Однажды первый человек проснулся с утра 
и не смог найти на своём лице глаза, 
но нашёл вместо них чёрные дыры глазниц. 
И тогда, буквально на одну секунду, перед тем, как ему 
стало  страшно от того, что он навсегда останется в этой вечной темноте, 
он задумался о бескрайнем космосе, 
о кометах, которые имеют хвосты,  
и почему-то о том, какого цвета слово Јчетверг". 
Он даже не успел удивиться тому, 
что в его ушах был лай. 

Когда второй человек не смог открыть своих глаз,
потому что ему уже было нечего открывать, 
он слышал лай, такой пронзительный, 
что он кричал, и кричал, и кричал, и кричал бы до сих пор, 
если бы он не упал без сил и не сошёл с ума. 
Но он все ещё слышит лай, и он тонет в нём 
сквозь своё горестное безумие. 

Третий человек звонит в полицию, весь в крови,
и дрожащим голосом говорит: 
- Извините, я  не помню, какого цвета  небо. 

Потом четвёртый, потом пятый, потом шестой, а за ним седьмой.
Сначала больница. Затем  страх. Страх и больница. 
Страх и запах лекарств. Лекарства и запах страха. 
Приторный душный запах больниц. Страх того, что всегда будет страшно. 
А после  вечная темнота. 

Потом пошли слухи, что что-то в воздухе изменило бездомных собак. 
И они теперь едят только глаза людей. 
Кто-то первый распускает слухи. 
Кто-то первый травит свою собаку. 
Кто-то убеждает своих родных, 
что все в порядке, что он все видит, 
что это в комнате  просто темно, 
а ему тихим, заплаканным  голосом отвечают: 
- Дорогой, мы  включили в доме весь свет. 

Потом сотый. Тысячный. Дальше лай на улице целую ночь, 
и на все замки закрываешь дверь, 
спишь с ружьём, спишь с ножом, спишь со всем, 
что найдёшь из приемлемого - в принципе, даже 
маникюрные ножницы лучше, 
чем просто сон в ожидании. 
Все на свете лучше, чем ожидание. 
Я лежу без сна, раскинув руки, и жду, 
когда же придут за мной. 

Потом дочь чиновника воет перед камерой, 
закрывая руками пустые глазницы, 
и по ее лицу течёт кровь, 
густая и яркая, как гуашь, 
как ненастоящая кровь в кино. 
Так удивительно: настоящая кровь так часто выглядит ненастоящей. 
И так странно, когда люди плачут, но плачут без слез. 
Я, не отрываясь, смотрю сквозь экран на ее искалеченное лицо, 
остервенело пытаясь  запомнить, как выглядит красный. 

Тогда  мы усыпили кавказских овчарок и хаски, 
мы усыпили чау-чау и шпицев, 
мы усыпили той-терьеров и алабаев, 
мы усыпили дворняг, которым мы не могли дать имена - 
так они пахли свободой. 
Мы усыпили йоркширских терьеров и доберманов. Мы стали одной большой фабрикой по производству 
печальных снов. 
Мы усыпили их всех, но мы не уснули сами. 
Нам самим было страшно спать.   

Однажды ты звонишь мне с утра. 
Минуты три мы молчим. 
Это время нужно мне, чтобы понять, где я нахожусь, 
и чтобы подготовиться к худшему. 
Но вместо того, чтобы подготовиться к худшему, 
я тихо считаю про себя: Јодин ... два ... три ... четыре". 
Я вспоминаю детскую считалочку и невпопад говорю: 
- Мы считали дыры в сыре, - вспоминая, что сыр желтый. 
И ты говоришь, сосредоточенно и серьезно: -
- У меня больше нет глаз. 
И я говорю: - Тогда я буду твоими глазами. 
А ты говоришь: - Их целая стая, и, судя по звуку, они 
направлялись к твоему дому. 

И я не хочу сопротивляться судьбе, 
потому что порой борьба - это вовремя замолчать. 
И я ложусь на кровать, и я слышу лающий звук, 
я раскидываю руки в сторону, я закрываю глаза. 
Начинается боль, и когда кончается свет, 
я шепчу тебе в трубку, так, чтобы ты услышала: 

- Я запомнил красный, и это не цвет любви.