Аннотация: Короткий рассказ Стивена Кинга об отцах и детях, заботе и жестокости. Теперь в Правильном переводе.
Бэтмен и Робин попадают в переплет.
Перевод: Meligan
Редактура: Snowy
При моральной поддержке сайта www.readly.ru
Сандерсон видится с отцом дважды в неделю. Вечером по средам, после того, как закроет ювелирную лавку, которую давным-давно открыли его родители, он едет три мили до Пап-корновой усадьбы Крэкерджек* и там видится с Па, обычно, в общей комнате. (*прим. Игра слов: Cracker Jack, (Крэкерджек) - популярная в США марка попкорна, Pop (Па) - обращение к отцу; звук лопающейся кукурузы, давший название попкорну (popcorn)). Или в его "апартаментах", если у папы плохой день. Как правило, по воскресеньям Сандерсон вывозит его на ланч. Учреждение, в котором Па доживает свои последние туманные деньки, на самом деле называется Центром Специального Ухода Харвест Хиллз, но Сандерсону кажется, что "усадьба Крэкерджек" подходит лучше.
Их совместное времяпрепровождение не так уж и плохо, и не только потому, что Сандерсону больше не нужно менять старику постельное белье, когда он описается, или вставать посреди ночи, когда Па шатается по дому, зовя свою жену, чтобы она приготовила ему омлет, или рассказывая Сандерсону о чертовых мальчишках Фредериксах, которые у них за заднем дворе бухают и орут друг на друга (Дори Сандерсон была мертва уже пятнадцать лет, а мальчишки Фредериксы, уже и не мальчишки, давно переехали). Про больных Альцгеймером есть старая шутка: хорошая новость в том, что каждый день встречаешь новых людей. Сандерсон обнаружил, что на самом деле хорошая новость в том, что сценарий редко меняется.
Вот, к примеру, "Эпплбиз". Хотя их воскресные обеды вот уже три года кряду проходят в одном и том же месте, Па почти всегда говорит одно и то же: "Не так уж и плохо. Надо сюда прийти еще раз". Он всегда заказывает рубленый стейк средней прожарки, а когда приносят хлебный пудинг, он говорит Сандерсону, что его жена готовит лучше. В прошлом году в меню Эпплбиз на Коммерс Вэй хлебного пудинга не было, поэтому Па, после того, как Сандерсон четырежды прочел ему список десертов, и двухминутного раздумья заказал яблочный пирог. Когда его принесли, Па сказал, что Дори подает его с жирными сливками. Затем он просто сидел, глядя в окно на шоссе. В следующий раз он сделал такое же замечание, но доел пирог до последнего кусочка.
Обычно он может вспомнить имя Сандерсона, и в каких они отношениях, но иногда он называет его Реджи, который умер сорок пять лет назад. Когда Сандерсон отвозит его обратно в Усадьбу Крэкерджек, его отец всегда благодарит его и обещает, что в следующий раз ему будет лучше.
В молодые годы - до того как он встретил Дори Левин и остепенился - он был бурильщиком на нефтяных полях Техаса, и иногда он снова становится тем человеком, который никогда и не мечтал продавать ювелирные изделия в Сан Антонио.
В такие моменты он "буянит", как говорят санитары Усадьбы (Сандерсон даже видел такую фразу в карточке его отца), и употребляет слова, неподобающие для общей комнаты Усадьбы или для Эпплбиза на Коммерс Вэй. Тогда его запирают в его "апартаментах". Однажды он опрокинул кровать и поплатился за это сломанным запястьем. Когда дежурный санитар - Хосе, любимчик Па - спросил, зачем он это сделал, Па сказал, что этот пидарас Гантон не убавил звук своего радиоприемника. Конечно, никакого Гантона не было. Сейчас. В прошлом, возможно и был.
Позже в комнате Па стали появляться разнообразные вещи: вазы, столовое серебро (на самом деле крепкий пластик) из столовой, где пациенты, достаточно здоровые, чтобы самостоятельно выбрать блюда со шведского стола, завтракают и обедают; телевизионный пульт из общей комнаты. Однажды под кроватью Па Хосе обнаружил коробку из-под сигар "Эль Продукто", в которой были кусочки паззлов и восемьдесят или девяносто игральных карт. Он не может объяснить никому, включая сына, зачем берет эти вещи и обычно отрицает - с вежливым и неподдельным изумлением - что вообще их брал. Однажды он сказал Сандерсону, что Гандерсон пытается втянуть его в неприятности.
- Ты имеешь в виду Гантона, Па? - спросил Сандерсон. Па покачал костлявой сморщенной рукой.
- Все, чего когда-либо хотел этот парень - это пизда, - сказал он. - Он был настоящим пиздотерьером из Пиздовилля.
Но фаза клептомании, кажется, прошла - так, по крайней мере, сказал Хосе - и в это воскресенье его отец достаточно спокоен. Это не самый безоблачный день для него, но также и не самый плохой. Достаточно хорош для Эпплбиза. И если он пройдет без происшествий, все будет хорошо. Он носит подгузники, но запах все равно есть. Из-за этого Сандерсон всегда просит для них угловой столик. Это не доставляет проблем: к этому времени прихожане, возвращающиеся из церкви, уже дома, смотрят по телеку бейсбол или футбол.
- Ты КТО такой? - спрашивает Па в машине.
- Я Дуги, - говорит Сандерсон. - Твой сын.
- Я помню Дуги, - говорит Па, - но он мертв.
- Нет, Па, наоборот. Реджи мертв. Он..., - Сандерсон замолкает, ожидая, что отец закончит фразу за него. Он не заканчивает. - Он попал в автомобильную аварию.
- Бухой был, да? - спрашивает Па. Это ранит, даже после стольких лет. Это отрицательная сторона его недуга - он способен на спонтанную жестокость, которая, даже ненамеренная, причиняет адскую боль.
- Нет, - говорит Сандерсон, - пьян был парень, который его сбил. Сбил и уехал, отделавшись парой царапин.
Сейчас этому парню уже пятьдесят, наверное, его виски уже поседели. Сандерсон надеется, что у этой постаревшей версии рак простаты, который его мучает, он надеется, что у этого парня был ребенок, умерший от синдрома внезапной смерти, надеется, что из-за свинки он ослеп и стал импотентом, но, скорее всего, он в полном порядке. Почему бы и нет? Ему было шестнадцать. С тех пор много воды утекло. Небрежность молодости. Дело "зарыто". А Реджи? Также зарыт. Скелет в костюме под могильной плитой на Мишн Хилл. Иногда Сандерсон даже не может вспомнить, как он выглядел.
- Мы с Дуги играли в Бэтмена и Робина,- говорит Па. - Это была его любимая игра.
Сандерсон смотрит на отца и улыбается.
- Ага, Па, здорово! Мы даже в таком виде однажды на Хэллоуин отправились, помнишь? Я тебя уболтал. Крестоносец-в-плаще и Чудо-мальчик.
Па смотрит сквозь лобовое стекло "Субару" Сандерсона, не говоря ни слова. О чем он думает? Или его мысли упростились до уровня несущей волны? Сандерсон представляет, как это могло бы звучать: монотонное "мммммммм". Как настроечная таблица на старом телеке.
Сандерсон кладет свою руку на тощую и огрубевшую руку отца и дружески её пожимает.
- Ты был в жопу пьян, Мама была в ярости, а мне было весело. Это был мой лучший Хэллоуин.
- Я при жене никогда не пил,- говорит Па.
"Да, - думает Сандерсон, пока загорается зеленый свет, -после того, как ей удалось заставить тебя завязать".
- Помочь с выбором, Па?
- Читать я умею,- говорит его отец. Читать он уже не может, но в их углу достаточно светло, чтобы он мог рассмотреть картинки даже в солнечных очках. Кроме того, Сандерсон уже знал, что он закажет.
Когда официант принес им охлажденный чай, Па сказал, что будет рубленый стейк средней прожарки.
- Чтобы был розовый, а не красный, - говорит он. - Будет красный - отошлю обратно.
Официант кивает: - Как обычно.
Па смотрит на него подозрительно.
- Фасоль или капусту?
Па фыркает
- Вы шутите? Фасоль никуда не годится. В тот год бижутерию впарить нельзя было, не говоря о чем-то стоящем.(Прим. Переводчика "фасоль"- "green bean"- на жаргоне "Драгоценные камни" )
- Ему капусту,- говорит Сандерсон, - а мне...
- ФАСОЛЬ НИКУДА НЕ ГОДИТСЯ!- снова говорит Па и одаривает официанта выразительным взглядом.
Перед тем, как повернуться к Сандерсону, официант кивает:
- Она и правда не годится. А вам, сэр?
Они едят. Отец отказывается снять пальто, поэтому Сандерсон просит пластиковый нагрудник и одевает его отцу на шею. Па не возражает, а может, и не замечает вовсе. Кусочки капусты падают ему на штаны, но большая часть грибной подливы остается на нагруднике. Когда они заканчивают есть, Па сообщает почти пустому залу, что жутко хочет писать.
Сандерсон провожает его в уборную, отец даже позволяет расстегнуть ему ширинку, но когда Сандерсон пытается опустить резинку подгузников, Па бьет его по руке.
- Никогда не трожь чужой конец, Патрик, - раздраженно говорит он.- Ты что, этого не знал?
Это будит давние воспоминания: Дуги Сандерсон стоит перед унитазом со спущенными шортами, а отец стоит на коленях рядом и инструктирует его. Сколько ему тогда было? Три? Всего два? Да, наверное, только два, но в своей памяти он не сомневается: она как блик от стеклышка на обочине, расположенного настолько идеально, что остается отпечаток. Память - это такая загадка.
- Расчехлить орудие, занять позицию, огонь по готовности, - говорит он.
Па дарит ему недоверчивый взгляд, а потом с ухмылкой разбивает Сандерсону сердце.
- Я так говорил моим мальчикам, когда приучал их ходить в туалет,- говорит он. - Дори сказала, что это моя работа и я, с Божьей помощью, её сделал.
Он пускает струю и она, в основном, попадает в писсуар. Запах кислый и приторный. Диабет. Какая разница? Иногда Сандерсон думает, что чем быстрее, тем лучше.
Вернувшись за стол, все еще с нагрудником на шее, Па выносит вердикт.
- Неплохое местечко. Надо будет снова сюда прийти.
- Как насчет десерта, Па?
Па, глядит в окно, открыв рот, обдумывая эту мысль. Или это только несущая волна? Нет, не в этот раз.
- Почему нет? У меня еще осталось место.
Оба заказывают яблочный пирог. Нахмурившись, Па разглядывает шарик ванильного мороженого на своем куске.
- Моя жена подавала его с жирными сливками. Её звали Дори, сокращенно от Дориэн. Как в Клубе Микки Мауса. "Привет, салют, приветик, мы рады вам от всей души".
- Я знаю, Па. Ешь.
- Ты - Дуги?
- Ага.
- Правда? Не брешешь?
- Нет, Па, я - Дуги.
Отец поднимает ложку с капающим мороженым и кусочками яблока.
- Мы это делали, правда?
- Что делали?
- Ходили на Хэллоуин за конфетами в костюмах Бэтмена и Робина.
Сандерсон смеется, он удивлен.
- Конечно! Ма сказала, что я дурачком уродился, а вот тебе оправдания нет. А Реджи к нам и близко не подходил - ему это все противно было.
- Я был пьян,- говорит Па и приступает к десерту. Доев, он глядит в окно и говорит.
- Взгляни на тех птиц. Как, бишь, они зовутся?
Сандерсон смотрит. Птицы сгрудились возле помойки на стоянке. Еще несколько сидят на ограде позади него.
- Вороны, Па.
- Иисусе, да знаю я,- говорит Па. - Раньше-то их не было. У нас была пневматическая винтовка. Слушай сюда, - он подается вперед с деловым видом. - Мы здесь раньше бывали?
Сандерсон ненадолго задумывается о сокрытых в этом вопросе метафизических контекстах, потом говорит:
- Да. Мы почти каждое воскресенье сюда приезжаем.
- Ну, это хорошее местечко. Но думаю, нам пора обратно. Я устал. И мне кое-чего хочется.
- Поспать.
- Еще кое-чего,- говорит Па и повелительно на него смотрит.
Сандерсон жестом просит счет и, пока он его оплачивает, Па, засунув руки в карманы пальто, бредет к выходу. Сандерсон спешно сгребает сдачу и торопится придержать дверь, пока отец не вышел на улицу.
- Хорошая была ночка,- говорит Па, пока Сандерсон его пристегивает.
- Какая ночка?
- Хэллоуиновская, осел. Тебе было восемь, значит, это был 1959-й. А родился ты в пятьдесят первом.
Сандерсон пораженно смотрит на отца, но старик уставился на дорогу перед собой. Сандерсон закрывает пассажирскую дверь, обходит "Субару" спереди и садится внутрь. Они молчат два или три квартала, и Сандерсону кажется, что отец уже все позабыл, но как бы не так.
- Когда мы добрались до дома Форестеров у подножия холма - ты помнишь холм, правда?
- Холм на Черч Стрит. Конечно.
- Точно! Норма Форестер открыла дверь и, опередив тебя, сказала: "Угощать или напугать?". Затем она посмотрела на меня и сказала: "Накатить или напугать?". Па издает сухой низкий звук, которого Сандерсон не слышал больше года. Он смеялся. Он даже похлопал себя по ноге.
- Накатить или напугать! Умора! Помнишь, да?
Сандерсон пытается, но не выходит. Все, что он помнит, это насколько он был счастлив от того, что отец был с ним, несмотря на отвратительный костюм Бэтмена. Серая пижама с нарисованной маркером эмблемой Летучей Мыши, плащ, сделанный из серой простыни. Многофункциональным поясом Бэтмена служил старый пояс с инструментами, в который отец вставил отвертки и зубила из гаража. Маской была старая балаклава, которую Па закатал ему до носа, чтобы было видно рот. Перед выходом, стоя у зеркала в прихожей, он дергал за её края, чтобы получились уши, но они не держались.
- Она предложила мне бутылку Шайнера, - говорит Па.
- Ты взял?
- Само собой,- он замолкает. При пересечении Коммерс Уэй с Эйрлайн Роад двухполосная дорога становится трехполосной. Из крайней левой полосы можно было только поворачивать. Для машин, едущих прямо, горел красный свет, но для тех, кто поворачивал, на светофоре горела зеленая стрелка.
- У той бабы сиськи были как подушки. Лучшая любовница в моей жизни.
Они причиняют боль. Сандерсон знает это не только по своему опыту, но и из разговоров с теми, у кого родные в Усадьбе Крэкерджек. Они, может, и не хотят этого, но делают больно. Воспоминания, которые у них остались, разрознены, как ворованный паззл в коробке из-под сигар, и не получается отличить то, о чем можно говорить, от того, о чем нельзя. У Сандерсона не было причин думать, что за сорок с чем-то лет супружеской жизни Па был неверен жене, хотя так, скорее всего, думают все повзрослевшие дети, если брак их родителей был крепким.
Он отрывает взгляд от дороги и смотрит на отца, и именно поэтому вместо опасного сближения, которое происходит на дороге постоянно, случается авария. Авария не очень серьезная, и хотя Сандерсон знает, что отвлекся от дороги на секунду-две, он также знает, что это не его вина.
Пикап с большими колесами и фарами на крыше влезает в его полосу, в надежде проскочить поворот, пока не погасла зеленая стрелка. Поворотник не горит - это Сандерсон замечает, когда левая передняя часть его "Субару" ударяется о задний бампер пикапа.
Их с отцом бросает вперед, внезапно посередине прежде гладкого капота появляется вмятина, но подушки безопасности не раскрываются. Слышен звон разбитого стекла.
- Пидарас! - кричит Сандерсон. - Боже!
Он нажимает на кнопку, которая опускает стекло, высовывает руку и показывает пикапу средний палец. Позже он решит, что сделал это только потому, что с ним в машине был Па и он был в прекрасном настроении.
Сандерсон поворачивается к нему.
- Ты в порядке?
- Что случилось? - спрашивает Па. - Почему мы остановились?
Он выглядит растерянным, но в целом нормально.
Сандерсон наклоняется над папиным сидением, открывает бардачок и вытаскивает свои документы и страховку. Когда он вновь выпрямляется, дверь пикапа уже открыта, а водитель идет в его направлении, абсолютно не замечая машин, которые сигналят и виляют, чтобы их объехать. Движение не настолько плотное, как было бы в будний день, но Сандерсон не благодарит судьбу, поскольку смотрит на приближающегося водителя.
Он знает этого парня. Не лично, но он типичный продукт Южного Техаса. Одет в джинсы и футболку с оторванными у плеч рукавами - не отрезанными, а именно оторванными, так, что торчащие нитки болтаются на буграх мышц. Джинсы висят на бедрах, обнажая на два дюйма нижнее белье. От поясной петли до заднего кармана тянется цепь. На руках у него татуировки. Этот парень из тех, которые показавшись в объективе охранной камеры его магазина, побуждают Сандерсона нажать кнопку, запирающую входную дверь. Сейчас ему хочется нажать кнопку, запирающую двери машины.
Вместо этого Сандерсон открывает дверь и выходит, готовый успокоить его, извиниться за то, за что не должен извиняться - в конце концов, это этот мужик его подрезал, ради всего святого. Татуировки этого человека сделаны грубо и бессистемно: цепи вокруг бицепса, шипы на предплечье, кинжал со стекающей с острия каплей крови на запястье. Их делали не в тату-салоне. Это тюремные наколки. Татуированный парень выглядит под метр-девяносто в своих ботинках и весит килограммов 90, а то и все 100. Сандерсон - метр-восемьдесят и весит семьдесят два килограмма.
- Смотри, что ты сотворил с моим грузовиком!- говорит Татуированный. - Почему, блядь, ты меня не пропустил?
- Времени не было,- говорит Сандерсон. - Вы подрезали, не включили поворотник.
- Включил!
- Тогда почему он не горит? - спрашивает Сандерсон.
- Потому что ты расхерачил мои задние фары, ебанат! Как я это своей телке объясню? Она внесла за неё ёбаный задаток! И убери эту хуйню от моего лица!
Он выбивает из рук регистрационную и страховую карточки, которые Сандерсон протягивал ему.
- Я поехал,- говорит Татуированный.- Я чиню свою тачку, а ты - свою. Вот так все и будет.
"Субару" поврежден гораздо серьезнее, чем пикап, тысячи на полторы-две, не меньше, но не это заставляет Сандерсона заговорить. А заговорить заставляет мысль об отце, который сидит на пассажирском сидении, накачанный успокоительным, не понимая, что происходит, и нуждается в отдыхе. Они уже должны быть на полпути к Усадьбе Крэкерджек, но нет. Потому что этому счастливому уёбку понадобилось лезть через две полосы. Надо было обязательно проскочить на ту зеленую стрелку, иначе наступил бы конец света.
- Так не будет, - говорит Сандерсон. - Это была ваша вина. Вы подрезали меня, даже не подав сигнал. У меня не было времени остановиться. Я хочу видеть вашу регистрацию и я хочу увидеть ваши водительские права.
- Хорошо, - говорит здоровяк и бьет Сандерсона в живот. Сандерсон сгибается, выпуская из легких воздух в удивленном выдохе.
- Вот моя регистрация, - говорит Татуированный. Большие капли пота стекают по его лицу. - Надеюсь, ты доволен. А что до прав - у меня их нет, ясно? Нету, блядь! У меня будут большие неприятности, и это твоя ёбаная вина, потому что ты херней страдал вместо того, чтобы смотреть, куда едешь. Долбоеб сраный!
Затем Татуированный окончательно срывается. Сандерсону хватает времени лишь для того, чтобы увидеть голубые глаза, набитые у этого парня на костяшках, прежде чем удар обеих рук откидывает его обратно в сторону его только что потерпевшей аварию машины. Сандерсон сползает по ней, чувствуя, как острый металлический край рвет его рубашку и кожу. Его колени подгибаются, и он падает на дорогу. Он смотрит на свои руки, не в силах поверить в то, что они его. Его щека пылает и, кажется, набухает, словно тесто. Его правый глаз слезится.
Следует удар ногой в бок, прямо над ремнем. Голова Сандерсона ударяется о колесо "Субару" и отскакивает. Он пытается выползти из тени Татуированного. Следует еще один удар ногой, в этот раз в левое бедро. Он хочет поднять голову - если он умрет, то хочет сделать это, глядя на что-нибудь интереснее, чем передок своей покалеченной машины - но ему не удается. Затем Татуированный издает вопль, и красные капли начинают забрызгивать щербатую поверхность шоссе. Сперва Сандерсон думает, что они капают из его собственного носа - или, возможно, его губ, от удара по лицу - но затем его затылок окропляется теплыми каплями. Он проползает немного дальше, мимо капота своего автомобиля, и ему удается перевернуться и сесть. Он поднимает взгляд, щурясь от ослепительного солнечного света, и видит Папу, стоящего около Татуированного. Татуированный ощупывает свою шею, из которой выступает кусок дерева.
Сначала Сандерсон не может понять, что произошло, но вскоре до него доходит. Кусок дерева - это рукоятка ножа, того, который он уже видел раньше. Он видит его практически каждую неделю. Не обязательно брать нож для стейка, чтобы разрезать рубленое мясо, которое заказывает Па во время их воскресных обедов, но в Эпплбиз его все равно приносят. Папа, может, больше и не помнит, какой из сыновей приезжает его навестить, или что его жены нет в живых - он, вероятно, больше не помнит своего среднего имени - но, кажется, что он еще не утратил всей той смекалки, что позволила ему подняться от необразованного рабочего буровой бригады до верхушки среднего класса: торговца ювелирными украшениями в Сан Антонио.
"Он указал мне на птиц,- думает Сандерсон,- на ворон на мусорном баке".
Татуированный потерял интерес к человеку, сидящему на дороге, и даже не взглянул на человека постарше, стоящего рядом с ним. Татуированный начал кашлять. Одна рука на рукоятке ножа в его шее, пытается его вытащить. Кровь течет по его футболке и попадает на джинсы. Он идет в сторону перекрестка, согнувшись и не переставая кашлять. Он беспечно помахивает свободной рукой: "Привет, Ма!"
Сандерсон поднимается на ноги. Его ноги подкашиваются, но держат его. Он слышит приближающийся вой сирен. Конечно, теперь-то копы приехали. Теперь, когда все кончено. Сандерсон обнимает отца за плечи.
- Ты в порядке, Па?
- Этот человек тебя избивал,- констатирует Па. - Кто он?
- Не знаю,- слезы текут по щекам Сандерсона, и он стирает их.
Татуированный падает на колени. Он перестал кашлять. Теперь он издает низкий хрипящий звук. Большинство людей робеют, но пара смельчаков идет к нему, чтобы оказать помощь.
- Мы уже ели, Реджи?
- Да, Па, ели. И меня зовут Дуги.
- Реджи мертв.
- Да, Па.
- Этот человек тебя избивал,- теперь его отец тоже плачет. Его лицо превращается в лицо ребенка, который жутко устал, и которому пора в постель.- У меня голова болит. Давай заканчивать. Я хочу прилечь.
- Надо дождаться полицию.
- Почему? Какую полицию? ЧТО ЭТО ЗА ПАРЕНЬ?
Сандерсон чувствует запах дерьма. Его отец обделался.
- Давай садиться в машину, Па.
Отец позволяет Сандерсону провести себя вокруг помятого переда "Субару". Сын помогает восьмидесятитрехлетнему "Крестоносцу в плаще" забраться в машину, и закрывает дверь, чтобы не выпускать прохладу. Первая машина городской полиции уже останавливается. Прижав руки к своему ноющему боку, шестидесятиоднолетний "Чудо-мальчик" волочит свои ноги обратно к водительскому сидению и ждет.