Indilhin : другие произведения.

Отверженный

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Я очнулся в кромешной тьме. Было ужасно холодно. Очень долго я не мог прийти в себя, вспомнить, кто я и как здесь оказался. Болела голова. Тошнило. Я перевернулся на бок, и меня вырвало. После этого стало легче. Память начала возвращаться, и я вспомнил черного всадника, вспомнил, как какие-то тени вышли из леса и набросились на меня. Я сопротивлялся, но одна из них ударила меня по голове дубиной, и я упал. Теряя сознание, я чувствовал, как мохнатые ноги пинают мое тело. Я закрыл лицо руками, пытаясь уберечь его от когтистых лап. И все... Дальше пустота.... И вот я здесь, во тьме. Один.
Багровый рассвет или история убийцы
  
Отверженный
  
   В тот самый час, когда Варда окончила свои труды, когда Мэнельмакар впервые шагнул в небо, и синее пламя Хэллуина вспыхнуло в тумане над гранью мира - в тот самый час пробудились Дети Земли, Перворожденный Илуватара. У озаренного звездами озера Куйвиэнэн, Вод Пробуждения, очнулись они ото сна; и пока они - ещё в молчании - жили у Куйвиэнэн, глаза их видели звезды, и звездный свет стал им милее всего.

(Сильмариллион "О приходе эльфов").

   Равнина медленно таяла в наступающих сумерках. Теплый ветер нежно поглаживал траву. Цветы готовились ко сну. По обеим сторонам равнины Пеларгир расположились лагерем две большие армии. Словно тысячи звезд горели костры. На восходе солнца армия Темного Властелина столкнется с воинством эльфов и спокойное поле окраситься кровью.
   Лязг оружия, громкие команды начальников и бравые песни воинов сводили Эдельхарна с ума. Он жаждал покоя и тишины. Плохие предчувствия не давали ему покоя. "Возможно, это последний закат и последняя ночь в моей жизни" - думал он.
   В поисках покоя он отправился к группе одиноких холмов, чернеющих в стороне от равнины. Это было рискованно, потому что там могли рыскать разведчики врага. Но эльф двигался бесшумно, уверенный, что никто из созданий Темного Властелина не приблизиться к нему ближе, чем он того пожелает. У себя на родине в Белерианде, он слыл самым искусным разведчиком. Не раз Эдельхарн отправлялся один в холодный северный край к неприступной твердыне Моргота Утумно и раскрывал коварные планы врага. Именно в своих далеких походах он научился любить одиночество. И теперь перед великой битвой, Эдельхарн желал побыть вдали от шумного лагеря.
   Соблюдая осторожность, он неторопливо приближался к холмам. Солнце уже начало скрываться за горизонтом. Небо было багровым от его умирающего света. Еще некоторое время, и солнце спрячется за далекими горами, а багровое небо станет черным. Взойдут звезды, любимые всеми квэнди, и весь мир погрузиться в сон. Уснут и оба воинства, оставив бодрствовать лишь часовых.
   Внезапно легкий ветерок донес до Эдельхарна легкие звуки музыки. На вершине одного из ближайших холмов кто-то играл на флейте. Мелодия была полна тоски и боли. Для эльфа, привыкшего к цветущим балладам синдаров, она показалась чуждой и непонятной. Но, несмотря на это, она трогала его. Печаль неизвестного музыканта магическим способом передавалась и ему самому. Эдельхарн вспомнил Алвирин - свою жену, оставшуюся в далеком Белерианде. Может, завтрашний бой отнимет у нее любимого. Эдельхард сунул руку в карман и аккуратно нащупал маленький сверток, в котором хранились семена мэллорнов - самых прекрасных деревьев Средиземья - подарок его любимой. Когда он собирался в разведку первый раз, Алвирин, поцеловав его, протянула этот сверток.
   - Держи любимый. Это самое дорогое, что есть у меня. Эти семена подарили мне родители, когда я покидала дом. А теперь я дарю их тебе.
   По щеке эльфийки медленно катилась слеза. Эдельхарн обнял ее, и она прошептала:
   - Там, где ты оставишь этот мир, прорастут самые красивые в мире деревья. Я найду это место и последую за тобой.
   Эльф в тот памятный вечер нежно обнимал ее, а она плакала. Так они расстались в первый раз. С тех пор, когда Эдельхарн покидал Белерианд, он всегда брал сверток с собой.
   "Уф!" - подумал эльф. - "Порой какая-нибудь мелочь вызывает странную цепь мыслей. Погружаясь в них, забываешь даже о причине их появления". Эдельхарн мотнул головой, стряхивая пелену воспоминаний. "Нужно держать себя в руках, раз уж решил покинуть лагерь. Зазеваешься, а там гляди, твой плащ уже украшает черная стрела, которая почему-то хочет добраться до твоего сердца. Ну, уж нет".
   Причиной замешательства была эта мрачная мелодия. Она напомнила ему о той тоске по дому, которую он испытывал всякий раз, когда покидал его. Ему захотелось узнать, кто этот неизвестный музыкант. И он бесшумно, прижимаясь к деревьям, двинулся вверх по холму.
   Оказавшись наверху, Эдельхарн на мгновение был ослеплен красными лучами закатного солнца. Быстро прейдя в себя, он нырнул в ближайший кустарник и схватился за лук. Перед ним, скрестив ноги, сидел здоровенный орк. Кривой ятаган в ножнах, шлем и щит мирно лежали рядом. Устремив свой взор к багровому солнцу, морготово отродье играло на флейте. Отвращение к врагу сменилось удивлением. Эдельхарн никогда не думал, что мерзкие, кривоногие создания Темного Властелина способны на такое.
   По доспехам врага, эльф понял, что перед ним один из орковых военоначальников. Эдельхарн осторожно достал стрелу и натянул тетиву лука.
   Орк прекратил играть и, положив флейту, обратился к скрывающемуся в кустах эльфу.
   - Сможешь убить безоружного? Сможешь выстрелить в спину?
   Эдельхарн понял его речь, потому что враг говорил на его родном языке, хоть и дико искажая мелодичные звуки своей мерзкой пастью.
   - Это война, а не дуэль - многозначительно сказал эльф и, укорив себя за то, что заговорил с врагом, добавил. - Подними свой меч.
   - Ну, уж нет, - казалось, орк смеется. - Кровь будет завтра. Много крови. Зачем сегодня проливать ее? А теперь с вашего позволения, уважаемый, я хочу доиграть песню.
   После этих слов, враг приложил к губам флейту и заиграл.
   "Флейтист поганый!" - выругался в сердцах Эдельхарн.
   Смущенный таким поведением, квэнди, стоял, тупо уставившись на орка, но потом, вспомнив о коварстве темного народа, стал прислушиваться к доносящимся звукам. Шум лагеря вдалеке, здесь музыка и больше ничего, что бы говорило о засаде или даже о присутствии кого-то третьего на холме. Эльф задумался, может ли он доверять своему чутью, никогда не подводившему его. А музыка все лилась и лилась...
   ...В тихих звуках флейты Эдельхарн увидел Алвирин, она сидела на скамье у дома и ждала его, а он все не шел и не шел. Внезапно, он увидел, что его любимая изменилась. Ее руки дрожали, лицо постарело и осунулось, на губах печать страдания, волосы белы как снег, а глаза полны скорби. Уходило время, тая в бесконечности. Липа около дома цвела, желтела, умирала, а с приходом весны вновь оживала и так много раз. А Алвирин ждала. "Я умер" - пришел ответ. Эльфу стало грустно. Почему так происходит? Почему умирать намного легче, чем оставаться. Боль, темнота и тебя нет. А тот, кто жив полон воспоминаниями об утраченном счастье. Эдельхарн почувствовал прилив страха. Он боялся, что его видение станет реальностью, что его бедная Алвирин будет страдать от тяжелой утраты. Эльф почувствовал нестерпимое желание. Он хотел оказаться рядом с любимой и сказать ей, что все будет хорошо. Всего лишь три слова: "все будет хорошо", а потом обнять ее и никогда не покидать...
   Музыка словно тянула его за струны сердца, и оно начинало подыгрывать ей. "Что со мной происходит?" - подумал он.
   Не ведая, что творит, Эдельхарн опустил лук и, спрятав стрелу в колчан, присел рядом с орком. Солнце наполовину скрылось за далекими горами. Ветерок принес запах травы. Завтра здесь будет пахнуть смертью, а пока с равнины, медленно окутываемой туманом, пахло лишь травой.
   Орк, закончив играть, положил флейту, и устремил вперед взгляд полный печали. Так они и сидели молча, боясь словом или движением развеять то, что творилась в их сердцах.
   Когда же солнце спряталось за горизонтом, и на темном небе появились луна и звезды, эльф сказал:
   - Это было красиво.
   Орк не ответил, и эльф сделал вторую попытку:
   - Меня зовут Эдельхарн, но друзья зовут просто Эд.
   - "Просто Эд"? Неплохо для квэнди, - враг улыбнулся. - А меня зовут Азхгур Иш Маха Нихшем Игх Тагх Фиш, но для друзей я Азхгур Иш Маха Нихшем Игх Тагх Фиш.
   Эльф задумался, как бы обратиться к собеседнику по имени, не обидев его.
   - Шутка, - внезапно расхохотался орк и дружески похлопал Эдельхарна по плечу. - Зови меня Аз.
   - Так то лучше, - обиженно пробубнил эльф. Он впервые видел хохочущего орка.
   - И как же тебя занесло на этот холм? - спросил Азхгур.
   - Да, вот шел мимо, слышу кто-то играет на флейте. Дай, думаю, посмотрю, что за дурень, - отыгрался эльф.
   Эдельхарн на всякий случай положил руку на рукоять меча, но орк вновь рассмеялся.
   - Неплохо, "просто Эд", неплохо!
   - Почему ты зовешь меня так? - возмутился эльф.
   - Как так? - казалось данная ситуация забавляла орка.
   - "Просто Эд".
   - Просто Эд? Но ты же сказал, что так тебя зовут друзья.
   - Эддддд! - Эдельхарн сделал ударение на последней букве. - Эдддд, а не "просто Эд".
   - Ладно, "просто Э...", - Азхгур запнулся, - Эд.
   - Азур Киш Миш Тах Маш Иш, - эльф злорадно улыбнулся.
   Орк улыбнулся в ответ и, одобрительно кивнув головой, полез в карман.
   - Стой! - Эдельхарн выхватил меч.
   - Что? - возмутился Азхгур.
   - Что у тебя там?
   - Сейчас увидишь.
   Орк вынул маленькую деревянную коробочку.
   - Думаешь, я хочу убить тебя этим? - Азхгур протягивал ему странную трубочку.
   Эльф опустил меч и поднес вещицу к носу.
   - Странный запах.
   - Еще какой странный, - усмехнулся орк.
   Азхгур сорвал пучок сухой травы и зажег ее каким-то устройством. Пока трава полыхала, он сунул один конец трубочки в рот, а другой приложил к огню. Скрученная из неведомых эльфу листьев трубочка не вспыхнула, как ожидал Эдельхарн, а начала медленно тлеть, наполняя ночной воздух подозрительным ароматом. Не отрывая губ от странной вещицы, орк стал усиленно втягивать воздух. Затем, добившись ведомого лишь ему одному результата, он довольно улыбнулся и выпустил изо рта кольцо дыма.
   - А ты чего теряешься, - Азхгур обращался к Эдельхарну. - Огонька дать?
   - Что это за дрянь? - настороженно спросил эльф.
   - Не робей. Она поможет тебе расслабиться.
   - Я не хочу расслабляться.
   - Брось, все сегодня хотят расслабиться. Может, последний день живем.
   Азхгур мечтательно уставился на звезды, то и дело, выпуская изо рта кольца дыма, и напивая какую-то орочью песенку.
   "Ему наверное сейчас хорошо", - подумал эльф, - "А к черту все! Была ни была!".
   - Как зажечь эту дрянь?
   - Что созрел? - орк оторвался от своего занятия и принялся демонстрировать технику прикуривания.
   - Берешь один конец в рот. К другому подносишь огонь и одновременно втягиваешь воздух.
   Эдельхарн закашлялся:
   - Отравить меня хочешь!
   - Это с непривычки. Все дело в опыте, а он приходит со временем. Вдыхай осторожно и смотри, чтобы дым не попал в легкие.
   - А что тогда? - эльф снова закашлялся.
   - Вот об этом я и говорю.
   - Избавь меня от своих поучений.
   - Как скажешь, - Азхгур выпустил очередное кольцо дыма.
   На этот раз Эдельхарн вдохнул не глубоко. Рот заполнился теплом, которое стало быстро просачиваться в голову. Эльф почувствовал необычайную легкость, казалось, дуновение ветра, и он как перышко улетит в небо. Мысли таяли как лед у костра. Шея усиленно не хотела держать на себе голову. Хотелось смеяться.
   - Где вы берете это? - вяло спросил он.
   - Есть такое тайное местечко, - голос орка был не менее вялым, чем у эльфа, - под названием Барад-Дур. Там делают эти сигары. Мы с ребятами в шутку зовем его Барад-Дурь.
   - Барад-Дурь?
   - Барад-Дурь, - торжественно повторил Азхгур.
   - А почему? - эльф никак не мог убрать с лица глупую улыбку.
   - Ну, ты даешь! Еще нас зовете "темными", а сами-то.
   - Тайное, говоришь, местечко? - вдруг спросил Эдельхарн и расхохотался.
   - Верно, тайное, - заплетающимся языком проговорил Азхгур. - Я смотрю тебе здорово дало по мозгам.
   - На себя посмотри, - эльф продолжал смеяться. Потом внезапно попытался принять серьезный вид, что ему совершенно не удалось, и сказал:
   - Вот мы сейчас валяемся здесь одурманенные, а если твои или мои найдут нас.
   - Не найдут. Какой идиот сунется сюда посреди ночи?
   Они оба рассмеялись.
   - Знаешь, если бы Алдур узнал, что я не убил тебя, меня бы взяли под стражу.
   - А кто такой, этот Алдур?
   - Наш военоначальник.
   - Понятно, - орк кивнул. - Забудь о своем Алдуре.
   Внезапно Азхгур повернулся к собеседнику и сказал:
   - А давай останемся здесь. Пусть они рубятся друг с другом. Нам то, что до этого?
   - А как же честь?
   - К черту ее!
   - То есть как это к черту? - эльф удивленно уставился на орка.
   - А вот так. Лежи себе, смотри на звезды и наслаждайся жизнью.
   - Я так не могу.
   - Почему?
   - Что обо мне подумают остальные? - эльф растерянно пожал плечами. - Я хочу стать героем. Все мы хотим...
   - Честь, героизм, - орк усмехнулся. - Вот так вы и сражаетесь.
   - Как так? - у эльфа был ужасно глупый вид.
   - Да вот так! Нет, чтобы схитрить...
   - Постой, постой, - перебил Азхгура Эдельхарн. - Не в наших правилах побеждать хитростью и коварством. Мы берем верх храбростью. Не то что некоторые.
   Орк вопросительно поднял бровь.
   - Не в обиду тебе сказано, - смутившись, поправился эльф. - Понимаешь ли, мы чисты и добры. Добром и побеждаем. - он настойчиво пытался принять серьезный вид. - Сойтись в честном бою, что может быть лучше?
   - У-у-у, как же, добры! А наших ребятишек убиваете. Чистота, добро, честь... Тебе не кажутся глупыми твои слова?
   - Кажутся! - Эдельхарн кивнул так, что голова чуть не слетела с плеч. "Ну, и дурь!" - подумал он. - "Буквально, сносит голову".
   - Вы совсем не умеете воевать, - продолжал Азхгур заплетающимся языком, - то ли дело мы - орки. Где надо перехитрим, где надо убежим. Вы смеетесь над нами и презираете нас, а мы ценим друг друга. Плевать на честь, когда речь идет о жизни. Возвращаясь домой, наш командир со спокойной совестью смотрит в глаза женщинам, потому что он сделал все, чтобы их мужья вернулись домой целыми и невредимыми. Если нужно, он поступиться своей честью ради своих солдат. Так то, дружок.
   Эльф удивленно вытаращил глаза.
   - Да. А что ты думал? У орков тоже имеется понятие чести. Мы же не тролли какие-нибудь. Хотя и они ребята что надо. Мозгов нет, а смеяться умеют. А песни орут так, что горы сотрясаются. Вот, научишь какого-нибудь тролля глупой песни, а он напыщенно и с достоинством распевает ее так, что балроги уши зажимают. А они не любят шуток. Строят роту по стойке смирно и начинают допытываться, кто сею пакость подстроил. А потом пытаются нам вдолбить мелькорову идеологию. Мол, в темной армии должна быть одна ненависть и страх. Как же! Мы орки повеселиться любим.
   - Что за чушь? - Эдельхарн хотел почесать затылок, но промахнулся.
   - Чушь не чушь, а весело. Неужели вы эльфы никогда не шутите?
   - Никогда, - торжественно произнес Эдельхарн, положив руку на сердце.
   - Да-а-а-а. Вижу у вас туговато с чувством юмора. Чурки какие-то, извини, конечно. Я понимаю, вы сама красота и добродетель, - при этих словах Азхгур скривился, - но какая же красота может быть без здорового смеха?
   - Печальная, - эльф отчаянно пытался разглядеть собственные пальцы. - Печальная красота.
   - С этим не поспоришь, - орк потер подбородок, приняв позу мыслителя. - И мы печалимся, но не делаем из этого религию. Печаль и веселье это все жизнь. Только дураки расставляют приоритеты.
   - Все я обиделся! - Эдельхарн вяло скрестил на груди руки.
   - Полно тебе. Я не хотел обидеть тебя.
   - Представляю, что бы было, если бы захотел, - надувшись, пробубнил эльф.
   - Подожди, я не... Клянусь огненной задницей балрога, я не хотел!
   - Задницей говоришь?
   - Ты не так меня понял. Прости, - орк молитвенно сложил руки.
   Эльф рассмеялся:
   - А-а-а-а! Купился, зеленая башка!
   - Шутник! - Азхгур помахал огромным кулаком. - Ничего я не купился.
   - Ладно тебе, купился, так скажи прямо.
   - И откуда это, почтенный эльф набрался таких словечек? - съехидничал Азхгур.
   - С кем поведешься, от того и наберешься, - Эдельхарн наставительно поднял палец. - Кажется, так говорится.
   - Э-э-э, полегче.
   - Ты упоминал женщин орков?
   - Я?
   - Да. Когда говорил, что-то насчет глаз и совести.
   - Ну, и что?
   - Какие они, ваши женщины? Никогда не видел. Честно говоря, эльфы и не подозревают, что орки двуполы.
   - Слыхал я эти байки, - орк махнул рукой. - Будто наши дети рождаются из некой зловонной слизи. Как представлю, аж дрожь берет. Вот, что я скажу. У вас эльфов очень больное воображение. За кого вы нас принимаете? Разумеется, у нас есть женщины. Не такие красивые, как ваши, но есть. Более того, это женщины с большой буквы. Про таких говорят: "И коня на скаку остановит, и в горящую избу войдет". У нас их даже балроги боятся. Наша "красавица" как упрет кулаки в бока, так эти огненные демоны сразу разбегаются, только красные пятки сверкают. Вот, так!
   - Бррр! Не хотел бы я себя такую женушку. Чтоб мужем-то командовала? Ни за что!
   - Почему же так категорично? Наши дамы только с другими такие грубые, а со своими очень нежные ласковые.
   Эдельхарн поежился, представив себе такую нежную "орчанку" с зеленой мордой и большими клыками.
   - Ну, уж нет, я доволен своей Алвирин. У нас с ней согласие и равноправие. А у тебя есть жена?
   - Нет.
   - Это почему? Мне хвалишь орчанок, а сам до сих пор никого не выбрал.
   - Дело не в этом.
   - А в чем же?
   - Так что ты решил насчет того, чтобы остаться здесь и не возвращаться к своим? - неожиданно сменил тему Азхгур.
   - Не могу. Это же предательство.
   - Предательство? - губы орка скривились в усмешке. - А, идя на смерть, ты разве никого не предаешь? Все вы предатели! - отрезал Азхгур.
   Эдельхарн вспомнил Алвирин из своего ведения, ее седые волосы и печальные глаза.
   - Все вы предаете свою любовь ради того, чтобы почувствовать себя героями. Но вы никакие не герои! Вы предатели! Вы предаете своих жен, своих детей и матерей! Пре-да-те-ли! - произнес орк по слогам.
   - Это неправда, - попытался оправдаться эльф.
   - А вы думали своими тупыми гордыми умишками, что станет с ними, когда вы, удовлетворив свой геройский порыв, сляжете вот на этом поле, - Азхгур гневно указал на равнину. - Что будет с теми, кого вы любите, когда наши войска доберутся до них? Но вы лучше вступите в бой, чем согласитесь убежать с позором ради вашей любви. Ведь так?
   - Мы сражаемся ради них.
   - И ради них идете на эту глупую смерть? Ради чести, ради славы! Чушь! Думаешь, твоя смерть принесет радость твоей любимой?
   Эдельхарн отвернулся. Веселье куда-то улетучилось.
   - Давай обойдемся без моральных поучений, - тихо сказал он.
   - Прости.
   - Я не обиделся. Мне больно.
   - Почему? - Азхгур почувствовал себя виноватым.
   - Я не могу поступить так, как желает того мое сердце. Я ненавижу эту войну. Ненавижу! Но что-то держит меня. Я хочу убежать, но не могу.
   - Ты боишься оказаться трусом?
   - Не знаю. Все так запутано. Я уже не знаю, кто в этом мире прав, а кто виноват. Я не знаю, ради чего мы сражаемся, ради чего убиваем. Я хочу покоя. Хочу остановиться и начать все заново.
   - Тогда беги, - Азхгур был серьезен. - Беги на Восток. Забери туда свою Алвирин, и живите там, в мире до конца своих дней.
   - Что же будет, если все эльфы поступят так же как я? Что будет, если все убегут? Кто же тогда будет защищать мир от Темного Властелина... от вас?
   - Такие всегда найдутся, - орк улыбнулся. - К тому же у всех квенди сложилось неверное понимание намерений нашего вождя. Вы вбили себе в голову, что мы плохие и от нас нужно очистить Арду, но на самом деле все не так просто. Мы лишь боремся за свою свободу, за землю, где мы можем рожать и растить наших детей.
   - Ага. И отнимаете земли у нас.
   - Если бы не отнимали, то нам и жить то негде было бы. Ваши предводители не очень щедры, да и все квэнди не очень-то жалуют наш облик. Вот и приходится бороться.
   - Да уж.
   - А еще скажу по секрету, - Азхгур заговорил шепотом, словно боясь, что его подслушают, - у нашего вождя миссия такая.
   - Какая такая миссия? - эльф усмехнулся.
   - Все орки сражаются ради себя, а вот Темный Властелин исполняет волю самого Эру.
   - Эру? Что за вздор?
   - Я и не думал, что ты поверишь, - разочарованно проговорил орк.
   - Не верю.
   - Твое дело.
   - Так что там у нас насчет Востока? Бежишь? - Азхгур докуривал очередной косячок.
   Эдельхарн стал пристально всматриваться в горящий кончик своей сигары. Эльф до сих пор был под влиянием дури, о чем свидетельствовало слабое кружение в голове.
   - Не могу. А ты бы смог?
   Орк задумался.
   - Не знаю. Ладно, прости, что спросил. Забудь.
   Эдельхарн увидел печаль в глазах собеседника.
   - Э, приятель ты чего? Не горюй. Лучше скажи, кто тебя научил играть на флейте? Или в орочьей армии музыкальная подготовка обязательна? - он затушил сигару и вопросительно посмотрел на орка.
   Тот улыбнулся и сказал:
   - Не думаю, что моя история тебе понравится.
   - А ты попробуй. Я скажу, когда следует остановиться, - лукаво выпалил Эдельхарн.
   - Ну, Эд ты сам напросился. - Азхгур устроился поудобней и начал. - Когда-то я был эльфом...
   На мгновение воцарилась тишина. Потом Эдельхарн рассмеялся:
   - Ты шутишь?
   - Нет, - зеленая морда орка была самой серьезностью. - Я был одним из первых квэнди и родился задолго до того, как часть эльфов ушла в Валинор.
   Эдельхарн подумал, что Азхгур бредит. "Наверное, от этой травки он свихнулся. Все, больше никогда не возьму эту дрянь в рот!"
   - Ты не веришь мне? Думаешь, я сошел с ума? Ведь так? - орк сверлил собеседника взглядом.
   - Нет, Аз... Просто ты не думаешь, что это бред?
   - Значит, сказки на ночь не будет! - сердито сказал Азхгур и отвернулся.
   "Ну и черт с тобой!" - подумал эльф и принялся считать звезды.
   Минуты текли медленно и казались часами. Эдельхарну надоело практиковаться с числами, и он попытался вспомнить какую-нибудь веселую песню, но ничего не лезло в голову.
   - Ладно, сдаюсь. Я постараюсь поверить тебе.
   - То-то же, - Азхгур повернулся, и эльф увидел на его лице лукавую улыбку.
   - Ты чего?
   - Знал, что не вытерпишь. Влияние дури, - многозначительно сказал орк.
   Эдельхарн не обратил на эти слова внимания.
   - История, помнишь? Я жду, - он расстелил на земле плащ и улегся рядом с Азхгуром.
   - Ну что ж, - орк ласково погладил флейту, - начнем. Я был одним из Перворожденных, - Азхгур улыбнулся, как улыбаются те, чей взор обращается к приятным воспоминаниям. - Я был квенди из третьего поколения. Мы называли стариками тех, кто родился до нас, хотя они и выглядели не старше нас. Эльфы вечно молоды. Но только внешне. Внутри же они стареют также как и все остальные. Не мне тебе говорить, ты и сам все знаешь.
   Старейшиной нашего селения был Эленихин. Он был одним из первых квенди. Все считали его мудрым и справедливым. Эленихин обладал недюжинной силой и яркими глазами. Все, кто встречал его первый раз, уносили с собой воспоминание о синих холодных, словно свет далеких звезд, и в тоже время ослепительно пылающих безднах. Старейшина имел очень большую власть над квенди. Одни его уважали, другие побаивались, но слушались все. Он старался быть добрым и приветливым, но в этой доброте и приветливости была некая жесткость. Когда я был еще очень маленьким, мы с другими детьми решили подшутить над ним. Найдя в лесу небольшую березу, мы выкопали ее и принесли к его дому.
   Эленихин сидел и что-то мастерил. Я и еще трое мальчишек подняли дерево и начали раскачивать перед окном, изображая буйство ветра. Мы хохотали, представляя изумление старейшины. Но внезапно, я увидел, что качаю березу один, а пятки моих соучастников сверкают около озера. Я растерялся, а выскочивший на улицу Эленихин, схватил меня за руку и поволок в свой дом. Обливаясь слезами, я умолял его отпустить меня, а он, втащив меня в свою комнату, усадил на большой дубовый стул и заставил смотреть, как он работает. Его инструменты наводили на меня ужас, и я весь дрожал. А он молча делал свое дело, и от этого молчания становилось еще ужасней. Когда к нему заходили квенди, кто спросить что-то, а кто одолжить муки или соли, я жалобно смотрел на них, умоляя забрать меня отсюда, а они проходили мимо, словно я был лишь мебелью, тем стулом, на котором сидел. Под вечер Эленихин отпустил меня. Я бежал домой, заливаясь слезами облегчения. После этого, я долго обходил дом старейшины стороной. Я боялся встретить его и всегда сворачивал, когда он появлялся впереди. Мой мучитель часто приходил ко мне в кошмарах, и в темноте мне казалось, что его руки тянуться ко мне. Но я подрос и забыл о своем страхе.
   Наше поселение тянулось вдоль большого поля. Летом оно было усыпано цветами, а зимой превращалось в белоснежное море. Когда смотришь на эту белесую гладь, она всегда манит. Хочется взрыхлить ее непорочность. Хочется купаться в ней. Мне всегда нравился, скрип, которым отзывался снег на прикосновение обуви, я любил смотреть, как блестит наст, играя со звездным светом. Когда ветер был не так колюч, а мороз не столь беспощаден, мы с друзьями раздевались догола и, вспенивая снег босыми ногами, бежали вперед. Когда кто-то из нас проваливался по пояс, мы смеялись. Бывало, не удержишься и упадешь, скрывшись с головой, а потом, вскочив, падаешь опять. Тогда под хохот товарищей лепишь снежок и кидаешь его в кого-нибудь. Вот, чей-то улыбающийся рот давится снегом, и теперь смеешься ты, и все лепишь и бросаешь, лепишь и бросаешь. А потом, набегавшись и наигравшись, мы валились в снег и, расставляя руки в стороны, смотрели на небо. Пролетали вороны, закрывая своими крыльями звезды, дыхание и биение сердца были настолько быстры, что, казалось, еще немного и тело взорвется, и из груди вырвется птица и устремится в небо. Я всегда лежал молча, а мои друзья довольно кряхтели. Рядом со мной лежало волосатое тело Хонаро. Я удивлялся, почему он такой волосатый. У меня и других квенди волосы росли только на голове. Он же был полностью покрыт жесткой щетиной. Грудь, живот, спина и ноги были щедро усыпаны черными волосами. Лишь только его лицо было гладким, как у остальных эльфов. Мы часто шутили над необычностью Хонаро, а он никогда не обижался. Более того, он гордился своими волосами и утверждал, что именно таким должен быть настоящий мужчина. Когда мы валялись в снегу или резвились как волчата, его тело покрывалось маленькими сосульками. Это выглядело очень забавно, и мы любили дергать за них во время борьбы.
   Мы делали вид, что одни, но на самом деле из окон поселений за нами наблюдало множество пар глаз. Квенди считали нас безумными и в то же время принимали наши выходки как проявление силы воли. Когда я видел, как в окнах появляются лица, говорил Хонаро:
   - За нами наблюдают.
   А он улыбался и отвечал:
   - А тебе то что. Зачтется. Может, какая молоденькая квенди приметит тебя.
   И тогда я старался бежать быстрее, прыгать выше и бросать снежок точнее. Мы говорили друг другу, что делаем это для себя, так и было отчасти, но только отчасти. Со временем, мы начинали представлять лица, следящие за нами, выдумывать их мысли, вздохи и восторги, которые в эти мгновения касались только нас. Сколько же надуманности и лицемерия было в нашей выходке. Но мы были счастливы.
   Належавшись в снегу достаточно, так что ноги и руки начинали неметь, мы шли в селение. Ступни были словно деревянные, а мы раздвигали пошире плечи и чувствовали себя героями. Девушки, в теплых кожаных куртках, улыбались нам, а мы делали вид, что не замечаем их, что полностью поглощены нашими ощущениями. На самом же деле, мы думали только о них. Эти улыбки мы принимали, как лавры победителя и если бы не они, наше удовлетворение было бы не столь полным.
   Тогда я встретил Йавинелле. Она была прекрасна и смела. Она единственная не побоялась подбежать к нам и, схватив меня за голову, поцеловать в губы. Помню, как тогда хихикали ее подруги, а я уже был не победителем, а побежденным. Я смотрел на ее розовые щеки, на ее улыбающийся рот и не мог оторвать глаз. Тогда, она потрепала меня по голове, словно ребенка и сказала:
   - Чего молчишь, или язык проглотил?
   А я не знал, что сказать и потому сказал, что люблю ее.
   С тех пор мы были вместе. Йави, так я звал ее, была нежна и таинственна. Я был без ума от нее. Мы боялись расстаться даже на минуту. Вечером, когда ее родители, ложились спать, я пробирался к ней через окно. Мы старались говорить шепотом, но когда я смешил ее, она забывалась и начинала хохотать. Из-за этого, я несколько раз чуть не попался старому Ильвэ, если бы вовремя не спрятался под кроватью. А утром, я легонько целовал ее в щеку, боясь разбудить, и уходил.
   Мои родители нарекли меня Сулимионом - Сыном ветра, потому что я был самым быстрым, и мои песни были подобны тихой прохладе для уставшего путника. Так говорили мои друзья: Хонаро, Индильдур и Ромелло, так говорила моя Йавинелле, - орк улыбнулся, обнажив желтые клыки. - Она была прекрасна, прекрасна как наша жизнь, как те звезды, что светили нам, как шум дождя и шелест листьев. Да, да. Йави была самой красивой в нашем лесу. И я любил ее, нет, - он замотал головой, - мы любили друг друга.
   Эдельхарн вспомнил Алвирин и невольно потянулся к карману. Азхгур заметил это.
   - Что у тебя там?
   Эльф улыбнулся:
   - Подарок моей любимой - семена меллорнов. Меллорны - это самые прекрасные деревья в Арде, - Эдельхарн вынул сверток и показал собеседнику.
   Орк кивнул и эльф продолжил:
   - Это что-то вроде талисмана, понимаешь? Алвирин верит, что эти семена прорастут там, где я погибну. Этот сверток очень дорог мне. Не потому, что в нем меллорны, нет. Я бы носил что угодно. Он дорог мне, потому что его подарила моя любимая. А у тебя есть то, чем ты дорожишь?
   - Да, это моя флейта, - орк нежно провел пальцем по инструменту, лежащему у него на коленях. - Она это все, чем я дорожу.
   Эдельхарн понимающе кивнул, и, положив сверток с семенами обратно в карман, спросил:
   - Ты сам вырезал ее?
   - Нет, - Азхгур был полностью погружен в свои мысли. - Мне подарил ее "мастер" - один немой эльф. Многие квэнди смеялись над ним, многие жалели его. "Мастер" пробудился одним из первых, но был лишен голоса. Его звали Улиндо, что означает "Лишенный песни", за то, что он не мог петь. "Мастер" жил один. Как я уже сказал, многие испытывали к нему жалость, но в нем было что-то такое, что отталкивало даже этих сострадальцев. Нечто возвышенное и гордое, нечто, что заставляло нас ненавидеть его.
   Однажды мы сидели у весеннего костра и пели, а Улиндо сидел в стороне и слушал. Внезапно, он резко вскочил и скрылся в темноте леса. После этого происшествия, Йави говорила, что видела слезы на его лице, когда он уходил.
   С тех пор Улиндо стал редко приходить к нашим кострам. Когда же он все-таки присоединялся к нам, то садился, обхватив руками колени, и чему-то улыбался. Мы не понимали его, но не прогоняли.
   Проходило время, и число квэнди росло. Мы полюбили окружающий нас мир, и даже вечная тьма больше не пугала нас. Я стал лучшим певцов в селении и сам Эленихин, наш старейшина, не мог превзойти меня в мастерстве у весеннего костра. Я превратился во всеобщего любимца. Йави и мои друзья гордились мной.
   Моя любимая с каждым днем становилась все прекрасней, и мы по-прежнему сильно любили друг друга. В лесной чаще, далеко от озера Куйвиэнн, мы поклялись в вечной любви. Я стал самым счастливым эльфом в мире. У меня был лучший голос, замечательные друзья, а самая красивая эльфийка отдала мне свое сердце. Хонаро, Индильдур и Ромелло негласно признали меня вожаком нашей "четверки", и когда мы отправлялись на охоту или на поиски новых земель, выбирал маршрут всегда я. Индильдур был необычайно силен, Ромелло медлителен и задумчив в противовес вспыльчивому и энергичному Хонаро. А я умел использовать их качества для достижения общей цели.
   Наш маленький отряд открывал много нового в этом загадочном мире. Но чем дальше мы забирались, тем бесконечнее казалась родившая нас Земля.
   Однажды мы забрались очень далеко. Перед тем как повернуть назад, я взобрался на высокий холм, чтобы бросить взгляд на недостигнутые земли. Тогда ко мне подошел Ромелло и, положив руку на плечо, сказал:
   - Придет время, мы отправимся на Запад, и не остановимся до тех пор, пока не достигнем края Арды. Теперь же нам нужно возвращаться.
   - А есть ли он? Есть ли край этого мира, или Арда бесконечна? - ответил я, зачарованно смотря вдаль.
   В ту же ночь я сбежал из нашего маленького лагеря. Мой путь лежал на Запад. Я шел, словно повинуясь неведомому зову. Я не знал, что стало с моими друзьями, вернулись ли они в селение или последовали за мной.
   На третью ночь моего одинокого пути из лесу донеслись странные звуки. Рычание и топот. Внезапно я рассмотрел в свете звезд одинокого всадника. Он махнул рукой, словно подавая сигнал, и тут же из лесу появились жуткие существа. Они двигались словно тени, и я не мог определить их количество. Они набросились на меня. Через несколько мгновений я потерял сознание от боли.

***

   Я очнулся в кромешной тьме. Было ужасно холодно. Очень долго я не мог прийти в себя, вспомнить, кто я и как здесь оказался. Болела голова. Тошнило. Я перевернулся на бок, и меня вырвало. После этого стало легче. Память начала возвращаться, и я вспомнил черного всадника, вспомнил, как какие-то тени вышли из леса и набросились на меня. Я сопротивлялся, но одна из них ударила меня по голове дубиной, и я упал. Теряя сознание, я чувствовал, как мохнатые ноги пинают мое тело. Я закрыл лицо руками, пытаясь уберечь его от когтистых лап. И все... Дальше пустота.... И вот я здесь, во тьме. Один.
   Превозмогая отеки в конечностях, я поднялся. Глаза постепенно привыкали к темноте. Вокруг было пусто. Ноги больно липли к холодному каменному полу. Мне снова стало дурно. Закружилась голова, и я упал на одно колено, упершись рукой в пол.
   Не знаю, сколько времени я провел в этой позе, но мне оно показалось целой вечностью. Боль и тошнота то уходили, то возвращались вновь, обещая разорвать мое тело на части. Когда мне становилось легче, я думал, что это конец, что сейчас я встану и пойду, но мои враги появлялись снова. Я слышал свои стоны, и они казались мне стонами другого существа, будто мой дух уже покинул тело.
   Но вечность боли закончилась. Я хоть и чувствовал себя изнеможденным ею, все же нашел в себе силы, чтобы подняться. С каждым шагом, я чувствовал себя бодрее. С бодростью возвращалась и надежда.
   Я обшарил свою темницу, проверяя каждый уголок, ощупывая каждый камешек, при этом я двигался очень осторожно. Я был в каменном мешке, без окон, без малейших щелей. Единственным выходом была дверь, сбитая из огромных деревянных бревен. Я оказался полностью во власти моих пленителей.
   Завершив свой обход, я сел в углу, который при обследовании показался мне наиболее сухим и чистым, и обхватив колени руками, замер. Я тогда не думал не о чем. Просто сидел молча наедине с темнотой и сомнительными запахами. Я превратился в каменное изваяние, полностью забыв о своем избитом теле.
   Проходило время, а мои тюремщики не давали о себе знать. Может быть, они замуровали меня заживо и теперь единственное, что мне остается ждать это смерть. Я боялся ее. Она казалась в сотни раз холоднее пола, на котором я сидел, намного ужаснее того, положения, в котором я оказался. Я видел несколько раз, как умирали квенди, когда мы охотились, и всегда это было ужасно. Еще сегодня ты разговаривал с ним у костра, шутил, пел и веселился, а вот теперь он лежит, как тюк, набитый сеном, с нелепым выражением лица. И эти глаза... Эти глаза полные тьмы и боли, смотрящие куда-то за пределы жизни. Мы боялись их, и потому всегда закрывали.
   Я очень боялся смерти, и потому решил бороться до конца. Я думал, что если понадобиться, я буду умолять своих пленителей, стоя на коленях, только бы не превратиться в молчаливый тюк с холодными глазами. Только бы еще раз увидеть своих друзей, погреться у костра, пройтись босым по росе перед рассветом. "Не отнимайте у меня жизнь!" - кричало мое сердце.
   Вдруг я услышал скребущийся звук. Я встал и пошел на него. Что это? За мной пришли?
   Неожиданно я увидел впереди нечто черное и невольно отшатнулся.
   Крысы! Мерзкие твари были чернее самой ночи. Эти существа нередко появлялись в наших поселениях, и мы всегда жестоко расправлялись с ними. Два существа с длинными хвостами подошли к моим извержениям, и по чавкающему звуку мне стало понятно, что они едят их. Меня чуть не вырвало. Я вернулся на свое место и, усевшись в прежнюю позу, постарался не слышать и не представлять этой отвратной трапезы. Но мой взгляд невольно возвращался в ту сторону, отыскивая в темноте двух существ. Я боялся, что они могут наброситься на меня.
   Шло время, а я сидел наедине с моими мерзкими сокамерниками. Закончив есть, они стали носиться по темнице. Одна из них попыталась укусить меня, но я отшвырнул ее ногой. Ответом был пронзительный визг.
   Шли часы, за часами дни, а за днями неслась сама вечность. Очень сильно хотелось есть. От безделья я стал вновь обшаривать помещение. Ведь как-то же крысы попали сюда. Мои поиски увенчались успехом. В одной из стен, между двумя камнями я нашел щель размером с кулак. Оттуда веяло нестерпимым зловонием, так пахнут разлагающиеся тела животных. Я попытался увеличить размеры отверстия, но только отбил себе ноги и исцарапал руки. Когда я понял тщетность моих усилий, я вновь уселся на пол, подальше от злосчастной дыры. Очень хотелось спать. Я чувствовал, что голод начинает съедать мои внутренности. Сколько времени я сидел в одиночестве? День, может два, а может и неделю. Не знаю. Мне казалось, что всю жизнь...
   Я пытался уснуть, но как только приятное забвение окутывало меня, крысы набрасывались мне на ноги. Я просыпался и отшвыривал их, а они визжали и вновь бежали ко мне. Потом садились рядом, будто выжидая момента, когда я, наконец, сдамся.
   Прошла еще целая вечность. Мне казалось, что я схожу с ума. Этот голод, холодный пол и эти крысы, не дающие мне сомкнуть глаз, превратили меня в безумца. Я много раз умолял их не трогать меня.
   - Миленькие, дайте мне поспать. Мне так плохо, так больно. Пожалуйста, сжальтесь надо мной.
   И ответом мне было молчание двух пар красных глаз.
   Тогда я выходил из себя.
   - Прочь! Прочь отсюда, пока я не раздавил вас, мерзкие твари! Зачем вы пришли сюда?! Зачем я пришел сюда?! Будьте вы прокляты! Будь, проклята Йавинелле, потому что я не могу лежать с тобой в постели! Будьте, прокляты мои друзья, потому что я не могу обнять вас! Будьте, прокляты все квенди, ведь вы забыли меня! Меня, ваш самый лучший голос! Чтоб вы все гнили здесь также как и я!
   И от моей злобы мне становилось легче. Каждое слово, будто снимало тяжелый камень с моего страдающего сердца.
   Наступил момент, когда я понял, что если не поем, то умру. От боли в животе, я не мог разогнуться. Тогда из жертвы, я превратился в охотника. Претворившись спящим, я подождал, пока крысы вновь набросятся на мои ноги, а потом, зажав пяткой хвост, одной из них, резко схватил ее. Она грызла меня за руку, а я рычал, нащупывая ее шею. Уцепившись второй рукой за нижнюю часть ее туловища, я быстро крутанул обе руки, сломав крысе позвоночник. Раздался хруст, и передняя полвина жертвы замерла, в то время как задние лапы продолжали дергаться. Со всей силы, я бросил ее на пол и принялся топтать, пока, она не перестала дергаться. После, не осознавая своих действий, я поднял ее с пола и, разрывая на части, принялся к пожиранию. По моему лицу текла теплая кровь моей жертвы, а я упивался ею. В этот момент для меня не было ничего священнее моей жизни.
   Когда ошметки кожи и скелет первой крысы упали к моим ногам, я принялся безумно искать вторую. В тот момент мною руководило животное. Я слышал явный приказ выжить и, как верный раб повиновался ему. Я услышал визг у стены, где до этого я нашел щель и бросился туда. Мерзкая тварь судорожно протискивалась в отверстие. Я схватил ее за хвост, и, вырвав из щели, стал бить о стену. Она визжала и пыталась сопротивляться, а я махал рукой и смеялся сквозь слезы. Когда же она замолкла, я сел в угол и как нетерпеливое животное стал рвать ее на части. Я пил кровь, наслаждаясь ее соленым вкусом, вгрызался в горячее мясо, рыча от удовольствия. Если бы кто-нибудь из моих родичей увидел тогда меня, он бы в ужасе бросился бежать.
   Насытившись, я повалился на мокрый от крови пол и стал безумно хохотать. Так, извергая из себя дикие звуки, я постепенно уснул.
   Не знаю, сколько времени, я пролежал, но проснулся я довольно бодрым, хотя и чувствовал по-прежнему голод. Последние события медленно всплывали в моей больной памяти. Когда же я нащупал окровавленные ошметки у своих ног, меня стошнило. Я вспомнил свою дикую трапезу, и мне стало противно. Воя, я носился по своей темнице. Мне хотелось убежать от себя, чтобы не ощущать этого зловонного запаха из моего рта, не видеть ужасных мыслей в моей голове. Но куда бы я ни бежал, мое тело, мой запах, и мои мысли были рядом. Тогда я свалился на пол и начал плакать.
   Меня спасло от отчаяния то, что внезапно я услышал лязг затвора, и яркий луч света резанул мне по глазам. Закрывая лицо руками, и боясь ослепнуть, я медленно встал на ноги.
   - Кто здесь? - спросил я. Но ответа не было.
   - Помогите мне, - простонал я.
   - Эльфийское отродье просит о помощи, - услышал я насмешливый голос.
   Кто-то захохотал, и его поддержали другие. Посетитель был не один.
   - Что вы хотите от меня? Зачем вы заперли меня?
   - Что вы хотите? Зачем заперли? - перекривлял все тот же голос.
   По-прежнему, закрывая глаза от яркого света, я подошел и осторожно, словно слепой, стал ощупывать одного из моих мучителей. То, что я ощутил, привело меня в ужас.
   - Чудовища! - не выдержал я.
   Ответом мне был сильный пинок в живот. Я упал и сложился по полам, хватая ртом воздух. Множество ног стали колошматить меня куда попало. Я чувствовал, как хрустят мои ребра, изо рта лилась кровь. В этом молчаливом избиении было что-то томительно страшное, неестественное. Если бы мои тюремщики бранились, было бы не так ужасно. Но я слышал только напряженное сопение и глухие звуки ударов об мое тело. Вместе со страхом я почувствовал огромную ненависть. Мне хотелось встать и плюнуть им в морду, но я не мог.
   - Будьте вы прокляты! - кричал я.
   Квенди тогда не знали ругательных слов, а во мне все кипело, хотелось крикнуть что-нибудь оскорбительное, и я не нашел ничего кроме как прохрипеть, захлебываясь собственной кровью:
   - Крысы! Мерзкие крысы! Твари! Оставьте меня в покое! Сдохните! Крысы!
   И я победил. Они засмеялись. И больше не было этой ужасной тишины. Если бы враги тогда приглянулись ко мне, они бы увидели, что я улыбаюсь.

***

   С тех пор мои мучители стали часто приходить ко мне. Я терпел их побои и постоянно осыпал их оскорблениями, каждый раз выдумывая новые. Бывало я проводил очень много времени, сидя на холодном полу и выдумывая, что-нибудь померзостней и пооскорбительней. Моя ругань была моей единственной местью и если бы не она, я бы не выдержал испытаний, обрушившихся в ту пору на мою голову.
   Мои тюремщики стали постоянно приносить мне пищу, и хотя это и были объедки, которыми бы побрезговала даже свинья, они давали много. Видимо в их планах отсутствовала моя смерть. Поначалу я брезговал, и меня тошнило при появлении алюминиевой миски, наполненной всякой гадостью, но со временем я привык и даже ждал этого момента.
   Так я прожил очень долго. У меня отросли волосы и ногти. Щупая в темноте свое тело, я представлял ужасное существо, и мне становилось страшно. Но я питал себя надеждой, что когда-нибудь выберусь отсюда и стану прежним.

***

   Однажды вместе с положенной долей помоев, мне привели еще кого-то. Когда тюремщик ушел, мне показалось, что в моей темнице кто-то плачет. В начале я подумал, что это сон, и ущипнул себя, чтобы проснуться, но плач продолжался.
   - Кто здесь? - осторожно спросил я.
   - Кто здесь? - услышал я в ответ.
   - Я. - нелепо проговорил я. - Ты квенди?
   - Да, - услышал я всхлипывающий голос. - А ты?
   - Я тоже.
   Я подполз к моему сокамернику. За время моего заточения, я научился хорошо видеть в темноте, потому оказавшись ближе, я смог разглядеть моего собеседника. Он оказался женщиной. Головка с длинными грязными волосами испуганно ворочалась из стороны в сторону. Она не видела меня. Тогда тихо, чтобы не напугать ее, я сказал:
   - Не бойся.
   Я погладил ее волосы своей огрубевшей ладонью.
   - Мне страшно.
   - Мне тоже, - шепотом ответил я.
   - Что с нами будет? Кто они? - вопросительно выкрикнула она и вновь зарыдала.
   Я обнял ее плечи и прислонил к себе.
   - Не бойся. Не бойся, - говорил я, а самому было страшно.
   Она плакала долго, и я, не выдержав, рыдал вместе с ней. Наш дуэт был похож на дуэт красавицы и чудовища. И я был счастлив, что рыдаю не один.
   С тех пор мы жили вместе. Каждое пробуждение было полно надежды и каждое погружение в сон плакало от отчаяния. Но мы были не одни. Нашу боль, наши страдания, мы делили друг с другом. Постепенно я стал забывать, что когда-то ел крыс, что когда-то был безумным. Мы любили вспоминать края, откуда были родом, хоть это и навевало тоску.
   - Скажи Эли, какие вы поете песни? Эли, какие вы танцуете танцы? Как вы встречаете весну?
   Она также осыпала меня вопросами.
   - Как выглядит твое селение? Может, я когда-нибудь была у вас? Эарен и Эйлиан живут у вас? Мы часто ездили к ним в гости.
   По началу Эли не могла есть помои, которые приносили тюремщики, и я старательно отбирал ей самые лучшие куски, а она плакала, видя, как я грязный и обросший, похожий на чудовище, трепетно перебираю пальцами содержимое алюминиевой миски.
   В беседах мы проводили время от сна до сна. Мои посетители перестали наведываться ко мне, что немного меня насторожило. Но мои опасения таяли, когда я обнимал Эли, чтобы согреться.
   Однажды она заговорила о том, как в ее краях проходят свадьбы.
   - Это прекрасно, - мечтательно улыбаясь, сказала она.
   - Что?
   - Все. Весь мир...
   - Неправда, - перебил я. - Разве то, что с нами случилось, то, что мы здесь, разве это может быть прекрасным?
   Эли наклонилась ко мне и нежно провела рукой по моей щеке.
   - Это не справедливо. Это ужасно, но...
   Я увидел, как с ее глаз скатились две слезинки, и обнял ее.
   - Но мы ведь вместе, - продолжала она шепотом, - И это прекрасно.
   Некоторое время мы сидели, обнявшись, и молчали. Я чувствовал, как бьется ее сердце, ощущал дыхание, и от этого виски наливались приятной тяжестью. Помню, мне тогда очень хотелось поцеловать ее, но я не сделал этого. Я был дураком.
   - Знаешь, а в моих краях все женятся только весною, - внезапно сказала она. - Мы не рвем цветы, а справляем обряд прямо в поле. Это очень красивый обычай.
   - Почему? - удивился я.
   - В этот момент все говорит только о жизни, о любви, даже те, цветы, которые окружают новобрачных. Все живое...
   - А вот я никогда не был на свадьбе.
   - Неужели?
   - Да. Не довелось. Много моих родичей женилось, а я то уходил в лес, то проводил время в одиночестве у озера. Теперь я понимаю, что это было глупое упрямство и потому мне очень жаль. Иногда мне кажется, что то, что я упустил уже не вернуть. Я часто слышал, как рассказывали о свадьбе мои друзья, как они веселились, и завидовал. Завидовал и, от этого мне становилось грустно. Тогда я будто назло всему миру говорил себе: "Ну и ладно! Не очень то и хотелось. Мне эти свадьбы не нужны вообще. Мне и без них не плохо". Вот.
   - Так ты был букой, - улыбнулась она.
   - Отвратительным, настоящим букой, - подыграл я и зарычал, изображая самого настоящего буку.
   Тогда мы долго хохотали назло нашим пленителям, и мне казалось, что я слышу, как скрепят от злобы их зубы. А потом она лукаво сказала:
   - Протяни руку.
   - Зачем?
   - Увидишь, - она улыбалась, и ее глаза загадочно блестели.
   Я протянул руку, и Эли что-то положила в нее.
   - Что это? - спросил я.
   - Посмотри. Давай.
   Я открыл ладонь и увидел маленький камешек голубого цвета.
   - Это агат, - сказала она. - Мой отец делал красивые украшения из камней. Он был мастером. Однажды он подарил мне этот агат. Отец говорил, что это не обычный камень. Агаты такого цвета встречались очень редко. А еще, если присмотреться, то можно увидеть, что он похож на слезу.
   - Печально...
   - Нет. Ведь слезы выражают не только горе, но и великую радость. Для меня этот камешек является символом всего живого, всего, что может чувствовать, плакать и смеяться. Возьми его.
   - Я не могу принять такой ценный подарок.
   - Пожалуйста, возьми его. Мой отец верил, что души умерших обретают покой в вещах, которые они ценили и любили при жизни.
   - Не нужно говорить о смерти, - сказал я, увидев печаль в ее глазах.
   - Когда я умру, моя душа обретет покой в этом камешке, и я всегда буду с тобой.
   - Ты не умрешь. Мы выберемся отсюда и будем вместе.
   - Я верю тебе, - прошептала она.
   С тех пор маленький голубой агат был всегда при мне. Я берег его так, словно душа Эли на самом деле жила в нем.
   Я никогда не спрашивал у нее, как она попала сюда. А она не спрашивала об этом меня. Вдвоем мы оказались участниками этого негласного заговора. Сейчас я понимаю, что любил ее. За все время, что мы провели вместе, мы ни разу не поцеловались, ни разу не признались друг другу в любви. Но мы любили друг друга. Любили той хваткой любовью, которой любят хрупкую ветку, удерживающую над бездной. Мы засыпали, обнимаясь, и также просыпались. Очень часто, когда она что-нибудь рассказывала, я гладил ее волосы и слушал. Теперь я знаю, что не было ничего приятнее тех бесед двух брошенных существ. Иногда мне кажется, что я вернулся бы вновь в темницу, лишь бы сидеть рядом с ней, обнимать ее, гладить волосы и слушать ее голос.
   Так мы и жили. Проходили годы. Я очень привык к Эли и не мыслил жизни без нее. Мне казалось, что мир заканчивается за окружающими нас стенами. Мы были счастливы. Признаюсь, в глубине сердца, я боялся, что нас когда-нибудь отпустят и мое счастье разрушится. Но мы продолжали бороться. Мы веселились и плакали, пели и танцевали. Наша темница стала храмом, жрецами которого были двое квенди: обросший грязный мужчина и хрупкая женщина с большими глазами. Голос Эли был для меня сладостней всякой свободы. Я слушал ее, приятное тепло заполняло мое тело, и тогда я молчал, боясь своими репликами остановить эту священную мелодию. А она улыбалась и спрашивала, почему я молчу. Я бросался к ней и обнимал ее, боясь, что если я этого не сделаю, она исчезнет. Прижимая Эли к себе, я шептал ей на ухо: "Эли, моя милая Эли", а она гладила мою спину. До сих пор, закрыв глаза, я вижу ее образ. Вижу все до мельчайших деталей. Глубокие глаза с длинными ресницами, высокий лоб, чуть заостренный подбородок и родинку на шее. Когда она улыбается, я вижу маленькие морщинки в уголках глаз. Это все кажется таким реальным, что если я протяну руку, то смогу почувствовать ее. Но теперь она призрак и мы сможем встретиться только в чертогах Мандоса.

***

   Нашему счастью суждено было оборваться. Однажды в наш рай ворвался топот множества ног. Нас грубо схватили и поволокли наружу. Я думал: "Неужели это конец? Нас убьют? Или отпустят? Моя милая Эли, я не оставлю тебе! Мы пойдем вместе до конца!".
   Я хотел сказать ей об этом, но мне заткнули рот тряпкой.
   Нас долго тащили по каким-то извилистым переходам. Свет факелов слепил мне глаза, но я стал постепенно привыкать к нему. Каким же теплым и добрым он показался мне тогда.
   "Вот мы и прибыли", - подумал я, когда нас втащили в огромный зал. Я еще щурился от света и потому не мог толком разглядеть его, но ощущение мне подсказывали, что он огромен.
   Меня отпустили, а ей связали руки.
   - Что вы делаете? - закричал я. - Отпустите ее.
   Ближайший тюремщик сильно ударил меня по лицу. Из рассеченной губы полилась кровь.
   Они молча опустили ее на колени. Я видел, как с ее глаз бежали слезы. Она не кричала, просто плакала и умоляюще смотрела на меня.
   - Оставьте ее твари! - крикнул я и вновь получил по голове.
   И тут появился ОН. Это был первый раз, когда я увидел ЕГО. На мгновение, мне показалось, будто сама тьма обрела форму и спустилась в этот зал. Охваченный необъяснимым страхом, я почувствовал дрожь в коленях.
   - Убей ее! - услышал я голос похожий на скрежет металла о камень, от которого ножом резало голову. - Убей ее!
   Мне вложили в руку большой нож. Такой красивый, такой блестящий, словно созданный для того, чтобы пить кровь.
   - Убей ее и я отпущу тебя!
   Дрожащей рукой я вытер со лба пот.
   - Нет.
   - Если ты не убьешь ее, мои слуги все равно разорвут ее на части, и ты не получишь свободы! Убей ее и будешь свободен!
   Тюремщики подтолкнули меня к, стоящей на коленях, Эли. Мне было очень страшно. Я боялся за себя и за нее. Мысли лихорадочным потоком проносились в моей голове: "Почему все так сложилось? Почему я должен это сделать? Но нам двоим не спастись! Тогда спасусь хотя бы я один. Разве я не заслужил этого? Разве я не достаточно намучался? А свобода это так прекрасно, так хорошо. Друзья, Йавинелле, я приду к вам. Любой ценой я вернусь к вам! Я боюсь тебя смерть! Боюсь всех вас! Оставьте меня жить! Я сделаю, что угодно, только дайте мне наслаждаться помоями и вашими побоями. Даже чувствовать боль - это так чудно в сравнении со смертью. Жизнь! Свобода!".
   Но с другой стороны была ОНА, моя милая Эли. "Неужели я предам тебя? Неужели так отплачу за то, что ты спасла меня от моего безумия. Моя милая Эли. Другого выхода нет. Нам двоим не спастись".
   Я замахнулся.
   "Прощай! Я люблю тебя!" - плакало сердце.
   "Нет!"
   Я со всей силы обрушил нож в сердце черной фигуры. Руку пронзила боль. Меня толкнули, и я упал на спину.
   - Глупец!
   Он выхватил свой меч и с огромной силой опустил на шею Эли... Моей Эли! Моей милой Эли!
   Ее обезглавленное тело мгновение стояло, а потом повалилось рядом со мной. Я обнимал его, словно стараясь своей любовью вернуть к жизни. Я орошал его слезами, а оно молчало и не шевелилось. Надо мной смеялись, а я целовал его и плакал. Я чувствовал, как оно холодело в моих объятиях, и пытался согреть его, как делал много раз до этого, но не мог. Потом они принялись забирать ее у меня, а я проклинал их, бился, царапался. В тот момент я сам был чудовищем. Тогда они отступили, и в их глазах я прочел страх. Я расхохотался им в лицо, а они больше не смеялись.
   ОН двинулся ко мне, и я зарычал, словно раненная волчица, заступающаяся за своего детеныша, но на него это не подействовало. Одной рукой Проклятый поднял меня, а второй оторвал от меня тело Эли. Я брыкался, впивался в него зубами и ногтями, а он будто не замечал этого. Словно щенка, он бросил меня на землю.
   - Глупец! - снова услышал я.
   Дальше я плохо помню себя, потому что мой разум помутился окончательно. Знаю лишь, что меня вновь поволокли по коридорам. Я пришел в себя только после того, как услышал звук, захлопываемой двери. Я был в своей темнице.
   Сначала я сидел не шевелясь. Потом обезумев стал носиться, ища Эли, и не находя ее начинал выть и царапать стены, ломая ногти о грубые камни. Мой маленький рай вновь опустел, превратившись в ад.
   - Где моя Эли! Верните мне Эли! - кричал я, но ответом мне были мои собственные вопли.
   Упав на колени, я целовал то, место, где обычно сидела она, когда мы беседовали.
   - Верните мне мою Эли! - умолял я, теряя сознание.

***

   Постепенно, я начал возвращаться к жизни, в которой я был один. Но порой, когда мне становилось ужасно скучно, я садился в угол и, представляя, что голова Эли лежит у меня на коленях, а я глажу ее волосы, беседовал с ней.
   - Прости меня за то, что так получилось. Я так хотел быть с тобой. Поверь мне, я не предал тебя. Я хотел умереть с тобой, а ты ушла одна. Ничего не бойся. Все будет хорошо. Мы выберемся отсюда. Вместе пойдем к твоим родителям, и я попрошу их, чтобы они отдали тебя мне. Мы всегда будем вместе. А весною... Весною, когда зажигают праздничные костры и поют самые красивые песни, я уведу тебя в лес и скажу, что люблю тебя. Слышишь, я люблю тебя!
   После этого мне становилось больно, и я всегда плакал, а она молча спала у меня на коленях.
   Если бы не память о ней, я сошел бы с ума в той темноте. Думаю, мои тюремщики, этого и добивались. Но я держался. Ел их помои. Терпел оскорбления и побои. И при этом разум не покидал меня. Для меня такая жизнь стала обычной, и скажу честно, что через несколько десятков лет, проведенных в заточении, я совсем свыкся с болью и страданиями. Их удары были для меня как утренняя разминка. Я научился в объедках видеть благость. Были дни, когда я устраивал пиры. Среди этих помоев у меня были свои деликатесы. Я долго просиживал, составляя вымышленное меню на завтра.
   Я не знал, как мне считать дни и потому решил делать зазубрины ногтем на одном податливом камне. Эту процедуру я проделывал каждый раз, когда просыпался. Я понимал, что мой способ вычисления не верен, но мне это было нужно. Мне доставляло огромное удовольствие гладить сделанные мною отметины, в эти мгновения я чувствовал, что сражаюсь, что у меня есть надежда. Я ждал сам не зная чего. Но моим надеждам не суждено было сбыться.

***

   Однажды около дюжины моих мучителей ворвалось в темницу. С криком они набросились на меня. Я увидел, что у них была веревка. "Что за мучения они выдумали на этот раз?" - думал я. Во что бы то ни стало, я решил не сдаваться без боя. Прежде чем они скрутили меня, я успел сломать несколько носов и челюстей. Покалеченные мною выли от боли, а я смеялся над ними и осыпал оскорблениями, в сочинении которых, я к этому времени достиг совершенства.
   - Смейся, смейся, - выплюнул один из них. - Шуточки закончились, теперь ты познаешь боль.
   Ударив меня по лицу и заткнув рот тряпкой, они вынесли меня наружу. Я вспомнил, как давно, меня или кого-то другого также тащили по этим туннелям, также слепил свет факелов, также воняло сыростью и плесенью. Но тогда я боялся. Мне было страшно за Эли и за себя. "Эли? Кто это?" - думал я. - "Призрак?".
   Но и на этот раз меня ожидала боль. Муки мои только начинались. Тюремщики приковали меня к огромному деревянному столу так, что я не мог пошевелить даже головой. Передо мной предстало множество ужасающего вида инструментов. Крючья, ножи, гвозди, пилы и топоры зловеще нависали надо мной.
   - Повелитель приказал украсить тебя, - злобно пошутил один из тащивших меня и, вынув кляп, вставил мне в рот металлическую скобу так, что я не мог закрыть его. Я начал кричать, но это было бесполезно. Мои стенания только веселили их.
   Я испытал тогда жуткую боль. Даже теперь я не могу без дрожи вспоминать о ней. Мне пилили зубы. Резали лицо, а потом зашивали. Ломали кости, выворачивали суставы. Я плакал и мысленно умолял их остановиться. Я готов был стать рабом самого мерзкого из них, лишь бы они прекратили. Но они были безжалостны.
   От потери рассудка меня спасла потеря сознания. В тот момент, я желал умереть, утонуть в море боли, уснуть и не проснуться. Но они знали свое дело, и я остался жив. Я просто лишился чувств.

***

   Я пришел в себя от ужасной боли. Мое тело было одним сплошным сгустком страданий. Моя грудь разрывалась от стона. Руки судорожно царапали пол. Что со мной сделали?
   Я открыл глаза. Это удалось мне с большим трудом. В помещении был полумрак. Но для меня не видевшего света много лет, он был очень ярким. Я лежал на куче сена. На мне была чистая одежда. Вокруг было чисто. Ни сырости, ни зловония. Что произошло? Неужели они сжалились надо мной? Я не верил в это.
   Превозмогая боль, я встал на ноги. Передо мной было огромное зеркало. Я взглянул в него и чуть не потерял сознание. Оттуда на меня смотрела ужасная зеленоватая морда, из безгубого рта торчали острые гнилые зубы. Кривые ноги. Нет, лапы. Вогнутая грудь и длинные неестественно вывернутые руки. Я просто не узнавал себя. "Что вы сделали со мной?!" - кричал я. - "Твари! Нет! Неееет!"
   В отчаянии, я набросился на зеркало и разбил его вдребезги.
   "Что вы наделали?! Будьте вы прокляты!"
   Я топтал осколки стекла, и из моих ног текла кровь.
   "Ноги мои. Мои быстрые, стройные ноги, что они сделали с вами?"
   Внезапно, на меня снизошло озарение, и я, схватив один осколок, нацелился им себе в горло. Но кто-то очень сильный схватил меня за руку. Несколько пар рук опутали меня, словно сети. Я брыкался, пока от боли не потерял сознание.

***

   Вот так я стал тем, кем ты меня видишь. Страшным, ужасным орком.
   По приказу Проклятого, меня перевели в другое помещение, где стены были отполированы до блеска, чтобы я постоянно видел свою морду, и не мог избавиться от гнетущих меня зеркал.
   - Ну, кто теперь чудовище? - издевались мои тюремщики. - Как поживаешь, зеленая рожа?
   Я не мог смотреть на себя. Поначалу, я бросался на стены, грыз, царапал их, а они беспощадно смотрели на меня моими выпученными глазами. Я снова сходил с ума. Эли больше не являлась мне, словно ее страшил мой теперешний образ. Я остался совсем один. Чтобы избавиться от мучившего меня отражения, я вымазал все стены своими испражнениями.
   Я победил. Мои враги не ожидали этого. Они думали я пал и не найду выхода. Ха! А я не боялся зловония, потому что сам был ходячим его символом. Я тщательно замазал, каждое свободное место, превратив мою тюрьму в зловонный ад. Но я победил. И когда они приходили, чтобы оскорбить меня, я смеялся в ответ и весь измазанный, бросался на них. Они боялись меня. Я запугал своих мучителей. Я победил...
   Несмотря на свое безобразие, я стал расти в своих глазах. Я чувствовал, что становлюсь сильнее и потому однажды, задушив двух тюремщиков, приносивших мне пищу, я бежал. Да...
   По пути я перегрыз глотки еще пятерым. Я упивался местью, и был свободен. Я долго плутал по туннелям, пока не нашел выход. Первый раз, за много долгих лет, я оказался на воле. Я мчался по снегу и чувствовал себя волком. Единственное, что мучило меня, это слова, которые Темный Властелин произнес главному тюремщику:
   - То, что не смог сделать Я, сделают те, кого он любит.
   Тогда я не знал их зловещего значения. Я думал, что бежал лишь благодаря своей силе, а на самом деле моим освобождением руководила Его воля. Тогда я был счастлив и предвкушал свое возвращение. "Я иду к вам квенди! Наконец-то я свободен, слышите, братья, я бегу к вам".

***

   Очень долго я пробирался сквозь снег и мороз, и если бы в темнице я не обрел стойкость, то никогда не увидел бы своего дома. Я мерз. Мои гнилые зубы больно бились друг о друга. Иногда мне удавалось словить какую-нибудь зазевавшуюся зверушку, а иногда я голодал по несколько дней подряд. Но я был счастлив. В первые дни моего возвращения надежда была сильна как никогда раньше.
   Я очень часто плакал, сам не зная почему, то ли от радости, то ли от горя. Мне было стыдно, но я немного скучал по своей темнице. Почему-то мне казалось, что я не иду к дому, а удаляюсь от него. Впрочем, это сидело очень глубоко во мне. Я родился там, в темноте. Я создание Тьмы.
   Зима становилась все беспощадней и беспощадней. Метель жестоко била по щекам. Мерзли пальцы, мерз нос. Через месяц пути, я начал терять надежду. Я боялся, что не доберусь до озера Куйвиэнен, замерзну и превращусь в один из этих тоскливых снежных курганов. Я думал: "Так нельзя. Это несправедливо. Неужели для того, чтобы умереть сейчас, я вытерпел все эти муки. Нет. Пожалуйста, кто-нибудь помогите мне! Я не хочу умирать, я хочу жить, хочу любить, петь, радоваться теплу. Пожалуйста!".
   Но ответом мне было лишь завывание метели и плач голодного волка, следующего за мной и ожидающего моей смерти. Признаюсь, я тогда потерял надежду. Я, кто вытерпел все муки, кто победил даже своих мучителей, я лишился своей надежды.
   Я вспомнил Эли. Как тепло нам было вместе. Я видел, как рядом со мной плыл ее образ, и это согревало меня. Она оставалась со мной до конца.
   И тогда я увидел огни. Впереди были квенди. Мне казалось, что я слышу их песни. "Наконец-то я дома!" - ликовало мое сердце. - "Я добрался!". Огни вернули мне силы, песни надежду.
   "Подождите меня, я бегу к вам!" - кричал я.
   - Ты вернулся домой? Ты нашел квенди? - не выдержал Эдельхарн.
   - Да, это были квенди. Маленькая группа охотников, которые забрели очень далеко, гоняясь за оленями и косулями. Увидев, меня они испугались. Прежде они не встречали чудовищ, их глаза привыкли видеть красоту, а я был ужасной пародией на них самих. Самые смелые из них хотели выстрелить в меня, и если бы я не заговорил с ними на нашем родном языке, они бы это сделали. Возможно, тогда бы мои мучения закончились. Но я очень долго ждал этого момента, надеялся вернуться домой и не хотел умирать.
   - Друзья мои, я один из вас! - при этих словах их передернуло. - Я Сулимион, сын Лотестимара и Эленианте из селения к западу от озера Куйвиэнен. Я клянусь вам. Не смотрите на меня. Я безобразен, но я один из вас.
   - Ты не похож на нас. Какой же ты эльф? - крикнул один охотник из-за спин товарищей.
   - Меня мучили, - я упал на колени и пополз к ним, умоляюще сложив руки. - Надо мной издевались. Я чуть не сошел с ума. Я хочу домой! Заберите меня домой! Пожалуйста, сжальтесь!
   Они гордо смотрели на меня и кривились от презрения. Как только я упал перед ними на колени, они перестали бояться, и подошли ко мне.
   - Ты говоришь правду?
   - Да, да, - плакал я. - Я хочу домой.
   - Если ты лжешь, мы убьем тебя! Многие из нас видели ужасные тени в лесу. Это были не звери и не квенди. Что ты знаешь о них? Не один ли ты из этих чудовищ? Отвечай!
   - Это они мучили меня, они издевались надо мной. Но я убежал... Я хотел вернуться домой. Пожалуйста!
   - Мы отведем тебя, - говорил главный охотник. - Наши старейшины решат, что с тобой делать. А пока, дайте ему воды и хлеба.
   Он достал из своего мешка, меховую куртку и протянул мне.
   - Оденься, путь домой будет очень долгим.
   - Не дольше той вечности, через которую я прошел, - пробубнил я в ответ, но он не услышал.
   Как же приятно было, наконец, почувствовать теплую одежду, погреться у костра. Я слушал песни моих родичей, и мне казалось, что я слышу их впервые. Я радовался как ребенок и хлопал в ладоши.
   Они не доверяли мне. Я видел, как они постоянно наблюдают за мной, как держат наготове свои луки, будто я был для них коварным врагом, а не таким же, как они эльфом. Этим они очень обижали меня, и мне иногда хотелось уязвить их.
   - Дайте подержать мне ваше оружие! О, какие великолепные стрелы! Могу я выстрелить из вашего лука!
   Они морщились от звука моего голоса, словно своим кваканьем я оскорблял сам звук. Я видел брезгливость в их взглядах, и они боялись, что я коснусь их самих или их оружия. Только главный квенди был снисходителен ко мне, а может, даже и жалел меня. Я удивлялся, как такой сентиментальный эльф мог стать главой охотничьего отряда. Впрочем, он мне понравился. Мы часто беседовали под неодобрительными взглядами его товарищей. А он будто презирал их мнение и совсем не боялся его. И в эти мгновения, я восхищался им.
   Его звали Андуне. Он часто расспрашивал меня о том, что я пережил. Но я молчал или ловко убегал от этой темы. В душе я благодарил Андуне за то, что он не был слишком настойчив. За долгое время одиночества, я, наконец, обрел друга. Когда все ложились спать, и только часовой сидел в стороне, пристально наблюдая за лесом и, прислушиваясь к каждому шороху, я думал об этой мысли. От нее веяло теплом и возвращением. Я смаковал ее, наслаждался ею. Не Андуне, а то, что у меня есть друг, доставляло мне великую радость. Но рядом с радостью рождалась ненависть. Я смотрел на спящих квенди, и моя душа заливалась диким хохотом. "Спите, спите. Вы брезгуете мной, презираете меня, а я презираю вас! Вы нелепые куклы, жалкие пародии на меня, разве вы можете знать, что такое счастье, настоящее счастье? Разве можете вы любить, живущие в неге и любви? Вы жалеете меня. Если бы вы знали, как мне жалко вас. У вас нет того, что есть у меня. Вы пусты, а я полон. Даже Андуне - друг мой - просто ребенок по-сравнению со мной. Ничего. Я скоро вернусь и буду с моими друзьями, с Йавинелле. Они заново полюбят меня. Конечно! Разве можно не любить меня? Ведь я столько пережил, столько страдал, разве после этого можно презирать меня?".
   Днем я был жалким псом, а ночью чудовищем. Если бы они увидели мое лицо, когда я лежал, погруженный в свои мысли, то, бросив все, они бы бежали прочь. Так мне казалось. И я уверен, что так было на самом деле.

***

   Через десять дней пути, мы достигли первых селений квенди. Охотники старались обходить их стороной, боясь негодования жителей. Они стыдились моего безобразия. Более того, мне казалось, что, пряча меня от остальных, они думали, что совершают подвиг. Мол, такая образина испортит аппетит, да и детишек напугает. А может, кто со слабым сердцем и концы отдаст, услышав, как это чудовище кричит: "Я тоже квенди, я один из вас". За это я начинал презирать их еще больше.
   Бывало, мне удавалось отстать от остальных охотников, обманув при этом, назначенного следить за мной. Тогда я близко подбирался к селению и, прячась за деревом, смотрел, как резвятся дети, как чья-то мать и жена поласкает в реке белье, как работают мужчины. Я вспоминал, что очень давно, словно в другой жизни, я, будучи охотником, проходил здесь. Вот с этого места, набирал воду, перед долгим походом на запад. Здесь мы купались с друзьями, здесь спали. Мне становилось очень грустно, потому что я начинал понимать, что этого не вернуть. И тогда я плакал. Но, услышав приближения охотников, искавших меня, тут же утирал слезы и напяливал на себя довольную улыбку. Никто не должен был видеть, как я плачу. Никто.
  
  

***

   Еще через пять дней мы пришли домой. В отряде осталось только четверо охотников. Остальные были из других поселений и покинули нас в пути.
   Несмотря на мою зарождающуюся ненависть и гнетущую меня обреченность, я трепетал. Я забыл о том, что я безобразен и предвкушал встречу с друзьями и Йавинелле. Сидя в темнице, я часто представлял этот момент. И теперь мои тюремные фантазии вернулись. Мысленно, я репетировал слова, которые собирался произнести всем, кого люблю.
   Несмотря на то, что родное селение Андуне осталось позади, он был до сих пор с нами. Мой друг считал своим долгом доставить меня домой, и заступиться перед старейшинами.
   "Андуне, ну почему ты так печально смотришь на меня? Почему я вижу жалость в твоих глазах, ведь Сулимион, наконец, вернулся, ведь я теперь дома".
   Перед тем, как показаться в селении, мои спутники дали мне плащ с капюшоном, приказав надеть его, скрыв лицо. Я повиновался.
   При нашем приближении, квенди выходили из домов. Детишки бежали за нами, с любопытством таращась в мою сторону. Как не старались охотники спрятать меня, у них не вышло, и к тому времени как мы вошли в поселение, все уже знали, что отряд вернулся с каким-то путником. Я слышал возмущенные перешептывания. Какой-то малыш подбежал ко мне, видимо поспорив с товарищами, и вызывающе посмотрел мне в глаза. Я попытался улыбнуться и погладить его по голове, а он испугался и с криком бросился бежать. Это очень опечалило меня, и я вдруг вспомнил, что мое лицо и тело безобразно. "На что я надеялся? Почему был таким глупцом, возомнив, что они примут меня, как прежнего Сулимиона. Я изменился... А может они все же поймут меня? Ведь я вытерпел столько боли. Разве это справедливо? Нет. Они не могут быть несправедливыми. Они чисты. Они прекрасны. Они поймут и примут меня. Вместе мы придумаем, как вернуть мне облик. Мы обязательно придумаем...". Но почему-то в глубине своего оскорбленного сердца, я не верил в это. Я боролся с тревогой как мог. Мне хотелось вырвать это терзающее меня сердце, и вместе с ним втоптать в пыль свои сомнения.
   Наш отряд вышел встречать старейшина селения. Он ничуть не изменился. Все та же гордая осанка, широкие плечи и очень яркие как свет звезд глаза.
   - Приветствую тебя Андуне, - сказал он, обнимая предводителя охотников. - Чем мы можем быть обязаны твоему визиту?
   Нас окружало множество любопытных взглядов. В собравшейся толпе, я искал знакомые лица и находил их. Вот Налмо, отец Тассара, стоит и чешет затылок. А вот и сам Тассар рядом с ним, держит в руках лук. "А ты пополнел, сосед!". Тут и Лаирэ, по-прежнему красивая, несмотря на свое веснушчатое лицо. Когда я был маленьким, она учила нас петь. А после уроков, мы бегали подглядывать, как она купается в озере. Как же это было давно. Тогда каждый из нас мечтал стать ее женихом. А кто это там такой маленький пробирается сквозь ряды высоких квенди? Телелле?! Неужели это ты? Как же я рад видеть тебя! Ты так и не подрос. Помню, мы постоянно шутили насчет его роста, а он никогда не обижался. Все любили его за добрый и веселый характер. И я был рад оказаться с ним около весеннего костра, когда он смешил нас забавными историями. "Как же я рад видеть тебя!".
   Я видел много новых, чуждых мне лиц, но среди них то и дело находил эльфов, которых знал. Сорон, Фалмарион, Ломехин, Эаренион и многие другие. Все они смотрели на меня и не узнавали. А мне хотелось закричать. "Друзья, это же я, Сулимион! Чего пялитесь? Обнимите же меня, наконец. Я вернулся!".
   Вдруг где-то в самой гуще толпы, я увидел Йавинелле. "Любимая... Это ты? Наконец-то я вновь вижу тебя!". Я почувствовал дрожь в коленях. То, о чем я так долго мечтал, сбывалось, и от этого мне было не по себе. Моя возлюбленная была все также прекрасна и чиста. За это я почему-то начал злиться на нее. Аккуратно уложенные черные волосы, белое льняное платье, глубокие синие глаза с длинными ухоженными ресницами, чувственный рот, правильные формы лица. Все это делало ее такой нереальной. Она была похожа на одинокий хрупкий цветочек. И мне почему-то хотелось сломать его. Мне хотелось взлохматить эти волосы, порвать платье и крикнуть: "Посмотри на себя теперь! Кто ты?". Я быстро подавил это желание, загнав его поглубже в сердце. Но, несмотря на это, оно рвалось как бешеный пес, заливаясь слюною, и только цепь воли удерживала его. Я говорил себе: "Йави, любимая" - и моя злоба гасла.
   - Что за путник идет с вами? - продолжал старейшина. - И почему он скрывает свое лицо?
   - Мы нашли его далеко от наших поселений. Он утверждает, что является одним из вас.
   Я прочитал удивление в лицах, собравшихся квенди.
   - Кто же он? - спросил старейшина. - Пусть скажет что-нибудь.
   Я вновь отыскал взглядом Йавинелле. Мне хотелось видеть ее, когда она услышит эти слова.
   - Он утверждает, что является Сулимионом сыном Лотестимара и Эленианте, которые погибли от пожара много лет назад.
   Она замерла, будто звук моего имени превратил ее в каменное изваяние. Глаза квенди обратились на меня. Мне стало страшно, и я хотел броситься бежать. Но я все же сделал это. Я снял капюшон.
   Те, кто были ближе всего ко мне, невольно отшатнулись в сторону. Заплакали дети, напуганные неожиданным зрелищем. Я вновь глянул на Йави, она все так же стояла, но по ее щеке медленно катилась слеза.
   - Что это? - крикнул один из мужчин. - Неужели ты смеешься над нами? Андуне, скажи, что это шутка.
   Предводитель охотников молчал, и тогда заговорил я.
   - Я на самом деле Сулимион, - при звуке моего голоса, эльфы скривились, словно мой голос источал зловоние.
   Даже она... Даже она...
   Старейшина, был истинным главой квенди. Он единственный сохранил спокойствие и в его обращении ко мне, я не нашел ни капли иронии:
   - Почему мы должны верить тебе? Многие из нас знали Сулимиона в лицо. Я сам часто пел с ним у костра. Ты не он. Ты даже не эльф. Но посланники Светлого Оромэ предупреждали о Враге. Они просили остерегаться чудовищ, которые бродят в лесу, заверяя нас, что все они творения Мелькора - злого врага всех квенди. Знаешь ли ты, что Сулимион пропал пятьдесят восемь лет назад. Его отца и матери уже давно нет с нами. А ты являешься сейчас, в облике чудовища и утверждаешь, что ты это он.
   Меня задели его слова. Злоба вновь стала рваться наружу, но я сдержался:
   - Эленихин, это я. Что смотришь на меня? Удивлен? Откуда я знаю твое имя? Но я знаю многих из собравшихся здесь. Да, раньше я не был таким безобразным. Но ты не знаешь, что мне пришлось пережить, какие муки вытерпеть. Теперь я знаю имя моего пленителя. В твоих устах оно звучало как Мелькор. Его слуги издевались надо мной все эти годы. Посмотрите, что они сделали со мной. Я стал чудовищем. Я мечтал вернуться к вам. А вы презираете меня. Я Сулимион сын Лотестимара и Эленианте!
   Изрезанный язык не слушался меня, и мои слова больше походили на дикое мычание, чем на слова эльфа. Я отчаянно жестикулировал кривыми когтистыми лапами, вымаливая сострадания. Квенди смотрели на меня как на безумное животное. Те, у кого были с собой луки, выхватили стрелы, готовые поразить рычащее чудовище в любую секунду.
   - Откуда ты знаешь мое имя? Кто рассказал тебе? Где Сулимион? - кричал старейшина.
   - Я Сулимион. - плакал я.
   Но он не слушал меня.
   - Ты слуга Врага.
   От страха быть отвергнутым, я потерял всю свою гордость и злобу.
   - Нет, - я встал перед ним на колени. - Пожалуйста, не отвергайте меня. Не гоните прочь.
   Я ползал, пытаясь поцеловать им ноги, а они в ужасе отстранялись от меня, боясь испачкаться.
   - Дорогие мои, я - квенди. Я - друг вам. Мне больно, исцелите меня.
   Тогда вышел Андуне:
   - Я верю ему, - словно вызов, бросил он.
   Я подбежал к нему, силясь поцеловать руку, а он отдернул ее.
   - Посланники Оромэ говорили, что речи Врага и его слуг коварны. Ты подпал под их влияние. Ты говорил с ним?
   Охотники из отряда Андуне подтвердили, что их предводитель часто беседовал с чудовищем.
   - Оно обольстило тебя! - продолжал Эленихин.
   Собравшиеся квенди смотрели на него, как на сумасшедшего.
   - Нет, - уже без уверенности в голосе проговорил он и замолчал.
   Я увидел, что мой друг уходит. Через мгновение он смешался с толпой, оставив меня одного.
   Старейшина заговорил снова:
   - Что нам делать с самозванцем?
   - Прочь, гнать его прочь! Убить! - бушевала толпа.
   Взмахом руки, Эленихин приказал эльфам успокоиться.
   - Мы не прогоним его, потому что оно может навредить другим селениям квенди своей ложью. Также мы не можем отнять у него жизнь без веления валаров. Пусть оно будет судимо ими, а не нами - смиренными служителями света. Мало того, мы должны проявить к этому существу милосердие и постараться вернуть его на путь света. Посланники Оромэ говорили, что каждое существо рождается в свете, и только темная сила Врага искажает его. Кто из вас согласиться взять его к себе и заботиться о нем до возвращения Белого всадника?
   Вопрос повис в воздухе. Все разом замолчали. Я нашел в толпе Йави, мою возлюбленную. В моем взгляде, обращенном к ней, была мольба о помощи. Внезапно ее глаза стали безумными.
   - Почему оно смотрит на меня?! - все повернулись к ней. Она плакала. - Почему это чудовище смотрит на меня?! Я не хочу, чтобы оно так смотрело на меня! - кричала она.
   Йави закрыла ладонями лицо:
   - Не хочу, не хочу! Пусть оно не смотрит на меня! - рыдала она.
   - Йави, - сказал я.
   Она вскрикнула и в истерике бросилась бежать.
   - Йави! Йави! - рычал я вслед.
   Квенди обезумели. Думая, что я потешаюсь над ними, они вдруг набросились на меня. Они били ногами мое уродливое тело. Потом начали срывать одежды. Моя меховая куртка, в кармане которой я держал агат, подаренный Эли, улетела прочь.
   - Эли, - прохрипел я.
   Эленихин всячески старался прекратить это буйство. Он хватал за руки мужчин и оттаскивал женщин. Благодаря его крикам и усилиям меня не забили насмерть. Когда квенди отступили, и я весь избитый и совершенно голый остался лежать на колючем снегу, старейшина вынес приговор:
   - Самозванец будет жить как пес, пока кто-нибудь не сжалится над ним. Я все сказал.
   Чьи-то сильные руки схватили меня и потащили куда-то. Я бегал взглядом из стороны в сторону, ища свою куртку, но не находил ее.
   - Эли, - жалобно стонал я.
   Попробовал вырваться, но дюжина рук безжалостно держала меня.
   - Эли! - уже кричал я, а они молча волочили меня по снегу.

***

   Меня посадили на цепь. Ошейник сдавливал мне шею, так, что было тяжело дышать. Домом мне служила небольшая конура, набитая сеном, в которой я с трудом помещался. Жил я на окраине, неподалеку от дома Эленихина. В детстве я боялся его, а теперь он был мне противен.
   Эленихин сам лично приносил мне пищу. Должен сказать, что это были не помои, которыми я питался в темнице, а хорошая еда со стола старейшины. Мне, кажется, что он в глубине души сомневался в правильности своего решения и боялся сделать ошибку. Но в то же время то, что он делал для меня, он считал великим подвигом и гордился собой. Наверное, Эленихин ожидал похвалы от валар, а может, просто укреплял свою добродетель, пользуясь моими страданиями. Не знаю. Тогда я считал его своим благодетелем и, хотя ненавидел его, все же был ему благодарен за заботу.
   Я молча принимал его жалость. Мне казалось, что этим я оказываю ему снисхождение. Он думал, что прийти и накормить меня, посмотреть не болен ли я, а потом со спокойной совестью отправиться в теплый дом, к красивой жене и лежа в мягкой постели, забыться сном, является верхом добродетели. Когда он приходил ко мне, напяливая на свое лицо добродушное выражение, мне хотелось плюнуть в него. Ночью, когда мое чудовище, уставшее од дневного лизания чужих ног, овладевало мною, я презирал Эленихина за то, что он пользовался моей болью. Не ненавидел, а именно презирал, как презирают только ничтожных. И если бы он пришел ко мне ночью, я бы набросился на него и, опутав его шею своей цепью, смотрел бы как вылазит его язык, как безумно метаются его яркие и непорочные глаза, как мертвеет его лицо. А когда приходил рассвет, когда появлялось солнце, мне становилось страшно и мое разгневанное чудовище куда-то убегало, предавая меня. Я становился псом, лобзал ноги моего "благодетеля", униженно смотрел на его ласковую улыбку, принимая пищу с его рук.
   Прохожие упрекали:
   - Зачем ты возишься с ним, Эленихин.
   А он, придавая своему голосу добродушие, наставительно отвечал:
   - Валары завещали нам любить заблудших.
   "Заблудший". Как же мне хотелось всадить это слово ему обратно в пасть, чтобы он проглотил его вместе со своим благочестивым языком, а я только улыбался в ответ.
   Йави, Хонаро, Индильдур и Ромелло не приходили ко мне. Эленихин говорил, что мои друзья недавно вернулись с охоты и, узнав о происшедшем, напрочь отказались видеть меня. Не знаю, было ли это на самом деле или же старейшина лгал мне. Но однажды ночью я видел Хонаро. Было холодно и я, зарывшись в сено, прятался в конуре от беспощадного ветра, как вдруг мне показалось, что около забора кто-то стоит. Сначала я подумал, что это Эленихин, нарушив правило, покинул теплую постель, чтобы понаблюдать за мной, но потом незнакомец подошел ближе и в свете звезд, я узнал Хонаро. Вид друга из далекого прошлого всколыхнул теплые чувства. Мое чудовище, поджав хвост, скрылось в глубине сердца. Я вылез из конуры и, улыбаясь, помахал Хонаро, окоченевшей рукой. Я ждал, что он подбежит ко мне и начнет обнимать меня, а он сплюнул и скрылся во тьме. Его плевок был рядом со мной, а мне казалось, что он был где-то глубоко в груди и колол так сильно, что хотелось разорвать грудь и выбросить его оттуда. Я видел, как он замерзал, а мне казалось, что-то мерзнет во мне самом, превращаясь в безжалостную глыбу льда, какие я видел, когда бежал с темницы. В ярости, я отшвырнул в сторону, замерзший плевок и полез греться в свою конуру.
   Всю оставшуюся ночь мне снилось, что я снова в темнице, что на мои ноги бросаются крысы, не давая сомкнуть глаз. Мне виделось, что я вновь обезумев, схватил одну из них. И тут я увидел, что это вовсе не крыса, а эльф. Я помню, как безжалостно сломал ему позвоночник, наслаждаясь хрустом и его болью, помню, как хватал других крыс, и все они оказывались квенди, а я бил их о стены, топтал, раздирал на части и хохотал, когда они, визжа, пытались спрятаться от меня.
   Близилась весна. Уже не так не так люто дул ветер и не так сильно кусал за щеки мороз. Появились первые ручьи. Их журчание радовало меня, и я любил слушать его, когда мне становилось нестерпимо грустно. К тому времени, я совсем свыкся со своей участью безобразного животного. Как когда-то в темнице, я жил, находя в страданиях и боли крупицу счастья. Даже в эти тяжелые для меня мгновения жизни у меня были друзья. Когда старейшина приносил мне пищу, я откладывал в сторону хлеб, сметая все остальное. К тому времени, когда я облизывал пустую миску, ко мне слеталось множество птиц, и я крошил им хлеб. Они бегали по мне своими маленькими лапками, а я изнемогал от блаженства. В эти мгновения мне хотелось, чтобы они любили только меня одного. Но появлялась жена Эленихина, и птички устремлялись к ней. Тогда я злился на них, но когда они возвращались, разом забывал о злости, раздавая им остатки хлеба.
   Однажды ко мне подошел хромой пес. Он долго смотрел на меня, будто не мог понять, что я делаю на цепи. А я завидовал его свободе. И самое ужасное было в этом то, что я не хотел бежать, не желал освободиться от этих оков. Я как соседские собаки жил на цепи, которую бы мог разорвать, если бы только пожелал. Но у нас не возникало даже такой мысли, мы были рады тому, что у нас есть и боялись того, что ждет нас за нашей конурой, страшились того, что ждет нас там, куда никогда не дотягивалась наша цепь. В соседских собаках я видел своих братьев по мучению, и когда они ночью выли на звезды, я выл вместе с ними.
   Я дичал день за днем. Глядя на собак, я тоже стал ходить на четвереньках, и в этом был мой вызов и презрение всем квенди. Я перестал разговаривать и все больше рычал и издавал звуки, от которых даже звери приходили в ужас. Но среди них я был своим, они молча приняли меня в свое общество. В них я видел больше чистоты и благородства, чем в лживом лице Эленихина и его подачках. Иногда мне казалось, что в их глазах с черным высохшим гноем в уголках, я вижу обреченность. Тогда мне хотелось, чтобы все эти эльфы со всей их чистотой и добродетелью оказались на цепи, а звери эти неподдельные искренние создания правили миром. В этом желании я видел великую справедливость. Но я ничего не мог сделать и также обреченно смотрел из своей конуры.
   Хромой пес часто приходил ко мне. Я гладил его, а он, словно не замечая моего безобразия, лизал мне щеки своим липким языком.

***

   Но вскоре моя жизнь изменилась. Однажды Эленихин принес пищу не один. Его спутник молчал и оставался в тени, так, что я не мог разглядеть его. Отдав мне миску, старейшина обратился к нему с каким-то вопросом. Тот кивнул и протянул руку, а Эленихин что-то положил в нее. Потом старейшина ушел, и мы остались вдвоем. Незнакомец смотрел на меня и молчал. Я не нарушал тишины, а сам думал: "Кто это? И что ему от меня нужно?".
   Внезапно, он будто решившись, покинул свое укрытие и оказался рядом со мной. Его лицо показалось мне знакомым, но я не мог вспомнить, где я видел этого эльфа. Его взгляд лучился доброжелательностью, но не такой гниющей как у Эленихина, а чистой, словно вода в озере Куйвиэнен. Это подкупило меня. За все время, которое я провел среди квенди после моего возвращения, незнакомец был первым, кто не испытывал ко мне отвращения. Он улыбнулся, и я увидел много маленьких морщинок на его лице. Волосы эльфа были белы как снег, он двигался слегка сутулившись. Он был так похож на постаревшего человека. Я удивился, потому что это был первый раз, когда я столкнулся со старостью. До этих пор я видел только вечно молодых квенди. А этот был таким несовершенным, от него пахло осенью, ее желтыми листьями и дождем.
   Незнакомец, по прежнему не говоря ни слова, протянул мне руку, и в его изрезанной морщинами ладони, я увидел маленький ключ. Я смотрел на него и не понимал, точнее не верил. Мне казалось, что я вижу наваждение. Я закрывал глаза и открывал вновь, а ключ был предо мной. Потемневший от времени, согнутый в некоторых местах, он был вратами в новый мир, и я боялся поверить в то, что вижу, словно моя вера могла вспугнуть ладонь, и она зажмется.
   Не помню сколько, я любовался ключом, но вдруг лицо незнакомца стало печальным, и он, наклонившись ко мне, сам снял ошейник. Я ощупывал шею и не мог поверить, что бывает жизнь без цепи, что можно бежать вперед и при этом ни что не будет удерживать тебя. Мой спаситель показал жестом следовать за ним, и я поплелся за ним на четвереньках.
   Мы направились вдоль селения, а не через него, но, несмотря на это, попадались квенди, которые видели нас. Одни тыкали пальцем, другие просто провожали неодобрительно-брезгливым взглядом.
   Внезапно, незнакомец остановился и, порывшись в своей сумке, достал флейту.
   "Улиндо!" - вспыхнуло тогда в моей памяти. Меня спас немой эльф.
   Приложив к губам флейту, он заиграл. Тогда я впервые слышал, как он играет. В мелодии, что лилась через леса и поля, было что-то насмехающееся, что-то гордое и непобедимое. Я посмотрел на квенди, и они показались мне такими маленькими, что если бы я пожелал, то мог бы раздавить их мизинцем. Они выглядели так нелепо и смешно - букашки, махающие крохотными лапками, что я рассмеялся. Не знаю, догадался ли тогда Мастер о моих мыслях, но, прекратив играть, он хохотал вместе со мной и я был благодарен ему за это. Впервые за шесть месяцев, что я провел на цепи, у меня заболели колени. Мне показалось несправедливым, ползать на четвереньках перед этими клопами, и я встал на ноги. Мастер, словно не заметив этого, продолжил играть. Я уже не плелся сзади, а гордо шагал рядом с ним. Тогда я чувствовал себя королем и в каждом своем движении выказывал презрение этим брезгливым взглядам, обращенным на нас. А потом я совсем забыл о них. Был только Улиндо, была музыка, был я. Мы много смеялись и танцевали, поднимая пыль и раздражая этим эльфов еще больше. Тогда я забыл о темнице, о цепи, забыл о предательстве друзей и даже о моей милой Эли. Я чувствовал себя свободным. Когда такое бывает, тебе кажется, что если ты как следует разгонишься, то сможешь взлететь. В такие мгновения ветер - твои крылья, птицы - друзья, а дождь ласков как руки матери. До этого я летал только во сне.

***

   С тех пор я жил у Мастера. Маленькая хижина Улиндо находилась далеко от селения, и потому я был свободен от пытливых взглядов квэнди. Мне было непривычно спать в мягкой постели, после тех многих лет, что я провел в темнице и на цепи. Ночами я ворочался не находя себе места и покоя, а уставая слазил с постели и засыпал на полу. Улиндо боялся, что я заболею, и потому убрал с моей кровати матрац и подушку. С тех пор я спал на жесткой деревянной постели, укрывшись теплым перьевым одеялом.
   Казалось, моя внешность нисколько не смущала Мастера. Мы жили в одной комнате, ели за одним столом и он вел себя со мной так, словно я был самым обыкновенным эльфом. За это я очень любил его. В его действиях по отношению ко мне не было и тени тщеславия. Он не гордился тем, что забрал меня с цепи. Не знаю, зачем он сделал это. Может, из протеста эльфам, из призрения к их ничтожеству, а может, Улиндо просто сжалился надо мной. Но иногда, мне казалось, что он следует какой-то неведомой цели, и я в его планах играю не последнюю роль.
   Каждое утро Улиндо покидал меня, уходя в чащу леса. Я провожал его взглядом, следил за тем, как тает его силуэт в непроглядной тьме, и мне почему-то становилось тоскливо. Тогда я ложился на мокрую от утренней росы траву и смотрел на небо. Потом Мастер возвращался и бесшумно ложился рядом со мной. Так мы и лежали под пение птиц и шепот ветра. Каждый думал о своем, наблюдая за пушистыми облаками. Очень часто в синем небе я видел образ Эли. Ее чистое лицо плыло вместе с облаками. Казалось, она звала меня за собой, тепло улыбаясь черными как ночь глазами. Я погружался во мрак темницы и вновь чувствовал мою Эли рядом с собой. Слышал стук ее сердца и легкий, как утренний ветерок, смех. Ощущал нежное прикосновение, от которого трепетало все тело и от которого хотелось петь и танцевать. Я разговаривал с моей любимой, словно в бреду шевеля губами. А когда какой-нибудь шум, разгонял мои грезы, я замечал, что лежу с закрытыми глазами, и открывал их. Тогда я видел бездонные глаза неба, которые печально смотрели в меня, казалось, что они проникают в самые глубокие и тайные уголки моего сердца. Может, ты не поверишь мне, мой друг, но у неба есть глаза и они очень печальны. Иногда я видел, как они весело смеются, но и в их радости было много печали.
   В одно свежее летнее утро Улиндо не покинул меня. Он жестом показал мне следовать за ним. Мы вышли во двор и двинулись к небольшому саду, который располагался за деревянным домиком Мастера. Оказавшись у огромной ивы, печальные ветви которой нежно гладили землю, мы скрылись под ее сенью. Улиндо сел, скрестив ноги и выпрямив спину. Его руки мирно покоились на коленях, ладонями вниз. Глазами, Мастер попросил меня последовать его примеру. Я молча принял такую же позу.
   Мне было не удобно. Спина не желала держаться прямо, ноги ныли, упрашивая вернуть их в естественное для них положение. Я закрыл глаза и попытался отрешиться от боли, но так было еще хуже. Я взглянул на Мастера, тот сидел с полуприкрытыми глазами, казалось, вся его сущность излучала покой и умиротворенность.
   - Научи меня играть на флейте, - неожиданно для самого себя спросил я.
   Улиндо повернулся и, приложив, указательный палец к губам, призвал к тишине. Я попытался снова сосредоточиться, а боль в ногах и спине с каждым мгновением заявляла о себе все настойчивей и настойчивей. Я решил терпеть. Почему-то умиротворенность Мастера внушала мне трепет. Я чувствовал некую тайну, потустороннюю магию, которая пряталась за завесой полуприкрытых глаз Улиндо.
   Чтобы не чувствовать боли, я попробовал сосредоточиться на чем-нибудь из окружающего мира. Зеленые ветви ивы слегка поднимались ветром, напоминая распущенные волосы женщины. Я выбрал один листочек и стал следить за ним. Мои глаза убегали за ним, когда ветер подхватывал ветку, и опускались, когда она возвращалась обратно. Я видел каждую прожилку, каждую неровность его поверхности, видел, как солнечный свет ласково ощупывает его, видел, как этот листочек один из тысячи кружится, танцуя с ветром, и этот танец завораживал меня. Я больше не мог оторвать от него взгляда. Мое сердце кружилось вместе с ним. Я был маленьким листочком, раскачивающимся на ветке, словно на качелях. Я вертелся, трепетал и ударялся о такие же листочки как я. Моя ветка сплеталась с другими ветками, а потом уносилась прочь к новым веткам, повинуясь воле ветра. Меня наполняло что-то огромное. Я чувствовал, что знаю ответы на все вопросы, что я бог и бесконечность раскинулась передо мной огромным покрывалом. Не проси у меня объяснений, мой друг, я не смогу ответить тебе. Разве можно объяснить то, что объяснить невозможно? Я видел, как уходят и приходят. Видел, как день сменяется ночью, как месяца сменяются годами, а года вечностью. Видел, как рождаются и умирают вселенные, и я был маленькой песчинкой этого огромного мира, и бесконечное множество таких же песчинок как я было рядом. И я почему-то был уверен, что мир не выстоит, что все рухнет, если убрать хотя бы одну из них. Мне казалось, что за этот маленький танец я прожил бесконечное число жизней, которые сливались в один шумящий поток. Я был в этом потоке, и этот поток был во мне. Я видел, как плачут и смеются, видел матерей играющих с детьми и нищих греющихся в канавах, видел повешенных и сожженных и тех, кто оплакивал их, видел мужчин и женщин, держащихся за руки, мирно бредущих в сторону рассвета. Видел много непонятного и необъяснимого. Мое сердце раскрывало объятия, и весь мир летел навстречу ему. На мгновение мне показалось, что я умер и нахожусь на грани между жизнью и смертью, которая как губка впитала в себя то, что когда-либо жило и умирало. А потом наступил покой, тишина и тьма...
   Я не помню, как пришел в себя и как добрался до дома. Все моя жизнь казалась мне сном, а то, что я пережил в то утро - реальностью. Я пообещал себе, что обязательно вернусь в ту маленькую вселенную под печальной ивой с ветвями похожими на волосы женщины.
   После этого случая, я каждое утро уходил с Мастером в сад. Первое время у меня болели ноги и спина так, что у меня не всегда получалось погрузиться в желанное состояние. Но со временем мои суставы приобрели необходимую подвижность, и к тому же я научился держать спину прямо, оставляя ее при этом расслабленной. С тех пор я мог очень долгое время просиживать в этой позе, погруженный в собственные мысли.
   Однажды утром Улиндо повел меня в другое место. Мы пробирались сквозь густые ветви в чащу леса, пока не оказались в сосновом бору. Там мы, расположившись на мягком мху, проделывали наши каждодневные упражнения по погружению. Для меня это место с его запахами и звуками было непривычным, поэтому я долго не мог сосредоточиться. Но со временем освоился и здесь. Когда же Мастер заметил это, он увел меня в новое место. Он повторял это много раз. Как только я приспосабливался к какому-либо месту, он уводил меня в другое. Это происходило до тех пор, пока я не научился погружаться в любом месте. Тогда Улиндо больше не ходил со мною, и я сам выбирал себе место для погружения.
   Потом мастер мне подарил флейту, которую вырезал специально для меня. Это был подарок к первому дню весны. Улиндо жестами показал мне, что я готов учиться играть на ней. Я был вне себя от радости. В тот памятный день я бегал по лесу и мечтал, о том, как первые звуки музыки рождаются из моего инструмента.

***

  
   Мастер был очень странным эльфом. Он водил знакомства с неведомыми мне существами. Однажды, когда я после купания грелся на солнышке, Улиндо появился из леса и жестом предложил мне последовать за ним. Я повиновался.
   Мы долго пробирались через чащу леса, пока не оказались на небольшой поляне, где я увидел четверых мужчин. С виду они походили на эльфов, но что-то было в них, такое, что говорило мне о том, что эта четверка не является квэнди.
   - Shana, - приветствовали они нас.
   - Я вижу, ты пришел с приятелем, - сказал самый высокий из мужчин. - Кто это?
   Улиндо изобразил руками какой-то знак.
   - Друг, - прочел высокий. Он выглядел стройным по сравнению со своими спутниками, которые были невысокими крепышами.
   - И как же зовут нашего нового друга? - спросил один из путников - широкоплечий силач с рыжими волосами и длинной бородой.
   - Сулимион, - тихо сказал я.
   - Ау, не слышу, - рыжий приложил руку к левому уху.
   Остальные рассмеялись, даже Улиндо улыбался.
   Я почему-то не мог разозлиться на силача. Его добродушный свободный смех подкупал меня. Я присоединился ко всеобщему хохоту.
   - Су-ли-ми-он! - по слогам отчеканил я.
   - Так-то лучше, - улыбнулся в усы рыжий. - Больше жизни! А то: "Сулимион", - на мгновение его лицо приняло страдальческое выражение. - До конца света еще далеко, приятель.
   - Полегче, Хагуло. Не стоит обижать нашего нового друга, - сказал высокий.
   - А что я? Я ничего, - рыжий смущенно пожал плечами.
   - Меня зовут Этэлу, - высокий обращался ко мне. - Это, как ты уже понял, Хагуло, - он похлопал рыжего по плечу. - Не обращай на него внимания, он у нас шутник. А вот этого парнишку зовут Магр, что по нашему означает - тощий. - Этэлу улыбнулся.
   - Какой же я тощий?
   Я посмотрел на широкие плечи тощего.
   - Не слушай их, Сулимион. Меня зовут Мал-Винр. Эти негодяи придумали мне кличку, и теперь издеваются, - он дружелюбно пнул Хагуло коленкой под зад. - Все виноват этот рыжий.
   Мне становилось весело в обществе этих забавных мужчин.
   - Ну, а этот молчун - наша гордость, - продолжал высокий. - Его зовут Уно. Они с Улиндо хорошо ладят.
   - Я очень рад знакомству с вами, - я сиял.
   - А мы то как рады, - встрял Хагуло, - не пересказать.
   Мал-Винр дернул его за бороду и тот замолчал.
   Улиндо принялся что-то говорить высокому, используя язык жестов. Меня удивило то, что никто из моих новых знакомых не заметил моего уродства, словно моя внешность была для них не в диковинку. Это одновременно и ранило и приносило облегчение. Одна часть моего существа хотела поведать всем о своем горе, в то время как вторая всячески старалась избегать этого. И это внутренняя борьба двух сил вызывала во мне странные ощущения. То я чувствовал великое восхищение и взлетал до небес, то проваливался прямо под землю.
   - А что означает твое имя, Сулимион? - спросил Хагуло.
   Видно было, как Мал-Винр и Уно поглядывают за ним, чтобы вовремя остановить если потребуется. Рыжий мне определенно нравился.
   - Сын ветра, - коротко ответил я.
   - Сын ветра, - Хагуло пробовал слова на вкус.
   Мал-Винр и Уно усмехнулись.
   - Здорово! Значит, мы с тобой почти тезки! - внезапно пробасил рыжий. - Мое имя переводится, как "Морской ветер". Погоди-ка, какие же тезки. Я ветер, а ты сын ветра. Судя по всему, ты мне как сын, что ли.
   - Опять бред несешь, - в разговор вступил Мал-Винр. - Поучись-ка у нашего приятеля Уно. Молчит себе и никого не трогает, а ты свою пасть никак закрыть не можешь.
   - Как Уно, - Хагуло посмотрел на молчуна, тот с умиротворенным выражением лица считал листья на росшей посреди полянки невысокой березе. - Ни за что! Чтобы вы без меня, ребята, делали? Кто бы вас веселил?
   - Да, ты прав. Мы бы совсем пропали. Куда уж нам без тебя? - Мал-Винр попытался напялить на лицо серьезную маску, но окаянная улыбка все равно пробивалась наружу.
   - Спасибо друг! Я знал, что ты меня поддержишь, - рыжий изображал обиду. - Уно, скажи ему.
   - Ага, - произнес молчун, не отрываясь от своего занятия.
   - Да ну вас! - Хагуло махнул рукой. - Я буду дружить с Сулимионом. Он ничего не имеет против моих шуток. Правда, сынок? - при этих словах рыжий обнял меня огромной ручищей.
   - Ага, - повторил я слова Уно.
   Хагуло на мгновение замер, а потом разразился хохотом:
   - А-а-а-а! Понимаю. Сговорились, да? И ты Сулимион с ними? Ничего мы еще посмотрим кто кого.

***

   - Понимаешь, Улиндо желает, чтобы ты прошел обряд liёshi. - Этэлу поправлял веткой дрова в костре.
   - Что это за обряд? Через что мне предстоит пройти?
   - Я не могу тебе ответить на эти вопросы.
   - Почему?
   - Потому что мой ответ повлияет на твою судьбу.
   - На мою судьбу? Причем здесь моя судьба?
   Лемехэльвэ не ответил.
   - Почему ты не отвечаешь?
   - Ты пройдешь обряд?
   - Да, - мой ответ был твердым.
   - Ты можешь погибнуть.
   - Я боюсь смерти, и именно этот страх толкает меня к риску. Как переводится слово liёshi? Что оно означает?
   - В вашем языке такого слова нет.
   - Ты можешь описать его?
   - Нет. Для каждого это слово имеет свой смысл. Когда ты пройдешь обряд, ты получишь ответ на этот вопрос.
   - У вас все слова такие?
   - Какие?
   - Ну, такие...что их нельзя перевести на наш язык, - улыбнувшись, спросил я.
   - Дело не в языке, друг мой, - Этэлу тоже улыбнулся. - А в нас самих. Наш язык это язык сердца, а у сердца не бывает строгих понятий. Вместе со словами мы передаем друг другу частицу жизни, а не мертвые образы. Это... - он запнулся. - Прости, Сулимион, но я не знаю, что сказать тебе.
   - А кто знает?
   - Знает каждый в отдельности, и не знают все вместе, - Этэлу следил за пляской пламени.
   - А, вот вы где? - громкий бас разрезал тишину ночи. - Сейчас не время для философских бесед. Сули, не желаешь опрокинуть со мной кружечку эля напоследок? - рыжий возложил свою огромную лапищу мне на плечо. - Пусть Этэлу поразмышляет в одиночестве.
   - Напоследок? Звучит мрачновато, - я постарался придать голосу обреченность.
   - Эй, постой! Ты говоришь, как старина Уно. Ничего, кружечка эля заставит твои глаза лучится от радости, а уста петь веселые песни.
   Рыжий схватил меня за плечи и одним быстрым движением поставил на землю.
   - Опять разыгрываешь меня? Ведь так? Я все вижу. Поверь мне, сынок, Хагуло совсем не дурак.
   - Разве только чуть-чуть, - прозвучал из темноты голос Мал-Винра. - Пока вы там болтаете, мы с Уно опорожним все запасы эля.
   - Дело не терпит отлагательств, сынок. Ноги в руки и живей к нам!
   Я улыбнулся.
   - А что такое эль?
   - Ты никогда не слыхал об этом божественном напитке?! - у рыжего от изумления глаза вылезли из орбит. - Ребята, у нас тут дебютант, - крикнул он в ту сторону, откуда ранее раздавался голос Мал-Винра.
   Когда мы скрывались в темноте, я еще раз обернулся чтобы посмотреть на Этэлу. Но около костра никого не было.
  
   КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"