И где-то над осенью, высохшей как лоза,
раскрывается небо, и птицы взбивают вечность;
невесомый туман ложится на чьи-то плечи,
в суете городов оживает промозглый вечер.
А ты умираешь, и время идет назад.

Тебе двадцать пять.
Два диплома. Холодный дом.
Из родных и любимых лишь кот на большой планете.
Остальные живые приравнены в списках: "эти",
"не-мои" и "чужие". За окнами воет ветер,
предвестник того, что все в жизни идет на слом.

Тебе восемнадцать.

Родители шлют привет,
иногда помогают деньгами, когда все тяжко.
На щеке две царапины - след от истерик Машки.
А была такой милой - таскала его рубашки,
любила ходить босиком и лежать в траве,

готовила кофе с корицей, варила джем,
напевала фальшиво (надеялась, он не слышит).
Постепенно любовь становилась все тише, тише,
и совсем улетела, как тот, кто живет на крыше,
но вот возвращения не обещав уже.

А дальше тринадцать.

Подросток, каких вагон
и десяток тележек. В подъезде делить окурки,
возвращаться в квартиру в промокшей и грязной куртке,
огрызаться на маму, сушить мандаринов шкурки.
Во время уроков, зевая, считать ворон,

кидаться бумагой, девчонок считать за дур.
И весь мир ненавистен, ведь ты им совсем не понят -
наступает на пятки, бежит за тобой погоней
череда раздражающих лиц, из которых вспомнить
ты даже одно-то не сможешь в другом году.

Ты дышишь прерывисто.

Стукнуло восемь лет.
Подарили собаку - дворняга с хвостом-колечком;
послезавтра рыбалка - возьмут и его на речку.
А пока нужно съесть ненавистную кашу - гречку, -
котлеты. Потом будет выпечка с крем-брюле.

И все.

Темнота, от которой сойти с ума
было можно когда-то. Сейчас же почти не страшно.
Выцветают глаза, и как будто с высокой башни
ты летишь листопадом, отчаянный и вчерашний,
пока открывает ворота над небом май.

И ты улыбаешься.

"Господи, принимай..."