Аннотация: Фёдор Михайлович и маленький львовский автобус. Опубликовано в журнале "Таллинн", 6/2007.
Семёрка
Жизнь сумасшедшего легка и беззаботна. Фёдор Михайлович Ластин был в этом свято убеждён и по праву считал себя профессионалом, настоящим мастером своего дела. Поначалу естественная достоверность кондиции давалась ему с некоторым трудом, но двадцать лет ежедневной практики не прошли впустую. Даже самые недоверчивые специалисты с годами были вынуждены в досаде опустить руки со шприцами и стаканчиками лекарств и признать его право на самовыражение в психиатрической клинике городской больницы славного города-героя.
Каждое утро перед завтраком Фёдор Михайлович выезжал на линию Мичурино - бондарный завод. Завод уже давно назывался бочарным, но Фёдор Михайлович об этом не знал.
- Мичурино! - как всегда громогласно объявил Фёдор Михайлович ровно в семь часов утра очередного понедельника и достал из кармана пижамы, набитого старыми советскими моделями автомашин, маленький львовский автобус коричневого цвета с любовно выведенной огрызком карандаша ярко-красной семёркой на лобовом стекле.
Маршрут автобуса номер 7 проходил от общего туалета на первом этаже до палаты шизофреников на третьем с обязательным заездом на автовокзал, который располагался в столовой. С демонстративным кряхтением Фёдор Михайлович опустился на колени и поставил автобус у начала длинной скамьи, извивающейся вдоль коридора.
- Тррруммм, - завёлся автобус.
Мимо прошла медсестра, привычно обогнув зону первой остановки. Фёдор Михайлович лениво проводил её взглядом. Весь персонал клиники уже давным-давно перестал обращать внимание на престарелого эксцентрика и знал маршрут "семёрки" наизусть.
Терять бдительности, впрочем, не следовало.
Подождав воображаемых пассажиров, Фёдор Михайлович неспешно пополз вдоль скамьи, строго выдерживая курс на окошко выдачи таблеток. Сзади раздались чуть слышные, назойливо знакомые шаги. Это был молодой врач, проявлявший в последнее время изрядный интерес к маршруту "семёрки" и шедший за ней по пятам, будто бы ожидая, что водитель автобуса остановится и побежит искать причину столь непрактичного любопытства. Подобной глупости Фёдор Михайлович позволить себе, конечно же, не мог.
- Аэропорт! - сообщил он, остановившись у окошка. Из кармана пижамы возник пластмассовый биплан-кукурузник и сделал несколько кругов на бреющем полёте.
Больных в коридоре ещё не было. Фёдор Михайлович любил вставать пораньше, чтобы успеть пройти половину маршрута и прибыть на автовокзал точно к раздаче горячей рисовой каши с крепким чаем и ломтиком белого хлеба.
Дальнейший путь проходил по скоростному шоссе, резким поворотом огибающему приёмный кабинет и комнату дежурного врача. Дорога была пуста, и Фёдор Михайлович развил максимальную скорость, ловко перебирая по паркету худыми ногами в казенных тапочках из синтетической шерсти.
Назойливый врач упорно продвигался следом, но Фёдор Михайлович продолжал спокойно катить "семёрку", то и дело прижимаясь к полу щекой, чтобы краем глаза проверить зеркало заднего обзора.
Это был далеко не первый случай, когда персонал клиники пытался вывести необычного пациента на чистую воду. У Фёдора Михайловича отбирали машинки, ему не давали выходить в коридор, его закатывали в смирительную рубашку, приводили родственников, сочувствие которых, к счастью, со временем становилось всё более формальным. Приводили даже каких-то детей, тихих, послушных детсадовцев с разноцветным набором модных игрушек. Они лезли повсюду своими неуклюжими, толстыми пальцами, но Фёдор Михайлович только отмахивался от них, как от назойливых мух и катил свою "семёрку" от деревни Мичурино к бондарному заводу.
- Горбольница! - объявил Фёдор Михайлович. Из столовой, которая должна была показаться на следующем повороте уже доносился соблазнительный аромат почти готовой каши.
Ему нравилось здесь, в этом изолированном мирке здорового режима, регулярного питания и праздной лени. Совершив свой утренний ритуал и вкусно позавтракав, Фёдор Михайлович любил лежать на койке и поглядывать на окно, за которым шла совсем другая жизнь, грязная и опасная, до которой ему не было абсолютно никакого дела. В само окно он никогда не смотрел.
Следующей остановкой был стадион "Металлист", приютившийся под одиноким столом у стенда с расценками аптеки. Отсюда уже был виден въезд на автовокзал - широкие двери столовой. Мимо промчалась свадебная кавалькада из невзрачных серых жигулят, которую возглавляла заботливо выуженная из кармана пижамы роскошная "Чайка".
От неожиданности Фёдор Михайлович сбился с ритма движения и тихонько вскрикнул, неловко наступив коленкой на собственную бороду, волочившуюся за ним по полу.
Впереди забегали, засуетились медсёстры с картонными коробками, раскладывая что-то у закрытых ещё дверей столовой. Фёдор Михайлович прищурился, пытаясь определить, откуда исходит опасность, и заметно ускорился, не отрывая, впрочем, автобус от пола.
Подъехав поближе, он увидел затор перед столовой, преграждающий путь. Состоял он из целой кучи игрушечных автомашин, выстроившихся в стройные ряды. Были здесь и автобусы, правда, марки "Икарус".
Фёдор Михайлович загрустил. Его и раньше оставляли без завтрака, но перед восхождением к рыбзаводу и кинотеатру "Победа", находившимся на втором этаже, ему хотелось набраться сил.
Вытянув губы в трубочку и возмущённо бибикнув, Фёдор Михайлович попробовал развернуться в сторону лестничного пролёта, но с растущим беспокойством обнаружил ещё один дорожный блок, возникший в дверном проёме.
- Тррруммм, - злорадно сказали сзади, и в "семёрку" с разгона врезался массивный грузовик с откидным кузовом и улыбающейся куклой на водительском сиденье. Путь назад был решительно отрезан, а впереди виднелся лишь тупик в виде зарешеченного окна.
- Конечная, - объявил доктор и уселся на пол за грузовиком, всем своим довольным видом демонстрируя готовность держать длительную оборону.
Фёдор Михайлович лихорадочно обдумывал ситуацию, обхватив свой любимый автобус внезапно похолодевшими руками. Он должен был оставаться в образе любой ценой, ведь это было его единственное прикрытие. Встань он сейчас, перешагни через эти нелепые преграды, его тут же запишут в выздоравливающие. А дальше чужой, сумасшедший мир надвинется на него и проглотит, не подавившись и не сказав спасибо.
Он стоял на коленях, чуть слышно прогревая мотор и думал, мучительно думал. Мимо проходили больные, скрываясь в столовой, где стыла тарелка с его, Фёдора Михайловича кашей, кружка крепкого чая и ломтик белого хлеба. А потом они проходили обратно, в свои палаты на третьем этаже, рядом с набережной, городским музеем и далёким, таким далёким сейчас бондарным заводом, который давно уже назывался бочарным.
Время шло. Фёдор Михайлович то и дело пробовал отъехать, осторожно обогнуть ужасный грузовик, но врач был начеку и неустанно загораживал проходы.
В полдень подошла медсестра и сделала укол успокоительного. Фёдор Михайлович покорно закатал рукав и снова склонился к "семёрке". В животе предательски заурчало.
- Я буду здесь целый день, - сообщил доктор, бесцеремонно усевшись по-турецки и развернув свежую газету. В его руках дымилась чашка свежего кофе. - И ночь, если потребуется. Потом придёт мой сменщик, а за ним и другой. Может быть, перестанем валять дурака? Сядем, поговорим по-простому, за хорошим обедом. Сегоня макароны по-флотски, я специально попросил на кухне.
- Би-биип, - ответил Фёдор Михайлович.
- Вы проявляете похвальное упорство, - упивался победой молодой врач. - Смысла в этом я, откровенно говоря, не вижу, но...
Фёдор Михайлович решился. Вскочив на ноги с проворством, удивительным даже для него самого, он метнул "семёрку" в молодого доктора, в страхе прикрывшего лицо, лихо перепрыгнул через грузовик и понёсся к выходу. В буйных он не числился никогда, и потому санитары хватились не сразу. Распахнув с разбега массивную дверь, отделяющую психиатрию от остальных отделений, он промчался мимо удивлённых очередей за номерками и вырвался на опьянительную свободу, которой он так долго и старательно избегал.
На улице стоял декабрь. Пушистые хлопья снега медленно засыпали дорожку, вьющуюся от серого здания горбольницы к скоростному шоссе, которое растворялось в дымке на востоке - там, где виднелись высокие шпили стадионных прожекторов.
Заслышав тяжелый топот за спиной, Фёдор Михайлович бросился к шоссе. Мимо проносились автомобили, стремительные, остроносые, неуловимо чужие. На миг ему показалось, что из-за поворота выплывает "семёрка", но родной образ быстро исчез в пёстром потоке машин.
- Конечная! Конечная! - закричал Фёдор Михайлович, почувствовав, что его настигают, и, не добежав до обочины считанные метры, рухнул в снег. Сверху навалились санитары. Пижама и тапочки мгновенно пропитались талой водой, но это было уже неважно.
- Дайте, дайте же ему этот чёртов автобус! - молодой врач приближался неуклюжими скачками, уже представляя, наверное, как тело Фёдор Михайловича рвут на части остроносые чужестранные хищники шоссе. Он то и дело поскальзывался на заледенелой дорожке и выглядел попросту жалко.
А Фёдор Михайлович только смеялся, радостно и чисто, предвкушая тепло и уютную спертость палаты. Теперь, может быть, без окна, но ему от этого хуже не станет.
Мимо проносились машины. От деревни Мичурино через автовокзал и дальше, вдоль набережной и городского музея. А где-то там, в туманной дымке декабря, на высоком холме, у самого выезда из славного города-героя стоял бондарный завод, который уже давно назывался бочарным.