Дверь противно скрипнула. По привычке подбросила только что снятую перчатку вверх, чтобы белёсые снежные наросты потолка навеса перед подъездом немного вздрогнули и посыпались на серую няшу бетонного пола. Почему-то она до сих пор таскала с собой ключи от входной двери, хотя всего этого замерзания и обветривания рук на морозе можно было избежать. Должно быть, чисто интуитивно. Застывшая около закрытых дверей и зажатого между ними кусочка фильтра сигареты, она вспомнила, что забыла купить новую пачку. Вполне ожиданно, плеер истошно завопил "всё, как он сказал...", и девушка решила, что пора уже нажать на кнопку лифта.
Она не помнила, как давно уже живет одна. Равно как и не помнила, как давно курит. Точнее, жила она не совсем одна, а просто без родителей. Еще в раннем детстве такая перспектива казалась ей ужасной, но постепенно желание свободы и покоя превзошло все остальные ее чувства. Уже давно назад она с упоением мечтала о том, в какой цвет выкрасит стены спальни, или какую мебель купит в кухню, однако записи в личном дневнике по этой теме всё время менялись. Черно-белый минимализм оформления сменялся в ее голове радужными вздохами, потом мысли стали страстно-красными, ну а после перечислять не имеет смысла.
Поднимаясь на неизвестный науке этаж в коробочке из стали, чьё происхождение не волновало пассажирку, голова догоняла мысли, давно вышедшие на лестничную площадку и открывавшие новенькую бордово-коричневую сейф-дверь. Можно сказать, что девушка жила будущим, но это была бы ложь - для нее будущее и настоящее уже наступили, только прошлое отставало - прямо как ее собственная голова в необычной шапке, порядком надоевшая за долгий срок служения.
А дома ее уже ждали, хотя по ее внешнему виду, скорее, можно было сказать обратное: растрепанные пряди волос, выбившиеся из-под шапки с бомбошкой, темно-фиолетовый пуховик, узкие потертые джинсы. Вдобавок на ее ногах в декабрьские свеженаступившие морозы под -25 градусов были летние кроссовки, надетые на пушистые носки с пингвинами. Образ подростка, каковым и являлось тело, перевозимое лифтом, дополняла сумка через плечо. Эта серая вещь придавала шагам некоторую резкость и даже неуравновешенную угловатость: из-за тяжести сумки левая нога двигалась быстрее, чем правая.
Стремительно залетев в прихожую, выдохнувшую на девушку неземную дозу усталости, она осела на пол, как плавательный надувной круг. Просидев почти бессознательном состоянии минут пять, руки и спина снова обрели способность чувствовать, и только это дало ей возможность с закрытыми глазами понять, что она сидит, обнимаемая кем-то.
В ушах прозвучало что-то вроде "наконец-то вернулась", заглушенное фиолетовым пластом капюшона.
Он: Чай будешь?
Она: Да, на улице прямо аэродинамическая труба....
Он: Ничего не отморозила? Опять в кроссовках ходила.
Она: А можно мятный?- мгновенно, будто ничего и не было.
И ставится чайник, вытрясаются из пластиковой коробочки яркие, плескающиеся теплом пакетики чая. Сам чай пьётся медленно, головокружительно и искренне.
Пришла пора представить вам этих странных людей. Если следить за тем, что происходит в дверном проеме этой квартиры, то вполне можно сойти с ума. И вовсе не оттого, что жизнь мельчайших обитателей резиновой прослойки НАСТОЛЬКО увлекательна, а оттого, что у вас будет двоиться в глазах.
В квартире жили двое и их чувства и ощущения. Эти двое еще даже не достигли 18 лет, однако, непонятным образом, вполне легально жили вдвоём на собственных квадратных метрах. Эти двое были подозрительно похожи: схожие черты лица, одинаковые пропорции тел, одинаковый цвет кожи и глаз, даже длина ресниц была одинакова. Не стоит умалчивать, что Он и Она не приходились друг другу родственниками или клонами, хотя последнее убирать не обязательно - чего не случается в наши дни. Общий стиль одежды и поведения лишь подчеркивал сходства молодых людей, внешне ничем не отличавшихся от молодёжи двадцатого века. Он (назовем нашего господина Тайну - Э.) и Она - О. почти никогда ссорились серьёзно, хотя характеры были разными, что для нас не так уж и важно. Взгляды на жизнь не отличались зеркальностью, в отличие от их хозяев.
Самым странным было то, что ни у кого из них не было старых знакомых и сильных связей по ту сторону сейф-дверей: друзья не часто заглядывали к ним, о родственниках вообще редко кто-либо вспоминал. Даже квитанции за свет или электроэнергию не приносились прямо под дверь, сопровождая утренний свет треском звонка, а, чаще всего, оставались ночевать в почтовом ящике, пустовавшем уже черт знает сколько. Снимать показания счетчика не приходили, а звонили, часто отрывая парочку от каких-то дел, отчего отвечали на детскую просьбу "деточка, поставь табуреточку и посмотри в ящичек" далеко не детским тоном. Конечно, это вызывало довольно бурную реакцию или не менее бурное молчание прямо в телефонную трубку. Но это для Э. и О. уже стало привычкой.
Будни в этом месте проходили довольно обычно, если не считать вечерних увлечений. Он читал или писал, Она писала или рисовала. Все их вечера были направлены на искусство, или его изучение. Можно было проводить выставки их творчества или вечера их стихов. В этом отношении О. и Э. были как Ахматова и Мандельштам. Некоторые науки интересовали Э больше, чем другие: философию и психологию он любил, досконально знал человеческие души, пороки, потребности и характеры, умел с ними управляться. Может быть, поэтому здесь, несмотря на юношескую ювенильность не царил хаос и раздор, которые случаются даже в нормальных парах. Однако парой Э. и О. не назовешь, ведь пара- это два целых существа, объединенные общей целью создать семью. А в данном случае странные подростки существовали как одно целое.
Ничего странного, в их понимании, они не делали. Имели место поцелуи, совместные прогулки, которым не мешали назойливые псевдо-друзья, развлечения, но в умеренном количестве, так как один из них еще не получил среднее образование, иногда сложности, препятствия. О. никогда не задавалась вопросом, на какие средства они живут, да и ей это было не слишком важно. Они не задавались многими вопросами возможно лишь потом, что знали, какими будут ответы. Странные люди.
Однажды О. приснился сон. Сны часто снились кому-то из них, и утром по поводу полуночного бреда нередко происходили обсуждения, объединявшие их миры в одну реальность, в которой есть место только для двоих. Случалось и так, что соседи просыпались от взрыва хохота, доносящегося из этой странной квартиры. Но вернемся к сну. Сон был ужасен: сначала тело, в котором была О., падало не в черную бархатную пустоту, а в серую наждачную плоскость, продолжавшую отдаляться от падающего объекта. Сам по себе серый цвет значил многое, например, что что-то не так. На наших знакомых любой оттенок серого наводил грусть, меланхолию, тоску по чему-то, чего нет. Только поэтому во всей квартире не было ни единого серого предмета, даже вилки и другие столовые приборы были специально покрашены в черный цвет эмалью, что выглядело очень завораживающе. Каждый понимал, что если один из них изменится, то весь их мир разрушится, падет в руинах, сгниёт заживо. И каждый старался приложить как можно больше незаметных со стороны усилий, чтобы поддержать условия гомеостаза в этой системе. Вот такая своеобразная брезгливость, приводящая к счастью. А во сне брезгливость и отвращение к серости повышалось в несколько раз. Падение влекло за собой перетекание туда, где ничего нет, а что еще страшнее, никого нет.
Он: Что, правда никого нет? Но как там могло не быть меня?
Она: Я не знаю. Но это было дико страшно.
Он: А ты помнишь время, когда мы не знали друг друга? Я - нет. И ты тоже, значит, такого времени не существует, ведь единственная реальность это та, в которой мы сейчас.
Она: Ты прав.... И реальность права, теперь мне не страшно.
В состоянии капли О. сползла в сторону. И тут она резко очутилась не там. Не там, где только что находилась, а словно в другом измерении.
В глаза ей пробивался яркий персиково-малиновый свет, который был бы приятен в любое время, за исключением нынешнего. О. не смогла пошевелиться, словно тело было приковано или приморожено к плоскости. Оказалось, что она лежит на кровати, примотанная к ней ремнями. Сетка черных, почти угольных ремней напрягалась, но выдерживала нетренированное тельце, перегибавшееся и извивающееся в них.
Около кровати сидела женщина, возраст которой было сложно определить. Ее плечи в больничном халате тряслись, и на халат медленно капала тушь. И постепенно оставалось только воображаемое звучание этих капель: кап, кап, кап.... Через год она узнала, что это была ее мать. А сама она провела несколько лет в больнице, привязанная к постели. Сон, снившийся ей, совпадал по времени с периодом нахождения ее в коме. Но самое страшное.