Аннотация: Действительно, сон. Точнее, несколько снов. Только эпилог - не сон. Просто - вспомнилось.
Сон в зимнюю ночь.
(То, что было, то, что снилось, и то, чего не было)
Я тебе, застолье, больше не тамада,
Поищи другого дурачка с бубном.
А где прежний, с флейтой? На дне ли, где вода,
во сне ли непробудном -
что за нужда?
Мне снился кошмар - будто я превратилась в какую-то хвостатую облезлую тварь и копаюсь в помойной куче. Потом снилась облава, потом я долго, бесконечно долго бежала по заброшенному шоссе. И пустая консервная банка, привязанная к хвосту, громыхала в такт шагам: "данн-дзаг-дан-дзаг-данн-дзаг..."
Одеяло на уши - не помогает. Громко и настырно бьет по ушам: "данн-дзаг-дан-дзаг-данн-дзаг..."
- Что случилось?
- Это колокол! Он звонит по тебе.
- Не надо по мне звонить. Тем более так ужасно... Что?! - Обреченно открываю глаза. - Колокол?..
Горо согласно ухнул. Ну что с дурака возьмешь? Придется вставать, самой разбираться...
Окна у нас не открываются. Заколочены намертво. Это даже хорошо - сквозняки меньше. Только грязные неимоверно, потому что с той стороны помыть нельзя. В какую погоду ни выглянешь - серо снаружи. Были б чистые - все равно серо было бы. Снаружи - типичный двор-колодец. Вниз - стены, вверх - стены, справа, слева и прямо перед окошком. Собственно, от дома напротив только стены и остались, даже крыша снесена. А у нас вот - стекла целы. Только грязные очень. И вот сейчас через эти грязные стекла можно видеть, как внизу, во дворе, Музыкант самозабвенно лупит ржавым прутом по жестяному баку, подвешенному к выступающей балке.
"...данн-дзаг-дан-дзаг-данн-дзаг..."
Растерянно оглядываюсь. Горо доволен. Его заплывшие глазки-щелочки аж лучатся удвольствием.
- Он звонит по тебе. По тебе... И по мне. По нас.
- И так голова болит, а тут еще этот остряк-недомерок, - шипит из угла Сах, зажимая голову между коленями. - Нашло себе дитятко погремушку. И носятся все с ним, как с дитем. Вот и получите то, чего добивались. На шею сядет и ножки свесит...
Я укоризненно посмотрела на Саха, и демонстративно вышла, всем своим видом выражая... выражая... Короче, что-то выражая. Музыкант тем временем закончил "звонить" и медленно поднимался по лестнице - где-то внизу скрипели ступеньки. Я уже пробовала на вкус слова, которыми его встречу - мол, надо же, нашел себе погремушку, - но все вопросы куда-то исчезли, когда он поднялся на площадку - маленький, усталый, весь вымазан чем-то бурым... И лицо, и руки, и черная курточка... Он поймал мой взгляд и слабо улыбнулся.
- Мать, помоги, кровью истекаю...
Постоял, потом прислонился к стене.
- Что значит?.. О, господи...
Я провела рукой по его щеке, и пальцы стали красными и липкими. Что-то случилось! Наверняка что-то ужасное. Ведь не стал бы он, наверное, просто так такими глупостями заниматься. И потом, там же Твари! Господи, ну пожалуйста, ну не надо, ну пусть все будет хорошо. Я же не знаю, что делать, когда кровь и когда что-то случается.
- Эй, мать, ты чего?
Наверно, я сильно побледнела, потому что Музыкант отлепился от стены и обеспокоенно трогал меня за плечо.
- Ты че, в обморок тут решила хлопнуться? Это ты зря. Во-первых - совершенно бесполезное деяние, во-вторых, это ж краска. Там внутри краска оставалась, вот я и испачкался. И еще крышку пришлось оторвать, потому как колокол должен быть без крышки, так что...
- Иди отсюда.
Он послушно скрылся в направлении кухни. Мои пальцы были красными и липкими, и омерзительно пахли ацетоном. Это уже... Это уже слишком. Я же действительно испугалась. Было до слез обидно из-за этих глупых шуток. Я же ему, гаду все прощаю, а он так ко мне... А ему все равно. Смеется. Все, хватит!
Дверь в кухню загораживала спина Горо. Я пролезла под у него рукой и приняла соответствующую позу.
- Музыкант, почему тебе... Да что ты делаешь грязными-то руками!
- А? - Он сидел на табуретке, прижимая к руке тряпку. - Грязными руками я пачкаю полотенце. Понимаешь, колокол должен быть без крышки, поэтому крышку пришлось оторвать, а там края были острые, ну и я руку немножко распорол. Еще вопросы?
- Сильно порезался?..
- Жить буду. Может быть.
- Дай-ка сюда.
- И что? Ладно, завяжи, а то я действительно все перемажу. Ты, мать, слишком впечатлительна, и вместо того, чтобы сначала подумать, сразу начинаешь переживать. А переживать и думать одновременно у тебя не получается.
- Я думаю... О том, как все это отстирывать...
- Во-о-от. Уже лучше. Конст-рук-тивные мысли.
- А еще я думаю о том, что это ты затеял. Ну зачем весь этот грохот с утра пораньше? Перебудил всех... Доволен?
- Ага! - Музыкант важно кивнул. - Нечего тут.
- Ох... чучело! Ладно, если ты от этого получаешь удовольствие. Но если ты всех Тварей перебудишь, что тогда?
Он посмотрел на меня исподлобья.
- А-а-а. Ты про этих... Ничего. Пока они не понимают, что я делаю, бояться нечего.
- А что ты делаешь?
Музыкант расхохотался так, что ах слезы из глаз брызнули. Все-таки странный он.
- Эй, хочешь, я дверь в подвал заколочу? - спросил Горо.
- А вот этого не надо. Это они хорошо поймут, и даже правильно. Да ладно тебе, мать. Твари выше второго этажа никогда не поднимались - тебе-то что?
- Дурак, - сказала я и отвернулась.
Тут в кухню явился Сах собственной персоной и изрек:
- Тебе бы все забавляться. Ха! Музыкант! Выискался! И в голове у тебя такой же звон. Не Музыкант ты, а Жестянка! Так теперь тебя и буду называть, - и с чувством выполненного долга удалился, задевая локтем вешалку.
Мы молча переглянулись.
Музыкант спрыгнул с табуретки и сказал:
- Да, у меня много имен. Люди, да вы чего? Вы ж тут совсем заскучали. Вы ж только на себя посмотрите! Ну ничего, теперь я вас веселить буду. Я же теперь - Жестянка!
И напевая под нос "У Жестянки есть портянки, ароматные, всем приятные...", куда-то ускакал.
Я села за стол и подперла голову руками. Так у меня и не вышло ничего сказать. Заболтал. Как всегда.
- Горо, ну что это такое? Теперь это каждое утро такой дребезг будет?
- Это же колокол...
- Заладил!.. Это ржавая банка!
- Э-э-э... - Горо от напряжения шмыгнул носом. - Банка - это когда просто так. А колокол - он звонит по кому. Так положено.
- По ком - машинально поправила я. - Это книжка такая была. "По ком звонит колокол". Только вот про что - не помню. Кажется, про войну.
- Ну... Может, и была. Хочешь, я тебе ее поищу? Я в городе в одном месте книжки видел, да брать не стал.
- Ты знаешь... наверное, хочу, - я вспомнила, как паршиво, когда нечем себя занять, представила, как вмсесто того, чтобы маяться целыми днями, сижу и читаю (а может, даже вслух!) и поняла, что очень хочу. - Спасибо...
- А мне потом расскажешь?
- Расскажу. Да ты и сам можешь...
- Нет, я не люблю читать. В книжках всегда пишут слишком много, к середине уже забудешь, что в начале-то было. Я люблю, когда рассказывают.
- Хорошо. Если она не очень толстая. А то я сама боюсь, что запомню не все.
- Так мне ж все и не надо! Мне только самое интересное. А ты, если хочешь, Чака попроси запомнить, у него память хорошая.
- Да ну... надо оно - еще упрашивать... А вдруг она совсем не интересная?
- Тогда мы ее выбросим!!!
Он схватил тарелку и попытался изобразить, как будет выбрасывать книжку. Я поспешила выйти - на всякий случай.
Горо заметно приободрился. Он полдня шумно топал и ухал, и в конце концов успокоившийся было Сах завелся опять. Вообще-то он всегда бубнил что-то себе под нос, и никто на это не обращал внимания. Но сегодня с самого утра все было не так, как всегда. И когда Сах в очередной раз сравнил размер головы Горо с количеством содержащегося в ней мозга, я не выдержала. Если бы я точно помнила, что я тогода говорила, мне было бы стыдно, потому что я говорила обидные слова, заранее зная, что они обидные. Что может, Горо и дурак, и два слова связать не может, но при всем при этом почему-то добывает в городе еду для толпы дармоедов, сидящих по своим норам, а всякие умники... Тут у меня за плечом возник Музыкант (явился на шум!), некоторое время послушал мои излияния и перебил:
- Ну что ты, мать! Из всех нас Сах занят самым полезным делом. Он создает миры, где всем хорошо. Где все счастливы.
- Это... Это как?
- А он их воображает!
Иногда очень трудно понять, говорит Музыкант серьезно или шутит. Но как бы то ни было, он что-то угадал. Сах вжался в угол и оттуда испепелял всех взглядом. В глубине души я злорадствовала. На тебе "Жестянку"! На тебе "ничего не слышит"! Повисла невыносимо напряженная тишина - только шевельнись, и все растрескается и рассыплется в пыль.
- С чего ты взял? Делать мне больше нечего. Да все знают, что у тебя все мысли в голове дурацкие. Делаь мне больше нечего, тебя слушать... - наконец забормотал Сах.
- А мне откровение было. Еще давно. Когда ты меня Свистуном обозвал. Каждый раз, когда ты меня как-нибудь обругаешь, на меня сниз-хо-дит откровение. Ну, вот ты сейчас какую-нибудь гадость скажешь - опять снизойдет. Не, мне на сегодня хватит. Пойду-ка я лучше на чердак.
- А... Это... С тобой можно? - спросил Горо.
- А как же.
- Ну... Это... Я скоро.
И они ушли. На чердаке жила Пятнистая Свиристель.
Наверное, все-таки что-то сломалось и рассыпалось, потому что на душе опять было тяжело и противно. Ничего не хотелось. Хотелось уткнуться в подушку, чтобы ничего не видеть и не слышать. И ни о чем не думать. Я мужественно взяла веник и стала подметать. Когда подметаешь, даже легче ни о чем не думать. Или думать о чем-нибудь другом. Вот, например, откуда берется столько пыли? С каждым днем ее все больше и больше, как ни убирай. Когда-нибудь весь мир превратится в пыль и прах. Наверное, это уже началось. А мы сделаем вид, что это не так. Если пыли нет - значит до конца света еще далеко. Значит, я предотвращаю конец света, подметая пол. Вот какое важное дело я делаю!
- Пыль, прах и ореховая скорлупа, - прокомментировал мои мысли Ползун, выгреб из-под шкафа пригоршню сколупок и жеваной бумаги, и тут же скрылся опять.
- Эй, Ползун! Вышел бы поговорить, что ли?
- Меня подслушают! - донеслось из-под шкафа.
- Ну и что?
Никакой реакции. Вот так всегда. Даже поговорить не с кем. Я смела мусор в кучку и еще раз оглядела комнату. Ну почему Сах все время смотрит на меня?! Смотрит и молчит. Ну. Хоть бы возмутился, что я опять пыль поднимаю, так нет же - молчит. Кажется, ждет, что я с ним первая заговорю. Но мне что-то не хочется. Я занята, я очень занята. Мне надо снять паутину с лампочки, а я никак не могу дотянуться. Вот, Саху даже дотягиваться не пришлось бы - только пройтись под лампочкой, и вся паутина у него на ушах. Только он то ли специально под лампочкой не ходит, то ли уши при этом пригибает. И вообще, нет чтобы встать и помочь - сидит, смотрит. И тут на меня тоже немножко снизошло. Наверное, это заразно. Я вдруг совершенно ясно поняла, что Сах ждет, когда я попрошу его протереть эту несчастную лампочку. Но вместо этого я почему-то принесла с кухни табуретку и начала на нее взбираться. И когда я уже почти вылезла, она вдруг покачнулась и опрокинулась. Сначала я подумала что с одной стороны, табуретки часто падают, но с другой стороны, эта падает вместе со мной, что с ее стороны очень нехорошо, а потом почувствовала что очень больно ударилась затылком. И не выдержала, расплакалась, со злостью отшвырнула табуретку (кажется, она сломалась), улеглась на диван, с головой зарывшись в одеяло. Было очень больно. И грустно оттого, что никто не утешил меня. Ну совсем никто. Я могу сказать себе, что все будет хорошо, что завтра будет день, и будем мы, и это лучше чем ничего, и что в конце концов, все от нас зависит - как будет завтра. Но иногда так хочется услышать это от кого-нибудь другого! Потому что себе я сейчас могу и не поверить. Я устала. А может это просто время такое злое. Зима. Вот весной все будет по-другому. Будет хорошо и весело, и все будут радоваться. Даже Твари. А зимой они особенно злые. А многие Твари, не опасные, но мерзостные, зимой впадают в спячку. Может, те, которые на людей бросаются, потому и злые, что им заснуть не дают? Ой, а Музыкант еще шум поднимает... И ведь правда не боится. Я, например, очень злая, когда мне не дают спать. Но это все-таки я, а то - они. А, наверное, хорошо было бы впасть в спячку на всю зиму.
Ё И я заснула. Когда проснулась, все еще была зима. Останки несчастной табуретки куда-то исчезли, так же, как и мусор, который я так и не успела вынести, и даже паутина - и на лампочке, и под потолком... Мы пили чай. Горела голая лампочка, слишком слабенькая, чтобы осветить все углы - под диваном копошились клочья темноты. Пришлепала Ласа и взобралась Саху на колени. Я Ласу не люблю - от нее всегда отвратительно пахнет. А она думает, что это не имеет значения. Сах, наверно, тоже так думает. Для него имеет значение то, что Ласа сидит с ним. Обиженный на всех за то, что приходится ему жить в этом непотребном, нелепом мире Сах...
Ё Как всегда по вечерам, я начала испытывать к этим существам острое, щемящее чувство жалости. Их можно одеть понаряднее и выдумывать про них разные истории. Но даже если не выдумывать ничего - вокруг сплошные загадки. К примеру, Ползун - он же все понимает, что говоришь, о чем думаешь, и то, о чем даже боишься подумать. Но никогда не скажет, что же он все-таки понял. Таится под шкафом. Может, ему обидно и одиноко оттого, что никто не может просто так, без глупых вопросов узнать, что думает он? Чтобы не пришлось об этом говорить вслух? А вот Пятнистая Свиристель... Ну почему она живет на чердаке?! Только изредка заходит чайку попить. Что она за зверушка такая? Может, Музыкант знает... Сам-то - сидит и ухмыляется. Хотя на самом деле он сейчас серьезен, просто рот у него, как у лягушки. Влез на подоконник и отхлебывает чай маленькими глоточками - чтоб надольше хватило. Странный он.
- Музкант, а где твоя флейта?
- Какая флейта? - Он удивленно поднял брови. Ну как будто совершенно не понимает, о чем я говорю.
- На которой ты играл, когда только появился здесь.
- Не, мать, это, наверно был не я. Я на флейте не умею.
- Не надо. Помнишь, пришел неизвестно откуда. Поселился здесь и играл на флейте. А потом надолго исчез, потом вернулся, и с тех пор не играл ни разу. Почему? Что-то случилось?
- М-м-м... Мне открылись некоторые не замечаемые ранее аспекты моей деятельности.
- Как открылись, так и закроются, - буркнул Сах.
- Музыкант! Ты можешь или отвечать, или не отвечать, но так, чтобы тебя поняли?
- А и правда, сыграл бы, ну, сыграй, а? - Свиристель аж подпрыгнула от нетерпения.
- Не на чем... - сказал он. И вздохнул.
- Жаль... Было так хорошо... никогда не было так хорошо, как тогда, когда ты играл.
Ё Музыкант поерзал на подоконнике и пожал плечами. Потом еще поговорили немного - о том, как будет лето, о Тварях, о прочей всячине... Потом разошлись, только Музыкант еще возился на кухне. Ничего, вот, скоро весна будет, будет теплее, и весной все меньше ссорятся. Хорошо бы впасть в спячку, и переспать зиму. Вон, даже твари многие на зиму в спячку впадают. Только самые злобные не спят. Может, они от этого такие злые, оттого, что им спать не дают. А мы, вот, не спим, хотя иногда и хочется... Потому что мы - люди. Наверное. Может быть. А может и не быть. Я точно знаю, что люди не бывают такие волосатые, они не хрюкают, не... Значит, мы - особенные люди. Или особенные твари? Например, просто-напросто, слабые и неприспособленные твари. Какая неприятная мысль, однако...
Я пнула Горо в бок.
- Горо, а Горо...
- Чего тебе?
- А я какая?
- Хорошая... Только спать не мешай.
- Не-ет. Как я выгляжу?
- Ты? Белая и пушистая.
- Н-да, - пробормотала я. - Волосатая, значит...
- Не волосатая, а пушистая.
- Значит, белая пушистая тварь.
- И вовсе не тварь, - возмутился Горо.
- А кто?
- Ты? - он мучительно задумался. - Ты спатьмешалка, вот кто.
- Значит, тварь, которая мешает спать?
- Прекрати эти глупости, слышишь? А то...
- А то что?
- Ничего.
Горо отвернулся и засопел - вроде бы как спит. Я еще повертелась, и тоже заснула. И что-то мне снилось такое мутное, тягучее, как паутина на лампочке. А если приглядеться - если только внимательно, пристально вглядеться в это мутное - там сидит маленький серый паучок и сучит лапками. Паучок-чок-чок. На стене. Ма-а-ахонький такой. Безобидный. Так трогательно: вот он, кругленький, аккуратненький, нежно-серенький. Там, сзади, что-то происходит. Или может произойти. Но ты смотри на стену, на паучка. Он настолько мал, что его паутина не видна - такая она тонкая и бледная. Кажется, он ничего не плетет, он только лапками сучит. Убить паучка - к несчастью. Оставить - он будет плести паутинку, которую никто не увидит. Как никто не увидит твой страх или твою тоску. Паучок сторожит стену. Никто не станет ее ломать, даже биться о нее головой никто не станет. Потому что раздавить паучка - к несчастью. К великому горю и бедствиям. Гибели. Нельзя! Нет-нет, что вы! Чок-чок, паучок, затаился и молчок. Кто погубит паучка, тот помрет наверняка. Он плетет нам всем колыбельку. Когда он закончит, мы уснем. Тихо и благопристойно. Спи, солдат, не смотри назад. Паучок на стене - паутина во мне. Паучок со стены - кружева сплетены...
Паутинка дрогнула от звона - и я проснулась. Сах спокойно продолжал спать - он проявил предусмотрительность, заткнув с вечера уши паклей.
***
Горо ушел с утра за едой. Вот, как Музыкант погремел своей жестянкой во дворе, так они и ушли потом куда-то. Я сидела и смотрела в окно, пока мне не надоело. Я больше люблю смотреть в окно вечером, когда на улице темно, и в стекле видишь свое отражение, загадочно глядящее из той темноты. Днем же ничего таинственного и загадочного не увидишь, сколько ни смотри. Поэтому я встала и тихонько вышла на лестницу. Там было сыро, холодно, одиноко и до того неуютно, что мне захотелось тут же вернуться назад. Но, в конце концов, нельзя же все время сидеть на одном месте! Хотя почему это нельзя? Очень даже можно! Ведь до сих пор я никогда никуда не выходила, сколько себя помню.
Я спустилась на один пролет, долго слушала, как хлопает входная дверь. И думала: если я никогда никуда не выходила, то как я здесь оказалась, и, главное, откуда я знаю, как выглядит заброшенный город?.. Но - не могла вспомнить, как ни старалась.
***
Горо вернулся ближе к вечеру и принес полный рюкзак банок с бледными безголовыми рыбками. Музыкант тут же занялся возведением оборонительных сооружений с бойницами, используя эти самые баночки как строительный материал. Горо еще долго копался в рюкзаке, содержимое которого при этом подозрительно звякало, и наконец извлек оттуда потрепанную пыльную книжицу.
- Вот, - сказал. - Про колокол там не было... А вот - было. Он сказал, - Горо ткнул пальцем в Музыканта, - что это интересно.
- Спасибо, Горо.
Я взяла книжку и прочитала заглавие: "Влияние мутагенных факторов на размножение крупного рогатого скота". Не могу сказать, что меня очень впечатлило название, но картики были интересные, хотя однообразные и довольно жуткие.
- Чак переселился... Как-то странно он это проделал. Взял и ушел. И не говорит, почему.
Музыкант хмыкнул и подбросил очередную банку.
- Это он Тени испугался.
- Какой такой тени?
- Маленькой такой, серенькой, с хвостиком.
- Да ну тебя! Серенькие с хвостиком - это ж крысы, а не тени.
- Ха! У тебя, мать, устаревшие сведения. Крысы нонеча большие и бесхвостые.
- Ты... ты серьезно?
- Не бойся, - сказал Горо. - Вряд ли они больше меня, так что я их одной левой разложу, если что.
Музыкант снова фыркнул.
- Кстати, мать, - сказал он. - Не знаю, нужно ли тебе об этом знать, но последний раз я видел эту тень под твоим диваном.
- Ох... Что же мне делать-то? Если Чак даже ушел отсюда, а Чак - он умный, то... что же делать мне-то?!
- Я, вот ее совершенно не боюсь. Так что лучше бери пример с меня.
- Ага, - а в голове билась одна мысль: "бежать, бежать отсюда!".
Я быстренько побежала к дивану. Чтобы заглянуть под него, мне пришлось распластаться по полу. Я тихонько позвала:
- Эй, Тень... Ты здесь?..
Я уже чуть не втиснула голову под диван, и на секунду мне показалось, будто что-то отпрянуло в дальний угол и прижалось к стенке, но ответа я так и не дождалась. Более того, я заметила, что Сах скептически наблюдает, как я ползаю, мне стало ужасно неловко и я поспешила вернуться на кухню. Дернула Музыканта за рукав курточки.
- Эй... А чего ее надо бояться?
- Кого?
- Тень. Я только что ее видеда.
- И что она?..
- Тенькает...
- Страшная?
- Пыльная!
Мы одновременно рассмеялись. И уж совсем невозможно было удержаться от смеха глядя на то, как Сах, что-то бормоча себе под нос, шурует шваброй под шкафом, откуда доносится жалобное повизгивание Ползуна. Ой, нехорошо получилось.
- Музыкант, - тихонько шепнула я. - Только не надо Саха обзывать "Бойцом с Тенью", ладно? Он обидится...
Музыкант восхищенно поглядел на меня, и я подумала, что зря я это сказала.
А ночью мне приснилось, как моя паутинка тихонько звенит, раскачиваясь. "Тень-тень... тень-тень... Завтра будет новый день... Завтра будет новый суд, кто не спит - того спасут... Завтра будет новый сон, кто проснется, тот спасен..." "Тфу ты, чушь какая! Я же сплю" - подумала я и перевернулась на другой бок.
***
Какое-то странное состояние - не находить себе места, бродить из угла в угол - как будто вот именно сейчас в этом углу случится что-то важное, но ничего не оказывалось там. И невозможно было оставаться на месте, где ничего нет, потому что боязнь упустить что-то гнала в другое место, где тоже ничего не было. Это мучительное брожение началось... Не могу точно сказать, когда это началось и сколько уже продолжалось, но когда вся квартира была исхожена мною не один раз, все пыльные вещи переворошены, я наконец-то призналась себе, что все это время искала Музыканта. Мне казалось, что если что-то произойдет, то он обязательно будет к тому причастен. И как бы ни было это преследование глупо и ужасно, я ничего не могла с собой поделать, и, найдя его, начинала ждать, а он молол всякую чушь, и по утрам остервенело молотил в свой бак, а потом опять начинал чудить, улыбаясь щербатым ртом, или шуметь на пару с Горо, а Сах при этом отворачивался к стенке, как будто ему было стыдно за них, и мне, кажется, тоже, и все это было не то, не то, не то, а конец света неуклонно приближался - о том свидетельствовало количество пыли и трухи по углам.
А когда Музыкант уходил, и Горо уходил - он хоть и волосатый, но незлобный, и всегда говорит то что думает, пусть это даже и не бог весть какие умности, и когда даже Пятнистая Свиристель не заходила и не трещала без умолку - мне было страшно. И еще более страшно и неуютно было от присутствия других - тоже молчащих и ждущих. От этого становилось очень тесно в комнате, гораздо теснее, чем когда в ней же было много народу.
Я посмотрела на Саха, потом заглянула под шкаф и позвала:
- Ползун, эй! Вышел бы поговорить, что ли!
После долгой паузы оттуда высунулся нос.
- Что говорить, когда говорить нечего?
Нос сразу же скрылся обратно под шкаф.
Сах смотрел на шкаф с такой ненавистью, что я подумала - не иначе, как Ползун высказал мне его, Саха, мысль. В последнее время Ползун начал общаться исключительно путем произнесения вслух мыслей кого-нибудь из присутствующих. "Ну их всех," - подумала я, и пошла гулять.
Я вышла на лестницу и поднялась аж до самого последнего этажа. Там, где заканчивались ступеньки, начиналась металлическая лестница, которая когда-то в прошлой жизни была выкрашена в зеленый цвет. Я немного постояла, потом полезла по ней. Маленькая дверца открылась туго и с жутким скрипом.
Ветер гонял по крыше белую крупу. А когда я глянула вдаль, аж дух захватило - и горизонт, который терялся где-то в дымке, переходящей в низкие облака, и разбросанные вдали кубики разного размера и формы, и холодный, cырой воздух, от которого кружилась голова, и, главное, это огромное пространство, - все это было такое незнакомое и чужое... Потом я заметила за одной из кирпичных будок, похожих на ту, из которой я только что вылезла, Музыканта. Он стоял возле самого края крыши, и мне вдруг показалось, что сейчас он перегнется через бортик, и упадет вниз - навсегда. Я спрыгнула на крышу - дверь со стуком захлопнулась, - и Музыкант обернулся. Нет, прыгать вниз он явно не собирался. Он даже не стал возмущаться, что я опять за ним таскаюсь. В общем-то он никогда по этому поводу не возмущался, вопреки моим ожиданиям, но... Он был так не похож на себя сейчас - мне захотелось зажмуриться и не смотреть, не смотреть, не смотреть на него, такого не похожего на себя, такого непритворно серьезного и грустного. Я тихонько подошла.
- Посмотри, какой просторный гроб... - пробормотал он, глядя куда-то в серое небо. Я машинально посмотрела вверх - не летит ли там в облаках огромный гроб с крыльями. А Музыкант начал рассказывать мне что-то, тыкая пальцем в разные направления, а я завидовала тому, что он везде был, и все видел. Потом он сказал: "Пойдем". И не оглядываясь направился к другой башенке, где была такая же скрипучая дверь. Мы пролезли между какими-то трубами, и оказались на чердаке. В углу громоздился ворох одеял и куча всякого хлама.
- Это здесь Свиристель живет? - спросила я. - Может, нехорошо, что мы без приглашения?..
- Нет, здесь - живу я, - ответил Музыкант. - Ты чего бродишь?
- А ты чего?
- Так то ж я. А ты никогда не бродишь.
- Неправда! Когда я была маленькая, я бродила по всем чердакам и по всем подвалам, какие ни есть!
- Врешь ты все.
- А вот и не вру! Когда я была совсем маленькая, я могла пролезть в любую щелочку.
- Расскажи это своей бабушке.
- У меня нет бабушки, я сирота. Музыкант, ты же с нами живешь, что ты здесь делаешь?
- Здесь я уединяюсь и предаюсь размышлениям, - он хихикнул, потом снова напустил на себя серьезный вид. - А еще я здесь храню несметные богатства и...
Я засмеялась.
- Знаешь, кое-кто, наверное, сильно удивился бы, услышав, что ты предаешься размышлениям.
- Я бы успокоил этого кое-кого тем, что я предаюсь дурацким размышлениям о всяких глупостях.
- И не надоело тебе?
Музыкант на секунду задумался, потом ответил, чуть нахмурившись.
- Это не имеет значения. Если я этого не буду делать, то кто это будет делать?
Некоторое время он удерживал сурово-отрешенное выражение лица, затем снова хихикнул. Ей-богу, еще чуть-чуть, и я бы взаправду решила, что в Этом и состоит его Великая Миссия.
Так мы сидели, и беседовали, перебирали хлам, и давно мне не было так хорошо и спокойно. Вдруг я заметила что-то в окружающем бардаке - то ли Музыкант слишком поздно спохватился, то ли я слишком быстро догадалась, что обнаружила не волшебную палочку, и не ножку от табуретки, а флейту, но... в общем, я обнаружила именно ее, и недоумевающе косилась на эту вещь, которая, казалось, уже давно не существует в природе. Ан нет, вот она валяется, целая и невредимая.
- Ты зачем наврал?!
- Я? Ну, чтоб не приставали ко мне с просьбами...
- Почему?
- Так надо.
- Почему? Кому - надо? Зачем - надо?
- Ну не мог же я сказать, что мне некому играть!
- Как это - некому?
- Понимаешь, раньше, когда я играл, на крышу соседнего дома садился белый ангел и слушал, а - потом он перестал прилетать - и мне незачем играть.
- Так ты не нам играл, а какому-то ангелу...
- А какая разница?
- Вот именно!
Мне сразу стало неинтересно. Ну, конечно, кто мы такие? Вот уж не ангелы, это точно. Твари. И все. И нечего тут говорить, все и так ясно.
Музыкант надолго задумался.
- Понимаешь... Я уже не помню, но это было важно. Это зачем-то было нужно. Это... Да! - он испуганно огляделся. - Он должен был нас вывести отсюда! Он знал, как отсюда выбраться. Да, точно! Надо было только осторожненько его подманить и не спугнуть, а потом идти за ним... А теперь - все!
Он растерянно оглядывался.
- Ну так, может, он просто был очень занят? Или заболел? А ты... Эх, ты!..
- А что я? А я подумал, что вы со мной не пойдете.
- Да что ты! Ты так играл, что я бы за тобой куда угодно пошла, только бы послушать!
- Это потом, - он поморщился. - Вот, как раз тогда он и перестал прилетать.
Я замолчала. Вот оно как, оказывается. А что раньше?.. Как Музыкант появился здесь, я уже не помню, но помню, что раньше его не было. А потом он играл на дудочке каждый вечер, а потом - не каждый, а потом и вовсе перестал... Никто не заметил, как стало скучно.
- Музыкант, - я тихонько тронула его за рукав, - может, если опять... если опять его подманивать, как раньше, он вернется? Надо попробовать, надо пробовать, и, может быть, он вернется!..
- А зачем это он тебе? - ни с того ни с сего разозлился Музыкант. - Ты все равно не сможешь уйти отсюда.
- Почему? - удивилась я.
- Потому что не хочешь!
Музыкант подумал немного и добавил:
- А еще я забыл, как это делается.
Врет, наверное. Чтобы я отстала. И я отстала.
Это все сон. Это затяжной липкий сон - смутное перешептывание теней, дробный топот паучьих лапок по ту сторону, ничего, ничего этого нет, это - морок, это показалось, нету этого, промелькнуло и спряталось за спину - туда, где не видно глазу. И пусть. Пусть, все равно. За стеклом - темнота, в темноте - силуэт отражения, молчаливого и внимательного. "Я люблю Вас" - говорит отражение. Эти слова остаются за стеклом - попав сюда они тут же разлетятся черепками, обернутся пылью и мусором, который надо будет вымести в коридор. Поэтому мне уже неинтересно смотреть в окно, а больше мне смотреть некуда. Здесь мне не на что смотреть. Я не хочу это видеть, мне неинтересно. Я не хочу видеть никого - так отвратительно, так противно, так... Я хочу спать. Но если все это - сон, то я не могу хотеть спать. Это все тени, это тени теней шепчутся в закоулках. Да, это тени, которые отбрасываются тенями, сны, которые видишь, когда тебе снится, что ты спишь - это мы, и с этим ничего не поделаешь. И не хочется ничего делать. По крайней мере, сегодня.
Я завесила окно куском материи, чтобы вечером не видеть отражений.
***
"Музакант, но почему?.."
"Почему - что?"
"Почему ты спрятал флейту в черную замшу и зарыл в хлам на чердаке?"
Тихий, едва различимый треск - несколько паутинок порвалось, и крохотный паучрк подобрался ближе. Он сидит где-то на краю своего кружева и выжидает, когда затихнут колебания, чтобы восстановить повреждение. Звонко падают капли, отсчитывая неравные промежутки времени.
"Когда я играл раньше, на крышу дома, того, что напротив, садился ангел и слушал. Иногда он подлетал совсем близко и заглядывал в окно. Где он, мать?"
"Он заглядывал в окно?! Он смотрел в окно, и глаза у него такие... Большие и темные? Смотрел, как старый знакомый, с которым почему-то не виделись очень давно, соскучились, а тут вот встретились - через стекло, и он говорил..."
"Ты увела его от меня? Да?.. Нет... Ты видела его? Так почему ты молчишь? Почему ты молчишь, ему так нельзя - чтобы видеть и молчать!.. Так можно, но только не тогда, когда видишь его. Тогда - нельзя, понимаешь?!"
"Мне нечего сказать ему, Музыкант..."
Музакант отворачивается.
Я дергаю его за рукав.
- Музыкант, ну почему ты спрятал флейту?
Музыкант долго смотрит на меня, и глаза у него большие и темные.
- Не смотри на меня так, - говорю я, - у меня шерсть свалялась, и вообще...
"Всем нам это было нужно, всем. Мы тебя слушали, и не замечали, как здесь холодно, Музыкант. Да мы не замечали ничего вокруг - так было красиво"
"Я не люблю, когда меня не замечают. Я есть, а меня не замечают - это не честно. Неправильно. Но это я бы еще пережил. Вы же при этом не замечали ЕГО, понимаешь? Каждый думал о себе, а он сидел там на крыше и ждал"
"Ты в этом уверен?"
"Да. А что, разве я не прав? Послушай, мать, - повернулся он. - В сложившихся обстоятельствах этот разговор беспредметен и бессмысленен".
А потом Музыкант опять ушел куда-то. Потом вернулся, но с тех пор появлялся все реже и реже.