В октябре у меня внутри умирают краски -
Осень шлет "+1" в отсыревших, гнилых конвертах
и кидает с ухмылкой кости на ярко-красный
истрепавшийся коврик из листьев.
Мол, этим летом
ты осмелилась верить, что из числа живущих,
что лежишь не на дне, как забытый безликий камень,
и унылые будни ярче теперь и гуще,
и того, кто меж ребер, смогла, наконец, руками
ощутить.

Прикоснуться - вот он, живой и теплый,
улыбается так, что в глазах нестерпимо жжется.
Расцветает изнанка мира, теряет блеклость,
плавкой медью в открытость ладоней стекает, льется.


Мол, осмелилась ждать его, узнавать и видеть
в мелочах, бессистемных обрывках, вещах и звуках,
перестала неметь и слепнуть при каждом виде,
напряженно дрожать и звенеть тетивою лука.
Не надейся, смеется, - ты до конца в не-мертвых,
не спасешься. Уйдет. Он живой, и к живым вернется.
У тебя же - все тлен.
Зловонно, пусто и стерто.
И ничто в тебе не возродится.
И не проснется.

Остаешься со мной, утопленник в темном трюме,
говорит мне, продолжив игральными звонко клацать.

Я пытаюсь запомнить запах его парфюма.
Осень звонко хохочет.

На белых костях двенадцать.