Мельников Игорь Александрович : другие произведения.

Ix ступень Акта Творения Российской цивилизации 1413-1485

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  IX ступень Акта Творения Российской цивилизации
  
  со 2 марта 1413-го года по 2 марта 1485-го
  
  
  "И сказал Бог: да соберется вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша. И стало так". (Быт. I: 9)
  
  
  Последующее, девятое уплотнение Духовных Умов "Господства" российского этнического Разума на IX ступени Акта Творения IV Российской цивилизации образует материальную форму своих Духовных Умов, которые называются "Ангелы". Эти умы составляют Нижний чин в Нижней иерархии Духовных умов и, являясь последним формированием Духовных Умов, замыкают собою все иерархии Небесных Умов.
  
  Являясь последними представителями Небесных Умов, Умы "Ангелы" представляет собой связующее звено между Божественными Иерархиями Небесных Умов и иерархиями умов земных.
  План Ангелов несколько отличен от двух других членов своей Иерархии тем, что именно ему надлежит непосредственное общение с миром материи, поэтому Священное Писание об Ангелах говорит особо:
  
  "И сказал Бог: да соберется вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша. И стало так". (Быт. I: 9)
  
  Тем самым, показывая, что Духовные Умы именуемые Ангелы, могут являться на землю в проявленном виде, для поддержания связи с миром материи.
  Этот светящийся Ум Духа рождает целую систему знаний. Здесь еще нет логических движений шаг за шагом к заключению, путем механизма дедукции и выводов. Полученные знания приводят к окончательной самостоятельности и независимости от внешних обстоятельств. Отныне творческие энергии, очищены и подготовлены к самостоятельному земному существованию, они защищены Законом Бытия, необходимыми знаниями и подкрепляемы духовной пищей.
  Поэтому IX ступень насыщена более конкретными решениями и действиями, чем предыдущая ступень. И если на VIII ступени шла первая, грубая очистка от главных накопившихся негативов, то на IX ступени очистка принимает уже тотальный характер, и ею охвачены уже все сферы государства, все стороны его жизнедеятельности.
  В главном, на IX ступени Российской цивилизации происходит обретение Россией самостоятельности и окончательное ее высвобождение от опеки других государств, которая к этому моменту становится тягостной и мешающей дальнейшему развитию России.
  
   []
   1-я СТУПЕНЬКА - со 2 марта 1413 года по 26 июля 1415-го - время закладки первого камня в основание всей ступени, как отдельного акта творения, и получения директивы основных направлений решения его задач.
  Побывав в Ханской столице, Василий снова обязался платить дань монголам, и платил ее до самого конца своей жизни, несмотря на внутренние беспорядки и на частые перемены в Орде. Только теперь во внутренние дела Орды всё чаще стала вмешиваться Литва.
  Так Керимбердей, друг Россиян, стал неприятелем Витовта, который, желая свергнуть его с престола, объявил Царем Капчакским князя Монгольского, именем Бетсабулу, и в Вильне торжественно возложил на него знаки Царского достоинства: богатую шапку и шубу, покрытую сукном багряным. Керимбердей, победив сего Витовтова Хана, отсек ему голову, но скоро погиб от руки своего брата, Геремфердена, бывшего усердным союзником Князя Литовского.
  Кроме сего главного Хана непрестанно являлись в Улусах иные Цари, воевали между собою или грабили наши пределы: так в 1415 году один из них, взяв Елец, убил тамошнего князя.
  Старец Эдигей, уступив Орду Капчакскую, или Волжскую, сыновьям Тохтамышевым, властвовал как независимый Хан в Улусах Черноморских. Будучи врагом Витовта, он в 1416 году разорил многие Литовские области, но не смог взять укрепленного Киевского замка, а лишь ограбил и сжег все тамошние церкви вместе с Печерской Лаврою, пленив несколько тысяч граждан. Так что с того времени, по словам историка Длугоша, Киев опустел совершенно. Наконец Эдигей, желая спокойствия, прислал в дар Витовту трех верблюдов, покрытых красным сукном, и 27 коней, со следующей грамотой: "Князь знаменитый! В трудах и подвигах честолюбия застигла нас обоих унылая старость: посвятим миру остаток жизни. Кровь, пролитая нами в битвах взаимной ненависти, уже поглощена землею, слова бранные, коими мы друг друга огорчали, развеяны ветром, пламя войны очистило сердца наши от злобы, вода угасила пламя". Они заключили мир.
  
  * * *
  Имея долговременную вражду с Прусским Орденом, нередко доходящую до военных столкновений, Витовт жил мирно с Василием Дмитриевичем, который даже не отказался помогать ему войском. В 1422 году, при осаде Голуба, или Кульма, у Витовта в союзниках были Московская и Тверская дружины, или великие Россияне, как сказано в тогдашней переписке Ордена (после Куликовской битвы русичей всё чаще стали именовать не отдельно по княжествам - суздальцы, москвитяне, нижегородцы и пр., а общим именем - россияне, а Русь - Россией).
  Уверяя зятя в своей приязни, Витовт в то же время грозил новгородцам, как державе особенной. Желая быть в дружбе и с Литовским Государем и с Московским, они вторично приняли к себе Ольгердова сына, Лугвения, начальствовать в их областных городах. А брата Василия, Константина Дмитриевича, наместником Великокняжеским в столицу, но сия политика не имела успеха. Помирившись с Немцами, Витовт и Король Ягайло велели Лугвению ехать в Литву, и все трое вместе возвратили мирные грамоты новгородцам. Лугвений писал, что он, был у новгородцев только на жалованье, поэтому он разрывает сию связь, неприятную его братьям, с которыми он единое целое.
  "Да будет война между нами! - сказали Вечу Послы Королевские и Витовтовы именем двух Государей - вы обещали и не хотели действовать с нами против Немцев, вы торжественно злословите на нас и называете погаными, вы благотворите сыну врага нашего, Юрия Святославича".
  Феодор Юрьевич Смоленский действительно жил там и пользовался великодушною защитою Правительства Новгородского: сей юный Князь спешил объявить своим покровителям, что не хочет быть для них виною опасной вражды;,он немедленно удалился в Немецкую землю.
  Новгородцы могли бы обратиться к Великому Князю, но не доверяя ему, старались сами обезоружить Витовта. И та ссора закончилась миром (в 1414 году). На старых условиях, как сказано в летописи, ибо Государь Литовский не думал прямо воевать с ними, а лишь запугивал, в надежде, что сия народная Держава согласится иметь одну политическую систему с Литвою, одних друзей и неприятелей, то есть давать ему или войско или серебро в случае войны с Немцами. Властолюбие его тогда не простиралось далее: ибо Василий Дмитриевич, уступив тестю Смоленск, без кровопролития не уступил бы Новгорода, который издревле считался областью Великокняжескою. Однако ж новгородцы настояли на своем, удержав право мириться и воевать по собственной воле, а не в угодность Государю Литовскому.
  
  Во все княжение Василия Дмитриевича новгородцы не имели никакой важной войны с неприятелями внешними. Толпы Шведов грабили иногда в окрестностях городка Ямы (ныне Ямбурга), в Корелии и на берегах Невы, но уходили немедленно. Россияне, в наказание за то, сожгли предместье Выборга и несколько сел в окрестностях. Двинский посадник, Яков Стефанович, ходил с малочисленною дружиною воевать пределы Норвегии, а Мурмане или Норвежцы, числом до пяти сот, приплыв в лодках к тому месту, где ныне Архангельск, обратили в пепел 3 церкви и злодейски умертвили Иноков монастырей Николаевского и Михайловского.
  Новгородская вольная Держава долее обыкновенного наслаждалась тогда и внутренним гражданским спокойствием. Только один случай возмутил оное. Некто простой гражданин, именем Стефан, затаив злобу на боярина Данила Божина, схватил его на улице, крича: "Добрые люди! помогите мне управиться со злодеем". Народ взял сторону людина и без всякого исследования сбросил Данила с мосту. Один добродушный рыболов не дал утонуть невинному Боярину, а народ в неистовстве разграбил дом сего человека. Дело могло бы тем кончиться, но Данило, желая мести, посадил своего обидчика в темницу, о чем узнав, все граждане Торговой Стороны взволновались, ударили в Вечевой колокол, надели доспехи, взяли знамя и пришли в Кузьмодемьянскую улицу, где жил Боярин Данило. В несколько минут дом его был сравнен с землею и Стефан освобожден.
  Завидуя избытку бояр и приписывая им дороговизну хлеба, они разграбили множество дворов и монастырь Св. Николая, утверждая, что в нем боярские житницы. Сторона Софийская, где обитали граждане знатнейшие, противилась их злодеяниям и также вооружилась. Звонили в колокола, бегали, вопили и, стараясь занять Большой мост, стреляли друг в друга. Одним словом, казалось, что свирепый неприятель вошел в город и что жители, по их древнему любимому выражению, умирают за Святую Софию. В сие самое время сделалась ужасная гроза: от непрестанной молнии небо казалось пылающим, но мятеж народа был еще ужаснее грозы.
  Тогда Архиепископ Новогородский Симеон, возведенный на сию степень по жребию из простых Иноков (не будучи даже ни Священником, ни диаконом), муж редких добродетелей, собрал все Духовенство в храме Софийском, облачился в ризы Святительские и, провождаемый Клиросом, вышел к народу. Он стал посреди моста и, взяв в руки животворящий крест, начал благословлять обе стороны. В одно мгновение шум и волнение утихли, толпы сделались неподвижны, оружие и шлемы упали на землю, и вместо ярости изобразилось на лицах умиление. "Идите в дома свои с Богом и с миром!" - вещал добродетельный Пастырь - и граждане в безмолвии, в тишине, в духе смирения и братства разошлись. Сей достопамятный случай прославил Архиепископа Симеона.
  
  
  2-я СТУПЕНЬКА - с 26 июля 1415 года по 20 декабря 1417-го - время, когда происходит осознание своего разотождествление с образом, созданном на предыдущем акте творения, на предыдущей ступени, что всегда выражается в попытке реставрации порядка существовавшего на предыдущей ступени.
  
  Витовт, желавший разделения митрополии, сделал все, чтобы не допустить нового митрополита к управлению части Русской православной церкви, находящейся на его территории. В 1415 году он собрал епископов своего княжества и уговорил их избрать своего особого митрополита. После долгих совещаний было решено отправить посольство к патриарху. Фотий, узнав о намерениях Витовта, поспешил в Литву, чтобы по возможности уладить это недоразумение, а если не удастся, то самому отправиться в Царьград. Но к Витовту он не был допущен и ни с чем был вынужден возвратиться в Москву. Витовт снова созвал епископов своего княжества и уговорами, и угрозами заставил их поставить митрополитом Киевским и Литовским своего ставленника Григория Самвлака, или Семивлаха, что и было совершено 15 ноября 1416 года. В состав новой митрополии вошли Полоцкая, Черниговская, Луцкая, Владимирская (Волынское княжество), Смоленская, Холмская и Туровская епархии. Галицкая же, Червенская или Перемышльская епархии в состав новой митрополии не вошли, так как они находились во владении Польши.
  Если вспомним, то предшественник Фотия - Киприан, в силу сложившихся обстоятельств, за время своей митрополичьей службы больше внимания уделял подвластным Литве и Польше, западным землям своей митрополии, стараясь связать их духовно с восточными. Подолгу жил в Киеве, неоднократно встречался с Литовским князем и Польским королем, вел с ними переговоры об унии православной и римско-католической церквей. Именно такое положение вещей и пытался реставрировать Витовт.
  
  * * *
  К концу действия восьмой ступени Московское княжество сильно ослабело. Время княжения Василия I пришлось на эпидемию чумы ("моровую язву"), три голодных года, которые сильно ослабили Москву.
  Этим положением решили воспользоваться Нижегородские князья. Спор длился несколько лет, и в 1416 году Василию I все-таки удалось сохранить за Московским княжеством Нижегородские земли. И здесь попытка реставрации прежнего положения вещей осталась лишь попыткой.
  Новгородцы же с Великим Князем жили в мире, более притворном, нежели искреннем, не переставая досаждать Василию. В 1417 году изменники, беглецы новгородские, Симеон Жадовский и Михайло Рассохин, собрав толпы бродяг на Вятке, в Устюге, вместе с боярином брата Василия, Юрия Дмитриевича, из областей Великокняжеских нападали на Двинскую землю и сожгли Колмогоры. За то бояре новгородские, выгнав сих разбойников, сами ограбили Устюг, будто бы без ведома новгородского правительства, так же, как Рассохин и Жадовский действовали будто бы без всякого сношения с Москвою.
  
  
  3-я СТУПЕНЬКА - с 20 декабря 1417 года по 14 мая 1420-го - время образования основы данного акта творения, проявления света его основного замысла.
  
  В 1419 году новоиспеченный самозванный митрополит Киевский и Литовский Григорий скончался. Хотя по другим данным он добровольно оставил пост митрополита и удалился в один из молдавских монастырей простым схимником. Как бы там ни было, но вместе с его кончиной ли, или исчезновением окончилось и разделение Русской митрополии.
  
  Василий I был отцом пяти сыновей. Его первенец Иван умер в двадцатилетнем возрасте, три других сына умерли во младенчестве, в живых остался только пятый сын, Василий. В 1419 году Василий I написал завещание, в котором объявил своим наследником четырехлетнего сына Василия, а регентом ему завещал быть своему тестю, Витовту, так как на своих братьев у него не было никакой надежды, а жена Софья Витовтовна ни у кого авторитетом не пользовалась.
  
  
  4-я СТУПЕНЬКА - с 14 мая 1420 года по 8 октября 1422-го - время разделения света основного замысла на отдельные составляющие его части, проявление ими своей индивидуальности. Время первого религиозного переживания.
  
  В 1419 году из-за обильных ранних снегопадов крестьяне не смогли вовремя убрать хлеб, в результате чего сделался общий голод и продолжался около трех лет во всей России. Люди питались кониной, мясом собак, кротов, даже трупами людей, умирали тысячами в домах и гибли на дорогах от зимнего необыкновенного холода в 1422 году.
  Сперва продавался оков ржи (или 8 осьмин) по рублю, в Костроме по два, в Нижнем по шести рублей (что составляло фунт с 1/4 серебра); наконец негде было купить осьмины. Зная, что во Пскове находилось много ржи запасной, жители Новгородские, Тверские, Московские, Чудь, Корела толпами устремились в сию область, богатые, чтобы покупать и вывозить хлеб, а бедные - кормиться милостынею. Скоро цена там возвысилась, и четверть ржи стоила уже около двух рублей. Псковитяне, запретив вывоз хлеба, изгнали всех пришельцев, и сии бедные с женами, с детьми умирали на большой дороге.
  Кроме того, Москва и Новгород были приводимы в ужас частыми пожарами. В 1421 году необыкновенное наводнение затопило большую часть Новгорода и 19 монастырей, люди жили на кровлях, множество домов и церквей обрушилось. К сим страшным явлениям надлежит еще прибавить зимы без снега, бури неслыханные, дожди каменные и славную комету 1402 года, для суеверов Италии предвестницу смерти Миланского Герцога, Иоанна Галеаса.
  
  Одним словом, Россияне ждали конца света, и сию мысль имели самые просвещенные люди тогдашнего времени.
  "Иисус Христос - говорили они - сказал, что в последние дни будут великие знамения Небесные, глад, язвы, брани и неустройства; восстанет язык на язык, Царство на Царство: все видим ныне. Татары, Турки, Фряги, Немцы, Ляхи, Литва воюют вселенную. Что делается в нашем православном отечестве? Князь восстает на Князя, брат острит меч на брата, племянник кует копье на дядю".
  Даже в делах государственных о том упоминалось.
  
  * * *
  С Ливонскими Немцами в 1420 году был у новгородцев дружелюбный съезд на берегу Нарвы. От имени Ливонских Немцев выступили сам Магистр Сиферт, Ландмаршал Вильрабе, Ревельский Коммандор Дидрих и Фогт Венденский Иоанн, от Россиян же наместник Московский, Князь Феодор Патрикеевич, два посадника и три боярина, которые и утвердили вечный мир на древних условиях времен Александра Невского касательно границ и торговли. Госвин, Феллинский Коммандор, и Ругодивский или Нарвский Фогт, Герман, приезжали для того в Новгород.
  
  Ссора Василия Дмитриевича с братом Константином, в 1420 году, подала новгородцам случай сделать немалую досаду первому. Следуя новому уставу в правах наследственных, Великий Князь требовал от братьев, чтобы они клятвенно уступили старейшинство пятилетнему сыну его, именем Василию. Константин воспротивился, за что и лишился Удела, его бояр взяли под стражу, а имение их описали. Злобствуя на Великого Князя, он уехал в Новгород, где Правительство, нимало не боясь Васильева гнева, с отменными ласками приняло Константина Дмитриевича, дало ему в Удел все города, бывшие за Лугвением, и какой-то особенный денежный сбор, именуемый коробейщиною (очевидно имеется в виду налог с мелкой, розничной торговли). Великий Князь должен был оскорбиться, но скрыл гнев и примирился с братом.
  
  * * *
  В 1420 году митрополит Фотий встретился с Витовтом в Новогородке Литовском, где в присутствие грека Филантропона произошло примирение и возврат Фотию право на управление литовскими епархиями.
  Помимо всего прочего, 4 ступенька - это еще и время обретения ранее утраченного. Фотию, как главе Русской митрополии было возвращено право на управление литовскими епархиями, а Витовт вновь обрел митрополичье окормление его земель в лице архипастыря Фотия.
  
  * * *
  В это время в Орде Царь Барк, сын Койричака, победив другого, именем Куйдадата, приступал в 1422 году к Одоеву и пленил множество людей. Но должен был оставить их, как скоро его настиг в степях князь Юрий Романович Одоевский и Мценский воевода, Григорием Протасьевичем. Они после, объединившись с Друцкими князьями, разбили и Куйдадата. Сей князь монгольский тревожил набегами и Литовские и Российские области, отчего Витовт, сведав о приближении его к Одоеву, требовал содействия от Великого Князя. И хотя Москвитяне не успели принять участия в битве, однако ж Витовтовы полководцы, пленив двух жен Куйдадатовых, одну отправили к своему Государю, а другую в Москву.
  
  
  5-я СТУПЕНЬКА - с 8 октября 1422 года по 2 марта 1425-го - время обретения своего статуса каждой разрозненной частью. Время передела территории и сфер влияния, а, соответственно, и время зарождения будущего лидера.
  
  Умер Василий I в феврале 1425 года и погребен в Московском Архангельском соборе. Во время своего княжения Василий I во многом продолжил деятельность отца, Дмитрия Донского, по собиранию русских земель и укреплению власти великого князя.
   Присвоив себе Нижний Новгород, Суздаль, Муром - вместе с некоторыми из бывших Уделов Черниговских в древней земле Вятичей: Торусу, Новосиль, Козельск, Перемышль, равно как и целые области Великого Новагорода: Бежецкий Верх, Вологду и проч., сей Государь утвердил в своем подданстве Ростов, коего Владетели, со времен Иоанна Данииловича, зависев от Москвы, сделались уже действительными слугами Василия, посылаемые им в качестве наместников управлять другими городами.
  Многие местные правители лишились при нем судебного иммунитета, судебные дела стали вершиться в Москве или великокняжескими наместниками.
  
  Великим князем Московским стал Василий II, сын Василия I, при регенте Витовте.
  В своем завещании Василий, благословляя сына Великим Княжением и поручая матери, отказывает ему все родительское наследие и собственный примысл (Нижний Новгород, Муром), треть Москвы (ибо другие две части принадлежали сыновьям Донского и Владимира Андреевича), Коломну и села в разных областях; сверх того большой луг за Москвою-рекою, Ходынскую мельницу, двор Фоминский у Боровицких ворот и загородный у Св. Владимира; а из вещей драгоценную золотую шапку, бармы, крест Патриарха Филофея, каменный сосуд Витовтов, хрустальный кубок, дар Короля Ягайла, и проч.; все иные вещи отдает супруге, также и многие волости, прибавляя: "там Княгиня моя господствует и судит до кончины своей; но должна оставить их в наследство сыну: села же, ею купленные, вольна отдать, кому хочет. Дочерям отказываю каждой по пяти семей из рабов моих; Княгинины холопы остаются служить ей, прочих освобождаю". Грамота скреплена восковыми печатями, четырьмя Боярскими и пятою Великокняжескою с изображением всадника; а внизу подписана Митрополитом Фотием (греческими словами).
  
  В числе грамот сего времени сохранился также договор Великого Князя с Феодором Ольговичем Рязанским, писанный в 1403 году. Феодор, обязываясь чтить Василия старейшим братом, называет Владимира Андреевича и Юрия Димитриевича равными себе, а других сыновей Донского меньшими братьями; дает слово не иметь никаких сношений с Ханами и с Литвою без ведома Василиева, уведомлять его о всех движениях или намерениях Орды, жить в любви с Князьями Торусскими и Новосильскими, слугами Великого Князя; признает Оку границею своих и Московских владений, и проч. Василий же, уступив ему Тулу, обещает не подчинять себе ни земли Рязанской, ни ее Князей; именует Феодора Великим Князем, но вообще говорит языком верховного, хотя и снисходительного или умеренного в властолюбии повелителя.
  
  К истории Василия Дмитриевича можно прибавить и следующие известия:
  В его княжение Россияне начали счислять годы мироздания с Сентября месяца, оставив древнее летосчисление с Марта. Вероятно, что Митрополит Киприан первый ввел сию новость, подражая тогдашним Грекам.
  Уже при Димитрии Донском некоторые знаменитые граждане именовались по родам и фамилиям, вместо прозвищ, коими различались прежде люди одного имени и отчества: при Василии сие обыкновение утвердилось, и древние Славянские имена вышли из употребления.
  
  В сие время Москва славилась иконописцами, Симеоном Черным, старцем Прохором, Городецким жителем Даниилом и Монахом Андреем Рублевым, столь знаменитым, что иконы его в течение ста пятидесяти лет служили образцом для всех иных живописцев. В 1405 году он расписал церковь Св. Благовещения на Дворе Великокняжеском, а в 1408 соборную Св. Богоматери в Владимире, первую вместе с Греком Феофаном и с Прохором, а вторую с Даниилом.
  И в литейном художестве Москва имела искусных мастеров: один из них (в 1420 году) научил Псковского гражданина Феодора лить свинцовые доски для кровли церковной: за что Псковитяне дали ему 46 рублей. Дерптские Немцы, скрывая от Россиян все успехи полезных художеств, никак не хотели присылать к ним своих мастеров.
  
  В 1404 году Монах Афонской горы, именем Лазарь, родом Сербин, сделал в Москве первые боевые часы, которые были поставлены на Великокняжеском дворе, за церковию Благовещения, и стоили более полутораста рублей, то есть около тридцати фунтов серебра. Народ удивлялся сему произведению искусства как чуду.
  
  В 1394 году Великий Князь, желая более укрепить столицу, велел копать ров от Кучкова поля, или нынешних Стретенских ворот, до Москвы-реки, глубиною в человека, а шириною в сажень. Для сего, к неудовольствию граждан, надлежало разметать многие домы: ибо ров шел сквозь улицы и дворы. Следственно, Москва была тогда уже обширнее нынешнего Белого города.
  
  
  6-я СТУПЕНЬКА - со 2 марта 1425 года по 26 июля 1427-го - время определения приемлемой формы взаимоотношений друг с другом, с соседями и с Богом.
  
  Новый Великий Князь имел не более десяти лет от рождения. Подобно отцу и деду в начале их правления, он зависел от Совета Боярского. Не быв еще никогда жертвой внутреннего междоусобия, Великое Княжение Московское при Василии Темном должно было испытать сие зло и видеть уничижение своего венценосца, им заслуженное. Только Провидение, обстоятельства и верность народная, как бы вопреки худым советникам престола, спасли знаменитость Москвы и Россию.
  
  Сей Князь еще в колыбели именовался Великим по следующему происшествию, коего истину утверждают Летописцы. Мать его не скоро разрешилась от бремени и терпела ужасные муки. Беспокойный отец просил одного Святого Инока Иоанновской Обители молиться о Княгине Софии. "Не тревожься! - отвечал старец - Бог дарует тебе сына и наследника всей России".
  Между тем духовник Великокняжеский, Священник Спасского Кремлевского монастыря, сидел в своей келье и вдруг услышал голос: "Иди и дай имя Великому Князю Василию". Священник отворил дверь и, не видя никого, удивился, поспешил во дворец и там узнал, что София действительно в самую ту минуту родила сына. Невидимого вестника, приходившего к Духовнику, сочли Ангелом, младенца назвали Василием, и народ с сего времени видел в нем своего будущего Государя, ожидая от него, как вероятно, чего-нибудь необыкновенного. Надежда осталась без исполнения, но могла быть причиною особенного усердия Москвитян к сему внуку Донского.
  
  Василий Дмитриевич преставился ночью: Митрополит Фотий в тот же час послал своего Боярина, Иакинфа Слебятева, в Звенигород к Князю Юрию Дмитриевичу с требованием, чтобы он, вместе с меньшими братьями, признал племянника великим Князем. Но Юрий, всегда имея надежду, в противность новому уставу, быть преемником старшего брата, не захотел ехать в Москву, удалился в Галич и, узнав о торжественном восшествии юного Василия на Великокняжеский престол, отправил к нему посла с угрозами.
  Ни дядя, ни племянник не думал уступить старейшинства, и хотя заключили перемирие до Петрова дня, однако ж Юрий, не теряя времени, собирал войско в городах своего Удела. Великий Князь предупредил его и вместе с другими дядями выступил к Костроме. Юрий ушел в Новгород Нижний; наконец за реку Суру, откуда Константин Дмитриевич, отправленный вслед за ним с полками Великокняжескими, возвратился в Москву без всякой битвы.
  Юрий требовал нового перемирия на год, а Василий по совету матери, дядей и самого Витовта Литовского, послал к нему в Галич Митрополита Фотия, который, быв встречен за городом всем Княжеским семейством, с изумлением увидел там множество собранного из разных областей народа. Юрий думал похвалиться бесчисленностью своих людей и густыми толпами их усыпал всю гору при въезде в Галич с Московской стороны, но Митрополит, отгадав его замысел, с насмешкою дал ему понять, что крестьяне не воины и сермяги не латы.
  Начали говорить о мире: Юрий не хотел оного, требуя единственно перемирия, и столь разгневал Фотия, что сей Первосвятитель, не благословив ни Князя, ни города, немедленно уехал. В летописи сказано, что в день отбытия Митрополита сделался мор в Галиче. Юрий, приведенный тем в ужас, верхом поскакал вслед за Фотием и, догнав его за озером, в селе Пасынкове, слезами и раскаянием убедил возвратиться. Благословение Пастыря, данное народу, прекратило болезнь, и Князь послал в Москву двух вельмож заключить мир, обещав не искать Великого Княжения, пока Царь Ордынский решит, кому принадлежит оное.
  
  Смутное начало княжения Василия II предвещало России бедствия государственного масштаба. С Троицына дня 1426 года в Москве возобновилась язва, завезенная туда из Ливонии через Псков, Новгород и Тверь, где в один год скончались князь Иоанн Михайлович, сын Иоаннов Александр и внук Юрий Александрович, прокняжив месяц.
  Брат Юриев, Борис, сел на Тверском престоле, отдав племяннику, Иоанну Юрьевичу, город Зубцов и взяв под стражу дядю своего, Василия Михайловича Кашинского. В Москве преставились дядя великого Князя Петр Дмитриевич и три сына Владимира Храброго, Андрей, Ярослав и Василий.
  В Торжке, Волоке, Дмитрове и в других городах умерло множество людей. Одним словом, последние годы Василия Дмитриевича и первые сына его составляют печальную эпоху нашей Истории в XV веке. Язва возобновлялась еще во Пскове и в Москве около 1442 и 1448 года.
  
  * * *
  Неприятели внешние также беспокоили Россию. Корыстный Витовт, не боясь малолетнего Василия, в 1426 году приступил к Опочке, городу Псковскому, с войском многочисленным, в коем были даже Богемцы, Волохи и дружина Хана Татарского, Махмета. Жители употребили хитрость: сделали тонкий мост перед городскими воротами, укрепив его одними веревками и набив под ним, в глубоком рве, множество острых кольев; а сами укрылись за стенами. Неприятели, не видя никого, вообразили, что крепость пуста, и толпами бросились на мост: тогда граждане подрезали веревки. Литовцы, падая на колья, умирали в муках; другие же, взятые в плен, терпели еще лютейшие: граждане сдирали с них кожу, в глазах Витовта и всего осаждающего войска.
  Сие варварство имело счастливый успех: ибо Князь Литовский - уверенный, что Россияне будут обороняться до последнего издыхания - отступил к Вороначу. Тут сделалась страшная буря с грозою, столь необыкновенная, что Литовцы ожидали преставления света, и сам Витовт, обхватив руками шатерный столп, в ужасе вопил: Господи помилуй! Сие худое начало расположило его к миру.
  Псковитяне, тревожимые Немцами, оставленные новгородцами, обманутые надеждою и на посредничество Великого Князя, коего посол не мог ничего для них сделать, обязались заплатить Витовту 1450 рублей серебра. Чрез два года он посетил и богатых новгородцев, которые спорили с ним о границах и дерзнули назвать его изменником. Современный Историк Польский описывает их людьми мирными, преданными сластолюбию и роскоши: в надежде на свои непроходимые болота они смеялись над угрозами Витовта и велели ему сказать, что варят мед для его прибытия. Но сей старец, еще бодрый и деятельный, со многочисленным войском открыл себе путь сквозь опасные зыби так называемого Черного леса. Десять тысяч работников шли впереди с секирами, устилая дорогу срубленными деревьями, которые служили мостом для пехоты, конницы и снаряда огнестрельного, пищалей, тюфяков и пушек.
  Витовт осадил Порхов. Летописцы рассказывают, что самая огромная из его пушек, сделанная немецким мастером Николаем, называемая Галкою и привезенная на 40 лошадях, одним выстрелом сразила каменную городскую башню и стену в церкви Св. Николая, но разлетелась на части и своими обломками умертвила множество литовцев, в том числе и самого мастера вместе с воеводою Полоцким.
  В городе начальствовал посадник Григорий и знаменитый муж Исаак Борецкий: не имея ни малой надежды отстоять крепость, они выехали к неприятелю и предложили ему 5000 рублей, а новгородцы, прислав Архиепископа Евфимия с чиновниками в стан Литовский, также старались купить мир серебром.
  Витовт мог бы без сомнения осадить и Новгород, однако ж - рассуждая, что верное лучше неверного - взял 10000 рублей, за пленников же особенную тысячу, и, сказав: "Впредь не смейте называть меня ни изменником, ни бражником", возвратился в Литву. Сия дань, составляя не менее пятидесяти пяти пудов серебра, была тягостна для новгородцев, которые собирали ее по всем их областям и в Заволочье, каждые десять человек вносили в казну рубль: следственно, в Новгородской земле находилось не более ста десяти тысяч людей или владельцев, плативших Государственные подати.
  
  В 1426 году Татары пленили несколько человек на окраине Рязанской земли, другая многочисленная толпа их, под предводительством Царевича и Князя, чрез три года опустошила Галич, Кострому, Плесо и Луг. Единственной целью сих впадений был грабеж. Настигнув хищников, Рязанцы отняли у них и добычу и пленных, а дяди Князя Великого, Андрей и Константин Дмитриевичи, ходили вслед за Царевичем до Нижнего. Они не смогли догнать неприятеля, но Князь Стародубский-Пестрый и Феодор Константинович Добрынский, недовольные их медленностью, тайно отделились от Московского войска со своими дружинами и наголову побили задний отряд татарский.
  
  
  7-я СТУПЕНЬКА - с 26 июля 1427 года по 20 декабря 1429-го - время мирного благоустройства, время отделения Божественного от земного.
  
  Миновало около шести лет после заключенного юным Василием мира с дядею его, Юрием: условие решить спор о Великом Княжении судом Ханским оставалось без исполнения, поскольку Цари непрестанно менялись в мятежной Орде, да и Василий всячески уклонялся от сего постыдного для наших Князей суда, в надежде смирить дядю. В результате они в 1428 году клятвою утвердили договор, чтобы каждому остаться при своем.
  
  
  8-я СТУПЕНЬКА - с 20 декабря 1429 года по 14 мая 1432-го - время рождения лидера и установления межличностных отношений. Время генеральной уборки. На этой ступеньке происходит своеобразная чистка, время избавления от всех накопившихся негативов во взаимоотношениях с лидером, которые мешают дальнейшему развитию. Время материального проявления Света данного акта творения.
  
  Осенью в 1430 году Князь Ордынский Айдар воевал Литовскую Россию и приступал ко Мценску, отраженный тамошним храбрым начальником, Григорьем Протасьевым, употребил обман: дав ему клятву в дружбе, вызвал его из города и взял в плен.
  Золотая Орда повиновалась тогда Хану Махмету, который, уважая народное право, осыпал Айдара укоризнами, а мужественного Воеводу, Григория, ласками и возвратил ему свободу, пример чести, весьма редкий между варварами! В том же году, весною, Великий Князь посылал Воеводу своего, Князя Феодора Давидовича Пестрого, на Волжскую и Камскую Болгарию, где Россияне взяли немало пленников.
  
  Несмотря на сии неприятельские действия Витовта в северо-западной России, он жил мирно с юным внуком своим, Великим Князем, обязал его даже клятвою не вступаться ни в новгородские, ни в нсковские дела и в 1430 году дружески пригласил к себе в гости. С Василием отправился в Литву и Митрополит Фотий. В Троках нашли они седого, восьмидесятилетнего Витовта, окруженного сонмом Вельмож Литовских. Скоро съехались к нему многие гости знаменитые: Князья Борис Тверской, Рязанский, Одоевские, Мазовские, Хан Перекопский, изгнанный Государь Волошский Илия, Послы Императора Греческого, Великий Магистр Прусский, Ландмаршал Ливонский с своими сановниками и Король Ягайло. Летописцы говорят, что сей торжественный съезд Венценосцев и Князей представлял зрелище редкое. Что гости старались удивить хозяина великолепием своих одежд и многочисленностью слуг. Хозяин же удивлял гостей пирами роскошными, каких не бывало в Европе и для коих ежедневно из погребов Княжеских отпускалось 700 бочек меду, кроме вина, романеи, пива, а на кухню привозили 700 быков и яловиц, 1400 баранов, 100 зубров, столько же лосей и кабанов.
  Праздновали около семи недель, в Троках и в Вильне, но занимались и важным делом: оно состояло в том, что Витовт, по совету Цесаря Сигизмунда (имевшего с ним, в январе 1429 года, свидание в Луцке) хотел назваться Королем Литовским и принять венец от руки Посла Римского. К досаде сего величавого старца, Вельможи Польские воспротивились его намерению, боясь, чтобы Литва, сделавшись особенным Королевством, не отделилась от Польши, к их вреду обоюдному, чего действительно тайно желал хитрый Цесарь. Тщетно грозил Витовт: сам Папа, взяв сторону Ягайловых вельмож, запретил ему думать о венце Королевском, и веселые пиры заключились болезнью огорченного хозяина.
  Все разъехались, один Фотий жил еще несколько дней в Вильне, стараясь, как вероятно, о присоединении Киевской Митрополии к Московской, наконец, отпущенный с ласкою, сведал в Новогродке о смерти Витовта, случившаяся в октябре 1430 года. Сей Князь, тогда славнейший из Государей северной Европы, был для нашего отечества ужаснее Гедимина и Ольгерда, своими завоеваниями стеснив пределы России на юге и западе. В теле малом вмещал душу великую, умел пользоваться случаем и временем, повелевать народом и князьями, награждать и наказывать. За столом, в дороге, на охоте занимался делами, обогащая казну войною и торговлею, собирая несметное множество серебра, золота, расточал оные щедро, но всегда с пользою для себя. Человеколюбия не ведал; смеялся над правилами Государственного нравоучения, ныне давал, завтра отнимал без вины. не искал любви, довольствуясь страхом. В пирах отличался трезвостью и подобно Ольгерду не пил ни вина, ни крепкого меда, но любил жен и нередко, оставляя рать в поле, обращал коня к дому, чтобы лететь в объятия юной супруги.
  С ним, по словам Историка Польского, воссияла и затмилась слава народа Литовского, к счастью России, которая без сомнения погибла бы навеки, если бы Витовтовы преемники имели его ум и славолюбие. Но Свидригайло, брат Ягайлов, и Сигизмунд, сын Кестутиев, один после другого властвовав над Литвою, изнуряли только ее силы междоусобием, войнами с Польшею, тиранством и грабительством.
  Свидригайло, зять Князя Тверского, Бориса, всегда омраченный парами вина, служил примером ветрености и неистовства, однако ж был любим Россиянами за его благоволение к Вере Греческой. Брат Витовтов, Сигизмунд, изгнав Свидригайла - бывшего потом несколько лет пастухом в Молдавии - господствовал как ужаснейший из тиранов и, опаленный страстью златолюбия, губил вельмож, купцов, богатых граждан, чтобы овладеть их достоянием. Не веря людям, вместо стражи держал при себе диких зверей и не мог спастись от ножа убийц: Князья Иоанн и Александр Черторижские, внуки Ольгердовы, умертвили сего изверга, коего преемником был (в 1440 году) сын Ягайлов, Казимир. А добродушный сын Сигизмундов, Михаил, умер изгнанником в России, отравленный каким-то злодеем по наущению вельмож Литовских, как думали.
  Новгородцы в 1431 году заключили мирный договор с Свидригайлом, а в 1436 с Сигизмундом.
  
  * * *
  Год спустя после смерти Втовта, в 1431 году, в Москве скончался митрополит Фотий. В Литве к власти пришел свояк князя Юрия Дмитриевича, Свидригайло, и у Василия II уже не хватало сил противостоять врагам союзных с Литвой.
  По смерти митрополита Фотия 8 июля 1431 года, с его прижизненного благословения и по просьбе Васили II собором церковных иерархов кандидатом на митрополичий пост был избран Иона. Он родился в погосте Одноушове, близ Костромы. Двенадцати лет Иона принял иноческий образ в одной из обителей страны Галичской, а чрез некоторое время перешел в московский Симонов монастырь. Здесь он проходил разные послушания, всецело предаваясь трудам и подвигам духовной жизни.
  
  * * *
  Юрий, года три жив спокойно, со смертью Витовта, объявил войну племяннику. Тогда Великий Князь предложил дяде ехать к Царю Махмету: согласились, и Василий, раздав по церквам богатую милостыню, с горестным сердцем оставил Москву. В прекрасный летний день, августа 15 1431 года, он обедал на лугу близ Симонова монастыря и не мог без слез смотреть на блестящие главы ее храмов. Никто из Князей Московских не погибал в Орде: Бояре утешали юного Василия рассказами о чести и ласках, оказанных там его родителю, но мысль отдать себя в руки неверным и с престола знаменитого упасть к ногам варвара омрачала скорбью душу сего слабого юноши. За ним отправился и Юрий.
  Они вместе прибыли в Улус Баскака Московского, Булата, друга Василия и неприятеля Юрия. Но сей последний имел заступника в сильном Мурзе Тегине, который увез его с собою зимовать в Тавриду и дал слово исходатайствовать ему Великокняжеское достоинство.
  К счастью Василия, был у него боярин хитрый, искательный, велеречивый, именем Иоанн Дмитриевич. Он умел склонить всех Ханских Вельмож в пользу своего юного Князя, представляя, что им будет стыдно, если Тегиня один доставит Юрию сан Великокняжеский. Что сей Мурза неприменно присвоит себе власть и над Россиею и над Литвою, где господствует друг Юрьев, Свидригайло, что сам Царь Ордынский уже не посмеет ни в чем ослушаться вельможи столь сильного и что все другие сделаются рабами Тегини.
  Такие слова уязвили как стрела, по выражению Летописца, сердце вельмож Ханских, в особенности Булата и Айдара: они стали усердно ходатайствовать у Царя за Василия и чернить Тегиню так, что легковерный Махмет наконец обещал им казнить смертью сего Мурзу, буде он дерзнет вступиться за Юрия.
  Весною 1432 г. дядя Василиев приехал из Тавриды в Орду, а с ним и Тегиня, который, сведав о расположении Царя, уже не смел ему противоречить. Махмет нарядил суд, чтобы решить спор дяди с племянником, и сам председательствовал в оном. Василий доказывал свое право на престол новым уставом Государей Московских, но коему сын после отца, а не брат после брата, долженствовал наследовать Великое Княжение. Дядя, опровергая сей устав, ссылался на летописи и на завещание Дмитрия Донского, где он (Юрий), в случае кончины Василия Дмитриевича, назван его преемником.
  Тут Боярин Московский, Иоанн, стал пред Махметом и сказал: "Царь верховный! Молю, да позволишь мне, смиренному холопу, говорить за моего юного Князя. Юрий ищет Великого Княжения по древним правам Российским, а Государь наш по твоей милости, ведая, что оно есть твой Улус: отдашь его, кому хочешь. Один требует, другой молит. Что значат летописи и мертвые грамоты, где все зависит от воли Царской? Не она ли утвердила завещание Василия Дмитриевича, отдавшего Московское Княжение сыну? Шесть лет Василий Василиевич на престоле: ты не свергнул его, следственно, сам признавал Государем законным".
  Сия хитрая речь имела успех: Махмет объявил Василия Великим Князем и велел Юрию вести под ним коня: древний обряд Азиатский, коим означалась власть Государя верховного над его подручниками или зависимыми Князьями. Но Василий, уважая дядю, не хотел его уничижения, а как в то время восстал на Махмета другой Царь Монгольский, Кичим-Ахмет, то Мурза Тегиня, пользуясь смятением Хана, выпросил у него для Юрия город Дмитров, область умершего Князя Петра Дмитриевича. Племянник и дядя благополучно возвратились в Россию, и Вельможа Татарский, Улан-Царевич, торжественно посадил Василия на трон Великокняжеский в Москве, в храме Богоматери у златых дверей. С сего времени Владимир утратил право города столичного, хотя в титуле Великих Князей, все еще именовался прежде Москвы.
  
  
  9-я СТУПЕНЬКА - с 14 мая 1432 года по 8 октября 1434-го - время обретения сил для заявления о себе, как о полноправной части Вселенной.
  
  Суд Ханский не погасил вражды между дядею и племянником. Опасаясь Василия, Юрий выехал из Дмитрова, куда Великий Князь немедленно прислал своих наместников, изгнав Юрьевых. Скоро началась и явная война от следующих двух причин.
  Московский вельможа Иоанн, оказав столь важную услугу Государю, в награду за то хотел чести выдать за него дочь свою. Или невеста не нравилась жениху, или Великий Князь вместе с материю находил сей брак неприличным: Иоанн получил отказ, и Василий женился на Марии, дочери Ярослава, внуке Владимира Андреевича Храброго.
  Надменный боярин оскорбился. "Неблагодарный юноша обязан мне Великим Княжением и не устыдился меня обесчестить" - говорил он в злобе и выехал из Москвы. Сперва в Углич к дяде Василия, Константину Дмитриевичу, потом в Тверь и, наконец, в Галич к Юрию. Обоюдная ненависть к Государю Московскому служила для них союзом. В 1433 г. боярин Иоанн не сомневался в успехе войны, желал начать оную как можно скорее.
  Между тем сыновья Юрьевы, Василий Косой и Дмитрий Шемяка, дружески пируя в Москве на свадьбе Великого Князя, поссорились с Василием от странного случая, который на долгое время остался памятным для Москвитян.
  Князь Дмитрий Константинович Суздальский некогда подарил нареченному зятю своему, Донскому, золотой пояс с цепями, осыпанный драгоценными каменьями. Тысяцкий Василий, в 1367 году во время свадьбы Донского, тайно обменял его на другой, гораздо меньшей цены, и дал сыну Николаю, женатому на Марии, старшей дочери князя Суздальского. Переходя из рук в руки, сей пояс достался Василию Юрьевичу Косому и был на нем в час свадебного Великокняжеского пиршества. Наместник Ростовский, Петр Константинович, узнал оный и сказал о том матери Василия, Софии, которая обрадовалась драгоценной находке и, забыв пристойность, торжественно сняла пояс с Юрьевича. Произошла ссора: Косой и Шемяка, пылая гневом, бежали из дворца, клялись отмстить за свою обиду и немедленно, исполняя повеление отца, уехали из Москвы в Галич.
  
  Прежде они хотели, кажется, быть миротворцами между Юрием и Великим Князем: тогда же, вместе с боярином Иоанном, старались утвердить родителя в злобе на Государя Московского. Не теряя времени, они выступили с полком многочисленным, а юный Василий Васильевич ничего не ведал до самого того времени, как наместник Ростовский прискакал к нему с известием, что Юрий в Переславле. Уже Совет Великокняжеский не походил на Совет Донского или сына его: беспечность и малодушие господствовали в оном. Вместо войска отправили Посольство навстречу к Галицкому Князю с ласковыми словами.
  Юрий стоял под стенами Троицкого монастыря; он не хотел слышать о мире: вельможа Иоанн и другие Бояре его ругали Московских и с бесчестием указали им возвратный путь. Тогда Великий Князь собрал несколько пьяных воинов и купцов, в двадцати верстах от столицы, на Клязьме, сошелся с неприятелем 25 апреля 1433 года и, видя силу оного, бежал назад. Взял мать, жену и уехал в Тверь, а из Твери в Кострому, чтобы отдаться в руки победителю, ибо Юрий, вступив в Москву и всенародно объявив себя Великим Князем, пошел туда и пленил Василия, который искал защиты в слезах.
  Боярин Иоанн, думая согласно с сыновьями Галицкого князя, считал всякое снисхождение неблагоразумием. Юрий также не славился мягким сердцем, но имел слабость к одному из вельмож своих, Симеону Морозову, и, приняв его совет, дал в Удел племяннику Коломну. Они дружески обнялись. Дядя праздновал сей мир веселым пиршеством и с дарами отпустил Василия в его Удельный город.
  
  Там-то и открылось, что Морозов или обманул своего князя, или сам обманулся. Приехав в Коломну, Василий начал отовсюду сзывать к себе народ, бояр и князей. Все шли к нему охотно, ибо признавали его законным Государем, а Юрия хищником, согласно с новою системою наследства, благоприятной для общего спокойствия. Сын, восходя на трон после отца, оставлял все, как было, окруженный теми же боярами, которые служили прежнему Государю. Напротив чего брат, княживший дотоле в каком-нибудь особенном Уделе, имел своих вельмож, которые, переезжая с ним в наследованную по кончине брата землю, обыкновенно удаляли тамошних бояр от правления и вводили новшества, часто вредные.
  Столь явные выгоды и невыгоды вооружили всех против старой мятежной системы наследственной и против Юрия. В несколько дней Москва опустела: граждане не пожалели ни жилищ, ни садов своих и с драгоценным имуществом выехали в Коломну, где недоставало места в домах для людей, а на улицах для обозов. Одним словом, сей город сделался истинною столицею Великого Княжения, многолюдною и шумною. В Москве же царствовали уныние и безмолвие: человек редко встречался с человеком, и самые последние жители готовились к переселению. Случай единственный в нашей истории и произведенный не столько любовью к особе Василия, сколько усердием к правилу, что сын должен быть преемником отца в Великокняжеском сане!
  
  Юрий укорял своего любимца, Морозова, неблагоразумным советом, а сыновья его, Косой и Шемяка, будучи нрава жестокого, не удовольствовались словами. Они пришли к сему боярину в набережные сени и, сказав: "Ты погубил нашего отца!" - собственноручно умертвили его. Боясь гнева родительского, они выехали в Кострому.
  Князь же Юрий, видя невозможность остаться в Москве, сам отправился в Галич, велел объявить племяннику, что уступает ему столицу, где Василий скоро явился с торжеством и славою, им не заслуженною, провождаемый боярами, толпами народа и радостным их кликом. Зрелище было необыкновенное: вся дорога от Коломны до Москвы представлялась улицею многолюдного города, где пешие и конные обгоняли друг друга, стремясь вслед за Государем, как пчелы за маткою, по старому, любимому выражению наших летописцев.
  
  Но бедствия Васильева княжения только что начинались. Хотя Юрий заключил мир, возвратил племяннику Дмитров, взяв за то Бежецкий Верх с разными волостями, и дал слово навсегда отступиться от больших сыновей, признав их в договорной грамоте врагами общего спокойствия: однако ж скоро нарушил обещание, послав к детям свою Галицкую дружину, с которою они разбили Московское войско на реке Куси.
  За это Великий Князь разорил Галич. Юрий ушел к Белуозеру: собрав же силы и призвав Вятчан, вместе с тремя сыновьями, Косым, Шемякою, Дмитрием Красным, одержал в Ростовских пределах столь решительную победу над Василием, что сей слабодушный Князь, не смев возвратиться в столицу, бежал в Новгород, оттуда на Мологу, в Кострому, в Нижний. А Юрий, осадив в 1434 году Москву, через неделю вступил в Кремль, пленил мать и супругу Васильеву.
  Народ был в горести. Уже Шемяка и Дмитрий Красный стояли с войском во Владимире, готовясь идти к Нижнему: Василий трепетал и думал бежать в Орду: на сей раз счастье услужило ему лучше Москвитян.
  
  Юрий, снова объявив себя Великим Князем, договорными грамотами утвердил союз с племянниками своими, Иоанном и Михаилом Андреевичами, Владетелями Можайска, Белаозера, Калуги, и с князем Иоанном Федоровичем Рязанским, требуя, чтобы они не имели никакого сношения с изгнанником Василием.
  Достойно замечания, что сии грамоты начинаются словами: Божией милостью, которые прежде не употреблялись в Государственных постановлениях... В грамоте Рязанской сказано, что Тула принадлежит Иоанну и что он не должен принимать к себе Мещерских Князей в случае их неверности или бегства: сии Князья, подданные Государя Московского, происходили, как вероятно, от Александра Уковича, у коего Дмитрий Донской купил Мещеру.
  Юрию было около шестидесяти лет от рождения: не имея ни ума проницательного, ни души твердой, он любил власть единственно по тщеславию и без сомнения не возвысил бы Великокняжеского сана в народном уважении, если бы и мог удержаться на престоле Московском. Но Юрий внезапно скончался 6 июня 1434 года, оставив духовную, писанную, кажется, еще задолго до его смерти. Деля между сыновьями только свои наследственные города, он велит им платить Великому Князю с Галича и Звенигорода 1026 рублей в счет Ордынской семитысячной дани: следственно, или Василий тогда еще не был изгнан, или Юрий мыслил возвратить ему Великое Княжение (что менее вероятно).
  
  * * *
  По избрании Ионы митрополитом собором церковных иерархов, ввиду того, что время было неспокойное, Иона не спешил отправиться в Царьград для поставления в митрополита. В 1433 году, когда из Цареграда возвратился, посланный от Литовского князя Свидригайло Смоленский епископ Герасим, митрополитом на Русскую землю, Иона все еще продолжал именоваться "нареченным в святейшую митрополию Русскую" и заведовать ею.
  Герасима в 1434 году не стало, и Иону послали, наконец, к патриарху для поставления в митрополита. Но пока он добирался до Царьграда, патриарх уже назначил митрополита на Русскую митрополию Исидора, а Иону патриарх лишь благословил быть митрополитом после Исидора, на тот случай, если тот умрет, или если с ним случится еще что-нибудь.
  
  
  10-я СТУПЕНЬКА - с 8 октября 1434 года по 2 марта 1437-го - время рождения основной идеи данного акта творения, время обожествления, и возвеличивания земного статуса. Эта идея потом будет питать собой земные умы, при их формировании и одухотворении на данном акте творения.
  
  Сын Юриев, Косой, немедленно принял на себя имя Государя Московского и дал знать о том своим братьям. Они же, не любя и презирая его, ответствовали: "Когда Бог не захотел видеть отца нашего на престоле Великокняжеском, то мы не хотим видеть на оном и тебя". Шемяка и Красный примирились с Василием и выгнали Косого из столицы.
  В знак благодарности Великий Князь, вернувшись на Московский престол, отдал Шемяке Углич со Ржевом, наследственную область умершего дяди их, Константина Дмитриевича, а Красному Бежецкий Верх, удержав за собою Звенигород, Удел Косого, и Вятку. Имеется их договорная грамота, наполненная дружескими с обеих сторон уверениями. Шемяка, следуя обыкновению, именует в оной Василия старейшим братом, отдает себя в его покровительство, обязывается служить ему на войне и платить часть Ханской дани, с условием, чтобы Великий Князь один сносился с Ордою, не допуская Удельных Владетелей ни до каких хлопот.
  Эта дружба между Князьями равно малодушными и жестокосердыми не могла быть истинной. Шемяка уже показал свой характер, обагрив собственные руки кровью вельможи Морозова, и Василий запятнает себя в деле гнусном, достойном Азиатского варвара.
  Но брат Шемякин, Косой, превзошел их свирепостью: имея товарища в бегстве своем, какого-то князя Романа, он велел отрубить ему руку и ногу за то, что сей несчастный хотел тайно оставить его! Напрасно Косой искал заступников в Новгороде. Ограбив берега Мсты, Бежецкую и Двинскую область, Косой с толпами бродяг вступил в северные пределы Великого Княжения. Но будучи разбитый близ Ярославля, он ушел в Вологду, пленил там чиновников Московских и с новым войском явился на берегах Костромы, где Великий Князь заключил с ним мир, отдав ему город Дмитров.
  Они не долго жили в согласии: чрез несколько месяцев Косой выехал из Дмитрова в Галич, призвал Вятчан и, взяв Устюг на договор, вероломно убил Васильева наместника, князя Оболенского, вместе со многими жителями.
  В сие время Шемяка приехал в Москву звать Великого Князя на свою свадьбу с дочерью Дмитрия Заозерского. Затаив злобу на его брата, Косого, и подозревая Шемяку, что тот заодно со своим братом, пытается заманить его в ловушку, Василий оковал Шемяку цепями и сослал в Коломну. Действие столь противное чести не могло быть оправдано подозрением в тайных враждебных умыслах Шемяки, еще не доказанных и весьма сомнительных.
  Наконец, в Ростовской области встретились неприятели: Косой предводительствовал Вятчанами и дружиною Шемяки, с Василием находились меньший брат Юрьевичей, Дмитрий Красный, Иоанн Можайский и князь Иоанн Баба, один из Друцких Владетелей, пришедший к нему с полком Литовских копейщиков.
  Готовились к битве; но Косой, считая обман дозволенною хитростью, требовал перемирия. Неосторожный Василий заключил оное и распустил воинов для собрания съестных припасов. Вдруг сделалась тревога: полки Вятские во всю прыть устремились к Московскому стану в надежде пленить Великого Князя, оставленного ратниками. Тут Василий оказал смелую решительность: уведомленный о быстром движении неприятеля, схватил трубу воинскую и, подав голос своим, не тронулся с места. В несколько минут стан наполнился людьми. Неприятель вместо оплошности, вместо изумления увидел пред собою блеск оружия и стройные ряды воинов, которые одним ударом смяли его, погнали, рассеяли. Несчастный Юрьевич, готовив плен Василию, сам попался к нему в руки. Воевода Борис Тоболин и князь Иоанн Баба настигли Косого в постыдном бегстве.
  Совершилось злодейство, о каком не слыхали в России: Василий дал повеление ослепить сего брата двоюродного. Чтобы успокоить совесть, он возвратил Шемяке свободу и города Удельные. В договорной грамоте, тогда написанной, Шемяка именует старшего брата недругом Великого Князя, обязываясь выдать все его имение, в особенности святые иконы и кресты, еще отцом их из Москвы увезенные, отказывается от Звенигорода, предоставляя себе полюбовно разделить с меньшим братом, Дмитрием Красным, другие области наследственные и данные ему Великим Князем в Угличе и Ржеве. Несчастный слепец жил после того 12 лет, в уединении, как бы забытый всеми и самыми единокровными братьями.
  
  * * *
  В сие время был основан знаменитый монастырь Соловецкий, на диком острове Белого моря, среди лесов и болот. Еще в 1429 году благочестивый Инок Савватий водрузил там крест и поставил уединенную келью, а Св. Зосима, чрез несколько лет, в 1436 году создал церковь Преображения, устроил общежительство и выходил в Новгороде жалованную грамоту на весь остров, данную ему от Архиепископа Ионы и тамошнего Правительства за восьмью свинцовыми печатями. Как в иных землях алчная любовь к корысти, так у нас Христианская любовь к тихой, безмолвной жизни расширяла пределы обитаемые, знаменуя крестом ужасные дотоле пустыни, неприступные для страстей человеческих.
  
  
  11-я СТУПЕНЬКА - со 2 марта 1437 года по 26 июля 1439-го - время появления неформального лидера, появление своего мировоззрения, своего уклада жизни, его внутренней духовной и идеологической подоплеки.
  
  С 1438 по1439 гг. внутреннее спокойствие Москвитян и всей России было тревожным из-за образовавшегося в это время великого искушения в важном деле церковном. О коем летописцы говорят весьма обстоятельно, и которое, на малое время, польстив властолюбию Рима, утвердило отцов наших в ненависти к Папам.
  
  Шесть лет по смерти Фотия Церковь наша сиротствовала без главы (1431-1437 гг.), от внутренних смятений Государства Московского. Сими обстоятельствами думал воспользоваться Митрополит Литовский, Герасим, и старался подчинить себе Епископов России, но без успеха. Он посвятил в Смоленске только Новгородского Архиепископа, Евфимия, другие не хотели иметь с ним никакого дела.
  Наконец Василий созвал Святителей и велел им назначить Митрополита: все единодушно выбрали знаменитого Иону, Архиерея Рязанского. "Таким образом - говорят Летописцы - исполнилось достопамятное слово блаженного Фотия, который, посетив однажды Симоновскую Обитель и видя там юного Инока, мирно спящего, с удивлением смотрел на его кроткое, величественное лицо, долго расспрашивал об нем Архимандрита и сказал, что сей юноша будет первым Святителем в земле Русской: то был Иона".
  Но предсказание исполнилось уже после, ибо Константинопольский Патриарх, еще до прибытия Ионы в Царьград, посвятил нам в Митрополиты Грека Исидора, родом из Фессалоники, славнейшего богослова, равно искусного в языке греческом и латинском, хитрого, гибкого, красноречивого.
  Исидор незадолго до сего времени был в Италии и снискал любовь Папы: вероятно даже, что он по согласию с ним домогался власти над Российскою Церковью, дабы тем лучше способствовать важным намерениям Рима. Об этом и пойдет речь.
  
  Супруг княжны Московской, Анны, Иоанн Палеолог, царствовал в Константинополе, которому непрестанно угрожали Турки. Лишенный едва ли не всех областей славной Державы своих предков - стесненный в столице и на берегах самого Босфора, видя знамена Амуратовы - сей Государь искал покровителя в Римском Первосвященнике, коего воля хотя уже не была законом для Государей Европы, однако ж могла еще действовать на их советы.
  Старец умный и честолюбивый, Евгений IV, сидел тогда на Апостольском престоле, и именем Св. Петра обещал Императору Иоанну воздвигнуть всю Европу на Турков, если Греки, мирно, беспристрастно рассмотрев догматы обеих Церквей, согласятся во мнениях с Латинскою, чтобы навеки успокоить совесть Христиан и быть единым стадом под началом единого Пастыря. Евгений требовал не безмолвной покорности, но торжественного прения: истина, объясненная противоречиями, долженствовала быть общим уставом Христианства.
  Император советовался с Патриархами. Еще древние предубеждения сильно отвращали их от духовного союза с надменным Римом, но Амурат II уже измерял оком Царьград как свою добычу, и предубеждения умолкли.
  Положили, да будет восьмой Собор Вселенский в Италии. Там, кроме Царя и знатнейшего Духовенства обеих Церквей, надлежало собраться всем Государям Европы в духе любви Христианской.
  Там Иоанн Палеолог, вступив с ними в братский союз единоверия, должен был убедительно представить им опасности своей Державы и Церкви православной, достучаться до их сердец именем Христа и Константина Великого: в успехе Папа не сомневался. Евгений ручался за оный и сделал еще более: взял на себя все расходы, коих требовало путешествие Императора и Духовенства Греческого в Италию, ибо Византия, некогда гордая и столь богатая, уже не стыдилась тогда жить милостынею иноплеменников!
  Вооруженные суда Евгения явились в пристани Царьграда: Император с братом своим, Дмитрием Деспотом, с Константинопольским Патриархом Иосифом и с семьюстами первейших сановников Греческой Церкви, славных ученостью или разумом, сели на оные 24 ноября 1437 года в присутствии бесчисленного множества людей, которые громогласно желали им, чтобы они возвратились с миром церковным и с воинством Крестоносцев для отражения неверных.
  
  Между тем Иона возвратился в свою Рязанскую Епархию, хотя бесполезно съездив в Грецию, но обласканный Царем и Патриархом, которые, отпуская его с честью, сказали ему: "Жалеем, что мы ускорили поставить Исидора, и торжественно обещаем тебе Российскую Митрополию, когда она вновь упразднится".
  За ним прибыл в Москву и новый Митрополит, не только именем, но и делом Иерарх всей России, ибо Герасима Смоленского уже не было. Свидригайло, господствуя над Литвою, в 1435 году сжег его на костре в Витебске, узнав, что он находился в тайных сношениях с Сигизмундом Кестутиевичем, врагом сего неистового сына Ольгердова.
  Задобренный ласковыми письмами Царя и Патриарха, Василий встретил Исидора со всеми знаками любви, дарил, угощал в Кремлевском дворце, но изумился, сведав, что Митрополит намерен ехать в Италию. Сладкоречивый Исидор доказывал важность будущего восьмого Собора и необходимость для России участвовать в оном. Пышные выражения не ослепили Василия. Напрасно ученый Грек описывал ему величие сонма, где Восток и Запад, устами своих Царей и Первосвятителей, изрекут неизменяемые правила Веры. Василий отвечал: "Отцы и деды наши не хотели слышать о соединении Законов Греческого и Римского, я сам не желаю сего. Но если мыслишь иначе, то иди, не запрещаю тебе. Помни только чистоту Веры нашей и принеси оную с собою!"
  Исидор клялся не изменять православию и в 1437 году, сентября 8, выехал из Москвы с Епископом Суздальским Аврамием, со многими духовными и светскими особами, коих число простиралось до ста.
  
  Когда Исидор в 1438 году прибыл в Феррару, там уже несколько месяцев ожидали его Император Иоанн и Папа как Главу Российской знаменитой Церкви, мужа ученейшего и друга Евгения. Кроме духовных сановников, Кардиналов, Митрополитов, Епископов, там находились Послы Трапезундские, Иверские, Арменские, Волошские, но, к удивлению Иоанна Палеолога, не было ни Императора Немецкого, ни других Венценосцев западных.
  Латинская Церковь представляла тогда жалостное зрелище раздора. Уже семь лет славный в истории Собор Базельский, действуя независимо и в противность Евгению, смеялся над его Буллами, давал законы в делах Веры, обещал искоренить злоупотребления духовной власти и преклонил к себе почти всех Государей Европейских, которые для того отказались участвовать в Итальянском Соборе.
  Однако ж заседания начались 10 января 1438 года с великой торжественностью в Ферраре, в церкви Св. Георгия, после долговременного спора между Императором Иоанном и Папою о местах: Евгений желал сидеть среди храма как глава Веры, Иоанн же хотел сам председательствовать, подобно Царю Константину во время собора Никейского. Решили тем, чтобы в средине церкви, против алтаря, лежало Евангелие, чтобы на правой стороне Папа занимал первое, возвышенное место между Католиками, а ниже его стоял трон для отсутствующего Императора Немецкого. Чтобы Царь Иоанн сидел на левой, также на троне, но далее Папы от алтаря.
  Надлежало им согласиться в четырех мнениях:
  1) об исхождении Св. Духа,
  2) о чистилище,
  3) о квасных просфорах,
  4) о первенстве Папы.
  
  С обеих сторон выбрали ораторов: Римляне - Кардиналов Альбергати, Иулиана, Епископа Родосского и других, Греки - трех Святителей, Марка Ефесского (мужа ревностного, велеречивого), Исидора Российского и юного Виссариона Никейского, славного ученостью и разумом, но излишне уклончевого в рассуждении догматов Веры.
  Пятнадцать раз сходились для прения о Св. Духе: наши единоверцы утверждали, что он исходит единственно от Отца, а Римляне прибавляли: и Сына, ставя в доказательство некоторые древние рукописи Святых Отцов, отвергаемые Греками как подложные.
  Умствовали, истощали все хитрости богословской Диалектики, и не могли согласиться в сей части Символа: выражение Filoque (лат. filioque - "и от сына" - добавление, сделанное Западной (Римской) Церковью в Никео-Цареградский Символ веры, IV века, в догмате Троицы: об исхождении Святого Духа не только от Бога-Отца, но "и от Сына") оставалось камнем преткновения. Уже Марк Ефесский гремел против Латинской ереси, и вместо духовного братства ежедневно усиливали дух раздора. Греки скучали в отдалении от домов своих и жаловались на худое содержание: Евгений также, не видя успеха, скучал бесполезными издержками и в конце зимы 1439 года уговорил Императора переехать во Флоренцию, будто бы опасаясь язвы в Ферраре, но в самом деле для того, что Флорентийцы дали ему немалую сумму денег за честь видеть Собор в их городе.
  
  Нельзя без умиления читать в Истории о последних тайных беседах Иоанна Палеолога, в коих сей несчастный Государь изливал всю душу свою пред Святителями Греческими и Вельможами, изображая с одной стороны любовь к Правоверию, а с другой бедствия Империи и надежду спасти ее посредством соединения Церквей.
  Митрополит Российский осуждал упрямство Марка Ефесского и других Святителей, говоря: "Лучше соединиться с Римлянами душою и сердцем, нежели без всякой пользы уехать отсюда: и куда поедем?"
  Виссарион еще убедительнее представлял жалостное состояние Империи.
  Наконец, по многим прениям, Греки уступили, и согласились,
  1) что Св. Дух исходит от Отца и Сына;
  2) что опресноки и квасной хлеб могут быть равно употребляемы в священнодействии;
  3) что души праведные блаженствуют на небесах, грешные страдают, а средние между теми и другими очищаются, или палимые огнем, или угнетаемые густым мраком, или волнуемые бурею, или терзаемые иным способом. Что все люди телесно воскреснут в День суда и явятся пред судилищем Христовым дать отчет в делах своих;
  4) что Папа есть Наместник Иисуса Христа и Глава Церкви; что Патриарх Константинопольский занимает вторую степень, и так далее.
  
  6 Июля 1439 года было последнее заседание Собора в Кафедральном храме Флорентийском, где обе Церкви совокупили торжественность и великолепие своих обрядов, чтобы тем сильнее действовать на сердца людей. В присутствии бесчисленного народа, между двумя рядами Папских телохранителей, вооруженных палицами, одетых в латы серебряные и держащих в одной руке пылающие свечи, Евгений служил обедню, гремела музыка Императорская, пели славу Вседержителя на языке Греческом и Латинском. Папа, воздев руки на небо, проливал слезы радости и, величественно благословив Царя, Князей, Епископов, чиновников Республики Флорентийской, велел Кардиналу Иулиану и Архиепископу Виссариону читать с амвона хартию соединения, написанную следующим образом:
  "Да веселятся небеса и земля! Разрушилось средостение между Восточною и Западною Церковию. Мир возвратился на краеугольный камень Христа. Два народа уже составляют единый, мрачное облако скорби и раздора исчезло, тихий свет вожделенного согласия сияет паки. Да, ликует мать наша, Церковь, видя чад своих, после долговременного разлучения, вновь совокупленных любовию. Да, благодарит Всемогущего, который осушил ее горькие об них слезы. А вы, верные сыны мира Христианского, благодарите мать вашу Церковь Кафолическую, за то, что Отцы Востока и Запада не устрашились опасностей пути дальнего и великодушно сносили труды, дабы присутствовать на сем святом Соборе и воскресить любовь, коея уже не было между Христианами".
  Следуют упомянутые статьи примирения и согласия в догматах Веры, подписанные Евгением, восемью Кардиналами, двумя Патриархами Латинскими (Иерусалимским и Градским), восемью Архиепископами, пятидесятью Епископами и другими сановниками. А от имени Греков - Императором, тремя Местоблюстителями престолов Патриарших (ибо Иосиф, Патриарх Константинопольский, скончался за несколько дней до того во Флоренции), семнадцатью Митрополитами, Архиепископами и всеми бывшими там Святителями, кроме одного Марка Ефесского, неумолимого старца, презрителя угроз и корысти. Сведав, что сей твердый муж не подписал хартии, Папа гневно воскликнул: "И так мы ничего не сделали!" - и требовал, чтобы Император или принудил его к согласию, или наказал как ослушника, но Марк тайным отъездом спасся от гонения.
  
  * * *
   Но вернемся к делам российским. Если в 1437 году внутри Московского владения было спокойно, то с новгородцами юный Государь имел тогда распрю. Раздор вышел из-за того, что те в самом начале его княжения посылали войско наказать Устюжан за их грабительство в Двинской земле, и взяли с сего города в окуп 50000 белок и шесть сороков соболей, к досаде Василия. Но он, не желая явной войны с ними, вызвался отдать им все родителем его захваченные Новгородские земли в уездах Бежецкого Верха, Волока Ламского, Вологды, с условием, чтобы и бояре их возвратили ему собственность Княжескую. Однако ж не исполнял обещания и не присылал дворян своих для развода земель, пока новгородцы не уступили ему черной дани, собираемой в Торжке.
  В договорной грамоте, написанной по сему случаю, именно сказано, что Великий Князь берет по новой гривне с четырех земледельцев, или с сохи, в которую впрягаются две лошади, а третья на подмогу. Что плуг и ладья считаются за две сохи: невод, лавка, кузница и чан кожевенный за одну, что земледельцы, работающие из половины, платят только за полсохи. Что наемники месячные, лавочники и старосты новгородские свободны от всякой дани. Что если кто, оставив свой двор, уйдет в господский или утаит соху, то платит за вину вдвое, и проч. Сей договор заключен был единственно на год, после чего новгородцы опять ссорились с Василием, смеясь над мнением тех людей, которые советовали им не раздражать Государей Московских.
  
  * * *
  Василий старался жить дружно с Ханом и по верному свидетельству грамот платил ему обыкновенную дань, вопреки некоторым Летописцам, сказывающим, что Царь Махмет, любя его, освободил Россию от всех налогов. Впадения Татар в Рязанские области не тревожили Москвитян, но перемена, случившаяся в Орде, нарушила спокойствие Великого Княжения. Махмет в 1437 году был изгнан из Улусов братом своим, Кичимом, искал убежища в России и занял Белев, город Литовский. Оказав некогда благодеяние Василию, он надеялся на его дружбу и крайне изумился, услышав, что Великий Князь приказывает ему немедленно удалиться от пределов Российских. Сей Хан, в самом изгнании гордый, не хотел повиноваться, имея у себя около трех тысяч воинов. Надлежало прибегнуть к оружию.
  Василий послал туда многочисленную рать, вверив оную братьям, Шемяке и Димитрию Красному, вождям столь недостойным, что они казались народу атаманами разбойников. От Москвы до Белева они не оставили ни одного селения в целости: везде грабили, отнимали скот, имение и нагружали возы добычею. Конец ответствовал началу. Приступив к Белеву, Московские Воеводы отвергли все мирные предложения Махмета, устрашенного их силою, и вогнали Татар в крепость, убив зятя Царева. На другой день Хан выслал трех князей для переговоров.
  "Отдаю в залог вам моего сына, Мамутека - велел он сказать нашим Полководцам - сделаю все, чего требуете. Когда же Бог возвратит мне царство, обязываюсь блюсти землю Русскую и не брать с вас никакой дани".
  Воеводы Московские не хотели ничего слушать. "И так смотрите!" - сказали князья Махметовы, возвысив голос и перстом показывая им на российских воинов, которые в ту минуту толпами бежали от городских стен, гонимые каким-то внезапным ужасом. Вся рать Московская дрогнула и с воплем устремилась в бегство: Шемяка и другие Князья также. Монголы едва верили глазам своим, наконец, поскакали за Россиянами, секли их, топтали и возвратились к Хану с вестью, что многочисленное войско Великокняжеское исчезло как дым.
  Успех столь блестящий не ослепил Махмета: сей благоразумный Хан предвидел, что ему, отрезанному от Улусов, нельзя удержаться в России и бороться с Василием. Он выступил из Белева и чрез землю Мордвы прошел в Болгарию, к тому месту, где находился древний Саинов Юрт, или Казань, в 1399 году опустошенная Россиянами. Около сорока лет сей город состоял единственно из развалин и хижин, где укрывалось несколько бедных семейств. Махмет, выбрав новое лучшее место, близ старой крепости построил новую, деревянную, и представил оную в убежище Болгарам, Черемисам, Монголам, которые жили там в непрестанной тревоге, ужасаемые частыми набегами Россиян. В несколько месяцев Казань наполнилась людьми. Из самой Золотой Орды, Астрахани, Азова и Тавриды стекались туда жители, признав Махмета Царем и защитником. Таким образом сей изгнанник Капчакский сделался возобновителем или истинным первоначальником Царства Казанского, основанного на развалинах древней Болгарии, Государства образованного и торгового. Монголы смешались в оном с Болгарами и составили один народ, коего остатки именуются ныне Татарами Казанскими и коего имя около ста лет приводило в трепет соседние области Российские. Уже в следующий год Махмет с легким войском явился под стенами Москвы, откуда Василий, боязливый, малодушный, бежал за Волгу, оставив в столице начальником Князя Юрия Патрикиевича Литовского. К счастию, Татары не имели сил овладеть оною: удовольствовались грабежом, сожгли Коломну и возвратились с добычею. Между тем в Большой, или Золотой, Орде господствовал брат Махметов, Кичим, среди опасностей, мятежей и внутренних неприятелей. Моголы, ослепленные безрассудною злобою, терзали друг друга, упиваясь собственною кровию. Первейший из Князей Ординских, именем Мансуп, погиб тогда от руки Хана Кичима.
  
  
  12-я СТУПЕНЬКА - с 26 июля 1439 года по 20 декабря 1441-го - период структуризации, время переосмысления мироустройства на всех уровнях - на бытовом, идеологическом и духовном, и приведение его к объективному, с точки зрения данного плана рассудка, рационально-утилитарному пониманию. Время жертвоприношения I степени, когда приносится в жертву то, что не жалко.
  
  Снова вернемся к событиям связанным с восьмым Вселенским Собором.
  Выгоды, приобретенные уступчивостью Греков, состояли для них в том, что Евгений дал им несколько тысяч флоринов, обязался прислать в Константинополь 300 воинов с двумя галерами для охранения сей столицы, и в случае нужды обещал Иоанну именем Государей Европейских гораздо сильнейшее вспоможение. Греки хотели еще, чтобы толпы богомольцев, ежегодно отправляясь из Европы морем в Палестину, всегда приставали в Царьграде для выгоды тамошних жителей: Папа включил и сию статью в договор. Наконец, с великою честью отпустил Императора, который, быв два года в отсутствии, возвратился в Грецию оплакать безвременную кончину своей юной супруги, Марии, и видеть общий мятеж Духовенства.
  Узнав происшедшее на Флорентийском Соборе, оно разделилось во мнениях. Некоторые хотели держаться его постановлений, другие, и большая часть, вопили, что истинная Церковь гибнет и что не Пастыри верные, но изменники, ослепленные златом Римским, заключили столь беззаконный, столь унизительный для Греков союз с Папою. Что один Марк Ефесский явил себя достойным служителем Христовым, и проч.
  Сии последние одержали верх. Вопреки Императору и новому Патриарху Митрофану, ревностному защитнику соединения, народ бежал их храмов, где священнодействовали их единомышленники, оглашенные еретиками, отступниками, так что несмотря на усилия Папы Евгения и преемника его, несмотря на явную, неминуемую гибель своего отечества, Греки захотели лучше умереть, нежели согласиться на исхождение Св. Духа от Сына, на опресноки и чистилище. Достопамятный пример твердости в богословских мнениях!
  Да и сомнительно было, чтобы папа мог тогда спасти Империю, если бы Восточная Церковь и покорилась его духовной власти. Века Крестовых ополчений миновали, ревностный дух Христианского братства уступил место малодушной политике в Европе. Каждый из Венценосцев имел свою особенную Государственную систему, искал пользы во вреде других и не доверял им. Немецкая земля, быв театром жестокой войны, произведенной расколом Яна Гуса, более и более слабела в долговременное, ничтожное царствование Фридерика III. Англия и Франция с величайшим усилием боролись между собою. Испания, еще разделенная, не простирала мыслей своих далее собственных ее пределов. Португалия занималась единственно мореплаванием и новыми открытиями в Африке, Италия церковными делами, торговлею и внутренними распрями. Дания и Швеция, бедные людьми и деньгами, соединялись на краткое время ко вреду обоюдному и, непрестанно опасаясь друг друга, не мешались в дела иных Держав Европейских. Только Венгрия и Польша несколько времени бодрствовали на берегах Дуная, изъявляя ревность противиться успехам Амуратова оружия; но Варнская битва, столь несчастная для Короля Владислава, надолго отвратила их от войны с мужественными Турками.
  Еще духовная власть сильно действовала над умами и в Советах государственных, но уже не имела прежнего единства. Мнимая божественность Пап исчезла: Соборы, Костницкий и Базельский, судили и низвергали их. Сии шумные сонмы Церковной Аристократии издали готовили падение духовной и совершенную независимость мирской власти. Иерархи разных земель уже разнились и в мыслях, во многих отношениях предпочитая особенные выгоды своих Государств Папиным. В сих обстоятельствах Европы мог ли Евгений ручаться за единодушие Венценосцев ее, чтобы сокрушить Оттоманскую Державу или погибнуть на берегах Воспора для спасения Византии? Устрашенные победами Амурата и Магомета II, Государи Западные трепетали в бездействии. Одним словом, Иоанн Палеолог не только не успел, но, по всем вероятностям, и не мог успеть в своем намерении, чтобы соединением двух Церквей отвратить конечную гибель Империи Греческой.
  
  Главные орудия сего мнимого соединения, Архиепископ Виссарион и Митрополит Исидор, были награждены от Папы Кардинальскими шапками: первый остался в Италии; второй с именем Легата Апостольского для всех земель северных отправился из Флоренции 6 сентября 1439 года, сел на корабль в Венеции, переехал Адриатическое море и чрез Далмацию и Кроатскую землю прибыл в столицу Венгрии, в Будин, откуда написал грамоты во все подведомственные ему Епархии Литовские, Российские, Ливонскую, изъясняясь таким образом:
  "Исидор, милостью Божией преосвященный Митрополит Киевский и всея Руси, Легат от ребра (a latere) Апостольского, всем и всякому Христианину вечное спасение, мир и благодать. Возвеселитесь ныне о Господе: Церковь Восточная и Римская навеки совокупились в древнее мирное единоначалие. Вы, добрые Христиане Церкви Константинопольской, Русь, Сербы, Волохи, и все верующие во Христа! Примите сие святое соединение с духовною радостью и честью. Будьте истинными братьями Христиан Римских. Един Бог, едина Вера: любовь и мир да обитают между вами! А вы, племена Латинские, также не уклоняйтесь от Греческих, признанных в Риме истинными Христианами: молитесь в их храмах, как они в ваших будут молиться. Исповедуйте грехи свои тем и другим Священникам без различия, от тех и других принимайте тело Христово, равно святое и в пресном и в кислом хлебе. Так уставила общая мать ваша, Церковь Кафолическая", и проч.
  Исидор спешил в Киев, где Духовенство встретило его как единственного Митрополита всех Российских Епархий, и весною 1440 году прибыл в Москву, с грамотою от Папы к Великому Князю. Евгений извещал его "о благословенном успехе Флорентийского Собора, славном в особенности для России: ибо Архипастырь ее более других способствовал оному".
  Письмо от начала до конца было ласково и скромно, Папа молил Василия быть милостивым к Исидору и давать ему те церковные оброки, коими издревле пользовались наши Митрополиты. Духовенство и народ с нетерпением ожидали своего Первосвятителя в Кремлевском храме Богоматери. Исидор явился окруженный многими сановниками: пред ним несли крест Латинский и три серебряные палицы. Россияне удивились сей новости, и еще более, когда Митрополит в Литургии помянул Евгения Папу, вместо Вселенских Патриархов. Когда же, по окончании службы, Диакон Исидоров, в стихаре и с орарем став на амвоне, велегласно прочитал грамоту Флорентийского Восьмого Собора, столь несогласную с древним учением нашей Церкви, тогда все, духовные и миряне, в изумлении смотрели друг на друга, не зная, что мыслить о слышанном. Имя Собора Вселенского, Царя Иоанна и согласие знатнейших православных Иерархов Греции, искони наших учителей, заграждали уста: безмолвствовали Епископы и Вельможи.
  
  В сем общем глубоком молчании раздался только один голос - Князя Великого. С юных лет зная твердо уставы Церкви и мнения Святых Отцов о Символе Веры, Василий увидел отступление Греков от ее правил, воспылал ревностью обличить беззаконие. Он вступил в прение с Исидором и торжественно наименовал его лжепастырем, губителем душ и еретиком. Затем призвал на совет Епископов, Бояр, искусных в книжном учении, и велел им основательно рассмотреть Флорентийскую Соборную грамоту.
  Все прославили ум Великого Князя. Святители и Вельможи сказали ему: "Государь! Мы дремали; ты един за всех бодрствовал, открыл истину, спас Веру: Митрополит отдал ее на злате Римскому Папе и возвратился к нам с ересью". Исидор силился доказать противное, но без успеха: Василий посадил его за стражу в Чудове монастыре, требуя, чтобы он раскаялся, отвергнув соединение с Латинскою Церковью. Таким образом хитрость, редкий дар слова и великий ум сего честолюбивого Грека, имев столь много действия на Флорентийском Соборе, где ученейшая Греция состязалась с Римом, оказались бессильными в Москве, быв побеждены здравым смыслом Великого Князя, уверенного, что перемены в Законе охлаждают сердечное усердие к оному и что неизменяемые догматы отцов лучше всяких новых мудрований.
  Узнав же, что Исидор чрез несколько месяцев тайно ушел из монастыря, благоразумный Василий не велел гнаться за ним, ибо не хотел употребить никаких жестоких мер против сего сверженного им Митрополита. Исидор, въехав в Россию гордо, пышно и величаво, бежал из нее как преступник, в страхе, чтобы Москвитяне не сожгли его под именем еретика на костре.
  
  Исидор благополучно достиг Рима с печальным известием о нашем упрямстве и в награду за свой ревностный подвиг занял одно из первых мест в Думе Кардиналов, еще именуясь Российским. А великий Князь, с согласия всех Епископов, вторично избрав Иону в Митрополиты, (в 1443 году) отправил боярина Полуехта в Константинополь с грамотою к Царю и Патриарху, в коей описывает всю историю нашего Христианства со времен Владимира и говорит далее:
  "По кончине блаженного Фотия земля Русская несколько лет оставалась без духовного Пастыря, волнуемая нашествием варваров и внутренним междоусобием. Наконец, мы послали к вам Епископа Рязанского, Иону, мужа от юных лет благочестивого и добродетельного, желая, да поставите его в Митрополиты, но вы или от замедления нашего, или следуя единственно прихоти самовластия, дали нам Исидора. Богу известно, что я долго колебался и мыслил отвергнуть его, но ласковая грамота Патриархова, моление посла вашего и сладкоречивое смирение Исидорово тронули мое сердце... Когда же он, вопреки своей клятве, изменил православию: тогда мы созвали боголюбивых Святителей нашей земли, да изберут нового достойнейшего Митрополита, как и прежде, в чрезвычайных случаях, у нас бывало. Но хотим соблюсти обряд древний: требуем твоего Царского согласия и Патриаршего благословения, уверяя вас, что никогда произвольно не отлучимся от Церкви Греческой, доколе стоит Держава Русская. И так ожидаем, что вы исполните мое прошение и не замедлите уведомить нас о вашем здравии, да возвеселимся духом ныне и присно и во веки веков. Аминь".
  Сей посол не доехал до Константинополя, ибо Василий приказал ему возвратиться, сведав тогда, как говорит летописец, совершенное отступление Императора Греческого от истинной Веры. С того времени Иона первенствовал, кажется, в делах нашей Церкви, хотя еще и не был торжественно признан ее Главою. А Епископы южной России снова имели особенного Митрополита, посвященного в Риме, именем Григория Болгарина, ученика Исидорова, вместе с ним ушедшего из Москвы. Они держались Флорентийского соединения, которое в Литве и в Польше доставило им все выгоды и преимущества Духовенства Латинского, подтвержденные в 1443 году указом Владислава III. Преемник Владиславов, Казимир, даже уговаривал Великого Князя признать Киевского Иерарха главою и Московских Епископов, представляя, как вероятно, что духовное единоначалие утвердит благословенный союз между северною и южною Россиею; но Святители наши предали Григория анафеме. Московская Митрополия осталась независимою, а Киевская подвластною Риму, будучи составлена из Епархий Брянской, Смоленской, Перемышльской, Туровской, Луцкой, Владимирской, Полоцкой, Хельмской и Галицкой.
  
  Такие следствия имел славный Собор Флорентийский. Еще несколько лет защитники и противники его писали, спорили, опровергали друг друга; наконец бедствие, постигшее Константинополь, пресекло и споры и долговременные усилия властолюбивого Рима для подчинения себе Византийской Церкви. Духовенство же Московское, отвергнув соблазн, тем более укрепилось в Догматах Православия.
  
  * * *
  Уже осенью в 1441 году открылась новая вражда между Великим Князем и Димитрием Шемякою. Тот, сведав о приближении Московского войска к Угличу, бежал в Новгородскую область и, собрав несколько тысяч бродяг, вместе с Князем Александром Черторижским, выехавшим к нему из Литвы, внезапно подступил к Москве. Хотя Игумен Троицкий, Зиновий, примирил их; но Шемяка, боясь Василия, дал знать новгородцам, что желает навсегда к ним переселиться. Они гордо сказали: "Да будет, Князь, твоя воля! Если хочешь к нам, мы тебе рады; если не хочешь, как тебе угодно". Сей ответ или не полюбился ему, или тогдашние обстоятельства Новгорода отвратили его от намерения искать там убежища: Шемяка остался в своем Уделе.
  
  * * *
  Летописцы повествуют, что внезапное обрушение церкви Св. Иоанна наполнило сердца ужасом, предвестив близкое падение Новгорода. Гораздо благоразумнее можно было искать сего предвестия в его нетвердой политической системе, особенно в возрастающей силе Великих Князей, которые более и более уверялись, что он под личиною гордости, основанной на древних воспоминаниях, скрывает свою настоящую слабость. Только постоянные опасности Государства Московского, со стороны Монголов и Литвы, не дозволяли преемникам Иоанна Калиты, заняться покорением сей народной Державы, которую они старались только обирать, зная богатство ее купцов.
  Так поступил и Василий: зимою в конце 1440 года двинулся с войском к Новгороду и на пути заключил с ним мир, взяв 8000 рублей. Между тем псковитяне, служа Великому Князю, успели разорить несколько селений в областях Новгородских, а Заволочане в Московской.
  В год 1440, января 22, родился у Василия сын, Иоанн, коему провидение, сверх многих великих дел, назначило сокрушить Новгород. Пишут, что новгородский добродетельный старец, именем Мисаил, в час Иоаннова рождения пришел к Архиепископу Евфимию и сказал: "Днесь Великий Князь торжествует: Господь даровал ему наследника. Зрю младенца, ознаменованного величием: се Игумен Троицкой Обители, Зиновий, крестит его, именуя Иоанном! Слава Москве: Иоанн победит Князей и народы. Но горе нашей отчизне: Новгород падет к ногам Иоанновым и не восстанет!"
  
  
  После несчастного приступа к Белеву Василий не мог иметь доверенности ни к усердию, ни к чести сыновей Юриевых, Шемяки и Димитрия Красного; однако ж в 1440 году возобновил дружественный союз с ними на прежних условиях: то есть оставил их мирно господствовать в отцовском Уделе и пользоваться частью Московских доходов. Меньший брат, Димитрий, скоро умер в Галиче, достопамятный единственно наружною красотой и странными обстоятельствами своей кончины. Он лишился слуха, вкуса и сна; хотел причаститься Святых Таин и долго не мог, ибо кровь непрестанно лила у него из носу. Ему заткнули ноздри, чтобы дать причастие. Дмитрий успокоился, требовал пищи, вина; заснул - и казался мертвым. Бояре оплакали князя, закрыли одеялом, выпили по нескольку стаканов крепкого меду и сами легли спать на лавках в той же горнице. Вдруг мнимый мертвец скинул с себя одеяло и, не открывая глаз, начал петь стихиры. Все оцепенели от ужаса. Разнесся слух о сем чуде: дворец наполнился любопытными. Целые три дня князь пел и говорил о душеспасительных предметах, узнавал людей, но не слыхал ничего, наконец действительно умер с именем Святого: ибо, как сказывают летописцы - тело его, чрез 23 дня открытое для погребения в Московском соборе Архангела Михаила, казалось живым, без всяких знаков тления и без синеты.
  Шемяка наследовал Удел Красного и еще несколько времени жил мирно с великим Князем.
  
  
  13-я СТУПЕНЬКА - с 20 декабря 1441 года по 14 мая 1444-го - время создания единого организма с централизованной системой управления всеми его органами.
  
  Новгород, волнуемый внутри, угрожаемый извне, не имел ни твердого правления, ни ясной политической системы. В 1442 году народ, без всякого доказательства обвиняя многих людей в поджигательстве, жег их на кострах, топил в Волхове, побивал каменьями. Худые урожаи и десятилетняя дороговизна приводили граждан в отчаяние. Одни бежали от голода в Литву, или в землю Немецкую, или во Псков, другие из хлеба шли в рабство к купцам Магометанской и Жидовской Веры. Не было правды ни в судах, ни во граде. Восстали ябедники, лжесвидетели, грабители, старейшины утратили честь свою, и новгородцы сделались поруганием для соседей.
  К сим народным бедствиям присоединились внешние опасности. Слабая Держава может существовать только союзом с сильными: ослепленный Новгород досаждал всем и не имел друзей. Один из князей Суздальских, Василий Юрьевич, внук Кирдяпин и наследственный враг Москвы, был ласково принят новгородцами и начальствовал у них в Яме. К неудовольствию же Великого Князя они вызвали из Литвы внука Ольгердова, Иоанна Владмировича, и дали ему свои пригороды в угодность Казимиру; между тем не угодили и последнему. Казимир хотел, чтобы они взяли от него наместников в свою столицу и явно отделились от Василия Василиевича. Новгородцы, еще не расположенные изменить Русскому отечеству, посмеялись над властолюбием Казимира, отпустили Иоанна в Литву и вторично приняли к себе Лугвениева сына, Юрия, бывшего в Москве.
  Тщетно Псковитяне искали их дружбы и давали им пример благоразумия, стараясь быть в тесной связи с Москвою, которая должна была рано или поздно спасти северо-западную Россию от хищности иноплеменников. Князья - иногда Российские, иногда Литовские - начальствовали во Пскове, но всегда именем Великого Князя, с его согласия, и присягали в верности сперва ему, а потом народу. Следуя иным правилам, новгородцы видели в гражданах сей области уже не братьев, а слуг Московских и своих партнеров в выгодах Немецкой торговли. Те и другие воевали, мирились, заключали договоры, особенно с Державами иноземными, не думая о благе общем. Новгородцы в 1442 году взяли всех Немецких купцов под стражу: псковитяне дружелюбно торговали с Ганзою.
  В Шведской Финляндии властвовал тогда Государственный Маршал, Карл Кнутсон. Получив ее в Удел от Верховного совета и Короля: он жил в Выборге и, стараясь ничем не оскорблять новгородцев, злобился на Псковитян, которые повесили несколько чухонцев за воровство в земле своей:, мстил им, без объявления войны брал людей в плен и требовал окупа. В 1443 году Магистр Ливонского Ордена, Финке фон Оберберген, возобновил мир с областью Псковскою на 10 лет и был неприятелем новгородцев: сжег предместие Ямы и велел сказать им как бы в насмешку, что не он, а Герцог Клевский из заморья воюет Россию.
  
  Так сказано в нашей летописи: бумаги Немецкого Ордена, хранящиеся в древнем Кенигсбергском Архиве, объясняют для нас сей предлог войны с ее достопамятными обстоятельствами. Еще в 1438 году великий Магистр Немецкий писал к Новгородскому князю Юрию, чтобы он благосклонно принял юного Принца Клевского, Эбергарда, едущего в Палестину через Россию, и доставил ему все способы для пути безопасного, но Эбергард возвратился в Ригу с жалобами на оскорбления, кои он претерпел в Новгородской земле. Рыцари за него вступились и собрали войско, которое будто бы само собою, без их ведома, начало неприятельские действия. Финке уверял, что Орден желает единственно удовлетворения за обиду Принца Кдевского и за многие другие, сделанные Немцам беспокойными, наглыми россиянами, любящими отнимать чужое и жаловаться.
  Великий Герцог Литовский, Казимир, был между ними посредником, величаясь именем Государя новгородцев, единственно потому, что они со времен Гедиминовых принимали к себе Литовских Князей в областные начальники, но Финке, благосклонно встретив Казимировых послов, не устыдился взять под стражу новгородского, даже ограбил его и выслал нагого из Ливонии.
  Раздраженные новгородцы опустошили Ливонские селения за Нарвою, Немцы землю Водскую, берега Ижоры и Невы, опять приступили к Яме и хотели пушками разрушить ее стены, но через пять дней сняли осаду. Немецкие летописцы прибавляют, что Россияне заманили Магистра в какое-то ущелье и побили у него множество воинов, что он, желая отметить им новым впадением в их пределы, возвратился с новою неудачею и стыдом.
  
  * * *
  Гораздо более важные происшествия происходили в Московском великом княжении. Смерть Витовта, деда, опекуна Василиева, уничтожив связь притворного дружества между Литвою и нашим Государством, возобновила их естественную взаимную ненависть друг к другу, еще усиленную раздором церковным. Неприятели Казимировы искали убежища в Москве: сын Лугвениев, князь Юрий, выехав из Новгорода и захватив Смоленск, Полоцк, Витебск, но будучи не в силах противиться Казимиру, бежал к Великому Князю. Однако ж войны не было до 1444 года: в сие время, зимою, Василий послал двух служащих ему Царевичей Монгольских на Брянск и Вязьму. Нечаянность их впадения благоприятствовала успеху, если можно назвать успехом грабеж и кровопролитие бесполезное: Татары и Москвитяне опустошили села и города почти до Смоленска.
  Явились мстители: 7000 Литовцев, под предводительством семи панов, разорили беззащитные окрестности Козельска, Калуги, Можайска, Вереи. Собралось несколько сот Россиян под начальством воевод Можайского, Верейского и Боровского: презирая многочисленность неприятеля, они смело ударили на Казимировых панов в Суходрове и были разбиты. Впрочем, Литовцы, не взяв ни одного города, удалились с пленниками.
  
  Великий Князь не мог отразить их для того, что имел дело с другим неприятелем. Царевич Золотой Орды, именем Мустафа, желая добычи, вступил в Рязанскую область, пленил множество безоружных людей и, взяв за них окуп, ушел, но скоро опять возвратился к Переславлю, требуя уже не денег, а только убежища. Настала зима необыкновенно холодная, с глубокими снегами, жестокими морозами и вьюгами: Татары не могли достигнуть Улусов, лишились коней и сами умирали в поле.
  Граждане переславские, не смея отказать им, впустили их в свои жилища, однако ж ненадолго, ибо Василий послал Князя Оболенского с Московскою дружиною и с Мордвою выгнать Царевича из наших пределов. Мустафа, равно опасаясь и жителей и рати Великокняжеской, по требованию первых вышел из города, стал на берегах речки Листани и спокойно ожидал неприятелей. С одной стороны наступили на него Воеводы Московские с конницею и пехотою, вооруженною ослопами, или палицами, топорами и рогатинами, с другой Рязанские Казаки и Мордва на лыжах, с сулицами, копьями и саблями. Татары, цепенея от сильного холода, не могли стрелять из луков и, несмотря на свою малочисленность, смело пустились в ручной бой. Они, конечно, не имели средства спастись бегством, но от них зависело отдаться в плен без кровопролития. Мустафа не хотел слышать о таком стыде и бился до изнурения последних сил. Никогда Татары не изъявляли превосходнейшего мужества, одушевленные словами и примером начальника, резались как исступленные и бросались грудью на копья. Мустафа пал героем, доказав, что кровь Чингисова и Тамерланова еще не совсем застыла в сердце Монголов. Другие также легли на месте, пленниками были одни раненые, и победители, к чести своей, завидовали славе побежденных.
  Чрез некоторое время Татары Золотой Орды, желая, отмстить за Мустафу, воевали области Рязанские и Мордовские, но не сделали ничего важного.
  
  Неприятель опаснейший явился с другой стороны, Царь Казанский, Улу-Махмет, взял старый Новгород Нижний, оставленный без защиты, и шел к Мурому.
  Великий Князь собрал войско: Шемяка, Иоанн Андреевич Можайский, брат его Михаил Верейский и Василий Ярославич Боровский, внук Владмира Храброго, находились под Московскими знаменами. Махмет отступил: передовой отряд наш разбил Татар близ Мурома, Гороховца и в других местах. Не желая во время тогдашних зимних холодов гнаться за Царем, великий Князь возвратился в столицу.
  Весною пришла весть, что Махмет осадил Нижний Новгород, послав двух сыновей, Мамутека и Ягупа, к Суздалю. Уже полки были распущены: надлежало вновь собирать их. Василий Васильевич с одною Московскою ратью пришел в Юрьев, где встретили его Воеводы Нижегородские. Долго терпев недостаток в хлебе, они зажгли крепость и ночью бежали оттуда. Чрез несколько дней присоединились к Москвитянам Князья Можайский, Верейский и Боровский, но с малым числом ратников. Шемяка обманул Василия: сам не поехал и не дал ему ни одного воина, а Царевич Бердата, друг и слуга Россиян, еще оставался позади.
  Великий Князь расположился станом близ Суздали, на реке Каменке: слыша, что неприятель идет, воины оделись в латы и, подняв знамена, изготовились к битве, но не дождавшись Монголов, возвратились в стан. Василий ужинал и пил с князьями до полуночи, а в следующий день, по восхождении солнца отслушав Заутреню, снова лег спать. Тут узнали о переправе неприятеля через реку Нерль, сделалась общая тревога. Великий Князь, схватив оружие, выскочил из шатра и, в несколько минут устроив рать, бодро повел оную вперед, при звуке труб, с распущенными хоругвями. Но сие шумное ополчение, предводимое внуками Донского и Владимира Храброго, состояло не более как из 1500 Россиян, если верить летописцу. Силы Государства Московского не уменьшились, только Василий не умел подражать деду и словом творить многочисленные воинства; земля оскудела не людьми, но умом Правителей.
  Впрочем, сия горсть людей казалась сонмом Героев, текущих к верной победе. Князья и воины не уважали татар, видели их превосходную силу и, вопреки благоразумию, схватились с ними на чистом поле близ монастыря Евфимиева. Неприятель был вдвое многочисленнее, однако ж Россияне первым ударом обратили его в бегство, может быть, притворное, он хотел, чтобы наше войско расстроилось. По крайней мере так случилось: Москвитяне, видя тыл неприятельской рати, устремились за нею без всякого порядка, всякий хотел единственно добычи, кто обдирал мертвых, кто без памяти скакал вперед, чтобы догнать обоз Царевичей или брать пленников. Татары вдруг остановились, поворотили коней и со всех сторон окружили мнимых победителей, рассеянных, изумленных. Еще Князья наши старались восстановить битву, сражались толпы с толпами, воин с воином, долго, упорно; везде число одолело, и Россияне, положив на месте 500 Монголов, были истреблены. Сам Великий Князь, личным мужеством заслужив похвалу - имея простреленную руку, несколько пальцев отсеченных, тринадцать ран на голове, плечи и грудь синие от ударов - отдался в плен вместе с Михаилом Верейским и знатнейшими боярами.
  Иоанн Можайский, оглушенный сильным ударом, лежал на земле: оруженосцы посадили его на другого коня и спасли. Василий Ярославич Боровский также ушел; но весьма немногие имели сие счастье. Смерть или неволя были жребием остальных. Татары выжгли еще несколько сел, два дня отдыхали в монастыре Евфимиеве и, сняв там с несчастного Василия златые кресты, послали оные в Москву, к его матери и к супруге, в знак своей победы.
  
  
  14-я СТУПЕНЬКА - с 14 мая 1444 года по 8 октября 1446-го - время, когда обостряется сверх чувствительность, которая позволяет прочувствовать ситуацию изнутри. В связи с чем, проявляется своеволие и свободомыслие, время отрицания всех авторитетов.
  
  Столица наша затрепетала от сей вести: Двор и народ вопили. Москва видала ее Государей в злосчастии и в бегстве, но никогда не видала в плену. Ужас господствовал повсюду.
  Новое бедствие довершило жалостную судьбу Москвитян и пришельцев: ночью сделался пожар внутри Кремля, столь жестокий, что не осталось ни одного деревянного здания в целости. Каменные церкви и стены в разных местах упали, сгорело около трех тысяч человек и множество всякого имения.
  Мать и супруга Великого Князя с боярами спешили удалиться от сего ужасного пепелища: они уехали в Ростов, предав народ отчаянию в жертву. Не было ни Государя, ни правления, ни столицы. Кто мог, бежал, но многие не знали, где найти пристанище, и не хотели пускать других. Чернь в шумном совете положила укрепить город: избрали Властителей, запретили бегство, ослушников наказывали и вязали, починили городские ворота и стены, начали строить и жилища. Одним словом, народ сам собою восстановил и порядок из безначалия, и Москву из пепла, надеясь, что Бог возвратит ей и Государя.
  Между тем, пользуясь ее сиротством и несчастием, хищный князь Борис Александрович Тверской прислал воевод своих разграбить в Торжке все имение купцов Московских.
  
  Несмотря на пороки или недостатки Василия, Россияне Великого Княжения видели в нем единственно о законного Властителя и хотели быть ему верными: плен его казался им тогда главным бедствием.
  Царевичи татарские, хотя и победители, вместо намерения идти к Москве - чего она в безрассудном страхе ожидала - мыслили единственно как можно скорее удалиться с добычею и с важным пленником, имея столь мало войска. От Суздаля они пришли к Владимиру, но только погрозив жителям, через Муром возвратились к отцу в Нижний. Сам Махмет опасался Россиян и не рассудил за благо остаться в наших пределах, зная расположение Шемяки, отправил к нему посла, именем Бигича, с дружескими уверениями, а сам отступил к Курмышу, взяв с собою Великого Князя и Михаила Верейского.
  
  Шемяка радовался бедствию Василия, которое удовлетворяло его властолюбию и ненависти к сему злосчастному пленнику. Он принял Царского Мурзу с величайшею ласкою: угостил и послал с ним к Махмету дьяка Федора Дубенского для окончания договоров. Дело шло о том, чтобы Василию быть в вечной неволе, а Шемяке Великим Князем под верховною властию Царя Казанского.
  Но Махмет, долго не имея вести о Бигиче, вообразил или поверил слуху, что Шемяка убил его и хочет господствовать в России независимо. Еще и другое обстоятельство могло способствовать счастливой перемене в судьбе Василия. Один из князей Болгарских или Монгольских, именем Либей, завладел тогда Казанью (после он был умерщвлен сыном Ханским, Мамутеком). Желая скорее возвратиться в Болгарию, Царь советовался с ближними, призвал Великого Князя и с ласкою объявил ему свободу, требуя от него единственно умеренного окупа и благодарности. Василий, прославив милость Неба и Царскую, выехал из Курмыша с Князем Михаилом, с Боярами и со многими послами Татарскими, коим надлежало проводить его до столицы, отправил гонца в Москву к Великим Княгиням и сам вслед за ним спешил в любезное отечество. Между тем дьяк Шемякин и Мурза Бигич плыли Окою от Мурома к Нижнему, услышав о свободе Великого Князя, они возвратились от Дудина монастыря в Муром, где наместник, князь Оболенский, взял Бигича под стражу.
  
  В тот самый день, когда Царь отпустил Василия в Россию - 1 октября 1445 года - Москва испытала один из главных естественных ужасов, весьма необыкновенный для стран северных: землетрясение. В шестом часу ночи поколебался весь город, Кремль и посад, дома и церкви, но движение было тихо и непродолжительно. Многие спали и не чувствовали оного, другие обеспамятели от страха, думая, что земля отверзает недра свои для поглощения Москвы. Несколько дней ни о чем ином не говорили в домах и на Красной площади, считали сей феномен предтечею каких-нибудь новых государственных бедствий и тем более обрадовались нечаянному известию о прибытии Великого Князя. Не только в столице, но и во всех городах, в самых хижинах сельских добрые подданные веселились, как в день Светлого Праздника, и спешили издалека видеть Государя.
  В Переславле нашел Василий мать, супругу, сыновей своих, многих Князей, Бояр, детей Боярских и вообще столько ратных людей, что мог бы смело идти с ними на сильнейшего из врагов России. Сия усердная, великолепная встреча напомнила величие Героя Дмитрия, приветствуемого народом после Донской битвы: дед пленял Россиян славою, внук трогал сердца своим несчастием и неожидаемым спасением.
  Но Василий 17 ноября с горестью въехал в столицу, медленно возникающую из пепла, вместо улиц и зданий видел пустыри. Сам не имея дворца, жил несколько времени за городом в доме своей матери, на Ваганкове, занял в Кремле двор Князя Литовского, Юрия Патрикиевича.
  
  Еще мера зол, предназначенных судьбою сему Великому Князю, не исполнилась: ему надлежало испытать лютейшее, в доказательство, что и на самой земле бывает возмездие по делам каждого.
  Опасаясь Василия, Дмитрий Шемяка бежал в Углич, но с намерением погубить неосторожного врага своего, который, еще не ведая тогда всей его злобы и поверив ложному смирению, новою договорною грамотою утвердил с ним мир. Дмитрий вступил в тайную связь с Иоанном Можайским, князем слабым, жестокосердным, легкомысленным, и без труда уверил его, что Василий будто бы клятвенно обещал все Государство Московское Царю Махмету, а сам намерен властвовать в Твери. Скоро пристал к ним и Борис Тверской, обманутый сим вымыслом и страшась лишиться княжения. Главными их наушниками и подстрекателями были мятежные бояре умершего Константина Дмитриевича, завистники бояр Великокняжеских; сыскались изменники и в Москве, которые взяли сторону Шемяки, вообще нелюбимого: в числе их находились Боярин Иван Старков, несколько купцов, дворян, даже Иноков. Умыслили не войну, а предательство; положили нечаянно овладеть столицею и схватить Великого Князя, наблюдали все его движения и ждали удобного случая.
   В 1446 году Василий, следуя обычаю отца и деда, поехал молиться в Троицкую Обитель, славную добродетелями и мощами Св. Сергия, взяв с собою двух сыновей с малым числом придворных. Заговорщики немедленно дали о том весть Шемяке и князю Можайскому, Иоанну, которые были в Рузе, имея в готовности целый полк вооруженных людей. Февраля 12 ночью они пришли к Кремлю, где царствовала глубокая тишина; никто не мыслил о неприятеле, все спали, бодрствовали только изменники и без шума отворили им ворота. Князья вступили в город, вломились во дворец, захватили мать, супругу, казну Васильеву, многих верных бояр, опустошив их дома, одним словом, взяли Москву. В ту же самую ночь Шемяка послал Иоанна Можайского с воинами к Троицкой Лавре.
  
  Великий Князь, ничего не зная, слушал обедню у гроба Св. Сергия. Вдруг вбегает в церковь один дворянин, именем Бунко, и сказывает о происшедшем. Василий не верит. Сей дворянин служил прежде ему, а после отъехал к Шемяке, и тем более казался вестником ненадежным.
  Василий выгнал Бунка из монастыря, но одумался и послал несколько человек занять гору на Московской дороге. Передовые воины Иоанновы, увидев сих людей, известили о том своего князя: он велел закрыть 40 или 50 саней циновками и, спрятав под ними ратников, отправил их к горе. Стражи Васильевы дремали, не веря слуху о неприятеле, и спокойно глядели на мнимый обоз, который, тихо взъехав на гору, остановился: циновки слетели с саней, явились воины и схватили оплошную стражу. Тогда - уверенные, что жертва в их руках - они сели на коней и пустились во всю прыть к селу Клементьевскому.
  Уже Василий не мог сомневаться в опасности, собственными глазами видя скачущих всадников. Он побежал на конюшенный двор и стал требовать лошадей, но не нашел ничего готового. Все люди были в изумлении от ужаса, не знали, что говорят и делают. Уже всадники пред вратами монастырскими. Великий Князь ищет убежища в церкви: пономарь, впустив его, запирает двери. Чрез несколько минут монастырь наполнился людьми вооруженными: сам Иоанн Можайский подъехал на коне к церкви и спрашивал, где Великий Князь?
  Взяв с гроба Сергиева икону Богоматери, Василий отпер южные ворота церковные, встретил Иоанна и сказал ему: "Брат и друг мой! Животворящим Крестом и сею иконою, в сей церкви, над сим гробом преподобного Сергия клялись мы в любви и верности взаимной, а что теперь делается надо мною, не понимаю".
  Иоанн отвечал: "Государь! если захотим тебе зла, да будет и нам зло. Нет, желаем единственно добра Христианству и поступаем так с намерением устрашить Махметовых слуг, пришедших с тобою, чтобы они уменьшили твой откуп". Великий Князь поставил икону на ее место, пал ниц пред ракою Св. Сергия и начал молиться громогласно, с таким умилением, с таким жаром, что самые злодеи его не могли от слез удержаться. А Князь Иоанн, кивнув головою пред образами, спешил выйти из церкви и тихо сказал боярину Шемякину, Никите: "Возьми его!"
  Василий встал и спросил: "Где брат мой, Иоанн?"
  Ты пленник Великого Князя, Дмитрия Юрьевича, отвечал Никита, схватив его за руки. "Да будет воля Божия!" - сказал Василий.
  Жестокий Вельможа посадил несчастного Князя в голые сани вместе с каким-то Монахом и повез в столицу, а Московских Бояр всех оковали цепями, других же слуг Великокняжеских ограбили и пустили нагих.
  
  На другой день привезли Василия в Москву прямо на двор к Шемяке, который жил в ином доме. На четвертый день 16 Февраля, ночью, ослепили Великого Князя, от имени Дмитрия Юрьевича, Иоанна Можайского и Бориса Тверского, которые велели ему сказать: "Для чего любишь Татар и даешь им Русские города в кормление? Для чего серебром и золотом Христианским осыпаешь неверных? Для чего изнуряешь народ податями? Для чего ослепил ты брата нашего, Василия Косого?"
  Вместе с супругою отправили Великого Князя в Углич, а мать его Софию в Чухлому. Сыновья же Василиевы, Иоанн и Юрий, под защитою своей невинности спаслись от гонителей: пестуны сокрыли их в монастыре и ночью уехали с ними к князю Ряполовскому, Ивану, в село Боярово, недалеко от Юрьева. Сей Верный князь с двумя братьями, Симеоном и Димитрием, вооружился, собрал людей, сколько мог, и повез младенцев, надежду России, в Муром, укрепленный и безопаснейший других городов.
  
  Ужас господствовал в Великом Княжении. Оплакивали судьбу Василия, гнушались Шемякою. Князь Боровский, Василий Ярославич, брат Великой Княгини Марии, не хотел остаться в России после такого злодеяния, отъехал в Литовскую землю, где Казимир дал ему в Удел Брянск, Гомель, Стародуб и Мстиславль. Но дворяне Московские, хотя и с печальным сердцем, присягнули Дмитрию Шемяке, все, кроме одного, именем Федора Басенка, торжественно объявившего, что не будет служить варвару и хищнику. Дмитрий велел оковать его: Басенок ушел из темницы в Литву со многими единомышленниками к Василию Ярославичу, который сделал его и князя Симеона Ивановича Оболенского начальниками в Брянске.
  Шемяка, приняв на себя имя Великого Князя, отдал Суздаль презрительному сподвижнику своему, Иоанну Можайскому. Но скоро взял у него назад сию область и вследствие письменного договора уступил, вместе с Нижним, с Городцом и даже с Вяткою, как законную наследственную собственность. Внукам Кирдяпиным, Василию и Феодору Юрьевичам, то есть бессмысленно хотел уничтожить полезное дело Василия I, присоединившего древнее Суздальское Княжение к Москве.
  В договорной грамоте Шемяка, предоставив себе единственно честь старейшинства, соглашается, чтобы Юрьевичи, подобно их прадеду Дмитрию Константиновичу, тестю Донского, господствовали независимо и сами управлялись с Ордою. Обе стороны равно обязываются не входить ни в какие особенные переговоры с несчастным слепцом Василием. Села и земли, купленные Московскими Боярами вокруг Суздаля, Городца, Нижнего, долженствовали безденежно возвратиться к прежним владельцам, и проч. Что заставило Шемяку быть столь благосклонным к двум изгнанникам, которые, не хотев служить Василию Темному, скитались по России из места в место? Он боялся народной ненависти и малодушно искал опоры в сих братьях, из коих старший, служа Новгороду, отличился в битве с Немцами и славился храбростью. Не имея ни совести, ни правил чести, ни благоразумной системы Государственной, Шемяка в краткое время своего владычества усилил привязанность Москвитян к Василию и, в самых гражданских делах попирая ногами справедливость, древние уставы, здравый смысл, оставил навеки память своих беззаконий в народной пословице о суде Шемякине, доныне употребительной.
  
  Шемяка боялся младенцев Великокняжеских, хранимых в Муроме Князьями Ряполовскими, верными Боярами и малочисленною воинскою дружиною, но не хотел употребить насилия: призвал в Москву Рязанского Епископа Иону и сказал ему: "Муж Святый! обещаю доставить тебе сан Митрополита, но прошу твоей услуги. Иди в свою Епископию, в город Муром, возьми детей Великого Князя на свою епитрахиль и привези ко мне. Я готов на всякую милость, выпущу отца их, дам им Удел богатый, да господствуют в оном и живут в изобилии".
  Иона, не сомневаясь в его искренности, отправился в Муром и ревностно старался успеть в Дмитриевом поручении. Бояре колебались и потребовали клятвы от Ионы и привели младенцев в храм Богоматери, где Епископ, отпев молебен, торжественно принял их с церковной пелены на свою епитрахиль, в удостоверение, что Дмитрий не сделает им ни малейшего зла. Князья Ряполовские и друзья их, успокоенные обрядом священным, сами поехали с драгоценным залогом к Шемяке, бывшему тогда в Переславле. Сей лицемер плакал будто бы от умиления: ласкал, целовал юных невинных племянников, угостил обедом и дарами, а на третий день отправил с тем же Ионою к отцу в Углич. Иона возвратился в Москву и занял дом Митрополитский, но Василий и семейство его остались под стражею. Шемяка не исполнил обета.
  
  Сие вероломство изумило бояр: добрые князья Ряполовские были в отчаянии. "Не дадим веселиться злобе", - сказали они и решились низвергнуть Димитрия. К ним пристали князь Иван Стрига-Оболенский, вельможа Ощера и многие дети боярские. Условились с разных сторон идти к Угличу, в один день и час явиться под его стенами, овладеть городом, освободить Василия.
  Заговор не имел совершенного успеха; однако ж произвел счастливое действие. Узнав намерение Ряполовских, тайно выехавших из Москвы, Дмитрий отправил воеводу своего вдогонку за ними, но сии мужественные витязи разбили дружину Шемякину и видя, что умысел их открылся, поехали в Литву к Василию Ярославичу Боровскому, чтобы вместе с ним взять меры в пользу Великого Князя. Они проложили туда путь всем их многочисленным единомышленникам, из столицы и других городов люди бежали в Малороссию, проклиная Шемяку, который трепетал в Московском дворце, ежедневно получая вести о всеобщем негодовании народа.
  Призвав Епископов, он советовался с ними и с князем Иоанном Можайским, освободить ли Василия? чего неотступно требовал Иона, говоря ему: "Ты нарушил устав правды; ввел меня в грех, постыдил мою старость. Бог накажет тебя, если не выпустишь Великого Князя с семейством и не дашь им обещанного Удела. Можешь ли опасаться слепца и невинных младенцев? Возьми клятву с Василия, а нас Епископов во свидетели, что он никогда не будет врагом твоим".
  Шемяка долго размышлял; наконец согласился. Должны ли вероломные надеяться на верность обманутых ими? Но злодеи, освобождая себя от уз нравственности, мыслят, что не всем дана сила попирать ногами святыню, и сами бывают жертвою легковерия. Дмитрий хотел, по тогдашнему выражению, связать душу Васильеву Крестом и Евангелием так, чтобы не оставить ему на выбор ничего, кроме рабского смирения или Ада. Он приехал в Углич со всем Двором, с князьями, боярами, Епископами, Архимандритами; велел позвать Василия, обнял его дружески, винился, изъявлял раскаяние, требовал прощения великодушного.
  "Нет! - отвечал Великий Князь с сердечным умилением: я один во всем виновен, пострадал за грехи мои и беззакония, излишне любил славу мира и преступал клятвы, гнал вас, моих братьев, губил Христиан и мыслил еще изгубить многих, одним словом, заслуживал казнь смертную. Но ты, Государь, явил милосердие надо мною и дал мне средство к покаянию".
  Слова лились рекою вместе со слезами, вид, голос подтверждали их искренность. Шемяка был совершенно доволен: все другие плакали, славя Ангельское смирение души Васильевой. Может быть, Великий Князь действительно говорил и чувствовал одно в порыве Христианской набожности, которая питается уничижением земной гордости.
  Обряд крестного целования заключился великолепною трапезою у Шемяки: Василий обедал у него с супругою и с детьми, со всеми Вельможами и Епископами; принял богатые дары и Вологду в Удел; пожелал Дмитрию благополучно властвовать над Московским Государством и с своими домашними отправился к берегам Кубенского озера.
  
  
  15-я СТУПЕНЬКА - с 8 октября 1446 года по 2 марта 1449-го - время Божественных знамений, рождающих материалистическую идею, которая будет управлять 16-ой ступенькой. Время свержения существующих властителей.
  в отсутствие Дмитрия Шемяки Москва была занята войсками Василия Тёмного 17 февраля 1447 Василий II торжественно въехал в Москву.
  
  Скоро увидел Шемяка свою ошибку. Василий, пробыв несколько дней в Вологде как в печальной ссылке, поехал на богомолье в Белозерский Кириллов монастырь, где умный Игумен Трифон, согласно с его желанием, объявил ему, что клятва, данная им в Угличе, не есть законная, быв действием неволи и страха. "Родитель оставил тебе в наследие Москву - говорил Трифон: да будет грех клятвопреступления на мне и на моей братии! Иди с Богом и с правдою на свою отчину; а мы за тебя, Государя, молим Бога".
  Игумен и все Иеромонахи благословили Василия на Великое Княжение. Он успокоился в совести. Ежедневно приходило к нему множество людей из разных городов, требуя чести служить верою и правдою истинному Государю России; в том числе находились знатнейшие бояре и дети боярские.
  Василий уже не хотел ехать назад в Вологду, но прибыл в Тверь, где Князь Борис Александрович, оставив прежнюю злобу, вызвался помогать ему с условием, чтобы он женил сына своего, семилетнего Иоанна, на его дочери, Марии. Торжественное обручение детей утвердило союз между отцами, и Тверская дружина усилила Великокняжескую. Василий решился идти к Москве.
  
  С другой стороны спешили туда князья Боровский, Ряполовские, Иван Стрига-Оболенский, Федор Басенок, собрав войско в Литве. На пути они нечаянно встретили татар и готовились к битве с ними, но открылось, что сии мнимые неприятели шли на помощь к Василию, предводимые Царевичами Касимом и Ягупом, сыновьями Царя Улу-Махмета. "Мы из земли Черкасской и друзья Великого Князя - говорили Татары - знаем, что сделали с ним братья недостойные, помним любовь и хлеб его, желаем теперь доказать ему нашу благодарность". Князья Российские дружески обнялись с Царевичами и пошли вместе.
  
  Шемяка, сведав о намерении Василия и желая не допустить его до Москвы, расположился станом у Волока Ламского, но Великий Князь, уверенный в доброхотстве ее граждан, тайно отправил к ним боярина Плещеева с малочисленною дружиною. Сей Боярин умел обойти рать Шемякину и ночью, накануне Рождества, был уже под стенами Кремлевскими.
  25 декабря 1446 года в церквах звонили к Заутрене, одна из княгинь ехала в собор, для нее отворили Никольские ворота, и дружина Великокняжеская, пользуясь сим случаем, вошла в город. Тут раздался стук оружия: наместник Шемякин убежал из церкви, наместник Иоанна Можайского попался в руки к Васильевым воеводам, которые в полчаса овладели Кремлем. Бояр неприятельских оковали цепями, а граждане с радостью вновь присягнули Василию.
  
  Димитрий Шемяка услышал в одно время, что Москва взята и что от Твери идет на него Великий Князь, а с другой стороны Василий Ярославич Боровский с Татарами. Не имея доверия ни к своему войску, ни к собственному мужеству, Димитрий и Можайский ушли в Галич, оттуда в Чухлому и в Каргополь, взяв с собою мать Васильеву, Софию. Великий же Князь соединился близ Углича с Василием Боровским и завоевал сей город, под коим убили одного из храбрейших его воевод, Литвина Юрия Драницу; в Ярославле нашел Царевичей, Касима с Ягупом, и при восклицаниях усердного народа 17 февраля 1447 года вступил в Москву, послав Боярина Кутузова сказать Шемяке: "Брат Димитрий! какая тебе честь и хвала держать в неволе мать мою, а свою тетку? Ищи другой славнейшей мести, буде хочешь: я сижу на престоле Великокняжеском!"
  Димитрий советовался с Боярами. Видя изнеможение своих людей, утомленных бегством - желая смягчить Великого Князя и чувствуя в самом деле бесполезность сего залога - он велел знатному Боярину своему, Михайлу Сабурову, проводить Великую Княгиню до Москвы. Василий встретил мать в Троицкой Лавре, а Боярин Сабуров, им обласканный, вступил к нему в службу.
  
  Князья Шемяка и Можайский искали мира посредством Василия Ярославича Боровского и Михаила Андреевича, брата Иоаннова, винились, давали обеты верности. Шемяка отказывался от Звенигорода, Вятки, Углича, Ржева: Иоанн от Козельска и разных волостей. Тот и другой обязывался возвратить все похищенное ими в Москве: казну, богатые кресты, иконы, имение Княгинь и Вельмож, древние грамоты, ярлыки Ханские, требуя единственно, чтобы Василий оставил их обоих мирно господствовать в Уделах наследственных и не призывал к себе до избрания Митрополита, который один мог надежно ручаться за личную для них безопасность в столице.
  Великий Князь простил Иоанна и дал ему Бежецкий Верх, из уважения к его брату, Михаилу Андреевичу, и сестре Анастасии, супруге Бориса Тверского, но еще не хотел примириться с Шемякою. Полки Московские шли к Галичу. Наконец, убежденный ходатайством их общих родственников, Василий простил и Шемяку, который обязался страшными клятвами быть ему искренним другом, славить милость его до последнего издыхания и никогда не мыслить о Великом Княжении. Крестная или клятвенная грамота Дмитриева, тогда написанная, заключалась сими словами: "Ежели преступлю обеты свои, да лишусь милости Божией и молитвы Святых Угодников земли нашей, Митрополитов Петра и Алексия, Леонтия Ростовского, Сергия, Кирилла и других, не буди на мне благословения Епископов Русских", и проч.
  Великий Князь с торжеством возвратился из Костромы в Москву, отпраздновав мир и Пасху в Ростове у Епископа Ефрема.
   Своим последним несчастием, смирившись с судьбой, и в слепоте проявляя большую государственную прозорливость, нежели доселе, Василий начал утверждать власть свою и силу Московского Княжения. Восстановив спокойствие внутри оного, он прежде всего в 1448 году дал Митрополита России, коего мы восемь лет не имели от раздоров Константинопольского Духовенства и от собственных наших смятений.
  Епископы Ефрем Ростовский, Аврамий Суздальский, Варлаам Коломенский, Питирим Пермский съехались в Москву, а Новгородский и Тверской прислали грамоты, изъявляя свое единомыслие с ними. Они, в угодность Государю, посвятили Иону в Митрополиты, ссылаясь будто бы, как сказано в некоторых летописях, на данное ему в 1437 году Патриархом благословение, но Иона в грамотах своих, написанных им тогда же ко всем Епископам Литовской России, говорит, что он избран по уставу Апостолов Российскими Святителями, и строго укоряет Греков Флорентийским Собором.
  По крайней мере с того времени мы сделались уже совершенно независимы от Константинополя по делам церковным, что служит к чести Василия. Духовная опека Греков стоила нам весьма дорого. В течение пяти веков, от Св. Владимира до Темного, находим только шесть Митрополитов-Россиян. Кроме даров, посылаемых Византийским Царям и Патриархам, иноземные Первосвятители, всегда готовые оставить наше отечество, брали, как вероятно, меры на сей случай, копили сокровища и заблаговременно пересылали их в Грецию. Они не могли иметь и жаркого усердия к Государственным пользам России, не могли и столько уважать ее Государей, как наши соотечественники. Сии истины очевидны, но страх коснуться Веры и переменою в ее древних обычаях соблазнить народ не дозволял Великим Князьям освободиться от уз духовной Греческой власти. Несогласия же Константинопольского Духовенства на Флорентийском Соборе представили Василию удобный случай сделать то, чего многие из его предшественников хотели, но опасались. - Избрание Митрополита было тогда важным Государственным делом, и он служил Великому Князю главным орудием в обуздании других князей.
  Иона старался подчинить себе и Литовские Епархии, доказывал тамошним Епископам, что преемник Исидоров, Григорий, есть Латинский еретик и лжепастырь, однако ж не достиг своей цели и возбудил только гнев Папы Пия II, который нескромною Буллою в 1458 году объявил Иону злочестивым сыном, отступником, и проч.
  
  * * *
  Несмотря на то, гордый Финке вторично отвергнул мирные предложения новгородцев, сказав их послам в Риге, что не заключит мира, если они не уступят ему всей реки Нарвы с островом. Доселе действовуя только собственными силами, Ливонцы предприняли, наконец, вооружить на Россиян знатную часть Европы, посредством Великого Магистра Прусского, бывшего в тесной связи с Римом и с Государями Северными, хотели уже не грабежа и не мелких стычек, а решительного удара.
  В 1447 году Орден заключил договор с Королем Дании, Норвегии и Швеции, Христофором, чтобы совокупными силами воевать землю Новгородскую: Немцам взять Копорье и Нейшлот, Шведам - Орехов, Ландскрону, и проч. Великий Магистр Прусский убеждал Папу содействовать молитвою и деньгами к усмирению неверных Россиян, писал к Императору, к Курфюрстам и вызывал из Германии всех православных витязей служить Богу и Его матери, казнить отступников злосчастных на берегах Волхова. Писал также ко всем городам Ганзейским, к Любеку, Висмару, Ростоку, Грейфсвальдену, чтобы они запретили купцам своим возить хлеб в Новгород.
  Вооруженные Ливонские суда заняли Неву и брали в добычу всякий нагруженный съестными припасами корабль, идущий в Ладожское озеро, не исключая ни союзных Шведских, ни Прусских. Войско Немецкого Ордена отправилось морем из Данцига и сухим путем из Мемеля к Нарве: пехота, конница и пушкари, с Рыцарем Генрихом, искусным в употреблении огнестрельного орудия. В Бранденбурге, Эльбинге, Кенигсберге и во всех городах Прусских народ торжественно молился о счастливом успехе Христианского оружия против язычников (contra paganos) новгородских и союзников их, Москвитян, Волохов и Татар: Латинские обедни и церковные ходы долженствовали склонить Небо к совершенному истреблению сей Российской народной Державы, более именем, нежели силами Великой, опустошенной тогда голодом и болезнями.
  
  Какие были следствия мер столь важных и грозных? В наших летописях сказано единственно, что Ливонские Рыцари, Король Шведский и Прусский (то есть великий Магистр Немецкого Ордена), в 1448 году имев битву с новгородцами на берегах Нарвы, ушли назад, а Двиняне близ Неноксы разбили Шведов, которые приходили туда морем из Лапландии. Ни Татары, ни Волохи, ни Москвитяне не помогали Новгороду. В бумагах Орденских упоминается только о каком-то знаменитом человеке, который в 1447 году ехал из Моравии с шестьюстами всадниками на помощь к Новгородскому князю Юрию, сыну Лугвениеву.
  
  
  16-я СТУПЕНЬКА - со 2 марта 1449 года по 26 июля 1451-го - время переворота в устоявшемся течении Акта Творения, время объединения поверхностного физического мира материалистической идеологией.
  
  [1449-1450 гг.] Вторым попечением Василия было утвердить наследственное право юного сына: с 1449 года он стал назвать десятилетнего Иоанна соправителем и Великим Князем, чтобы Россияне заблаговременно привыкли видеть в нем будущего Государя: так именуется Иоанн в договорах сего времени, заключенных с Новгородом и с разными князьями. И в самом деле, юный Иоанн Васильевич, будущий Великий Князь Иоанн III, с десяти лет всюду сопровождал отца, принимая непосредственное участие во всех государственных делах, став, по сути, глазами Василия Темного.
  
  Во время несчастия Васильева новгородцы признали Шемяку своим князем и заставили его клятвенно утвердить все древние права их: Василий, желая тогда отдохновения и мира, также дал им крестный обет не нарушать сих прав, довольствоваться старинными Княжескими пошлинами и не требовать народной, или черной дани. Знатнейшие сановники Новгорода приезжали в Москву и написали договор, во всем подобный тем, какие они заключали с Ярославом Ярославичем и другими Великими Князьями XIII века.
  Столь же снисходительно поступил Василий и со внуками Кирдяпы: оставил их господствовать в Нижнем, в Городце, в Суздале, с условием, чтобы они признавали его своим верховным повелителем, отдали ему Древние ярлыки Ханские на сей Удел, не брали новых и вообще не имели сношений с Ордою.
  Князь Рязанский, Иоанн Феодорович, обязался грамотой не приставать ни к Литве, ни к Татарам, быть везде заодно с Василием и судиться у него в случае раздоров с Князем Пронским. А Великий Князь обещал уважать их независимость, возвратив Иоанну многие древние места Рязанские по берегам Оки. Бориса же Тверского называет в грамоте равным себе братом, уверяя, что ни он, Василий, ни сын его не будет мыслить о присоединении Твери к Московским владениям, хотя бы Татары и предложили ему взять оную.
  Из благодарности к верным своим друзьям и сподвижникам, Василию Ярославичу Боровскому и Михаилу Андреевичу, брату Иоанна Можайского, Великий Князь утвердил за первым Боровск, Серпухов, Лужу, Хотунь, Радонеж, Перемышль. А за вторым Верею, Белоозеро, Вышегород, оставив им обоим часть в Московских сборах и даже освободив некоторые области Михайлова Удела на несколько лет от Ханской дани, то есть взял ее на себя. Сии грамоты были все подписаны Митрополитом Ионою, который способствовал и доброму согласию Васильеву с Казимиром. Посол Литовский, Гарман, был тогда в Москве с письмами и с дарами, а Великий Князь посылал в Литву дьяка своего, Стефана. Иона, называясь отцом обоих Государей, уверял Казимира, что Василий искренно хочет жить с ним в любви братской.
  
  Новое вероломство Шемяки нарушило спокойствие Великого Княжения. Еще в конце 1447 года Епископы Российские от имени всего Духовенства писали к нему, что он не исполняет договора: не отдал увезенной им Московской казны и драгоценной святыни. Грабит бояр, которые перешли от него на службу к Василию, сманивает к себе людей Великокняжеских; тайно сносится с Новгородом, с Иоанном Можайским, с Вяткою, с Казанью.
  Над Синею, или Ногайскою Ордою, рассеянною в степях между Бузулуком и Синим, или Аральским морем, отчасти же между Черным и рекою Кубою, господствовал Седи-Ахмет, коего послы приезжали к Великому Князю. Шемяка не хотел участвовать в издержках для их угощения, ни в дарах Ханских, ответствуя Василию, что Седи-Ахмет не есть истинный Царь.
  Прошло два года без кровопролития, с одной стороны в убеждениях миролюбия, с другой в тайных и явных кознях. Наконец, в 1449 году Дмитрий решился воевать. Он хотел нечаянно взять Кострому, но князь Стрига и мужественный Феодор Басенок отразили приступ. Узнав о том, Василий собрал и полки и Епископов, свидетелей клятвы Шемякиной, чтобы победить или устыдить его. Сам Митрополит провождал войско к Галичу. Как усердный Пастырь душ, он еще старался обезоружить врагов: успел в том, но ненадолго. Шемяка не преставал злодействовать и замышлять мести.
  Тогда, видя, что только один гроб может примирить их, Василий решил действовать решительно. Он призвал многих князей, воевод из других городов, и составил ополчение сильное. Шемяка, сначала думая уклониться от битвы и пошел к Вологде, но, потом вдруг переменив мысли, расположился станом близ Галича, стал укреплять город, ободрял жителей и всего более надеялся на свои пушки. Василий, лишенный зрения, не мог сам начальствовать в битве: Князь Оболенский предводительствовал Московскими полками и союзными Татарами.
  Оставив Государя за собою, под щитами верной стражи, они стройно и бодро приближались к Галичу. Шемяка стоял на крутой горе, за глубокими оврагами; приступ был труден. То и другое войско готовилось к жестокому кровопролитию с равным мужеством. Москвитяне пылали ревностью сокрушить врага ненавистного, гнусного злодеянием и вероломством, а Шемяка обещал своим первенство в Великом Княжении со всеми богатствами Московскими.
  Полки Васильевы имели превосходство в силах, Дмитриевы выгоду места. Князь Оболенский и Царевичи ожидали засады в дебрях, но Шемяка не подумал о том, воображая, что Москвитяне выйдут из оврагов утомленные, расстроенные и легко будут смяты его свежим войском. Он стоял неподвижно и смотрел, как неприятель от берегов озера шел медленно по тесным местам. Наконец Москвитяне достигли горы и дружно устремились на ее высоту, задние ряды их служили твердою опорою для передних, встреченных сильным ударом полков Галицких. Схватка была ужасна: давно Россияне не губили друг друга с таким остервенением. Сия битва особенно достопамятна, как последнее кровопролитное действие Княжеских междоусобий...
  Москвитяне одолели: истребили почти всю пехоту Шемякину и пленили его бояр, сам князь едва мог спастись, убежав в Новгород. Василий, услышав о победе, благодарил Небо с радостными слезами, дал Галичанам мир и своих, наместников, присоединил сей Удел к Москве и возвратился с веселием в столицу.
  
  Новгородцы приняли Дмитрия Шемяку, гордясь достоинством покровителей знаменитого изгнанника и надеясь чрез то иметь более средств к обузданию Василия. С обдной стороны они не хотели помогать Дмитрию, но, в то же время, и не мешали ему явно готовиться к неприятельским действиям против Великого Князя и собирать воинов, с коими он чрез несколько месяцев взял Устюг.
  Шемяка мыслил завоевать северный край Московских владений, хотел приобрести любовь жителей и для того не касался собственности частных людей, довольствуясь единственно их присягою, но те, которые не соглашались изменить Великому Князю, были осуждены на смерть: бесчеловечный Шемяка навязывал им камни на шею и топил сих добродетельных граждан в Сухоне. Не теряя времени, он пошел к Вологде, чтобы открыть себе путь в Галицкую землю, но не мог завладеть ни одним городом, и возвратился в Устюг, где Великий Князь около двух лет оставлял его в покое.
  
  * * *
  В то время Татары занимали Василия. Казань уже начала быть опасною для Московских владений: в ней уже царствовал Мамутек, сын Махметов, который злодейски умертвил отца и брата.
  В 1446 году 700 Татар Мамутековой дружины осаждали Устюг и взяли откуп с города мехами, но, возвращаясь, потонули в реке Ветлуге. Отрок Великокняжеский, десятилетний Иоанн Васильевич, чрез два года ходил с полками для отражения Казанцев от Муромских и Владимирских пределов. Другие шайки хищников Ордынских грабили близ Ельца и даже в Московской области: Царевич Касим, верный друг Василиев, разбил их в окрестностях Похры и Битюга.
  В 1451 году гораздо большего страха и вреда претерпела наша столица от Царевича Мазовши: отец его, Седи-Ахмет, Хан Синей, или Ногайской Орды, требовал дани от Василия и хотел принудить его к тому оружием. Великий Князь шел встретить Царевича в поле, но узнав, что татары уже близко и весьма многочисленны, возвратился в столицу, приказав князю Звенигородскому не пускать их через Оку. Сей малодушный воевода, объятый страхом, бежал со всеми полками и дал неприятелю путь свободный; а Василий, вверив защиту Москвы Ионе Митрополиту, матери своей Софии, сыну Юрию и боярам - супругу же с меньшими детьми отпустив в Углич - рассудил за благо удалиться к берегам Волги, чтобы ждать там городских воевод с дружинами.
  
  Скоро явились татары, зажгли посады и начали приступ. Время было сухое, жаркое, ветер нес густые облака дыма прямо на Кремль, где воины, осыпаемые искрами, пылающими головнями, задыхались и не могли ничего видеть, до самого того времени, как посады обратились в пепел, огонь угас и воздух прояснился. Тогда Москвитяне сделали вылазку, бились с татарами до ночи и принудили их отступить.
  Несмотря на усталость, никто не думал отдыхать в Кремле: ждали нового приступа, готовили на стенах пушки, самострелы, пищали. Рассветало, и Москвитяне не увидели неприятеля: все было тихо и спокойно. Посылают лазутчиков к стану Мазовшину: и там нет никого; стоят одни телеги, наполненные железными и медными вещами: поле усеяно оружием и разбросанными товарами. Неприятель ушел ночью, взяв с собою единственно легкие повозки, а все тяжелое оставив в добычу осажденным. Татары, по сказанию Летописцев, услышав вдали необыкновенный шум, вообразили, что Великий Князь идет на них с сильным войском, и без памяти устремились в бегство. Сия весть радостно изумила Москвитян.
  Великая Княгиня София отправила гонца к Василию, который уже перевозился за Волгу, близ устья Дубны. Он поспешил в столицу, прямо в храм Богоматери, к ее славной Владимирской иконе. С умилением славил Небо и сию заступницу Москвы. Облобызав гроб чудотворца Петра и приняв благословение от Митрополита Ионы, нежно обнял мать, сына, бояр, велел вести себя на пепелище, утешал граждан, лишенных крова. Народ, утешенный сожалением и милостью Государя, почил (как сказано в летописи) от минувшего зла, и где за день господствовал неописанный ужас, там представилось зрелище веселого праздника. Василий обедал со своим семейством, Митрополитом, людьми знатнейшими: граждане, не имея домов, угощали друг друга на стогнах и на кучах обгорелого леса.
  
  
  17-я СТУПЕНЬКА - с 26 июля 1451 года по 20 декабря 1453-го - время пробуждения духа, время осмысление материального мира, как творение Бога. Время начала высвобождения от оков материи.
  
  Шел 1452 год. Видя снова мир и тишину в Великом Княжении, Василий не хотел долее терпеть Шемякина господства в Устюге. Немало времени готовился он к походу; наконец выступил из Москвы: сам остановился в Галиче, а сына своего, Иоанна, с князьями Боровским, Оболенским, Феодором Басенком и с Царевичем Ягупом (братом Касимовым) послал разными путями к берегам Сухоны. Шемяка, по-видимому, не ожидал сего нападения, не дерзнул противиться, оставил в Устюге наместника и бежал далее в северные пределы Двины. Но и там, гонимый отрядами Великокняжескими, не нашел безопасности. Так он бегал из места в место и едва мог пробраться в Новгород: воеводы Московские не щадили нигде его друзей, лишали их имения, вольности и, посадив наместников Васильевых в области Устюжской, возвратились к Государю с добычею.
  Но еще Шемяка был жив и в непримиримой злобе своей искал новых способов мести: смерть его казалась нужной для Государственной безопасности: ему дали яду, от коего он скоропостижно умер. Виновник дела, столь противного Вере и законам нравственности, остался неизвестным. Новгородцы погребли Шемяку с честью в монастыре Юрьевском. Подьячий, именем Беда, прискакал в Москву с вестью о кончине сего жестокого Васильева недруга и был пожалован в Дьяки. Великий Князь изъявил нескромную радость.
  
  * * *
  В 1453 году турки захватили Константинополь, бывший до этого времени центром православия, и отныне главным оплотом православия стала Русь. Как видим, отсоединение Русской православной церкви от опеки Цареградского патриарха также произошло без участия Руси.
  
  
  18-я СТУПЕНЬКА - с 20 декабря 1453 года по 14 мая 1456-го - время появления духовного лидера, время переоценки ценностей. Время жертвоприношения II степени, когда приносится в жертву то, что дорого.
  
  С 1454 года, Василий, ободренный смертью опасного злодея, начал действовать гораздо смелее и решительнее в пользу екрепления своей власти. Иоанн Можайский не хотел вместе с ним идти на татар, за что Великий Князь объявил ему войну и заставил его бежать со всем семейством в Литву, куда ушел из Новгорода и сын Шемякин. Жители Можайска требовали милосердия. "Даю вам мир вечный - сказал Великий Князь - отныне навсегда вы мои подданные". Наместники Васильевы остались там управлять народом.
  
  * * *
  Новгородцы давали убежище неприятелям Темного, говоря, что Святая София никогда не отвергала несчастных изгнанников. Кроме Шемяки, они приняли к себе одного из князей Суздальских, Василия Гребенку, не хотевшего зависеть от Москвы. Великий Князь имел и другие причины к недовольству: новгородцы уклонялись от его суда, утаивали Княжеские пошлины и называли приговоры Веча высшим законодательством, не слушаясь Московских наместников и следуя правилу, что уступчивость благоразумна единственно в случае крайности.
  Сей случай представился. Они знали, что Василий готовится к походу, слышали угрозы, получили наконец разметные грамоты в знак объявления войны - и все еще думали быть непреклонными. Великий Князь, провождаемый Двором, прибыл в Волок, куда, несмотря на жестокую зиму, полки шли за полками, так, что в несколько дней составилась рать сильная.
  Тут новгородцы встревожились, и Посадник их явился с челобитием в Великокняжеском стане: Василий не хотел слушать.
  Князь Оболенский-Стрига и славный Феодор Басенок, герой сего времени, были посланы к Русе, городу торговому, богатому, где никто не ожидал нападения неприятельского: Москвитяне взяли ее без кровопролития и нашли в ней столько богатства, что сами удивились. Войску надлежало немедленно возвратиться к великому Князю: оно шло с пленниками, за ним везли добычу. Воеводы остались позади, имея при себе не более двухсот боярских детей и ратников. Вдруг показалось 5000 конных новгородцев, коих вел князь Суздальский. Москвитяне дрогнули, но Стрига и Феодор Басенок сказали дружине, что Великий Князь ждет победителей, а не беглецов, что гнев его страшнее толпы изменников и малодушных, что надобно умереть за правду и за Государя.
  Новгородцы хотели растоптать неприятеля, но глубокий снег и плетень остановили их. Видя, что они с головы до ног покрыты железными доспехами, Воеводы Московские велели стрелять не по людям, а по лошадям, которые начали беситься от ран и свергать всадников. Новгородцы падали на землю, вооруженные длинными копьями, не смогли владеть ими в рукопашной схватке. Передние смешались, задние обратили тыл, и Москвитяне, убив несколько человек, привели к Василию знатнейшего новгородского посадника, именем Михаила Тучу, взятого ими в плен на месте сей битвы.
  
  Известие о том привело Новгород в страх несказанный. Ударили в Вечевой колокол, народ бежал на двор Ярославов, чиновники советовались между собою, не зная, что делать, шум и вопль не умолкал с утра до вечера. Граждан было много, но мало воинов смелых, и никто не надеялся друг на друга. Были редкие здравомыслящие, которые кричали, что не время воевать и лучше вступить в переговоры. Отправили Архиепископа Евфимия, трех посадников, двух тысяцких и 5 выборных от людей Житых, велели им не жалеть ласковых слов, ни самых денег в случае необходимости.
  Сие Посольство имело желаемое действие. Архиепископ нашел Василия в Яжелбицах, обходил всех князей и бояр, склоняя их быть миротворцами, молил самого Великого Князя не губить народа легкомысленного, но полезного для России своим купечеством и готового загладить впредь вину свою искреннею верностью.
  Но обещания не могли удовлетворить Василию: он требовал серебра и разных выгод. Новгородцы дали Великому Князю 8500 рублей и договорною грамотою обязались платить ему черную, или народную дань, виры, или судные пени, отменили так называемые Вечевые грамоты, коими народ стеснял власть Княжескую. клялись не принимать к себе Иоанна Можайского, ни сына Шемякина, ни матери, ни зятя его и никого из лиходеев Васильевых. Отступились от земель, купленных их согражданами в областях Ростовской и Белозерской, обещали употреблять в Государственных делах одну печать Великокняжескую, и проч. Василий же в знак милости уступил им Торжок. В сем мире участвовали и псковитяне, которые, забыв долговременную злобу новгородцев, давали им тогда помощь и находились в раздоре с Василием. Таким образом, Великий Князь, смирив Новгород, предоставил сыну своему довершить легкое покорение оного.
  
  * * *
  Были описаны святые подвиги Стефана Пермского, который водворил Христианство на берегах северной Камы: преемниками его в Епископстве сей еще малоизвестной страны были Исаакий и Питирим, ревностные наставники и благотворители тамошних обитателей. Дикие народы соседние, омраченные тьмою идолопоклонства, возненавидели новых Христиан Пермских и тревожили их своими набегами. Так князь Вогуличей, именем Асыка, с сыном Юмшаном приходил в 1455 году воевать берега Вычегды и, вместе с другими пленниками захватив Епископа Питирима, злодейски умертвил сего добродетельного святителя. Здесь в первый раз упоминается о Вогуличах в деяниях нашей Истории.
  
  
  19-я СТУПЕНЬКА - с 14 мая 1456 года по 8 октября 1458-го - время обработки информации, полученной с предыдущих ступенек, и на ее основе построения своей схемы понимания окружающего мира. Это период, когда ничего нового не придумывается, а берется лучшее из старого. Время соглашательства, подписания договоров, перемирий, союзов и прочего.
  
  В 1456 году умер в монашестве князь Рязанский Иоанн Феодорович, внук славного Олега, поручив восьмилетнего сына, именем Василия, и дочь Феодосию Великому Князю. Сия доверенность была весьма опасна для независимости Рязанского Княжения: Василий Темный, желая будто бы лучше воспитать детей Иоанновых, взял их к себе в Москву, но, послав собственных наместников управлять Рязанью, властвовал там как истинный Государь.
  
  * * *
  Исидор, бежавший из России в Рим, все еще продолжал считать себя митрополитом Русской митрополии, и не оставлял своих притязаний на эту территорию, да и в Риме на него смотрели, как на незаконно изгнанного первосвятителя России. Но в Риме также понимали, что завладеть всей Русской митрополией, отвергшей Флорентийскую унию, им никогда не удастся, а вот захватить епархии, находившиеся во владении польско-литовского короля Казимира, стоит попробовать.
  Папа Каллист III 21 июля 1458 года посовещавшись со своими кардиналами и с согласия Исидора положил разделить Русскую Церковь на две части, и ту половину, которая состояла в областях Литвы и Польши отнять у Ионы и предоставить особому митрополиту. Исидор на роль такого митрополита предложил, бежавшего с ним из России, протодиакона Григория. Бывший патриарх Цареградский Григорий Мамма, лишенный кафедры за приверженность к латинству и проживавший в Риме, рукоположил аббата Григория в епископа и возвел его на степень митрополита "Киевского, Литовского и всей нижней России". И Григорий, снабженный грамотами от Исидора, лжепатриарха Маммы и от папы, в сентябре 1458 года отправился на "свою" паству.
  Василий II и митрополит Иона, узнав про это, послали письма к Казимиру и епископам Польши и Литвы с просьбой и советом не принимать самозваного митрополита Григория, но Казимир не последовал их просьбам и советам, так как не осмелился воспротивиться папе. Мало того, что он принял лжемитрополита Григория, так он еще прислал к Василию II просить о принятии Григория на место престарелого Ионы. Другими словами, Казимир пытался сделать Григория митрополитом над всей Русской Церковью. Разумеется, что Василий Васильевич решительно отказал Казимиру.
  Так состоялось окончательное разделение Русской Церкви на Восточнорусскую, или Московскую и Западнорусскую, или Литовскую. Позже, первосвятители Московской митрополии стали называться митрополитами Московскими и всея Руси, а первосвятители Литовской митрополии - митрополитами Киевскими и всея Руси. Обе эти митрополии после раздела стали существовать совершенно отдельно одна от другой, не находились между собой ни в каких отношениях и имели совершенно различные судьбы.
  
  
  20-я СТУПЕНЬКА - с 8 октября 1458 года по 2 марта 1461-го - время окультуривания быта, заключение его составляющих в некие рамки правил, ритуалов, время выработки эстетических и этических стандартов и правил, время принятия волевых решений.
  
  Присвоив себе Удел Галицкий, Можайский и Боровский, Василий оставил только Михаила Верейского князем Владетельным, других не было. Внуки Кирдяпины, несколько лет правив древнею Суздальскою областью, в качестве Московских присяжников, волею или неволею выехали оттуда.
  В 1459 году уже все доходы Московские шли в казну Великого Князя, все города управлялись его Наместниками. Одна Вятка, быв частью Галицкой области, не хотела повиноваться Василию: жители ее помогали Юрию, Шемяке, Косому и за несколько лет до того времени сами собою выжгли Устюжскую крепость Гледен.
  Князь Ряполовский, посланный смирить Вятчан, долго стоял у Хлынова и возвратился без успеха, ибо они задобрили воевод Московских дарами. В следующий год пошло туда новое сильное войско с Великокняжескою дружиною, со многими князьями, боярами, детьми боярскими, присоединив к себе Устюжан, взяло городки Котельнич, Орлов и покорило Вятчан Государю Московскому. Однако ж дух вольности не мог вдруг исчезнуть в сей народной Державе, основанной на законах новгородских. Но Василий удовольствовался данью и правом располагать ее воинскими силами.
  
  Василий еще не пытался, до той поры, посягнуть на Тверь, где князь Борис Александрович, сват его, скончался независимым в 1461 году, оставив престол сыну, именем Михаил. Василий не теснил более и новгородцев и дружелюбно гостил у них (в 1460 году) около двух месяцев, изъявляя милость к ним и псковитянам, которые прислали ему в дар 50 рублей, жаловались на Немцев и требовали, чтобы он позволил князю Александру Черторижскому остаться у них наместником. Василий согласился, но Черторижский сам не захотел того и немедленно уехал в Литву.
  Псковитяне желали иметь у себя Васильева сына, Юрия. Отпущенный родителем из Новгорода, сей юноша был встречен ими с искреннею радостью и возведен на престол в храме Троицы. Ему вручили славный меч Довмонта. Юрий взял его и клялся оградить им безопасность знаменитого Ольгина отечества. Надлежало отмстить Ливонским Немцам, которые, утвердив мир с Россиянами на 25 лет, сожгли их церковь на границе. Но дело обошлось без войны: Орден требовал перемирия, заключенного потом с согласия Великокняжеского на пять лет в Новгороде, куда приезжали для того послы Архиепископа Рижского и Дерптские. А Князь Юрий вслед за родителем возвратился в Москву, получив в дар от Псковитян 100 рублей и вместо себя оставив у них наместником Иоанна Оболенского-Стригу.
  
  
  21-я СТУПЕНЬКА - со 2 марта 1461 года по 26 июля 1463-го - время объективности, время расширения душевных возможностей, познания наивысшей правды земной жизни.
  
  Вскоре за событиями, повлекшими раздел Русской Церкви, 31 марта 1461 года великий святитель Божий Иона скончался.
  Собором русских Святителей на место скончавшегося Ионы Митрополитом был поставлен Феодосий, Архиепископ Ростовский.
  
  * * *
  В последние годы жизни своей Василий или совсем не платил дани Монголам, или худо удовлетворял их корыстолюбию, ибо они, несмотря на собственные внутренние междоусобия, часто тревожили Россию и приходили не шайками, но целыми полками. Два раза войско Седи-Ахметовой Орды вступало в наши пределы: Воевода Московский, князь Иван Юрьевич, победил татар на сей стороне Оки, ниже Коломны, а сын Великого Князя, Иоанн, мужественно отразил их от берегов ее: после чего Axмат, Хан Большой Орды, сын Кичимов, осаждал Переславль Рязанский, но с великою потерею и стыдом удалился, виня главного Полководца своего, Казата Улана, в тайном доброхотстве к Россиянам. Царь Казанский также был неприятелем Москвитян: Великий Князь хотел сам идти на Казань, но, встреченный его послами во Владимире, заключил с ними мир.
  
  Василий еще не достиг старости, но несчастия и душевные огорчения, что ему довелось претерпеть, изнурили в нем телесные силы. Он явно изнемогал, худел и, думая, что у него сухотка, прибегнул ко мнимому целебному средству, тогда обыкновенно употребляемому в оной: жег себе тело горящим трутом. В результате сделались раны, начали гнить, и больной, видя опасность, хотел умереть монахом: его отговорили.
  Василий написал духовную: утвердил Великое Княжение за старшим сыном, Иоанном, вместе с третью Московских доходов, другие же две отказал меньшим сыновьям. Юрию отдал Дмитров, Можайск, Серпухов и все имение матери своей, Софии (которая преставилась инокинею в 1453 году). Третьему сыну, Андрею Большому - Углич, Бежецкий Верх, Звенигород. Четвертому, именем Борису - Волок Ламский, Ржев, Рузу и села прабабки его, Марии Голтяевой, по ее завещанию. Андрею Меньшему Вологду, Кубену и Заозерье, а матери их Ростов (с условием не касаться собственности тамошних князей), городок Романов, казну свою, все Удельные волости, которые бывали прежде за Великими Княгинями, и все, им купленные или отнятые у знатных изменников (что составляло великое богатство). Сверх того клятвою обязал сыновей слушаться родительницы не только в делах семейственных, но и в государственных.
  Таким образом, он снова восстановил Уделы, довольный тем, что Государство Московское (за исключением Вереи) остается подвластным одному дому его.
  
  Василий преставился на сорок седьмом году жизни 17 марта 1462 г., хотя несправедливо именуемый первым Самодержцем Российским со времен Владимира Мономаха, однако ж действительно приготовив многое для успехов своего преемника.
  Василий II еще при жизни, желая закрепить династический порядок престолонаследования, назвал своего сына Ивана Великим Князем Московским. И после ослепления отца Иван стал, практически, его глазами, он всегда был при своем отце и при принятии государственных решений, и во всех походах. Уже после объявления сына Ивана Великим Князем Московским все грамоты писались от имени двух великих князей - Василия II и Ивана III.
  
  С принятием Великокняжеского стола Иоанном III история России от бессмысленных драк княжеских переходит к деяниям поистине державным, направленных на обретение независимости и величия. Начинает образовываться Держава сильная, как бы новая для Европы и Азии, которые, видя оную с удивлением, предлагают ей знаменитое место в их системе политической. Уже союзы и войны наши имеют важную цель: каждое особенное предприятие есть следствие главной мысли, устремленной ко благу отечества. Народ еще коснеет в невежестве, в грубости, но правительство уже действует по законам ума просвещенного. Посольства Великокняжеские спешат ко всем Дворам знаменитым, посольства иноземные одно за другим являются в нашей столице: Император, Папа, Короли, Республики, Цари Азиатские приветствуют Монарха Российского, славного победами и завоеваниями от прадедов Литвы и Новгорода до Сибири. Издыхающая Греция отдает нам остатки своего древнего величия: Италия дает первые плоды рождающихся в ней художеств. Москва украшается великолепными зданиями. Земля открывает свои недра, и мы собственными руками извлекаем из оных металлы драгоценные. Вот содержание блестящей Истории Иоанна III, который имел редкое счастье властвовать сорок три года и был достоин оного, властвуя для величия и славы Россиян.
  Иоанн на двенадцатом году жизни сочетался браком с Мариею, Тверскою Княжною, на восемнадцатом уже имел сына, именем также Иоанна, прозванием Младого, а на двадцать втором сделался Государем. Но в лета пылкого юношества он изъявлял осторожность, свойственную умам зрелым, опытным. Ни в начале, ни после не любил дерзкой отважности, ждал случая, избирал время, не быстро устремлялся к цели, но двигался к ней размеренными шагами, опасаясь равно и легкомысленной горячности и несправедливости, уважая общее мнение и правила века. Назначенный Судьбою восстановить Единодержавие в России, он не вдруг предпринял сие великое дело и не считал всех средств дозволенными.
  Московские наместники управляли Рязанью, в то время, как малолетний князь ее, Василий, воспитывался в нашей столице: Иоанн одним словом мог бы присоединить его землю к Великому Княжению, но не хотел того и послал шестнадцатилетнего Василия господствовать в Рязани, выдав за него меньшую сестру свою, Анну. Признал также независимость Твери, заключив договор с шурином, Михаилом Борисовичем, как с братом и равным ему Великим Князем. Иоанн не требовал для себя никакого старейшинства, дал слово не вступаться в Дом Святого Спаса, не принимать ни Твери, ни Кашина от Хана, утвердил границы их владений, как они были при Михаиле Ярославиче. Зять и шурин условились действовать заодно против Татар, Литвы, Польши и Немцев, второй обязался не иметь никакого сношения с врагами первого, с сыновьями Шемяки, Василия Ярославича Боровского и с Можайскими, а Великий Князь обещал не покровительствовать врагов Тверского. Михаил Андреевич Верейский по договорным грамотам уступил Иоанну некоторые места из своего Удела и признал себя младшим в отношении к самым меньшим его братьям, в прочем удержал все старинные права Князя Владетельного.
  
  
  22-я СТУПЕНЬКА - с 26 июля 1463 года по 20 декабря 1465-го - время, когда эго-сознание полностью уступает место ясности духа, время прозрения. Время расширения возможностей и первые шаги применения их на практике.
  
  Псковитяне оскорбили Иоанна. Василий Темный незадолго до кончины своей дал им в наместники, без их воли, князя Владимира Андреевича они приняли его, но не любили и скоро выгнали: даже обругали и столкнули с крыльца на Вече. Владимир поехал жаловаться в Москву, куда вслед за ним прибыли и бояре псковские. Три дня Великий Князь не хотел их видеть, на четвертый выслушал извинения, простил и милостиво дозволил им выбрать себе князя. Псковитяне избрали Князя Звенигородского, Ивана Александровича, Иоанн утвердил его в сем достоинстве и сделал еще более: прислал к ним войско, чтобы наказать Немцев за нарушение мира, ибо жители Дерпта посадили тогда наших купцов в темницу.
  Сия война не имела важных последствий, Немцы с великим стыдом бежали от передового отряда Российского. А Псковитяне, имея у себя несколько пушек, осадили Нейгаузен и посредством Магистра Ливонского скоро заключили перемирие на девять лет, с условием, чтобы Епископ Дерптский, по древним грамотам, заплатил какую-то дань Великому Князю, не утесняя в сем городе ни жителей Русской слободы, ни церквей наших. Воевода Иоаннов, князь Федор Юрьевич, возвратился в Москву, осыпанный благодарностью псковитян и дарами, которые состояли в тридцати рублях для него и в пятидесяти для всех бывших с ним бояр ратных.
  
  Новгородцы не приняли участия в сей войне и даже явно доброжелательствовали Ордену. В досаду им псковитяне удалили от себя их Архиепископа, хотели иметь своего особенного Святителя и просили о том Великого Князя. Еще Новгород находился в дружелюбных сношениях с Москвою и слушался ее Государя: благоразумный Иоанн отвечал Псковитянам: "В деле столь важном я должен узнать мнение Митрополита и всех Русских Епископов. Вы и старшие братья ваши, новгородцы, моя отчина, жалуетесь друг на друга; они требовали от меня Воеводы, чтобы смирить вас оружием: я не велел им мыслить о сем междоусобии, ни задерживать ваших послов на пути ко мне, хочу тишины и мира, буду праведным судиею между вами". Сказав, совершил дело миротворца.
  Псковитяне возвратили церковные земли Архиепископу Ионе и взаимными клятвами подтвердили древний союз братский с новгородцами. Чрез несколько лет Духовенство Псковское, будучи весьма недовольно правлением Ионы, обвиняемого в беспечности и корыстолюбии, хотело без его ведения решить все церковные дела по Номоканону и с согласия гражданских чиновников написало судную для себя грамоту. Но Великий Князь вторично вступился за древние права Архиепископа: грамоту уничтожили, и все осталось, как было.
  
  Три года Иоанн властвовал мирно и спокойно, не сложив с себя имени данника Ордынского, но уже не требуя милостивых ярлыков от Хана на достоинство Великокняжеское и, как вероятно, не платя дани, так что Царь Ахмат, повелитель Волжских Улусов, решился прибегнуть к оружию, соединив все имеющиеся у него силы, он и хотел идти к Москве. Но счастье, благоприятствуя Иоанну, толкнуло Орду на Орду: Хан Крымский, Ази-Гирей, встретил Ахмата на берегах Дона: началась кровопролитная война между ними, и Россия осталась в тишине, готовясь к важным подвигам.
  
  
  23-я СТУПЕНЬКА - с 20 декабря 1465 года по 14 мая 1468-го - время, когда понимающая мощь внутреннего видения больше и непосредственней, чем осознающая сила мысли. Время огромной жизненной динамики, самостоятельности и не внушаемости, время разрядки накопившейся энергии, время передела мира. Время сверх могучих вождей человеческого стада, способных управлять коллективными энергиями. Время неуемной жажды власти.
  
  [1466-1467 гг.] Кроме внешних опасностей и неприятелей, юный Иоанн должен был внутри Государства преодолеть общее уныние сердец, какое-то расслабление, дремоту сил душевных. Истекала седьмая тысяча лет от сотворения мира по Греческим хронологам: суеверие с концом ее ждало и конца миру. Сия несчастная мысль, владычествуя в умах, вселяла в людей равнодушие ко славе и благу отечества, менее стыдились государственного ига, менее пленялись мыслию независимости, думая, что все ненадолго. Но печальное тем сильнее действовало на сердца и воображение. Затмения, мнимые чудеса ужасали простолюдинов более, нежели когда-нибудь. Уверяли, что Ростовское озеро целые две недели страшно выло всякую ночь и не давало спать окрестным жителям.
  Были и действительно важные бедствия: от чрезвычайного холода и морозов пропадал хлеб в полях, два года сряду выпадал глубокий снег в мае месяце. Язва, называемая в летописях железою, еще искала жертв в России, особенно в Новгородских и Псковских владениях, где, если верить исчислению одного Летописца, в два года умерло 250652 человек, в одном Новгороде 48402, в монастырях около 8000. В Москве, в других городах, в селах и на дорогах также погибло множество людей от сей заразы.
  
  Огорчаясь вместе с народом, Великий Князь сверх того имел несчастие оплакать преждевременную смерть юной, нежной супруги, Марии. Она скончалась внезапно: Иоанн находился тогда в Коломне. Мать его и Митрополит погребли ее в Кремлевской церкви Вознесения (где со времен Василия Димитриевича начали хоронить Княгинь). Сию неожиданную кончину приписывали действию яда, единственно потому, что тело умершей вдруг отекло необыкновенным образом. Подозревали жену Дворянина Алексея Полуевктова, Наталью, которая, служа Марии, однажды посылала ее пояс к какой-то ворожее. Доказательства столь неверные не убедили Великого Князя в истине предполагаемого злодейства, однако ж Алексей Полуевктов шесть лет не смел показываться ему на глаза.
  
  К горестным случаям сего времени Летописцы причисляют и то, что Первосвятитель Феодосий, добродетельный, ревностный, оставил Митрополию. Причина достопамятна. Набожность, питаемая мыслию о скором преставлении света, способствовала неумеренному размножению храмов и Священнослужителей: всякий богатый человек хотел иметь свою церковь. Празднолюбцы шли в диаконы и попы, соблазняя народ не только грубым невежеством, но и развратною жизнью. Митрополит думал пресечь зло: еженедельно собирал их, учил, вдовых постригал в монахи, распутных лишал сана и наказывал без милосердия. Следствием было, что многие церкви опустели без священников. Сделался ропот на Феодосия, и сей Пастырь строгий, но не весьма твердый в душе, с горя отказался от правления.
  Великий Князь призвал в Москву своих братьев, всех Епископов, духовных сановников, которые единодушно избрали суздальского святителя, Филиппа, в Митрополиты. А Феодосий заключился в Чудовом монастыре и, взяв в келью к себе одного прокаженного, ходил за ним до конца жизни, сам омывая его струпы. Россияне жалели о Пастыре столь благочестивом и страшились, чтобы Небо не казнило их за оскорбление святого мужа.
  * * *
  Наконец Иоанн предпринял воинскими действиями рассеять свою печаль и возбудить в Россиянах дух бодрости. Царевич Касим, быв верным слугою Василия Темного, получил от него в Удел на берегу Оки мещерский городок, названный с того времени Касимовым. Он жил там в изобилии и спокойствии, имел сношения с вельможами Казанскими и, тайно приглашенный ими свергнуть их нового Царя, Ибрагима, его пасынка, требовал войска от Иоанна, который с удовольствием видел случай присвоить себе власть над опасною Казанью, чтобы успокоить наши восточные границы, подвергавшиеся впадениям ее хищного, воинственного народа.
  Князь Иван Юрьевич Патрекеев и Стрига-Оболенский выступили из Москвы с полками. Касим указывал им путь и думал внезапно явиться под стенами Ибрагимовой столицы; но многочисленная рать Казанская, предводимая Царем, уже стояла на берегу Волги и принудила Московских воевод идти назад.
  В сем неудачном осеннем походе Россияне весьма много претерпели от ненастья и дождей, тонули в грязи, бросали доспехи, уморили своих коней и сами, не имея хлеба, ели в пост мясо (что могло случиться тогда единственно в ужасной крайности). Однако ж, возвратились все живы и здоровы. Татарский Царь не смел гнаться за ними, а послал отряд к Галичу, где татары не могли сделать никакого вреда, ибо Великий Князь успел принять меры, заняв воинскими дружинами все города пограничные: Нижний, Муром, Кострому и Галич.
  Немедленно другая рать Московская с князем Симеоном Романовичем пошла из Галича в Черемисскую землю (в нынешнюю Вятскую и Казанскую область) сквозь дремучие леса, уже наполненные снегом, и в самые жестокие морозы зимой 1468 года. Повеление Государя и надежда обогатиться добычею дали воинам силу преодолеть все трудности. Более месяца шли они по лесным пустыням, не видя ни селений, ни пути пред собою: не люди, но звери жили еще на диких берегах Ветлуги, Усты, Кумы.
  Вступив в землю Черемисскую, изобильную хлебом и скотом - управляемую собственными князьями, но подвластную Царю Казанскому. Россияне истребили все, чего не могли взять в добычу, резали скот и людей, жгли не только селения, но и бедных жителей, избирая любых в пленники. Наше право войны было еще древнее, варварское: всякое злодейство в неприятельской стране считалось законным.
  Князь Симеон доходил почти до самой Казани и, без битвы пролив множество крови, возвратился с именем победителя. Князь Иван Стрига-Оболенский выгнал Казанских разбойников из Костромской области. Князь Даниил Холмский побил другую шайку их близ Мурома: только немногие спаслись бегством в дремучие леса, оставив своих коней. Муромцы, Нижегородцы опустошили берега Волги в пределах Ибрагимова Царства.
  
  
  24-я СТУПЕНЬКА - с 14 мая 1468 года по 8 октября 1470-го - время интуитивного прозрения, расширения сознания, повышенного, пунктуально выполняемого чувства долга. Время расширения пространства влияния.
  
  Иоанн еще хотел подвига важнейшего, чтобы загладить первую неудачу и смирить Ибрагима. Летом 1468 года собрал всех князей, бояр и сам повел войско к границе, оставив в Москве меньшего брата, Андрея. По древнему обыкновению наших Князей он взял с собою и десятилетнего сына своего, чтобы заблаговременно приучить его к ратному делу. Но сей поход не совершился. Узнав о прибытии Литовского, Казимирова посла, Якова Писаря, то есть Секретаря Государственного, Иоанн велел ему прибыть к себе в Переславль и ехать назад к Королю с ответом, а сам, неизвестно для чего, возвратился в Москву, послав из Владимира только малый отряд на Кичменгу, где Казанские Татары жгли и грабили села.
  Оставив намерение лично предводительствовать ратью, Иоанн дал повеление воеводам идти к берегам Камы из Москвы, Галича, Вологды, Устюга и Кичменги с детьми боярскими и казаками. Главными начальниками были Руно Московский и князь Иван Звенец Устюжский. Все соединились в земле Вятской, под Котельничем, и шли берегом реки Вятки, землею Черемисскою, до Камы, Тамлуги и перевоза Татарского, откуда поворотили Камою к Белой Воложке, разрушая все огнем и мечом, убивая и пленяя беззащитных.
  Настигнув в одном месте 200 вооруженных казанцев, полководцы Московские устыдились действовать против них всеми силами и выбрали охотников, которые истребили сию толпу, взяв в плен двух ее начальников. Иных битв не было: татары, привычные к нападениям на чужие земли, не умели оборонять своих. Перехватив на Каме множество богатых купеческих судов, Россияне со знатною добычей возвратились через великую Пермь к Устюгу и в Москву.
  С другой стороны ходил на Казанцев воевода Нижегородский, князь Федор Хрипун-Ряполовский с Московской дружиною и, встретив на Волге отряд Царских телохранителей, побил его наголову. В числе пленников, отосланных к Иоанну, в Москву, находился знаменитый князь Татарский, Хозюм Бердей.
  Но Казанцы между тем присвоили себе господство над Вяткою: сильное войско их; вступив в ее пределы, так устрашило жителей, что они, не имея большого усердия к Государям Московским, без сопротивления объявили себе подданными Царя Ибрагима. Сие легкое завоевание было непрочно: Казань не могла бороться с Москвою.
  
  В следующую, весну 1469 года, Иоанн предпринял нанести важнейший удар Казанскому Царству. Не только Двор Великокняжеский с боярскими детьми всех городов и всех Уделов, но и Московские купцы вместе с другими жителями столицы вооружились под особенным начальством князя Петра Васильевича Оболенского-Нагого. Главным предводителем был назначен князь Константин Александрович Беззубцев, а местом соединения был назначен Нижний Новгород. Полки сели на суда в Москве, в Коломне, во Владимире, Суздале, Муроме. Дмитровцы, Можайцы, Угличане, Ростовцы, Ярославцы, Костромичи плыли Волгою, другие Окою, и в одно время сошлись при устье сих двух величественных рек. Такое знаменитое судовое ополчение было зрелищем любопытным для северной России, которая еще не видала подобных.
  
  Уже Главный воевода, Князь Константин, сделав общие распоряжения, готовился идти далее, но Иоанн, вдруг переменив мысли, написал к нему, чтобы он до времени остался в Нижнем Новегороде и только легкими отрядами, составленными из охотников, тревожил неприятельскую землю на обеих сторонах Волги. Летописцы не сказывают, что побудило к тому Иоанна, но причина кажется ясною. Царевич Касим, виновник сей войны, умер: жена его, мать Ибрагимова, взялась склонить сына к дружбе с Россией, и Великий Князь надеялся без важных усилий воинских достигнуть своей цели и смирить Казань. Однако, случилось совсем не так.
  
  Воевода объявил князьям и чиновникам волю Государеву, но они единогласно отвечали: "мы все хотим казнить неверных" - и с его дозволения немедленно отправились, по тогдашнему выражению, искать ратной чести, хотя, по большому счету, всех их больше всего в этом походе привлекало легкое обогащение. Они подняли паруса, снялись с якоря, и пристань скоро опустела. Воевода остался в Нижнем почти без войска и даже не избрал для них главного начальника.
  Они сами увидели необходимость сего: приплыв к месту старого Нижнего Новгорода, отпели там молебен в церкви Преображения, роздали милостыню и в общем совете выбрали Ивана Руна в предводители. Им не велено было ходить к Казани, но Руно сделал по-своему: не теряя времени, спешил к Царской столице и, перед рассветом вышедши из судов, стремительно ударил на ее посад с криком и трубным звуком.
  Утренняя заря едва осветила небо, Казанцы еще спали. Россияне без сопротивления вошли в улицы, грабили, резали, освободили бывших там пленников Московских, Рязанских, Литовских, Вятских, Устюжских, Пермских и зажгли предместье со всех сторон. Татары со своим имением, с женами и детьми запираясь в домах, стали жертвою пламени. Обратив в пепел все, что могло сгореть, Россияне, усталые, обремененные добычею, отступили, сели на суда и пошли к Коровничьему острову, где стояли целую неделю без всякого дела: чем Руно навлек на себя подозрение в измене. Многие думали, что он, пользуясь ужасом Татар, сквозь пламя и дым предместья мог бы войти в город, но силою отвел полки от приступа, чтобы тайно взять откуп с Царя. По крайней мере, никто не понимал, для чего сей воевода, имея славу разума необыкновенно, тянет время, для чего не действует или не уходит с добычей и пленниками?
  
  Легко было предвидеть, что Царь не будет дремать в своей, кругом обожженной столице. Наконец русский пленник, выбежав из Казани, принес весть к нашим, что Ибрагим соединил все полки Камские, Сыплинские, Костяцкие, Беловолжские, Вотяцкие, Башкирские и готовится в следующее утро наступить на россиян конною и судовою ратью.
  Воеводы Московские поспешили принять меры: отобрали молодых людей и послали их с большими судами к Ирихову острову, не велев им ходить на узкое место Волги; а сами остались на берегу, чтобы удерживать неприятеля, который действительно вышел из города. Хотя молодые люди не послушались воевод и стали как бы нарочно в узком протоке, где неприятельская конница могла стрелять в них, однако ж мужественно отбили ее. Воеводы столь же удачно имели бой с лодками Казанскими и, прогнав оные к городу, соединились со своими большими судами у Ирихова острова, славя победу и Государя.
  Тут прибыл к ним главный воевода, Князь Константин Беззубцев, из Нижнего Новгорода, сведав, что они, в противность Иоаннову намерению, подступили к Казани. Доселе успех служил им оправданием: Константин хотел еще больше: отправил гонцов в Москву, с вестью о происшедшем, и в Вятку, с повелением, чтобы ее жители немедленно шли к нему под Казань. Он еще не знал их коварства.
  Иоанн, послав весною главную рать в Нижний, в то же время приказал Князю Даниилу Ярославскому с отрядом детей боярских и с полком Устюжан, а другому воеводе, Сабурову, с Вологжанами плыть на судах к Вятке. Чтобы взять там всех людей, годных к ратному делу, и с ними идти на Царя Казанского. Но правители Вятских городов, мечтая о своей древней независимости, ответствовали Даниилу Ярославскому отказом.
  У них был тогда посол Ибрагимов, который немедленно дал знать в Казань, что Россияне из Устюга и Вологды идут к ее пределам с малыми силами. Отказав в помощи Князю Ярославскому, Вятчане отказали и Беззубцеву. Около месяца тщетно ожидая Полков Вятских, не имея вести от Князя Ярославского и начиная терпеть недостаток в съестных припасах, воевода Беззубцев пошел назад к Нижнему. На пути встретилась ему вдовствующая Царица Казанская, мать Ибрагимова, и сказала, что Великий Князь отпустил ее с честью и с милостью, что война прекратится и что Ибрагим удовлетворит всем требованиям Иоанна.
  Успокоенные ее словами, воеводы наши расположились на берегу праздновать воскресный день, служить обедню и пировать. Но вдруг показалась рать Казанская, судовая и конная. Россияне едва успели изготовиться. Сражались до самой ночи, Казанские суда отступили к противному берегу, где стояла конница, пуская стрелы в наших, которые не захотели биться на сухом пути, и ночевали на другой стороне Волги. В следующее утро ни те, ни другие не думали возобновить битвы, и Князь Беззубцев благополучно доплыл до Нижнего.
  
  Не столь счастлив был Князь Ярославский. Видя непослушание Вятчан, он решился идти без них, чтобы в окрестностях Казани соединиться с Московскою ратью. Уведомленный о походе его, Ибрагим заградил Волгу судами и поставил на берегу конницу. Произошла битва, достопамятная мужеством обоюдным: хватались за руки, секлись мечами. Главные из вождей Московских пали мертвые, другие были ранены или взяты в плен, но князь Василий Ухтомский одолевал многочисленность храбростью: сцеплялся с Ибрагимовыми судами, разил неприятелей ослопом и топил их в реке. Устюжане, вместе с ним оказав редкую неустрашимость, пробились сквозь казанцев, достигли Новгорода Нижнего и дали знать о том Иоанну, который, в знак особенного благоволения, прислал им две золотые деньги и несколько кафтанов. Устюжане отдали деньги своему Иерею, сказав ему: "Молись Богу за Государя и Православное воинство; а мы готовы и впредь так сражаться".
  
  Обманутый льстивыми обещаниями Ибрагимовой матери, недовольный и нашими воеводами, Иоанн в ту же осень 1469 года предпринял новый поход, вручив предводительство своим братьям Юрию и Андрею. Весь Двор Великокняжеский и все князья служивые находились с ними. В числе знатнейших воевод летописцы именуют князя Ивана Юрьевича Патрекеева. Даниил Холмский вел передовой полк, многочисленная рать шла сухим путем, другая плыла Волгою, обе подступили к Казани, разбили татар в вылазке, отняли воду у города и принудили Ибрагима заключить мир на всей воле Государя Московского: то есть исполнить все его требования. Он возвратил свободу нашим пленникам, взятым в течение сорока лет.
  
  Сей подвиг был первым из знаменитых успехов правления Иоанна: второй имел еще благоприятнейшие следствия для могущества Великокняжеского внутри России.
  Василий Темный возвратил Новгородцам Торжок, но другие земли, отнятые у них сыном Донского, Василием Дмитриевичем, оставались за Москвою. Еще не уверенные в твердости характера Иоанна и даже сомневаясь в ней по первым действиям сего Князя, ознаменованным умеренностью и миролюбием, они вздумали быть смелыми, в надежде показаться ему страшными, унизить гордость Москвы, восстановить древние права своей вольности, утраченные излишнею уступчивостью их отцов и дедов.
  С сим намерением приступили к делу: захватили многие доходы, земли и воды Княжеские, взяли с жителей присягу только именем Новгорода, презирали наместников Иоанна и послов. Властью Веча брали знатных людей под стражу на Городище, месте, не подлежащем народной управе, делали прочие обиды Москвитянам.
  Государь несколько раз требовал от них разъяснения: они молчали. Наконец приехал в Москву Новгородский посадник, Василий Ананьин, с обыкновенными делами земскими, но не было слова в ответ на жалобы Иоанна.
  "Я ничего не знаю - говорил посадник боярам Московским - Великий Новгород не дал мне никаких о том повелений".
  Иоанн отпустил сего чиновника с такими словами: "Скажи новгородцам, моей отчине, чтобы они, признав вину свою, исправились, в земли и воды мои не вступали, имя мое держали честно и грозно по старине, исполняя обет крестный, если хотят от меня покровительства и милости. Скажи, что терпению бывает конец и что мое не продолжится".
  
  Великий Князь в то же время написал к верным ему псковитянам, чтобы они, в случае дальнейшей строптивости новгородцев, готовились вместе с ним действовать против сих ослушников. Наместником его во Пскове был тогда князь Феодор Юрьевич, знаменитый воевода, который с Московской дружиною защитил сию область в последнюю войну с Немцами: из отменного уважения к его особе псковитяне дали ему судное право во всех двенадцати своих пригородах. А дотоле князья судили и рядили только в семи, прочие зависели от народной власти. Боярин Московский, Селиван, вручил псковитянам грамоту Иоанна. Они сами имели разные неприятности от новгородцев, однако ж, следуя внушениям благоразумия, отправили к ним посольство с предложением быть миротворцами между ними и Великим Князем.
  "Не хотим кланяться Иоанну и просим вашего ходатайства - отвечали тамошние правители - но если вы добросовестны и нам друзья, то вооружитесь за нас против самовластия Московского".
  Псковитяне сказали: "увидим" - и дали знать Великому Князю, что они готовы помогать ему всеми силами.
  
  Между тем, по сказанию летописцев, были страшные знамения в Новгороде: сильная буря сломила крест Софийской церкви, древние Херсонские колокола в монастыре на Хутыне сами собою издавали печальный звук, кровь являлась на гробах, и проч. Люди тихие, миролюбивые трепетали и молились богу, другие смеялись над ними и мнимыми чудесами. Легкомысленный народ более, нежели когда-либо мечтал о прелестях свободы, хотел тесного союза с Казимиром и принял от него воеводу, Князя Михаила Олельковича, коего брат, Симеон, господствовал тогда в Киеве с честью и славою, подобно древним Князьям Владимирова племени, как говорит летописцы. Множество Панов и витязей Литовских приехало с Михаилом в Новгород.
  
  В сие время скончался Новогородский Владыка Иона: народ избрал в Архиепископы Протодиакона Фиофила, коему нельзя было ехать в Москву для поставления без согласия Иоанна. Новогородцы чрез Боярина своего, Никиту, просили о том Великого Князя, мать его и Митрополита. Иоанн дал опасную грамоту для приезда Феофилова в столицу и, мирно отпуская Посла, сказал ему: "Феофил, вами избранный, будет принят с честью и поставлен в Архиепископы. Не нарушу ни в чем древних обыкновений и готов вас жаловать, как мою отчину, если вы искренно признаете вину свою, не забывая, что мои предки именовались Великими Князьями Владимирскими, Новгорода и всея Руси".
  
  
  25-я СТУПЕНЬКА - с 8 октября 1470 года по 2 марта 1473-го - время укрепления, ранее завоеванных позиций. Время преображения человеческих отношений, ломка старых законов и традиций и появление новых. Время объективности, ответственности и долга. Время возникновения новых законов, новых знаний.
  
  Посол, в 1471 году, вернувшись в Новгород, объявил народу о милостивом расположении Иоанна. Многие граждане, знатнейшие чиновники и нареченный Архиепископ Феофил хотели воспользоваться сим случаем, чтобы прекратить опасную распрю с Великим Князем, но скоро открылся мятеж, какого давно не бывало в сей народной Державе.
  
  Вопреки древним обыкновениям и нравам Славянским, которые удаляли женский пол от всякого участия в делах гражданства, жена гордая, честолюбивая, вдова бывшего посадника Исаака Борецкого, мать двух сыновей уже взрослых, именем Марфа, предприняла решить судьбу отечества. Хитрость, велеречие, знатность, богатство и роскошь помогли ей воздействовать на правительство. Народные чиновники сходились в ее великолепном или, по-тогдашнему, чудном доме пировать и советоваться о делах важнейших. Так, Св. Зосима, Игумен монастыря Соловецкого, жалуясь в Новгороде на обиды двинских жителей, в особенности тамошних приказчиков боярских, должен был искать покровительства Марфы, которая имела в Двинской земле богатые села.
  Сперва, обманутая клеветниками, она не хотела видеть его, но после, узнав истину, осыпала Зосиму ласками, пригласила к себе на обед вместе с людьми знатнейшими и дала Соловецкому монастырю земли. Еще не довольная всеобщим уважением и тем, что Великий Князь, в знак особенной милости, пожаловал ее сына, Дмитрия, в знатный чин боярина Московского, сия гордая жена хотела освободить Новгород от власти Иоанна. По уверению летописцев, Марфа собиралась выйти замуж за какого-то вельможу Литовского, чтобы вместе с ним господствовать, именем Казимировым, над своим отечеством.
  Князь Михаил Олелькович, служив ей несколько времени орудием, утратил ее благосклонность и с досадою уехал назад в Киев, ограбив Русу. Сей случай доказывал, что Новгород не мог ожидать ни усердия, ни верности от Князей Литовских, но Борецкая, открыв дом свой для шумных сонмищ, с утра до вечера славила Казимира, убеждая граждан в необходимости искать его защиты против утеснений Иоанна.
  В числе ревностных друзей Посадницы был монах Пимен, архиепископский ключник: он надеялся заступить место Ионы и сыпал в народ деньги из казны Святительской, им расхищенной. Правительство сведало о том и, заключив сего коварного инока в темницу, взыскало с него 1000 рублей пени. Волнуемый честолюбием и злобою, Пимен клеветал на избранного Владыку Феофила, на Митрополита Филиппа, желал присоединения Новгородской Епархии к Литве и, лаская себя мыслию получить сан Архиепископа от Григория Киевского, Исидорова ученика, помогал Марфе советом, кознями, деньгами.
  
  Видя, что Посольство Боярина Никиты сделало в народе впечатление, противное ее намерению, и расположило многих граждан к дружелюбному сближению с Государем Московским, Марфа стала действовать более решительно. Ее сыновья, ласкатели, единомышленники, окруженные многочисленным сонмом людей подкупленных, явились на Вече и торжественно сказали, что настало время управиться с Иоанном. Что он не Государь, а злодей их, что Великий Новгород есть сам себе Властелин, что жители его суть вольные люди и не отчина Князей Московских. Что им нужен только покровитель, что сим покровителем будет Казимир и что не Московский, а Киевский Митрополит должен дать Архиепископа Святой Софии. Громогласное восклицание: "Не хотим Иоанна! да здравствует Казимир!" - служило заключением их речи.
  Народ заколебался. Многие взяли сторону Борецких и кричали: "Да исчезнет Москва!". Благоразумные сановники, старые Посадники, тысяцкие, житые люди хотели образумить легкомысленных сограждан.
  Единомышленники Марфины не давали им говорить, а слуги и наемники ее бросали в них каменьями, звонили в Вечевые колокола, бегали по улицам и кричали: "Хотим за Короля!" Другие: "Хотим к Москве православной, к Великому Князю Иоанну и к отцу его, Митрополиту Филиппу!"
  Несколько дней город представлял картину ужасного волнения. Нареченный Владыка Феофил ревностно противоборствовал усилиям Марфиных друзей и говорил им: "Или не изменяйте православию, или не буду никогда Пастырем отступников: иду назад в смиренную келью, откуда вы извлекли меня на позорище мятежа".
  Но Борецкие превозмогли, овладели правлением и погубили отечество, как жертву их страстей личных. Совершилось, чего издавна желали завоеватели Литовские и чем Новгород стращал иногда Государей Московских: он поддался Казимиру, добровольно и торжественно. Действие беззаконное, хотя сия область имела особенные уставы и вольности, данные ей, как известно, Ярославом Великим, однако же, составляла всегда часть России и не могла перейти к иноплеменникам без измены или без нарушения коренных государственных законов, основанных на Естественном Праве. Многочисленное посольство отправилось в Литву с богатыми дарами и с предложением, чтобы Казимир был Главою Новгородской Державы на основании древних уставов ее гражданской свободы. Он принял все условия, и написали грамоту следующего содержания:
  "Честный Король Польский и Князь Великий Литовский заключил дружественный союз с нареченным Владыкою Феофилом, с посадниками, тысяцкими новгородскими, с боярами, людьми житыми, купцами и со всем Великим Новгородом. А для договора были в Литве посадник Афанасий Евстафиевич, посадник Димитрий Исакович (Борецкий)... от людей житых Панфил Селифонтович, Кирилл Иванович... Ведать тебе, честному Королю, Великий Новгород по сей крестной грамоте и держать на Городище своего наместника Греческой Веры, вместе с Дворецким и Тиуном, коим иметь при себе не более пятидесяти человек. Наместнику судить с посадником на дворе Архиепископском как бояр, житых людей, младших граждан, так и сельских жителей, согласно с правдою, и не требовать ничего, кроме судной законной пошлины, но в суд тысяцкого, Владыки и монастырей ему не вступаться. Дворецкому жить на Городище во дворце и собирать доходы твои вместе с посадником, а Тиуну вершить дела с нашими приставами. Если Государь Московский пойдет войной на Великий Новгород, то тебе, господину, честному Королю, или в твое отсутствие Раде Литовской дать нам скорую помощь. - Ржев, Великие Луки и Холмовский погост остаются землями Новгородскими, но платят дань тебе, честному Королю. Новгородец судится в Литве по вашим, Литвин в Новгороде по нашим законам без всякого притеснения... В Русе будешь иметь десять соляных варниц; а за суд получаешь там и в других местах, что издревле установлено. Тебе, честному Королю, не выводить от нас людей, не купить ни сел, ни рабов и не принимать их в дар, ни Королеве, ни Панам Литовским, а нам не таить законных пошлин. Послам, наместникам и людям твоим не брать подвод в земле Новгородской, и волости ее могут быть управляемы только нашими собственными чиновниками. В Луках будет твой и наш тиун: Торопецкому не судить в Новгородских владениях. В Торжке и Волоке имей тиуна, с нашей стороны будет там посадник. Купцы Литовские торгуют с Немцами единственно чрез Новгородских. Двор Немецкий тебе не подвластен: не можешь затворить его. Ты, честный Король, не должен касаться нашей православной Веры: где захотим, там и посвятим нашего Владыку (в Москве или в Киеве), а Римских церквей не ставить нигде в земле Новгородской. Если примиришь нас с Великим Князем Московским, то из благодарности уступим тебе всю народную дань, собираемую ежегодно в Новгородских областях, но в другие годы не требуй оной. В утверждение договора целуй крест к Великому Новгороду за все свое Княжество и за всю Раду Литовскую вправду, без извета, а послы наши целовали крест Новгородскою душою к честному Королю за Великий Новгород".
  
  И так сей народ легкомысленный еще желал мира с Москвою, думая, что Иоанн устрашится Литвы, не захочет кровопролития и малодушно отступится от древнейшего Княжества Российского. Хотя Наместники Московские, быв свидетелями торжества Марфиных поборников, уже не имели никакого участия в тамошнем правлении, однако ж спокойно жили на городище, уведомляя Великого Князя о всех происшествиях. Несмотря на свое явное отступление от России, новгородцы хотели казаться умеренными и справедливыми, твердили, что от Иоанна зависит остаться другом Святой Софии, изъявляли учтивость его боярам, но послали Суздальского князя, Василья Шуйского-Гребенку, начальствовать в Двинской земле, опасаясь, чтобы рать Московская не овладела сею важною для них страною.
  
  Еще желая употребить последнее миролюбивое средство, Великий Князь отправил в Новгород благоразумного чиновника, Ивана Федоровича Товаркова, чтобы призвать их к благоразумию. Так же к благоразумию призвал новгородцев и Митрополит Филипп, предотвращая их от мятежа и раскола. Но все было напрасно. Летописцы сравнивают тогдашнее состояние сей народной державы с древним Иерусалимом, когда Бог готовится предать его в руки Титовы. Страсти господствовали над умом, и Совет Правителей казался сонмом заговорщиков.
  
  Посол Московский возвратился к Государю с уверением, что не слова и не письма, но один меч может смирить новгородцев. Великий Князь изъявил горесть: еще размышлял, советовался с матерью, с Митрополитом и призвал в столицу братьев, всех Епископов, князей, бояр и воевод.
  В назначенный день и час они собрались во дворце. Иоанн вышел к ним с лицом печальным, открыл Государственную Думу и предложил ей на суд измену Новогородцев.
  Не только бояре и воеводы, но и святители ответили единогласно: "Государь! возьми оружие в руки!" Тогда Иоанн произнес решительное слово: "Да будет война!"
  Потом захотел услышать мнение Совета о благоприятном времени для ее начала, сказав: "Весна уже наступила: Новгород окружен водою, реками, озерами и болотами непроходимыми. Великие Князья, мои предки, страшились ходить туда с войском в летнее время, и когда ходили, то теряли множество людей".
  С другой стороны поспешность обещала выгоды: новгородцы не были готовы к войне, и Казимир не мог скоро дать им помощи. Решились не медлить, в надежде на милость Божию, на счастье и мудрость Иоанна. Уже сей Государь пользовался общим доверием: Москвитяне гордились им, хвалили его правосудие, твердость, прозорливость, называли любимцем Неба, Властителем Богоизбранным; и какое-то новое чувство государственного величия вселилось в их душу.
  
  23 мая 1471 года Иоанн послал складную грамоту к новгородцам, объявляя им войну с исчислением всех их дерзостей, и в несколько дней устроил ополчение. Убедил Михаила Тверского действовать с ним заодно и велел псковитянам идти к Новгороду с Московским воеводою, князем Феодором Юрьевичем Шуйским. Устюжанам и Вятчанам в Двинскую землю под начальством двух воевод, Василья Федоровича Образца и Бориса Слепого-Тютчева. Князю Даниилу Холмскому с детьми боярскими из Москвы к Русе, а князю Василыо Ивановичу Оболенскому-Стриге с татарскою конницею к берегам Мсты.
  
  Сии отряды были только передовыми. Иоанн, следуя обыкновению, раздавал милостыню и молился над гробами Святых Угодников и предков своих; наконец, приняв благословение от Митрополита и Епископов, сел на коня и повел главное войско из столицы. С ним находились все Князья, Бояре, дворяне Московские и Татарский Царевич Данияр, сын Касимов. Сын и брат Великого Князя, Андрей Меньший, остались в Москве, другие братья, Князья Юрий, Андрей, Борис Васильевичи и Михаил Верейский, предводительствуя своими дружинами, шли разными путями к Новгородским границам. А Воеводы Тверские, Князь Юрий Андреевич Дорогобужский и Иван Жито, соединились с Иоанном в Торжке.
  Началось страшное опустошение. С одной стороны Воевода Холмский и рать Великокняжеская, с другой псковитяне, вступив в землю Новгородскую, истребляли все огнем и мечем. Дым, пламя, кровавые реки, стон и вопль от востока и запада неслись к берегам Ильменя. Москвитяне изъявляли остервенение неописуемое: Новгородцы-изменники казались им хуже татар. Не было пощады ни бедным земледельцам, ни женщинам. Летописцы замечают, что Небо, благоприятствуя Иоанну, иссушило тогда все болота, что от мая до сентября месяца ни одной капли дождя не упало на землю: зыби отвердели, войско с обозами везде имело путь свободный и гнало скот по лесам, дотоле непроходимым.
  
  Псковитяне взяли Вышегород. Холмский обратил в пепел Русу. Не ожидая войны летом и нападения столь дружного и сильного, новгородцы послали сказать Великому Князю, что они желают вступить с ним в переговоры и требуют от него опасной грамоты для своих чиновников, которые готовы ехать к нему в стан. Но в то же время Марфа и единомышленники ее старались уверить сограждан, что одна счастливая битва может спасти их свободу. Спешили вооружить всех людей, волею и неволею: ремесленников, гончаров, плотников одели в доспехи и посадили на коней, других на суда. Пехоте велели плыть озером Ильменем к Русе, а коннице, более многочисленной, идти туда берегом.
  Холмский стоял между Ильменем и Русою, на Коростыне: пехота Новгородская приближилась тайно к его стану, вышла из судов и, не дожидаясь конного войска, стремительно ударила на Москвитян. Но Холмский и товарищ его, боярин Феодор Давидович, храбростью загладили свою неосторожность: положили на месте 500 неприятелей, рассеяли остальных и с жестокосердием, свойственным тогдашнему веку, приказав отрезать пленникам носы, губы, послали их искаженных в Новгород. Москвитяне бросили в воду все латы, шлемы, щиты неприятельские, взятые в добычу ими, говоря, что войско Великого Князя богато собственными доспехами и не имеет нужды в изменнических.
  
  Новгородцы приписали сие несчастие тому, что конное их войско не соединилось с пехотным и что особенный полк Архиепископский отрекся от битвы, сказав: "Владыка Феофил запретил нам поднимать руку на Великого Князя, а велел сражаться только с неверными псковитянами".
  Желая обмануть Иоанна, новгородские чиновники отправили к нему второго посла, с уверением, что они готовы на мир и что войско их еще не действовало против Московского. Но Великий Князь уже имел известие о победе Холмского и, став на берегу озера Коломны, приказал воеводе идти за Шелонь навстречу к псковитянам и вместе с ними к Новгороду. Михаилу же Верейскому наказал осадить городок Демон.
  В то самое время, когда Холмский думал переправляться на другую сторону реки, он увидел неприятеля столь многочисленного, что Москвитяне изумились. Их было 5000, а Новгородцев от 30000 до 40000: ибо друзья Борецких еще успели набрать и выслать несколько полков, чтобы усилить свою конную рать. Но Воеводы Иоанновы, сказав дружине: "Настало время послужить ГосударюЮ не убоимся ни трехсот тысяч мятежников, за нас правда и Господь Вседержитель", бросились на конях в Шелонь, с крутого берега и в глубоком месте; однако ж никто из Москвитян не усомнился следовать их примеру; никто не утонул; и все, благополучно переехав на другую сторону, устремились 14 июля в бой с восклицанием: Москва!
  Новгородский летописец говорит, что соотечественники его бились мужественно и принудили Москвитян отступить, но что конница татарская, быв в засаде, нечаянным нападением расстроила первых и решила дело. Но по другим известиям новгородцы не стояли и часу: лошади их, уязвленные стрелами, начали сбивать с себя всадников. Ужас объял воевод малодушных и войско неопытное, они обратили тыл, скакали без памяти и топтали друг друга, гонимые и истребляемые победителем. Утомив коней, бросались в воду, в тину болотную, не находили пути в лесах своих, тонули или умирали от ран, иные же проскакали мимо Новгорода, думая, что он уже взят Иоанном. В безумии страха им везде казался неприятель, везде слышался крик: Москва! Москва! На пространстве двенадцати верст полки Великокняжеские гнали их, убили 12000 человек, взяли 1700 пленников, и в том числе двух знатнейших посадников, Василия-Казимира с Дмитрием Исаковым Борецким, наконец, утомленные, возвратились на место битвы.
  Холмский и боярин Феодор Давидович, трубным звуком возвестив победу, сошли с коней, приложились к образам под знаменами и прославили милость Неба. Боярский сын, Иван Замятня, спешил известить Государя, бывшего тогда в Яжелбицах, что один передовой отряд его войска решил судьбу Новгорода; что неприятель истреблен, а рать Московская цела. Сей вестник вручил Иоанну договорную грамоту Новгородцев с Казимиром, найденную в их обозе между другими бумагами, и даже представил ему человека, который писал оную. С какой радостью Великий Князь слушал весть о победе, с таким же негодованием читал сию законопреступную хартию - памятник Новгородской измены.
  
  Холмский уже нигде не видал неприятельской рати и мог свободно опустошать села до самой Нарвы или Немецких пределов. Городок Демон сдался Михаилу Верейскому. Тогда Великий Князь послал опасную грамоту к новгородцам с боярином их, Лукою, соглашаясь вступить с ними в договоры. Он прибыл в Русу и явил пример строгости: велел отрубить головы знатнейшим пленникам, боярам Дмитрию Исакову, Марфину сыну, Василью Селезеневу-Губе, Киприяну Арбузееву и Иеремию Сухощоку, Архиепископскому Чашнику, ревностным приятелям Литвы. Василия-Казимера, Матвея Селезенева и других послал в Коломну, окованных цепями, некоторых в темницы Московские, а прочих без всякого наказания отпустил в Новгород, соединяя милосердие с грозою мести, отличая главных деятельных врагов Москвы от людей слабых, которые служили им только орудием. Решив таким образом участь пленников, он 27 июля 1471 года расположился станом на устье Шелони.
  
  В сей самый день новая победа увенчала оружие великокняжеское в отдаленных пределах Заволочья. Московские воеводы, Образец и Борис Слепой, предводительствуя Устюжанами и Вятчанами, на берегах Двины сразились с Князем Василием Шуйским, верным слугою Новгородской свободы. Рать его состояла из двенадцати тысяч Двинских и Печерских жителей: Иоанна только из четырех. Битва продолжалась целый день с великим остервенением. Убив трех Двинских знаменоносцев, Москвитяне взяли хоругвь Новгородскую и к вечеру одолели врага. Князь Шуйский раненый едва мог спастись в лодке, бежал в Колмогоры, оттуда в Новгород; а воеводы Иоанна, овладев всею Двинскою землею, привели жителей в подданство Москвы.
  
  Миновало около двух недель после Шелонской битвы, которая произвела в новгородцах неописанный ужас. Они надеялись на Казимира и с нетерпением ждали вестей от своего посла, отправленного к нему через Ливонию, с усильным требованием, чтобы Король спешил защитить их, но сей посол возвратился и с горестью объявил, что Магистр Ордена не пустил его в Литву. Уже не было времени иметь помощи, ни сил противиться Иоанну. Открылась еще внутренняя измена. Некто, именем Упадыш, тайно доброхотствуя Великому Князю, с единомышленниками своими в одну ночь заколотил железом 55 пушек в Новгороде. Правители казнили сего человека, и, несмотря на все несчастия, хотели обороняться: выжгли посады, не жалея ни церквей, ни монастырей. Учредили бессменную стражу, день и ночь вооруженные люди ходили по городу, чтобы обуздывать народ, другие стояли на стенах и башнях, готовые к бою с Москвитянами.
  Однако ж миролюбивые начали изъявлять более смелости, доказывая, что упорство бесполезно, явно обвиняли друзей Марфы в приверженности к Литве и говорили: "Иоанн перед нами; а где ваш Казимир?"
  Город, стесненный Великокняжескими отрядами и наполненный множеством пришельцев, которые искали там убежища от Москвитян, терпел недостаток в съестных припасах: дороговизна возрастала, ржи совсем не было на торгу: богатые питались пшеницею, а бедные вопили, что правители их глупо раздразнили Иоанна и начали войну, не подумав о следствиях.
  Весть о казни Дмитрия Борецкого и товарищей его сделала глубокое впечатление как в народе, так и в чиновниках: доселе никто из Великих Князей не дерзал торжественно казнить первостепенных гордых бояр новгородских. Народ рассуждал, что времена переменились, что Небо покровительствует Иоанну и дает ему смелость вместе со счастьем. Что сей Государь правосуден: карает и милует, что лучше спастись смирением, нежели погибнуть от упрямства. Знатные сановники видели меч над своей головою: в таком случае редкие жертвуют личной безопасностью правилу или образу мыслей. Самые усердные из друзей Марфиных, те, которые ненавидели Москву по ревностной любви к вольности отечества, молчанием или языком умеренности хотели заслужить прощение Иоанна. Еще Марфа силилась действовать на умы и сердца, возбуждая их против Великого Князя: народ видел в ней главную виновницу сей бедственной войны, он требовал хлеба и мира.
  
  Холмский, псковитяне и сам Иоанн готовились с разных сторон обступить Новгород, чтобы совершить последний удар. Сановники, граждане единодушно предложили нареченному Архиепископу Феофилу быть ходатаем мира. Сей разумный Инок со многими посадниками, тысяцкими и людьми житыми всех пяти Концов отправился на судах озером Ильменем к устью Шелони, в стан Московский. Не смея вдруг явиться Государю, они пошли к его вельможам и просили их заступничества: Вельможи просили братьев Иоанна, а братья самого Великого Князя. Чрез несколько дней он дозволил Послам стать пред лицом своим.
  Феофил вместе со многими духовными особами и знатнейшие чиновники новгородские, вступив в шатер Великокняжеский, пали ниц, безмолвствовали, проливали слезы. Иоанн, окруженный сонмом бояр, имел вид грозный и суровый. Феофил стал умолять Иоанна утолить гнев свой, пощадить их преступников по милосердию его.
  Иоанн взял с собою из Москвы одного ученого в летописях дьяка, именем Стефана Бородатого, коему надлежало исчислить перед Новгородскими послами все древние их измены, но Послы не хотели оправдываться и требовали единственно милосердия.
  Наконец Государь изрек слово великодушного прощения, следуя, как уверяют летописцы, внушениям Христианского человеколюбия и совету Митрополита Филиппа помиловать новгородцев, если они раскаются.
  
  Новгородцы за вину свою обещали внести в казну Великокняжескую 15500 рублей или около восьмидесяти пуд серебра, в разные сроки, от 8 сентября до Пасхи. Возвратили Иоанну прилежащие к Вологде земли, берега Пинеги, Мезены, Немьюги, Выи, Поганой Суры, Пильи горы, места, уступленные Василию Темному, но после отнятые ими, обязались в назначенные времена платить Государям Московским черную, или народную, дань, также и Митрополиту судную пошлину. Клялись ставить своих Архиепископов только в Москве, у гроба Св. Петра Чудотворца, в Дому Богоматери. Не иметь никакого сношения с Королем Польским, ни с Литвою, не принимать к себе тамошних князей и врагов Иоанна: князя Можайского, сыновей Шемяки и Василия Ярославича Боровского. Отменили, так называемые Вечевые грамоты, признали верховную судебную власть Государя Московского. В случае несогласия его наместников с новгородскими сановниками, обещали не издавать впредь судных грамот без утверждения и печати Великого Князя, и проч. Возвращая им Торжок и новые свои завоевания в Двинской земле, Иоанн по обычаю целовал крест, в уверение, что будет править Новгородом согласно с древними уставами оного, без всякого насилия.
  Сии взаимные условия или обязательства изображены в шести тогда написанных грамотах, от 9 и 11 августа 1471 года, в коих юный сын Иоаннов именуется также, подобно отцу, Великим Князем всей России.
  Помирив еще Новгород с Псковитянами, Иоанн уведомил своих Полководцев, что война закончилась. Ласково угостив Феофила и всех послов, отпустил их с милостью, а вслед за ними велел ехать боярину Феодору Давидовичу, взять присягу с новгородцев на Вече. Дав слово забыть прошедшее, Великий Князь оставил в покое и саму Марфу Борецкую и не хотел упомянуть об ней в договоре, как бы из презрения к слабой жене. Исполнив свое намерение, наказав мятежников, свергнув тень Казимирову с древнего престола Рюрикова, он с честью, славою и богатою добычей 1 сентября 1471 года возвратился в Москву. Сын, брат, вельможи, воины и купцы встретили его за 20 верст от столицы, народ за семь, Митрополит с духовенством перед Кремлем на площади. Все приветствовали Государя как победителя, изъявляя радость.
  
  Еще Новгород остался державою народною, но свобода его была уже единственно милостью Иоанна и должна была исчезнуть по мановению самодержца. Нет свободы, когда нет силы защитить ее. Все области Новгородские, кроме столицы, являли от пределов восточных до моря зрелище опустошения, произведенного не только ратью Великокняжескою, но и шайками вольницы. Граждане и жители сельские в течение двух месяцев ходили туда вооруженными толпами из Московских владений грабить и наживаться. Погибло множество людей. К довершению бедствия, 9000 человек, призванных в Новгород из уездов для защиты оного, возвращаясь осенью в свои дома на 180 судах, утонули в бурном Ильмене.
  Зимою Священноинок Феофил с духовными и мирскими сановниками приехал в Москву и был поставлен в Архиепископы. Когда сей торжественный обряд совершился, Феофил на амвоне смиренно преклонил выю пред Иоанном и молил его умилосердиться над знатными Новгородскими пленниками, Василием Казимиром и другими, которые еще сидели в Московских темницах: Великий Князь даровал им свободу, и Новгород принял их с дружелюбием, а Владыку своего с благодарностью, легкомысленно надеясь, что время, торговля, мудрость Веча и правила благоразумной политики исцелят глубокие язвы отечества.
  
  * * *
  В исходе 1471 года явилась Комета, в начале следующего другая; народ трепетал, ожидая чего-нибудь ужасного. Иоанн же, не участвуя в страхе суеверных, спокойно мыслил о важном завоевании.
  Древняя славная Биармия, или Пермь уже в XI веке платила дань Россиянам, в гражданских отношениях зависела от Новгорода, в церковных от нашего Митрополита, но всегда имела собственных Властителей и торговала с Москвитянами как Держава свободная. Присвоив себе Вологду, Великие Князья желали овладеть и Пермью, однако ж дотоле не могли: ибо Новгородцы крепко стояли за оную, обогащаясь там меною Немецких сукон на меха драгоценные и на серебро, которое именовалось Закамским и столь прельщало хитрого Иоанна Калиту.
  В самом Шелонском договоре Новгородцы включили Пермь в число их законных владений, но Иоанн III, подобно Калите дальновидный и гораздо его сильнейший, воспользовался первым случаем исполнить намерение своего пращура без явной несправедливости. В Перми обидели некоторых, Москвитян: сего было довольно для Иоанна. Он послал туда Князя Феодора Пестрого с войском, чтобы доставить им законную управу.
  
  В 1472 году Полки выступили из Москвы зимою, на Фоминой неделе пришли к реке Черной, спустились на плотах до местечка Айфаловского, сели на коней и близ городка Искора встретились с Пермскою ратью. Победа не могла быть сомнительной: князь Феодор рассеял неприятелей; пленил их воевод, Кача, Бурмата, Мичкина, Зырана, взял Искор с иными городками, сжег их и на устье Почки, впадающей в Колву и заложил крепость. А другой воевода, Гаврило Нелидов, им отряженный, овладел Уросом и Чердынью, схватив тамошнего князя Христианской Веры, именем Михаила. Вся земля Пермская покорилась Иоанну, и князь Феодор прислал к нему, вместе с пленными, 16 сороков черных соболей, драгоценную шубу соболью, 29 поставов Немецкого сукна, 3 панциря, шлем и две сабли булатные.
  Сие завоевание, коим владения Московские прислонились к хребту гор Уральских, обрадовало Государя и народ, обещая важные торговые выгоды и напомнив России счастливую старину, когда Олег, Святослав, Владимир брали мечом чуждые земли, не теряя собственных. Вероятно, что Пермский князь Михаил возвратился в свое отечество, где после господствовал и сын его, Матфей, как присяжник Иоаннов. Первым Российским наместником Великой Перми был в 1505 году Князь Василий Андреевич Ковер.
  
  * * *
  Доселе Великий Князь еще не имел дела с главным врагом нашей независимости, с Царем Большой или Золотой Орды, Ахматом, коего толпы в 1468 году, нападали единственно на Рязанскую землю, не дерзнув идти далее, ибо в упорной битве с тамошними воеводами потеряли много людей.
  Благоразумный Иоанн, готовый к войне, хотел удалить ее: время усиливало Россию, ослабляя могущество Ханов. Но другой естественный враг Москвы, Казимир Литовский, употреблял все способы подвигнуть Ахмата на Великого Князя.
  Дед Иоаннов, Василий Дмитриевич, купил в Литве одного Татарина, именем Мисюря, Витовтова пленника, которого внук, Кирей, рожденный в холопстве, бежал от Иоанна в Польшу и снискал особенную милость Казимирову. Сей Государь хотел употребить его в орудие своей ненависти к России, послал в Золотую Орду с ласковыми грамотами, с богатыми дарами, и предлагал Ахмату тесный союз, чтобы вместе воевать наше отечество.
  Кирей имел ум хитрый, знал хорошо и Татар и Москву: доказывал Хану необходимость предупредить Иоанна, замышляющего быть самовластителем независимым, подкупал вельмож Ордынских и легко склонил их на свою сторону: ибо они были недоброжелателями Великому Князю за его к ним презрение или скупость.
  Уже Москва не удовлетворяла их алчному корыстолюбию, уже Послы наши не пресмыкались в Улусах с мешками серебра и золота. Главный из Вельмож Ханских, именем Темир, всех ревностнее помогал Кирею, но целый год миновал в одних переговорах. Междоусобия Татар не дозволяли Ахмату удалиться от берегов Волги. И в то время, когда посол Литовский твердил ему о древнем величии Ханов, город Сарай, основанный Батыем, не мог защитить себя от набега смелых Вятчан. Приплыв Волгою, и слыша, что Хан кочует верстах в пятидесяти оттуда, они врасплох взяли сей город, захватили все товары, несколько пленников и с добычею ушли назад, сквозь множество Татарских судов, которые хотели преградить им путь. Наконец Ахмат, взяв меры для безопасности Улусов, отправил с Киреем собственного посла к Казимиру, обещал немедленно начать войну и чрез несколько месяцев действительно вступил в Россию со значительными силами, удержав при себе Московского чиновника, который был послан к нему от Государя с мирными предложениями.
  
  Великий Князь, узнав о том, отрядил боярина Феодора Давидовича с Коломенскою дружиною к берегам Оки, за ним Даниила Холмского, князя Оболенского-Стригу и братьев своих с иными полками. Услышал о приближении Хана к Алексину и сам немедленно выехал из столицы в Коломну, чтобы оттуда управлять движениями войска. При нем находился и сын Касимов, Царевич Данияр, со своей дружиною: таким образом политика Великих Князей вооружала Монголов против Монголов. Но еще сильно действовал ужас Ханского имени: несмотря на 180000 воинов, которые стали между неприятелем и Москвою, заняв пространство ста пятидесяти верст; несмотря на общую доверенность к мудрости и счастью Государя, Москва страшилась, и мать Великого Князя с его сыном для безопасности уехала в Ростов.
  
  Ахмат приступил к Алексину, где не было ни пушек, ни пищалей, ни самострелов, однако ж граждане побили множество неприятелей. На другой день Татары сожгли город вместе с жителями; бегущих взяли в плен и бросились целыми полками в Оку, чтобы ударить на малочисленный отряд Москвитян, которые стояли на другом берегу реки.
  Начальники сего отряда, Петр Федорович и Семен Беклемишев, после долгой перестрелки хотели уже отступить, когда сын Михаила Верейского, князь Василий, прозванием Удалый, подоспел к ним со своей дружиною, а скоро и брат Иоаннов, Юрий. Москвитяне прогнали Татар за Оку и стали рядами на левой стороне ее, готовые к битве решительной: новые полки непрестанно к ним подходили с трубным звуком и с распущенными знаменами.
  Хан Ахмат внимательно смотрел на них с другого берега, удивляясь многочисленности, стройности оных, блеску оружия и доспехов. Татары начали отступать, сперва тихо, медленно, а ночью побежали гонимые одним страхом: ибо никого из Москвитян не было за Окою. Сие нечаянное бегство произошло, как сказывали, от жестокой заразительной болезни, которая открылась тогда в Ахматовом войске.
  Великий Князь послал Воевод своих вслед за неприятелем, но Татары в шесть дней достигли своих Катунов, или Улусов, откуда прежде шли к Алексину шесть недель. Россияне не могли или не хотели нагнать их, взяв несколько пленников и часть обоза неприятельского, а Великий Князь распустил войско, удостоверенный, что Хан не скоро осмелится предпринять новое впадение на Россию.
  Между тем Казимир, союзник Монголов, не сделал ни малейшего движения в их пользу: имея важную распрю с Государем Венгерским и занятый делами Богемии, сей слабодушный Король предал Ахмата так же, как и Новгородцев.
  Иоанн возвратился в Москву с торжеством победителя.
  
  Скоро после того он и все Москвитяне были огорчены преждевременною кончиною князя Юрия Васильевича. Меньшие братья его и сам Великий Князь находились в Ростове, у матери, тогда нездоровой. Митрополит Филипп не смел без повеления Иоанна хоронить тела Юрия, которое, в противность обыкновению, четыре дня стояло в церкви Архангела Михаила. Великий Князь приехал оросить слезами гроб достойного брата, не только им, но и всеми искренно любимого за его добрые свойства и за ратное мужество, коим он славился.
  Юрий скончался холостым на тридцать втором году жизни и в духовном завещании отказал свое имение матери, братьям, сестре, Княгине Рязанской, поручив им выкупить разные заложенные им вещи, серебряные, золотые, и даже сукна Немецкие, ибо на нем осталось более семисот рублей долгу. О городах своих - Дмитрове, Можайске, Серпухове - он не упоминает в духовной. Иоанн, присоединив их к Великому Княжению, досадил завистливым братьям, но мать благоразумными увещаниями прекратила ссору, отдав Андрею Васильевичу местечко Романов, а Великий Князь уступил Борису Вышегород, меньшему Андрею - Торусу, утвердив грамотами наследственные Уделы за ними и за детьми их.
  
  * * *
  В сие время судьба Иоаннова ознаменовалась новым величием посредством брака, важного и счастливого для России: ибо следствием оного было то, что Европа с любопытством и с почтением обратила взор на Москву, дотоле едва известную, что Государи и народы просвещенные захотели дружить с нами; что мы, вступив в непосредственные сношения с ними, узнали много нового, полезного как для внешней силы государственной, так и для внутреннего гражданского благоденствия.
  
  Последний Император Греческий, Константин Палеолог, имел двух братьев, Дмитрия и Фому, которые, под именем Деспотов господствуя в Пелопоннесе, или в Морее, ненавидели друг друга, воевали между собою и тем довершили торжество Магомета II: Турки овладели Пелопоннесом.
  Дмитрий искал милости в Султане, отдал ему дочь в Сераль и получил от него в удел город Эн во Фракии, но Фома, гнушаясь неверными, с женою, с детьми, с знатнейшими Греками ушел из Корфу в Рим, где Папа, Пий II, и Кардиналы, уважая в нем остаток древнейших Государей Христианских и в благодарность за сокровище, им привезенное, за главу Апостола Андрея (с того времени хранимую в церкви Св. Петра) назначили сему знаменитому изгнаннику 300 золотых ефимков ежемесячного жалованья.
  Фома умер в Риме. Сыновья его, Андрей и Мануил, жили благодеяниями нового Папы, Павла II, не заслуживая оных своим поведением, весьма легкомысленным и соблазнительным. Но юная сестра их, девица, именем София, одаренная красотою и разумом, была предметом общего доброжелательства.
  Папа искал ей достойного жениха и, замышляя тогда воздвигнуть всех Государей Европейских на опасного для самой Италии Магомета II, хотел сим браком содействовать видам своей Политики. К удивлению многих, Павел обратил взор на Великого Князя Иоанна, по совету славного Кардинала Виссариона (в свое время, сын простых родителей, благодаря своим незаурядным умственным способностям, Виссорион получил духовное образование в Греции и дослужился до Архиепископа. Он больше других ратовал за союз с Ватиканом, чтобы уберечь Константинополь от разграбления турков, за что и был лишен архиепископского сана Марком Эфесским. После чего, перебравшись в Ватикан, он принял католичество и от простого монаха быстро дослужился до кардинала - ему даже предлагали стать Папой, но он отказался. Но и оставаясь кардиналом он сделал многое по спасению Константинопольской библиотеки от разорения, подчас, выкупая книги уже у турков на свои кровные. Именно ему принадлежала идея женитьбы Иоанна III на Софье Палеолог, к чему он так же приложил немало усердия).
  Сей ученый Грек издавна знал единоверную Москву и возрастающую силу ее Государей, известных и Риму по делам их с Литвою, с Немецким Орденом и в особенности по Флорентийскому Собору, где Митрополит наш, Исидор, представлял столь важное лицо в церковных прениях. Отдаленность, благоприятствуя баснословию, рождала слухи о несметном богатстве и многочисленности Россиян. Папа надеялся, во-первых, чрез Царевну Софию, воспитанную в правилах Флорентийского Соединения, убедить Иоанна к принятию оных и тем подчинить себе нашу Церковь; во-вторых, лестным для его честолюбия свойством с Палеологами возбудить в нем ревность к освобождению Греции от ига Магометова. Вследствие сего намерения Кардинал Виссарион, в качестве нашего единоверца, отправил Грека, именем Юрия, с письмом к Великому Князю (в 1469 году), предлагая ему руку Софии, знаменитой дочери Деспота Морейского, которая будто бы отказала двум женихам, Королю Французскому и Герцогу Медиоланскому, не желая быть супругою Государя Латинской Веры. Вместе с Юрием приехали в Москву два Венецианца, Карл и Антон, брат и племянник Ивана Фрязина, денежника, или монетчика, который уже давно находился в службе Великого Князя, переселяясь к нам, как вероятно, из Тавриды и приняв Веру Греческую.
  
  Сие важное Посольство весьма обрадовало Иоанна, но, следуя правилам своего обыкновенного хладнокровного благоразумия, он требовал совета от матери, Митрополита Филиппа, знатнейших бояр. Все думали согласно с ним, что сам Бог посылает ему столь знаменитую невесту, отрасль Царственного древа, коего сень покоила некогда все Христианство православное, неразделенное. Что сей благословенный союз, напоминая Владимиров, сделает Москву как бы новою Византией и даст Монархам нашим права Императоров Греческих.
  Великий Князь желал чрез собственного посла удостовериться в личных достоинствах Софии и велел для того Ивану Фрязину ехать в Рим, имея доверенность к сему Венецианскому уроженцу, знакомому с обычаями Италии. Посол возвратился благополучно, осыпанный ласками Павла II и Виссариона. Уверил Иоанна в красоте Софии и вручил ему живописный образ ее вместе с листами от Папы для свободного проезда наших послов в Италию за невестою: о чем Павел особенно писал к Королю Польскому, именуя Иоанна любезнейшим сыном, Государем Московии, Новгорода, Пскова и других земель.
  Между тем Папа Павел II умер, и слух пришел в Москву, что место его заступил Калист: Великий Князь в 1472 году, января 17, отправил того же Ивана Фрязина со многими людьми в Рим, чтобы привезти оттуда Царевну Софию, и дал ему письмо к новому Папе. Но дорогою узнали послы, что преемник Павлов называется Сикстом: они не хотели возвратиться для переписывания грамоты; вычистив в ней имя Калиста, написали Сикстово и в мае прибыли в Рим.
  
  Папа, Виссарион и братья Софьины приняли их с отменными почестями. 22 мая, в торжественном собрании Кардиналов, Сикст IV объявил им о Посольстве и сватовстве Иоанна, Великого Князя Белой России. Некоторые из них сомневались в православии сего Монарха и народа его, но Папа ответствовал, что Россияне участвовали в Флорентийском Соборе и приняли Архиепископа или Митрополита от Латинской Церкви, что они желают ныне иметь у себя Легата Римского, который мог бы исследовать на месте обряды Веры их и заблуждающимся указать путь истинный, что ласкою, кротостью, снисхождением надобно обращать сынов ослепленных к нежной матери, т. е. к Церкви, что Закон не противится бракосочетанию Царевны Софии с Иоанном.
  
  25 мая послы Иоанновы были введены в тайный Совет Папский, вручили Сиксту Великокняжескую, писанную на Русском языке грамоту с золотою печатью и поднесли в дар шестьдесят соболей. В грамоте сказано было единственно так: "Сиксту, Первосвятителю Римскому, Иоанн, Великий Князь Белой Руси, кланяется и просит верить его Послам". Именем Государя они приветствовали Папу, который в ответе своем хвалил Иоанна за то, что он, как добрый Христианин, не отвергает Собора Флорентийского и не принимает Митрополитов от Патриархов Константинопольских, избираемых Турками, что хочет совокупиться браком с Христианкою, воспитанною в столице Апостольской, и что изъявляет приверженность к Главе Церкви. В заключение Святой Отец благодарил Великого Князя за дары. Тут же находились послы Неаполитанские, Венецианские, Медиоланские, Флорентийские и Феррарскне. 1 июня 1472 года София в церкви Св. Петра была обручена Государю Московскому, коего лицо представлял главный из его поверенных, Иван Фрязин.
  
  Июня 12 собралися Кардиналы для дальнейших переговоров с Российскими послами, которые уверяли Папу о ревности их Монарха к благословенному соединению Церквей. Сикст IV, так же как и Павел II, имея надежду изгнать Магомета из Царьграда, хотел, чтобы Государь Московской склонил Хана Золотой Орды воевать Турцию. Послы Иоанна отвечали, что России легко воздвигнуть Татар на Султана, что они своим несметным числом могут еще подавить Европу и Азию. Что для сего нужно только послать в Орду тысяч десять золотых ефимков и богатые, особенные дары Хану, коему удобно сделать впадение в Султанские области чрез Паннонию. Но что Король Венгерский едва ли согласится пропустить столь многочисленное войско чрез свою державу, понимая, что сии вероломные наемники, в случае неисправного платежа, бывают злейшими врагами того, кто их нанял, что победа Татар оказалась бы равно бедственною и для Турков и для Христиан. Одним словом, Послы Московские старались доказать, что неблагоразумно искать помощи в Орде, и Папа удовлетворился надеждою на собственные силы Иоанна, единоверца Греков и естественного неприятеля их притеснителей.
  Так говорят церковные летописи Римские о Посольстве Московском. Действительно ли Великий Князь манил Папу обещаниями принять устав Флорентийского Собора или Иван Фрязин клеветал на Государя, употребляя во зло его доверенность? Или Католики, обманывая самих себя, не то слышали и писали, что говорил посол наш? Сие остается неясным.
  Папа дал Софии богатое вено и послал с нею в Россию Легата, именем Антония, провождаемого многими Римлянами, а Царевичи Андрей и Мануил отправили послом к Иоанну Грека Дмитрия. Невеста имела свой особенный Двор, чиновников и служителей: к ним присоединились и другие Греки, которые надеялись обрести в единоверной Москве второе для себя отечество.
  Папа принял нужные меры для безопасности Софии на пути. И велел, чтобы во всех городах встречали Царевну с надлежащею честью, давали ей съестные припасы, лошадей, проводников, в Италии и в Германии, до самых областей Московских. 24 июня она выехала из Рима, Сентября 1 прибыла в Любек, откуда 10 числа отправилась на лучшем корабле в Ревель. 21 сентября вышла там на берег и жила десять дней, пышно угощаемая на иждивение Ордена. Гонец Ивана Фрязина спешил из Ревеля через Псков и Новгород в Москву с известием, что София благополучно переехала море. Посол Московский встретил ее в Дерпте, приветствуя именем Государя и России.
  
  Между тем вся область Псковская была в движении: Правители готовили дары, запас, мед и вина для Царевны; рассылали всюду гонцов; украшали суда, лодки и 11 Октября выехали на Чудское озеро, к устью Эмбаха, встретить Софию, которая со всеми ее многочисленными спутниками тихо подъезжала к берегу. Посадники, бояре, вышедши из судов и налив вином кубки, ударили челом своей будущей Великой Княгине.
  Достигнув наконец земли Русской, где провидение судило ей жить и Царствовать, видя знаки любви, слыша усердные приветствия Россиян, она не хотела медлить ни часу на берегу Ливонском: степенный посадник принял ее и всех бывших с нею на суда.
  Два дня плыли озером, ночевали у Св. Николая в Устьях и 13 Октября остановились в монастыре Богоматери: там Игумен с братиею отпел за Софию молебен; она оделась в Царские ризы и, встреченная Псковским Духовенством у ворот, пошла в Соборную церковь, где народ с любопытством смотрел на Папского Легата, Антония, на его червленную одежду, высокую Епископскую шапку, перчатки и на серебряное литое распятие, которое несли перед ним. К соблазну наших Христиан правоверных, сей Легат, вступив в церковь, не поклонился Святым иконам; но София велела ему приложиться к образу Богоматери, заметив общее негодование. Тем более народ пленился Царевною, которая с живейшим усердием молилась Богу, наблюдая все обряды Греческого Закона.
  Из церкви повели ее в Великокняжеский дворец. По тогдашнему обыкновению гостеприимство изъявлялось дарами: бояре и купцы поднесли Софии пятьдесят рублей деньгами, а Ивану Фрязину десять рублей. Признательная к усердию Псковитян, она, чрез пять дней выезжая оттуда, сказала им с ласкою: "Спешу к моему и вашему Государю; благодарю чиновников, Бояр и весь Великий Псков за угощение и рада при всяком случае ходатайствовать в Москве по делам вашим". - В Новегороде была ей такая же встреча от Архиепископа, Посадников, Тысячских, Бояр и купцев; но Царевна спешила в Москву, где Иоанн ожидал ее с нетерпением.
  
  Уже София находилась в пятнадцати верстах от столицы, когда Великий Князь призвал бояр на совет, чтобы решить свое недоумение. Легат Папский, желая иметь более важности в глазах Россиян, во всю дорогу ехал с Латинским крыжем: то есть пред ним в особенных санях везли серебряное распятие, о коем мы выше упоминали. Великий Князь не хотел оскорбить Легата, но опасался, чтобы Москвитяне, увидев сей торжественный обряд иноверия, не соблазнились, и желал знать мнение бояр. Некоторые думали, согласно с нашим послом, Иваном Фрязином, что не должно запрещать того из уважения к Папе, другие, что доселе в земле Русской не оказывалось почестей Латинской Вере, что пример и гибель Исидора еще свежа в памяти.
  
  Иоанн отнесся к Митрополиту Филиппу, и сей старец с жаром ответствовал: "Буде ты позволишь в благоверной Москве нести крест перед Латинским Епископом, то он внидет в единые врата, а я, отец твой, изыду другими вон из града. Чтить Веру чуждую есть унижать собственную". Великий Князь немедленно послал боярина, Феодора Давидовича, взять крест у Легата и спрятать в сани. Легат повиновался, хотя и с неудовольствием.
  
  Царевна въехала в Москву 12 ноября, рано поутру, при стечении любопытного народа. Митрополит встретил ее в церкви: приняв его благословение, она пошла к матери Иоанновой, где увиделась с женихом. Тут совершилось обручение: после чего слушали Обедню в деревянной Соборной церкви Успения (ибо старая каменная была разрушена, а новая не достроена).
  Митрополит служил со всем знатнейшим Духовенством и великолепием Греческих обрядов, наконец обвенчал Иоанна с Софиею, в присутствии его матери, сына, братьев, множества князей и бояр, Легата Антония, Греков и Римлян. На другой день Легат и посол Софииных братьев, торжественно представленные великому князю, вручили ему письма и дары.
  
  В то время, когда Двор и народ в Москве праздновали свадьбу Государя, главный пособник сего счастливого брака, Иван Фрязин, вместо чаемой награды заслужил оковы. Возвращаясь в первый раз из Рима чрез Венецию и называясь Великим Боярином Московским, он был обласкан Дожем, Николаем Троно, который, узнав от него о тесных связях Россиян с Монголами Золотой Орды, вздумал отправить туда посла чрез Москву, чтобы склонить Хана к нападению на Турцию. Сей Посол, именем Иван Батист Тревизан, действительно приехал в нашу столицу с грамотою от Дожа к Великому Князю и с просьбою, чтобы он велел проводить его к Хану Ахмату, но Иван Фрязин уговорил Тревизана не отдавать Государю ни письма, ни обыкновенных даров, обещал и без того доставить ему все нужное для путешествия в Орду и, пришедши с ним к Великому Князю, назвал сего посла купцом Венецианским, своим племянником. Ложь их открылась прибытием Софии: Легат Папский и другие из ее спутников, зная лично Тревизана - зная также, с чем он послан в Москву - сказали о том Государю. Иоанн, взыскательный, строгий до суровости, в гневе своем за дерзкий обман велел Фрязина оковать цепями, сослать в Коломну, дом разорить, жену и детей взять под стражу, а Тревизана казнить смертью. Едва Легат Папский и Греки могли спасти жизнь сего последнего усердным за него ходатайством, умолив Государя, чтобы он прежде списался с сенатом и дожем Венецианским.
  
  Ласкаемый в Москве, Посол Римский, согласно с данным ему от Папы наставлением, домогался, чтобы Россия приняла устав Флорентийского Собора. Может быть, Иоанн, во время сватовства искав благосклонности Папы, давал сию надежду словами двусмысленными, но будучи уже супругом Софии, не хотел о том слышать.
  Летописец говорит, что Легат Антоний имел прения с нашим Митрополитом Филиппом, но без малейшего успеха, что Митрополит, опираясь на особенную мудрость какого-то Никиты, Московского книжника, ясно доказал истину Греческого исповедания, и что Антоний, не находя сильных возражений, сам прекратил спор.
  Пробыв одиннадцать недель в Москве, Легат и посол Софииных братьев отправились назад в Италию с богатыми дарами для Папы и Царевичей от Великого Князя, сына его и Софии, которая, по известию Немецких Историков, обещав Сиксту IV наблюдать внушенные ей правила Западной Церкви, обманула его и сделалась в Москве ревностною Христианкою Веры Греческой.
  
  Главным действием сего брака было то, что Россия стала известнее в Европе, которая чтила в Софии племя древних Императоров Византийских и, так сказать, провожала ее глазами до пределов нашего отечества. Начались государственные сношения, пересылки, увидели Москвитян дома и в чужих землях, говорили об их странных обычаях, но угадывали и могущество. Сверх того многие Греки, приехавшие к нам с Царевною, сделались полезны в России своими знаниями в художествах и в языках, особенно в Латинском, необходимом тогда для внешних дел государственных. Обогатили спасенными от Турецкого варварства книгами Московские церковные библиотеки и способствовали великолепию нашего двора сообщением ему пышных обрядов Византийского, так что с сего времени столица Иоанна могла действительно именоваться новым Царьградом, подобно древнему Киеву. Следственно, падение Греции, содействовав возрождению наук в Италии, имело счастливое влияние и на Россию.
  Некоторые знатные Греки выехали к нам после из самого Константинополя: например, в 1485 году Иоанн Палеолог Рало, с женою и с детьми, а в 1495 боярин Феодор Ласкир с сыном Дмитрием. София звала к себе и братьев, но Мануил предпочел двор Магомета II, уехал в Царьград и там, осыпанный благодеяниями Султана, провел остаток жизни в изобилии. Андрей же, совокупившись браком с одною распутною Гречанкою, два раза (в 1480 и 1490 году) приезжал в Москву и выдал дочь свою, Марию, за Князя Василия Михайловича Верейского, однако ж возвратился в Рим (где лежат кости его подле отцовских в храме Св. Петра). Кажется, что он был недоволен Великим Князем: ибо в духовном завещании отказал свои права на Восточную Империю не ему, а иноверным Государям Кастиллии, Фердинанду и Елисавете, хотя Иоанн, по свойству с Царями Греческими, принял и герб их, орла двуглавого, соединив его на своей печати с Московским: то есть на одной стороне изображался орел а на другой всадник, попирающий дракона, с надписью: "Великий Князь, Божьею милостью Господарь всея Руси".
  
  
  26-я СТУПЕНЬКА - со 2 марта 1473 года по 26 июля 1475-го - время, когда большую роль играет воля коллектива, причем, лучше всего проявляется она в экстремальных ситуациях - обязательного условия для развития. Происходит максимальное расширение сознания и, как следствие - умирание в старом и рождение в новом.
  
  
  Вслед за Легатом Римским Великий Князь послал в Венецию Антона Фрязина с жалобой на Тревизана, велев сказать Дожу: "Кто шлет посла чрез мою землю тайно, обманом, не испросив дозволения, тот нарушает уставы чести". Дож и сенат, услышав, что бедный Тревизан сидит в Москве под стражею окованный цепями, прибегли к ласковым убеждениям, прося, чтобы Великий Князь освободил его для общего блага Христиан и отправил к Хану, снабдив всем нужным для сего путешествия, из дружбы к Республике, которая с благодарностью заплатит сей долг. Иоанн умилостивился, освободил Тревизана, дал ему семьдесят рублей и, вместе с ним послав в Орду дьяка своего возбуждать Хана против Магомета II, уведомил о том Венецианского Дожа.
  Сие новое Посольство в Италию особенно любопытно тем, что главою оного был уже не иноземец, но россиянин, именем Семен Толбузин, который взял с собою Антона Фрязина в качестве переводчика и сверх государственного дела имел поручение вывезти оттуда искусного зодчего.
  
  Здесь в первый раз видим Иоанна пекущегося о введении художеств в Россию: ознаменованный величием духа, истинно Царским, он хотел не только ее свободы, могущества, внутреннего благоустройства, но и внешнего великолепия, которое сильно действует на воображение людей и принадлежит к успехам их гражданского состояния.
  Владимир Святой и Ярослав Великий украсили древний Киев памятниками Византийских Искусств: Андрей Боголюбский призывал оные и на берега Клязьмы, где Владимирская церковь Богоматери еще служила предметом удивления для северных Россиян, но Москва, возникшая в веки слез и бедствий, не могла еще похвалиться ни одним истинно величественным зданием.
  Соборный храм Успения, основанный Св. Митрополитом Петром, уже несколько лет грозил падением, и Митрополит Филипп желал воздвигнуть новый по образцу Владимирского. Долго готовились; вызывали отовсюду строителей; заложили церковь с торжественными обрядами, с колокольным звоном, в присутствии всего двора: перенесли в оную из старой гробы Князя Георгия Данииловича и всех Митрополитов (сам Государь, сын его, братья, знатнейшие люди несли мощи Св. Чудотворца Петра; особенного покровителя Москвы). Сей храм еще не был достроен, когда Филипп Митрополит скоро после Иоаннова бракосочетания преставился (5 апреля 1473 г.), испуганный пожаром, который обратил в пепел его Кремлевский дом. Обливаясь слезами над гробом Св. Петра и с любовью утешаемый Великим Князем, Филипп почувствовал слабость в руке от паралича, велел отвезти себя в монастырь Богоявленский и жил только один день, до последней минуты говорив Иоанну о совершении новой церкви.
  Преемник его, Геронтий (бывший Коломенский Епископ, избранный в Митрополиты Собором наших Святителей) также ревностно пекся об ее строении, но едва сложенная до сводов, она с ужасным треском упала, к великому огорчению Государя и народа.
  Видя необходимость иметь лучших художников, чтобы воздвигнуть храм, достойный быть первым в Российской державе, Иоанн послал во Псков за тамошними каменщиками, учениками Немцев, и велел Толбузину, чего бы то ни стоило, сыскать в Италии Архитектора опытного для сооружения Успенской кафедральной церкви. Вероятно даже, что сие дело было главной задачей его посольства. Уже Италия, пробужденная зарею наук, умела ценить памятники древней Римской изящной Архитектуры, презирая Готическую, столь несоразмерную, неправильную, тяжелую, и Арабскую, расточительную в мелочных украшениях. Образовался новый, лучший вкус в зданиях, хотя еще и несовершенный, но Италиянские Архитекторы уже могли назваться превосходнейшими в Европе.
  Принятый в Венеции благосклонно от нового Дожа, Марчелла, Толбузин нашел там зодчего, Болонского уроженца, именем Фиоравенти Аристотеля, которого Магомет II звал тогда в Царьград для строения Султанских палат, но который захотел лучше ехать в Россию, с условием, чтобы ему давали ежемесячно по десяти рублей жалованья, или около двух фунтов серебра. Прибыв в столицу нашу, сей художник осмотрел развалины новой Кремлевской церкви: хвалил гладкость работы, но разрушил до основания ее стены, которые уцелели в ее падении. Выкопал новые рвы и наконец заложил великолепный храм Успения, доныне стоящий пред нами как знаменитый памятник Греко-Италиянской Архитектуры XV века, чудесный для современников, достойный хвалы и самых новейших знатоков искусства своим твердым основанием, расположением, соразмерностию, величием. Построенная в четыре года, сия церковь была освящена в 1479 году, 12 августа, Митрополитом Геронтием с Епископами.
  
  * * *
  Запад России, Немцы и Литва были предметом внимания Иоанна. Князь Феодор Юрьевич Шуйский, несколько лет властвовав во Пскове как Государев наместник и сведав, что тамошние граждане, не любя его, послали к Великому Князю требовать себе иного правителя, уехал в Москву. Псковитяне желали вторично иметь своим князем Ивана Стригу, или Бабича, или Стригина брата Князя Ярослава: Государь дал им последнего, сказав, что первые нужны ему самому для ратного дела. В то же время Псковитяне известили Иоанна о неприятельском расположении Ливонского Ордена.
  Еще не минул срок перемирия, заключенного ими с Магистром в 1463 году на девять лет, когда Немцы, подведенные Русскими лазутчиками, сожгли несколько деревень на берегах Синего озера: Псковитяне, казнив своих изменников, удовольствовались жалобами на вероломство Ордена. В 1471 году Магистр прислал брата своего сказать им, что он намерен переселиться из Риги в Феллин и желает соблюсти дружбу с ними, требуя, чтобы они не вступались в землю и воды за Красным городком. Псковитяне ответствовали, что Магистр волен жить, где ему угодно, что мир с их стороны не будет нарушен, но что упомянутые места издревле суть достояние Великих Князей. Условились решить спор на общем съезде и назначили время. Уже Иоанн, замышляя быть истинным Государем всей России, не считал дел Псковских или Новгородских как бы чуждыми для Москвы. Он послал своего Боярина выслушать требования ордена, но переговоры, бывшие в Нарве и в Новгороде, не имели успеха. Немецкие послы уехали назад с досадою, и Великий Князь, исполняя желание псковитян, отправил к ним войско, составленное из городских полков и детей боярских, коими предводительствовал славный муж, Князь Даниил Холмский, имея под своим начальством более двадцати князей.
  Чиновники Псковские, встретив сию знатную рать с хлебом и с медом, удивились ее многочисленности, так, что она едва могла поместиться в городе, за рекою Великою. Холмский нетерпеливо желал вступить в Ливонию: к несчастию, сделалась оттепель в декабре месяце, реки вскрылись, не было ни зимнего, ни летнего пути, воины скучали праздностью, а граждане убытком, ибо должны были безденежно кормить и людей и коней. С Москвитянами пришло несколько сот татар: сии наемники силою отнимали у жителей скот и разные запасы, пока Холмский строгостью не унял их, определив, что город обязан ежедневно давать на содержание полков.
  
  Но сей убыток был вознагражден счастливыми следствиями. Слух о прибытии Московской рати столь испугал Магистра и епископа Дерптского, что они немедленно прислали своих чиновников для возобновления мира. Первый на двадцать пять, а второй на тридцать лет, с условием, чтобы Немцам не вступаться в земли Псковитян, давать везде свободный путь их купцам и не пропускать в Россию из Ливонии ни меда, ни пива. В сем договоре участвовали и новгородцы, коих войско также готовилось действовать против ордена вместе с Великокняжеским. Так Иоанн вводил единство в систему внешней политики Российской, к крайнему беспокойству наших западных соседей, видевших, что Новгород, Псков и Москва делаются одною державою, управляемою Государем благоразумным, миролюбивым, но решительным в намерениях и сильным в исполнении. Получив известие, что Магистр и Правительство Дерптское клятвою утвердили мирные условия, князь Холмский возвратился в Москву с честью и с даром двухсот рублей от признательных Псковитян, которые особенною грамотою, отправленною с гонцом, изъявили благодарность Иоанну за его милостивое вспоможение.
  
  Доселе Иоанн не имел никаких известных дел, ни сношений с Литвою, сильным ударом меча вырвав из ее рук Новгород и до времени оставляя Казимира тщетно злобиться на Россию. Одни Псковитяне пересылались с сим Королем, желал дружелюбно утвердить границы между его и своими владениями. С обеих сторон честили и дарили послов, съезжались сановники на рубеже и не могли согласиться в прениях.
  Сам Казимир был в Полоцке, обещался собственными глазами осмотреть все спорные места, но не сдержал слова. Лаская Псковитян, он давал им чувствовать, что признает их народом вольным, независимым от Москвы и готов всегда жить в дружбе с ними. Осенью в 1473 году открылись неприятельские действия между Москвитянами и Литвою. Первые, ограбив город Любутск, ушли назад с добычею и с пленниками, а Любчане напали на князя Симеона Одоевского, Российского подданного, убили его в сражении, но не могли ничего завоевать в наших пределах. Вероятно, что сей случай заставил Казимира отправить в Москву посла, именем Богдана, или с жалобами, или с дружественными предложениями, на которые Иоанн ответствовал ему чрез своего посла, Василия Китая. Следствием было то, что сии Государи остались только внутренне неприятелями, не объявляя войны друг другу.
  
  * * *
  Хитрая политика Иоанна еще яснее видна в делах Ордынских сего времени. Царь Казанский жил тогда спокойно и не тревожил России, однако ж был опасным для нас соседом, чтобы иметь в руках своих орудие против Казани, Великий Князь подговорил одного из ее Царевичей, Муртозу, сына Мустафы, к себе в службу и дал ему Новгородок Рязанский с волостями.
  
  Хан Таврический, или Крымский, знаменитый Ази-Гирей, умер около 1467 года, оставив шесть сыновей: Нордоулата, Айдара, Усмемаря, Менгли-Гирея, Ямгурчея и Милкомана, из коих старший, Нордоулат, заступил место отца, но, сверженный братом, Менгли-Гиреем, искал убежища в Польше. Сие обстоятельство и союз Казимира с неприятелем Таврической Орды, Ханом Волжским, Ахматом, возбудив в Менгли-Гирее недоверие к Королю Польскому, дали мысль прозорливому Иоанну искать дружбы нового Царя Крымского, посредством одного богатого жида, именем Хози Кокоса, жившего в Кафе, где купцы наши часто бывали для торговли с Генуэзцами. Зная по слуху новое могущество России и личные достоинства Государя ее, Менгли-Гирей столь обрадовался предложению Иоанна, что немедленно написал к нему ласковую грамоту, привезенную в Москву Исупом, шурином Хози Кокоса. Так началася дружелюбная связь между сими двумя Государями, непрерывная до конца их жизни, выгодная для обоих и еще полезнейшая для нас: ибо она, ускорив гибель Большой, или Золотой, Орды и развлекая силы Польши, явно способствовала величию России.
  
  Иоанн послал в Крым толмача своего Иванчу, желая заключить с Ханом торжественный союз, а Менгли-Гирей в 1473 году прислал в Москву чиновника Ази-Бабу, который именем его клятвенно утвердил предварительный мирный договор между Крымом и Россиею. Сей договор состоял в том, что Царю Менгли-Гирею, уланам и князьям его быть с Иоанном в братской дружбе и любви, против недругов стоять заодно, не воевать Государства Московского. Разбойников же и хищников казнить, пленных выдавать без окупа, все насилием отнятое возвращать сполна и с обеих сторон ездить послам свободно без платежа купеческих пошлин. Вместе с Ази-Бабою отправился в Крым послом боярин Никита Беклемишев, коему, сверх упомянутого мирного договора, даны были еще прибавления: первое в таких словах: "Ты, Великий Князь, обязан слать ко мне, Царю, поминки, или дары ежегодные". Государь велел Беклемишеву согласиться на сие единственно в случае неотступного Ханского требования. Во втором прибавлении Иоанн обещался действовать с Менгли-Гиреем совокупно против Хана Золотой Орды, Ахмата, если он (Менгли-Гирей) сам будет помогать России против Короля Польского. Никита Беклемишев должен был увериться в приязни ближних Князей Царевых, одарить их соболями, заехать в Кафу, изъявить благодарность Хозе Кокосу за оказанную им услугу в сношениях с Крымским Царем. А также потребовать от тамошнего Консула, чтобы Генуэзцы выдали Российским купцам отнятые у них товары на две тысячи рублей и впредь не делали подобного насилия, вредного для успехов взаимной торговли.
  
  Беклемишев возвратился 15 Ноября 1474 года в Москву с Крымским послом, Довлетеком Мурзою, и с клятвенною Ханскою грамотою, на коей Иоанн в присутствии сего Мурзы целовал крест в уверение, что будет точно исполнять все условия союза. Но в сем заключенном между Россиею и Крымом договоре не упоминалось именно ни об Ахмате, ни о Казимире: Иоанн не обязывался воевать с первым, ибо Менгли-Гирей не дал клятвы действовать вместе с Россиею против последнего. Старков долженствовал объявить Хану, что одно не может быть без другого. Сверх того ему велено было жаловаться на Кафинских Генуэзцев, ограбивших какого-то Российского посла и наших купцов: в случае неудовлетворения Иоанн грозил силою управиться с сими разбойниками. Наконец посол Московский имел приказание вручить дары Манкупскому князю Исайку (из благодарности за дружелюбное принятие Никиты Беклемишева) и разведать чрез Хозю Кокоса, сколько тысяч золотых готовит сей Владетель в приданое за своею дочерью, которую он предлагал в невесты сыну Великого Князя, Иоанну Иоанновичу.
  
  Старков не мог исполнить данных ему повелений: ибо все переменилось в Тавриде. Брат Ханский Айдар, собрав многочисленную толпу преданных ему людей, изгнал неосторожного Менгли-Гирея, бежавшего в Кафу к Генуэзцам. Скоро явился на Черном море сильный Турецкий флот под начальством Визиря Магометова, Ахмета Паши. Сей искусный Вождь, пристав к берегам Тавриды, в шесть дней овладел Кафою, где в первый раз кровь Русская пролилась от меча Оттоманов. Там находилось множество наших купцов, некоторые из них лишились жизни, другие имения и вольности.
  Истребив до основания державу Генуэзскую в Тавриде, более двух веков существовавшую, и покорив весь Крым Султану, Ахмет Паша возвратился в Константинополь с великим богатством и с пленниками, в числе коих был и Менгли-Гирей с двумя братьями. Султан обласкал сего Хана, назвал законным Властителем Крыма и, велев изобразить его имя на монете, отправил господствовать над сим полуостровом в качестве своего присяжника. Но Менгли-Гирей, еще не успев восстановить в Тавриде порядка, разрушенного Турецким завоеванием, был вторично изгнан оттуда Ахматом, Царем Золотой Орды, которого сын, предводительствуя сильным войском, овладел всеми городами Крымскими.
  
  Иоанн, огорченный новым бедствием Менгли-Гирея, в то же время сведал, что Ахмат, добровольно или принужденно, уступил Тавриду Царевичу Зенебеку, который прежде искал службы в России.
  Зенебек, став Ханом Крымским, не ослепился своим временным счастиьм, предвидел опасности и прислал в Москву чиновника, именем Яфара Бердея, узнать, может ли он, в случае изгнания, найти у нас безопасное убежище. Великий Князь ответил ему согласием.
  
  В сем сношении не было слова о Царе Большой Орды, Ахмате, который, несмотря на свое неудачное покушение смирить Иоанна оружием, еще именовался нашим верховным Властителем и требовал дани. Пишут, что Великая Княгиня София, жена хитрая, честолюбивая, не преставала возбуждать супруга к свержению ига, говоря ему ежедневно: "Долго ли быть мне рабынею Ханскою?"
  В Кремле находился особенный для Татар дом, где жили послы, чиновники и купцы их, наблюдая за всеми поступками Великих Князей, чтобы извещать о том Хана. София не хотела терпеть столь опасных лазутчиков; послала дары жене Ахматовой и писала к ней, что она, имея какое-то видение, желает создать храм на Ордынском подворье (где ныне церковь Николы Гостунского): просит его себе и дает вместо оного другое. Царица согласилась: дом разломали, и Татары, выехав из него, остались без пристанища: их уже не впускали в Кремль. Пишут еще, что София убедила Иоанна не встречать послов Ордынских, которые обыкновенно привозили с собою басму, образ или болван Хана, что древние князья Московские всегда выходили пешие из города, кланялись им, подносили кубок с молоком кобыльим и, для слушания Царских грамот подстилая мех соболий под ноги чтецу, преклоняли колена. На месте, где бывала сия встреча, создали в Иоанново время церковь, именуемую Спасом на Болвановке.
  Однако ж, в надежде скоро видеть гибель Орды как необходимое следствие внутренних ее междоусобии, Великий Князь уклонялся от войны с Ахматом и манил его обещаниями. Платил ему, кажется, и некоторую дань, ибо в грамотах, тогда писанных, все еще упоминается о выходе Ордынском.
  В 1474 году был в Улусах наш Посол Никифор Басенков, а в Москве Ханский, именем Карачук: с последним находилось 600 служителей и 3200 торговых людей, которые привели 40000 Азиатских лошадей для продажи в России.
  В 1475 году Дьяк Иоаннов, Лазарев, возвратился из Большой Орды с известием, что Хан отпустил Венецианского посла, Тревизана, в Италию морем, не изъявив желания воевать с Турками.
  Изгнав Менгли-Гирея из Крыма, Ахмат, ободренный сим успехом, велел гордо сказать Иоанну чрез Мурзу, именем Бочюка, чтобы он вспомнил древнюю обязанность Российских Князей и немедленно сам ехал в Орду поклониться Царю своему: Великий Князь дружелюбно угостил Бочюка, послал с ним в Улусы Тимофея Бестужева, вероятно, и дары, но не думал исполнять требования Ахматова.
  
  
  27-я СТУПЕНЬКА - с 26 июля 1475 года по 20 декабря 1477-го - время религиозно-философского осмысления своего предназначения в жизни.
  
  Ударил последний час Новогородской вольности! Сие важное происшествие в нашей Истории достойно описания подробного. Нет сомнения, что Иоанн воссев на престол с мыслию оправдать титул Великих Князей, которые со времен Симеона Гордого именовались Государями всея Руси, желал ввести совершенное единовластие, истребить Уделы, отнять у князей и граждан права, несогласные с оным, но только в удобное время, пристойным образом, без явного нарушения торжественных условий, без насилия дерзкого и опасного, верно и прочно, одним словом, с соблюдением всей свойственной ему осторожности.
  Новгород изменял России, пытаясь присоединиться к Литве, но войско его было рассеяно, гражданство повергнуто в ужас. Великий Князь мог бы тогда покорить сию область, но мыслил, что народ, веками приученный к выгодам свободы, не отказался бы вдруг от ее прелестных мечтаний. Что внутренние бунты и мятежи развлекли бы силы Государства Московского, нужны для внешней безопасности, что должно старые навыки ослаблять новыми и стеснять вольность прежде уничтожения оной. Дабы граждане, уступая право за правом, ознакомились с чувством своего бессилия, слишком дорого платили за остатки свободы и наконец, утомляемые страхом будущих утеснений, склонились предпочесть ей мирное спокойствие неограниченной Государевой власти. Иоанн простил Новгородцев, обогатив казну свою их серебром, утвердив верховную власть Княжескую в делах судных и в Политике. Но, в то же время, не спускал глаз с сей народной Державы, стараясь умножать в ней число преданных ему людей, питал несогласие между боярами и народом, являлся в правосудии защитником невинности, делал много добра и обещал более. Если Наместники его не удовлетворяли всем справедливым жалобам истцов, то он винил недостаток древних законов Новгородских, хотел сам быть там, исследовать на месте причину главных неудовольствий народных, обуздать притеснителей, и в 1475 году действительно, призываемый младшими гражданами, отправился к берегам Волхова, поручив Москву сыну.
  
  Сие путешествие Иоанна - без войска, с одною избранною, благородной дружиной - имело вид мирного, но торжественного величия: Государь объявил, что идет утвердить спокойствие Новгорода, коего знатнейшие сановники и граждане ежедневно выезжали к нему, от реки Цны до Ильменя, навстречу с приветствиями и с дарами, с жалобами и с оправданием: старые посадники, тысяцкие, люди житые, наместник и дворецкие Великокняжеские, Игумены, чиновники Архиепископские. За 90 верст от города ожидали Иоанна Владыка Феофил, князь Василий Васильевич Шуйский-Гребенка, посадник и тысяцкий, степенные, Архимандрит Юриева монастыря и другие первостепенные люди, коих дары состояли в бочках вина, белого и красного. Они имели честь обедать с Государем. За ними явились старосты улиц Новгородских, после бояре и все жители Городища, с вином, с яблоками, винными ягодами. Бесчисленные толпы народные встретили Иоанна перед Городищем, где он слушал Литургию и ночевал, а на другой день угостил обедом Владыку, князя Шуйского, посадников, бояр и 23 ноября 1475 года въехал в Новгород. Там, у врат Московских, Архиепископ Феофил, исполняя Государево повеление, со всем Клиросом, с иконами, крестами и в богатом Святительском облачении принял его, благословил и ввел в храм Софии, в коем Иоанн поклонился гробам древних Князей: Владимира Ярославича, Мстислава Храброго, и, приветствуемый всем народом, изъявил ему за любовь благодарность. После обедал у Феофила, веселился, говорил только слова милостивые и, взяв от хозяина в дар 3 постава ипрских сукон, сто корабельников (Нобилей, или двойных червонцев), рыбий зуб и две бочки вина, возвратился в свой дворец на Городище.
  
  За днем пиршества следовали дни суда. С утра до вечера дворец Великокняжеский не затворялся для народа. Одни желали только видеть лицо сего Монарха и в знак усердия поднести ему дары; другие искали правосудия.
  Падение Держав народных обыкновенно предвещается наглыми злоупотреблениями силы, неисполнением законов: так было и в Новгороде. Правители не имели ни любви, ни доверия граждан, пеклись только о собственных выгодах, торговали властью, теснили неприятелей личных, потакали родным и друзьям, окружали себя толпами прислужников, чтобы их воплем заглушать на вече жалобы утесняемых.
  Целые улицы, чрез своих поверенных, требовали Государевой защиты, обвиняя первейших сановников. "Они не судьи, а хищники", - говорили челобитчики и доносили, что Степенный Посадник, Василий Ананьин, с товарищами приезжал разбоем в улицу Славкову и Никитину, отнял у жителей на тысячу рублей товара, многих убил до смерти. Другие жаловались на грабеж старост.
  Иоанн, еще следуя древнему обычаю Новгородскому, дал знать Вечу, чтобы оно приставило стражу к обвиняемым. Велел им явиться на суд и, сам выслушав их оправдания, решил - в присутствии Архиепископа, знатнейших чиновников, бояр - что жалобы справедливы, что вина доказана, что преступники лишаются вольности, и что строгая казнь будет им возмездием, а для других примером. Обратив в ту же минуту глаза на двух бояр Новгородских, Ивана Афанасьева и сына его, Елевферия, он сказал гневно: "Изыдите! вы хотели предать отечество Литве". Воины Иоанновы оковали их цепями, также посадника Ананьина и бояр, Федора Исакова (Марфина сына), Ивана Лошинского и Богдана. Сие действие самовластия поразило новгородцев; но все, потупив взор, молчали.
  
  На другой день Владыка Феофил и многие Посадники явились в Великокняжеском дворце, с видом глубокой скорби моля Иоанна, чтобы он приказал отдать заключенных бояр на поруки, возвратив им свободу. "Нет - отвечал Государь Феофилу: тебе, богомольцу нашему, и всему Новгороду известно, что сии люди сделали много зла отечеству и ныне волнуют его своими кознями".
  В 1476 году он послал главных преступников окованных в Москву, но, из уважения к ходатайству Архиепископа и Веча, освободил некоторых, менее виновных, приказав взыскать с них денежную пеню, тем и закончился грозный суд Великокняжеский. Снова начались пиры для Государя и продолжались около шести недель. Все знатнейшие люди угощали его роскошными обедами: Архиепископ трижды, другие по одному разу, и дарили деньгами, драгоценными сосудами, шелковыми тканями, сукнами, ловчими птицами, бочками вина, рыбьими зубами и проч. Никогда новгородцы не изъявляли такого усердия к Великим Князьям, хотя оно происходило не от любви, но от страха. Иоанн же ласкал их, как Государь может ласкать подданных, с видом милости и приветливого снисхождения.
  
  Великий Князь, пируя, занимался и делами государственными. Правитель Швеции, Стен Стур, прислал к нему своего племянника, Орбана, с предложением возобновить мир, нарушенный впадением Россиян в Финляндию. Иоанн угостил Орбана, принял от него в дар статного жеребца и велел Архиепископу именем Новгорода утвердить на несколько лет перемирие со Швецией по древнему обыкновению.
  Послы Псковские, вручив Иоанну дары, молили его, чтобы он не делал никаких перемен в древних уставах их отечества, а князь Ярослав, тамошний наместник, приехав сам в Новгород, жаловался, что посадники и граждане не дают ему всех законных доходов. Великий Князь отправил туда бояр, Василия Китая и Морозова, сказать псковитянам, чтобы они в пять дней удовлетворили требованиям наместника, или будут иметь дело с Государем раздраженным. Ярослав получил все желаемое.
  Быв девять недель в Новгороде, Иоанн выехал оттуда со множеством серебра и золота, как сказано в летописи. Воинская дружина его стояла по монастырям вокруг города и плавала в изобилии, брала, что хотела: никто не смел жаловаться. Архиепископ Феофил и знатнейшие чиновники проводили государя до первого стана, где он с ними обедал, казался весел, доволен. Но судьба сей народной Державы уже была решена в уме его.
  
  Заточение шести бояр Новгородских, сосланных в Муром и в Коломну, оставило горестное впечатление в их многочисленных друзьях: они жаловались на самовластие Великокняжеское, противное древнему уставу, по коему новгородец мог быть наказываем только в своем отечестве. Народ молчал, изъявляя равнодушие, но знатнейшие граждане взяли их сторону и нарядили посольство к Великому Князю: сам Архиепископ, три посадника и несколько житых людей приехали в Москву бить челом за своих несчастных бояр. Два раза Владыка Феофил обедал во дворце, однако ж не мог умолить Иоанна и с горестью уехал на Страстной неделе, не хотев праздновать Пасхи с государем и с Митрополитом.
  
  
  28-я СТУПЕНЬКА - с 20 декабря 1477 года по 14 мая 1480-го - время, когда цель данного акта творения уже проступает в своих очертаниях, поэтому внимание, в основном сконцентрировано на этой цели. Это время собраний и обсуждений, время для проявления организаторского таланта, разработки стратегических планов.
  
  Между тем решительный суд Великокняжеский полюбился многим новгородцам так, что в следующий 1477 год некоторые из них отправились с жалобами в Москву. Вслед за ними и ответчики, знатные и простые граждане, от посадников до земледельцев: вдовы, сироты, монахини. Других же позвал сам Государь: никто не дерзнул ослушаться.
  Умное правосудие Иоанна пленяло сердца тех, которые искали правды и любили оную: утесненная слабость, оклеветанная невинность находили в нем защитника, спасителя, то есть истинного Монарха, или судью, не причастного низким побуждениям личности, они желали видеть судную власть в одних руках его. Другие, или завидуя силе первостепенных сограждан, или ласкаемые Иоанном, внутренне благоприятствовали самодержавию. Сии многочисленные друзья Великого Князя, может быть, сами собою, а может быть, и по согласию с ним замыслили следующую хитрость. Двое из оных, чиновник Назарий и дьяк Веча, Захария, в виде послов от Архиепископа и всех соотечественников, явились пред Иоанном в 1477 году и торжественно наименовали его Государем Новгорода, вместо Господина, как прежде именовались Великие Князья в отношении к сей народной Державе.
  Вследствие того Иоанн отправил к новгородцам боярина, Феодора Давидовича, спросить, что они разумеют под названием Государя? Хотят ли присягнуть ему как полному Властителю, единственному законодателю и судии? Соглашаются ли не иметь у себя тиунов, кроме Княжеских, и отдать ему Двор Ярославов, древнее место Веча? Изумленные граждане отвечали: "Мы не посылали с тем к Великому Князю; это ложь".
  Сделалось общее волнение. Они терпели оказанное Иоанном самовластие в делах судных как чрезвычайность, но ужаснулись мысли, что сия чрезвычайность будет уже законом, что древняя пословица: Новгород судится своим судом, утратит навсегда смысл и что Московские тиуны будут решить судьбу их. Древнее Вече уже не могло ставить себя выше Князя, но по крайней мере существовало именем и видом. Двор Ярославов был святилищем народных прав: отдать его Иоанну значило торжественно и навеки лишиться оных.
  Сии мысли возмутили даже и самых мирных граждан, расположенных повиноваться Великому Князю, но в угодность собственному внутреннему чувству блага, не слепо, не под острием меча, готового казнить всякого по мановению самовластителя. Забытые единомышленники Марфины воспрянули как бы от глубокого сна и говорили народу, что они лучше его предвидели будущее, что друзья или слуги Московского Князя суть изменники, коих торжество есть гроб отечества.
  Народ остервенился, искал предателей, требовал мести. Схватили одного знаменитого мужа, Василия Никифорова, и привели на вече, обвиняя его в том, что он был у Великого Князя и дал клятву служить ему против отечества. Сего несчастного изрубили в куски топорами, умертвили еще посадника, Захарию Овина, который ездил судиться в Москву и сам доносил гражданам на Василия Никифорова. Казнили и брата его, Козьму, на дворе Архиепископском, многих иных ограбили, посадили в темницу, называя их советниками Иоанновыми, другие разбежались.
  Между тем народ не сделал ни малейшего зла Послу Московскому и многочисленной дружине его: сановники честили их, держали около шести недель и наконец отпустили именем Веча с такою грамотою к Иоанну: "Кланяемся тебе, Господину нашему, Великому Князю, а Государем не зовем. Суд твоим Наместникам будет на Городище по старине, но твоего суда, ни твоих Тиунов у нас не будет. Дворища Ярославля не даем. Хотим жить по договору, клятвенно утвержденному на Коростыне тобою и нами (1471 года). Кто же предлагал тебе быть Государем Новгородским, тех сам знаешь и казни за обман, мы здесь также казним сих лживых предателей. А тебе, Господин, челом бьем, чтобы ты держал нас в старине, по крестному целованию". Так писали они и еще сильнее говорили на Вече, не скрывая мысли снова поддаться Литве, если великий Князь не откажется от своих требований.
  
  Но Иоанн не любил уступать и без сомнения предвидел отказ новгородцев, желая только иметь вид справедливости в сем раздоре. Получив их смелый ответ, он с печалью объявил Митрополиту Геронтию, матери и боярам, что Новгород, произвольно дав ему имя Государя, запирается в том, делает его лжецом пред глазами всей земли Русской, казнит людей, верных своему законному Монарху, как злодеев, и грозится вторично изменить святейшим клятвам, православию, отечеству.
  Митрополит, Двор и вся Москва думала согласно, что сии мятежники должны почувствовать всю тягость Государева гнева. Началось молебствие в церквах, раздавали милостыню по монастырям и богадельням, отправили гонца в Новгород с грамотою складною, или с объявлением войны, и полки собрались под стенами Москвы.
  Медленный в замыслах важных, но скорый в исполнении, Иоанн или не действовал, или действовал решительно, всеми силами: не осталось ни одного местечка, которое не прислало бы ратников на службу Великокняжескую. В числе их находились и жители областей Кашинской, Бежецкой, Новоторжской, ибо Иоанн присоединил к Москве часть сих Тверских и Новгородских земель.
  
  Поручив столицу юному Великому Князю, сыну своему, он сам выступил с войском 9 октября 1477 года, презирая трудности и неудобства осеннего похода в местах болотистых. Хотя новгородцы и взяли некоторые меры для обороны, но знали слабость свою и прислали требовать опасных грамот от Великого Князя для Архиепископа Феофила и посадников, коим надлежало ехать к нему для мирных переговоров. Иоанн велел остановить сего посланного в Торжке, также и другого, обедал в Волоке у брата, Бориса Васильевича, и был встречен именитым Тверским вельможею, князем Микулинским, с учтивым приглашением заехать в Тверь, отведать хлеба-соли у Государя его, Михаила. Иоанн вместо угощения требовал полков, и Михаил не смел ослушаться, заготовив, сверх того, все нужные съестные припасы для войска Московского.
  
  В Еглине, 8 ноября, Великий Князь потребовал к себе задержанных Новгородских опасчиков (то есть присланных за опасными грамотами): старосту Даниславской улицы, Федора Калитина, и гражданина житого, Ивана Маркова. Они смиренно ударили ему челом, именуя его Государем. Иоанн велел им дать пропуск для послов Новгородских. Между тем многие знатные Новгородцы прибыли в Московский стан и вступили в службу к Великому Князю, или предвидя неминуемую гибель своего отечества, или спасаясь от злобы тамошнего народа, который гнал всех Бояр, подозреваемых в тайных связях с Москвою.
  
  Еще не довольный многочисленностью своей рати, Государь ждал псковитян. Тамошний князь Ярослав, ненавидимый народом, но долго покровительствуемый Иоанном, был даже в явной войне с гражданами, не смевшими выгнать его, наконец, по указу Государеву выехал оттуда. Псковитяне желали себе в наместники Князя Василия Васильевича Шуйского: Иоанн отправил его к ним из Торжка и велел, чтобы они немедленно вооружились против Новгорода.
  Обыкновенное их благоразумие не изменилось и в этом случае: Псковитяне предложили новгородцам быть за них ходатаями у Великого Князя, но получили в ответ: "Или заключите с нами особенный тесный союз как люди вольные, или обойдемся без вашего ходатайства". Когда же Псковитяне, исполняя приказание Иоанна, грамотою объявили им войну, новгородцы одумались и хотели, чтобы они вместе с ними послали чиновников к Великому Князю, но дьяк Московский, Григорий Волнин, приехав во Псков от Государя, нудил их немедленно сесть на коней и выступить в поле.
  Между тем сделался там пожар: граждане письменно известили Иоанна о своей беде, называли его Царем Русским и давали ему разуметь, что не время воевать людям, которые льют слезы на пепле своих жилищ, одним словом, всячески уклонялись от похода, предвидя, что в падении Новгорода может не устоять и Псков. Отговорки были тщетны: Иоанн велел, и князь Шуйский, взяв осадные орудия - пушки, пищали, самострелы, с семью посадниками вывел рать Псковскую, которой надлежало стать на берегах Ильменя, при устье Шелони.
  
  23 ноября Великий Князь находился в Сытине, когда донесли ему о прибытии Архиепископа Феофила и знатнейших сановников Новгородских. Они явились. Феофил сказал: "Государь Князь Великий! я, богомолец твой, Архимандриты, Игумены и Священники всех семи Соборов бьем тебе челом. Ты возложил гнев на свою отчину, на Великий Новгород, огнь и меч твой ходят по земле нашей; кровь Христианская льется. Государь! смилуйся: молим тебя со слезами: дай нам мир и освободи бояр Новгородских, заточенных в Москве!"
  А посадники и житые люди говорили так: "Государь Князь Великий! Степенный посадник Фома Андреев и старые посадники, степенный тысяцкий Василий Максимов и старые тысяцкие, бояре, житые, купцы, черные люди и весь Великий Новгород, твоя отчина, мужи вольные, бьют тебе челом и молят о мире и свободе наших бояр заключенных". Посадник Лука Федоров примолвил: "Государь! челобитье Великого Новгорода пред тобою: повели нам говорить с твоими боярами". Иоанн не ответствовал ни слова, но пригласил их обедать за столом своим.
  
  На другой день Иоанн велел Холмскому, боярину Феодору Давидовичу, князю Оболенскому-Стриге и другим воеводам под главным начальством брата его, Андрея Меньшего, идти из Бронниц к Городищу и занять монастыри, чтобы Новгородцы не выжгли оных. Воеводы перешли озеро Ильмень по льду и в одну ночь заняли все окрестности Новгородские.
  
  25 ноября бояре Великокняжеские, Иван Юрьевич, Василий и Иван Борисовичи, дали ответ послам.
  Первый сказал: "Князь Великий Иоанн Василиевич всея Руси тебе, своему богомольцу Владыке, посадникам и житым людям так ответствует на ваше челобитье. Ведаете сами, что вы предлагали нам, мне и сыну моему, чрез сановника Назария и дьяка Вечевого, Захарию, быть вашими Государями, а мы послали бояр своих в Новгород узнать, что разумеется под сим именем? Но вы заперлись, укоряя нас, Великих Князей, насилием и ложью, сверх того делали нам и многие иные досады. Мы терпели, ожидая вашего исправления, но вы более и более лукавствовали, и мы обнажили меч, по слову Господню: аще согрешит к тебе брат твой, обличи его наедине; аще не послушает, поими с собою два или три свидетеля: аще ли и тех не послушает, повеждь Церкви; аще ли и о Церкви нерадети начнет, будете яко же язычник и мытарь. Мы посылали к вам и говорили: уймитесь, и будем вас жаловать. но вы не захотели того и сделались нам как бы чужды. И так, возложив упование на Бога и на молитву наших предков, Великих Князей Русских, идем наказать дерзость".
  Боярин Иван Борисович говорил далее именем Великого Князя: "Вы хотите свободы Бояр ваших, мною осужденных; но ведаете, что весь Новгород жаловался мне на их беззакония, грабежи и убийства. Ты сам, Лука Исаков, находился в числе истцов, и ты, Григорий Киприанов, от имени Никитиной улицы, и ты, владыка, и вы, посадники, были свидетелями их уличения. Я мыслил казнить преступников, но даровал им жизнь, ибо вы молили меня о том. Пристойно ли вам ныне упоминать о сих людях?"
  Князь Иван Юрьевич заключил сими словами ответ Государев: "Если Новгород действительно желает нашей милости, то ему известны условия".
  
  Архиепископ и Посадники отправились назад с Великокняжеским приставом для их безопасности.
  27 ноября Иоанн, подступив к Новугороду с братом Андреем Меньшим и с юным Верейским князем, Василием Михайловичем, расположился у Троицы Паозерской на берегу Волхова, в трех верстах от города, в селе Лошинского, где был некогда дом Ярослава Великого, именуемый Ракомлею.
  30 ноября Государь велел Воеводам отпускать половину людей для собрания съестных припасов до 10 декабря, а 11 числа быть всем налицо, каждому на своем месте, и в тот же день послал гонца сказать наместнику Псковскому, Князю Василию Шуйскому, чтобы он спешил к Новгороду с огнестрельным снарядом.
  
  Новгородцы хотели сперва изъявлять неустрашимость. Дозволили всем купцам иноземным выехать во Псков с товарами: укрепились деревянною стеною по обеим сторонам Волхова, заградили сию реку судами, избрали князя Василия Шуйского-Гребенку в военачальники и, не имея друзей, ни союзников, не ожидая ниоткуда помощи, обязались между собою клятвенною грамотой быть единодушными, показывая, что надеются в крайности на самое отчаяние и готовы отразить приступ, как некогда предки их отразили сильную рать Андрея Боголюбского.
  Но Иоанн не хотел кровопролития, в надежде, что они покорятся, и взял меры для доставления всего нужного многочисленной рати своей. Исполняя его повеление, богатые Псковитяне отправили к нему обоз с хлебом, пшеничною мукою, калачами, рыбою, медом и разными товарами для вольной продажи: прислали также и мостников. Великокняжеский стан имел вид шумного торжища, изобилия; а Новгород, окруженный полками Московскими, был лишен всякого сообщения. Окрестности также представляли жалкое зрелище: воины Иоанна не щадили бедных жителей, которые в 1471 году безопасно скрывались от них в лесах и болотах, но в сие время умирали там от морозов и голода.
  
  Декабря 4 вторично прибыл к Государю Архиепископ Феофил с теми же чиновниками и молил его только о мире, не упоминая ни о чем ином.
  Видя умножение сил и непреклонность Великого Князя, не имея ни смелости отважиться на решительную битву, ни запасов, чтобы выдержать долговременную осаду, угрожаемые и мечом и голодом, новгородцы чувствовали необходимость уступить, желали единственно длить время и без надежды спасти вольность надеялись переговорами сохранить хотя некоторые из ее прав.
  5 декабря Владыка Феофил с посадниками и с людьми житыми, ударив челом Великому Князю в присутствии его трех братьев, именем Новгорода сказал: "Государь! Мы, виновные, ожидаем твоей милости: признаем истину Посольства Назариева и дьяка Захарии, но какую власть желаешь иметь над нами?"
  Иоанн ответствовал им чрез бояр: "Я доволен, что вы признаете вину свою и сами на себя свидетельствуете. Хочу властвовать в Новгороде, как властвую в Москве". - Архиепископ и посадники попросили времени для размышления. Он отпустил их с повелением дать решительный ответ в третий день.
  Между тем пришло войско Псковское, и Великий Князь, расположив его в Бискупицах, в селе Федотине, в монастыре Троицком на Варяжи, приказал знаменитому своему художнику, Аристотелю, строить мост под Городищем, как бы для приступа. Сей мост, с удивительною скоростью сделанный на судах через реку Волхов, своею твердостью и красою заслужил похвалу Иоанна.
  
  7 Декабря Феофил возвратился в стан Великокняжеский с посадниками и с выборными от пяти Концов Новгородских. Иоанн выслал к ним бояр. Архиепископ молчал: говорили только посадники.
  Яков Короб сказал: "Желаем, чтобы Государь велел Наместнику своему судить вместе с нашим Степенным Посадником".
  Феофилакт: "Предлагаем Государю ежегодную дань со всех волостей Новгордских, с двух сох гривну".
  Лука: "Пусть Государь держит Наместников в наших пригородах; но суд да будет по старине".
  Яков Федоров бил челом, чтобы Великий Князь не выводил людей из владений Новгородских, не вступался в отчины и земли Боярские, не звал никого на суд в Москву. Наконец все просили, чтобы Государь не требовал Новгородцев к себе на службу и поручил им единственно оберегать северо-западные пределы России.
  Бояре донесли о том Великому Князю и вышли от него с следующим ответом: "Ты, богомолец наш, и весь Новгород признали меня Государем; а теперь хотите мне указывать, как править вами?"
  Феофил и Посадники били челом и сказали: "Не смеем указывать, но только желаем ведать, как Государь намерен властвовать в своей Новгородской отчине: ибо Московских обыкновений не знаем".
  Великий Князь велел своему боярину, Ивану Юрьевичу ответствовать так: "Знайте же, что в Новгороде не быть ни Вечевому колоколу, ни Посаднику, а будет одна власть Государева: что как в стране Московской, так и здесь хочу иметь волости и села, что древние земли Великокняжеские, вами отнятые, суть отныне моя собственность. Но снисходя на ваше моление, обещаю не выводить людей из Новгорода, не вступаться в отчины бояр и суд оставить по старине".
  
  Прошла целая неделя. Новгород не присылал ответа Иоанну. 14 декабря явился Феофил с чиновниками и сказал боярам Великокняжеским: "Соглашаемся не иметь ни Веча, ни Посадника; молим только, чтобы Государь утолил навеки гнев свой и простил нас искренно, но с условием не выводить новгородцев в Низовскую землю, не касаться собственности боярской, не судить нас в Москве и не звать туда на службу".
  Великий Князь дал слово. Они требовали присяги. Иоанн ответствовал, что Государь не присягает. "Удовольствуемся клятвою Бояр Великокняжеских или его будущего Наместника Новогородского" - сказал Феофил и посадники: но и в том получили отказ, просили опасной грамоты: и той им не дали. Бояре Московские объявили, что переговоры кончились.
  Тут любовь к древней свободе в последний раз сильно обнаружилась на Вече. Новгородцы думали, что Великий Князь хочет обмануть их и для того не дает клятвы в верном исполнении его слова. Сия мысль поколебала в особенности бояр, которые не стояли ни за Вечевой колокол, ни за Посадника, но стояли за свои отчины. "Требуем битвы! - восклицали тысячи - умрем за вольность и Святую Софию!" Но сей порыв великодушия не произвел ничего, кроме шума, и должен был уступить хладнокровию рассудка. Несколько дней народ слушал прение между друзьями свободы и мирного подданства: первые могли обещать ему одну славную гибель среди ужасов голода и тщетного кровопролития, другие жизнь, безопасность, спокойствие, целость имения: и сии наконец превозмогли. Тогда князь Василий Васильевич Шуйский-Гребенка, доселе верный защитник свободных Новгородцев, торжественно сложил с себя чин их Воеводы и перешел в службу к Великому Князю, который принял его с особенной милостью.
  
  29 декабря послы Веча, Архиепископ Феофил и знатнейшие граждане, снова прибыли в Великокняжеский стан. Они изъявили смирение и молили, чтобы Государь, отложив гнев, сказал им изустно, чем жалует свою Новгородскую отчину. Иоанн приказал впустить их и говорил так: "Милость моя не изменилась; что обещал, то обещаю и ныне: забвение прошедшего, суд по старине, целость собственности частной, увольнение от Низовской службы, не буду звать вас в Москву, не буду выводить людей из страны Новгородской".
  Послы ударили челом и вышли; а бояре Великокняжеские напомнили им, что Государь требует волостей и сел в земле их. Новгородцы предложили ему Луки Великие и Ржеву Пустую: он не взял. Предложили еще десять волостей Архиепископских и монастырских: не взял и тех. Великий Князь хотел половины всех волостей Архиепископских и монастырских: Новгородцы согласились, но убедили его не отнимать земель у некоторых бедных монастырей. Иоанн требовал верной описи волостей и в знак милости взял из Феофиловых только десять, что вместе с монастырскими составляло около 2700 обеж, или тягол (примерно 35000 га), кроме земель Новоторжских, также ему отданных. Прошло шесть дней в переговорах.
  
  8 января 1478 года владыка Феофил, посадники и житые люди молили Великого Князя снять осаду: ибо теснота и недостаток в хлебе произвели болезни в городе так, что многие умирали. Иоанн велел боярам своим условиться с ними о дани и хотел брать по семи денег с каждого земледельца, но согласился уменьшить сию дань втрое.
  10 января бояре Московские требовали от Феофила и Посадников, чтобы двор Ярославов был немедленно очищен для Великого Князя и чтобы народ дал ему клятву в верности. Новгородцы хотели слышать присягу: Государь послал ее к ним в Архиепископскую палату с своим подьячим.
  На третий день Владыка и сановники их сказали боярам Иоанна: "Двор Ярославов есть наследие Государей, Великих Князей: когда им угодно взять его, и с площадью, да будет их воля. Народ слышал присягу и готов целовать крест, ожидая всего от Государей, как Бог положит им на сердце и не имея уже иного упования". Дьяк Новгородский списал сию клятвенную грамоту, а Владыка и пять Концов утвердили оную своими печатями.
  13 января многие бояре Новгородские, житые люди и купцы присягнули в стане Иоанновом. Тут Государь велел сказать им, что пригороды их, Заволочане и Двиняне будут оттоле целовать крест на имя Великих Князей, не упоминая о Новгороде. Чтобы они не дерзали мстить своим землякам, находящимся у него в службе, ни псковитянам, и в случае споров о землях ждали решения от наместников, не присваивая себе никакой своевольной управы. Новгородцы обещались и вместе с Феофилом просили, чтобы Государь благоволил изустно и громко объявить им свое милосердие.
  Иоанн, возвысив голос, сказал: "Прощаю и буду отныне жаловать тебя, своего богомольца, и нашу отчину, Великий Новгород".
  Генваря 15 рушилось древнее Вече, которое до сего дня еще собиралось на Дворе Ярослава. Все знатнейшие граждане, бояре, житые люди, купцы целовали крест в Архиепископском доме, а дьяки и воинские чиновники Иоанновы взяли присягу с народа, с Боярских слуг и жен в пяти концах. Новгородцы выдали Иоанну ту грамоту, коею они условились стоять против него единодушно и которая скреплена была пятидесятью восьмью печатями.
  18 января все бояре Новгородские, дети боярские и житые люди били челом Иоанну, чтобы он принял их в свою службу. Им объявили, что сия служба, сверх иных обязанностей, повелевает каждому из них извещать Великого Князя о всяких злых против него умыслах, не исключая ни брата, ни друга, и требует скромности в тайнах Государевых. Они обещали то и другое.
  
  Так Новгород покорился Иоанну, более шести веков слыв в России и в Европе Державою народною, или Республикою, ибо Вече гражданское присваивало себе не только законодательную, но и вышнюю исполнительную власть. Избирало, сменяло не только посадников, Тысяцких, но и князей, ссылаясь на жалованную грамоту Ярослава Великого, давало им власть, но подчиняло ее своей верховной. Принимало жалобы, судило и наказывало в случаях важных, даже с Московскими Государями, даже и с Иоанном заключало условия, взаимною клятвою утверждаемые, и в нарушении оных имея право мести или войны; одним словом, владычествовало как собрание народа Афинского или Франков на поле Марсовом, представляя лицо Новгорода, который именовался Государем.
  
  В 1479 году Великий Князь снова ездил в Новгород, сменил Архиепископа Феофила, будто бы за тайную связь с Литвою, и прислал в Москву, где он через шесть лет умер в обители Чудовской, как последний из знаменитых народных Владык. Преемником его был Иеромонах Троицкий, именем Сергий, избранный по жребию из трех духовных особ: чем Великий Князь хотел изъявить уважение к древнему обычаю новгородцев, отняв у них право иметь собственных Святителей.
  Сей Архиепископ, не любимый гражданами, через несколько месяцев возвратился в Троицкую обитель из-за болезни. Место его заступил Чудовский Архимандрит Геннадий.
  Не мог вдруг исчезнуть дух свободы в народе, который пользовался ею столько веков, и хотя не было общего мятежа, однако ж Иоанн видел недовольство и слышал тайные жалобы новгородцев: надежда, что вольность может воскреснуть, еще жила в их сердце.
  Довольный славным успехом Новгородского похода, Иоанн скоро насладился и живейшею семейной радостью. София была уже материю трех дочерей: Елены, Феодосии и второй Елены, хотела сына и вместе с супругом печалилась, что Бог не исполняет их желания. Для сего ходила она пешком молиться в обитель Троицкую, где, как пишут, явился ей Св. Сергий, держа на руках своих благовидного младенца, приблизился к Великой Княгине и ввергнул его в ее недра, София затрепетала от видения столь удивительного, с усердием облобызала мощи Святого и чрез девять месяцев родила сына, Василия-Гавриила. Сию повесть рассказывал сам Василий (уже будучи Государем) Митрополиту Иоасафу. После того София имела четырех сыновей: Георгия, Дмитрия, Симеона, Андрея, дочерей Феодосию и Евдокию.
  
  
  29-я СТУПЕНЬКА - с 14 мая 1480 года по 8 октября 1482-го - время, когда вскрываются все негативы накопившиеся на данном акте творения. Время избавления от них и от всего, что препятствует дальнейшему развитию. В это время разрешаются самые наболевшие вопросы, которые, как правило, и вскрываются именно в это время.
  
  Покорение Новгорода есть важная эпоха сего славного княжения: следует другая, еще важнейшая: торжественное восстановление нашей государственной независимости, соединенное с конечным падением Большой, или Золотой Орды.
  Тут ясно открылась мудрость политики Иоанна, которая неусыпно искала дружбы Ханов Таврических, чтобы силою их обуздывать Ахмата и Литву. Недолго Зенебек господствовал в Тавриде: Менгли-Гирей изгнал его, воцарился снова и прислал известить о том Иоанна, который немедленно отправил к нему гонца с поздравлением, а скоро, в 1480 году, и боярина, князя Ивана Звенца. Сей посол должен был сказать Хану, что Великий Князь, из особенной к нему дружбы, принял к себе не только изгнанного Царя Зенебека, но и двух братьев Менгли-Гиреевых, Нордоулата и Айдара, живших прежде в Литве. Дабы отнять у них способ вредить ему, что Государь согласен действовать с Менгли-Гиреем против Ахмата, если он будет ему поборником против Казимира Литовского. На сих условиях надлежало после заключить союз с Ханом, для чего и дали ему шертную, или клятвенную грамоту с повелением изъяснить вельможам Крымским, сколь, усердно Государь доброжелательствует их Царю.
  Сверх того боярин Звенец имел поручение отдать Хану наедине тайную грамоту, утвержденную крестным целованием и золотою печатью. Сею грамотою, по желанию Менгли-Гирея написанною, Великий Князь обязывался дружески принять его в России, если он в третий раз лишится престола. И не только обходиться с ним как с Государем вольным, независимым, но и способствовать ему всеми силами к возвращению царства. Испытав непостоянство судьбы, умный, добрый Менгли-Гирей хотел принять меры на случай ее новых превратностей и заблаговременно изготовить себе убежище: сия печальная мысль расположила его к самой верной дружбе с Иоанном.
  Боярин Звенец успел совершенно в деле своем: заключили союз, искренностью и политикою утвержденный; условились вместе воевать или мириться, наблюдать все движения Ахмата и Литвы, тайно или явно мешать их замыслам, вредным для той или другой стороны, наконец обеим Державам, Москве и Крыму, действовать как единой во всех случаях.
  
  Уверенный в дружбе Менгли-Гирея и в собственных силах, Иоанн, по известию некоторых летописцев, решился вывести Ахмата из заблуждения и торжественно объявить свободу России следующим образом. Сей Хан отправил в Москву новых послов требовать дани. Их представили к Иоанну: он взял басму (или образ Царя), изломал ее, бросил на землю, растоптал ногами и велел умертвить Послов, кроме одного, и сказал ему: "Спеши объявить Царю виденное тобою, что сделалось с его басмою и послами, то будет и с ним, если он не оставит меня в покое".
  Ахмат вскипел яростью и начал собирать войско. Другие летописцы пишут о том, что Казимир с ужасом видя возрастающее величие России, послал одного служащего ему князя Татарского, именем Акирея Муратовича, в Золотую Орду склонять Ахмата к масштабному нападению на Россию, обещая со своей стороны сделать то же. Время казалось благоприятным: в Орде никаких усобиц в то время не наблюдалось, так как племянник Ахматов, именем Касыда, долго спорив с дядею о царстве, наконец, с ним примирился.
  Злобствуя на Великого Князя за его ослушание, Хан условился с Королем, чтобы Татарам идти из Волжских Улусов к Оке, а Литовцам к берегам Угры, и с двух сторон в одно время напасть на Россию.
  Первый сдержал слово, и летом 1480 года двинулся к пределам Московским со всею Ордою, с племянником Касыдою, с шестью сыновьями и множеством Князей Татарских.
  К ободрению врагов наших случилась тогда распря Иоанна с братьями. Обстоятельства ее достойны замечания.
  
  Государь, сменив наместника, бывшего в Великих Луках, князя Ивана Оболенского-Лыка, велел ему заплатить большое количество серебра тамошним гражданам, которые приносили на него жалобы, отчасти несправедливые. Князь Лыко в досаде уехал к брату Иоанна, Борису, в Волок Ламский, пользуясь древним правом Боярским переходить из службы Государя Московского к князьям Удельным. Иоанн требовал сего беглеца от брата; но Борис отвечал: "не выдаю, а если он виновен, то нарядим суд". Вместо суда Великий Князь приказал наместнику Боровскому тайно схватить Лыка, где бы то ни было, и скованного представить в Москву: что он и сделал.
  Князь Борис Васильевич оскорбился, писал к брату, Андрею Суздальскому, о сем беззаконном насилии и говорил, что Иоанн тиранствует, презирает святые древние уставы и единоутробных. Не дал им части ни из Удела Юриева, ни из областей Новгородских, завоевав их вместе с ними, что терпению должен быть конец и что они не могут после того жить в Государстве Московском.
  Андрей был такого же мнения: собрав многочисленную дружину, оба с женами и детьми выехали из своих Уделов. Не стали слушать боярина Иоанна, посланного уговорить их, спешили к Литовской границе, злодействуя на пути огнем и мечом как в земле неприятельской. Остановились в Великих Луках и требовали от Казимира, чтобы он за них вступился.
  Король, обрадованный сим случаем, дал город Витебск на содержание их семейств, к крайнему беспокойству всех Россиян, устрашенных вероятностью междоусобной войны. Между тем Великий Князь подозревал мать свою в тайном согласии с его братьями, зная отменную любовь ее к Андрею, и хотел быть великодушным: послал к ним Ростовского Святителя, Вассиана, с боярином Василием Федоровичем Образцом, и предлагал мир искренний, обещая Андрею, сверх наследственного Удела. Алексин и Калугу. Но братья с гордостью отвергли все убеждения Вассиановы и милость Иоаннову.
  
  Тогда услышали в Москве о походе Ахмата, который шел медленно, ожидая вестей от Казимира. Иоанн все предвидел: как скоро Золотая Орда двинулась, Менгли-Гирей, верный его союзник, по условию с ним напал на Литовскую Подолию и тем отвлек Казимира от содействия с Ахматом.
  Зная же, что сей последний оставил в своих Улусах только жен, детей и старцев, Иоанн велел Крымскому Царевичу Нордоулату и воеводе Звенигородскому, князю Василию Ноздреватому, с небольшим отрядом сесть на суда и плыть туда Волгою, чтобы разгромить беззащитную Орду или по крайней мере устрашить Хана.
  Москва в несколько дней наполнилась ратниками. Передовое войско уже стояло на берегу Оки. Сын Великого Князя, младой Иоанн, выступил со всеми полками из столицы в Серпухов 8 июня 1480 года, а дядя его, Андрей Меньший, из своего Удела. Сам Государь еще оставался в Москве недель шесть, наконец, сведав о приближении Ахмата к Дону, 23 июля отправился в Коломну, поручив хранение столицы дяде своему, Михаилу Андреевичу Верейскому, и боярину Князю Ивану Юрьевичу, Духовенству, купцам и народу. Кроме Митрополита, находился там Архиепископ Ростовский, Вассиан, старец ревностный ко славе отечества. Супруга Иоанна выехала с двором своим в Дмитров, откуда на судах удалилась к пределам Белоозера, а мать его, инокиня Марфа, вняв убеждениям Духовенства, к утешению народа осталась в Москве.
  
  Великий Князь принял сам начальство над войском, прекрасным и многочисленным, которое стояло на берегах Оки реки, готовое к битве. Вся Россия с надеждою и страхом ожидала следствий.
  Иоанн был в положении Дмитрия Донского, шедшего сразиться с Мамаем, имел полки лучше устроенные, воевод опытнейших, более славы и величия. Но зрелостью лет, природным хладнокровием, осторожностью располагаемый не верить слепому счастью, которое иногда бывает сильнее доблести в битвах, он не мог спокойно думать, что один час решит судьбу России.
  Ахмат, слыша, что берега Оки к Рязанским пределам везде заняты войском Иоанна, пошел от Дона мимо Мценска, Одоева и Любутска к Угре, в надежде соединиться там с Королевскими полками или вступить в Россию с той стороны, откуда его не ожидали. Великий Князь, дав повеление сыну и брату идти к Калуге и стать на левом берегу Угры, сам приехал в Москву для совета с матерью, Духовенством и боярами. "Иди же смело на врага!" - сказали ему единодушно все духовные и мирские сановники.
  После чего Иоанн приехал в Кременец, городок на берегу Лужи, и дал знать Воеводам, что будет оттуда управлять их движениями. Полки наши, расположенные на шестидесяти верстах, ждали неприятеля, отразив легкий передовой отряд его, который искал переправы через Угру.
  8 октября 1480 года, на восходе солнца, вся сила Ханская подступила к сей реке. Сын и брат Великого Князя стояли на противоположном берегу. С обеих сторон пускали стрелы, Россияне действовали и пищалями. Ночь прекратила битву. На другой, третий и четвертый день опять сражались издали. Видя, что наши не бегут и стреляют метко, в особенности из пищалей, Ахмат удалился за две версты от реки, стал на обширных лугах и распустил войско по Литовской земле для собрания съестных припасов.
  
  Миновало несколько дней. Иоанн советовался с Воеводами: все изъявляли бодрость, хотя и говорили, что силы неприятельские велики.
  Но он имел двух любимцев, боярина Ощеру и Григория Мамона, коего мать была сожжена князем Иоанном Можайским за мнимое волшебство: сии, как сказано в летописи, тучные Вельможи любили свое имение, жен и детей гораздо более отечества и не преставали шептать Государю, что лучше искать мира. Они смеялись над геройством нашего Духовенства, которое, не имея понятия о случайностях войны, хочет кровопролития и битвы, напоминали Великому Князю о судьбе его родителя, Василия Темного, плененного Татарами, не устыдились думать, что Государи Московские, издревле обязывая себя клятвою не поднимать руки на Ханов, не могут без вероломства воевать с ними. Сии внушения действовали тем сильнее, что были согласны с правилами собственного опасливого ума Иоанна.
  Любимцы его жалели своего богатства, он жалел своего величия, снисканного трудами восемнадцати лет, и, не уверенный в победе, мыслил сохранить оное дарами, учтивостями, обещаниями. Одним словом, Государь послал боярина, Ивана Федоровича Товаркова, с мирными предложениями к Ахмату и князю Ордынскому, Темиру. Но Царь не хотел слушать их, отвергнул дары и сказал боярину: "Я пришел сюда наказать Ивана за его неправду, за то, что он не едет ко мне, не бьет челом и уже девять лет не платил дани. Пусть сам явится предо мною: тогда князья наши будут за него ходатайствовать, и я могу оказать ему милость". Темир также не взял даров, ответствуя, что Ахмат гневен и что Иоанн должен у Царского стремени вымолить себе прощение.
  Великий Князь не мог унизиться до такой степени раболепства. Получив отказ, Ахмат сделался снисходительнее и велел объявить Иоанну, чтобы он прислал сына или брата, или хотя бы Вельможу, Никифора Басенка, угодника Ордынского. Государь и на то не согласился. Переговоры кончились.
  
  Сведав об них, Митрополит Геронтий, Архиепископ Вассиан и Паисий, Игумен Троицкий, убедительными грамотами напоминали Великому Князю обет его стоять крепко за отечество и Веру.
  Укрепленный словом Первосвятителей Российских, Иоанн, как сказано в летописи, исполнился веселия, мужества и крепости. Он не мыслил более о средствах мира, но мыслил единственно о средствах победы и готовился к битве. Скоро прибыли к нему братья его, Андрей и Борис, с их многочисленной дружиною: не было ни упреков, ни извинений, ни условий; единокровные обнялись с видом искренней любви, чтобы вместе служить отечеству и Христианству.
  
  Прошло около двух недель в бездействии: Россияне и Татары смотрели друг на друга чрез Угру, которую первые называли поясом Богоматери, охраняющим Московские владения. Ахмат послал лучшую свою конницу к городищу Опакову и велел ей украдкой переплыть Оку: воеводы Иоанна не пустили татар на свой берег. Ахмат злобился; грозил, что морозы откроют ему путь через реки, ждал Литовцев и зимы.
  О Литовцах не было слуха, но в исходе Октября настали сильные морозы: Угра покрывалась льдом, и Великий Князь приказал всем нашим воеводам отступить к Кременцу, чтобы сразиться с Ханом на полях Боровских, удобных для битвы.
  
  Так говорил он; так, вероятно, и мыслил. Но бояре и князья изумились, а воины оробели, думая, что Иоанн страшится и не хочет битвы. Полки не отступали, но бежали от неприятеля, который мог ударить на них с тылу. Сделалось чудо, по словам Летописцев: татары, видя левый берег Угры оставленный Россиянами, вообразили, что они манят их в сети и вызывают на бой, приготовив засады. Объятый странным ужасом, Хан 7 ноября 1480 года поспешил удалиться.
  Представилось зрелище удивительное: два воинства бежали друг от друга, никем не гонимые! Россияне, наконец, остановились, но Ахмат ушел восвояси, разорив в Литве двенадцать городов за то, что Казимир не дал ему помощи. Так кончилось сие последнее нашествие Ханское на Россию: Царь не мог ворваться в ее пределы, не вывел ни одного пленника Московского. Только сын его, Амуртоза, на возвратном пути захватил часть нашей Украины, но был немедленно изгнан оттуда братьями великого Князя, посланными с войском вслед за неприятелем.
  Один летописец Казанский удовлетворительно изъясняет сие бегство Ахматово, сказывая, что Крымский царевич Нордоулат и Князь Василий Ноздреватый счастливо исполнили повеление Иоанна. Они достигли Орды, взяли юрт Батыев (вероятно, Сарай), множество пленников, добычи и могли бы вконец истребить сие гнездо наших злодеев, если бы Улан Нордоулатов, именем Обуяз, не помешал тому своими представлениями. "Что делаешь? - сказал он своему царевичу - вспомни, что сия древняя Орда есть наша общая мать, все мы от нее родились. Ты исполнил долг чести и службы Московской: нанес удар Ахмату. Довольно, не губи остатков!"
  Нордоулат удалился, а Хан, сведав о разорении Улусов, оставил Россию, чтобы защитить свою собственную землю. Сие обстоятельство служит к чести ума Иоанна: заблаговременно приняв меры, он отвлек Ахмата от России, Великий Князь ждал их действия и для того не хотел битвы.
  Но все другие Летописцы славят единственно милость Божию и говорят: "Да не похвалятся легкомысленные страхом их оружия! Нет, не оружие и не мудрость человеческая, но Господь спас ныне Россию!"
   Иоанн, распустив войско, с сыном и с братьями приехал в Москву славословить Всевышнего за победу, данную ему без кровопролития. Он не увенчал себя лаврами как победитель Мамаев, но утвердил венец на главе своей и независимость Государства.
  Народ веселился, а Митрополит установил особенный ежегодный праздник Богоматери и Крестный ход Июня 23 в память освобождения России от ига Моголов: ибо здесь конец нашему рабству.
  
  * * *
  Ахмат имел участь Мамая. Он вышел из Литвы с богатой добычею: князь Шибанских, или Тюменских, Улусов, Ивак, желая отнять ее, с Ногайскими мурзами, Ямгурчеем, Мусою и с шестнадцатью тысячами казахов гнался за ним и от берегов Волги до Малого Донца, где сей Хан, близ Азова, остановился зимовать, распустив своих Уланов.
  Ивак приблизился ночью, окружил на рассвете Царскую белую вежу, собственной рукою умертвил спящего Ахмата, без сражения взял Орду, его жен, дочерей, богатство, множество Литовских пленников, скота, возвратился в Тюмень и прислал объявить Великому Князю, что злодей России лежит в могиле.
  Еще так называемая Большая Орда не совсем исчезла, и сыновья Ахматовы удержали в степях Волжских имя Царей, но Россия уже не поклонялась им. И знаменитая столица Батыева, где наши Князья более двух веков раболепствовали Ханам, обратилась в развалины, доныне видимые на берегу Ахтубы: там среди обломков гнездятся змеи и ехидны.
  Отселе Татары Шибанские и Ногайские, коих Улусы находились между рекою Бузулуком и морем Аральским, являются действующими в нашей Истории и в сношениях с Москвою, нередко служа орудием ее политике.
  Князь Ивак Тюменский хвалился происхождением своим от Чингиса и правом на трон Батыев, называя Ахмата, его братьев и сыновей детьми Темир-Кутлуя, а себя истинным Царем Бесерменским. Он искал дружбы Иоанна и величался именем равного ему Государя, уже не дерзая требовать с нас дани и мыслить, чтобы Россияне были природными подданными всякого Хана Татарского.
  
  * * *
  Тем временем народ российский праздновал победу и особенно славил твердость нашего Духовенства и в особенности Вассиана, коего послание к Великому Князю ревностные друзья отечества читали и переписывали со слезами умиления. Сей добродетельный старец едва имел время благословить начало государственной независимости в России: занемог и скончался в 1481 году, оплакиваемый всеми добрыми согражданами. Славная память его осталась навеки неразлучною с памятию нашей свободы.
  Тогда же преставился и брат Великого Князя, Андрей Меньший, любимый народом за верность и бодрую деятельность, оказанную им против Ахмата.
  Благополучно отразив Ахмата, сведав о гибели его и миром с братьями успокоив как Россию, так и собственное сердце, Иоанн послал к Менгли-Гирею боярина Тимофея Игнатьевича Скрябу, с известием о своем успехе. И с напоминанием, чтобы сей Хан не забывал их договора действовать всегда общими силами против Волжской Орды и Казимира, в случае, если преемники Ахматовы или Король замыслят опять воевать Россию. Боярин Тимофей должен был говорить в особенности с князем Крымским, Именеком, нашим доброжелателем, и вручить его сыну, Довлетеку, опасную грамоту с золотою печатаю для свободного пребывания во всех Московских владениях, ибо Довлетек не веря спокойствию мятежной Тавриды, просил о том Иоанна. Странное действие судьбы: Россия, столь долго губимая Татарами, сделалась их покровительницею и верным убежищем в несчастиях!
  
  * * *
  Вначале 1481 года Иоанн предпринял нанести удар Ливонским Немцам. Еще в 1478 году, покоряя Новгород, Московская рать входила в их Нарвские пределы и возвратилась оттуда с добычею. Скоро после того купцы Псковские были задержаны в Риге и в Дерпте: у некоторых отняли товары, других заключили в темницу. Псковитяне сделали то же и с купцами Дерптскими, но не хотели войны и, считая себя в мире с Немцами, удивились, когда Рыцари заняли Вышегородок.
  Сие известие пришло во Псков ночью: ударили в Вечевой колокол; граждане собралися и на рассвете выступили против неприятеля. Оставив Вышегородок, Немцы явились под Гдовом. С помощью Великого Князя и с его воеводою, князем Андреем Никитичем Ногтем, присланным из Новгорода, псковитяне заставили их бежать, сожгли Костер на реке Эмбахе, взяли там несколько пушек, осаждали Дерпт и возвратились обремененные добычею.
  Магистр готовил месть. Сведав, что Воевода Московский, недовольный псковитянами, ушел от них со своей дружиною и что Иоанн занят войною с Ахматом, Бернгард требовал помощи, людей и денег от Прусского Ордена. Желая действовать всеми силами, но боясь упустить время, приступил к Изборску, но не смог взять его и выжег только окрестности.
  Псковитяне, видя огонь и дым, жаловались на своего князя, Василия Шуйского, что он пьет и грабит их, а защитить не умеет. Немцы обратили в пепел городок Кобылий, умертвив до четырех тысяч жителей, и, наконец, 20 августа 1480 года осадили Псков. Войско их, как пишут, состояло из 100000 человек, большею частью крестьян, худо вооруженных и совсем неспособных к ратным действиям, так что необозримый стан его за рекою Великою походил на цыганский табор: шум и беспорядок господствовали в оном.
  Но Псковитяне ужаснулись. Многие бежали, и сам князь Шуйский уже садился на коня, чтобы следовать примеру малодушных: граждане остановили его, делали мирные предложения Магистру, с обрядами священными носили вокруг стен одежду своего незабвенного Героя Довмонта и наконец исполнились мужества.
  Бернгард, имея 13 Дерптских судов с пушками, старался зажечь город. Немцы пристали к берегу: тут Россияне, вооруженные секирами, мечами, камнями, устремились в бой и смяли их в реку. Немцы тонули, бросаясь на суда; а ночью, сняв осаду, ушли.
  Ожидая нового нападения, Псковитяне требовали защиты от братьев Иоанна, Андрея и Бориса, которые ехали тогда из Великих Лук в Москву с сильной дружиною; но сии Князья ответствовали, что им не время думать о Немцах, и мимоездом ограбили несколько деревень за то, как сказано в одной летописи, что Псковитяне, опасаясь гнева Иоанна, не хотели принять к себе их княгинь, бывших в Литве.
  
  Магистр, испытав неудачу, распустил войско: сия оплошность дорого стоила бедной земле его.
  Сведав о неприятельских действиях Ордена и не имея уже других врагов, Иоанн послал воевод, князей Ивана Булгака и Ярослава Оболенского, с двадцатью тысячами на Ливонию, кроме особенных полков Новгородских, управляемых наместниками, князем Василием Федоровичем и боярином Иваном Зиновьевичем. Псков был местом соединения Российских сил, достаточных для завоевания всей Ливонии, но умеренный Иоанн не хотел оного, имея в виду иные, существеннейшие приобретения. Он желал единственно вселить ужас в Немцев и тем надолго успокоить наши северо-западные пределы.
  
  В исходе февраля 1481 году рать Великокняжеская, конница и пехота, вступила в Орденские владения и разделилась на три части: одна пошла к Мариенбургу, другая к Дерпту, третья к Вальку. Неприятель нигде не посмел явиться в поле: Россияне целый месяц делали что хотели в земле его, жгли, грабили, взяли Феллин, Тарваст, множество людей, лошадей, колоколов, серебра, золота, захватили обоз Магистра: едва и сам Бернгард не попался им в руки, бежав из Феллина за день до их прихода.
  Некоторые города откупались: летописец обвиняет корыстолюбие князей Булгака и Ярослава, тайно бравших с них деньги. Всех более потерпели священники: Москвитяне ругались над ними, секли их и жгли, как сказано в бумагах Орденских. дворян, купцов, земледельцев, жен, детей отправляли тысячами в Россию и тяжелые обозы с добычею. Весенняя распутица освободила наконец Ливонию, и полки наши возвратились во Псков. А Бернгард, оплакивая судьбу Ордена, винил во всем Великого Магистра Прусского, не давшего ему помощи, другие же обвиняли Епископа Дерптского, который, имея свое особенное войско, не хотел действовать совокупно с Рыцарями.
  Но обстоятельства переменились: Орден три века боролся с Новгородцами и Псковитянами, часто несогласными между собой: единовластие давало России такую силу, что бытие Ливонии уже находилось в опасности.
  В 1483 году послы Иоанна заключили в Нарве перемирие с Немцами на 20 лет.
  
  * * *
  С Литвою не было ни войны, ни мира. Иоанн предлагал мир, но требовал наших городов и земель, коими завладел Витовт, а Король требовал Великих Лук и даже Новгорода. С обеих сторон недоброжелательствовали друг другу, стараясь вредить тайно и явно.
  Россия имела друзей в Литве между князьями единоверными: трое из них, Ольшанский, Михаил Олелькович и Федор Бельский, правнуки славного Ольгерда, будучи недовольны Казимиром, замыслили перейти к Иоанну с их Уделами в земле Северской. Сие намерение открылось: Король велел схватить двух первых, а Бельский в 1482 году ушел в Москву, оставив в Литве юную супругу на другой день своей женитьбы. Иоанн, в надежде воспользоваться услугами Бельского, принял его с отменною милостию и дал ему в отчину городок Демон.
  
  
  30-я СТУПЕНЬКА - с 8 октября 1482 года по 2 марта 1485-го - время рождения новой веры, которая станет отправной точкой для начала следующего акта творения. Время жертвоприношения III степени, выражающееся в самопожертвовании.
  
  Казимир поставил 10000 ратников в Смоленске, однако ж не смел начать войны. Он ласково угостил в Гродне чиновников Пскова и снисходительно удовлетворил всем их требованиям в спорных делах с Литвою. Между тем, советовал Ахматовым сыновьям, Сеид-Ахмату и Муртозе, тревожить Россию и старался отвлечь Хана Менгли-Гирея от нашего союза: в чем едва было и не успел, подкупив вельможу Крымского, Именека, который склонил государя своего заключить в 1482 году мир с Литвою.
  Но Иоанн разрушил сей замысел: послы Великокняжеские, Юрий Шестак и Михайло Кутузов, сильными представлениями заставили Менгли-Гирея снова объявить себя неприятелем Казимировым, так что он в 1482 году, осенью, со многочисленными конными толпами явился на берегах Днепра, взял Киев, пленил тамошнего воеводу, Ивана Хотковича, опустошил город, сжег монастырь Печерский и прислал к Великому Князю дискос и потир Софийского храма, вылитые из золота.
  Сей случай оскорбил православных Москвитян, которые видели с сожалением, что Россия насылает варваров на единоверных жечь и грабить Святые церкви, древнейшие памятники нашего Христианства. Но Великий Князь, думая единственно о выгодах государственных, изъявил благодарность Хану, убеждая его и впредь ревностно исполнять условия их союза. И Великий Князь в самом деле поступал как истинный, усердный друг Менгли-Гиреев. Взаимная ненависть Ханов Крымской и Золотой Орды не прекратилась смертью Ахмата, несмотря на то, что Султан Турецкий, правом верховного Мусульманского Властителя, запретил им воевать между собою.
  
  В Венгрии Царствовал Матфей Корвин, сын славного Гуниада, знаменитый остроумием и мужеством: будучи неприятелем Казимира, он искал дружбы Государя Московского и в 1482 году прислал к нему чиновника, именем Яна. А Великий Князь, приняв его благосклонно, вместе с ним отправил к Королю Дьяка Федора Курицына, чтобы утвердить договор, заключенный в Москве между сими двумя Государствами и разменяться грамотами.
  Обе Державы условились вместе воевать Королевство Польское в удобное для того время. Венгрия, быв некогда в частых сношениях с южною Россиею, уже около двухсот лет как бы не существовала для нашей Истории: Иоанн возобновил сию древнюю связь, которая могла распространить славу его имени в Европе и способствовать нашему гражданскому образованию.
  Великий Князь требовал от Матфея, чтобы он доставил ему:
  1) художников, умеющих лить пушки и стрелять из оных;
  2) Размыслов, или Инженеров;
  3) серебреников для делания больших и малых сосудов;
  4) зодчих для строения церквей, палат и городов;
  5) горных мастеров, искусных в добывании руды золотой и серебряной, также в отделении металла от земли.
  
  В сие время явилась новая знаменитая Держава в соседстве с Литвою и сделалась предметом политики Иоанна. Речь идет о начале Молдавского Княжества, управляемого воеводами, коих имена едва нам известны до самого Стефана IV. Вера Греческая, сходство в обычаях, употребление одного языка в церковном служении и в делах государственных, необыкновенный ум обоих Властителей, Российского и Молдавского, согласие их выгод и правил служили естественной связью между ими. Стефан, кроме Турков, опасался честолюбивого Казимира и Менгли-Гирея: первый хотел, чтобы Молдавия зависела от Королевства Польского, второй, будучи присяжником Султана, угрожал ей нападением.
  Иоанн мог содействовать ее независимости и безопасности, обуздывая Короля страхом войны, а Менгли-Гирея дружественными представлениями, с условием, чтобы и Стефан, в случае нужды, помогал России усердно. Сей Воевода и Господарь - так называет он себя в своих грамотах - противоборствуя насилиям Султанов, утеснителей Греции, имел еще особенное право на дружество зятя Палеологов, который принял герб их и с ним обязательство быть врагом наследников Магомета.
  
  Таким образом, расположенные к искреннему союзу, Иоанн и Стефан утвердили оный семейственным. Второй предложил выдать дочь свою, Елену, за старшего сына Иоанна, избрав в посредницы мать Великого Князя. Боярин Михаиле Плещеев с знатною дружиною в 1482 году отправился за невестою в Молдавию, где и совершилось обручение. Стефан отпустил дочь в Россию со своими боярами: Ланком, Синком, Герасимом и с женами их. Она ехала через Литву: Казимир не только дал ей свободный путь, но и прислал дары в знак учтивости. Прибыв в Москву после Филиппова заговенья (после 13 ноября), Елена жила в Вознесенском монастыре у матери великого Князя и до свадьбы имела время познакомиться с женихом. Их обвенчали в самый праздник Крещения. Увидим, что Судьба не благословила сего союза.
  
  На этом заканчивается девятая ступень Акта Творения Российской цивилизации, заканчивается формирование планов ее духовного разума, и начинается формирование планов земного рассудка.
  
  
  ЛИТЕРАТУРА:
  
  Ипатьвская летопись.
  Новгородская летопись Нового извода. Комиссионный список.
  Карамзин Н.М. "История государства Российского", том 5, 6.
  Соловьев С.М. "История России с древнейших времен", том 4.
  
  
  (продолжение следует)
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"