым слухом Ирица услыхала, как Норен рассказывает отцу:
   -По всему видно, этот чужак за красоту с ней живет. Кажись бы, какой прок с дурочки. Но уж больно хороша, хоть сам женись, - и засмеялся.
   Хозяин ответил:
   -Ну, в бабе-то ум не главное, а вот что она ухвата от помела не отличает...
  
   Ирица целыми днями пряла, как будто настала зима, и она сидела в своем лесном дупле. Как-то раз Берест был занят работой во дворе, а Норен вошел в дом и сел напротив.
   -Берест тебе муж или нет? - начал хозяйский сын, на всякий случай поглядывая на дверь: бродяги, которого нарочно наняли драться на празднике, он остерегался.
   - Муж, - подтвердила еще раз Ирица.
   - И давно ты замужем? - не отставал Норен. - Так и шляетесь вдвоем по дорогам?
   - Недавно, - сказала Ирица в замешательстве, продолжая быстро вращать прялку. - Да... Так и ходим.
   -А ты брось его, - неожиданно предложил Норен. - Хочешь, я тебе ленту подарю?
   - Как это бросить? - не поняла Ирица и слегка покачала головой, удивляясь.
   -А что тебе от него толку? Ни кола ни двора, разве это муж? Я тебе гостинца дам. Так хочешь ленту?
   - У меня одна уже есть.
   -Муж подарил? - усмехнулся Норен. - А я тебе три подарю.
   - У твоей сестры много лент... - подумав, сказала Ирица. - Но мне столько не надо. Я себе лучше бусы сделаю из ягод или коры.
   Норен рассмеялся:
   -Из ягод или коры? А ты приходи ко мне вечером, я тебе настоящие бусы подарю, стеклянные. Нет, вечером неладно... - Норен подумал, что от Береста не так-то легко отделаться: очень уж он бдительно караулит жену. - Ты ночью, как муж заснет, приходи.
   - Нет. Берест не разрешает мне без него никуда ходить, - ответила Ирица.
   Берест заглянул в дом: они с работником во дворе чинили телегу. Но, услыхав его шаги в сенях, хозяйский сын сам встал ему навстречу. Они разминулись в дверях, Норен вышел на двор, а Берест в сенях стал пить воду, зачерпнув ковшом из ведра.
   Ирица сразу же, как только Норен ушел, перестала думать об их разговоре, в котором для нее не было ничего интересного. Бересту она ничего не сказала.
  
   Как-то Лассел завел речь, что есть у него один неудобный покос: далеко, за оврагом. Поскорее бы его скосить, пока не пошли дожди, а все работники нужны в поле.
   -Сходил бы ты, что ли? - попросил он Береста.
   -А давай, - согласился тот.
   На другой день, еще до рассвета, Берест взял косу и брусок, а Ирице в узелок тетка Нейнел собрала с собой поесть.
   -Ждите к вечеру, - обещал Берест.
   Ирица была рада оказаться на весь день под открытым небом. Пока шли к покосу, она, чтобы не задерживать Береста, не отходила от него далеко. Но по лицу было видно, насколько ей спокойно и весело, и как хочется походить одной среди утреннего леса.
   На лугу Берест стал надевать косу на косовище.
   - Я поброжу по лесу, - сказала Ирица. - Недалеко. Посмотрю, кто здесь водится, и ягод наберу.
   -Только и вправду недалеко, - предупредил Берест. - Чтобы слыхать меня, если позову. И приходи к полудню.
   Ирица скрылась в зарослях, а Берест взялся косить - широкими взмахами, почти бегом, и мокрая от росы трава падала со звоном.
   Ирица ушла не сразу: из зарослей она смотрела, как Берест косит, - и любовалась на него... Потом исчезла. Лес принял ее, узнал, как свою, но из ее братьев и сестер здесь никто не жил - вблизи были люди. Ирица полдня бродила по окрестностям, иногда замирая в неподвижности и вслушиваясь в знакомые звуки, иногда забираясь в непроходимые заросли... Она облазила весь овраг, нашла ручей и долго сидела возле воды.
   К полудню лесовица, набрав ягод, желудей, коры, с цветами в волосах, вышла к покосу.
   - Уже пора есть? - окликнула она Береста, окидывая взглядом луг. - Я тебе малины принесла. И себе всего набрала: буду делать бусы.
   Берест, у которого рубашка промокла и потемнела от пота, бросил косу и широко улыбнулся ей в ответ.
   -Иди сюда, Ирица! - он, смеясь, упал в еще не выкошенную траву. - Вот она, воля! Это не в штольнях кайлом махать!
   Лесовица подошла, глядя на лежащего, раскинув руки, Береста.
   -А что ты в лесу видела, Ирица? Может, белок? - он смеялся, теперь одними глазами.
   - Не только... Белок здесь правда много! Я залезала на дерево и наткнулась на двух. Они хотели скрыться, но поняли, что это я... И остались. Так и сидели рядом.
   Берест приподнялся на локте.
   -Так ты, Ирица, сама скачешь по деревьям, как белка? И что тебе сказали твои подруги?
   - Это были подруга и друг. Белка и... бел! - произнесла Ирица. - А еще, смотри!
   В руках Ирица держала большой лист лопуха: в него она и насобирала ягод.
   Она села, подогнув ноги, и протянула ягоды Бересту. Лицо ее сияло.
   - Там ручей, глубоко в овраге, - сообщила лесовица. - Хочешь, пойдем туда?
   Берест пригрелся на солнце, и вставать ему было неохота.
   -На что нам ручей? - спросил он.
   - Возле ручья камни, мох... Тень от веток, - медленно стала говорить Ирица. - И блики света на воде.
   -И белки, - поддразнил Берест, щурясь от солнца.
   Ирица стала развязывать узел с едой.
   - Я люблю сидеть у ручья и смотреть. Или у озера ночью, - сказала она.
   - И я могу долго смотреть... на тебя, - добавил Берест - и опять поддразнил. - На королеву белок. Которая сидит на камне, как на троне, во мху, точно в бархате, так?
   Ирице все казалось смешным и забавным.
   - Ты говоришь: что нам делать у ручья? Я буду на воду смотреть, а ты на меня. Но ты и сейчас на меня смотришь...
   Она развязала узелок, собранный теткой Нейнел:
   -Вот, хозяйка дала, поешь.
   -Воля... - опять произнес Берест.
   Он взял у Ирицы хлеб и кувшин с молоком, но, не донеся края кувшина до рта, вдруг помрачнел. Демон, мор, барак, Хассем промелькнули у него в памяти. Ирица прислушалась к чему-то, повторила:
   -Ешь.
   Берест кивнул и молча отпил глоток из кувшина.
  
   Ловко перебирая пальцами, Ирица принялась делать те самые бусы из коры и желудей, которые давно собиралась начать.
   - А в ваших краях девушки носят стеклянные бусы? - спросила она. - Мне сын хозяина такие хотел подарить...
   Брови у Береста так и сошлись.
   -А взамен что у тебя просил?
   - Ничего не просил. Он еще предлагал ленты, целых три, - улыбнулась Ирица. Она продолжала нанизывать на выдернутую из подола нитку кору и желуди. - Но я сказала, что не надо. А ты как думаешь, нужны мне еще ленты или нет?
   Берест, поставив на траву кувшин, посмотрел на Ирицу и просто сказал:
   -Ты и так хороша.
   Ирица подняла глаза от своих поделок и встретила взгляд Береста, немного растерянно, словно хотела спросить: "Правда?"
   -Ты и так хороша, Ирица, - подтвердил Берест. - Но дай только придем на север, я сам подарю тебе и ленты, и бусы.
   Ирица кивнула.
   - А там такой же лес, как здесь? Я буду жить в лесу возле твоего дома? - спросила она.
   - Как же ты будешь жить не в доме? - удивился Берест. - А я-то что же, один?
   Ирица развела руками.
   - Я в лесу буду жить, но я к тебе всякий раз выйду, как только позовешь. Отовсюду... Прятаться не буду, приду.
   - А вот я женюсь тогда! - сказал Берест. - А жена мне не велит в лес ходить, тебя звать.
   - Почему жена не велит тебе в лес ходить - меня звать?
   -А она скажет: не ходи, Берест, в лес. Эта лесовица - красавица, ты полюбишь ее, она нас разлучит, - ответил он.
   Ирица растерянно смотрела на Береста.
   - А как я тогда буду одна? Тогда зачем мне с тобой идти, если я не смогу тебя видеть? Ты раньше говорил, чтобы я твоей женой была, а не другая, - вспомнила Ирица.
   -А ты говорила, что со мной к людям пойдешь, - напомнил Берест.
   - Пойду, - ответила Ирица. - И сейчас я живу с тобой у людей. И дальше пойду, на полночь: буду жить в твоем доме. Тогда ты не женишься на другой?
   -Нет, Ирица, правда, нет! Я пошутил.
   Берест поймал руку Ирицы и прислонил к своей щеке. Лесовица ощутила ладонью тепло и улыбнулась.
  
   Хуторяне собирались на праздник в село. Дома пришлось остаться только тетке Нейнел: у нее разломило спину. Никуда не пошла и Ирица. Берест сказал:
   - Там гуляние, пьяные будут, толпа, бой кулачный. Что хорошего? Дождись меня здесь, я ведь задерживаться не стану. Возьму верх в поединке, получу плату, какая мне причитается, и приду.
   Ирица кивнула.
   - Я никуда не пойду, мы с хозяйкой в доме посидим, - обещала она и добавила. - Возвращайся скорее.
   Берест обнял Ирицу и шепнул:
   -Ну, я скоро...
   -Полно уж вам! - со смехом окликнул Лассел. - Пора!
   Ирица отодвинулась от Береста:
   - Я буду в окно смотреть - сразу увижу, когда ты вернешься, - сказала она напоследок.
   Хозяева, работники и Берест отправились в село, тетка Нейнел пошла прилечь, а Ирица с прялкой села около у открытого настежь окна. Время шло, лесовица чувствовала, что солнце начинает припекать. Не стоило ждать Береста раньше полудня. Тетка Нейнел, кажется, уснула. Ирица выглянула во двор, погладила сторожевого пса, посидела рядом с ним, потом снова вернулась в дом. День был уже в самом разгаре... Из окна Ирице была видна опушка леса, на ней холм, а за ним - дорога в село.
   Внезапно лесовица заметила высокого, светловолосого парня, который появился из-за холма на дороге. На хутор торопливо возвращался хозяйский сын Норен.
   Когда Норен открыл калитку, Ирица быстро подошла к нему:
   - Праздник уже кончился?
   -Чего это ты так встрепенулась? - оскалил зубы Норен. - Не меня ждала?
   - Береста...
   -Ах, Береста? - переспросил Норен. - Побили твоего Береста. Хвалился он много. "Я, да возьму верх!". А побили его так, что не в сказке сказать.
   Ирица вздрогнула.
   - Побили?
   Она метнулась к калитке, оглянулась:
   - Где мне теперь его искать?
   -Ладно, пошли, я тебе покажу. Это не в селе - в поле... Ишь, побежала, - недобро добавил Норен.
   - Он в поле? - Ирица уже открыла калитку. - Пойдем скорее... Пойдем, - настойчиво тянула она за собой хозяйского сына, который шел медленнее ее и отставал.
   -Куда ты так бежишь? - Норен ускорил шаг, едва они с Ирицей углубились в лес, и догнал ее. - Твой Берест - нищий бродяга, да еще он пустой бахвал: говорил, что победит, а самого измолотили до полусмерти. Да и зачем он тебе, а, Ирица? - он изловчился и схватил ее за руку. - Ну, зачем?
   Ирица из всего услышала только то, что Береста "измолотили до полусмерти". Она попыталась вырвать руку:
   - Пусти! Я все равно пойду туда.
   -Сейчас пойдешь! - вдруг хрипло сказал Норен и, притянув ее к себе за руку, столкнул с дороги в кусты.
   - Не дури! - сквозь зубы твердил он прямо в лицо Ирице. - Думаешь, ты ему сама нужна? Ты ведь помешанная, ты метлы от ухвата не отличишь! Он тебя держит заместо жены, а потом прогонит, когда надоешь.
   - Мне надо идти, отпусти, - повторяла Ирица, упираясь свободной рукой в грудь Норена. - Отпусти, отпусти!...
   Хозяйский сын больше не слушал ее. Не чувствуя, как маленькая лесовица пытается его оттолкнуть, он перехватил ее обеими руками, одной - за плечи, другой - за волосы, и Ирица не могла уклониться от его непрошеного поцелуя. Лесовице было больно и трудно дышать, не помня себя от страха, она рванулась, - и лента, зацепившись за руку Норена, слетела с ее волос. Норен встретил ее взгляд... От страха и негодования глаза Ирицы ярко светились зеленым огнем из-под упавших ей на лицо растрепанных прядей. В волосах Норен ясно различил звериные, кошачьи уши...
   -Лесовица! - вырвалось у него полушепотом. - Лесная тварь!
   Но тут Ирица выскользнула из его рук. Вокруг повсюду были заросли, и лесовица исчезла, растворилась среди кустов, замерла в неподвижности, слилась с лесом. Теперь Норен не мог бы ее найти, даже если бы смотрел в упор.
   Однако Норен и не думал ее искать. С криком "Лесовица!" он кинулся бежать прочь отсюда.
  
   Чувство отвращения и ужаса гнало лесовицу все дальше и дальше в чащу. Только выбившись из сил, она остановилась и снова спряталась. Некоторое время она стояла неподвижно, вслушивалась в звуки леса. Кажется, уже безопасно...
   Лесовица спустилась в овраг и напилась из ручья, пригладила растрепавшиеся волосы... До сих пор ее била дрожь. "Это не мой лес, что я тут делаю?" - была первая мысль. Место, где она появилась на свет, было далеко, она чувствовала, в какой стороне. Она закрыла глаза, вспоминая. Случилось что-то страшное, на нее напали, как волк нападает на олениху.
   Люди - это опасно, от них надо бежать. "И я убежала... Кто - "я"?".
   Она с трудом вспомнила, что у нее было имя. Ей дал его человек. Он называл ее Ирица.
   "Больше не будет называть - ведь "я" вернусь в свой лес". Лесовица вздрогнула и закрыла лицо руками. Воспоминания нахлынули потоком. Берест проиграл, и его "измолотили до полусмерти", так сказал другой человек, Норен, который пытался ее обнять... Но Берест раньше тоже обнимал ее - почему же тогда ей было хорошо, а сейчас так плохо? Лесовица снова решила: "Я уйду обратно в свой лес".
   А Берест? У лесовицы дрогнуло сердце. Ему больно. Он не взял верх в единоборстве, как обещал. Ирице представилось, что он лежит на земле, и лицо у него такое же, как было, когда она вырезала ему из плеча засевшее железко стрелы, и глаза так же закрыты. Нельзя оставлять его так. Нужно вылечить.
   Преодолевая страх, прячась от каждого шелеста листьев, лесовица стала бесшумно пробираться обратно к человеческому жилью.
   Ирица не помнила, сколько прошло времени, пока она убегала и возвращалась назад. Было еще светло. В деревьях шумел ветер. Неожиданно лесовица уловила другой шум. Кто-то напрямик продирался сквозь заросли.
   -Ирица! - услыхала она знакомый голос. - Ирица, где ты! Откликнись! Э-гей!
   "Человек!". Лесовица снова ощутила страх перед людьми, который заставлял ее бежать и скрываться. Она исчезла, замерла, прижавшись к древесному стволу. Берест появился из зарослей прямо перед ней. Ирица стояла, а он смотрел на нее - но не мог увидеть.
   -Ирица! - крикнул Берест.
   Ему ответило только лесное эхо.
   Ирица заметила: одна бровь у него разбита, в запекшейся, плохо отмытой крови. Он завертелся на месте, оглядываясь по сторонам.
   -Ирица! - и, махнув рукой, пошел прочь.
   Берест не скрылся из виду: остановился у матерой сосны и уткнулся лбом в ее шершавую кору. Ирица почувствовала, что ей больно дышать... Через миг она уже стояла позади Береста, протягивая руку - и боясь прикоснуться к человеку.
   - Я здесь... - она все-таки тронула его за плечо.
   Берест сначала замер, потом быстро обернулся:
   -Ирица!
   Нет, он не лежал на земле с побледневшим лицом и закрытыми глазами. Его глаза просияли.
   -Что с тобой? - укоризненно заговорил Берест. - Ирица, почему ты ушла в лес, даже тетке Нейнел ничего не сказала? Я тебя ищу, ищу... Я взял верх и получил награду. Теперь мы свободны! Что с тобой?
   Он обнял лесовицу, чтобы утешить. Ирица отшатнулась:
   - Не смей меня трогать!
   Она попыталась оттолкнуть Береста, упершись ладонями ему в грудь, как недавно отталкивала хозяйского сына. Глаза лесовицы засверкали гневным и диким зеленым огнем. Казалось, она вот-вот зашипит, как кошка. Берест изумленно приоткрыл рот.
   -Да что ты!
   Но лесовица вырвалась, сильно полоснув ему по руке ногтями... Берест охнул.
   Он ничего не понимал. "Чем я ее обидел?!" - мелькнуло у Береста. А может быть, просто кончилось время, на которое он сумел заклясть лесовицу, и теперь она вновь боится его и прячется, и хочет вернуться в лес?
   -Ирица, подожди! Не беги от меня! - воскликнул Берест. - Я тебе ничего не сделаю, только не беги!
   Ирица отскочила подальше и спряталась за ствол сосны. Но она не скрылась, а смотрела из-за дерева испуганно и возмущенно.
   - Что же мне, уходить? - упавшим голосом спросил Берест.
   Ирица почувствовала, что у нее сжимается сердце.
   -А ты совсем уйдешь? - спросила она.
   -А ты меня совсем гонишь?
   Ирица не ответила.
   -Ты пойдешь со мной на полночь? - говорил Берест. - Туда, где мой дом?
   -Пойду... - лесовица осторожно вышла из-за сосны и остановилась, печально глядя на человека. - Только не подходи близко.
   -Как же мы пойдем - и вместе, и порознь? - Берест развел руками. - Я ведь одолел в поединке, получил деньги и купил кое-что из одежды, лук со стрелами для себя... - он усмехнулся. - Тебе ленту и бусы...
   Ирица молчала.
   -Вернулся на хутор - а тебя нет, - упрекнул Берест. - Я все вещи побросал, кинулся тебя искать. Теперь пойду, соберусь в дорогу. Ты меня здесь подождешь?
   -Я спрячусь, но когда ты позовешь - покажусь, - пообещала Ирица. - А туда, к людям, не пойду больше!
  
   Накануне побега с каменоломен Берест обещал Хассему: "Буду жив - вернусь и подам тебе знак". Хассем не слишком надеялся на северянина. Юноша не то чтобы сомневался в его честности, но куда уйдешь от того, что суждено тебе свыше? Какой смысл надеяться на людей? Если Творцу будет угодно, двери всех тюрем и острогов распахнутся сами по всей земле. Но ему не угодно. И Берест, конечно, сделает только то, что ему предназначено свыше, а не то, что он обещает Хассему.
   Хассем рассуждал об этом сам с собой весь день и всю ночь, пока северянина искали и ловили. А наутро от охранников стало известно, что беглец утонул. Раненый стрелой, поплыл через Эанвандайн - и пошел на дно...
   Хассем неделю прожил, словно во сне. Он то и дело спрашивал себя: почему судьба Береста была такая, а не другая? В чем тут благо и высший промысел? Хассему вспоминались страшные сказки, которые рассказывала ему мать: о том, что все зло на свете делается во избежание еще худшего зла. Бродячий монах расшиб о стену младенца, а когда толпа вознамерилась забросать монаха камнями, с неба было знамение: если бы младенца не убили, он вырос бы страшным злодеем.
   Вера матери учила Хассема, что, раз Берест утонул, значит, это лучшее из того, что могло с ним случиться.
   В заразном бараке ожидали конца десятки больных. Творец наслал мор, значит, это лучшее из того, что могло случиться.
   Пускай... Хассему верилось, что вонючий и грязный барак, горящие на погребальных кострах трупы и само известие о гибели Береста - это все сон, а явь - там, за серым небом, где правит Творец, где и есть настоящая жизнь. Ему казалось, что он даже видит, как туда уходят души умиравших на его руках людей, освобождаясь от рабства. Там, значит, и Берест нашел свою свободу. Туда уйдет и он сам. Может быть, после долгих лет неволи, а может быть, очень скоро, когда и его настигнет мор.
   Под утро Хассем закрывал глаза и впадал в полудрему, устроившись в своем углу, в конце длинного дощатого настила, но больные в бараке не знали покоя. Слыша, что кто-то зовет и стонет, Хассем поднимался, его худое, смуглое лицо было спокойным, словно у старца.
   Хассем проводил на тот свет многих рабов, но самого его болезнь так и не тронула.
  
   Мор продолжался еще несколько недель, затем схлынул. В остроге отслужили молебен. Болезнь унесла многих сильных рабов, на каменоломнях не хватало рабочих рук, и Хассема вместе со старшими отправили на работы в штольни.
   При дороге недалеко от бараков лежал большой валун, давно примелькавшийся глазу ежедневно проходящих мимо кандальников. "Смотри на этот камень, - накануне побега говорил Хассему Берест. - Если валун будет сдвинут с места, это - знак, что я жив". С тех пор по пути в каменоломни Хассем всегда исполнял своеобразный поминальный обряд. В память о друге юноша каждый раз бросал взгляд на придорожный валун. Просто смотрел и мысленно говорил с Творцом: Берест хотел что-то изменить в этой жизни, но не смог, - пусть у него будет все хорошо в другом мире, где справедливость.
   А Берест с Ирицей в это время шли в сторону предгорий. Берест теперь походил на местного деревенского охотника - в сапогах, короткополой куртке, с ножом у пояса и луком за спиной. И Ирица была одета, как крестьянка.
   Берест до сих пор не знал, что случилось у нее с Нореном.
   Поняв, что жена бродяги, которого приютили на хуторе, на самом деле лесовица, хозяйский сын испугался и не показывался дома до утра. Норен боялся, что Ирица наведет на него какой-нибудь морок или пожалуется мужу, а еще неизвестно, кто он сам, раз женился на "лесной пряхе". Берест спокойно забрал на хуторе свои пожитки и ушел.
   Лесовица все еще не позволяла Бересту к ней приближаться. Тот недоумевал. Еще недавно они сидели с Ирицей у костра, обнявшись, точно брат и сестра, которые заблудились в лесу. Теперь она не подпускала его и сверкала на него глазами, как кошка.
   -Ирица!
   Но она того и гляди отступит в заросли и растворится в них.
   -Ирица, что с тобой стало? Ты хоть скажи, чем я перед тобой провинился? - допытывался Берест.
   Ирица не отвечала.
   Однажды они остановились на ночлег. Берест повесил над костром котелок, сел со своей стороны костра, а Ирица - со своей.
   -Ты даже говорить со мной перестала, - пожаловался Берест. - Тебя тянет вернуться в лес, жить, как твои братья и сестры, в дуплах, и танцевать при луне?
   Ирица смотрела печально и отчужденно.
   - Вернуться? - словно через силу, ответила она. - Не знаю... Там безопасно, спокойно.
   "Только танцевать при луне я теперь долго не смогу", - подумала лесовица.
   - Почему ты убежала с хутора, не дождалась меня? Почему ты боишься меня: ведь ты говорила, что я не страшный?
   "Может быть, сила имени-заклятья, которым я ее зачаровал, кончается?" - в который раз спрашивал себя Берест. Может, завтра или через день он проснется и увидит, что лесовица покинула его и убежала в чащу, на поляну, где растет трава ирица? Как знать, не лучше ли это было бы для нее, чем связывать свою судьбу с непонятной, шальной судьбой человека? Красивых девушек много, думалось Бересту, и если он выживет, то мать найдет ему хорошую невесту. А лесовица пусть идет на волю, как дикая лесная белка, которую он поймал и отпустил. Берест твердил себе это и не пытался больше приблизиться к Ирице, чтобы ее не испугать. И только непрошеная тоска закрадывалась ему в душу при мысли, что вот и кончаются чары.
  
   Утро в конце лета было холодным и хмурым. Хассем привычно брел в неровном строю кандальников в каменоломни. По этой дороге он мог бы пройти и с закрытыми глазами, надо было лишь бросить взгляд на "камень Береста". Хассем привычно глянул сторону валуна и вздрогнул. На месте камня в траве осталась влажная проплешина, а сам камень был отодвинут. Сердце у Хассема так и заколотилось в груди. Весь день молот и клинья, которыми ломают породу, валились у него из рук. Наконец он даже решил, что ему померещилось, как Бересту одно время мерещился лесной дух.
   На обратном пути Хассем ожидал, что увидит камень на прежнем месте. Некому было его сдвинуть! Берест утонул! Но глубокая проплешина, которую пролежал в траве валун, никуда не делась.
   А на другое утро в этой проплешине оказался пучок какой-то травы с мелкими белыми цветками... Словно кто-то нарочно хотел привлечь внимание Хассема! "Не может быть!" - пробормотал парень, продолжая путь... Но в глубине души уже знал: не просто может быть, а и вправду есть. Эти цветы положил у валуна Берест.
  
   Прошлой ночью Берест вернулся к камню, упал на колени, стал нетерпеливо шарить в траве.
   -Что ты ищешь? - спросила Ирица, глядя, как он раздвигает ерник.
   -Хассем должен был оставить знак, - буркнул Берест, не поднимая головы. - Осколок базальта из штольни. Это будет значить: он знает, что я здесь.
   -Дай я поищу, - сказала Ирица. - Только отойди.
   Берест вздохнул, уступая ей место:
   -Ну, попробуй.
   Он вспомнил, что Ирица видит в темноте.
   Лесовица присела возле валуна. От Береста она слышала, что базальт - черный. Она перебрала каждую травинку, но осколка черного камня не нашла.
   -Может, Хассем не заметил, что я сдвинул валун? - начал размышлять Берест. - Проворонил твой Вороненок... Как быть-то? - он в недоумении охватил пальцами свою короткую светлую бородку.
   Ирица подумала немного:
   - Подожди здесь, я сейчас, - и исчезла в лесу.
   Появилась она с пучком белой ирицы и робко протянула его Бересту.
   - Моя трава... Она все лето цветет.
   -Диво ты лесное! - обрадовался Берест. - Да ведь это ирица!
   Лесовица быстро убрала руку, когда он бережно взял на ладонь крохотные белые цветки. Берест ничего больше не сказал, положил лесную траву на проплешину от валуна.
   Утром Хассем уже не сомневался, что его друг вернулся за ним на каменоломни, и в тот же день ответил условным знаком.
  
   Каменоломни под Анварденом существовали уже лет сто. Большого размаха добыча базальта никогда не достигала, но несколько поколений каменотесов глубоко вгрызлись в предгорья, в скальные породы по берегу Эанвандайна.
   Широкая река стремила за спиной Береста волны. Была ночь. Ирица светила факелом, а Берест работал киркой. Кирку он купил еще в селе, где взял верх на празднике в кулачном бою. Он заранее знал, что она пригодится.
   Ирица, высоко держа факел, пыталась представить себе ходы под землей. У Береста от работы взмокла рубашка, а Ирица закуталась в плащ. Ночь была свежей, с реки дул ветер.
   - Давай веревку, - сказал Берест. - Попробую спуститься в штольню.
   Старые, отработанные штольни не охранялись. Многие из них осыпались, а сами работы передвинулись далеко, в другое место. В глубине души Берест не был уверен, сумеет ли он добраться до новых галерей, где сейчас работали невольники.
   Ирица нашла веревку и протянула Бересту.
   - Там темно, - вздохнула она. - Как ты найдешь путь?
   - Не знаю, как, Ирица, - сказал Берест, обвязывая веревку вокруг огромного валуна. - Наугад. Буду искать понемножку, разбирать завалы... Может, даже месяц провозимся или больше.
   Ирица по-прежнему боялась его и не подпускала близко, а веревку передала, далеко вытянув руку, точно готова была при всяком неосторожном движении Береста отскочить. Но она не покинула его и не позабыла человеческую речь.
   Старые штольни не охранялись, но уйти через них до сих пор не удавалось никому. Галереи под землей обвалились во множестве мест, перекрытия сгнили, выходы на поверхность были нарочно завалены уже давно. На каменоломнях изредка находились сорвиголовы, готовые бежать наудачу, вслепую. Но этих скоро ловили. Среди рабов, которые под землей надзирали за работой, несколько человек давно научились выслеживать беглецов. Они были на хорошем счету у начальства и пользовались многими поблажками в остроге. В случае надобности ловцов расковывали и выдавали оружие, а они и рады бывали охоте в подземных ходах - мрачной потехе в бессмысленной каторжной жизни.
   Ирица протянула Бересту факел. Чувство беспомощности перед чужим ей миром камня и гор, перед темными подземными путями не оставляло лесовицу с тех пор, как Берест начал разрывать осыпь. А когда он спустился по веревке и, светя себе факелом, исчез в черном проеме, у Ирицы совсем упало сердце. Она села неподалеку, поплотнее закуталась в плащ и приготовилась ждать.
  
   Хассем видел, что камень у обочины вернулся на прежнее место. Это означало: жди. С тех пор Хассем с тревогой, которая просто разъедала ему сердце, каждый раз отмечал положение валуна.
   "На месте. Все еще на месте..." Побег представлялся Хассему бродом через темную реку. Ему нужно шагнуть в воду, и неизвестно - достигнет он другого берега или нет? Может быть, вода сомкнется выше его головы, и он исчезнет, а может, выйдет на другой берег. Если Творец сохранит ему жизнь, значит, у него есть предназначение к свободе.
   Спустя почти три недели камень на обочине снова сдвинулся со старой проплешины! Смуглое лицо Хассема побледнело. Завтра... Нет, уже с этой минуты он был беглецом. Хассему казалось, другие невольники оглядываются на него, а надсмотрщики вот-вот закричат: "Не уйдешь!". Юноша опустил голову. Ему стало холодно, как будто он в самом деле переходил вброд реку. В штольне Хассем подобрал осколок базальта и незаметно кинул его в траву возле валуна.
   Ночью он долго прислушивался к храпу соседей по бараку и ждал рассвета. Под утро провалился в сон. Хассему снилось, он идет по узкому ходу в каменоломнях. Он знал, что это и есть путь на свободу.
   Хассема догоняет, останавливает угрюмый мужик из его барака. С ним Хассем наяву едва ли перемолвился и тремя словами. А во сне он говорит:
   - Не ходи туда. Ты же видишь, что туда никто не ходит! Если бы все было так просто, мы бы давно ушли через этот ход.
   - А что там? - спрашивает Хассем.
   - Там Демон. Демона вовсе не убили, он теперь живет в глубине каменоломен. Никто не ходит этим путем - все боятся.
   Хассем понимает, что ему говорят о сторожевом псе, полуволке, которым раньше травили неудачливых беглецов.
   Тени факелов пляшут на стенах. Хассем идет вперед. Почему-то он оказывается в подвале старого господского дома, где жил до продажи на каменоломни, и проходит мимо чуланов, куда в детстве бегал за крупой для кухни...
   Снова и снова Хассем блуждает по переходам, спрашивает себя: откуда я знаю, куда идти? Он различает: дорогу указывает проросшая сквозь базальт трава. Та самая, с белыми цветами...
   И вдруг впереди, во тьме коридора - два огня. Это Демон - огромный пес, во сне - черный, а не серый, каким был при жизни. Пес устремляет на беглеца взгляд желтых горящих глаз без зрачков. Его взгляд приковывает Хассема к месту, лишает воли. Юноша знает: пес теперь убивает взглядом, он стал только сильнее с тех пор, как Берест сломал ему шею.
   Но Хассем тоже смотрит Демону в глаза. В душе поднимается боевая ярость. Два взгляда встречаются в поединке.
   "Тебя нет!" - думает Хассем. - "Берест убил тебя! Ты никогда больше не будешь стоять на пути живых". Под взглядом Хассема Демона охватывает огонь, пес ярко вспыхивает и становится оранжево-красным, как пламя. Переливающийся призрак прыгает, оскалив клыки. Во сне полет собаки в прыжке длится дольше, чем это было бы наяву. Но Хассем не отводит взгляда.
   Уже просыпаясь от колокольного боя побудки, ворчания и ругани в бараке, Хассем вспомнил последнее, что было во сне. Пес не долетел до него - сожженный, рассыпался пеплом. И первая мысль Хассема была: "Выход свободен!".
  
   В полумраке чадили факелы, голова гудела от грохота молотов и кирок, треска выламываемой породы и шелеста осыпающегося щебня. Воздуха не хватало. Хассем уже не первый раз оглядывался в сторону перехода, который вел к отработанной штольне. Наконец юноша сказал себе: "Ну, все, он уже ждет", и, оставив работу, прикинулся, что у него схватило живот. Старая штольня служила каменотесам за отхожее место. Выходы из нее тоже были завалены.
   Хассем добрел до штольни, настороженно прислушиваясь: не принесло бы еще кого-то. Никого нет... Подобрав с пола камень, Хассем стал стучать в стену: трижды быстро, трижды медленно. В ответ за одним из завалов метнулось пламя. Завал был почти разобран, через миг в нем возник проход. Высокая фигура, факел в руке...
   -Ух ты! - зазвенев цепью, Хассем неуклюже кинулся на свет. - Берест?!
   -Ну, пошли! - торопил его Берест, таща за собой за руку.
   Хассем перелез через завал.
   -Иди прямо по галерее, вот напильник, а я сейчас! - велел Берест, отрывая от земли тяжелый обломок. Он поспешно закладывал проход.
   Хассем отошел немного и, присев, начал спиливать кандалы. Рядом с ним опять возник с факелом Берест:
   -Давай я.
   Он сунул Хассему факел, а сам обхватил ручку напильника подолом рубашки, чтобы не скользила, стиснув зубы, стал быстро водить по железу.
   Хассем сидел у стены и светил Бересту факелом. Когда кандалы были спилены, он вскочил. Вслед за ним вскочил на ноги Берест и без лишних слов обнял его.
   Хассем глубоко вздохнул, обхватил Береста за плечи:
   - Все-таки пришел! А я думал - утонул!
   -Я обещание давал, - подтвердил Берест. - Стало быть, выполняю... Ну, пошли скорей! - он показал туда, куда уводил узкий ход.
   Берест освещал дорогу, Хассем шел позади.
   -Там, дальше, перекрытия едва держатся, - сквозь зубы обронил Берест. - Одни завалы. Ты думаешь, что я так долго? Дорогу сюда искал. Постой...
   Впереди была развилка. Получше осветив факелом столбы перекрытия, Берест скоро отыскал глубокую крестообразную зарубку, сделанную ножом:
   -Это моя метка. Нам туда, - он махнул рукой. - Погоди-ка, подержи факел.
   Передав факел Хассему, Берест сделал зарубку и на столбе напротив:
   -А вот это для погони. Тебя ведь, брат, скоро хватятся.
   Хассем глянул на новую, только что сделанную метку, понял и усмехнулся.
   Берест еще несколько раз останавливался, чтобы поставить ложный значок. Они шли долго, снова и снова перебираясь через завалы, на каждой развилке выбирая путь по берестовским крестикам.
   В нескольких местах пришлось ползти.
   -Это я ход расчистил, - объяснил Берест. - Совсем было глухо. Ну, если я пролез - ты тем более пролезешь.
   Хассем потерял счет коридорам и развилкам. Он боялся погони, оглядывался назад, прислушиваясь к звукам и эху. В полумраке были слышны только их собственные шаги и прерывистое дыхание. Вконец измучившись, оба присели отдохнуть у стены. Впереди был еще порядочный кусок дороги.
   -Тебя, верно, уже хватились, - сказал Берест. - Слышь, Хассем? Может быть, выслали уже ловцов!
   Хассем начал подниматься, держась за стену:
   - Пойдем скорее... Еще тебе не хватало попасться из-за меня. Сам знаешь, они со следа не собьются. Пойдем!
   -А у меня собьются, - упрямо отвечал Берест. - Зря я, что ли, почти месяц по этим каменоломням рыскал, дорогу разведывал?
   Хассем стоял, прислонившись к стене:
   - Знаешь же, кто у ловцов за главного. От Крота еще никто не уходил. Говорят, сквозь камень беглых видит. Вцепится в след - все, смерть. И сильный, как тот Демон. Нагонит - мало не покажется. Пошли, а, Берест?
   Берест, хмурясь, поднялся:
   -Демона я голыми руками задушил - и Кроту то же будет.
   Свое прозвище Крот получил за то, что не раз ловил беглецов под землей, всегда безошибочно отыскивая дорогу в каменоломнях. Рабы боялись его, за глаза ненавидели, в глаза заискивали, и не только из-за его дружбы с начальством, но и из-за нечеловеческой силы, с которой тот казался неуязвимым. Крот, как Берест, был пленником, взятым на войне, но почти двадцать лет провел в рабстве и не помнил уже другой жизни. Хассем посмотрел на Береста и мрачно покачал головой.
   - Может, он сильней тебя...
   -Не каркай, - отмахнулся Берест и добавил. - Конечно, не с руки нам с этими ловцами встречаться. Без них веселее.
   Снова начался путь через переходы и завалы, по-прежнему у развилок Берест высвечивал факелом крестики на столбах, ставил ложные и уверенно сворачивал во тьму переходов. Хассем шел за ним, уже давно ни о чем не думая. Ему казалось, что они идут целый год. Радовало одно: чем дольше идут, тем ближе выход.
  
   Шестерых ловцов расковали и выдали им ножи. Приземистый, широкоплечий Крот без суеты осмотрелся в отработанной штольне и заметил, что завал здесь был недавно разобран.
   У поворотов он догадался осветить стены и перекрытия и почти сразу обнаружил метки. Но Бересту впрямь удалось запутать ловцов: из-за ложных знаков им пришлось часто делиться, направляясь по разным коридорам, расходиться и сходиться снова, чтобы не потерять след.
   К последней развилке вышли трое, внимательно осмотрели столбы с двумя похожими крестиками, и Крот велел, кивком указывая на темный проход:
   - Вы двое туда, я - сюда.
   Он не сомневался, что догонит Хассема - и что Хассем ему не соперник: юноша, почти подросток, без оружия и в цепях. Торопясь с преследованием, Крот не нашел спиленных кандалов, которые были присыпаны щебнем.
   Метки на столбах перекрытий насторожили Крота: он догадался, что у Хассема есть помощник с ножом. Но ловца это не остановило. Он был уверен, что справится и с двумя.
   Крот знал каменоломни. Переход, выбранный им, оказался короче, чем у других ловцов. Посветив факелом по столбам и увидев только одну метку, он на миг остановился, соображая. Крот понял: ему повезло, сюда беглецы еще не дошли и не успели вырезать ложную. Но они обязательно пройдут здесь. Крот развернулся и уверенно направился по коридору навстречу.
   Про него недаром говорили, что он чует беглых сквозь камень. Хассем и Берест остановились у очередной развилки, когда перед ними бесшумно, как призрак, появился человек. Факел ярко освещал лицо ловца, которое казалось коричнево-красным. Хассем сразу узнал его, отшатнулся к стене, а потом одним прыжком догнал Береста и оказался за его плечом: проход был слишком узким, чтобы встать рядом.
   -Гляди! - первым воскликнул Берест. - Кажись, встреча у нас!
   -Встреча так встреча, - подтвердил Крот. - Шел я за одним беглым рабом, а поймал двоих.
   -Точно как в сказке, - оскалил зубы Берест. - Мужик кричит: "Я медведя поймал!" - "Так тащи его сюда!" - "А он меня не пускает!".
   Крот, слегка нагнув голову на бычьей шее, обронил:
   -Шутник! - и в его руке блеснул нож.
   -Отойди, Хассем! - велел Берест, доставая свой.
   Хассем отступил во мрак перехода. Стиснув зубы, он смотрел, как два почти равных по силе врага схватились в нескольких шагах от него. В темноте ему было видно только, как пляшут и резко дергаются вверх-вниз их факелы, которыми они дрались, как оружием, да иногда - блеск лезвий. Хассем держался руками за стену, чувствуя, что в нем медленно, но неотвратимо поднимается уже знакомая ярость.
   Берест теснил своего врага, и поэтому казалось, что побеждает он. Хассем не поверил собственным глазам, когда Берест, тихо вскрикнув, оступился. Он выронил нож, потом - факел и схватился за грудь, силясь вытащить нож Крота, вонзившийся между ребер.
   -Ты хвастун, северянин, - произнес Крот.
   Берест со стоном осел на землю.
   Хассем, смотревший из темноты, дернулся. Только что Берест побеждал - и вот он убит? Переход от надежды к полному краху был таким резким, что нахлынувшее отчаяние сделало Хассема спокойным. Ни горя, ни страха он не почувствовал.
   Крот огляделся, светя факелом. Хассем вжался в стену возле столба перекрытия, и ловец не увидел его. Решив, что мальчишка улизнул во время драки, Крот оставил поиски на потом - никуда не денется! - а сам наклонился над Берестом. Вот это была настоящая добыча: раб, бежавший пару месяцев назад, считавшийся опасным!
   Хассем оторвался от стены и поднял нож Береста. Крот не слышал, не обернулся. Тогда Хассем прыгнул на Крота сзади и изо всех сил полоснул по толстой бычьей шее. Ловец захрипел, а Хассем отскочил, пока тот с валился набок, роняя факел.
   Хассем стоял и смотрел. Он не верил своим глазам. Два тела у его ног, и он совсем один в темных галереях. Ни друга, ни врага... Юноша перешагнул через Крота и упал на колени около Береста.
   - Берест, - Хассем готов был завыть от горя, вглядываясь при слабом свете чадящего рядом на полу факела в его лицо. - Берест, ты живой? Ты слышишь? Берест!
   Хассем с трудом приподнял его за плечи. Голова северянина свесилась на грудь. Живого или мертвого, Хассем твердо решил вытащить его на поверхность.
   Хассем закинул руку Береста себе на плечо, повернулся, стараясь взвалить его на спину. Он сразу ощутил, как промокла от крови его собственная рубашка. Берест был слишком тяжел и высок ростом. Хассем понял, что не сможет его нести. Он снова опустил северянина на землю, подхватил под мышки и, пятясь, поволок по галерее, пахнущей сыростью и гнильем от деревянных перекрытий.
   Факел пришлось оставить. Хассем не представлял, как будет искать дорогу в полной темноте. Обеими руками, выбиваясь из сил, он тащил раненого - или умирающего - или уже мертвого спутника к выходу, в который сам не очень-то верил. Берест в беспамятстве застонал. Хассем остановился, наклонился к нему. Тот пошевелился.
   -Берест! - уложив на землю, Хассем стал трясти его за плечо. - Слышишь?! Ну!..
   Берест в самом деле пришел в себя.
   -Плохи дела... - зашептал он. - Ловец-то... Ловец?..
   - Берест... - твердил Хассем, стоя около него на коленях. По лицу текли слезы, которые он вытирал грязным рукавом рубашки.
   - Нет ловца! - повторил несколько раз Хассем. - Его нет, он там лежит, - кивнул через плечо туда, где остались факелы и тело. - Он умер. Я его убил... А ты не умирай. Я тебя вытащу. Мы вместе выберемся! Я тебя не брошу...
   Хассем снова попытался приподнять друга.
   -Ох, не трогай... - вырвалось у Береста. - Погоди, слушай... Я, брат, свалял дурака, а ты - молодец, не дал себя прирезать... Теперь вот что... - голос у него прерывался. - Возьми факел. Я сам пойду...
   Хассем слушал, наклонившись ближе к нему.
   -Поспеши, - продолжал Берест. - Раз Крот на нас вышел, то и остальные где-то тут кружатся... Смогу идти - пойдем вместе. Нет - уходи один. Иди прямо, тут уже недалеко. Дойдешь до выхода... там кликнешь Ирицу. Лесовица, лесная пряха... Помнишь, я говорил тебе, что видел ее? Я ее заворожил: дал ей человечье имя. Мы вместе сюда пришли. Ты окликнешь ее - она тебе бросит веревку. Все понял?
   - Без тебя не пойду, - Хассем вытер остатки слез и глубоко вздохнул. "Опять ему, как тогда, лесовица мерещится. Может, у него уже бред начинается? Неужели умрет?".
   - Я сейчас, Берест... Факел - и пойдем...
   Хассем побежал туда, где валялся еще не потухший факел, взял его, стараясь не смотреть на тело Крота.
   Одной рукой схватившись за стену, другой - за Хассема, Берест встал на ноги. Они двинулись вместе дальше. По дороге несколько раз у Береста подгибались колени, и он рухнул бы на землю, но Хассем умудрялся удержать его, прислонив к стене.
   -Ничего... стою... Пойдем... - бормотал тот, и при свете факела Хассем видел, как на лице у него блестят капельки пота.
   Они вышли в почти круглый зал, потолок в котором когда-то обвалился, и под ногами лежали груды камней и остатки перекрытий. Хассем посмотрел вверх. Над ним темнел клочок ночного неба с отчетливым, ярким серпом луны.
   -Выход!.. Мы пришли?! - Хассем стоял, как будто еще не понимая, почему небо и месяц видны отсюда, из-под земли. Берест тоже поднял голову.
   -Ирица!.. Мы!.. - крикнул он и схватился за грудь: дыхание оборвалось.
   "Да что с ним, кого он зовет?" - думал Хассем.
  
   Ирица неподвижно сидела над черным провалом, ведущим в штольни, прислушиваясь к каждому звуку, то и дело заглядывая за край. Если бы она могла слышать камень, как слышит лес, и видеть сквозь землю!.. Вокруг ночной ветер шевелил кусты и бурьян. Ирица слилась с ними, растворилась в сухом шелесте ветвей и стеблей. Ей казалось, она просидит так всю осень, всю зиму, ожидая, пока вернется Берест.
   Наконец снизу до нее донесся оклик. Ирица безмолвно, с часто бьющимся сердцем наклонилась над дырой. Она сразу разглядела внизу двоих: Вороненка и Береста, которого тот усадил на пол возле стены.
   - Берест! - позвала лесовица и потянулась рукой в черный проем.
   Хассем вздрогнул. Между ним и небом кто-то был. Он попятился.
   - Берест! - звал сверху звенящий девичий голос.
   "Неужели и правда Берест кого-то с собой привел?".
   - Его ножом ударили! Дай веревку!
   Девушка на миг исчезла, и почти сразу Хассема чуть не хлестнула по лицу брошенная ею веревка.
   -Ну, видишь? - сдавленно сказал Берест. - Это Ирица. Лесовица, я же говорил...
   Хассем присел возле него.
   - Берест, слушай меня. Сначала я вылезу, а потом брошу тебе веревку. Обвяжешься, и мы вдвоем тебя вытащим. Понимаешь?
   -Угу, - сквозь зубы отвечал Берест.
   Хассем поймал конец веревки и оттолкнулся от земли. Он не лазил по веревке никогда прежде, но был ловок и легок. Поднимаясь к отдушине в потолке, он увидел, как над ним сверкнули в темноте зеленые глаза лесовицы. У самого края проема девушка протянула ему руку. Промедлив миг и крепко ухватившись за ее узкую ладонь, он выбрался на поверхность.
   - Теперь его, - сказал Хассем, поднявшись на ноги и наклоняясь над дырой рядом с Ирицей. Он искоса глянул на свою неожиданную помощницу. При свете луны ее длинные волосы казались совсем белыми. Лесной дух, о котором постоянно бредил Берест!
   Хассем вытянул за собой веревку и сделал скользящую петлю.
   - Берест, лови! - крикнул он.
   Тот не дотянулся до петли, и Хассему пришлось кидать веревку еще раз.
   - Поймал! - наконец хрипло откликнулся Берест.
   Он продел в петлю руки, затянул ее под мышками.
   Ирица и Хассем вместе взялись за веревку. В глубине души он никак не мог надивиться на невесть откуда взявшуюся лесовицу.
   - Тяни! - велел Хассем.
   Вдвоем, перехватывая веревку, они стали медленно поднимать Береста из штольни.
   Наконец Хассем и Ирица подняли раненого настолько, что его голова показалась в проеме. Хассем крикнул Ирице:
   - Я держу, а ты вытащи его!
   Ирица, выпустив веревку, схватила Береста за рубашку. Вдвоем они подтащили его к краю. Тот остался лежать возле провала, хватая ртом воздух.
   Хассем взял нож, которым убил Крота, и перерезал петлю. У Береста текла по подбородку струйка крови, глаза были закрыты.
   Ирица, стоя рядом на коленях, подняла рубашку на его груди, положила ладонь на лоб. Хассем не понимал, что она делает. Лицо Береста перестало быть напряженным и стало спокойным, точно у спящего. Тогда Ирица обеими руками накрыла рану, ее глаза ярко засветились. Хассем чуть не вскрикнул от изумления. Лесовица долго сидела неподвижно, не отнимая от раны рук. Неожиданно Берест глубоко вздохнул. Хассем опомнился. Отыскав баклажку с водой в Берестовом дорожном мешке, он смочил подол своей рубахи. Берест молчал, обессилев, а Ирица гладила его по голове. Хассем начал обмывать ему грудь и вдруг ахнул: края раны уже слегка затянулись, невозможно было поверить, что Берест только что истекал кровью.
   Берест открыл глаза. Он увидел склонившуюся над ним лесовицу и тихо спросил:
   -Диво ты лесное... что, не боишься больше меня?
   -Нет, не боюсь, - сказала Ирица и горячо повторила, - никогда не буду бояться!
  
   Часть 2
  
   Илла и Эрсис сидят, свесив ноги, на краю глубокого каменного колодца. Колодец - в подземелье огромного полуразрушенного здания. Жуют краденые яблоки, огрызки кидают вниз, а дна у колодца, похоже, нет. Крали не на рынке - побоялись. Лазили в сад богатого господина. Мать не велит Илле лазить по чужим садам, но следить-то некогда.
   - Леанни, Плакса, идите сюда, - машет рукой Эрсис.
   Леанни и Плакса боятся подходить к колодцу: Леанни девочка, а Плакса, хоть и мальчишка, вообще всего боится. Его за это бьют и дразнят.
   Они сидят у стены и делят остатки яблок.
   - Ну и сидите там, трусы, - Эрсис сплевывает в колодец. - Илла, когда я вырасту и буду хорошо воровать, ты будешь тогда со мной жить?
   Илла тоже наклоняется и сплевывает - кружится голова от высоты, но нельзя же показать, что робеешь:
   - Ну вот еще! А ты меня потом бросишь, как мой отец нас с мамой. Гад. Затащил нас из дома сюда, на эту свалку, и смылся.
   - Да ладно, - у Эрсиса кончились яблоки, и он вытирает руки прямо об штаны. - Подумаешь, отец бросил. Мой вон не бросил, так он мать неделю назад по пьяни отлупил, она в лежку лежала три дня. А за мной позавчера гонялся - я еле убежал. У "ничьих" в подвалах отсиделся. Я, наверно, к ним совсем уйду жить.
   - К "ничьим"? - Илла задумывается.
   "Ничьи дети" - это те, у которых нет матерей и отцов, совсем никаких. Они вместе живут в подвалах и лазают по развалинам.
   Мать Иллы кашляет и боится, что скоро умрет. Она думает, что тогда Илла попадет к "ничьим детям". И пропадет. А Илла уверена, что она нигде не пропадет. К тому же там, в подвалах, есть свои, - совернцы, как и она, пришельцы с юга. Но мать жалко: вдруг правда помрет?
   - Все равно отец сволочь, - продолжает она о своем. - Вот вырасту, найду его и скажу: гнида ты последняя. Мамка говорит, если бы не он, мы бы так и жили до сих пор в Соверне. Там тепло круглый год, и на деревьях растет... все, что хочешь. Мамка говорила... Виноград, оливы, вроде так. Протяни руку - и рви. Никто не охраняет. И облав не бывает. И солнца столько, прямо как в городе на площади, и даже больше. Мамка говорит: "Я тут помру, потому что солнца мало".
   - Врешь, не может быть тепло круглый год, - отмахивается Эрсис.
   - Я когда вырасту, не буду с тобой жить, а туда пойду. Мамка говорит: это на юге. Вот узнаю где юг, и пойду, - заявляет Илла.
  
   На каменном полу холодно. Дома у матери были одеяла, и Илла спала на кровати. Но когда мать умерла, то кровать, одеяло и все, что было в доме, разобрали соседи и хозяйка бакалейной лавки: она сказала, что мать ей была здорово должна. А в подвале у "ничьих детей" сыро и всегда хочется есть. "Ничьи" сидят у стен прямо на полу. Иллу привел сюда южанин по кличке Трещотка, прозванный так за постоянную болтовню, и сказал:
   - Нянчиться с тобой никто не будет.
   Илла кутается в старый материн платок.
   - Эй, черномазая, дай-ка сюда, - тянет вдруг за платок мальчишка года на два старше Иллы. - Холод собачий, буду накрываться!
   Илла не "черномазая" - у нее просто темные глаза и черные, давно не чесанные волосы, ну и кожа немного потемнее, чем у местных бледных девчонок с желтыми волосами и голубыми глазами.
   - Дай, я сказал, быстро! - мальчишка срывает с Иллы платок.
   Илла хорошо помнит Плаксу. Он всегда позволял себя обижать, и его от этого только чаще били.
   Илла без лишних слов размахивается кулаком, и любитель чужого добра получает в нос. С коротким, но обидным словом он бьет Иллу так, что она отлетает к стене. Вскакивает и снова кидается на противника. От злости она не чувствует боли. Через несколько минут у обоих из носов течет кровь, но Илла прижимает к себе шерстяной платок и бросает сквозь зубы:
   - Ничего моего здесь никто не получит, ясно?
   Глубоко ночью, когда все спят, кто сбившись в кучку, кто в одиночку где-то в углу, Илле очень хочется плакать. Нос распух. Но плакать нельзя, говорит себе Илла: будешь как Плакса, все будут дразнить.
   Трещотка на следующий день подходит к ней и говорит:
   - Ты плохо дерешься. Давай научу.
   Когда через неделю у новенькой пытаются отнять кусок хлеба, единственную ее еду за весь день, Илла уже бьет в нос довольно уверенно. И снова:
   - Никто ничего моего тут не получит.
  
   Проходят годы. Илла убегает от облав, дерется в уличных драках, ворует мелочь на рынке. Приходится отбиваться и от больших мальчишек: девочки из подвалов становятся их подругами рано, а Илла не хочет быть ничьей подругой: бросит потом с ребенком, как отец. Лучше одной.
   Может, ей и нравился один - тот самый Трещотка, но он убит в драке. Эрсис тоже, наконец, сбежал от отца в подвалы, но у него сначала были другие подружки, а потом он попался в облаве. Так что он больше не вернется.
   Илла уже девушка. Весна.
   Зимой в подвале умерло несколько "ничьих", - зимой всегда так. Илла тоже сильно болела: до сих пор кашляет, как мать. Но мать умерла, а Илла говорила себе, пока лежала больная: я должна выжить и уйти на юг, туда, где наш с матерью родной город. Но как это сделать, Илла не знает.
   Она отправляется на весь день в Анварден. Бродит по улицам.
   - Девчонка из Богадельни, - слышит она от мастеровых.
   Руины в городе называют Богадельней, потому что в древние времена один король пытался построить здесь храм во имя Вседержителя, но стройка была такой большой, что он умер, а даже трети дела не закончил. Его потомки храм достраивать не стали, а убрать эту кучу мусора было невозможно. Вот и остались руины, а по-другому - Богадельня. Там живут бродяги, воры и нищие.
   - Девчонка из Богадельни, - дразнят Иллу подмастерья.
   Илла порой показывает им вслед язык.
   А богатые - те не ходят, а ездят, и Иллу в упор не видят. Говорят, это король и богатые посылают в Богадельню облавы. И поэтому вслед проезжающим Илла тоже время от времени корчит какую-нибудь рожу. Но в целом ей не до них: она ищет, где побольше солнца.
  
   Илла ушла из подвалов: работает теперь в кабаке у Плаксиного отца, моет посуду и полы. Раньше это делала Плаксина мать, но она умерла. Теперь у Иллы свой угол, вроде того, где они раньше жили с матерью, и есть даже одеяло, и топчан, и небольшое зеркало. Илла перед ним одергивает ярко-красное платье, по дешевке купленное в лавке, и приглаживает темные волосы. "А ты ничего, - частенько говорит ей отец Плаксы. - Вот разве больно худая". Он хочет, чтобы Илла заменила ему покойную сожительницу не только в мытье полов. Но теперь Илла хорошо умеет драться. В итоге у кабатчика под глазом синяк, Плакса не здоровается с Иллой, а Илла моет полы и посуду в другом кабаке.
   Всех заработанных денег хватает Иллесии только на то, чтобы не голодать и не ходить разутой. Как накопить достаточно для путешествия на юг, она не знает. Идти без денег, просить милостыню на дорогах и воровать? А то ведь и правда проживешь всю жизнь в Богадельне и станешь, как сожительница кабатчика - толстой, глупой и злой. Или помрешь, как мать. Или прирежут где-нибудь, или в облаве попадешься. Илла даже ночами просыпается от этих мыслей...
   Илла шла по рынку, доедая незаметно прихваченное с лотка яблоко. Яблоко было кислым, и Илла уже хотела зашвырнуть огрызок подальше, когда услышала за спиной крики циркового зазывалы.
   - Ух ты, цирк, вот здорово! - Илла резко развернулась, и, налетев на какого-то зазевавшегося прохожего, поспешила на выкрики, в сторону толпы, которая собралась на рыночной площади.
   Илла любила все веселое и яркое и с детства никогда не пропускала случая поглазеть на бродячий цирк. Она с трудом пробились сквозь кольцо зевак и смотрела, как стройная светловолосая девушка с завязанными глазами, стоя на выцветшем ковре, жонглирует тремя кинжалами. После нее на ковер вышел высокий загорелый мужчина с бородатым лицом и лысой головой. Под его шагами прогибался помост. Он свирепо вращал глазами, под бронзовой кожей перекатывались мышцы. Великан гнул подковы, ломал в пальцах монеты, завязывал узлом железные прутья. А после хозяин цирка предложил любому желающему из толпы побороться с силачом: за победу - пять золотых. Люди переглядывались между собой, но никто не вызвался. Силач уже успел произвести впечатление, никому не хотелось выставлять себя на посмешище.
   Силач спокойно стоял, скрестив руки на груди. Хозяин цирка приметил в толпе человека, на которого из-за его огромного роста, редкостной стати и такой же густой, как у силача, бороды трудно было не обратить внимания.
   -А ты, бородач, не хочешь испытать свою силу?
   Илла обернулась и тоже увидела седого громилу, на плече у которого сидел драный серый кот. Бородач добродушно ухмыльнулся и отрицательно мотнул головой:
   -Да нет.
   -Что так? Или боишься?
   -Нет, не боюсь, - простодушно отвечал этот человек.
   Кругом послышались сдержанные смешки.
   -Так выходи! - позвал хозяин цирка. - Заработаешь награду.
   -Давай, выходи! - раздались возгласы с разных сторон: людям хотелось посмотреть бой великанов.
   -Уж если я сказал: не стану бороться, так значит, не стану, - громче, но по-прежнему спокойно объявил незнакомец.
   Смешки и обидные выкрики стали слышнее. Бородач нахмурился и стал выбираться из толпы.
   -Правильно, убирайся! Куда тебе! - раздалось ему вслед, и кто-то засвистел.
  
   У Зорана были седые волосы, зато черная, как у молодого, борода. Он родился под Звониградом, но родной земли не видал с тех пор, как участвовал в крестьянском бунте, и его едва не четвертовали. Какой он в те поры был храбрый, красивый парень! Теперь - хромой бродяга, у которого на плечах пригрелся большой растрепанный кот. Зоран нашел его котенком в сточной канаве, выловил и, за неимением крыши над головой, приютил у себя под рубашкой.
   Кота он называл Кот. Просто Кот. Все равно другого кота у Зорана не было, и путать было не с кем.
   В Анварден Зоран попал впервые, но вообще на западе живал и здешним наречием владел хорошо, хоть и никогда не старался выговаривать слова правильно. Понимают - и ладно. Зоран слыхал по дороге, что под Анварденом есть такое местечко - Богадельня, где человек с улицы может переночевать. Развалины поразили Зорана: ого, считай, целый город! Поспрашивав местных, он отыскал кабак. Поесть было бы не худо.
   Он уселся на лавку за длинный стол. Черноглазая девочка рядом с ним быстро доедала похлебку.
   -Хозяин! Мне бы обедать! - окликнул Зоран.
   Илла подняла на него взгляд. Да это бородатый громила, который на рынке побоялся бороться с цирковым силачом! А мог бы заработать денег... Если бы Илла была мужчиной, особенно таким здоровенным, уж она бы не стала зевать!
   Девушка равнодушно опустила глаза в миску: "Обедать ему! Подождет. Так я ради него и побегу на кухню!". Илла добрала ложкой остатки похлебки. Она была единственной прислугой и посудомойкой в кабаке и отлично освоилась в своей должности.
   Один из посетителей крикнул:
   -Смотрите, тот здоровяк с рыночной площади!
   Не одна Илла видела сегодня бродячий цирк.
   Парень, который был свидетелем бегства Зорана от силача, стал задорно описывать приятелям эту картину: они так и покатывались со смеху. Зоран покачал головой:
   -Что ж вы: думаете, я от страха не стал драться?
   -Нет, от храбрости! - заверил парень.
   -Да я, ребята, тоже на подмостках боролся, - произнес Зоран. - Зачем я буду у своего хлеб отбивать? И я, было время, с цирком бродил...
   Зоран умолк, вспомнив, как торжественно выходил на помост бросать вызов желающим, а сам с затаенным страхом ждал: вдруг найдется такой, кто одолеет? Ведь хозяин этого даром не спустит, выкинет на улицу без гроша...
   - Ты что, правда выступал на подмостках?
   Зорна снял с плеч кота и, держа на весу под лапы, протянул Иллесии.
   -Не бойся, он не кусается. Подержи его, ладно? Его зовут Кот. Просто Кот. Он любит людей.
   Кот преспокойно висел, вытянувшись во всю длину. Илла взяла его, не сразу сообразив, зачем ей сунули это взъерошенное создание. Кот был тяжелый. На руках у Иллесии он сидел так же спокойно, как до сих пор - на плече у хозяина. Зоран усмехнулся, взял со стола кружку, ложку и чью-то пустую тарелку и начал подбрасывать в воздух. В кабачке зашумели.
   -А как силач, можешь?
   -Подковы что ль ломать? Ну, могу, - подтвердил Зоран.
   -А ты это попробуй! - хозяин сунул ему в руки кочергу.
   Зоран неуверенно повертел кочергу в руках:
   -Зачем же я буду вещи портить? Кочерга-то, наверное, нужная?
   -Не можешь?
   -Это тебе не тарелки кидать!
   -Не можешь, так и скажи, не позорься, - ответил хозяин, вспомнив, как силачи в цирках завязывают узлом железные прутья.
   -Согнуть что ль? - опять переспросил Зоран хозяина кабака.
   -Давай, - лукаво ухмыльнулся тот. - Если и испортишь, я с тебя не взыщу.
   -Ладно.
   Кочерга заскрипела в напряженных руках. Зоран старательно согнул ее и несколько раз перекрутил концы. Перевел дух, бросил заплетенную кочергу на стол, она брякнула.
   -Принимай работу.
   Хозяин вытаращив глаза, взял кочергу и повертел в своих волосатых руках.
   -Где мой кот? - затревожился Зоран, оглядываясь вокруг. - Я его дал подержать такой девочке... Черноглазой такой, в красном платье?
   - Это же Илла, вон прямо перед тобой стоит, папаша! - уважительно сказал один вор, хорошо знавший Иллесию, и подтолкнул ее к Зорану.
   - Полегче, ты! - сверкнула глазами Илла.
   От толчка приятеля она оказалась прямо перед чужаком. Подавая на вытянутых руках обвисающего кота, девчонка восхищенно посмотрела на Зорана.
   - Ну ты и даешь!.. - она осеклась, не зная, как его назвать: папашей или дядькой не хотелось. - А я с самого начала знала, что никакой ты не трус, а просто тебе неохота связываться!
   Зоран первым делом посадил себе на плечо кота и улыбнулся в ответ Иллесии. У него не хватало зуба на самом виду, зато остальные были молочно-белыми на фоне черной бороды.
   Но тут от двери послышался крик:
   - Облава! Облава! Стражники идут сюда!
   Хозяин выругался. Все, толкаясь, ринулись к двери.
   Илла тоже бросилась было к выходу. Зоран топтался на месте, оглядываясь по сторонам. Илла вернулась и схватила его за рукав:
   - Чего стоишь? Облава же! Вот свиньи, всегда им неймется... Беги за мной! - она затащила его в дверной проем и потянула вниз, по каменным ступеням.
   Зоран, прихрамывая и держась за стену, неуклюже спускался следом за ней.
   - Давай туда! - Илла ткнула пальцем в сторону выложенной камнями площадки, в которой чернело отверстие.
   Спустившись, они попали в большой подвал, где стоял гул голосов: везде кучками и поодиночке сидели или лежали на подстилках из тряпья дети и подростки. Илла тащила Зорана дальше.
   Кто-то из ребят ругнулся:
   - Ослепла что ли с перепугу? На людей наступаешь!
   Илла не удостоила его ответом, но Зорану сказала на ходу сквозь зубы.
   - "С перепугу"! Сопляк всякий будет мне тут говорить! Я от облав бегала, когда он еще на свет не родился.
   Теперь они шли не торопясь. Зоран прихрамывал сильнее прежнего и тяжело дышал. Бегун из него был плохой.
  
   Из подвала вел узкий лаз - пришлось нагнуться - в заваленный мусором коридор. Они несколько раз свернули. Коридор кончался круглым широким колодцем.
   - Прыгай!
   Зоран остановился и осторожно заглянул за край. Колодец оказался неглубоким - в рост человека. Илла скользнула вниз, как ящерка.
   -Ну, полезай! - окликнула она Зорана уже снизу.
   Тот, вздохнув, встал на колени, схватился за край и медленно опустил себя в колодец на одних руках. Илла села на камень - ими был завален весь пол.
   - Вот здесь и будем сидеть. Они сюда не полезут: ноги переломать боятся.
   Зоран, еще не отдышавшийся, устроился на полу.
   -Ну и скачки, - проворчал он. - Это от кого мы, а?
   - Да, весело пробежались! - зло засмеялась Илла. - А это нам городская стража потеху порой устраивает, чтобы мы не жирели и чтоб нам жизнь медом не казалась. Ловят нас, как крыс. Гады они! Одно хорошо: не каждый день суются, значит, завтра можно будет уже спокойно жить. Это у тебя вместо обеда бега получились, да?
   -И вместо завтрака, и даже вместо вчерашнего ужина, - вздохнул Зоран.
   -Ну, как выберемся - будет тебе и обед, и ужин. А пока они там шарят - придется потерпеть. Зато на воле останешься! - подмигнула Илла. - Хотя и голодный...
   Серый кот понемногу приходил в себя после встряски. Он спустился с плеч Зорана и пошел исследовать тесный подвальчик.
   -А если попадешься, то что? - спросил Зоран Иллу.
   Илла попыталась поймать кота за шкирку, когда он проходил мимо нее, поэтому ответила не сразу.
   - В каменоломни или в шахты пошлют. Тут вокруг этого добра видимо-невидимо, и поэтому богачи в городе хорошо живут. Гниды!.. У них вместо обеда - точно не скачки, а обед, а то и два! А нас ловят, чтобы мы им жить не мешали, а в каменоломнях работали. Вот Эрсиса так поймали, - вздохнула Иллесия. - А кто туда попал, тем уже воли не видать.
   - У тебя, выходит, был дружок? - сказал Зоран. - А теперь одна? Хочешь, я с тобой останусь? - вдруг неуверенно предложил он. - Я не старик еще. Это я так поседел... раньше срока.
   Илла похлопала глазами.
   - А я всегда одна! Мне и так хорошо, зачем лишние слезы, - фыркнула она и добавила. - Будешь приставать - ударю.
   Убедившись, что Зоран сидит смирно, она объяснила уже спокойно:
   - А дружок... просто мы с ним в детстве вместе по чужим садам лазили, на рынке пирожки воровали, в подвале зимой мерзли.
   Кот, который увернулся, когда Иллесия хотела его схватить, независимо побродил по кругу и сам пришел к ней на колени. Зоран помолчал.
   -Ты говоришь, у тебя еще никого не было. Откуда же взяться слезам?
   Илла устроилась поудобнее на своем камне, а кот - у нее на коленях.
   - У меня никого не было - и слез тоже. Мне материных слез на всю жизнь хватило, пока не померла мамка. Вот я насмотрелась, как она из-за отца ревет. А был тихий, непьющий... сволочь!
   Зоран приподнял брови, и между ними появилась извилистая морщинка.
   -Вот что... Зачем же ты меня выручила и сюда привела? Я думал, тебе нужен... нужен... человек.
   - Пожалела тебя... Облава бы пришла, а ты бы стоял столбом посреди кабака с котом со своим. Они бы тебя раз - и в каменоломни, - снова повторила Иллесия. - А ты же не для того сюда к нам пришел, чтоб страже попасться? - усмехнулась она. - Небось - за чем-то другим?
   -Меня дорога привела, - покачал головой Зоран. - А тебе не все ли равно, на каменоломни меня или нет?..
   Илла нахмурилась, закусила губу: думала.
   - Выходит, не все равно. Врагу каменоломен не пожелаешь. А ты только пришел, может, хотел обжиться, приют найти, и вдруг облава. Все же лучше тебе в Богадельне надолго не оседать: отсюда тоже не вырвешься, хотя тут вроде и не тюрьма. И я все хочу уйти - да никак не могу...
   Зоран внимательно слушал, кивал: да, хотел, да, обжиться, приют... А кот свернулся на коленях у Иллы и уже мурлыкал.
   - Куда же ты уйдешь? - удивился Зоран.
   - В Соверн... на юг. Там нет зимы, круглый год тепло, - стала привычно перечислять Иллесия, - на деревьях растут виноград, оливы, ну, и все остальное. Солнца много. Мать тосковала по дому - и умерла. Нас отец сюда притащил. Думал, Анварден - богатый город, и жизнь будет у нас хорошая. А здесь всем пришлым одно место: Богадельня. Да и в той гоняют. Неймется этому королю! - Илла подняла голову и скорчила рожу в проем над круглым колодцем. - Сам бы жил и нам бы не мешал, мы же его не трогаем.
   -Илла, пойдем со мной, - вдруг опять сказал Зоран. - Я не трус и не такой растяпа, как кажусь. Я в Соверне бывал, говорить на тамошнем языке могу. Я тихий, не пью... и даже не сволочь.
   Илла вытаращила на Зорана глаза.
   - С тобой туда? На юг?
   -На юг, - подтвердил Зоран. - Туда, где виноград растет... не на деревьях, а это плети такие, вроде плюща.
   Илла настороженно разглядывала странного незнакомца. Уличная жизнь научила ее никому не доверять. Было глупо тащить в свой тайник этого бородача. Он же играючи кочергу в косицу заплел. Ему не дашь в глаз так запросто, как Плаксиному отцу. "И что меня дернуло?!". Илла рассердилась на себя. А заодно уж и на него... Ну и чучело! Поставить такого на грядке - вороны со страху вернут урожай за прошлый год!
   -Тебя как зовут хоть?
   -Зоран.
   -Имя какое-то нездешнее...
   Зоран вздохнул:
   -Я сам нездешний.
   -Да уж точно! - хмыкнула Иллесия. - Таких, как ты, здесь еще не было!
   - Я с дорог, - повторил Зоран. - Давно я на них заблудился. Я незлой человек, Илла. Просто места себе ищу.
   - Ну, дела... ты с дорог - а я на дороги хотела, тоже места искать.
   Бояться его Илла совсем перестала. Если бы у этого громилы на уме было что худое, давно бы уже сделал по-своему. Иллесия почесала за ухом Зоранова кота.
   -Так быстро даже у нас в Богадельне не каждая девчонка решает, с кем ей спать, - сказала она. - Прямо как с луны свалился. Ты пока ищешь, где пожить? Даже не знаю... Ну, хочешь, я возьму тебя к себе, - Илла осторожно добавила, - на пару деньков. Только если что - я тебя выгоню. Ты смотри, у меня с этим быстро!
  
   Горожанам Богадельня казалась чем-то вроде клоповьего гнезда, из которого день и ночь выползают в город воры, попрошайки и поденщики. На самом деле в развалинах были и кабаки, и лавки, и кустарные мастерские. Здесь можно было даже снять жилье у своего рода домохозяев.
   Тесные каморки и комнатушки, в которых ютились местные, стоили денег, и за неуплату съемщика могли не только выкинуть прочь, но и здорово пересчитать ребра. Кому не хватало на жилье, устраивались, как попало: в замусоренных залах, во дворе, в подвалах.
   В Богадельне были свои богатые и бедные. Иллесия была бедной. Хотя ей повезло с работой и не приходилось с утра каждый день ломать себе голову, где раздобыть кусок хлеба, снимать угол для себя ей было не под силу. Если бы она стала чьей-то сожительницей или согласилась спать с парнями, которые предлагали ей плату за ночь, - тогда другое дело. Но Илла ни за что даже на одну ночь не продала бы свою независимость.
   И все же у нее была собственная каморка. Чтобы пробраться туда, нужно было протиснуться в узкую щель в стене, а потом не заблудиться в тесном, сыром лабиринте.
   Обживая свой закуток - неуютную дыру без окон, где было черно, как в чернильнице, - Илла умудрилась затащить туда доски и сложила их у стены, устроила себе на них постель с купленным по случаю одеялом и набитой травой подушкой. Илла понемножку воровала в трактире жир, чтобы "дома" можно было жечь вонючую фитильную лампу. Набрав камней, - вот этого-то добра вокруг было навалом! - Илла сложила очаг, огонь которого дочерна прокоптил ближайшую стену. Вместо стола ей служил хромоногий табурет, да однажды она с трудом притащила треснувший старый сундук... Но в этой убогой норе Илла чувствовала себя хозяйкой. Тут она сама себе была голова, без пьяных соседей и все подмечающих соседок с длинными языками. Тут к ней никто не лез, а Иллесии только это и было надо.
   -Вот, добро пожаловать, - усмехнулась Илла.
   Зоран огляделся, вздохнул и опустил на пол свой дорожный мешок. Добираясь до этого убежища, он терся плечами о стены и пригибал голову, чтобы не стукнуться о потолок. Кот спрыгнул с Зоранова плеча и пошел обследовать углы. Он, в отличие от хозяина, был убежден, что попал в уютное местечко.
   Илла разожгла в очаге огонь - вскипятить воду для травника. Зоран сложил в несколько раз свой плащ и сел в углу каморки. Илла налила ему травника в кружку, а сама с ногами устроилась на постели.
   Весь вечер Илла вела себя настороженно, прикидывая, успеет ли огреть Зорана табуретом, если он все же окажется не таким уж мирным. Однако он вел себя, как говорится, тише воды, ниже травы. У Иллы было ощущение, будто она привела с улицы большого грустного пса. Достав из дорожного мешка нитки и иглу, Зоран занялся починкой своей одежды. Илла, закутавшись в старый платок, смотрела, как при тусклом свете он низко наклоняет к шитью заросшее бородой лицо.
   Илла присматривалась. Он вроде был добрый. Это бы славно!... Иллесия знала, что Богадельня затягивает почище болота. Так было с ее матерью, с другими ее земляками. Они мечтали вернуться на юг, но умерли в холоде и нищете. Если она не плюнет на все и не надумает идти в Соверн прямо сейчас, то кончит, как они. И на следующий год что-нибудь помешает, и еще через год, и решиться будет все труднее. Так она и завязнет. А когда еще повезет встретить такого сильного, грозного с виду спутника, который везде бывал, нигде не пропадет - и к тому же вроде как добрый?
   Иногда Зоран взглядывал на Иллу из-под широких черных бровей - и опять принимался шить, тихонько напевая песенку на своем родном языке. Илла не понимала ни слова, но от песни становилось хорошо и грустно - и почему-то вспоминалась мать. Та в редкие дни, когда не болела или не плакала, пела песни про море и солнце своей родины.
   У меня был целый мир зеленого цвета,
   Мир сияющего полдня, мир вечного лета.
   И зеленые холмы, и лесные дали
   Ни заката, ни зимы никогда не знали, -
   полушепотом бормотал Зоран на чужом наречии, которого некому было понимать в Богадельне,-
   Этот мир не ведал бед, не знавал тумана,
   И сквозь кроны лился свет на его поляны...
  
   Лодка причалила к вязкому берегу. Хассем провалился по колени, пока привязывал ее к нависшему над водой стволу ракиты. В прибрежных кустах звенели комары. Хворост, собранный для костра, был влажный. Горький дым отгонял крылатую нечисть.
   Несколько дней трое путников с тревогой ждали погони. Из-за своей раны Берест не мог идти. Вокруг каменоломен прижились маленькие деревушки, и ему пришло в голову угнать у деревенских лодку. Ночью путники плыли вдоль берега, днем прятались.
   Во время остановок Ирица накладывала ладони поверх раны Береста, и с каждым разом она затягивалась все больше. Бересту было досадно, что дал Кроту всадить себе в грудь нож. Он чувствовал себя обузой, когда без сил лежал на дне лодки, а Хассем, не умевший грести, неуклюже плескал веслами по воде. Но Ирица с такой заботой ухаживала за ним, что на душе Береста невольно делалось радостно. В бреду его преследовало видение, как он лег в телегу с телами умерших от мора невольников, в каждом из которых еще гнездилась смерть. Ирица не спала около него и отгоняла страшное наваждение. Вскоре рана у Береста зажила. Он очень ослабел, но уже сидел в лодке, и сам мог дойти от берега до укрытия в кустах, где решено было устроить ночлег.
   Хассем с закатанными штанами сидел на корточках у костра и разделывал рыбу. Берест научил его ловить донкой. Моток лески и крючки он захватил с собой еще в деревне, где победил в состязании на празднике урожая. Хассему даже не верилось, когда он добыл свой первый в жизни улов.
   Ирица устроилась недалеко от огня, на стволе искривленной ракиты, свесив босые ноги в воду. Она ощущала, как растут прибрежные деревья и кусты, любовалась на мелькание стрекоз.
   - Ирица! - окликнул Хассем.
   Лесовица обернулась, и Хассем кинул ей котелок:
   - Зачерпни воды...
   Ирица принесла воду и села рядом с Берестом, а Хассем начал прилаживать котелок над огнем. Хассему Ирица уже не казалась загадочным духом. Это была девушка, которая нравится его другу. Хассем так и смотрел на нее теперь: как она сидит у костра возле Береста и как Берест держит ее за руку.
  
   -Я не раз слыхал, что лесные боги помогали людям, - говорил Берест. - У нас в деревне один старик рассказывал, как его от болезни вылечила лесовица. Я вот думаю... Откуда такие, как ты, Ирица, берутся, зачем? Вы ведь не народ... Или народ? Чем вы отличаетесь от людей?
   - Мы из травы, из деревьев рождаемся. Мы всю жизнь не меняемся. Я вот такой появилась из травы - и такой буду всегда.
   - И никогда не умрешь? - перебил Хассем.
   - Как люди - нет. Мы как трава. Если сорвешь траву - новая на том же месте взойдет. Так и мы. Если умру - опять в своем лесу появлюсь летом, когда моя трава - ирица - войдет в силу, - и с болью посмотрела на Береста, подумав о пустоте, которая остается от людей после смерти.
   -У нас на кухне говорили, что те, кого не Творец создал, а сама земля родит - нечисть, - сказал Хассем, - и бессмертной души у них нет.
   Ирица удивленно смотрела то на Хассема, то на Береста.
   - Про Отца-Вседержителя священники учат, - ответил Берест. - Но у нас в Даргороде других богов, кроме земнородных, не знали. Из них есть побольше и есть поменьше. Змей, что живет в горах, - он выходит из камня, побережники водятся в реках, дубровники - в дубравах. Перед грозой, говорят, бывает, громницы по небу промчатся: у них кони-тучи, и сами они рады грозе, а куда ускачут - кто же их знает. Но о том, чтобы у мира был Творец, раньше я не слыхал. Да разве похоже на то, Хассем?
   - Как же нет Творца! - удивился тот. - Он правит миром и каждому человеку назначает судьбу. Как решит, так и будет. Все знают, что он есть. А почему ты думаешь, что не похоже на то?
   Берест засмеялся, а потом задумался.
   - Ну, оно того... По многим причинам. Хотя бы бессмертная душа... Священники говорят: нет лучше, как попасть к Престолу Вседержителя. Ну, попадешь. Ну, сто лет будешь сидеть у подножия Престола, двести, триста... Хоть триста тысяч, а зачем? Куда дальше? Бессмыслица получается. Или, Хассем, как там? Есть путь еще куда-нибудь, дальше Престола?
   - Нету... - уронил Хассем.
   - Ну вот, - Берест махнул рукой. - Какой тогда толк от бессмертной души? Или вот еще, - продолжал он, поправляя костер. - Что за бог такой, который один сотворил весь мир? Да еще, ты говоришь, правит, людям судьбы назначает заранее? Когда он такой всемогущий, то делать ему больше нечего, как сотворить себе мир и потом нашими судьбами править? Получается, это не бог, а мельничный ручей, а мир - мельница. Я спросил священника, он отвечает: может быть, и так, и вы, люди, зерно в мельнице божьей. Я рассердился. Говорю: какой же он всемогущий, если ему все это надо? Уж не на базар ли он муку возит? Тьфу... Нет, не могу я поверить в Единого Творца, - заключил Берест. - Есть боги, только не всемогущие, - и лесные, и горные, и водяные. Вот, Ирица есть, - Берест с улыбкой посмотрел на нее. - И я слыхал, что, бывает, люди женились на них или выходили замуж.
   Ирица сидела, обхватив колени руками, и слушала.
   Хассем, пока говорил Берест, только молчал и порой несогласно качал головой.
   - Если не к Престолу Творца, то куда же потом человек, по-твоему, идет - когда умирает?
   - Так, слышно, в странствие какое-то, - усмехнулся Берест.
   - Вот! - зацепился за слово Хассем. - Я и думаю: вдруг мы все кем-то раньше были, такими... - он неопределенно махнул рукой, - потом нас Творец послал странствовать и каждому дал судьбу.
   Хассем глянул на Береста и Ирицу и продолжал, медленно подбирая слова:
   - А может, мы ее сами и выбрали, только сейчас уже забыли. Вернемся туда, - он поднял глаза к небесам, - и все вспомним опять. Если бы прямо здесь вспомнить - конечно, легче было бы. А у кого-то, может, и получается. Иной раз посмотришь на что-нибудь... ну, на звезды или на закат - и такая тоска берет, как будто что-то припоминаешь, вроде как свой дом, а самому тебе туда нельзя - земля не пускает. Вот и живем. А Творец смотрит на это все - и заранее знает, что с тобой будет. И мы бы знали, если бы не забыли. Я и так, и этак думал... всякие мысли приходят...
   Он замолчал, сомневаясь, стоит ли продолжать. Берест долго, приподняв брови, смотрел на Хассема.
   - Смутно что-то, - сказал он наконец. - Были мы где-то там да какими-то другими, выбрали себе судьбу, да и забыли, да попали в наш мир, а Творцу все ведомо... Больно много суеты у тебя с нами Вседержитель развел, особенно если ему и так все ведомо.
   Хассем признался:
   - Это я тоже понять не могу. Я уж по-всякому думал. Священники говорят: Творец испытывает людей. А может, нет? Может, наказывает? Может, провинились мы. А вернемся - вроде как отбыли срок, можно жить дальше. А еще... Ну... - Хассем смутился. - Творец, его разве нашим умом поймешь! Может, ему и неведомо, а он сам хочет посмотреть, как мы тут будем все? А во Врага Мира ты тоже не веришь что ли?
   - Какой враг? - Ирица совсем притихла, слушая Хассема, но тут она встревожилась.
   - Да ладно тебе, не пугай, - недоверчиво покачал головой Берест. - Послушать священников, Врага сам же Вседержитель и создал. Вот что, Хассем, Создатель Врага мне не бог. И не верится, что жизнь задумана Вседержителем нам в наказание. Тебе что и сказать о жизни, раз ты с детских лет раб? А жить можно счастливо! Я до плена хорошо жил, Хассем. И жизнь есть за что любить, я знаю.
   - А я, - хмуро ответил Хассем, - нет... Ты, Берест, любишь жизнь, а я ее боюсь. Она... как байка страшная, какие у нас на кухне по ночам рассказывали. Мне мать говорила: все, что посылает Творец, - это добро. Даже мор... Только если это добро, то я уже не знаю, что такое зло! Я теперь думаю по-другому. Наверное, в этом мире Враг все же сильнее Творца. Но, мне кажется, не всегда так будет. А может быть, мир еще вовсе не досоздан до конца, поэтому он такой неустроенный? Вдруг мы все тут не просто живем, а строим его понемногу, потому что Творец хочет, чтобы мы потрудились для его мира?
   - Это уже другая вера у тебя, Хассем, а не та, что учили в каменоломнях, - сказал Берест. - Своя какая-то.
   - Да, получается... - Хассем помолчал, глядя в огонь. - Может, все не так, может, я придумал это сам... Как мою веру с той, другой связать?
   - Вороненок ты вещий, - усмехнулся Берест. - Что ты за один раз наговорил, того нам с тобой за век не передумать. А надо идти вперед. Может, и наша возьмет. Жить все равно надо, Хассем, как ты считаешь? Ну, мы и будем по-своему жить. И ты с нами... Мудрец ты, старичище...
   Хассем невольно улыбнулся.
   - Ну ты и скажешь, - хмыкнул он. - Старичище!
   - Старый, мудрый воронище, - засмеялся Берест. - Ведь мы с тобой товарищи и договор заключали помогать друг другу, забыл? Вот и пойдем вместе.
   - С тобой разве забудешь! - Хассем улыбался почти так же широко, как обычно улыбался Берест.
  
   Моя посуду в кабаке, Илла думала о Зоране: "Все-таки да, он добрый".
   К хозяйству Иллы Зоран добавил свое скудное имущество: черный от огня котелок, топор и всякую полезную мелочь вроде ниток, дратвы, иголок, сапожных колодок, куска воска, смолы и шила. Он сам чинил себе одежду и сапоги, при случае мог сшить и то, и другое. В Богадельне он начал немного сапожничать.
   Если спрашивали, где научился, Зоран отвечал:
   -На войне.
   Он не помнил наверняка, на какой: вся жизнь его прошла в местных войнах, которые вели между собой князьки и царьки с помощью наемников.
   Илла полюбила слушать его рассказы. Звониградский князь поменял веру, а простонародье долго еще придерживалось отцовской. Волхвы втайне учили парней чтить старых богов и защищаться. А потом, когда лютые поборы князя, перенявшего вместе с верой и чужеземную роскошь, переполнили чашу терпения, Зоран, совсем еще молодой, сделался одним из зачинщиков и вожаков мятежа.
   Мужиков не всех волновала судьба старой и новой веры. Еще больше было таких, кто придерживался прежних богов, потому что волхвы тоже были против князя-вымогателя. Но князь взял верх, и среди прочих Зоран был приговорен к смерти. Он бежал, и с тех пор ни разу не был на родине.
   Зоран служил и на западе, и в южных королевствах во время многочисленных усобиц между правителями. Из-за этого бывало, что сегодня ему выпадало драться со вчерашними "своими". После ранения он на всю жизнь остался хромым, и в наемники его больше не брали. Он бродяжничал, потом ездил с цирком.
   За жилье Илле Зоран исправно платил. С утра отправлялся в город на поиски поденной работы, а вечером протягивал на ладони несколько медяков. Илла приберегала их на дорогу, потому что теперь уже точно решила уйти из Анвардена.
   Зоран сделал в Иллиной каморке два топчана, починил табурет, все время напевая за работой. Иллесия уже наизусть помнила его песню и иногда сама напевала на чужом языке, не понимая, что означают слова:
   У меня был целый мир из лесов и цветенья,
   Мир, не помнивший печали, не ведавший тленья.
   Изумрудные луга тянулись до окоема...
   Илла смотрела на седые волосы Зорана и черную бороду и даже понять не могла, старый он или молодой. Она готовила похлебку. В углу, у закопченной стены, была расставлена на полу утварь: миска и котелок, кувшин с отбитой ручкой, ведро и облезлый веник. Илла старалась держать в доме воду и умываться каждый день, а веником сметала паутину. Другой угол был занят прислоненным к стене большим треснувшим зеркалом - при свете горящего в плошке фитилька, стоявшего на сундуке, Иллесия поправляла перед зеркалом волосы.
   Помешивая ложкой в котелке, Илла смотрела, как Зоран вырезает ножом из чурки другую ложку.
   Изумрудные луга тянулись до окоема...
   У меня был целый мир, но не было дома, -
   напевала Иллесия вслед за ним на чужом языке, не понимая слов.
  
   Посетители кабачка, где прислуживала Илла, были удивлены, что независимая девчонка нашла наконец-то себе сожителя.
   -Всех отшивала, искала, какой похуже, - поддевали ее приятели. - Он же хромой и седой!
   Старшие, наоборот, одобряли Иллесию. Знала, кого выбирать. На старости лет влюбился по уши, значит, ничего для нее не пожалеет, в лепешку расшибется.
   - Опять же, силач - не приведи бог! Если что, и вступится.
   - Она сама за себя вступится - мало не покажется!
   Илла только фыркала да отшучивалась, а тем, кто брался ее отговаривать, заявляла:
   -Не ваше собачье дело!
   Но как-то вечером Илла сказала Зорану:
   -Знаешь, что? Ну давай, я буду с тобой жить, как с мужем! Только... - она запнулась. - Только когда придем в Соверн, - и сердито добавила. - А то как мы пойдем, если у меня по твоей милости живот начнет расти? И не думай!
   Зоран кивнул и посмотрел на нее виноватым взглядом.
  
   Серый кот Зорана - просто Кот - оказался парнем смелым и любопытным. Целыми ночами он охотился в развалинах. От щедрого сердца поутру приносил хозяину задушенную мышь, которую уже не в силах был съесть. Кот расцвел: распушился, залоснился, но охотничьего азарта не терял. Отоспавшись днем, к вечеру Кот переполнялся воинственного задора и отправлялся сокращать местное поголовье крыс.
   Тронуться в путь на юг Илла с Зораном договорились через месяц. "А что-то мне последнее время и тут не так уж плохо!" - думала Иллесия, сидя с ногами на топчане и с наслаждением прихлебывая из кружки горячий травник. Они ужинали: Зоран купил у мальчишек дешевых ворованных яблок.
   Илла накинула на плечи одеяло.
   "Если бы так всегда жить, можно и на юг бы не ходить. Только холод собачий! А зимой что будет..." - думала она.
   - Кабатчица говорит, нынче зима придет холодная, она приметы знает, - поделилась Илла. - Пусть себе приходит, только без нас.
   -Пусть себе, а мы уйдем, - соглашался Зоран.
   Он давно уже решил завязать узел на своей скитальческой судьбе. Зоран подумывал, что найдет какую-нибудь вдову, пусть даже и с детьми, или одинокую женщину, с которой договорится по-простому: "Я еще не старик... Не пью, от работы не бегаю, нрав у меня смирный. Выходи за меня". Мало ли людей сходятся по такому договору.
   Чем тронула его смуглая девчонка из Богадельни в красном ношеном платье, которая прислуживала в кабаке?.. Зоран был сердит на себя за свое сумасбродство. За версту видно, что они не пара. Но почему-то Зорану хотелось, чтобы Илла полюбила его, сама выбрала из всех, а не просто расплатилась за хлопоты и за будущий путь до Соверна.
   - Наверно там, на юге, тоже есть что-то вроде нашей Богадельни, - говорила Илла, догрызая последнее яблоко. - Жить-то где-то надо. Ну, если там зимы не бывает - особо нечего беспокоиться. Если что, и на улице какое-то время можно ночевать.
   Она закуталась в одеяло: здесь-то был не юг.
   - Спать что ли уже, - задумчиво сказала Илла и улеглась на топчан. - Зоран, расскажи про юг. Расскажи историю.
   Зоран загасил фитилек в плошке и тоже лег.
   -Слушай историю. На юге я прослужил лет пять. Появилось у меня с дюжину товарищей, с которыми мы так и переходили вместе от хозяина к хозяину. К примеру, наймемся в Тиндарите, а когда заварушка кончится, пойдем во Флагарно. И так мы бродили. Князьки дерутся между собой, а мы служим то одному, то другому. Вот как я обошел пешком весь юг.
   Перед глазами у Зорана встали земли Соверна:
   -Мальчишки там воруют в господских садах не яблоки, а апельсины. Там красными цветами цветут гранаты. Осенью фрукты не успевают собирать. Их так много, что бродягам разрешается рвать их с веток, которые свешиваются за забор, на дорогу. И все же к концу осени дороги усыпаны перезрелыми фруктами, и везде чувствуешь запах прели...
   -Прямо не верится, - подала голос Илла.
   -А в Оргонто попали мы на службу к князю Саринардо. Он был лютее льва...
   Зоран чувствовал, что воспоминания все сильнее захватывают его.
   Князь Саринардо Оргонтийский был прозван Оргонтийским Смерчем. О нем ходили легенды. Он не знал жалости. Его жестокость даже у видавших виды наемников вызывала суеверный ужас. Смерча из Оргонто сравнивали с самим Князем Тьмы. Саринардо был рад питать эти слухи. Он жил войной ради страха, и люди знали: когда он входит в город - для города настает конец света.
   - И я, и мои товарищи были лихие головорезы, - сказал Зоран. - Что таить, Илла? Я был не худшим из своих друзей. Но наемники живут тем, что добудут. За нами тащился обоз с пожитками, и это - все, что у нас было. Жалованье мы получали нечасто, больше обещаниями, чем деньгами. Для наемника я был, пожалуй, и честным малым, но только не по меркам обычных людей.
   Илла приподнялась на локте, слушая - и даже сон куда-то ушел. Было так темно, что лица Зорана она не видела, и он не мог разглядеть, что она нахмурилась.
   - Головорез? А, ну да...
   Илла до сих пор не думала об этом и не представляла его среди солдат, грабивших города. Разбойники, воры и убийцы были ее постоянными соседями в Богадельне, но почему же ей казалось, что Зоран, жалевший даже кота, - не такой?
   -Как-то мы разорили городишко Асете, - продолжал Зоран. - Князь Саринардо велел нам выпить все вино из церковных подвалов. А надо сказать, что пили мы в церкви. Под вечер, когда все были хорошо подогреты, пришел и сам князь Смерч... Он тоже где-то нализался, это было видно. Он сказал, что мы молодцы, а потом завел свою обычную песню...
   Зоран видел перед собой князя Саринардо в плаще с меховой оторочкой. Мех в Соверне - роскошь, драгоценность. У князя длинные вьющиеся волосы, черные усы, грудь защищена легким серебристым доспехом.
   -Воины, - говорит он. - Свирепые воины! Я знаю, что в глубине души у каждого из вас живет страх. Вы убиваете - и боитесь. У всех вас немощная совесть. Один из вас отводит взгляд, когда другой смеха ради вспарывает живот шлюхе! Вы трусливые псы. Вы ржете, чтобы оглушить самих себя, но в душе никто из вас не способен быть жестоким, как сама стихия. Вы мыслите по-людски, а это значит - почти по-скотски. В душе вы жертвы: даже когда наносите удар: вы не смеете до конца развязаться со своей жертвой - вы понимаете ее. Хотел бы я знать, кто из вас в силах подняться над человеком так, как человек поднимается над свиньей? Я подарю этот бриллиант тому, кто при мне отведает человеческого мяса!
   В оскверненной церкви раздался ропот. Наемники протрезвели. Зоран угрюмо отвернулся, чтобы не встретиться взглядом с Оргонтийским Смерчем.
   Иллесия уже давно не лежала, а сидела на топчане. Она сильно вздрогнула и зажала рот ладонями:
   - Ой!
   Илла боялась больших мохнатых пауков, и иногда так же вскрикивала, если какой-нибудь попадался ей на глаза.
   Но Зоран был весь там, в церкви, в разграбленном наемниками городишке.
   Князь говорил, а Зоран не сводил с него глаз. Худощавый, ниже Зорана ростом, со смуглым лицом человек - прозванный Смерчем. Но разве он смерч? У него есть тело, как у всех, худое лицо и нос слишком длинен... Ему кажется, это он ураганом смел городишко Асете, мановением своей руки. "Да где ему одному перебить целый гарнизон... Это же мы, мы сделали! - думал Зоран. - Он сам и ребенка не у всякой матери из рук вырвет, особенно если она работница поздоровее!".
   И Зоран отвернулся. Высокий, с густой бородой, мощного сложения, он явственно выделялся среди других наемников.
   -Посмотрите, он прячет лицо! - расхохотался князь Саринардо. - Иди сюда! Ты, ублюдок!
   Зоран послушно приблизился, и стало ясно, что он выше князя на полголовы.
   -Вот вам пример травоядной скотины. Глядите, настоящий бык! - бросил князь. - Уж он точно не станет есть кровавого мяса! Смотрите, какая силища. Ты бывший крестьянин, да?
   -Да, - глухо подтвердил Зоран.
   -Смотрите хорошенько. Вот что такое холоп! - выкрикнул Оргонтийский Смерч. - Он сжимает кулаки, но он не смеет меня тронуть!
   Но Зоран, нагнув голову, вдруг зарычал и ударил князя кулаком между бровей. Тот рухнул на пол церкви, но как!.. - отлетев шагов на пять и едва не перевернувшись в воздухе.
   Зорана с криками схватили за руки. Тот не вырывался, глядя на распростертое в стороне тело князя Саринардо. К Саринардо бросились наемники, стали осматривать его, и в наступившей тишине прозвучало недоуменное:
   - Да он подох! Зоран его пришиб!
   - Останься князь Саринардо жив, меня бы казнили, - закончил Зоран. - Уж Смерч позаботился бы, чтобы я за один раз умер сотней смертей. Что делали с осужденными в его застенках - об этом и в сказке не сказать. Но раз князь умер, я стал просить товарищей, чтобы не держали меня, а дали бежать. Городишко чужой, место глухое... В общем, ушел я на все четыре стороны.
   Илла молча сидела на постели и, казалось, даже не дыша. У нее зуб на зуб не попадал от холода и от страха. Она закуталась в одеяло еще плотнее. "Может, на улице ночевать - и то теплее, чем в этом подвале", - подумалось ей.
   - Ну, я спать, - она снова легла, а одеяло даже натянула на голову и уже тогда взволнованно добавила. - Зоран, вовсе ты не головорез... Сколько ты видел страшного, Зоран!
  
   Мерзнуть ночами Илле было не впервой. Заполночь в каморку вернулся кот: видно, наохотился досыта. Он настойчиво полез к Зорану под плащ, заранее громко мурлыча. В полусне Зоран пустил его и ощутил под боком тепло. Кот, прижавшийся к нему, тоже ощутил тепло и уснул.
   Илле не спалось и все думалось про жестокого князя Смерча, которого убил Зоран. Она и так, и сяк натягивала на себя одеяло, но оно было слишком коротким и тонким. Завернулась в платок, но и он не помогал. "Так и не уснешь ведь... Скорее бы уж утро! А Зоран спит себе и спит, не берет его холод, что ли?".
   - А и правда, что это я тут мерзну? Если вдвоем укрыться одеялом да Зорановым плащом, все будет лучше, - пробормотала Иллессия, набираясь храбрости.
   Топчаны стояли рядом. Илла перелезла к Зорану, а свое одеяло накинула сверху. Случайно задела рукой пригревшегося кота. "Вот кому хорошо!". Рядом с Зораном и котом было куда уютнее. Потревоженный кот громко фыркнул в полусне. Илла почувствовала, как Зоран плотнее укутал ее плащом и шепнул:
   -Замерзла?
   - Еще как, - до сих пор дрожа, но потихоньку отогреваясь, пробормотала Илла. - Спать хочется, а у меня там такой холод - зубы до сих пор стучат, не уснешь. Я у тебя посплю, ладно?
   -Спи, - подтвердил Зоран и немного повозился, стараясь лечь, чтобы Иллесии было удобнее свернуться под одеялом. Умиротворенный кот тихо сопел. Вскоре Иллесия уже крепко спала.
  
   По вечерам Илла сбивалась с ног. Дверь кабака то и дело открывалась. Всем подай, убери и сполосни грязные миски и кружки, а там они вновь оказываются на длинном общем столе. Илла улучила минуту, чтобы зачерпнуть похлебки в миску для Зорана, отрезала кусок хлеба и накрыла все это полотенцем.
   - А, твой сейчас придет! - добродушно усмехнулся кабатчик. - Ну, корми, корми. Ладно!
   И правда, Илла все чаще поглядывала на дверь, - самое время бы Зорану... Возвращаясь из города, он заходил за Иллой в кабак. Она кормила его, а он оставался допоздна и помогал ей убрать посуду и вымыть пол. Все только головами качали:
   - Ну девка, нашла себе мужика!
   Хлопнула дверь. Илла оторвалась от лохани с грязной посудой и высунулась из кухни: может, Зоран?
   Это и вправду был он, но с ним, к удивлению Иллесии, еще трое спутников. Один - молодой парень с чуть отросшей бородкой, с ним рядом - небольшого роста девушка с льняными волосами и юноша, почти подросток, который держался позади. Судя по внешности, он был этеранец: черноволосый, широкоскулый, со смуглым лицом.
   Зоран улыбнулся Иллесии:
   -Здравствуй, Илла. Вот... а я земляка встретил, - он похлопал парня по плечу.
   Тот приветливо усмехнулся:
   -Здравствуй, хозяйка.
   Иллесия вытерла руки полотенцем и вышла на середину кабака. Вокруг стоял гам. Илла зажмурилась и потрясла головой.
   -Все орут - ничего не слышу!
   Однако слова парня расслышала и обрезала:
   - Хозяйкой стану лет через двадцать, если доживу! Ну, вроде как... здравствуй и ты!
   Она перевела взгляд на Зорана. Тот стал объяснять:
   -Не то чтобы мы совсем земляки. Берест - он из-под Даргорода, а я из звониградской земли. Все же почти соседи.
   Илла некоторое время смотрела на новичков круглыми, как у Зоранова кота, глазами, переводя взгляд на каждого по очереди. И где Зоран их откопал?
   - Зоран, я тебе там отложила, садись ешь, а мне некогда.
   Пока жена кабатчика подавала горланящим посетителям ужин и выпивку, Илла побежала на кухню.
  
   Берест и его спутники с трудом нашли себе место за переполненным столом. Ирица вся сжалась: как много людей! Ее, как лесную зверюшку, тревожили сильные незнакомые запахи, от громких криков она вздрагивала. Берест обнял Ирицу одной рукой, и она прислонилась к нему.
   Гул голосов, звон посуды, густой запах варева, громкие распоряжения и ругань кабатчика на кухне - Хассему все это напоминало детство. Перед его мысленным взором вставали картины: жаркое помещение, заставленное котлами, дым, удары топора - рубят туши, и где-то там, в чаду, его мать; она чистит котел, но подходить к ней нельзя - обругают или даже прибьют.
   Берест хмурился. На ужин уходили последние гроши. Он никогда прежде не живал в городе. Как тут заработаешь, как устроишься?
   Зоран покончил с похлебкой.
   -Пойду на кухню, - сказал он Бересту. - Посмотрю, чем Илле помочь. А вы подождите: у нас переночуете.
   Зоран протиснулся на кухоньку, окликнул Иллу, и она сейчас же послала его за водой. Когда он вернулся с ведрами, Иллесия продолжала мыть в лохани миски и ложки. Зоран сказал:
   -Вот что, Илла... Пускай эти ребята у нас переночуют? В городе они первый день, деваться им некуда.
   -Где ты их нашел? - пожала плечами Илла.
   Зоран лукаво ухмыльнулся:
   -Я на рынке телеги разгружал. Пошел назад через трущобы. Вижу - эти трое. Тут какая-то бабка приоткрыла двери да как выплеснет помои! Не заметила, может, людей... Парень заругался, да слышу - на родном языке. Я к нему подошел: земляк, что ли?
   Илла засмеялась:
   - Ага, я тоже земляков по ругани узнаю. Мой отец, бывало, как завернет! Всех демонов помянет!.. - вспомнилось ей. - Ладно, на одну ночь я твоего земляка пущу. А потом пусть ищет, куда пойти. Сам знаешь, у нас места нету. Кто они такие вообще? Девчонка с ними, будто с луны только что упала. Красивая девчонка, тут ей проходу не дадут, - покачала головой Илла. - Надо им сказать, пусть не зевают, если в Богадельне жить собрались.
   -А я вот что надумал, - возразил Зоран. - По дороге мы с Берестом разговорились. Ему не с руки задерживаться в Анвардене. Я сказал, что мы с тобой собираемся на юг, пригласил в попутчики. Он согласился. Знаешь, Илла, на дорогах опасно, с попутчиками будет лучше.
   Иллесия помедлила.
   - Ну, можно и в попутчики, если хорошие люди. А они что, разве тоже на юг?
   -Берест хочет поскорее убраться из города. Что-то его тревожит, - нахмурился Зоран. - Только нам ни к чему это знать.
  
   Берест твердо решил собираться в Соверн. Он прикинул, что перезимовать в краю, не знающем снега, ему и его спутникам без гроша за душой будет легче, чем блуждать по даргородским лесам. Один бы он и рванул поскорей на родину: не пропаду! Но Хассем и Ирица никогда не видели северной зимы. Особенно Берест тревожился за Ирицу. Она говорила, что лесовицы зимой спят. Неужели она уснет непробудным сном прямо в дороге? Может быть, на юге, где зимой только идут дожди, Ирице не нужно будет засыпать?
   Про нее Берест сказал Иллесии:
   -Это моя невеста.
   В Богадельне говорили: "Это его девка" и "Это ее сожитель".
   - Ну, ты прямо как богатый, - удивилась Илла: она в детстве бегала поглазеть на свадьбы в городских церквах, и знала, что настоящие женихи и невесты бывают только у "богатых". - А когда поженитесь?
   -Вот выпадет свободная минутка - поженимся, как люди, - широко улыбнулся Берест. - На ходу такие дела не делают. Только собаки женятся у обочины.
   Илла фыркнула от смеха.
   Пары в Богадельне часто распадались. Долго жили вместе лишь те, кому удавалось устроиться получше, как кабатчику с женой. Глубоко в душе Илла думала: "Невеста у него, надо же! А это хорошо, наверное, - быть невестой..." Илле приходил на ум Зоран. Она и сама не знала, что хочет понять о Зоране. "Может он и не такой, как все... - думала Илла с горечью. - А может, это он пока только тихий, а когда добьется своего - сразу себя покажет?". Илла видела много примеров, когда парень, хвостом бегавший за какой-нибудь из ее подруг, став сожителем, начинал относиться к ней с пренебрежением и давать волю рукам.
  
   Берест и Хассем стали ходить с Зораном в город искать поденную работу. Договорившись быть попутчиками на юг, они решили зарабатывать вместе. Иллесия разрешила новым знакомым жить у себя. Зоран с Берестом расширили ход, который вел к Иллиному жилищу. Теперь Илла не боялась, что об ее убежище узнают. Таких, как Зоран и его земляк, запросто не выселишь. Пусть только кто-нибудь потребует платы за жилье! Да он разорится на одном том, чтобы нанять ребят, способных выбить плату!
   Ирицу Илла обещала взять с собой в кабак. Но Берест заупрямился. Когда они плыли на лодке в Анварден, Ирица рассказала ему про хозяйского сына с хутора: как он заманил ее на лесную дорогу и вдруг схватил. "Вот почему я убежала. И вот почему боялась тебя", - призналась она. Берест сжал кулаки: "Ирица, да как же ты поверила чужому человеку!" - "Он сказал, что с тобой беда". Берест опустил голову: "Глупая ты лесная белка..."
   В Богадельне Берест велел Ирице сидеть в каморке. Илла смеялась над ним: "Прячет невесту за семью замками!". В душе она признавала, что Богадельня - место неспокойное, а Ирица, на ее взгляд, едва ли способна была за себя постоять. Но сама Илла нипочем бы не стала так слушаться своего парня.
  
   Берест, как умел, утешал Ирицу, что этот плен ненадолго: "Ты потерпи. Мы быстро заработаем на дорогу. Я хороший работник, а Зоран и того лучше. Еще немного, Ирица, - и мы в путь! Перезимуем на юге, потом поедем ко мне на родину, поженимся и начнем с тобой поживать и добра наживать". Добившись, чтобы Ирица улыбнулась, он уходил на поиски поденщины.
   Недавно им посчастливилось. И Берест, и Зоран оба умели плотничать, и их наняли чинить в доках подгнивший причал. Хассем был их подручным.
   Но, пару дней постояв по пояс в холодной воде, Зоран застудил старую рану. Ночью у него начался бред, разболелась нога. Утром он с трудом мог ступить на нее, а засучив штанину выше колена, увидал, что шрам покраснел, и колено распухло.
   - Ух ты! - Иллесия не на шутку встревожилась. - Ложись, куда ты пойдешь! Я по Богадельне пробегусь, у теток поспрашиваю, может, мази какие есть.
   Зоран посмотрел на нее виноватым взглядом больного пса и снова лег на топчан.
   Ирица глянула на воспалившийся шрам и вопросительно подняла глаза на Береста: можно, я по-своему ему помогу? Здесь, в каменных руинах, сила лесовицы была не та, что в лесу, но облегчить воспаление она бы сумела.
   Берест окликнул Иллу:
   -Постой. Ирица пусть полечит. Она такая знахарка, что лучше и не сыщешь. Я на себе испытал.
   Ирица подошла к Зорану, положила обе руки на воспаленное место и некоторое время сидела неподвижно. Илла с любопытством уставилась на нее - и вздрогнула, увидев, что у Ирицы светятся глаза. Когда Ирица убрала руки, опухоль заметно спала.
   - Во дает! - вырвалось у Иллесии.
   Зоран, лежавший на топчане, приподнялся на локте, чтобы посмотреть. Ирица удержала его:
   - Ну, вот, а теперь спи. Скоро все пройдет.
   Лесовица пододвинулась поближе и ладонями сжала ему виски. Зоран почувствовал, что его охватывает сон.
   -Не бойся, - шепнул Иллесии Берест. - Она ничего плохого не делает. Посмотри, - он распахнул рубашку на груди, показывая рубец от ножа. - Вот от этого Ирица меня за неделю на ноги поставила.
   -Ну и дела! - потрясла головой Иллесия. - Это как так у нее получается?!
   -Ирица - лесная пряха, - произнес Берест. - Только молчи об этом, ладно?
   -Да уж конечно! - воскликнула Илла, глядя на Ирицу круглыми от удивления глазами. - А то вся Богадельня сбежится! Само собой, никому ни слова.
  
   Когда Берест и Хассем ушли в город, Ирица села на край топчана, прислонившись к стене: у нее кружилась голова. Леса, который поддерживал ей целительную силу, вокруг не было, и Ирица отдала Зорану просто часть своих жизненных сил.
   - Не выспалась, - по-своему решила Иллесия. - Ну, посиди. А ты правда настоящая лесовица?
   -Да, - подтвердила та. - Ирица - моя трава.
   Илла с удивлением присматривалась к Ирице, к которой до сих пор относилась, как к тихой младшей подружке. Потом Иллесия принялись за свои обычные утренние дела по хозяйству. Девушки переговаривались негромко, чтобы не разбудить Зорана.
   - Ты лесовица, а замуж идешь за человека, - спрашивала Илла, выметая веником сор из угла. - Ты что, его так полюбила, даже своим предпочла?
   - Как это предпочла? У меня других и не было. Он мне имя дал...
   - И все? А что, из ваших, лесных, подходящих ребят тебе не нашлось?
   Ирица покачала головой:
   - Дубровники - мои братья.
   - Вот как! - Иллесия кивнула. - Только знаешь, что я тебе скажу? Как подружке - не обидишься?
   Ирица вопросительно посмотрела на Иллу.
   - Смотрю я на тебя: как это ты сама за парнем бегаешь?
   - Я бегаю? - не поняла лесовица.
   - Ну, а как еще назвать? Вы еще не поженились даже, это он вокруг тебя плясать должен! А ты с него глаз не сводишь, вот таких, - Иллесия хихикнула и изобразила, как могла, влюбленный взгляд. - Берест для тебя свет в окошке. Он тебе запретил в кабак ходить, а ты и слова поперек не скажешь. Сидишь тут, скучаешь в темноте, а ослушаться боишься. Вот пошли-ка хотя бы сегодня со мной... Не съедят тебя! Меня же не съели. Хоть на людей поглядишь. А то смотри, подруга: он тебе на шею сядет.
   Ирица с непонимающей улыбкой глядела на Иллу.
   -Я его не боюсь.
   - Ты избалуешь его. Знаешь, как ребята нос задирают, когда видят, что девчонка влюбилась и никуда не денется? Так что, подруга, не будь такой овечкой!
   Тихо рассмеялся Зоран. Девушки думали, что он спит. Во всяком случае, Ирица велела ему спать и была уверена, что ее магия действует. Но Зоран рассмеялся:
   -Берест - парень хороший. К нему можно и без строгости, Ирица. Увидишь: женится - сам тебя будет слушаться.
   - А, смотри-ка, проснулся! - обрадовалась Илла и села ближе к Зорану. - Ну, как, ничего не болит?
   Зоран только покачал головой.
   -Раз уж я слышал ваш разговор, хотите, секрет вам открою? У женщины, которую любишь, слово имеет силу заклятья. Вот скажет она: "Ты хромой бродячий пес" - и будешь псом всю жизнь. А скажет: "Ты прекрасный витязь" - и будешь прекрасным витязем.
   Илла рассмеялась.
   - Смотри-ка, хромой бродячий пес, слова-то какие жалобные, - подмигнула она Ирице. - Ну, всякая девчонка захочет лучше с прекрасным этим... витязем жить, а не с псом бродячим, - продолжала она. - Так что если она не дура, то и назовет как надо. А если дура, зачем в нее такую влюбляться? Ты люби ту, которая верные слова скажет и в "пса" не превратит.
   Зоран накрыл ее ладонь своей, тяжелой, точно каменной.
   Ирица сидела на краю топчана и задумчиво смотрела на них.
  
   В тот же день Ирица решилась. Она сбегала в кабак, чтобы принести Зорану горячей похлебки.
   - Если кто пристанет, - наш народ сама знаешь какой, - я тебя в обиду не дам! - ободрила Иллесия.
   - Никто меня не обидит. Пусть только сунется, я его так оцарапаю! - смело ответила Ирица.
   Она впервые без дрожи и страха вспомнила, как на хуторе защищалась от хозяйского сына, как напугала его вдруг засверкавшими по-кошачьи глазами и убежала в лес.
   Когда Зоран поел и снова уснул, Ирица, завернувшись в одеяло, неподвижно сидела в углу. На душе у нее было тревожно. Она вспоминала, как Илла изображала "влюбленный взгляд" и смеялась над ней. "Вот так и Зоран смотрит на Иллу, - думала Ирица. - Человеческие девушки не "бегают" за парнями, у них все наоборот!".
   На другой день Ирица сказала Иллесии:
   -Я опять пойду с тобой в кабак. И сегодня я останусь, а Зорану обед ты понесешь. Он тебе больше обрадуется.
   Кабатчик не был против, чтобы Илле помогала девушка в крестьянской одежде, якобы из земляков ее сожителя. Хозяин даже обещал накормить Ирицу даром. Ирица возилась на кухне, бегала вместо Иллы в темный чулан за крупой. Илла ругалась - "там темно, как у демона в заднице, и крысы в локоть длиной!". Ирице в темноте было нетрудно найти все, что угодно, а крыс она не боялась. Правда, из кухни Ирица не высовывалась и на стол не подавала.
   А на третий день Ирица сказала Бересту:
   - Я буду ходить в кабак помогать Илле. Я уже ходила, я теперь все умею делать, как Илла. Она меня научила.
   Зоран с Иллой переглянулись. Берест нахмурился, но Ирица быстро добавила:
   - Как другие женщины у людей, так буду и я.
   Берест вдруг широко улыбнулся, и Ирица невольно начала улыбаться так же.
   - Хочешь - так будь... Вот ты какая, оказывается! А я думал, ты совсем робкая.
   - А я нет... - сказала Ирица тихо, и Берест обнял ее, а потом пошел на улицу за водой. Во внутреннем дворе развалин был вырыт колодец.
   Ирица вышла следом за ним.
   - Скажи, Берест, - вдруг окликнула она. - Я за тобой бегаю, да? У людей так не делают? Это плохо, что я тебя так сильно люблю?
   Берест обернулся и быстро подошел к ней.
   - Скучаешь одна? - и - почти шепотом: - Белка лесная... А я-то как без тебя скучаю!
  
   -Смотри, дом моего бывшего хозяина, - показал Бересту Хассем во время одной из их вылазок в город.
   На всякий случай они обошли дом стороной, чтобы никто из знакомых рабов не узнал Хассема и не полез с расспросами.
   Потом всю ночь Хассем вспоминал единственное, что ему было жалко в прошлом: бывшего актера Энкино, которого судьбой невольника занесло на господскую кухню чернорабочим.
   Что Хассем о нем знал? Что он родом из приморского южного города Тиндарита. Отец Энкино был домашним учителем-рабом, который жил почти так же, как живут господа, учил хозяйских детей, толковал самому хозяину трудные места из философских трактатов и смотрел за библиотекой. Однажды хозяин продал своего домашнего мудреца богатому аристократу из Анвардена, большому поклоннику театра. Ученый раб должен был переводить для нового господина классические пьесы с древнесовернского языка. Энкино чем-то привлек его внимание, и его купили вместе с отцом. Новый господин взял его в труппу. Энкино играл мальчиков и девочек, потом - девиц, а когда подошел, наконец, к тому возрасту, чтобы начать играть юных героев, господин охладел к театру и распродал актеров.
   Энкино попал на господскую кухню.
   Хассем помнил, как кухарка, бранясь, учила его чистить котел песком.
   - Вот посмотрите, никакого толку не будет от этого белоручки!
   - Надеюсь, что будет, госпожа, - возразил новый раб и чуть-чуть улыбнулся. - Я допускаю предположение, что научиться чистить котлы возможно.
   Поначалу Энкино плохо понимал невольничий жаргон. Впрочем, нахвататься новых слов было для него парой пустяков. Бывший книжник не потягался бы силой ни с одним рубщиком мяса, но работа уборщика и посудомоя пришлась ему в самый раз: Энкино никогда не был слабого сложения, и если бы успел, как мечтал, поиграть на сцене героев, ему не стыдно было бы надеть доспехи.
   Он почти сразу почувствовал, что умудрился вызвать к себе враждебность всей кухни. Энкино не знал, почему: он старался делать свою работу хорошо и со всеми был безобидно учтив.
   Хассем слышал пересуды о новичке. Судачили, что если южанин раньше был "почти господином", а теперь его бросили в грязь, то и нечего ему смотреть так, как будто бы он "тоже человек". Это сказал помощник мясника, здоровый крепкий мужик, который когда-то был таким же кухонным мальчишкой, как Хассем, и кухарка посылала его выносить помои или перебирать гнилой лук. Хассем понял, что на южанина сердятся потому, что у него слишком много гордости. Хассем размышлял: на самом деле у него гордости не много, но всем и это кажется чересчур, потому что его "бросили в грязь".
   Хассем еще в детстве держался особняком и с годами становился все более замкнутым. По вечерам он часто выходил во двор и неподвижно сидел у стены пристройки. Никто никто не спрашивал, о чем он думает и что с ним происходит в это время.
   Теперь он думал об Энкино: что нет никакой справедливости в том, как с ним поступают. Ему в лицо отпускали неприличные шутки; на пути ставили ведра с водой, чтобы он споткнулся; кто-нибудь крал и прятал его башмаки, его толкали, портили ему еду. Энкино не умел даже толком браниться. Книжные проклятья вспыльчивого, как все южане, парня вызывали в ответ хохот, но самая потеха начиналась, когда Энкино пытался объяснять.
   - Постойте! - восклицал он. - Все же не так, как вы думаете! Мир - и тот, возможно, устроен совсем не так, как вы думаете!..
   Он не успевал досказать, чтобы стало понятно, какая связь между его обидой и устройством мира.
   -Что я должен сделать, чтобы меня выслушали?! - яростно, но тщетно требовал он. - Вам только надо понять причины и следствия. Я знаю, как на самом деле, я вам расскажу... Вам кажется, что вам весело надо мной смеяться, но если бы вы знали то, что я, вы бы не делали этого!
   Хассем и сам не понимал, почему в душе он на стороне Энкино. "Я знаю, как на самом деле!". Вот бы он рассказал? Хассем стеснялся спросить. Вдруг решит, что тоже в насмешку? Вдобавок южанин был старше, у него уже пробивались усы. Зато Хассем брался помочь ему делать всякую кухонную работу. В ответ Энкино сам стал пересказывать ему книги. Хассема только удивляло, что в этих книгах не упоминается про Творца. До сих пор мальчик думал, что все мудрецы пишут о том же, о чем рассказывала ему мать, но более правильно, чем она.
   Ночью, когда все спали, Хассем и Энкино в укромном уголке вели совсем другие разговоры, чем обычно велись в пристройке за кухней. Юноша рассказывал младшему приятелю о театре, читал наизусть монологи из пьес и отрывки старинных поэм, а еще больше говорил о науках, изучающих мир.
   Учиться читать Хассем не захотел.
   - Все равно на кухне нет книг, - сказал он. - И толку от них нет, - добавил, подумав. - Там же не написано, почему Творец хотел создать Князя Тьмы добрым, а он стал злой... И почему хотел мир сотворить хорошим, а мир плохой.
   - Вот что тебе нужно? - понял Энкино. - Но вселенная, возможно, совсем не была сотворена.
   Он стал пересказывать учение тиндаритских философов, что Вселенная - и есть творящее начало, но она не разумна. Вселенная пребывает в вечном движении, которое представляет собой пляску бессчетного множества огненных пылинок. Они так малы, что их нельзя разглядеть, и из них состоит даже воздух. В пляске эти пылинки складываются в вещи и в целые миры. Энкино сказал, что неизвестно, каково существо, которое люди зовут Вседержителем, но если он на самом деле есть, то он такое же порождение вселенной, как любой мотылек.
   - А ты не боишься, что он тебя накажет? - испугался Хассем.
   - Страх и познание ведут в разные стороны, - чуть-чуть улыбнулся Энкино. - Это сказал бродячий философ Сардоник где-то на дорогах Соверна.
   Хассем многое узнал от него по истории, географии и устройству вселенной. Правда, все это он воспринимал по-своему, причудливо сочетая с усвоенной от матери верой.
   -Модель небесного свода можно сделать из обыкновенной миски. Стоит в середине установить простой вертикальный штифт, - говорил Энкино, подняв с земли щепочку. - Тень, которую он отбрасывает на вогнутую поверхность, отражает дневной путь солнца.
   Прутиком на земле Энкино нарисовал для него древнесовернские буквы. Энкино сказал, что многие буквы в середине слова пишутся иначе, чем в конце. "В древнейших свитках слова писались без пробелов, и по разнице в начертании букв распознавался конец слова", - пояснял он и называл Хассему на мертвом языке обыкновенные, каждодневные вещи.
   -Слушай, Энкино, а что ты знаешь? - осмелился как-то раз спросить Хассем. - Помнишь, ты говорил, что мы ничего не знаем о себе, а ты знаешь?
   Энкино с горечью произнес:
   - Что все не так, как вам кажется. Я же вижу, каким кажется весь мир из этой кухни! А может быть, вся вселенная устроена иначе, чем вы думаете, и есть еще бесконечно много вещей, о которых вы даже не задумывались... разве это не... потрясает душу?
   Энкино давно устал противостоять неутомимой кухонной вражде. Он все хуже, как бы через силу, справлялся со своей работой. Вдруг замирал с тряпкой в руке над большим кухонным котлом и смотрел в угол остановившимся взглядом.
   Неожиданно умер господин, как говорили - в больших долгах. Вскоре началась распродажа имущества.
   Хассему и прочим подросткам даже нравилось то, что стало твориться. Вся работа после смерти хозяина шла спустя рукава. Кухни кормили домашних рабов и прислугу, поэтому печи топились, и носить дрова, воду, мыть котлы было надо. Но управляющий стал нетребователен, надсмотрщики небдительны. Их будущая судьба оставалась такой же неизвестной, как и судьба остальных рабов.
   - Лишь бы только не продали в каменоломни, - поделился с Энкино Хассем. - Вот бы какой-нибудь богач купил весь дом, со всеми вещами и рабами!
   Так говорили взрослые.
   - А тебе, может быть, повезет, - добавил Хассем, от всей души желая, чтобы так и вышло. - Вдруг тебя купит такой господин, которому не все равно, что ты умеешь читать. Может, он тебя сделает учителем, как был твой отец. Или, может, тоже захочет устроить театр. И ты уже будешь не только девиц играть: смотри, у тебя усы растут.
   Оба приятеля бездельничали, пользуясь суматохой из-за распродажи. Они сидели во дворе у черного крыльца на разобранной почти до земли поленнице.
   -Глянь, покупатель! - подтолкнул Энкино Хассем. - Пошли!
   Управляющий привел с собой важного человека, толстого, холеного, в длинном, подбитом бархатом плаще, распахнутом на груди. Хассему нравилось глядеть на господ, как на павлинов за решеткой в саду, - павлинов привозили из Этерана. Хассем потащил Энкино на кухню, вслед за управляющим.
   -Рабы любили своего прежнего господина? - расспрашивал управляющего богач.
   -Да, господин, все молятся за него, - отвечал управляющий. - Все благодарны Вседержителю за доброту прежнего хозяина.
   - По милости господина у них были пища и кров, - наставительно произнес покупатель. - Древний философ Сардоник писал: "Богатство и власть даются свыше самым достойным, чтобы они заботились о малых сих и учили их добродетели".
   -Неправда, нет таких слов у Сардоника! - вдруг громко оборвал его молодой голос.
   Вся кухня, и управляющий, и приценивающийся к покупке богач оглянулись на раба-посудомоя Энкино, который побледнел от гнева, точно задели его родного отца.
   -Сардоник, - взволнованно произнес тот, - писал: "Есть одно только благо - знание и одно только зло - невежество. Философией надо заниматься до тех пор, пока не поймешь, что не существует разницы между правителем и погонщиком ослов", - Энкино внятно повторил те же слова на древнесовернском наречии.
   -Что за тарабарщина? - господин с невыразимым презрением осмотрел Энкино с ног до головы. - Я не знаю, куплю ли я дом. Но этого раба я куплю! - добавил он с недоброй усмешкой.
  
   Осеннее размытое солнце вставало над Анварденом. Оно так и не встало до конца, его затянули серые тучи. Хассем и Берест подошли к воротам богатого особняка. У хозяина с большим размахом готовилось пиршество. Кроме рабов, управляющему пришлось брать поденщиков. Береста и Хассема наняли на целый день. У Зорана накануне разболелась старая рана, и он остался в Богадельне.
   На черном дворе Хассем на пару с Берестом пилили дрова: в господской кухне не остывали печи. Моросил легкий дождь. Пила ходила туда-сюда, на землю под козлами сыпались опилки.
   Хассему не хотелось просить у Береста передышки. Он испытывал к нему невольную ревность младшего брата, поэтому упрямо пилил, хотя немела рука. Только когда очередное бревно было перепилено, Берест проронил: "Ладно, давай отдохнем". Хассем заметил: он щупает пилу. Сталь нагрелась. Если не дать ей остыть, пилу недолго сломать. Значит, и пильщикам пока можно устроить себе перерыв.
   Хассем сел на чурбак, огляделся. Черный двор напоминал ему детство. Ему странно было думать, что теперь он не раб, а вольный. Вот они с Берестом закончат работу, получат плату и пойдут со двора. А потом отправятся на юг, как договорились с Зораном и с Иллой.
   Взгляд Хассема остановился на худом высоком рабе со тяжелым чаном в руках: он вынес кухонные отбросы. Со стороны это выглядело странно: чернорабочий в грязной одежде, поставив у ног чан, замер как вкопанный и остановившимся взглядом смотрит куда-то в сторону.
   - Энкино! - Хассем вскочил.
   Раб обернулся не сразу, Хассему пришлось окликнуть его опять.
   - Ты что, не слышишь! Энкино, это ты?
   - Хассем? - беспомощно приподняв брови, точно не веря своим глазам, спросил раб.
   - И правда, ты! - Хассем бросился к другу. - Ничего себе, встретились!
   Берест остался сидеть на полене. Ему казалось, что молодой раб нездоров. В том, как он стоит, опустив руки, слегка сутулясь, было что-то надломленное.
   - Бери свой чан, идем сюда, - Хассем потянул Энкино в угол двора, где стояли козлы.
   - Вот, значит, где ты... - оглядывая приятеля с ног до головы, продолжал Хассем.
   Он вспомнил надменного господина, который пригрозил купить Энкино. Несколько дней они с Хассемом ждали, выполнит ли он свою угрозу. А потом поверенный господина со своим собственным надсмотрщиком пришел за Энкино на кухню, и Хассему врезалась в память грустная улыбка раба-книжника, который только покачал головой.
   Они не виделись два года. Хассем не сводил глаз со своего бывшего учителя. У Энкино было грязное лицо и грязные руки. Лохмотья, давно не знавшие смены. Беспокойный и в то же время угасший взгляд. Похоже, и здесь он делал всякую подсобную работу.
   - Ты?.. Ты, Хассем?.. - проговорил Энкино, узнавая и не узнавая повзрослевшего за два года подростка, которому он когда-то пересказывал философов. - Что с тобой было?
   Вдруг он заметил Береста и, растерявшись, даже попятился от чужого.
   - А меня... тоже купили. Вот, он купил, - Хассем кивнул на Береста. - Но он ко мне хорошо относится, как к своему. У него сначала мастерская была, а потом мы разорились и теперь нанимаемся оба...
   Берест приоткрыл рот, но только хмыкнул.
   - При нем можно все говорить, - заверил Энкино Хассем.
   - Некогда мне, надо идти... - вдруг отчужденно сказал Энкино.
   - Энкино! Да ты что? - рассердился Хассем. - Ты сейчас уйдешь, и когда мы потом увидимся? Подожди хоть немного, ну... - и вдруг тихо спросил. - Очень плохо, да?
   Энкино не ответил. Хассем молча смотрел на него и никак не мог понять, что же изменилось. Он забыл, что вырос. Раньше Энкино сам казался ему взрослее. Разница между ним, мальчишкой, и юношей Энкино с густым пушком пробивающихся усов над губой была ощутимее, чем теперь, когда у Хассема у самого появился черный пушок. И Энкино казался ему почти ровесником, поэтому с какой-то особой, незнакомой ему прежде остротой, Хассем ощущал его беззащитность.
   - Хассем, - отрешенно произнес Энкино. - Ты взрослый... Твой хозяин, наверное, вправду хороший человек: ты смотришь почти как свободный. Мне некогда долго говорить: меня накажут... - и тихо пробормотал что-то на своем родном или, может быть, мертвом, непонятном Хассему языке.
   - Только не уходи!
   Хассем испугался непонятных слов друга и умоляюще схватил Энкино за рукав. Тот не пытался вырваться, его рука казалась неживой.
   Берест услышал, что говорят о нем, и подошел. Энкино перевел на Береста измученный взгляд и вдруг упал перед ним на колени. В первый миг Бересту показалось, что у раба подкосились ноги от слабости.
   - Господин, купи меня! Я вижу, что ты сам беден... Я тебе отработаю. Я вовсе не бесполезный раб, они все зря говорят! Меня заставляют делать то, на что я не годен. Я бы мог заработать... Я знаю три живых языка, господин, и два мертвых. Я бы мог переводить, писать на базаре прошения и письма для неграмотных. Господин, я бы нашел себе работу, я бы вернул тебе деньги очень быстро. Ты мог бы перепродать меня вельможе и выгадать на этом. Кто понимает, дал бы тебе хорошую цену за образованного раба! Господин, купи меня, я отработаю тебе все...
   Энкино закрыл лицо руками. Берест догадался загородить его собой, чтобы не увидел никто со стороны. Он был ошеломлен этой внезапной развязкой.
   - Да ведь я... - вырвалось у Береста, и он вовремя осекся. "Да ведь я сам беглый раб!" - готов был воскликнуть он.
   Хассем обхватил Энкино за плечи:
   - Увидят! Вставай!..
   - С колен... не так просто... встать, - весь дрожа, невнятно сказал Энкино.
   Берест, заслоняя обоих, настороженно оглянулся.
   - Энкино, мой господин тебя купит, я его уговорю. Он купит, я знаю, ты только потерпи... - Хассем вспомнил, что уже не мальчишка, и силой заставил его подняться.
   Но тут Берест опять встревоженно обернулся, а от кухни долетел пронзительный окрик:
   - Где этот помешанный? Где его вечно носит?
   Хассем сунул в руки Энкино чан:
   - Иди скорей, а то влетит! Мой хозяин тебя купит, я его знаю, - повторил он еще раз. - Ты верь, ты потерпи еще немного. Я тоже ждал...
   Хассем чуть не проговорился, что ждал спасения от Береста на каменоломнях. Но Энкино не слушал: он торопливо пошел на кухню, где кухарка уже бранилась вовсю.
  
   Дождь становился сильнее. На улицах темнело. Берест и Хассем быстро шагали в сторону Богадельни по узким трущобным улочкам, по которым разносился то лай собак, то брань из ближайших окон. Ежась под холодным ветром, Берест говорил:
   - Ну, ты дал, Хассем! Выходит, я твой господин - и должен купить этого парня? За какие такие барыши? Что ты наболтал-то ему?!
   - А что надо было сказать? - Хассем опустил голову и глядя в землю. - Что мы оба беглые?
   - Я не про то, - отмахнулся Берест. - А про обещание твое! Это, брат, не по нашей мошне. А ты сказал: держись, терпи, выкупим...
   - Не надо, Берест. Этого ничего говорить не надо, - Хассем поднял на друга блестящие черные глаза. - Я знаю, что буду делать. Тебе оставаться не нужно, ты поезжай с Ирицей на юг без меня. Все правильно. Творец послал тебя, чтобы вытащить меня с каменоломен. А теперь он хочет, чтобы я поступил, как ты: помог Энкино. Ты - мне, а я - ему. Это через нас Творец освобождает людей. Мы пришли в чужой двор пилить дрова. Мы не искали Энкино нарочно. Это знак свыше.
  
   Илла достала из угла потрепанный веник, зажгла фитилек в плошке и принялась бороться с паутиной. Пауков она боялась, но старалась громко не взвизгивать. Зоран полюбовался на нее немного, провожая глазами, и задремал. Он выздоравливал.
   Когда с паутиной было покончено, Илла, поджав ноги, села возле Зорана. Он уже крепко спал.
   Илла, подперев кулаком подбородок, думала: "И какого рожна мне еще надо? Считай, опять мне в жизни повезло, как с работой, как с жильем. Вон тетки все обзавидовались: даром что хромой и не молодой уже, а не пьет, не дерется, не ругается. И даже не сволочь, - тихо посмеялась давней шутке Зорана Илла. - Да и не старый он вовсе, если так посмотреть..."
   Илла вздохнула. Ей хотелось понять, нравится ли ей Зоран хоть немножко? Девушка рассеянно погладила длинного Зоранова кота, который вытянулся в струнку на одеяле. Илла была молодой, бойкой, смелой, ей хотелось влюбиться так, чтобы сжималось сердце. Иногда ей чудилось, что у Зорана красивое лицо. У него мужественный широкий лоб (Илла с грустной улыбкой отвела ему со лба густую седую прядь), суровые брови и черная, без седины, борода. Люди с первого взгляда побаиваются его. Зоран похож на косматого сторожевого пса, псом уж он точно был бы очень красивым и мощным.
   "Я его, похоже что, не люблю... - Илла покачала головой, пытаясь понять свои чувства. - А, наплевать. Ну ее, любовь эту, подумаешь! Вон мать отца любила, и что?".
  
   Илла с Зораном не испугались, когда Берест рассказал, как они с Хассемом вырвались с каменоломен. Зоран и раньше догадывался, что его земляка не доброй волей сюда занесло. А Илла лишь восхищалась: в Богадельне всегда восхищались теми, кто не позволял страже засадить себя под замок.
   - Мы с Хассемом заключили между собой договор не бросать друг друга, - произнес Берест. - Значит, и теперь мое дело не сторона. Хассем вон странные вещи толкует: через нас Творец освобождает людей. Ну, мне это запало в душу... Только как выкупишь раба? Больших денег поденщиной не заработать. Не на дороге же нам грабить! А раз так, Энкино остается одно: бежать от хозяина.
   Хассем молчал. Он был согласен, что Берест, старший, ведет разговор за обоих.
   -Ты, Зоран, отправляйся с Иллой на юг без нас, - продолжал Берест. - Спасибо вам за приют, за хлеб...
   Илла хмыкнула:
   - Завязнете вы здесь.
   - Правда, - поддакнул Зоран. - А хуже того, попадетесь.
   - Что скажете, можно парня в Богадельне спрятать? Тут, говорят, такие есть катакомбы, - никакая стража не сунется, - прикинул Берест.
   - Нет, - покачала головой Илла. - В Богадельне закон: у нас беглых сразу выдают. И так облавы то и дело, а если бы к нам рабы повадились бегать, от нас бы давно мокрого места не осталось. Сюда ему лучше не появляться.
   Берест помрачнел:
   - Плохо. А если договориться в порту, чтобы нас взяли на корабль? Я бы Энкино привел к самому отходу. Вывел бы со двора, и сейчас же мы бы с ним в гавань...
   Илла подумала немного.
   - Вообще-то у нас тут есть контрабандисты. Они могут провезти тайком. Только у меня знакомых никого. Я поспрашиваю у ребят.
   - Это если все пойдет гладко, - недоверчиво сощурился Зоран. - А если заметят да и схватят?
   - Отмашусь! - Берест стиснул кулак.
   У Ирицы взволнованно засветились зеленые лесовичьи глаза.
   - Ирица, я не попадусь, - стал убеждать ее Берест.
   Она только укоризненно покачала головой, глядя в его уверенное лицо.
   Зоран задумчиво почесал бороду.
   - Полюбила неугомонного, вот и мучайся с ним, - проворчал он. - Илла, видно, права была: ты ему построже скажи...
   - Что сказать? - тихо спросила Ирица.
   Повисла тишина. Берест посмотрел на Ирицу. Она ощутила, что он ждет.
   - Я не стану тебя упрекать, что бы ты ни сделал.
   Ирица заметила, как во взгляде Береста ярко блеснула радость. Он огляделся:
   - Слышали?
   Зоран в раздумье нахмурил косматые брови.
   - Погоди, Берест. Дай и мне слово. Ты бежал с каменоломен. Да и я в свое время не добром покинул родные края: ускользнул от цепей и от плахи. Тебя я ближе узнал, ты парень хороший, а нам с Иллой такой попутчик нужен. Так что я тебе помогу, чем смогу. Подвернулся бы случай, я бы сумел заработать сразу много.
   Илла вытаращила на него глаза. Хассем чуть не выронил дымящуюся кружку.
   - Я ездил с цирком, - сказал Зоран, - ломал подковы, дрался на подмостках. А когда наши дела шли плохо, тогда объявляли: Зоран Неустрашимый, непревзойденный силач, смертельный номер! И с этого мы всегда кое-что имели...
  
   - Слушайте, у нас же есть Плакса. Вот он-то нам все и провернет! Он такие дела умеет обделывать, - спохватилась Иллесия.
   В каморке сделалось совсем тихо.
   - Плакса?.. - Хассем удивился.
   - Это мой приятель такой, наш, богадельский. Ой, - вспомнила Илла. - Только вы его Плаксой не называйте. Его на самом деле зовут Стин.
   Утром Илла повела Зорана к Плаксе Стину. Почти достроенное здание считалось одним из самых "приличных" мест в Богадельне и называлось Колокольня. Когда в давние времена король строил храм, то больше всего продвинулись в строительстве именно этой башни. На первом этаже башни был трактир, а над ним жил сам трактирщик с сыном и новой сожительницей.
   Дорогой Илла рассказывала Зорану.
   - Плакса с детства драться не умел, лупили его. Но зато меняться умел - только так. У отца сопрет жратву какую-нибудь и на все нужное выменяет. А как подрос, такое в нем открылось!.. Вот увидишь, он из Богадельни обязательно в люди выбьется, будет богатый.
   У входа в кабак Илла замешкалась.
   - Папаша его на меня давно злой, весь разговор нам сорвет, в трактир лучше не соваться.
   Иллесия не забыла, какую здоровенную отвесила Плаксиному отцу оплеуху, когда он стал распускать руки.
   Она подозвала знакомого оборванного мальчишку, вертевшегося неподалеку:
   - Забеги-ка в трактир, найди Стина.
   - А что дашь?
   Илла подкинула на ладони яблоко. Мальчишку как ветром сдуло.
   Через некоторое время показался высокий, бледный парень с почти белыми редкими волосами. Одет он был опрятнее, чем обычно одевались в Богадельне. Парень вопросительно кивнул Илле вместо приветствия.
   - Стин, надо с тобой переговорить, только без твоего папаши, - решительно сказала Илла, одновременно швыряя мальчишке яблоко, которое тот ловко поймал и сразу дал деру.
   - Смотря о чем переговорить, Илла, - лениво откликнулся Стин.
   - Заработать хочешь?
   Стин пожал плечами:
   - У тебя-то?..
   Но Илла настаивала:
   - Пошли!
   Она потащила Стина в развалины. Плакса недовольно что-то бубнил, но понял, что ему не отделаться от Иллесии просто так. Они вдвоем выбрались на пустырь.
   - Вот! - с гордостью указала рукой Илла. - Это Зоран!
   Зоран, терпеливо дожидавшийся ее здесь, доброжелательно оскалил зубы и кивнул головой.
   - Он - силач, понимаешь! - убедительно продолжала Иллесия. - Такого во всей Богадельне еще не было. Я сама своими глазами видела, как он кочергу согнул. Прямо руками! - Илла, войдя в задор, покрутила руками перед собой, словно завязая воображаемый узел. - Его в цирке прозвали Зоран Неустрашимый, вот как! Не слыхал про такого? Да что ты вообще слыхал, темнота! Зоран хочет показать смертельный трюк. Все просто от страха помрут, когда увидят!
   - Ладно, ладно! - остановил ее Плакса.
   Он принялся расспрашивать Зорана сам и вытянул понемногу всё: как тот был наемником, цирковым силачом, вышибалой в кабаках. Сын трактирщика чувствовал, что дело похоже на правду. Этот громила с черной бородой, которого где-то откопала неугомонная Илла, выглядел внушительно. Плакса окинул взглядом его широкую грудь, подметил, как под тканью Зорановой рубашки вычерчиваются мышцы. "А об эту башку, пожалуй, можно кувалду сломать", - завершил свои наблюдения Плакса.
   - Значит, Зоран Неустрашимый? Хм... А что если Зоран - Хромой Мясник?
   Зоран покладисто кивнул:
   - Ну, пускай Мясник.
   - И вот что, папаша, я тебе скажу... - уверенно продолжал Плакса.
   Стин понял, что это его шанс. Он давно мечтал, что подвернется случай, который выведет его из Богадельни и станет ступенькой на пути к настоящему богатству. Конечно, если случай и подвернется, не всякий сумеет за него взяться. Но Плакса бы сумел. Теперь у него был этот седоволосый силач, который клянется, что встанет на ноги, если его заживо засыплют камнями, навалят над ним курган в человеческий рост!
   На другой день Стин дал беспризорникам горсть мелочи и велел, чтобы вся Богадельня знала:
   - Зоран по кличке Хромой Мясник! Зоран - чудовище, великан, свирепый бык! Он покажет смертельный трюк: его засыплют камнями, а он встанет и стряхнет их с себя, как песчинки!
  
   Берест был неспокоен. Богадельню вдруг облетела весть, что Зоран - чудище и великан. Кличку Хромой Мясник повторяли все мальчишки. Зоран больше не ходил на поденную работу в город, а жил в трактире Плаксиного отца, где каждый день толпились любопытные.
   Берест тревожился. Ему думалось: я моложе, я здоров, а Зоран только недавно жаловался на старую рану... Берест спросил его:
   - Послушай, я не могу тебя подменить? Я тоже вроде как человек не слабый...
   Зоран похлопал его по плечу:
   - Ты хороший парень, но тут нужен опыт. Я делал этот трюк уже трижды.
   Ирица чувствовала, что на душе у Береста смутно. Поздним вечером он оставил своих в каморке у Иллы, а сам ушел в руины один. Ирица легко нашла его - она и в катакомбах сохранила способность ощущать особое тепло знакомого следа.
   Среди руин то и дело попадались заросшие бурьяном, заваленные мусором пустыри. Там жители Богадельни по летнему времени часто жгли костры. У одного из таких кострищ Ирица и увидела Береста. Он в задумчивости сидел на поросшем мхом камне. Ирица неслышно встала за его спиной, тронула за плечо.
   - Берест, - позвала она.
   Тот вздрогнул и обернулся. Бересту было так одиноко, что появление Ирицы обрадовало его. Ирица посмотрела ему в глаза.
   Берест невесело улыбнулся.
   - Скажи, диво лесное: ты скучаешь по своему лесу? Бросила ты ради меня свое беличье королевство... чтобы посуду мыть в кабаке, пьяные шутки слушать. Жалеешь теперь?
   - Ты о чем?..
   Ирица прислонила его голову к своему плечу, и провела по его волосам рукой, как гладят, утешая, ребенка.
   Берест послушно приник к ней лбом.
   - Почему не жалеешь, Ирица? Другая бы рассердилась... Я смотрю, безответная ты какая. Не упрекнешь меня ни в чем... Безмолвная лесовица.
   Ирица молча гладила его волосы.
   - Неспокойно мне, - пожаловался Берест. - Все только и толкуют, как Зорана заживо заложат камнями. Зоран - добрый человек, а его - Хромым Мясником, чудищем... Я эту кашу заварил, но я не хотел им с Иллой жизнь ломать! Хассем - что? Он друга задумал выручить, он и прав... Только я не должен был допускать, чтобы Зоран за все платил.
   - Каждый за себя решал, - напомнила Ирица. - Не ты один за всех. Берест, Зоран больше видел на свете, чем ты?
   - Пожалуй что, - тихо ответил тот.
   - Значит, он умнее тебя?
   - Угу... - подтвердил Берест.
   - Тогда не бойся...
  
   Хассем совсем замкнулся. И за работой, и за едой, и даже ночью его грызла одна и та же мысль.
   "Энкино мой друг, не их! Они его и знать не знают. Это мне было поручено свыше его освободить. Я сказал об этом Бересту, я втянул и его, и всех... Я сам и должен был заработать или украсть деньги... А оказалось, что только один я из всех ничего и не могу. Зорана засыплют камнями. Илла нашла Плаксу, который соберет много зрителей. Берест ничего не придумал, но с него все началось, и если бы не Зоран, он сумел бы устроить Энкино побег... Один я ни на что не способен... Даже Энкино, хоть его за бесполезного на кухне держат, на моем месте сделал бы что-нибудь. Переводил бы с других языков, писал бы письма неграмотным - и заработал бы хоть немного... А я... На самом-то деле пользы от меня, как от пустого места. Что я есть, что нет. Все, что я могу, - это помои выносить. Думал: потом научусь, буду, как все, еще выйдет из меня толк. А нужно не потом, нужно сейчас...
   Вдруг Зорана завалят камнями, и он задохнется, что я тогда с собой сделаю? Если так - то лучше бы мне оставаться всю жизнь на каменоломнях. Не надо мне было воли... Я не для воли - и воля не для меня".
  
   Богадельня жила будущим представлением. То и дело кто-нибудь забегал в трактир Плаксиного отца в надежде поглядеть на знаменитого силача Зорана. Трактирщик потирал руки, заведение ломилось от посетителей. Илла вертелась тут же, охала, качала головой и строила любопытным возмущенные рожи:
   - Опять целую толпу принесло - на Зорана глазеть!
   Ее саму провожали глазами и перемигивались.
   - Это девка, с которой живет Хромой Мясник!
   От разговоров о представлении гудел воздух. Куда ни пойди, можно было услышать:
   - Над ним навалят целый курган из камней! Смотрите, эти круглые валуны Стин велел выворотить из стены!
   "Что же мы натворили? - думала Илла. - Все как пьяные из-за этого представления, крик стоит кругом, сопляки из "ничейных" детей трезвонят даже по городу!".
   Сперва Иллесия верила, что это будет просто цирк. Мало ли она на своем веку перевидала цирков! Она хлопала в ладоши факирам из Этерана, которые не горят в огне, веселым южанам - шпагоглотателям и канатоходцам, местным акробатам, метателям ножей, людям-без-костей и силачам. Илла замирала от страха, когда факир шествовал по тлеющим углям, но это же был цирк! Зоран сказал: его уже трижды засыпали камнями, из которых любого хватило бы, чтобы раздавить грудь обычному человеку. Разве не кончится тем, что он встанет, сбросив их с себя, как песчинки, и вся толпа будет орать и хлопать в ладоши?
   Но чем ближе был день представления, тем яснее Иллесия понимала: "Что же мы натворили! Я же думала, это просто цирк! А вдруг Зоран не справится?.."
   Илла размышляла о Зоране. "Он добрый. О таком только мечтать!". Она снова задавалась вопросом: любит ли она Зорана? Вспоминая Ирицу и Береста, понимала: нет, любят не так. Хоть Илла и смеялась над подружкой: мол, глаз не сводишь со своего парня, избалуешь его, - но в душе ей самой хотелось влюбиться, чтобы совсем потерять стыд и тоже бегать за своим... Но теперь Зоран и вправду не шел у нее из головы.
   Заглянув к Зорану в комнатушку в трактире, Илла застала его за кружкой пива, из которой они отхлебывали по очереди с котом. Илла еще никогда не видела, чтобы коты пили пиво! А Зоран накануне представления был такой же, как обычно, точно он единственный не слыхал, какой поднялся шум.
   Илла села напротив Зорана. Некоторое время она смотрела на него в упор. Потом выговорила:
   - Зоран, я, знаешь, решила... Ты очень хороший, Зоран. Давай будем с тобой вместе жить? По-настоящему... Ты ведь предлагал - ну, а я согласна. Я буду верная, - ее голос дрогнул. - Ты не смотри, что я иногда говорю, будто мне никто не нужен. Я тебя... буду любить.
   Иллесия встала, обошла стол и положила руки на плечи Зорану. Зоран запрокинул голову, чтобы поглядеть на нее. Илла, наклонилась; чувствуя, что ей становится жалко его до боли, добавила:
   - И, знаешь... Ты, конечно, стряхнешь с себя эти камни, как песчинки, и друга Хассема спасешь, и я тебя не брошу никогда.
  
   Во внутреннем дворе Богадельни собралась густая толпа, и сверху двор стал похож на котел, в который насыпали крупы. С высоты - с полуразрушенных стен - смотрели мальчишки, и достать их оттуда, чтобы потребовать платы за зрелище, нечего было и думать. "Крупа" в "котле" давно уже кипела. На площадке посреди пустыря были сложены две большие груды камней. Вокруг еще с утра поставили длинные самодельные скамьи. Это и были лучшие, платные места. Несколько здоровенных вышибал следили за тем, чтобы на скамейки не лез кто попало. Зоран сунул в руки Иллесии своего кота и усадил ее поближе к веревке. Илла взяла с собой Ирицу: "Идем, подруга!". Берест и Хассем затерялись в толпе: их Плакса ни за что не хотел пускать даром.
   Зоран был полуголый, в одних штанах, с перетянутым широким кушаком станом. Перед выходом он обеими руками растрепал себе бороду, пояснив Илле: "В цирке надо - как грознее!". Со всклокоченной бородой, седой взъерошенной гривой волос он особым, тяжелым шагом силача вышел на площадку. Заиграли уличные музыканты. Пока Зоран перекатывал под кожей мышцы, разогреваясь, толпа не сводила с него глаз. Его грудь была вся в боевых шрамах, а спина с каких-то давних пор сплошь расписана бичом.
   Наконец Зоран кивнул, и сейчас же двое парней постелили ему на земле красный плащ. Музыканты заиграли тревожнее. Зоран встал на колени и улегся на плащ ничком. Вдоль спины ему положили тонкие доски, чтобы, если камень попадется с острым углом, не поранил тела. Тут же работники, сразу по трое с каждой стороны, начали класть на Зорана один булыжник за другим. Зоран лежал неподвижно, а курган рос, и его тело скрывалось под камнями. Когда заложили большую седую голову, Илла поднесла кулак ко рту и прикусила палец. Курган рос до тех пор, пока на Зорана не положили все камни. Тогда по чьему-то знаку музыканты перестали играть, и настала мертвая тишина. Толпа вокруг не смела и дышать. Но пролетало мгновение за мгновением, а ни один камень не шелохнулся. Илла вскочила со скамейки, по-прежнему прижимая ко рту кулак. В это время каменный курган дрогнул, и всколыхнувшаяся было толпа затаила дыхание снова. С отчетливым стуком сверху скатилось несколько булыжников. Курган задрожал опять. Камни начали раскатываться по сторонам все быстрей. Сидевшим на ближних скамьях уже было видно, как кто-то медленно ворочается внутри кургана. И вдруг с глухим ревом посреди кучи камней взметнулась фигура с поднятыми руками, с побагровевшим от натуги лицом. Разбросанные камни в этот миг вправду казались песчинками, а Зоран - великаном.
   - Зоран! - изо всех сил крикнула Иллесия, опередив рев толпы.
   Она сунула Ирице испуганного кота и перелезла через веревку. Зоран будто не видел ее. Она еще раз крикнула, стоя прямо перед ним:
   - Зоран!
   Вдруг, всклокоченный и страшный, он показался Иллесии чужим. Она не сводила с него встревоженного взгляда, пока не узнала в глазах Зорана всегдашней знакомой печали.
   Тогда Илла взяла его за руку:
   - Пойдем, Зоран, здесь больше нечего делать. Пойдем домой.
  
   Иллесия отвела Зорана не в комнатушку при трактире Плаксиного отца, а в их собственную потайную каморку. Илла сразу же усадила его на топчан и принялась, опустившись рядом на колени, вытирать его вспотевшее, разгоряченное лицо куском ткани, подливая воду из кувшина.
   Хассем пошел на пустырь вскипятить на костре котелок. Он рад был остаться один. Перед его глазами еще стоял незыблемый каменный курган над живым телом Зорана. Только теперь, после победы Зорана, Хассем почувствовал облегчение.
   Возвращаясь с котелком, он столкнулся со Стином.
   Плакса Стин не обратил внимания на молчаливого юношу. Он первым вошел в каморку и протянул кошелек:
   - Твоя доля, Зоран!
   - А, Стин! - Илла взяла кошелек и положила на табуретку.
   - Здесь все, - заявил Стин. - Процент от выручки, как договорились, - и, назвав вырученную сумму, вслух высчитал процент.
   - Я играю честно, - сказал он Зорану. - У меня есть к тебе предложение. С твоими мускулами и моей головой мы могли бы стать богачами. Зоран, хочешь, я сделаю тебя богатым человеком?
   - Я женюсь, - произнес Зоран таким тоном, в котором слышалось "нет", и показал глазами на стоявшую посреди каморки Иллу.
   - Это и так всем ясно, - Плакса опять засмеялся, показывая, что считает его отказ за шутку. - Женись, пожалуйста. А я дам тебе шанс заработать для жены денег. Илла, разве ты не хочешь выбраться из трущоб? Со временем Зоран купит тебе дом в городе, если будет показывать такие трюки.
   - Ну нет, Стин! - Илла даже стиснула кулаки. - Больше я вам его камнями засыпать не позволю. И не думай! И одного раза хватит.
   Тот так открыто любовался Иллесией, что та бросила на Плаксу гордый взгляд. Стин, перехватив этот взгляд, сделал для себя выводы и скоро попрощался.
  
   В каморке Ирица поила Зорана травником. В лесу она никогда не заваривала травы, но когда узнала, что так делают люди, сразу поняла, что это может помогать в лечении: ведь она от природы знала силу и свойства каждого растения. Поэтому Ирица набрала на пустыре нужных трав, залила кипятком и теперь делала все, чтобы Зоран отдохнул после представления. Илла и кот сидели около него на топчане.
   Берест, чтобы никому не мешать, устроился в углу. Он глядел, как Ирица подает Зорану кружку. В эту минуту лесовица казалась ему обычной человеческой женщиной, чьей-нибудь дочерью и сестрой, и его невестой.
   - Зоран, а кто оставил тебе такие рубцы на спине?... Это не от клыков, не от когтей, не от ножа, - Ирица вспомнила ножевую метку у Береста на груди.
   - От бича, Ирица...
   Зоран приподнялся на топчане.
   - Я служил во Флагарно, - он глубоко задумался. - И вели мы войну с вольным городом Тиндаритом. Как-то раз была у нас хорошая стычка. В верховьях реки на нас напали тиндаритские "волки". Это их особые войска, мастера на всякие обходы и засады. Ну, начали они задавать нам жару. А мы, Ирица, наемники, нам деньгами плочено. Да и жалованье-то задерживали... Конечно, своя шкура дороже денег. Мы побежали. А потом, во Флагарно, выстроил нас военачальник. Сперва говорит: вы крысы, трусы, подонки. А потом велел бичевать каждого десятого. Я и попал под бичи. Вот только до смерти меня не забили. Очень уж я здоров. Сняли меня со скамьи, увидали, что жив. Ну, говорят, пускай живет, раз не сдох, - добродушно, как о давно забытом, закончил Зоран.
   - За что люди воюют? - спросила Ирица.
   - Да мне-то откуда знать? - слегка повел плечом Зоран. - Меня наймут, скажут: "Сегодня те, у кого знамена синие, будут враги". Ну и идешь на них. Правители, может, поссорились, или спорные земли у них, или за веру, или за еще какую-нибудь справедливость... Конечно, и от врага мы, бывало, бегали. Правитель думает, что за него надо умирать. А наемник - нет, он так не думает. Наемник думает, что, если будет дураком и даст себя убить, кто тогда пропьет его жалование? Я не трус, Ирица. Я бы и насмерть мог стоять, не побежал бы. Но только для этого мне надо, чтобы за мной был порог моего родного дома. Если позади - он, то не отойду, пока на копья не подымут.
   Ирица вздохнула...
   - Зоран! - сказала она. - Вокруг тебя было много зла, а в тебе совсем нет злости. Я чувствую. Как хорошо, что ты жив, и Илла теперь с тобой. Я за нее рада.
   - А уж как я-то рад! - Зоран тихо засмеялся. - Она - хозяйка моя! Пусть посадит меня на цепь во дворе - не обижусь, только уж и чужих к ней никого не подпущу!
   Иллесия с улыбкой посмотрела на него. Вдруг она тихонько запела:
  
   У меня был целый мир зеленого цвета,
   Мир сияющего полдня, мир вечного лета.
   И зеленые холмы, и лесные дали
   Ни заката, ни зимы никогда не знали...
   Значения слов Илла не понимала. Она сама не помнила, когда выучила наизусть песню Зорана, которую он часто пел на своем родном языке:
  
   Изумрудные луга тянулись до окоема.
   У меня был целый мир, но не было дома.
  
   - Ну, теперь пора выкупать твоего товарища, - сказал Зоран Хассему.
   - Нам с Хассемом нельзя, - покачал головой Берест. - Мы в тот двор ходили пилить дрова. Скажут: вот так поденщики, то работали за медные гроши, то вдруг раба вздумали покупать! Как бы чего не вышло... Пускай идет Илла, а я ее провожу.
   - А ей что сказать про себя хозяину? - забеспокоился Зоран.
   Илла возмутилась:
   - А с чего нам перед ним отчитываться? Мы же не подарка просим, а деньги платим! Ну, ладно, - смягчилась она. - Если что, я скажу, что Энкино - мой родственник. Его родители с юга, как и мои. Пускай он будет мой двоюродный брат или племянник.
   ...Энкино чистил овощи в углу на кухне, когда кухарка толкнула его в бок.
   - Чокнутый, а чокнутый? Не слышишь? Тебя зачем-то на господскую половину зовут.
   Энкино действительно не слышал. Он вспоминал встречу с Хассемом. "И встреча эта - просто насмешка судьбы, - думал Энкино. - Как будто какие-то злые силы посмеялись: подразнили, показали выход, а потом захлопнули дверь. Хассем от доброты душевной пообещал, а потом и ему, видно, досталось от хозяина..."
   - Кто зовет? - встрепенулся Энкино, оглядываясь.
   - Ты прямо как сыч, если его днем разбудить. Опомнись! - сказала кухарка. - Вон, из господских человек пришел, зовет.
   Энкино пожал плечами, поставил на пол миску и побрел к выходу. В дверях стоял посланный с господской половины челядинец.
   - Это ты Энкино? И долго тебя ждать? - недовольно сказал он. - Живей.
   "Не иначе как хозяину приспичило поговорить о философии, - горько усмехнулся Энкино. - Уточнить цитату". Господин, знаток древних философов, не вспоминал о нем с тех самых пор, как купил и наказал за дерзость.
   За столом сидел управляющий, а прямо посреди его просторного покоя стояла черноглазая девчонка лет двадцати в дешевом красном платье, с черными волосами до плеч, неровно обрезанными ножом. "Южанка", - отметил Энкино. Новая рабыня, из Соверна? Оставалось только гадать, зачем в таком случае нужен он сам. Как переводчик?
   Управляющий процедил сквозь зубы:
   - Этот и есть твой двоюродный брат?
   - Да, - вдруг ответила девчонка. - Он самый и есть.
   Управляющий пожал плечами.
   - Давай деньги, получи расписку и забирай.
   Девушка принялась отсчитывать деньги.
   "Вот как? Не новая рабыня, а новая хозяйка? - удивился Энкино. - Только с какой стати я ей брат? Неужели?.." Девушка получила расписку и спрятала ее за вырез платья.
   - Пойдем, братец, - улыбнулась она Энкино.
   Энкино, бросив взгляд на управляющего, последовал за ней.
   - Что происходит, госпожа? - спросил он, когда они уже выходили из дверей дома на крыльцо.
   - Ты меня смотри так больше не называй, братец, - подмигнула девушка. - А то наши засмеют! Пошли скорее.
   Энкино, ничего не понимая, шел за нею к воротам особняка.
   Ворота открылись, и девушка слегка подтолкнула Энкино, пропуская вперед.
   - Ну, вот и мы, - сказала она.
   Энкино во все глаза смотрел на тех, к кому она обращалась. Двое ждали за воротами. Это были Хассем и тот, кого он называл своим хозяином.
  
   Первый день Энкино в Богадельне был так необычен, что юноша время от времени задавался вопросом: уж не снится ли ему сон? Не веря своим глазам, он разглядывал возмужавшего Хассема, который два года успел отработать на каменоломнях и бежать. Хассем сказал, что Берест вовсе не хозяин ему, а товарищ по острогу.
   Хассем с Энкино ушли на огромный, замусоренный пустырь, полого спускавшийся к реке. Оба приятеля сели у ветшающей стены, сквозь которую прорастала трава везде, где был хоть маленький выступ, и она могла зацепиться корнями. Корням хватало щепотки пыли, что накопилась между камней за много десятков лет.
   Энкино был теперь одет, как простой горожанин. Внешне он мало напоминал недавнего раба, - он скорее походил на человека, который долго и тяжело был болен. Но Хассем замечал, что, если поблизости появляется посторонний, Энкино настороженно следит за ним взглядом. Порой он резко замолкал и задумывался, тревожно оглядывался и понижал голос при разговоре, его глаза начинали беспокойно блестеть.
   Хассем хотел спросил Энкино, как он жил. Но тот опередил:
   - Хассем, кто они - эти люди с тобой?..
   Хассем набрался терпения и начал рассказывать все сначала. Он рассказывал на свой лад, и события представали перед Энкино в таком виде, в котором они уже прошли через мысли и душу Хассема. Живя верой своей восточной матери, юноша сам не замечал, как все прошедшее в его устах превращается в сказку.
   Он рассказал Энкино про Береста, который убил в поединке Демона, умер в рабстве и свободным восстал из мертвых. У Хассема выходило, что имеет особый смысл и имя цепного пса, и то, что ради побега Берест лег в телегу с мертвецами. Он рассказал про безмолвную лесовицу, зачарованную человеческим словом, про великана Зорана, который пришел в Богадельню, чтобы завоевать любовь Иллесии.
   Энкино слушал, сидя рядом с товарищем у проросшей травой стены.
   Частью этой сказки было его собственное избавление от рабства.
  
   ...Стояло сухое лето. В самом углу двора, рядом с кучей, куда сваливали отбросы, Энкино копал яму. Он налегал на лопату, с трудом вгоняя ее в твердую землю. Над отбросами кружили большие черные мухи. Энкино велели: копай глубже, делай ровные края. Кроме лопаты, дали еще и заступ.
   Новый хозяин сперва потребовал привести его на господскую половину.
   - Итак, что же писал Сардоник? - спросил он Энкино, едва тот вошел.
   Энкино молча смотрел на стоявшего перед ним надменного аристократа в рубашке черного шелка, вышитой серебром, на его холеное и властное лицо.
   - Сардоник из Тиндарита оставил ряд трудов, среди которых наиболее значительным считается трактат "О природе разума", - наконец произнес Энкино. - Известны также "О частях речи", "Круговращение частиц", "Об умозаключениях", "Опыты"...
   Энкино думал: наверное, лучше было ответить "Я позабыл, господин". Что дернуло его за язык?
   Господин поднял брови и не сразу нашелся, что сказать, поэтому дал Энкино закончить перечисление трудов и даже перейти к изложению основных тезисов "Природы разума". Только тогда аристократ опомнился. Он подошел к Энкино и посмотрел ему прямо в глаза.
   - Так, значит, "Об умозаключениях"? Плохо, что ты не читал, каковы обязанности раба по отношению к господину, - медленно проговорил он. - Сдается мне, такому, как ты, лучше было бы всю жизнь оставаться неграмотным.
   И, почти не разжимая губ, обронил:
   - Вот увидишь, я найду тебе занятие.
   Теперь Энкино копал и думал: "Уж не могилу ли себе я рою?". Его высекли, надсмотрщик дал отлежаться и велел рыть яму во дворе. Рядом с ямой высилась куча земли, лопата зазвенела о камни. Энкино взял заступ. Когда яма стала по пояс, камней стало попадаться много.
   Наутро надсмотрщик кивнул на кучу камней и земли по обе стороны ямы.
   - Закапывай. И чтобы ровно все было!
   Энкино понял. Понял так ясно, что выронил кирку и прислонился спиной к сырому склону ямы. В этом и состояла его работа: один день выкапывать, а на другой день - ровно закапывать. Энкино выпрямился, и, схватив заступ, выкрикнул совернское ругательство. Вся одежда его была в земле, и он был похож на вышедшего из могилы мертвеца.
   "Не стану! Это унижение, это значит забыть всякое достоинство. Лучше сразу умереть... Бросить позорную работу!". Энкино сел на дно ямы и решил, что больше не пошевелит и рукой. "Только умирать придется долго", - беспощадно подсказывал разум. Энкино знал, какая участь ожидает провинившегося раба. Вовсе не легкая, мгновенная смерть. Боль, грязь, издевательства... Высекут, дадут прийти в себя, спросят, не одумался ли, нет - опять высекут... Энкино закрыл лицо руками. Затем медленно встал и с тяжелым сердцем продолжил бессмысленную работу. Под вечер яма была ровно закопана, края выровнены.
   Утром Энкино уже знал, что его ждет. Снова привели на то же место:
   - Рой, и усерднее. Не ленись, - распорядился надсмотрщик. - Я проверю, смотри!
   Энкино стал рыть с таким ожесточением, что заступ, звякнув, сломался.
   - Дармоеды, не напасешься на вас! - орал надсмотрщик, тыча в плечо Энкино черенком...
  
   На краю куча камней и земли. Осунувшийся после второй порки - за порчу инструмента - Энкино снова засыпал яму.
   - Ровнее! - проходя мимо, бросал через плечо надсмотрщик. - Откуда у тебя руки растут?! Это лопата, а не перо, ее не двумя пальцами держать надо. Увижу, что плохо засыпал - опять отведаешь плети.
   Над ямой остановились двое молодых рабов. Взглянув, как Энкино на жаре ожесточенно ровняет лопатой края, один из них подмигнул другому, и оба заржали. Через некоторое время они нарочно подошли посмотреть еще раз, и их снова обуял смех. Вскоре никто уже не проходил без смеха мимо Энкино, который день за днем то закапывал, то снова выкапывал яму.
   Наконец кончилось жаркое лето. Но лучше бы не кончалось: с осени зарядил проливной дождь. Края ямы доставали Энкино до подмышек. На дне плескалась грязная, холодная жижа, а сам он, с мокрыми волосами и в насквозь мокрой рубахе, все выкидывал снизу комья земли. Ночью Энкино пробовал покончить с собой, задержав дыхание. Он читал, что так делали философы древности, когда им нужно было достойно расстаться с жизнью. Но у Энкино ничего не вышло. В глазах еще не успело потемнеть, как помимо его воли тело начало бороться за жизнь, он стал хватать ртом воздух - и понял, что убить себя не сможет. По крайней мере - так. "Книги врут, или там не про таких трусов, как я, писано, - думал он, безнадежно двигая заступом под дождем. - Хорошо... не получилось задержать дыхание, тогда почему бы сейчас не хватить по руке киркой... и сесть в воду. Как древние вены себе резали в горячей ванне... - усмехнулся он. - Так нет ведь, не посмею. Ничего не посмею: ни бросить работу, ни убить себя".
  
   Земля уже подмерзала, поутру выпадал иней. Энкино слышал, что зимой трудно хоронить. Ему казалось, что, зарывая и разрывая яму, он каждый раз что-то хоронит: день роет могилу, другой - ее засыпает. Он по-прежнему выходил во двор в одной рубашке, дрожа от холода и не чувствуя его. Потом ему дали грязную заплатанную куртку. Иногда мелькала надежда: придет зима похолоднее, и, может, повезет простудиться так, чтобы умереть. Попытки умереть от собственной руки Энкино оставил. Рабы, снующие туда-сюда мимо, посмеивались над ним по привычке - развлечений все-таки мало. Надсмотрщик приходил проверять работу. Энкино уже не ощущал своего унижения и не считал работу бессмысленной - вообще не думал, должен ли быть в работе или в жизни какой-то смысл. Он просто копал.
   Однажды вместо ямы его с утра отвели на кухню. Кухарка велела чистить котел. На кухне было тепло, даже душно. Энкино часто замирал над котлом, словно засыпал стоя. Кухарка толкала его в бок и ругалась. Над Энкино по-прежнему смеялись, но и этого он уже не замечал.
   Энкино не думал даже над тем, почему его судьба вдруг изменилась. А изменилась она потому, что нужен был еще один чернорабочий. Кухарка спросила надсмотрщика, можно ли поручить какое-нибудь дело "тому помешанному, который роет яму во дворе"? Надсмотрщик спросил управляющего, управляющий - хозяина.
   Хозяин к тому времени уже давно забыл о рабе, который читал ему лекцию о Сардонике, а, вспомнив, равнодушно бросил:
   -Ладно, дай ему другую работу. Думаю, урок он запомнил.
  
   Они с Хассемом сидели на пустыре под стенами Богадельни. Энкино хотел рассказать ему о себе: о том, что с ним было в последние два года. Он начал и запнулся, с растерянным лицом поискал слова.
   - Хассем, я ничего не могу рассказать, - Энкино сделал беспомощный жест рукой. - Я потом... когда-нибудь...
   Хассем увидел этот жест и горькую усмешку и не стал допытываться больше ни о чем. Он просто подумал, что у Береста был свой, у него - свой, а у Энкино - свой Демон.
   -Смотри, Зоран, - показал Хассем.
   Зоран показался из дыры в стене, одной рукой прижимая к груди обвисшего серого кота.
   Энкино вскочил. Зоран заметил и подошел.
   - А, вот вы где! Илла меня выгнала, чтобы не мешал ей прибираться, - объяснил он. - Говорит: сходил бы ты погулял. Велела купить вина к ужину. Я женюсь на Илле, как только мы найдем какое-нибудь жилье в Соверне, - Зоран вдруг смущенно хмыкнул несколько раз и, чтобы спрятать улыбку, сделал вид, будто почесывает бороду. - Есть, за что выпить.
   - Берест с Ирицей куда-то ушли вдвоем, - продолжал он. - А я - в трактир в Колокольне. Хотите вместе?
   Энкино осмелился:
   - Зоран, я хотел тебя спросить...
   Тот ободрил:
   - Ну?
   - Когда мы будем в Соверне, я сумею найти себе работу, - торопливо сказал Энкино. - Я попрошу господина, который, может быть, помнит моего отца, дать мне рекомендацию секретарем, или переводчиком, или, переписчиком бумаг. Я заработаю и верну тебе деньги за выкуп. И я... смогу платить за уроки, чтобы ты меня научил... - он замялся.
   - Ну? - спросил Зоран, недоумевая, чему он может научить этого книжника.
   - Драться, как ты. Ты ведь не только выступал в цирке. Хассем говорит, что ты был наемником.
   От удивления Зоран вскинул широкие брови:
   - Ах-ха-ха! - вырвалось у него. - Да тебя разозлили! Тебя, право, разозлили! И ты, никак, собрался воевать!
   Энкино молчал, не зная, над ним смеется Зоран или не над ним.
   - Да, - сказал он наконец.
   - Я тебя и даром научу, - сказал Зоран, подумав. - От меня не убудет. Только, брат, знаешь... это если ты на самом деле собрался воевать. А то я знаю вас, мальчишек. Через месяц забудешь, как тебя обидели, и бросишь.
   - Я не брошу! - горячо ответил Энкино. - Я понял: мне недостаточно просто думать о мире. Я хочу сам во все вмешиваться.
   - И меня, брат, молодым так же разозлили, - Зоран взял его за плечо. - Я тоже стал воевать. Я бил, меня били. И тебя, брат, будут... один всех не одолеешь.
   - Ну, пусть. Лишь бы не всегда меня, а иногда и я, - ответил Энкино.
   Зоран одобрительно хмыкнул.
   - Хочешь проверим? Если тебя сильно разозлили, ты это выдержишь, а если нет - еще пусть жизнь дозлит.
   - Давай, Зоран! - попросил Энкино. - Проверь!
   - Сейчас ударю тебя, а ты поставишь защиту, - решил Зоран. - Сперва покажу. Бить буду в лицо. Смотри, не успеешь подставить руку - плохо твое дело.
   Энкино, нахмурившись, внимательно слушал.
   - Защищайся левой, - продолжал Зоран. - Вот этим местом, - он взял руку юноши и указал на середину предплечья. - Вскинешь руку до лба, а там развернешь. Ладонь чтоб ко мне была повернута. Это и есть защита, когда бьют в лицо.
   Зоран помог ему сделать правильное движение, потом сказал:
   - Пробуй сам.
   Энкино несколько раз повторил движение. Зоран решил:
   - Ладно. Теперь бью. В полную силу.
   Энкино молча кивнул. На самом деле у него перехватило дыхание. Одной рукой отбить удар Зоранового кулака? С тем же успехом можно встать против крепостного тарана. "Конечно, он меня ударит, - подумал Энкино, - но все равно, лишь бы потом научил. Я не хочу быть жертвой больше никогда".
   Глядевший со стороны Хассем не поверил своим глазам. Зоран сделал свирепое лицо. Это был настоящий сорвавшийся с привязи бык. Наклонив голову, не разжимая губ, Зоран глухо зарычал, его кулак со свистом рассек воздух. Хассем увидел, как Энкино вскинул левую руку... Каменный кулак Зорана остановился в воздухе, так и не нанеся удара.
   - Ну, брат, тебя в самом деле разозлили, - тотчас добродушно ухмыльнулся Зоран. - Я думал, ты от страха или руку забудешь поднять, или отскочишь в сторону. А ты ничего, даже глаза не закрыл. Конечно, в настоящей драке не в лицо мне надо смотреть, а сюда, - Зоран ткнул себя в грудь над самым животом. - Будешь любоваться моим носом - пропустишь удар ногой понизу.
   Энкино отер со лба выступивший пот и неожиданно для себя признался:
   - Зоран, ты такой страшный в бою... Я... никогда не видел, чтобы человек был таким страшным.
  
   На широком челе Зорана лежала печать славы, а через плечо висел серый кот. Хозяин трактира на Колокольне - отец Плаксы Стина - стал угощать Зорана пивом. Трактирщику хотелось, чтобы Хромой Мясник немного посидел. Дармовой кувшин сейчас же окупился бы за счет желающих присесть за один стол со знаменитым силачом Богадельни. А одним кувшином дело не ограничилось. Хозяин велел подать и второй. От крепкого пива косматое лицо Зорана совсем подобрело.
   - Зоран, пошли, а? Илла скажет, что ты зря раньше времени выпил, - Хассем подергал его за рукав.
   Зоран послушно кивнул, осушил до дна последнюю кружку, сгреб своего кота и направился к выходу.
   Отыскав укромное место в развалинах, они втроем уселись на землю. Зоран решил, что неплохо и впрямь немного проветриться, прежде чем возвращаться домой. Чтобы скоротать время, он начал рассказывать:
   - Меня ранили в колено, и я остался хромым. В наемники или в охрану к купцам меня стали брать неохотно. Наемника ноги кормят, а я целый день идти наравне со всеми не мог. Пришлось искать другой кусок хлеба.
   Раз я пошел наниматься в купеческий обоз: "Что вам за беда, если я иногда на краю телеги подъеду? Зато спросите у ребят, кто я такой!". В охране были мои знакомые. Они подтвердили: "Это Зоран, по прозванию Сокол. Это вправду славный боец". Я успел обноситься, оголодать... Купцы морщатся, глядя на меня. Но взяли. И откуда ни возьмись приносит в обоз какого-то бродягу. Сложением похудее меня, но роста почти моего, волосы лохмами, подбородок выбрит, только уже опять начал зарастать. Он нанимается, а купцы ему отвечают: все, нам больше не нужно. Этот пес говорит: "Я сильнее ваших людей. Ставьте против меня любого. Если я одолею, то наймете вместо него меня".
   Зоран нахмурился:
   - Купцы этого обычая держатся. Им только на руку заменить того, кто слабее. А что будет с парнем, которого побьют, да еще он заработка лишится, - им наплевать! И показывают на меня: "Побей вот этого хромого!". Бродяга еще усмехается: как же, говорит, вы хромого взяли в обоз, мне стыдно драться с калекой! Я, право, от обиды чуть не заплакал. Отвечаю: "Ах, ты!.. Людей обижаешь, с которыми одним хлебом кормишься! В другой бы раз я тебя пощадил, а теперь не будет пощады!". И вышел против него.
  
   ...Зорана с чужаком обступили купцы и наемники. Зоран в кругу нагнул голову и поднял кулаки, тяжелые, как кузнечные кувалды. Чужак подпустил его ближе и осыпал целым градом молниеносных, почти невидимых глазу ударов, с удивлением ощущая, что они как бы скользят по подставленным рукам хромого, и нет никакой возможности попасть жестко. Зато Зоран прорвался к нему вплотную. Чужак вывернулся и отскочил, и на отходе получил такой удар, от которого зашатался. Вторым Зоран отправил его на землю.
   Зоран сам остался на месте, терпеливо дожидаясь, поднимется противник или нет. В поединках не до смерти был обычай: лежачего не бить. Наемники радовались: "Молодец, Сокол!". Зоран не смотрел вокруг и не обращал внимания на крики. Чужак вскочил на ноги. Зоран уже решил, что неприятель против него слаб: подставился под кулак в первой же сшибке! Он почувствовал, что расслабился и подобрел. Уже думал, что угостит бродягу еще раза два, и тот сам поймет, что лучше больше не вставать.
   Однако чужак распробовал, что перед ним умелый боец, и уже не шел на него так бесшабашно. Вскоре Зоран неуклюже упал на одно колено: он тоже пропустил несколько ощутимых ударов. Но тотчас же выпрямился, делая жесты товарищам: это, дескать, пустяки, я споткнулся на хромую ногу. Теперь оба бойца узнали друг другу цену.
   Наемники давно не видали такого поединка. Кто побеждает, было не разобрать, и в толпе то поднимался гомон, то наступала тишина. Тогда слышно было, как топают по земле бойцы и даже как их кулаки рассекают воздух. Зоран дрался в сапогах, а бродяга был босой. Он пробовал пробивать Зорану быстрые и сокрушительные удары ступнями в голову и грудь. Тот не уклонялся, а отводил удар, заставляя его скользнуть по плечу, или по руке, или по склоненному по-бычьи затылку. Сокол, судя по его защите, знал такую работу ногами, хоть сам так и не дрался. Зато чужак очень скоро почувствовал неприятную привычку Зорана бить носком сапога в голень, в колено, в подколенный сгиб, а, если доставал, расщедриться и на крепкий пинок в подреберье. "Хитрый старый кабан!" - чужак чувствовал в своем противнике какое-то непонятное ему мужицкое коварство, необъяснимое нарушение всех правил, из-за которого хромой и неторопливый Зоран заставлял его, быстрого и молодого, плясать под свою дудку.
   И Зоран, и бродяга оба были в крови, и оба несколько раз оказывались на земле. Зоран лишь припадал на колено, опираясь рукой о землю, и подымался. Но чужака он уже трижды валил с ног. Поединщики стали двигаться медленнее, и дыхание звучало сипло. Сокол с потным лицом, прилипшими ко лбу седеющими прядями время от времени встряхивал головой: у него была рассечена бровь, и кровь заливала левый глаз. Он и пропустил удар слева, под сердце, и руки у него начали опускаться. Чужак успел попасть в Зорана еще дважды. Ему чудилось, ход боя уже переломлен... Зоран вдруг встряхнулся и зарычал - в небесах даже отозвалось эхо. Он рассвирепел и, пропуская удары, не чувствуя их, прорвался к своему неприятелю. Вблизи ему, тяжелому и сильному, было привольно.
   - Ну я тебя!.. - услыхал над самым ухом чужак.
   Он вскинул руки, не успевая отскочить перед этим безудержным натиском. Кулачище Зорана пробил подставленную защиту. Чужак больше не понимал, что происходит. Зоран, хрипя, без передышки вколачивал удар за ударом, сбил потрясенного неприятеля с ног плечом, точно в какой-нибудь кабацкой драке. Толпа раздалась: новым мощным ударом Зоран выбил бродягу за пределы круга. Оставшись в кругу один, он огляделся вокруг и свирепо фыркнул. Наемники наклонились над чужаком: им показалось, что Сокол в конце концов его убил. Зоран все еще сжимал кулаки, хрипло дышал и, чудилось, ждал нового соперника, который бы осмелился к нему подойти...
   Зоран закончил рассказ и вздохнул. Энкино и Хассем молчали. У Энкино в пальцах замер стебель травы, который он зачем-то сорвал недавно.
   Наконец он сказал:
   - У одного древнего царя был девиз: "Грозный с сильными и кроткий со слабыми". Зоран, ты как тот царь...
  
   Ирица и Берест сидели у реки вдвоем. Развалин Богадельни не было видно из-за густых кустов ивняка. Широкая река медленно плыла между покрытых зарослями берегов. Солнце садилось, но еще грело.
   - Ну вот, теперь ты моя жена навек, до самого конца, - тихо говорил Берест.
   Ирица чувствовала душу Береста так же ясно, как чувствовала лес, реку, рост деревьев и камышей, любую птицу в зарослях... Ей было тепло от его объятий.
   Еще до полудня они спустились к реке и сели на берегу, постелив плащ. Ирица, обрадованная живой красотой прибрежного камыша, прислонилась головой к плечу Береста. Тот наклонился к ее лицу, касаясь губами ее губ. Ирица потянулась навстречу, ощущая, как их обоих подхватывает поток чувств, с которым оба не совладали.
   - Ты моя, Ирица? - только успел спросить между поцелуями Берест, и Ирица ответила:
   - Твоя!
   Берест прижал Ирицу к себе с какой-то неистовой радостью. Только так он мог бы сейчас рассказать ей о своей любви и о том, почему нераздельны будут их судьбы, и почему им хорошо в этом мире. "Ты моя, а я твой", - говорили его объятия и до сих пор неизведанная Ирицей ласка...
   Они надолго забыли обо всем мире - а когда снова вспомнили, у Ирицы мелькнула мысль: "Значит, я стала теперь человеческой женщиной?". Берест помог Ирице сесть и подал ленту, которая соскользнула с ее растрепавшихся волос. Он выглядел смущенным. Ирица встретила его виноватый взгляд сияющими глазами - и тогда Берест тоже улыбнулся. Они обнялись снова. Берест шепнул:
   - Теперь ты моя, а я твой.
   Иногда Ирица чувствовала себя одинокой. Зоран - тот везде провожал Иллу восхищенным взглядом, а Береста больше заботили насущные дела. Он не умел чувствовать ее душу, как она его, он думал, что и без того все идет ладно. Ирица грустила: ей казалось, он забывает о ней. Но сейчас Ирица с удивлением ощущала его непривычную покорность. От реки тянуло ветром. Берест прижал ее к себе крепче, чтобы согреть.
   - Теперь и захочешь - а никуда от меня не уйдешь: я твой муж, не пущу! - улыбнулся Берест.
   Он шутил, а Ирица думала: "Не пускай..."
  
   В трактире Плаксиного отца Зоран купил вина и прочего, что перечислила ему Илла, и заказал пирог. Решили: это будет свадьба. Берест и Ирица, держась за руки, вернулись с реки. Берест сказал: "Ирица - моя жена". Иллесия разлила по плошкам весь жир и зажгла фитильки. Пусть будет светло. Все равно они скоро уедут из этой норы. Берест с Ирицей стояли посреди каморки. Из-за них никому было не развернуться. Илле показалось, что они тоже светятся. Она засмеялась:
   - Садитесь! Смотрите, что у нас есть!
   Она стала резать ножом остывший пирог. Зоран так любовался Иллесией, что той опять стало смешно:
   - Сегодня еще не твоя свадьба, - она показала Зорану язык, но не удержалась, отложила нож и притянула к себе его косматую седую голову:
   - Ты мой прекрасный витязь.
   Волосы Ирицы, цвета пеньки, были украшены собранными у реки поздними цветами. В сумрачной каморке глаза лесовицы время от времени ярко вспыхивали. Энкино долго присматривался к ней. Еще рассказывая о побеге Береста с каменоломен, Хассем предупредил: "Ирица - лесовица. Я думал, что она Бересту только чудится. А она сбила со следа погоню, рану ему вылечила своим лесным волшебством". При свете светильника Энкино различал, что у Ирицы острые, как у кошки, уши. Ирица прятала их под волосами.
   У Плаксы Илла выпросила на вечер лютню. Плакса важничал: смотрите, не расстройте струны. Он пел уличные песенки и считался в Богадельне сердцеедом. "Не бойся! - отрезала Иллесия. - Мой братец из Соверна - актер, он сам настроит тебе твою бренчалку!". Теперь Энкино в самом углу каморки старательно настраивал лютню, которую вручила ему "сестрица" Иллесия. Энкино давно не играл, пальцы его огрубели от черной работы. Он неуверенно пробовал то перебор, то аккорд, наклоняя голову к самым струнам.
   Ирица подала ему кружку. Энкино осторожно прислонил лютню к стене.
   - Я разучился, - растерянно сказал он. - Ничего не получается.
   Энкино был задет. Он думал, что сумеет хотя бы хорошо сыграть на лютне на этом маленьком пиру. Здесь никто не слыхал игры артиста, которого бы учили с детства, в ком находили дар. Энкино думал, что заменит музыканта на свадьбе.
   Наливая ему вина, Ирица сказала:
   - Ты очень устал.
   Энкино тревожно повел взглядом вокруг: он не хотел, чтобы ему сочувствовали при всех. Но слова лесовицы, точно каким-то чудом, донеслись только до него. Энкино поблагодарил и отпил вина, чувствуя, что впервые за долгий срок у него на душе теплеет.
   Сама Ирица вина не пила. Зато Илла после кружки-другой развеселилась еще больше. Энкино смотрел, как она смеется и болтает. Зоран, обняв за плечи Хассема, говорил:
   - Ну, выпьем за наше счастье. Ты сам знаешь: человек человеку всегда готов вцепиться в глотку. Всегда, кто слабее, над тем люди измываются, кто не может ответить - тот за всех и отвечает. Пословица такая есть: правду свинья съела. Я ходил по дорогам и думал: зачем жить на свете? Все равно - либо самому мучиться, либо смотреть на чужие муки. И ничего нельзя поделать, потому что правда у одних, а сила у других. А теперь я вижу, что есть еще правда на свете, и ты, и вы все - моя правда. С этих пор мы хорошо заживем, не так, как раньше, а как бы одна семья.
   Хассем сначала улыбался рассеянной улыбкой, а потом сжался, втянул голову в плечи и вдруг неловко уткнулся Зорану в плечо, как будто отцу, и плечи у него вздрагивали.
   Илла не заметила этого. Она нетерпеливо обернулась к Энкино:
   - Ну, братец, когда же ты нам сыграешь? Налейте ему еще вина, а то он никак не наберется смелости!
   Берест наполнил опустевшую кружку. Энкино выпил ее до дна и отставил в сторону.
   - Я спою песню, - он снова взял в руки лютню; на этот раз она зазвучала под его пальцами гораздо увереннее. - Ее я много раз слышал на родине, а здесь, в Анвардене, перевел.
  
   Корень и крона - это вечные стражи,
   свидетели обещаний
   тех, кто назначил встречи,
   тех, кто надеется вновь отыскать пропажу
   через эпоху-другую,
   однажды под вечер.
  
   Корень и крона - место для новой встречи
   всех, кто не встретился в жизни
   или расстался рано.
   Корень и крона - навек этим знаком отмечен
   путь наш в поиске Дома,
   дорога в плену тумана.
  
   Корень и крона - как бы ни мчалось время,
   вечно печаль и разлуку
   Несут нам его законы.
   Но несомненно: мы свидимся снова со всеми,
   кого мы когда-то любили,
   там, у Корня и Кроны.
  
   У Энкино замерло сердце: спел, не сбился!..
   Зоран вздохнул, представив себе дорогу в плену тумана и долгий путь в поисках Дома. Хассем подумал, что терпеливая душа может дождаться назначенной встречи и через эпоху-другую. А Берест с Ирицей переглянулись, вспомнив, наверное, как сами встретились некоторое время назад "там, у корня и кроны", где Берест дал ей имя.
   Илла сказала Энкино:
   - Ты меня тоже потом научи этой песне! И спой мне ее на родном языке. А то мои родители с юга, а я даже их языка не знаю... И про виноград... Ты-то, наверно, знаешь, что виноград - это почти что плющ, а вовсе он не растет на деревьях, как вишни?
  
   Часть III
  
   Через своих богадельских приятелей Илла договорилась с контрабандистами. Ее и пятерых ее спутников обещали взять на корабль купца Ринселла, немолодого рыжего человека с обветренным красным лицом. В день, назначенный к отплытию, на море посвежело. Но судно было загружено, и маленький кораблик, который для прикрытия вез в Соверн еще и разрешенный товар, отчалил от пристани.
   Ирица долго стояла на палубе, закутавшись в плащ. Берест и его спутники помогали матросам управляться с парусами: они не знали морского дела, но им приказывали, когда "выбирать" или "травить". Ирица вслушивалась в новую для нее жизнь моря. Она ощущала, как под днищем проплывают стаи рыб, чувствовала присутствие неведомых и причудливых зверей. В глубинах жили ее сестры - морские девы. Как Ирица умела сливаться с лесом, так они - с волнами. Лесовица видела их только мельком, а люди - нет.
   Ветер все свежел. Женской работы на корабле не было, и Илла вместе с Ирицей старалась только не мешать контрабандистам вести судно. Иллесия поняла, что любит море до сумасбродства. Она не знала, какую опасность предвещают пенные барашки на гребнях волн, ветер и черная точка на горизонте - летящая навстречу суденышку туча.
   - Ты лесовица, а я бы хотела стать морской девой! - призналась Илла подруге.
   К вечеру хлынул дождь, потом - ливень. Волнение усиливалось, и вскоре начался настоящий шторм. Небо так потемнело, что нельзя было угадать, день сейчас или ночь. Наконец буря до того разошлась, что сломалась мачта. По настоянию купца, спасая груз, капитан выбросил корабль на берег.
   Контрабандисты не сомневались, что это западное побережье. Впереди виднелись горы, по-видимому, Орис-Дорм. Посовещавшись с капитаном за картой, купец Ринселл решил, что пойдет за помощью. Корабль был сильно поврежден. Капитан с большей частью команды оставался на берегу охранять груз. Берест и его спутники вызвались идти с купцом. Они решили, что лучше будет смириться и осесть на зиму в каком-нибудь городке, чем возвращаться в Анварден с потерпевшими крушение контрабандистами.
  
   Стоял запах поздних грибов, под ногами хлюпали облетевшие листья. Ливень кончился лишь недавно. Илла, которая в городе чувствовала себя уверенно, старалась не показывать, что в лесном чертоге ей не по себе. Она держалась поближе к Зорану, у которого из-под куртки уныло выглядывал отсыревший кот.
   - Почему так темно? Ирица, в лесу всегда так темно днем? - удивлялась Иллесия.
   Темно было из-за того, что кроны деревьев закрывали пасмурное небо. Ирица прислушивалась к жизни леса.
   Берест взялся вести: он сказал, что у себя на родине был охотником. Он и в самом деле охотился в даргородских лесах, как большинство тамошних крестьян. Но теперь ему помогала находить путь жена-лесовица. Вспомнив, что она умеет читать его мысли, он окликал ее про себя, и она отзывалась.
   "Я чувствую, где-то здесь есть человеческая дорога", - мысленно предупредила его Ирица. "Тропа?" - спросил Берест. - "Большая каменная тропа..."
   - Мы должны идти на юго-восток, - глядя в карту, напоминал Бересту купец. - Там начинаются земли Годеринга.
   "Там что-то есть, - напряженно вслушиваясь, мыслями предупреждала мужа Ирица. - Что-то, не лес..." "Город? Село?" - гадал Берест. "Не знаю".
   Энкино остановился, глубоко задумавшись.
   - Нет, это, безусловно, дорога, - медленно и внятно произнес он, носком сапога поднимая мох. - Но очень древняя. Видите, почти все заросло, - он наклонился. - Не правда ли, эти камни уложены человеческими руками?
   Путникам и впрямь начинало казаться, что местность вокруг несет какой-то едва уловимый отпечаток упорядоченности.
   - Старинный путь... - голос Энкино пресекся.
   Он подумал, что это открытие.
   - Нужно пометить на карте, - сказал он купцу. - Может быть, мы нашли какое-то древнее королевство, о котором говорится у историков.
   - Нам бы лучше, где живые люди селятся, - недовольно буркнул купец Ринселл.
   - Скоро лес кончится, - уверенно произнесла Ирица. - Вот за тем оврагом.
   Хассем вздохнул. На корабле его больше всех его спутников мучила качка, и, ослабев, он уже давно шел через силу.
   - Сейчас бы в трактир, да, братец? - Илла подмигнула Энкино. - К теплому бы очагу. А не к развалинам древнего дворца из твоих книжек.
   Но и за оврагом лес не кончился. Насколько мог видеть глаз, и заброшенная дорога, и непролазные заросли по ее сторонам, и мокрая трава - все это было впереди точно так же, как и за спиной. Хассем вдруг ощутил, как у него подкашиваются ноги.
   - Что-то сил моих никаких... - в тот же миг пожаловалась Иллесия.
   Ирица остановилась с широко раскрытыми глазами.
   "Тут ничего нет... а там опять лес. Берест, как же это?" - она растерянно посмотрела на мужа. "Как - ничего нет, Ирица? - мысленно спросил Берест. - Чего нет?". Она отвечала: "Ничего. Все это не настоящее". Берест ее не понимал. Он молча повел своих спутников вперед. У Хассема кружилась голова, и от тяжести в ногах он готов был сесть на землю. Он посмотрел на Энкино - тот тоже побледнел.
   Ирица протянула руку. Она точно знала: рука сейчас уйдет в пустоту. А глаза видели впереди лес, но только глаза. Того леса, что за пустотой, Ирица не чувствовала, как если бы его не было вовсе.
   Бересту тоже стало не по себе. Он хмурился, не понимая, что это за беда. Местность вокруг показалась ему опасной и враждебной.
   - Ну, идем! - окликнул он остальных.
   Ирица вместе шагнула сквозь "ничто" в несуществующий лес. На миг ей показалось, что она сама сейчас исчезнет. Но это чувство тотчас отступило. Лес впереди был настоящий, живой, полный запахов, звуков... а вот леса позади теперь не было. Ирица оглянулась, она испугалась, что их спутники, идущие следом, остались по ту сторону невидимой черты. Но они тоже переступили через нее. Хассем тяжело дышал, Илла трясла головой: у нее звенело в ушах. Энкино вытирал со лба мелкие капельки пота. Купец Ринселл и трое матросов испуганно бормотали:
   - Проклятое место!
  
   Чужаки в промокшей грязной одежде остановились, сбившись в кучку. Всадники гарцевали вокруг них, а те тревожно оглядывались.
   Альхасир уже решил про себя, что пришельцы - люди. В них не было величия высшей расы. Косматый бородач необычайного роста обнял черноволосую девушку и заслонял ее от всадников собой, следя за ними с выражением угрюмого цепного пса. Альхасир, чуть наклоняясь к луке седла, подъехал к ним совсем близко. Его тонкие губы кривила вызывающая усмешка.
   Плотный, рыжий человек с бегающими глазами испуганно пятился. Он не понравился одному из всадников, и тот нарочно его теснил. Светловолосый парень с обросшим молодой бородкой лицом стоял неподвижно, не отшатываясь от наезжающих всадников, и те заметили его: этот держится смело.
   Пришельцы говорили на незнакомом языке, но отдельные слова оказывались Альхасиру понятны. Они восклицали: кто вы? что это за место? кто здесь правит? Но ни Альхасир, ни другие всадники не отвечали. Низкорожденным не позволено задавать вопросы воинам. Только когда чужаки умолкли, к ним обратился предводитель всадников.
   - Вы люди? - спросил он того молодого, что не пятился от лошадей и, казалось, готов был схватить коня под уздцы, если на него наедут.
   Рыжий человек с тревогой перебил:
   - Что это за город? Годеринг? Вельдерн?
   Альхасир усмехнулся. Чужаки вели себя, как рабы. Неужели не видят, что им никто не собирается отвечать? Зачем же спрашивают опять и опять? Он щелкнул в воздухе плетью.
   - Эй, эй! - хриплым, низким голосом прикрикнул на него бородач. - Мы пять дней в дороге, да неделю на корабле, да бурей нас потрепало. Ты нас не обижай!
   "Они из-за моря? - подумал Альхасир, поняв слово "корабль": о кораблях он знал из преданий. - Но ведь море - это вымысел древних?".
   - Откуда вы явились? - властно продолжал предводитель воинов.
   Он был, точно так же как и прочие всадники, одет в короткую простую кольчугу, без знаков особой власти. Только на ремешке вокруг головы предводитель носил крупный, вставленный в золотую оправу бриллиант.
   Стал отвечать все тот же чернобородый. Казалось, он лучше других понимает здешний язык.
   - Мы из Анвардена, - ответил он. - Нам нужна помощь. Купец заплатит. Вот, это купец Ринселл из Анвардена. Он может продать у вас груз. На корабле ткани, овечья шерсть и хорошее вино.
   Что такое купец, Альхасир не знал.
   - Те из вас, что рабы, пусть станут на колени, - приказал предводитель. - Я желаю говорить с господином.
   - Я сам по себе. И эти ребята тоже сами по себе, - ответил чернобородый. - Мы свободные.
   Альхасиру стало весело. Он сдержался, чтобы не рассмеяться вслух. Неужели вправду где-то "за морем" случилось, что высшая раса покинула те края и оставила людей жить, как сумеют? И это - кучка бывших рабов из далеких земель, как видно, разучившаяся даже рабским добродетелям послушания?
   - Тебя что, не учили, как ты должен говорить с высшим, тварь? - Альхасир бросил на чернобородого седого силача надменный и грозный взгляд.
   Молодой воин желал испытать силу своего взгляда: приведет ли он низкорожденного в трепет?
   - Что ты на меня бранишься? - сдвинул брови чужак. - Мы нездешние. Если что не так сделали - хорошо бы терпение иметь. Путника обидеть легко, а если ты, парень, хочешь говорить с воином, так говори со мной: я два десятка лет был на службе.
   Альхасир поднял седельный арбалет. Он подумал, что, если убить этого раба, с остальными будет меньше хлопот. Этот слишком разговорчивый и держится запанибрата, вдобавок хромой и седой.
   Альхасир спустил тетиву. Лицо чернобородого раба сделалось удивленным, когда маленькая арбалетная стрелка пробила ему грудь. Он тихо охнул и, как большой раненый зверь, стал опускаться: сперва медленно осел на колени, потом оперся о землю рукой и уронил голову на грудь.
   Воскликнув "Зоран!" девушка, стоявшая возле него, обхватила его за плечи.
   - Вот что такое щенку-то - оружие в руки, - вдруг глухо произнес тот. - Не умел держать арбалет и убил человека...
   Его слова были слышны всем, кто стоял поблизости. Альхасир неподвижно сидел в седле, опустив руку с арбалетом. Чужак думал, что выстрел произошел случайно...
   Альхасир и прочие всадники, не вмешиваясь, смотрели на поднявшуюся суматоху. Несколько чужаков бросились на колени, умоляя не убивать их. Девушка звала умирающего, стараясь его приподнять:
   - Зоран! Нет, не умирай, нет! Ты что?
   По ее лицу текли слезы.
   Другая девушка опустилась на колени рядом с раненым, распахнула куртку и рубашку у него на груди. А первая, державшая голову раненого у себя на коленях, все звала:
   - Зоран, не уходи, не надо, Зоран, - и гладила его лицо. - Я ведь правда тебя люблю!
   Светловолосый парень, который до сих пор держался без страха, заслонил их собой. Теперь на его лице появилось отчаянное выражение. Юноша рядом с ним прижал ладонь к своей груди, к тому же самому месту, куда был ранен его чернобородый спутник. И был один, который не верил, что выстрел оказался случайным. Худой, смуглый, черноволосый подросток с ненавистью глядел в глаза Альхасиру.
  
   Длинный барак. Окон нет. Дверь открыта, и свет падает из нее. Пол земляной, а вдоль стен - длинные дощатые настилы. Надсмотрщик указал плетью в самый дальний угол у стены. Илла села и закрыла лицо руками. Надсмотрщик, кажется, ушел.
   Илла вспоминала, как, оставив тело Зорана на земле, всадники повели пленников в город. Города Илла не видела из-за слез: пока шли, она плакала, не переставая. Убийца Зорана ехал впереди нее, но у Иллы не было даже мысли о ненависти к нему. Воин казался ей не человеком, а порождением какого-то чужого мира, демоном, призраком. "Так убивают только во сне... - думала Илла. - Я проснусь - а Зоран жив".
   Ирица поддерживала подругу под руку. Берест стискивал зубы. Купец Ринселл с тремя матросами сдались сразу, как только убили Зорана. Видно, купец думал договориться с местным князем. А Берест остался с Хассемом и Энкино против двух десятков конных. Ирица не могла спасти Зорана: в его ране засела арбалетная стрела. Сталь наконечника делала бесполезным ее лесное волшебство.
   - Вырежьте стрелу! - крикнул Берест.
   Он выхватил нож, решив сам вырезать наконечник прямо сейчас. Он не знал, жив Зоран или уже нет, но если жив, Ирица вернет его, вытащит, лишь бы не мешало железо. Но когда у Береста в руке блеснул нож, один из всадников сбил его с ног конем. Хассем повис на узде ближайшей лошади. Энкино вскинул руку так, как учил его Зоран - наискось заслонил лицо, и плеть всадника хлестнула не по лицу, а по предплечью...
   Потом их вели, и Илла плакала, все оглядываясь назад. Берест шагал, опустив голову. Энкино озирался по сторонам. Он видел маленькие каменные дома, окруженные садами. До того тихий и мирный был этот город! Хассем никак не мог остановить кровь, которая текла из разбитого носа, и она капала ему на грудь и на дорогу.
   Затем пленники долго стояли посреди пустого зала в каком-то длинном, широком и высоком доме, похожем на огромный сарай. Голоса там отдавались так гулко, что никто не разговаривал. Только Берест сердито окликнул:
   - Эй! Кто здесь есть?!
   Но впустую. Илла иногда всхлипывала. И порой шмыгал носом Хассем, у которого все еще шла кровь.
   А вскоре их разделили. Сначала увели Ирицу. Берест крикнул: "Это моя жена!" - точно надеялся вразумить чужаков, а Ирица: "Он мой муж!". Они не хотели отпускать друг друга, но Береста крепко схватили за руки сзади, и Ирицу оторвали от него. Потом точно так же разобрали по одному остальных.
   Увязая ногами в слякоти, Илла с трудом шла впереди всадника, который привел ее в бревенчатый барак...
   Забившись в угол и снова расплакавшись, Илла опять и опять вспоминала, как она умоляла Зорана не умирать.
   Она, Илла, сказала Зорану:
   - Я ведь правда тебя люблю!
   Он напоследок услышал это и еще сумел прошептать:
   - И я, Илла...
   Это теперь уже навсегда, это были последние слова.
  
   О судьбе остальных Энкино ничего не знал. Его заперли одного. К нему отнеслись иначе, чем к другим. Энкино сам не знал, лучше или хуже. Может быть, эта комната - последний его приют перед смертью. А может... Энкино почувствовал, что болит рука, увидел на рукаве кровь и вспомнил: рассекли плетью.
   Он обошел комнату, стараясь по ней догадаться, что его ждет. Небольшое окно забрано решеткой. Стекло цветное, поэтому в комнате темновато. Но на столике - подставка со свечами. И небольшой глиняный кувшин с водой. Энкино пришло в голову: в воду что-нибудь подмешали. "Вздор!" - сказал он себе недовольно, подошел к столу, налил воды в глиняную кружку и выпил. Лучше сразу покончить с глупыми страхами. Зачем этим людям его травить, если он и так у них в руках? Любой из них может перерезать ему горло или, приставив клинок, заставить выпить любое зелье. Поэтому смешно шарахаться от кувшина на столе.
   Рядом с кувшином лежала книга. Энкино открыл ее. Буквы те же, что повсеместно приняты в западных землях, но искаженные и более витиеватые. Взгляд наткнулся на знакомый глагол. Раз есть глагол, то где-нибудь тут есть связанное с ним имя... Энкино сел за стол и углубился в книгу. Странный язык. Больше всего западных слов, но часть их искажена, а некоторые взяты из других языков, и известных, и неизвестных Энкино. Неудивительно, что Зоран понимал здешнюю речь: он много скитался по разным странам...
   Скитался, мечтал найти себе пристанище. Влюбился в девочку в два раза моложе себя самого и смешно любовался ею - удивленным и восхищенным взглядом. За свою жизнь успел перенести столько обид, что хватило бы на несколько нерадостных жизней. Но как ни подступала нужда, он не продал единственной дорогой вещи, что у него была - золотого сердца. Энкино тихо вздохнул. Он вспомнил, как плакала по убитому Илла. За что убили Зорана? Разве так убивают? Энкино вспомнилось, как в тумане: молодой воин поднимает арбалет, щелчок спущенной тетивы, Зоран медленно опускается на колени... Никому не верится. И даже самому Зорану чудится, что тетива сорвалась случайно.
   "Так не убивают, - повторял про себя Энкино. - Этот молодой всадник не был во главе отряда, а выстрелил без приказа, когда захотел, и никто его не упрекнул. Вдруг они в самом деле не люди?.. Ирица - не человек. У нее мерцают глаза, уши треугольные, как у кошки, у нее есть волшебная сила. А здешние? Люди они, или, может быть, тоже нет? Что они сделают теперь с пленниками?".
  
   Все они, непохожие друг на друга, подошли друг к другу, точно части мозаики. Судьба свела их вместе, и Энкино поверил, что сам был последней деталью узора. "Я ходил по дорогам и думал: зачем жить на свете? Все равно - либо самому мучиться, либо смотреть на чужие муки. И ничего нельзя поделать, потому что правда у одних, а сила у других. А теперь вы - моя правда", - говорил Зоран. И вот его нет, и часть рисунка мозаики разбилась.
   Каждый из друзей казался Энкино обладателем особого дара. Берест не был вожаком, наоборот, он сам присоединился к Иллесии и Зорану, чтобы плыть на юг. Но вышло так, что вел он. Он обладал даром изменять вокруг себя жизнь. Во время чумы северянин лег в телегу с мертвецами, чтобы бежать с каменоломен, а потом вернулся назад за своим товарищем, освободил и его. Жизнь изменялась, когда Берест этого ждал. Он назвал по имени лесовицу и вочеловечил ее, так что она покинула тайную поляну в лесу и пошла за ним.
   Ирица пошла за ним к людям. Энкино не знал наверное, что за существа - земнородные: лесовицы, полевицы, дубровники, вьюжники, громницы и прочие. Считалось, что они - не божьи твари, что не имеют бессмертной души, но зато бессмертны сами. Причины их появления были неизвестны. Но Энкино чудилось, что весь мир - живое существо, и неживого вообще нету на свете (впрочем, так говорилось и в некоторых философских трудах). Земнородные казались ему воплощенным рассудком Обитаемого мира, мира, который за тысячи лет своего существования научился себя сознавать. Ирица была способна понимать, что думают и чувствуют другие. Энкино ощутил в ней какую-то особенную охранительную силу еще тогда, когда она, наливая ему вина, сказала: "Ты очень устал".
   С Берестом она держалась по-матерински, хоть и казалась моложе его, и беспомощней, и даже влюбленней. Илла - наоборот, посмеивалась над своим Зораном, поймав его всегда немного жалобный взгляд. Но он оживал рядом с ней, она стала его убежищем, которого он так долго искал. Илла никогда не унывала, и грустный Зоран любил ее улыбку.
   И немногословная преданность Хассема "своим", и вера Энкино в то, что из их судеб сложилась головоломка - все это за короткий срок успело стать частью их жизни. И вдруг они оказались лицом к лицу с неизвестной силой, которая так странно и так беспричинно обрушилась на Зорана и разъединила остальных...
   В любой книге, посвященной землеописанию, приводились рассказы путешественников. Мир велик, и немало свидетельств начиналось с изображения морской бури и заканчивалась тем, что путешественник, желая вернуться на родину, строил лодку, наудачу выходил в море и бывал подобран каким-нибудь судном. Энкино приходилось читать об острове, населенном огромными разумными муравьями, о стране, в которой живут слепые, о краях, где золото ценится так дешево, что в золотые цепи заковывают преступников. Но невозможно было определить, где именно находится загадочная страна, что в рассказе вымысел, а что правда.
   Энкино вспоминал пройденный путь. Он представлял западные земли лишь по географическим трактатам. Закрыв глаза, Энкино пытался вообразить себе карту и мысленно отметить на ней, где именно они с Берестом наткнулись на заброшенную дорогу в чаще.
   Он сидел за столом, медленно перелистывая книгу на странном местном языке. "Я сумею понять, кто они и чего хотят, - думал Энкино. - Даже если они в самом деле не люди, познаваемы же они разумом! Если только я буду жив, я познаю их обычаи и взгляды". Энкино казалось, что он заперт внутри какого-то огромного механизма, из которого сможет выбраться и вывести остальных, если только поймет его устройство.
  
   Илла вспоминала и плакала, и не заметила, как настал вечер. Барак стал заполняться людьми. Бесшумные, как тени, мужчины и женщины в мешковатой, сильно поношенной одежде проходили в открытую дверь: она не запиралась. У каждого в руках была миска и кусок хлеба. Они молча ели и ставили опустевшие миски на пол под нары.
   Илла вытерла слезы и с удивлением смотрела на людей. Они ее, казалось, не замечали. За спиной у девушки послышалась какая-то возня. Илла поглядела - и ее передернуло. Она отвернулась. Мужчина и женщина позади нее на дощатом настиле занимались тем, чем обычно занимаются наедине. Даже "ничьи дети" в Богадельне, которые спали, сбившись вместе на полу, когда становились старше и выбирали себе пару на ночь, всегда уединялись по двое.
   Напротив Иллы сидела на топчане беременная молодая женщина. Она дожевывала хлеб. Лицо у нее было тупым и вялым. Большинство людей ложились, многие уже спали, и только единицы слонялись тенями по проходу.
   Мимо Иллы слонялся туда-сюда рябой длинный парень. Он напряженно в нее всматривался, словно не понимал, как она тут оказалась и зачем. Илла опустила голову. Ей не хотелось никого видеть. Она опять плакала. Илле все виделось, как умирал Зоран, точно засыпал, положив голову ей на колени.
   Вдруг ее тронули за плечо.
   Илла вздрогнула и подняла заплаканное лицо. Парень, который все приглядывался к ней, уселся рядом и, не говоря ни слова, обхватил за плечи.
   - Ты что, спятил? - вскрикнула Илла.
   Он так же молча стал наваливаться на нее, пытаясь уложить на нары. Илла изо всей силы ударила его в грудь локтем. Парень отпрянул и посмотрел на Иллу искренне недоумевающим взглядом. Глаза Иллы были полны ужаса и отвращения. Парень равнодушно выругался, встал и побрел на свое место. Илла уткнулась лицом в подол платья и зарыдала еще сильнее.
  
   Энкино сняли повязку с глаз. Только теперь он увидел, что его вели не на казнь и не в какой-нибудь тюремный подвал, чтобы заковать в цепи. Наоборот, он оказался в большой светлой комнате. Выбеленные стены, полки с лежащими на них фолиантами. Стол для рукописей, чернильница и перья. Циновка на полу. Большое окно. На подоконнике - потушенный фонарь.
   Пожилой человек, одетый в длинную, темно-синюю хламиду, встретил Энкино испытующим взглядом. Он был высокого роста, худощав. Темные, чуть вьющиеся волосы перехвачены кожаным ремешком. Человек сделал шаг вперед к Энкино, обратился без приветствия:
   - Вот ты какой.
   Он вертел в пальцах перо, которым, видимо, незадолго до этого писал в раскрытом фолианте. В уголках узких губ - насмешливая и суровая складка. Энкино с живым любопытством скользнул взглядом по корешкам книг: ни одного знакомого автора! Набор южных, западных и, кажется, даже восточных имен.
   - Здравствуй, господин, - произнес Энкино.
   Он понял, что с этим человеком сейчас будет у него своего рода поединок. Энкино не знал, ради чего. Но перед тем как отвести сюда, его долго держали взаперти одного. Сначала Энкино не догадался считать дни, потом стал свечой делать метки на окне. У него вышло восемь меток. Кормили его очень скудно, а последние двое суток не давали даже воды. Принесли напиться только перед тем, как завязать глаза. Теперь Энкино видел: хотели, чтобы, ослабевший, подавленный, с дрожащими руками и погасшим взглядом, он пришел к этому незнакомцу, спокойному, сильному, от которого пахнет каким-то благовонием из трав. Так задумано. Несчастный пленник и этот, высший, который может подарить упование или облегчить участь, а может заковать в цепи.
   - Здравствуй и ты, - незнакомец остался стоять, где стоял, так же поигрывая пером; у него были тонкие, нервные пальцы. - Ты пил свое одиночество, как целебный настой. Ты не просил встреч и не требовал объяснений.
   "Не стучал кулаками в дверь и вечерами смотрел на свечу", - с горечью добавил про себя Энкино. Благодаря книге, которую читал в заключении, он понимал незнакомца. Но отвечать на этом странном сплаве из нескольких языков Энкино не мог. Он молчал.
   - Чего же ты ждал? - спросил незнакомец, чуть помедлив, и добавил. - Ты здесь, чтобы я вынес суждение о тебе.
   - Суждение? - у Энкино блеснули глаза.
   "Ну, вот. Сейчас он вынесет суждение, и я что-нибудь узнаю, наконец".
   - Я ждал суждения, - используя слова, что при нем произнес незнакомец, подтвердил он.
   Губы незнакомца тронуло подобие улыбки:
   - В этом ты похож на тех, кто пришел с тобой. Судьбу людей определяют высшие. Самим высшим изначально ведомо их призвание, - он снова бросил на Энкино внимательный взгляд, - Ты понимаешь, о чем я тебе говорю?
   Энкино спросил, вновь используя те слова, которые только что слышал:
   - Не понимаю, господин: откуда тебе ведомо то, о чем ты говоришь?
   - Моя высшая природа позволяет мне это знать.
   - Откуда ты знаешь, господин, что ты - знаешь? - спросил Энкино.
   - То, что облечено во плоть, обречено распаду, - незнакомец повел плечами. - Стареет тело, коснеет разум, вянут цветы, жухнет трава. Истинно только то, что чуждо этим оковам. Иногда оно явлено в озарении тем, чей дух готов и достоин.
   Энкино взял себя в руки. Он слыхал и это. Одно из течений, одна из школ... "Почему у него так мало книг? - подумал Энкино. - По виду, это книжник, наставник, а всего с десяток томов..." Он ответил:
   - Старая истина коснеет, разум чужд оковам.
   - Почему ты так думаешь? - шевельнул бровью незнакомец.
   Энкино не удержался:
   - Моя природа позволяет мне это знать.
   Незнакомец, как бы не слыша его насмешки, отошел от окна и еще немного прошел по комнате.
   - Я расскажу тебе, - терпеливо заговорил он, - о себе. Чтобы не вводить тебя в соблазн считать мои слова пустым мудрствованием. С самого детства меня тревожило сомнение: почему между высшими и людьми нет разительного отличия? Внешность высших более совершенна, как и дух, мы меньше подвержены болезням, срок нашей жизни дольше. Но наши целители знают, что у любого из нас те же части тела и внутренности, что у человека. Иной раз молодой раб бывает похож на высшего, и различие остается лишь в духе. Однажды к нам, юношам, ученикам, когда мы разговаривали об этом в зале для занятий, подошел сам Князь, - это слово из уст незнакомца прозвучало с глубокой любовью верующего. - "Вы можете спрашивать меня о чем угодно", - сказал он. Я решился. Я рассказал ему о своем сомнении. Тогда Князь положил руку мне на грудь, туда, где сердце. Я почувствовал, как смертный холод и всеопаляющее пламя коснулись моего сердца, прошили его насквозь, не оставив после себя ничего, кроме пепла и света. В нем родилась стрела, направленная за пределы стремлений и страстей, к истинному величию, стрела, выкованная из любви к нему. Это была моя награда и лучший урок.
   Энкино взялся за грудь таким жестом, точно хотел защитить свое собственное сердце.
   - Какой урок?
   - О различии нашей природы и человеческой. Человек бы умер, а наше тело, тело любого из высших, устроено так, чтобы сердце могло быть изменено.
   Энкино побледнел:
   - Теперь ты совершенен?
   - Да.
   - За что вы убили Зорана?!
   Незнакомец понял, о ком идет речь:
   - Вина раба, которого убили, была в том, что он не знает своего места. Он был безобразен и груб. Но это не заставляло его держаться скромно. Наоборот, он говорил с теми, кто выше него, как с ровней. Нельзя допускать, чтобы нарушалось расстояние между рабами и высшим народом. Какой может быть порядок в мире, если хромое бородатое чучело в грязной одежде не считает нужным смиренно говорить с воином?
   - Зоран был лучше вас! - чувствуя, что голос дрожит от гнева, сорвался Энкино. - Что именно ты зовешь совершенством? Из чего видно, что ты превосходишь меня? Откуда ты взял, что твои знания истинны?
   Он уже не заботился, чтобы незнакомец мог его понимать. И так и не узнал, понял тот или нет.
   - Уведите его, - бросил незнакомец, повысив голос, чтобы слышала стража за дверью. И добавил тише. - Ты говорил с наставником Миртом.
  
   Ирица, испуганно засверкав глазами, отшатнулась к стене. В ее покое было темно. В дверном проеме возник высокий человек с переносным фонарем в руке. Ирица рванулась прочь, заслоняясь от него локтем. От него пахнуло запредельным, нездешним холодом. Он вызывал у лесовицы еще больший ужас, чем тела умерших от болезни людей, которые могильщики сжигали в лесу во время мора на каменоломнях.
   - Не бойся, - мягко сказал вошедший.
   - Кто ты? - шепотом спросила Ирица и, вздрогнув, добавила. - Не подходи!
   Вошедший поставил фонарь на стол.
   - Мне безразлично, светло или темно, - сказал он. - Но тебя, лесная пряха, полная тьма угнетает. Ирица - это трава с мелкими белыми цветками, она любит расти в тени, и все-таки ей нужно солнце. Тебе позволят выходить в сад. Но не вздумай сливаться с деревьями или отводить глаза страже. Я тебя найду, а мое вмешательство даже против моей воли причинит тебе боль.
   - Кто ты? - повторила Ирица тверже, но осталась в темном углу.
   - Я то, чем ты не являешься. Тебе кажется, что я стою рядом. Я могу коснуться твоей руки. (Ирица с трудом удержалась, чтобы не вскрикнуть: "Не надо!.."). На самом деле большая часть меня причастна иному бытию. Я та сила, что в Обитаемом мире зовется потусторонней. Среди людей я ношу имя Князя Тьмы. Я вечен: не жив и не мертв - это все понятия смертных. Для тебя я не-жизнь, и потому ты боишься. В тебе ужасается естество лесовицы. Вы - маленькие земные боги, я не привязан к вашим зарослям и полянам. Но я не хочу причинить тебе вреда.
   При свете фонаря Ирица видела молодое, вдумчивое лицо "потустороннего", в отблесках фонаря на столе сияющее, как драгоценный камень.
   - Тогда верни мне Береста, - произнесла лесовица. - Нельзя было нас разлучать. Берест - мой муж.
   - Уже муж? - слегка улыбнулся Князь Тьмы. - Ты стала его женой, как становятся женщины у людей?
   Ирица, не зная почему, смутилась и промолчала. Ощущение, что перед нею "не-жизнь", пустота, стало в ней так сильно, что захотелось скрыть от него само воспоминание, как она сделалась женой Береста.
   - Возвращать тебе его незачем, - сказал Князь Тьмы. - Он тебе вовсе не нужен.
   Он сел за стол напротив своего фонаря.
   - Сядь и ты, - посоветовал лесовице. - Не надо прятаться от меня в углу. Моя сила пугает тебя лишь потому, что она нездешняя. Но и могущество Вседержителя не менее нездешне, однако его считают благодетелем мира. Все-таки ты не человек, верящий в Единого Создателя, лесовица, чтобы без долгих слов называть меня Врагом.
   - Зачем ты это говоришь? - в тревоге спросила Ирица, по-прежнему оставаясь в углу.
   - Что я говорю - не так уж и удивительно, - покачал головой Князь Тьмы. - Я ничто из того, что есть в этом мире. Чтобы быть чем-то, я должен, как невидимка - в плащ, облечься и в плоть, и в голос. Вот говорящая лесовица - другое дело... Неужели трава и деревья тоже в скором времени вздумают вести разговоры? Зачем тебе дар речи? Откуда он у тебя?
   - Чтобы Берест понимал. Ему трудно без слов, - ответила Ирица.
   - Оставь его. Это песчинка... - с неудовольствием пошевелил пальцами Князь Тьмы.
   - Тогда верни его мне, - снова сказала Ирица.
   - Наберись терпения, - произнес Князь Тьмы. - Лучше бы тебе сесть, разговор будет долгим. Но если тебе удобнее слушать оттуда, - он с едва заметной усмешкой кивнул, - то пусть...
   Ирица осталась на месте.
   - Не знаю, насколько важно для тебя это знание, лесная пряха. У людей есть писания. Там сказано, что Вседержитель был изначально. Он создал вселенную и Обитаемый мир. Он создал небожителей, он создал и меня самого. По его замыслу, я, самое совершенное его создание, должен был стать князем небожителей и учить их благу. Но я сказал им: "Покиньте край у Подножия небесного Престола: за его пределами лежит Обитаемый мир. Он - чаша, которая питает могущество Вседержителя. Отпейте и вы из этой чаши, овладейте миром". Небожителей охватило желание отпить из чаши могущества и стать подобными Вседержителю. Лишь немногие из них не нарушили его воли. Обитаемый мир лежал в хаосе. Смерть и жизнь так быстро сменяли друг друга, что мир словно плясал или струился. Небожители расселились по Обитаемому миру и обрели смерть и рождение. Они испытали болезни, узнали нужду, но не получили могущества. Они стали людьми. Так произошло искажение замысла Вседержителя. В гневе он создал Подземье где во мраке заточил первого из князей, меня самого. Отныне меня стали называть Князем Тьмы, а также Тюремщиком, потому что в Подземье я воздвиг Тюрьму Мира. Люди, которые шли за мной, были отданы мне во власть, и первое поколение сошло во мрак.
   Ирица вздрогнула, как от прикосновения холода. "Неужели бывшие живые люди оказываются потом в этой пустоте, которая - он?".
   - Одних я взял себе на службу, - говорил Князь тьмы, - другие были брошены в Тюрьму, потому что отказались мне служить. Вседержитель не спас этих последних за то, что прежде они отвергли его, и их сущность извратилась от мук, - Князь Тьмы помолчал немного, глядя мимо Ирицы, и просто добавил. - Так говорится в писаниях. Я сам рассказываю это иначе.
   Ирица, не приближаясь, присела у стены.
   - Вседержитель сотворил Обитаемый мир и людей. Это я знаю. Я сам сотворен им. Но я не пожелал быть всего лишь князем этого мира. Я должен был быть лишь частью замысла Вседержителя, но у меня свои замыслы.
   - Разве мы тебе мешаем? Отпусти нас, - попросила Ирица.
   Ей были безразличны битвы потусторонних сил.
   - Ты - загадка, - произнес князь Тьмы. - Земнородные всегда живут своей жизнью и не вовлекаются ни в дела людей, ни в борьбу за какую бы то ни было цель. Я оградил маленький клочок земли непроходимой границей. Не только люди, но и подобные тебе не пересекают ее. Как это вышло, что вы перешли границу? Как вышло, что ты вочеловечилась и стала женой человека? Это так же невероятно, как если бы камень или дерево говорили с человеком о любви и выполняли его желания.
   - Берест дал мне имя, - повторила Ирица. - Он позвал меня.
   Она надеялась, что, если она на все ответит, Князь Тьмы скорее уйдет.
   - Мне известно это человеческое поверье. Но, похоже, есть еще какое-то условие... Что такого твой Берест сделал, чего не делал я? Как он сумел позвать тебя так, чтобы ты откликнулась? Посмотри! - Князь Тьмы остановил пронизывающий взгляд на Ирице и встал. - Разве он так хорош собой? Может быть, это важно для вас, детей земного мира?
   Князь, прекрасный и грозный, стоял перед лесовицей.
   - Береста больше нет! Забудь о нем навсегда!
   - Ты - как зимний холод. Когда птицы в лесу замерзают на лету... Как тьма, за которой не будет утра, - с ужасом сказала Ирица.
   Ощущение "не-жизни", источаемое Князем, так пугало Ирицу, что глаза у нее сверкали. В отчаянии она постаралась оттолкнуть Врага остатками своей лесной силы, которую прежде использовала только как целебную. Силой жизни она попробовала защититься от не-жизни, иначе, казалось ей, та затянет ее в пустоту.
   - Я не хочу тебе зла, - медленно произнес Князь Тьмы, отступая к двери.
   Он вышел, а переносной фонарь остался тускло гореть на столе.
   Ирица, сжавшись, затаилась в углу.
  
   Берест и сам не понимал, почему в его жизни все так просто. Нет, не легко. Кому в жизни легко? Но просто.
   Дома, в Даргороде, он знал, что надо защищать свою землю. Жизнь ему была дорога, потому что хороша. Плохо ли быть сильным, здоровым, старшим сыном в семье, почитать мать и отца, пахать, сеять и быть опорой и защитой родне и соседям? Но когда его край разорили степные кочевники, все осталось по-прежнему просто. Берест знал, что будет пытаться бежать из плена, из басурманских краев: не жить ведь в неволе!
   Ненависти к кочевникам у него не было. По дороге, пока пленников вели на продажу, Берест немного научился их языку. Простил ли он разорение родного села и свои раны? Нет, не простил. Кто же захватчиков прощает? На степняков, что подгоняли плетьми пеших, связанных вместе людей, он сердился, грозился в ответ, и не только затем, чтобы отвлечь их на себя от более измотанных и беспомощных, а еще и потому, что отводил душу. Но на остановках окликал сторожей:
   - Совсем людей заморили, не видишь? Дай нам напиться.
   Он не стыдился просить у них, коли нужно, потому что это было по-человечески.
   И на каменоломнях для Береста все было просто. Хотя там проводились молебны, и священники поучали рабов, что всякая душа да будет покорна властям, их поучения не оставили в сердце Береста никакого следа. Обмануть надсмотрщиков, бежать от хозяина было для него такое же правое дело, как биться с кочевниками за родной дом. Поэтому Берест, побратавшись с Хассемом, не только сам совершил побег, но без колебаний вернулся, чтобы выручить и его.
   Берест зачаровал лесовицу. Ирица вылечила его рану, сбила со следа свору собак. Тогда Берест решил жениться на ней и увести к людям.
   В жизни Береста все было просто. Он не знал иной внутренней борьбы, кроме как со страхом и слабостью. Искушения, соблазны обходили его стороной. Но ему не было легко. Тяжко давалось многое: и раненому, держась на ногах из последних сил, идти вслед за конем кочевника, и ложиться в телегу с мертвецами, чтобы бежать на волю с каменоломен...
   А нынче? "Что стало с Ирицей?" - думалось Бересту. Что с ней, что с Иллой? Может быть, отдали на забаву воинам? Да ведь Ирица лесовица! Она бы и горя не знала, если бы не повстречала его! В своем королевстве белок жила бы в золотом дупле, пряла бы серебряную пряжу...
   Но для Береста все по-прежнему было просто. Как страшно, когда все просто и свернуть некуда!.. Не убили - надо жить, в неволе - бороться. Только это и оставалось делать теперь: в казарме для рабов-бойцов, в неизвестном, затерянном в лесах княжестве.
  
   Бересту ничего не объясняли, он сам понемногу разбирался, что его ждет. Бойцов заковывали лишь на ночь. Их хорошо содержали и кормили как следует. Работой таких невольников было упражнение в военном искусстве. С утра их под охраной выводили на ристалище, выдавали оружие и доспехи.
   Сперва Берест думал: бои на ристалище - для забавы господ. Но то, что говорили другие невольники, сбивало его с толку. Они дрались не друг с другом, а с господами. Бересту советовали:
   - Будь посвирепей, они это любят. Тебя будут ценить, если докажешь, что не трус. Знаешь, что сделал Хидмар? Он рассек воина от плеча до пояса и голой рукой вырвал у него печень. Его голова теперь дорого ценится. Его вызывают только лучшие воины. Ради какого-нибудь щенка не станут тащить на арену такого доблестного раба, как Хидмар.
   Берест видал Хидмара, молчаливого и угрюмого человека. Сам Берест был еще новичком в казарме, чтобы Хидмар со своей стороны заметил его.
   - Объявят начало поединка - особо не жди, нападай сразу. Господа тоже это любят. Нам позволяют драться нечестно. Йоки был мастером всяких штучек, - учил Береста сосед по топчану. - Бросал в глаза песком, придумал много обманных ударов... Он тоже был доблестным рабом, только в конце концов ему не повезло...
   Берест уже слыхал, что доблестным называли такого, которому удалось одержать верх в трех-четырех поединках.
   Стать доблестным рабом было целью любого бойца в казарме. Доблестного берегли для редких единоборств с лучшими воинами, и в случае опасного ранения, если он все-таки выходил победителем, его лечили, а не приканчивали. Обычный раб, получивший серьезные раны, даже убив при этом своего соперника, мог рассчитывать только на милосердную смерть.
   Рабов тщательно учили, с детства подбирая для казарм самых здоровых и сильных мальчиков. Из них делали по-настоящему опасных противников. Рабами дорожили за жестокость и готовность к грязной борьбе. Хозяева сами не опускались до бесчестных приемов. Каждый поединок становился схваткой между чудовищем и героем, зверской яростью раба и кодексом воинской чести господина.
   Наконец Береста расковали и велели готовиться к первому поединку. Берест уже понимал, что должен будет выйти на поединок вместо страшилища, которое победит здешний витязь.
  
   Этого витязя звали Редвин.
   Юноша только что покинул Дом Воспитания и впервые получил право биться на ристалище. У ворот висел список рабов, которых можно вызвать на бой. Самого Редвина касался только перечень тех, с кем разрешается биться воину первой-пятой ступеней посвящения. Редвин как раз и был на первой ступени: ее удостаивались все юноши и девушки, выходившие из Дома Воспитания. Ступень начислялась за каждое дело, которое можно было считать подвигом. Среди подвигов были очевидные, как победа над сильным рабом, и неочевидные, ценность которых определялась наставниками. Иные из книжников и служителей Князя давали обеты молчания, полного одиночества и затворничества или добровольно подвергали себя истязаниям, чтобы проявить силу духа. Некоторые отказывались от пищи и воды, поддерживая свою жизнь лишь "диким корнем", растением, вызывающим общее возбуждение и диковинные видения.
   Редвин просматривал перечни невольников. Ему было интересно, какие рабы считаются лучшими, достойными поединка только с воинами самых высоких ступеней посвящения. Неожиданно его взгляд наткнулся на имя "Берест". Редвин удивился: ему казалось, что этого раба он видел и в более низких по ценности списках. Юноша перепроверил и изумленно приподнял брови: этого Береста в самом деле вправе был вызвать воин любой ступени, от самого сильного до новичка. Одинаковых имен у рабов-бойцов не было, спутать было нельзя. Редвин еще не понял, в чем дело, как подумал: если тут что-то особенное, то надо скорее вызвать его, пока не вызывал другой.
   Юноше нужно было подать прошение о единоборстве с рабом смотрителю ристалища Нейвину. Дом смотрителя стоял за каменной оградой в широком дворе, поодаль от казарм. Редвин вошел в ворота.
  
   У порога Редвин окликнул:
   - Здравствуй, прославленный! Я Редвин, по выбору пути - воин. Мне нужен раб для поединка.
   - Проходи, - отозвался смотритель.
   У Нейвина была очень белая кожа, худое лицо, короткие темные волосы. Он сам был уже немолод и прошел множество воинских ступеней. Сидя за громоздким столом, Нейвин просматривал уже поданные прошения.
   - Прославленный, я выбрал раба и хочу написать прошение о нем.
   Смотритель придвинул Редвину лист бумаги и чернильницу.
   - Садись. Пиши.
   Юноша, умело взяв в руки перо, углубился в дело. Когда он закончил, Нейвин притянул к себе его прошение за уголок, чтобы не размазать чернила.
   - Берест? - он понимающе усмехнулся, но спросил. - Почему же ты выбрал именно его?
   - Он есть в моем списке, прославленный.
   - Он есть во всех списках. Это раб из падшего мира, - сказал смотритель.
   - Наставник Мирт говорил, что где-то есть падший мир, который ослушался Князя и за это был замкнут им в непреодолимых границах, - вспомнил Редвин. - Может быть, этому Князь позволил пройти, чтобы мы хоть раз в жизни увидели падших и поняли, в чем именно их вина? Какой из себя этот раб, господин?
   - Обычный человек, как и прочие рабы, - шевельнул плечом Нейвин. - Грубое лицо, бороду он не бреет, в осанке нет благородства. У тебя есть возможность проявить отвагу и совершить деяние, которое будет цениться старшими. Новый раб хорошо сложен и здоров. Но я запретил проверять, умело ли он владеет мечом. Это испытание духа для любого, кто решится его вызвать. Никто не будет знать заранее, на что способен новый раб. Может быть, он искуснее Хидмара. Может быть, слабее детей из Дома Воспитания. Вот почему он включен во все списки. Ты посмеешь выбрать свою участь вслепую?
   - Я попробую убить этого раба, - сказал Редвин. - Никто не знает, силен он или слаб? Скоро я узнаю это.
  
   На рассвете Илла получала миску каши и хлеб. После еды барак пустел: люди в полном молчании расходились на работы. Каждый сам знал, куда должен идти и что делать. Иллу послали на скотный двор. Вместе с ней туда отправлялись еще пятеро: две женщины и трое мужчин. У всех них был одинаково пустой взгляд, печать усталости и безразличия на лицах. Одна из женщин была беременна.
   Надсмотрщик отобрал у Иллы ее красное платье и дал холщовые штаны и рубаху, как у остальных. Рабынь заставляли коротко стричь волосы. Илла и в Богадельне всегда подрезала свои черные, вьющиеся пряди ножом. Но у нее порой мелькала мысль об Ирице: неужели и той велели отрезать ее длинные, ниже пояса, косы?
   Поздним вечером после работы Илле уже не хватало сил ни думать, ни плакать. Душа болела теперь совсем глухо. Илла спрашивала себя: не стал ли и у нее взгляд таким же пустым и бессмысленным, как у ее товарок? Впрочем, назвать их товарками было трудно: рабыни почти не разговаривали ни с ней, ни между собой.
   Она не знала их имен и даже поначалу не была уверена, есть ли у них имена. Рабы не окликали друг друга по имени.
   Как-то вечером Илла вздумала подсесть к женщине, с которой вместе работала, и разговориться с ней. Илла привыкла, что в Богадельне и беспризорники, и нищие, и воры - все выручали "своих", хотя бывали жестоки с чужими. Она была уверена, что рабы в одном бараке тоже должны быть заодно.
   - Я Илла, а ты кто? - спросила она женщину.
   Та отодвинулась.
   - Это мое место, я тут сплю, - сказала она без всякого выражения. - Иди на свое.
   Илла встала и побрела на свое место. Она легла, уткнувшись лицом в доски нар. "Зоран, я тебя люблю. Видишь, куда я попала? Зоран, где ты?!.."
   Вдруг Илла ощутила, что на ее ноги навалилось что-то теплое и ощутимо тяжелое. Илла привстала, опираясь на руку. В ногах, сверкая желтыми глазами в темноте, устроился Зоранов кот. Просто Кот.
   Илла вскрикнула, схватила кота и зарылась лицом в грязную, свалявшуюся шерсть. Кот аж захлебывался, мурлыча, и пытался боднуть ее головой. Илла шептала, глотая слезы: "Зоран, это ты его послал, да? Может, это от тебя весть? Или ты сам ко мне так пришел? Мне так плохо без тебя!".
   Шерсть кота скоро стала мокрой от Иллиных слез. Она не заметила, что рыдала в голос.
  
   Ирица погладила ладонью ствол старой сливы. Дерево потянулось к ней.
   "Вы все в плену, как и я", - мысленно сказала она деревьям. Она видела стальные копья решетки, которая ограждала сад. Но у сада была еще одна ограда, куда более страшная для Ирицы - незримый круг холодной пустоты, который очертил Князь Тьмы.
   Однажды Ирице удалось переступить его черту. Она помнила, как они с Берестом, взявшись за руки, шагнули туда, где лес впереди казался ненастоящим и неживым, и путь назад исчез. Но из старого сада перед замком Князя лесовица выйти не могла.
   Князь Тьмы навещал лесовицу здесь. Он по-прежнему казался ей страшен.
   - Обитаемый мир пробуждается, - говорил он. - Этот мир - загадка. Я день и ночь думаю над ней. Обитаемый мир пытается себя осознать. Он будто хочет вочеловечиться, как и ты.
   Князь Тьмы внимательно посмотрел на Ирицу. Он стоял у маленькой яблони, еще никогда не плодоносившей, и Ирица ощущала, как яблоня тщетно старается отшатнуться.
   - У людей есть свобода выбора, - произнес Князь. - Говорят, это дар Вседержителя людям. Но этот дар в Обитаемом мире перерос в нечто большее: в независимость. Я не хочу тебя пугать, лесовица... Хочешь знать, что бывает с людьми после смерти?
   Ирица знала, что Берест жив. Она так же ясно ощущала это, как и то, что сама еще жива.
   - Покажи мне Зорана, - попросила она. - Я не испугаюсь.
   - Тот хромой, кого убили наши воины? - припомнил князь Тьмы. - Не могу. Они, люди, и после смерти сохраняют свою странную самость. Смерть для них - это новое воплощение в моих владениях или у подножия небесного Престола. Но мне известны случаи, когда после смерти люди пытались самовольно уйти своей дорогой, минуя и мою Тюрьму, и Небесный край. Людей невозможно лишить воли. Такой свободы выбора для людей в замысле Вседержителя не было. Свобода выбора изначально была дана людям только для допущения высшего суда над ними. Понятно, преступник не может нести кару за то, что ему заранее предопределено совершить. Людям была дарована возможность выбирать. А они умудрились сделать ее сутью своей души, неотъемлемой ее частью. Говорят, что это я виноват в искажении замысла. Но и мне такая свобода людей ни к чему. Человеческий род шаг за шагом приобретает свойства, которые позволяют ему избегать наказания и суда свыше. Все это они приобрели в Обитаемом мире, который теперь тянется к ним через подобных тебе земнородных и сам жаждет вочеловечения...
   - А Зоран? - взволнованно перебила Ирица.
   - Будь он моим слугой, я повелел бы ему откликнуться и явиться, - ответил Князь Тьмы. - Зоран теперь в Тюрьме, он - один из несметного числа заключенных. Показать его тебе прямо сейчас я не могу. Но могу приказать найти его и притащить сюда в цепях.
   - Притащить в цепях? - Ирица испугалась. - Нет, я не хочу. Что ты с ним теперь сделаешь?
   Князь Тьмы засмеялся:
   - То, что мне положено, исходя из священных писаний. Подвергну пыткам и заставлю покориться себе, и тогда обращу в демона. В надежную тварь без свободы выбора. Или в муках он будет принимать смерть за смертью...
   Ирица содрогнулась.
   - Разве Зоран может умереть еще раз?
   Князь Тьмы кивнул головой.
   - В Тюрьме мира много ярусов. С каждым новым воплощением он будет перемещаться на ярус ниже. Потом в подвалы. А потом в бесконечные лабиринты под ними. И каждое воплощение ужаснее другого.
   - Неужели Вседержитель позволяет тебе это делать?! - воскликнула Ирица.
   - А кто его спросит? - ухмыльнулся князь Тьмы.
   - Почему Вседержитель не взял Зорана к себе? - в отчаянии продолжала лесовица. - Хассем говорит, что он любит добрых. Зоран был добрый человек.
   - Отец-Вседержитель тоже не прост, - весело отвечал князь Тьмы. - Ему не добрых нужно, а верных. Поклонялся ли Зоран Вседержителю? - и по недоумевающим глазам лесовицы понял ответ.
   - Ну вот, сам виноват... Что ему делать у подножия Престола? Они с Вседержителем не нужны друг другу.
   Ирица с ужасом смотрела в бездонные глаза Князя Тьмы. Из них глядела пустота.
   Лесовица отступила и прижалась спиной к стволу сливы. Ей хотелось раствориться, не думать, не осознавать себя, не быть. "Я если и погибну, то снова появлюсь на своей поляне в лесу, и так может быть много, много раз. Я буду жить, пока живет этот мир. А Берест навсегда попадет к нему, как Зоран?".
   - Нет! - отчаянно крикнула Ирица. - Вы оба чужие - и ты и Вседержитель! Лучше бы вас не было!
  
   Лодия была девушка лет двадцати, с темно-рыжими волосами и серыми глазами. В Доме Воспитания она выбрала путь служительницы Князя и посвятила жизнь лекарскому искусству. Наставник Мирт взял ее в ученицы и часто давал понять, что ценит ее вдумчивость и ум. Весь конец осени шли дожди. Лодия ходила по баракам рабов, принимала роды, вправляла вывихи, лечила воспаления. Волосы у нее мокли под дождем, а ноги часто вязли в грязи. Рабы в бараках провожали ее тупыми, бессмысленными взглядами.
   "Это - служение, - думала Лодия. - Это - ради Него, как воины совершают подвиги на арене".
   На днях наставник позвал ее к себе.
   - У меня есть к тебе особое поручение, девочка. Старайся.
   Лодия молча поклонилась. Особое? Неужели Мирт, избранник Князя, считает, что для нее настало время совершить что-то особенное?
   Мирт дал ученице ключ от комнаты в дальнем крыле замка. Объяснил, что ей нужно будет иногда заходить к больному. Лодия ни о чем не спрашивала. Наставник рассказал бы сам, если бы считал нужным позволить ей знать больше.
   Она прошла по длинному коридору, вставила ключ к щелку замка. Дверь тихо скрипнула. Темноволосый парень сидел за столом. Лодия удивилась, что не знает его. Кажется, он недавно покинул Дом Воспитания, и она должна была его помнить: с виду он не старше ее самой.
   Юноша даже не повернул голову на скрип двери. Остекленевшим, бессмысленным взглядом смотрел на свечу на столе. Свеча не горела.
   Такие взгляды Лодия в избытке видела у рабов, но правильные черты лица выдавали в незнакомце высшего. Ладонь безжизненно лежала на открытой книге. Лодия подошла и взяла юношу за руку. Рука была холодной и висела вяло, как плеть. Пульс бился еле-еле. Юноша медленно перевел взгляд на целительницу. Под глазами - синие круги. "Сердце", - привычно заключила Лодия. Она зажгла свечу. Разглядела следы укусов у него на нижней губе: значит, его преследуют тоска и страхи... В комнате сильно пахло какими-то благовониями. Лодия встала, чтобы открыть окно. Оно было забрано решеткой. Только тут Лодия поняла, кто перед ней. Раб из падшего мира! Лодия вспомнила, наставник Мирт тоже о нем говорил.
   Князь будто бы пожелал проверить, возможно ли вложить в сердце постороннего, чужака высшую природу?
   В сумке у Лодии был укрепляющий отвар, но нужна была чашка. "Неужели у него тут совсем ничего нет?". Лодия осмотрелась. Запах благовоний казался ей знакомым. Девушка поняла: харас. Дым этой травы приводит служителей и воинов Князя в восторженное состояние во время размышлений о смысле собственной жизни. Значит, в комнате у чужака все время жгли харас... Тогда понятно, почему у него плохо с сердцем и остекленел взгляд.
  
   Энкино чудилось, что комната медленно поворачивается вокруг него. Он опустил голову на стол, на сложенные перед собой руки. Он уже не помнил, что кто-то вошел.
   Лодия подержала его за плечи, заставила поднять голову и поднесла к губам свою флягу с отваром. Энкино, ощутив на пересохших губах горький, сильный, незнакомый вкус, почти пришел в себя. Он тревожно спросил, отстраняясь:
   - Кто ты? Опять?..
   - Нет, я здесь первый раз, - ответила Лодия.
   Она огляделась. В комнате была плетеная из соломы циновка на полу с брошенным поверх одеялом, ничуть не смятым. "Он ни разу не ложился", - поняла Лодия.
   - Пойдем, тебе надо лечь. Держись за меня.
   - Мне ничего не надо, - тихо, но внятно сказал Энкино. - Я же все понимаю. Мне дали увидеть, что я сам - ничто и спасти себя не могу. А теперь я должен понять, что спасение может прийти только от вас и от вашего Князя?
   Видя, что он не слушает ее, Лодия силой заставила его подняться. Энкино не сопротивлялся: он почти не понимал, что с ним делают. Когда она уложила его на циновку, он сразу закрыл глаза.
   - Я еще послушаю сердце, - сказала Лодия, приподняв рубаху у него на груди и доставая деревянную трубку с расширяющейся на концах воронкой.
   Энкино не шевельнулся.
   Сердце пропускало удары. Лодия перевела взгляд на лицо Энкино.
   - Когда-нибудь раньше с тобой так уже было?
   Он не ответил и, кажется, ее слова скользнули мимо его сознания.
   Лодия наклонилась. Она верно определила и болезнь сердца, и то, что состояние больного было отягчено глубоким душевным угнетением.
   - Что с тобой делали? - мягко спросила она.
   - Один раз отвели к кому-то в синем. Как у тебя. (Энкино скользнул взглядом по синей хламиде целительницы, надетой поверх серого платья из тонкой шерсти. Лодия слегка подняла брови. Она догадалась, что это Мирт). Он говорил, что я должен понять истину. Это же чепуха! - неожиданно воскликнул он и вдруг приподнялся. - Истину не познают... через пытки.
   Девушка поддержала его:
   - Хочешь сесть?
   Она слегка нахмурилась, обдумывая его слова.
   - А что с тобой еще происходит?
   - Сколько прошло времени? Я здесь давно? - Энкино снова лег, ощутив такой приступ слабости, что закрыл глаза.
   Его долго держали запертым в этой комнате, часто не приносили даже воды. Энкино яснее всего помнил первый раз, когда комната стала медленно наполняться дымом. Сперва это был только странный, пряный запах, только потом он разглядел сизые струи, больше всего вокруг воздуховода в потолке. "Зачем? Зачем?!" - думал Энкино, хватаясь за край стола, чтобы не упасть. В глазах темнело. Но страшнее всего было, когда он стал понимать, зачем. Чтобы он видел: спасти его может только Князь, его милость. "Зачем ему это? Через страдание он хочет привести к истине... Зачем?!".
   Целительница нахмурилась, слыша, что он еле слышно шепчет: "Зачем?". Все это очень напоминало помешательство. А теперь юноша был еще и близок к обмороку. Лодия поспешно достала из сумки склянку, в которую была налита жидкость с резким запахом, и дала больному понюхать, чтобы он пришел в себя.
   - Голова кружится? Постой... когда ты ел в последний раз? - она вдруг поняла, что раз в комнате нет посуды, нет даже чашки с водой - возможно, он просто очень голоден.
   - Не знаю, - равнодушно сказал Энкино. - Ну и что. У вас же, наверное, все рассчитано.
   - Я не понимаю, о чем ты говоришь. Мое дело лечить, - ответила Лодия. - Не мешай мне.
   Энкино почувствовал, что по щекам у него катятся слезы, и отвернулся, кусая губы, к стене. Лодия обождала. Она привыкла лечить рабов, - те не стыдились, и плакали, и кричали от боли. И он, значит, тоже раб в душе...
   Она снова достала флягу с отваром:
   - Вот, вместо воды...
   Когда он напился и снова повернулся к ней, Лодия ровным голосом сказала:
   - Ты в замке Князя. Здесь не могут сделать с тобой ничего, что не было бы тебе во благо.
   - Это не замок, а каменный сарай, - осипшим голосом ответил Энкино. - Архитектура... Что ты зовешь благом?.. Сидеть тут взаперти? Мне не оставляют даже воды. А этот дым... я задыхаюсь, и от него бывают видения, которые потом путаются с явью. И когда проснешься, то лучше бы умереть, так болит голова. И ни капли воды... - он запнулся, вспомнив, что это уже говорил.
   - Я оставлю тебе, - Лодия встала, поставила на стол уже полупустую флягу.
   Она догадалась, что чужака по воле Князя подвергают тем испытаниям, которых добровольно ищут служители на высоких ступенях посвящения. Поэтому и ее поручение назвали "особым" - у Князя есть свои намерения насчёт этого юноши из падшего мира.
   - По воле нашего Князя страдания оказываются благом, - сказала Лодия, укладывая в сумку трубку, которой слушала сердце. - Испытания сокрушают душу, и через это приходит познание истины. Ты поймешь, что в трудную минуту жизни, когда ты окажешься наедине с собой и ничем не сможешь себе помочь, причастность к Князю спасет тебя. Ты будешь потом благодарен ему за это.
   Энкино, книжник, с удивлением посмотрел на нее. Он слышал уже точно такие же проповеди. Только не здесь, а от священников Вседержителя.
   - Расскажи о своих видениях, - попросила Лодия. - Он сам уже являлся тебе? - добавила она с невольным почтением.
   - Ты думаешь, сам ваш правитель говорил со мной в видениях? - переспросил Энкино.
   Ужаснувшись мысли, которая пришла ему в голову, он прошептал:
   - Кто же он?!..
  
   Лодия распорядилась, чтобы Энкино принесли поесть и поставили на стол кувшин с водой. Она велела рабу убрать в комнате.
   - Я изготовлю пилюли, укрепляющие сердце. Сегодня вечером я их принесу, - сказала она, уходя.
   - А сейчас что? Разве не ночь? - тоскливо спросил Энкино.
   - Сейчас утро. Постарайся встретить новые испытания мужественно, - пожелала служительница на прощание.
   - Не хочу. Это глупо - и пусть будет глупо, - сказал Энкино.
   Наконец он снова остался один.
   Энкино лег на циновку. Он глубоко усомнился в том, что страдания на самом деле ведут к прозрению. Наоборот, от них рассудок перестает быть ясным. Зоран когда-то был ранен в колено и остался хромым, потому что у него неправильно срослись связки. Беды калечат точно так же. В отчаянии, под пыткой, когда даже мир в твоих глазах меняет очертания и цвет, легко всем сердцем принять такое, от чего здоровый человек отвернулся бы с ужасом. Как сохранить ясность рассудка, не посчитать за истину наваждение? "Нельзя верить самому себе, - думал Энкино. - Все, что я думаю сейчас, может быть просто бредом. Но что у меня есть, кроме самого себя?.." Он глубоко вздохнул.
   Видение. Ни земли под ногами, ни неба. Ни луны, ни звезды. Тьма такая, что ее даже страшно вдохнуть. Ничто не движется, ничто не меняется. В темноте, как свеча, фигура небожителя. Вечность, власть, превосходство, могущество - вот что сияет в нем. В его глазах - сила уничижения: когда он останавливает на тебе взгляд, ты ничто... И новые видения. Вечность, власть, превосходство, могущество... Если он и зло, не тебе его судить: ты слишком ничтожен, перед тобой - высшая сила. Тебе не понять, просто преклонись.
   Просыпаясь, Энкино всегда чувствовал, что ему не хватает воздуха, точно какая-то тяжесть давила на грудь. "Вот так жук себя чувствует, когда на него наступают ногой", - думалось ему. Белый душистый дым проникал в комнату через воздуховод.
  
   Шли осенние дожди. В замке - который Энкино назвал "каменным сараем" - было холодно. Лодия, встав с рассветом, пила травник, чтобы согреться. Ей предстоял длинный день, полный дел.
   Ее опять вернули к ее обычным занятиям. Лечить рабов, даже не понимающих, что с ними делают... Лодия чувствовала, как пусто становится на душе. Ей казалось, что жизнь никуда не движется, просто идет по кругу, каждый день бесконечно повторяются одни и те же события. Смысл ускользал от Лодии, как вода уходит сквозь пальцы. Что это с ней? Лодия трясла головой, отгоняя сомнения. Все, что делается, нужно Князю для его целей. Рабы необходимы, чтобы работать на высших, а смысл жизни высших - в совершенствовании, говорила она себе. Переходя со ступени на ступень, они приближаются к познанию божественной сущности своего Князя. Но почему-то при мысли об этом ее сердце не билось от радости...
   Вот и Энкино... тот юноша. Она лечила его, говорила о высшем призвании. Но он сомневается. Он говорит: "Я хочу сомневаться. Если я перестану сомневаться, значит, всё... - и с печальной усмешкой касается лба. - Попробуй и ты хоть раз усомниться. Просто попробуй, что получится".
   Лодия попробовала, просто попробовала... И вот чем это обернулось! Сомнение привилось, словно ветка на дичок, и как от него теперь избавиться?
   Наконец ее вызвал наставник Мирт. Она поспешила к нему, в надежде, что он опять пошлет ее осмотреть чужака из падшего мира.
  
   Лодия отперла дверь в комнату Энкино... Значит, видения пока еще не достигли какой-то неведомой цели, ради которой их посылали - а пленник, догадывалась она, близок к безумию или смерти. Ей и впрямь показалось, что она видит мертвого. Юноша неподвижно лежал на циновке с открытыми глазами. Бледность его была просто восковой, черты лица заострились. Лодия чуть не выронила сумку. Бросилась к Энкино, быстро села рядом, положила руки ему на плечи, наклонилась к его лицу.
   - Жив!
   Девушка приподняла его голову, сунув под нос флакон с солями. Резкий запах привел его в чувство. Через некоторое время взгляд Энкино стал более осмысленным.
   - Это ты? Ты вчера была...
   Лодия знала, что она была не вчера: юноша путал дни. Или он видел ее в бреду недавно? Энкино попытался взять ее за руку, но был так слаб, что рука его соскользнула.
   Лодия прижала пальцы к его запястью. Сердце у него опять сильно сдавало.
   - Ты должен терпеть. Они знают, что делают.
   - Они делают какую-то подлость, - пробормотал Энкино. - Ты скоро уйдешь?
   - Нет, наставник разрешил мне сегодня не ходить к другим больным. Я посижу... - быстро сказала Лодия.
   Тоска в голосе Энкино была такой, что ей стало не по себе.
   - Ты боишься, что если останешься один, то снова начнутся видения? - спросила Лодия.
   - И это тоже. И... - Энкино говорил еще с трудом, силы возвращались к нему медленно. - Ты одна тут похожа на человека.
   - Я не человек, - возразила Лодия.
   - Ну да, да, высшая, - пренебрежительно произнес это слово Энкино.
   Лодия опустила глаза.
   Прошел час. Лодия все так же сидела на полу возле своего больного.
   - Я все жду, когда же я привыкну к этим видениям. Ведь ко всему можно привыкнуть, - говорил Энкино. - Но каждый раз все так же страшно.
   - Когда твой дух будет готов, ты достигнешь нужной ступени, и ты сможешь идти дальше к познанию и обретению божественной сущности...- отозвалась Лодия. - Возможно, ты сам сопротивляешься этому.
   - Это... Отнять сердце и вложить другое? - Энкино болезненно поморщился. - Ты сама бы согласилась? Или ты уже такая, без сердца? - на стене плясали тени от свечи, Энкино приподнялся на локте и посмотрел в глаза Лодии.
   Он не хотел, чтобы Лодия уходила: одиночество убивало его, а с ней было проще говорить, чем с призраками в видениях и снах. Ее ответы не отличались от суждений наставника Мирта, но в голосе слышалось тепло и участие - может быть, помимо ее воли. "Нет, у нее еще есть сердце", - мелькала мысль у Энкино. А Лодия тем временем объясняла:
   - Я же тебе говорила, что пути и мысли Князя непонятны нам, и с каждым он поступает по-разному. Кто-то, как наставник Мирт, удостаивается озарения, преображения в иную сущность совсем рано. Но и он должен был неоднократно преодолеть себя, быть много раз сокрушен и сломлен прежде, чем познать истину. Многие ищут и стремятся к этому сами. А другие, как я, должны проходить путем труда и служения, от ступени к ступени, может быть, всю жизнь - и так и не удостоиться...
   "Значит, не "удостоилась" еще", - почему-то с облегчением подумал Энкино и улыбнулся.
  
   Лодия считала удары сердца - неровные, слабые, - обеими руками держа запястье Энкино. "Надо сказать наставнику: он больше не выдержит..." Лодия чувствовала, что и Энкино это знает. Он сидел боком к Лодии у стола, подав ей руку. На столе в старом подсвечнике горела свеча.
   - Вот так целыми днями глядел на свечу, - Энкино отвернулся от Лодии. - Мне даже воды часто не дают, а свечи оставляют всегда, сколько хочешь. Я понимаю... Когда все плохо, страшно, ничего нет, а чего-то одного вдоволь ...это как-то... утонченнее.
   Он, подумав, добавил:
   - И тебе иногда позволяют приходить, лечить... Все равно это скоро кончится, я понимаю.
   - Может быть, ты все-таки достигнешь озарения, - покачав головой, сказала Лодия.
   - А может быть, наоборот, померкнет последний свет? - с усмешкой Энкино постучал себе по лбу. - Весь вопрос в том, что называть озарением.
   Лодии стало тревожно.
   - Интересно, почему у вас нет путешественников? - Энкино глубоко вздохнул. - Ну да... Непроходимые леса, болота, чащи. Но нас-то это не остановило - меня и моих друзей. Вы не путешествуете, потому что вам ничего не нужно. Истину уже открыл вам Князь или тот мудрец в темно-синей хламиде... Научить другого очень просто: довести его пытками до полусмерти, чтоб он забыл самого себя... - печальная, насмешливая складка появилась у губ Энкино. - У вас все философы так глупо торжественны, как этот мудрец в синем?
   - Наставник Мирт...
   - Тернарий из Тиндарита был поденщиком и кулачным бойцом, Сардоник вышел из богатой семьи, но роздал согражданам все имущество, чтобы осознать свою независимость от богатства. Ренино Оргонтиец владел множеством поместий и не то чтобы особенно раздавал... Все они что-то делали и несли за это ответ, у них был выбор. То, что они считали истиной, им приходилось отстаивать и словами, и образом жизни, - Энкино говорил прерывисто. - А что ваш наставник Мирт? Он сидит в своей комнате, среди во всем согласных с ним книг. Он пишет еще одну, полную напыщенного вздора, который здесь некому опровергнуть. К нему приводят пленника с завязанными глазами - на краю пропасти вести философский спор! Что не так - "уведите его"! Ну как тут не чувствовать себя полубогом!.. - он запнулся: дыхание сразу же сбилось.
   - Тебе об этом говорить нельзя. Волноваться нельзя - опять станет хуже. Не то дам тебе сонную настойку и будешь спать до утра, - пригрозила Лодия.
   - С одной стороны - хорошо, - задумался Энкино. - Если только снов не видеть... А сама уйдешь?
   - И сама уйду.
   - Тогда лучше не надо. Давай о другом...
   - А у вас какие книги пишут? - подняла на него глаза Лодия. - Если не "полные напыщенного вздора", тогда какие?
   - У нас - разные. И вздор тоже... Например, пьесы или стихи. У вас пишут стихи?
   - Да, у нас есть песни о подвигах и деяниях прославленных воинов и служителей. И гимны, выражающие нашу любовь к Князю.
   - Как вы еще все не перемерли от скуки? Лодия! - нервно засмеялся Энкино. - А просто о любви, настоящей, а не к Князю, - неужели у вас ничего нет?
   - О какой - "настоящей"? Ты опять волнуешься. Сейчас уйду, - пригрозила снова Лодия. - И - настойку.
   - Нет, погоди...- Энкино поднял ладонь, жестом показывая ей оставаться на месте. - Если ты от меня этого не узнаешь, то ни от кого этого не узнаешь. Сейчас я тебе прочитаю... - он вздохнул. - Я так и не успел сыграть на сцене героя...
   Он стал читать, остановив взгляд на свече и собрав все силы, чтобы голос не срывался и звучал выразительно:
  
   Храня в пути, метелью воспетом,
   Любовь, надежду, лук и колчан,
   Клинок и верность своим обетам,
   Я в царство мрака пришел незван.
  
   Звенел под ветром сухой бурьян
   И ели сгрудились. Но во мгле там
   Мне каждый камень был амулетом,
   Трава - целительницей от ран.
  
   Я под незримой защитой чар,
   Моя удача - твой светлый дар,
   И нет скончанья твоим победам.
  
   А в сумерки, различим едва,
   Мне отсвет видится волшебства
   Над дроком, вереском, бересклетом.
  
   Лодия сидела неподвижно, глядя на ту же свечу, а не в глаза Энкино - взгляды их пересекались в маленьком пламени.
  
   Свеча уже догорела до половины. Энкино встал, прошел до окна, вернулся. Лодия хотела сказать ему: "Сядь, успокойся", но молчала.
   - О чем ты думаешь? - не выдержала она.
   - Думаю... Думаю, Лодия, вот о чем... - медленно начал Энкино. И вдруг развернулся к ней и резко спросил:
   - Что с вами делает ваш Князь? Зачем вы ему? Ты даже не представляешь, какой жалкий клочок земли это ваше княжество, как убоги ваши строения, как смешны рассуждение этого великого книжника, опять забыл, как его имя... по сравнению с тем, чего достигли мыслители в большом мире.
   - Это падший мир, - сказала Лодия. Она знала, что не должна бы слушать это - но продолжала слушать. - Он лежит во прахе, лишенный присутствия Князя.
   - Да, весь мир пал, а только несколько тысяч человек, или как вы там себя называете, зажатые на клочке земли среди глухого леса, сохранили себя в первозданном виде. Нет, Лодия. Скажи, Князь - это кто? Это ваш правитель, объявивший себя богом? - Энкино уже размышлял вслух. - Или демон?
   - Он - высшее существо. Он - дух, - отвечала Лодия. - Разве ты не понял? Ведь он являлся тебе...
   - Если так, что он делает с вами, и почему замкнул вас здесь, как в тюрьме?! Ведь если он так велик, как ты говоришь, он-то понимает, что такое весь мир, и что такое ваше княжество с кучкой "высших".
  
   Лодия примостилась на скамеечке возле камина. В этот день она не была у Энкино. Наставник Мирт объявил, что достаточно, что скоро все произойдет.
   - Ты спрашиваешь: что такое весь мир? А сама даже не слышала стихов о любви и не ела никогда печеных каштанов, - на прощанье сказал ей Энкино. - На юге, где я родился, много каштанов.
   Лодия заставила его выпить снотворное, он лег на циновку, но уснуть не мог. Целительнице недовольно сдвинула брови. Он очень ослабел и измучен, раз даже лекарства действуют не так, как должны.
   - В Соверне это лакомство знают даже бедняки, а у вас... не изобрели даже печеных каштанов в сахаре! Мыслители! Ну что за вздор! - Энкино засмеялся.
   - Перестань говорить глупости. Спи, - попросила Лодия.
   - Ты считаешь, что это глупости, потому что никогда не пробовала, - не согласился Энкино. - Сначала попробуй, а потом говори. Не перебивай меня, Лодия! Возьми каштаны, надрежь их и положи в золу. Когда достаешь каштан из огня, он лежит, темно-рыжий и тускло блестящий. Но он так горяч, что не удержишь в руке. Твои волосы такого же цвета, мне кажется иногда, что если я коснусь ладонью твоих волос, то обожгусь.
   Лодия растерялась:
   - Что ты такое говоришь?
   - А ты сама знала?
   - Нет...
   - Вот видишь, надо было сказать.
   ...Теперь, сидя перед камином и осторожно, щипцами выкатывая печеные каштаны из золы, Лодия думала: их было десять. Вот первый, вот второй... Вдруг ей послышались за дверью шаги. Лодия вздрогнула и замерла, как будто делала что-то запретное. Но ей почудилось.
   Она сложила каштаны на блюдо и подошла к зеркалу. Энкино был прав. Волосы у нее цвета печеных каштанов. Лодия почувствовала комок в горле. И как он может говорить о каштанах, находясь на грани безумия или смерти? Это твердость, мужество? Но до сих пор Лодия не так представляла себе мужество... Она смотрела на себя. Лодии не понравилось собственное хмурое лицо, на котором словно отпечаталась тяжесть долга и служения. "Скоро все произойдет", - обещал Мирт. "Они делают какую-то подлость..." Лодия отлично знала, что никакое озарение на Энкино не снизойдет. "Вопрос в том, что называть озарением?". Но сердце у него не выдержит.
   "Наставник Мирт обрел иную сущность, новое сердце, но зачем оно нужно Энкино?" - мучительно прозвенело в глубине души.
  
   С утра был мороз. Берест, вышедший на ристалище, глубоко вздохнул, выдохнул пар. Он был без шлема, в легких доспехах, не стеснявших движение. Доспех Береста состоял из стальных блях, наложенных друг на друга и закрепленных на прочной коже.
   Зрители сидели на деревянных помостах вокруг ристалища. Они ничем не напоминали Бересту толпу, которая собирается на зрелища. Высшие ожидали поединка чинно, в строгом молчании. Казалось, готовится суд или священнодействие. В тишине смотритель ристалища громко сказал:
   - Воин Редвин вызвал раба Береста, чтобы подняться на вторую ступень посвящения.
   Берест оглядывался, даже медленно повернулся вокруг себя, чтобы хорошо осмотреться вокруг. Он хмурился, с нетерпением ожидая увидеть соперника. Высшие на скамьях с презрением наблюдали, как раб озирается по сторонам. Редвин вел себя иначе. Он вышел, ни на кого не глядя, погруженный в себя, сосредоточенный на грядущем испытании. Юноша был в таком же доспехе, как Берест, но крытом поверху черной тканью, на которой ярко блестели чеканные головки заклепок.
   "Сейчас подадут знак..." - думал Редвин, приняв стойку, а раб, нахмурив брови, так и остался к нему грудью, с опущенными руками. "Вдруг он совсем неумелый? - встревожился Редвин. - Потом будут говорить, что победа ничего мне не стоила... Но ведь я заранее не знал, что этот раб не умеет драться!".
   Смотритель ристалища махнул рукой:
   - Пусть начнется испытание!
   Редвин подумал: если раб так и останется стоять, опустив меч, то придется его убить, но разве это поединок? А тот сердито и громко сказал:
   - Постарше - что? - никого у вас не нашлось?
   И когда в ответ не услышал ни слова, добавил громче:
   - Вы что?! Велели, чтоб насмерть драться, - и против меня мальчишку выставили? У вас стыд-то есть?
   Воины на скамьях переглядывались с холодным недоумением. Они знали, что это раб из падшего мира. Оказалось, что он не умеет даже прилично вести себя на ристалище, где испытывается мужество и величие духа.
   А Берест рассердился еще сильнее. В издевку что ли его заставляют биться насмерть с мальчиком? Противник казался ему младше Энкино, хотя смотрел твердо и смело.
   Редвин поднял брови, держа наготове клинок. Невольник ведет себя недостойно... какой спрос с невольника? У него и так нет чести. Но долгожданный первый бой самого Редвина начинался нелепо: с препирательства с рабом! Парень бросился на врага. Придется убить его скорей, а потом вызвать другого, сильного и смелого. Редвин занес меч. Раб быстро отскочил и поднял свой.
  
   Бой был коротким. Редвин думал, что после глупого начала боя, которое вызвало неудовольствие старших, он может спасти свою честь, сразив этого неотесанного раба в первой же сшибке. Но юноша слишком торопился. Во время колющего удара раб поймал его правую руку себе под мышку. Чувствуя лезвие чужого меча у самого горла, Редвин перестал вырываться.
   Берест шепнул:
   - Я тебе ничего не сделаю, только скажи... Со мной были люди, мои спутники. Что с ними? Две женщины были - не слыхал?
   Но Редвин молча покачал головой.
   - Я прошу тебя, скажи, тогда я тебя отпущу! Ирица - моя жена, - взмолился Берест, с трудом приглушая голос.
   Редвин вдруг слегка усмехнулся, извернулся и вывернулся. Но Бересту удалось перехватить его сзади, зажав горло локтем. Из этого захвата парню было уже не выскользнуть.
   - Ну, говори! - снова зашептал Берест. - Неужто у тебя ни страха, ни жалости? Так я сам тебя не пожалею!
   Редвин равно презирал и жалость, и страх. Он только подумал: "Сейчас он сломает мне шею или задушит. И даже боя настоящего не было..." Берест изо всех сил оттолкнул высшего от себя и первым поднял с земли его оброненный меч. Зрители вокруг ристалища сидели по-прежнему чинно и торжественно. У смотрителя ристалища Нейвина неодобрительно окаменело точеное, худое лицо. Вмешаться в бой никто не был вправе. Честь требовала, чтобы оба противника оставались в равном положении. Гибнущий воин точно так же оказывался в руках раба, как и раненый раб в руках воина.
   Упавший Редвин подождал удара. Потом понял, что враг хочет дать ему подняться, прежде чем убить. Юноша встал с земли.
   Но Берест уже шел к выходу с ристалища, сердитый и разгоряченный.
   - Пустите меня, - сказал он охране у выхода. - Я победил.
   Редвин перевел взгляд на распорядителя, стоявшего среди толпы зрителей на небольшом свободном пятачке.
   - Раб победил, - сурово подтвердил тот. - Отведите его в барак.
  
   День за днем шли чередой. Илла совсем освоилась. Втянулась в работу и в мелкие дрязги своего барака. Случалось, к ней подходил, путаясь в цепях, то один, то другой из рабов и пытался без лишних слов повалить на нары. Но Илла умела драться, а местные парни, кажется, нет, - и каждый раз они пятились, потирая ушибленные места и ругаясь.
   - Зачем ты их гонишь? - однажды сказала беременная женщина, с которой Илла раньше ходила на скотный двор. Ее недавно освободили от всех работ: поздним вечером заглянула усталая дцелительница, осмотрела ее и сказала, что ей можно оставаться в бараке.
   - Будешь как я, - она показала на свой живот, - не будешь работать. Долго.
   Илла упрямо стиснула зубы.
   Она сидела на нарах и гладила кота: его не прогнали из барака, и иногда Илла давала ему полакать из своей миски похлебки. Впрочем, кот на угощение не льстился: он наверняка охотился на мышей. Илла вспоминала, как в Богадельне кот по ночам приходил в их с Зораном каморку и забирался на топчан погреться... Хотя в Богадельне все считали Иллу сожительницей Зорана, на самом деле они только-то и спали рядом под одним плащом, как "ничьи" дети в подвалах.
   Однажды весь день лил дождь. На скотном дворе Илла таскала ведра с навозом и вымокла до нитки. Ночью у нее начался жар. К утру стало лучше. За ночь никто из рабов не подошел к ней, не подал кружки воды, хотя Илла сама всегда помогала соседям по нарам...
   На рассвете Илла, поднявшись, как во сне, побрела на работу. На скотном дворе болезнь как-то забылась за хлопотами, а вечером опять начались жар, кашель, озноб.
   От теток в Богадельне Илла слыхала, что кошки ложатся хозяину на больное место и "лечат" его, как лечила Ирица, какой-то своей особенной силой. И правда, теперь кот свернулся у нее на груди, грел... Илла закрыла глаза и начала дремать. Вдруг она услышала шипение кота и брань: он кого-то оцарапал в темноте. Рябой парень, который приставал к Илле, когда ее впервые привели в барак, скинул кота и навалился сам. У Иллы не было сил его оттолкнуть - а его, кажется, не смущало, что она больна и в бреду. Илле казалось, что она звала Зорана на помощь - на самом деле она кричала мысленно, как во сне, когда не можешь проснуться. Да и все произошедшее казалось сном, только больно было по-настоящему.
   Лишь утром, когда спал жар, Илла пришла в себя... Кот пытался боднуть ее головой, подлезть под руку, но Илла отстранила его. Кот был из прошлого. Кот и Зоран остались во вчерашнем дне. Кот, впрочем, не обиделся, а снова настойчиво вспрыгнул Илле на колени. Илле стало жалко его.
   - Ладно. Ты просто будешь на память, - сказала она коту.
   Она прижалась лицом к его грязной шерсти - но на этот раз глаза ее оставались сухими.
  
   Редвин не мог понять, почему раб не убил его? Бывало ли прежде, чтобы невольник на арене сохранял жизнь воину? Он с детства слышал рассказы о поединках, но о таком - никогда. И ни наставники в Доме Воспитания, ни кодекс чести не подсказывал юноше, как должен поступить в таком случае высший?
   Редвин собрался за советом к соседу: поддерживать добрые соседские отношения считалось хорошим обычаем. Его соседом был опытный воин Радко из Старой ветви: так назывался его род. Когда Редвин зашел к нему, оказалось, что у Радко в гостях смотритель ристалища Нейвин. Молодой воин хотел уйти, чтобы не мешать старшим, но Радко позвал его, увидев в окно.
   - Ты хочешь знать, как тебе теперь поступать? - со своей обычной невозмутимостью заговорил Нейвин, выслушав юношу. - Упражняйся, вызови этого раба снова и убей, чтобы показать всем: его победа тебя не устрашила.
   - Я не боюсь смерти, - Редвин покачал головой, отгоняя навязчивые мысли. - Но я задаюсь вопросом: не обязан ли я ему теперь чем-нибудь? Не должен ли я испытывать благодарности... Строгое лицо Нейвина не изменилось:
   - Ты сам ответил на свой вопрос. Ты сказал: "Я не боюсь смерти". Значит, ты не дорожишь жизнью, как дорожил бы человек?
   - Не дорожу, - подтвердил Редвин.
   - Если бы жизнь рабу сохранил другой раб, или - тем более - высший, раб был бы благодарен, потому что он боится. Такова его низшая природа. Но тебе сохранили то, чем ты вовсе не дорожишь. Разве ты умолял, просил об этом?
   - Нет.
   Нейвин пожал плечами.
   - Так суди сам, за что же тебе благодарить? Раб сделал то, о чем ты не просил, и сохранил тебе то, чем ты не дорожишь.
   Его совет не успокоил Редвина. Поступок странного раба-чужака волновал многих. Радко не нравился шум, который подняла вокруг этой истории молодежь.
   - Не понимаю, почему столько суматохи вокруг вашего Береста? О нем разговору едва ли не больше, чем о Хидмаре. А он даже не доблестный раб. Всего одна победа на счету... Особой свирепости, да и особенного мастерства он не показал.
   Но молодые воины жарко оспаривали друг у друга право первым вызвать Береста на следующий поединок. Повстречав Альхасира, которого знал еще по Дому Воспитания, Редвин услышал, как тот запальчиво доказывал сверстникам: "Мне странно, что Радко и некоторые другие не понимают! Раб должен убивать, раз победил, иначе бой с ним уже не будет подвигом. Какой смысл тогда в поединках, если люди станут щадить побежденных? Раба недаром приучают к жестокости. Если он не справляется со своей работой, его следует наказать!".
   Редвин спросил об этом самого Радко. Тот лениво отмахнулся:
   - Альхасиру нужно быть хладнокровнее. Вечно он горячится! Какие могут быть правила боя у рабов? Будь у них правила, были бы понятия чести и приличия, как у нас. Этот парень, Берест, вышел на арену и давай пререкаться. А что поделаешь? Неужели скажешь ему: "Ты непристойно себя ведешь!". Да он на то и раб, чтобы вести себя непристойно! Что ты от него хочешь? На ристалище ему позволено драться любыми способами. Пусть хоть кусается, если ему это сподручней. Воин должен отвечать за себя, Редвин, а не зависеть от поведения раба. У меня тоже была история. Нейвин, наверное, помнит... Я считался искусным воином, выдержал шесть боев. Выхожу на арену. А раб передо мной на колени! "Пощади, отдай на любые работы, пощади!", - Радко хмыкнул. - Не умолять же раба быть смелым? Я одним махом снес ему голову и заодно руку, которой он закрывался... Ваш Берест, с которым теперь так все носятся, хотя бы сражается. Если тебе не по вкусу, что он не убивает, есть один проверенный способ... - Радко помолчал и добродушно ухмыльнулся. - Не проигрывай.
  
   Участвовать в отрядном бою Бересту выпало по жребию. Берест понял, что это драка наподобие "стенки", но с оружием. Не метали жребий только доблестные рабы. Набранная из остальных десятка была переписана надзирателем.
   Берест ожидал, что они начнут совещаться перед боем. Он огляделся, чтобы подойти, когда те соберутся вместе. Но вся десятка разбрелась по углам. Берест с нетерпением подождал еще. Он думал, что кто-нибудь из десяти, кого больше уважают остальные, наконец созовет совет. Под вечер Берест не выдержал и подошел к светловолосому, голубоглазому парню, с которым успел сойтись ближе прочих.
   - Ну, Снодрек, что? Кто у нас за старшего?
   - Чего тебе неймется? - с горечью бросил тот.
   - Ну, вроде того... Я ваших обычаев не знаю, - примирительно отвечал Берест. - Только раз стенка на стенку, то надо сперва сговориться.
   Раб молча посмотрел на него с таким недоумением, что Берест развел руками:
   - Так всегда ведется.
   - Перебьют нас - и все, - уронил раб.
   Он знал, что говорил. Обычно воин-высший был сильнее бойца-невольника. В поединке раб еще мог надеяться выстоять. Но когда десятеро выходило против десятерых, то потери рабов всегда были больше, и высших вскоре становилось девять на семь, семь на одного. Потому доблестные рабы и не тянули жребия вместе со всеми: хозяевам жалко было терять их в отрядном бою. Это считалось состязанием для молодежи.
   Берест продолжал донимать своего приятеля:
   - Неужто у вас бьются безо всякого сговору, каждый за себя?
   Тот с бранью вскочил с топчана, грозя кулаками, чтобы только новичок от него отвязался. Берест схватил его за плечо:
   - Нет, погоди! Пошли соберем нашу десятку.
   Берест был готов к тому, что и остальные его тоже не станут слушать. Однако он, что называется, закусил удила: решил брать упрямством. "Сто раз повторю одно и то же, куда они денутся?". Но когда Берест заговорил настойчиво и твердо, вся десятка подавленно притихла. Сработала въевшаяся в душу привычка подчиняться чужому решению. Натиск Береста, его убежденная речь точно зачаровали девятерых рабов.
   - Каждый за себя - это гибель, - втолковывал тот. - Раз они сильнее, то мы возьмем верх, только если у нас выручка будет лучше. Как у добрых людей делается? Бойцы покрепче - те зовутся опорой. От опоры в драке не отходить. Ни назад чтоб не бежать, ни вперед. В опору пойду я сам, еще двоих надо выбрать, покрепче. У прочих одна работа: опору защищать, чтобы не свалили. Рубиться, врага сломить - это дело опоры, а ваше - чтобы мы на оборону силу не тратили, а твердо знали: с боков у нас по товарищу, которые в обиду не дадут. Три дня у нас впереди. За это время на ристалище можно будет попробовать.
  
   Мирт был книжник, мыслитель. Смотритель Нейвин с детства пошел по воинской стезе. Но в Доме Воспитания они, ровесники, жили вместе, просто неравное время уделяли разным занятиям. С тех пор Нейвин мало виделся с Миртом. И все же высшие считали друг друга связанными общими узами. Когда Нейвину понадобился совет, он не колеблясь зашел вечером к Мирту.
   Тот писал за столом при нескольких свечах, чуть дрожащих от невидимых потоков воздуха. После приветствия, такого простого, будто они с Нейвином последний раз встречались только вчера, Мирт пригласил его сесть.
   - Ты видел сегодняшний бой, несравненный? - сумрачно спросил Нейвин. - Все десятеро высших полегли от руки рабов. Альхасир, одаренный воин, погиб, - спокойно прибавил он.
   ...День поединка выдался морозным. Уже несколько раз выпадал снег и ярко блестел под солнцем. Рабы очистили от снега ристалище. Облака в небе белели далеко друг от друга. На воинских доспехах, украшенных гравировкой или серебряной насечкой, тускло играли блики. Даже простые стальные бляхи на доспехах невольников были облагорожены солнцем. Оба отряда вышли с непокрытыми головами. Этот обычай поначалу удивлял Береста. Но местные не вели внешних войн - с врагом, у которого было другое вооружение. А сражаться между собой можно хоть бы и совсем без брони, не то что без шлема.
   Рабы встали так, как учил их Берест: между своими бойцами-"опорами". Воины-высшие напротив них нетерпеливо ожидавшие знака к началу боя, взглядами выбирая себе соперника. Не один взгляд останавливался на высоком рабе, лицо которого густо заросло мелкой молодой бородкой, и светлые, блестящие под солнцем волосы обрамляли упрямый лоб. Сразиться с этим невольникам хотелось едва ли не каждому. А Берест узнал Альхасира и стиснул зубы. Он вспомнил, как тихо щелкнул арбалет, Зоран схватился за грудь, пробитую маленькой стрелкой, и так и умер с мыслью, что тетива у парня спустилась случайно.
   - Я не видел боя, прославленный, - сказал Нейвину наставник Мирт. - Я был весь день занят своей рукописью и никуда не выходил. Как это произошло?
   - Их Берест - вовсе не великий боец, - рассказывал Нейвин. - Он сильный и смелый раб, но не мастер боя. И все-таки с ним сегодня в полдень рабы убили десятерых наших, а сами вшестером остались невредимы. Такого никогда не случалось до сих пор.
   Мирт, отодвинув от себя рукопись и опершись подбородком на запястье, не прерывал его даже кивком.
   ...Альхасир бросился прямо на Береста. Юноша боялся, что кто-нибудь опередит его и убьет этого раба раньше. Альхасир ожидал, что рабы тоже кинутся в схватку, и два отряда рассыплются на сражающиеся пары, как всегда бывало прежде. Рабы двинулись навстречу, но медленным бегом и не разделяясь. Когда Альхасир оказался перед Берестом, тот угрюмо посмотрел ему в глаза. Альхасир в глубине души почувствовал: что-то не так. Но поздно. Клинки сшиблись. Берест, придержав меч воина своим, с силой отвел его руку, - и раб, что защищал Бересту бок, вогнал Альхасиру острие короткого клинка под ребро прямо между пластин легких доспехов...
   - Похоже, раб из падшего мира научил их драться так, как дерутся в его краях, - в раздумье произнес Мирт. - Это бесчестный бой, который от природы подходит рабской натуре. Каждый из них по отдельности ничего не стоит. Им не хватает ни собственной храбрости, ни готовности умереть. Тогда они сбиваются в кучу. Они связаны общей порукой. Воины не вправе опускаться до этого. Мы должны одолеть доблестью и искусством. Высший бьется лишь за собственное совершенство.
   - Да, несравненный, - почтительно ответил Нейвин. - Я пришел спросить, верно ли мое решение? Берест мне неровня. Он еще ничем не заслужил боя со мной. Но я хочу вызвать его и убить. Как ты считаешь, не скажут ли воины, что я вызвал на поединок неравного и этим уронил себя?
   Темные, проницательные глаза Мирта встретились с его стальными, серыми.
   - Скажи мне сам, Нейвин: для чего же ты хочешь это сделать?
   Нейвин слегка усмехнулся.
   - Я просто хочу посмотреть, сумеет ли этот раб выкинуть и со мной какую-нибудь новую штуку? Или ему наконец придется за все заплатить?
  
   Пятеро невольников, которые после отрядного боя остались в живых, продолжали считать Береста вожаком. Победу и свое спасение они целиком приписывали ему, как будто он в одиночку положил десятерых высших. Особенно восхищался вожаком голубоглазый силач Снодрек. До сих пор он знал одну цель: выбиться в доблестные рабы. Но отрядный бой, на который он вышел с чувством обреченности и из которого вернулся победителем, заставил его со всей страстью поверить в Береста и его странное боевое учение: "сам погибай, а товарища выручай".
   Никогда прежде Снодрек не испытывал такого упоения схваткой, как тогда, когда вместе они переломили бой, смели воинов, порубили их, залили их кровью песок на арене. И этим он был обязан Бересту, вожаку.
   Хидмар, доблестный раб, посматривал на Береста косо. Он и несколько подобных ему выбились за счет личной отваги и умения, отрядные бои им уже не грозили. В глубине души они держали сторону воинов: им казалось несправедливым, что более слабые взяли верх над сильными.
   Однажды на ристалище Хидмар окликнул Береста:
   - Сколько дней тебе жить осталось?
   Берест бросил:
   - Отсюда не видать.
   - Как только тебя один на один вызовет настоящий воин, тебе конец, - обещал Хидмар угрюмо. - За чужими спинами не спрячешься.
   Берест нахмурился:
   - Вот ты как? Я не прячусь за чужими спинами, и кто сунется - даром не спущу!
   - Ну-ну! - Хидмар засмеялся. - Я видел, как ты бьешься. Когда бы нам позволяли драться между собой, я бы показал тебе, чего ты стоишь! Ты не похож на человека, который учился боевым искусствам всю жизнь.
   - Некогда было баловством заниматься, - ответил Берест. - Надо было хлеб растить. А раз нам с тобой помериться нельзя, то и отойди. Что зря разговариваешь?
   К ним приблизился покрасневший от ярости Снодрек и встал рядом с Берестом.
   - Не хвались, Хидмар! Когда бы нам позволяли драться межу собой, то у тебя бы ничего не вышло. Мы бы не посмотрели, что ты доблестный, нас с Берестом зато шестеро, - и, обернувшись к Бересту, воинственно добавил. - Да мы что хочешь для тебя сделаем!..
   Еще двое из шестерки подошли с другого конца ристалища.
   Ошеломленный Хидмар, ворча про себя, отвернулся.
   Берест сам не ожидал такой развязки. Он и знал, что у добрых людей вшестером против одного не дерутся. Но грела душу мысль, что они, шестеро выживших, теперь будут стоять друг за друга. Берест с признательностью оглянулся на Снодрека. А Снодрек с такой откровенной преданностью посмотрел на Береста, что тот, хотевший что-то сказать, осекся. Раб ждал от вожака достойного вожака ответа... Берест хмыкнул, проговорил:
   - Пошли, Снодрек: вон, надсмотрщик в нашу сторону глядит, что мы бездельничаем.
   Подняв мечи, они встали в пару друг против друга.
  
   Князь Тьмы пытался понять, как удалось Бересту вочеловечить лесовицу? Он не желал спрашивать об этом у самого человека. Люди обладали особым даром: свободной волей. Человек был освобожден от высшего произвола. Потому-то Князь Тьмы не хотел иметь посредником между собой и силами мира шального чужака Береста. Возможно, властелин Подземья сломил бы его пыткой или подкупил обещаниями. Но человек неверен, человек всегда может изменить, его судьба не предопределяется свыше. Князю Тьмы самому была нужна тайна мира, из-за которой лесная земнородная тварь откликнулась на зов.
   Он несколько раз виделся с Ирицей в саду своего замка. Лесовица чувствовала его потустороннюю силу и боялась. Однажды Князь явился ей в блеске нечеловеческой красоты. Ирица в смятении вгляделась в прекрасное и правильное лицо, в высокую, стройную фигуру. Такой симметрии не видала она ни у людей, ни в природе.
   - Ты должна полюбить меня, лесная пряха. Может быть, в этом разгадка пробуждения твоей души, а не в одном том, что человек дал тебе имя? Скажи, чего нет во мне, что есть в нем? Какой еще облик я должен принять, чтобы ты видела: я во всем превосхожу его? Твой Берест - мотылек-однодневка, даже если бы я отпустил вас обоих на волю, и вы стали бы жить вместе, через три десятка лет твой муж превратился бы в седого дряхлого старика.
   - Отпусти нас на волю! - с мольбой воскликнула Ирица.
   Князь Тьмы оборвал ее стремительным жестом:
   - Молчи! Сейчас или потом, я овладею этим миром. Признай хозяина, земнородная тварь, маленькая богиня лесной травы! Когда я зову тебя, ты должна идти на мой зов. Ирица! - вдруг властно воскликнул он.
   Этот возглас был холоднее вьюжного ветра. Ирице почудилось, еще немного - и стужа погубит ее, как заморозки губят по осени еще не увядшую траву.
   - Нет! - крикнула она и отвернулась, отступила, только бы не смотреть в его глаза. - Оставь меня! Не трогай... оцарапаю!
   Мертвенно прекрасное лицо Князя Тьмы возникло перед самыми ее глазами.
   - Ирица! - снова позвал он. - Отныне я даю тебе имя!
   "Нет, не ты, а он!" - подумала лесовица... Князь почувствовал, как она обмирает в его руках. Время для Ирицы перестало идти. Ей казалось, что она спит мертвым сном под тяжелым сугробом, и до весны бесконечно далеко. Вот-вот, и она забудет, что она Ирица. Из последних сил она старалась не забывать. Ведь когда придет лето, она снова возродится на поляне в лесу. Только Берест останется один, в плену...
   Все деревья в саду давно облетели. Неубранные листья у их корней были присыпаны снегом. Князь медленно, точно в глубоком раздумье, опустил лесовицу на землю. Она неподвижно, как мертвая, лежала у его ног, и даже старая слива, к корням которой бессильно склонилась ее голова, не могла вернуть ей жизненную силу.
   Ирице и теперь, сквозь овладевающий ей зимний сон, было так жаль Береста, что слезы катились по щекам из закрытых глаз. Она во тьме искала душу своего мужа, чтобы успеть попрощаться и утешить его.
  
   ...Падал редкий снег. Берест дрожал от холода. Его приковали к столбу на площади в одной нижней рубашке. Он был наказан, а наказания для рабов простые: смерть за все. Мимо площади ходили на работы и обратно невольники из бараков. На устрашение другим Береста поставили к столбу, а снимут уже мертвеца. Еще вчера он не знал, что утром окажется в цепях у столба. Снежинки путались в волосах, таяли на лице, текли за воротник.
   Небо затягивалось тучами, когда утром он вышел на ристалище, на поединок с прославленным Нейвином. Его вызов сам собой приравнял Береста к лучшим. Но Снодрек приуныл, и вся пятерка пала духом.
   - Нейвин тебя убьет, - прямо сказал вожаку Снодрек.
   Берест повел плечом:
   - Раньше смерти не умирать. В бою всегда неровен час, там посмотрим...
   Он слышал, что надежды у него мало. Но ведь и правда в схватке неровен час, не угадаешь, как оно повернется. Главное, не будь дураком, слабаком или неумехой...
   Однако утром все сложилось иначе.
   Нейвин ждал Береста на ристалище. Распорядителем боя вместо Нейвина был его старший надсмотрщик. Он дал знак к началу.
   Но Берест бросил под ноги меч:
   - Моя жена умирает. Я не буду драться.
   Ночью ему приснился лес: сырая, серая осень. Уж не ее ли это и лес, не та ли поляна, где Берест впервые увидел лесовицу? На ветвях кое-где еще держатся последние намокшие от поздних дождей листья, трава пожухла.
   Во сне Бересту чудилось, что это все наяву. Он снова бежал с каменоломен, спасался от погони, прислушивался к лаю собак. Ирица возникла перед ним в зарослях ольшаника, позволила себя увидеть. Она была похожа на увядший стебель травы. Берест вспомнил, как говорил: "Травинка ты лесная". На ней нет ни одного украшения из ягод или коры, которые она так любила. Длинные волосы распущены. И голос лесовицы еле слышен, как будто она собирает последние силы, чтобы сказать:
   - Берест, бедный мой, не бойся за меня. Придет лето, трава ирица войдет в силу, и я опять встану из нее... Я не хочу тебя забывать. Ты мой муж. Ты дал мне имя. Мне было хорошо с именем - и с тобой.
   Берест обхватил ее обеими руками, не давая уйти, исчезнуть.
   - Нет, не бросай меня! - вскрикнул он и продолжал приглушенно. - Ирица, подожди... Я не отпущу тебя. Ведь ты моя! Ты моя, а я твой, помнишь?
   Как одиноко стало ему на душе!
   - Ирица, я смогу тебя защитить, ты мне веришь? Погоди... Еще зима не наступила. Ирица, я же не отпущу тебя, не отдам тебя никому!
   Берест проснулся с бьющимся сердцем, тяжело дыша. В горле стоял комок. Берест не понимал, где очутился. Куда девался лес? Что это за бревенчатые стены, что за люди, спящие вокруг? Одно Берест понимал ясно: то, что он видел во сне - это правда. Ирица умела читать его мысли и видеть воспоминания. Наверное, ей хватило силы прийти в его сон. Она и пришла - проститься...
   ...Утром Берест вышел на ристалище и бросил меч под ноги своему врагу. Зрители вокруг ристалища молчали. Берест швырнул меч под ноги на песок, и тишина стала гнетущей.
   - Моя жена умирает! Я не стану драться. Пустите меня к ней, покажите ее мне, тогда буду. А нет - убейте так!
   Нейвин медленно подошел к Бересту. Тот не отшатнулся, не посторонился и даже не отвел взгляда. Нейвин вспомнил рассказ своего друга Радко, который однажды убил отказавшегося от боя раба. Но тогда раб упал на колени и молил о пощаде. Берест же стоял, точно каменный, и смотрел тяжело и сурово.
   - Я не убью его сейчас, - громко произнес Нейвин. - Верните ему его женщину, и я убью его в честном поединке! Пусть никто не скажет, что он погиб, потому что сам пожелал смерти.
   Нейвин вложил в ножны клинок.
   Слово прославленного значило многое. Но на сей раз поступок упрямого раба переходил любые границы. Это был бунт на глазах у всех, человек осмеливался ставить условия высшим.
   Когда снежная туча пришла и наконец встала над городом, Береста в цепях уже приковали к столбу на городской площади.
  
   Хассем работал у мехов в большой кузнице. Он не замечал, как пролетают ночи на дощатых нарах, а дни были полны грохота и жара. Поначалу Хассем еще мечтал отомстить убийце Зорана. Перерезать ему горло, как однажды Кроту. Украсть один из скованных в кузнице ножей и ждать, верить, что однажды встретит этого молодого воина по пути в кузницу или в барак. Хассем бросился бы на него при всех и с готовностью сам заплатил бы жизнью за свою месть. "Он не должен жить!" - ненависть доводила Хассема до отчаяния. Он часто не спал ночами, и другие рабы испуганно сторонились, поглядев в глаза смуглого худощавого юноши, который совсем не казался сильным.
   В детстве мать учила Хассема верить в Единого Создателя. Она не умела ни читать, ни писать. Их с мужем - отца Хассем совсем не знал - привезли на корабле из Этерана. Маленькая черноглазая женщина не много могла рассказать о Творце, но говорила с жаром. Остальное Хассем додумал, стараясь сделать понятнее для себя. Страдания людей он объяснял тем, что они несут изначальное наказание за неизвестную им предвечную вину. Хассему приходило в голову: мы были когда-то кем-то иными, потом родились здесь, чтобы нести наказание. Кто честно отбудет срок - вернется на забытую родину. Кто провинится опять, пойдет в еще худшую тюрьму.
   Мальчишкой Хассем старался отбыть свой срок получше. Он усердно работал и не крал на кухне даже по мелочи. Только Берест на каменоломнях смутил его. Хассему он нравился, и подросток решил открыть Бересту глаза: пусть и Берест тоже в конце жизни заслужит прощение. Но Бересту и Вседержитель Хассема пришелся не по душе. Он сердито сказал приятелю, что слышать больше не хочет о богах-тюремщиках.
   Берест не верил и в то, что для всех людей в мире жизнь - каторга.
   - Мои мать и отец жили счастливо и в любви.
   - Ну вот же... - пробовал возражать Хассем. - Они думают, что тебя убили.
   - Это, брат, и со счастливыми случается, - ответил Берест и вздохнул. - Ничего. У них еще двое сыновей... И я тоже хочу быть счастлив. Не хочу жить в цепях, - он возмущенно сжимал кулак, поднимая схваченную кандалами руку. - Вырвусь.
   Хассем недоверчиво качал головой. Но Бересту, похоже, было все равно, верит ли ему этот замкнутый черноволосый паренек. Все выходило по его, Береста, воле. Он и сам вырвался, и Хассема в конце концов выручил с каменоломен. Хассем долго думал над его простой целью: "Хочу быть счастлив". Мать говорила Хассему, что это неугодно Творцу. А Берест был убежден, что человек для этого и живет. И Хассем, видя трудные победы своего старшего друга, невольно начинал колебаться: да уж и в самом деле, не для счастья ли рожден человек, а зло - не что иное, как зло, а вовсе не высшая справедливость?!
   Битва с Демоном, побег с каменоломен, освобождение Энкино убеждали Хассема, что воля Творца - чтобы каждый был свободен и счастлив. Только не все люди понимают, что это настоящая воля Творца, и ради достижения других, ложных целей закабаляют и себя, и друг друга.
   На глазах Хассема погиб Зоран, успевший стать для него тем, чем был бы, наверное, отец. В своей земной судьбе Зоран испытал так много бед, что выходило: если жизнь людей - искупление, то он несет наказание за что-то еще более ужасное, чем другие люди. Хассем не верил, что Зоран когда-то, "до жизни", был преступником. У него чистая душа. Если он сумел остаться добрым после всех жизненных передряг, что могло заставить его стать злодеем "до жизни"? Неужели еще большие муки? Но тогда все мирозданье несправедливо! А в душе Хассем ни разу не уклонялся от мысли, что мироздание прекрасно и Творец прав.
   Так Хассем окончательно расстался с верой в предначальную вину людей и искупление ее при жизни в Обитаемом мире.
  
   Рабская жизнь не была для Хассема внове, и он привык к ней легко, но на этот раз без смирения. Раз Хассем больше не допускал мысли об изначальной виновности всех людей и о мире-тюрьме, то в рабстве и несправедливости не осталось для юноши ничего священного. Он теперь чувствовал жажду единоборства с ними. Хассем готов был бросить работу и больше никому не подчиняться даже ценою смерти. Его удерживало, что он был не один. Хотя он ничего не знал о судьбе своих спутников, но надеялся - он еще увидится с ними. Хассем искал способа послать о себе весть и верил в находчивость Береста.
   За тяжелой работой на мехах и в краткие минуты отдыха, когда от усталости миска с похлебкой едва не выскальзывала из рук, Хассем не переставал мысленно взывать к Творцу: "Дай мне знак, как поступить!". Творец освобождает одних людей руками других. Хассем почти не сомневался, что Берест снова - а может быть, и он сам - послужит орудием Творца. Эта уверенность в нем росла. Глаза раба-подручного Хассема горячо блестели в темноте кузницы, отражая пламя горна...
   Этой ночью ему снился сон. Не тяжелый, не тревожный. Хассем видел город - тот самый, где сейчас был невольником. Путь Хассема в кузницу лежал через главную площадь. Мимо ходили его товарищи по бараку, но во сне они не были рабами. Они были одеты, как свободные люди, и могли идти, куда захотят. И в городе, и в окрестностях они - полные хозяева. Хассему было неловко расспрашивать, как же они, такие покорные и несчастные, вдруг освободились? Куда теперь девались те, кого они так боялись и называли высшими?
   Хассем искал своих друзей. Он думал: уж Берест точно знает, что случилось...
   Хассем проснулся. Была глубокая ночь, весь барак спал, за стенами не было слышно ни звука. Хассем снова закрыл глаза... Ему свыше велено найти Береста! Это - знак. Творец сказал Хассему во сне, что они добьются свободы.
  
   Береста приковали к столбу на площади еще до полудня. С утра сыпал снег. Берест думал, что какой-то срок продержится на ногах, а когда не сможет стоять сам, его удержат цепи. Мимо буду ходить люди и смотреть на его позорную казнь, как он будет понемногу каменеть, замерзая насмерть.
   Берест с яростью поводил плечами, пытался расшатать столб, но только оковы звенели, и он понимал: ничего не выйдет. Он совсем застыл из-за снега и ветра. "Безответная лесовица. Где ты теперь? Знаешь ли, что мне тоже осталось недолго?.. Ирица, как поднимешься новым летом из своей травы, живи счастливо, не ходи больше к людям и меня не вспоминай!".
   Берест почувствовал, как чьи-то руки крепко встряхнули его за плечи. Он поднял голову. Перед ним стоял Хассем, как будто соткался вдруг из морозной дымки. В черных волосах его сверкали снежинки. Берест ясно видел близко от себя его усталый, сосредоточенный на чем-то нездешнем взгляд. Так иной раз на дороге вдруг наткнешься на сидящего на пне ворона, и он проницательно посмотрит на тебя блестящими темными глазами.
   - За что тебя? Что ты сделал? - у Хассема стучали зубы, точно от холода, он стал ощупывать цепи, словно надеялся найти место, где можно их разорвать или разомкнуть.
   - Хассем! - в возгласе Береста прозвучала вся горечь и радость встречи.
   Тот снова посмотрел в глаза Бересту. С лица Хассема исчезла печать усталости.
   - Берест, я должен был найти тебя... Послушай. Ты останешься жив. Все останутся живы. Творец избрал тебя, чтобы дать свободу всем. Ты слышишь?.. Мне нужно было это тебе сказать. Ты не умрешь.
   К столбу подходил надсмотрщик. Рабов не водили под конвоем. Но в часы, когда те шли на работы или с работ, надсмотрщики ходили по улицам, следя за порядком. Берест увидел надсмотрщика первым, дернулся, и по его взгляду Хассем догадался, что надо обернуться.
   Хассем обернулся, но не отступил, потому что сейчас он не был рабом, а посланником свыше. Плеть свистнула, полоснула его по плечу, потом по лицу. Хассем не закрывался и не бежал. Как он мог бежать, если только что принес Бересту весть о грядущей для всех свободе? Словно дух, Хассем в этот миг на самом деле не чувствовал боли.
  
   Илла забилась в угол нар, прижалась к шершавой стене, нащупала в темноте кота и сгребла в охапку. Во время болезни она стала такой же, как и все женщины в бараке: общей. Илла и теперь защищалась, но рабы, которые были сильнее ее, больше не обращали на это внимания.
   Дорогу на скотный двор припорошило снегом, день за днем становилось все пасмурней. Выходя из барака, Илла жмурила от ветра глаза. Иногда она придумывала, что сказала бы Зорану, будь он жив. Но ей все труднее было его представлять.
   Порой Илла воображала, что сделал бы Зоран за нее с каждым из этих проклятых рабов и по отдельности, и со всеми вместе. Он бы по бревнышку раскатал их грязный барак! Но потом Илла сама смеялась над собой горьким смехом: вот уж кто ничем теперь не поможет, так это Зоран. Серый кот часто мяукал, его шерсть свалялась и вылезала клочьями.
   - Заткни ему глотку! - кричал кто-нибудь из разбуженных ночью рабов.
   Утром Илла вставала раньше всех и, озираясь, шла к бочке с водой: умыться, пока остальные спят. Однажды, наклонившись к воде, она услышала за спиной шаги. Не задумываясь, Илла развернулась и плеснула в подошедшего холодной водой из кружки. Послышался визг - это оказалась немолодая женщина. Вода стекала по ее немытым волосам, она с недоумением моргала круглыми глазами навыкате.
   Илла больше не плакала с тех пор, как отплакала свое по Зорану. Она чувствовала, что и защищается только по привычке.
   В конце концов, разве не все равно теперь, чья она будет?.. Может быть, и отвращение, которое вызывает у нее мертвая хватка чужих потных рук, тоже пройдет? Хорошо бы, думалось Илле, совсем отупеть и стать, как коровы... Коровы на скотном дворе печально смотрели на нее и медленно что-то жевали. Они были похожи на товарок Иллесии по бараку: незлые, грустные и неизмеримо равнодушные ко всему.
  
   Хассема приковали к мельничному колесу рядом с другим рабом, здоровенным, заросшим волосами, еще молодым. Здесь обоим предстояло есть, спать и от рассвета до заката, вращая колесо, ходить по кругу. До конца жизни. За несколько лет мельница доканывала самых могучих людей. Обессилевшего раба снимут с цепей и бросят умирать в шахты. Хассем слыхал, что в пригороде, за рекой, есть огромные отработанные шахты, настоящий подземный мир - и городская свалка.
   Надсмотрщик, осмотрев щуплого Хассема, только пожал плечами и подал ему холщовый мешочек.
   - На один день!
   В мешочке был черный мелко нарезанный корень какого-то растения. Он сильно пах. Хассем не понял, зачем это: неужели есть? Напарник медленно повернул голову, посмотрел мутным взглядом и сказал, с трудом ворочая языком:
   - Это жевать...
   Сам он постоянно жевал.
   Они оба налегли каждый на свою ручку ворота и двинулись по кругу. Наконец Хассем выбился из сил; некоторое время он еще толкал, потом стал спотыкаться. "Главное, я сказал Бересту то, что должен", - повторял про себя Хассем. Но его грызла тревога и боль. "Берест замерзнет до смерти у столба, если и вправду не случится чудо!".
   Напарник вращал ворот монотонно, как слепой вол. Откуда у него силы? Может быть, от этого корня? Хассем взял щепотку в рот и тоже начал жевать. Корень был душистым, но безвкусным. Вскоре у Хассема закружилась голова, потемнело в глазах, но при этом он почувствовал прилив сил. Тревога за Береста ушла, боль в душе перестала быть острой. "Все мы останемся жить, - думал он, как в бреду. - Я тоже выживу. Я смогу работать долго. Потом убегу! Я теперь знаю волю Творца. Он дал мне силы - он даст победу - и настанет свобода, как во сне. Я найду Энкино, Ирицу, Иллу. Берест победит...".
   Хассем толкал ворот так, как будто сокрушал неизвестного врага. Напарник его, похоже, тоже налегал на своего "врага" или верил, что вращением ворота он приближает час освобождения...
   Когда прилив сил сменился внезапной усталостью и унынием, Хассем опять потянулся к черному корню. "Вот это трава!" - думал он. Жаль, что она не попадалась ему раньше: на господской кухне или на каменоломнях. Было бы легче.
   Хассем принимался жевать корень еще несколько раз и вращал ворот до самого заката. А вечером силы совсем оставили его, и он уснул, даже не доев скудную долю похлебки из миски, которую ему поставили прямо на землю.
  
   Когда-то Князь Тьмы пробовал сотворить новое человечество, чтобы населить мир и вытеснить человечество Вседержителя. Владыка Подземья сумел создать существ, не обладающих свободной волей. Эти создания стали называться демонами. Но они не могли жить под открытым небом, а только глубоко под землей. Тогда Князь попытался лишить свободной воли людей.
   В предгорьях Орис-Дорма были знаменитые алмазные копи, работали тысячи рабов. Права на эти земли принадлежали сильному княжеству - Годерингу. Потом копи истощились.
   Они медленно, год за годом, приходили в упадок. Откупщики уже не так охотно брались за разработки участков. Меньше заказывали инструментов, пищи, а люди, селившиеся вокруг копей, все труднее зарабатывали на жизнь. Как глубоко ни уходили под землю шахты, добыча алмазов падала, а в давние времена они попадались на самой поверхности. Рабов свозили сюда со всех краев света. В копях смешались языки и имена, надсмотрщики перенимали речь от рабов, а местные - от надсмотрщиков.
   Когда копи иссякли совсем, стала рваться связь окрестных поселений с внешним миром. Старую, заброшенную дорогу, по которой некогда двигались обозы торговцев, и нашли в лесу Берест и его спутники.
   В это уже полузабытое поселение однажды явился Князь Тьмы и оградил его непроходимой границей. Он затворился в нем от Обитаемого мира, чтобы без помех искать средство к изменению природы людей.
   Бывших надсмотрщиков и разоренных дотла мелких откупщиков Князь сделал аристократией, по образцу верных Вседержителю королевств. Названия родов пошли от названий приисков: Золотой, Черный, Счастливый, Старый... Вскоре Князь Тьмы объявил, что они - высший народ, нелюди, а люди - лишь их рабы. Князь дал высшим веру, что превратит их в небожителей. Но он не мог найти способа наделить человека магическими способностями и, главное, поколебать свободу воли, изначально присущую людям. Свобода была ему ненавистнее всего. Она могла бы не только обесценить, но и обратить против Князя все вложенные им в его "высшее человечество" силы.
   Жизнь княжества, очерченного невидимым кругом, была мирной. Внешний враг городу не грозил. Но постоянная готовность высших к войне стала постулатом их жизни. Им приходилось управлять рабами, во много раз превосходившими их числом. Силы Князя Тьмы ограничивало смертное тело, в которое ему пришлось воплотиться, чтобы жить вне Подземья. Он сам не нуждался в защите, но удерживать рабов в повиновении должна была горстка его избранников.
   Князь Тьмы добился того, что высшие были преданы ему безраздельно. Он стал для них наставником и властелином. Но у верности высших была обратная сторона... Когда Князю стало казаться, что он разгадал сущность людей и нашел средство обуздать свободу их воли, оказалось, что он не может удостовериться в успехе. Для этого Князю Тьмы нужна была чья-либо непокорность. Он думал о своем слуге - наставнике Мирте. Почему он верен? Потому что он теперь лишен выбора, или потому что он сам стремится быть верным возлюбленному господину? Князю Тьмы нужен был человек, который пытался бы сопротивляться ему.
   Среди чужаков, чудом разорвавших границу закрытого княжества, Князь особо выделил одного: молодого южанина из образованной семьи, который при встрече с наставником Миртом горячо отверг все его догматы. Энкино, наследник совернских философов, сомневавшихся даже в могуществе Вседержителя, боролся за свою внутреннюю свободу так отчаянно, что Князь Тьмы именно ему предназначил стать первым из "живых демонов".
  
   Факелы освещали коридоры замка. Но Лодия и так бы не заблудилась: она шла знакомой дорогой, мимо библиотеки и покоя наставника Мирта. Лодия, стараясь ступать как можно тише, пробиралась вдоль стен.
   Вот и дверь... Перекинув через плечо темно-синюю хламиду, какие носят приближенные Князя, свободной рукой она нащупала в полутьме замочную скважину. На миг у Лодии перехватило дыхание. Ключ попал в скважину не с первого раза, рука дрожала, и сама Лодия вздрогнула, услышав, как металл звякнул о металл. Лодия впервые в жизни делала что-то запретное. Она медленно приоткрыла дверь, стараясь, чтобы не слышно было скрипа, и проскользнула в комнату.
   На столе в небольшом покое горела свеча. Рядом с подсвечником поблескивала драгоценным переплетом книга... Она была закрыта. Энкино больше ее не читал. Он сидел за столом. "Опять смотрит на свечу", - мелькнуло у Лодии.
   Лодия плотно закрыла за собой дверь.
   - Энкино...
   - Почему тебя прислали ночью? - спросил он, и болезненная усмешка искривила губы. - Что тебе велели сделать?
   - Нет. Не прислали, - отрицательно качнула головой Лодия - Я пришла без разрешения.
   Энкино непонимающе посмотрел на нее.
   - Мне сказали, что больше к тебе ходить не нужно. Что скоро все произойдет... Может быть, завтра или послезавтра. Они решили. Ты слышишь меня? - ей показалось, что Энкино не слушает.
   Тот неожиданно стал спокоен, как будто бы даже непринужден. Только взгляд при свете свечи казался усталым и воспаленным.
   - Ты пришла проститься? - спросил он. - Это... хорошо. Тебя не хватятся до утра?
   Лодия не сразу нашлась, что ответить. Энкино сбил ее: он говорил так просто, как будто речь шла не о его жизни и смерти, а о каких-нибудь засахаренных каштанах. Лодия рассердилась на него.
   - По-твоему, я здесь только затем, чтобы сказать "прощай"?
   Энкино усмехнулся своей прежней короткой усмешкой.
   - А почему бы нет? Мне это было бы приятно.
   - Страдания должны были бы просветить тебя, но ты... Я знаю, ты этого не позволишь с собой сделать, - твердо произнесла служительница. - А значит, тебе не остаться в живых. Слышишь? Я выведу тебя из замка. Если ты сможешь бежать, то беги.
   Лодия все-таки произнесла эти слова. До последней минуты она не верила, что осмелится. Она предавала самого Князя ради чужака! Голос Лодии звучал так, будто она не обещала Энкино спасение, а спешила его прогнать.
   Тот встал, опершись рукой на крышку стола.
   - И мы с тобой уйдем отсюда?
   Лодия замерла. Это был не вопрос: это было условие.
   - Нет, - помолчав, ответила она. - Я не уйду. Энкино, у меня нет времени объяснять. Я только хочу, чтобы ты остался жив, потому что нельзя делать это с тобой насильно. Я не знаю, кто заблуждается: ты, они или я - но тебя я хочу спасти.
   - Ты расплатишься за мой побег? - спросил Энкино раздраженно. - Еще этого не хватало!
   Он понимал, что делает для него Лодия, но не понимал, откуда вместо слов благодарности берется у него этот резкий, неприязненный тон?
   - Разве они узнают? - искренне удивилась Лодия. - Меня никто не видел, сейчас ночь.
   Энкино в свою очередь вскинул брови:
   - Но ведь со мной виделись только ты и Мирт! Не так уж трудно догадаться, кто из двоих...
   - Не может быть! - оборвала его Лодия; она возмутилась так горячо, как будто это и в самом деле было несправедливое обвинение. - Кто посмеет сказать, что одна из высших предала Князя ради какого-то раба!
   - Ну, вот ты же... - без обиды привел пример Энкино.
   Лодия остановила его отчаянным жестом:
   - Просто пойдем. Будет хуже, если я попадусь здесь с тобой.
   Энкино медлил. Он обвел взглядом тесную комнату, где столько недель смотрел на огонь. Пламя свечи играло в драгоценных инкрустациях на переплете книги.
   - И свечу... погасим? - уронил он.
   Лодия дунула на свечу.
   - Быстрее.
   Поколебавшись, Энкино взял со стола книгу.
   Через миг они вместе вышли в коридор. Энкино - тоже в одежде служителя, в темно-синей хламиде, которую принесла ему Лодия.
  
   Они миновали стражу у главного входа. Энкино ожидал, что их окликнут. У него даже капельки пота выступили на лбу. Он пытался придумать объяснение: что двое в одежде служителей делали ночью в замке Князя? Засиделись в библиотеке? Их вызывал зачем-то наставник Мирт?
   Но стража неподвижно стояла возле крыльца. Высшие доверяли друг другу безусловно.
   "Зачем тогда стража, если она не сторожит? - с отчаянно бьющимся сердцем подумал Энкино и догадался. - Затем же, зачем и воины, которые ни с кем не воюют. Это опора власти, тут слишком много рабов..."
   От свежего воздуха у него закружилась голова. Энкино посмотрел вверх. Темное зимнее небо было бездонным. Во мраке горели созвездия. Энкино знал их названия по книгам и умел определять путь, хотя до сих пор никогда не пробовал сам, работает ли это в настоящем путешествии. "Плохо, что я так ослабел взаперти", - думал Энкино.
   Под ногами - грязь: рабы, ходящие через площадь, совсем затоптали снег. Энкино плотнее закутался в длинную хламиду.
   Площадь надо было пересечь наискосок. Внезапно Энкино увидел что-то, что принял сначала за памятник. Приблизившись, он разглядел очертания - высокий столб и прикованный цепями человек. Он стоял, низко опустив голову: цепи крепко держали его и не дали бы упасть, даже будь он уже мертв. Но человек у столба был жив. Он вдруг сильно повел плечами, зазвенел цепями, поднял голову.
   Энкино не мог оторвать взгляда от человека. Волосы прикованного были в снегу, он дрожал от холода. Короткая светлая борода, упавшие на лицо влажные пряди... Энкино узнал его.
   - Идем! - нетерпеливо окликнула Лодия. - Он приговорен к смерти.
   Энкино обернулся к ней:
   - Это Берест!..
   Энкино быстро подошел к столбу.
   - Берест... это я... - тихо произнес он.
   Берест не узнавал Энкино. Тот, путаясь в хламиде служителя и в дорожной сумке через плечо, вытащил флягу с вином.
   - Идем! - снова окликнула Лодия.
   Энкино потряс Береста за плечи:
   - Пей. Вино. Ты согреешься...
   Он поднес флягу к его губам. Лодия гневно сказала, приглушив голос:
   - Раб приговорен к смерти, зачем ты мешаешь ему умереть?! - она отняла у Энкино флягу и потянула его за рукав. - Перестань делать глупости!
   - Почему ты в этой одежде? - вдруг прохрипел Берест.
   Энкино безмолвно отшатнулся и пошел с Лодией, оглядываясь на ходу. Гневно недоумевающий вопрос Береста полоснул по самому сердцу. "Да ведь все бессмысленно! - подумал он. - Я заблужусь в лесу, а если и выберусь к морю, то у меня нет корабля!". Ему хотелось сказать Лодии, что побег - глупая затея, и сбросить с себя дурацкую хламиду.
   Лодия торопила его. Энкино прибавил шагу. Они миновали запертые на ночь бараки рабов и вышли из города.
   - Теперь уходи. Уходи к себе, - Лодия внезапно остановилась.
   - Там нет ничего моего, - признался Энкино, указав рукой в темноту.
   - Куда же ты пойдешь? - с участием спросила Лодия.
   Энкино пожал плечами, поглядел на созвездия.
   - По звездам...
  
   В доме у Радко ярко горели светильники. В проем узкого высокого окна было видно, как падает снег. Радко вместе с Нейвином, сидя на низких скамьях у камина.
   Накануне смотритель ристалища назначил новый отрядный бой. Рабов для этого боя не выбирали по жребию. Нейвин велел вывести на ристалище тех, кто вместе с Берестом одержал верх в прошлой схватке. Это были пятеро выживших, жребий добавил к ним только пятерых недостающих. Нейвин хотел проверить, в самом ли деле "рабский бой" позволяет невольникам из казарм противостоять высшим? И вот...
   - Рабы опять взяли верх, - рассказывал он. - Из них только трое погибло, а наши воины полегли все, - губы Нейвина презрительно и гневно скривились. - Стая сменила вожака - теперь им стал Снодрек. Превосходство высших поколеблено... А мне так и не дали сразиться с Берестом! Я говорил: его нельзя ставить к столбу! Теперь он ушел непобежденным, а должен был умереть в бою от руки высшего!
   - Ты прав, прославленный Нейвин, - подтвердил Радко. - Получается, что мы не смогли убить его на ристалище - и заморозили у столба, - он недовольно наморщил лоб.
   - Пока он еще был жив, - вспомнил Нейвин, - я требовал его отковать, вернуть ему его женщину и заставить драться. Я ходил к самому наставнику Мирту и просил передать мою жалобу Князю. Князь должен знать, что права высших нарушены. Право высших - побеждать, не так ли?
   - Я был бы рад увидеть, как этот раб умрет от твоего или от моего меча, прославленный Нейвин, - поддержал Радко.
   Нейвин одним глотком осушил кубок с вином.
   - Но он умер не от меча, а от холода. Его сняли с цепи мертвым на другое утро.
  
   Ночью у столба Берест думал: может, и к добру, если Ирица опять вернется в родную чащу, а летом оживет вместе с травой ирицей? Насобирает дикой конопли, спрядет и соткет простое длинное платье, украсит себя бусами из ягод, венком из лесных цветов и древесной корой. Она не будет ничьей женой, но будет смотреться в ручьи, танцевать на полянах, зимой заберется в большое дупло, чтобы там спать. Зачарованная королевна из Королевства Белок, за которой не явится из-за моря богатырь, чтобы увезти в дальние края. Безмолвная лесовица, она, увидев человека, отступит на шаг в заросли и сольется с лесом. Она забудет, что ее зовут Ирица. Забудет и северянина, что дал ей имя. Не вспомнит даже тогда, когда в лесу увидит высокое дерево, что у людей зовется берест: лесные создания не знают, как называются деревья у людей.
   А вдруг это не так? Хоть, правда, без нужных обрядов, но все равно Ирица по любви и без обмана - жена человека. Что, если его волшебная жена стала смертной, как и он сам? Верно ли, что она вернется в свой лес и возродится во время летнего солнцеворота?
   "Вот и умираю", - понимал Берест, чувствуя, что только цепи еще удерживают его на ногах. Предки Береста верили, что после смерти человека ждет долгий путь. Старики говорили: через дремучий лес, через огненную реку. По дороге человек обретет много новых сил и умений, если, конечно, ему хватит храбрости и ума, но еще больше - если он привык быть честным и добрым. Ведь там, на том пути, все по справедливости... Куда придешь этой дорогой, Берест не знал. Что спрашивать, оттуда никто не возвращался! И то уже диво, что старики слыхали про саму дорогу. С нее ведь тоже никто назад не бывал.
   "Вот и мне теперь..." - неясно думалось Бересту. Было ему не так страшно. Увидим, что за дорога. Еще поборемся. Но неужто и Ирица окажется на этом пути? Одна? Кто ее защитит? Она растеряется, испугается: ведь земнородные не рождены для такого посмертного путешествия, они так привязаны к своим полянам и рекам, к этому миру...
   "Ирица! - мысленно окликал Берест. - Ирица! Смотри, не уходи без меня. Недолго осталось ждать... Я муж твой, жди меня, Ирица!".
  
   - Он исчез из запертой комнаты, - опустив голову, проговорил наставник Мирт. - Я не знаю, как ему это удалось.
   Князь Тьмы принимал наставника у себя. Он велел, чтобы вместе с Миртом пришла ученица Лодия.
   Девушка впервые видела сердце замка, покой Князя. В покое не было окон, не было света. Ни стола, ни скамьи, ни сундука, ни кровати. Таинственная пустота. Наставник Мирт держал переносной фонарь. Без этого он не различил бы в темноте комнаты своего господина.
   - Стража не видела, как этот раб выходил из замка, - продолжал наставник. - Мимо них прошли только двое служителей, которые, видимо, задержались в библиотеке.
   Улыбка скользнула по губам Князя Тьмы.
   - Одним из этих двоих, досточтимый наставник, был беглый раб.
   Мирт быстро вскинул голову:
   - Но откуда он мог взять плащ служителя, господин? И кто тогда был второй?!
   - А ты как думаешь, Мирт?
   Наставник был сокрушен.
   - Господин, я не знаю, что думать. Тот, второй, тоже не мог быть служителем, потому что иначе он не позволил бы рабу бежать.
   Князь Тьмы покачал головой.
   - Второй была Лодия. Ведь правда, девочка? - добавил он.
   - Да.
   Лодии показалось, что у нее камень упал с души. Ей непривычно было скрывать то, что она сделала. Высший должен жить и умирать со спокойной совестью, ответив за все и не прячась. Мирт остановил на ней скорбный взгляд:
   - Ты?!
   - Твоя ученица пала, - подтвердил Князь. - Еще более горько тебе будет узнать, что она пала по душевной слабости. Она полюбила раба и ради него предала и наставника, и господина.
   Лодия вспыхнула.
   - Неправда!
   Ей было обидно. Ей хотелось сказать, что на прощанье они с Энкино не коснулись даже руки друг друга. При чем тут любовь? Она думала днями и ночами, стараясь понять, кто прав. Пускай она ошиблась, но она пришла к решению после трудной борьбы.
   - Твоя ученица молода, - не обращая внимания, продолжал Князь. - Раб, к которому ты послал ее, хорош собой и тоже молод. Вот причина ее падения.
   "Неправда! - думала Лодия, чувствуя, что краска еще сильнее заливает ей лицо. - Это все неправда. Я бы помогла ему бежать, даже если бы он был стар и безобразен!".
   - Что он тебе говорил? - Князь посмотрел на Лодию.
   - Он говорил, что мы живем на жалком клочке земли, наши строения убоги, и в его мире все наши мыслители не были бы великими людьми, а только одними из многих! - выпалила Лодия.
   Ей хотелось доказать: речь шла не о любви, а об истине и заблуждении.
   - Нет, девочка... Что он говорил о тебе? - возразил ей Князь Тьмы. - В падшем мире, от которого я вас оберегаю, действительно есть много такого, чего вы не знаете. Есть там и искусство обольщать женщин, и ложь... Он говорил о твоей красоте?
   - Какое ему до этого дело! - искренне вырвалось у Лодии.
   Но тут же она вспомнила, как в один серый осенний вечер стояла перед зеркалом и сравнивала цвет своих волос с цветом печеных каштанов.
   - Я пошлю воинов в погоню, и они легко найдут этого беглеца, - спокойно продолжал Князь. - Он никогда не выйдет из круга, которым я очертил мои владения. Но если бы даже он добрался в конце концов до падшего мира, то навсегда затерялся бы среди подобных ему. Он мог бы обрести свет истинного познания, но не пожелал, и ты поддержала его в этом. Ты столкнулась с соблазном и не устояла. И ничего не приобрела. Даже любви, в конце концов...
   Лодия снова горячо возразила:
   - Я ничего не ждала для себя. Я первая предложила ему бежать.
   Князь свысока бросил:
   - Ты обезумела от своего увлечения.
   Его холодные, презрительные фразы отзывались болью в сердце Лодии. Князь усмехнулся.
   - Наставник Мирт! Ты, надеюсь, понимаешь, что эта девушка не может быть допущена к высшим ступеням посвящения. Пусть лечит рабов в бараках... Ступайте оба.
  
   К покою Лодии примыкал маленький придел, ниша без окон, в которую вела низкая дверь и лестница из трех ступеней. Там Лодия составляла мази и варила отвары. Растопив камин, Лодия сняла с себя синюю хламиду и в одном платье пошла к своим тиглям и склянкам. В приделе Лодия зажгла огонь, долила воды в котелок, тщательно вымеряя количество. Достав из шкафчика весы, Лодия потянулась к небольшим, плотно закрытым глиняным сосудам на полках, где хранились истолченные в порошок и высушенные травы.
   Тщательно отмеряя ложечкой и высыпая на весы кучки порошков из разных сосудов, Лодия сосредоточенно следила за колебаниями чашек. Ссыпав порошки в кипящую воду, Лодия установила перед собой песочные часы и принялась помешивать деревянной лопаткой.
   Когда песочные часы были перевернуты трижды, Лодия сняла котелок с огня и вылила отвар в небольшой кубок.
   Она дождалась, пока отвар остыл, и медленно выпила теплое, чуть горьковатое снадобье. Целительница знала, что яд подействует через считанные мгновения. Поставив кубок на место, она села скамеечку перед камином. Лодию вдруг охватил жар, мертвой хваткой сдавило горло.
   Через мгновение на полу у камина осталось лежать лишь мертвое тело. Огонь очага бросал причудливые блики на мраморно-бледное лицо бывшей служительницы и на ее волосы цвета печеных каштанов.
  
   Раб долго тряс его за плечо. Берест проснулся и обнаружил себя под крышей, в постели. Он ничего не помнил, кроме ночной стужи и смутных снов. Он позабыл, как вчера на рассвете двое служителей привели кузнеца с переносным горном, чтобы отковал его от столба. У Береста подогнулись колени, служители подхватили его под руки...
   Раб поставил на пол лохань для умывания.
   - Вставай, одевайся, ешь. За тобой придут, - поторопил он.
   - Погоди, отец (раб был стариком). Кто придет?
   Умываясь, Берест увидел на своей коже следы, точно от ожогов - везде, где в тело врезалась оледеневшая цепь. Голос Береста звучал хрипло, кружилась голова, но страшная ночь больше никак его не подкосила. "Зимы здесь не такие, чтобы северянина заморозить!" - подумал Берест.
   Не проронив ни слова, старый раб вышел. На столе он оставил полкувшина вина, краюху хлеба и миску похлебки. Берест еще не разобрал, голоден или нет. Он думал об Ирице: почему же его не ведут к ней? Берест скрипнул зубами, сел за стол и принялся за еду. Нечего думать... Ему вернут Ирицу. Пусть только вернут. Он никому больше ее не отдаст.
   Берест поел и стал ждать, исподлобья глядя на дверь. Наконец за ним пришли двое служителей. Это были те самые, что снимали его с цепей, но Берест их не узнал. Зато они внимательно смотрели на него: на раба, которого Князь велел объявить мертвым. Князь сказал им: "Он все равно что мертв. Не стоит никому говорить, что он был еще жив, когда его отковали".
   Береста вывели из покоя. У него часто билось сердце. Он чувствовал, что скоро увидит Ирицу.
   Служители впустили Береста в маленький, светлый покой и заперли за ним дверь. Ирица лежала на кровати в одежде, и даже в волосах ее запуталось несколько сухих листков. Как будто ее перенесли сюда из сада, и никто больше не касался ее. Берест быстро шагнул к Ирице, так неуклюже, что споткнулся и упал перед кроватью на колени. Ирица была неподвижна.
   Берест приподнял ее, поддерживая так, чтобы ее голова прислонилась к его груди.
   - Ирица... я здесь...
   Он крепко прижал ее к себе... Его как огнем обожгло: "Нет, не отпущу, нет!". Что он мог? Он ведь не был лекарем. Другое дело - она. Берест вспомнил, как Ирица исцеляла его раны прикосновением рук и своей лесной магией.
   - Ирица... - охрипшим голосом повторил Берест. - Ты слышишь, как я тебя зову? Именем... именем, которое я тебе дал! Как мне помочь тебе, как мне тебя исцелить? Ведь у меня нет твоего дара! Ты сама держись за мою руку, возьми мою силу, ладно? - Берест крепко сжал ладонь лесовицы. - Ты же знаешь, как. А за меня не бойся: я вытерплю.
   Бересту чудилось, он уловил еле различимый отклик ее души. Его начало трясти, как от озноба.
   - Возьми мою силу, всю! - крикнул Берест.
   Ирица не слышала его голоса в своем ледяном зимнем сне. Но ладонью лесовица почувствовала его тепло, как растение весной ощущает, что в нем пробуждается сок. Слезы полились из-под закрытых век Ирицы.
   Берест заметил дорожки слез на ее щеках. Он понял, что она оживает. А лесовица уже почувствовала, что Берест здесь, рядом, слышала его голос и, стремясь к нему, просыпалась. Берест шепотом повторял ее имя. Ирица открыла глаза. Он глубоко вздохнул, поддерживая ее, пока она плакала, спрятав лицо у него на груди.
  
   Ирица совсем согрелась. Она с удивлением ощутила, что жизненная сила передается ей не от дремлющих долгой зимой деревьев, а от Береста.
   - Ты умеешь исцелять, как мы? - спросила Ирица с удивлением и спохватилась. - Не надо больше. Это твоя жизнь. Не трать ее.
   - Ничего мне не сделается, - горячо заверил Берест.
   Но Ирица ощутила, что ему самому стало холодно.
   - Ты научился...
   - Я сам не знаю, что я сделал, - признался Берест.
   Ирица отстранилась от мужа, всматриваясь в его изможденное лицо и темно-серые, измученные, живые глаза. Берест положил голову на край кровати. Неожиданно Ирица поняла, что он уснул. Она наклонилась, прислушиваясь к его сну. Бересту все еще было холодно. Ирица укрыла его одеялом, села рядом и обняла. Берест глубоко вздохнул во сне и удобнее прислонился к ней. Она улыбнулась.
   - Берест, милый мой... все хорошо...
   А сама тревожно думала: "Что будет теперь с нами, что будет с ним?".
  
   Вечером к ним явился Князь Тьмы. Берест уже знал от Ирицы, что это какой-то очень могущественный чародей, который называет себя владыкой Подземья.
   - Что же мне с тобой делать, человек? - спросил Князь.
   Берест стоял посреди покоя.
   - Зачем отковал меня от столба?
   Князь изучающе глядел на него. Раньше он не придавал значения мужу лесовицы. Он считал чудом, что лесовица стала женой Береста. Но Князь искал разгадку в ней самой, считая, что ее муж - всего только обстоятельство ее странного вочеловечения. Что могут смертные, чего они стоят? Силы людей ничтожны, век краток. Им не тягаться ни с демонами Подземья, ни с небожителями Небесного Престола.
   Теперь Князь подозревал другое:
   - Я хочу понять, как тебе это удалось - вочеловечить лесовицу и овладеть ее магией? Ты знал, что она умирает, но никто не мог тебе этого сказать. Ты сумел ее исцелить... Что ты еще умеешь, слабый человеческий маг?
   - Что тебе надо от лесовицы?
   - Хорошо, я отвечу, - в раздумье произнес Князь Тьмы. - Ты наделил ее своей сущностью: она стала говорить по-человечески, сделалась твоей женой... Наверное, если вам удастся уйти отсюда живыми, то и дети у вас будут. Обладающие свободой выбора, как люди, и одновременно - магией земнородных, - Князь Тьмы, казалось, размышлял вслух. - Это новая раса, которой не задумывал Вседержитель.
   Берест внимательно слушал.
   - Ну? Что ты молчишь? - спросил Князь Тьмы.
   - Жду, - проговорил Берест.
   - А хочешь, бери свою жену и уходи? - неожиданно предложил Князь. - Научи меня, как ты заставил земнородную изменить сущность - и отправляйся к себе на родину. Ведь мы можем понять друг друга. Тебе нужна именно эта лесовица, а мне - власть над земнородными вообще. Я не трону твою жену. Дай мне ключ к твоей власти.
   Лесовица быстро и тревожно посмотрела на Береста. Что будет с ее лесными сестрами и братьями, если Князь Тьмы возьмет над ними власть?
   Берест повел плечом.
   - А может, я сам не знаю, в чем тут диковина. Я это не нарочно сделал. Как же я тебя научу?
   Князь Тьмы встал и подошел ближе к нему.
   - Я разберусь, - тихо сказал он. - Только позволь мне увидеть все это твоими глазами. Открой для меня свою душу, позволь войти в мир внутри тебя.
   - Что ж ты меня просишь, сильный чародей из Подземья? - произнес Берест. - А сам не можешь, без спросу?
   Князь Тьмы ответил:
   - Мое могущество здесь ни при чем. Ты - человек, и обладаешь свободной волей. Если ты станешь сопротивляться мне, то я разрушу твой мир. Это бы ничего, - Князь Тьмы усмехнулся холодно и зловеще. - Но я боюсь не успеть разгадать твою загадку.
   Берест опустил голову.
   - Стало быть, у меня есть мир, созданный мной самим? Я могу открыть тебе ворота в него, ты найдешь то, что тебе нужно, и уберешься?
   - Все верно.
   - А как знать, что ты ничего больше с собой не прихватишь?
   Князь Тьмы вдруг засмеялся.
   - А что у тебя есть еще, что нужно было бы мне! Вы, смертные букашки, так часто мните о себе невесть что.
   - Как насчет подумать? - шевельнул бровью Берест.
   - Завтра утром я приду за ответом, - согласился Князь. - Не боишься за себя - пожалей жену.
   Он вышел. Берест остался молча стоять, склонив голову и сжав правую руку в кулак.
  
   Ирица не сводила с него глаз. Условие Князя Тьмы казалось ей страшным, невозможным. Неужели Берест, ее Берест, откроет ему путь в свой мир?
   - Ты не должен впускать его в свою душу! Берест, поверь мне! Не слушай его. Он убьет тебя, он все равно тебя убьет, даже если получит то, что ему нужно.
   "Мы и так у него в руках оба", - сказал себе Берест.
   - Ирица, есть у меня одна задумка... - издалека начал он. - Помнишь, ты... хм... стащила на хуторе нож, чтобы вырезать наконечник стрелы, который засел у меня в ране? Ты спряталась в саду, отвела глаза хозяйке и даже ее собаке... Ты бы могла сделать то же самое сейчас?
   Ирица серьезно посмотрела ему в лицо.
   - Нет. Я не смогу ни убежать, ни спрятаться. Князь Тьмы сильнее меня, он меня найдет.
   - А если бы его не было, Ирица?
   Лесовица отвечала:
   - То мы бы спрятались в саду. Я бы сделала так, чтобы нас никто не заметил... отвела глаза, как ты сказал, - подтвердила она. - Только он здесь. Кругом, повсюду. Я везде чувствую его власть.
   - Власть... - повторил за ней Берест. - А если бы его власть на время ослабела?..
   - Что ты задумал?
   - Ирица!
   Она с тревогой вслушалась: в его голосе ей чудилась затаенная боль.
   - Я тебя завел сюда, и я тебя выведу. Делай, как я говорю, ладно?
   - В чем же мне тебя слушаться, скажи? - отозвалась Ирица.
   Лесовице так хотелось во всем положиться на Береста, но ее беспокоило что-то, что она не могла объяснить. Ей казалось, что он сейчас надолго прощается с ней.
   - Как ты ослабишь его власть? - Ирица подняла голову. - Тебе с ним не справиться, и нам вдвоем - тоже...
   - Это мне тут с ним не справиться, - обронил Берест. - А я впущу его в свой мир, в свою душу. Вот там посмотрим, кто кого одолеет! - заговорил он горячо. - Там все по-моему, а не по его! Разве я себе не хозяин? Откроюсь ему. Пусть заходит. А назад ему вырваться не дам. Не так скоро он меня осилит, будет меня помнить... - Берест свел брови. - И ты, Ирица, когда почувствуешь, что его сила ослабла, сейчас же возьми у него ключ, открой дверь и беги в сад. Спрячься, отведи глаза страже. Они тебя поищут и не найдут. А ночью ты выйдешь из города. Ирица, милая... Я как стоял прикованный у столба, видел: ночами тут по улицам никто не ходит, выбраться тебе будет нетрудно. А за городом лес, там тебе и подавно никто не страшен.
   У Ирицы сжалось сердце. Она привыкла слушаться Береста. Он увел ее из лесной глуши жить к людям, и поэтому часто решал за двоих. Но сейчас Ирица ни за что не хотела сделать, как говорит муж.
   - Берест, ты не понимаешь, кто он! Он владыка Подземья. Он говорит, что после смерти держит души людей в тюрьме. За обман он убьет тебя и заключит в своей темнице. Берест, я не хочу... Я ни за что тебе не позволю!
   - Что же, нам двоим пропадать? Ты лесная птица моя, ты лети на волю, - Берест, наклонившись, шепотом говорил это ей.
   - Нет, нет, - повторяла Ирица. - Не надо мне воли, ничего мне без тебя не надо. Не оставлю я тебя с ним, не пойду никуда одна! Не спасай меня такой ценой. Помни, если тебя он в живых не оставит, то и мне жить незачем.
  
   Наутро Бересту предстояло дать свой ответ. Князь Тьмы появился на рассвете. Когда, повернув ключ в замке, он вошел, то увидел, что Ирица сидит на постели, а Берест стоит посреди покоя. Князь понял, что он вскочил на ноги, услыхав шорох ключа. Не хотел, чтобы "чародей из Подземья" видел, как они обнимаются на прощанье.
   - Хватило ли тебе времени на раздумье?
   Берест кивнул:
   - Хватило.
   Ирица до боли вцепилась пальцами в край кровати. Вчера он утешал ее, говорил: "Не бойся, милая, не бойся. Не пойду с ним на сговор, пусть будет по-твоему". Ирица поверила, что заставила его отказаться от смертельной схватки с Князем Тьмы. Под утро Берест ненадолго уснул, а Ирица сидела рядом с ним на постели. Она накрыла его одеялом, как и в ночь накануне. Ей не хотелось спасения такой ценой, какую Берест собирался заплатить. Им вдвоем, обоим надо разделить ту участь, что их теперь ждет...
   - Я согласен, - произнес Берест.
   Князь Тьмы медленно протянул Бересту руку...
   Казалось, двое товарищей приветствуют друг друга рукопожатием.
   "Он обманул меня!" - с ужасом поняла Ирица.
   Лесовица была готова броситься, чтобы расцепить их руки, разорвать их смертельную связь. Но она точно приросла к месту.
   Вдруг Берест зашатался, точно пьяный, а Князь, прекрасный и всесильный, начал оседать на колени. Оба врага упали, но их руки остались сцеплены мертвой хваткой. "Берест поймал его в ловушку?!" - Ирица кинулась к Бересту, чтобы его разбудить. Она думала, может быть, им удастся теперь убежать вдвоем. Но Берест, как мертвый, ничего не чувствовал и не слышал.
   Только своим особым чутьем Ирица ощущала, что и тот, и другой живы: и Берест, и сам "чародей из Подземья", как называл Князя Тьмы ее муж. И страшная магия, которая всегда исходила от Князя Тьмы, сейчас почти не ощущалась.
   Ирица понимала, что там, куда ей сейчас нет входа, - в душе Береста, в его мире, - Берест из последних сил держит чародея в ловушке. В отчаянии Ирица пыталась разнять их руки, но их хватка казалась нерасторжимой.
   Наступила ночь, потом утро, но ни Берест, ни Князь не пришли в себя. Никто не заглядывал в покой, а Ирица все сидела на полу около своего мужа.
  
   Энкино с трудом приподнялся, опираясь рукой на землю. Перед глазами плыли круги, ныло сердце. С самого рассвета он пытался встать и идти дальше, но это было выше его сил. Одежду он изорвал, продираясь через кустарник. Руки были исцарапаны в кровь. По-настоящему опасное место он, впрочем, миновал благополучно: переправился вброд через реку. Энкино шел по звездам на северо-восток, днем сверял путь по солнцу.
   "Который же теперь день?" - думал Энкино. Последнее время сыпался мокрый снег, потом моросил дождь. Дрожащими руками Энкино нащупал в сумке книгу в драгоценном переплете. В ней он и отмечал свой путь. Энкино достал кинжал и сделал отметку. Потом в раздумье нацарапал букву "Л". Опять хотел встать, но голова закружилась так сильно, что он чуть не выронил кинжал. Он снова сел на землю. О букве "Л" Энкино уже позабыл. Только к полудню он поднялся на ноги, и, как в бреду, побрел дальше. "Где-то тут должна быть незримая и непроходимая граница, - думал Энкино. - Интересно... я что, ее пересек?".
   Энкино понятия не имел, почему он до сих пор не стал добычей зверей. Может быть, звери просто боялись приближаться к заколдованному кругу, внутри которого обитал Князь Тьмы?
   Он искренне удивился, когда однажды на рассвете вышел на лесную дорогу. Сердце не билось - оно разбивалось изнутри о грудную клетку. На кожаном переплете осталась маленькая карта. Энкино не мог бы рассчитать расстояние, зато отметил направление. Как всегда, еще с детства, ему казалось чудом, что мир можно описывать буквами и значками. В чем связь между картой и местностью, рисунком созвездий в книге и созвездиями, между наукой узнавать направление и самим направлением? Легко ли вообразить, что теперь у тебя в кармане весь пройденный тобой путь?
   Заполдень Энкино добрел до деревушки. Он стал стучаться в калитку дома на самом отшибе. Вышедший на стук хозяин покосился на хламиду Энкино, превратившуюся в рванье.
   - Ты откуда взялся?
   - Из-за леса, - ответил Энкино, едва слыша собственный голос. - Что это за место?
   Хозяин недоверчиво покачал головой:
   - Мирлент, - и крикнул жене, чтобы вынесла бродяге поесть, хотя Энкино еще не успел попросить милостыни, только собирался.
   - Далеко живет ваш лорд? - спросил тот.
   - Два дня ходу. Смотри, ноги не протяни...
  
   Потянулись предместья Мирлента. Это было маленькое графство: замок, окруженный стайкой деревень. За крепостной стеной, в тени замка, вырос городишко с узкими улицами, с собором на площади. Дряхлый нищий на ступеньках храма, где Энкино присел отдохнуть, злобно покосился на него.
   - Тут мое место! Убирайся!
   Энкино встал и посмотрел на него. Было несправедливо возложить на старика вину за все свои беды. Но Энкино так и опалило внезапной яростью. Он дорого бы дал за то, чтобы сбросить нищего со ступенек. Его удержала лишь промелькнувшая мысль о справедливости, а еще больше то, что ему не хватило бы сейчас сил никого ниоткуда сбросить. Но встретившись с ним глазами, нищий вдруг попятился и чуть не свалился со ступенек сам.
   Энкино решил ждать возле храма. Тут можно встретить кого-нибудь из знати. На храмовой площади Энкино увидел статую. Он беззвучно вскрикнул и заслонился рукой. Ему совершенно отчетливо привиделось, что перед ним прикованный к столбу Берест. Только потом Энкино понял, что это юноша в доспехах, опирающийся на фрагмент колонны, похоже, один из местных святых.
   Из храма выплыли разодетые леди. Они открывали изящно отделанные кошельки, сыпали в протянутые ладони нищих мелочь.
   - Лорд Ганест! - средних лет нищенка дернула Энкино за рукав и указала на высокого сухощавого человека.
   Энкино бросился навстречу ему из ватаги нищих. Те всполошились. Энкино высоко поднял книгу в драгоценном переплете.
   - Посмотрите, что у меня в руке! - громко произнес он. - Это стоит целое состояние. Разбойники и нечестивцы захватили купца Ринселла из Анвардена и моих друзей.
   Энкино надеялся, что упоминание о купце позволит его жалобе прозвучать солиднее, а драгоценная книга в руках нищего заставит лорда Ганеста обратить на него внимание.
   Поднялся ропот, двое людей в доспехах, по-видимому, телохранители лорда, выступили вперед. Энкино снова обожгло яростью. Он определенно чувствовал, что сходит с ума. Энкино готов был выхватить кинжал и кинуться на воинов, хотя это и вправду было безумие: зачем, с какой целью? Энкино дико поглядел на телохранителей, на лорда и его семью, но вдруг перестал их видеть, пошатнулся, выронил книгу и упал на мостовую.
  
   В библиотеке было прохладно. Кинжал и книга в драгоценном переплете лежали на столе перед лордом. Когда личная стража лорда Ганеста обыскала нищего, нашли только это.
   Лорд был вассалом и родичем короля Годеринга. Он слыл благочестивым рыцарем. Лорд Ганест бывал в храмах, раздавал милостыню, жертвовал церкви. Но он успел прославиться и как храбрый воин, гроза окрестных разбойников и врагов своего короля.
   Загадочный нищий с книгой - это его заинтересовало. Лорд открыл ее наугад и в недоумении стал разбирать. Книга оказалась на его родном языке, но устаревшем и разбавленном чужими словами. Смысл писания был примерно в том же, в чем и смысл священных писаний о Вседержителе, только на месте Вседержителя здесь был другой, именуемый Князем Тьмы... "Демонопоклонники?" - задумался лорд. Ему трудно было понимать странный язык, и он погрузился в раздумья.
   Лакей привел Энкино. Лорд Ганест встретил юношу кивком головы. Энкино дали умыться и переодеться. Теперь он не походил не то что на нищего, а даже не очень-то смахивал на простолюдина. Лицо очень бледно, черты приятны, но неприятен взгляд: вызывающий, кажется, просто злой.
   - Сядь... - слегка запнувшись, позволил лорд, сам не зная, стоит ли обращаться с этим незнакомцем так, как обращался бы с одним из знатных людей.
   Энкино поздоровался, но в голосе не слышалось никакого выражения. Он начал рассказывать про купца Ринселла, который, хотя был не слишком богат, но как-никак вел заморскую торговлю. Потом заговорил о горах алмазов. О целых россыпях алмазов там, в затерянном княжестве за лесами.
   - Превратности судьбы, - медленно произнес лорд Ганест. - Жизнь купца сопряжена с риском. А где это - там? И насколько всего этого много?
   Энкино заметил, как пристально лорд изучает драгоценный переплет книги.
   - Там очень много сокровищ, мой лорд. И все они принадлежат нечестивцам.
   Лорд Ганест вздохнул и выжидательно поглядел на Энкино.
   - Ты позволишь, лорд? - спросил тот.
   Он знал книгу наизусть. Еще раньше, чем на глаза ему попадалась нужная цитата, он начинал произносить ее вслух. Энкино нарочно подбирал такие, в которых звучало глумление над писанием Вседержителя и утверждение власти Князя Тьмы. Лорд снова взял у Энкино книгу. Он, казалось, что-то взвешивал в уме.
   - В какой это стороне? - лорду приходилось иметь дело с картами, но в пометках Энкино на кожаном переплете он разобраться не мог. - Верхом войска пройдут?
   - Мой лорд. Туда можно пройти морем или по суше.
   - Гнездо демонопоклонников не может благоденствовать у нас под боком... - лорд Ганест задумался и отчетливо произнес. - Но если эти алмазы, - он кивнул на переплет книги, - окажутся единственными, что там найдутся... Если на снаряжение войска мы потратимся больше, чем окупит этот поход... Если ты солгал, то ты сам - демонопоклонник, - припечатал он наконец.
   - Не только у купцов жизнь сопряжена с риском, мой лорд, - спокойно ответил Энкино.
   "Но какой, однако, неприятный взгляд! - скривив губы, подумал лорд Ганест. - Надо сказать, чтобы не спускали с него глаз. Уж не подослан ли он самим владыкой Подземья? Спаси меня Господь! А может быть, просто бросить этого парня в тюрьму за то, что таскает с собой такие книги? Обвинить в демонопоклонстве и... С другой стороны, он умеет убеждать".
  
   "Враги Князя перешли границу!" - Редвин с мечом отступал к стене дома. Воины-высшие сражались за каждую улицу. Они не пытались пробиться друг к другу: каждый дрался там, где застали его захватчики. С самого утра бои завязались на окраинах. Теперь чужие добрались до центра города.
   Редвин вонзил меч в грудь неприятеля, а тот, когда клинок засел у него в груди, в ответ ударил юношу своим мечом. Они упали вместе. Последнее, что видел Редвин, было пламя пожара. Это горел дом.
   Смотрителя Нейвина уже давно не было в живых. Когда на улицах начались бои, он вывел из конюшни коня и влетел верхом в середину вражеского отряда. Никто из пришельцев не успел опомниться, как он зарубил троих. Его худое лицо казалось бесстрастным. "Рабы!" - презрительно бросил Нейвин. И тут его подняли на копья. Прежде чем его тело покинула жизнь, с высоты Нейвин еще раз прохрипел: "Рабы!".
   Радко не повезло: его застали за умыванием. Он был в ночной страже замка; с утра слуга нагрел ему воду, и Радко, раздевшись, влез в большую деревянную кадку. Шум и крики во дворе, запах гари заставили его выбраться. Он обмотал бедра простыней, и тут же в дом ворвались пришельцы. Радко опрокинул под ноги чужим воинам кадь, швырнул в ближайшего тяжелым кубком - он пил вино, отдыхая в горячей воде. Затем Радко схватил деревянную скамью. Чужаков было трое. Правда, на них были доспехи, а Радко вышел против них полуголый. Но он убил всех троих, отбросил обломок скамьи, сел у стены, глубоко вздохнул и умер от четырех тяжелых ран, которые ему нанесли. Новые враги вскоре пришли грабить его дом.
   До самого утра наставник Мирт сидел над рукописью. Он так и не ложился. Скрипело перо, горели свечи, неторопливо текли мысли. Рукопись подвигалась... Только иногда Мирт чувствовал легкий укол тревоги: Князь уже давно не звал его к себе и не показывался служителям сам.
   Мирт припомнил, что не видел повелителя с того самого дня, как ученицу Лодию нашли мертвой на полу возле камина. Еще раньше Князь велел, чтобы отряд воинов обыскал окрестные леса: беглый раб был еще нужен, нужен живым. Дальше очерченной границы он так или иначе не уйдет. Но сообщения, что беглеца отыскали, до сих пор не приходило. Мирт полагал, что Энкино замерз и лежит мертвый где-нибудь в овраге, под снегом.
   Звон разбитого витража, топот ног в коридоре оторвали наставника Мирта от рукописи. От удара слетела с петель дверь в его покой. "Враги Князя из падшего мира вторглись в Замок! - понял Мирт. - А что же сам Князь?.. Он покинул нас? Тому должны быть веские причины..." Мирт отложил перо и встал.
   Чужаки подошли к наставнику - Мирт не сопротивлялся - и перерезали горло. Один из воинов увидел на столе книгу в переплете с алмазной инкрустацией и сунул в походный мешок.
  
   Ранним утром Илла проснулась от шума. Ей только что снилось, будто она в Богадельне убегает от облавы. Во сне с ней был Зоран. Она вела его по руинам, показывая место, где спрятаться. А он прихрамывал и ворчал на крутые ступеньки. И первая мысль Иллесии при пробуждении была: облава! Она слышала топот и ржание коней, лязг оружия, крики... Тревожно мяукал кот. Совсем рядом плакал младенец. Несколько женщин, притаившись в углу, испуганно смотрели в сторону открытой настежь двери. Илла подхватила на руки кота и выбралась из барака.
   У дверного проема лежал зарубленный надсмотрщик. Рядом шел бой: кучка всадников отчаянно защищалась от отряда каких-то других.
   "Война!" - Илла спешила подальше отсюда. Все рабы разбрелись, не зная, куда деваться.
   То ли от вида трупов, то ли от запаха гари к горлу подкатила тошнота. Илла упрямо шла дальше, вдыхая дымный ветер. Новый конный отряд пронесся мимо нее, - Илла прижалась к стене, - но они проскакали мимо. Где-то шумели, ругались, смеялись; чужаки заходили в бараки, кое-кто прижимал к стене подвернувшуюся молодую рабыню. Рабыня не сопротивлялась - они привыкли принадлежать всем.
   Иллесия озиралась по сторонам: надо было спрятаться. Наконец она забилась в сточную канаву, дрожа от холода и не выпуская из рук серого Зоранова кота. Кот прижал уши, но вырваться не пытался - понимал, видно, что на руках надежнее.
   "Это война, кот, - объяснила ему Илла. Когда она говорила с котом, ей самой было не так страшно. - Зоран рассказывал, как паршиво, когда война, да ты и сам видишь. Но мы зато теперь на свободе. Вот переждем немного, когда вокруг никого не будет, и убежим. Слышишь, кот? Переживем... Хотя и нету нашего с тобой... хозяина".
   Шум и громкие выкрики воинов то отдалялись, то приближались. Илла не прислушивалась - все равно одна брань да военные команды. Но тут хриплый и низкий голос долетел до нее откуда-то сверху:
   - Илла! Иллесия!
   Илла вся сжалась. Кто-то шел и звал:
   - Берест! Хассем! - и отчаянно, с мольбой. - Иллесия, Илла! Отзовись! Это я!.. Илла!
   У нее заколотилось сердце. Илла выбралась из канавы. Между бараками, прихрамывая, как и при жизни, шагал Зоран - или его призрак - седой, с тяжелым ломом в руке. "С того света пришел - ко мне? За мной?". Илла хотела закричать: "Зоран!", но у нее перехватило горло.
   Иллесия перестала понимать, что происходит. Кот вывернулся у нее из рук. Зоран подошел и остановился напротив нее вплотную, они почти касались друг друга. Зоран что-то беззвучно шептал - или это Илла не слышала его. Лицо Зорана стало как в тумане: наверное, Илла плакала. Вдруг Зоран осел на колени и прижался щекой к изорванной рубашке Иллесии.
   Илла только теперь ощутила, что он живой. Она вспомнила, он рассказывал: однажды его уже приговаривали к смерти, а он, от природы наделенный богатырским здоровьем, выжил. Может быть, и на сей раз он поборол смерть: ему не впервой. Она положила обе руки на голову Зорану. Он вдруг затих и снизу вверх посмотрел на нее.
   - Моя... светлая княжна...
   У Иллы перехватило дыхание. Он смотрел, как смотрел всегда раньше - любуясь, точно над ним и в самом деле стояла княжна в нарядном платье. Почудилось, что рушится небо. Она упала на колени возле Зорана. Кот ходил кругами около них, а они вместе плакали, обнявшись.
  
   Хассем с напарником, имени которого он так и не узнал, двигались по кругу, вращая мельничное колесо. В подвале под мельницей всегда было темно. Хассем и напарник почти никогда не разговаривали, потому что оба жевали корень и погружались каждый в свои, неведомые другому, грезы.
   Утром надсмотрщик поднимал их на работу. Он же приносил поесть и останавливал, когда можно было ложиться спать. Если бы не надсмотрщик, оба раба вращали бы колесо до тех пор, пока не упали бы замертво.
   Хассем налегал на рычаг и вспоминал, что недавно к нему приходили Берест и Энкино. Он объяснил им, что ему надо толкать ворот, и что это, волей Творца, спасет всех из рабства... Он был рад, что друзья иногда приходят к нему прямо сквозь запертую дверь или сквозь стену.
   Хассем не удивился, когда услышал, что кто-то зовет его по имени голосом Иллесии:
   - Хассем! Война!
   Ему показалось, кричит незнакомый тощий мальчишка: короткие черные волосы, холщовые штаны и рубаха. Но потом Хассем понял, что это и есть сама Илла, а рядом с ней - убитый полгода назад седой Зоран с котом на плече. Илла бросилась к нему. Но Хассем знал, что нельзя прерывать работу, даже чтобы разговаривать со своими видениями.
   Зоран схватился за рычаг:
   - Хассем, опомнись! Смотри, я нашел Иллу. В городе наемники из Мирлента. Я знавал из них кое-кого...
   Ломом Зоран поддел его цепь и вырвал ее из деревянной балки. Иллесия силой оттащила Хассема от ворота, а Зоран тем временем возился с цепью его напарника.
   Хассем сидел на полу. Илла обнимала его за плечи.
   - Пусти, - пробормотал Хассем. - Я же должен... - он хотел встать и потянулся к вороту.
   - Ты что, Хассем?! Не спи! - Илла потрясла его. - Ты меня узнаешь? Ты слыхал еще про кого-нибудь из наших?
   - Береста казнили у столба. Он иногда приходит, - добавил Хассем.
   Илла недоумевающе оглянулась на Зорана. Тот снял с пояса Хассема холщовый мешочек и, высыпав содержимое на ладонь, понюхал.
   - Дикий корень, - пробормотал он. - Знаю я его... Оставь Хассема в покое, Илла. Сейчас он тебе ничего не расскажет. Может быть, через денек-другой...
  
   Возле мельницы они натолкнулись на наемников. Зоран окликнул их на их жаргоне, и его признали за своего. Зоран сказал, чтобы ему нашли парня по прозвищу Шмель.
   - Скажите, что его ищет Сокол, - и бросил на Иллесию быстрый взгляд.
   Илле почудилось, он извиняется за это смелое прозвище. Он вернулся к ней страшно оборванный, седой, - в черной прежде бороде теперь зияла широкая, с ладонь, проседь. Она улыбнулась ему глазами: "Мой Сокол".
   Вдруг плотный, невысокий, темноволосый человек выбился из кучки наемников и низким голосом прогудел:
   - Сокол! Ей-богу, на сколько лет ты постарел, пока мы не виделись? Я думал, ты женился, или спился, или тебе всадили нож в брюхо в какой-нибудь кабацкой драке.
   Он, приподнявшись на носки, потому что был меньше Зорана на целую голову, обнял его, и они даже расцеловались. Со стороны было смешно смотреть на высокого, ставшего тощим, как жердь, Зорана, и толстого, мохнатого, приземистого Шмеля. Илла невольно улыбнулась.
   Зоран внезапно оттолкнул приятеля и закашлялся, схватившись за грудь. Илла испугалась: точно таким жестом он взялся за грудь, когда меж ребер ему вошла арбалетная стрелка. Илла знала, что уже никогда не забудет этого жеста. Отвернувшись от всех, Зоран кашлял и задыхался, а когда приступ кончился, глухо сказал:
   - Простыл там... в катакомбах... Но не сдохну.
   Илла не сводила с него грустного взгляда. Наемник по прозвищу Шмель сунул Зорану баклажку с вином:
   - Выпей, Сокол... За встречу!
   Они выпили из одной баклажки по очереди.
   Зоран легко договорился с наемниками, что ему помогут отыскать в разграбленном городе Береста и Ирицу. Когда Зоран упомянул про Энкино, Шмель сказал:
   - Тот помешанный, который завел нас сюда? Что ж, начальство неплохо нагреет руки на этом походе. В одном длинном каменном доме нашли полный сундук алмазов и еще всякой всячины. Ну, и нам, правда, было, чем поживиться.
   Шмель раскрыл дорожный мешок и показал Зорану богато переплетенную книгу. Она была забрызгана кровью - кровью наставника Мирта, которому недавно перерезали глотку.
   Зоран лишь скользнул глазами по алмазам.
   - Что? Энкино привел вас сюда?!
   - Вроде его так зовут...
   - Мне нужна помощь, Шмель, - продолжал Зоран. - Я потерял своих друзей. Они были в плену в этой дыре, как и я.
   - Ребята, надо помочь старому товарищу! - Шмель оглядел своих. - Знали бы вы, кто это! Сокол, тот самый, что во время штурма Флагарно первым поднялся на стену. Ей-богу, лет десять назад он считался лучшим везде, где только нанимают бойцов!
   Наемники сгрудились поближе.
   - Ну, кого мы ищем? - спросил Зорана Шмель, приподнимаясь на цыпочки, чтобы похлопать его по плечу. - Я тебе их из-под земли достану.
  
   Берест не приходил в себя. Его борьба продолжалась. Ирица видела это по упрямым складкам в уголках рта и по страдальческой морщинке над бровью.
   Закат и рассвет не раз сменили друг друга за окнами маленького покоя, где Ирица сидела на полу над двумя телами - своего мужа и его врага. Лесовица могла долго обходиться без воды и пищи. В лесу, где она родилась, она была сыта горстью ягод и глотком из родника, а всю зиму спала или пряла в укромном дупле или в шалаше на ветвях, обходясь запасом, которого хватило бы и белке.
   Никто не приходил. Может быть, никто в тайном княжестве не знал об их судьбе, кроме самого Князя. А может быть, Князь не велел никому приходить, уверенный, что ему нетрудно будет справиться со "слабым человеческим магом".
   Ирица клала ладони мужу на грудь, отдавая тепло, - лесовица надеялась, что так сможет поддерживать в нем жизнь. Сердце лесовицы сжималось от страха: вдруг Князь заберет Береста с собой, в Подземье? Но пока руки двух врагов оставались сцепленными намертво, Ирица понимала: ни один еще не одолел другого.
   День... ночь... день... Ирица лишь иногда дремала, прислонившись к груди Береста, но и во сне не могла отдохнуть: она сторожила его. "Если кто-нибудь войдет - оцарапаю!" - отчаянно думала лесовица, вспоминая, как однажды сын хуторянина испугался ее ярости.
   Однажды на рассвете, без устали вглядываясь в неподвижное лицо Береста, в его закрытые глаза, она увидела, что он шевельнулся... Затаив дыхание, Ирица смотрела, как рука Князя медленно, медленно разжимается. Тихо вскрикнув, Ирица схватила освобожденную ладонь Береста.
  
   Лесовица всегда отличала мертвое от живого. Ей было ясно, что на полу покоя лежит теперь только оболочка страшного духа, который когда-то чуть не убил ее своей ледяной пустотой. А Берест был жив. Ирица звала его по имени, растирала руки. Он открыл глаза. Но из его глаз глядела та самая пустота... Ирица похолодела: муж не узнавал ее.
   До слуха Ирицы донеслись крики и шум.
   - Берест, ты слышишь, слышишь? - с мольбой позвала Ирица, тряся его за плечи.
   В коридоре послышался топот тяжелых шагов. "Много людей... и сюда!" - поняла лесовица. Сильные, уверенные удары в дверь чем-то тяжелым...
   Ирице села так, чтобы заслонить Береста, и глядела в сторону вздрагивающей двери.
   - Дайте я! - раздался в коридоре знакомый рев.
   Внезапно вся стена дрогнула, и дверь сорвалась с петель. В проеме, окутанная пылью, возникла фигура высокого, бородатого человека.
   Зоран, который снес дверь ударом плеча, первым увидел обоих - Ирицу и Береста на полу. Он застыл у входа, пораженный их видом.
   Илла выглянула из-за его плеча.
   - Зоран, пусти! - она подтолкнула его и подбежала к Ирице.
   Ирица молчала. Язык ее не слушался, точно она опять разучилась говорить. Илла присела возле нее:
   - Ты жива, подруга!..
   Берест лежал неподвижно, смотря в потолок пустыми глазами.
  
   Они устроились на ночлег в одном из покоев замка. Камина там не было, и пришлось развести огонь на полу. Поломанный стол и скамьи, сорванные с петель двери пошли в костер.
   Берест сидел, безучастно глядя перед собой. Хассем усадил его в углу, и Берест так и остался, уронив на колени руки, прислонившись спиной к стене. Его лицо было прежним: живым и открытым. Только взгляд, обращенный то ли в себя, то ли вдаль, застыл. В разбитое окно задувал ветер, шевелил волосы Береста, и надо лбом начинала качаться прядь. Казалось, его глаза вот-вот прояснятся, он стряхнет с себя невидимые оковы, встанет с места и узнает своих. Но ветер вдруг взмел золу, и она осела на бороде и щеке Береста. Он не поднял руки, чтобы отереть лицо. Ирица сама стерла ему со щеки следы золы.
   Об участи Энкино они уже знали. Зоран расспросил приятелей-наемников. До сих пор Энкино держали под стражей, не доверяя ему. Теперь скоро должны были отпустить: он сослужил свою службу. Через приятеля Зоран послал ему весточку: ищи нас в замке на втором этаже, мы живы и ждем тебя.
   ...Была уже почти ночь, когда в освещенном огнем кругу появилась темная фигура. Дверь была выбита, поэтому Энкино вошел без стука.
   - Ой!.. - сперва вскрикнула Иллесия, а потом узнала. - Братец! Ты!
   Энкино медленно огляделся и молча сел на деревянный ларь, который Зоран пожалел расколоть на дрова: уж больно добротный. Энкино дрожал и кутался в плащ. Он был одет, как знатный человек, и среди своих оборванных друзей казался чужаком.
   Ему что-то говорили, он не слышал. Разбитое окно зияло напротив. Стемнело, в дали неба зажглись созвездия - Энкино знал их названия. Пахло дымом. На губах был привкус золы. Энкино принес его с улицы: он долго бродил по горящему городу. Искал... Ему чудился голос Лодии:
   "Теперь уходи. Уходи к себе".
   "Там нет ничего моего".
   "Куда же ты пойдешь?"
   "По звездам..."
   И на прощанье они не коснулись даже руки друг друга...
  
   Часть IY
  
   Пахло гнилью, сыростью и землей. Сновали крысы. Душа Зорана то погружалась во мрак, то выныривала из мрака. Время шло, а он все никак не мог умереть. Надо же, как долго... Ему вспоминалось, как плакала над ним Иллесия. "Зоран, не уходи. Я ведь правда тебя люблю!". Он успел проговорить в ответ: "И я..."
   Зорана сбросили в катакомбы, на городскую свалку. Когда-то здесь добывали алмазы, теперь в осыпающиеся шахты сваливали хлам и тела умерших рабов.
   "Иллесия, Илла... - звал Зоран шепотом. - Где ты?". Ему чудилось, что она садится рядом, отирает ладонью его лоб, утешает.
   Он не стал бы бороться за жизнь, если бы не Илла. Зоран устал. Придя в себя очередной раз, он ощупал грудь и охнул, наткнувшись на конец стрелы слева под ключицей. Зоран с усилием повернулся на бок, подогнул ногу и потянулся к своему сапогу. Он привык носить нож за голенищем. Рука нащупала рукоять. "Я уж очень здоров, опять меня не добили..."
   Встав на ноги, шатаясь, держась стены, Зоран побрел в глубь катакомб. В подземном тупичке ему удалось отыскать сочащуюся с потолка воду. Тогда и поседела его борода - когда Зоран сам вырезал ножом наконечник стрелы из раны. Он остановил кровь известным ему способом: липкой мазью, которую сделал, смешав паутину с землей.
   А потом потянулись тяжелые дни между жизнью и смертью. Сперва Зорану не так была нужна пища, как вода. Несколько суток он прятался в глубине, в полузасыпанной шахте, где по стене стекала струйка. Когда у него поднимался жар, он несколько раз отворял себе вену на руке, понимая, что, если потеряет в это время сознание, то уже не очнется.
   Зоран не пытался найти людей. Не опасно ли просить у них помощи? Не выдадут ли его всадникам, которые уже один раз без причины пытались его убить? Что теперь с Энкино, с Хассемом, с Берестом, с Ирицей, с Иллой? Как сложилась судьба купца Ринселла и матросов? И даже серый кот пропал... В бреду Зоран шептал: "Я буду жив... Никто не знает, что я жив... Я выручу Иллу". Ему часто чудилось: рана его затянулась, и он уже выбирается из катакомб в город, точно заимодавец к должнику, чтобы предъявить счет за свои обиды и муки, за друзей, за Иллу и за кота.
   Пищей Зорана были крысы, если удавалось их поймать, и то съестное, что он находил на свалке. Спал он, зарывшись в кучу тряпья. Кроме ножа, у Зорана остались огниво и кремень. В костре горели тряпки, кости и мусор. Зоран выздоравливал медленно, исхудал, простыл. Рана понемногу заживала, но Зорана стали мучить приступы кашля. Сил выйти наружу и пробраться в город у него всё не было: он не мог без одышки пройти и десятка шагов. Наконец, когда Зоран стал крепнуть и уже всерьез подумывал о том, чтобы сунуться на разведку, до свалки долетел шум боя и дым пожарищ. Зоран выбрался на поверхность и пошел к центру города, по дороге отняв у попавшегося ему навстречу раба лом (вернее, раб сам бросил лом от страха при виде огромного, оборванного, косматого человека). Зоран звал, повторяя имена своих спутников: "Илла! Берест! Купец Ринселл! Хассем! Иллесия!". Он и наткнулся на отряд наемников, которым сказал, что до ранения и сам кормился, продавая свой клинок на службу. Ему ответили, что наемное войско прислали уничтожить "гнездо демонопоклонников". Город был разграблен и сожжен - маленький пятачок в поросших лесом предгорьях, ничья земля.
  
   Зоран договорился с бывшими сослуживцами. Он собирался уйти из разоренного княжества вместе с наемничьим обозом. Шмель клялся, что для Сокола сделает все, и хвастал перед молодыми наемниками былыми подвигами.
   - Зоран - лучший воин, которого я знал. Мы вместе служили еще на юге. Не родился еще человек, который сладит с Соколом один на один. А когда мы штурмовали Оргонто, их конники сделали вылазку. Мы им всыпали. Они дали деру обратно в город и хотели опустить решетку ворот. Что бы вы думали? Сокол принял ее на плечи и держал на себе, сидя верхом, пока мы не проскакали под ней!
   - У меня был хороший конь, - сказал Зоран. - Мне под стать.
   Молодые наемники с удивлением смотрели на Сокола, о котором и вправду слыхали немало, больше всего о его невероятной силе и храбрости и о способности снять с себя для приятеля последнюю рубашку. Они, переглядываясь, говорили между собой: "Совсем не такой..." И в самом деле, обросший, грязный, больной человек перед ними вовсе не походил на богатыря, что держал на плечах решетку крепостных ворот.
   Прячась в шахтах, Зоран не видел себя со стороны. В замке он впервые разглядел собственное лицо в осколке разбитого стекла. Волосы, сплошь белые и спутанные, падали на плечи.
   - Ты же старый пес... - шепотом сказал себе Зоран.
   И вглядываясь в грубые черты, в страдальческую морщинку, которая начиналась под левым глазом и, прорезая щеку, уходила в бороду, Зоран испугался. Он опоздал... Он был слишком стар для Иллы.
   Грабеж продолжался еще три дня. Захваченный город перетряхнули. Зоран уже слыхал, что наемникам за этот поход было обещано не жалование, а лишь доля от добычи.
   Зоран твердил своим:
   - Мы уйдем с обозом, я договорился.
   Но они не ушли. Зоран чувствовал, что хлопочет впустую. Он просил, чтобы на телеге дали место больному и двум женщинам. Он имел в виду Береста, Ирицу и Иллу. Берест не приходил в себя. Он сидел на тяжелом ларе, бессильно сложив руки. Зоран отвел глаза, увидев, как Ирица поднесла к его губам плошку с водой, потому что без нее он и напиться бы сам не смог.
   - Мы никуда не поедем, - сказала Ирица Зорану.
   Он понял по ее тону, что "мы" - это не все они, а только она и Берест... Иллесия твердила, что бросать Береста с женой никуда не годится, надо уговорить Ирицу ехать. Зоран развел руками:
   - Так ты бы и уговорила!
   Илла подошла, обняла Ирицу за плечи:
   - Ты что, подруга? Слышишь, что мой-то говорит? Надо ехать, пока нас берут в обоз. А то засядем тут навсегда.
   Зоран, расслышав, как Илла говорит о нем "мой-то", неожиданно для себя смущенно ухмыльнулся в бороду. Ирица не упрямилась. Энкино готов был отправляться хоть сейчас. Хассем, сунув в рот щепотку дикого корня, ожидал, когда велят собираться.
   Но они не уехали, потому что никто так и не сдвинулся с места. Куда на самом деле было им ехать? Где их кто ждет? В разгромленном городе, по крайней мере, есть крыша над головой. Зоран вообразил Береста, с таким же безучастным лицом сидящего на краю переполненной хламом обозной телеги, и рядом с ним - Ирицу, мерцающую глазами, как кошка, едва кто-нибудь из наемников подойдет слишком близко...
   Обоз возвращается в Мирлент. Как там обустроиться бродягам, из которых у одного помутился разум? Где найти кров, куда наниматься на работу, чтобы выжить вшестером? Зоран вспомнил, как в Богадельне к своему скудному поденному заработку прибавлял тайком от Иллы немного сбереженных раньше денег, чтобы она не боялась потратить на себя лишний грош. Теперь их будет шестеро - и никаких сбережений.
   Зоран не знал мирных ремесел. Он умел так-сяк сшить рубашку и сапоги, но не был ни стоящим портным, ни сапожником. Если повезет устроиться в кабак вышибалой - это будет верх мечтаний для поседевшего, хромого вояки. Хассем - просто чернорабочий. На постоянный заработок ему нет расчета. Вдобавок Зоран понимал, что такое дикий корень. Корешок сломает парня за год - за два. Энкино мог быть и писцом, и секретарем, и переводчиком у купцов, и учителем, и даже актером. Но это все не такие места, на которые может попасть любой с улицы. Ни вельможи, ни купцы не подпускают к своим бумагам пройдох без единого рекомендательного письма, а актеры сами часто сидят без хлеба. Иллесия станет мыть посуду в кабаке... А как приживется в городской нищете лесовица? Уж наверное, ничего хорошего, если в ней узнают лесную тварь. Вседержитель не наделял таких, как она, даром слова и не велел выходить замуж за людей...
   Зоран повторял: едем, пока Шмель берется нас пристроить в обоз! Но когда подошло время выезжать, оказалось, что в дорогу никто даже не собрался. Обоз ушел без Зорана и его друзей.
  
   Раньше у Снодрека была одна мысль: как бы стать доблестным рабом? Снодрек был статный голубоглазый парень с тяжелыми кулаками, но и других парней отбирали в казармы по росту и стати. Чтобы подняться над остальными, нужен был особый дар, особая свирепость, как у Хидмара. И Снодрек оставался одним из тех ребят, которые мечтают заслужить на ристалище звание доблестного раба, а погибают в первых же поединках.
   Когда в казарме появился Берест, Снодрек настороженно присматривался к нему - хотел оценить, насколько хорошо тот обучен. Снодрек, как и другие рабы, втайне желал, чтобы сосед не оказался лучше. Все бойцы были соперниками, потому что только сильнейшие могли рассчитывать на поблажки от господ. Но потом пошел другой счет.
   Снодрек помнил, как Берест говорил своей десятке: "Не бойся, но и храбростью не хвались - стой надежно, защищай соседа. Верх будет наш, в обиду не дадимся". Берест учил, как надо, защищая друг друга, побеждать на ристалище высших. С ним те, что слабее, одолели тех, что были сильней.
   Хидмар и другие доблестные рабы обособились, с презрением говоря, что поединок все равно покажет, кто чего стоит. И все-таки Снодрек думал уже по-своему. "Десять на десять мы сильнее высших! А если бы мы все однажды взялись за мечи?".
   Когда Берест провинился и был прикован к столбу на площади, Снодрек сперва упал духом. За своим вожаком он пошел бы в огонь. Мысль, что можно побеждать без него, что не Берест был главным условием победы, казалась ему невозможной. Но выбора не было, и сам Снодрек теперь говорил остальным: "Защищай соседа, не кидайся на врага в одиночку, не беги назад. Верх будет наш, не дадим себя в обиду!". Снодрек стал вожаком вместо Береста, и рабы одолели высших снова.
   Вскоре в город пришли чужаки и перебили высших. Снодрек думал лишь о том, как сохранить своих ребят. Их осталось семеро.
   Снодрек увел их, и они спрятались в катакомбах. Потом вооружились оружием, снятым с убитых. Снодрек не знал, куда идти и как устраиваться в разрушенном городе. Он увидел дым из разбитого окна замка - дым не от пожара, а от костра - и решил проверить, кто там поселился. Теперь у него был настоящий маленький отряд, и Снодрек чувствовал себя уверенно.
   Они вошли в просторный зал, где прямо на каменном полу горел костер.
   При виде семерых вооруженных бойцов Зоран, Хассем и Энкино встали плечом к плечу. Илла тряпкой схватила с костра котелок и с угрозой замахнулась, готовая плеснуть кипятком. Ирица заслонила неподвижно сидящего мужа.
   Снодрек внезапно воскликнул:
   - Берест! Это ты?!
   - Откуда ты его знаешь? - спросила Илла и поставила котелок, который сквозь тряпку жег ей руки, обратно на огонь.
   - Это же Берест! Он нас... научил... - Снодрек запнулся, не понимая, в чем дело. - Берест, ты меня не узнал?
  
   ...Снег на улицах присыпал тела убитых, но запах разложения стоял над городом. Похоронить в мерзлой земле или сжечь всех мертвецов было невозможно. Зоран, Хассем и ребята Снодрека очистили от трупов только замок, сад и ближайшие улицы.
   Зима перевалила за середину. Зорану нездоровилось. В груди у него что-то хрипело, и от внезапных долгих приступов кашля он хватался за стену, чтобы не упасть. Илла поила его горячим, и Зоран покорно пил из кружки кипяток, даже если его нечем было заварить. Он уверял, что выздоравливает, но шрам у него на груди воспалился. Илла, прежде бойкая и веселая, стала грубой и резкой.
   Энкино отгородился от всех неприступной стеной и только твердил, что это "мертвый город" и что надо уходить. Хассем тоже замкнулся. Ирица знала свойство каждой травы, она предупредила: "У дикого корня нет своей силы, он не дает тебе ничего, ты просто быстрее тратишь собственную жизнь". Хассем виновато признался: ему очень плохо по утрам, так плохо, что, если без корня, то легче руки на себя наложить. "Кому будет польза, если я сейчас свалюсь с ног?" - как бы оправдываясь, добавил он.
   Ирица, занимаясь убогим хозяйством замка, часто подходила к Бересту, по-прежнему сидевшему в углу большой залы. Иногда она брала его ладонь: знакомая, тяжелая ладонь безжизненно лежала в ее руках. Берест не узнавал Ирицу и смотрел мимо.
  
   Во дворе замка ветер мел снежное крошево. Илла в разношенных мужских сапогах выплеснула помои. Стоять во дворе Иллесии было холодно, но назад, в неуютные покои замка, возвращаться не хотелось. Зал, в котором они наспех устроили себе жилье, был гулким и мрачным. Сквозь выбитые окна наметало снега. Зоран и Снодрек заделали их: забили оконные проемы и завесили тканью. Стало темно.
   Илла услышала, как кто-то подошел и встал за ее спиной. По привычке дернулась, готовая защищаться. Но это был Энкино. Кутаясь в плащ, он стоял и смотрел на вечернее небо.
   - Опять звезд не видно, - пробормотал он.
   - С ума все посходили! - процедила Илла сквозь зубы. - Чего ты-то маешься все, братец? На что тебе звезды?
   - Проклятое место, - ровно сказал Энкино. - Надо уходить. Сразу надо было уйти, с войсками.
   Резкость и вспыльчивость Иллы уже никого не удивляла: все привыкли.
   - Куда? - бросила Иллесия. - Как, по-твоему, Ирица Береста поведет? Он хуже ребенка малого, ничего не видит и не соображает. Милостыню просить?
   Энкино не ответил.
   "Вот тебе и воля", - думала Илла.
   Вернувшись в зал и поставив в угол ведро, Илла поискала взглядом Зорана. Тот с шилом в руках чинил разинувшие рот сапоги. Кот подбежал к ногам Иллы и стал тереться о них.
   Ирица варила похлебку. В кладовой нашлась крупа, наемники не позарились на нее и не тронули той добычи, что объявил своей Зоран. Не отходя от котла, лесовица то и дело поглядывала в сторону ларя, где сидел Берест. Сейчас рядом с ним был Хассем. Целыми сутками Хассем был чем-нибудь занят и, казалось, совсем не ложился спать. Он по прежнему жевал дикий корень: он сходил на мельницу и нашел там целый ящик этого зелья, из которого надсмотрщик ежедневно выдавал рабам долю. Половину отдал напарнику, а половину взял себе.
   Напарник Хассема так и остался на мельнице. Скоро Хассем забежал проведать его и нашел мертвым. Зоран сказал, что парень жевал слишком много дикого корня, заснул и не смог проснуться, умер во сне.
   Илла подошла к костру. Разговаривать не хотелось даже с подругой.
   Ирица налила ей похлебки:
   - Поешь?
   - Не могу и глядеть на еду... Просто с души воротит, - выдавила Илла.
   - Ты больна... дай я посмотрю, что с тобой.
   Илла только махнула рукой: а кто не болен?
   Но Ирица увела ее в угол подальше от всех, взяла ее руки в свои.
   - Ну? - мрачно спросила Илла.
   Ирица медленно кивнула.
   - Ты родишь ребенка.
   Для лесовицы в этом не было ничего особенного: хотя она сама не родилась от женщины, и ее лесные сестры тоже не рожали детей, она знала, как звери в лесу зачинают и рождают детенышей.
   Илла вскочила.
   - Проклято будь все! Ненавижу! - прошипела она.
  
   "Я ведь догадывалась, только верить не хотела. А Ирица, лесная колдунья, не может ошибиться". Илла закрылась в чулане в дальнем конце пустого замка и решила не выходить оттуда, пока все не уснут. Она не могла представить, что будет, когда она опять увидит Зорана...
   Кот пробрался за Иллой в подвал. "Иди, катись к своему хозяину!" - Илла выставила его за дверь. Кот долго обиженно мяукал, потом, видно, ушел.
   А Зоран бродил по замку, разыскивая Иллесию. Ему обо всем рассказала Ирица. Лесовица не поняла, почему Илла вскрикнула, выругалась и убежала. Ирице чудилось, она просто прячется, как прячутся и волчица, и зайчиха, и кошка, ощущая, что у них будут детеныши. Но Зорану надо было рассказать, потому что ему предстоит защищать Иллу и детеныша и заботиться о них.
   Ирица почувствовала неладное только тогда, когда, выслушав ее, Зоран схватился за голову:
   - Илла... Куда она пошла?! Ох, Илла...
   Он сейчас же отправился ее искать, прихрамывая и отмахнувшись от всех вопросов.
   ...Иллесия узнала походку Зорана. Она слышала, как он открывает дверь в чулан, как неуклюже опускается на пол рядом. Илла сидела, отвернувшись лицом к стене. Зоран глубоко вздохнул сзади нее, может, нарочно, на случай, если она не заметила, как он подошел. Илла оглянулась.
   - Что ты таскаешься за мной, как пришитый?!
   - Ну, послушай... - Зоран попытался ее обнять. - Я знаю, что у тебя будет ребенок.
   Илла двумя руками уперлась ему в грудь.
   - Тебе-то какое дело? Ведь не от тебя!
   Зоран бросил на нее бессмысленно-виноватый взгляд, какой, наверное, бросает на хозяйку большой пес, если она срывает на нем досаду и наказывает ни за что. Иллесии стало жалко его. Она подумала, что и в самом деле обращалась с ним хуже, чем с собакой. Илла хотела обхватить, прижать к груди его косматую голову, говорить: "Зоран, прости меня, я тебя больше не обижу, ты мудрый, ты взрослый, а я глупая девчонка, прости!". Но Илла вспомнила, что носит ребенка от одного из тех ублюдков, которых даже не помнит в лицо. Тогда злость Иллесии вспыхнула с новой силой. "Добрый, да? Любишь меня?!".
   - Убирайся, Зоран! - разгневанно крикнула она. - Думаешь, мне очень нужен такой старый плакса? Что ты на меня смотришь? Не смей надо мной причитать, все равно от тебя еще больше тошно.
   Зоран опустил голову, потом поднял на Иллесию покрасневшее, темно-медное лицо, грозное и угрюмое. Илла его ни капельки не боялась.
   - Убирайся, говорят тебе! - велела она.
   Зоран неохотно поднялся и, сопя, вышел тяжелой походкой.
   Илла замерла, прислушивалась. Он сел за порогом, прислонившись спиной к стене. Илла опять разозлилась. Ей так и представилось, что там, за дверью, лежит огромный, косматый пес с гремучей цепью на шее, которого только что прибила под горячую руку хозяйка. Она в сердцах плюнула: "Хоть ночуй тут, не выйду".
  
   Зоран говорил, что, если не похоронить мертвых, начнется мор. Но люди умирали на улицах каждый день. Бывшие невольники бродили по разоренному городу в поисках пищи, а по ночам забивались в свои нетопленные бараки.
   "У нас есть оружие!" - подумал Снодрек. Он созвал своих семерых молодцов, и они без труда выловили в окрестностях нескольких "пленных". Снодрек сдал их Зорану и сказал:
   - Будут нам помогать хоронить.
   Пятеро "пленников" с изможденными лицами переминались с ноги на ногу. Илла только вздохнула, глядя на них, и чуть не спросила Снодрека: "А поплоше нигде нельзя было найти?".
   - Надо их хотя бы сперва накормить, - проворчала она.
   Скрепя сердце Иллесия выделила им долю из скудных запасов. Рабы сразу перестали трястись от страха. Дело было привычное: работать за кормежку, как и при высших. За три дня с помощью Зорана и Снодрека с его бойцами они выдолбили в мерзлой земле, согревая ее кострами, большую яму, и наконец закопали всех мертвецов.
  
   Илла решила, что надо перебраться в другой зал - просторный, с камином: жечь костер на полу было грязно и дымно.
   Зал был разгромлен, мебель сожжена, витражные стекла выбиты. Черепки ваз и осколки стекол хрустели под ногами.
   Энкино скрупулезно подметал пол метлой. Зоран чинил скамьи, лари, стол и кровати, которые притащили Снодрек с Хассемом. Илла, обмотав тряпкой еще одну метлу, с ожесточением билась с паутиной. До потолка она не доставала, а пауков боялась.
   - Эй, Снодрек, залезь-ка на ларь да протри вон там, как следует. Вдарь по тому пауку. Вон сидит, видишь?
   Снарядив его вместо себя на бой, Иллесия намочила тряпку и принялась ожесточенно тереть пол. "Вот и хорошо! - твердила она про себя. - Думают, что я несчастная, а я - нет. С какой еще стати? У меня здесь все будет блестеть!".
   Она вспоминала, как в Богадельне плакали девчонки, когда парни бросали их беременными. Одна даже утопилась. "Пусть не ждут, что я буду плакать! Не дождутся!".
   И хотя Илла сама прогнала Зорана, и плакать было впору ему, она все повторяла про себя "Не дождутся!" и принималась громко петь отрывки из уличных песенок. Бойцы Снодрека смотрели на нее с удивлением.
   - А вас петь не учили? Только драться? Хорошо, я буду учить вас петь - а вы меня драться потом научите, - смеялась Иллесия, подмигивая ребятам.
   Изредка она поглядывала на Зорана. Зоран, косматый, с широкой проседью в бороде, прилаживал петлю к крышке ларя. Он сидел на низенькой скамеечке и занимал весь угол. Как всякий большой человек за мелкой работой, он казался неуклюжим и очень старательным. Илла вспомнила, что он умеет и шить, и с каким бесконечным терпением вдевает иголку в нитку. "Да, хороший, хороший. Лучше всех прямо! - с горечью думала Иллесия. - Только я и без тебя, такого хорошего, не пропаду!".
  
   Ирица вздрагивала всякий раз, когда кто-нибудь, громко разговаривая, проходил мимо безучастно сидящего у стены Береста. Ей казалось, другие беспокоят его тем, что равнодушно шумят и занимаются своими делами рядом с ним.
   Ирица понимала, что несправедлива к остальным. У них было много хлопот. Труд, который они брали на себя, освобождал ей время, чтобы она могла заботиться о Бересте. Хассем, как брат, постоянно бывал под рукой, готовый выполнить любое ее поручение.
   Ночью, когда все утихали, Ирица сама переставала тревожиться и садилась рядом с мужем. Он не всегда спал по ночам, и она наклоняла его голову себе на плечо, пытаясь волшебством погрузить его в сон.
   Она думала: что он чувствует в пустоте, куда обращен его взгляд? Как, наверно, ему одиноко и страшно там, в таких местах, которым она и названия не знает... Ведь он страдает, хотя этого и не видно.
   Ирица обняла Береста и заплакала. Она не вытирала слез и с трудом сдерживала рыдания, чтобы не разбудить остальных. Ей чудилось, руки Береста дрогнули, пошевелились, крепче обхватили ее. Казалось, он наклоняется к ней, шепчет:
   - Ирица, милая... Что ты плачешь? Кто тебя обидел, неужто я?
   Ей мерещилось, она чувствует даже, как шевелятся его губы около ее уха. Он говорит:
   - Родная моя, что с тобой?.. - и с сомнением. - Это из-за меня? Я ничего не помню... Пьян я что ли был? Ирица, ну, скажи?
   Ирица неожиданно поняла, что его руки в самом деле поддерживают ее, что она слышит над ухом его голос и ощущает его дыхание. Она подняла голову и встретила взгляд Береста. Живой, осмысленный взгляд. Его глаза осветились и потеплели.
  
   Они говорили шепотом до самого рассвета. Ирица рассказывала, а Берест вспоминал, слушал, утешал. Ирица рассказала, как смертельной хваткой сжимали друг другу руки он и Князь Тьмы, воплощенный в человеческое тело. Как сама Ирица сидела возле мужа, изнемогавшего в этой борьбе, и клала ладони ему на грудь, чтобы своим волшебством поддержать в нем жизнь.
   - Ты все время была со мной?
   - Да, Берест, да.
   - Я сказал тебе спрятаться в саду.
   - А я не спряталась.
   - Ты глупая белка, Ирица! А если бы мне конец?
   - Я бы и тогда была с тобой.
   - Как же осталось бы без тебя твое королевство белок? - укоризненно произнес Берест.
   - О чем ты говоришь? - с горечью ответила она. - Какое королевство... без короля.
   Они сидели, обнявшись. Ирица отдыхала от страха за него, от одиночества.
   - Мне иногда кажется, что до тебя я и вправду была только белкой. Это было весело. Но потом ты позвал меня. И с тобой все равно лучше, все равно больше по-настоящему, чем было до тебя.
  
   На рассвете Хассем стал разводить огонь, чтобы вскипятить воду. Он мельком бросил взгляд на сидевшего у стены Береста и Ирицу, которая спала, прижавшись к мужу. Тот поднял голову и вдруг встретился с Хассемом ясным взглядом...
   Это была первая радость за много дней. Берест словно и впрямь вернулся из дальних краев: расспрашивал о новостях, удивленно озирался. Днем Берест отправился в город. Снодрек отправился вместе с ним. Он торжествовал и не мог наглядеться на своего вожака.
   Новостей для Береста было много, большей частью неутешительных. Илла храбрилась, делая вид, что с ней все в порядке, и на Зорана поглядывала исподтишка... У Хассема помутнели глаза, он был странно возбужден, говорил быстро и горячо и дышал учащенно. Энкино, возмужавший и незнакомый, взял руку Береста и посмотрел на свет. На ладони у Береста остались не сходящие, как след от ожога, отметины чужих пальцев.
   - Что он еще с тобой сделал? Ты помнишь, что с тобой было... там? - спросил он.
   Берест повел плечом. Ему не хотелось говорить.
   - У тебя не болит сердце? - вдруг подозрительно спросил Энкино.
   Берест покачал головой.
   Они со Снодреком вскоре ушли и вернулись после полудня. Берест устал. Он отвык ходить. За полдня он узнал все, к чему остальные уже притерпелись, посмотрел свежим взглядом на мертвые улицы, вымерзшие бараки, одичавших людей.
   Ирица тревожно прислушивалась к шагам и первая вышла навстречу Бересту.
   Из бережливости ели теперь один раз в день, ближе к вечеру. Илла и Ирица закончили готовить, стали раздавать ужин.
   - Садитесь за стол! - позвенела ложкой о котелок Илла. - Хассем, не зевай!
   Все стали рассаживаться.
   Берест молча принял из рук жены миску с похлебкой. Он думал: у нас еще есть еда, а в городе уже настоящий голод. "Люди едят кошек и крыс, начинается мор. Они не догадываются даже сговориться и сделать запасы из того, что находят", - думал Берест.
   За едой Энкино сказал:
   - Теперь мы можем уйти.
   - Потеплеет - и двинемся, - подтвердила Иллесия.
   - Мы нашли пекарню, - невпопад произнес Берест. - Там никто не работает. А мука на мельнице была. Ее просыпали, растоптали. А еще они едят муку и зерно прямо так...
   Хассем и Илла, оба недавно жившие в рабских бараках, стали объяснять: рабы всегда получали пищу от надсмотрщиков. Чье дело было готовить, те умели, а остальные ни разу даже не видели, как замешивают тесто или варят крупу.
   - Весь город вымрет, - сказал Энкино. - Я знал, что так будет.
   Все разом посмотрели на него.
   Энкино поднял брови:
   - А разве трудно было догадаться? - и быстро, с гневом нахмурился. - Все равно надо было выжечь это гнездо!
   Ему никто не возразил.
   - Пора собирать людей, - вдруг произнес Берест. - И припасы, какие еще остались. На сколько их хватит для всех? Из чего их можно пополнить? Ну, кроме крыс и кошек, - он погладил Зоранова кота.
   Илла отложила ложку и удивленно спросила:
   - Ты что, хочешь собрать в замке запасы, чтобы кормить всех?
   Энкино недоверчиво посмотрел на обоих.
   - В набат ударить, - предложил Берест. - Созвать народ.
   Зоран удрученно покачал головой:
   - Какой тебе набат?
   - И пожарной каланчи нету?
   Этого никто не знал.
   - Подождите... - горькая усмешка скользнула по губам Энкино. - Вы что, решили остаться?
   - Да нет, мы уходим. Не в крысятнике же этом жить, - тряхнула головой Илла.
   - Помните, мы в Богадельне совещались, куда нам податься? - Берест обвел взглядом своих. - Илла с Зораном хотели осесть где-нибудь в Соверне. Мы с Ирицей и Хассемом - в Даргород. Я не знаю, что вы надумали сейчас. Мы с Ирицей... - Берест поймал ее взгляд. - Мы не хотим, чтобы мы все расставались. Сейчас не время. Сейчас нам не выжить поодиночке. Нам нужно одно пристанище.
   Хассем молча кивнул. Ему некуда было идти, никто его нигде не ждал. Береста и Ирицу, а потом и остальных он привык считать своей семьей. Где будут они, там и он.
   - Но почему именно здесь? - спросил Энкино.
   - А где? - пожал плечами Зоран. - Из всех нас только у Береста есть дом, но очень далеко отсюда.
   Горькая усмешка Энкино становилась все заметнее.
   - И вы обыщете город, соберете припасы, которые сумеете найти, а потом начнете кормить этих людей... Нас, - он огляделся. - Нас чуть больше дюжины. Положим, охранять запас будет нетрудно, поставить хоть Снодрека. Тут даже толпы с камнями не дождешься. Но кормить всех... Сколько нужно дров, сколько Илле и Ирице придется возиться у котлов, даже с нашей помощью? Хорошо, котлы вы возьмете на кухне: должны же где-то здесь быть кухни, которые кормили рабов. А что мы будем делать, когда запасы кончатся?
   - Нас чуть больше дюжины, - повторил Берест. - Но люди сами будут работать. Им некуда идти точно так же, как и нам. Зачем куда-то идти? Хватит искать, надо здесь строиться.
   - Проклятое место, - подал голос Энкино.
   - Было проклятое - будет наше пристанище, - сказал Берест.
  
   Зоран приволок наковальню в заснеженный двор и начал стучать молотом - вместо набата. Зоран гремел по наковальне полдня, весь взмок, и бывшие рабы понемногу подтягивались к замку поглядеть, что же там происходит? Илла и Ирица велели им подходить к котлу, в котором кипела похлебка, пусть жидкая, но настоящая горячая похлебка. Людей накормили, и Берест начал говорить: чтобы выжить, нужны дрова, для всех нужно теплое жилье, нужно чинить выбитые двери и окна, сломанные столы и лавки, нужны исправные инструменты, а к весне - бороны, косы, лопаты... Берест так и не понял, слушают его люди или нет. Они стояли перед ним неровным рядом, в лохмотьях, с одинаково невыразительными лицами.
   В руинах то и дело находили замерзших. Некоторые из них были еще живы. Ирица попросила мужчин очистить от хлама и битого стекла еще один большой зал - для больных. Его надо было отапливать. Хассем взялся помогать Ирице: он привык ухаживать за больными еще во время мора на каменоломнях.
   По вечерам Хассему частенько приходилось выслушивать жалобы Зорана. Тот, большой, сильный, грустный, все больше похожий на одинокого пса, признавался:
   - Я, может быть, умом тронулся. Просто не знаю, что мне делать с собой. Целый день только об Илле и думаю. Я ей надоел, Хассем. Ведь Илла - гордая, смелая, насмешница. А я гляжу на нее - и у меня слезы на глазах. Она и говорит, - продолжал он. - "Зачем ты мне, старый плакса?". Я, Хассем, не знаю, сколько мне лет. Не помню, когда родился. Только ведь шкура-то у меня седая. Раньше хоть борода была черная, а теперь погляди! - Зоран задрал подбородок.
   Они с Хассемом шептались в углу, чтобы не мешать спящим. У жителей замка теперь было много забот. Берест решил - все, что уцелело, что можно починить, надо спасти. Это были дни собирания. И холодные зимние ночи...
  
   В середине зимы, в те самые "дни собирания", появился в окрестностях замка бывший доблестный раб Хидмар. Он стал звать Береста на поединок. Берест не мог понять, зачем это нужно Хидмару. Снодрек с тревогой сказал своему вожаку:
   - Он хочет, чтобы все видели - он сильнее тебя. Он сильный, как были высшие. Он думает, его будут слушаться, если он тебя победит. У нас есть еда и крыша над головой, а у него нет...
   Берест вышел на сохранившееся в целости парадное крыльцо замка.
   - Хидмар, иди лучше к нам. Сам посуди, какой еще поединок? - ответил Берест. - Что за радость, если я буду ранен или убит, а у нас тут полно работы и каждые руки на счету? Ясное дело, я не пойду драться: мне не горит.
   Хидмар угрюмо молчал. В прежние времена доблестный раб знал, что в конце концов его прикончат на ристалище. Зато он пользовался славой и особыми привилегиями. Он смотрел на мир так же, как господа, хотя и был по другую сторону. Хидмар ждал, что убьет Береста, или тот подчинится ему, как высшему, чтобы сохранить себе жизнь.
   На крыльце вслед за Берестом появились Снодрек, несколько бывших рабов из казарм и какой-то седой великан с добродушно-свирепым лицом. Хидмар догадался, что Береста ему не достать: эти не просто так вышли вслед за ним.
   - Я убью тебя потом, - пообещал Хидмар.
   В это время с крыльца спустилась молодая светловолосая женщина.
   - Ирица! - вырвалось у Береста.
   Она обернулась:
   - Сейчас.
   В руках у женщины были сухарь и миска с похлебкой.
   - Вот, - сказала она Хидмару. - Приходи, когда захочешь есть.
   Хидмар взял сухарь и миску и ушел.
   Он всерьез не думал о том, чтобы на самом деле пойти жить в замок. Там надо было работать вместе со всеми, признавать слабейших равными себе. Но в замке была еда, было тепло. Хидмар рыскал вокруг, бесцельно, как голодный зверь, не зная толком, что сделает в следующую минуту.
  
   Берест готов был сбежать с крыльца вслед за Ирицей, но остерегся: догадавшись, кто эта женщина, доблестный раб чего доброго и нашел бы применение своему мечу. Когда Ирица вернулась, Берест вздохнул и вдруг понял, что затаил дыхание, пока она шла. Он ждал жену с выражением хмурого упрека на лице. Она с участием встретила глазами его взгляд и чуть улыбнулась. Берест промолчал.
   Он ничего не сказал ей про Хидмара и поздним вечером, когда они тайком сошлись в чуланчике, где когда-то пряталась от Зорана Илла. Все уже спали.
   - Ирица, - раздался шепот Береста:
   В темноте засветились ему в ответ глаза лесовицы. Ирица не успела ответить: он нетерпеливо прижался губами к ее губам.
   - Ну почему мы с тобой встречаемся украдкой? Ведь я твой муж. Ирица, я скучаю по тебе.
   Сквозь рубашку, которая была на нем, она ощущала тепло его тела.
   Их прервал громкий возглас в коридоре, шум борьбы, женский крик...
   Ирица отшатнулась, Берест вскочил с ларя. Ирица хорошо видела в темноте, она разглядела его раздосадованное лицо.
   - Подожди меня, - шепнул он.
   Берест бросился на шум. В коридоре перед входом в зал горели факелы. Берест ясно различал три фигуры: один человек упал на колени, опираясь на руку. Другой, сжимая кулаки, стоял перед ним, спиной к Бересту. Третья фигура, в женском платье, была отчетливо выхвачена светом: девушка прижалась к стене, ее плечи сильно вздрагивали.
   Берест, схватив за локоть, развернул того, кто стоял спиной к нему, и изумленно отшатнулся:
   - Ты, Энкино?!
   Человек на коленях водил ладонью по лицу, похоже, вытирая кровь.
   - Энкино, это ты его? - не понял Берест. - За что?
   Энкино в мерцающих отблесках факелов казался чужим. Он смотрел с выражением какой-то непримиримой, почти высокомерной замкнутости.
   Энкино застал парочку в углу. Девушка кричала и отбивалась. Энкино молча подошел и ударил парня кулаком в лицо. Парень, недавний раб, был сильнее его, но не посмел защищаться.
   Берест шагнул к девушке. Он хотел утешить ее, но она вскрикнула и села на пол, вся дрожа и не поворачивая головы. Вблизи Берест узнал ее и вспомнил имя: Лин. Имена рабов из бараков были не длиннее одного слога, и женские, и мужские. Только бойцы из казарм носили обычные человеческие имена.
   Берест нагнулся, чтобы помочь девушке встать, но она так забилась в его руках, что он сам отпрянул.
   Из темноты вышла Ирица. Берест вспомнил, что сказал ей: "Подожди меня". Теперь он обрадовался, что она не послушалась. Ирица обхватила девушку за плечи и повела с собой. Ей Лин не противилась.
   Берест оглянулся, и Ирица махнула ему рукой в сторону "их" чуланчика. Береста царапнуло по сердцу: вот тебе и свидание... Он бросил взгляд на насильника, который затравленно сжался на полу, закрывая голову руками. Берест с силой отвел обе его руки:
   - Ты кто? Вестр...
   Тот дернулся, но не двинулся с места.
   Энкино подошел ближе. Вестр пустыми глазами уставился на обоих. Энкино пожал плечами. Он слыхал о нравах рабов в бараках, судьба Иллы была у всех на виду. Парень даже не знает, за что его... Ведь девочка - не высшая, а рабыня.
   Берест закусил губу, глядя на Вестра:
   - Что у тебя, стыда нет?
   Он чувствовал себя беспомощным. Вестр не понимал его. Бересту захотелось плюнуть на все и уйти. Но надо было что-то сделать. Энкино ничем не помогал: просто стоял и смотрел. Надо бы, верно, наказать парня, чтобы никто не смел больше...
   - Ну, вставай да иди отсюда...- наконец произнес Берест.
   - А что со мной... теперь? - голос не слушался Вестра.
   - Иди спать.
   - Меня... убьют? - выдавил из себя Вестр.
   - Иди спи, - повторил Берест. - Иди...
   Ему было теперь жаль парня, точно так же как и девчонку Лин.
   Вестр медленно двинулся по коридору.
   - Идти? - оглянулся он на "высших".
   Берест махнул рукой. Он ждал, пока парень уйдет, чтобы снова заглянуть в чулан. Но Вестр сделал по направлению к общему залу шаг, другой, оглянулся - и, прислонившись к стене, застонал, как воют дикие звери.
  
   ...Берест приоткрыл дверцу чулана, глаза Ирицы блеснули в темноте. Лин уже успокоилась и чувствовала себя в безопасности.
   - Отвел его спать, - сказал Берест, не дожидаясь вопроса.
   В руках Берест держал снятый со стены факел.
   - Я за вами. И вам пора ложиться.
   Ирица ласково сказала Лин, продолжая неизвестный Бересту разговор:
   - Вот видишь, Берест совсем не страшный.
  
   "Я убил Хидмара, - записал Энкино. - Я бы никогда не справился с ним, мне просто повезло. Но я бы не сказал, что это вышло случайно. По крайней мере, я сделал все, что от меня зависело, чтобы его убить".
   Энкино стал вести записи, с тех пор как обнаружил в библиотеке бумагу и письменные принадлежности. Он нашел и книги без переплетов. Наемники, разграбив замок, сорвали дорогие переплеты с книг, а сшивки листов побросали на пол. Энкино попали в руки даже труды наставника Мирта.
   Энкино собрал все и спрятал в шкаф. Это надо будет прочесть, когда появится время. Зачем? "Чтобы знать". Энкино не нужно было более веской причины. Прочесть, чтобы знать.
   Он начал вести записки не так давно, со слов: "Берест основал поселение, у нас оно зовется Пристанищем..."
   "Мы с Хидмаром столкнулись неподалеку от катакомб. Я думаю, он там жил и прятался, - писал Энкино за мраморной конторкой, крышку которой пересекала тонкая трещина. - Мы - я и Эльхи. Мне хотелось взглянуть на катакомбы, потому что я их еще не видел. Эльхи обещала мне показать".
   Эльхи сидела в библиотеке и смотрела, как пишет наставник Энкино. Это была маленькая дочь высших из Серебряной ветви. После гибели города уцелела горстка детей. Их находили на улицах - обмерзших и изголодавшихся, тех, что еще не успели умереть без пищи и крыши над головой. Сначала дети едва ли понимали, кто их подобрал и зачем. Они даже почти не разговаривали. Илла велела Зорану натаскать воды в большой котел и вместе с другими женщинами отмывала грязных найденышей, расчесывала им волосы.
   Однажды холодным утром, когда дети столпились у огня в ожидании сухаря, что каждому давала Иллесия, она услышала за спиной тонкий, но твердый и уверенный голосок:
   - Откуда вы взялись?
   Илла обернулась и увидела девочку лет десяти с каштановыми волосами, которые она сама вчера тщательно промыла и расчесала. Девочку полуживой принесли из руин, но она на удивление быстро встала на ноги.
   Девочка отделилась от кучки детей и в длинной мужской рубахе стояла перед Иллой.
   - Вы люди или высшие?
   Правильные черты лица, живые, осмысленные глаза, гордая осанка. Их таких было у очага десятеро, раньше ничем не выделявшихся из прочих. Теперь, когда они стояли все вместе, было видно, что это не дети рабов. Они испытующе смотрели на Эльхи и Иллесию.
   К Эльхи подошел Энкино.
   - Вы учились чему-нибудь?
   - Ты наставник? - серьезно спросила девочка.
   Энкино ответил:
   - Да.
   - У нас опять будут занятия?
   - Будут, - Энкино присел перед с ней. - По вечерам. Иди, скажи остальным, что завтра мы начинаем.
   Эльхи вернулась к ребятам, чтобы сообщить им известие: у них вместо Мирта будет другой наставник, Энкино.
  
   Энкино беспокоило, как отнесется к его затее Берест. Он назвался учителем, чтобы помочь растерявшейся "сестрице" Иллесии. Они до сих пор звали друг друга "братец" и "сестрица". Энкино не был уверен, что сейчас в самом деле время учить детей. Кому это нужно в маленьком Пристанище, где еще долго главным делом мужчин и женщин будет земледелие и самое необходимое ремесло, прежде чем появится нужда в ученом? Но Берест не возразил, а наоборот, кивнул головой:
   - Учи. Пусть у нас в будущем будут книжники.
   Энкино удивился, в какое далекое будущее верит Берест.
   ...Может быть, это сказалась привычка доверять учителю. Дети высших точно с таким же изумлением, как дети рабов, слушали рассказы Энкино о звездном небе и дальних землях, отрывки из классических поэм. Энкино казалось, он рассказывает им о том, о чем не успел когда-то досказать Лодии. О созвездиях они с ней так ни разу и не говорили. Вернее, нет, один раз. Она спросила: "Как ты найдешь дорогу?". Он ответил: "По звездам".
   Дети высших прижились в замке. Жизнь внезапно и слишком круто изменилась вокруг, чтобы им хватило сил держаться за прошлое. Жителям Пристанища приходилось трудно, и это всех уравняло. Мальчишка из высших точно так же, как сын раба, убирал хлам и искал по городу солому и тряпки, в которые можно было завернуться на ночь, и деревяшки, чтобы расколоть на дрова. Ведь без этого не согреться, не сварить похлебку в большом закопченном котелке. Энкино по вечерам объяснял, как велик мир, и углем чертил на полу карту. Ученики толпились вокруг, заглядывали друг другу через плечо.
  
   Потом Энкино убил Хидмара.
   "Я собирался посмотреть на катакомбы, - писал Энкино за конторкой в библиотеке. - Сейчас мы все обследуем городские руины".
   Он носил темно-синюю хламиду служителя, которая хорошо оберегала от пронизывающего ветра. С ним была Эльхи, закутанная в платок.
   Из развалин вышел Хидмар. Когда он остановился напротив Энкино, то казалось, что это столкнулись человек и зверь. Хидмар одичал, он был одновременно и страшен, и жалок. Он жил, как и люди Пристанища, - тем, что удавалось отыскать в развалинах. Он голодал, ел крыс. Как все бывшие рабы из казарм, он ничего не умел, только сражаться. Когда Хидмар нашел в какой-то уцелевшей кладовой мешок с крупой, он не понял, что это едят. Иногда он вспоминал женщину из Пристанища, что дала ему похлебки и хлеба. У них в Пристанище была еда и женщины. Хидмар боялся туда идти, чтобы взять все это. Он думал, что одолеет в поединке их вожака, и Пристанище подчинится ему. Но Пристанище не желало, чтобы его судьбу решал поединок.
   Хидмар рыскал вокруг. Однажды он убил человека, который попался ему на улице. Убитого нашли, и Снодрек с воинами прочесали развалины. Но Хидмар спрятался и подстерег еще одного, седого, бородатого великана с серым котом на руках. Тот медленно опустил на землю кота и разогнулся. Хидмар заметил, что он хромой. Хидмар хотел убить и его: старик не мог быть трудной добычей для доблестного раба. Но бородач с хрипом выдохнул воздух, как разъяренный бык, и со страшной силой встретил клинок Хидмара своим - у него тоже был меч, оружия после гибели города хватало на всех.
   Хидмар испробовал несколько любимых боевых ухищрений, но бородач был неуязвим. Хидмар еще не сталкивался с человеком сильнее себя. Попятившись, Хидмар упал, увернулся от удара, вскочил и, отбежав, перелез через какую-то уцелевшую стену. Он думал только о том, что хромой не сможет гнаться за ним по развалинам.
   Это поражение и бегство не усмирили Хидмара, а сделали его еще опаснее. Хидмар больше не был сильнейшим. Его одолел хромой богатырь, хозяин серого кота. С тех пор Хидмар без всяких мыслей и загадов на будущее скрывался в катакомбах, выходил оттуда в развалины и считал своей жертвой все, что было ему по силам. Он несколько раз убивал для еды людей: однажды - мужчину и два раза детей, но вскоре в городе не осталось живых людей, которые жили бы вне Пристанища. Пока была зима, и он находил замерзшие трупы, он ел и их - не потому что умирал с голоду, а потому что эту пищу ему легче было найти. Он больше не брезговал ничем. Он сошел с ума.
  
   Хидмар остановил Энкино по пути в катакомбы. Тот схватился за нож. Он не носил меча - не умел держать его в руках. Шагнув вперед, Энкино заслонил Эльхи:
   - Беги в Пристанище!
   А сам, чувствуя, как перестало течь время, думал: весенние ручьи такие черные, наверное, оттого, что вода несет золу старых пожарищ.
   Хидмар не говорил не слова, и Энкино казалось, что так и надо: если бы это существо заговорило, он бы удивился, как будто Хидмар не должен был уже обладать даром речи.
   Занесенный клинок Хидмара блеснул на солнце, и на лезвии солнечный луч расщепился надвое. Энкино успел уклониться. Клинок рассек ему предплечье. За спиной Энкино замерла Эльхи. Она смотрела, как ее наставник отбивается от страшного, точно во сне, заросшего до глаз человека.
   Энкино стоял, зажав рукой рану. Он только теперь спохватился, что даже не попытался пустить в ход нож.
   - Эльхи, беги!
   Взгляд Хидмара засветился, бессмысленное лицо ожило. Он тяжело дышал и, казалось, опьянел от одного вида беспомощного противника.
   Энкино вдруг с яростью выпрямился. Что он о себе думает, этот безумный человек?!
   Энкино властно крикнул:
   - Стой, Хидмар!
   Хидмар застыл, как завороженный. Перед ним был один из высших - бывший раб узнал этот взгляд сверху вниз, гневное лицо и гордый окрик... Энкино ударил его снизу вверх под ребра ножом, который так и не выронил - его рана была просто глубоким порезом.
   Меч Хидмара воткнулся в землю. Бывший доблестный раб упал на колени и завалился на бок у ног повелителя в синей хламиде.
   Эльхи чувствовала, что у нее от страха все холодеет внутри. Она прижалась к закопченной стене разрушенного здания. Энкино подошел и сел у стены рядом.
  
   Весной они засеяли поле. От посевов зависела жизнь Пристанища. Если к осени не будет урожая, поселение придется покинуть. Сеять снова было бы нечем.
   Это понимали все. Зорану, который прослужил в разных войнах почти два десятка лет, работники из Пристанища напоминали отряд, решившийся биться насмерть.
   Вечером Ирица, уединившись в чулане, нарезала на узкие ленты небольшой кусок яркой ткани. Она улыбалась, перед глазами у нее стояли картины родного леса. Она вспоминала саму себя, когда у нее еще не было имени, и в глухой чаще она любовалась на свое отражение в темных ямах с водой. Приготовив ленты и все еще улыбаясь, она подошла к Бересту.
   - Пойдем, мы с тобой обойдем поля, чтобы родился урожай.
   Было поздно, работники уже вернулись в замок и ложились спать.
   - Куда мы теперь пойдем, зачем? - удивился Берест.
   Но Ирица повела его за собой. Стояла теплая, темная весенняя ночь, цвели тут и там уцелевшие в разрушенном городе сады.
   - Ты хоть скажи, что ты хочешь? - выспрашивал Берест.
   - Увидишь! - обещала Ирица.
   За перелеском начиналось поле. Ирица замерла в зарослях и сделала Бересту знак: тише. Берест не поверил своим глазам. Прямо на свежих всходах, под огромной луной танцевали девушки. Их было около дюжины. В длинных белых платьях, подпоясанных веревками, свитыми из травы, с распущенными волосами они кружились в каком-то быстром танце, - не в хороводе и даже не соединяя рук, а каждая по отдельности, но было видно, что все они чувствуют друг друга, и танец этот - общий.
   - Кто это? - выдохнул Берест.
   - Они живут в полях, зимой спят, а сейчас проснулись.
   - Твои сестры! - догадался Берест. - Полевицы? Почему же я раньше никогда их не видел?
   - Когда я стала твоей женой, я стала почти как люди. Зато со мной и ты можешь многое, что могу я. Видеть моих братьев и сестер.
   "Слабый человеческий маг". Берест вспомнил, что так его назвал Князь Тьмы. Берест понял, что и впрямь стал в чем-то подобен Ирице, своей волшебной жене.
   Берест завороженно любовался танцем загадочных полевиц, таких же, как Ирица, которые танцевали под луной на полях Пристанища.
   Только через миг Берест испугался:
   - А посевы... они вытопчут их!
   - Никогда! - успокоила Ирица. - Это же полевицы. Где они пляшут, там все только лучше растет. Ну, пойдем. Видишь, у них волосы не подвязаны, не украшены. Еще мало цветов, и травы высокой нет.
   В ярком лунном свете Берест и Ирица вышли на открытое место. Девушки сразу прервали танец.
   Берест молча смотрел, как его жена подошла к полевицам и протянула им ленты.
   - Они не могут говорить словами, им никто не дал имени, - тихо пояснила Ирица мужу, вернувшись к нему. - Они все - то же самое, что это поле. Обратись к ним мыслями, подумай о них. Скажи, что мы будем благодарны за урожай, а когда уберем его, то подарим им еще лент - ведь у них тогда снова не будет, чем украсить волосы. Пусть рвут цветы, которые вырастут во ржи, а рожь сберегут для нас. Ты слышишь, что они думают?
   Полевицы, стоя полукругом и думали о том, что прежде боялись выходить на поля, потому что эти земли ограждала от них страшная темная граница. Берест попробовал отозваться: теперь их никто не обидит, пусть пляшут себе на здоровье. Вдруг от какой-то из полевиц пришел мысленный ответ: перед его внутренним взглядом предстало поле со спелыми колосьями.
   По дороге назад, в Пристанище, Берест оглянулся. Полевицы, украсив волосы подаренными лентами, снова начали свой загадочный танец на засеянном поле.
  
   - Скажи, Берест... князь Берест, - усмехнулся Энкино. - Это именно то, что тебе было нужно?
   Они возвращались с полевых работ. Привыкший быстро шагать, Берест оказался впереди всех. Энкино догнал его. Энкино иногда звал Береста князем, то ли в шутку, то ли всерьез - князем Пристанища.
   - Мы взяли верх, - сказал Берест. - Пристанище теперь наше. Это было трудно... - обронил он, стараясь смягчить прозвучавшую в голосе гордость.
   - Мы взяли верх? - переспросил Энкино. - Мы просто выжили... Мы просто выжили, - повторил он. - А что дальше? Понемногу мы обустроим и обживем весь город. Я хотел спросить тебя: и что? Мы действительно будем новыми высшими?
   - Не выдумывай, - бросил Берест. - Ведь все хорошо.
   Энкино качнул головой:
   - Сейчас мы для них высшие. Те, кто ближе к тебе. Например, я, Зоран, Хассем или Снодрек. Твои подданные нас слушаются. Да-да, твои подданные. А уйди ты сейчас и перестань ими управлять, перестань говорить, что делать - и город скоро зарастет травой.
   Берест оглянулся назад. Зоран выделялся среди прочих своим огромным ростом. Рядом с ним бывшие рабы, теперь - жители Пристанища. Если не знать, кто - кто, все похожи: у всех обветренные лица, пропотевшие рубашки.
   - Но это еще ничего, - продолжал Энкино. - Если так пойдет дальше, считай, что нам повезло. У твоих подданных, Берест, нет выбора. Они не знают, что такое богатство, власть. Представь, если у тебя будут подданные, у которых окажется выбор. И кто-нибудь сам захочет быть одним из высших?
   Берест в упор недовольно поглядел на Энкино.
   - И я буду рад, если захочет! - резко ответил он. - Посмотри! - он развернулся так, чтобы Энкино мог видеть разошедшийся у него на рубашке шов; Ирица несколько раз зашивала ему рубашку, но истлевшая от пота ткань не держала ниток. - Так вот я тебе ручаюсь, что я - последний, у кого в Пристанище будет новая рубашка.
   Энкино грустно улыбнулся.
   - Последний, у кого будет новая рубашка и целые сапоги, и первый, кто останется голодным, если не хватит на всех - князь Пристанища? Хочешь жить наоборот, не так, как все люди?
   Берест сильно нахмурился:
   - Что мне за дело до других? В Пристанище всегда будет один закон: князь ест последним.
   Энкино удивленно приподнял брови: Берест впервые сам назвал себя князем.
  
   Зоран по-прежнему был нездоров и по ночам кашлял, отвернувшись к стене. Тогда Илла плескала в кружку кипяток и, заварив травы, с сосредоточенным и мрачным видом ждала, когда настоится отвар. Она подходила к Зорану, неловко совала ему кружку в руки.
   - На. Совсем тяжко тебе, а?
   Но как только Зоран возвращал кружку, Илла молча поворачивалась и шла спать. Даже кот уже давно не подходил к ней ласкаться.
   Илла часто, закусив губу, прислушивалась к тому, как в ней шевелится ребенок. Она расхаживала по зале с независимым видом, так что все должны были понять: соваться к ней с сочувствием себе дороже! Илла не опускала головы, шутила, пела. И только перехватив печальный взгляд Зорана, она чуть не взрывалась от бешенства.
   - И что смотрит, сил моих нет!
   А ночью, когда не могла уснуть, часами сидела на топчане, положив на живот руки, и думала: "Я ведь за это и злюсь на ребенка, что он не от Зорана. И на Зорана за это же самое... Как все могло быть хорошо!".
  
   Около полудня у Иллессии начались первые схватки. Ирица собиралась принимать роды. Она ни разу в жизни не видела, как появляются на свет человеческие детеныши, но знала, как это бывает у зверей - и понимала, что когда-нибудь и ей самой предстоит то же.
   Зоран тревожно посматривал на лесовицу. Он и надеялся на нее, и не был вполне уверен, что она сделает все, как надо. В конце концов Зоран решил, что сам будет помогать при родах.
   - Я в своей жизни столько крови повидал, что не испугаюсь.
   Ирица не слыхала о человеческих обычаях на этот счет. А вот Илла удивилась изрядно. Привстав и опираясь на локти, пытаясь шуткой заглушить боль, Илла подмигнула Зорану:
   - Значит, ты смелый? Обычно мужики как зайцы разбегаются. У нас в Богадельне как было? Сожительница рожать, а мужчина в кабак. Пока она прокричится, он столько успеет выпить! Соседки уже знают, где искать потом такого - надо же сказать, сын родился или дочь. Трусы они все, - добавила Илла сквозь зубы и умолкла совсем, взявшись за живот.
   Началась очередная схватка. Когда она прошла, Илла продолжала.
   - Ну, это цветочки, Зоран, потом страшнее будет... но ты не уходи, ладно?
   Часа через два схватки стали настолько сильными, что Илла уже не находила себе места.
   Илла не кричала. Она лишь сжимала зубы и стискивала обеими руками руку Зорана, сидевшего около нее.
   Наступил вечер, потом ночь, а Илла все не родила. Забегал Берест - спросить у жены, не нужно ли чего. Она его прогнала.
   Ирица чувствовала, что ребенок идет правильно - головой, но медленно, а Илла уже устала. Пока шли частые схватки, Иллесии не хватало даже минуты, чтобы перевести дух, но она по-прежнему не кричала, только кусала губы, а потом начала петь обрывки уличных песенок.
   Илла в глубине души боялась, что Зоран растеряется, смутится и в последнюю минуту сбежит. Но Зоран оставался рядом, держал ее за руку, и на его лице не было ни страха, ни растерянности. Когда схватки ненадолго утихали, Илле становилось смешно, как он глядит на нее - измученную и растрепанную - растроганным взглядом.
   Только к утру мокрая от пота, совсем обессилевшая Илла, так ни разу и не крикнув, с трудом родила девочку. Ирица перерезала пуповину, Зоран сам обмыл ребенка и завернул в чистую ткань.
   - Уф! - фыркнула Илла, как только Ирица помогла ей лечь поудобнее, сменила под ней холст и накрыла чистым одеялом. - А что за девчонка, дайте хоть посмотреть?
   Зоран осторожно и бережно поднес ребенка, сел рядом и положил девочку Иллесии на сгиб руки.
   - Ух, какая, - Илла вгляделась в лицо младенца, но оно было невыразительным, как у всех новорожденных. Было только ясно, что девочка, в отличие от матери, не "черномазая". - Ты молодец, Зоран! - у Иллы на глазах впервые показались слезы. - Ты еще любишь меня?
   Зоран с надеждой посмотрел на нее.
   Илла с трудом подняла руку и погладила его по косматой щеке.
   - Зоран, я тебя правда люблю.
  
   Дочь Иллы была первым ребенком, родившимся в Пристанище. Ее назвали в честь матери Зорана - Яриной. Когда Илла окрепла после родов, в зале с камином накрыли стол. Это была свадьба Иллы и Зорана и праздник в честь рождения их дочери.
   Кроме фруктов и овощей, которые созрели в достатке, на столе были только тонкие лепешки из оставшейся с зимы муки: нового зерна еще не обмолотили. После пожаров и грабежей в подвалах уцелело несколько бочек вина. До сих пор вино берегли для больных. Но теперь Ирица с другими женщинами расставляли на столе высокие глиняные кувшины.
   Иллесия в ярком красном платье, которое сшили они вместе с Ирицей к празднику, казалась совсем юной, и было странно видеть у нее на руках новорожденную дочку. Она вынесла показать ребенка, а потом уложила спать и вернулась к столу.
   Зоран коротко остриг бороду. Роскошная седая грива рассыпалась у него по плечам. Иллесия посматривала на него с нежностью и с гордостью. Когда-то Зоран ей говорил: "У женщины, которую ты любишь, слово имеет силу заклятья. Скажет она: "Ты хромой бродячий пес" - и будешь псом всю жизнь. А скажет: "Ты прекрасный витязь" - и будешь прекрасным витязем". Илла тогда со смехом ответила: "Ну, всякая девчонка захочет с прекрасным витязем жить, а не с бродячим псом. Так что если она не дура, то и назовет, как надо". Но теперь, вспомнив этот разговор, она глубоко вздохнула.
   Ирица тихо переговаривалась с Лин. Они подружились после той ночи, когда девушку напугал Вестр. Лин спрашивала, что такое свадьба, но Ирица мало что могла рассказать: они с Берестом просто однажды назвали друг друга мужем и женой на берегу реки.
   К праздникам в Пристанище никто не привык. Бывшие рабы сидели тихо и робко, почти не переговариваясь. Они не до конца понимали, что происходит. Только дети высших как будто вернулись в прошлое, когда в Доме Воспитания устраивались торжества.
   Негромко перебирал струны лютни Энкино. Бывший актер нашел ее в одном из покоев замка, починил и настроил. Эльхи сидела рядом. Между ними завязалась какая-то особенная дружба: молодой наставник вызывал у Эльхи такую искреннюю любовь и восхищение, что она ни на минуту не выпускала его из виду.
   Энкино придержал рукой струны.
   - Сестрица! - окликнул он.
   Иллесия улыбнулась:
   - Тебе что, братец?
   Энкино давно уже улыбался редко, и сейчас он сказал очень серьезно:
   - Зоран на днях говорил со мной о тебе. Он просил меня рассказать тебе о его любви. Я не думаю, что расскажу лучше него самого. Но Зоран хотел, чтобы я нашел какое-нибудь особое выражение, например, в стихах или в песне. Я искал, что бы спеть, и случайно вспомнил одну народную песню. Она словно нарочно придумана для вас.
   - Про нас? - спросила Иллесия. - А что за песня?
   - Про девушку, которая ждет своего милого, - сказал Энкино. - Ну, как это часто в народных песнях... Я ее перевел, не судите строго.
   Энкино когда-то мастерски владел и голосом, и инструментом. Теперь его руки огрубели, и он давно не пел. Из-за этого песня была простой, без прикрас:
  
   Дует северный ветер, мне гладит висок он,
   Я южанка, и кровь у меня, как огонь, горяча.
   Мне не холодно, только прошу: "Расскажи, где мой сокол?
   Он, как ты, родом с севера. Там ты его не встречал?".
  
   Сокол мой улетел, и все время дул ветер,
   Ветер северный дул, все надели из шерсти плащи.
   И замерз виноград, и замерзли оливы до смерти,
   Мне не холодно, ветер, ты только его отыщи.
  
   Он из ветра придет, из дождя, из метели.
   Он одет по-дорожному, снег на его волосах.
   Он расскажет потом, как они вместе с ветром летели,
   И как холодно было в просторных, пустых небесах.
  
   А весной полыхали цветами гранаты.
   А оливы созрели сегодня, когда ты пришел.
   Я в кувшине вина принесу, соберу винограда.
   Хочешь, розы и белые мирты поставим на стол?
  
   Он из ветра придет, из дождя, из метели,
   И пчела зазвенит, заблудившись в его волосах.
   Я спою для него о снежинках, что ярко блестели
   В хмуром небе его - и блестят в его серых глазах.
  
   Когда Энкино замолчал и опустил лютню. Иллесия, обнимая обеими руками тяжелую голову своего мужа, шепотом обещала ему:
   - Зоран, ты мой прекрасный витязь. Я тебя никогда больше не обижу, Зоран!
   Праздник длился допоздна. Под конец от вина оживились все, Илла пела уличные песенки, Энкино вспомнил несколько старинных баллад. На родном языке, так что никто ничего не понял, спел что-то лихое Берест - что-то наподобие плясовой, которой остальные даже притопывали в лад. И Илла не усидела. Она вскочила и закружилась в быстром танце, смеясь и заставляя подняться с места тех, кто попадался ей по дороге, но лишь немногие женщины последовали за ней. "В красном платье, с черными волосами - она похожа на цветок мака", - мелькнуло у Энкино.
   Когда все устали и веселье пошло на спад, к Бересту подошел Вестр. Смущенно и вместе упрямо он произнес:
   - Я хочу жениться на Лин, как Зоран - на Илле, князь.
   - Понравься ей! - сказал Берест. - Тогда, когда соберем урожай, мы с Ирицей вас обвенчаем.
   - Я нравлюсь ей, - ответил Вестр. - Хочешь, Берест, я позову ее и спрошу при тебе?
   - А ну, давай!
   Лин подошла вместе с Ирицей. Они только что о чем-то говорили, Лин застенчиво посмотрела на Береста и бросила украдкой взгляд на стоящего рядом с ним Вестра.
   Берест окинул веселым взглядом обоих. Спросил:
   - Что, правда что ли?
   Лин без объяснений поняла и полушепотом подтвердила:
   - Правда.
  
   Дикий корень все меньше помогал Хассему собраться с силами. Теперь он должен был жевать его высушенную мякоть, только чтобы держаться на ногах.
   За обедом Хассем медленно доедал похлебку. Ему чудилось, что он видит остальных со стороны, как будто сам был не за столом, а глядел откуда-то из угла сверху.
   Вскоре Хассем понял, что уже не работник. Ноги подгибались, руки не могли удержать даже самых легких вещей. Вставать по утрам было невыносимо тяжело.
   - Я сейчас, я с вами, - бормотал он.
   Но Ирица, посмотрев на него, сказала, чтобы его больше не ждали.
   - Лежи...
   - Я отлежусь... только один день, - обещал Хассем.
   Он не мог пошевелиться, голова кружилась. К полудню дикий корень все-таки возвращал его к жизни.
   Хассем все реже спал по ночам, иногда, измучившись бессонницей, вставал и бродил по разоренному замку. Порой ему начинало казаться, что прежние хозяева не погибли, а затаились где-то. Хассему чудилось, что за углами и поворотами коридоров скрываются демоны Подземья, а в подвалах прячется, выжидая, сам их Князь.
   В городе мертвецы. Огромная луна светит в окно, аж глаза режет. Рука сама потянулась за корнем... Запас в мешочке у пояса. Хассем пожевал. Ощутив знакомый прилив сил, на время успокоился. Но потом сердце стало биться быстрее и быстрее. Должно что-то случиться, думал Хассем. Все спят... Может - с детьми или с больными в лазарете? Надо проверить.
   Хассем вышел в коридор и стал красться вдоль стены. Враги затаились, но Хассем ощущал их присутствие - холодок страха по спине, стук крови в висках. Хассем тревожно озирался по сторонам.
   Мертвец вышел из стены совсем рядом. Хассем даже ощутил дуновение ледяного ветра.
   Хассем выхватил нож и, разрубая им воздух, даже не закричал, а замычал или захрипел.
   Он почувствовал, как стальной обруч сомкнулся вокруг его груди, так, что он не мог высвободиться. Хассем отчаянно боролся, тщетно стараясь разорвать этот обруч. Огромная тяжесть потянула его вниз, Хассем упал, все еще отбиваясь.
   - Не бойся, это я, это я, - глухо отдаваясь в голове, гудел над ним чей-то низкий голос. - Разбудишь всех! Хассем, это я, Зоран.
   Хассем вырывался, пока не обессилел.
   Зоран оглянулся. На плечо легла ладонь Иллы:
   - Что с ним?
   Своей борьбой они с Хассемом разбудили остальных. Снодрек воинственно озирался. Зоран видел, как светятся в темноте глаза Ирицы и кота, которого лесовица держала на руках, и различал высокую фигуру Береста.
   - Горячка у него, - сказал Зоран. - Дикий корень... Я знаю: кто его жует, тому чудится всякое. Только я вам раньше не говорил...
   Зоран замолчал. Хассем, казалось, был в забытьи. Но Зоран все равно не добавил ни слова, пока Ирица, догадавшись, не подошла и не наклонилась, чтобы он мог прошептать ей на ухо:
   - Я вам не говорил, потому что ему не жить, если он бросит...
  
   Ирица была права: до сих пор корень помогал Хассему быстрее сжигать собственную жизнь, меньше нуждаться в еде и отдыхе, чем другие. Но теперь Хассем чувствовал, что силы его вычерпаны до дна. Дикий корень съел его душу, и теперь он видит то, чего нет. Иногда из темноты выплывали знакомые лица: напарник с мельницы, ловец с каменоломен Крот, которого он убил. "Наверно, они зовут меня", - думал Хассем.
   Хассем, тяжело опираясь на руки, сел на постели. Он достал из-за топчана свой драгоценный запас, потряс головой и уронил лицо в ладони. Корень - это рабство. Это хуже, чем ходить по кругу и вращать колесо. Хассем вспомнил, как дважды Берест пускался с каменоломен в почти безнадежный побег, и каждый раз мог сложить голову. Но из рабства надо бежать, даже если - в смерть. Хассем знал, что Берест, который угоден Творцу, поступал так - и побеждал. И значит, что Творец на стороне тех, кто борется. Энкино однажды сказал: "Это не так просто - встать с колен". Хассему тоже было непросто встать со своего топчана. Хватаясь за стену, он медленно побрел к очагу.
   Хассем поднял мешочек с запасом "дикого корня" над огнем и перевернул. Огонь ярко вспыхнул. Хассем выпустил мешочек из рук.
   Вечером он сказал Бересту.
   - Если я буду просить Ирицу пойти в лес и набрать мне снова "дикого корня" - не разрешай. Хоть запирай - но не пускай. Ладно, Берест?
   Тот кивнул и крепко сжал его руку.
   - Ладно, брат...
   Хассем почувствовал: он все понял. Берест понял с полуслова. Хассем ощутил в руке горячую, жесткую ладонь Береста.
  
   "С каким же злом мы столкнемся? С каким злом, если мы все выживем и проживем еще лет двадцать, столкнутся Эльхи и ее сверстники, дочь Иллесии, будущие дети Береста и Ирицы?".
   Энкино писал за мраморной конторкой в библиотеке. Он только что закончил одно из своих дел: переписал по именам всех жителей Пристанища - сколько детей, сколько мужчин, женщин, стариков...
   "Не будет такого зла, которое люди во всем мире зовут злом, - водя пером, рассуждал Энкино. - Рабов и господ в Пристанище не будет больше никогда. Но, пожалуй, появится новое зло и добро, не во всем такое, как везде в мире. Не рабство, не нищета. А иное, о котором люди еще даже не подозревают. Сейчас нам кажется, что если человек не вор - он уже святой. Если нет нищих - это уже сказочное королевство. Все привыкли, что одни живут за счет других. Поэтому невозможно представить, что, кроме рабства, самовластия господ и нищеты, на свете очень много другого зла и несчастий".
   Энкино задумался, легко касаясь пером губ: "А ведь я и сам не знаю до конца, какое зло есть на свете, кроме нападения врагов, жестокого правителя, господина, который волен в твоей жизни и смерти? Что будет, если выкинуть из жизни борьбу за кусок хлеба и зависимость от чужой воли? Если жизнь не будет идти по раз и навсегда проложенной колее раба и хозяина?
   Пожалуй, те, кто вырастет в Пристанище, станут совсем другими людьми. Обычно люди трусливы. Большинство из них загнаны в угол, боятся потерять работу, кусок хлеба, боятся начальников и хозяев. Из-за этого они ведут себя тихо, их особенные черты дремлют в душе, они все похожи друг на друга. Голод, приниженность заставляют их смиряться со всем, что установили высшие".
   "Предположим, у нас получится, как думает Берест, сделать так, что ни один из нас не будет бояться остаться без хлеба. Никто не будет иметь над собой господ. Какими же станут люди? Они станут, пожалуй, не только не смиренны, а еще с детства научатся быть требовательны к себе, к жизни и к остальным. К себе... Кто рос на свободе, без страха, нужды, без преклонения перед богатством - каким он будет? В чем будет проявляться добро и зло среди нас?" - Энкино сам не заметил, как снова начал записывать свои мысли.
   "Итак, будет проявляться все то добро и все то зло, на которое способен человек, без скидки на покорность, страх перед власть имущим или свое бессилие. И мы еще не знаем ясно, каким может быть это зло, мы не знаем и путей борьбы с ним. Что станет высшей ценностью? Сейчас - это свобода, безопасность, хлеб. Когда и то, и другое, и третье будет обеспечено людям с рождения, как само собой разумеющееся, как неотъемлемая основа жизни, что будет для них важнее всего тогда? В чем они будут друг другу завидовать, за что бороться? Появятся ли новые, еще неведомые нам причины для соперничества и вражды - или наоборот, не за что станет ненавидеть друг друга? Что будет считаться подлостью? Предательством? Подвигом?" - Энкино пытался сам себе ответить на эти вопросы.
   "Защита границ, сношения с другими странами еще долго будут делом опасным. Так что на наш век и на век наших детей хватит не только мирного труда, но, боюсь, и войн. Как-то мы уживемся еще с внешним миром...."
   "Падший мир, - вспомнилось Энкино. - Нет, думаю, до этого не дойдет. Мы не хотим обособиться и закрыться от всего, до полного неведения о том, что происходит вокруг. Иначе наступит вырождение..."
   Многое тревожило Энкино в будущем. И неизвестность, и то, что он уже сейчас мог предвидеть, и чего опасался.
   "Для кого я пишу? - спрашивал он себя, прерываясь. - Успеют ли вырасти те, для кого я это пишу, и будут ли они такими, как я о них думаю?".
  
   Пепелища вокруг замка зарастали кустами и травой. Его окружали теперь дичающие сады и зазеленевшие, диковинные руины. Впрочем, садам старались не давать одичать, просто у поселенцев не до всего доходили руки. Прошел год.
   Замок был обжит целиком. Он до сих пор служил общим домом, но не один зал, как когда-то, а расположенные рядом покои.
   Во дворе женщины варили в большом чане грушевое варенье. Неподалеку сушилось на веревках белье. Дети вертелись поблизости, чтобы не упустить пенки. За этой веселой работой Ирица была рассеяна и невесела. Прошло то время, когда она, лесовица, не знала, что такое ухват. Она умела все, что умела любая женщина. Пряхой же Ирица оказалась самой искусной в Пристанище, потому что это искусство было у нее прирожденным.
   - Не грусти, подруга. Они скоро вернутся, - с сочувствием сказала Ирице Лин.
   Словечко "подруга" женщины Пристанища подхватили от Иллы. Ирица отвела взгляд.
   - Скучаешь по мужу? - шепотом спросила Лин.
   Ирица старалась не подавать виду: не только она скучала по любимому. И все же иной раз она не могла заставить себя думать ни о чем другом. Берест был теперь далеко...
  
   Берест с друзьями много говорили о том, что Пристанище не может быть закрытым, затерянным княжеством, каким был удел Князя Тьмы.
   Это был непростой разговор. Бывшие рабы, Снодрек и его маленькая дружина - они ничего не знали о большом мире. Выбор им все равно приходилось делать вслепую. Тем тяжелей ложилась ответственность на самого Береста и его советчиков: Энкино, Зорана, Иллесию, все еще тяжело больного Хассема.
   Берест не устраивал никаких совещаний. Он привык разговаривать на ходу: и по дороге с поля, и когда вскапывали сады. За короткой передышкой и за едой он подходил к друзьям.
   - Смотри, Зоран, что... Мы живем на чужой земле. И разбойники, и любой сосед может сунуться к нам, и нам не у кого будет искать защиты. Нам защита - только наши клинки, а нас мало. Наемники из Мирлента уже проведали сюда дорогу. Пристанищу нужен договор с соседями о мире.
   - Со слабыми не заключают договоров о мире, - отвечал Зоран, покачав головой.
   - Замок - наша единственная крепость, - продолжал Берест. - Да мечами владеют только десятка три - те, что раньше были невольниками для боев на ристалище. Учить остальных некогда: встанет вся работа, а мы не то чтобы богаты... Но я не хочу, чтобы мы оказались легкой добычей для любого, кто на нас наткнется. А еще... - в раздумье говорил Берест, - еще там, в большом мире, искусные мастера, книги, корабли. Нам все это надо.
   Энкино усмехался краешком губ: "Нам все это надо!".
   - Если бы найти просвещенного сюзерена.... - предположил он. - Возможно, мы бы могли платить подать или нести умеренную воинскую повинность. Король Годеринга, например, наш сильнейший сосед. Объяви он, что признает Пристанище как вассальное княжество... Но, Берест, тут много тонкостей, - объяснял Энкино. - Годеринг верен Вседержителю. Я не знаю, как с точки зрения канонического вероисповедания будет расценен твой брак с лесовицей. И вот это, - он коснулся ладони Береста, на которой навек остался отпечаток хватки Князя Тьмы. - И еще я не очень ясно понимаю, что за вера у нас в Пристанище? Конечно, полевицы, которые пляшут ночами во ржи, и лесовицы, и прочие порождения земли для нас не боги. Мы учимся жить с ними в согласии, но едва ли наш обычай дарить им ленты можно ставить в один ряд с поклонением Вседержителю. По сути, у нас нет веры или есть у каждого своя, какая кому по сердцу. И я не исключаю, что после подписания вассального договора с Годерингом там не одобрят, как мы верим тут. Точно так же, Берест, я не знаю, как тебе самому понравится, если Пристанищу придется отдать последнее, чтобы заплатить подать лорду, или идти на войну в дальние земли, которые Годеринг намерен присоединить.
   Берест кивал. Живя открыто, Пристанище не может не делать уступок мировому порядку. Но пока Пристанище принадлежит всего лишь самому себе, никакой закон не ограждает его от порабощения. Князь Тьмы держал свой город в магическом круге. Но когда Князь был отвлечен битвой со "слабым человеческим магом" Берестом, и невидимая граница исчезла, город пал. Теперь, без магического круга, даже большая шайка разбойников будет опасна Пристанищу точно так же, как большому княжеству - вражеская рать.
   Берест думал, что безопасность Пристанища не в том, чтобы сделать попытку затеряться в лесах и в столетиях вновь, а в том, чтобы объявить о себе открыто и воззвать к правде.
  
   Берест, Энкино, Зоран и Снодрек с тремя своими бойцами - это и было первое посольство Пристанища в Годеринг.
   Они вышли в дорогу пешком. Маленький отряд рассчитывал продать где-нибудь мечи и купить лошадей или обменяться: в Пристанище было много лишнего оружия.
   Хассем остался в Пристанище.
   Отказавшись от дикого корня, он обрек себя на такие муки, что ему не раз чудилось - душа расстается с телом. Ирица не могла исцелить Хассема, ей хватало сил только облегчить ему невыносимую боль. В бреду Хассем часто просил кого-нибудь найти для него в лесу ту траву, корень которой раньше придавал ему силы. Но Берест держал слово. Все знали: он никому не позволит принести Хассему его зелье. В самое трудное время Берест стерег своего друга, не выходя из его покоя. Он, неподвижно сидя на краю постели и опустив голову на руки, думал о той минуте, когда окажется один на один с собой: борьба Хассема окончится смертью, и Бересту всегда придется жить с тем, что не позволил никому облегчить его последние дни ради пустой, призрачной надежды на выздоровление.
   Наклоняясь к Хассему, Берест прислушивался, о чем он говорит в бреду.
   - Никто не сдвинет его... - с горечью шептал тот. - Некому сдвинуть....
   Бересту чудилось в этом что-то знакомое, но он не мог вспомнить, что.
   А Хассему казалось, его ведут в каменоломни. На обочине - огромный валун. На валуне, сутулясь, сидит большой ворон, старый воронище. Хассему виделся Берест, который клялся: если камень сдвинут - это знак, что Хассем скоро будет свободен.
   Хассем лежал в маленькой полутемной каморке: свет его беспокоил. Возле деревянной кровати Ирица поставила на скамейку кувшин с водой. Смерть приходила нелегкая... Лицо Хассема так осунулось и побледнело, что над верхней губой был отчетливо виден каждый волосок редких юношеских усов. Проваливаясь в забытье, Хассем снова и снова переносился душой к камню у обочины.
   Неужели никто так и не столкнет его с места? Ворон сидит на валуне, молчит и что-то знает... Хассем в гневе смотрит на камень. "Не можешь ты так лежать! Ты сдвинешься, и я буду свободен!".
   Под взглядом Хассема камень вдруг становится оранжево-красным, и его охватывает пламя... Ворон с криком, хлопая крыльями, взлетел. Хассем не отводил взгляда... И камень рассыпался, испепеленный дотла, а на клочок выжженной земли под ним, медленно, кружась в воздухе, опустилось черное перо, что обронил ворон.
   Хассем, часто дыша, открыл глаза. Берест сидел около него на кровати. Хассем видел его сбоку: свесившиеся пряди волос, очертания бороды, усов и губ, носа, лба. Берест слегка обернулся, они встретились глазами. В маленьком покое сильно пахло целебными травами.
   - Ну, брат, хуже тебе или лучше? - наклонившись к Хассему, чтобы расслышать ответ, спросил Берест.
   Хассем чуть улыбнулся.
   - Я вернулся, Берест. Совсем...
   Взгляд Хассема был пугающе проницательным - это мог быть взгляд старика:
   -Я видел, что мы способны изменять этот мир. Мы угодны Творцу, Берест. Помни...
  
   Берест собрался в Годеринг, чтобы заключить вассальный договор. Детям сказали, что занятий у них в это время не будет: наставник Энкино тоже едет с посольством. "Для представительности: он хорошо говорит", - пояснил Зоран.
   Берест по дороге начал учиться. Они наконец купили лошадей, и по пути, в седле, он твердил наизусть священное писание: и чтобы освоить грамотную речь, и чтобы лучше понять, чем живут верные Вседержителю народы.
   - Смотри. Много стихов о том, что всякая власть от бога. Написано, что ей противятся злые люди, а добрые люди почитают своих господ. "И потому надобно повиноваться, не только боясь наказания, но и по совести". "Итак, отдавайте всякому должное: кому подать, подать; кому оброк, оброк; кому страх, страх", - в раздумье прочитал Берест. - А не написано того, что власть иной раз сама лютее зверя.
   - Нет, Берест, - пояснял ему стих из писания Энкино. - Если ты хочешь это понять, то ты должен понять, что богатство и власть освящаются верой. Господа держат ответ только перед своей совестью и богом, но не перед стоящими ниже. Миропорядок Вседержителя вовсе не в корне отличается от порядка, который установил в своем княжестве его Враг. По-настоящему разница только в том, сколько позволяется рабам или простонародью. Под властью Князя Тьмы им не позволяли иметь ни семей, ни домов, ни куска хлеба досыта. Их держали в цепях. Под властью Вседержителя им можно иметь семьи и дома и, если повезет, заработать на верный кусок хлеба, и их не держат в цепях или взаперти. Однако суть в том, что они всем обязаны своим "высшим". Таков миропорядок...
   - Как ты скажешь, Энкино: если я назовусь князем Пристанища, то в Годеринге тоже будут считать, что меня поставил над людьми сам Вседержитель? - задумчиво спросил Берест. - Хассем все говорит: ты угоден Творцу...
   - Не очень-то верится, - прищурился Энкино. - Ведь князья воюют друг с другом. Если бы они в самом деле считали друг друга избранниками Творца, то с чего бы? Вот простонародье, пожалуй, должно будет и тебе кланяться, если тебя признают.
   Берест только сдвинул брови. Со дня основания Пристанища он всегда думал о том, как должны жить люди, чтобы добро исходило ко всем не от милости некоторых?
   - А у Хассема какой-то свой Создатель, - продолжал Энкино. - Я про такого нигде не читал. Хассем говорит, что его можно познать только через откровение. На Вседержителя он мало похож. Мне кажется, что Творец Хассема - это наши же надежда, любовь, правда, сострадание, воля к борьбе за добро, но только если их представить отдельно от нас...
   Его прервал Зоран. Тяжело повернувшись в седле, так, что оно заскрипело, он сказал:
   - Дымком пахнет. Жилье рядом.
  
   Рядом с деревней был маленький закопченный трактир. По дороге, припорошенной снегом, всадники въехали в трактирный двор.
   - Хозяин! - позвал один, соскочив с коня. - Эй, хозяин! Прими у нас коней!
   Трактирщик появился из боковой пристройки: сперва осторожно выглянул, потом вышел.
   - Много вас... - проворчал он. - Мне и лошадей-то поставить больше негде. Ехали бы дальше.
   - Неужто столько народу, что нам и места нет? - спросил высокий, седой человек с еще не старым, смелым лицом. - Мы нездешние, а уже поздно. Дай нам поесть. Если у тебя занято, мы пойдем по домам проситься, чтобы поставили наших лошадей и самих пустили ночевать.
   - Мы заплатим, - заверил черноволосый парень, с виду южанин.
   - А за кого воюете? - спросил трактирщик, подозрительно оглядывая их, и быстро добавил. - За кого бы ни воевали, у меня сейчас стоит лорд Эрвуд из Вельдерна. Двух ваших лошадей я поставлю у себя, а вас накормлю, но ведите себя потише.
   - Подожди, хозяин! - бородатый русоволосый парень подошел к трактирщику. - А что, Годеринг разве нынче воюет? С кем? Кто такой лорд Эрвуд?
  
   Трактирщик велел жене и дочери спрятаться на жилой половине и не показываться. Пятнадцать вооруженных латников, сопровождение лорда Эрвуда, были недовольны ужином, но лучшего бедному трактирщику негде было взять. Сам лорд сумрачно сидел во главе длинного стола. Он молчал, и никто не смел к нему обращаться. Пламя камина отражалось в чеканке его доспеха и светло-серых глазах.
   Лорд Эрвуд, прославленный многочисленными победами на турнирах и военной доблестью, был личным телохранителем самого правителя Вельдерна.
   В трактирном дворе раздался топот копыт и чужие голоса. Лорд Эрвуд неторопливо поднялся и вышел на крыльцо. Позади сгрудились его латники.
   Вельдерн, давний вассал Годеринга, взбунтовался еще полгода назад. Лорд Вельдерн быстро набрал наемников - быстрее, чем из столицы успели заметить увеличение его войск, - и объявил себя независимым властелином. Рыцарь Эрвуд получил ранение в одном из боев и остался лечиться в захваченном городишке. Теперь, выздоровев, он возвращался к своему господину.
   Нахмурив брови, лорд Эрвуд вышел на порог трактира, глядя на чужаков. Приезжие были в легких доспехах, без шлемов. Похоже было, это наемники, но Вельдерна или Годеринга? В распахнутую дверь врывались клубы морозного воздуха. "Где-то набрали крепких ребят", - оценил лорд Эрвуд стать приезжих.
   Чужаки гурьбой столпились у крыльца. Лорд искал глазами их предводителя: может быть, кто-то из рыцарей Вельдерна случайно оказался на той же дороге, что и он сам? Но никакого главаря у приезжих, казалось, не было: ни один из них не был одет лучше других и не имел никаких отличительных знаков.
   - Кто ваш предводитель? - требовательно спросил лорд.
   - Я, - вышел вперед русоволосый парень.
   Брови лорда Эрвуда поднялись чуть выше.
   - Имя?
   - Меня зовут Берест.
   Эрвуд слегка пожал плечами - среди наемников могло быть много людей с иноземными именами.
   -Кому ты служишь?
   - Никому, - отвечал тот.
   - Годерингу? - так же невозмутимо продолжал спрашивать рыцарь.
   - Мы никому не служим.
   - Значит, едете наниматься в войско, - это был даже не вопрос, а заключение.
   - Посмотрим, - прямо сказал Берест. - Пока что мы сами по себе, а там будет видно.
   - Откуда вы взялись?
   - Из Пристанища.
   Эрвуд усмехнулся и слегка развел кисти рук. Менее сдержанный человек развел бы руками, но он ограничился этим движением.
   - Как зовут вашего лорда?
   - Берест и зовут, - вдруг весело и насмешливо улыбнулся юноша-южанин. - Он князь Пристанища. О войне, господин, мы узнали только сейчас. Мы ни на чьей стороне.
   - Я найму вас, если вы того стоите, - подумав, решил лорд Эрвуд.
   Семеро крепких вооруженных парней на собственных лошадях - их можно было прихватить с собой.
   -Мы не нанимаемся, господин, - миролюбиво повторил Берест. - Деньги или воинская слава - не наше дело. Нам все равно, кому из лордов служить, лишь бы он был в силах дать мир и защиту Пристанищу.
   - Зато мне не все равно, какому из лордов вы будете служить, - Эрвуд бросил пренебрежительный взгляд на князя Пристанища, с виду похожего на крестьянина. - Я не намерен отпускать вас живыми, чтобы вы могли присоединится к врагу моего повелителя. Или вы с нами, или я поступлю с вами, как на войне поступают с неприятелем.
   Бересту стало досадно. Потерять убитым кого-нибудь из своих в случайной, нелепой стычке? В Пристанище и так мало людей, а других таких, как эти шестеро, вовек не нажить.
   - Мы вам не мешаем, господин, - сказал Берест. - Если что - ладно, поедем искать себе другого ночлега. Худой мир лучше доброй ссоры.
   Берест сделал знак, чтобы его спутники шли назад к лошадям.
   - Стой, холоп! - приказал лорд Эрвуд.
   Берест остановился. Одним кивком рыцарь дал приказ латникам, и они высыпали во двор.
   - Не хочешь добром отпустить? - задорно бросил Берест. - Так чем за людьми прятаться, давай я тебе один на один по шее надаю.
   - Грязному наемнику я заткну рот по-своему, - ровно сказал лорд Эрвуд, приближаясь к нему. - Просто выбью зубы, а потом вас всех вздернут на воротах!
   Не доставая меча, рыцарь замахнулся кулаком.
   - Ах, ты так?!... - Берест выругался, уклонившись.
   Но он мог бы и не уворачиваться: руку рыцаря еще раньше перехватил стоявший рядом Снодрек...
  
   ...В обеденной зале ярко горели свечи. Были ранние зимние сумерки. Огни отражались в столовом хрустале. По обычаю, стол стоял на небольшом возвышении, вокруг замерло несколько слуг, готовых переменить блюдо или налить вина. Лорд Эйтол, правитель Годеринга, обедал в кругу семьи: жена, две дочери, мальчик-сын и молодой брат жены.
   - Отец, - сказала младшая дочь лорда. - Из-за войны не будет зимних празднеств?
   Лорд Эйтол вздохнул. Исход войны был еще неясен, более того - затраты на войско опустошали казну. Становилось не до зимних турниров.
   - Все эти восстания вассалов имеют свойство затягиваться, - произнес лорд Эйтол. - Они нанимают воинов, потом не могут с ними расплатиться, и воины рыскают по всей стране, чтобы набить кошелек. За ними приходится гоняться бог знает по каким дорогам. Правда, потери Вельдерна не могут не радовать. Лорд Эрвуд убит...
   - Так что на самом деле за слухи о его гибели? - осведомилась жена.
   - Бесславно пал во дворе деревенского трактира. Проезжий рыцарь со свитой - человек восемь или десять - разгромил весь его отряд. До Вельдерна добралось несколько уцелевших латников, чтобы донести до своего сюзерена весть о кончине его любимца, - с удовольствием сообщил лорд Эйтол.
   - Кто-то из наших рыцарей? - спросила старшая дочь.
   - Ума не приложу. Какой-то князь Берест. Вельдерн рвет и мечет и объявил награду за этого "проклятого вассала Годеринга".
   - Но среди наших вассалов такого нет, - удивилась супруга лорда.
   - Это не мог быть кто-то под чужим именем? - с волнением спросила дочь.
   У двери показался оруженосец.
   - Что там, друг мой? - приветливо окликнул его лорд Эйтол.
   Оруженосец подошел к столу и замялся, видимо, не зная, говорить ли при всех. Лорд подал знак, и юноша прошептал ему на ухо несколько слов.
   Лорд негромко рассмеялся.
   - Ну что, - обратился он к семейству. - Хотите увидеть наших героев в лицо? Свиту пусть покормят, - велел лорд оруженосцу, - а князя зови сюда.
   - Тот самый загадочный вассал? - догадалась леди.
   - Сейчас мы на него посмотрим, - кивнул ей муж. - Что-то очень уж неожиданно и таинственно.
   - Наверно, какой-нибудь воин, предкам которого твой отец или дед давным-давно пожаловали клочок земли, а ты и забыл, - предположила жена.
   Через миг в дверь вошел высокий русый человек с перевязанной головой. В пропахшей конским потом одежде, с осунувшимся, усталым лицом, он хмуро и застенчиво огляделся.
   "Похоже, князь-то из простонародья?" - мелькнуло у лорда.
   - Приветствую тебя, рыцарь, - мягко произнес лорд Эйтол. - Итак, передо мной тот самый князь...
   - Берест из Пристанища, - сказал раненый.
   Он все оглядывался, как-то тревожно, непривычный к богатым палатам.
   "Что за медвежий угол - это Пристанище? И ведь наверняка мой дед о нем знал, а я даже представления не имею, - мелькнуло у лорда Эйтола. - И что мне теперь делать с этим героем? Князья там, как видно, одичали, работают в поле вместе с мужиками (он заметил, как выглядят руки Береста), дороги туда нет, непроходимые леса или горы, и теперь этот наследник милостей моих предков является ко мне и, несомненно, потребует за свои подвиги еще милостей, дополнительных. Впрочем, он, похоже, неприхотлив. При дворе ему делать нечего, а небольшая сумма из казны..."
   - Слава бежит впереди тебя, - произнес лорд. - Подойди ближе.
   Берест подошел и молча остановился. Губы у него чуть кривились: от тряски в седле болела рана. Сын и дочери лорда смотрели на него с веселым любопытством, как на введенного в комнаты зверя.
   - А что за могучий боец был с вами? - продолжал лорд. - Кто-то один уложил четверых и дрался двумя мечами - своим и отнятым у врага?
   Берест вдруг отмяк и чуть улыбнулся:
   - Это Зоран. Ему под руку лучше не попадаться, но и добрее человека не сыщешь.
   - Ты приехал за наградой? - спросил лорд. - Я буду рад пожаловать тебе столько золота, сколько лорд Вельдерн обещал за твою голову. Подайте ему вина!
   Двое слуг тотчас наполнили для Береста огромный охотничий рог. Первый поднес рог, второй на серебряном подносе - целую груду хлеба и мяса. Берест поблагодарил почтительным кивком головы и в три глотка осушил кубок, потом отломил корку хлеба. Лорд наблюдал за ним со снисходительным одобрением.
  
   У Береста было еще двое раненых, но оба нетяжело. Хуже всех пришлось самому Бересту и Снодреку, у которого левая рука теперь безвольно висела на перевязи.
   Схватка в трактирном дворе была отчаянной. Берест бился с лордом Эрвудом. Это был поединок в свалке: ни Бересту, ни лорду не оставалось времени смотреть за опасностью, исходившей не от них самих. Они рубились почти вплотную. Берест не защищался, нанося удары мечом так, что лорд Эрвуд успевал только отбивать их. Наконец клинок Береста опустился прямо на голову рыцаря. Тот, как и Берест, был без шлема: не надел его перед боем из пренебрежения к горстке наемников.
   -Бегите! Кто побежит - не тронем!.. - громко крикнул Берест латникам.
   Вдруг его голос оборвался. Берест не понял, что произошло: он провалился в забытье раньше, чем упал - от удара сбоку, которого не видел.
   Друзьям показалось, что он убит. Из-за этого схватка стала ещё ожесточённей. Потерявшие предводителя латники, хотя и были в большинстве, сопротивлялись все слабее. Оруженосец Эрвуда приказал им отступать к трактиру, и они там заперлись.
   У своих руководил теперь Снодрек. Его левая рука уже повисла, а лицо побледнело от потери крови. Но ему хватило бы задора начать высаживать дверь. Однако Снодрек всегда верил Бересту и поступил по его: обещал латникам, что никого не тронет, пускай седлают лошадей и убираются восвояси.
   Пока он вел переговоры, Зоран убедился, что Берест жив. Зоран стоял на вытоптанной, схваченной заморозками земле на коленях, поддерживая его голову. Берест был без памяти, и щека с одной стороны залита кровью. Зоран достал дорожную фляжку и наклонил, поливая его лицо водой. Берест глубоко вздохнул и открыл глаза.
   - Ничего, - сказал Зоран. - Глаз у тебя цел, а лоб заживет.
   Когда латники Эрвуда подобрали убитых и раненых, в том числе лорда, и выехали со двора, маленький отряд Береста сам разместился в трактире. Трактирщик с семьей во время боя спрятались и долго не показывался. Зоран сам огляделся и выбрал, где уложить Береста. Тот едва дошел до порога. Объявившийся трактирщик подал ужинать, а потом вдруг рухнул в ноги Бересту, вернее, возле лавки, на которую его уложили, укрыв плащом.
   Чувствуя, что трактирщик ловит его руку, чтобы поцеловать, Берест повернул к нему голову.
   - Уезжай, князь, сделай милость! - стал молить трактирщик. - Лорда Эрвуда убил ты, а подожгут-то за это мой двор...
   Трактирщика била дрожь при мысли о том, что лорд Вельдерн сочтет его виновным.
   - Меня вздернут на моих же воротах, когда узнают, что вы потом еще и жили у меня. Уезжай, сделай милость! Пожалей, у меня жена, дочь...
   У Береста губы подергивались от боли, ему холодно стало под плащом.
   - Хозяин, худо мне... - признался он. - Дай поспать. Не задержимся мы... Завтра после полудня поедем.
   Трактирщик стал благодарить и опять целовал обмякшую в его руках ладонь князя Пристанища. Берест наконец отнял ее и сказал:
   - Ты, хозяин, пойди, попроси Энкино. Такой черноволосый... Скажи, пусть напишет тебе грамоту: мол, лорда убил Берест, отвечать за это ему.
  
   Свиту князя Береста разместили в замке лорда Эйтола, Бересту отвели особый гостевой покой. С ним должен был оставаться слуга или оруженосец. Эта роль досталась Энкино, единственному из всех, кто знал, как вести себя в господских хоромах.
   Для князя и его дружинников согрели воды, чтобы они могли вымыться с дороги, и лорд прислал им в подарок чистую одежду.
   На другой день Зоран, Снодрек и остальные спутники Береста отправились в город. Стычка с лордом Эрвудом, по военным законам, обеспечила их добычей: несколькими лошадьми. Они продали их по дороге, дешево и второпях, как всегда продается военная добыча.
   Зоран напился в кабаке до одури. Свалить Зорана с ног не хватило бы вина у кабатчика. На ногах он стоял крепко и говорил внятно, но глаза помутнели, а голос, сорванный в боях, стал еще более хриплым..
   Под вечер в кабаке стало шумно. Снодрек с друзьями тоже поднабрались, но не пытались угнаться за богатырем Зораном. Неподалеку от них давно засевшая за стол компания мастеровых потешалась над кем-то:
   - Вот-вот, ступай домой, а то жена за вихры оттаскает! Ты смотри - пришла мужа из кабака забирать!
   Жена, молодая, бойкая девчонка с растрепанными волосами, пыталась перекричать собутыльников мужа:
   - Чтоб вам пропасть! Если вашим женам все равно, то это их дело! А мы только-только своим домом зажили... Нечего ему наливаться. Идем домой, слышишь, сейчас же, - она потащила за руку захмелевшего мужа.
   Ее слова тонули в дружном смехе. Муж, крепкий мужик с круглым лицом и маленькими глазками, мотал головой:
   - Не пойду! - и стукнул кулаком по столу. - Сказал, отстань!
   - Пойдем, - уговаривала его жена, желая пристыдить перед всеми. - Ты же бешеный, когда выпьешь, тебе море по колено, еще подерешься. Ну, пойдем, слышишь?
   Муж привстал, глаза его налились кровью.
   - Убирайся отсюда! - заревел он на жену. - Когда хочу, тогда и приду.
   Вокруг парочки собрались сочувствующие.
   - Ты же на бровях придешь или под забор свалишься. Сам же завтра будешь жалеть!
   - Пошла вон! - рассвирепел муж и оттолкнул женщину. - Сейчас еще не так получишь!
   Она упала на колени на заплеванный пол.
   Зоран неуклюже поднялся с лавки и встал между ними. Но парню, видно, и правда, когда он пьян, море бывало по колено. Он развернулся к Зорану.
   - А тебе чего?
   - Что ты обижаешь свою хозяйку?! - Зоран засопел и нахмурился. - За это надо душу из тебя вытряхнуть!
   От Зорана сильно пахло крепким вином. Его грозные, наставительные слова вызвали в кабаке новый взрыв веселья.
   - А я сейчас и тебя угощу! - парень наотмашь ударил Зорана по щеке.
   Зоран только слегка мотнул головой, как будто сгоняя муху и страшно сказал:
   - Ну, все... Теперь я твои кишки на кулак намотаю.
   В какой-то миг пьяный буян протрезвел и запоздало понял, что седоволосый громила еще пьянее и бешенее его.
   - Убьет! - выкрикнул кто-то.
   И тут девчонка, которая уже оправилась от последнего тумака мужа, с криком "Не смей!" кинулась на Зорана. Так кошка бросается на косматого пса, чтобы защитить котят. Она вцепилась Зорану в рубашку. Тот застыл, как вкопанный. Рубашка треснула и порвалась, а растрепанная женщина с безумным лицом колотила его в грудь обоими маленькими кулаками: "Не смей!.."
   Зоран отступал, что-то растерянно бормоча и бережно отводя ее руки. Загнав его в угол, женщина бросилась к мужу. Его залитые вином глаза теперь стали большими от страха и изумления.
   Женщина потянула мужа за руку. На этот раз он послушно встал и побрел за ней к выходу. Жена пропустила мужа вперед, точно боясь, что он опять заупрямится, и даже слегка подтолкнула в спину. Через плечо бросила негодующий взгляд на Зорана: "Ух ты мне!" - и вышла, хлопнув дверью.
  
   Только тогда подвиг этой маленькой кошки нашел своих почитателей. Кабак сотрясся от хохота. Зоран молча сел на скамью и стал одергивать разорванную рубаху. Отчаянная девчонка, которая бросилась в драку за дурака-мужа, чем-то напоминала ему Иллу. Зоран повесил голову, ему захотелось домой. Так, с опущенной головой, Снодрек и привел его назад в замок.
   Берест хотел рассказать им о переговорах с лордом, но увидел поникшего Зорана. От него несло вином, и Берест посмотрел укоризненно. Снодрек стал рассказывать, что случилось. Берест хмурился, и губы у него крепко сжимались, а во лбу прорисовалась складка. Зоран скучал по дому, по дочери и жене. А он, Берест, только что заключил с лордом Эйтолом договор, что приведет на помощь Годерингу полсотни клинков, снарядив их сам (большей частью на те деньги, что пожаловал ему недавно лорд Эйтол). Такова была цена, по которой Годеринг объявлял Пристанище вотчиной князя Береста и брал под свою защиту.
  
   В середине зимы маленький отряд вернулся в Пристанище.
   Семеро всадников въехали во двор замка поздним вечером, почти ночью. У Береста сжалось сердце, когда он увидел в окнах огни. Пристанище, никем не охраняемое, было одиноко и беззащитно.
   Ирица первой услышала ржание коней. Она всегда подолгу засиживалась за прялкой. В ее покое тускло горела лучина. И вдруг ржание коней во дворе... Ирица вскочила, а с улицы уже долетел громкий крик:
   - Мы вернулись!
   Это был голос Береста. Через несколько мгновений, сбежав с крыльца, она прижалась к его груди, к холодным пластинам доспеха. Он замер, сомкнув руки, не выпуская ее. Ирица слышала, как, наклонив голову, Берест шепчет ей на ухо:
   - Соскучилась? Лесовица моя, а я-то еще больше...
   В это время во дворе замелькали факелы. Приехавших встречали, принимали у них вспотевших лошадей, Зоран громко звал: "Иллесия! Илла!".
   Илла, громко смеясь, повисла у Зорана на шее. Глядя на них засмеялся и Энкино:
   - А до меня тебе совсем нет дела, сестрица?
   - Погоди, братец, потом и тебя поцелую! - пообещала Иллесия.
   А Ирица все не поднимала головы от груди Береста, затихнув в его объятиях. Она чувствовала, что ему тревожно и грустно, что на сердце у него лежит тяжесть, но он хочет быть веселым, как все, и не портить радости встречи.
  
   Наутро Береста никто не тревожил. Возвратившимся путникам дали отдохнуть. Берест крепко проспал всю ночь. Ирица проснулась раньше и, сидя на кровати, смотрела на мужа, стараясь разгадать, что за груз у него на душе.
   Когда Берест умылся и сел есть, Ирица уже предчувствовала: приближается новая разлука.
   Берест поел, и она подошла к нему.
   - Вчера было время для добрых вестей, и все радовались. Одному тебе было печально. Расскажи теперь о плохих новостях. Нам опять придется расстаться?
   Берест начал рассказывать. Говорил, что не знает, верное ли принял решение. Из полусотни бойцов, что обещал Берест своему покровителю в Годеринге, не все снова придут домой. А хорошее ли это дело - воевать в чужих краях за "вотчину князя Береста"? Пристанище останется без защиты, потому что взять с собой придется самых молодых, сильных и смелых. Из них только три десятка умеют держать в руках оружие. Правда, это отборные бойцы - бывшие невольники из казарм. Но недостающих придется набирать из добровольцев, которые еще год назад были рабами. Как пойдут в бой они, до сих пор не смевшие поднять головы? Какую цену они заплатят?
   И князь Пристанища, назначивший эту цену за всех, в беспокойной тоске опустил голову.
   - А как славно было, Ирица, когда мы с тобой были королем и королевой только в королевстве белок, - вздохнул Берест.
   - Ты прав, я чувствую, что ты прав, - сказала Ирица. - Не бойся.
   - Я не буду бояться, - пообещал Берест.
   Внутренним взором Ирица увидела, как в глубине его души блеснула радостная искра надежды, которую сумела она заронить.
  
   Днем была первая в Пристанище сходка. Жители собрались во дворе замка. Берест стал рассказывать, почему для защиты Пристанища, по его разумению, придется сперва послужить лорду Эйтолу. Берест не был уверен, что его вполне понимают. Что будет, если нужного числа добровольцев не наберется?
   Берест вспомнил, как в дни основания Пристанища он собрал бывших рабов и хотел дознаться, есть ли среди них кузнец. Люди молчали, и никто не выходил вперед. Тогда Берест стал спрашивать каждого поодиночке и наконец нашел кузнеца, хмурого мужика с толстыми руками. Берест догадался, что страх выйти одному из толпы мешал ему отозваться. Они, недавние рабы, не умели выходить вперед.
   И теперь, когда Берест кликнул добровольцев, у него замерло сердце. А люди топтались и переглядывались, глазами спрашивая друг друга: "Ты пойдешь?". Берест хотел дать им подумать и собирался отложить решение. Но тут из-за чужих спин выступил Вестр:
   - Берест, я хочу!
   На мгновение повисла тишина, потом шагнул еще один парень:
   - Я тоже с тобой поеду.
   Эти двое словно пробили какую-то брешь. Добровольцы выходили, кто молча и даже будто стесняясь, кто с коротким, подтверждающим решимость, восклицанием. Их набралось больше двух дюжин.
   Берест почувствовал, что у него перехватило дыхание. Он обводил взглядом свой отряд из Пристанища - отряд сделавших шаг вперед.
  
   В Годеринге, получив награду за победу над лордом Эрвудом, Берест позвал Зорана и Энкино: они обошли окрестные книжные лавки. Роль Зорана и самого Береста сводилась, правда, к тому, чтобы донести купленные книги, если их окажется много. Выбирал, разумеется, Энкино. Книгопродавцы таращили на посетителей глаза. Энкино не видел книжных лавок много лет, с тех самых пор, как попал в кухонные рабы в Анвардене. Теперь он был в каком-то смятении и, оглядываясь, называл незнакомые Бересту имена, как будто здоровался с незримо присутствующими в лавке людьми:
   - Сардоник! Тернарий! Смотри, это Ренино!
   Схватив за руку Береста, или Зорана, или самого книгопродавца, Энкино взволновано говорил:
   - Поэма о природе вещей, в ней, в частности, вот что сказано об облаках... - он вспоминал цитату, но сбивался, потому что взгляд натыкался на следующий корешок книги. - "Царь-скиталец"! Это трагедия о разбитом в бою древнем царе, который, переодевшись нищим, странствовал по своей захваченной врагом стране и искал приюта... Что это? "Механизм природы", "История"...
   Однако в конце концов Энкино пришлось сделать разумный и скромный выбор: он купил те книги, которые были корнем современного образования и которые он, сын учителя, с юных лет знал почти наизусть.
   В Годеринге у Береста появилась упрямая мысль. Он видел здание университета и стал спрашивать Энкино, мог бы он так научить детей из Пристанища, чтобы хоть кого-то из них приняли?
   - Ты один у нас книжник, - говорил Берест Энкино. - Случись что с тобой - где мы другого возьмем? Воевать с нами не поедешь. Ребят книгам учи.
   - Детям простолюдинов нельзя учиться в университете, - ответил Энкино.
   Берест нахмурился:
   - А ты говорил, в Соверне был какой-то философ - погонщик ослов?..
   - Да, в Соверне может учиться всякий, кто платит известную цену.
   - Цену заплатим. Пускай едут в Соверн. И ты, брат, с ними, доучивайся, чему тебе надо. И тамошнему наречию ребят учи...
   Энкино задумчиво улыбнулся и покачал головой:
   - Берест, ты знаешь... Глядя на тебя, я и в самом деле верю, что мы это сделаем. Ты всегда задумываешь странные вещи. Но они почему-то воплощаются.
   Берест все еще хмурился. Ему чаще и чаще казалось, что он грудью идет против ветра. У него падало сердце при мысли о том, как другие верят ему. И отдалось где-то в глубине души: "Цену заплатим..."
  
   Добровольцев в дружину оказалось немного больше, чем нужно. Берест объявил, что в семейные воевать не пойдут.
   - У нас в Пристанище пока мало семей, - сказал он. - Нам не нужны вдовы.
   Ирица грустно улыбнулась, слыша его слова. Ее муж, конечно, уедет...
   Негодующему Вестру, который первый вызвался в добровольцы, пришлось остаться с Лин.
   Берест решил оставить в Пристанище и Зорана. Он заглянул к ним с Иллесией вечером. Зоран старательно украшал резьбой детскую кроватку. Ярина с радостным смехом и писком тискала размякшего серого кота. Кота было не узнать. В прошлый голодный год котище совсем отощал и погрустнел, и стало видно, какой он старый. Но теперь Илла откормила его, счастливый кот вконец обленился. Он больше не охотился, зато спал целыми днями в кроватке Ярины и стал ее первой игрушкой.
   Зоран помолодел. Чудилось, для него в самом деле пошло назад время. Раненый, прячась в катакомбах, Зоран сильно сдал и исхудал не хуже кота. Но Илла вылечила его больную, застуженную грудь. Теперь Зоран снова стал таким же мощным и даже грузным, как до ранения. Он приобрел своеобразную красоту зубра или дикого вепря. Илла нарадоваться не могла: видели бы сплетницы из Богадельни, которые болтали, что Илла вышла за хромого старика, какой он у нее на самом деле молодец!
   Берест поздоровался и сказал:
   - Ты и так навоевался, Зоран. Поживи немного под своей крышей, хватит тебе уже спать у костров.
   Глаза Иллы заблестели от счастья. С этого дня они с Зораном участвовали в общих сборах с каким-то особенным рвением. Зоран чинил лошадиную сбрую, для прочности подбивал сапоги воинов скобами и гвоздями, Илла помогала снаряжать обоз.
   - Как здорово, что тебе не надо ехать на войну! Знаешь, мы с дочкой так скучали! Да тут без тебя всем было плохо, - убеждала Иллесия мужа. - Столько работы, а такого умельца, как ты, поискать!
   Вечерами она заваривала ему крепкий свежий отвар, хотя кашля у Зорана давно уже не было и в помине: на всякий случай. Зоран не возражал. Он позволял Илле тормошить себя, как угодно, - как большой пес позволяет хозяйке делать с ним все, что ей вздумается.
   Но какое-то смутное сомнение лежало у Зорана на душе. Он был лучший воин Пристанища, - со своим опытом, выдающейся силой, искусным мечом и сокрушительными кулаками. Даже в стычке с людьми лорда Эрвуда его участие решило все.
   Многие из добровольцев вернулись бы домой живыми, если бы в их маленьком войске был Зоран. Он знал походную жизнь, умел перевязать рану, вправить кость. Он мог присмотреть за неопытными бойцами, впервые покидающими Пристанище - их было большинство. В душе Зоран сознавал: Берест не прав - ему еще рано себе позволять оставить дома такого воина, как Зоран.
   Но у Зорана не хватало духу завести об этом речь с Иллой.
   До отъезда отряда оставалось всего пару дней. Илла была уже не так оживлена, как раньше, часто замолкала, рассеянно гладила кота и вглядывалась в лицо мужа. Когда их взгляды встречались, она быстро отводила глаза и начинала очередной разговор о здешних делах или о ребенке...
  
   Когда-то в Даргороде Берест отправился на войну простым пешим ополченцем.
   Теперь он сам вел маленькую дружину сражаться с Вельдерном, о котором, в сущности, ничего не знал. Тамошний правитель хотел стать независимым хозяином вельдернских земель и ради этого поднялся против Годеринга. Во время свой первой поездки Берест колебался: может быть, поддержать Вельдерн? Если лорд борется за свободу, и народ его любит, то не постоять ли за него? Он будет рад подкреплению, а иметь под боком доброго соседа - чем не награда для Пристанища? Как ни рискованно было, Берест, быть может, решился бы принять сторону восставшего вассала. Но, расспрашивая людей, он подметил, что войска Вельдерна - рыцари и наемники: не похоже на народное восстание, и дело, видно, касается только интересов лорда. Простонародье, по слухам, лорда Вельдерна побаивалось. Тогда Берест решил, что в господской усобице нечего искать правых и виноватых. Он присягнул Годерингу, потому что это было выгоднее Пристанищу.
   Наступил день отъезда. Ирица собрала мужа в дорогу так заботливо и просто, как будто надолго расставаться было им уже не впервой. Они простились прямо на крыльце замка, и Берест бегом подбежал к своему коню: маленькое войско уже ждало его, готовое двигаться. На непокрытые волосы Ирицы падал снег, но она не замечала холода. "Возвращайся домой, - мылено напутствовала она мужа. - Я желаю тебе скорой победы. А если не убережешься, то пусть смерть будет легкой..."
  
   Во дворе замка дети играли в бабки.
   Их научил Берест. Ни дети высших, ни дети рабов не умели играть. Они только удивлялись, когда Берест спрашивал их про бабки и про горелки, не понимая, почему никогда не застает детей за игрой. Потом однажды он вырезал биты и показал, как, отойдя на двадцать шагов, одним броском сбивать сложенные чурбачки. Кроме Береста, эту игру знал только Зоран. Но у Береста был на памяти еще его мальчишеский опыт: и лобовым ударом, и верховым, и с перекосом, и с недолетом он неизменно выбивал чурбачки за проведенную черту. Глядя на состязание, первыми не выдержали не дети - наставник.
   - Дай попробовать, - попросил Энкино.
   А тогда захотелось бросить биту и Эльхи, и уже отбоя не было от желающих. С тех пор со двора часто доносился стук чурок, разбиваемых деревянной битой, и крики: "Заступил!" - "Нет!" - "Не считается!", если игрок нечаянно заступал за черту и оказывался ближе к цели, чем полагалось.
   Игра шла вовсю. На припорошенной снегом замерзшей земле были сложены из чурок "ворота", и сбивать их надо было ударом с перекосом. Хлоп - и чурки вылетели за черту. Эльхи гордо смотрела на биту, лежащую теперь на месте "ворот". Девочка чувствовала себя сильной и смелой. Когда несколько дней назад Пристанище проводило дружину на войну, Эльхи твердо решила: случись военный поход через несколько лет - она непременно будет среди тех, кто верхом и в доспехах добровольцем отправится в большой мир.
  
   Лорд Эйтол распахнул окно. Только что оруженосец дал ему знать, что в столицу воротился князь Пристанища. Из окна лорд Эйтол увидел всадников, которые сгрудились возле обозных телег. Лорд удивленно, но одобрительно хмыкнул. Всадники были как на подбор: высокие, крепкие, молодые. Не только бедняк князь Пристанища, но и сам лорд не отказался бы от такой личной охраны. Они нисколько не походили на запуганную чернь, которую набрали силой. Правда, смотрелись они совсем неотесанно и оглядывались по сторонам, разинув рты, но чего еще было ждать от войска, прибывшего в столицу из медвежьего угла?
   Лорд Эйтол приказал разместить дружинников и позвать князя Береста. Вскоре в покой вошел князь, в бороде и русых волосах которого еще не растаяли мелкие крошки снега. Лорд ощутил, что Берест нравится ему: лицо бесхитростное, похоже, верный и смелый человек. Такие служат честно и ценят себя недорого. Лорд Эйтол подумал, что стоит его пригреть. Со своим маленьким Пристанищем он неопасен, а преданный слуга всегда пригодится.
   Лорд отпустил Береста привести себя в порядок с дороги и пригласил отобедать. "Надо будет сделать ему какой-нибудь подарок, - думал лорд Эйтол. - Драгоценную фибулу с моим гербом... А потом пусть отправляется и покажет себя у Каменного Брода. Посмотрим, как его люди будут драться".
  
   Ирица, кутаясь в плащ, в сумерках глядела сквозь ветви, как на темно-синем небе зажигаются звезды. Пришла весна. До первых листьев было далеко, деревья в саду стояли мокрые, оттого что оттаяли обледеневшие ветви. Здесь, под деревьями, Ирица с Берестом часто встречались украдкой, когда в замке все еще жили вместе, и им негде было уединиться. Здесь Берест называл ее грустной белкой. Он клялся, что весной украсит цветами беличий хвост.
   - И повяжу тебя лентой, - добавлял он, - чтобы, если ты и правда превратишься в лесную белку, я мог бы узнать, какая из них моя.
   - Та, которая будет смотреть на тебя преданным взглядом - это я и есть. Смело бери в руки и уноси домой, - отвечала Ирица.
   Иногда она чувствовала беспокойство мужа. "Вдруг у лесовицы вообще не может быть человеческого ребенка? Они же сами выходят на свет из зарослей травы или из дерева", - мелькало у Береста.
   Недавно он вернулся из поездки в Годеринг, а вскоре вместе с дружиной ушел в поход. Но в те краткие дни, пока он был дома, Ирица зачала.
   Берест не знал об этом. Он был слишком далеко, чтобы лесовица могла явиться ему во сне и рассказать весть. Ирица чувствовала в себе ребенка, ощущала, как он берет жизненную силу ее и деревьев, чтобы расти. Это будет мальчик. Она улыбалась, глядя на звезды. Ей казалось, что не только растения, но и само высокое небо, и весь мир поддерживают ее в тяжелой разлуке с мужем и одновременно хранят Береста там, в опасном походе. Она грустно улыбалась, вспоминая, что для людей она - маленькая богиня лесной травы. "Будь я богиней, я бы сама везде была с ним и хранила его, а я могу только ждать и носить его ребенка".
  
   Каменным Бродом называлась переправа в узком месте реки Эанвандайн. Здесь река была каменистой. Если она мелела, то огромные крутобокие валуны поднимались над водой даже на середине.
   У Каменного Брода дружина Береста приняла бой под началом лорда Ганеста из Мирлента, родича и вассала правителя Годеринга. У Береста теперь было и собственное знамя. У дружины должен быть стяг, по которому полководец узнает ее на поле боя. Знаменем Пристанища стало белое полотнище с вышитой ветвью дуба. Это то, что успели сделать женщины к отъезду дружины.
   Безвестного чужака лорд поставил под лобовой удар вельдернцев. Он часто пользовался этой стратегией: вперед гнали насильно набранную в деревнях чернь, неопытных и плохо вооруженных людей, чтобы, врубившись в их толпу, враг увяз и выплеснул силы. Тогда к середке подтягивались свежие войска, теперь уже из искусных рубак, твердых, как мельничные жернова, чтобы перемолоть нападавших.
   Но маленькая дружина безвестного князька оказалась крепким орешком. Как ни нажимали на нее отряды Вельдерна, совсем дожать не могли. Бывшие рабы из казарм с детства были приучены, что, не дожив и до первого седого волоса, падут на ристалище. Смерть их не пугала, а рядом с ними держались и добровольцы, никогда прежде не проливавшие крови. Если кто падал - другой сразу же заступал его место, и особенно грозной была их слаженность и крепкая связка между собой.
   Передовые сшибались друг с другом, разбрызгивали речную воду, звенели клинками, орали во всю глотку от надежды выжить и желания подбодрить товарищей. Лорда Ганест выслал подмогу, чтобы не упустить переломный миг. Оказавшаяся на острие удара, дружина Береста сама перешла в наступление...
   А потом у костра раздевшийся до нижней рубашки Зоран перевязывал раненых. Восьмерых убитых положили в стороне, чтобы обмыть тела и похоронить. Берест на коленях стоял около умирающего, которому в живот всадили клинок. Парень дрожал и хрипел, потом затихал и снова хрипел и вздрагивал, из угла рта выплескивалась кровь. Берест пытался отыскать в себе целительную силу - за нее Князь Тьмы называл его слабым человеческим магом. Но, видно, Берест и в самом деле был слаб: раненый больше не хрипит, но не потому, что ему легче, а потому, что не бьется больше его сердце. Берест встал, пошатнувшись, лицо побелело, а руки в чужой крови. Теперь погибших девятеро...
   "Их было бы больше, - за своими хлопотами о выживших думал Зоран. - Если бы не Илла, погибших было бы больше".
   Когда Берест собрал дружину, Илла подошла к своему мужу с ребенком на руках. Ярина потянулась к его бороде. Илла сказала: "Зоран, мы тебя отпускаем. Мы обе тебя будем ждать, и кот, конечно. Я знаю, ты первый в любом бою, мой Сокол. Без тебя никак. Так что ты иди, защищай нас и возвращайся. Не вздумай не вернуться, слышишь?! Зоран... я правда тебя люблю!".
  
   Лорд Ганест послал в Годеринг донесение о победе. Войско стояло станом за Эанвандайном. Бездельничая, воины пропивали деньги и вещи у торговцев, шедших с обозом, чинили одежду и сапоги, разбредались по лагерю, играли в кости и бились об заклад. Снодрек с любопытством приостановился около кучки наемников. Там посередке худой среднего роста парень, подвижный, с собранными в хвост волосами что-то рассказывал, помогая себе жестами, а остальные покатывались со смеху.
   - Да ладно врать, Аллес!
   Парень ответил:
   - Я никогда не вру. У моей тетеньки взаправду была такая свинья. Когда по улице проходил благородный рыцарь, она всегда выбиралась из лужи и смотрела на него с верноподданническим видом, - Аллес состроил рожу. - У нее даже глаза выпучивались от верности. Вот жалко, думаю, что она не человек. Будь она человеком, такой свинье у лорда цены не было бы!
   Наемники дружно ржали. Им третий месяц не платили жалования и, обиженные на начальство, они срывали злость.
   Снодрек стоял в стороне, чувствуя, что, по незнанию их жизни, не понимает шуток, но ему нравилось смотреть, как гримасничает молодой наемник.
   Неожиданно бойцы притихли, косясь на показавшегося поблизости человека. Куртка у него на груди была распахнута, и между ее краев на шнурке болталась засушенная кроличья лапка. По этому талисману даже те, кто не знал его в лицо, узнавали Меченого. Из-за "счастливой" лапки, которую он не снимал никогда, он и получил прозвище. За храбрость и воинское мастерство Меченый слыл любимцем самого лорда Ганеста.
   - Что ты сказал про свинью? - он пробил плечом кучку наемников и остановился около зубоскала.
   Паренек тоже притих. Снодрек понял, что Меченого все боятся. Наконец, побледнев, но еще куражась, молодой наемник ответил:
   - Прости, Меченый, если что не так! Я бы не стал плохо говорить о тетенькиной свинье, если бы знал, что ты примешь это близко к сердцу.
   В тот же миг Меченый без лишних слов схватил его за шкирку. Аллес дернулся, когда почувствовал, что тяжелая рука пригибает его к земле. Но Меченый всадил кулаком ему под ребро, и парень сразу обмяк, хватая ртом воздух.
   Меченый широким шагом, волоча за собой молодого наемника, подошел к берегу и зашел в реку. Когда река стала ему выше колен, он макнул Аллеса лицом в воду и, вытащив, отчетливо произнес:
   - За эти слова я бы утопил тебя в выгребной яме, щенок. Но поскольку ты и есть щенок, то я и проучу тебя, как щенка. Зато в другой раз спущу тебе шкуру.
   Аллес стал отбиваться, но новый тычок под ребро осадил его, и Меченый опять пригнул его голову в воду.
   - Проси пощады, - сказал он наконец, вытаскивая паренька из воды, чтобы дать глотнуть воздуха.
   Аллес закашлялся, захрипел, выдавливая ответ, в котором не было ни крупицы смысла:
   - Я сам тебя утоплю в выгребной яме!..
   Сейчас же Меченый макнул его опять.
   Снодрек стиснул зубы. Перед ним был высший. Однажды точно так же надсмотрщик во дворе казармы пригибал голову провинившегося раба в бочку с водой, пока тот не захлебнулся. До сих пор Снодреку никогда не приходило в голову, хочется ли ему отомстить высшим за свое рабство? Невольник из казарм Снодрек, живое мясо для воинских потех, так легко и быстро уступил место Снодреку из Пристанища, доброму товарищу и смелому человеку, что он не успел и оглянуться. Но в Меченом, который в наказание макнул молодого наемника головой в воду, Снодрек узнал господина. Его повадка, чувство собственного превосходства были знакомыми чертами высшего. Расплескивая ледяную воду, Снодрек вошел в реку, крепко схватил Меченого за запястье и заставил его вытащить руку, которой тот держал голову Аллеса в воде. Аллес уже так наглотался воды, что даже не сразу закашлялся: не мог вздохнуть. Потом стал отплевываться, пытаясь между приступами кашля вставить ругательство и вывернуться из все еще державшей его железной хватки.
   Но Меченый смотрел не на него, а на Снодрека, и наконец разомкнул пальцы, сжимавшие Аллесову шею. Снодрек бросил взгляд на сушеную заячью лапку, висевшую на широкой груди Меченого. Не придумав, чем оскорбить высшего, Снодрек, как мальчишка, ломающий игрушку обидчика, сорвал амулет с груди Меченого и забросил далеко в реку.
   Наемники сгрудились у воды. Аллес, шатаясь, выбрался на каменистый берег, споткнулся, упал на колени и сразу же вскочил на ноги. Мокрый, дрожащий, злой, стуча зубами, он в недоумении смотрел, как парень из чужой дружины сцепился с его врагом.
  
   Снодреку казалось - он опять на ристалище. Он дрался один на один с высшим. Рабы ценились по свирепости: в свое время Хидмар вырвал печень умирающему врагу.
   Наемники на берегу, подталкивая друг друга, с изумлением показывали на храбреца, который посмел схлестнуться с Меченым. Они топтались в воде один против другого, то сходились, то расходились, наносили удары и уклонялись, оступались, выпрямлялись снова.
   У реки вскоре собралась целая толпа. А Снодрек уже не дрался, он слепо избивал слабеющего противника: извернулся, уходя от его кулака, и с коротким замахом ткнул в межреберье, выпрямился, всадил коленом в опустившееся лицо, сцепил руки в замок и уронил, как молот, на затылок. Меченого совсем повело, он стоял на ногах, но уже не мог разогнуться. Снодрек не знал пощады: на ристалище его учили только убивать.
   Аллес застыл у кромки воды, как вкопанный. Он забыл о холоде и своем унижении. Казалось, Меченый сейчас найдет смерть в реке, где топил Аллеса.
   Сквозь толпу протиснулся Берест. Он уже услыхал, что его дружинник подрался с кем-то из воинов лорда Ганеста, и бегом побежал к реке. Не годится во время войны убивать сослуживца. Изловчившись, он схватил Снодрека сзади и оттащил в сторону, а опомнившиеся наемники выволокли на берег Меченого.
  
   Аллес развернулся и быстро пошел прочь. Он знал, что ему сейчас нужно. Просто необходимо! Добравшись до своего походного мешка, брошенного недалеко от костра, он вытряхнул его прямо на землю, ища что-нибудь ценное. Может, что-то и было - он тупо смотрел на разбросанные по земле вещи и не мог понять, что из этого взять. Дрожащими руками он беспорядочно запихал все обратно, схватил плащ, и через короткое время обозный торговец увидел перед собой вымошего насквозь парня, которого можно было принять за утопленника.
   - Самогона бутыль. Плащ отдаю, - выдавил из себя "утопленник".
   Получив бутылку, парень на месте выхлебал чуть ли не четверть залпом, задохнулся, потряс головой... Потом - пока еще твердой походкой - пошел в сторону от лагеря. Торговец покрутил пальцем у виска.
   Аллес сел прямо на землю, вздохнул и влил в себя еще четверть бутылки. Закрыл глаза и стал ждать, когда придет опьянение, чтобы все поплыло в голове и чтобы стало тепло. Потом Аллес встал, пошел дальше, куда глаза глядят, продолжая прикладываться к бутылке. Наконец-то стало жарко. Аллес засмеялся. Двое незнакомых дружинников попались ему навстречу. Он даже не посторонился, чтобы уступить им дорогу.
   - Я между вами пройду! Мне надо! - потребовал он, отодвигая одного из них рукой со своего пути.
   Воины расступились, пропуская еле державшегося на ногах молодого наемника с почти пустой бутылью, лишь на донышке которой плескалась мутная жидкость.
   - Эк набрался, - покачал головой один.
   - А, свалится где-нибудь, проспится, - сказал другой.
   Аллес упорно шел куда-то вперед. Голова была пустой и легкой. Несколько раз он спотыкался и падал, но больно ему не было. Однажды он не сразу встал, посидел и посмотрел на звездное небо. Ему показалось, что оно куда-то едет. А когда поднялся на ноги, то ехала уже земля.
  
   -Побили его, - бормотал Аллес на ходу, язык его плохо слушался. - Вот оклемается - и я тоже ему морду начищу. Думает - можно в воду, как щенка? А все смеялись...
   Ему вдруг захотелось увидеть чужого дружинника, который побил Меченого. "Я же ему даже спасибо не сказал! - вспомнил Аллес. - Вот свинство!..."
   Аллес побрел туда, где стояла лагерем дружина Береста, иногда с сожалением отхлебывая из почти опустевшей бутыли.
   Уже начинало смеркаться. В полумраке ярко горели костры. Сколько их, Аллес так и не понял: пожалуй, в глазах у него не только двоилось, так много плясало в них огней.
   Сидящие у костров люди прекратили разговоры, когда из темноты вышел, шатаясь, мокрый, взъерошенный парень.
   - Это...- у Аллеса подкосились ноги, и он упал на колени перед костром. - Зараза... - выругался он, опираясь рукой. - Я не на колени хотел, - пробормотал он, оценивая обстановку. - Я хотел сесть... на чем все сидят.
   Снодрек и его товарищи вытаращили на гостя глаза.
   - А где тот... который Меченого побил? - продолжал, не узнавая Снодрека, Аллес.
   Зоран покачал головой:
   - Ты же простудишься до смерти, дурень.
   В это время Снодрек подвинулся к Аллесу и тряхнул его за плечо. Парень на сей раз узнал своего защитника.
   - А, я как раз к тебе. Ты его лихо! - стал говорить он. - Погоди, я хотел сказать... спасибо! Ты за меня - как за себя. Я не понял... Почему - как за себя? А, дошло! - хлопнул себя по лбу Аллес. - Ты друг, да? У меня там, - он махнул рукой в сторону своего лагеря, - тоже друзья. Только таких друзей... знаешь... я им больше руки не подам. Трусы. Лихорадку им в бок! Я вообще оттуда уй-ду. Совсем. Только набью морду Меченому.
   У Аллеса заплетался язык. Парень хотел встать, и тут же почувствовал, как его поднимают под мышки чьи-то сильные руки.
   - Ты куда меня? - отбиваясь, рассердился Аллес.
   Он обиженно подумал: что это меня сегодня весь день таскают туда-сюда?
   Но Зоран без лишних слов оттащил его в походный шатер. Снодрек тоже влез под полог.
   - Стяни с него сапоги, - велел Зоран. - Надо же, как набрался, бедняга. Да на нем сухой нитки нет! Давай, раздевай совсем.
   - Смотри, - продолжал Аллес объяснять Снодреку, одновременно стараясь помешать ему стянуть с себя сапог. - Когда за шкирку... смешно, да? Я бы его ногой двинул, но он хрена с два дал. Он сильнее. Но я все равно пойду и буду с ним драться, вот сейчас. Сам буду драться. Ты не думай, что я за тобой спрячусь. Я только сказать хотел - спасибо, друг.
   Аллес скоро совсем перестал понимать, что с ним делают и прекратил всякое сопротивление. Зоран, укоризненно приговаривая над ним, растер тело водкой. Вместе со Снодреком они переодели своего непутевого гостя в сухое, и Аллес крепко уснул в чужом шатре, укрытый чужим плащом.
  
   Приближался рассвет. Лучина в светце чадила. Ирица не поднимала головы от шитья. Ей надо было спешить. Гонец сказал, что уедет утром. Гонец, что привез в Пристанище вести от Береста.
   В сказках, которые Зоран иногда рассказывал детям, говорилось о девице: за одну ночь ей надо было исполнить трудное задание, чтобы выручить своего суженого. Ирице казалось, что и ей так же важно успеть до утра. Делая стежок за стежком, она повторяла про себя: "Пусть бы вся моя сила перешла в эту рубашку, защитила его в бою, лучше всякой брони. Пусть в него никакая стрела не попадет. Пусть будет ему тепло... как будто я с ним".
   "А что я ребенка жду - не скажу, - думала Ирица. - Незачем ему не тревожится за меня. Если узнает, будет рваться сюда - а ведь с войны не уедешь".
   Гонцом был один из ребят Снодрека, по имени Горт. Он был весь заляпан дорожной грязью: стояла весенняя распутица. Жители Пристанища сбежалось его встречать, мальчишки вопили: "Горт приехал!".
   Уставший до упаду гонец сунул в руки Энкино письмо, и его повели отдыхать. Гонец сказал, что обратно собирается выехать завтра утром.
   Энкино во дворе замка влез на широкую плаху, на которой кололи дрова, и стал читать. Это было послание Береста Пристанищу.
   Читая, Энкино узнавал руку Береста: крупные, понятные буквы с бесконечным терпением выведенные неуклюжими пальцами. Берест в письме перечислял имена погибших и раненых.
   "Мы сражаемся за Годеринг потому, что Годеринг обещал нам защиту, - читал вслух Энкино. - Мы сражаемся за Пристанище. Скоро мы вернемся домой и будем жить мирно. Пахать вам нынешней весной придется без нас. Держитесь, стройте Пристанище, а мы будем его защищать".
  
   Наставник Энкино, прочитав людям письмо гонца, шел по коридору замка в библиотеку. Его подстерег Рен, один из учеников, и преградил дорогу. Энкино остановился. Юноша вдруг упал на колени, не помня себя от отчаяния:
   - Наставник, уговори Береста, чтобы не посылал меня в Соверн! Я не хочу в большой мир, я не хочу уезжать из Пристанища! Я там умру!
   Энкино остановился. Этот парень на коленях, бледный, сбивчиво умоляющий о помощи, пробуждал в нем какое-то неприятное, загнанное в глубь души воспоминание.
   - Все проще, чем ты думаешь, Рен, - сказал Энкино. - Встань. И не езди... - помолчав, он с затаенной обидой добавил. - Мне казалось, тебе нравится учиться. Южное наречие дается тебе лучше, чем другим.
   Рен поднялся с колен, покраснев и опустив голову.
   - Мне ничего не будет за то, что я не хочу ехать?
   - Иди к себе, - хмуро велел Энкино. - Лучше подумай, что ты теряешь. Впереди еще много времени. Что такое тяготы пути, если каждый день ты будешь встречать что-нибудь новое?
   - Я не хочу в большой мир, я не смогу... - у Рена перехватило горло, он повернулся и пошел прочь по коридору. - Никогда не смогу... - повторял он уже сам себе.
   В памяти юноши все еще звучали имена тех, кто уехал с Берестом из Пристанища и о ком гонец привез нынче весть, что они не вернутся назад.
  
   Аллес не мог позабыть, как пришел в стельку пьяный в стан чужой дружины, утром проснулся - и увидел, что его заботливо переодели в сухое, согрели. Наутро он готов был провалиться со стыда и сбежал.
   В стане Береста Аллес решил больше не показываться. Но о дружине из Пристанища шла молва. Многие удивлялись, где князь из безвестной земли набрал таких храбрых воинов, а главное, что за обычаи, которых они держатся? Князь ничем не отличался от своих дружинников, ел, что они, и жил, как они. Аллес узнал, что седой громила, который уложил его спать на свое место, был раньше прославлен среди наемников под кличкой Сокол. Парень не удержался, чтобы не сбегать поглядеть на него еще раз. А потом Аллес услыхал от Снодрека необычайную историю Пристанища.
   Скоро Аллес стал частым гостем в стане Береста. С Меченым парень больше не сталкивался. Избитый Снодреком, тот скоро отлежался, но не пытался отомстить. Меченый сам был хороший боец, он видел: Снодрек выше его по выучке и не слабее силой, затеять с ним драку второй раз - не значит изменить ее исход. Но это связало Меченого по рукам. Он понимал, что зацепи он кого другого, пойдут разговоры: Меченый, скажут, храбрый с теми, кто не может дать сдачи, а пусть бы лучше сперва побил Берестова дружинника.
   Но лорд Ганест был задет, что его воин уступил чужаку. Еще молодой, надменный, он высоко ценил каждую мелочь, которая касалась его самого: перстень на пальце, серебряный кубок для вина, своего коня, свои сапоги. У лорда было несколько любимцев: он питал слабость к таким, как Меченый, кто мог позволить себе роскошь сплюнуть в любую сторону, не глядя заранее, кто там стоит.
   Когда Снодрек побил Меченого, лорд был недоволен. Снодрек казался лорду Ганесту такой же швалью, как и большинство наемников. Меченый должен был поставить его на место!
   Подобным же выскочкой был для лорда Ганеста и сам Берест. Князь Пристанища привлекал сердца тех, кто для лорда подходил под емкое обобщение: сброд.
  
   Войско Вельдерна было измотано боями. Оно отступало к укрепленному замку. Лорд Ганест не давал врагу оторваться, надеясь у него на плечах войти в крепость. Он сметал на своем на пути вельдернские заслоны.
   Уже в виду замка вельдернцы были вынуждены дать бой. Лорд послал дружину Береста и часть конницы в атаку.
   Аллес и его пешие товарищи напряженно следили за схваткой. Неожиданно конница Ганеста повернула назад, а Берест и горстка его всадников увязла - передовой отряд, зажатый со всех сторон и брошенный без поддержки. Они рубились, стараясь перестроиться и вырваться, но засели, точно в болоте. Полотнище знамени металось в воздухе, как крона деревца, которое треплет буря. Лорд Ганест медлил, хотя его войско, потрясенное явным предательством, волновалось.
   - Что они делают? Сдурели?! - бормотал Аллес, сжимая меч.
   - Отдал им парней на растерзание наш лорд!
   - Что же... что он там телится?!
   - Он не первый раз... маневрирует, - сплюнул один из опытных воинов. - Знаю его...
   Им не терпелось, чтобы лорд Ганест послал войско в поддержку Бересту - но приказа не было. Становилось ясно, что если в ближайшие минуты к Бересту не придет подмога, все будет кончено.
   - Ах ты гнусь! - прошептал Аллес и рванулся вперед. Развернувшись на ходу к наемникам, он крикнул:
   - Ребята! Что вы смотрите? Давайте за мной, у кого совесть есть!
   Как камень, сорвавшись с горы, может вызвать обвал, так и выкрик Аллеса и его порыв увлекли за ним сперва горстку, потом весь отряд наемников. Не обращая внимания на лорда Ганеста и войсковое начальство, на их крики:
   - Стоять! Приказа не было! - наемная пехота вслед за Аллесом пошла в наступление.
   Постоянное войско Годеринга еще колебалось, но лорд Ганест уже понимал, что проиграет бой, если не поддержит атаку.
  
   Вельдерн пал.
   В награду за военные подвиги Берест был посвящен лордом Эйтолом в рыцари. Пристанище теперь окончательно закреплялось за ним, как его родовой удел. Лорд пожаловал князю Бересту герб.
   На серебристом щите герба была изображена белка. Щит был увенчан короной и обрамлен листьями вяза, который в Даргороде чаще звался берестом.
   Аллес сообщил сослуживцам, что переходит на службу к князю Пристанища. За свою отчаянную атаку в бою под Вельдерном парень не был ни наказан, ни награжден. Сообщая в Годеринг о сражении, лорд Ганест писал, что сам отдал приказ наемникам.
   За время войны дружина Береста обновилась почти наполовину. Он предупреждал, что не платит желающим у него служить ни деньгами, ни добычей. "Мы сражаемся за Пристанище. Если кому нужно пристанище, то сражайтесь и вы", - говорил он. К дружине прибивались разоренные крестьяне, ребята вроде Аллеса, племянники неизвестной тетки, на дорогу получившие пожелание "чтоб ты пропал!", седые рубаки наподобие Зорана, на закате дней не знавшие, где приклонить голову. "Я ищу пристанища", - были слова, по которым они узнавали друг друга.
   Лорд Эйтол велел Бересту пойти в храм и очистить душу перед Вседержителем раскаянием во всех прошлых грехах. Потом лорд без особой помпы провел над ним обряд рыцарского посвящения и заповедал ему отныне верно служить правящей семье Годеринга.
  
   Берест взял кожаный мешочек, развязал завязки и высыпал содержимое себе на ладонь. Он широко улыбнулся. Давным-давно он обещал Ирице, что подарит ей ленты и настоящие бусы вместо тех, что она умела делать из ягод. И вот Берест держал горсть стеклянных бус и серебряное кольцо с бирюзой. Он купил все это в городе, в лавке. Лавочник смотрел, как парень в простых доспехах приглядывается, заранее комкая в правой руке потертый кошелек. Лавочник выложил перед ним ворох лент. Берест стал выбирать: красную, голубую... Лавочник с пониманием спросил:
   - Невеста дома?
   - Жена, - сказал Берест. - Ждет меня. Я шатаюсь тут по свету, а она ждет в Пристанище.
   Теперь, сидя в своем шатре, Берест любовался лентами, что недавно купил.
   Полог шатра распахнулся и появился довольный Аллес.
   - Что я долго шлялся - это меня задержали, - объяснил он. - На базаре народу, между прочим, яблоку негде упасть.
   - С чего задержали-то? - спросил Снодрек.
   - Как узнали, что я оруженосец Береста, - обступили, чуть не разорвали мой новый плащ. Небось решили, что он тоже волшебный, как его рубашка, - весело сказал Аллес.
   Ходили слухи, что у князя Береста - заговоренная рубашка. Будто бы вельдернский воин, позарившись на награду за голову князя Пристанища, пробрался в самый его стан и, застав Береста без доспехов, в упор метнул нож. Нож пролетел мимо.
   Лорд Эйтол объявил турнир в честь победы над мятежным Вельдерном. Но Берест не стал дожидаться начала празднеств. На другой день во главе дружины он выехал домой в Пристанище. Лорд Эйтол не задерживал его. Он замечал, что посвящение Береста в рыцари приближенные считают его прихотью, и полагал, что князю-простолюдину больше нечего делать в столице.
  
   Часть Y
  
   Солнце било сквозь кроны высоких деревьев. Над поросшими клевером полянами, над зарослями шиповника жужжали пчелы. Солнцеворот уже миновал, и лес был полон таинственной жизни - недавно народились новые полевицы и лесовицы, дочери трав и кустарников. Ирица сама приходила на одну из полян в ночь их рождения. Став женой человека и даже родив пасмурным осенним утром ребенка, она все же не забыла зимой соткать особый холст и принести в дар своим новым сестрам. Сейчас Ирица ощущала их присутствие повсюду. Незримые для людей земнородные с цветами и травами в распущенных волосах мелькали то в зарослях ольхи, то среди сосен, то на поросшем папоротником склоне.
   Ирица спешила, ей некогда было останавливаться, даже чтобы нарвать мелких цветов ирицы и вплести себе в волосы. Берест ушел один на дальний лужок за лесом, на покос, и они договорились, что Ирица принесет ему обед.
   Когда Берест вернулся с войны, жена встретила его с новорожденным сыном на руках. Перед родами Ирица ушла в лес, спряталась ото всех, как лесная зверушка, и родила в овраге - легко, как рожают звери.
   Лесовица долго рассматривала младенца, сама не понимая, как, возникшая из лесной травы, смогла дать жизнь этому существу.
   Женщин Пристанища многое удивляло в материнстве Ирицы. Когда малыш болел, она уносила его в лес и возвращалась с ним, уже выздоровевшим. Ирица исцеляла ребенка волшебством трав и деревьев. Но еще больше удивились бы молодые подруги, видя, как Ирица в кладет спящего младенца на развилку дерева, и всякий раз ребенок часами спит там спокойно, точно в люльке. Ирица не умела убаюкивать сына колыбельной. Но она всегда чувствовала, что нужно ребенку и что его беспокоит, поэтому он у нее почти никогда не кричал.
  
   Только вернувшись из военного похода, Берест узнал, что у них с Ирицей появился сын с лесным именем Явор. Ирица взяла сына на руки, а Берест приблизил лицо, чтобы его рассмотреть. Обыкновенный мальчик, только треугольные уши покрыты пушком, как у котенка.
   Явор стал быстро расти. В два месяца с небольшим он тянул на полугодовалого и уже сидел, в четыре месяца ползал, а в полгода встал на ноги и пошел. Так быстро растут детеныши зверей. Ирица не удивлялась ничему - зато дивились Илла и молодые матери, которых в Пристанище становилось все больше.
   В семь месяцев Явор выглядел как двухлетний малыш, зеленоглазый, с растрепанными волосами цвета пеньки, остроухий, худенький, но шустрый и крепкий - в отца.
   Ирица и Илла, делая домашнюю работу, часто сажали своих детей играть вместе. От них не отходил откормленный, ухоженный Зоранов кот. Однажды обе женщины услышали, как Ярина заливается смехом. Друг напротив друга на одеяле перед очагом сидели кот и Явор. У них обоих одинаково ярко мерцали глаза. Ярина показывала пухлой ручонкой то на одного, то на другого, и хохотала:
   - Они разговаривают! Глазами!
   При этом ни Явор, ни кот даже ухом не вели - кажется, они действительно что-то между собой выясняли.
   Когда Ирица выносила Явора в сад или в лес, он чувствовал себя как дома. Мленький "лесовичок" был непоседой: залезал во все овраги, забирался по колено в лужицы, приманивая стрекоз и лягушек, или ловко карабкался на деревья.
   Однако Явор не произнес еще ни одного слова, даже когда уже начал ходить. Ирица понимала его без слов. Но она учила сына говорить по-человечески, как отец.
   Сын Береста и Ирицы, Явор был одновременно и сыном Пристанища. Ярина стала его сестрой, черноглазая Илла - второй матерью, а могучий Зоран, чью доброту мальчик чувствовал так же ясно, как тепло деревьев, готов был баловать его наравне с дочкой. Своими для Явора были и Снодрек, и наставник Энкино, и молчаливый Хассем, а веселый Аллес, увидев малыша у Ирицы на руках, кричал ему: "Здорово, дружище!".
   Чувство родства с людьми было у Явора таким же сильным, как чувство родства с деревьями и травой. Он сам и его сверстники равно были теперь детьми Пристанища, а не только собственных матерей и отцов. Им предстояло и в будущем, уже взрослыми, сохранять между собой братство.
  
   Жницы работали в поле. Урожай, который сберегли полевицы, в этом году оказался особенно щедрым. Еле-еле хватало рук, чтобы его убрать, даже кормящие матери должны были взяться за серп и перевясло.
   Пока Ирица жала, Явор выманил из норы мышь-полевку. Держа зверька в ладонях, он с любопытством рассматривал его. Но мальчику еще не было и года. Ирица до сих пор кормила сына грудью. В полдень она положила серп, взяла ребенка и увела в ближайший перелесок.
   Явор поел и стал бегать от дерева к дереву, залезая на пеньки и развилки сосен. В овражке он наткнулся на ручей. Скатившийся откуда-то сверху обломок разбитого молнией дерева запрудил узкое русло. Явор не видел побережницу - хозяйку ручья, но чувствовал, что ей плохо, когда ее вода не может бежать свободно. Земнородные не обладали даром изменять мир, они только приспосабливались к нему. Побережница горевала, а не догадывалась отодвинуть бревно сама.
   Но Явор, наполовину человек, не долго думая влез в ручей, встал на четвереньки и начал изо всех сил стал толкать набухший от влаги обломок ствола в сторону. Ирица незаметно следила за ним из зарослей. Явор казался ей похожим на своего отца: таким же стойким и упорным в борьбе.
   Мальчик извозился в мокрой земле, но не сдвинул бревно с места. Он рассердился и взялся еще раз. Двумя руками Явор схватился за обломок ствола и наконец вывернул его из вязкого ила, отволок в сторону, споткнулся и упал, а освобожденный ручей побежал по прежнему руслу.
  
   Смолкли птицы. Так бывает в лесу лишь в один миг: перед началом ливня. Явор поднял голову. Перед ним стоял злой король из сказок Зорана. От незнакомца исходила холодная убийственная сила. Мальчик замер, не сводя с чужака полного ужаса взгляда.
   Из зарослей выбежала Ирица. В несколько прыжков она оказалась между Князем Тьмы и сыном. Ирица сразу узнала своего врага.
   - Твой детеныш - тоже маг, лесовица?... - тихо произнес Князь. - Это я и предвидел. Твой брак с человеком оказался подобен алхимическому соединению.
   - Я не отдам тебе сына! - воскликнула Ирица.
   - Твой муж обманул и ранил меня. Но я вернулся из Подземья, чтобы исполнить свои замыслы относительно вас обоих! - в голосе Князя Тьмы прозвучала угроза. - Нет, теперь - вас троих.
   - Убирайся отсюда в свое Подземье! - крикнула Ирица.
   Явор смотрел во все глаза.
   - Таких, как вы - людей, обладающих волшебной силой, - до сих пор не было на свете. Вседержитель не создавал людей такими, какими вы стали! Может быть, вы не нужны ему? Почему вы не хотите заручиться моей милостью? Я по-прежнему желаю знать: как сумел Берест вочеловечить лесную тварь. Что должен сделать я, чтобы повелевать рожденными из земли? Передай своему мужу: или я дознаюсь правды, или мне придется уничтожить Пристанище. Я не позволю вам стать родоначальниками нового народа, если ваша сила не будет отдана на службу мне.
   Князь Тьмы шагнул к Ирице. Лесовица подхватила на руки Явора, отступила на шаг, слилась с зарослями, ища их защиты, ища укрытия. Прежде чем Князь Тьмы разорвал ее слабую завесу, она бросилась бежать без оглядки, громко зовя:
   - Берест! На помощь!
  
   - Он сильнее нас. Он разрушит Пристанище, - Берест задумался. - Но нужно ему не Пристанище, а я. Он хочет знать, как я вочеловечил лесовицу, чтобы потом самому подчинять себе земнородных.
   Друзья собрались у Береста. За занавеской висела колыбель его сына. Ирица покачивала спящего Явора. Здесь была и Иллесия, но не пришел Зоран. Он остался с Яриной: та боялась ночью одна. Был поздний вечер.
   - В этом много удивительного, - начал Энкино. - Князь Тьмы пробовал сотворить собственное человечество в Подземье, но сумел создать только демонов. Они служат ему тюремщиками, но не могут жить, как люди, под небом этого мира. А ты, Берест, с помощью нарицания имени и своей любви сделал лесовицу человеческой женщиной! Ваши потомки будут новым народом на этой земле.
   - Братец, давай к делу, - поторопила Иллесия.
   - Я стараюсь, сестрица.
   Энкино вновь обратился к Бересту:
   - Твоя собственная природа тоже обновилась, - продолжал он. - Во всяком случае, ты обладаешь новой силой. Ты первый в Обитаемом мире маг-человек. Но, думается мне, это не предел для человечества. Я не знаю, что ждет после смерти ни такого, как ты, ни твою жену, которая разделила твою участь, ни вашего сына.
   - Тогда я понимаю, почему Князь Тьмы не хочет меня убивать. Он не знает, буду ли я в посмертии в его руках или уйду иной дорогой. Так пусть возьмет меня одного как выкуп за Пристанище, - Берест наконец сказал это, и ему стало легче.
   - С каких пор мы приносим Князю Тьмы человеческие жертвы? - спросил Хассем.
   Он всегда мало говорил, и после той беды с диким корнем его глаза навсегда сохранили какой-то потусторонний отблеск.
   - Берест, ведь верно! - поддержал Снодрек.
   - Пристанище не должно приносить в жертву людей, - добавила Илла. - Зоран тебе то же самое скажет, вот увидишь. Берест, ты не о том думаешь. Думай лучше, что нам делать. Ты же справился с владыкой Подземья однажды. Энкино, ну, что может Князь? Притащит сюда демонов? Спалит нас огнем?
   Энкино пожал плечами:
   - Он не так уж могуч вне Подземья. А демоны недолго продержатся под открытым небом...
   Берест молчал.
   - Лучше Пристанищу погибнуть, чем уступить Князю Тьмы, откупиться от него человеческой жертвой. Если мы сделаем так, Пристанище впредь станет проклятым местом, - убежденно повторил Хассем.
   Без стука отворилась дверь. Прихрамывая, вошел Зоран.
   - Ярина спит. Сказку хотела. Пришлось рассказывать ей, как богатырь на мосту через огненную реку одолел змея, - сказал он Иллесии и сел со всеми за стол.
  
   В окрестных садах поспели яблоки и груши, не обобрать, а подростки притаскивали из леса огромные корзины грибов и ягод. В благодарность за лесные запасы они не забывали оставлять на полянах ленты и угощения для лесовиц, как их научила Ирица. Дети Пристанища знали многое про лесовиц, полевиц, побережниц, живущих у реки, и других земнородных. Кое-кто хвастался, что будто бы даже их видел.
   Иллесия и Ирица в саду нарезали для варенья груши, усадив своих детей под деревом. Ярина с Явором, наклонившись голова к голове, перегоняли друг к другу веточкой какого-то жука. Впрочем, Явор обходился без веточки - жук у него сам бежал туда, куда хотелось "лесовичку".
   Илла вспомнила, как вынашивала Ярину. Как ругалась и отчаивалась, прогоняла от себя бедного, верного Зорана! И какая холодная, длинная, тяжелая стояла в ту пору зима... Илла оставила нож в лохани с грушами, подошла к детям и села на траву рядом с Яриной. Девочка, смеясь, полезла к ней на руки. Илла вздохнула, прижав дочку к себе. Ярина даже не знала, что Зоран ей не отец.
   Вечером, когда Зоран пришел с поля, Илла хлопотала вокруг него так старательно и с таким многозначительным видом, что он стал посматривать на нее с удивлением.
   - Зоран, мой Зоран... У нас с тобой снова будет ребенок. Я так счастлива! А ты? - и наклонилась, вглядываясь в его лицо.
   Зоран любовался ей, радуясь, как от нее пахнет грушевым варением. При этих словах он зажмурился. На миг ему почудилось, что, если он откроет глаза, все растает, и он окажется один где-нибудь на туманной дороге. Иллесия обеими руками прижала его голову к своей груди и сказала, как говорила всегда:
   - Зоран... я правда тебя люблю.
  
   Но истекали последние мирные дни Пристанища.
   Черный густой дым или огромная тяжелая туча поднималась от самой земли до неба и нависала над рекой. В клубящемся тумане можно было разглядеть нечто, напоминающее стену - сомкнутые ряды вражеских воинов, неподвижно стоявших за мостом. Это были демоны Подземья, а туча была созданной их Князем завесой, позволявшей им оставаться под открытым небом, на поверхности земли.
   Когда подземное войско появилось из катакомб, Берест собрал людей во дворе замка. Вокруг него столпились друзья и дружина.
   - Мы решили драться, - говорил Берест. - Мы останемся и будем защищать город. Но может быть, мы погибнем, и тогда демоны разрушат Пристанище. Те, кто боится, пусть уходят сейчас. У нас всё было общее. Вы должны взять с собой часть имущества - скота, муки, всего, что сможете увезти. Если мы погибнем, вы найдете себе новое место далеко отсюда и начнете заново...
   Люди растерянно переглядывались. Они не представляли себе нового места без Береста и тех, кто стоял сейчас рядом с ним. Они еще не умели начинать сами.
   - Не пойдем... Остаемся!... куда нам идти? - прервали Береста выкрики из толпы.
   Берест напрасно ждал - желающих бежать не нашлось. Люди не хотели какой-то другой неведомой жизни вне Пристанища и готовы были лучше умереть, защищая свой дом. Все мужчины, даже подростки и женщины, способные держать оружие, присоединились к дружине. Но стариков, беременных, молодых матерей и детей решено было отправить в укрытие в чащу. Там они будут ждать исхода боя и, если войско Пристанища погибнет, покинут эти края.
   Илла наотрез отказалась уходить с беженцами. Ранняя беременность ее была незаметна, и она вихрем носилась замку. Собрав нескольких женщин в кружок, она говорила:
   - Снарядим обоз для раненых. Готовьте холсты и травы. Ничего, мы этим демонам устроим веселую жизнь!
  
   Верхом на неоседланной лошади Ирица показывала обозу дорогу в чаще. Лесовица сама выбрала укрытие для тайного лагеря. Если бы воины Князя Тьмы и вошли в Пристанище, они не сразу бы отыскали убежище мирных жителей: Ирица попросила своих сестер-лесовиц, которых так много народилось в этом году, скрыть поляну в глуши от посторонних глаз.
   Воины Снодрека помогали женщинам и старикам разгружать телеги, ставили шатры. Ирица спрыгнула с лошади, последний раз крепко прижала к себе Явора и отдала Лин. У Лин была новорожденная дочка, и та обещала присмотреть и за Явором, и за Яриной.
   Впрочем, Явора Ирица поручила местным лесовицам. И мать, и сын видели, как незримые для людей земнородные окружают широкую поляну. Ирица чувствовала, что Явор не боится оставаться в лесу без нее.
  
   Накануне Берест и Энкино долго совещались наедине, после чего Энкино, хмурый и осунувшийся, подошел к каждому из троих подростков, своих лучших учеников. Он сказал:
   - Готовьтесь. Князь Берест велел: вы отправляетесь учиться в большой мир.
   Рен, тот мальчик из сословья рабов, что боялся уезжать из дому, стоял, тяжело дыша, в отчаянии уронив голову.
   - Пора ехать, - Энкино с участием тронул его за локоть и вдруг усмехнулся, повторяя чьи-то слова. - В большом мире искусные мастера, книги, корабли. Пристанищу все это надо.
   - А вдруг Пристанища уже не будет, наставник!
   - Будем мы, - ответил Энкино. - Мы тоже Пристанище.
   Вчера Берест сказал ему напоследок: "Ты их учил, тебе и везти их. Не зря мы воевали, добились признания от Годеринга и завоевали для Пристанища путь в большой мир. Езжайте. Мы выстоим, а вы вернетесь. Не падай духом, наставник: мы не сдадимся и не умрем..."
   На другой день Энкино с учениками собрались в дорогу. Илла на прощанье повисла у него на шее:
   - Счастливо, братец. Не скучай без нас, ладно?
   - Хорошо. Только вы не сдавайтесь и не умирайте, - ответил Энкино.
   Трое учеников ждали наставника во дворе. Четвертой с ними была Эльхи. Перед отъездом Энкино искал ее, заглядывая во все покои замка, уже оставленные обитателями... Энкино представил, как будет опять гулять ветер в пустых коридорах, врываясь в выбитые стекла, и у него заболело сердце. Он закусил губу и прижал руку к груди. Что у него больное сердце, он так же скрывал ото всех, как историю Лодии.
   Эльхи нашлась в библиотеке. Она сидела в углу и плакала. Энкино молча остановился. Эльхи подняла голову.
   - Теперь мы не будем ничему учиться? Ты ведь уедешь! - сказала она.
   - Поедем вместе, - ответил Энкино. - Я пришел за тобой, Эльхи.
   Они отъезжали от Пристанища все дальше: наставник, трое лучших его учеников и девочка с волосами цвета печеных каштанов. Энкино последний раз оглянулся на город: черная дымовая завеса поднималась по ту сторону реки.
  
   Войско демонов продолжало стоять за рекой, прикрытое клубящейся тучей. Их осада была жуткой. Они не разбивали становища, не ставили шатров, не жгли огней, а только темными неподвижными рядами высились за мостом. Человечество Князя Тьмы - так называл их Энкино. Они были тюремщиками в подземной Тюрьме и пришли, вооруженные крючьями, плетьми, цепями и щипцами: орудиями палачей.
   Сумрачное войско Князя Тьмы было невелико. Может быть, большее число демонов он не мог прикрыть от неба клубящейся тучей. Может быть, нельзя было оставлять без охраны Тюрьму. Может быть, Князь просто решил, что этих будет достаточно.
   Когда они появились, Берест с маленьким конным отрядом подъехал к мосту. Князь Тьмы дал ему неделю на размышление. Эта неделя нависла над Пристанищем, как поднятый меч. Она была страшнее самого сражения.
   По истечении срока Берест явился с дружиной, которая так же сумрачно и решительно, как демоны, встала по свою сторону моста. Князь Тьмы с презрением окинул взглядом князя Пристанища:
   - Слабый человеческий маг. Я вижу, ты и не думаешь сдаваться?
   - Мы не твои данники, - сказал Берест, всходя на мост. - Людей тебе отдавать не станут и с меня не начнут.
   Князь Тьмы в смертном теле смерил его взглядом:
   - Ты, прах... Я еще могу тебя пощадить, если получу то, что мне нужно.
   - А что ты можешь мне сделать?
   - Забрать в Тюрьму мира живым и не выпустить после смерти, - сказал Князь Тьмы. - Столетия пыток научат тебя помнить хозяина, ты, зарвавшийся раб!
   В рядах дружины за спиной Береста прошел приглушенный ропот. Князь Тьмы заговорил языком высших, и не у одного Снодрека сжались кулаки.
   - Что ты можешь? - повторил Берест. - А если я не заговорю и под пыткой? Ты хочешь знать, как я стал магом и как пробудил в лесовице человеческую душу. Но я - человек, моя воля свободна, и я могу, если захочу, все твои сотни лет молчать под пытками. Чтобы узнать мою тайну, тебе бы пришлось проникнуть мне в душу. Но я сильнее тебя. Вспомни, один раз я уже спровадил тебя в Подземье!
   - Ты убил мое воплощение, не больше, - мертвенным голосом произнес Князь Тьмы. - Я снова здесь. Дай мне руку, если посмеешь! Больше тебе не вырваться от меня.
   Берест протянул в ответ ладонь, на которой, как свежие, побагровели несходящие следы от пальцев Тюремщика. Рука Береста встретилась с рукой врага, на земле которого он основал Пристанище. Обе ладони сомкнулись. Берест и Князь Тьмы стояли, глядя друг на друга тускнеющими глазами. Их руки сейчас не разжали бы и кузнечные щипцы.
   Но раньше, чем силы оставили обоих, пока еще не стали подгибаться колени, Берест рванулся и перебросил себя через поручни моста, потянув за собой и своего врага-чародея. Оба неприятеля, не в силах разжать железной хватки, рухнули с моста в реку и в доспехах камнем канули в воду.
   Тишина была такая, что раздавшийся всплеск прогремел, как гром. Тогда войско демонов и дружина Пристанища, опомнившись, с ревом и яростью кинулись друг на друга.
   На мосту закипел бой. Все смешалось. Хассем, сбитый с ног цепью в руке демона, сейчас же поднялся. Рычащий Зоран поверг наземь подземного воина. Снодрек заменил Береста. Это он вел дружину.
   Демоны, даже раненные, не чувствовали боли и шли вперед. Люди, более уязвимые, падали под ударами их бичей и, обливаясь кровью, бились на ржавых крючьях подземных тюремщиков. Но Князя Тьмы больше не было с ними. Туча, закрывавшая небо над местом боя, редела все больше. Тень от нее рассеивалась.
   - Мы побеждаем! - крикнул Снодрек, чтобы ободрить остальных. - Держитесь, мы побеждаем!
   Застигнутые светом открытого неба, демоны в ужасе скалили клыки, их горящие глаза слепли. Израненная дружина Пристанища смела их с моста и теснила к катакомбам...
  
   Ирица, стоявшая за рядами воинов, метнулась к самой кромке мутной воды и замерла в зарослях прибрежного камыша. Еще был далек переломный миг боя. На мелководье у самого берега, где склонялись к воде старые ивы, она опустилась на колени и протянула над водой руки.
   И будто в ответ на призыв Ирицы гладь реки всколыхнулась, дрогнули листья кувшинок в заводи, хотя не было ветра. Из глубины поднялась волна, с силой ударила в берег и отхлынула. За ней медленно вздымалась вторая, третья, а Ирица все протягивала руки к реке. Самая сильная волна окатила стоящую на коленях Ирицу с головой, и все затихло. Ирица откинула с лица мокрые пряди. Берест в доспехах лежал прямо перед ней на мелководье. Река отдала ей тело мужа.
   Ирица увидела сестер-побережниц, чьи распущенные волосы мелькнули в волнах, но ей некогда было благодарить их. Она с усилием перевернула Береста, поддерживая его голову. Он умер, снова отправив в Подземье дух Князя Тьмы. Подземный властелин, воплощенный в человеческом теле, точно так же захлебнулся водой, как и Берест, который не отпускал его до последней минуты.
   Ирица изо всех сил сжала ледяные пальцы мужа. Пить его жизни натянулась и грозила оборваться. Но Ирица ощущала, как мир, который породил ее и которому она навеки принадлежит, помогает ей удержать Береста на пороге мрака. Река, берег, камыши и осока, ивы за ее спиной были с ней едины. Горячие слезы текли по ее щекам.
   И тогда поток живой силы мира и ее любви захватил душу Береста и вынес на эту сторону бытия, как волны реки, подчиняясь побережницам, вынесли на берег тело. Берест вздрогнул, словно от сильного толчка, закашлялся и начал дышать. Его ледяные пальцы стали теплеть, и Ирица почувствовала, как он крепко сжимает ее ладонь.
  
  
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"