Уже написан Вертер

Листву сшибает ветер,
от леса - лишь наброски...
Уже написан Вертер.
Уже дочитан Бродский.

Доколе душу мучить,
коль всех давно издали?
Но лучшие из лучших
ушли в иные дали.

Все лучшие поэты
уже в иных пределах...
Зато избыток света
средь веток поределых.



     Ангел

Мне спешить больше некуда,
занемог я и слег. 
Сколько выпало снегу-то
на родимый порог.

Ты к окну отнеси меня,
чтоб я пил благодать,
и скажи, как по имени
мне тебя называть.



     * * *

Как ты день прожила без меня?
Был все так же раскован твой смех?
Любят все, только любят - не всех.
Как ты день прожила без меня?

Как ты год прожила без меня?
Вдосталь было соблазнов, утех?
Любят все, только любят - не всех.
Как ты год прожила без меня?

Как ты жизнь прожила без меня?
Позабыла? Но это не грех.
Любят все, только любят - не всех.
Вот и жизнь пронеслась без меня.



     * * *

Кто подскажет мне простые
безыскусные слова?
Никого вокруг. Пустыня.
Называется Москва.

Надо рвать, крушить и мчаться
в край тот, где поймут меня.
Прощевайте, домочадцы,
покатил судьбу менять!..

На ветру ограда стынет.
Волк зубами щелк да щелк.
Никого вокруг. Пустыня.
Называется Нью-Йорк.



     * * *

Сколь о бессмертьи не думай, 
на риск на какой ни решайся,
всегда ты под пристальным дулом,
сбежать - ни малейшего шанса.

Тогда наибольшая радость,
тогда наивысшее счастье - 
всем ближним не будучи в тягость,
уйти в одночасье.



     * * *

Лихорадит меня и знобит,
холод к самому сердцу проник.
Слишком много скопилось обид,
да кому мне поведать про них?

Жизнь меня умервщляла стократ
и стократ воскрешала меня.
Никому я не друг и не брат,
никому я давно не родня.

Холод к самому сердцу проник,
только он может сладить со мной.
Я давно к этой доле привык, 
я не сильно пекусь об иной.

Лихорадит меня и знобит.
Никого я ни в чем не виню.
Мне годами никто не звонит,
да и я никому не звоню.



     Вариация с реминисценциями

Разбитые сердца не починить - 
не пробуй, не пытайся, не колдуй.
Удача, я твой худший ученик,
оболтус, второгодник, обалдуй.

Нет, я не плачу не твоем плече.
Осколки смоет вешняя вода.
Кто был никем, с годами стал ничем
и с этим примирился навсегда.

Никто не хочет жить своим умом.
А где взять ум? Сплошной неурожай.
Удача, я прошу лишь об одном:
детей моих лелей, не обижай.

Детей мне жаль: им взрослость предстоит - 
унылая, обидная стезя.
Разлука-разлученье нам грозит
и - вечный бой. Без этого нельзя.

Как материнства ввек не отменить,
так и погибель прет со всех сторон.
Отцы и дети: рвущаяся нить,
жестокая нелепость всех времен.

Поговорим о странностях любви,
она одна прекрасна без прикрас.
Коль нет любви - то в клочья душу рви,
коль есть любовь - сгорай ненапоказ.

Хотя порою след ее кровав, 
понятен он тому, кто прегрешил.
Она - любовь - всегда во всем права:
в осколки сердце? - значит, заслужил.

Разбитые сердца не починить - 
не пробуй, не пытайся, не колдуй.
Удача, я твой худший ученик,
оболтус, втрогодник, обалдуй.



     Из цикла "Вольные строфы"

Смелая шхуна гордо
                    вдоль джунглей густых плывет.
Всего-то одна секунда...
                    и - здравствуй, пасть крокодила!
Любовь моя - знаю твердо! -
                    вовек от меня не уйдет.
Куда ей идти? Она ведь
                    ко мне же не приходила.

А та, что со мной скучает,
                    взирает на небосвод.
А звезд на том  небосводе
                    бесчисленно навтыкали.
Губы моей прелестницы -
                    неразрешимый кроссворд:
одни по горизонтали,
                    другие по вертикали.



    Раздумья

Не душе темно, нечисто.
Ты скажи мне правду, мам:
отчего моя отчизна
Конотоп, а не Бат-Ям?

Там ходил бы в синагогу,
в сердце вера бы жила б, - 
а не жрал бы самогонку
и не тратил жизнь на баб...



     * * *

Водку закусив сосискою
и соленым огурцом,
старичок старушку тискает,
притворяясь молодцом.

С ним старушка обхохочется,
отпихнет его ногой.
Быть старушке очень хочется
молодою-молодой.

...Им уже недолго тешиться,
может час-другой, пока
Жизнь и Смерть на кухне режутся
в подкидного дурака.



     * * *

                                                Памяти Л.К.

Тебя я нафантазировал, чтоб выделить среди прочих,
холил, лелеял, пестовал, пока запал не иссяк.
Сперва вдруг характер портится, потом вдруг портится почерк,
а впрочем, это неважно, бывает и так, и сяк.

Важно совсем другое: любовь - это жалкий финт лишь,
бегство от одиночества, когда времена круты.
Ты лихо промчал дистанцию, и вот он, заветный финиш...
Как и всему на свете, любви настают кранты.

О, немощные иллюзии, вы все испарились разом!
Стыдную вязкую тину удастся ли побороть?
Бывают такие женщины, которых душа и разум 
не терпят, но только ими прельщается твоя плоть.



     Полиглот

В Нью-Йорке мне все чаще
грозит душевный срыв,
не англоговорящ я,
я англомолчалив.

К ликбезам не привычен,
в Нью-Йорке сник совсем,
не столь англоязычен, 
сколь англоглухонем.



     Из отрочества

Юный зуд опасен,
поспешим-ка прочь.
Есть у нас в запасе
лишь нынешняя ночь.

Еще друг другу любы,
неистово близки.
Меня целуют в губы
настырные соски.



     Островок

Вспыхнет пламень небесный.
Робкий шаг небольшой - 
и уже я над бездной,
пустота за душой.

Слез горючих не смою.
Этот мир, знаю я,
между тьмою и тьмою
островок бытия...



     * * *

Мама джем клубничный 
ест. Ей очень нравится.

Полумрак больничный.
Мне с тоской бы справиться.

Слезы проглочу,
невпопад шучу.

...Винтовая лестница
среди терний тянется,
устремляясь вверх.

Не пройдет и месяца,
с мамой мы расстанемся.
Навсегда.
Навек.



     * * *

Жил в каморке, ел в обжорке,
пил все то, что люди пьют...
А теперь живу в Нью-Йорке,
здесь последний мой приют.

Раньше верилось и пелось,
нынче все оборвалось:
что хотелось - расхотелось,
что мечталось - не сбылось.

Век скулит, как пес, надсадно,
вязнет в собственной крови.
Не зови меня обратно,
душу мне перекрои.



     Мой читатель

Ни для кого стихи пишу,
ни для кого бренчу на лире.
О милосердьи не прошу - 
прозренья давят, словно гири.

Читателя ни одного
нет у стихов и не найдется.
Стихи пишу ни для кого,
и чахнет лира от сиротства.

Поэзии отринув прах,
в сердца впечатав боль и страх,
цикуту свежую пригубим.
В постыдных наших временах,
на войнах, зонах и кострах
навек читатель мой погублен.

А мне-то как же без него?
Безумье душу мне кромсает.
Стихи пишу ни для кого.
Спасал когда-то алкоголь - 
теперь он больше не спасает.

Тоске я глотку прокушу - 
все так же неуютно в мире.
Ни для кого бренчу на лире,
ни для кого стихи пишу.



     Возвращение из Москвы

                              Вл. Леоновичу

Не вырвался из грязи в князи.
Не смог. Куда там.
Опять вернулся восвояси
к своим пенатам.

Теперь прибьюсь, за все в ответе,
к чужому стану. 
Жаль, братом никому на свете
уже не стану.



     Аттракцион "Прогулка на коне"

Понурая лошадка 
катает седока.
Вот лужа, вот лужайка,
вот мамина рука.

Я робок, мал, мне душно,
одежек сто на мне,
но восхищает душу
"Прогулка не коне".

(Так в парке назывался
живой аттракцион.
Тот, кто верхом катался,
вниманьем награжден.)

Вот лужа, вот лужайка,
вот праздник для души.
Понурая лошадка
катает за гроши...

Еще мне здесь кататься
и веселить зевак, 
и с мамой мне расстаться,
пойми, нельзя никак...



     Сосед

Через стенку я был соседом
кроткой пары немолодой.
От меня доставалось им крепко,
я ведь парень-то холостой.

Вечно музыка, вечно танцы,
коромыслом дым до утра.
Иногда лишь они роптали:
закругляйся, мол, друг, пора!..

Я, конечно, не закруглялся,
я себе цену знал сполна:
я поэтом был комсомольским - 
наивысшая мне цена.

Я в фаворе был у издательств,
у журналов. Стихи - текли.
И обратно ко мне стекались
привилегии и рубли.

Мой сосед на машинке тюкал
и стишата свои кропал,
а когда уставал он тюкать,
то жену свою заставлял.

Душу ранил он, графоманил
и жену терзал много лет.
Не считал я его поэтом.
Твердо знал я, что я - поэт!

И тем более доказательств
у меня-то хоть пруд пруди:
мое имя во всех журналах,
а его - поищи, найди!

Не здоровался с ним я даже,
не входил он в мой близкий круг.
Хоть Ахматова с ним дружила,
мне-то что? Мне Фадеев друг.

Я своим пепелящим взором
охмурял ненасытных дам.
Он смотрел на меня с укором,
нищий, маленький Мандельштам...

Нет соседа давно на свете, 
в лагерях пропал навсегда.
Только нынче вдруг оказалось:
он - Поэт. Кто же я тогда?..  


  
     * * *

Несокрушимое крушу
без удержу, но силы тают.
Я слишком медленно пишу
стихи, а годы пролетают.

Стихи особенно нежны
в дни беспросветной, гнусной жизни,
когда и на хрен не нужны
они свихнувшейся отчизне.



     * * *

Одиночество мне в радость,
я не стану в том юлить.
Мне оно совсем не в тягость,
не хочу ни с кем делить.
Дом пургою занавешен,
не видать ни зги вокруг.
Охмурять прелестных женщин
мне сегодня недосуг.



     Requiem

Дымами стали девочки в Литве,
и в Киеве, и в Гомеле, и в Польше.
С любимыми не свидеться им больше.
Одной росинкой больше не траве.

Уже не встретить юношам невест.
Те девочки давно дымами стали.
Поют на идиш девочки с небес.
Дымами стали - звать не перестали.

Ночное пенье слышишь ли вдали?
Как можно спать, смежив блаженно веки?
Нам не простит те девочки вовеки
того, что песню мы не сберегли.



     Шлимазл

Трусил прыгать с вышки,
из винтовки мазал.
Какой там сокол сталинский - 
есть как есть шлимазл.

Но в боях под Ельней
пал он в поле чистом - 
не шлимазл вовсе,
а герой отчизны.

Там и утрамбован
в общей яме братской.
Кто шлимазл, кто сокол - 
где тут разобраться...



     Скрипач

Сыпал град, густой, отменный.
Мерзли баржи на реке.
Жил мальчишка довоенный
в довоенном городке.

Под фокстроты и под вальсы
городок парил, кружил.
Каждый день к маэстро Шварцу
шкет со скрипочкой спешил.

Не по возрасту серьезен,
он надежд не омрачал,
и маэстро Шварц сквозь слезы
улыбался иль ворчал...

Довоенный городишко,
льются вальсы дотемна...
Довоенного мальчишку
унесла навек война.

Звездами в небесной сини
среди прочих звездных братств
стали -
           юный Паганини
и седой маэстро Шварц.

Мстя за них, бои гремели,
полыхало пол-Земли.
Музыку спасти сумели,
музыканта - не спасли...

Здравствуй, довоенный мальчик!
Как живется на лету?
...С каждым годом мне все жальче 
твою скрипку-сироту.



     Единственное небо

Страдали мы зазря ли?
Весь мир нам был острог...
Судьба моя - Израиль,
души моей восторг.

У таинств мирозданья,
у первородных чувств
под небом первозданным
прозрениям учусь...

Его на счастье мне бы - 
вблизи я иль вдали -
единственное небо
единственной земли.



     Бегство

В край отцов задумал бегство.
Плащ и посох приготовь.
От злодейства и плебейства
сберегла меня любовь.

Да не та любовь, что к жизни
или к женщине, а та,
что к неведомой отчизне
путеводная звезда.



     * * *

Туман густой сквозит в душе пустой.
От увяданья как ее спасти?
Прости, Лев Николаевич Толстой,
своих бездарных правнуков. Прости.

Среди ловчил, фарцовщиков, проныр,
среди жулья, что ставят нам в пример,
все тщимся написать "Войну и Мир"
на собственный манер.



     * * *

Все бродил, тобой неузнанный,
хилым старцем, беглым школьником.
Вольником, а все же узником.
Узником, а все же вольником.

Новые пути наметились.
Дни донельзя перепутаны.
Наконец, с тобой мы встретились,
дерево Иудино...



     * * *

О других мы помним редко.
Кто-то помнит ли о нас?

Старый позабытый джаз,
ностальгическое ретро.

До скончанья наших дней
мгла смертельная нависла.

Больно потерять отчизну.
Душу потерять - больней.



     Пианист

Сгорал над городом закат.
Акации листву роняли.

Парик поправил музыкант
и медленно поплыл к роялю.

Он убаюкал боль в боку.
Оркестру усмехнулся криво.

Так матадор плывет к быку,
чтоб шпагу ткнуть ему в загривок.



     * * *

Какая горькая услада:
и день, и много дней подряд
следить за увяданьем сада,
когда он осенью объят. 

На стыке города с деревней
мой дом с рассохшимся крыльцом.
Здесь чувствуешь себя отцом
озябших и немых деревьев.



     * * *

Дикий брег - дикий бред,
от красот - ни шиша.
Как всегда в декабре,
замерзает душа.

Филин клич свой исторг.
Но замерзшей душе
ни любовь, ни восторг
не помогут уже.



     Шеду(*)

Шеду - 
       друг крылатый, человекобык.
Еду
    в те края, где ты летать привык.

Полночь
        затопила, раскроила те края.
Помощь,
        слышишь, не нужна ль тебе моя?

Память
       унесла тебя за тридевять земель.
Падать
       камнем не хотел ты, не умел.

Знаю,
      ты, конечно, безусловно, не Икар.
Злая
     нежность иссушила на века.

Тише,
      граждане, уймитесь хоть на миг.
Слышу
      над собою шелест крыл твоих...


(*) Шеду - в древнегреческой мифологии крылатый человекобык. 



     * * *

Славы я избежал
(это минус иль плюс?)
и в дому моем
щедрая бедность.
Я сижу над стихами,
я стихами травлюсь -
молоко мне давайте
за вредность.
До вторых и до третьих
не сплю петухов,
пред нелегкой строкой
не пасуя.
Но когда проложу
километры стихов,-
хоть кого-то 
стихами
спасу я?..



     * * *

Жизнь, постылая, пропащая,
на край света занесла.
Ночью музыка целящая
отыскала и спасла.

Гаснут звезды оловянные.
Зацветает трын-трава.
Не смолкают окаянные
покаянные слова.



     Февраль

Хотел излить все горести души -
пускай истают в вихре хлопьев белых.
Сидел всю ночь, а в результате - пшик.
Ну что поделать?

Гаси ночник свой. Распахни окно.
У белых хлопьев белая горячка.
На улице ненастно и темно.
У Музы - спячка.



     * * *

Все суетишься, мечешься, мудришь,
стремишься жить, судьбе не возражая.
Однажды просыпаешься, глядишь:
с тобою рядом - 
                женщина чужая.

А ты ее женою называл,
зачем-то на нее ребро потратил.
Сражен открытьем этим наповал,
как дальше жить, 
                 не ведаешь, приятель.

Но вновь завертит круг привычных дел:
работа, дети...
                Елку наряжая,
уже привычно смотришь, как везде,
где б ни был, рядом женщина.
                             Чужая.



     * * *

Свой коротаю век
                 с надеждой терпеливой.
Сиротствует душа и мается,
                           хотя
Несчастная любовь
                  порой нежней счастливой,
ушедшая любовь
               живет, не уходя...



     * * *

Года летят - по гравию, по щебню,
на переездах рельсами звеня.
Любовь моя, как месяц на ущербе,
неслышно ускользает от меня.

Куражится судьба над чудаками.
Прости, любовь: умнеют чудаки...
Ты скрылась за сплошными облаками,
уже не разглядеть из-под руки.



     * * *

       I

Опять с небес всю ночь текло.
До сей поры туман клубится.
Мое оконное стекло -
шедевр кубиста...

       II

В тумане
         тающий лесок
плывет причудливо-прекрасно -
как бы Кандинского мазок
или Пикассо...



     * * *

Так было, было так всегда.
Так дальше будет?
Сгорает в небесах звезда.
Кого разбудит?

В стосотый раз звезда несет
напоминанье:
и вас гнетет, и нас гнетет
не-по-ни-манье.



     Капитан Грей провожает птиц

Птицы летят за моря.
                     Напели
птицы восторженно -
                    о тебе.

Где ж ты, Ассоль моя?
                      - На панели.
В психушке.
            В лагере.
                      В ЛТП. -

Птицы летят за моря.
                     Красивым
трудно солгать,
                им плюют в глаза.

Рву я в клочки
               бесполезный символ -
никчемные алые паруса.

Птицы летят за моря.
                     На стаи
глядит в умилении 
                  вся страна.

Скорей возвращайся, Ассоль!
                            Настали
новые гнусные
              времена...



     * * *

       I

По вечерам я выгуливаю свое одиночество,
как старого преданного пса,
единственного своего друга,
который настолько мною дорожит,
что обозвать его псом просто кощунство...

       II

Единственное в мире существо,
что любит меня больше, чем себя,-
моя собака...



     * * *

Слушал бешеную вьюгу.
Окна отворял.
Убежал с женою друга -
друга потерял.

Все нескладно, все неладно,
пустота вокруг...
Друг, возьми жену обратно.
Возвращайся, друг.



     * * *

Разлука нянчит нас обоих,
как мать, любя.
Всю жизнь живу одной тобою,
но - 
     без тебя.

Смеются люди за спиною,
поют во мгле.
А ты все плачешь...
                    Не со мною.
Не обо мне.



     * * *

Никто меня не ждет. Такое счастье.
И я могу идти, куда хочу.
Я из дому сегодня - ни ногой.
Никто меня не ждет. 
                    Такое горе.



     Прощание с осенью

Бай, ньюйоркская осень, уж тебя не сыскать за дождями,
ты беспечно сожгла все свои золотые убранства.
Чтоб не множить печаль, ты спешишь поскорее убраться,
избегаешь меня, покидаешь меня, захлебнувшись слезами.

Все небесные трубы в честь тебя свои громы исторгли.
В этот час не избыть металлический привкус сиротства.
Остается - любить. Только это одно остается.
Вон январь со всех ног поспешает пробиться сквозь дожди,
                                захлебнувшись восторгом.