Тоска тянет жилы. Тоска - это приходить каждый вечер в одно и то же место. Стабильность. "Разве плохо?" - спросишь ты. Плохо. Стабильность эта сродни каждодневному поеданию говна, как у Сорокина. Только норма моя завышена. Примерно раз в пять. Как думаете, двести грамм говна в день нормально будет? По сути, каждый человек говно в своей жизни ложками ест, еще и причмокивает. Нас, как говорится, ебут, а мы крепчаем. Повышаем норму тотального инфернального пиздеца в своей жизни, доводя до абсолюта.
Так вот, тоска - это возвращаться вот уже шесть лет в одно место. Потом, конечно, можно скучать и жалеть об этом времени, но это будет потом. Тосковать надо сейчас. Тосковать надо, заходя по щербатым ступенькам внутрь, попадая в холл, в котором начиналась большая история любви. Закончилась эта любовь в другом холле. Тосковать надо, поднимаясь по таким же щербатым ступенькам на второй этаж. Сколько настроений помнят эту ступеньки? Сотни, тысячи. Потом еще нужно гулко пройти по коридору, цокая каблуками на весь этаж. Вставить ключ в замок. И вот здесь тоска начнет заполнять тебя по горло. Это очень забавное ощущение. Как будто сладковатая тяжелая вода стоит у тебя где-то в яремной вырезке грудины, причем ощущение это идет из желудка, поднимается по пищеводу вверх, останавливается у перстневидного хряща и идет обратно вниз. Тоска булькает где-то в горле, но очень-очень лениво. Она давит, как будто ты сам пытаешься присесть на свой живот. Тоска преследует тебя повсюду - начиная от прихода домой и заканчивая утренним подъемом.
Тоска тянет жилы. Обвивает липкой горло изнутри липкой лентой для мух, на которой эти самые мухи. Утро тебя встречает хмурое, как и твое лицо в зеркале. Ты шлепаешь по коридору в умывальник, а в этом умывальнике уже шесть лет тоскливо текут краны, моют ноги в раковинах, а еще раньше, до твоего заселения, в период отключения горячей воды бабы ставили ширму и мылись. Именно в этом умывальнике ты летом находишь неизвестно откуда взявшееся собачье говно, грустно вздыхаешь, тоскливо ухмыляешься и уходишь к себе в комнату.
Каждое утро ты одеваешься, как всегда не приготовив ничего с вечера, судорожно бросаешь вещи на кровать, в результате чего образуется груда из стираных, получистых и грязных вещей. Обувь ты, чертыхаясь, протираешь не заботливо вечером, а впопыхах перед выходом. Бодро идешь до остановки, садишься в автобус...и утренняя тоска накрывает тебя. Тебя окружают наибодрейшие лица без тени улыбки, единственная эмоция которых - желание, чтобы их пристрелили здесь и сейчас. Каждый едет на нелюбимую работу, каждый озабочен зарабатыванием денег. И ты такой же. Ты - винтик, шпунтик, гвоздик в этой безжалостной системе. И ты едешь с таким же тоскливым лицом, абсолютно с таким же. Тебя встречает сонная тоскливая продавщица в магазине, куда ты иногда забегаешь купить еды перед работой, с тоскливым лицом сидящая на кассе и неизменно вопрошающая, не найдется ли у тебя двух рублей, а на отрицательный ответ она посмотрит на тебя как на говно, и в ее лице ясно будет читаться, что непонятно, как такие, как ты, по земле ходят, и непонятно, зачем ей, бедной женщине, такое наказание в виде тебя и в виде отсутствия двух рублей, и в виде неизменно приходящей квартплаты, и в виде дитя-остолопа. И на твое спасибо она даже не взглянет в твою сторону, а чек кинет в специальную коробку для чеков, игнорируя твою руку.
И ты уже менее бодро пошлепаешь в сторону любимого тобою всем сердцем здания. И сердце будет трепетать от осознания того, что следующие 10 часов пройдут умопомрачительно. Ты будешь вкладывать знания в необразованные массы, а массы эти похожи на пищеварительную систему утки: клюв напрямую соединен с анальным отверстием, и поступающая туда пища ума не задерживается долго в организме. Под конец рабочего дня ты вроде даже расхаживаешься и на тебя нет-нет, а и находит радость, но это ненадолго. Тоска охватывает тебя при тщетности повторения информации. Тщета твоего бытия. Все тоска, все тщетно. Существование похоже на поедание гречи без соли, даже не сваренной, но залитой на ночь кефиром. Выжить можно, но пресно.
И как избавиться от тоски? Как избавиться от мысли, что ты один такой бедненький на свете? Как поставить себя на место другого, чтобы понять, что все вы люди, и все вам не чуждо, и такую же тоску испытывает каждый, но по-разному? Как понять, что твоя тоска не горестнее тоски другого, что ты не особенный?
Знаешь, на что похожа тоска? На невесомую тонконогую балерину, на ногах у которой кандалы. Она вроде и станцевать может, но ощущения полета не будет. Это будут хорошо отработанные движения профессиональной спортсменки по многоборью. Но не феерия грации, легкости и звездопада.
Тоска преследуют тебя везде и всюду. Куда бы ты ни шел. Тоска - это едва заметный аромат духов. Ты сидишь на дне рождения, празднуешь, говоришь тосты, радуешься, потом пьешь компотик и в голове у тебя проносится мысль о том, что дома посуда не мыта и белье не глажено. Вот она, твоя милая спутница. Пришла в розовой пачке и села на подлокотник, поближе к тебе. Ощущение праздника не растянуть. Она пришла и изредка качнет ногой.
Тоска похожа на тебя, запертого в сферу из непробиваемого стекла. Тоска катится за тобой по всем компаниям. Ты переходишь от человека к человеку, ища того самого, с алмазным резаком, который высвободит тебя, синеющего, из своего добровольного плена. Но человек не находится, а ты так и ходишь, преследуемый собой. И нигде тебе нет места. И ты уже настолько привыкаешь, что, придя домой, протираешь сферу и убаюкиваешь себя, покачивая ее.
Тоска - это надевать каждое утро белый костюм и белое пальто, и белую воронью голову. Садиться в автобус, мчать в другой город и пытаться найти пристанище в своей семье, где все черные вороны, и где тебе с самого детства хочется всего лишь капли одобрения и понимания. Всего лишь. К черту материальные блага! Человеку для нормального существования нужно одобрение его действий. А белое пальто, ежедневно надеваемое, ласково напоминает ему о его постоянной спутнице-тоске.
Тоска - это твоя горькая подружка. Которая шепчет о том, что все тщетно и ничего не получится, а когда ничего действительно не случается, кричит в самое ухо: "Я же говорила!"
Как избавиться от тоски, как сбросить ее склизкие ручонки со своего запястья?
Ненависть
Никак. От тоски никак не избавиться. И рано или поздно тоска приводит свою подружку. Не такую, конечно, закадычную, как ты. Но приводит. Имя ей - Ненависть.
Ненависть - это совершенно потрясающее чувство. Деструктивное? Да, безусловно. Но какое сильное! По силе моя красавица может тягаться с любовью. Ненависть - это прекрасное чувство. Какого она цвета? Сольферино. Она пахнет Poison, это единственное, что не нравится мне в ней. Яд пахнет резко, грубо, тяжело, бьет по голове, дезориентирует. Но сама ненависть...
Нет, она входит...всегда по-разному. Иногда она резко бьет по глазам, изнутри, заливает кровью и радостно горланит. Иногда ты слышишь ее тяжелую гриндерскую поступь где-то вдалеке, она становится все громче и громче, четче и четче. В эти приходы красавица приходит в красной пачке и грубой кожаной черной куртке. Вся она - воплощение разнузданности и типичной вульгарности. Это же так ТИ-ПИЧ-НО. А кто сказал, что ненависть - это удел избранных? Человек НУЖДАЕТСЯ в ненависти, в агрессии. На бессознательном уровне он тянется к ней, как к матери, и она принимает его в свои угарные объятия, обволакивает, горячим воском льется в ноздри. Она засовывает тебе в рот свои красивые пальцы с масалой на ногтях и ты облизываешь, целуешь и посасываешь эти пальцы. Она смотрит тебе в глаза, и глаза у нее цвета черешни, с разными зрачками, держит тебя за лицо, давит пальцами на язык. Ты уже не ты, ты ее раб. Она целует тебя, крепко обхватив затылок, так, что у тебя темнеет в глазах. Ее поцелуй со вкусом горького шоколада, он горячей рекой льется тебе в горло, и к нему примешивается тонкий солоноватый вкус твоей крови, ведь прелестница прокусила тебе губы своими острыми зубками. Ты обмякаешь в ее объятиях словно зефир в нагретом Chocopie. Она просовывает в тебя руки, пальцы, переплетается своими клетками с твоими, становится частью тебя. Она имеет тебя, хочешь ты этого или нет. Когда она заполняет тебя без остатка, ваш союз рождает дитя небывалой красоты. Угадаешь, что это за дитя? Угадаешь, как называется дочь ненависти? Ведь вначале был взрыв...
Ненависть прекрасна. Она заставляет человека становиться лучше. Подумай. Ты можешь испытывать ненависть ко всему. И ты начнешь улучшать мир вокруг себя. Вспомни, как ты ненавидишь себя? Ты смотришь на себя в зеркало и часто бывает, что чуть не плачешь. Ты не этого человека хочешь видеть там, в отражении. Ты хочешь видеть стройного и подтянутого, с прекрасно проработанным телом. Но ты ешь на ночь, любишь фастфуд и среди друзей носишь кличку Булкодав. И ты злишься на себя, и ненавидишь себя. И стабильно раза два, а то и три в неделю к тебе приходит Ненависть, но не целует. Просто сидит в гостях. Ей нужно твое страдание. Сейчас ты как сосуд ей неинтересен, потому что уж очень ничтожна цель. Самоедство - это только ступень на пути к поцелую.
Ты ненавидишь свою работу. Каждое утро. Каждый божий будний день. Иногда и в выходные. Ты несешь себя, превозмогая. В автобус с тобой садятся две красотки - одна в красном, одна в розовом. Они берут тебя под ручки, переплетая ваши пальцы. Ты впадаешь в транс. Они ласково шепчут тебе мерзости на ушко, заговаривая тебя. Они так стары, что помнят, как тебя создавали.
И ты знаешь, она больше тебя боится того, что однажды вас могут заменить роботами. Робот не чувствует эмоций, он всего лишь набор плат и схем. Что может быть великолепнее чувства, когда кровь бурлит в жилах? Когда ты знаешь, что ты можешь свернуть горы. Кто тебя ведет в этот момент? Кто держит тебя за руку и является указующим перстом? Ненависть. Ее родная сестра Злость. И отец Раздражение. Раздражение лежит в основе всего. Раздражение заставляет твое ухо слышать по утрам звон будильника. Раздражение заставляет готовить тебя. Раздражение заставляет тебя искать себе пару. Все в мире подчинено раздражению. Иногда отец сразу приводит с собой свою прелестную дочь-бунтарку, которая доводит твои чувства до максимума. Она нагнетает тебя, подбрасывает уголь в печку, это она разбирает рельсы у идущего поезда и подпиливает мост над пропастью. И когда она видит благодатную почву, она бросает семя. Чтобы оно взросло цветами зла, как у Бодлера. Ненависть делает твою жизнь лучше, когда она полностью завладевает твоими мыслями. Она садится на трон вместе с отцом и ведет тебя к успеху. Да-да, ты не ослышался. К успеху. Именно она на тренировках кричит тебе в уши о том, какая ты тряпка. Именно она в уличной драке сметает все на своем пути, крича вместе с серебряным страхом - она не дает тебе опозориться. Именно она заставляет тебя порвать с прошлым. Она выбирает тебе новый круг общения. Она заставляет тебя наконец-то говорить. Она движет тобой, когда ты, снедаемый ревностью, узнаешь правду. Ненависть избавляет тебя от лишних людей. От лишних эмоций. От старых ран и обид. Она гейзером взрывается в твоем теле, хохоча, когда ты начинаешь ненавидеть себя. Она прекрасна в своем проявлении. Она прекрасна, когда направлена внутрь тебя.
Но есть у этой красавицы и маленький секрет. Она задирает черный топ, и там, где у тебя солнечное сплетение, у нее гниет плоть. Там копошатся черви, там липко и сладко. Там другая ее сестра, которая неразрывна с ней. Именно из этой плоти она вываливается на пол, когда Ненависть уходит.
Горечь
Все началось с того, что в доме кончился сахар. Утро было хмурое. Солнце изредка проглядывало из-за суетливо летящих по небу туч. Было безвременье. Она подошла к холодильнику, открыла и закрыла несколько раз. Поискала сахар в шкафчиках. Выходить из дома не было совершенно никакого желания. Она перетряхнула все жестяные баночки с надписью "Сахар", "Соль", "Крупа", "Макароны", "Кофе", "Напрасные мечты". Сахара не было нигде. Ни песка, ни кубика. Пить чай без сахара было пресно. Кофе без сахара - горько. Она зачерпнула ложку кофе и закинула в рот, и начала медленно жевать. Горькая-горькая слюна потекла вниз по пищеводу, оставляя после себя чувство содрогания и сжатия мышц во всем теле от омерзения. Она присела за стол в кухне. Стол был грязен: пальцы то и дело угождали в липкие медовые потеки, на локоть налипли крошки от хлеба. Медовые разводы натолкнули на мысль: она встала, подошла к раковине, полной грязной посуды, взяла с верхушки горы банку с остатками из-под меда и налила теплой воды, а затем кинула туда два засохших чайных пакетика. Размешала. Выпила. Поморщилась. Теплая сладковатая бурда. Вода, подкрашенная в светло-коричневый цвет. Она поставила банку на стол. Посидела. Пожевала подсохший лимон из блюдечка. Отхлебнула из банки. Затем вышла на балкон. Окно было открыто, но воздух был одинаково сперт, что в квартире, что на улице. На протянутых веревках, покачиваясь, сидели жирные нахохлившиеся голуби. Она протянула руку к полке и достала книгу. Бульварный роман. На часах было девять утра. Она удобно уселась на пол и принялась читать. Это была одна из туалетокниг, которые она уже прочитала до дыр, вдоль и поперек. И сейчас она просто открыла книгу на первой попавшейся странице и водила глазами по строчкам. Мысли были словно суровые нитки, увязающие в тающем желе. Если поначалу их можно было зафиксировать, то сейчас они потихоньку расползались, растекались. Спустя час бессмысленного вождения по строчкам мысли окончательно расползлись по голове, а желе потекло сладкими дорожками по лицу.
На часах одиннадцать. Она поднялась с пола и прошла в комнату. В комнате стояла полка с книгами, множество книг стояли на полу. Она села в потертое на подлокотниках и сиденье кресло. Закинула ноги. Полежала, посмотрев в потолок. Интересно где Маркус Маркус мяу-мяу Засранец Старая хата Хорошо там было Деревянный старый шкаф Шифоньер какое дурацкое слово автобус Автобус АВТОБУС АВ-ТО-БУС Мама смотри поехал автобус равно автобусавтобусавтобусавтобусав Капакапа дед забыл меня дома где интересно старая машина жаль что мысли из головы не материализуются так и не пришлось в бассейне искупаться жалко а когда дом еще стоял как клево было ночь лето и вода прохладная и родители рядом а вот еще классно мороженое есть и с мамой не ругаться грязные цыгане и лошади никогда не видела черного коня чтоб прям злющий был как у Лена какуЛена какулёна как-то раз как Тарас услышанное не развидеть потискать бы педрилу за лапотьки жирненькие где ж таких берут интересно есть хочу лень готовить блатхата и слюнявые молодые рты вот бы щенячьи розовые пяточки пощекотать вот мрази же умильные
На кухне она опять поискала еду. Из готового ничего не было, а затеваться для себя одной не хотелось. Намазала хлеб маслом и посыпала солью. Вышкребла остатки холодного салата с перцем из банки, поела. Запила холодным чаем. Опять взяла на балконе какую-то книгу и вернулась в кресло. Начала читать - это был детективчик. Два часа из жизни ушли в небытие. Два часа, за которые она могла сделать кучу всего. Несколько раз она порывалась забросить книжку, два раза она проваливалась в дрему, которая была липка и тягуча, словно паутина в меду, налипающая на лицо. Она пыталась смахнуть эту дрему с лица, но вязкий хронотоп никак не давал ей этого сделать: она словно барахталась в киселе, это было похоже на бесконечное падение в небо, в бездну, без дна, словно бы она падала в воде вверх, и это падение было бесконечно долгим, безврЕменным, безвременнЫм. А потом все исчезло, и она снова проснулась в своей заставленной комнате. Здесь было все: были картины, написанные бабкой-художницей, были картины, написанные ее рукой. Стояли три белоснежных холста, на которых должна была быть Африка, оранжевая, черная, закатная. Тонкий длинноногий жираф покачивался на горизонте, легкий, словно мысли о славе. Здесь была баночка с мечтой или видениями из прошлой или будущей жизни: город, который никогда не спит, и она в этом темном-темном городе, под стать её темной душе, но уже не одна и счастливая. Если, конечно, огромная бездна ее души когда-нибудь найдет себе сосуд под стать, который вместит в себя эту тьму и там, где-то в глубине, зародится новый человек, новая она. Эта бездна озарится ярким светом, и тьма, упокоенная, покоренная, уступит ему место. Здесь были птицы, здесь были звери, гады морские, здесь были люди, много лиц! О, сколько всего было в этой комнате! Да и не комната это была вовсе, это все был храм, куда разрозненные ее личины приносили жертвы своей безликой богине: книги, музыку, краски, ткани и нити. Они приносили дары с одной целью - чтобы она успокоилась. Но богиня не могла успокоиться. Мятущаяся душа ее не знала покоя, не знала покоя голова, которая перерабатывала мысли даже тогда, когда им надо было отступить. Постоянное зудение, гудение пчел на фоне очень утомляло богиню горечи, и сама она тоже искала отдохновения. И в редкие минуты удавалось богине по-настоящему забыться. Главным орудием забытья этой богини были руки - эти руки были не уродливые и не красивые, не худые и не толстые, без проступающих вен и длинных ногтей - это были обычные руки, однако пальцы на этих руках бегали туда-сюда, туда-сюда, делали стежок за стежком, штрих за штрихом, тянули слово за словом - и в результате храм расцветал самыми радужными красками. Конечно, ей так хотелось бы. А на самом деле никакой радуги не было. Был только синий. Глубокий синий.
Кем она была? В том ли теле родилась? Быть непонятой даже собственным телом - это ли не несправедливость? Когда внутри тебя живет мужчина, который забивает маленькую девочку, хоронит ее раз за разом и тягает за волосы? А ведь девочке так хочется расцвести. Как цветку. Чтобы в глубоко синей комнате забрезжил темный пламень цвета спелой вишни, чтобы на серебряных блюдах из-под бабушкиного "Наполеона" с горкой лежали вишни, тяжелые, спелые, как соски у зрелых женщин. Чтобы вишен было так много, что они скатывались бы под тяжестью собственного веса и ее безумия. Чтобы был зеленый виноград и сухие апельсины. Нет, не из Марокко. Просто сухие, как кожа на ее барабане.
У всего есть звук. И у горечи тоже. И вкус у горечи тоже есть. Горечь на вкус как мертвая плоть на плоской белой тарелке. Зеленовато-гнойная плоть, скрученная кусками, с прозрачно-зелеными крепкими обкусанными ногтями, с тяжелым дурманящим запахом, обильно политая медом сверху. Украшенная цветком ванили. Ты жуешь ее, и по твоему подбородку стекает мед вперемешку со слюнями. Ты сидишь в белой-белой комнате. Ты нагая девочка. Твои руки испачканы в мазуте, и ноги тоже. Ты оставляешь следы на белом полу и стенах. Маслянистые коричневые разводы, они так портят белый цвет! Ты облизываешь свои мазутные пальчики, и вот на подбородке твоем мазутный гнойный мед. Ты встаешь, идешь по комнате, оставляя после себя коричневые разводы. Но лучше бы это был черный цвет, ведь черное на белом смотрится так благородно! А единственное, что навевает мысли при виде коричневых полос на белом полу - колючая школьная шерстяная форма. Ты в клетке. Ты в клетке наедине со своим безумием. Нет возможности смыть мазут, нужно сжевать плоть до конца. Потом ты будешь лежать в белой комнате в забытьи, надуваться, как утопленник, а потом р-р-раз - и ты уже гниющая синяя масса. Входишь новая ты. Ты в белой одежде. Ты садишься на корточки у массы, смотришь на нее с благодарностью. Потому что знаешь - все плохое осталось позади. Ты сгнила и возродилась заново.
И горечь ушла.
Холодные пески
Ты - моя бесконечность. Мое все. Я так люблю тебя, моя девочка! Ты же у меня такая хорошая, покажись же наружу. Хочешь, я поуговариваю тебя? Ты же так любишь это. Хочешь? Ну давай. Представь, что мы сидим с тобой на пляже. Пляж этот уже очень старый, он многое повидал. Посмотри, какой здесь белый песочек. А смотри, сколько здесь ракушек. Смотри, смотри! А погляди, какие красивые коряжки. Смотри же, смотри, открой глаза шире! Не хочешь? Ладно. Давай помолчим, столько, сколько тебе угодно. Я тут собрала тебе морские гостинцы. Я их здесь положу, рядышком.
Знаешь, ты мой дракон, которого надо выманить из пещеры. Драконы-то обычно свирепые, злые и кровожадные, но ты не такой. Ты очень трусливый дракон. Чтобы выманить тебя из твоей берлоги, нужно, мне кажется, поджечь ее вход. И то не факт, что ты выберешься, а не решишь гореть. Помнишь ту фразочку: "В случае пожара - горите?" Вот это о тебе.
Тук-тук. Эй, ты не решила еще выходить? Нет? Ну давай еще посидим. Сколько уж прошло? Два года, как я здесь сижу? А нет, прошло просто много времени. Просто много, без привязки к датам или пространству, очень много. Ты все ее страдаешь? Поговорить, может, хочешь? Ты не злись на меня. Я вытащить тебя хочу. Просто ты так давно сидишь в этом домике, что даже он уже прохудился.
Ты как-то очень необычно влияешь на природу вокруг. Я такой духоты и свинцового низкого неба не видела нигде. И дом твой...у него уже и краска зеленая слезла, и с виду он нежилой. И доски уже видны из-под краски, иссушенные. Может, пора бы уже?
Знаешь, мне тоже страшно. Страшно оттого, что я не знаю, как ты выглядишь. Я так давно потеряла тебя, что даже не знаю, на кого ты стала похожа, когда выросла. Я очень хочу тебя увидеть. Я хочу взять твое лицо в свои ладони и поцеловать в лоб. Я даже не представляю, холоден он или горяч. Он тепл, быть может? Хотя разве может быть теплым лоб у той, которая управляет даже природой вокруг? А давай вспомним Карину. Рядом с ней все цветет, у нее солнце внутри. Что внутри тебя, что небо над тобой свинцовое? Мне очень тяжело, Ксюша. Мне так страшно от того, что я тебя совсем не знаю. Мы живем с тобой в одном теле, а я не знаю, как мне соединиться с тобой. Ты выросла, но я не знаю, во что. Какая ты? Почему я вижу только то, как ты хоронишь себя? Где тот маленький наивный ребенок, который вдруг куда-то исчез? Он просто перестал существовать, он не ушел, не умер, просто стал небытием. Вспомни ту фотографию, где ты на море, сидишь в красном стуле с обезьянкой. У тебя же там такой взгляд...ты же там бросаешь вызов всему миру, а ведь тебе только шесть! А фотография у входа в садик? Там уже видно ту, которая прячется в домике: угрюмая, взгляд недоверчивый. Там тебе пять. А вспомни фотографию, где ты на ветке яблони лежишь? Осень, такая тягучая и сладостная, и этот запах костров и терпких яблок, и гудок паровоза в лесу... И ты такая озорная на этой фотографии, у тебя такой хитрый взгляд! Ты же там такая лиса, и светишься изнутри и снаружи, ведь солнце ласкает твою мордашку и волосики, и они аж искрятся! И яблоко такое большое и сочное, ведь ты до сих пор помнишь его вкус и то, как оно распадается на белые сладкие крупички. Где мой ребенок? Куда он пропал?
Мне так хочется обнять тебя и прижать. И убаюкать. Успокоить. Чтобы мы воссоединились, и ты растворилась во мне. И мы стали бы наконец одним целым. У меня без тебя внутри пустота. Ты ушла, и ее ничем не заполнить. Я знаю, тебя потрепала жизнь. Ты совершила много ошибок, за которые сейчас сама себя и ругаешь. Ты поэтому не хочешь выходить из дома, да? Я знаю, ты не хочешь говорить об этом. Я знаю о тебе все, потому что я - это ты. Но мне очень нужно, слышишь, очень нужно достучаться до тебя. Я без тебя не знаю, кто я такая, и куда мне идти.
Ксюшка. Ты же любишь, когда тебя так называют? Я смотрю в это черное окошко, а тебя не вижу. Вижу только себя. У меня длинное лицо, высокий лоб, длинный нос, выступающий подбородок. Узкие губы-ниточки. Мне кажется, или я действительно чувствую твои холодные пальцы за стеклом? Чуть влажные и холодные. Хотя бы так, и то хорошо. Я знаю, ты считаешь себя некрасивой. И уже ни одному человеку не переубедить тебя в том, что это не совсем так. Ты же сама знаешь, что у всех разные понятия о жизни и красоте, так чего ты тогда думаешь, что похожа на Бабу Ягу? Та вообще была не абы кто, а богиня, покровительница! Может, стоит метить в богини, а не в поломойки? Богини ведь берут властью и харизмой. Да, ты будешь говорить, что все любят красивых и успешных. И если ты думаешь, что красивой тебе не стать, то может, стать личностью?
Я знаю, что ты завидуешь. Знаю, что зависть твоя зеленого цвета, изумруды горят. Это видно даже сквозь окошко. Ты завидуешь тому, с какой легкостью твои друзья завоевывают симпатии людей. Ты тоже хочешь так. Но ты разве такая? Разве тебе нужно завоевывать симпатии всех людей вокруг? Ты же бука. И разве стоит переделывать и ломать себя, если ты никогда не будешь такой, как они? Ты другая. Другая. Ты лучше. Тебе нужно принять и полюбить себя.
Вот сумерки спускаются. Мы давно уж здесь, правда? Песок остывает, ногам холодно становится. Не люблю это время. Знаю, что завтра он снова будет горяч, но холодные пески и камни - не мое. Странно, что здесь звезд не видно. Ведь в твоей голове их мириады, а здесь ни одной. Черное небо. Неужели тебе так тяжело? Неужели нет ни одной звезды, которая бы посветила тебе? Неужели нет ни одного ориентира? Может, спросим у моряков и маяков, как они определяют путь? Эй, маяк! Хэй-хо, это же твоя любимая игра слов. Маяк - маяк. Может, позовешь своего любимого поэта и спросишь об ориентирах у него? Хотя...лучше не стоит. А я знаю, что ты любишь башни и маяки. И твоя мечта, одна из - посидеть в шторм у окошка маяка и выпить рому из зеленой бутылки. И чтобы смотритель-Хемингуэй, хотя ты его и не любишь, как писателя, но в качестве смотрителя он хорош. Или чтобы итальянец был смотрителем. Тоже ведь неплохо. Старый итальянец, смуглый, с черными морщинами от забитой в них пыли, в старой износившейся тельняшке. Он такой же нелюдимый, как и ты, и вы просто сидите и смотрите в окна, и у тебя в голове: "Мы сидим и смотрим в окна, тучи по небу летят. На дворе собаки мокнут, даже лаять не хотят". И ты в старых джинсах, светлых, потертых, в болотном свитере с широким горлом и тяжелых ботинках. Холодно, дождь бьет в стекло, а тебя изнутри греет алкоголь и спокойствие. Это ведь так заманчиво, быть спокойной? Хотя... тебе ведь никогда не понять того, как это, не так ли? Ты же рождена для постоянных скитаний и метаний, постоянно быть в поиске ответа на вопрос, ты ведь даже вопрос сформулировать не в силах.
Очень холодный песок. Хотя ощущение, которое он оставляет на коже, весьма приятно. Только представь - ночь, тишина, и по спине у тебя струится горстка песка, как будто кто-то открыл вентиль времени, и оно тоненько заструилось. А вспомни ту парчу цвета нечищеного золота. Ведь красивое платье было. Без единого стежка. Зато красивей тебя не было на балу никого. Знаешь, с тех пор, как мы начали говорить с тобой, никаких кардинальных мер не произошло. Но ты стала успокаиваться. Я чувствую это. Это как изжога, которая полыхала огнем двенадцать часов подряд, а потом наконец под действием таблетки прошла. Я - твоя таблетка. Ты - мое бесконечное. Я люблю тебя, моя девочка. Я люблю тебя так, как ты любишь марокканский арган. Проникновенно. Бархатно. Приглушенно.
Наверно, мы с можем с тобой теперь говорить по-другому. Мне кажется, сейчас я даже смогу рассмотреть твое лицо. Ты прекрасна. Ты спокойная и суровая, и нелюдимая. Но ведь мы-то знаем, что это только защитная маска. Ты - торф, который тлеет на болоте. Рано или поздно он начнет гореть, и дай боги, чтобы когда он начал гореть, он не сжигал все напропалую, а жег творческим напалмом. Пусть этот огонь горит во благо тебе. Не снимай маску. Не стремись к всеобщей любви. Ты сможешь обойтись без любой поддержки. Но без одного-единственного человека тебе не обойтись. Это я. Это ты. Я - единственная, кто будет с тобой до конца. Я - твой самый главный зритель. И я же - главная актриса. Это я буду играть и смотреть этот спектакль. Или водевиль. Или мюзикл. Что угодно, но я буду смотреть. Это я буду аплодировать тебе.
Это я буду ругать или хвалить тебя. Подам руку помощи. Вытяну за бретельки, если ты начнешь топить себя. Утешу вечером. Это все буду я. Это я несу в себе сине-черное солнце. Это не то солнце, что несет с собой Карина - ее солнце желтое. И не то, что несет Наташа - цвета масаки. Твое и мое солнце сине-черного цвета. Вокруг нас все оттенки синего, уходящие в Космос. Ты и я замерзли во льду, и это великолепие разбавлено арганом. Это ведь так чувственно - кубики льда, скользящие по телу, холодное тело погружается резко в купель с горячей водой, затем голое разгоряченное тело бросается на мех. Лед и шелк, шелк и мех, лед и арган.
Я наконец-то могу зайти к тебе. И я ухватила дымку. Мы наконец-то помирились с тобой и воссоединились. И это дает мне надежду. Ты никуда не уходила, не умирала. Ты всегда была здесь, рядом со мной. Ты пыталась достучаться до меня. И у тебя это наконец получилось. Я впервые за долгое время засну крепко, как в детстве. И моя душа наконец успокоилась. Я так долго шла к тебе. К себе. И наконец пришла. И это все похоже на калейдоскоп из ультрамарина и сангрии. И это прекрасно.