Опыт

Любовь не признаёт другого врача, кроме себя самой.

Проперций

- Натан, это нечестно! Ты прекрасно знаешь - у тебя фора в эрудиции из-за возраста. Мне, конечно, уже не шестнадцать, - я прикрыл губы рукой, чтобы Лю не досталась моя ироническая усмешка, - я не в состоянии принять либо парировать то, чего просто не знаю!.. - Вверх взлетел подол роскошного китайского халата из пурпурного батика, открыв длиннющие загорелые ножки. Жест свидетельствовал о крайнем раздражении. Лю в действии!..

- У тебя просто больше жизненного опыта, - я вздрогнул, как от удара.

Опыта! Опыта, говоришь...

Я вздохнул, с вымученной улыбкой разглядывая раскрасневшиеся щёки.

- Хорошо, хорошо, солнышко, - пришлось потереть лицо, чтобы разогнать кровь и отогнать хмель. Вторая бутылка хереса была начата десять минут назад.

Уютно потрескивал здоровенными поленьями камин, навевая непередаваемые, знакомые любому британцу ощущения неприступности и домашнего тепла.

Я поднял руки ладонями вверх.

- Мне сразу застрелиться или подождать обеда, чтобы стать главным блюдом?

- Не стоит, - смешок, за который я отдал бы способность к деторождению. - Но, вообще-то...

Я высунул язык и издевательски повертел растопыренными пальцами в нагретом воздухе:

- Ладно, чтобы заполнить лакуну, я, пожалуй, кое-что расскажу. Из своего жизненного опыта, - я подчеркнул последнее слово. - Фромаж, мон магнифик!..

Возник старый слуга с подносом, украшенным лилиями. Посередине возвышалась дежурная бутылка бренди, охраняемая чашечками со сладким.

Фромаж молча составил всё на инкрустированный столик и неслышно удалился, гордо неся гриву белоснежных волос.

Надо было видеть гримаску Лю! Боже, с такого лица только картину писать: " О, этот викторианский снобизм!" Особенно смешно, учитывая, что Фромаж - чистопородный Франсуа в третьем поколении: такова странная, но неукоснительно соблюдаемая традиция дома Рэдлиф-Даунфоллов.

- Эй, только что-нибудь, - приоткрытые губы и кончик розового языка, - э-э... эротичное!

Я поставил недопитый бокал на столешницу и откинулся в кресле. Пришлось сильно сцепить пальцы, чтобы унять неожиданную дрожь.

- Знаешь, Лю, я, пожалуй, действительно кое-что чувственное расскажу. Только не перебивай, хорошо?

...В тот июльский день лило невообразимо даже для старушки Англии. Сказать, что смывало киоски, - значит, не сказать ничего. Потоки весёлой грязной жижи прокладывали себе русло везде, где хотели: мостовая, тротуар, газон. Однако, было на редкость тепло.

Я выскочил из своего "Роллс-Ройса", чтобы собственноручно купить сегодняшнюю "Файнэншл Таймс".

Бедный продавец! Ливень заставил парня укутать в полиэтилен всё - себя, продукцию, - всё, от матерчатого тента до стоек "витрины". Но мне было не до людей в тот день - намечалась продажа "Мэйн Ор Компани". Я скукожился под своим зонтом, перебирая на ладони мелочь.

Поэтому, собственно, и не обратил сначала внимания на неё. Ну, отметил краем глаза: девушка возле газетного прилавка, вроде, не "кокни", в безвкусном, хотя и очень идущем ей обтягивающем серебристом коротком платье.

Впрочем, уже через пару секунд, засмотревшись почему-то на неё помимо воли, я понял, насколько жестоко ошибся с первым впечатлением. Небольшая ментальная поправка, лёгкий поворот головы влево дали потрясающий эффект.

Она всего лишь стояла, наклонив головку, облепленную чёрными длинными волосами, и всё же этого, несомненно, хватило, чтобы я остолбенел.

Такие моменты бывают в жизни. Иногда из-за них просто стоит жить, малыш.

Я боюсь опошлить сии незабвенные мгновения, но всё-таки попытаюсь описать...

Она.

Она потрясала своей робкой эротичностью. Ты сможешь представить, о чём я... Этот не нарочно выверенный наклон головы, эта ненавязчивая грация изогнутости всего тела, эти слегка замедленные, незаконченные движения рук... А ноги!..

Когда я вполне вгляделся, твой покорный слуга окончательно влип. Боже, имей меня в виду в будущей жизни, раздавая лобзания художникам!.. Я бы писал эти ножки сутками, покрывая полотно и станок поцелуями, словно икону. Что вы сможете хотя бы сказать, лицезрея две персиковые, без единого изъяна голые ножки?.. Матовые, гладкие, заставляющие думать только о тактильном!..

Знаешь, малыш, усреднённый коэффициент кобелирования на тот момент совсем не сработал, - а я пытался, по честному. Она не такая была, мужской цинизм не помог. Вряд ли я объясню... В силу своего аристократического происхождения и возможностей, из него вытекающих, я, как ты понимаешь, довольно хорошо изучил это: великолепный взрыв, перебивающий дыхание; повышенный сперматогенез секунд на пятнадцать; потом, зачастую, - молниеносный флирт, заканчивающийся порой в совершенно неожиданных местах...

Впрочем, хватит об эротике. Достаточно упомянуть, что в 14-ть лет я бы скончался жестокой смертью, разглядывая её.

Девушка не брала газет. Когда я обратил на неё внимание, она прохаживалась вдоль угла прилавка, временами поднося руки ко рту, словно затыкая себя. Потом она просто встала, глядя на меня вопросительно и мучительно кусая губы. Я не стал ждать большего приглашения:

- Мисс, извините, Бога ради, я не барный приставала... Можно вас подвезти? Клянусь, только поболтаем! Если, конечно, захотите...

Она совершенно потерянно посмотрела не меня. Я бы сравнил этот взгляд со страшным исподлобьем домашней собаки, только что выброшенной на улицу. Я замер, забыв закрыть рот.

Она пугающе скосила глаза вправо - вправо для меня.

У меня заныли скулы - я отчётливо понял, что почему-то слегка испугался.

- Вам плохо? - спросил я.

Девушка словно проснулась.

- Мистер, вы... вы не согласитесь прогуляться со мной... под дождём?

Я только сейчас разглядел, что она стоит босиком. Её белые ступни омывались грязными журчащими струями. В пальцах застряли мелкие ветки.

- С удовольствием, мисс! Хотя...- я с сомнением глянул на небо. Чёртов дождь. - Может, всё же проедемся?

- Нет-нет!.. Я... Я хочу подышать мокрым воздухом.

Я пожал плечами и посмотрел на своего водителя. Тот понимающе кивнул и отъехал от тротуара. Вскоре "Ройс" растворился в реке бликующих авто, текущей по Эрроу-стрит.

Я привычным жестом взял девушку под локоть.

- Скажите, а как вас?..

Она словно не слышала меня.

Секундами позже я вдруг понял, что не я веду её под руку, прикрывая нас обоих огромной прозрачной полусферой зонта, а она почти тащит меня вдоль улицы, словно знает одно ей известное направление.

Я осмотрелся и сообразил, что от Эрроу мы уже порядочно удалились и идём по Шорт-лэйн, ведущей прямо к городскому парку.

На короткое мгновение мне представилось, что девушка хочет меня ограбить. Я расхохотался. Она испуганно уставилась мне в лицо, стоя на одной ноге, как цапля.

- Милая мисс, и куда же мы направляемся? В парке, конечно, сейчас никого нет, и никто не нарушит нашей уединённой прогулки, но...

Девушка прижала холодный пальчик к моим губам и развернулась ко мне всем телом.

Господи, я никогда не забуду ту немыслимую гамму чувств, которую я, искушенный светский ловелас, успел прочитать на её странном личике буквально за несколько длинных секунд!..

Её глаза цвета дождя полоснули меня по лицу, как две бритвы. Если бы я был рыцарем плаща и кинжала, я бы подумал, что она решает, насколько быстро меня необходимо умертвить - таким оценивающим, совершенно рациональным на долю мгновения стал её взгляд. Потом всё изменилось. Клинки исчезли, уступив место двум лучикам тёплого света. Она открыто, в пол-лица улыбнулась, приподняв брови, словно в изумлении.

Я был потрясён во второй раз за последние десять минут.

Незнакомка совершенно по-детски взяла своими ледышками мою руку и прижала к бархатной, исхлёстанной ливнем щеке. Закрыла глаза и вздохнула.

Я уже собрался поцеловать её, как она открыла глаза, повернулась и, не выпуская моей ладони, двинулась дальше. Мне ничего не оставалось, как следовать за ней.

Парк был тих и тёмен. Проповедуемая городскими властями политика восстановления первозданной природы привела к тому, что в самом центре города разросся порядочный кусок некогда грандиозного Торплэндского лесного массива, основательно истреблённого во время индустриальной экспансии конца викторианской эпохи.

Погода добавила мрачного очарования этому заповеднику девственного леса.

Несмотря на предобеденный час, парк был, как я и предполагал, пуст.

Я не ребёнок. Я уже догадался, зачем мы пришли в это уединённое место. Я только не понимал, зачем было почти бежать в мокрый, полутёмный парк, когда к моим услугам были апартаменты на Кавендиш-авеню...

Я раздражённо остановился, как только мы сошли с гравийной дорожки и начали углубляться в подлесок.

- Милая, я отдаю должное вашему напору, хотя и не одобряю ваших методов привлечения клиентуры...

Она остановилась, как вкопанная, стремительно развернулась и со всей силы врезала мне по лицу. Я оглох на левое ухо и ошарашенно раскрыл рот.

Сказать я ничего не успел. Девушка внезапно скривила тонкие губы, попробовала нахмуриться и... расплакалась!

Господи, как же она рыдала! Я не переношу женских истерик, а тут-то истерика была первостатейнейшая, должен сказать... И что было делать?..

Я, глупо улыбаясь, отбросил зонт и прижал бедную девушку к себе. Я гладил её по волосам, как ребёнка, пытаясь бормотать что-то ободряющее и чувствуя себя преглупо.

Она силилась что-то вымолвить, но слёзы душили её, превращая речь в нервную икоту.

Это продолжалось не менее двух минут, показавшихся мне часом. Наконец, девушка кое-как успокоилась и подняла на меня затравленный взгляд.

О, эти глаза, малыш! Таланта Обри не хватит, чтобы углём либо тушью прописать каждую ресницу, клычем вонзившуюся мне в сердце!Я забыл о ливне, о мокрой одежде, обо всём.

Не помню, как мы оказались под здоровенным клёном, шатром зелёных звёзд покрывшим не менее ста квадратных ярдов остриженной даже здесь травы.

Я оказался прижатым к бугристой коре гиганта. Моя прекрасная незнакомка осыпала поцелуями мой лоб, глаза, скулы, подбородок.

Потом впилась в губы, и я вдруг понял, что она совершенно не умеет целоваться! Я оторвался от этих сладких уст и пристально вгляделся в тонкие черты. И моему помутнённому взору открылось нечто, ускользавшее до сих пор: юная леди была не просто юна - бедной девочке не было и семнадцати! Обмануться было невозможно.

Тем не менее, как все мужчины, я был обманут по собственному желанию.

Это открытие потрясло меня в третий раз, но реализовать волну слабой праведности я не смог: девушка резко опустилась на колени, в мгновение ока разоблачила меня ниже пояса и решительно, но несколько нервически завладела моей плотью.

Её ротик уступал портовым проституткам в изощрённости, но, Боже правый, кто говорит, что главное в сексе - тренированность? Любой грязный потребитель видео знает, сколь важна в наслаждении не искусность, но спонтанность и власть самца, власть того порядка, что заставляет возбуждаться безотносительно плотского желания.

Я чуть не сломал себе ногти, впившись в шершавую шкуру дерева.

Она любила меня просто яростно. Мы упали в траву, мы катались, разбрасывая одежду по поляне и совершенно не думая, что нас может кто-нибудь увидеть.

Я до сих пор помню её налитые груди, колышущиеся под моим телом, её удивлённо-радостный стон, когда она наконец-то ощутила себя женщиной.

Мы перепробовали, наверное, всё за эти полчаса, словно стремились изничтожить друг друга в пламени плотского. Я более-менее очнулся от экстаза, когда спиной почувствовал холод и сырость травы: мы выползли за пределы сухой зоны, охраняемой деревом.

Девушка вдруг нетвёрдо упёрлась ладонями мне в грудь и, тяжело дыша, еле слышно произнесла:

- Спасибо, милый, спасибо... Прости, - её странным образом раскачивало из стороны в сторону, как берёзу под ветром, - прости, ты ни в чём не виноват, я... Знаешь...- тут лицо её исказилось, она обмякла и буквально грянулась на меня, сильно ударившись лбом о мою грудную клетку.

Я в ужасе приподнял её за плечи. Откинувшаяся голова и мелькнувшие белки закатившихся глаз сказали мне многое - не зря я в своё время пытался стать лекарем: шок, возможно, болевой.

Не стоит описания, мон петит, как я суетливо одевался и одевал, чувствуя себя очевидной скотиной, тратящей время; как я тяжело нёс её к Маргрэт-авеню, вспомнив почему-то, что там рядом где-то есть больница, кажется, на Сэйлмарк или Аркон... Как смотрел на меня таксист в зеркало заднего вида, когда я старательно прятал от него взгляд и неловко натягивал коротенькое серебряное платьице на испачканные землёй коленки...

Малыш, я постараюсь быть честным.

Когда врач, облачённый в белые доспехи и вооружённый стетоскопом, вступил из смотровой на зелёные плиты больничного линолеума, я был готов даже умереть.

Я привстал со скамьи и прянул к нему, словно к архангелу:

- Доктор, как она?

Белый халат пожевал губами.

- В данную минуту ей промывают желудок, хотя я и не уверен... Впрочем, неважно. Прежде всего, сэр. При ней нет документов. Вы её родственник?

- Нет.

- Тем хуже. Ведь это вы её привезли?

- Да.

- Юная леди была девственницей и лишилась оной буквально сорок-пятьдесят минут назад. Учитывая её возраст...

Я перебил его:

- Я понимаю, док. Мы обязательно договоримся...- я потянулся ко внутреннему карману пиджака.

- Помолчите. Меня не интересуют ваши сексуальные предпочтения. Как профессионала, в данную минуту меня гораздо более занимает, чем именно девушка болела, физически либо психически, поскольку зонд обнаружил в её желудке остатки этаминала натрия - нембутала, чтоб вы знали, причём в кошмарнейшем количестве и принятого с иезуитской изощрённостью, в хлебном мякише в сочетании с психомиметиками, портящими не только картину крови, но и катализирующими действие снотворного. Что вы знаете об этом?

Страшная правда открылась мне. Я понял и эти взгляды испуганной лани, и торопливость, и сомнамбуличность движений.

Поверь, в те минуты я не думал об опасности для себя, хотя она и существовала реально. Я думал лишь о бедной, испуганной девочке, зачем-то решившей свести счёты с жизнью и выбравшей меня в качестве последнего утешения.

Из реанимации выскочила медсестра:

- Доктор, остановка сердца! Скорее!

Док кинул на меня уничтожающий взгляд, словно я был палачом, и бросился в палату.

Я не стал досматривать этот фильм ужасов со мной в главной роли. Я просто повернулся и побрёл по гулкому коридору, унося пылающую печать этих глаз и жалкую пятерню стофунтовых билетов, зажатую в потной руке.

Я шёл и бормотал: "Право, доктор, девочка всего лишь хотела любви, простой человеческой любви..."

...Много позже я разузнал и её имя, и жестокий диагноз, приведший её к самоубийству, а меня к нервному потрясению.

Конечно же, я ни на йоту не виновен в её смерти, я был лишь эпизодом, надеюсь, счастливым в её короткой жизни, и всё же...

- ЛЮ, И КАК ТЕБЕ ТАКОЙ ОПЫТ?

- А чем она болела?

- Врождённая неспособность к деторождению, выражаясь прозаически. Вот так, да...

Тонкие руки обвили мою шею, и я почувствовал мокрый нос около своего уха.

- Бедная, бедная девушка и бедный, милый мой Натан! Так значит, вот почему ты сейчас со мной и любишь меня? Как странно...- он ласково поцеловал меня в висок и уткнулся в плечо.

Звонко потрескивал камин.

Я потёрся щекой о вихрастый лоб Людовика и воздел очи в закопчённый потолок.

Любовь - это то единственное, что нас устраивает в тебе, Господи, ведь мы всегда хотим, чтобы нас хоть кто-то любил, особенно против нашей воли.

И всё же чудны дела твои, Господи! Ты так хочешь, чтобы мы отринули грех и так настойчиво подкидываешь нам не искусы, но тоннели с одним выходом.

Да, я несправедлив, но то - я...