Пытка любовыью
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Константин Михайлов
ПЫТКА ЛЮБОВЬЮ
Повесть
Самиздат
2017 г.
БОЛЬНИЧКА
Зоновскую больницу, в которой размещались и санчасть, и стационар, зэки называли больничкой. Это был длинный одноэтажный щитовой барак под шиферной кровлей, выстроенный по единому проекту, как и все жилые бараки в этой зоне. Все они были некогда крашены зелёной краской, которая достаточно выцвела и обшарпалась на грубо строганных вагонных досках, которыми были обиты стены бараков снаружи.
За бараком больнички, метрах в трёх от него, проходил длинный сплошной дощатый забор пятиметровой высоты, крашенный белой известью, с тремя нитями колючей проволоки поверху, за которым была местная промышленная зона лагеря. А со стороны фасада и с торцов, барак больнички был огорожен уже забором, сваренным из нешироких ржавых полос листового проштампованного металла. Этот "проштампованный" забор был наполовину ниже деревянного в высоту. По верху этого забора и входной калитки, из такого же металла, также были натянуты по три нити колючей проволоки. Штыри из арматуры, на которых была натянута колючка, были наклонены во внешнюю сторону от барака.
Таким же "проштампованным" железным забором, протянувшимся во всю длину лагеря, были отгорожены и все жилые бараки в зоне. Этот забор проходил параллельно фасадному забору больнички, но был на противоположной стороне лагеря. За этим забором была жилая зона лагеря, которая внутри была перегорожена ещё несколькими "проштампованными" заборами с колючей проволокой поверху, перпендикулярными к общему забору. Эти перегородки разделяли жилую зону на отдельные локальные зоны. Зэки называли их кратко - локалками.
В каждой локалке было по два жилых барака, расположенных крылечными фасадами друг к другу. Входные калитки локалок жилой зоны были открытыми и днём и ночью. В них ещё не были установлены замки. Калитка же локалки больнички, после окончания её работы, запиралась изнутри на мощный самодельный ригельный замок, изготовленный на местной промзоне лагеря.
Короткий, метра в три-четыре, проход от входной калитки больничной локалки до входа в сам барак больнички, был опять же огорожен с обеих сторон такими же "проштампованными" металлическими заборами с колючкой поверху и с отдельными калитками в них, всегда закрытыми на висячие замки. В связи с этим, подойти к какому-либо окну барака больнички, или, тем более, заглянуть в какое-либо окно, было делом невозможным. Таким образом, барак больнички был хорошо огорожен со всех сторон, и от этого выглядел каким-то отдельным, хорошо огороженным исключительным островком особой жизни в этой зоне усиленного режима.
Ночевать в больничке, кроме больных, лежащих в её стационаре, могли лишь четыре зэка, которые числились в штате её работников. Такими зэками были завхоз больнички, лечащий врач стационара, и два стационарных санитара. Больничка была для них местом, где они и работали, и ели, и спали. Они не ходили, как все другие заключённые, на утренние и вечерние проверки. Их учитывали и без этого. Это были исключительные преимущества перед всеми "прочими" зэками в зоне.
В больничке не было и какого-либо дежурного поста прапорщиков. Да и с обычными обходами и проверками дежурные прапорщики и офицеры редко там появлялись. В общем, больничка была как бы своеобразным "святым местом" в зоне.
Барак больнички, с решётками, изображающими солнечные лучи, на всех её окнах, был разделен на два крыла. По левую сторону от входа в барак с небольшим вестибюлем, было крыло санчасти с коридором во всю его длину. По обе стороны коридора были двери. Здесь были кабинет вольного начальника больницы, лечебный кабинет зубного врача и приёмный кабинет вольного фельдшера, женщины предпенсионного возраста, которой зэки дали погоняло (кличку, прозвище) Конь-баба. Были и просто закрытые двери без табличек, но что скрывалось за ними, большинству зэков зоны было неизвестно. Потолок и верх стен коридора были крашены известью, а низ стен, в рост человека, был выкрашен тёмно-зелёной масляной краской. В конце коридора было окно с "лучистой" решёткой между рамами, которое освещало этот коридор в дневное время.
По левую сторону от входа в этот коридор санчасти, сразу же за приёмным кабинетом фельдшера, было окошечко в стене для выдачи лекарств не стационарным больным. Оно было с деревянной дверцей, которая чаще была закрытой, чем открытой. Это было выгодно всем, - и простым зэкам, и зэкам-санитарам больнички, и её вольному медперсоналу.
Простому зэку от этого было неплохо побыть как можно дольше времени "по уважительной причине" там, где можно было встретить старого знакомого или кента (друга, приятеля) из другого отряда колонии. Можно было и просто, стоя в очереди, услышать из разговоров других зэков некоторые зоновские новости. Вольной медсестре, естественно, и спешить было незачем. Зэкам же санитарам больнички это позволяло и трудиться не спеша, и повышать, таким образом, свой зоновский авторитет среди простых зэков.
Никто никогда не объяснял зэкам, пришедшим в больничку за лекарствами, почему окошко для выдачи лекарств так долго не открывают. Значит "так надо". А будешь стучать в окошечко, можешь нажить себе неприятности. Если не сейчас, то позднее. Ведь из зоны зэку деваться некуда. Сидеть да сидеть. А самый маленький срок в этом лагере был три с половиной года. В зоне, численностью около двух тысяч зэков, такой маленький срок был тогда лишь у двух-трёх заключённых. Сроки были от "пятерика" и выше. Да и с "пятериками" зэков было маловато. В основном - от семи и выше.
Сроки заключения от пяти до семи лет считались средними, от семи до десяти - нормальными, а от десяти и выше - большими. В связи с этим зэки говорили, что срок в три года можно на одной ноге на параше просидеть, и вольные пирожки из ж... ещё не все успеют вылететь.
По правую сторону от входа в барак больнички было крыло уже именно той самой больнички, попасть в которую так хотелось бы любому простому зэку. Это был стационар. Входная дверь в стационар из маленького вестибюля была постоянно закрыта на ключ. Если кто-то из зэков приходил к больному для того, чтобы передать ему сигарет или чаю, (какие ещё "передачи" для больного могут быть в зоне?), то стучать в дверь ему нужно было аккуратно, не слишком долго и не слишком громко.
Стучать так приходилось, с перерывами для ожидания, минут пять-десять, иногда пятнадцать. Затем дверь открывал зэк-санитар, и через какое-то время из двери выпускали больного. "Минут на десять", как и говорил зэк-санитар с непререкаемым тоном в голосе.
Здесь в маленькой прихожей-вестибюле, с рукописными стенгазетами на стенах, можно было и поговорить. Можно было и выйти покурить на крыльцо, если было лето. Но на крыльце постоянно дежурили по два зэка-козла, к которым часто подходили поболтать другие зэки-козлы, дежурившие по зоне. Поэтому и разговаривать о чём-то серьёзном на крыльце больнички другим зэкам было невозможно. Да и находиться в окружении козлов было не по душе простому зэку. Обычно больному передавали малявы (записки) от себя и от других его кентов, и на этом, после нескольких фраз, встречи и заканчивались. И больной аккуратно стучал в дверь стационара, чтобы опять вернуться на своё место отдыха.
Игорь, один из зэков, сидевших в этой зоне, по началу своего пребывания в ней недоумевал, почему больницу в зоне зэки называют больничкой. Это слово как-то резало его слух, не привыкший ешё к зоновскому базару (разговорному сленгу) зэков. Он довольно длительное время после прихода в зону в разговорах называл зоновскую больницу санчастью. Однако, с годами, и он стал иногда употреблять слово "больничка", поняв, что когда-то, в давние годы, зэки придали таким вот образом, какую-то степень своеобразного ласкательного звучания этому зэковскому слову-понятию.
Зэки - народ немногословный. Особенно те, у кого на плечах лежат приличные или большие срока. Поэтому зэкам необходимо и называть все вещи кратко и своими именами, понятными зэкам. Зэки "со стажем" знают, что зоновская больничка не в состоянии вылечить человека от серьёзной болезни. В больничку, как правило, поставляются лекарства с закончившимся сроком их годности или с близким к этому сроку. Но больничка может на какое-то время позволить попавшему в её стационар зэку хоть немного отдохнуть от постоянных ежедневных проверок и шмонов (обысков), от тяжёлого и зачастую опасного труда-перевоспитателя, от многочисленных ограничений, от голода и холода. Больничка может позволить зэку хоть на какое-то время избавить себя от монотонной тяжести постоянного зоновского "порядка", установленного так, что всё, кроме дышать, - "нельзя" или "неположено", и чтобы жизнь не казалась зэку сладкой, и чтобы небо было для него с копеечку.
И вот Игорь уже неделю "отдыхает" на больничке в "своей" зоне, на усилке (на усиленном режиме). До этого он был уже здесь, но как тяжело больной, а затем он почти три месяца отлежал на областной больничке, находящейся в этом же городе, в Сибири, но на зоне строгого режима (на строгаче).
Сейчас, "на отдыхе", он был одет так же, как и другие немногочисленные больные зэки в больничке. В видавший виды фланелевый халат, потускневшего тёмно-серого цвета, в нижнее бельё, состоявшее из застиранных "до не могу" белых х/б кальсон и такой же рубахи, и в старые тапочки-шлёпки.
Тапочки-шлёпки стучали по полу стоптанными резиновыми подошвами, но пройти не стуча подошвами в них было просто невозможно. Больничные зэки-санитары, не выходя из своего кабинета-каптёрки, знали по этим шлепкам тапочками по полу о передвижениях больных зэков. Это им было на руку, и они могли спокойно мотать свой срок, не утруждая себя пристальным наблюдением за больными зэками.
Они "по долгу службы" обязаны были сообщать "куда надо" о любых нарушениях режима содержания больными. Но зачем им стучать на кого-то из больных, если от этого "стука" режимно-оперативная часть может нарушить и их удобную зоновскую жизнь? Исключением из этого правила могут быть лишь случаи драки, пьянки или обжорства колёсами (таблетками). Но это могут быть лишь редкие и исключительные случаи, потому что санитары за этим секут (смотрят, следят). А колёсами они сами приторговывают, но через своих, проверенных зэков, и вне барака больнички. Поэтому жизнь зэка на больничке и является отдыхом и для больных зэков, лежащих "на больничке", и для здоровых зэков-санитаров.
Первый раз Игорь пришёл в зоновскую больничку с не затихающей болью в левом лёгком. Эта боль сделала его за одну ночь просто чумным. Сразу же после утренней проверки он пошёл в санчасть, отстоял очередь в кабинет фельдшера, и, после измерения температуры, сразу же был положен в стационар "на больничку".
Температура оказалась за сорок градусов. Баба-конь мерила её четыре раза, меняя градусники. Потом заставила Игоря раздеться до пояса и осматривала его подмышки. Надев очки с толстыми линзами, она внимательно проверяла, не натёрты ли подмышки перцем или горчицей, или ещё чем-нибудь, для поднятия температуры кожи.
Отдыха тогда на больничке у Игоря не было. Температура сорок и выше держалась две недели. Игорь редко вставал с кровати. Боль в левом лёгком была при дыхании, и Игорь старался, как мог, дышать лишь правым лёгким.
По ночам верхняя половина его тела горела огнём, но ему было холодно, потому что ноги его были холодны как лёд. Особенно ступни и пальцы ног. Он старался согревать их своими горячими ладонями, но ладони оставались горячими, а ноги холодными. Руки не охлаждались, а ноги не согревались. И он мёрз в постели, не засыпая от этого по ночам. Лишь днём ему удавалось уснуть на часок-другой. Но, проснувшись, он вновь чувствовал себя чумным, а ноги опять мёрзли, и их невозможно было согреть никак.
Могила (такое погоняло было у зэка, работавшего лечащим врачом в стационаре) прописал Игорю какие-то уколы и таблетки. Но они ничуть не помогали. Был случай, что однажды у Игоря потемнело в глазах, и он лишь по стеночке смог добраться из коридора стационара до своей шконки (койки).
Но не ходить и просто мёрзнуть, сидя или лёжа, было тоже невыносимо. А в палатах больнички было довольно-таки тепло, хоть и стояла зима. Лишь в зэковском больничном туалете было прохладно, потому что санитары держали в нём форточку постоянно открытой, в связи с тем, что больным зэкам только там и разрешалось курить. Сами же санитары пользовались тёплым и чистым мужским туалетом для вольных, который запирался на ключ.
Вольными работниками мужского пола на больничке были главврач, он же начальник больницы, молодой офицер небольшого роста, который появлялся иногда в больнице в военной форме капитана, в наброшенном на плечи белом халате; и зубной врач, который сам постоянно месяцами болел, и появлялся в больнице за год лишь на две-три недели.
Самочувствие Игоря в то время, скорее всего, лишь ухудшалось. Так проходили день за днём. Но неожиданно в больницу приехала областная комиссия с проверкой. Они ужаснулись оттого, что больной с температурой за сорок лежит здесь уже две недели. Ведь если зэк крякнет (умрёт) в больнице, то отвечать придётся за это и им, членам комиссии. За то, что недоглядели.
Они знали, что Могила защитил свою кандидатскую диссертацию "по клещам или по бабочкам", как выражались знающие об этом зэки в зоне. На воле он лишь "преподавал что-то в каком-то ВУЗе". Лечащим же врачом он никогда не был, и не являлся лечащим специалистом. Но у него был диплом. Поэтому, хотя, скорее всего, были и более обоснованные и веские для этого причины, он и был лечащим врачом стационара. По-видимому, исходя из всего этого, комиссия срочно направила Игоря в "зэковскую" областную больницу.
Этот путь был проделан им в автозаке, с заездом автозака в городскую тюрьму, где были взяты ешё какие-то больные, или этих зэков просто доставляли в какие-то другие места. Игорь смутно всё это помнит из-за своего чумного состояния.
На областной больничке оказалось, что в его лечащем отделении нет лечащего врача, так как она только день назад как ушла в отпуск. Замещавшая её женщина-врач, которую, по её выражению, "упросили побыть лишь один месяц в этой больнице", была врачом-кардиологом, работавшей в какой-то городской поликлинике.
Она долго объясняла это Игорю, извиняясь, за то, что она не специалист, и что здесь она оказалась лишь "по воле случая". Затем она сказала, что выпишет Игорю такие лекарства, которые "как бы заморозят" его состояние болезни, и не дадут болезни далее прогрессировать. А когда выйдет из отпуска Таисия, так она называла ушедшего в отпуск врача, то она вылечит Игоря, потому что является лучшим врачом города по своей специальности.
Так Игорю пришлось проваляться ешё один месяц, дыша одним лёгким, чтобы не болело больное, и мёрзнуть ночами от своих ледяных ног. Состояние его было по-прежнему чумным, он мало с кем общался, и в основном лежал в постели, не снимая больничного халата, поджав ноги и укрывшись с головой под тонким байковым одеялом, чтобы не мёрзнуть, хотя в палате было не холодно. Лежать на спине он не мог, потому что ему кололи раз по десять в день больные уколы в ягодицы. Невозможно было и сидеть более-менее ровно, как все нормальные люди, да и ходить было больновато.
Таисия действительно вылечила его после того, как она вернулась из отпуска. Она сразу же изменила его прежний курс лечения. Затем, по прошествии какого-то времени, она ещё раза два или три меняла его. А при первом прослушивании Игоря и в беседе с ним, она так смотрела на Игоря, как будто удивлялась тому, что этот человек всё ещё может сам держаться на ногах без посторонней помощи. По крайней мере, этот чисто человеческий взгляд Таисии надолго запомнился Игорю, хотя он был тогда и в чумном состоянии.
Все зэки любили Таисию за то, что она по-человечески относилась к больным зэкам, как к простым больным людям, нуждающимся в её помощи. Зэки рассказывали вновь прибывшим больным, что она "немножко дура", что её с радостью приняли бы в любую больницу города, а она работает здесь, в зоне, врачом. Рассказывали, что однажды она попала в аварию на машине, и у неё была "вдребезги разбита голова", и вместо частей черепа, удалённых при сложнейшей операции, у неё "кое-где стоят искусственные пластины, а в одном месте и вовсе нет ничего". Но она лечит зэков, и каждый день задерживается в больнице допоздна.
Таисия была красивой женщиной лет тридцати, с волосами каштанового цвета до плеч, завитыми в крупные локоны не мешающей ей в работе причёски, с большими карими глазами, и с красивой, женственной улыбкой, обнажающей ровный ряд крупных белых верхних зубов. Она ничуть не стеснялась жадных зэковских глаз и часто одевалась в облегающие её красивое тело короткие юбки и в кофты с достаточно глубокими вырезами, чуть обнажающими её красивую, высокую грудь.
В палате, при осмотре очередного больного зэка она могла наклониться над его кроватью, прослушивая или простукивая его пальцами рук, ешё больше обнажив при этом видимость своей груди. Или могла закинуть ногу на ногу, показав при этом больным зэкам в палате часть красивого бедра, обтянутого тонкими колготками.
Её белый халат был постоянно с расстёгнутыми пуговицами, а на шее постоянно висела трубка для прослушивания. Она ходила быстрым широким шагом, полы её халата при этом развевались, а её женственная походка "сводила зэков с ума". Но ни один зэк не смог бы её оскорбить действием, поведением или словом. Такого зэка просто сразу бы задавили другие.
Обращаясь к ней с вопросом, или отвечая на её вопросы, зэки называли её не иначе, как Таисией Александровной. Она разговаривала с зэками запросто, и как-то неофициально. Ответной шуткой, улыбкой или искренним красивым смехом отзывалась она на шутки зэков. И никто из них не мог сказать при ней грубую или пошлую шутку.
Но в разговорах между собой, а такие разговоры возникали часто, и особенно после её очередных и внеочередных обходов больных, зэки называли её просто Тайкой. Но это звучало не оскорбительно, а как-то человечно, немного по-свойски, и чуть грубовато, по-зэковски, но так, как только зэк может называть всем зэкам знакомого, всеми ими любимого и дорогого человека.
- Ну, Тайка, даёт! Во светанула! - восхищённо говорил кто-то, после её выхода из этой палаты.
- Аж дух перехватило, - откликался другой.
- А буфера как засветила! Зарыться бы в них мордой, - восхищался третий.
- Да нужён ты был там, со своей колючей харей, - говорил кто-то под общий хохот.
Зэки в зоне с годами отвыкают от улыбок. Они, как правило, либо ухмыляются, либо хохочут.
- У меня чуть ку-ку не поехало... Нога на ногу... А ляжки! -
- Перед глазами стоит. -
- У меня тоже вон... До сих пор стоит. -
- Когда х... стоит, - ку-ку не работает. -
И опять хохот-ржание.
- Да чё она, специально, что ли, светит? - спрашивал кто-нибудь из новоприбывших из другой зоны.
- Да не-е-ет, - отвечал кто-нибудь или многие, вставляя каждый свои фразы - Она этого не замечает... Она же дурочка... У неё кости в черепе не все свои после аварии, - и при таких объяснениях, как правило, потом добавлялось, - Но за зэка она жизнь положит. -
Так уж принято было говорить о Таисии на областной больничке среди зэков. Но под словом "дурочка" или "дура", которое и произносилось-то как-то по-особенному, подразумевалась её человечность, которая резко выделяла её, как единственную из всех остальных, "умных", работников карательного учреждения строгого режима.
Это быстро понимали вновь прибывшие на областную больничку зэки. Им рассказывали и о том, что она сама где-то доставала или сама покупала для тяжелобольных зэков те лекарства, которых не было в больничке. Как она по несколько раз в день заходит в палаты к тяжелобольным. И о том, как она "чуть ли не своими руками выгребала г...но" из-под тяжелобольного зэка. Как обмывала его водой, вытирала его, меняла простыни, и подтирала пол возле его кровати, когда работавшего медбратом зэка, который и должен был всё это делать, увели за что-то менты (дежурные прапорщики) из больнички в ШИЗО (в штрафной изолятор). Потом она сняла резиновые перчатки, сняла свой халат, и вызвала из кабинета по телефону зэка-медбрата с первого этажа больнички, чтобы тот унёс всё, лежавшее кучей в коридоре, в прачечную.
Мылась она после этого в зэковской душевой. А там не было и защёлки на дверях, и замок был сломан. Перед заходом в душевую Таисия попросила бывших в коридоре зэков, чтобы они сказали другим, что она будет мыться, и чтобы кто-нибудь случайно не вошёл. Эта весть мгновенно облетела всех зэков второго этажа.
А первый этаж больнички был всегда заперт на ключ. Там располагалось туберкулёзное отделение, и зэкам второго этажа вход туда был строго запрещён. Зэков через вход на первом этаже лишь проводили после этапа на второй этаж и также уводили на этапы по "своим" зонам. Вольный медперсонал уходил и приходил на работу ежедневно через эту дверь с глазком в ней. Открывал её прапорщик, дежурящий на первом этаже, в фойе, у входа в больницу, в застеклённой будке-конторке.
Никто из зэков тогда не зашёл, и даже не заглянул в душевую, где мылась красивая голая женщина. Единственная вольная женщина, среди голодных зэков, на всём втором этаже больнички. Зэки только смотрели дурными глазами друг на друга, зная, что это так. Но никто не мог оскорбить хоть каким-то действием любимую всеми зэками Тайку. Ведь этим бы он оскорбил всё то человечное и справедливое, что "сидит глубоко в душе" у каждого человека. В том числе и почти у каждого подлого совейского зэка, кроме лишь некоторых, из пидоров и козлов. Но быть похожим на таких "некоторых", никто из зэков второго этажа не хотел.
Увидев, что после выхода из душевой Таисия прошла в свой кабинет с головой, повязанной простым вафельным белым больничным полотенцем, несколько зэков достали из своих сидоров (вещмешков) для неё свои, большие новые и махровые. Они берегли их, вытираясь после душа "больничными". Четыре или пять зэков передали их Таисии в кабинет через пожилую вольную медсестру с первого этажа, которая в это время случайно зашла по каким-то делам на второй этаж в сопровождении зэка-медбрата с первого этажа.
Ходит и лагерный слушок о том, что тот зэк, чьим полотенцем сушила Таисия свои волосы, целый год потом берёг это полотенце. Не вытирался им сам, а лишь иногда, достав из целлофанового пакета, нюхал его, блаженно закатывая при этом глаза, и покачивал головой, как обалдевший.
Таисия же вернула этому зэку его полотенце через день после того случая свежевыстиранным и свежевыглаженным. Но что взять с голодного совейского зэка? Ведь могла же Таисия в своём кабинете вытирать им и не только свои волосы, но и ещё раз обтереть им и своё тело. Чего ей стесняться в своём кабинете, закрытом на ключ, вольную санитарку с первого этажа?
Да и почему зэки так решили, что полотенце было выстирано и выглажено? Да неважно, что слышали, как она сама это говорила. Да ведь может быть и так, что полотенце было просто просушено ею, и аккуратно сложено. Ведь Тайка могла и забыть, что не выстирала его. Ведь у неё же "пол черепа нет своего"! Попробуй, с такой "худой крышей", да всё упомнить. Про какое-то там полотенце. Да оно ведь бабьим духом пахнет!!!
При выписывании Игоря из больницы Таисия сказала ему, что ему придётся ещё полечиться на "своей" зоне. Объясняла она это тем, что это просто нужно, потому, что у Игоря длительное время не было необходимого курса лечения. Сказала, что у Игоря был жидкий плеврит, и после плеврита осталось "небольшое пятнышко на левом лёгком". Что она не откачивала у него скопившийся гной из плевры лёгкого шприцем, а применила иной метод лечения, увидев достаточную силу его организма. Сказала, что сейчас она не может выписать его "от себя" на первый этаж, в туб. отделение, потому что оно переполнено. Сказала, что организм у Игоря достаточно сильный, чтобы бороться с болезнями, и пожелала ему, чтобы он полностью вылечился от побочных эффектов после жидкого плеврита.
Игорь вежливо попрощался, искренне пожелал ей счастья в жизни, и пошёл собираться на этап в "свою" зону. Этап должен был быть утром следующего дня. Собрав свои пожитки в небольшой рюкзак, с которого ещё на новосибирской пересыльной тюрьме один надзиратель срезал "от нечего делать" верхний брезентовый клапан, который, в принципе, не очень-то был и нужен, Игорь лёг на постель поверх одеяла. Лёжа на спине, он заложил руки за голову и подумал о том, что судьба распорядилась оставить его в живых в этом мерзком мире.
- Что ж, живи, подонок, - думал он про себя, - Посмотри ещё на мир, как через увеличительное стекло. Ведь маленькая зона, это почти то же самое, что та, большая, за колючей проволокой. Та, большая, также вся огорожена колючей проволокой, и её также охраняют солдаты доблестной армии. Но в маленькой зоне лучше всё видно, потому что далеко и ходить никуда не надо.
И, всё-таки, как хорошо, что и в этой маленькой зоне есть такие люди, как, например, Михалыч или Таисия. Каждый из них, - это один из тысячи или из нескольких тысяч. Они не оскотинились ни в большой, ни в маленькой зоне. И я не должен оскотиниться. Иначе - и жить мне тогда незачем. Если я стану скотом, то те знания, которые я понял, и которых ещё никто не знает, кроме меня, сделают этот мерзкий мир ещё омерзительнее. Если их, конечно, не разглашать всем, и использовать выборочно, в направлении бесчеловечности.
Нет, пусть уж лучше тогда я сдохну, а этот паскудный мир сгорит весь синим пламенем, как говорят в народе. -
Игорь и думать не хотел, что подхватил тубик, да и не верил в это, потому что чувствовал себя вполне нормально, и не кашлял. Считал, что это пятнышко - лишь просто какой-нибудь рубец, который остался на плевре лёгкого после жидкого плеврита, и ему просто повезло от этого. Он полагал, что ему выпал редкий шанс в зоне, открывший ему возможность побыть хоть какое-то время "на кресту" (на освобождении от работ и хозработ по состоянию здоровья).
Вот только левая половина груди его стала несколько впалой. Но это из-за того, что он долгое время не дышал этой половиной груди, научившись дышать лишь одним правым лёгким. Он считал, что сможет разработать впалую половину, сделав её опять нормальной, ведь он когда-то был неплохим спортсменом, и разрабатывал многие свои мышцы. К тому же за эти чуть не три месяца, что он пролежал на втором этаже областной больнички, там же, но на первом этаже, от тубика (туберкулёза лёгких) крякнули (умерли) пятнадцать или шестнадцать зэков-тубиков.
Зэки говорили, что Тихон, главврач туберкулёзного отделения, - козёл. Что он просто ненавидит зэков и вообще не хочет их лечить. И что он специально не даёт тем, кому надо, нужных лекарств, чтобы побольше зэков попередохло.
- А, может быть, это - страшная шутка судьбы? - подумал Игорь, - И ты сдохнешь тогда, когда уже отмотаешь почти весь свой червонец? Да что это я? От таких мыслей и шизануться недолго. Уже суеверия в голову полезли. Они лезут в голову лишь в безвыходных ситуациях.
Судьба - это то, что уже прожито человеком. А вот что меня ещё ожидает, это уже будет зависеть и от меня самого. И если я спасую перед "житейскими трудностями", тогда и можно будет думать о себе, как о тупом животном. Тогда уже можно будет и кончить всю эту дурацкую комедию. -
"ЧУДЕСНОЕ ВИДЕНИЕ"
Было тёплое безоблачное летнее утро. Зэков после завтрака уже развели из столовой по своим баракам. Некоторые бригады уже начали выводить на развод на работу. В коридоре санчасти больнички было около тридцати зэков. У дверей некоторых кабинетов вдоль стен были очереди по пять-шесть человек. Игорь стоял четвёртым в очереди у окошечка, из которого выдают лекарства. Он был "на кресту" уже неделю. Окошечко ещё не открывалось, да и в кабинеты ещё никого из зэков не впускали.
Кто-то из вольного медперсонала уже пришёл, но кого-то ещё не было. Лишь зэки-санитары в белых халатах, одетых поверх их зэковской одежды, порой выходили из одних кабинетов и заходили в другие, тихонько постучавшись перед этим в их двери. Некоторые из зэков встретили здесь своих кентов или знакомых, и переговаривались, группками, поодаль от очередей в кабинеты и у окна в конце коридора. Да и в очередях зэки переговаривались друг с другом, поэтому в коридоре санчасти стоял приглушённый гомон голосов.
Игорь стоял и думал о том, как ему на сей раз поступить, чтобы не пить все колёса (таблетки). Порядок был такой, что зэк-санитар или вольная медсестра, давали очередному больному зэку таблетки и смотрели, чтобы зэк положил их в рот. Потом подавали через окошечко пол стакана воды, чтобы тот их запил, а затем открыл рот, и показал, что у него ни на языке, ни под языком таблеток нет.
Если замечали, что зэк не выпил таблетки, то его "снимали с креста", и он был уже симулянтом, не освобождённым от работы и от хозработ. В придачу за это можно было схлопотать и ещё какое-нибудь наказание, например, лишиться очередного личного свидания, очередного отоваривания в зоновском магазине, которое может быть лишь один раз в месяц, или лишиться ещё чего-нибудь.
Игорю надо было выпивать горсть таблеток "Паск" и "Тубазид". Он уже знал, из разговоров с другими зэками-тубиками, что срок годности этих таблеток давно истёк. Но в зоновской больничке не было ничего другого. Поэтому лучше всё-таки было бы как-то постараться, чтобы их не пить.
Вчера Игорю это частично удалось. Он разделил на площадке-столике окошечка горсть своих таблеток на три части, сказав медсестре, что не сможет всё выпить за один раз. Две части он действительно выпил, открывая рот и показывая медсестре, что и над, и под языком, таблеток нет. В третий же раз, он закинул колёса под язык и, выпив остаток воды, открыл рот, протягивая при этом медсестре пустой стакан. Она взглянула ему в рот, потом отвлекла взгляд, чтобы взять этот стакан, а когда вновь посмотрела на рот Игоря, то он уже закрывал его и смотрел медсестре в лицо честными глазами. "Следующий", - сказала она.
Игорь хотел поступить так же и сегодня, но хотел сделать это так, чтобы колёс было больше в третьей части, чем в первой и второй. Игорь стоял, опёршись плечом о стену, и думал, как нужно это сегодня сделать естественно и незаметно, чтобы не попасться.
Раздумья раздумьями, но зэк, отсидевший более трёх лет, в любом случае автоматически "сечёт" глазами и ушами. Иначе будешь часто попадать в дурные ситуации. Это - неписанный закон о самосохранении зэка в тюрьме или в зоне. У Игоря этот закон работал уже автоматически.
Очередь к окошечку образовалась так, что Игорь стоял спиной к входу в коридор санчасти. "Нормальные зэки изначально не стали бы так у этого окошка", - сразу подумал Игорь, когда занимал очередь у окошечка, - "Они стали бы лицом к входу". Ведь только оттуда зэку можно ожидать возможного появления ментов (дежурных прапорщиков или офицеров режимно-оперативной части колонии). По-видимому, сегодняшние первые два-три зэка в очереди были козьей породы, и очередь получилась такой уродской.
Вдруг, гомон зэков резко прекратился. Слух Игоря автоматически "усёк" это. "Менты", - подумал он. Но стука ментовских сапог не было слышно. "Наверное, кум (офицер оперативной или режимной части колонии)", - подумал Игорь, и его мысли пошли нужным для зэка порядком. "В карманах ничего запретного. Форма одежды?" Расстёгнутые пуговицы он уже спокойно застёгивает правой рукой. Левой медленно вытаскивает из кармана пидорку (так называют зэки головной убор, обязательный для ношения летом каждым заключённым) и медлённо одевает её, почёсывая при этом голову.
"Теперь всё в норме. Да. Наверно это - Баранчин", - подумал Игорь в наступившей после гомона тишине.
Только лишь главный кум зоны (начальник режимно-оперативной части колонии), майор Баранчин, мог так тихо подходить к зэкам. Для этого у него на сапогах не было подков, и подошву для сапог ему сделали мягкой в зоновской сапожке (мастерской по ремонту обуви). Главный кум был самым опасным для зэков человеком в зоне.
Зэки, которые были в секторе видимости Игоря, поворачивались или уже повернулись в сторону входа в коридор санчасти, и смотрели в ту сторону молча. Но шагов никаких Игорю не было слышно. "Наверно уже устроил кому-то шмон (обыск)", - подумал Игорь, - "Сейчас можно уже и повернуться, и посмотреть, кого он там уже шмонает". Игорь, медленно и естественно поворачиваясь, опёрся о стену уже не плечом, а спиной, и без каких-либо эмоций на лице, повернул его к входу в коридор санчасти, и... остолбенел.
Работать продолжали лишь его глаза. Всё остальное, - и мысли, и тело, как бы сами собой отключились. То, что он увидел, было каким-то чудом или чудесным видением. По коридору, мимо молча смотревших "на это" зэков, как бы на волне воздуха, бесшумно проплывали белокурая женщина с белокурой девочкой. Они держали друг друга за руку, а их лёгкие и красивые платья, нежных пастельных оттенков розового, голубого, жёлтого, зелёного и белого цветов, как бы трепетали от той воздушной волны, которая как бы несла их от входа и далее по коридору. Лицо женщины было таким красивым, как лицо кинозвезды Мерлин Монро с обложки красочного журнала. Фигура женщины была обаятельно женственной. А маленькая девочка с огромным полупрозрачным белым бантом на голове, как с нимбом у святых, была, в своём полувоздушном платьице, как настоящий маленький ангелочек. Обе они были просто небесными созданиями.
Взгляд Игоря скользил от прекрасного лица женщины ниже, по её груди, по её животу, ниже. Там лёгкое и воздушное платье женщины прижималось к низу её живота и к ногам, образуя при этом те формы, от которых мужчина не может оторвать своих глаз, а кровь начинает бурлить в его жилах природным зовом. И тут Игорь удивлённо увидел, что женщина с девочкой вовсе не плывут на воздушной волне, а всё же идут по полу санчасти. А звуков их шагов не слышно в тишине лишь потому, что подошвы их обуви очень мягкие.
На ногах женщины были красивые босоножки золотого цвета, на довольно толстой, но лёгкой, сплошной с завышенным каблуком подошве. Тонкие золотые ремешки босоножек, красиво переплетаясь, охватывали ноги женщины значительно выше её щиколоток. Это усиливало и красоту обуви, и красоту её ног. Обуви девочки-ангелочка Игорь заметить не успел, так как женщина с девочкой зашли в кабинет, который был почти напротив Игоря, чуть дальше по коридору. "Зубной врач", - гласила старая самодельная табличка на двери этого кабинета.
Последнее, что Игорь успел заметить, это красивую фигуру женщины со спины. Увидел её тонкую талию и красивый силуэт широких женских бёдер, который так привлекает взгляд любого мужчины. До него воздушной волной донёсся и лёгкий аромат тонких и нежных женских духов, которых он вообще не ощущал уже несколько лет.
Остолбеневший и заворожённый, он смотрел на дверь, за которой скрылись прекрасная женщина с чудесным ребёнком. Всё остальное вокруг, как бы исчезло для него. В голове стояло только это чудесное видение, как сон, - проплывшая мимо него изумительной красоты женщина, державшая за руку маленькую девочку-ангела. Всё это действительно выглядело в зоне, как в сказочном сне.
Тишина стояла ещё несколько секунд после того, как дверь за женщиной закрылась. Потом тишину резко прорвало. Это опять загалдели зэки. От этого наступившего галдёжа, Игорь и пришёл в себя. Галдёж был совсем не такой, какой обычно бывает там, где собирается много зэков. Обычно это гнусавый галдёж, потому, что зэки говорят друг с другом как бы в нос, так, чтобы рядом стоящие другие зэки не могли разобрать того, о чём они говорят. Это является как бы формой защиты от возможных стукачей. И к такому базару (разговору) зэки постепенно привыкают в зоне. Сейчас же слова были не гнусавыми, а отчётливыми.
"Кто это? Вот это баба! Зубной техник. К зубнику пошла. Его жена? Жена мента? А чья? Красивая. А корма какая!", - отчётливо доносилось из общего гомона. Доносились и другие реплики, и по ним Игорю стало понятно, что никто из присутствующих зэков толком не знает, кто это женщина, и многие, а возможно и все, видят её впервые.
Вскоре открыли окошко и начали выдавать таблетки. У Игоря мысленно, как перед глазами, всё ещё стояло видение "проплывающей" прекрасной женщины с ребёнком. Когда подошла его очередь, он увидел, что таблетки выдаёт зэк-санитар. При нём можно было все колёса заложить под язык, выпить глоток воды и открыть рот. Да тот в него и не посмотрел бы. Но очарованный недавним видением, Игорь выпил все колёса, и только по дороге из больнички в свой отряд он осознал это. Он выругал себя за это в мыслях кретином и болваном, но через минуту он вновь был в плену у недавнего чудесного видения.
Оно было так прекрасно, что вновь и вновь всплывало в его мыслях как перед глазами. Но оно также и усиливало всю отвратительность и серость окружающей зоновской действительности. И убогость внешности зэков, в том числе и его, Игоря. Разница во внешнем обличии недавнего видения с зэковской действительностью, в которой Игорь был маленькой составной частью, зияла как непреодолимая пропасть. И эта разница так шарахнула Игоря, как кувалдой по голове, что как бы вогнала его в зоновскую землю полностью, так, что ничего и не осталось на поверхности.
НЕМНОЖКО О ЗОНЕ
Игорю шёл тридцать первый год. Сел он в двадцать шесть, по статье 103 УК России, за убийство без отягчающих обстоятельств, и "принёс с собой" в колонию усиленного режима червонец своего срока. Он был высокого роста, худощавый, спортивного телосложения. Имел правильные черты лица, карие глаза, прямой нос, высокий лоб и с покатой ямкой подбородок. Губы его были не тонкими, и при разговоре чуть обнажался верхний ряд белых крупных зубов. Голос его не был грубым или хриплым, да и по внешности он выглядел лет на семь моложе своего возраста.
Зона уже наложила на его лицо и "свои отпечатки". Но две вертикальных морщинки между чуть нависшими широкими бровями и две вертикальных морщины на впалых щеках, придавали лишь некоторую мужественность его лицу. Его чуть скошенный влево нос, шрам на левой брови и своеобразный, не мигающий при посторонних резких движениях прямой взгляд, направленный или в лицо встречного человека или в глаза своего собеседника, выдавали то, что когда-то он занимался каким-то видом единоборства. Руки его были длинными, а ладони несколько широкими, в сравнении с его запястьями. Ногти на длинных пальцах его рук были удлинённой формы. Остриженная наголо голова была правильной формы, без бугорка под затылком. Залысин не было.
Его одежда говорила о том, что он имеет свой вес в зоне. Одежда не бросалась в глаза тем, что он носит что-то не положенное по форме одежды зэка в зоне, но она состояла из вещей, которые в зоне были не у каждого зэка. Рабочий костюм, выдававшийся простым рабочим на воле, из чёрного милюстина, и сшитая из такой же чёрной материи пидорка - для лета. Стёганная удлинённая фуфайка из такого же материала с солдатской шапкой, перекрашенной в чёрный цвет, - были для зим. Всё это было резким контрастом с той ЧИСовской одеждой, которую выдавали зэкам в зоне, и которую зэки так и называли чисовской. (ЧИС - Часть Исправительного Содержания заключённых).
Больше половины зэков в зоне ходили полностью или частично в чисовской одежде. Эта синевато-серая, мышиного цвета одежда, через неделю её ношения зэком, неизменно становилась измятым безобразным рубищем, с выпученными локтями на куртке, и с выпученными коленями на штанах. Складки и выпучивания оставались на чисовской одежде уже навсегда. Чисовская пидорка, с длинным, постоянно каким-то измятым козырьком, из той же чисовской материи, всегда выглядела как бы уродливо измятой. Эта одежда выгорала и летом и зимой, придавая ей и тому, кто её носит, отвратительный вид какого-то убожества.
Своим кирзовым сапогам Игорь своими руками придал форму яловых сапог, при помощи обувного крема и разогретого паяльника, - для носов сапог, которые он сделал узкими и "обрубленными"; и ножа с наждачной бумагой, - для изменения торцов подошвы и каблуков. Выглядели сапоги после этого много лучше тех, что "под заказ" перетягивали в зоновской сапожке два зэка сапожника, бравшие за эту свою "сверхурочную" работу до четырёх плит плиточного чая. Талант художника пригодился Игорю в зоне и в этом "сапожном" случае. Знающие зэки говорили, что у него "золотые руки", но сам Игорь знал, что руки подчиняются лишь голове их обладателя.
В зоне сидели в основном первоходочники по "тяжёлым" статьям, и Игорь был из их числа. Лишь немногие из пожилых зэков на этой зоне мотали свои вторые срока, да и то лишь потому, что их первые судимости были много лет назад, и к моменту их следующего осуждения к новому сроку, считались уже погашенными по сроку давности.
В зоне были зэки из многих регионов Советского Союза. Игоря сюда пригнали этапом с Алтая. Зэков пригоняли сюда этапами и из других зон Союза потому, что эта зона строила большой свинокомплекс на 108 тысяч голов скота, состоящий из двух, соединённых воедино свинокомплексов по 54 тысячи голов каждый.
Стройка нуждалась в дешёвой рабочей силе, каковой и являлись зэки Страны Советов. Огороженный запретной зоной с вышками для солдат-часовых, этот выездной рабочий объект зоны усиленного режима был разделён забором из колючей проволоки на две части или на две половины. Назывались эти части первой и второй очередями объекта "Свинокомплекс". У каждой очереди объекта были свои въездные ворота с "вахтами", через которые и завозили зэков на работу. Переходить через забор из колючей проволоки, отделявший одну очередь от другой очереди свинокомплекса, зэкам было запрещено.
Этот свинокомплекс несколько позже, хотя зэки будут ещё выезжать, и достраивать его вторую очередь, станет уже называться "ударной комсомольско-молодёжной стройкой". Об этом сами зэки будут знать, прочитав огромный плакат, установленный перед въездными воротами первой очереди свинокомплекса. С торцов железных фургонов, в которых возили зэков на работы, сзади и спереди их, были по одному маленькому оконцу, с приваренными на них решётками. Через эти оконца зэки и узнали то, что было написано на этом огромном плакате.
Большинство зэков с первой очереди свинокомплекса будут ездить уже с зэками второй его очереди, чтобы достраивать её. Но по всему периметру свинокомплекса будут, как и прежде, на вышках стоять солдаты. А на первую очередь будут вывозить уже студентов ВУЗов города, чтобы те произвели внешнюю и внутреннюю покраску двухэтажного административного здания всего свинокомплекса. К тому же, этот построенный зэками свинокомплекс станет ещё и трамплином, при помощи которого глава области "перелетит" уже в Москву и станет секретарём ЦК КПСС, а затем и членом Политбюро ЦК КПСС.
Был и ещё один выездной рабочий объект, который считался самым лучшим для зэков этой зоны. Это был объект ЖБК или Железобетонный комбинат. На объект ЖБК зэков вывозили в три смены на двух, таких же, как и для вывоза зэков на свинокомплекс, длинных железных фургонах-полуприцепах, сваренных из двухмиллиметрового листового железа. Каждый фургон в дороге охранялся двумя автоматчиками внутренних войск. Один из них находился в узком тамбуре впереди фургона, а другой, - в почти таком же тамбуре, но сзади фургона.
На строительство же свинокомплекса зэков вывозили лишь раз в день, но уже семнадцать таких фургонов. Каждый фургон мог вместить сотню зэков. Но если из-за поломок автомобилей приходило меньше фургонов, то, с помощью солдатских пинков и служебных собак, в фургоны можно было загнать и по сто десять, и по сто двадцать зэков.
В зоне было и местное производство, которое зэки называли промкой, от слов промышленная зона. На промке был цех металлоконструкций и штамповочный цех. А также заканчивали оборудование для работы двух цехов от радиозавода.
На выездных объектах "местным" зэкам, родственники или вольные их друзья могли делать перебросы через запретную зону, в назначенное им время и в назначенном месте. Они, таким образом, снабжали местных зэков деньгами, продуктами питания и одеждой. Так же они могли перебрасывать и то, что было в посылках, пришедших на их адреса из других мест Союза, если об этом просили их зэки-родственники или друзья зэки из зоны.
Затем такие перебросы зэкам нужно было незаметно провезти в зону. Это называлось "провозом", и его не всегда удавалось сделать. Приблизительно третья часть из всех провозов изымалась у зэков на общих шмонах, по их возвращению в зону с выездных объектов. Всем изъятым на этих шмонах распоряжалась оперативно-режимная часть колонии.
Но перебросами и их провозом, хоть немного кормилась зона. Столовая, как говорили сами зэки, "распродавалась на корню" зэками, работниками столовой. Поэтому зона считалась по зэковским понятиям полуголодной зоной. И если бы не было выездных объектов, то тогда она стала бы уже голодной зоной.
За первые годы своего пребывания в зоне Игорь уже успел хапнуть лиха. Первые три года были для него действительно голодными. Особенно голодно было после того, как он продержал двенадцать суток голодовку в ШИЗО (в штрафном изоляторе). Только через два года после неё он смог хоть как-то "придти в себя", и его вес достиг семидесяти килограммов в сапогах и в летней одежде. На воле же его вес был восемьдесят килограммов без одежды. Узнать свой вес можно было в столовой зоны, где невдалеке от окон раздачи пищи стояли напольные весы, на которых взвешивали в мешках гнилые свеклу, морковь и картофель, привозимые в столовую из-за зоны.
Игорь уже "успел" побывать в шести отрядах. Перевод зэка из одного отряда в другой, - это почти то же самое, чем является "на воле" переезд человека на жительство из одного города в другой. Только "на воле" человек может как-то спланировать свой переезд и подготовить его, а в зоне такой перевод зэка происходит за считанные пару часов после ужина до отбоя. За это время зэк должен собрать все свои пожитки: т.е. уложить все свои вещи в свой сидор (вещмешок), скатать в рулон матрац с подушкой, одеялом и постельным бельём, и чем-то перевязать эту скатку, чтобы её можно было нести. И явиться зэк должен с этими своими пожитками в новый, не знакомый ему мирок зэков другого отряда и другой бригады, для дальнейшего своего существования в зоне.
ЮРКА
Игорь шёл из больнички в "свой" отряд, и мысли его были заняты чудесной картиной, увиденных им сегодня вольной женщины с девочкой.
- Игорь! - услышал он оклик.
Из двери будки вахты входа на промку выходил его хороший и давний приятель Юрка Яковлев. Игорь подошёл к нему.
- Здравствуй, Юр, - сказал он, поздоровавшись с Юрием за руку.
- Игорь, как хорошо, что ты попался,- тихо заговорил Юрий, не давая больше Игорю открыть рта, - Пойдём ко мне, чифирнём. У меня есть индюха с конфетами, - радостно говорил он, - Марика нет. Он на свиданке. А Генка начинал уже заваривать, когда я сюда пошёл бумаги относить. Пока дойдём, - уже заварится. -
- Пошли, - согласился Игорь.
Юрка работал в Отделе труда, где работали кроме него ещё два зэка. Он был на пару лет старше Игоря. Срок у него был двенадцать лет. За сберкассу. Он "взял" её вдвоём с подельником без мокрухи (без убийства). Мокруха и не планировалась Юрием, при разработке им плана, а револьвер "Наган" был нужен лишь для испуга работниц сберкассы.
Взяв сберкассу, Юрка с подельником поехали на Чёрное море и пару недель там "погудели". Затем Юрка поделил оставшиеся деньги пополам, отдав половину подельнику, и сказал ему, что пора разбегаться в разные стороны. Юрка наказал ему, что пять лет они не должны ни встречаться, ни общаться друг с другом. На этом они и расстались.
Но Юркин подельник, недалёкий парень, успел за три года промотать свои двенадцать тысяч рублей. Затем он "сколотил" команду из каких-то трёх ублюдков, как об этом говорил Юрий, рассказывая Игорю свою историю, чтобы "взять" какую-то другую сберкассу. Юркин подельник говорил своим новым компаньонам, что он один раз уже брал сберкассу, и всегда ссылался на Юрку, как на профи, который взял его тогда на это дело.
Разболтал он им много, даже место, где они "взяли" сберкассу, и Юркино имя, и многое другое. Но на своём деле они погорели. Их повязали в самом помещении сберкассы. Менты взяли их "в оборот" так, что те выболтали всё что знали, и чего не знали.
Юрку "взяли" неожиданно. После того, как он расстался с подельником, он устроился на работу инженером на завод в другом городе. Он уже получил от завода квартиру, познакомился с женщиной, с которой они решили подать заявление в ЗАГС. Уже был подписан приказ директора завода о назначении Юрки главным инженером этого завода. И тут - патруль, облава.
У Юрки была "красная полоса" на его "деле" в зоне. Это означает - склонен к побегу. Юрка выпрыгнул через стекло из окна кабинета следователя со второго этажа. Но под окном оказался милицейский УАЗик. О его железную крышу Юрка сломал тогда ногу. В зоне с такой "полосой" в деле, ему было запрещено работать на выездных объектах. Только лишь в самой зоне или на местной промке. В Отделе труда Юрка работал уже два года с лишним, а сидел он уже восьмой год.
Отдел труда находился по правую сторону от входа с вахты в зону, если смотреть от её КПП (контрольно-пропускного пункта), в бараке изогнутом буквой Г, только перевёрнутой "с ног на голову", то есть на сто восемьдесят градусов. Этот барак находился рядом с кирпичным бараком бани, и как бы прикрывал его правый торец своим более длинным крылом или ножкой перевёрнутой буквы Г. Эту длинную часть барака занимал какой-то ментовский склад. Лишь раза два в год к крыльцу этой части барака подъезжал крытый брезентом военный грузовик, и из него выгружали что-то и загружали в него что-то солдаты, но никогда не зэки. Юрка сказал как-то Игорю, что это какой-то архивный ментовский склад. А с торца другой, меньшей части барака, был вход в Отдел труда. У крыльца в три ступеньки росли высокие кусты сибирской акации, которые несколько загораживали своей листвой крыльцо и вход в это крыло барака летом.
В не слишком длинном коридоре было два кабинета. Кабинет вольного начальника был налево от входа, и кабинет Отдела труда, чуть дальше по коридору, но по правой стороне коридора, где и работали три зэка. Кабинет начальника был постоянно закрыт на ключ, да и появлялся начальник в Отделе труда вообще раза три-четыре в месяц, редко заходя в свой кабинет. Он лишь забирал в кабинете зэков нужные ему бумаги, приносил какие-нибудь новые бумаги, давал нужные указания зэкам по работе и уходил опять за зону.
Были в этом крыле барака ещё две складские комнаты для бумаг, с постоянно закрытыми на ключ дверями, и маленький туалет с одним унитазом и с металлической раковиной под краном холодной воды. Менты, да и простые зэки, редко лукались (заходили) в Отдел труда. Козлам там вообще делать было нечего. Лишь бугры (бригадиры бригад зэков), в конце каждого месяца, сдавали в Отдел труда свои отчёты, наряды, о выполненных их бригадами работах, и ежемесячные табели о выводе зэков на работу.
Работали в Отделе труда, как правило, допоздна. Это было не только разрешено администрацией колонии, но было необходимо для столь маленького штата работников, поэтому у Юрки частенько можно было и попить чайку, и посидеть-поговорить спокойно. Отсутствие некурящего Марика или Марка Яковлевича, говорило о том, что сегодня можно будет и покурить прямо в кабинете, не выходя для этого на крыльцо барака.
Когда Юрка с Игорем пришли, Геннадий, молодой худощавый среднего роста чернявый зэк, вздохнул с облегчением, - Ну, наконец-то. Уже и нифеля (заварившиеся в чае чайные листья) все опали. Привет, Игорь. Садись, чифирнём с конфетами. -
Юрка приподнял фольгу от пачки чая, которой была накрыта белая двухлитровая эмалированная кружка со следами потёков чая, стоявшая на зэковской тумбочке в углу у окна, и заглянул в кружку.
- Точно, опали, - сказал он и потянул носом, - Индюха! А запах какой! -
В кабинете Отдела труда было три старых письменных стола. Они стояли буквой Т. Один стол стоял поперёк маленького кабинета, в его конце, ближе к окну. А два других, сдвинутые друг к другу обратными сторонами, стояли вдоль кабинета. Они торцами были приставлены к обратной стороне стола, стоявшего поперёк кабинета. За столом, который был ближе к окну, работал Геннадий, за столом справа от входа в кабинет - Юрий.
Игорь сел на стул, стоявший у стола слева, за которым работал Марик. У двери кабинета справа и слева, возле стен, стояли старые шкафы для бумаг. Над тем, который был справа от двери, и который был пониже, на стене висела большая самодельная тройная полка для бумаг.
- Привет, Гена, - Игорь протянул Геннадию руку через стол, стоявший поперёк кабинета. Тот, пожимая правой рукой его руку, левой уже ставил на стол третий гранёный стакан, взятый им с круглого обшарпанного алюминиевого подноса, на котором стоял стеклянный гранёный графин с водой. В воздухе поплыл аромат индийского чая, считавшегося дефицитом и на воле. Пока Геннадий наливал чай в стаканы Юрий достал из тумбочки небольшой кулёк из обёрточной бумаги.
- По две конфетки на брата. Обжираться не будем, - сказал он, выкладывая на стол парами шесть конфет в обёртках, - Кофейные батончики, - уточнил он содержимое конфет.
Зэки в этой зоне не пили настоящий чифир. Чифир - это маленькая двадцати пяти граммовая пачка чая, заваренная в полулитровой кружке воды. Здесь, в зоне усиленного режима, зэки хотя и говорили "чифирнём", но пили просто достаточно крепко заваренный чай, который иногда они называли купец, купчик или купеческий чай.
В зоне процедура чифирения была такой, что все, кто участвовал в ней, пили из одной кружки или из одного стакана, пускавшегося по кругу, по часовой стрелке. Каждый мог сделать по три глотка и передать кружку или стакан с чаем следующему. Чай по ходу чаепития подливался из чифирбака, - из стеклянной банки или большой эмалированной кружки, в которой чай был заварен, и в которых, в основном, его и заваривали зэки.
Но в местах, подобных сегодняшнему, где находился Игорь, если хватало на это посуды, то каждому человеку можно было налить чай и в отдельный стакан или в отдельную кружку, а в процессе чаепития, чай подливали всем поровну из чифирбака до тех пор, пока чай там не заканчивался.
- Ты чё-то сёдня какой-то не такой, - сказал Юрий, обращаясь к Игорю, звучно отхлёбывая горячий чай из стакана, - Стряслось чё-нибудь? -
- Да нет, всё нормально, - Игорь с удовольствием отхлёбывал чай и ставил горячий стакан на стол, после каждого глотка, - Бабу какую-то вольную сегодня на больничке увидел. Чуть крыша не поехала. -
- Я тоже видел с крыльца, когда старые нифеля из кружки в урну вытряхивал, - вставил Геннадий, - Ж... вот такая, - развёл он руки в два раза шире своих плеч, - С дочкой своей маленькой шла. Я ж тебе говорил, Юр, - посмотрел он на Юрия.
- А-а-а. В больничке, говоришь, увидел, - уточняя, сказал Юрий, - Так это зубной техник. Мансур вчера говорил, что ему завхоз санчасти сказал. Фиксы и протезы будет зэкам ставить. -
- Елизар говорил? - уточняя, спросил Гена. И после утвердительного кивка головой Юрия, отхлёбывавшего в это время свой чай, добавил, - Если Мансур сказал, - значит, так и есть. Евреи всегда всё первыми узнают. -
Мансур Елизаров, один из подпольных советских миллионеров, "сидел" в этой зоне со сроком пятнадцать и пять. Пятнадцать лет зоны и пять лет ссылки после зоны. Сидел он уже семь лет. Эта зона была у него третьей за этот его срок. Он числился за КГБ, и его гоняли этапами из одной зоны в другую, чтобы он не смог нигде "пустить корни". По его "делу", ему можно было работать лишь на общих работах, но он уже побывал в этой зоне и завхозом санчасти, и завхозом столовой, и завхозом тех училища. Однако после каждой проверки КГБ в зоне, его "снимали" с работы завхозом и "отправляли" простым рабочим в какую-нибудь бригаду на промзону.
О Мансуре был даже отдельный рассказ в последнем выпуске книги из серии "Записки следователя". Игорю попала эта книга в руки от начальника его отряда, которому её тоже дал кто-то "на воле" лишь на один день. "С условием - не больше, чем на пятнадцать минут. Потом я ухожу", - сказал тогда начальник отряда, давая книгу Игорю. Игорь с Юркой, как-то, пару лет назад, около трёх месяцев занимались уроками скорочтения, и Игорь успел за пятнадцать минут прочитать этот довольно-таки большой рассказ.
С Мансуром он познакомился здесь же, у Юрки. К еврею Марику часто приходили по вечерам другие зэки евреи. Мансур был "бакинским евреем". Он родился и жил в Баку.
"У евреев принято кучковаться", - объяснял это Игорю Юрий, - "Здесь я узнал много всяких их повадок и штучек. Кое-что надо об этом знать. Есть чему и поучиться, - резюмировал он тогда, - Но, Игорь, никогда не говори при них фактов компрометирующих тебя или твоих друзей и близких. Они всё это точкуют в своих мозгах. И в любом случае, если им будет это выгодно, они используют этот компромат против тебя, когда ты и не будешь ожидать ни от кого ничего плохого. А сами они будут после этого улыбаться тебе в лицо, как лучшие друзья. И будут делать вид, что сочувствуют тебе, как будто это сделали не они, а кто-то другой".
Как-то, встретив Мансура, Игорь сказал ему в разговоре, что прочёл о нём рассказ в "Записках следователя". А когда спросил, точно ли всё описано, то Мансур лишь поморщился.
"Ну, ты же уже хорошо знаешь ментов. Вранья там на семьдесят процентов. А может и больше. Вот, хотя бы. Какой срок там мне дали?" - спросил он. "Двенадцать и три", - ответил Игорь. "А у меня пятнадцать и пять. Даже по этому можно судить об их правдивости. Я тоже читал этот рассказик".
За время чаепития Игорь, Юрий и Геннадий разговаривали о зоновских новостях и курили. Была хорошая дружеская атмосфера.
- А чё у тебя крыша-то поехала в санчасти? - спросил через какое-то время Юрий.
- От такой ж... у любого крыша поедет, - хохотнул Геннадий.
- Да нет, Юрка, - грустно сказал Игорь, - Просто увидел сегодня гигантскую разницу. И понял, насколько мы оскотиниваемся здесь. -
- Не надо, Игорь. Попади эта баба в такие же условия, она, может быть, и действительно оскотинилась бы. Ты же её не знаешь. Да ты сам видишь, как из большинства зэков здесь уже сделали быков и баранов. А из остальной части - больше половины козлов да уродов...
Но ты же не оскотинился. Помнишь, какой ты был после голодовки? Скелет из Бухенвальда. А сколько уродов за корку хлеба на х... лезут или в козлы?
Не надо, Игорь. Ты уже не оскотинишься, - прерываясь, говорил Юрий, допивая горячий чай из стакана и, время от времени, нервно затягиваясь дымом сигареты без фильтра. Он обжёг пальцы ставшим маленьким уже окурком, затушил его в старой консервной банке, служившей сегодня пепельницей, и откинулся на спинку стула.
- Подправь лучше мне гравюру, - нарушил он возникшее минутное молчание, - Ты же спец. Да и учитель мой. За неё мне индюхи принесут. Да и пожрать чего-нибудь. -
- Давай, посмотрим. О-о-о! Да ты делаешь успехи, - сказал Игорь, посмотрев на прямоугольник толстой фанеры, вытащенный Юрием из-под каких-то папок с полки, висевшей на стене, - Ты уже начал и портреты строгать. -
- Да какие там портреты. Ты посмотри на фото. Разница как между быком и курицей, - Юрий положил на стол фотографию женщины, - Нужно волосы строгануть. Я ещё не умею этого делать. И сделай, чтобы она хоть чуть-чуть была похожа. Можно? Или совсем нельзя? -
- Доставай резаки, морилку и ручку с пером, - сказал Игорь.
Через полчаса, кое-где подрезая и подправляя резцом, вырезая им же локоны и пряди волос, и подправляя, пером, обмакнутым в морилку, там, где Юрий вырезал больше, чем это было нужно, Игорь закончил работу.
- Ну, вот и всё, - сказал он, распрямляя плечи.
- Вот это да-а-а-а! Лучше, чем на фотке. Из г...на конфетку сделал, - восхищался вошедший Геннадий. Юрий до этого всё время неотрывно наблюдал, как и что Игорь делает. Геннадий же был на стрёме или на шухере, что в прямом смысле означает одно и то же. Он следил за безопасностью, чтобы они не попались за запрещённым в зоне занятием.
Всё это время он то курил, стоя на крыльце, то выносил вытряхнуть из банки-пепельницы окурки в урну, стоявшую у крыльца, то выходил и бросал в урну какие-то изорванные бумаги. В общем, тусовался взад-вперёд, больше времени находясь на крыльце, чем в помещении. Стоять на крыльце просто так, и столь длительное время, могло быть подозрительным в зоне, где везде есть лишние глаза и уши.
- Мне бы такой талант, я бы в зоне как сыр в масле катался, - говорил Геннадий протяжно, вертя в руках прямоугольную тёмно-коричневую фанерку с вырезанным на ней портретом женщины.
- А волосы я, наверное, никогда не научусь вырезать, - произнёс Юрий с горечью в интонации, - У тебя руки гибкие и сильные, а у меня, как грабли. -
- Научишься ещё, если хорошо захочешь. Пора мне уже и в отряд катить, - сказал Игорь, глянув за окно и поднимаясь со скрипящего стула - Да и вам пахать надо... -
- Всё в норме, - откликнулся Юрий, пряча фанерку с портретом вновь под папки с бумагами, - Стружки мы щас уберём. Заходи, Игорь, в любое время. Не забывай. А именно послезавтра вечером - обязательно.
Сегодня я лаком на ночь покрою, а завтра уже высохнет, и отдам. За такой портрет и чай, и жрачка будут. Да и Марик со свиданки чего-нибудь притянет.
В общем, послезавтра, сразу после ужина приходи обязательно. Да и завтра заходи. Чай с конфетами может ещё останется. Хотя, навряд ли, ведь Шашников вечером должен зайти.
А бабу эту из санчасти, Мансур сказал, зовут... м-м-м... Светлана... э-э-э... Забыл. В общем, Светка. -
- Да мне без разницы, как её зовут. Зубы у меня пока в норме. Ну, пока, мужики, счастливо, - пожимая на прощанье руки друзей, сказал Игорь и вышел.
НЕОЖИДАННОЕ ЗНАКОМСТВО
В стационаре больнички было три похожих друг на друга палаты, с двумя окнами в каждой. Палаты располагались по левую сторону коридора от входа. Далее были дверь каптёрки и дверь посудомойки. По правую сторону от входа по коридору располагались двери в комнатки-каморки завхоза санчасти, жилой каморки-кабинета зэка, лечащего врача Могилы, где он никогда не принимал больных, жилой каморки двух зэков-санитаров стационара, "вольного" мужского туалета, хозяйственной складской комнаты и туалета для больных зэков.
В конце коридора, в его торце, была широкая двухстворчатая дверь, через которую иногда заносилось то, что привозилось в складскую комнату. Эта дверь выходила на крыльцо на правом торце барака больнички. Эта дверь была постоянно закрыта на ключ. Прогулочного дворика для больных не было вообще. Душевых комнат также не было. В каждой палате постоянно было по две-три свободных койки для больных.
Игорь лежал на боку на своей койке поверх одеяла. Его палата была третьей, последней от входа. Перед ним, рядом с подушкой лежала раскрытая книга. День уже клонился к вечеру, и Игорь читал, лёжа на боку.
В палате было восемь металлических коек с восемью старыми деревянными тумбочками грязного тёмно-зелёного цвета, стоявшие рядом с каждой койкой у изголовья. Кроме Игоря в палате было ещё трое. Но эти три зэка-мужика, с возрастом за пятьдесят, почти всегда, и днём и ночью, спали. Они поднимались с кроватей лишь поесть, принять принесённые для них лекарства или уколы и сходить в туалет.
Было видно, что зона уже достаточно измучила их работой как трудом-перевоспитателем, пришибла различными зоновскими порядками и пропитала их непреодолимым страхом. Так как им жилось здесь, на больничке, они уже по несколько лет не жили. Сейчас они боялись любым своим неосторожным действием спугнуть свалившуюся на них удачу. Спать или притворяться спящими и ни во что не вмешиваться, ни с кем не разговаривать и ни с кем не общаться, - стало для них защитной реакцией самовыживания для столь убогого их существования в зоне.
По коридору послышались шлепки шагов какого-то зэка из второй палаты в сторону туалета. Они затихли у открытой двери палаты, где лежал Игорь, и пошлёпали в его палату. Игорь повернул голову.
- Привет, Игорь! Чё? Сёдня положили? Как хорошо. А то уже три дня даже побазарить не с кем, - говорил молодой зэк, усаживаясь на соседнюю койку и протягивая Игорю руку. Это был Чёрный. Имени его Игорь не знал, знал только его погоняло. Они как-то были с ним в одной, выезжавшей на свинокомплекс бригаде.
Это был парень лет двадцати пяти, с головой похожей на перевёрнутую вниз стеблем грушу, с редкими зачифирёнными кое-где до тёмно-коричневых пятен зубами и с большими быстрыми тёмными глазами. Жил он "мужиком", но постоять за себя умел. В зоне он жил в "семейке" из четырёх зэков, из которых двое были из этого города, и они нередко ловили перекиды на выездном объекте.
- Привет, Чёрный, - откликнулся Игорь, пожав его руку и садясь на койке, засовывая ноги в шлёпки, - Да я здесь уж неделю. Тоже тебя ни разу не видел, - говорил Игорь, также радуясь тому, что будет хоть с кем словом перемолвиться.
- А-а-а. Ты всё со своим английским, - кивнул Чёрный на открытую книгу, в которой увидел английский текст, - Поэтому и не видать тебя. Слушай, у тебя чифирбак есть? У меня есть чай и кипятильник. А свою банку я вчера об пол случайно разбомбил. -
- Есть, - ответил Игорь, закрывая самоучитель английского языка и, положив его в тумбочку, достал из неё зелёную двухлитровую эмалированную кружку и поставил на тумбочку.
- У-у-у... Ништяк (хорошо), - протянул Чёрный, - Слушай, пойдём сначала покурим, а потом чифирку забодяжим. А то я курить пошёл. С фильтром тебя угощу. Ко мне вчера Колёк приходил, принёс. -
- Покатили. Я и сам уже собирался сходить, - сказал Игорь, доставая из выдвижного ящика тумбочки коробок спичек.
Они покурили в маленькой комнатке-умывальнике, расположенной, как прихожая, перед входом в сам туалет. Потом пошли в палату Чёрного. Он вскипятил в кружке воду самодельным кипятильником, сделанным из куска спирали от электроплитки, просунутого в круглые дырочки небольшой пластинки из текстолита, с прикрученным к концам спирали электрошнуром с электровилкой. Затем Чёрный бросил в неё чуть менее четверти плиты плиточного чая и накрыл кружку старой фольгой от пакета плиточного чая.
В палате Чёрного трое таких же мужиков, как и в палате Игоря, спали под одеялами, а один, молодой белобрысый зэк с тупой физиономией, сидел на кровати у стены так, что голова и плечи его опирались на стену, тело лежало поперёк кровати, а согнутые в коленях ноги стояли на полу. Глаза его бессмысленно смотрели перед собой.
- Крыша съехала, - вполголоса сказал Чёрный Игорю, кивнув на этого зэка.
Они попили чаю, сходили и опять покурили, разговаривая при этом о житье-бытье в зоне, и о различных ситуациях, которые случались в последнее время. Выйдя из туалета, они увидели, что входная дверь стационара открыта нараспашку, а в их сторону по коридору идёт шнырь (дневальный) санчасти с двумя грязными вёдрами, чтобы набрать в зэковском туалете воды для мытья полов. Это говорило о том, что рабочий день в санчасти больнички закончился. Так было ежедневно. Дверь входа стационара оставалась незакрытой в это время часа на полтора, пока шнырь протирал тряпкой на самодельной швабре везде полы.
- О-о-о. Чуть не забыл, - сказал Чёрный, - Мне же надо отнести "Заявление" на зубы. Игорь, пойдём, на Светку посмотришь. Ж... у неё - караул! Самая красивая баба в зоне. -
- Да что я... буду стоять и смотреть, что ли? У меня-то зубы в норме. -
- Да пойдём, говорю. Не ссы. Она баба нормальная. Ничё не скажет. Я уже не раз у неё был. Она постоянно после работы здесь задерживается, - уговаривал Игоря Чёрный, - Да на такую не грех и просто так посмотреть. Пошли! -
- Ну, ладно. Пойдём, - неохотно протянул Игорь, хотя он сам никогда ещё не делал такого в зоне, да и не любил тех зэков, которые в зоне просто так ходят и смотрят. Шёл он неохотно, а, пересекая прихожую больнички, и вовсе остановился.
- Да ты чё? Пойдём. Чё тут такого, на бабу красивую посмотреть? - уговаривал его Чёрный вполголоса, почти шёпотом, - А может она через неделю уволится. Жалеть же потом будешь... -
И Игорь пошёл, вспомнив когда-то увиденное им "чудесное видение". Они зашли в коридор санчасти, и Чёрный сразу же вошёл в первую распахнутую дверь по правую сторону коридора. Игорь остался стоять в коридоре у настежь открытого входа в ярко освещённый кабинет.
- Здрасьте, Светлана Иванна! - громко сказал Чёрный, повернувшейся к нему на стук его шлёпок женщине-блондинке, с красивой укороченной стрижкой, и в белом халате, - Вот, принёс вам "Заявление", как вы вчера говорили. -
Женщина подошла к нему, взяла у него из рук листок бумаги, вырванный из ученической тетради, и быстро прочитала написанное на нём заявление.
- Ну, вот и хорошо, - сказала она, - Завтра приходите днём или в такое же время. Я сделаю гипсовый слепок с ваших зубов.
А вы что там стоите? Заходите, пожалуйста, не стойте там, - приветливо обратилась она к стоящему в коридоре Игорю, улыбаясь обворожительной улыбкой.
- Да мне не надо, - ответил Игорь, смутившись оттого, что он, как какой-то кретин, пришёл просто так, без причины, и, оторопев от такого вежливого и приветливого обращения к нему вольного человека, от чего он уже давно отвык в зоне.
- Да уж заходите, не стесняйтесь, - продолжала молодая женщина, приветливо улыбаясь, и Игорь нехотя шагнул в ярко освещённый кабинет, глядя как заворожёнными глазами на красивое лицо женщины.
- Кто же это такой стеснительный? - с улыбкой спросила она у Чёрного так, как будто он был её давнишним знакомым-приятелем.
Чёрный даже опешил от этого. Это было явно написано на его удивлённой физиономии.
- Да так... Человек... Руки у него золотые, - говорил он растерянно первое, что приходило в его голову.
- Руки золотые? - переспросила молодая женщина доброжелательно, глядя с улыбкой уже в лицо Игоря, - А с такими механизмами вы знакомы? - указала она рукой на длинный, установленный от сены до стены, "впритык" к окну, рабочий стол. На нём, кроме всякой всячины, разбросанной в беспорядке, стоял несколько необычной формы маленький настольный наждачный станочек. На торцах станочка были валики для грубой и для тонкой шлифовки изделий.
- Да это не механизм. Это игрушка для детей, - ухмыльнулся Игорь, глядя в красивое лицо женщины, после того, как мельком взглянул на этот станочек, созданный где-то на заводе специально для медицинских целей.
- Да? - уже как-то заинтересованно заговорила женщина, - А вы смогли бы обрабатывать детали на таком станке? -
У Игоря от этих слов даже глаза округлились от удивления. Он не мог даже и слова вымолвить в ответ. От такого же удивления открыл рот и Чёрный.
- Да он в руках напильником любую деталь выточит, - ухмыльнулся он вскоре, - И на валенке отполирует лучше, чем на этом станочке. Он же художник. Портреты может руками вырезать, а не то что какие-то там детали обтачивать. -
- А мне как раз и нужен такой помощник, - улыбнулась ему в лицо женщина, - А вы не хотели бы мне помогать? - обратилась она уже к Игорю, - Быть моим помощником? У меня много работы, и я одна просто не могу с ней справляться. Вы не хотели бы поработать здесь, со мной? - с улыбкой задавала она вопросы своим приятным мягким голосом.
- Я? Так я же здесь... "на больничке" лежу, - начал, было, Игорь. Но женщина перебила его, красиво махнув ладонью, как на какой-нибудь пустяк.
- А я всё улажу, - сказала она просто, - И в больнице, и с администрацией колонии. Если всё окажется так, как говорит ваш друг, - повернув лицо, она улыбнулась Чёрному так, что тот чуть ли не засиял от радости.
Она ненадолго смолкла, а потом продолжала, - Это ничего, что вы здесь лежите. Будете приходить и помогать мне в ваше свободное время, когда вы сами этого захотите. Вас как зовут? - спросила она с улыбкой у Игоря, который вновь, как заворожённый смотрел на её красивое лицо.
- Игорь, - ответил он, - Да здесь, ведь,... весь день - свободное время. -
- Игорь, - повторила женщина, - Ну вот, мы и познакомились. Меня вы уже знаете, как зовут. И очень хорошо то, что у вас много свободного времени. -
Наступила короткая пауза, как бы для того, чтобы закрепить это знакомство.
- Вы приходите сюда ко мне завтра, если захотите, конечно. После обеда. Дверь я не запираю на ключ. Она может быть просто закрытой. Но вы заходите свободно, - вновь заговорила женщина, - А я уже успею утром о вас договориться. Ну, так что? Придёте? - спросила она, улыбаясь своей обворожительной женской улыбкой.
- Если так,... то можно... Приду, - промолвил Игорь, как-то ещё не веря во всё происходящее здесь.
- Ну, а если уж так, то уж я обязательно и договорюсь. А на этом и распрощаемся... до завтра, - вновь улыбнулась женщина своей очаровательной улыбкой, - А то у меня тут ещё много работы. - неопределённо взмахнула она рукой.
- До свидания, Светлан Иванна! - выпалил громко Чёрный, выходя из кабинета.
- До свидания, - сказал Игорь, глядя в лицо женщины. Он повернулся, и, переступая через порог, услышал за спиной чуть тихое, какое-то женское, и как бы заигрывающее, и чуть протяжное - До завтра. -
Когда Игорь шагнул из кабинета в коридор, он машинально мельком взглянул вправо. Там шнырь санчасти, как-то очень уж усердно тёр шваброй обитый линолеумом пол коридора. "Подслушивающее устройство", - мелькнуло в голове Игоря, идущего следом за Чёрным. В коридоре стационара Чёрный повернулся к Игорю.
- Ну вот, - радостно осклабился он, - А ты идти не хотел... С тебя замутка чая! - пошутил он, глядя на Игоря, - Слушай, давай ещё чифирнём? А то я на баб с такими ж...ми не могу спокойно смотреть. -
- Давай, - согласился Игорь, - Я тоже... не могу. Да и на кого раньше было смотреть? -
Они вновь заварили чаю и пили его, не вспоминая больше о сегодняшнем случае, но разговаривали, рассказывая друг другу, почему-то, различные случаи из их жизни "на воле". О зоне не говорили.
Игорь в эту ночь долго не мог уснуть, чего с ним почти никогда не случалось. Перед его глазами постоянно всплывали то лицо, то лишь одни глаза, то обаятельная улыбка Светки... Светланы... Ивановны. "Смогу ли я работать рядом с такой красотой?" - думал он, но отказаться от этого уже просто не мог.
"Ладно, - рассуждал он, - Поработаю хоть с вольным человеком, который без ментовских комплексов. Ведь это всё равно ненадолго. Хоть узнаю, может, немножко о том, как люди сейчас на воле живут. Только нужно отбросить все свои чувства на х... Закрыть их на замок. Намертво. Чтобы и духу их не было. Здесь на больничке столько глаз и ушей. Могут от зависти и жлобы такую кашу для тебя заварить, что до конца срока не расхлебаешь. А можно и другой срок схлопотать".
Он ворочался в постели с боку на бок.
"Кто ты для неё? Паскудный зэк. Как и для всех других вольняшек на воле. Там всех учат бояться зэков. Тебя ведь тоже когда-то так же учили. Да и она, скорее всего, такая же, как и все. Только виду не показывает. Бабы ведь хорошие артистки. Это давно известно. Но ведь у неё такое искреннее лицо. Нельзя же так притворяться. Это же так трудно! Это же адский труд, так притворяться! Да нет. Не может быть. А может у неё из близких кто-нибудь сидел или сидит? Да чего ты не спишь-то, идиот? Расчувствовался, урод зоновский. Спи, скотина".
Но сон не приходил. А мысли не отступали. Уснул он только под утро, и снов никаких не видел.
ЗОНА
Колония усиленного режима находилась за городом, возле городского кладбища. К лагерю была проложена асфальтированная дорога, чтобы фургоны с заключёнными без помех могли добираться на объект строительства свинокомплекса. Перед воротами лагеря, по другую сторону большой асфальтированной площадки для посадки зэков в фургоны, находилась котельная с хоз. двором. Они были огорожены сплошным деревянным забором с въездными воротами. Там работали и жили в отдельном бараке расконвойники (расконвоированные заключённые). Это была так называемая расконвойка лагеря.
От площадки для посадки заключённых в фургоны, асфальтированная дорога уходила влево от ворот колонии. По правую сторону этой дороги, сразу же за расконвойкой, стояли шесть кирпичных двухэтажных двух и одноподъездных кирпичных домов, в которых жили семьи руководства колонии и некоторых работников из её администрации. Между котельной и этим маленьким городком стояла металлическая водонапорная башня, которая снабжала водой эти жилые зданий, котлы в котельной и здание с КПП (контрольно-пропускным пунктом) колонии.
По левую сторону дороги, чуть в отдалении, была ещё одна водонапорная башня, но уже для зэков в зоне. В воду этой башни, в нужные сроки, засыпались бромистые соединения, для того, чтобы снижать половую потенцию заключённых.
Вольнонаёмные работники колонии не пили эту воду, предназначенную для заключённых, и им было запрещено разглашать заключённым и их родственникам информацию о бромистых добавках в воду, подававшуюся в зону. За этой водонапорной башней сразу же начиналось городское кладбище, расположенное в сосновом лесу, и которое тянулось до шоссе. При повороте направо с дороги от зоны по шоссе можно было ехать в сторону города к свинокомплексу, строящемуся зэками.
Колония была расположена на ровном месте, и представляла в плане квадрат со стороной квадрата около километра или чуть более. Она была окружена снаружи заграждением из двух заборов из колючей проволоки и пятиметрового бетонного забора, с рядами колючей проволоки по его верху, натянутой на металлических штырях с электроизоляторами. По этой колючей проволоке в ночное время пропускался ток высокого напряжения.
Между заборами из колючей проволоки была вспаханная контрольная полоса запретной зоны. Рядом с бетонным забором стояли сторожевые вышки, выше этого забора, на которых дежурили солдаты с автоматами Калашникова. Вышки были по углам зоны, и ещё по две на каждой из четырёх сторон по её периметру. По другую сторону бетонного забора, уже со стороны зоны, была такая же вспаханная контрольная полоса. Она была огорожена от зоны лагеря ещё одним забором из колючей проволоки.
Справа от высоких въездных металлических ворот колонии было длинное двухэтажное здание из красного кирпича, в котором был КПП для входа в лагерь, и были кабинеты администрации колонии для вольных посетителей. В этом же здании были помещения для краткосрочных и длительных свиданий. Помещение для длительных свиданий было на втором этаже с четырьмя комнатами, по три кровати в каждой, с одной общей кухней и одним общим туалетом с одним унитазом. Краткосрочные свидания проходили в отдельном помещении на первом этаже через толстое оргстекло по четырём телефонам. Со стороны зоны в этом же здании на первом этаже была комната выдачи посылок и бандеролей для зэков, с отдельным входом в неё из зоны.
На плоской крыше этого здания у торца, примыкавшего к въездным воротам, находилась четырёхугольная смотровая будка, с застеклённой со всех сторон верхней её половиной. Эта будка, с чуть покатой на четыре стороны низкой кровлей, торчала на крыше здания как какой-то огромный застеклённый скворечник.
Сразу же за въездными воротами, в самой зоне был предзонник, огороженный забором из колючей проволоки. В нём солдаты с высокого помоста проверяли въезжавшие в лагерь и выезжавшие из лагеря машины, пронзая длинными острыми металлическими пиками из арматуры то, что находилось в кузовах выезжающих из зоны машин. В предзоннике каждый день делали и общий обыск (общий шмон) зэков, приезжавших с работ на выездных объектах. У предзонника, со стороны КПП, были отгорожены металлической сеткой два "отстойника" с решётчатыми дверями, в которые помещали зэков-нарушителей, выявленных при их обыске. Их участь решалась после обыска всех заключённых, приехавших в зону.