Кожемякин Михаил : другие произведения.

Николай Туроверов в Иностранном Легионе и Второй мировой войне

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:
    О службе известного казачьего поэта белой эмиграции Николая Туроверова в Иностранном Легионе и его жизни в оккупированном Париже в годы Второй мировой войны.

  Я из Африки принес
  Голубую лихорадку,
  Я в Париж к себе привез
  Деревянную лошадку.
  Иностранный легион.
  Первый конный полк. Конечно,
  Самый лучший эскадрон,
  На рысях ушедший в вечность...
  
  Давно и, честно говоря, не очень удачно собираю информацию о службе в Иностранном Легионе Франции и участии во Второй мировой войне известного поэта белой эмиграции, донского казачьего подъесаула Гражданской войны и вольноопределяющегося Атаманского полка Первой мировой Николая Николаевича Туроверова (1899-1972).
  На данный момент, согласно разрозненным источникам, картина вырисовывается такая:
  
  Полковой знак 1-го иностранного кавалерийского полка.
  
  1939 г. - Туроверов вступает в Иностранный Легион, в 1-й иностранный кавалерийский полк (1er régiment étranger de cavalerie). Этот полк, созданный в 1921 г. на базе кадров 2-го иностранного пех. полка, имел в Легионе репутацию одного из самых "русских". Согласно официальной историографии 1-го иностранного кавполка (http://foreignlegion.info/1er-regiment-etranger-de-cavalerie-historique/), на момент создания в нем числилось 128 легионеров российского происхождения, в основном - бывших военнослужащих армии генерала Врангеля, в т.ч. 33 казака.
  С 1939 по начало 1940 гг. - Туроверов служит в Северной Африке, участвует в подавлении "возмущения" друзских племен (Ближ. Восток), командует подразделением туземных солдат.
  
  Николай Туроверов на французской службе.
  
  Местом постоянной дислокации 1-го иностранного кавалерийского полка в межвоенные годы был Сус (Тунис). Следовательно, если выяснить, какие подразделения полка направлялись в 1939 г. для подавления волнений друзских племен, можно с определенной вероятностью определить номер эскадрона Туроверова.
  1940 г. - Подразделения 1-го кавполка Легиона (один эскадрон) переброшены во Францию и, в преддверие начала активной фазы войны с нацистской Германией, приданы 97-й дивизионной разведывательной группе (GDR 97). В то же время стандартный кавалерийский полк Французской армии накануне Второй мировой войны состоял из четырех кавалерийских эскадронов и эскадрона тяжелого оружия. Таким образом, во Франции в 1940 г. оказались не все военнослужащие 1-го иностранного полка, а только его "командировочная" боевая группа. Был ли среди переброшенных в Европу бойцов своей части легионер Н.Туроверов - еще предстоит выяснить. Участие поэта во Французской кампании 1940 г. пока остается под вопросом.
  
  Как потомственный казак, Николай Туроверов был прекрасным наездником.
  
  В составе GDR 97, развернутой на базе 1-го и 2-го иностранных кавполков и некоторых других французских колониальных частей, на май 1940 г. числились 4 эскадрона - штабной, конный, моторизованный и артиллерийско-пулеметный; командовал им подполковник Лакомб де ла Тур (Lacombe de la Tour), который впоследствии погиб в боях. Группа была придана 7-й северо-африканской дивизии (7e Division nord-africaine). Парадоксально, но в позорно проигранной Францией войне против нацистской Германии в 1940 г. северо-африканские солдаты сражались гораздо храбрее и упорнее, чем "титулярные" французы.
  
  Командный состав 97-й разведгруппы незадолго до начала боевых действий, 1940.
  
  Бойцы 1-го иностранного кавполка в составе 97-й разведгруппы с 18 мая участвуют в оборонительных боях против германских войск на Сомме, успешно прикрывают отступление 7-й северо-африканской дивизии на Дордонь, за что отмечены в приказе, и продолжают воевать вплоть до капитуляции Франции. Потери отправленной во Францию боевой группы полка составляют "большинство офицеров и две трети личного состава". Историки Иностранного Легиона сообщают, что после перемирия "немногие выжившие в ожесточенных боях 1940 г." были отправлены обратно в Африку. Вероятно, Николай Туроверов увольняется со службы уже после этого (остается вопрос - из Франции или из колоний) и приезжает в оккупированный Париж, где и проводит всю войну - в 1942 г. там выходит его сборник "Стихи". Очевидно, что в развернувшейся с 17 ноября 1942 г. Тунисской кампании, в которой французские войска, включая 1-й иностранный кавполк, сражались на стороне Союзников, поэт принять участия не успел - иначе у него просто не хватило бы времени на возвращение во Францию и подготовку к печати сборника в том же 1942 г. В поэзии Туроверова боевые действия против немцев никак не отражены. Учитывая биографический стиль его стихотворений, это сильный аргумент в пользу того, что с гитлеровцами ему повоевать не удалось.
  
  Николай Туроверов (справа) в палатке с товарищем.
  
  Далее возникает один довольно неприятный момент - отношения поэта с военной белой эмиграцией, в частности, казачьей, в рядах которой были сильны коллаборационистские настроения.
  К счастью для себя, в отличие от многих деятелей белой эмиграции, Туроверов не был замешан в вооруженном сотрудничестве с гитлеровцами. Однако нет никаких сведений и о том, что он каким-либо образом участвовал в Сопротивлении. Упоминания об этом в некоторых статьях о жизни поэта выглядят необоснованно. В то же время достоверно известно, что в период оккупации Николай Туроверов публиковался в русскоязычной газете "Парижский вестник", редакция которой занимала пронемецкую позицию. Конечно, Николай Туроверов публиковал там не идеологические материалы - стихи, статью про Верещагина и большой материал "Конец Суворова", однако он не считал для себя нравственным "табу" сотрудничать в этом издании...
  
  Николай Туроверов в период жизни в оккупированном Париже.
  
  Текст письма Николая Туроверова генерал-майору Д.И. Ознобишину (неск. лет назад предоставлен мне уважаемым cossacknn), датируемого, вероятно, 1942 г., иллюстрирует картину умонастроений знаменитого казачьего поэта в разгар Второй мировой войны, и картина эта, увы, очень совпадает с пронемецкой позицией весьма широких кругов белой военной эмиграции: "...теперь, когда война пошла по Родной земле, руки чешутся взять оружие и с нашими казаками навсегда покончить с большевиками, освободить Родной Дон и станицы..... Но получил приказ, что с красными справятся другие. А мне нужно готовить наш полковой музей для отправки на Родину. Кроме того после изгнания коммунистов нужно организовать обучение и просвещения оболваненного населения. Мне поручено собрать библиотеку в 10.000 (десять тысяч) книг и так же подготовить к отправке на Дон. Вашу библиотеку [т.е. Ознобишина]я надёжно храню. А в Аньере собираю книги для России. Русские со всех сторон отдают мне свои библиотеки. Только генерал Головин предоставил две тысячи книг. Всю свою библиотеку! От Бастилии с тачкой Дьяболо пешком через весь Париж я вожу эти книги в Аньер в гараж на Villa Pilodo, где мой помощник генерал Каргальсков сортирует книги, пакует и укладывает. Из-за этой работы жизнь наша стала ещё тяжелее. Жена и дочь Наташа служат в гаражах у немцев".
  
  Наказание женщины, сотрудничавшей с гитлеровскими оккупантами во Франции - стрижка наголо.
  
  Опять же, Николаю Туроверову очень повезло, что сам он у оккупантов нигде не "служил", а оставался гражданским лицом вплоть до освобождения Парижа. В результате его оказалось не за что привлекать к ответу, во всяком случае по французскому законодательству. Своих женщин, как "засветившихся" коллаборационисток, поэт в преддверии прихода Союзников предусмотрительно отправил в село, а то "благодарные" парижане им и куафюру "а-ля Резистанс" могли устроить. Таким образом, вопрос о периоде жизни Николая Туроверова в оккупированном Париже можно с достаточно высокой достоверностью считать закрытым.
  Однако все равно вопросов остается больше, чем ответов. Например:
  в каком именно чине Туроверов закончил службу в Легионе? Как известно, даже высшие офицеры Российской имп. армии в 1920-х гг. служили там рядовыми. Предел карьерного роста для легионера в то время ограничивался нашивками "сержант-шефа"; даже аджуюданы, т.е. старшие унтер-офицеры, были из кадровых французских военнослужащих. В то же время известны примеры получения русскими эмигрантами немалых офицерских чинов, самый известный из них - Зиновий Алексеевич Пешков (старший брат Якова Свердлова), дослужившийся до корпусного генерала (1943); однако во всех случаях речь шла о переходе из Легиона во Французскую армию. На тематических форумах встречал версию, что после войны Николай Туроверов также получил "юбилейное" производство в офицеры. Если это правда, то в Легионе поэт был как минимум сержантом, в пользу этого говорит и командование подразделением.
  
  Зиновий Пешков, участник Первой и Второй мировых войн, потерявший руку в бою в 1915 г., в форме майора Французской армии, 1926.
  
  К слову, в отличие от большинства русских мемуаристов Легиона 1920-х гг. (Эраст Гиацинтов "Белые рабы", Михаил Любовин "Воспоминание донского казака. Франция и Французское Конго" и др.), живописующих тяготы службы в нем, Николай Туроверов в своих стихотворениях "Легионного цикла" создает мужественный и романтический образ этого соединения. Вероятно, причина кроется в том, что другие русские писатели, столкнувшиеся с долей иностранного легионера, в своей "прошлой" жизни привыкли к иному, гораздо более высокому общественному положению. Да, служба в Иностранном легионе была тяжелой и монотонной, французские офицеры-вербовщики беспардонно пользовались наивностью русских эмигрантов и жестоко обманывали их, жалованье и довольствие легионера оставляли желать много лучшего... Для дореволюционного интеллигента или бывшего кадрового офицера Российской императорской армии, вынужденного подчиняться грубому аджюдану-корсиканцу и много заниматься тяжелыми физическим трудом, такое положение было невыносимым и унизительным. Для простого же русского солдата или рядового казака Легион представлял собою шанс найти определенное равновесие в шатком мире эмигранта; но простые люди не оставили мемуаров.
  
  3-й эскадрон 1-го иностранного кавалерийского полка в Марокко.
  
  Николай Туроверов поступал на службу в 1939 г., когда иллюзий относительно условий во французском Легионе у русской эмиграции уже не оставалось. Он знал, на что шел, и был морально и физически готов ко всем испытаниям и лишениям. К тому же он был потомственный казак, а это многое объясняет!
  ____________________________________________________________Михаил Кожемякин.
  
  Николай Туроверов. Стихи из цикла "Легион".
  
  1.
  Ты получишь обломок браслета.
  Не грусти о жестокой судьбе,
  Ты получишь подарок поэта,
  Мой последний подарок тебе.
  Дней на десять я стану всем ближе.
  Моего не припомня лица,
  Кто то скажет в далеком Париже,
  Что не ждал он такого конца.
  Ты ж в вещах моих скомканных роясь,
  Сохрани, как несбывшийся сон,
  Мой кавказский серебряный пояс
  И в боях потемневший погон.
  
  2.
  Всегда ожидаю удачи -
  В висок, непременно - в висок!
  С коня упаду на горячий
  Триполитанский песок.
  Не даром, не даром все время
  Судьба улыбалася мне:
  В ноге не запуталось стремя, -
  Сумел умереть на коне.
  
  3.
  Конским потом пропахла попона.
  О, как крепок под нею мой сон.
  Говорят, что теперь вне закона
  Иностранный наш легион.
  На земле, на песке, как собака,
  Я случайному отдыху рад.
  В лиловатом дыму бивуака
  Африканский оливковый сад.
  А за садом, в шатре, трехбунчужный,
  С детских лет никуда не спеша,
  Весь в шелках, бирюзовый, жемчужный,
  Изучает Шанфара паша.
  Что ему европейские сроки
  И мой дважды потерянный кров?
  Только строки, арабские строки
  Тысячелетних стихов.
  
  4.
  Андрею Грекову.
  
  Нам с тобой одна и та же вера
  Указала дальние пути.
  Одинаковый значек легионера
  На твоей и на моей груди.
  Всё равно, куда судьба не кинет,
  Нам до гроба будет сниться сон:
  В розоватом мареве пустыни
  Под ружьем стоящий легион.
  
  5.
  Она стояла у колодца,
  Смотрела молча на меня,
  Ждала пока мой конь напьется,
  Потом погладила коня;
  Дала ему каких то зерен,
  (Я видел только блеск колец)
  И стал послушен и покорен
  Мой варварийский жеребец.
  Что мне до этой бедуинки,
  Ее пустынной красоты?
  Она дала мне из корзинки
  Понюхать смятые цветы.
  О, этот жест простой и ловкий!
  Я помню горечь на устах,
  Да синеву татуировки
  На темно бронзовых ногах.
  
  6.
  Не в разукрашенных шатрах
  Меня привел к тебе Аллах,
  Не с изумрудами поднос
  Тебе в подарок я принес,
  И не ковры и не шелка
  Твоя погладила рука,
  Когда в пустыне, на ветру,
  Ты предо мной сняла чадру.
  На свете не было людей
  Меня бездомней и бедней.
  Солдатский плащ, - вот все, что смог
  Я положить тебе у ног.
  
  7.
  Над полумесяцем сияла
  Магометанская звезда.
  Ты этим вечером плясала,
  Как не плясала никогда;
  Красою дикою блистая,
  Моими бусами звеня,
  Кружилась ты полунагая
  И не глядела на меня.
  А я всё ждал. Пустая фляга
  Давно валялась у костра.
  Смотри, испытанный бродяга,
  Не затянулась ли игра?
  Смотри, поэт, пока есть время,
  Не жди бесславного конца.
  Араб покорно держит стремя, -
  Садись скорей на жеребца.
  
  8.
  Вся в кольцах, в подвесках, запястьях,
  Под сенью шатра, на песке,
  Что ты мне щебечешь о счастьи
  На птичьем своем языке?
  Как все здесь по-Божески просто:
  Три пальмы в закатном огне
  И берберийский подросток,
  В Европе приснившийся мне.
  
  9.
  Звенит надо мною цикада -
  Веселый арабский фурзит:
  "Под сенью туниского сада
  Тебе ничего не грозит.
  Какая война угрожает
  Покою столетних олив?"
  Веселый фурзит напевает
  Знакомый арабский мотив.
  Ах, нет - не поёт, не стрекочет
  Звенит надо мною фурзит.
  Звенят многозвездные ночи
  И месяц двурогий звенит.
  "Не знаем откуда и чей ты,
  Но будь нам начальник и брат",
  Звенят африканские флейты
  Моих темнокожих солдат.
  
  10.
  На перекрестке трех дорог
  Араб нашел воловий рог
  И мне принес его в подарок.
  Был вечер нестерпимо жарок,
  И я наполнил рог вином
  И выпить дал его со льдом
  Арабу - нищему.
  Отныне
  Мы породнились с ним в пустыне
  И братом стал мне Абдуллах.
  Велик Господь! Велик Аллах!
  
  11.
  Снова приступ желтой лихорадки,
  Снова паруса моей палатки,
  Белые, как лебедь, паруса
  Уплывают прямо в небеса.
  И опять в неизъяснимом счастьи
  Я держусь за парусные снасти
  И плыву под парусом туда,
  Где горит Полярная звезда.
  Там шумят прохладные дубравы,
  Там росой обрызганные травы
  И по озеру студеных вод
  Ковшик, колыхаяся, плывет.
  Наконец то я смогу напиться!
  Стоит лишь немного наклониться
  И схватить дрожащею рукой
  Этот самый ковшик расписной.
  Но веселый ковшик не дается...
  Снова парус надо мною рвется...
  Строевое седло в головах.
  Африканский песок на зубах.
  
  12.
  Не нужна мне другая могила!
  Неподвижно лежу на траве.
  Одинокая тучка проплыла
  Надо мной высоко в синеве.
  Бой затих. И никто не заметил
  Как сияли у тучки края,
  Как прощалась со всеми на свете
  Отлетавшая нежность моя.
  
  13.
  Мои арабы на Коране
  Клялись меня не выдавать;
  Как Грибоедов в Тегеране
  Не собираюсь погибать.
  Лежит наш путь в стране восстаний.
  Нас сорок девять. Мы одни.
  И в нашем отдаленном стане
  Горят беспечные огни.
  Умолк предсмертный крик верблюда.
  Трещит костер. Шуршит песок.
  Беру с дымящегося блюда
  Мне предназначенный кусок.
  К ногам горячий жир стекает, -
  Не ел так вкусно никогда!
  Все так же счастливо сияет
  Моя вечерняя звезда.
  А завтра в путь. Услышу бранный,
  Давно забытый, шум и крик.
  Вокруг меня звучит гортанный,
  Мне в детстве снившийся, язык.
  О, жизнь моя! О, жизнь земная!
  Благодарю за все тебя,
  Навеки все запоминая
  И все возвышенно любя.
  
  14.
  Князю Н. Н. Оболенскому.
  
  Нам всё равно, в какой стране
  Сметать народное восстанье,
  И нет в других, как нет во мне
  Ни жалости, ни состраданья.
  Вести учет: в каком году, -
  Для нас ненужная обуза;
  И вот, в пустыне, как в аду,
  Идем на возмущенных друзов.
  Семнадцативековый срок
  Прошел, не торопясь, по миру;
  Всё так же небо и песок
  Глядят беспечно на Пальмиру,
  Среди разрушенных колонн.
  Но уцелевшие колонны,
  Наш Иностранный легион -
  Наследник римских легионов.
  
  15.
  Мне приснились туареги
  На верблюдах и в чадрах,
  Уходящие в набеги
  В дымно-розовых песках.
  И опять восторгом жгучим
  Преисполнилась душа.
  Где мой дом? И где мне лучше
  Жизнь повсюду хороша!
  И качаясь на верблюде,
  Пел я в жаркой полумгле
  О великом Божьем чуде:
  О любви ко всей земле.
  
  16.
  Стерегла нас страшная беда:
  Заблудившись, умирали мы от жажды.
  Самолеты пролетали дважды,
  Не заметили, - не сбросили нам льда.
  Мы плашмя лежали на песке,
  С нами было только два верблюда.
  Мы уже не ожидали чуда,
  Смерть была от нас на волоске.
  Засыпал нас розовый песок;
  Но мне снились астраханские арбузы
  И звучал, не умолкая, музы,
  Как ручей, веселый голосок.
  И один из всех я уцелел.
  Как и почему? Не знаю.
  Я очнулся в караван-сарае,
  Где дервиш о Магомете пел.
  С той поры я смерти не хочу;
  Но и не боюсь с ней встречи:
  Перед смертью я верблюжью пил мочу
  И запить теперь ее мне нечем.
  
  17.
  Ни весельем своим, ни угрозами
  Не помочь вам пустынной тоске.
  Только черное-черное с розовым:
  Бедуинский шатер на песке.
  И напрасно роняете слезы вы, -
  В черной Африке видел я мост
  Из громадных, дрожащих, розовых,
  Никогда здесь невиданных звезд.
  
  18.
  Умирал марокканский сирокко,
  Насыпая последний бурхан;
  Загоралась звезда одиноко,
  На восток уходил караван.
  А мы пили и больше молчали
  У костра при неверном огне,
  Нам казалось, что нас вспоминали
  И жалели в далекой стране,
  Нам казалось: звенели мониста
  За палаткой, где было темно...
  И мы звали тогда гармониста
  И полней наливали вино.
  Он играл нам, - простой итальянец,
  Что теперь мы забыты судьбой
  И что каждый из нас иностранец,
  Но навеки друг другу родной,
  И никто нас уже не жалеет,
  И родная страна далека,
  И тоску нашу ветер развеет,
  Как развеял вчера облака,
  И у каждого путь одинаков
  В этом выжженном Богом краю:
  Беззаботная жизнь бивуаков,
  Бесшабашная гибель в бою.
  И мы с жизнью прощались заране
  И Господь все грехи нам прощал...
  Так играть, как играл Фабиани,
  В Легионе никто не играл.
  
  19.
  Вечерело. Убирали трапы.
  Затихали провожавших голоса.
  Пароход наш уходил на Запад, -
  Прямо в золотые небеса.
  Грохотали якорные цепи.
  Чайки пролетали, белизной
  Мне напоминающие кэпи
  Всадников, простившихся со мной.
  Закипала за кормою пена.
  Наростала медленная грусть.
  Африка! К причалам Карфагена
  Никогда я больше не вернусь.
  Африка, - неведомые тропы, -
  Никогда не возвращусь к тебе!
  Снова стану пленником Европы
  В общечеловеческой судьбе.
  Над золою Золушка хлопочет,
  Чахнет над богатствами Кащей,
  И никто из них еще не хочет
  Поменяться участью своей.
  
  20.
  Я стою на приподнятом трапе
  Корабля. Изнуряющий зной.
  И муза, в соломенной шляпе,
  Всё не хочет проститься со мной.
  1940-1945 Источник: http://war2poet.narod.ru/turoverov1.html

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"