Пять условий для одинокой птицы:
Первое: до высшей точки она долетает,
Второе: по компании она не страдает,
даже таких птиц как она,
Третье: клюв ее направлен в небо
Четвертое: нет у нее окраски определенной,
И пятое: поет она очень тихо...
/приблизительно так у Кастанеды/
Дон Хуан и дон Карлос
Наверное, любой человек, открывая книгу, автоматически становится исследователем - даже если он не ставит перед собой задачу ее изучения, а всего-то лишь, как ему кажется, коротает время между какими-то действиями или, например, готовится отойти ко сну с помощью печатного слова, зажатого в слабеющей руке. Он вынужденно следует сюжетной нити, скользя глазами по строкам, словно поезд по рельсам, и в процессе этого прямолинейного движения ему открываются все новые кадры: пейзажи, заполненные батальными сценами; натюрморты с рыбой и холодным оружием; полу- или вовсе обнаженные дамы и кавалеры, предающиеся играм любви параллельно с поиском секретных документов под подушкой; лодки, выходящие в море и корабли, возвращающиеся на базу; слезы, смех, боль, смерть - короче говоря, жизнь во многих ее проявлениях.
Бывает, что дорога от страницы к странице оказывается чересчур кочковатой или совершенно непроходимой из-за обилия воды, пролитой на нее автором. Терпеливому читателю приходится ползком или вплавь преодолевать изрядные расстояния, и все ради того, чтобы на последней странице убедиться в ошибочности принятого решения.
Многие читатели, часто сталкиваясь с подобными проблемами, изучили грязные приемы борьбы "перескочи абзац". Другие (благо "опыт - сын ошибок трудных") усовершенствовали это адское изобретение, произведя на свет пособие недобросовестному читателю, в кратком изложении звучащее примерно так: "если скучно, скользи глазами до начала прямой речи, когда же надоест читать бесконечные диалоги - ищи первую страницу без них". Как ни странно, такой подход позволяет составить представление о сюжете и даже ознакомиться с наиболее интересными фрагментами книги, хотя, разумеется, некоторые немаловажные детали неизбежно теряются и, в результате, можно обнаружить рядом с главным героем не блондинку, а брюнетку, и уже трудно сказать, другая ли это женщина, или просто прежняя боевая подруга сменила имидж.
Некоторые читатели настолько не уважают автора, что осмеливаются заглянуть сразу в конец его романа (страницу эдак на семисотую), что во все времена считалось очень дурным тоном и следствием плохого воспитания. Даже я, греша направо и налево, и позволяя себе просматривать "по диагонали" подавляющее большинство произведений, очень редко прибегаю к такому заглядыванию за спину - а уж тем читателям, которые возомнили себя приличными людьми, и подавно должно быть стыдно!
С другой стороны (и здесь я встаю на сторону читателей, одним из которых являюсь сам) можно сказать, что чем лучше литературное творение, тем меньше хочется в листании страниц уподобляться пропеллеру. Тем более хочется погружаться в каждую строку, а то и возвращаться на начало абзаца - и совсем не потому, что предложение так сложно построено, что смысл его стал трудноуловимым, а для того, чтобы насладиться красотой языка, яркостью образов, точностью описания, глубиной аналогий, ясностью, изяществом или может быть даже, напротив, прямотой или резкостью мысли (если присутствует хотя бы один из описанных выше признаков, то можно храбро пытаться читать дальше).
Часто помимо получения (или неполучения) удовольствия от языка, которым написана книга, создается некоторое впечатление о человеке, ее создавшем. Вероятно, это впечатление тем правдоподобнее, чем меньше автор прикрывается каким-нибудь героем (обычно, главным), рассказывающим что-то от первого лица (действительно, если герой говорит: "и тогда я съел своего начальника" трудно не поверить в склонность автора к каннибализму).
Поэтому, когда писатель многосторонен и умеет хорошо перевоплощаться в разнообразных главных героев, он становится похожим на театрального актера, который тем лучше, чем меньше в нем своего. Чем незаметнее свое "я", тем легче заменить его чужим, вымышленным, тем меньше опустошение после завершения книги (спектакля), но тем труднее читателю обнаружить личность автора в обилии прекрасно изображенных персонажей.
Так же, как и среди актеров, чаще встречаются "писатели одной роли": они рисуют всегда одно и то же "я". Можно сказать, что они играют себя - это проще, чем перевоплощаться, для этого достаточно просто наложить немного грима, изменить рост, вес, цвет волос, одежду или эпоху. Внимание читателя к такому автору (актеру) тем больше, чем интереснее для него личность автора.
Недобросовестных или бездарных ремесленников, не умеющих ни перевоплощаться, ни отражать себя в роли, а всего лишь следующих соответствующему шаблону (где улыбнуться, где прослезиться), я рассматривать не хочу: их, безусловно, больше, но они мне совершенно не интересны.
Приходится отделять и рассматривать чуть в стороне писателей, избегающих ролевых игр с главными героями на переднем плане. Пытаясь предположить, с чем связано их пренебрежение к яркосюжетному жанру, могу перечислить некоторые версии: нелюбовь к портретной живописи; склонность к отточенной миниатюре (как, скажем, у Чехова); увлеченность грубыми набросками (не прорисованными и, от того, короткими).
Если уж упоминать о мастерах "рассказов ни о ком", то нельзя обойти вниманием одного известного аргентинца по фамилии Борхес, который, на мой взгляд, одинаково не участвовал в судьбе человека и стула в кабаке, на котором этот человек был застрелен. Он писал о другом, а вовсе не о сюжете, но при этом сюжет ему не мешал (в отличие от, например, Чернышевского). Для меня Борхес - это рассказы ни о чем, и все его творчество, а, следовательно, и весь его путь, я озаглавил бы по названию одного из его же творений: "От некто к никто".
"Письма по кругу" Гессе также написаны "никем", несмотря на очевидное "я", от лица которого ведется повествование. "Степной волк" еще носил на себе отпечаток личности, но ведь стремился к ее потере, не так ли?
Пауза. Остановка. Стоп-сигнал.
По-моему я уже слишком далеко отклонился от темы, объявленной в заглавии. В свою защиту могу привести лишь один довод: начав править ранее написанное, я чуть увлекся вступлением. Иногда бывает, что результатом такого "чуть увлекся" оказывается отдельный текст, или же все, что должно бы было следовать ниже, отправляется в мусорное ведро.
Серьезно рассмотрев перспективы дальнейшего пути старого текста, я решил все же, что если не оставлю это, то когда-нибудь потом обязательно попробую высказаться на тему Хуана и Карлоса еще раз... а вот это-то меня уже совершенно не устраивает.
Поэтому я прерываю свои рассуждения о писательстве и писателях вообще и перехожу к одному из них конкретно - к Карлосу Кастанеде.
Вообще, автор и его герой - богатая тема для наблюдений и выводов. Часто автор оказывается в тени, и даже сам факт его существования признается сомнительным, тогда как герои кочуют из века в век, окруженные славой и известностью. Так это было с Гомером и Шекспиром, так это почти произошло с Сервантесом, так же могло бы случиться и с Кастанедой, кабы родился он лет на триста раньше.
Однако, современные средства массовой информации, а так же кропотливая работа на ниве литературы многочисленных ученых-историков, не дадут читателю пропасть в неведении относительно автора "Учения дона Хуана". Мы знаем со всей определенностью: да, Карлос Кастанеда существовал на белом свете, родился тогда-то и умер там-то.
Более того, на основании его книг мы можем подозревать, что и персонажи, описанные в них, реальны (Кастанеда позаботился об этом, введя формального "себя" в повествование, и постоянно ссылаясь на некоторые дневники, ныне, очевидно, утерянные). Между тем, мне представляется очевидным, что антрополог Карлос, старательно нарисованный автором, так же не реален, как индеец Хуан Матус, и, более того, что эта пара как бы является единым персонажем, поскольку ни одна из составных ее частей (Карлос и Хуан) не могла бы осуществить замысел автора без второй.
Умышленное раздвоение единого персонажа на "учителя" и "ученика" ("мудреца" и "дурака") издавна является одним из излюбленных приемов писателей-ролевиков. Типичным примером такой пары могут быль хотя бы Холмс и Уотсон у Дойла, так что дон Карлос не изобрел ничего нового, изобразив "себя" (в первой книге) - неразумным самодовольным аспирантом, в противоположность дону Хуану (мудрому старому шаману).
Первый, как и положено, вызывает у читателя раздражение своей тупостью и заставляет серьезнее относиться к проповедям второго. Дон Хуан при всей его мудрости, не способен самостоятельно породить сюжетное действие в жанре "беседы о высоком и прогулки по плоскогорью" - молодой и глупый ученик необходим, чтобы звезда учителя сияла и была хорошо видна всякому, чтобы слова его (так и не произнесенные бы в одиночестве) достигли ушей многих.
Долгое время меня, как, наверное, и других читателей Кастанеды, занимал вопрос о степени реальности дона Хуана. По прошествии времени я могу уверенно утверждать, что такого человека или даже подобия его не существовало среди знакомых автора. Так же я готов утверждать, что этот факт не имеет значения, поскольку сам Кастанеда одновременно был и Хуаном и Карлосом, и это больше, чем авторское участие в судьбе героя.
Вся многотомная цепь повествований о жизни пожирателей кактусов и ловцов неосязаемого выкована автором с очевидной легкостью и даже некоторой небрежностью именно потому, что она как бы отражает биографию самого автора в зеленой и пузырящейся воде неявного. События, слова и мысли реального для Кастанеды мира трансформировались через его личность и проявились на бумаге как "Учение дона Хуана", и не имеет значения, происшествие ли в Нью-йоркском метро или несварение желудка после слишком плотного ужина дало начало встречам Хуана и Карлоса. Главное, что живая, интересная и ищущая двойная личность все-таки родилась, развивалась, заблудилась, поскучнела, заболела и умерла всего-то в семи или восьми томах (точного количества я, к сожалению, не помню) .
Эта личность вызвала много шума среди читателей. Как и положено, кто-то немедленно покончил с собой, кто-то употребил не по назначению все кактусы с подоконника, кто-то окончательно уверился в иллюзорности мира, кто-то просто заснул на середине, кто-то вступил в борьбу с кознями дьявола... В любом случае, что-то взбаламутило воду в омуте скучающей молодежи, и хотелось бы понять, что же?
Литературные дарования Кастанеды не столь велики, чтобы читать его только по причине красоты языка. Вообще, весь цикл скорее похож на сборник дневниковых записей профессионального естествоиспытателя, чем на художественное произведение. Великих политических, экономических и прочих материальных предложений там так же нет (за исключением, пожалуй, последней книги).
Зато есть рассуждения о мире и человеке, запрятанные в вымышленные диалоги и практические занятия. В первых двух-трех книгах эти рассуждения даже не слишком навязчивы, хоть и повторяются без конца, разворачиваемые то справа, то слева. Нет, я не хочу упрекать автора в умышленном давлении на читателя и назойливой, продуманной и просчитанной пропаганде своих взглядов. Похоже, что весь этот грандиозный труд (или, по крайней мере, его первую треть) Кастанеда создавал искренне спонтанно - просто садился и писал, пока пишется. Так что на бумаге отпечатались не столько взгляды и интеллектуальные конструкции автора, сколько его сущность (душа, сознание, структура, личность... слово не имеет значения, когда есть понимание того, на что оно указывает).
Столкновение человека, ослепленного ложными ценностями (дона Карлоса) с тем, что Кастанеда показывает как реальный мир (с миром дона Хуана), производит на свет много образных и ярких ассоциаций, точных наблюдений и интересных выводов. Поскольку часть этих сомнений-откровений идентичны или похожи с воззрениями читателя, то последний не отбрасывает книгу, надеясь открыть в ней что-то новое или хотя бы подтвердить предположительно известное.
Такой читатель поначалу не оказывается разочарованным: мне, например, понравилось "выбирать путь в соответствии с сердцем". Хоть я и не могу знать, что имел в виду Кастанеда (известно, что сердце - это полый мышечный орган), но его слова так хорошо выразили мои безмолвные образы, что с тех пор я использую именно это определение.
Так же хороши признаки, по которым узнается "одинокая птица", и которые я, вслед за доном Карлосом, вынес в эпиграф. Эти признаки очень верно и точно выражены (даже с поправкой на неизбежную порчу переводчиком). Они цельны и связны, они характеризуют один образ (можно назвать его "одинокая птица", "камень у дороги", "кипарис во дворе", "три цзиня хлопка" или как угодно).
К сожалению, многое, что прельщало взгляд в "Учении дона Хуана", постепенно изглаживалось и размывалось по мере роста количества страниц. Бескомпромиссная жесткость в восприятии неизбежности смерти, очень нравившаяся мне в первых книгах, затем дала трещину, расползлась и заболела надеждой "проскочить мимо Орла". Причем, надежда эта - для привилегированных, она есть не у всякого - нет, далеко не у всякого! - а только у избранных, только у лучших из лучших "воинов"... (тут я поморщился, передернул плечами и очень-очень глубоко вздохнул...).
Начало казаться, что Кастанеда забыл о том, что смертен. Мне трудно оценивать, но, пожалуй, исчезновение дона Хуана было очень показательным, закономерным и печальным этапом жизни Кастанеды. Проводя аналогию с Дойлом, можно сказать, что возлелеянный пером своего бездарного (в отношении сыскного дела) напарника, гениальный Шерлок Холмс удалился в пучины водопада. В результате за дело взялся доктор Уотсон (он же дон Карлос), что привело к вырождению идеи.
Вероятно предполагалось, что ученик перенял от своего наставника все необходимое и сам стал учителем (о, как же я пресытился, наблюдая подобные метаморфозы в окружающем мире!). Но, если бы это было так, то, значит, Карлос и Хуан слились, наконец, в единое целое - не могу представить себе, как бы это целое смогло сочинить про себя еще пару-тройку томов, закончив богато иллюстрированным фотографиями сборником поз и упражнений для продвижения куда-то и постижения чего-то там. В этой, выброшенной мной, книге, можно, наверное, найти многое: как прочистить чакры, как изгнать бесов, как достигнуть нирваны, как напитаться энергией... Нет малого - Хуана Матуса.
Слово "коммерция", которое при прочтении первой части многотомника даже не маячит в отдалении, по мере приближения к концу настигает несчастного меня с неотвратимостью того самого автомобиля, фары которого так пугали не в меру чувствительного Карлито.
В первых книгах есть много спорного, есть много некрасивого, грубого и, наверное, лишнего, но нет того, что мешает дышать, чем все сильнее и сильнее по мере удаления от начала смердят последние книги - запаха бизнеса. Читатель, поверивший пусть не в реальность дона Хуана, пусть не в истинность его учения, но хотя бы в искренность автора, приближаясь к финалу, начинает сначала недоумевать, затем морщиться, потом - плеваться, бросаться книгами в стены и кричать, что его обманывали с первой же строки, что единственной целью этих книг было заставить их купить, и что Кастанеда - очередной продавец кармы (то есть, строго говоря, мошенник).
Хочу успокоить не в меру нервных читателей - это не так. Точнее, не совсем так. Я перечитал Кастанеду заново - полностью, за исключением последнего тома "веселых картинок". Повторяю и, тем самым, подчеркиваю этот факт: да, я читал это дважды (не считая частых возвращений к отдельным фрагментам).
Основное впечатление: немного печально... Можно было бы пожалеть автора, но он сам настолько успешно себя пожалел, что, право слово, трудно что-либо к этому прибавить. Можно было бы покритиковать его, ибо критика - дело святое, но, честно говоря, мне от чего-то лень этим заниматься. Можно сказать "не читайте его!", можно сказать "читайте только первую половину!", можно сказать "прочитайте все для полноты впечатлений", можно даже посоветовать перечитать еще раз, как это сделал я...
Вообще, можно много чего сказать по любому поводу...
В качестве резюме или, может быть даже, если это не будет выглядеть как наглость, в дополнение к творчеству дона Хуана-Карлоса Матуса-Кастанеды, я бы хотел добавить кое-что и от себя: "контролируемая глупость" очень легко превращается в глупость бесконтрольную (что, как мне кажется, успешно продемонстрировал сам Кастанеда).
Чтобы не спорить о терминах, сошлюсь на вторую (нелюбимую мной) часть "Сиддхардхи" Гессе, а попросту выражусь так: играя во что-то всегда есть риск заиграться. Особенно, если игра - приятна.