Аннотация: Написано в соавторстве с Еленой Юрьевной Раскиной для Студенческого театра "Пилигримы" МГИ им. Дашковой. Премьера - 24/02/2011
Е.Раскина, М.Кожемякин.
ВСТРЕЧИ В 'БРОДЯЧЕЙ СОБАКЕ'.
Действующие лица (в порядке появления):
БОРИС ПРОНИН, ресторатор.
АЛЕКСАНДР ВЕРТИНСКИЙ, лунный бродяга.
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН, хулиган.
НИКОЛАЙ ГУМИЛЕВ, знаменитый путешественник.
АННА АХМАТОВА, роковая женщина.
МАРИНА ЦВЕТАЕВА, молодая девушка.
ЖУРНАЛИСТ, он же КОМИССАР.
ТАМАРА КАРСАВИНА, танцует и поет.
ГРИГОРИЙ РАСПУТИН, пророк.
Сцена первая.
(Санкт-Петербург, поэтическое кафе 'Бродячая собака', вечер 31 декабря 1913 г.)
П р о н и н: Проходите, дамы и господа, располагайтесь! Вы - в 'Бродячей собаке'. Перед Вами единственное место в мире, где посетители артистически, поскольку все баснословно талантливы, могут друг друга и самих себя разыграть.
У меня давно возникла мысль, что надо бы создать романтический кабачок для поэтов, куда бы мы все, бедные рифмоплеты, могли приткнуться, дешево покормиться и быть у себя - мы, бродячие, бесприютные собаки.
Вы спросите, почему 'Собака?'. Я долго боялся назвать 'Собаку' - 'Собакой', думал, что название должно быть острым, пикантным, но оно придет само. Нечто вроде: 'Привал комедиантов или 'Приют пилигримов', а мысль была именно о бездомных собаках.
Ведь у людей есть дом, у актеров - театр, а у поэтов?
И вот, в Петербурге, на Михайловской площади, в известном доме Якова Дашкова, действительного тайного советника, дипломата и камергера, я обнаружил подвал, небольшой, как бы из четырех отделений, и сразу понял: 'Это то, что надо!'. Во времена Пушкина в этом доме был салон князей Виельгорских. Наверху - флиртовали, пели и музицировали, обсуждали великосветские сплетни. Дамы блистали бриллиантами и туалетами по последней парижской моде, кавалеры - остроумием, нередко весьма плоским, и наградами - не всегда заслуженными. А здесь, в подвале, разместился винный погреб...
Порой мне кажется, что под этими сводами до сих пор витают летучие запахи старинных вин. А вы, господа, их чувствуете? Принюхайтесь, дорогие мои... Это же аромат 'вдовы Клико' какого-нибудь благословенного 1870 года... Ну, не совсем благословенного, потому что в тот год у Франции вышла заварушка с пруссаками, и вдов там хватало помимо мадам Клико... А вот это, господа, аромат кьянти, доброго старого кьянти... 'В ночном кафе мы молча пили бренди, в ночном кафе мы ночью пили кьянти...'. Так, кажется, написал мой друг Гумилев. Только вот досадная ошибка: когда поэты пьют, они не молчат! Они читают стихи! Или орут и спорят что есть мочи...
Так вот, господа, я пригласил в подвал художника, Сережу Судейкина. Он расписал стены фресками, диковинными цветами и птицами, навеянными стихами Шарля Бодлера и сказками Карло Гоцци. Один мой друг, Коля Могилянский, старый приятель, еще по юности в Чернигове, одолжил 25 рублей - чтобы заплатить нынешнему домовладельцу за аренду помещения. С этих 25 рублей и началась 'Собака'! Теперь я хозяину почти за год должен! Но он ничего - терпит и надеется! Святой человек этот хозяин дома, и так любит искусство!
С тех пор каждый вечер я принимаю здесь своих друзей, так сказать, представителей петербургской богемы. Сегодня, впрочем, у нас особый вечер, новогодний. Мы встречаем наступление нового, 1914-го года, которому лучшие умы Европы пророчат стать годом великого торжества человеческого разума, годом небывалого расцвета прогресса и гуманизма!...
Кстати, мы ждем Вертинского. Уверен, он вновь придет, загримированный под Пьеро, и споет 'Бал Господень'. А заодно и расскажет забавную историю, как его не приняли во МХТ... Это его любимая история. Он ее и в Москве рассказывает, на актерских капустниках, и у нас, в Александринке.... Уже год как. А попробуй не выслушать - смертельная обида!
П р о н и н: Дорогой мой, драгоценный Александр Николаевич, ну расскажите, расскажите ради Бога, как вас не приняли во МХТ.
В е р т и н с к и й: Ах, это все Станиславский! Его превосходительство начетчик и бюрократ от императорских театров с его вечным 'Не верю...'. Я прочитал ему монолог Сирано из Ростана, и чертовски удачно! А он развалился этаким барином и говорит мне, так вальяжно: 'А ну-ка, батенька мой Александр Николаевич, произнесите-ка 'р', только отчетливо и чисто, я вас прошу...'. Я ему и говорю 'р' (картавит), 'р-р-р!'... Он: 'Еще раз, не верю...'. Я ему: 'Р-р-р-р!!'... 'Р-р-р-р-р!!!'... Он: 'Скажите - 'пре-лест-но'!'. Я: 'Пр-р-релестно...'. Он: 'У вас милейший, ужасная дикция. С такой дикцией не играют во МХТе'. А я ему: 'Потому-то вы редко собираете полный зал!'. Раскланялся и ушел - с гордо поднятой головой - в свою собственную антрепризу!
П р о н и н: И, слава Богу, дорогой мой, что вас не взяли во МХТ. У вас собственный путь в искусстве! Меня вот тоже попросили из Александринки! Но я не жалею! У нас в 'Собаке' куда интересней, чем в этих скучных академических театрах. Вот и Тамарочка Карсавина того же мнения... Мы ждем ее сегодня. Обещалась быть!
(Входит Есенин.)
П р о н и н (к Есенину): А, драгоценный мой, дражайший мой Сереженька... Есенин, забыл, милый мой, как вас по батюшке! Проходите... Вы - наш крестьянский самородок, можно сказать, из глубин, от сохи... Вот уже и крестьянская Россия к нам в гости пожаловала! А то все - поэты в бархатных блузах, дамы в вечерних платьях! Пора прервать блаженную дремоту этой жеманной публики скрипом смазных сапог!
Е с е н и н: Я же не в сапогах, какие сапоги? Вот, купил по случаю, недорого, лакированные туфли! (демонстративно ставит ногу на стул) И галстук! Надоело мне, что весь ваш Петербург на мои сапоги пялится! Беседовал на днях с этой стервой салонной, Зинкой Гиппиус... Так она на мои сапоги в лорнетку так и вылупилась и говорит, противно так, гнусаво: 'Что это у вас за гетры?'. Один Блок меня приветил!
В е р т и н с к и й: Верно, юноша, Блок любит сам ходить в сапогах. Это, изволите ли видеть, приближает его к народу!
Е с е н и н: А вы кто такой будете? Не имею удовольствия знать, как вас по имени, по батюшке. (вызывающе) Но могу и по матушке!
В е р т и н с к и й (высокомерно): У меня, мой юный друг, громкое имя! Меня половина России знает, причем - лучшая. Я - Александр Вертинский!
Е с е н и н: Ладно, слыхал я твои песни! Хорошо поешь, Сашка! Давай лучше выпьем!
В е р т и н с к и й (наливая две рюмки): Охотно, mon cher ami Serge! Столового хлебного вина нумер двадцать три, от заводчика Смирнова...
Е с е н и н: Сашка, друг! (хлопает его по спине)
П р о н и н: И Гумилев с Ахматовой о вас, Сереженька, так хорошо отзываются!
Е с е н и н: Спасибо на добром слове. Вот, Сашка, смотри, стихи мои в одном альманахе с Ахматовой и Гумилевым напечатали! Гумилев нас с Клюевым к себе, в свою школу поэтическую, в акмеисты, звал. Но Клюев Николай - учитель мой - мужик хитрый, поморский. 'Нет, - сказал, - у нас с тобой, Серёнька, путь особый...'. И пошли мы с ним - особым путем! Давай, Сашка, выпьем за рождение Поэта...
В е р т и н с к и й: Борис, присоединяйся!
П р о н и н: Давайте выпьем за рождение 'Бродячей собаки'... Ну как вам здесь?
Е с е н и н (оглядываясь с интересом): Аки в храме... Цветы диковинные, птицы чудесные... Ох, и погуляю же я сегодня!!!
Хулиган я, хулиган.
От стихов дурак и пьян.
Но и все ж за эту прыть,
Чтобы сердцем не остыть,
За березовую Русь
С нелюбимой помирюсь.
П р о н и н: Что это, Сереженька, у тебя за перстень?
Е с е н и н: Это перстень старинный! Самого царя Алексея Михайловича - Тишайшего! Мне Клюев его подарил!
П р о н и н: А ну-ка, покажи перстенек!
Е с е н и н: Только знаешь, что, Борис! Ты никому про перстень не говори! И ты, Сашка, тоже!
В е р т и н с к и й (достает табакерку, выкладывает 'дорогу' и нюхает кокаин.): А-п-чхи!
Е с е н и н: То-то же! А то засну я где-нибудь, пьяный, а у меня с руки перстенек-то и снимут! Народу много разного по кабакам шатается... А я в кабаки частенько захаживаю, и не в такие, как ваш, а там, где самый подлый народ трется! Фартовые, шулера, девки шалые...
В е р т и н с к и й: Неужели ты веришь в эту сказку про перстень? Ну и ребенок же ты, Сереженька! Простое кольцо. Старинное, конечно. Но - медное! Не царское.
Е с е н и н: Я Клюеву верю. Он - учитель мой. Раз сказал, что царское - значит, царское. У Клюева и иконы есть старинного письма, еще до Никона. Сказал он мне: 'Это кольцо тебе, Сереженька, как оберег будет...'.
П р о н и н: Может, и прав твой Клюев... Береги колечко, Сереженька! Может, есть в нем тайная сила! Только не потеряй - а то и вправду беда случится!
В е р т и н с к и й: От настоящей беды никакое кольцо не спасет!
Е с е н и н: Спасет, спасет! Я Клюеву верю! Он людей насквозь видит, как и Григорий Ефимыч...
В е р т и н с к и й (презрительно): Это Распутин, что ли? А вы слыхали, господа, как ему недавно в Метрополе набили морду?
Е с е н и н: Ты, Сашка, сам что ль бил? Вот и не заносись! Провидец он! Он, если хотите знать...
(Входят Гумилев и Ахматова)
П р о н и н: А вот и наши небожители! Анна Андреевна, Николай Степанович, проходите... Только извольте сначала расписаться в нашей Свиной Собачьей книге! Или стишок готовый, или экспромтик!
Все двери, входы все открою я гостям
И чудные дворцы в ночи моей создам!
Г у м и л е в: Браво, Борис. Лучше не скажешь! Аннушка, здесь дивно, не правда ли?! И каждый раз по-новому, как будто впервые! Здравствуйте, Александр Николаевич. (Гумилев и Вертинский церемонно пожимают друг другу руки. Есенин подбегает к ним и фамильярно хлопает Гумилева по плечу. Гумилев недовольно отстраняется).
П р о н и н: У кабачка, дорогие мои, теперь есть эмблема - Собака. Рисовал сам Мстислав Добужинский! Не Модильяни, конечно...
Г у м и л е в: Ну не Модильяни, но...
А х м а т о в а: Дался вам это Модильяни! Николай, это, в конце концов, низко! (демонстративно отстраняется)
Гумилев (к Пронин): Обижается на меня весь день... Изволь, Борис, впишу тебе пару строк из Мишеля Кузмина:
Здесь цепи многие развязаны, -
Все сохранит подземный зал,
И те слова, что ночью сказаны,
Другой бы утром не сказал...
П р о н и н: И гимн у кабачка есть...Желаете послушать? Извольте. (берет гитару. Все подсаживаются к нему поближе, только Ахматова демонстративно отворачивается и нервно курит пахитоску).
Во втором дворе подвал,
В нем - приют собачий,
Каждый, кто сюда попал -
Просто пес бродячий.
(Есенин роняет стул).
Г у м и л е в: Борис, простим юному дарованию его неловкость...
(грозит Есенину пальцем)
П р о н и н:
Во втором дворе подвал,
В нем - приют собачий,
Каждый, кто сюда попал -
Просто пес бродячий.
Но в том гордость,
Но в том честь,
Чтобы в сей подвал залезть!
С новым 1914-м годом, господа! Ура 'Бродячей собаке'!!!
(Входит Цветаева)
Ц в е т а е в а: Здравствуйте, господа. Вот, решила под Новый год променять родную Москву на ваш Петербург. Осип Мандельштам, еще в Крыму, в Коктебеле, так хвалил мне 'Собаку', что я не удержалась, решила зайти.
П р о н и н: Извините великодушно, прекрасная незнакомка, не имею чести знать...
Ц в е т а е в а: Я - Цветаева, Марина Ивановна.
Г у м и л е в: С прибытием в Петербург, Марина Ивановна! Я, помнится, хвалил в печати ваш первый поэтический сборник 'Вечерний альбом'... Прелестные стихи... Не просто милая книга девических признаний, а сборник прекрасных стихов!
Ц в е т а е в а: А второй мой сборник, 'Волшебный фонарь', вы, Николай Степанович, разругали. Сказали, что это перепевы 'Вечернего альбома'.
П р о н и н: Николай, как ты мог так жестоко обойтись с этим дивным созданием?! Ее стихи очаровательны, как и она сама! Какая жалость, что я не имел счастья читать их...
Г у м и л е в: Марина Ивановна, Мариночка, дорогая, не надо так болезненно относиться к критике! Я могу покритиковать даже Анну Андреевну! И она на меня нисколько не сердится. Правда, Аннушка?
А х м а т о в а: Куда мне на тебя сердиться, Коля. Ты же - мэтр! Но все равно я пишу стихи лучше тебя!
Ц в е т а е в а: Я первый раз здесь, в 'Собаке'. И что я вижу? Мои любимые поэты - Гумилев и Ахматова - и ссорятся!
П р о н и н: Они всегда так. Забавно, не правда ли?
Г у м и л е в: Мариночка, вы прелестны, как сама весна, а ваш 'Волшебный фонарь' - это чудо... Даже если я отозвался о нем неодобрительно! Позвольте за вами поухаживать....
Не забудьте, здесь все между собой считаются знакомыми. Здесь - только люди искусства - и никакой посторонней публики, никаких фармацевтов!
(В дверях появляется Журналист)
П р о н и н: Фармацевтов - то есть господ обывателей - мы иногда пускаем, но берем с них особую плату за вход! (подходит к 'фармацевту'. Тот отсчитывает купюры)
Г у м и л е в: И немалую... Деньги идут на корм нашей Собаке.... На косточки, так сказать.
(Забирает у Журналиста портмоне и извлекает еще купюры)
В е р т и н с к и й: Nicolas, je vous prie, выпотрошите, выпотрошите нам этого фармацевта!
Ж у р н а л и с т: Помилуйте, господа, я, в некотором роде, журналист... Представляю прессу!
Г у м и л е в: Все мы здесь, в некотором роде, журналисты. Проходите, милейший стервятник, присаживайтесь. Будет вам пожива! Здесь не привыкли прятать своих мыслей.
Ж у р н а л и с т: К слову, Николай Степанович, вы-то как раз моя постоянная добыча. Имел честь писать о том, как вы изволили стреляться с поэтом Волошиным... Из-за этой, мифической испанской инфанты... Как ее? О! Керубина де Габриньяк.
Г у м и л е в (холодно): Ее настоящее имя - Елизавета Дмитриева. Скверная история и скверно было написано.
Ж у р н а л и с т: Забудем, Николай Степанович. Несказанно рад видеть здесь столь блистательное общество! (в сторону) Как пить дать, без сенсации не обойдется!
П р о н и н: Как говорится, 'Бродячая собака', ты тем и хороша, что всякая со всякой здесь встретится душа'.
Все мы, святые и воры,
Из алтаря и острога
Все мы - смешные актеры
В театре Господа Бога.
Наша 'Собака' - это самое веселое место на свете! Говорят, даже в парижском артистическом кабаре 'Ротонда', где упомянутый Модильяни хлещет абсент, не так весело, как у нас. Правда, Анна Андреевна? Вы же бывали в 'Ротонде' с Николаем Степановичем?
А х м а т о в а: Да, господа, в 'Ротонде' скучновато, не то что у нас, в 'Собаке'. Мы с Колей выбрали Париж для свадебного путешествия. Знаете, господа, в Париже тоже такая смертельная скука!
Г у м и л е в (вспыхивает): Аня, что ты говоришь?! Скучно?! В Париже?! Мы же каждый день ходили в театр или ресторан!
А х м а т о в а: Что может быть скучнее театров и ресторанов! Я, знаете ли, пока Коля бегал по своим экзотическим музеям, купила маленькую черепашку... Посажу ее на стол - она и бегает... Все-таки развлечение!
(с вызовом): За Модильяни! (Пауза, все застывают с бокалами)
В синеватом Париж тумане,
И наверно, опять Модильяни
Незаметно бродит за мной.
У него печальное свойство
Даже в сон мой вносить расстройство
И быть многих бедствий виной...
Г у м и л е в: Это она все придумала про черепаху. Мне в отместку. У нас с ней не любовь, а дуэль - по всем правилам!
(К Пронину): Хочешь, Борис, быть нашим секундантом?
П р о н и н: Уволь, Николай Степанович, только не я! Опять выйдет чистый фарс, как с Максом Калошиным, то есть с Волошиным. Те еще из вас Дантес с Пушкиным, доложу я вам! Один калошу в снегу потерял, раком ползал, другой - секунданту палец отстрелил...
А х м а т о в а: Изумляюсь, господа, и что за повод для дуэли - эта жалкая интриганка, дурна собой, хромонога... Но Коля вечно ищет, как мне досадить! Вот и в Париже все флиртовал с какими-то русскими дамами, а я очень скучала, даже перчатки однажды перепутала...
Так беспомощно грудь холодела,
Но шаги мои были легки.
Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки.
Е с е н и н: Анна Андреевна, Николай Степанович... Вы ссоритесь? В новогоднюю ночь, нельзя же так... У нас в Рязани говорят: 'Милые бранятся - только тешатся'...
А давайте лучше выпьем, давайте выпьем за Дом Поэтов.
П р о н и н (разливает шампанское): И за новый 1914-й год! С Новым годом, дамы и господа, с годом мира и счастья! За год любви!!!
(Бьют куранты. Все поднимают бокалы, радостно обнимаются.)
В е р т и н с к и й: Друзья, вот сейчас мне самое время спеть! (Поет 'Бал Господень')
В пыльный маленький город, где Вы жили ребенком,
Из Парижа весной к Вам пришел туалет.
В этом платье печальном Вы казались Орленком,
Бледным маленьким герцогом сказочных лет...
В этом городе сонном Вы вечно мечтали
О балах, о пажах, вереницах карет
И о том, как ночами в горящем Версале
С мертвым принцем танцуете Вы менуэт...
В этом городе сонном балов не бывало,
Даже не было просто приличных карет.
Шли года. Вы поблекли, и платье увяло,
Ваше дивное платье "Мэзон Лавалетт".
Но однажды сбылися мечты сумасшедшие.
Платье было надето. Фиалки цвели.
И какие-то люди, за Вами пришедшие,
В катафалке по городу Вас повезли.
На слепых лошадях колыхались плюмажики,
Старый попик любезно кадилом махал...
Так весной в бутафорском смешном экипажике
Вы поехали к Богу на бал.
Е с е н и н: Орленок, сын Наполеона... Да, темная история... Сгноили парнишку, все равно, что нашего царевича Алексей Петровича... Да что ты, Сашка, тоску нагнал?!
Ве р т и н с к и й: От тоски я знаю прекрасное средство, Сереженька! Выпьем!
Е с е н и н: Ага!...
Ц в е т а е в а: Лучшее средство от тоски - любовь! Или стихи! Вы знаете, господа, у меня тоже есть стихотворение об Орленке, герцоге Рейхштадтском, я вам сейчас прочитаю!
Твой конь, как прежде, вихрем скачет
По парку позднею порой...
Но в сердце тень, и сердце плачет,
Мой принц, мой мальчик, мой герой.
===
Мне шепчет голос без названья:
-- "Ах, гнета грезы -- не снести!"
Пред вечной тайной расставанья
Прими, о принц, мое прости.
===
О сыне Божьем эти строфы:
Он, вечно-светел, вечно-юн,
Купил бессмертье днем Голгофы,
Твоей Голгофой был Шенбрунн.
===
Звучали мне призывом Бога
Твоих крестин колокола...
Я отдала тебе -- так много!
Я слишком много отдала!
===
Теперь мой дух почти спокоен,
Его укором не смущай...
Прощай, тоской сраженный воин,
Орленок раненый, прощай!
===
Ты был мой бред светло-немудрый,
Ты сон, каких не будет вновь...
Прощай, мой герцог светлокудрый,
Моя великая любовь!
Г у м и л е в: Мило, мило! (шепчет ей на ухо) Мариночка, полюбите меня, как герцога Рейхштадского!
Ц в е т а е в а: Вы, Николай Степанович, не герцог Рейхштадтский, вы Дон Жуан!
А х м а т о в а: Это он все мне назло!
(Появляется Карсавина в театральном костюме)
К а р с а в и н а: Нет ли у вас Поющей Травы или Синей Птицы?
В е р т и н с к и й (нюхает кокаин): Поющая трава? Интересно, никогда не пробовал...
Ц в е т а е в а: Синей птицы любви и надежд?
Г у м и л е в. Да, Мариночка, именно любви и надежд. Тамара Платоновна, душа моя! Вы как раз вовремя. Мы сегодня празднуем Новый год и говорим о любви. Именем всех Собачников объявляю 1914 год - годом Любви!!!
П р о н и н: И красоты. Тамарочка, божественная, для вас, экспромт:
Вы - Коломбина, Саломея,
Вы каждый раз уже не та,
Но все яснее, пламенея,
Златится слово 'Красота'!
Г у м и л е в:
Долго молили о танце мы вас, но молили напрасно,
Вы улыбнулись и отказали бесстрастно.
Любит высокое небо и древние звезды поэт,
Часто он пишет баллады, но редко он ходит в балет.
Тамара Платоновна, Вы нас осчастливите танцем?
К а р с а в и н а: Напротив, господа. Я буду петь! (исполняет романс)