Мэйан : другие произведения.

Мастер Харрунга, лекарь из Приозёрья

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


   Мастер Харрунга, лекарь из Приозёрья
   Часть первая
   До чего же дождливой выдалась весна! Пока добрался до дома -- сухой нитки не осталось. Тамми тут же крик подняла: опять без зонта, сейчас весь пол загадишь, сырость разведешь! Ну что поделать, зонты я всегда забываю там, где положу, могла бы уж и привыкнуть за столько лет... Нет, дорогая, ужинать не буду, надо еще поработать... Только чаю... Хорошо-хорошо, сам заварю... Семеро, да угомонишься ты, наконец!.. Дверь в комнате хлопнула. Ушла. На кухню, с соседками потрепаться. Вот и славно, может, хоть с мыслями соберусь.
   Итак, с отчетом тянуть более нельзя. Эх, и угораздило же кого-то из моих новых коллег связаться с этим сбродом. Не станем уточнять, Харрунга, кого, с кем и когда угораздило связаться. Давай-давай, делай, что тебе говорят. По словам шефа, сведения стали поступать где-то с Новогодия. Кто-то из сотрудников клиники тесно связан с тайным обществом... Не важно, назовем его просто Обществом...
   "Вы здесь недавно, мастер Харрунга. Не мне вас учить, но попробуйте для начала изложить свое мнение о тех, с кем работаете. Вы ведь Ларбарский университет заканчивали, наверняка, встретите старых знакомых. Словом, все, что сможете узнать! Особенное внимание обратите на лиц с учеными (то бишь с врачебными) разрядами хирургических отделений."
   Обаятельнейший человек. Посмотришь -- ни за что не скажешь, что в Службе Безопасности работает.
  
   На запрос господина сотника от 12 числа месяца Безвидного 1118-го года считаю нужным сообщить нижеследующее.
   Ларбарская университетская клиника запланирована на 330 человек, насчитывает четыре основных корпуса и ряд вспомогательных строений. Имеет 12 отделений, из них: два общих хирургических отделения,(1-е и 2-е х/о) рассчитанных на 25 человек, одно хирургическое отделение (3-е х/о) для больных с повреждениями головы, костей скелета и мягких тканей -- на 30 человек, одно отделение для пациентов с нагноительными заболеваниями на 35 человек (4-е х/о). Все хирургические отделения расположены в 1-м корпусе, представляющем собой трехэтажное здание с пристроенным двухэтажным флигелем. В этом корпусе, наряду с вышеперечисленными, имеется также отделение для тяжелых больных (ОТБ) -- 15 коек и три операционных зала.
   2-й корпус также насчитывает три этажа и одноэтажную пристройку, где находится приемно-диагностическое отделение. Этажи основного здания отведены под отделения внутренних болезней -- по 30 коек каждое.
   3-й корпус состоит из двух этажей, на первом из которых располагается отделение, занимающееся женскими болезнями и родовспоможением, на втором -- детское отделение (каждое по 30 коек). Кроме того, на первом этаже имеется малая операционная и четыре родильных зала.
   4-й корпус -- также двухэтажный, отведен для заразных больных -- по 25 коек на каждом этаже.
   Помимо этого при лечебнице находятся кухня (отдельное одноэтажное здание), помещение для усопших с обширным ледником в подвале и ряд хозяйственных построек, среди которых следует выделить склад с прачечной, аптеку, каретный сарай с конюшней и ремонтную мастерскую.
  
   Так и представляю себе, как начальник мой читает и хмурится, недовольно закусывая ус. Чего это Харрунге вздумалось так подробно излагать общедоступные сведения? Нет уж, позвольте, господин мой сотник, служебная записка должна быть составлена по всем правилам. Однако себе-то я могу признаться: все это крючкотворство имеет целью лишь одно -- оттянуть подальше необходимость перейти к главному. А ведь придется, Харрунга, как ни крути...
   Тамми, как бы невнимательна она ни была ко мне, давно уже приметила или, может, бабьим своим чутьем поняла, насколько ее супруг сам себе временами бывает противен. Потому я и в зеркало стараюсь не глядеть лишний раз -- ничего хорошего оно мне не покажет. А ведь скажи мне о таком кто-нибудь пятнадцать лет назад, когда я только в Университет приехал поступать -- ни в жизнь бы не поверил. Это я-то, покинувший, наконец, свое захолустье, из-под родительской опеки вырвавшийся и тотчас заделавшийся первым на потоке балагуром и выдумщиком?! Да что вы, люди добрые! Да-а, выдумщик-забавник, с забав-то все и началось...
   Было это на третьем году учебы. Новомесячье Премудрой -- чудесный праздник для всех школяров. И не по соображениям старой, изжившей себя набожности, а потому, что нашему брату лишь бы повод был собраться, а тут -- зима на носу, скоро снег выпадет, и так хорошо посидеть у теплой печки, в доброй компании байки потравить, водочкой угоститься. Водочкой -- не водочкой, а спирт у нас в тот вечер был. Я его на практике из лечебницы стянул -- не все же им инструменты обрабатывать, пусть не пользе, так веселью послужит. И не то, чтобы мы тогда сильно упились, просто Мулли всегда так смеялся -- не смеялся, а хрюкал. Тут-то в мою дурную голову мысль и пришла. "Давайте, -- говорю, -- учредим тайное Свинское Общество. Чтобы стать его членом, нужно залезть на стол, рассказать что-нибудь похабное, выпить стопку и три раза громко хрюкнуть." И всех делов. Тут же вырезал из плотной бумаги дюжину свиных рож (ух, я на них дома в детстве насмотрелся!), подстелил на стол газетку (не так же лезть, мы ж люди приличные!), поведал что-то на ходу сочиненное и захрюкал. Следом за мной и остальные потянулись. Так вот сидели мы и хрюкали, и веселились, как стадо тех самых свиней. Клянусь, ничего более не было!. Через три дня, когда школяра Харрунгу вызвали в Службу Безопасности, я так же клялся. Нет-нет, ничего более. Никаких целей наше "Общество" не ставило, программ не разрабатывало... Что? Поругание Королевской Власти?.. Да помилуйте, ничего подобного!.. Да, газетка наша, на ней мы, прошу прощение, и хрюкали... Нет, вообще-то не читал... Обращение Государя нашего Короля Батанги?.. Не знаю, не разворачивали мы ее... Даже в мыслях ничего такого не было... Послушайте, но это же была всего лишь шутка. Глупая, согласен, но безобидная. Это, в конце концов, смешно!.. Не очень?.. Ну, возможно... Как?.. ЗА ЧТО?.. Нет-нет, погодите, да поймите же вы, наконец... Я?.. А что, я?.. Полтора года на курсы химии хожу?.. Знаю... Зачем?.. Да так... Я... То есть... Ну, в общем, девушка мне одна нравится... Всего на три года меня старше... Она их и ведет... Нет-нет, это не она... Ей зачем? Да откуда ж я знаю!... Я -- просто... Да и замужем она, мастерша Лэри... Нет, ничего не было. Просто нравится... А разве... разве это возможно доказать?.. Да, вернемся... Спирт?.. Да... Да... Да, горит... Нет!.. Нет, я же говорил, мы не ставили никаких задач!.. Я не знаю, как вам это объяснить... Исключить?! Но... Но я же ничего... Что?.. Исправить?.. Да, конечно... Конечно-конечно... Но ведь... Нет-нет, вы правы... Я понял. Спасибо!.. Постараюсь... Да... Да, все, что вспомню... Только... только они ведь тоже не виноваты!.. Да... Разберетесь... Извините... Обязательно... И это тоже?.. Да... Когда? Послезавтра?.. Хорошо...
   И ведь написал, Харрунга, написал. Про всё и про всех. Знал же, что если кто-то из "доброй" компании тебя "сдал" -- значит им и так все участники известны, а потому, коли буду юлить, скрывать что-то -- прости-прощай Университет славного города Ларбара, возвращайся-ка ты, парень, в свое Приозерье и дальше поросям хвосты крутить, как отец твой, и дед, и прадед. Думал: один раз, ладно, авось обойдется. Да ведь таких трусов, как я, разве в покое оставят? Дальше -- больше. Так что делай, Харрунга, что приказано, пиши и не рыпайся. Целее будешь.
  
   Помимо возглавляющего 1-й корпус профессора Мумлачи, в каждом из хирургических отделений ежедневно, не считая праздников, трудятся по три дневных врача и по двое сменных, приходящих только на дежурства. Дневные ординаторы также обязаны дежурить, хотя и реже (в среднем, около трех-четырех ночей в месяц). Кроме того, каждодневно в отделении находится по два фельдшера, по одной сестре и одной постоянной сиделке. На дежурство в каждом отделении остается одна сестра и один фельдшер. По корпусу дежурят три хирурга и один врач из отделения для тяжелобольных.
   Таким образом, в 1-м корпусе насчитывается 26 врачей, 20 сотрудников со средним лекарским разрядом (фельдшеры), 20 -- с младшим (сестры), 15 сиделок (не считая приходящих, в том числе Красных Сестер из храма Пардви), трое сторожей, четверо истопников.
  
   Ну как, господин сотник, интересно? Голову себе еще не сломали в этих подсчетах? Ничего. Читайте-читайте, раз просили. За последних три года в Марбунгу я в таких вот отчетиках поднаторел. А было еще почти пять лет Мичира. Да, пожалуй, за одно мне все же следует поблагодарить наше Охранное Отделение: после окончания Университета на Озеро я так и не вернулся. Как там ОО с моей сельскохозяйственной гильдией, которая меня сюда учиться отправила, договаривалось -- про то я даже знать не хочу, а только послали меня в Мичир. Там я свою Ратамми и встретил. И ведь что интересно: нравились мне всегда девушки маленькие, тихие, такие, что слова лишнего не скажут, зато, если посмотрят, взор свой степенный на тебе остановят, так уж держись, всю неделю потом вспоминать будешь. Такие, как мастерша Лэри была. Эх, вот бы встретить ее сейчас, у нее уж, поди, дети давно в школу ходят... Размечтался, соглядатай умбловый. У самого сыну восьмой год пошел. Неужели столько лет миновало? Кажется, недавно только в комнатке нашей от пеленок сохнущих ступить было некуда. А вот уже -- бегает мальчишка в темно-красной куртке Первой Народной Школы, первый класс уже позади. Подрастет, а там!.. Страшно, Харрунга? Страшно. И не того я боюсь, что годы идут, а вот повзрослеет мой Байалли, ума-разума наберется, что, если про отца правду узнает? Какими глазами на него смотреть тогда?
   Ну вот, топот ног в коридоре, крики: "Газы! "Чаморровка"! Берегись!". Узнаю яллин голосок. С соседскими ребятишками играет. Да, по всему Объединению играют дети в "Освобождение Чаморры". И мы с братьями играли, и отцы-деды наши, сыновья вот теперь... И еще сотню лет играть будут. Потому что для мальчишек нет ничего интереснее войны. И нет пока никакого дела до Охранного Отделения, ведь родному Отечеству иначе послужить можно, красиво. У тебя же, Харрунга, красиво не получилось...
  
   Итак, 1-й корпус.
   Четвертый лекарский разряд имеет лишь профессор Яборро Мумлачи. Происхождения благородного, 51 год. Один из четырех сопредседателей Ларбарской университетской лечебницы, возглавляет хирургическую кафедру Университета, председательствует во Врачебной коллегии, Исполин, член редакционного совета "Вестника здравоохранения".
   Женат, имеет сына, 25-ти лет, в настоящее время проходящего стажировку в Университетской Клинике. Какие-либо соображения относительно столь уважаемого господина считаю неуместными; но готов поручиться, что к рассматриваемому делу он никакого отношения не имеет.
   Яборро Мумлачи. "Мумик", как называют его те мои коллеги, кому не застит глаза блеск славы и величия столь известной личности. Справедливости ради, управленец и хозяйственник из него вышел очень даже приличный. Но случись мне захворать по-серьезному -- под нож к нему не лягу под страхом газовой атаки.
   Зачем что-то писать про Мумлачи. Всегда на виду. Кто последние пятнадцать лет учился в Ларбарском университете, прекрасно знают господина Яборро. И я скорее поверю в то, что он будет униженно просить прощения у мохноножки Вики, нашей сиделки, чем свяжется с какими-то сомнительными ребятами... Так, следующие.
  
   Третий лекарский разряд присвоен четырем докторам нашей лечебницы.
   Талгано Баланчи, 53 года. В настоящее время работает дневным ординатором 3-го хирургического отделения. Происходит из городской семьи среднего достатка. Женат, имеет двоих сыновей, 28-и и 23-х лет.
   И опять комментарии твои, Харрунга, неуместны. Мастер Баланчи -- ответственный за безопасность нашей лечебницы. Супруга и старший сын служат в Охранном Отделении. Вот будет забавно, если кому-нибудь из них однажды придется эти мои записи читать. Заодно и сравнят с рассказами родственника.
   А в общем, вполне симпатичный мужик. И табак у него всегда хороший. Сдержан, но в компании может и повеселиться, и выпить -- умеренно, не теряя собственного достоинства. С Исполином держится ровно, почтительно, но без излишнего подобострастия. Тут тоже сомневаться не приходится, это -- не он...
  
   Чаори Кайран, 48 лет, орочьего племени, дневной ординатор 2-го хирургического отделения. Заканчивал Университет в Чаморре. В Ларбаре -- 12 лет.
   Женат, два сына, 21-го и 12-и лет, и дочь -- 6,5 лет.
   Ведет частный прием на дому, в чем супруга его, имея младший лекарский разряд, ему помогает.
   Честолюбив, резок, умен, непредсказуем. Сильный специалист, но в работе зачастую идет на неоправданный риск. Отношения с коллегами более или менее приемлемые.
   Да уж, приемлемые. Забыл, Харрунга, как он на тебя орал, когда после его операции больной зонд из желудка выдернул? Верно, забыл. Потому что месяц спустя, когда и я, и Тамми, и Байалли свалились с лихорадкой, Кайран единственный из сослуживцев зашел к нам проведать. Принес домашний пирог, супругой его приготовленный, меда, водки, на полыни настоянной. Мы ее тогда же и выпили. Точнее, я выпил. Сам Чаори не пьет. Никогда, ни при каких обстоятельствах. Он так сразу и сказал.
   Нет, уважать Кайрана есть за что. А вот подружиться с ним я бы не смог. Никогда не знаешь, чего в следующее мгновение ждать. А что касается работы -- хирург он блестящий. Вот только делает все не ради больного, а ради себя, будто собственное мастерство проверяет. Да пожалуй, и во всем остальном также. Так мог ли мастер Кайран с целью все той же проверки в какую-нибудь крамолу влезть? А что, возможно. С него станется.
   К общественным вопросам равнодушен. В связях с подозрительными личностями замечен не был; но, учитывая обширный круг лиц, бывающих у него на приеме, мастера Кайрана не стоит сбрасывать со счета.
   А ведь ты не простил, Харрунга. Ни скандала, ни доброго его участия. И неизвестно еще, что больше тебя задело... Вот и отомстил. Пускай-ка господин сотник подошлет к мастеру Кайрану на прием парочку своих ребят... Что? Потеплело на душе? Нет? Ну так пиши дальше, гнусная твоя морда. Вон еще, народу-то сколько...
  
   Таюрре Лидалаи, 47 лет. Состоит в одном отделении с мастером Баланчи, родом из Гайанди. В Ларбаре около пятнадцати лет. Женат, детей сейчас нет. Супруга -- мастер по обустройству садов. Снимают половину дома на окраине Ларбара с садом, где занимаются разведением цветов.
   Тихий и неприметный человек наш мастер Лидалаи. Все называют его почему-то по имени -- Таюрре, хотя давно уже не мальчик. Впрочем, выглядит он довольно юно. Может, это цветы на него так действуют? В рабочем кабинете у мастера Таюрре на столе -- целая теплица. Честное слово, по-моему, в день он работает исключительно из-за того, чтобы иметь возможность за ними ухаживать. "Нельзя мне в дежуранты уходить, -- пожаловался он как-то, -- совсем захиреют без меня. Кто их тут польет вовремя, в тень переставит?"
   В обращении с коллегами мягок, даже застенчив. Последнее я бы приписал как вежливости, так и известной доле робости.
   Признаться, не перестаю удивляться, как это мастер Лидалаи отважился уехать из родных мест, и переселиться в Ларбар. Справедливости ради, кажется, это -- единственный его решительный поступок. Второй поступок, не менее решительный, произошел на моих глазах, когда Таюрре попросил мастера Баланчи курить в окно, потому что принесенный им новый росток хифены плохо переносит дым. Пусть даже очень хорошего табака. Баланчи так удивился, что немедленно потушил трубку, и с тех пор курить ходит либо к нам (наше отделение по соседству), либо на второй этаж к мастерше Магго.
   А все же смеяться над мастером Таюрре -- жестоко. Мохноножка Вики, редкой осведомленности девушка, однажды поведала мне, что Лидалаи перебрались в Ларбар после смерти единственной дочери. Болезни крови, как известно, не лечат, а они уж к кому только не обращались, даже, кажется, к народным целителям и жрецам. Да уж, чтобы разрядный лекарь в храм подался, это в полном отчаянии надо быть! Потому, видать, и сложно им было в Гайанди оставаться.
   С руководством в противоречия никогда не вступает, предпочитая соглашаться во всем; в работе тщателен, избегает излишней поспешности и суеты. В каких-либо связях, способных бросить на него тень, замечен не был.
   А вот с цветами своими он разговаривает, и гораздо охотнее, чем с людьми. Просит у главной сестры спирт -- листики протирает, чтобы, не дай Семеро, зараза какая к ним не пристала.
   Оперирует хорошо, но даже перед больными будто испытывает вечную неловкость. То ли за белые свои косицы, то ли за раскосые глаза. Представить его распространяющим листовки? Укрывающим у себя на дому заговорщиков? Ага, в домашней теплице, замаскированных под дерево юкави! Это даже смешно. Нет, живи спокойно, мастер Таюрре, расти себе пурпурные домбеи и лиловые тагаринды. Ни тайного осведомителя Харрунгу, ни Охранное Отделение скромная твоя особа не заинтересует.
  
   Лингарраи Чангаданг, 40 лет, дневной ординатор 1-го хирургического отделения. Происходит из старинного боярского арандийского рода. Заканчивал Университет в Кэраэнге. Военную службу нес где-то в морской пехоте. Переехал на Чегур около десяти лет назад. Работал сначала в Камбурране; в Ларбарской Университетской Лечебнице пятый год.
   Неприятная личность. Вежливость, доведенная до крайности, обусловлена, в отличие от мастера Баланчи или Таюрре, заносчивостью и чувством собственного превосходства.
   Действительно, грубого слова я от него ни разу не слышал, но если уж этому змию что-то не по нутру, со всею своею выдержкой так приложит, похлеще Кайрана или Камато. Вежливость -- она ведь тоже палка о двух концах, иногда задевает не меньше грубости.
   Женат. Супруга преподает древние языки в закрытом учебном заведении в Аранде. Сын, 20 лет, учится в военном корпусе где-то в Марранге. С родственниками, насколько мне известно, мастер Чангаданг поддерживает отношения сугубо казенные.
   То бишь какие-то деньги регулярно отчисляет, но вот облагодетельствовать личным присутствием не стремится. Видимо, это тоже есть любовь... Впрочем, возможно, что другие отношения ему просто недоступны.
   Вышла там какая-то неприятная история с его супругой. Бенг Ягондарра не то чтобы трепач, но до него или до его многочисленных родичей некие слушки доходили. Как-то супружница чангадангова не так себя повела во время второй беременности или сразу после нее, только с ребеночком новорожденным какая-то беда приключилась. Бенг делает большие глаза: "Вы же понимаете, Тавва: Мать Царей...". Не очень я понимаю. Это что же, дитя в яйце, что ли, родилось, или как? Якобы спешно прибыв в отчий дом с места службы, молодой тогда сотник Лингарраи вдрызг разругался с родственниками жены. В общем, большой вышел скандал. А может, и не так все было, я Ягондарру не расспрашивал. Но с супругою Чангаданг разъехался, хотя и не развелся, а лет через пять после того случая вынужден был податься сюда. Оно и понятно, в бывшем Царстве лекарь без жены -- это ж полное неприличие.
   К коллегам, как и к себе, требователен. К лености, бездарности, халтуре и глупости нетерпим. Скрывать последнее нужным не считает. Хирург -- исключительный, можно сказать, от Бога. Но возведенная в степень обета тщательность делает его несносным. И хотя во внутрибольничных сварах участия не принимает, очевидно, полагая себя выше этого, я бы назвал мастера Чангаданга человеком неуживчивым.
   Хоть убей, не располагает он к себе. И заведомо не стремится что-либо для этого сделать. Одна только мастерша Магго и может с ним ладить. Поразительного дарования женщина, и притом -- ничего личного, обычное дружеское участие...
   В открытые столкновения с начальством не вступает, но находится в явном противостоянии.
   Значит это, что Исполину нашему он еще не высказал в глаза, какое тот умблоо. Но то, что рано или поздно скажет, можешь, Харрунга, не сомневаться. Не так давно, полтора месяца тому, на утренней конференции, докладывая об операциях за ночь Чангаданг, и бровью не поведя, сообщил, что выполнил совсем еще редкую переднюю резекцию вместо обычного стомирования. Мумлачи немедленно завелся; зачем, и почему не вызвали его (есть у нас такое правило -- на сложные случаи отправлять к профессору домой дежурный экипаж). "Опухоль была удалима, и для этого случая я не счел свою подготовку недостаточной. И Медицинская аттестационная коллегия, которой Вы, господин Мумлачи, оказываете честь своим присутствием, считает так же, приняв подтверждение моего разряда не далее как два года назад". Мумлачи заткнулся, но запомнил.
   Помимо основной службы мастер Чангаданг подрабатывает в Четвертой городской лечебнице (улица Водорослей, д. 7) в качестве ночного дежуранта. Причина тому мне неизвестна, но уверен, что не ради дополнительного заработка.
   И вот тут бы тебе, Харрунга, и отметить: а проверьте-ка эти его связи, господин сотник, -- если бы не одно обстоятельство. За мастером Чангадангом наблюдение давно ведется. По каким-то его восточным делам. Без тебя бдят. Ну и ладно...
  
   С третьим разрядом покончили, переходим ко второму.
  
   Талдин Курриби, 43 года, дежурный ординатор 1-го х/о. Сначала был приписан ко 2-му отделению, но поменялся с благородным Амби по явному желанию последнего. Из простонародья. Заканчивал Ларбарский Университет. Разведен. Бывшая супруга работает на Ларбарской железной дороге. С нею проживает их общая дочь, 19 лет (учится в Университете), и сын -- 12 лет, учащийся Народной школы N 2. Курриби с детьми видится часто.
   Все-таки, старина Талдин скучает по детям. Потому и собирает вокруг себя молодежь. Не только на работе, но и в свободное время, подле него частенько крутятся и Минайчи, и Баргачи, и даже Чамианг-младший.
   Явный дар вожака. Его жизнелюбие и задор заражают окружающих. Староста больничной гребной команды. Шумный, несколько грубоватый, но не резкий. Слишком добродушен, чтобы всерьез на что-то обижаться либо с кем-то враждовать.
   Раньше возле лечебницы, позади каретного сарая был небольшой лужок. Курриби приспособил его под игровое поле. Раза три в полмесяца можно видеть, как мастер Курриби с молодняком, где есть и школяры-стажеры, и фельдшера, дружно гоняет в "Топтыгина". Кстати, любимое развлечение наших девчонок, Только завидят, как Талдин, Минайчи. Дангман и прочие, скинув балахоны и надев что-нибудь попроще, подхватив набивной бурдюк из прочной кожи, выдвигаются за сарайчик --непременно соберутся "поболеть". Бывает там и мастер Камато, да мне и самому доводилось с увлечением перебрасываться тем самым бурдюком, чего уж там!..
   Курриби я помню еще со школярских времен. Он здесь тогда уже работал. Правда, здорово закладывал. Оттого и с супругой, видимо, разошелся. Сейчас у него тоже иногда случается, но уж не так, как раньше. То ли сам справился, то ли -- спасибо Минайчи.
   Одно время изрядно выпивал, в последние годы сумел побороть в себе столь пагубное пристрастие. С руководством отношения неплохие, до серьезных распрей дело ни разу не доходило, хотя под горячую руку может и нашуметь. Лекарь -- хороший, грамотный. С людьми сходится легко. Азартен.
   Что азартен, это точно. Попробуйте-ка поставить в одну смену мастера Курриби и Чамианга-младшего -- полдежурства проиграют в "Четыре храма", арандийские шашки, или, если не найдут компании -- в "Воеводу". Игры такого рода на работе, мягко говоря, не приветствуются, но кто среди ночи проверит! Желающих стучать на Курриби находится немного -- любят его в нашей лечебнице...
   И все же. Человек с ярко выраженными задатками вожака, но и сам легко увлекающийся, он вполне мог найти себе заманчивое поприще в каком-либо тайном и неблагонадежном сообществе. И не потому ли с выпивкой завязал, что новое дело для себя выискал? Так что, как бы ни было тебе, Харрунга, противно -- пиши:
   Возможно, является искомой личностью. Нуждается в тщательной проверке...
  
   Как это я не заметил, когда Тамми вернулась? Ничего мне не сказала, молча села за дзиррийскую махинку, мерно застучала педаль, завертелись колесики. Раньше я любил смотреть, как она шьет. Особенно, пока она Ялли носила. Мирно так на душе становилось. Тогда, в Мичире, мы были хорошей парой, нас так и звали: Тавва и Тамми, будто в детском каком-то стишке... Не нравится ей в Ларбаре. Может, потому все у нас и разладилось. Или есть у нее кто? Вот только откуда? Тамми -- надомница, берет заказы в мастерской, раз в полмесяца сдает работу. Негде ей особо знакомиться. С кем-то из соседей? Тоже -- вряд ли. Слишком уж заметно было бы, добрые граждане не преминули бы сообщить. Или всё же во мне дело? Замкнулся в себе мастер Харрунга, погряз в болоте собственных мыслей, а еще работа, дежурства. Надо будет сводить их куда-нибудь. Хоть в зверинец. Вот Ялли порадуется! Точно, в ближайшие же праздники и сходим. Тамми что-нибудь куплю, любит она подарки, как была девчонкой -- так и осталась; только вот браниться выучилась по-бабьи. Совсем иной раз спасу нет!
   Райачи Арнери, 33 года, дневной ординатор 1-го хирургического отделения. Благородный господин. Проживает в собственном доме, в старом городе. Женат, двое сыновей, 7-и и 5-и лет. До рождения второго ребенка жена мастера Арнери преподавала танцы в Коронной школе им. Государыни Вонгэти. Благородный Арнери, несмотря на высокий рост, неплохой наездник, но основной его страстью является морская рыбная ловля, для чего и держит собственное парусное судно.
   На этой же основе весьма близко сошелся с благородным господином Городди. Пожалуй, было бы правильным отметить, что основное занятие мастера Арнери -- это рыбалка, а медицина - скорее увлечение.
   Хирург средней руки. Звезд с неба не хватает, но разряду своему соответствует.
   Выдержан, спокоен, миролюбив. Ссор старается избегать. Связь с каким-либо сомнительным обществом, на мой взгляд, едва ли возможна.
   Действительно, окажись это каким-нибудь "Сообществом ларбарских Рыболовов", мастер Арнери был бы их с потрохами. Но крамола, подозрительные печатные издания? Нет, невероятно.
  
   Алила Магго, 42 года, дневной ординатор 2 х/о. Женщина необычайной трудоспособности и доброжелательности. Лекарская карьера началась для нее двадцать семь лет назад. Прошла весь путь от сиделки до врача. Проживает вместе с дочерью на казенной квартире в Ларбаре, мать с отцом снимают домик в ближайших окрестностях города.
   Немного отыщется в нашей лечебнице тех, кто скажет что-нибудь дурное про мастершу Алилу. Впрягшись в свой воз, она тянет его упорно и добросовестно, ухитряясь при этом оставаться жизнерадостной и по-своему мудрой. Даже зануда Чангаданг сдерживает при ней свое ехидство. Как-то мастер Кайран на утреннем заседании позволил себе резко выразиться в ее адрес, так Камато ему чуть рыло не начистил, исключительно из дружеских чувств, а вы что подумали? И начистил бы, если бы сама Магго не вмешалась.
   Верно, Алилу стараются не обижать, в жизни ей и так досталось. Мужа, насколько мне известно, никогда не было. В лечебнице с уверенностью утверждают, что сын ее и дочка -- от одного бывшего здешнего доктора, мастера Навачи. Работал он ранее в 3-й хирургии, а восемь лет назад зачем-то понесло его в Пардвену, дикарей пользовать. Там и умер от тропической лихорадки. Достоверно я этого не знаю, не застал. А четыре года назад обрушилось на мастершу Магго новое несчастье. Сын, ему тогда было лет семнадцать, погиб в порту, при разгрузке судна, где он тогда работал, махина какая-то обрушилась.
   Оставшаяся дочь -- весь смысл ее существования, Сама хлебнувшая разного, мастерша Магго всячески старается избавить девочку от повторения собственной судьбы. Устроила ее в хорошую школу, нанимает частных преподавателей для поступления в Университет. (Только, упаси Семеро, не на лекаря, -- любит повторять она).
   Отношения с коллегами теплые. Никогда не отказывает в помощи, касается то работы или других дел. Средний больничный персонал и недужные ее боготворят. Вероятной личностью являться не может, так как никогда не поставит под угрозу благополучие дочери.
   У мастерши Алилы и без того забот полон рот, какие уж там, к Хёкку, Организации.
  
   Гляди-ка, дождь за окном перестал. Может, хоть завтра погожий денек выдастся?.. Чай мой совсем остыл. Заварить, что ли новый, или -- ну его. Вообще, я б сейчас с большим удовольствием пивка глотнул, да идти неохота. Лавка у нас на соседней улице, тащиться туда в мокром плаще! Нет уж, пусть будет чай. Да и Тамми это, небось, не понравится.
   Ингаибенг Ягондарра, 32 года, дневной ординатор 2-го хирургического отделения. Родители -- бывшие бояре из Деатаны. Учился в Кэраэнге, в поисках лучшей доли перебрался в Ларбар около восьми лет назад со всей семьей.
   Ну, положим, все-таки, не со всей. Раз примерно в месяц к нему еще какие-то родственнички наведываются, и все у Ягондарры останавливаются. Бенг, бедняга, совсем извелся, но нельзя же отказать сестре мужа двоюродной тетки. При том, что дома у него, как я представляю, сушеному кэрибонго упасть негде. Жена, трое детишек, младший брат-школяр и отец жены.
   Проживает в арандийской общине. Сыну -- 8 лет, девочкам-двойняшкам -- по 4, супруга на последнем месяце беременности.
   Парень довольно издерганный, но не злобный. В работе -- безотказен.
   На дежурствах Бенг, похоже, отдыхает. В змейские шашки играет бесподобно. Мастер Курриби, уж на что в этом деле дока, а ни разу у него не выиграл.
   Разговорчив. Охотно рассказывает как о себе, так и о других, но, в отличие от благородного Городди, только если спросят. Специалист неплохой, сказывается змейская выучка. Третий лекарский обязательно получит, и не ради честолюбия, не из-за прибавки к жалованию, а потому что считает: коли можешь совершенствоваться, то просто обязан это делать. С руководством ладит, почтителен.
   К тайным обществам едва ли причастен. Единственная возможность в этом случае -- если там состоит кто-нибудь из его родственников. Последнее желательно выяснить...
   О, ну вот, началось! Вечернюю тишину разрезали протяжные ноющие звуки, далекие от чистоты. Соседушка наш, больничный сторож Ча вернулся, видать, хватил по дороге стопку-другую; будет теперь часа полтора сынишку своего обучать игре на гармонике. Раза два в неделю это с ним случается, после дежурств -- на горе всем соседям и дворовому псу Тяпке. Через полчаса подобных упражнений, странным образом навевающих у меня воспоминания об изматывающей зубной боли, собачья душа не выдерживает. Тяпка вылезает из своей конуры, задирает вислоухую морду к окну на втором этаже и начинает выть. Когда-нибудь, в один из таких вечеров, скорее всего зимой, я повешусь. Или прибью соседа Чу с его гармоникой. Или завербуюсь добровольцем на Унгаринъин. В крайнем случае -- напьюсь до умбловой горячки. Последнее, кстати, можно не откладывать до зимы...
  
   Вахардо Амби, 36 лет - дежурный ординатор 2-го хирургического отделения. Благородный господин из старинного степного рода. В юности о карьере врачевателя и не помышлял. Начинал службу в кавалерийских частях. Состоял в одном из тех корпусов, которые принимали участие в оказании добровольной помощи Пардвене четырнадцать лет назад, где и получил серьезную контузию, не позволившую в дальнейшем продолжить военную службу.
   Да, все было хорошо у конного сотника Вахардо. Служба, без которой себя не мыслил, успех у дам, воинская удача. И вдруг судьбу, как тарелку, перевернуло вверх дном. Противник применил воздействия особого порядка, то есть чародейство, лошадь взбесилась. И даже рука столь опытного наездника, как Амби, не смогла ее удержать. Вследствие падения -- сложная травма позвоночника. Полгода на больничной койке, и с верховой ездой покончено навсегда. В 23 года жизнь еще не завершена. Надо искать себе новое дело, потому что сидеть дома Амби не мог. Одним Семерым известно, по каким причинам он выбрал врачевание. Приехал в Ларбар, поступил в Университет, блестяще его окончил. Бывший сотник привык быть впереди, легкой специальности не искал, затем и стал хирургом, хотя многие отговаривали, тяжело, мол, много времени на ногах. Напрасно. С тех пор -- в операционной ли, обходя ли больных -- мастер Амби всегда в бою.
   Выдержан, по-военному собран. Упрям в достижении желаемого. Молчалив. Пользуется уважением коллег.
   Пожалуй, только с Айхади у него не сложилось. Казалось бы, чего делить двум степнякам -- но нет, обоими будто некая древняя неприязнь двигала. Того гляди, один другого на поединок вызовет. Первым это заметил Курриби, и не долго думая, предложил Вахардо перейти на его место, во 2-е отделение. Амби, не желая обострять положение, согласился. Дежурства у нас составляет старшая фельдшерица из 2-й хирургии, утверждает их лично профессор Мумлачи. Не скажу, чтобы бригады подбирались идеально, но Амби и Айхади вместе не ставят никогда.
   Не женат. Детей нет. Имеет длительную связь с сестрой Дамалли из приемного покоя. Не представляю, могла ли его увлечь подрывная деятельность, но отрицать это полностью не возьмусь из-за определенной скрытности мастера Амби.
  
   Нет, это свыше моих сил. Теперь Ча запел. Возможно, обладай он слухом, это не было бы столь чудовищно... Не волнуйся, Тамми, я всего лишь попрошу его петь потише. Нет-нет, никаких скандалов... Обещаю... БАМ-БАМ-БАМ... Мастер Ча?.. Да, добрый. Хотя без дождя было бы лучше... Я бы хотел попросить вас... Что?.. Сердечно рад за вас... Нет! Нет, спасибо, на самом деле... Простите, как?.. Уважаю?.. Да, но... Спасибо... Ну хорошо-хорошо, но только одну... Завтра тяжелый день....У вас тоже? Что, покойничек может "встать"?.. Мда-а, ну и работка у вас... Ух, благодарствуйте!.. Да, способный мальчик. Я рад, что Ялли с ним дружен... Право, мне неловко... Спасибо. Хватит!.. За мальчишек?.. С удовольствием!.. Уф-ф, ядреная, зараза!.. Не беспокойтесь, я уж так, по-простому... О-о, чудесный засол... Супруга готовит? Великолепно!.. Что? Моя?.. Верно, Ча, вы уж позвольте вас так, по-соседски? Да, Тамми -- золото!.. За нее?.. Никогда бы себе не простил... Только половинку!.. Почему не мужик?.. Нет, просто хотел еще поработать... Ваше здоровье... Ах да, ну и Тамми тоже... Э-эх! Аж до слез... Что? Спеть?! Я, знаете ли, не в голосе... Тут вы правы, Ча, главное - душа... Нет, давайте все же не будем... Еще по одной? Вместо пения?.. Семеро на помощь, "золото" мое пришло!.. С-сидим. Р-разговариваем... Все хорошо... Да, но совсем чуть-чуть... Тамми, радость моя... Тамми?.. Ну зачем ты так?.. ТАММИ!.. Все... Все... Извините, мастер Ча... Пойдем!.. Да пойдем же, я говорю!.. Нет, раньше ты меня в могилу сведешь!.. Перестань!.. Не стыдно - при ребенке?! Все в порядке, Ялли, мы не ссоримся... Это ты маме своей скажи!.. Нет!.. Когда управлюсь, тогда и лягу! Сделай милость -- оставь меня в покое, наконец!..
   Эх, было бы из-за чего скандалы устраивать! Нет, мастер Амби правильно делает, что не женится. Да, вернемся к нашим подпольщикам. Кто там у меня на очереди?
  
   Рангаи Чамианг, 33 года. Дневной ординатор 3-го хирургического отделения. Арандиец. Родился и учился в Ларбаре. Из семьи потомственных лекарей. Отец -- известный в прошлом хирург не только в нашем городе.
   Тем, кто имеет хоть малейшее отношение к медицине, имя профессора Нираирри Чамианга должно быть хорошо знакомо. Я помню их обоих. Старичка-профессора, преподававшего у нас на отделении, и его старшего сына, учившегося двумя годами раньше меня. Работы Нираирри по ведению больных с переломами голени обошли весь мир, встречаются сейчас в каждом хирургическом пособии, не только в Объединенном Королевстве. Милый, обходительный старик в зеленом лекарском балахоне, чем-то неуловимо похожий на аиста со своим длинным носом и привычкой смотреть сверху вниз из-за высокого роста. Жаль его, доживает последние дни. Опухоль протоков. Говорят, весь желтый сейчас, как тыква. Вел частный прием до последнего, но теперь уже даже с постели не встает.
   Имеет скорее математический склад ума. Необыкновенно увлечен своей специальностью и вспомогательными отраслями. Осваивает принципы работы лучевых приборов, разбирается в производстве лекарственных средств. В полостной хирургии ориентируется несколько хуже. В последний год допущен к работе Главного дежурного по корпусу.
   Да, Рангаи сейчас усиленно двигают вперед, предлагают работу преподавателя в Университете, и не из-за отцовских заслуг: сам всего добился, да и с начальством отношения наилучшие. В диспутах он неизменно на стороне Исполина, даже если в душе с ним не согласен.
   Женат, две дочери, 11 и 6 лет. К руководству более чем лоялен. Необдуманных поступков или высказываний не допускает.
   Ему бы, Рангаи, побольше легкомыслия. А то только и позволяет себе, что изредка поучаствовать в гребных заездах, да вот еще зазнобу себе завел из детского отделения, мастершу Варради. Хорошая девушка, недавно к нам пришла. Не замужем, а могла бы...
  
   Готоло Городди, 35 лет. Дежурный ординатор 3-го х/о. Благородный господин из Мичира. Женат, сыну 12 лет, дочери - 5. Дружен с господином Арнери, не менее его увлечен рыболовством.
   Склонен к самолюбованию, но при этом обидчив. Разговорчив.
   К несчастью! Если не сказать, болтлив. В сочетании с откровенной глупостью и самовлюбленностью это очень утомляет. Не приведи Семеро попасть с ним на дежурство. Изведет разговорами, и добро бы хоть о деле. Нет, будешь, как дурак, слушать о тонкостях охоты на окуня, или о том, какой он, Готоло, молодец.
   Как его Арнери выдерживает -- для меня загадка. Та еще парочка -- долговязый неторопливый Арнери и маленький живчик Городди...
   Недовольство начальством может выразить лишь за глаза. В лицо не прекословит никогда. Сомнительные связи едва ли возможны, так как это, в первую очередь, не послужит вящей славе господина Городди в его собственных глазах.
  
   Вот, Тварин тебя побери, чернила закончились. И вообще, не хватит ли на сегодня? Вон, Тамми с Ялли уже спят. А хороша она, когда спит -- и впрямь, ребенок, руку под щеку подложила и посапывает тоненько-тоненько. А как давеча кричала, перед соседями прямо неудобно!.. Плюнуть на все, что ли, да спать завалиться?.. Нет, добью уж сегодня, чтобы завтра настроение не поганить. Эх, Харрунга, кого ты обманываешь? Ну, допишешь ты свое сочинение, снесешь господину сотнику, так что -- полегчает? Нет, еще гадостней станет.
  
   Пулли Чилл, 132 года. Мохноног. (Да кто бы мог подумать, с таким-то прозванием!). Дневной ординатор 4-го хирургического отделения. Проживает в собственном домике в Мохноножской Слободке. Женат, пятеро детей, сын, две дочери и еще два младших сына. Кажется, именно в такой последовательности.
   Необыкновенно приветлив, добродушен, несколько суетлив. Всегда готов выслушать всё и всех. При этом деловит и хозяйствен. Пожалуй, немного жадноват.
   Что верно, то верно. За советом к мастеру Чиллу пойдет любой, а вот за деньгами -- лучше не стоит. Но это касается денег. А коли нужно что достать -- пожалуйста. В столике у него, по-моему, хранятся самые удивительные вещи; от статей по садоводству (для мастера Лидалаи), до каких-то особых рыболовных крючков (привет благородному Городди), и неизменной коробочки с леденцами. Ими он угощает всех, особенно девчонок-сестричек.
   Разводит собак, в том числе и на продажу. Проявляет невероятную заботу о родственниках. В одном лишь нашем корпусе работают две его дочери (фельдшерицы из 2-й и 3-й хирургии) и троюродная племянница -- девушка Вики, сиделка и нянька.
   Добросовестен. Любит порядок.
   Кажется, ничто так не огорчает мастера Чилла, как головотяпство и нарушение правил. К несчастью, строгим он быть не умеет. Покричит, пошумит, посетует, да тут же и простит. Ругается очень смешно: краснея и всплескивая ручками.
   Хирург неплохой, но побаивается ответственности. Необходимость принимать крупные решения для него тягостна. Предпочитает следовать указаниям руководства. Из-за того же чувства самосохранения едва ли свяжется с неблагонадежными лицами.
   Да, риск -- не для мастера Чилла. Хотя... Или он не Чилл?.. Шепчутся же вполголоса наши санитары о каких-то его мелких денежных грешках в далекой молодости. Ну, да им-то откуда знать, они ж все вместе столько не прожили, чтобы те, послевоенные времена застать.
  
   Лаверчи Камато, 41 год, дежурный ординатор 4-го х/о. Из простонародья. Родители его до сих пор живут где-то на западном побережье. Учился в Ларбаре, после этого около шести лет был судовым лекарем, потом еще четыре года занимался врачеванием в Умбине. В Ларбарской клинике не более трех лет.
   Опыт имеет немалый, теоретические же познания явно отстают, потому в работе более полагается на наитие. Любит порисоваться, но до Городди ему в этом плане далеко. Грубоват. Задирист.
   Поединки -- это для благородных господ. Мастер Камато, если что -- и так может по харе двинуть, не считаясь с чинами и происхождением. Что-то в нем до сих пор осталось от бравого морячка.
   Женат. Супруга -- старший мастер в пекарне. Три дочери: 15-и, 13-и и 3-х лет. Обожает семью, что не мешает ему быть невероятно любвеобильным. Слаб, как говорится, до женского пола.
   Высокий, светло-русый красавец. Такие обычно нравятся бабам. Мастер Камато свои порывы также не сдерживает. Но о подругах никогда не треплется, не хвастается достижениями. И еще: ни одну из своих многочисленных любовниц он не бросает. Ну, то есть, любовь начинается и заканчивается, а дружба остается. И если уж у какой из его барышень неприятности или денежные затруднения -- Лаверчи в кровь разобьется, но поможет. Может, за это его и любят. Порядочный по-своему мужик.
   Азартен. Недальновиден. Склонен к выходкам. С начальством невыдержан. Не дурак выпить. На мой взгляд, вполне может быть одним из вероятных пособников заговорщиков.
   С него, пожалуй, станется удариться в крамолу... И все же, как бы тебе хотелось, Харрунга, чтобы это был не мастер Камато. Есть в его открытости своеобразная притягательность.
  
   Ну вот, осталась лишь молодежь, с первым лекарским. Успею, наверное, сегодня закончить...
  
   Дангман Чамианг, 27 лет. Дежурный ординатор 3-го хирургического отделения. Младший сын профессора Нираирри Чамианга, брат Рангаи. Не женат.
   Редкостный обормот и гуляка. Жизнь для него -- лишь череда забав и веселых приключений. Серьезно относится только к удовольствиям.
   Шалопай и сачок. Если где-нибудь нужно выполнить нечто срочное, трудоемкое -- не поручайте это Дангману. Будьте спокойны -- ни за что не сделает. Действительно, зачем торопиться, вдруг, отпадет необходимость, Столп Земной рухнет или наступит Великая Зима, или передовое подразделение Летучих Исполинов захватит город? Иногда это забавляет, иногда -- раздражает.
   Поигрывает на бегах, в игорных домах и где только еще, но не ради наживы, а для остроты ощущений. Захоти Дангман -- вышел бы из него неплохой лекарь, но дело портит вечное ребячество и поразительное легкомыслие. Делать карьеру не стремится. Встречается одновременно с несколькими подругами, в том числе, с лаборанткой Яганди из приемно-диагностического отделения. Серьезных чувств не питает ни к одной.
   Свою очередь выходить "в день" охотно уступил брату, нимало о том не жалея.
   Если и связан с тайным обществом, то скорее, из шалости, а не по зрелому убеждению.
   А все же сам он ни с кем не враждует. На холодные колкости Чангаданга или резкости Кайрана не обижается, а лишь пожимает плечами: "Мол, что поделать, я -- таков!". В осведомленности по поводу того, где, как и с кем погулять, Дангман не знает себе равных. Чего уж греха таить, ты, Харрунга, тоже, бывало, таскался с ним по злачным местам, и с целями отнюдь не познавательными. И находил эти походы весьма даже приятственными, ибо на выпивку, девочек и друзей Чамианг-младший денег не жалеет, тем более, отцовских денег. Сейчас, с болезнью старого профессора, Дангман слегка остепенился, чаще бывает дома, у постели батюшки. Но готов спорить на что угодно -- это ненадолго. Да и дружку его закадычному, Таморо, нынче не до забав -- жена только что родила, не больно-то погуляешь...
  
   Нурачи Таморо, 27 лет. Дежурный ординатор 2-го хирургического отделения. Родом из Приозерного края, с восточного берега Гуна-Гуллы. Учился в Ларбаре. Женат вторым браком. В первом -- сын восьми лет, оставшийся с матерью. Вторая супруга -- дочь главы нашего терапевтического корпуса. В этом браке -- сын двух с половиной месяцев.
   Да, наш Нурачи никогда и ничего не делает просто так. В первый раз он женился, еще будучи школяром Университета, но ближе к концу учебы смекнул, что едва ли ему удастся зацепиться здесь без хорошего покровительства. А возвращаться домой Таморо ох, как не хотелось, и в этом я своего землячка понимаю. Не совсем, правда, земляка, я-то из тримакканских краев. За время стажировки очень кстати выяснилось, что у мастера Ходакку единственная дочь засиделась в девках. Не скажу, что красавица, да и постарше Нурачи на несколько лет, но это его не смутило. Кавалер он блистательный, многих благородных господ за пояс заткнет. Мог ли мастер Ходакку допустить, чтобы дочка его в нашу Приозерную глушь уехала? Делать нечего, пристроил зятя к себе в Лечебницу. И, справедливости ради, об этом никто не жалеет...
   Отличный специалист, даром что молод. К зиме собирается сдавать на второй лекарский разряд. Обладает деловой хваткой. Умен. Не прост. Обаятелен.
   Да уж, обаятелен. Удивительное дело, буквально под носом у тестя умудрился переспать почти с половиной сестер Лечебницы, а "папик" так ничего и не ведает. Или знает, но молчит, не желая смущать любящее сердце дочери.
   Таморо приветлив со всеми, но все же не друг никому. Разве что с Дангманом и Чабиром приятельствует, потому как погулять и покутить тоже любит. Но денег понапрасну не тратит. Бережлив.
   С начальством, что вполне понятно, отношения прекрасные, хотя Таморо случается и отстаивать свою точку зрения перед господином Мумлачи.
   В дом профессора он также вхож. Сынок профессорский, Робирчи, от него в восторге. А вот госпожа Иррани, кажется, Нурачи недолюбливает. Но это по слухам.
   В отличие от Чамианга-младшего, Таморо -- не тот человек, который опрометчиво свяжется с неблагонадежными лицами. Всего, что нынче он имеет, Нурачи добивался сам, своим умом и умением, а не получил, скажем, от отца, как Дангман. Так что положение свое Таморо ценит, и рисковать не станет.
   Одним словом, на первый взгляд -- славный парень, а разобраться, так жук и котяра. Любопытно, и что это наши бабы в нем находят. Разве что, морда смазливая...
   А вот интересно, чего это вдруг Ча про Тамми мою заговорил? И сама она -- и четверти часа не прошло -- прибежала. Будто бы за мной, а на самом деле? Нет, что-то здесь не так. Жена у него каждый день на работе, а у Чи служба сменная, бывает, что сутками дома сидит. Тамми, стало быть, тоже... Надо будет как-нибудь из лечебницы пораньше улизнуть, да и нагрянуть... М-да-а... На Рогатое дело потянуло, женушка? Что ж, Ча -- мужик видный, крепкий, иных в сторожа и не берут. Но, видят Семеро, узнаю -- в морду дам. Мы, между прочим, тоже не гоблины... Нет, но Ратамми-то хороша! Вот тебе, Харрунга, за всю заботу!..
  
   Чабир Чанчибар, 28 лет. Дневной ординатор 4-го х/о. Орк. Родители преподают в Университете, на Отделении Естественных Наук. Супруга -- фельдшер из 1-й хирургии. Своих детей нет, у жены -- дочь от первого брака, шести лет.
   Нередко -- третий в обычных гулянках Чамианга и Таморо. Участие в них Чанчибара, как правило, предполагает, что в этот раз ребята пустятся во все тяжкие, ибо Чабир не знает меры ни в чем -- ни в работе, ни в отдыхе, отличаясь при этом удивительной стойкостью. Обычная картина: возвращаясь с вечеринки, оба чуть не висят на маленьком Чанчибаре, а тот лишь слегка пошатывается, хотя кутили на равных.
   Работать с ним тоже несладко, любит его работа, да и он платит ей взаимностью. Верная примета: если дежурит Чабир -- всю ночь глаз не сомкнешь.
   Неглуп. Упрям. Начитан. Уверен в себе. Несдержан. Остро переживает нарекания по своему поводу. Самолюбие несколько чрезмерно.
   "Несколько" -- это еще мягко сказано. Один из наших фельдшеров, Чаргу, сказал про Чабира, получив от него очередной нагоняй: "Сам мастер Чанчибар занимает в пространстве места не так уж много, но от его притязаний тесно всем, кто находится рядом". Тут Чаргу попал в яблочко. Даже не пробуйте спорить с мастером Чанчибаром, если он уверен в своей правоте -- переубедить его невозможно.
   Увлечен музыкой. Очень прилично играет на орочьем гудке, неплохо поет.
   Однажды, повздорив с профессором Мумлачи, обмолвился, что уйдет из медицины, и будет жить, развлекая публику игрой. Тут же, на спор, взялся доказать, что дело это не менее прибыльное, чем избранная им работа. Тем вечером, случайно прогуливаясь по Приморскому Бульвару, две наших медсестры были весьма удивлены, увидев там прилично одетого молодого орка, за скромное подаяние исполняющего на заказ прохожих песни в сопровождении превосходного старинного саза. Подойдя поближе, они узнали в музыканте мастера Чанчибара. То-то слухи потом ходили!
   Мастер Чанчибар -- орк одаренный. Если не подведет его излишняя горячность, станет со временем специалистом весьма высокого уровня. Но именно в силу оной несдержанности считаю его одним из наиболее вероятных соучастников крамолы. Советую господину сотнику обратить на него самое пристальное внимание...
  
   И какая только мерзость сгоряча в голову лезет! Что я тут про Тамми сам себе напридумывал -- вспомнить противно. Она и Ча! Это ж бред! Тамми таких вот выпивох на дух не переносит -- слишком они ей родного батюшку напоминают, Семерыми да примется. Вон, как спит безмятежно, не может человек так спать, если хоть какую вину за собой знает. А ты, Харрунга, не потому до такого додумался, что жене своей не веришь, а потому что невольно хочешь ее принизить, хоть как-то на один с собой уровень поставить. Сам -- подлец, и в других то же видеть желаешь. Вот и ищешь во всем дерьмо, а не найдешь -- так уж и придумать готов... Еще один должок с господина сотника и всей его братии...
  
   Байда Айхади, 27 лет. Дневной ординатор 1-го х/о. Благородный господин. Степняк. Женат, сын и дочь, трех и одного года соответственно. Супруга -- наездница, до рождения первого ребенка дважды приходила первой на большом заезде в честь Дня Объединения.
   Сам Айхади участвует в скачках и по сей день, но с госпожой Лакорри тягаться не может. Умная, по всему видать, женщина, благородная Айхади, если нашла в себе силы и мудрость под предлогом рождения детишек перестать уязвлять мужа своим превосходством.
   Благородный Байда -- человек настроения. Серое уныние сменяется у него приступами безудержного рвения. Работает исправно. Исполнителен. Возможно, за это весьма ценим Главою Клиники, профессором Мумлачи, чьим учеником Байда еще не так давно являлся.
   Приязнь господина Яборро очень даже ощутима. В ссоре между Амби и Айхади он, негласно, разумеется, принял сторону последнего, и поэтому именно благородному Вахардо пришлось переходить из 1-й хирургии во 2-ю. На мой взгляд, перевестись должен был Байда, он все же помоложе будет, да и уровнем пока послабее...
   Обстоятельства, в которых благородный Айхади сошелся бы с людьми сомнительными, я себе представить могу. Но в этом случае вполне допускаю, что единожды поддавшись слабости и влипнув в дело неблаговидное, он жаждет порвать с сообщниками; однако, силы для добровольного признания едва ли в себе найдет. Не исключено, что любую помощь в таком вопросе воспримет с признательностью...
   Возможно, господину сотнику следует поближе познакомиться с этим человеком... Как, благородный Байда, мою шкуру примерить не желаете? А вдруг, подойдет? То-то мило бы получилось! Не одному же Харрунге на друзей да знакомых доносы писать!..
  
   Кадатта Минайчи, 26 лет. Дежурный ординатор 1-го хирургического отделения. После гибели отца остался сиротой, воспитывался у тетки в Умбине. Так как отец был войсковым лекарем, Кадатта на льготном основании смог поступить в Ларбарский Университет и вполне успешно окончил его два года назад.
   Очень самостоятельный молодой человек. Общительный, открытый, доброжелательный. Ближе прочих сошелся с мастером Курриби, видимо, нуждаясь в обществе не только наставника, но и старшего друга. Более того, дружба эта имела благотворные последствия и для самого Курриби, сумевшего после стольких лет обуздать некоторые свои дурные привычки. Многие утверждают, что именно стараниями Минайчи.
   Правда, как рассказала мне все та же Вики (да благословят Семеро и Пестрый Змей, а также Справедливый Барр и Милосердная Пардви, и кто там еще есть, эту девушку! Просто кладезь Премудрости), интерес Минайчи к мастеру Курриби не совсем уж бескорыстен. То есть, Кадатта вполне искренен в своей приязни к бывшему наставнику, но не исключено, что здесь в основе лежит куда более нежное чувство к дочери мастера Талдина. Поистине, прекрасна рыжеволосая Полирри, будущий знаток железнодорожного дела. И стройностью стана, и легким нравом, и дюжиной дюжин огненных Тваринов, пляшущих в веселых глазах. Ты, Харрунга, лишь однажды видел ее, а так до сих пор позабыть и не можешь. Что же взять с бедняги Минайчи! И сам бы Курриби был не против такого союза, но девица вполне недвусмысленно сказала: нет, мол, не по сердцу ей папин подопечный. Злые языки утверждают, что капризная красавица на мужчин не смотрит и вовсе, а видят ее все больше в обществе подружек по учебе, и будто бы подруг тех отличает некоторая жесткость повадок... Вот и торчит парень у Курриби день-деньской, в надежде хоть словечком перемолвиться с любезной его сердцу барышней, если вдруг той вздумается батюшку навестить.
   В работе, как и во всем, прилежен и добросовестен. Отношения с коллегами добрые. У молодого человека счастливая способность располагать к себе людей. Круг его общения довольно разнообразен, в число приятелей вполне могут входить и интересующие нас личности...
  
   Элдери Никони, 25 лет. Дневной ординатор 4-го хирургического отделения. В университетской Лечебнице около года. Сын старшины Гильдии Провизоров города Ларбара, уважаемого Чадалли Никони.
   К несчастью Элдери, батюшка его мечтал видеть сына лекарем. Потому Никони-младшему выбирать не пришлось. Его воля -- стал бы юноша живописцем. Но перечить отцу не осмелился, и к постижению лекарской науки приложил все усилия. Он вообще мальчик старательный.
   Замкнут. Застенчив. Даже робок. Неразговорчив. Многим бросается в глаза его своеобразная отрешенность от насущных дел.
   Добряк Чилл всячески старается разговорить юного коллегу, но даже ему это редко удается. Зато однажды на утреннем собрании я заметил, как Никони что-то старательно чертит в своей папке. Скосил глаза -- и на тебе! Невероятно удачный портрет мастерши Виндвелли, она, как раз отчитывалась. Воображение Элдери нарядило ее в старинное платье, какие носили лет двести тому назад, с туго стянутым поясом, высоким воротом и пышными юбками, а из волос соорудила и вовсе нечто невероятное. Но сходство поразительное. Потом, наблюдая за ним, я обратил внимание, Никони часто вот так внезапно замирает и начинает рисовать, быстро, с оглядкой, чтобы никто не увидел. Должно быть, у него набралась уже целая галерея портретов коллег, медсестер, больных и посетителей. С тех пор, общаясь с ним, я не могу отделаться от мысли: когда он вот этак внезапно поднимает глаза и цепко окидывает тебя взглядом -- не иначе старается запомнить каждую морщинку, складку, оттенок. Будто фотографирует. Жаль только, рисунков своих Элдери никому не показывает. Стесняется.
   Может ли такой затворник сойтись с заговорщиками? А кто знает, во что выливается скрытое недовольство у подобных молчунов. Пожалуй что и мог бы...
   В настоящее время я не вижу возможности отрицать его связи с подпольщиками. Однако высказанное предположение нуждается в более тщательной проработке...
  
   Почему я вспомнил о Виндвелли. Признаться, тогда меня это задело, хотя, скорее всего, Элдери не имеет к ней никакого отношения. Во всяком случае, я думаю, много меньшее, чем некоторые другие мои сослуживцы. А с другой стороны: ну кто она мне? Случайная и, к слову сказать, нечастая подруга. И опять же, не только мне... Пора бы уж перестать обольщаться по поводу собственной неотразимости. Ладно, до нашего отделения я еще дойду. Остался последний.
  
   Видани Баргачи, 26 лет. Дежурный ординатор 4-го хирургического отделения. Родители преподают во 2-й Ларбарской Народной школе. Женат, супруга учится в Университете на отделении Естественных Наук, будущий химик. Человек, по общему понятию, одержимый. Главная страсть всей жизни -- изобретательство. Чем он только не занимается: усовершенствованием систем для промывания гнойных полостей, подборкой новых смесей для стерилизации инструментов, поиском оригинальных составов для переливаний и прочее, и прочее...
   Уже больше года носится с замыслом создания новых противовоспалительных препаратов. Якобы, средства, добываемые из подземной плесени, можно получить и химическим путем. А то до него все мировая фармацевтика до этого бы не додумалась, если б, и правда, такое было возможно. Вот вопрос: женился он на своей супруге по сердечной страсти -- или чтобы иметь доступ в химическую лабораторию? То есть, нет, тут-то, как раз и получается, что по самому страстному велению сердца.
   Имеет множество знакомых среди химиков, провизоров, механиков. Любознателен. Не стесняется задавать самые невероятные вопросы в любом месте и в любое время. Профессор это всячески одобряет.
   Хотя, как мне кажется, Баргачи и его уже донял своим неуемным любопытством. Каких-либо значимых успехов ни в науке, ни в практике Видани пока не добился. Видимо, чтобы достичь сколько-нибудь видимых результатов, не следует так разбрасываться. В клинике его мало кто принимает всерьез. Кайран -- так тот просто откровенно рявкает, Чангаданг, как то ему свойственно, посоветовал юноше перестать жертвовать научным служением за счет никому ненужных хирургических упражнений. К чести Баргачи, он и не думает обижаться; говорит, что время их рассудит...
   Возможно, ряд тайных обществ такой человек смог бы заинтересовать. А увлекся бы он их предложениями -- вопрос открытый. Впрочем, предоставь кто бы то ни было Баргачи лабораторию и возможность заниматься тем, что ему в данный момент интересно, -- и он пойдет на все...
  
   Батюшки, время-то -- давно заполночь. Завтра опять буду выглядеть, будто с похмелья. Бурые мешки под покрасневшими глазами, воистину, вид пугающий. Ну да ничего. Небось, недужным, находящимся на моем попечении, будет не до разглядывания личности обихаживающего их мастера Харрунги. В отделении для тяжелых больных за внешний вид можно не опасаться. Крайне тяжелых у нас сейчас шестеро. Ожог, опухоль кишки со стомой, оперированный желчный перитонит, язва с рецидивом кровотечения, падение с высоты (трепанация) и проникающее ножевое (оперирован дважды, второй раз -- лично профессором Мумлачи, но, похоже, снова несостоятельность). Трепанация и ножевое -- на мой взгляд, не жильцы. Уйдут со дня на день. Перитонит -- тетка крепкая, вытянет, тем более, Чангаданг оперировал. Остальные -- сказать сложно. Сегодня дежурит Рахдон, до утра дотянет всех (ему и не такие чудеса по плечу), если, конечно, несостоятельность не возьмут еще ночью. Правда, профессор лично распорядился -- не брать. Но нынче главным по корпусу все тот же Чангаданг, если сочтет нужным -- непременно соперирует, никаких Исполинов не дожидаясь. А там уж -- все в руках Семерых. Ох, не иначе завтра опять на утреннем сборе сцепятся... А дел с утра -- выше крыши, только мне их разборы и слушать.
   Ну вот, добрался я, наконец, и до родного отделения. Осталось совсем немного.
  
   Отделение для тяжелых больных (ОТБ) рассчитано на пятнадцать коек, располагает пятью лекарями, тремя фельдшерами и четырьмя сестрами. Всем докторам присвоен второй лекарский разряд. "В день" работают двое, трое остальных -- сменные дежуранты.
  
   Маято Тагуду, 50 лет. Дневной ординатор ОТБ. Супруга преподает музыку в частной школе. Детей нет. Человек с врожденным чувством прекрасного, обладает отменным вкусом.
   Это проявляется во всем -- в изысканно подстриженной бородке, безупречном дорогом сюртуке, в котором он является на работу -- в любое время года, даже в жару, во всегда блестяще начищенных ботинках (будто не по той же грязи, что и все шлепает). И при этом неизменная цепочка золотых часов, выглядывающая из кармана, и золотой портсигар с исключительно хорошим табаком.
   Воспитан. Выдержан. Обходителен. Красив. Являет собой редчайший пример супружеской верности. В любовных связях на работе или где-либо еще ни разу не замечен.
   Тут даже Вики разводит ручонками. Уж как бы его не соблазняли наши легкомысленные красотки -- ни-ни. Попытки эти заранее обречены на провал.
   Коллекционирует редкие вина и прочие спиртные напитки, но сам не злоупотребляет. Исключительно в торжественных случаях. Ценитель тонких кушаний.
   Принимать пищу наспех, из больничной посуды? Семеро на помощь, для мастера Тагуду это почти святотатство.
   С коллегами отношения ровные. Хороший специалист. Сомнительных знакомств не приемлет. Начальством уважаем и ценим.
   Еще бы им не ценить мастера Тагуду. Миррами предупредила меня в первый же месяц знакомства: "Маято -- мужик неплохой, но при нем -- никаких слабостей. Мумику стуканет. И исключительно из добрых побуждений и с любезной улыбкой. Ты и не поймешь, кто тебя засветил. Имей в виду!". Намекала ли она, наученная горьким опытом, чтобы я о наших с ней отношениях не трепался, или правда, пыталась от чего-то уберечь? Так я до сих пор и не понял. Эх, Мирра, знала бы ты, кому говоришь. "Мумику стуканет" -- это ж еще не худшее...
  
   Данчари Рахдон, 33 года и Чахбар Чура, 30 лет. Сменные ординаторы отб. Надеюсь, господин сотник простит мне то, что я допускаю подобное объединение. Сделано это не из желания сократить объем моего отчета, а из соображений логики, ибо этих моих коллег невозможно представить поодиночке. Оба орки. Учились в Чаморре. В Ларбаре чуть более четырех лет.
   Да, кто же этого не знает в Объединенном Королевстве. Подобно тому, как арандийская школа врачевания славится своими хирургами, Чаморрский Университет является сильнейшим по части подготовки лекарей по моей отрасли -- терапии критических состояний. Между прочим, не то прадед, не то прапрадед Чахбара был главным войсковым лекарем в Чаморрскую войну... С той стороны.
   Живут в одном доме, в казенном общежитии от Лечебницы. Подобная дружба весьма ощутимо сказывается на их трудоспособности. Порознь каждый выглядит несколько потерянно, зато вдвоем способны свернуть горы. Оба -- прекрасные специалисты. Однако, ошибочно было бы предполагать, что привязанность их носит некий страмной характер.
   Чахбар и Данчари скорее друзья-соперники. Каждый стремится сделать что-либо лучше другого. Они даже за одной девушкой ухаживают -- медсестрой Рабани из третьей хирургии. И за два года такого состязания умудрились ни разу не поссориться. Что же касается девицы Рабани, похоже, ей льстит подобное внимание, тем более, что являясь на подобные томные прогулки вдвоем, ни один из ее кавалеров в присутствии другого не позволяет себе перейти границы приличия. Вот такая компания.
   Если один из них каким-либо образом связан с неблагонадежным обществом, второй непременно должен об этом, по меньшей мере, знать, если уж не состоять в ней же. Учитывая прошлое предков Чуры, такое вполне возможно.
   Да что я, в самом деле. Можно подумать, ОО неизвестно, из какой семьи мастер Чура. И без тебя, Харрунга, за ним уж наверное приглядывают. Ну, да мое дело маленькое...
  
   Миррами Виндвелли, 31 год. Сменный ординатор ОТБ. Не замужем. Училась в Ларбаре.
   Вот интересно, Мирра училась на два года позже меня, но я ее не помню. Совсем. А мог бы запомнить -- женщина она яркая. О родителях своих никогда ничего не рассказывала, по крайней мере, мне. Дед держал мясную лавку в городе. Заложив аренду, оплатил внучке первые годы учебы, потом еще кое-чего поднакопил, да и сама она работать начала рано. До дня, когда Мирра получила свой первый лекарский разряд, дед не дожил несколько месяцев. Умер внезапно, лег спать, и не проснулся, будто праведник...
   Нрава легкого, открытого. Любит шумные компании. Несколько взбалмошна. Неосмотрительна в знакомствах. С коллегами отношения теплые...
   Слишком уж теплые. Кто из наших у нее только дома не перебывал... Маленькая комнатка в казенном доме от лекарской гильдии. Одной-то ей -- куда больше? Пятеро соседей по кухне. На окошке занавески, расшитые птичками -- розовыми, голубыми, желтыми. Шерстяной пушистый плед на широкой кровати. Рядом -- низенький столик с желтой потертой скатертью. Шкаф, откуда всегда торчит пола белого или ярко-красного платья. Кресло-качалка в углу, стоит в него сесть, и оно начинает поскрипывать рассохшимся деревом, словно баюкает. У входа -- тумбочка с резной музыкальной шкатулкой. И голый пятачок свободного пространства посреди комнаты. "Здесь я танцую, -- пояснила Мирра еще в самый первый раз. -- Я в детстве танцовщицей хотела стать...". И только совсем под утро, когда уже начало светать, я заметил у нее длинный белый шрам на левом бедре. Увидев, что я смотрю, недовольно повернулась на другой бок, тихо ответила: "Это еще в школе. На Новогодие дотанцевалась. И вот... Как ты думаешь, Тавва, может, мне наколку сделать? Ну, там змея какого, или цветок, чтоб не так заметно было... А то, наверное, не нравится...". За четыре месяца нашего знакомства никакой наколки она так и не сделала, но каждый раз стесняется, левой стороной старается ко мне не поворачиваться. Будто бы мне не все равно.
   Добрая она девка, хотя и бестолковая. Это все от неустроенности. Был бы свой мужик, постоянный, не то, что я -- раз-другой забреду. Чтоб было, кому щей наварить, рубаху постирать или заштопать, глядишь -- дурь бы и выветрилась. Только где там! Раз уж она к тридцати своим годам не поняла, что те мужики из нашей лечебницы, что с ней койку делят, на ней не женятся. Ни семейные, ни свободные. Дура она, в сущности, со всеми своими умопомрачительными прическами и яркими платьями... Не будь Ялли, Тамми, я б, глядишь, и женился, а так...
   Специалист средний. До Рахдона и Чуры не дотягивает. Политикой, крамолой, тайными обществами не интересуется...
   Вот и все. На сегодня. Господин сотник просил меня обратить особое внимание на коллег с высшими лекарскими разрядами. Сестры, фельдшера, сиделки могут и обождать. Что ж, шеф, вот вам подробный список. Ищите. Ищите, возможно, кто-нибудь из описываемых мною людей и окажется интересующим вас смутьяном. Впрочем, нет. Список этот не полон еще без одного лица. Итак:
  
   Ваттава Харрунга, 32 года. Сменный ординатор ОТБ. Родом из Приозерного Края. Учился в Ларбаре. С 1106 года -- осведомитель Службы Безопасности. По окончании Университета работал в Мичире, в клинике для сотрудников Охранного Отделения, потом -- в Марбунгу. В конце 1117 года переведен в Ларбар, в Университетскую Лечебницу. Женат, имеет сына семи лет. Супруга -- швея-надомница, приписана к швейной мастерской N 9.
   Давно ли вы проверяли своих сотрудников, господин сотник? Или в мастере Харрунге нельзя уже усомниться? Зачем же сомневаться, разве не он, Ваттава Харрунга, помог в расследовании дела о "внезапном" смертельном недуге, постигшем господина Биаррийского представителя в 1112-м году? Разве не он Ваттава, лично пользовал вашего племянника там, в Марбунгу, два года назад, когда тот обкурился дурманными травами, а вы всеми силами стремились избежать огласки? Потому, переводясь в Ларбар, вы и взяли его, Харрунгу, с собой, как человека безусловно верного и надежного.
   И только одно ускользнуло пока от всевидящего взгляда господина сотника. Что этот самый Харрунга горячо и искренне ненавидит вас всею своею жалкой душонкой. И именно поэтому два месяца назад, когда Ларбарское охранное отделение сбилось с ног, разыскивая бежавшего при аресте и подраненного заговорщика, мастер Ваттава, волею судьбы вышедший на этого человека, вспомнил, что с детства мечтал служить не вам, не Судии Праведному, а Целительнице Гаядари. И нашел в себе смелость исполнить свой долг так, как только он его понимает... Ищите же, господин сотник. Когда-нибудь, я знаю, мы встретимся с вами при других обстоятельствах, и тогда я отвечу за все. Но это стоит того, чтобы хоть на миг почувствовать себя свободным...
  
   Часть вторая
   "Сядь, Мирра, не суетись, не бегай с кастрюлями, не буду я есть. Совсем. Да не голоден я. Как? Ну, разве что в этом смысле. Сама сказала, вот и садись теперь." А ведь верно сказала, кажется, затем и хожу. За тем самым. И нечего мне в таком разе вид делать, что все у нас с тобой серьезно. И ты не притворяйся тогда, что меня ждала. Именно меня. Картошечку жарила, плюшки пекла -- для кого? Авось, забредет кто? Ну вот, забрел, а ты и рада...
   Зря ты, Харрунга, вредничаешь, дома-то тебя, поди, не так встречают. Хотя внешне все, вроде, так же. Только тарелка по столу звякает раздраженно, чай в стакане сердито плещется -- недовольны, как и хозяйка. Все, допрыгался, мастер Тава, скоро с посудой, а не с женой говорить начнет.
   Давай, Мирр, лучше с тобой поговорим. А все равно, про что. Ты когда дежуришь? Послезавтра, я знаю, заранее все высчитал, чтобы сегодня придти. Ну, на работе увидишь тогда, какое чудо у нас лежит. Девчонка одна, в канале топиться надумала, с моста сиганула, да городовой увидал. Отчего, спрашиваешь? Отчего же еще, как не от несчастной любви. Дурища молодая, нашла повод... Скажешь тоже! Глупости это все... Нет, я считаю, что и вовсе не надо. Топиться ей, понимаешь, не страшно, а уколов боится...
   Когда-то, почти пятнадцать лет назад, когда мне было столько же, сколько ей сейчас, я вообще ничего не боялся: ни лекарей, ни Охранки, ни незнакомого большого города, в который приехал. Тогда была осень, казавшаяся мне краше любой весны, комната в общежитии с двумя соседями представлялась роскошнее богатого дворца, а всякая проходящая мимо девица мнилась если уж не королевной, то хотя бы княжной, но при этом -- непременно моей.
   Мы готовились к вступительным испытаниям, а по вечерам шли в "Баранки", где совсем не задорого можно было взять каши со шкварками, квашеной капусты и графин водки на троих. И Латти нас уверял, что он обязательно поступит, а лет через пятнадцать -- вот увидите -- его изберут в Исполины за заслуги перед отечественной кардиологией. Предлагал запомнить этот день и даже вытащил ножик, намереваясь запечатлеть дату на столешнице, но половой вовремя заметил. В общем, так и не вырезал. А вскоре и сам уехал назад домой, потому что провалил последнее испытание. И второй наш сосед -- не помню, как его звали, -- тоже уехал. А я вот остался.
   И сегодня снова был в "Баранках" вместе с Талдином Курриби. Дурацкая вчерашняя история все никак не дает ему покоя. Муки совести пополам с похмельем -- тяжкое наказание. "Да нет, о чем говорить-то, мастер, всяко бывает... Конечно, во всем виноват пожар, Арнери бы просто так не отпросился... Пожарной дружине непременно требовался лично он, как домовладелец... Чтоб потом никто придраться не смог, если что пропадет или попрут... Да и вы бы не выпили, кабы знали, что благородный Райачи не на месте... И все дела уже переделаны... Я тоже не ожидал, что больная закровит... По закону подлости, когда Арнери уже ушел, а вы уже... ну, короче, не могли... Сильно ли кровила? Да не то слово! На операции в желудке слепок был... Язва... Прошили... Я и помогал. А кому еще-то? Не в одиночку же Кайрану оперировать было... Да ничего особенного, мое-то дело нехитрое... Наркоз? А что -- наркоз?.. Ну, я... У меня сестра была опытная, мастерша Дакарри... Я лишь руководил... Хм, дай-то Семеро, все обойдется! Вот только Кайран..."
   По-хорошему, Кайрана можно понять. Любой взбеленится, когда выяснит, что у больной кровотечение, ждать до утра нельзя, а ты остался лишь с ОТБ-шником, потому что один ассистент отпросился, а другой -- напился. Как он вопил! "Вы хоть понимаете, что этот негодяй, этот мерзавец подставил и меня, и вас! Я вынужден оперировать в одиночку. Не с хирургом, а с вами. А вы, вместо того, чтобы давать наркоз, помогаете мне! Бардак!" Разумеется, он был прав. И все же я терпеть не могу, когда так кричат. И к тому же обозлился: "В одиночку. Не с хирургом, а с вами...". "Дают девицы в веселом доме, а наркоз -- проводят, мастер Кайран" -- выдал я любимую фразу всех обиженных ОТБ-шников. Сестры зафыркали, но Кайран прекратил разоряться, хотя, кажется, и обиделся. Ну и пусть. Не люблю я его, истерик он.
   Курриби к утру проспался, выполз из своей норы -- где уж он там прятался? -- и завалился в ОТБ. Как раз к тому часу, как больную туда из операционной перевели. "Не хватало тебе, Харрунга, чтобы они с Кайраном тут сцепились" -- подумал я и знаками велел Талдину выметаться, пока Чаори спиной к нему стоял. Охота мне полупьяного человека и взбешенного орка разнимать.
   Кайран, конечно, просто так не унялся, попытался поднять хай на утреннем сборе. Курриби и бровью не повел -- мол, вызвали в Заразу, там задержался, о кровотечении и знать не знал. И ведь до чего складно врет -- загляденье, да и только! Чтобы мне так уметь. Исполин чуть было слезу не пустил: "Подвиг наших коллег... Спасли тяжелейшую больную... Мастерша Дакарри вела наркоз, как тот юнга, ведший корабль по одним только устным указаниям раненного капитана... Каковы наши сестры!" Таморо, до этого дремавший, немедленно влез с вопросом: какой такой морской змей искусал мастера Харрунгу? -- и покосился на Чангаданга. Не упускает народ возможности пнуть нашего больничного Змия. Чанчибар вполголоса объяснил, если кто не понял -- искусали, мол, беднягу Талдина, и не морские змии, а белые перегонные. Причем до полного бесчувствия, а сам Харрунга, не оставляя обязанностей наркотизатора, встал к операционному столу.
   Даже удивительно, до чего у нас все любят подобные действа. Проходил я остаток дня, как жених на свадьбе, под восторженными взглядами коллег. И выглядел, как и полагается жениху, потрепанным и рассеянным. Ничего удивительного: говорил, что после дежурства устал, чтобы с расспросами не лезли. Домой ушел пораньше, в пивную заходить не стал. Надо, наконец, ребенку полки для книг сделать.
   А сегодня всем-то вдруг Харрунга понадобился. Для начала Мумлачи попросил выбрать время к нему зайти. И опять все о том же. Прежде всего о больной стал расспрашивать, будто сам же ее утром не смотрел. А потом -- я и не заметил, как -- уже про меня. Удобно ли здешнее жилье, да подходит ли сыну школа, да не нужно ли чего. Одним словом, проси чего хочешь, мастер Харрунга, -- все тебе будет.
   И зачем он насел со своим доброхотством? Что, думает, Охранка обо мне хуже позаботится? А может, хочет, чтобы я об этой истории не докладывал? Хороша Университетская клиника, если там доктора на дежурствах квасят! Пустой это труд. Ваттава Харрунга -- коронный осведомитель. Если спросят -- расскажет, будьте уверены. Но уж очень господин Мумлачи старается, даже жалко его расстраивать. А и в самом деле -- давайте хоть тогда мне дежурство поменяем. Скажем, с двадцать третьего на двадцать восьмое. И Вам приятно, и мне будет повод из дома лишний раз уйти.
   Эх, напрасно я огород горожу, с предлогам разными ухищряюсь. Потому что если муж однажды не придет домой -- Тамми ничего и не спросит. Интересно только: ей и вправду все равно или она лишь вид делает? И ведь любой другой на моем месте радовался бы -- этакое сокровище! -- да пользовался бы случаем. Пользоваться-то я, конечно, пользуюсь, а радости вот нет. Побеспокоилась бы обо мне немножко, спросила бы, где я шлялся, пусть бы даже накричала -- все лучше знать, что дома я для чего-то нужен. А не только для того, чтобы дверь войлоком обить или полог повесить. И еще вопрос: утеплю я дверь, чтобы по полу не сквозило -- не переселят ли меня на этот самый пол, на коврике ночевать?
   Хорош из меня кавалер, ничего не скажешь. Мирра мне уже с полчаса что-то рассказывает, а я и не слушаю вовсе. Про какого-то старого козла-благодетеля, что ей в школярские годы и после помогал много. Большой, дескать, человек был в отечественном врачевании и в гильдии местной... Эге, уж не сам ли Нираирри?.. Комнату за ней дедовскую сохранил, на работу устроил... Только ему все казалось, что его, такого хорошего, не любят... В общем, надоели девке все эти свары -- хуже некуда. Набрала седатиков, дура, да и наглоталась. Хорошо хоть на работе, в кладовке спряталась, нашли вовремя. Так он и после этого не угомонился. Ухажер хренов!..
   "Какая же это любовь, Мирра, если он до такого человека способен довести?"... "Несчастная?"... Нет, не похоже, вроде на старого профессора... "Тоже, говоришь, здесь работал?"... "Дык-ть, откуда же мне его помнить"... "Я? Во второй"... "Да, хирургия. Травма в основном"...
   Это верно, на практике я сначала к хирургии был приписан. Во второй Ларбарской. Для ОТБ лекарей тогда в Ларбаре специально не готовили. Терапией критических состояний я уже на последнем году начал заниматься. Интересней показалось, чем сломанные кости ремонтировать или в животе всю жизнь ковыряться. Но кое-какие хирургические навыки все же сохранил. Достаточные для того, чтобы самому больного перевязать, а не бегать каждый раз за хирургом.
   После вчерашнего мои коллеги, кажется, все же согласились это признать. А то поначалу высказывались. Тот же Кайран, в частности. Да и у Змея, надеюсь, отпала охота меня всякий раз экзаменовать. Кое-кто даже прошелся сегодня насчет того, что если я и дальше буду продолжать в том же духе, количество дежурных хирургов сократят до одного, а к операциям начнут привлекать ОТБ-шников, раз уж они такие прыткие. Исполин тоже намекнул, не хочу ли я хирургический разряд защитить. Надеюсь, я смог его убедить, что всем доволен. Тут мне даже врать не пришлось -- все так и есть.
   Хотя по части вранья я тоже не последний. Дома-то я что сказал? -- Что дежурю вместо Тагуду, который, якобы, захворал; Тамми мне даже честно полкурицы с собою завернула. Кстати, Мирр, курицу будешь?.. А плюшки у тебя вкусные, давно таких не ел... Все, последнюю... Иди сюда, а?.. Ничего, потом доедим...
  
   * * *
   Жене я сообщил, что должен навестить коллегу по службе. Про себя еще подумал, что даже не солгал. Потом только сообразил, что знай Ратамми про Мирру, она не то совсем представила бы. А если бы вдруг проследила, то, пожалуй, даже и удивилась. Потому что направился этим вечером мастер Харрунга не в сторону Похвального переулка, а на север, к улице наместника Накору.
   Тамми кивнула, не отрываясь от своих подсолнухов. Жилище наше напоминает сейчас огород приозерного мохнонога -- всюду эти подсолнухи. На столе, на стульях, на кровати. Важный заказ для Народного хора. И где они только такую ядовито-желтую ткань сыскали? А жена, похоже, гордится, что именно ей самое сложное в работе досталось -- украшения на платья шить.
   Родители в свое время не одобрили мой выбор. Когда осенью, вскоре после свадьбы, мы приезжали к ним знакомиться -- так и сказали, что я мог кого получше себе найти. Спасибо хоть -- мне сказали, а не ей. Не знали или не поняли, что Ратамми и была для меня лучшей. Худенькая девчонка-тихоня, последний класс рабочей школы. С какой настороженной неприязнью она косилась на собственного папашу, к которому по-соседски однажды пригласили знакомого лекаря...
   Женился я как-то случайно. Почудилось, что отвечаю за нее, и эта мысль показалась мне приятной. В ту пору мне вообще многое представлялось не таким уж и скверным. Мичир, конечно, не Ларбар, но тоже город не из самых маленьких, а если уж служить в Охранном, то лучше так: хоть и в особой лечебнице, но лекарем, не доносчиком. Может быть, на радостях, что все наладилось, я Тамми и увлекся. Захотелось, видите ли, кого-то оберегать. А еще нравилось, что кто-то на мастера Харрунгу большими-большими глазами смотрит.
   Теперь на меня так только Ялли иногда поглядывает, но и то потому, что мал пока. Как он давеча, когда я полки сколачивал, все игры бросил -- прибежал помогать. А жена таким образом смотреть и вовсе разучилась. Давным-давно, в том же Мичире.
   Благодушной убежденности в том, что все хорошо, суждено было через пару лет сломаться. Вместе с ребрами, когда в Охранке мне совсем беззлобно и очень по-деловому объясняли, что я заблуждаюсь. И в том, что Харрунга сначала -- доктор, а потом уж Коронной присяги человек, и в том, что он кого-то защитить может.
   И когда я утром брел домой из Охранного, будто бы с дежурства, больше всего меня волновали две вещи: смог бы я на самом деле вытянуть того биаррийца или бы он все равно умер, и как быть с Тамми. На первый вопрос я до сих пор не знаю ответа. Да, сердечный удар, да, намеренно затянули с доставкой в клинику, а все же... Кто-то на улице шарахнулся от меня, как от пьяного. И зашел тогда Харрунга в первую же лавку, и взял стакан водки, чтоб уж и впрямь от него разило. И помнится, больнее всего было не от побоев, а от страха и унижения. Вот и сочинил я тогда ту выдумку. Сказал Ратамми, чтобы держалась от меня подальше, потому что я болезнь нехорошую подцепил. Думал, накричит, обругает, заплачет, может быть, даже уйдет или меня выставит. А она ничего не сказала, только постелила мне на диванчике в другом углу комнаты, отвернулась и села шить. Значит, поверила. Значит, ждала от меня какой подлости, вот и не удивилась. Так-то...
   После мой начальник все уверял, что это -- и против него, сотника Нариканды, личный выпад. Говорил, что никому подобного не спустит, а я ему не верил. И не исключено, что зря не верил-то. Может, парни, и правда, без его ведома поусердствовали. Кто их знает, как они там в Охранке меж собой ладят?
   К чему я, собственно, это все? А к тому, что всякий раз, как нынче, отправляясь к господину Нариканде, я стараюсь вспомнить о нем какую-нибудь гадость. Так легче. И к нему притерпеться, и с собою примириться, чего уж там...
   "Добрый вечер, господин сотник"... "Нет, спасибо, не беспокойтесь"... "Ладно, хорошо. Тогда чаю"... "Почему никогда кофей? А не люблю"... "Сердце? Да, вроде, нет. Просто от него в сон тянет"... "У Вас? А-а-а"... Шутить изволит господин Нариканда, дескать он, сотник, выполняет указы лишь Короны и докторов. Ну-ну. -- "А как прикажете. Хотите -- запрещу?"... "Все как всегда"... "Особенного?"... "Да нет, обычная работа"... "Ну, тут я, к сожалению, не больше прочих сообщить могу"...
   "Сестра. Сказала, что не нашла"... "Почему, он потом объяснился. В Заразу его вызвали. На острый живот"... "Ну, а как проверить? Запись в тетради есть"... "Нет, у самого больного не расспрашивал"... "Ясно"... "Да, собственно, всё"... "Чаори Кайран"... "Да. Талдин Курриби"... "Скажем так: случается"... "Наверное, при желании можно"... "Господин Мумлачи? Нет, не стал"... "Покрывает?"... "Могу предполагать"... "Как лекарь -- Курриби достаточно опытен"... "Немало"... "Еще -- безотказен"... "Иногда это удобно"... "Если кто-то заболел. Или по другой причине не вышел".
   "Да, спасибо. Угощаюсь"... "Нет, с чего ж мне стесняться?"... Кушайте-кушайте, мастер Харрунга. Вон, как мы вас любим и ценим. Плюшечками балуем, чаем... Плюшечками, значит?.. Где-то я их уже видел. И даже ел. И даже помню, где: у Мирры, накануне Преполовенья. Только они тогда посвежее были... Так, стало быть, и господин Нариканда тоже?.. А что, вообще-то?.. Господин сотник не так уж и плох... Или... Чего я, в самом деле? Может, и наоборот... Может, Мирра... Вот ведь, какая хрень!..
   "Хороши у Вас плюшки, господин Нариканда. Сразу видно -- домашние!"... "А-а, сосед на дне рождения угощал"... А обитает наш сотник в казенной квартире. Так что и соседи у него, поди, не в богадельне работают... Но ведь держат же мастершу Виндвелли в Университетской лечебнице. Стонут и морщатся, а не гонят. На все ее ошибки глаза закрывают. Скажете, по большой душевной доброте? Как же! Присяга у человека! Потому сразу после Университета в Первую и устроилась. И никакой старичок-благодетель тут не при чем. Или тот доброхот не из лекарских, а из служивых был?
   И Ваттаву Харрунгу Мирра заполучила лишь для того, чтобы за ним надзирать сподручнее было. Изобретательно, верно. Только что же они тогда так с этими плюшками прокололись?.. Мог ведь Нариканда это учесть... Или не мог?.. Или Мирра мне так понять дает, что наши с нею шашни Корона самолично предписала и благословила? А мастер Харрунга, небось, и не понял, что пять дней назад не плюшечки, а миррино признание скушал?..
   Тьфу ты, все равно ведь не складывается! Не верю я, что можно было так рассчитать. Ну и ладно. В самом деле, что же Харрунга -- один такой, что ли?.. А я-то, признаться, все на Байду думал...
   Который же теперь час? В змейские вечера темнеет поздно, фонари еще не горят. Не стану я, пожалуй, трамвая ждать, так пройдусь. В этих кварталах и морем-то почти не пахнет. И жара дольше держится, вон как от мостовой да от домов тепло расходится. Арки обвиты плющом и виноградом -- ничего, что он тут не вызревает, все равно хорошо. Если не держаться трамвайных путей, а свернуть в сквер -- можно куда быстрее добраться. И фонтан старый на месте -- так же, как и тогда, не работает. А, нет, видать, починили -- каменная чаша водой наполнена, а в воде много-много лепестков -- белых и желтых. Липа цветет, шиповник, тополя облетают под ветром. Раньше, в школярские годы, больше всего я эту пору любил.
   Полгода мы уже здесь, а Тамми города, считай, и не видела. Куда она выходит -- только в лавку, да в мастерскую раз в неделю. А так вот просто взять и пройтись по вечернему Ларбару, на улицу Бабочки ее сводить, показать старый город, по набережной погулять. Ратамми должно понравиться, ведь красиво же!
   И тогда, в Мичире, она мое вранье быстро очень раскусила. Вошла неслышно, когда я, кое-как извернувшись, пытался спину себе обработать. Тоже молча принялась мне помогать, да так осторожно, будто с ребенком. А потом сказала, что лучше б уж я, и правда, по бабам ходил, чем так...
   Привет, Ялли!.. В прятки играете?.. Так тебя ж из-за бочки видно... Да, пришел... Да ладно, играй, я маме скажу... Уже наигрался?.. Ну, тогда пошли ужинать... А вообще, неплохо эти подсолнухи смотрятся. Яркие; вся комната словно в цветах. Как будто нас с Байалли встречают... Тамми, давай помогу убрать! Здорово у тебя получается... Да нет, ничего не косо... Ты у меня умница!..
  
   * * *
   Так, малый, слышишь меня?.. Пустое, Харрунга, ничего он не слышит, глаза закатывает... Пловец, твою мать!.. Купальный сезон открылся. Что ни день -- то утопленник!.. Хорошо хоть, парень, который тебя приволок, водичку из легких "выжать" догадался. Не иначе, отличником по Гражданской обороне в школе был... Изо рта белая струйка течет, пушистая от пены... Белая, не красная! Да и откуда красной-то взяться, в море ж, не в пруду, не в озере тонул... Подросток, лет пятнадцать на вид... Крепче держи, не бойся, судороги это!.. Что там в умных книжках писали про "сухое" утопление?.. Чаще у детей и женщин... Ларингоспазм... Асфиксия... Ох, только трахеостомы мне не хватало!.. Да какая тут, к умблам, трахеостома!..
   Ни хрена сонные не бьются... Поехали!.. Открой рот, парень! Открой!.. Как же!.. Ну и ладно, ну и не надо, где тут угол?.. Вот так!.. Теперь голову... Зубы передние выступают -- как бурундук. Морковку, небось, любишь?.. Салфетка где-то в кармане была... Семеро с ней, платком обойдусь... Жарко, а нос совсем холодный... Ну, насколько мы с тобой удачливые -- посмотрим... Та-ак... Проходит воздух, нет спазма... Хор-ро-шо... Теперь главное -- ребра не поломать... Раз... Два... Три... Отойди, сестричка, не мешай доктору!.. Ты хорошая девочка... Пять... просто... я тебя не знаю... Не сработаны мы с тобой... Шесть...
   Ничего, парень, ничего... Может, ты, и вправду, везучий?.. Эх... а я вот, похоже, нет... Губу саднит... Х-хах!.. Нос, нос не забывать!.. Х-хахх!.. Вот, дурная голова!.. Не догадался его хоть на топчанчик переложить!.. Сам же теперь и мучайся!.. Три!.. Четыре!.. Пять!.. Не мешай, девонька, я же сказал... Набери лучше что-нибудь... Белентин... И стимуляторы... Что там у тебя есть?.. Сама должна знать... Да, девяносто... Да какую вену, дурында?.. Ты в нее еще попади!.. Семеро, и где ж таких учат?..
   Ну, давай же, пацан! Давай... Отзовись же, мать тебя за ногу! Сделай вдох!.. Х-хах!.. Все, Харрунга, надо с куревом завязывать... Не хватает дыхалки... Если сейчас все получится -- после праздников брошу... Х-хах!.. Обещаю... Честно... Ни хрена не брошу... Знаю... А-а, все равно... До чего ж ты худющий!.. Два гээра костей да банка крови... Чуть сильнее надавить страшно... Нет, разве ж так заведешь?.. Тут удар хороший нужен. Тогда еще помогает. А так -- нет... Эх, будь он чуть покрепче...
   Отчего это у него лицо в крови? Вроде, не было поначалу... Э-э, так это ж моя!.. Разбил-таки губу... С размаху приложился... Ох, как сейчас... Воздуховод!.. Слышь, воздуховод дай!.. Нету?.. Плохо... Ладно, перебьюсь... Кто ей чемодан собирал? Узнаю -- башку оторву!.. Р-раз!.. Два!.. Нет, бесполезно качать!.. Сейчас... Только бы не перестараться!.. Ну, чего ты пялишься, не видела никогда, да?.. Так запоминай на будущее, глядишь -- пригодится... Да!.. Есть, кажется... Считай!.. Пульс считай!.. Да не там, на сонных... За ухом, я сказал!.. Вот, умблова работенка!.. Остался бы в травме -- ходил бы в чистом балахоне... Ну, чуть-чуть разве что гипсом заляпанном... Здра-асстье, приехали!.. Чистый балахон, говоришь?.. Получи!.. Это тебе за труды!.. Спасибо, парень! Вовремя!.. Холера! Самого сейчас стошнит!.. Ничего... Ничего, это хорошо даже... Да не лезь ты!.. Потом... На бок голову!.. Да мне-то уж что?.. Ну, малой, проблевался?.. Чисто?.. А теперь -- дыши... Дыши, пожалуйста... А я тебе помогу... Еще немножечко... Нельзя сейчас бросать... Вот так!.. Отека нет!.. Нет отека, понимаешь ты?.. Свезло тебе, похоже, бурундук-недопесок... Ну?.. Ну?.. НУ?... Дышишь?.. Сколько выходит? Двадцать?.. Хорошо!.. Ишь, стервец, и глазками уже хлопаешь?.. Ничего... Лежи-лежи... Сейчас в больницу поедем... Да, сходили на пляж!.. Ялли, собери вещи!..
   Отмывался я пивом из собственной же недопитой бутылки. Все равно, кажется, рвотный запах остался. Ну что, господа отдыхающие, полюбовались на зрелище? Читали ведь, небось, про героический труд лекарей наших. Так могли теперь убедиться -- героического тут мало, а вот грязи зато полно. На лицах собравшихся не поймешь, чего больше было: брезгливости или ужаса. И медсестричка пляжная на меня со всеми вместе таращилась. Наорал я на нее, кажется, хорошо хоть извиниться сообразил. Она ж того пацана не сильно старше, понятно, что растерялась. Я и сам-то не лучше, тоже перепугался, задергался...
   Парня мы на лодочке прям на Водорослянку и доставили. Сдали коллегам на руки и убрались поскорей. Хорошо, отсюда ближе всего Четвертая, а не Первая. И без того мне разговоров хватает. Ничего, полежит несколько дней, поправится. Эх, жаль только, что при Байалли это случилось. Не надо бы ему такое видеть. То-то он примолк, рта не раскрывает. "Ну, Ялли, испортили выходные, да?"... "Давай по мороженому!"... "Ах да, рубашку"... "Что? Шляпа?"... "Да куда уж теперь возвращаться! Ладно, кто-нибудь другой найдет -- поносит"... "Знаешь, дома лучше об этом не рассказывать"... "Так и скажем, что потеряли"... Да, тут ты прав, малыш: если бы это мы с тобой утонули -- мама бы нас точно убила!..
   Отчего же так всегда бывает: хочешь, чтобы все хорошо было, стараешься, а получается хуже некуда? Вот и с двадцать третьим так вышло. Я ведь тогда поменялся, собирался к Мирре сходить. А утром вдруг передумал. Да что я, нанялся что ли, туда таскаться? Разве мне дома плохо? Ялли меня каждый вечер ждет, спать не ложится, да и Тамми, похоже, рада. Даром что ничего не говорит, я же вижу.
   В общем, почти я, было, признался с утра, что дежурство перенес, но в последний момент отчего-то промолчал. Решил: вечером вернусь -- скажу, что внезапно все поменялось. Зато по дороге домой пивка можно будет хлебнуть не торопясь. И целый день предвкушал, как дома появлюсь, как мы вместе вечер проведем, может быть, даже по бульвару прошвырнемся.
   По пути с работы зашел в "Осенний каштан" -- приличное заведение, не забегаловка какая-нибудь. И пиво у них хорошее, плотное, с густой белой шапкой. Такое, что если положить сверху мелкую монетку -- она не бултыхнется сразу на дно, а оседать будет медленно и достойно.
   Правда, там уже сидючи, заколебался: а может, все же в Похвальный? Подумал только -- и обозлился: ну уж нет, домой, так домой. А мастерша Виндвелли и без меня не соскучится. Заходил я к ней однажды на Змейское Новомесячье. Почти уже до подъезда дошел, когда яркий свет в ее окнах заметил. Так-то Миррами обычно лишь фонарик с чародейским светом открывает. А тут и свечи горят, и окна распахнуты, и музыка оттуда доносится веселая. Я тогда под сиреневым кустом встал и призадумался, что дальше делать. И пока стоял да думал, расслышал в ее комнате великолепный баритон мастера Нурачи Таморо. Мастерша Виндвелли, понимаете ли, гостей принимает, не до меня ей.
   И именно в тот миг, когда я неудачный свой поход к Мирре припомнил, незабвенный нурачин голос зазвучал на всю залу "Каштана". Это они с Дангманом Чамиангом и Чабиром Чанчибаром сюда развеяться зашли, меня увидели и неизвестно чему обрадовались. Я бы понял, если б мы большими друзьями были, а то ведь так -- просто работаем вместе, да выпивали несколько раз. Ребятам, наверное, все равно, с кем гулять, а мне от них отделываться показалось невежливым. Я только сразу их предупредил, что скоро домой пойду.
   Вот на этом-то все благие помыслы мастера Харрунги благополучно закончились. Оказался он падок на беззаботный треп да халявный "Фухис". А еще горячий мохноножий сыр с грибами и зеленью, тушеную в сметане крольчатину, вингарские груши и вингарское же крепленое красное. Это все Дани угощал, говорил, что на бегах выиграл.
   После первой бутылки я еще пытался уйти, все твердил, что мне пора. А они не слушали, болтали о девчонках, о музыке, смешные истории вспоминали. Потом дошло дело и до моих недавних "подвигов", и до работы вообще. Дангман как-то о переломах обмолвился, и я его спросил, как отец. Тот разом помрачнел, ответил, что так же, и выпил залпом. А после добавил, что мастер Нираирри меня, дескать, помнит. И вот тут я совсем уже собрался уходить. Решили "по последней". Выпили. Остались. Потом опять.
   Когда уже стемнело, Чамианг и Таморо наладились к девицам, звали и нас. Чабир заупрямился, сказал, что пойдет к жене, я -- тоже. Мы вышли на улицу, вместе с Нурачи упали с крыльца. Дани пытался нас поднять, но вскоре бросил и сам уселся рядом. Чанчибар запел что-то мелодичное и похабное. Было хорошо и спокойно. Глядя в звездное небо и лежа бок о бок с Таморо, я подумал, что нисколько на него не злюсь из-за Мирры. И на нее не злюсь. Он -- нормальный парень. А она никому ничего не обещала, в том числе и мне... Ну, разве что Охранному... И еще подумал, что Ратамми будет ругаться из-за того, что я так поздно...
   Сразу же нашлись силы встать. Чабир, не переставая петь, нырнул в соседние кусты. А когда вернулся, остановил пролетку и спросил, где я живу. Мне не хотелось ехать, и не потому, что денег стало жалко, просто ночь была очень хороша, а Ларбар я как свои пять пальцев знаю. Но Чанчибар меня уже усадил, и сам залез, и принялся уговаривать. А Дангман и Таморо к тому времени, оказывается, уже уехали. И тогда я назвал свой марбунганский адрес и закрыл глаза, сделав вид, что сплю. Вот пусть теперь как хочет, так и выкручивается...
   Проснулся я, как мне показалось, дома. По крайней мере, занавески и стена точно знакомыми были. Не сразу сообразил, что полога над кроватью нет и освещение другое. Не керосинка на столе, а фонарь в углу зеленым светится.
   На сундучке возле кровати стоит запотевший стакан с морсом. Когда это ко мне дома такое милосердие проявляли? А в кресле сидит мастерша Виндвелли и листает какой-то журнал. Мирра!.. Чабир, сукин сын, куда ты меня привез?..
   Так, может быть, заблуждался мастер Харрунга? Может быть, здесь, в Похвальном, не веселый дом, а ночлежный, куда всех пьяных лекарей свозят? Проспится коллега мастерши Виндвелли, морсиком холодным отпоится и пойдет себе утром на службу -- как ни в чем не бывало. И ничто его не выдаст: ни костюмчик помятый, ни больная голова, ни жуткий похмельный перегар, что он источать будет... Вот и сама Мирра делает вид, словно ей в порядке вещей напившихся до зеленых свиней и умбловой горячки любовников принимать. Впрочем, в ту ночь как мужчина я, кажется, так и не состоялся...
   "Ялли, ну не вытирай ты руки о штаны!"... "Платок для этого есть"... "Нету?"... "Что значит: все равно -- грязные?"... "На, тогда мой возьми"... "Хм-м. У меня -- тоже"... "Ну ладно. Но лучше к фонтану сбегай"...
   Чабира я отловил сразу после утреннего сбора. Вот ведь, силен мужик. Пил давеча наравне с нами, а нынче как огурчик. Только позавидовать можно. Впрочем, он мне не для этого понадобился. Ведь это что же получается: раз он меня к Мирре приволок, значит, все про нас знает? Может, и не велика тайна, но все же незачем меня в нее носом тыкать! Вот и поглядим, удастся ли мне мастера Чанчибара озадачить.
   Кажется, до известной меры удалось. Во всяком случае, когда, поблагодарив его за вчерашнюю заботу, я вдруг взял и возмутился -- чего это он меня к мастерше Виндвелли привез, -- Чабир выглядел сбитым с толку. "Ну нельзя же так. Ты б меня еще в лечебницу доставил и на руки сдал!"... "Хорошо, может быть, я в тот вечер уже не представлял угрозы для дамы, хотя это еще спорный вопрос, но если бы у нее кто-нибудь был?"... "Или бы после пришел, а там -- такое вот лежит!"... "Да пусть бы я лучше в участок попал!"... "Нет"... "В следующий раз? Не надо к Исполину!"... "И не подбирай. Оставь там, где найдешь!"... Уж не знаю, получилось ли у меня его убедить, что Мирра мне -- совершенно посторонняя. По-моему, он решил у нее сам все вызнать.
   На следующий день я зашел в травму, поставить подключичку. Там работала мастерша Ларуди, очень бойкая девица, в тот раз, когда Курриби прокололся, она тоже дежурила, небось, сама же Талдина и спрятала. Говорили даже, вроде как он ей нравится. Хотя его многие жалеют, то рюмочку нальют, то от начальства укроют.
   А тут вдруг Ларуди начала подле меня крутиться, будто ей нужно чего. И наконец выдает мне, что мастерша Виндвелли, дескать, на меня "запала". Потому что Ларуди вот только что сама слышала, как Чабир Мирру расспрашивал, правда ли, что между мастером Харрунгой и мастершой Виндвелли ничего нет, а Миррами ему ответила, что если б что было, "так она бы считала себя самой счастливой женщиной на свете". И вид при этом у Ларуди был самый предовольный. И чему, спрашивается, радуется? То ли новая сплетня по вкусу пришлась, то ли решила мне приятное сделать?
   Одно только мне хотелось бы знать: Мирра мне подыграть вздумала или правда считает, будто то, что меж нами есть -- это ничего, совсем ничего. Подумаешь, ходил там какой-то... А чего ж она тогда про "счастливую женщину" ввернула? А может, наоборот все, от мастера Харрунги чего-то большего ждут, да он, дурак такой, никак в толк не возьмет? И не возьму, даже не намекайте. У меня вон жена, сын подрастает, к чему мне это все? А к чему тогда шлялся? На Таморо да на Никони обижался, когда узнал, что и они тоже...
   Пошли, Ялли, а то тебе без шляпы солнце голову напечет ... Ничего, в следующие выходные сходим... Опять? Нет, два раза подряд -- это уж если очень-очень не повезет... И вообще, давай мы маму с собою в другой раз возьмем. Чего она дома-то все одна да одна...
  
   * * *
   Вот и начался месяц середины лета. Жара стоит просто сумасшедшая. Ладно -- мы, больным же только посочувствовать можно. Пролежни пышным цветом цветут, раны нагнаиваются. А еще заразники все уши прожужжали -- кишечные инфекции и все такое прочее. Барышни наши, кто сменяется, сразу домой не уходят, идут на крышу позагорать. С видом таинственным и легкомысленным сразу. Подняться, что ли, как-нибудь тоже -- поглазеть. Это они только изображают, что пугаются, а на самом деле им ведь того и надо. Понимать-то я это понимаю, а все как-то неловко.
   Добрым моим согражданам, похоже, солнце тоже голову напекло. Все, как один, на общественных вопросах подвинулись. Вместо того, чтобы пиво пить после работы да и вместо самой работы вообще, стоят они на этом пекле у Башенной площади и речи толкают.
   Никакой башни на площади, разумеется, нет и в помине. Она после войны сразу обрушилась. А название так и осталось. А народ ее еще Безбашенной площадью называет. Или Бешенной иногда. И все из-за этих вот крикунов.
   Всякий труд, видишь ли, свят! -- Вот шли бы тогда себе и работали. -- Нет Семерым никого милее простого рабочего. И каждый из нас -- вы слышите? -- каждый! -- должен прийти и поклониться этому святому подвижнику. -- Не хватало еще, чтоб к нам в лечебницу эти полоумные кланяться заявились! А что? Дангмана Чамианга как великого труженика -- в Зеленые Предстоятели!
   На работу я утром пришел слегка пораньше. Поднялся на этаж, втянул носом привычные запахи больницы. Пахнет, как всегда -- мочой, подгоревшей кашей и антисептиками. И примешивается к этому слабый, но удушливый аромат лилий. Смотрю, и правда, на столе в отделении стоит огромный букет. Должно быть, благодарные больные, а точнее, их родственники на радостях принесли. Точно, Мирра ведь дежурила, ей цветы часто дарят. Мастеру Тагуду обычно подносят табак, по нему, видать, заметно, что он трубку курит. Оркам -- им больше съестное, а мне почему-то выпивку. Хотя чего ж я жалуюсь, не пропадает ведь.
   И я даже догадываюсь, кто ей этот веник приволок. Тот, рыжий, со второй койки, прободная. Как чуть в себя пришел, так и давай любезничать. Его сегодня в отделение переводят, вот он и расстарался, дамский угодник. Не мог, видите ли, чего-нибудь попроще отыскать -- непременно лилии ему подавай. А о том, что от его букета у половины сотрудников и недужных, что здесь лежат, к вечеру голова разболится, подумать не соизволил.
   И смотрятся они отвратительно -- белые, с противными желтыми сердцевинками. Лучше бы уж розы притащил -- их все носят. Так ведь нет, выпендриться захотел. А по мне -- так и вообще, ирисы лучше. Только они в воде долго не стоят.
   Сграбастал я со столика это благоуханное безобразие и в нашу каморку переставил. Мирра сегодня домой пойдет -- вот пусть с собой и забирает. Правил мастера Рабаччари еще никто не отменял. Да и Исполин, если увидит, едва ли смолчит. Встретил я его сегодня утром -- выглядит мрачнее тучи. Что, обязательно надо на неприятности нарываться?
   Правда, как выяснилось, неприятности случились раньше. Еще вчера. Рано утром, когда предыдущая бригада во главе все с тем же Курриби должна была смениться, вдруг нагрянула гильдейская комиссия. Проверять, на месте ли недужные и сами сотрудники. Сотрудники, слава Семерым, были в наличии, а вот кое-кого из больных, в списках значащихся, так и не досчитались. Из отделения, где Ларуди дежурила.
   Могу себе представить, как это было. Подходит кто-нибудь из поправляющихся уже к сестре на посту и начинает канючить -- отпусти, мол, сестричка, с корешем повидаться, а я завтра к утру вернусь. Чего ж не отпустить, обычное дело. Сплошь да рядом такое бывает. И в этот бы раз сошло, если бы не проверка. Разумеется, крик подняли: как же так, мы на них продукты списываем, медикаменты, а они гуляют неизвестно где! А если этот Ча кого-нибудь возьмет да и убьет, а по документам он в лечебнице лежащим числится!
   В общем, очень плохо это все закончилось. Талдину -- выговор, Ларуди -- вообще уволили. Полный разнос! Нечисто что-то с этой комиссией, никогда они прежде так рано не заявлялись. Да еще и без предупреждения. А если вспомнить, кто под раздачу попал, так и вовсе подозрительно. Ну да, хотели Курриби вломить. За выпивку -- нельзя, за нее увольнять надо сразу, иной повод нашли. А то, что за это другой девчонке досталось, -- ну так кто ж с такими мелочами считаться станет? Ох, не хотелось бы мне сейчас быть на месте Талдина.
   Впрочем, у меня и своих забот -- выше крыши. Той самой крыши, где наши барышни загорать повадились. И все с теми же барышнями, к слову сказать. Утром, едва я успел прийти, Дакарри с Миррой сцепились. И ведь не из-за чего-нибудь, а из-за мастера Харрунги. Мастерше Виндвелли вздумалось его похвалить. А в Кайнелли Дакарри бабья жадность заговорила. Точнее, ревность. Не слабо она на Мирру наехала -- хвалил, мол, печник канатчика за тягу в снастях. Вроде как, много ты, дура, понимаешь!
   И ведь я прежде не замечал, чтобы они на ножах были. Вполне себе ладили. Пока я... Короче, сам виноват. Не знаю, может, не стоит мне заранее зарекаться. А то ведь как решишь, наконец, со всеми глупостями разом покончить, так только хуже становится. И главное, что все -- незаметно, как-то само собой выходит. Будто бы даже без моего участия.
   Да, найдет мастер Харрунга способ себя оправдать. Всегда найдет, уж не сомневайтесь. Это, мол, не он, это оно так получилось. На прошлом дежурстве, двадцать восьмого, вовсе не он зазвал Дакарри чайку вместе попить. А то вроде как неудобно: на операции ей полностью доверяет, а питаться вместе чурается.
   И не Харрунга, а сама Кайнелли разговор тот завела. Странный и ненужный, но надо же о чем-то за столом говорить, а о работе уже надоело. А тогда о чем? О том, как здесь раньше хорошо было, когда еще Нираирри лечебницу возглавлял. Чудно, я, например, кое от кого другое слышал о тех временах. Даже порадовался, что сам их не застал -- очень от всей этой грызни устаешь.
   А Дакарри, значит, те годы по-другому запомнила. Тогда, по ее словам, все были друг с дружкой и ближе, и проще. Вроде, совсем как я с ней. И взаимопонимания больше было. Приспичит кому-нибудь из девчонок к любовнику в соседнее отделение сбегать -- так нет вопросов, иди хоть на всю ночь.
   Она так и сказала -- "к любовнику". Просто и по-деловому, будто измена супругу для нее -- обычное дело. Она ведь замужем, Кайнелли, я слышал от кого-то. И дочка есть. А потом замолчала и принялась на меня смотреть. Глупое положение, глупее некуда. Особенно потому, что мастер Харрунга всегда теряется, когда на себе такие взгляды ловит. Ведь ясно же, что от него чего-то ждут. И совершенно ясно, чего. И пусть даже он совсем ничего не имел в виду, когда девушку к столу приглашал, все равно, получается, виноват, раз она что-то такое подумала.
   Дангман Чамианг всегда говорит, что дурно обижать одиноких женщин. Я и не стал. Хотя Нелли не одинока. Зато, может быть, так честнее. Никто из нас не бросит семью и от другого этого не потребует. Ненадолго, на какое-то время, мы станем друг другу ближе, раз ей так того хотелось. И в то же время не сделаемся совсем уж невозможно, безвозвратно близки. Так, что, находясь рядом, можно было бы думать о чем угодно, а не только о ней.
   Вот это все я и говорил себе тогда. Мы и света в нашей комнатушке не погасили, и раздеваться полностью не стали -- все-таки ОТБ, вдруг что-нибудь срочное... А после вместе курили и допивали остывший чай. И Дакарри опять рассказывала про лечебницу, и про мастера Навачи, маггиного пропавшего мужа, и про саму Магго.
   Ничего необычного не произошло. Я не "твой", Нелли, ты -- не "моя", так зачем же ты теперь с Миррой ссоришься? Или ей уже и похвалить меня нельзя? Ну вас, девчонки, было бы, что делить! А впрочем, если вам так нравится -- ругайтесь себе на здоровье. А я, пожалуй, на крышу поднимусь...
  
   * * *
   Пара дождливых дней посреди недели -- и снова солнышко. Даже Ратамми не выдержала, поддалась на наши с Ялли уговоры, и мы отправились на пляж. Там она, правда, купаться отказалась, и платья снимать не стала. Так и просидела весь день под зонтиком, словно важная дама. Говорила, будто бы вода холодная, и ей совсем не хочется туда лезть. А на самом деле -- просто стесняется. Кости у нее, якобы, торчат, некрасиво.
   Зато мы с сынишкой натешились. Вот ведь морская душа. И на воде-то еле-еле держаться научился, а на берег не заманишь. Ни фруктами, ни мороженым, даже на ручную обезьянку едва взглянул.
   И так у нас замечательно все прошло, что какая-нибудь пакость просто обязана была свершиться. Первый день праздников солнечный и ясный, и вода теплая, и отдыхающие на этот раз тонуть не пробовали, и Тамми ничего не сказала, когда я себе в летнем ларьке кружечку пива взял. Я даже забеспокоился.
   Зря, как выяснилось. Неприятности никуда не делись. Тут они, рядышком, дома меня дожидаются. Не успели мы вернуться, заходит Ча и предлагает профессора помянуть, потому как тот, Семерыми да примется, сегодня днем помер. Я сначала, грешным делом, о Мумлачи подумал. Только этого не хватало, не старый ведь совсем. Оказалось -- Чамианг, Рангаи и Дангмана батюшка.
   Странно, я его и знал-то не слишком близко, а отчего-то расстроился. Травму он хорошо читал и к нашему брату, школяру, всегда по-доброму относился, отработками да пересдачами не злоупотреблял. На третьем курсе я у него даже на кафедре целый год проработал, веселое было времечко.
   Ой, как Ратамми на нас зло зыркнула, сразу мне выпивать расхотелось. Узнал я только, что похороны на семнадцатое назначены, и спровадил соседа за дверь. Что-то уж больно вид у него был довольный и выжидательный. Небось, и без меня отыщет, с кем стакан опрокинуть. Да и пусть, главное только, чтобы не разошелся Ча. А то выпьет сперва за упокой, а потом, глядишь, и петь начнет.
   Когда я пришел на больничный двор, где обряд должен был состояться, тела еще не принесли. Одни музыканты по углам гусли расставляли, да кое-кто из наших в сторонке стоял. Амби меня заметил и кивнул, но подходить не стал. Он сегодня весь в черном, скорбит. Нираирри его на службу принимал, не смущаясь затруднениями благородного Вахардо, помогал, поддерживал. Э-э, если не ошибаюсь, он ведь сегодня дежурить должен был. Значит, поменялся. С кем-то из тех, кто Чамианга лично не знал. Похоже, искренне опечален. С кем же, интересно, он махнулся?
   Ага, вот и газетчики подтянулись, табибаррамы устанавливают. Вчерашний выпуск "Побережных новостей" вышел с траурным портретом мастера Чамианга. Это сколько же народу тут соберется -- лечебница, кафедра, гильдия, представители ларбарской общественности, а еще больные, которые у него когда-то лечились, школяры -- старшие курсы профессора Нираирри должны были застать. Да и остальные травматологию по его учебнику изучают.
   "А, доброе утро, Талдин"... "Да, вы правы, какое ж оно доброе"... Курриби. Дернул уже с утра пораньше. И, похоже, зеленым луком закусил. До чего ж запах тошнотворный. Не дышал бы ты на меня, мастер Курриби, ради Семерых... "Да, я знаю, вы с ним начинали"... "Сгубили? Кто?"... "Ну-у... хм-м... очевидно, так"... "Поименно? Не надо сейчас. Потом как-нибудь. После"... "Привет, Датта!"... Минайчи, наконец-то. В балахоне, тоже дежурит нынче, вот за Талдином и не уследил... "Кто у вас сегодня вместо Амби командует?"... "Чангаданг? А-а-а, ясно"... "Да, извините, я с Тагуду пойду поздороваюсь"...
   Отчего-то считается, что похороны объединяют. Вроде как, общая утрата должна сближать. Ерунда, по-моему. Вот стоим мы сейчас все в одной толпе, коллеги и знакомые, и каждый -- в отдельности, каждый о своем думает. Или это потому, что кому-то -- утрата, а кому-то -- видимость. Или просто я здесь чужак, коронный осведомитель, потому меня и сторонятся. Только Амби и Магго первыми ко мне подошли. Ну, и еще Курриби, но он -- не в счет.
   Чтобы к нему больше не возвращаться, я постарался задержаться рядом с Алилой. Вид-то у нее, надо признать, сейчас не очень. Хоть уже четыре года прошло, а для матери, сына схоронившей, любые похороны те единственные будут напоминать. Нету тут никаких сроков, и быть не может.
   Мирра тоже пришла. Протолкалась к Магго, начала с нею о чем-то шептаться. Мне же только кивнула. И я кивнул, расслышал лишь, как она у Алилы о какой-то мастерше Гиначи спросила. А Магго ответила, что знает, где та, и добавила, что Гиначи -- еще хуже, тоже вдова... Да уж, если я правильно понял, о чем они, этой женщине сегодня тяжелее, чем законной супруге, -- ни горя своего в открытую показать, ни проститься толком... Ты ведь не просто так про нее, Мирра, расспрашиваешь? Думаешь, и самой когда-нибудь так же от людей таиться придется? А может быть, и вовсе нарочно этот разговор завела? Зная, что я рядышком стою, могу и услышать.
   Перед самым крыльцом возвели помост. Это от него так свежеструганной доской пахнет. Не люблю этот запах. Когда-то в детстве я об такие доски занозился. Батя посчитал, что пустяк, а мне через несколько дней всю руку разнесло. Пришлось в Тримакку ехать, гнойник вскрывать. Самым страшным во всем этом деле оказалась даже не операция. Тоже, конечно, -- не удовольствие, но тут и потерпеть можно. Дико было видеть, как тамошний доктор папашу ругал из-за меня. Отчего, мол, сразу не привезли? А мне ведь до этого думалось, что на отца и голоса никто повышать не может.
   Народ-то все прибывает. Если так дальше пойдет, пожалуй, дворик наш тесноватым окажется. Вон госпожа Маттаку из Третьей Ларбарской. И войсковые какие-то. А тот дядька с корабликом на бляхе, кажется, вообще с Судостроительного. Где-то еще ткачи должны быть, как же без них. Интересно, городской голова изволит пожаловать? Стража, во всяком случае, отдельный наряд сюда выделила.
   Да, редкий случай обозреть все грамотейское сословие города Ларбара. А также -- всё его прошлое и будущее. От престарелых, удалившихся на покой профессоров до неоперившихся школяров. В студенческом общежитии наверняка тоже объявление повесили. У нас такое было -- на первом этаже, при входе. Когда я на третьем курсе учился, как раз после заварухи в Бугудугаде. Господ Линьян, кажется. Или Виньян, не помню сейчас. И хоть хоронили их, не открывая лиц -- портреты тогда висели по всему Ларбару. И плакаты с выражением возмущения вингарскому преступному режиму.
   Школяров, правда, немного -- как-никак, праздники. Но вон та, рыжая и деловая -- наша стажерка -- все же явилась. Тагайчи Ягукко, младшего Мумлачи подружка. Стоит у самой стеночки, по сторонам озирается. Кого-то ищет. Не Робирчи, тот, наверное, тело понесет. Значит, наставника своего, мастера Чангаданга. Бесполезное занятие, он сегодня Амби согласился заменить, мне Минайчи сказал.
   О, а вот это лицо мне знакомо. Со школярских еще времен. Бурудамалли, он потом по женским болезням специализировался. Ишь ты, до чего важно выглядит! И пузо наел, и сюртук дорогущий, и даже лысина на затылке наметилась. Вот только мне точно известно, что в нашей лечебнице он не работает. Интересно, где же это докторов так кормят сытно? А вот сейчас и узнаем. Разглядел-таки меня в толпе, сюда идет. Приятно иногда со старыми друзьями встретиться. Надо будет у него про остальных наших порасспросить -- кто где да как. Может, даже собраться надумаем.
   "Здорово, старик!"... "Повзрослел-подобрел"... "Из Марбунгу"... "А ты?"... "Ох ты, ничто себе! Уже в гильдейских смотрителях"... "Ну, даешь. Молодчина!"... "Растешь, стало быть? Поздравляю!"... "Да нет, я -- серьезно!"... "Значит, к умблам лечебное дело?"... "Ну, если не жалеешь, так и хорошо"... "Я? Женат. Представляешь? Восемь лет. И сын"... "Да, школьник"... "Теперь здесь. А еще прежде -- в Мичире. С полгода уже"... "Знаешь? Откуда?"... "В графике видел? Это когда же?"... "В прошлые праздники? С комиссией?.. Так это, значит, ты?"... "Понятно"... "Почему? Нет"... "Нормальная больница. Не хуже прочих"... "А-а, донос был?"... "Ну, хорошо, сигнал?"...
   "Ничего"... "Да, сносно"... "Не жалуюсь"... "Вполне"... "Я -- нет"... "О гильдейской работе? Нет, не думал"... "Не хочу"... "Устраивает"... "Потому что я на лекаря учился, а не..."... "Да о чем тут думать?"... "Ладно, проехали"... "Работают? Да люди как люди"... "Эта?"... "Да, тоже здешняя"... "Мастерша Виндвелли"... "Уже знаком?"... "Да, дежурила"... "Угу"... "Нет, из наших -- нет"... "На видел никого"... "Встретиться?"... "Не знаю"... "Работы много"... "Да, и сутки, и в день"... "Ничего, привычно"... "Боюсь, не выйдет"... "Ну, если вдруг"... "Ладно, посмотрим"... "Все, слушай, извини"... "Мне надо пару слов там..."... "Ага, как-нибудь"... "Да. Пока"...
   Будь здоров, мастер Бурудамалли, и меня в покое оставь. Не хочется мне что-то ни с кем встречаться. И в гильдию переходить из больницы я тоже не хочу. Лучше останусь здесь -- хоть тебя работой обеспечивать. От кого, по-твоему твое начальство, что тебя в Первую с проверкой направило, о Курриби прослышало? Получается, что от меня. Жаль, что ты этого не знаешь. Знал бы -- сделал бы сегодня вид, что мы незнакомы. Помнишь, как ты на заразе возмущался, когда староста курса тебя с чужою работой заложил. Не любишь ведь доносителей-то.
   Необходимость изображать, что мне с кем-то срочно поговорить приспичило, отпала. Потому что, наконец, траурная процессия прибыла. Как я и думал, тело несут Робирчи и Таморо. И еще двое каких-то незнакомых, но тоже, должно быть, Дани или Рангаи друзья. Следом -- родственники: жена с невесткой и внучками, сыновья, и еще одна тетка помоложе, тоже с девочкой, и совсем уже старушка, домработница их, что ли. Я ее по-моему, видел однажды.
   Господин Мумлачи тотчас откуда-то сам собой нарисовался. Засуетился, требуя, чтобы все расступились, начал распоряжаться, газетчикам что-то велел и даже страже. Тело уложили на помост. Женщины встали в голове, братья -- ближе к ногам, так что получилось, будто профессор Нираирри между нами посередине. Родня его -- там по одну сторону, а мы -- по другую.
   А потом начались прощальные речи. Очень много всего наговорили, и кафедральные, и гильдейские, только все как-то по-казенному выходило. Судостроители даже пообещались свой новый спасательный кораблик назвать "Доктор Чамианг", будто покойный какое-то отношение к морю имел.
   Я стоял и все время думал, что за этими славословиями Нираирри Чамианга совсем не видно. Вот, вроде про него говорят, рассказывают, каким он был великим и выдающимся, а в памяти у меня всплывает другое. Как мы однажды на кафедре чай вместе пили -- и он сухарик в кипятке размачивал. И как мне пожаловался, что стал очень плохо видеть, а к очкам не привык, они ему переносицу натирают. И еще как он после какой-то дангмановой шалости собирался младшему своему выволочку устроить, а когда тот пришел за ним, вроде бы начал, но сбился, смешался и почему-то дальше не стал. А я все это случайно наблюдал из лаборантской.
   Говорят, он никогда никому ничего не запрещал. Не умел ругаться или настаивать. Старый, немного рассеянный человек. Слишком одаренный и слишком мягкий, чтобы хоть где-то командовать -- что в лечебнице, что на кафедре, что в собственной семье.
   Пожалуй, лучше всех выступил Исполин. Он тоже начал про "неоценимый вклад" и "тяжелую утрату", но потом остановился и вдруг сказал про нираиррино гильдейское свидетельство. Что когда он его, мол, в руках держал, там на первой строке значилось -- поступил в Ларбарский Университет в 1068 году, а в последней -- уволен из Ларбарского Университета в 1117-м в связи с выходом в отставку.
   Почти полвека, целая жизнь. Шестьдесят восьмой. Это бате моему тогда -- сколько же? -- тринадцать лет было. А маме и того меньше. А собственная его супруга, госпожа Киангани, в тот год только родилась. Профессорша ведь мастера Чамианга намного моложе. Это она только сейчас постаревшей смотрится, от горя и от усталости. Последние полгода сама с ним сидела -- читала, кормила, ухаживала. Те, кто вдову прежде знали, диву давались -- уж больно капризная и важная была дама. Но поди ж ты...
   И братьев непривычно стриженными видеть. У Дангмана вид совершенно убитый. Ведь казалось бы -- давно уже болел мастер Нираирри, последние два месяца и не поднимался вовсе. И все уже знали, что не сегодня -- завтра. Успели свыкнуться с этой мыслью.
   Рангаи тоже стоит серьезный. Да он всегда такой. Теперь -- старший мужчина в доме, но к заботам уже привык. А Дани выглядит потерянным. Кое-кто из девиц попытался было к нему подлезть, рядышком встать. Как же, такой случай -- показаться перед подругами и его родней самой близкой Дангману, почти невестой. Не вышло. Младший Чамианг на них едва взглянул, и Бирчи девушек аккуратно подвинул.
   Речи закончились. Пришел ирианг, и тело опустили на землю. Кто-то в толпе нетерпеливо зашевелился. К окончанию обряда, не таясь, полезли в карманы за выпивкой, заранее припасенной. Бенг Ягондарра со свойственной ему расторопностью это дело быстренько пресек. Сказал: родственники очень просили, чтобы этого не было. Да и в больничном торжественном зале уже накрыли столы для поминок.
   Курриби, освободившись от минайчиной опеки, начал пробираться ко мне. Я поспешно отвернулся и вновь наткнулся взглядом на Бурудамалли. Тот призывно замахал. Вот ведь, чтоб вам всем! Обойдетесь сегодня как-нибудь без мастера Харрунги. Зря, что ли, он изображает, будто очень занят? Даже к барышне Ягукко подошел -- не видите, важный разговор?
   "Здравствуйте, Тагайчи. Тоже здесь?"... "Он у вас не успел?"... "Да, а у нас вел"... "Читали его работы?"... "Абдукционно-пронационный перелом Чамианга"... "А наставник ваш дежурит сегодня"... "Да, вместо Амби"... "Что, прямо сейчас и пойдете?"... "Ну что ж, счастливо"... "Вы -- молодец"...
  
   * * *
   Выписка из амбулаторной тетради N 1863 больного Нариканды Гаммичи, возраста 20 лет, племени -- человеческого, пола -- мужского, гильдии -- Приморской Ученой, должности -- учащегося Ларбарского Университета.
   Обратился 27 Устроения 1118 года с жалобами...
   На жизнь. Потому что ни на что другое он, по совести говоря, и не жаловался. И то, что я ему сейчас пишу, он сочтет вовсе не выпиской, а разрешением на женитьбу. Был бы парнишка верующим -- отправился бы за подобной бумагой в Старцев храм. Или, как законопослушный гражданин, в Управу. А этот поперся к лекарю. Как долго ему осталось и может ли он жениться?
   Вот возьму и напишу: "Если женишься -- так недолго". Что я вам -- гадалка, что ли? Ясновидящая Рабумба и чумной пророк Нарвари в одном лице? Потому что, как бы ты, Гамми, ни старался, но рано или поздно все-таки заявишься домой пьяным. И вот уж тогда твоя тебе устроит. Как моя -- мне, когда я, вернувшись после похорон, не удержался и зашел к соседу. Нельзя же было совсем не помянуть доктора Чамианга.
   Жалобы на слабость, периодически возникающую экспираторную одышку, усиливающуюся после нагрузок, кашель. Со слов, мокрота отходит редко, имеет характер слизистый, скудная, вязкая.
   Страдает бронхиальной астмой с десяти лет, принимает рибинул, проходил санаторное лечение в Соляных Пещерах Гичиригара -- со стойким положительным действием, однако полная ремиссия не достигнута. В анамнезе имеет место случай отравления дурманными курениями. Зависимости от наркотических веществ не отмечается, регулярное их употребление отрицает.
   Подумаешь, и всего-то шесть раз посетил парнишка сходки дурманщиков, от этого еще никто торчком не становится. Правда, и концы после этого не всякий отдает. А у Гаммичи, когда его ко мне привезли, начинался самый настоящий отек легких. Додумался бы кто-нибудь в участке, куда тех курильщиков забрали, сунуть мальчишке лечебную папироску -- глядишь, мы бы с ним и не познакомились никогда. Потому что до того самого дня я и не знал, что у сотника Нариканды есть племянничек.
   Поначалу мне казалось, что в Марбунгу будет веселее, чем в Мичире. И сам город покрупнее, и на Ларбар чем-то похож. Только в Ларбаре уже наступил просвещенный двенадцатый век, а Марбунгу застрял где-то между пятым и седьмым. Ни тебе Великой Зимы, ни даже Великой Чумы. Ничего еще не было. И бояре, и изуверы, и древние капища. И вроде бы приличные люди из самострелов до сих пор стреляются.
   На поверку же все вышло довольно скучно. Ведомственная больница с каждодневными утренними и вечерними перекличками. Не дежурства, а наряды, не мастер, а вольноопределяющийся Харрунга. И почти полное отсутствие девушек, даже медсестры и сиделки -- сплошь мужики.
   А свободные, якобы, вечера заполнены бесконечными походами в какие-то маловразумительные гости. Где я не то что половины посетителей -- хозяев-то порою не знал. А там непременно водка, а каждое блюдо, будь то мясо, каша или пирог, отдает гадостным вкусом морских водорослей. И неизменная лапша. И мешанина из пива, сидра и той же водки, приготовленная особым образом, что горделиво именуется "Царская погибель". Якобы один арандийский царь помер от такого шестьсот лет назад. А марбунганцы ничего -- пьют.
   И если случалось сговориться с какой-нибудь дамой, хоть семибожницей, хоть змейской веры, хоть гамоновкой или кем еще, она обязательно потянет тебя не куда-то, а на чердак. А там на каждом чердаке развешено постиранное белье -- просушиться. Одна мне так и сказала, представь, мол, что это -- сливы в цвету. А я все никак не мог отделаться от мысли о свидании под кальсонами.
   Правда, можно еще на берегу. Под перевернутой лодкой. Но это -- лучше летом. И если уж очень надо. А чтобы дома -- так ни в коем случае. Потому что у каждой из них -- целое войско дядьев и братьев, всех, как один, склонных к насилию и буйствам. Год назад, уж неизвестно, по каким соображениям -- семейственным, обрядовым или крамольным -- эти самые "братья" закидали взрывчатыми шашками господина королевского наместника. Пострадало много народу, в том числе и его личная охрана. И именно в мой "наряд".
   Наместник Лигугго, обойдясь легким испугом, долго потом разорялся, что Корона наградит всех, кто спасал его людей. Вот и наградила -- перевела сотника Нариканду в Приморскую столицу. Ну, и меня впридачу.
   А тогда, летом шестнадцатого, сотник Нариканда, очевидно, проникся духом всеобъемлющей марбунганской родственной любви. И очень переживал по поводу племянника. То ли страшился за его состояние, то ли опасался возможной огласки. Он и всегда-то был со мной любезен, а сделался просто невыносим.
   Гаммичи дядюшке не уступает. Такое письмо мне написал, что впору разрыдаться от умиления. Одно заглавие чего стоит -- "Мастеру Ваттавве Харрунге, моему спасителю". И все остальное в таком же роде. Вы сохранили мою никчемную жизнь, так располагайте же мною отныне и навеки. Только заодно уж сразу и скажите -- не помру ли я от чахотки в ближайший год-другой, а то мне жениться приспело.
   Начал Гамми издалека. Прислал мне на работу бутылку водки и закуску, упакованную подстать конфетной коробке. Сушеные кальмаровые щупальца, вяленую рыбку и те же водоросли. Водоросли я выбросил, а водку выпил после работы. Все равно мы с Ратамми в ссоре, так чего ж зря сдерживаться.
   Потом он пришел в следующий раз -- и передал письмо. По лечебнице прокатился слушок, что мастера Харрунгу обхаживает юный и прекрасный отрок. А Мирра даже принялась издеваться, вроде как, раз такие дела, то ей и надеяться-то не на что. И повела при этом плечами, а также всем, что пониже. Не кокетливо, а так, чтобы уж ни у кого не осталось сомнений -- на юношу она не похожа. Это если кто еще не знает.
   И в тот же вечер, ставя подключичку, провалилась в плевру. Плохо, конечно, но все же поправимо. Спунктировали, поставили дренаж, обошлось. Но Змей на утреннем сборе изволил выказать возмущение. Дескать, при таком ОТБ хирурги могут не трудиться, ибо все равно толку -- чуть.
   Ну да, конечно, тут, видите ли, ни один лекарь до его высот не дотягивает. Так ни у одного из нас и не было такой возможности, чтобы только и делать, что свой навык пестовать. Всю жизнь, начиная со скорлупы, из которой вылупился. А может, еще и две тысячи лет до того. Я и сказал после сбора, что коль он такой из себя великий -- так был бы мастер Чангаданг прекрасным лекарем где-нибудь на необитаемом острове. А то мельтешатся вокруг него какие-то каракатицы слабоумные -- работать, понимаешь, мешают.
   Неприятный тип. Кроме себя никого не слышит. Меня, должно быть, тоже не услышал, даже бровью не повел, удалился. Кое-кто одобрительно хмыкнул. Один лишь Чабир заметил, что тогда бы и сам, заболев, тот бы остров поехал разыскивать. Ну и попутного ветра.
   Нет, пора вернуться к выписке. А то Гаммичи к концу рабочего дня за нею зайти собирался. Итак:
   При перкуссии над всей поверхностью легких звук ясный легочный. Подвижность грудной клетки при дыхании в достаточном объеме. Патологического усиления или ослабления голосового дрожания (Произнеси, Гамми: "Тридцать три горца Гичиригара") не отмечается. В легких дыхание проводится во все отделы, в нижних -- несколько ослаблено. Там же выслушиваются единичные сухие хрипы.
   А после осмотра мы пошли к нашим бочкарям просветиться, и по пути завернули в лабораторию -- чтоб уж и мокроту заодно сдал. Хотя я и так уже знал, что все у него нормально. Ну, не блестяще, конечно, учитывая его астму, но и диневанской бронхоточицы у парня нет. Это -- точно. Но уж решили обследоваться -- так все по-честному.
   А еще очень меня одна вещь беспокоила. Насколько сотник Нариканда посвящен в дела своего племянника на этот раз. Известно ли ему про наше обследование, про женитьбу предполагаемую, да и вообще про встречу Гаммичи с мастером Харрунгой.
   А также осведомлен ли господин сотник о появлении в городе Ларбаре некоего Талли. Того самого Талли, который два года назад собирал марбунганскую молодежь на какие-то сомнительные проповеди. И подсовывал им дурман-траву для просветления сознания. И которого, как кажется Гамми, он встретил недавно возле ларбарского Пестрого храма. И что мне, собственно, говорить господину Нариканде, если он спросит? Или -- еще хуже -- не спросит? Надо бы потолковать с Гаммичи на этот счет.
   При лучевом исследовании отмечается диффузное усиление легочного рисунка, умеренные явления перибронхиального склероза.
   В анализе мокроты определяется большое количество мидабатомэни, а также кристаллических и спиралевидных продуктов их распада. Кислото- и спиртоустойчивых бактерий не выявлено.
   Заключение: Бронхиальная астма средней степени тяжести без явлений дыхательной недостаточности.
   Рекомендовано: ...
   Так, кажется управился. Можно курить и переодеваться. Парень, наверное, уже ждет. "Да, Мирра, что?.. Ты вообще, откуда сегодня здесь?.. Ах да, день рождения Тагуду!.. Нет, не смогу... Сегодня занят... Да... Да, с прекрасным отроком встречаюсь..."
   Вон он, на лавочке сидит, мастера Харрунги дожидается. Пухлый, рыхлый, пегий и нескладный. В рубашке, жилетке и куртке, несмотря на жару. Хорошо хоть, расстегнуто это все. Напоминает кукушонка, неуклюже ворочающегося в ворохе своих одежек, будто в гнезде. Откуда он того гляди выпадет. А в руках -- холщовый мешочек с мардийской вышивкой. Должно быть, обещанные книжки принес. Те самые, которые он переводит. Любовные повести для женщин. Мастеру Харрунге в подарок для супруги и коллег.
   Вот сейчас скажу ему, что все в порядке, так мальчишка мне еще, пожалуй, на шею кинется. Или в обморок упадет. На радостях. Мало мне ехидных намеков по поводу моего предполагаемого страмства. Нет, на больничном дворе мы разговаривать не будем. И вообще, улица -- место неподходящее. В пивную, что ли его сводить? Есть тут один уютный подвальчик. Пусть посмотрит, авось, в будущей семейной жизни сгодится.
   "Садись, Гамми. Будешь чего-нибудь?"... "Пиво? Серьезно? Хорошо"... "Давай сразу по две?"... "Вот твоя выписка со всеми выводами"... "Как видишь, ничего ужасного. Только астма. Но про нее ты и так знаешь"... "Вообще-то, меня тут благодарить не за что"... "То, что у тебя чахотки нет -- не моя заслуга"... "Ну, может, и не твоя. Но это не важно"... "Да. И к браку никаких препятствий"... "Так откуда ж я знаю? Будут, наверное. Если захотите"... "Нет, те препараты на это не влияют"...
   "Да, твое здоровье"... "Спасибо"... "Что? Думаю, девушке лучше сказать"... "Потому что если тебе вдруг станет плохо, ей же надо знать, чем тебе помочь. Какое лекарство дать"... "Астма -- такая вещь, в которой родственники больного должны хоть немного разбираться"... "Тоже лекарь?"... "Значит, повезло тебе с тещей"... "Или -- не повезло, докторши, они знаешь, какие?"... "Со мною работает? Даже так? И кто, если не секрет?"...
   Ох ты, умблы глазастые! Мастерше Магго -- да такого зятя? Нет, Гамми, это не тебе, это, наверное, -- ей все же не повезло. Ты ей внука хочешь подарить? А с тобою кто нянькаться будет? Тоже она, и дочка ее, Минору.
   "Как познакомиться?"... "Да просто прийти и представиться"... "Можно с Минору вдвоем"... "А можно и самому"... "Что любит?"... "Не знаю, цветы, может быть"... Ну и положение -- не приведи Семеро. Мастер Харрунга тайно наставляет будущего алилиного зятя. Как войти к ней в доверие. Да Магго мне за это потом, если узнает...
   "Еще пива?"... "Нет, я, пожалуй, водочки"... "А здесь прохладно"... "Так как -- вздрогнем?"... "Ну что все женщины любят?"... "Сладости. И книжки"... "Про любовь. Тебе ли не знать"... "Ах да, вот эти? Спасибо"... "Ну-ка... "Утоли сомненья и тревоги"? Хм-м"... "Нет, знаешь, Магго лучше конфеты"... "Да нет, почему? Нормально"... "Просто она -- женщина занятая"...
   Хотя -- как же не знаю? Ирисы она любит. Как и я. Мне Кайнелли, помнится, рассказывала. Вот ведь, словно в масло глядела.
   "Еще по одной?"... "Ух!"... "Скажи, Гамми, а дядя твой знает, что ты здесь?"... "Что говорил? Что жизнь не состоит из одних лишь роз? И надо быть ближе к народу?"... "Это ты о чем?"... "Тьфу, да не "здесь -- в пивной", а "здесь -- в лечебнице" был"... "Значит, нет?"... "Ладно, понеслась"...
   "Да успокойся ты с Магго"... "Мировая тетка. Все у тебя получится"... "И вообще. Знаешь, что я тебе скажу?"... "Что?"... "Нет. Нет, не как доктор, а -- так"... "Не женись, Гамми!"... "Совсем!"... "Только хуже"...
   А ночью мне приснился сон. Безобразный и отвратительный. Будто я снова напился и проснулся уже у сотника Нариканды. А Гамми уверял, что не мог меня бросить. И Чабир еще добавил, дескать, я же просил давеча -- сразу в участок. Да уж! А прежде господин Нариканда мне никогда не снился. Особенно, при оружии и в лиловых подштанниках...
  
  
  
   Часть третья
   Кажется, я сегодня первый раз опоздаю на работу. Не первый раз в жизни, а впервые -- здесь, в Ларбаре. Это все из-за каникул. Так-то я обычно по дороге Ялли в школу завожу. Потому и прихожу раньше, а не по служебному рвению, если кто-то подумал. А вчера мы засиделись заполночь -- играли в шашки арандийские. Любимая семейная забава у моих. Ну, Ялли понятно -- ребенок, но Тамми-то -- не хуже маленькой. Обо всем позабыла -- и что час поздний, и что сыну ложиться пора, и что мне сегодня на сутки. Он теперь до обеда не встанет, да и Ратамми, я думаю, часок-другой выкроит. А я вот проспал.
   Нет, я не жалуюсь, хорошо посидели. Да и преступление мое не столь велико, переживут. Но поторопиться все-таки надо. Пожалуй, университетским двором и пойду. Там за Механикой -- сначала проход к Естественному корпусу, а потом забор. Который если перелезть -- сразу попадешь в переулок, что к нашей лечебнице ведет. А может, и лезть никуда не придется. На то и забор -- чтобы дыры в нем были. Дыры, а также воззвания. Например, за права трудящихся мэйан против южанского засилья. Или призывы к согражданам посетить семибожные состязания по кулачной борьбе.
   До чего же люди странно устроены. Вот казалось бы, спешит мастер Харрунга на службу, торопится. Некогда ему по сторонам глазеть. Да и незачем. Разве он на учебные корпуса раньше не насмотрелся? И хорошеньких девчонок-школярок в университетском дворе нынче тоже не сыщешь. Все по домам сидят. Каникулы у них.
   А зацепился все-таки взглядом за объявление. Их на тумбе с десяток, а он одно выделил, да еще и не самое приметное. На котором написано, что пятого числа месяца Старца 1118 года в лекционном зале Естественного корпуса состоится защита исследования Вайнаби Лэри, представленного на соискание третьего ученого разряда. Мастерши Лэри.
   Было дело, на третьем курсе она у школяров дополнительные занятия по химии вела. И очень мне тогда нравилась. А потом много всего случилось, и я ее как-то из виду потерял. А она, значит, в Университете преподавать осталась. Разряд ученый защищать собирается.
   Что же, рад за тебя, мастерша. А кто знает, наберись Харрунга храбрости тогда подойти, может, и иначе бы все сложилось. Хотя нет. Лэри -- девушка серьезная, все эти глупости да шалости не для нее.
   Так, ну и что у нас сегодня? Полная палата. Череп, парнишка с прободной, ампутант-заводчанин после аварии, холецистит и ранение кишки. Уверяет, что неизвестные, на самом деле, готов поспорить, поединок. У нас на днях такой же лежал, полсотник один из Королевской конницы, совершенный безумец. О, а это кого везут? Дядька лет за пятьдесят, исхудавший до невозможности, весь землистый.
   "Здравствуйте, мастер Арнери. Что здесь?"... "Да, тетрадь"... "Пищевод?"... "Предположительно?"... "А, с контрастом. Тогда -- да"... "Понятно"... "Пролить. Подготовить. Ясно"... "Что планируете?"... "Гастростома. Ну да, что же еще"... "И когда?"... "Дней пять? Что ж, попробуем"...
   Работал мужик начальником почтового отдела. Очень любил чаи да кофеи гонять. Потому особенно и не встревожился, когда заметил, что кроме них ничего ему и не хочется. Точнее, может, и хочется мяса иногда, но как-то глотается плохо. А жидкость -- вроде хорошо. Так бы и шло дальше, пока родственники не забеспокоились. Что-то уж похудел отец сильно. Сначала советовали, потом и настаивать начали -- сходи к доктору. Когда ноги таскать совсем перестал -- пошел. А на лучевой бочке -- опухоль пищевода. Вот тебе и сходил.
   "Мастер Капагури, Вам придется пока полежать у нас"... "Да, я понимаю, в отделении веселей"... "Что будем делать? Готовить Вас будем. К операции"... "Ну, сами же видите, как Вы ослабли"... "Да, некоторые вещи покажутся неприятными"... "Надо потерпеть"... "Вот, иголку Вам сейчас поставим. Будем лекарство в вену лить"... "Несколько дней"... "А это вместо еды. Вы же все равно не кушали"... "Это уже хирург решит"... "Он потом с Вами побеседует"... "А сейчас расскажите, чем Вы в жизни своей болели"... "Да, серьезным. Операции были какие-нибудь?"...
   Что-то я сегодня еще сделать собирался? Ах да, надо к гильдейскому старосте зайти. Обещали для Ялли приглашение дать в Двоебожный храм. На детский праздник. Пусть сходит, все равно без дела болтается. Жаль, хотел я его к своим на Озеро отправить, да отвезти некому. Я тут еще и года не проработал, отпуск мне не светит. Тамми, пожалуй, могла бы в мастерской своей заказов на месяц не брать, но заупрямилась что-то. Говорит, самая горячая пора у них сейчас. Всем обновки подавай. Только успевай шить. А скорее всего, просто ехать не хочет.
   Даже смешно вспоминать, какой она трусихой оказалась. В деревне шагу без меня ступить не могла. К лошади подойти боялась -- вдруг лягнет или укусит. Гуси -- шипят и шеи вытягивают, петух -- клюется, собака -- бросается, корова -- бодается. А уж свинья -- вообще самый страшный зверь, потому что ребенка может съесть. Это жена в какой-то книжке прочла.
   Про родителей да братьев Ратамми мне ничего не говорила. Но я-то видел -- их она больше всего опасается. Зря, конечно, у отца только вид суровый, а так он -- ничего. И Дарри с Кочи не злые. Вовсе мы не дрались, просто забавлялись по старой памяти. А то, что Кочи в меня кадушкой запустил -- так он не всерьез. Я ведь ему тоже вожжами по заднице съездил. Это братец проверял, не потерял ли я сноровки, не забыл ли в городе детские шалости.
   Было у хуторянина три сына. Двое -- умные, а третий -- дурак. Отчего дурак? А оттого, что третьим родился. Три взрослых мужика на хуторе -- это перебор. Одному хозяйство достанется, свинарник и все такое прочее. Второй на механика отучился -- с махинами управляется. Дом новый рядом поставил, поменьше отцовского, но тоже не маленький.
   Ну а младшему -- куда? Получается, в город. Вот они его теперь все и жалеют. Что ж, в городе-то? Теснота. Пыль. Ни хозяйства своего, ни даже погреба. А на деле выходит, что каждый из нас собственною жизнью доволен. Чего меня жалеть-то? Мне как раз больше всего и повезло.
   Только братьям этого не объяснишь. Они себя все виноватыми передо мной считают. Потому, когда я приезжаю, так себя и ведут. Так, будто бы все, как прежде. И делами нагружают, чтобы я себя там чужим не чувствовал. И Ратамми -- тоже, а она не понимает, сердится.
   В прошлый наш приезд мама только немножко вредничала. Увидела Ялли, начала охать да ахать, какой, мол, бледненький и худой. Будто бы оттого, что в городе живет. А на самом деле всем было ясно, что это, якобы, из-за Тамми. Вроде как она и сама нездоровой выглядит, нашим местным не чета. Чуть я, было, не поругался тогда.
   "Телли, ты о чем там мечтаешь? О правах трудящейся женщины?"... "А-а, ну дело, конечно, важное"... "А я мечтаю узнать, какие анализы у новенького"... "Да, общий, биохимия. Особенно, соли и белок"... "Обязательно"... "Поставь"... "Нет, пока не надо"... "Кто? Родственники?"... "Хорошо. Скажи, я сейчас к ним выйду"...
   В коридоре растерянно топчутся два мужика моих лет. Неловко переступают с ноги на ногу, нервно поправляют накинутые балахоны для посетителей. С одной стороны, объясняться с ними проще. Меньше будет вздохов и слез. Зато женщины быстрее улавливают суть, важных вещей никогда не упустят. А то приходил на днях такой. Я ему говорю, что все плохо, предагональное состояние, вряд ли мы чем-то сможем помочь, готовьтесь, мол. А он мне -- что из еды передать можно?
   "Здравствуйте. Слушаю вас"... "Капагури? Вы ему кто?"... "Я? Дежурный врач. Буду им заниматься"... "Давайте присядем. Здесь у нас место для беседы с доктором"... "Итак, диагноз вам известен?"... "Значит, с хирургом вы уже говорили. Хорошо"...
   Молодец, Райачи. Уж что-что, а этого у него не отнимешь. Неприятных обязанностей на других не перекладывает. Не то что некоторые умники -- ступайте, дескать, в ОТБ, там вам доктор все и расскажет... "Да, серьезно и весьма"... "Ну, я бы сказал, среднетяжелое"... "Нет, что вы, в сознании"... "Нет, к нему, к сожалению, нельзя"... "Нет, это отделение для тяжелых больных"... "Впрочем, поговорите с главою корпуса, господином Мумлачи. Если он разрешит..."... "Почему здесь? Батюшка ваш очень ослаб сейчас. К предстоящей операции его надо подготовить"... "Да, сердечко, почки, общее состояние"... "Ну, хоть немного"... "Разумеется. Механическое препятствие"... "Из-за этого и не ел"... "Что думали?"... "Этакий изощренный способ самоубийства?"... "Семеро на помощь, конечно, нет!"...
   "Так, давайте я вам сейчас нарисую"... "Вот, смотрите. Это -- пищевод. По нему пища проходит сюда, в желудок"... "Тут выросла опухоль"... "Да, правильно, она и мешала"... "А вот здесь -- видите? -- наложат отверстие"... "Наружу"... "Через него сможет питаться"... "Увы!.."... "Да, какое-то время поживет"... "Боюсь, на этот вопрос вам никто не ответит. Разве что -- в храме"... "Нет, пока приносить ничего не надо"... "Потом? Может быть. Но это уж там будет видно"... "Да, пожалуйста. Напишите. Я передам"... "Хорошо, так и скажу"... "Не за что"... "Да, всего доброго"...
   А что, нормальные родичи. Кажется, даже набожные. Сюда станут приходить справиться об отце, а в храм -- молиться о чуде и искать утешения. Первое -- едва ли получат, второе, может быть, и обретут. От требований всего самого лучшего для батюшки воздержались. Совать денег с наказом, чтобы хорошенько присматривал, тоже не стали. Порядочные люди, с понятием. Еще бы я мог хоть чем-нибудь им помочь.
   "Телли, я изо всех сил пытаюсь в тебя не поверить"... "Чтобы очень громко не ругаться"... "Да потому что ты еще здесь, а должна быть в лаборатории"... "Марш живо!"... "Да, и захвати диастазу холецистита"... "И голубей по дороге не считай. Ты мне тут тоже нужна"... "Ничего, потом еще раз сходишь"...
   Что ж, пока все спокойно, надо утренние дневники черкануть. Между прочим, прободняк вчера лихорадил. Что он там из противомикробных получает? Гирчин? Слабовато, пожалуй... В праздники назначили... А кто?.. Камато. И где мне его сегодня ловить прикажете? Да, придется теперь с Чангадангом говорить о том, чтобы усилить. Парнишка-то за его отделением числится. А не хочется...
   "Ну, ты чего такой кислый?"... "Живот болит?"... "Ясное дело. Операция же была!"... "Ничего, сейчас обезболим"... "Только поглядим для начала"... "Болит? Шов болит или сам живот?"... "Угу... А так?"... "Дергает? Ясно"... Ни умбла пока на самом деле не ясно. Абсцесс, что ли, зреет?... "А скажи-ка, стул у тебя был?"... "Нет? И не тянет?"... "Да не бойся ты, я просто повязку снимаю"... Ага, а вот и причина... "Эть! погоди, не надо подпрыгивать"... "Да ладно тебе, ничего уже не больно"... "Нет, это не гной"... "Гематома"... "Кровь, говорю, скопилась, ничего страшного"... "Сейчас резиночку поставим"... "Ага, спирт"... "Ишь ты, унюхал!"...
   Сейф с учетным обезболиванием у нас совсем старый. Ну вот, опять замок заедает. Говорил же я Тагуду -- когда-нибудь мы без ардарина останемся на дежурстве. Потому что этот гроб открыть не сможем. Сколько ж силы-то надо приложить -- даже ключ погнулся. Ладно -- я, а Мирра ж его и вовсе не провернет.
   "Здорово, Буно"... "Чего хотел?"... ""Тово?" -- это в смысле, перевязать?"... "Баланчин череп?"... "Да понятно, что не его, а тот, который он оперировал"... "Возьми там салфетки на столике. Сам знаешь, где"... "Погоди, я сейчас помогу"... "Ну как? Нравится?"... "Да, видишь -- зрачки одинаковые. Вот и хорошо"... "Здесь подержи, я отрежу"... "Э-э, постой-постой"... "Теперь ты мне поможешь"... "Видишь эту хреновину?"... "Я и сам знаю, что ключ"... "На -- распрямляй!"... "Что, уже?"... "Вот так запросто?"... "Ну, ты даешь!"...
   Чудной парень. Отчего его вдруг в лекаря понесло -- ума не приложу. С такою-то богатырской силушкой мог бы распрекрасно трудиться где-нибудь в балагане. Гири поднимать, подковы гнуть. Или баржу в одиночку тягать. И разговаривать бы ни с кем не пришлось. Сам бы не мучался и людей своими "тово" не раздражал. И ведь не скажешь, что Буно -- полный дурак или слабоумный. Вон, до четвертого курса доучился, и в деле-то толков. Но как говорить начнет -- уж лучше б молчал. И как только Баланчи со своим учеником изъясняется? Жестами, не иначе.
   Надо бы еще в женскую палату зайти. Там сейчас Тагуду распоряжается, но по дежурству-то они все мне достанутся. Вот только здесь сперва закончу. А ведь сегодня еще и Мумлачи кого-то оперирует. Значит, тоже к нам переведут. Не помню, правда, кто там у них -- мужчина или женщина.
   "Сограждане, что ж вы делаете?!"... "Да-да, к вам!"... "Это отделение для тяжелых больных -- что ж вы, как к себе домой-то претесь?"... "Ну и что? Подождите, я сейчас подойду"... Сейчас, раствор поменяю, и подойду. Что-то Телли там надолго застряла...
   "Да, я вас слушаю"... "С ткацкой фабрики?"... "Ну да, есть у нас такой недужный"... "Ничего, худшее позади"... "Кисть"... "Чего?"... "Какая комиссия?"... "Сволочи, говорите, в гильдии?"... "Хм-м, ну вам виднее, конечно"... "Что-что будут утверждать?"... "Что так и было?"... "Вы что, граждане, с ума все посходили?"... "Разумеется, несчастный случай на производстве"... "Да, понятно, что инвалидность"... "Что работать сможет?"... "Ну, не знаю, где-то, наверное, и сможет"... "Да не видел я ваших махин. Откуда мне-то знать?"... "Нет, документы хирург будет заполнять"... "Передать, чтобы не соглашался и денег не брал?"... "Вот что, давайте вы эти вопросы потом и в другом месте решать будете"... "Нет, мне важнее, чтобы ваш приятель поправился для начала"... "И не надо сюда больше приходить"... "Переведем в отделение -- тогда пожалуйста"...
   Доброхоты. Или сумасшедшие. Или и то, и другое вместе. Уверяют, будто их гильдейские старшины станут утверждать, что мастер Ча не на службе пострадал, а таким и родился. И чтобы тот ни за что с подобным раскладом не соглашался. Бред какой-то, честное слово. А вообще, надо бы у Тамми расспросить, это у них начальство придурошное или сотрудники.
   Решать, виноват ли в своей травме сам мастер Ча или оборудование, слава Семерым, придется не нам. Да и показания давать предстоит гильдейскому доктору. Так что ходить сюда с этими вопросами -- совершенно лишнее. Но ведь ходят. Ходят. И с полной убежденностью, что полезное дело делают. Небось, даже обедом пожертвовали, в перерыв отбежали, чтобы за товарища словечко замолвить.
   "Бролго?"... "Что случилось?"... "Больной плохо?"... "Что значит -- плохо? Что именно?"... "Трясет? А Тагуду на наркозе"... "Что ты ей вводила?"... "Иду. С чем она у вас?"... "Почечная недостаточность?"... "Я понял, первая койка"... "Да найду я. Ты лучше здесь побудь. А то Телли в лаборатории"...
   Действительно, трясет. Но на реакцию не похоже. Липкая, холодная и, кажется, загружается. А сахара кто-нибудь додумался взять? Вот же, в тетради сказано -- медовая болезнь. После операции ест кое-как, а анванган исправно получает. Ну и загиповала бабка. Ничего, сейчас глюкозу струйно. Хорошо -- капельник стоит... "Как дела, бабуль, полегчало?"... "Голова кружится?"... "А сердечко не болит?"... "Точно?"... "Честно?"... "Покормить?"... "Сейчас обед будет"... "Кого-кого? Дымку покормить?"... "А это кто?"... "Коза, значит"... "Не боись, бабуся, внуки ее дома покормят"...
   Ну что сегодня за день такой суматошный. Этак к ночи у меня, глядишь, язык начнет заплетаться. Может, Буно по-своему и прав -- пора переходить на "тово"? Зато у господина поединщика перистальтика появилась -- ишь, на все отделение слышно. Ничего-ничего, не смущайся, дядя, нам эти звуки, словно музыка. Сейчас еще хирурги придут -- тоже умилятся.
   "Телли, вот нечаянная радость, ты все-таки явилась!"... "Ну, что тут?"... Ничего себе! ... Это хорошо, что с таким калием у него еще ритм не сбился... А белок?... Так, гемоглобин -- понятно... "Давай, Телли, я капельник уже собрал, ты теперь поставь"... "И перевязал"... "Да пока ты ходишь, два карла поесть успеют"... "Что? Тоже бы не отказался"... "Ладно, я здесь тогда сам, а ты иди чайник ставь"... "И колбасу возьми"... "У меня на полке"...
   А время-то уже -- почти полдень. Все, Тагуду вернется -- и я за билетами сбегаю. А то знаю я их -- после двух вообще никого не сыщешь. Или -- ну его, завтра можно сходить. И кстати, с кем я сегодня дежурю? Хорошо бы с Баланчи -- у него отчего-то дежурства спокойные выдаются. Я уже заметил.
   "Байда, привет"... "С чем пожаловал?"... "Сделали пузырь? Молодцы!"... "Тоже сюда хотите?"... "Ну, честное слово -- некуда. Сам же видишь. У нас одна палата на ремонте"... "Да у меня шестеро уже!"... "Ну и что, что твой Исполин оперировал?"... "Да куда я его положу? К себе на голову? Или с прободной на одну кровать?"... "Тогда забирайте кого-нибудь"... "Вчерашний холецистит, например"... "Да, нормальный"... "Да, его -- тоже профессор"... "А хоть Таррилани Ларбарский! Я ж тебе говорю -- он стабильный"... "Давайте. Решайте"... "Да докладывай ты кому хочешь!"...
   Ушел. Холецистит, конечно, надо взять. А давешний -- спустить в палату. То, что господин Мумлачи к нему руку приложил -- еще не показание к нахождению в ОТБ вторые сутки. Были бы места -- я б и не настаивал... Та-ак, а вот и сложности...
   "Мастер Чангаданг?"... "Затруднения? В отсутствии свободных коек"... "Нет, отчего же?"... "Я считаю, что состояние недужного с холецистэктомией от третьего числа позволяет перевести его в хирургическое отделение"... "Субфебрильная"... "В полном объеме"... "Незначительное количество"... "А именно? Десять"... "Нет, светлый, прозрачный"... "Кровопотеря? Во время операции?"... "Послушайте, я не провидец! В протоколе операции этого не отмечено"... "Да в том-то и дело, что -- обычный!"... "Не знаю, кто писал. Я не упражнялся в сличении почерка!"... "Если полагаете нужным -- тетрадь на столе"...
   Писал, вообще-то, Байда. Милая ситуация. Исполин вчера на операции что-то накосячил. Было кровотечение. Его, разумеется, остановили. Верный Айхади решил этого не отмечать, кровопотери не указывать. Как же -- такой урон профессорскому имени! Вот она, причина для того, чтобы подержать недужного у нас подольше. Еще бы мне об этом было известно.
   "Хорошо. Учитывая обстоятельства..."... "А кто говорит об одолжениях?"... "Может быть вообще, будем отныне заводить на больного две тетради? В одну, явную, станем заносить все, что соответствует нормам его лечения, а в другой -- отмечать то, что было на самом деле?"... "Это уж вы, пожалуйста, сами разбирайтесь"...
   "Нет. Не всё"... "Ушивание прободной язвы от первого числа"... "Причина лихорадки -- гематома в области шва"... "Выпущена"... "Порядка пяти кубиков"... "Резиновый выпускник. Спиртовая повязка"... "В остальном -- стабильное, ближе к удовлетворительному"... "Хотите забрать?"... "Буду признателен"... "Не беспокойтесь, я знаю, что не ради меня"... "Приезжать? Через четверть часа, когда я оформлю переводной"... "Да. И назначения холециститу"... "Могу я надеяться, что тут не будет тайных указаний, не занесенных в тетрадь?"... "Ну вот и замечательно"...
   Что ж, как говорится, поцапались и разошлись. Змей сейчас примется за Байду, а мне -- за кого? Новенького записать или пожевать чего-нибудь? Э-э, все равно, наверное, чай уже остыл. Так что, пусть подождет. Еще ведь перевод писать.
   "Телли, прободную отдаем в первую хирургию"... "Да, прямо сейчас"... "Что? Куда собиралась?"... "А это не может подождать?"... "Мохноног? Ковры принес?"... "Ну и что?"... "Подарок? По случаю ремонта?"... "Да, у мастерши Алилы ремонт"... "Обои? Откуда я знаю, какие у нее теперь обои? Я и прежних-то никогда не видел"... "Мой мальчик делает?"... "Какой еще, к умблам, мальчик?"... "Ах, этот! Он не мой, а -- Минору"... "Да никого я не знакомил, что за чушь!"... "Просто он у меня лечился когда-то"... "Ничего, подождут твои ковры"... "Потому что здесь дел полно"... "Никуда не пойдешь, я сказал. Все!"...
  
   * * *
   Ну все, кажется, я пропал. Сам виноват -- знал же, что "синдром залипшей пятки" до добра не доводит. Иными словами, если рабочий день закончился, и все дела сделаны -- нечего торчать на рабочем месте. Раньше надо было сматываться. Нет же, остался, заслушался лаверчиных баек. О его похождениях на суше и на море. Хотя прекрасно знал, что большая часть этих россказней -- чистое вранье.
   И вот -- попался-таки на глаза мастерше Алиле. Вот сейчас она мне "моего мальчика" и припомнит. Как-никак, в первый-то раз он сюда ко мне пришел. Прежде чем за дочкой Магго начать ухлестывать. Я, честно говоря, не ожидал, что все у них с Минору сладится. Да так хорошо, что Алила их вдвоем в Марди на каникулы отпустит.
   "Здравствуйте, мастерша. Дежурите сегодня?"... "Да вот, застрял чего-то"... "Сам не знаю, давно пора"... "Как там ваши? Пишут?"... "Устроились хорошо?"... "А, у родителей"... "Да нет, я их не видел. Кажется, Гамми в Марбунгу у дяди жил"... "И чего они там?"... "Что, правда -- оперу?"... "Нет, почему -- дурак? Не совсем. Он -- послушный мальчик. А что?"... "Да бросьте вы, Алила, Минору-то понимает, куда ей поступать нужно"... "А если уж так -- пусть в университетский балаган ходит. Там у них есть. Вы у Тагайчи расспросите"... "Ну ладно, пойду я. Удачи в ночи!"...
   Девочка у Магго в этом году школу заканчивает. Будет поступать в наш Университет, на Естественное отделение. А еще она поет хорошо. Ходит заниматься в хор при каком-то храме. Там ее Гаммичи и повстречал. Так что вообще-то я их и не знакомил вовсе. Они все сами. И теперь Алила боится, что Минору вместо Университета на оперную певицу учиться пойдет. И Гамми подговорит ей помочь. Затем и их поездка в Марди -- там таких готовят.
   На дворе лечебницы многолюдно, многоорочно и многомохноножно. Сотрудники, те, кто не дежурит, по домам уже разошлись, а посетители наоборот -- только собираются. Все равно их раньше четырех внутрь не пустят. Хотя, пока погода теплая и дождя нет, некоторые недужные из ходячих сами на улицу выползают. Тут и покурить проще, и с родственниками да друзьями общаться приятнее. И лавочки поставлены, и дорожки мощеные, и листья на деревьях золотиться начинают. Все лучше, чем на больничные стены глядеть.
   Не пойду к главным воротам. Задней калиткой ближе получается. Там, правда, вдоль забора какую-то канаву вырыли, но пока сухо -- запросто можно перебраться.
   Ого, как строительная гильдия о гражданах своих заботиться! Даже досточки постелили -- ходите, мол, на здоровье. Только я, пожалуй, лучше перепрыгну. Уж больно они тоненькими кажутся. А если кто-нибудь ночью пойдет? Или спьяну? Непременно ведь шеи посворачивают. И кстати, как же это дамочки по таким вот мосткам на каблучках чапают?
   А сейчас и узнаем. Вон, впереди меня одна как раз идет. Быстро так, уверенно, будто каждый день по этим мосткам бегает. Небось, тут же где-нибудь и работает... Тьфу ты, к умблам, сглазил!
   "Осторожнее, девушка!"... "Не ушиблись? Давайте руку"... "Вечно тут что-то копают!"... "Лэри?"... "Мастерша Лэри!"... "Не помните меня?"... "Тава. Тава Харрунга. В шестом году я к вам на курсы ходил"... "Что, правда, вспомнили?"... "Я? Работаю. Здесь в Первой"... "А мы и не могли. Я тут без малого год"... "До этого? Много где. В Марбунгу. И в Мичире еще"... "А Вы?"... "Я слышал, Вас можно поздравить? Разряд"... "Ну, на самом деле -- видел. А в итогах не сомневался"... "Нет, не хирург"... "Лучше не надо"... "Критические состояния"...
   Почему так происходит? Сто лет назад, когда я был влюблен в нее, я иногда представлял себе, как мы случайно встретимся на улице. Вечером возле учебных корпусов. И у Лэри будет какой-нибудь громоздкий и неудобный прибор в руках. И я помогу донести его до дому.
   Или дело случится зимой, в гололед -- тогда бы можно было ее проводить. Поддержать под руку. Просто потому что скользко. Но тогда мы ни разу "как бы невзначай" так и не повстречались.
   А сейчас мастерша Лэри даже обрадовалась бывшему ученику. Захотела поговорить. И пока Харрунга размышлял, в какую бы кофейню поприличнее ее зазвать, сама пригласила в гости. Тем более что и живет она тут рядышком, в Училищной слободке.
   Дома у нее оказалось уютно и чисто. А еще -- одиноко. Потому что стоило мне ступить в комнату, как сразу стало ясно -- никакого мужа тут и в помине нет. И видимо, давным-давно, лет пять, не меньше. И вещей детских тоже не видно. Вот так вот. Если Ваттава Харрунга жалеет о чем-то, в далеком прошлом не сделанном -- так вот он случай. Пожалуйста.
   И готовкой мастерша Лэри себя не утруждает. Не для кого. А самой можно и так перебиться -- хлебом да сыром. Или покупною мэйанскою кашей. А на столе, там, где у семейных людей обычно снимки мужей и детишек, -- общий портрет с учениками. Все с книжками в руках и в рабочих балахонах.
   А кто знает -- прояви в свое время школяр Харрунга побольше прыти -- может быть, его бы рожа сейчас со стола глядела. И стоял бы в комнатке запах не лаванды, что в шкафах от моли развешивают, а табака и резиновых галош. Потому что "Фухис", который больные обычно доктору дарят, пахнет именно галошами, что бы там не говорил мастер Дангман.
   "Фухиса" у Лэри, конечно же, не оказалось. Так что пили мы наливочку. И Вайнаби все смущалась, что бутылка открыта. Та, что после защиты осталась недопитой. А заедали сухарями и сыром.
   "Так о чем твоя работа, мастерша?"... "Органические соединения фосфора? Семеро на помощь, мудрено"... "И что -- они?"... "Для чего, в смысле?"... "Тараканов морить? Хорошее дело. Нужное"... "Да все почти перезабыл"... "Удивлялась, зачем лекарю химия?"... "Да нет, какая там наука! Просто интересно было"... "Нравилось"... "И как преподавала -- тоже нравилось"... "И вообще"...
   "Да, женат"... "Супруга? Шьет она"... "От мастерской"... "Нет, она из Мичира"..."Сын. Во втором классе"... "Чем занимается?"... "Да ничем особо пока"... "Начитался в газете "Иных морей" -- хочет теперь водолазом стать"... "Ну как же -- подводный мир. Приключения"...
   "Я? Нет, только лекарь"... "Преподавать? Никогда не думал. Да и зачем?"... "Научные работы по моей специальности, поди, только в Чаморре и ведутся"... "Не знаю. Как-то все не до того"... "Да наверное, здорово"... "Твои ученики?"... "Когда опыты вместе ставили?"... "Да, опасная наука -- химия"... "Включила в артель соавторов?"... "Тем более хорошо. Не зря, значит, пострадали"...
   Стало быть, это и есть счастье, Лэри? Расстаться с мужем, уйти с головой в работу? Помнить по имени каждого ученика, все их особенности и дарования? Летними бесконечными вечерами просиживать не за играми с ребенком, а над рядами формул с пятивалентным фосфором. Хотелось бы мастеру Харрунге, чтобы его рассказам о дежурствах предпочли размышления о том, как грамотно и по науке изничтожать тараканов?
   А может быть, и неправда все это. И Вайнаби ко всем своим заботам и не стремится вовсе, а таким образом спасается. От ушедшего супружника и от пустой казенной квартиры, где так же чисто, безлюдно и прибрано, как в лаборатории перед началом работы. И со мною бы она такой не была?
   А когда Лэри подносила ко рту наливку, рюмка у нее в руках задрожала. Да так сильно, что половина на скатерть выплеснулась. И мастерша начала смеяться. Нервно, громко и неестественно. А потом извинилась и сказала, что с ней в последнее время часто такое случается. Мол, с этой защитой нервы совсем пришли в негодность. И надо бы, что ли, мяты попить.
   А я вспомнил, что когда мы чокались, пальцы у нее тоже тряслись. И еще кое-что вспомнилось, точнее, увиделось. Что она худая, например, очень и дерганная. Что глаза блестят, и что они уж слишком большие, пожалуй. А волосы -- тусклые и секутся. Вряд ли так счастливые женщины выглядят. А уж здоровые -- и подавно.
   Когда мы на улице встретились, у Лэри на шее косынка была шелковая. Дома она ее сняла, а теперь и пуговицу верхнюю у ворота расстегнула. Объяснила, что жарко стало, наверное, от наливки. Впрочем, и такое с ней бывает нередко. А щитовидка-то у тебя, голубушка, увеличена, вон, как выступает. И не надо мне говорить, что у худых женщин это только кажется. Ничего мне не кажется, так и есть.
   "Вайнаби, знаешь что? Дай мне ладошку, пожалуйста"... "Ладонь свою дай, говорю"... "Надо"... "Да не бойся ты, пристаю я, как правило, иначе"... Ага, горячая и влажная. А ты говоришь -- нервы. Была бы холодной, я б, глядишь, поверил...
   "А руки отчего красные?"... "Ну, может, конечно, и от химии"... А пульс?... "Так"... "Погоди, не сбивай"... Почти сотня... "Ты чего -- боишься меня? Или волнуешься?"... "И правильно, чего меня бояться?"... "А вот скажи -- я правильно понимаю, что в последнее время ты стала быстрее утомляться?"... "Да, перенапряглась тоже"... "И сердцебиения иногда ощущаются -- бывает такое?"... "Не обязательно, когда волнуешься?"... "Ясненько"...
   "А как со сном?"... "Бессонница, говоришь?"... "Да понятно, что много работаешь"... "И устаешь часто, да?"... "Предупреждаю, я сейчас совсем непотребные вещи творить начну"... "Какие? А платье расстегни, пожалуйста"... "Потому что если это я сделаю -- будет и вовсе неприлично"... "Да нет, полностью не надо. Только еще одну пуговку на воротнике"... "Ну вот"... "А теперь глоток сделай, будь добра"... "И еще"...
   "Вайнаби, теперь серьезно. Тебе надо сходить к врачу"... "Да нет, нервы тут не при чем"... "К какому? А к тому, кто железами внутренней секреции занимается"... "Что? Щитовидная железа. У тебя с нею не все в порядке"... "В университетской клинике такой доктор есть"... "Да, если хочешь -- я могу тебя к нему отвести"... "Ну хорошо. Сама"... "Только по-честному"... "Вот ты на меня сейчас так смотришь, что мне сразу становится ясно -- никуда ты идти не собираешься"... "А я с тобою, между прочим, не шучу"...
   "Ладно, давай так. Ты считаешь меня помешанным?"... "Нет. Хорошо"... "А каким? Зловредным?"... "Нарочно так сижу и мечтаю -- как бы мне это мастерше Лэри покруче навредить?"... "Ага. Глупым или совсем в медицине не сведущим?"... "Тоже нет. Замечательно. Спасибо"... "Тогда объясни, пожалуйста, почему ты так запросто от моих слов отмахиваешься?"... "Мне что -- обязательно надо тебя пугать? Рассказывать об ужасных последствиях? Приводить случаи из практики?"... "Обычно я так поступаю, когда совсем с безграмотными бабулями говорю. Но там-то -- понятно. А в беседе с умной и образованной дамой, мне казалось, в этом не будет нужды"...
   "Да ничего хорошего. Криз, например, токсический. Крайне тяжелое состояние"... "Если этим не заниматься -- будет прогрессировать"... "Никакого приговора. Все в твоих руках"... "Да, очень занята. Но уделить время себе же -- можешь. И должна"... "А вот не верю"... "Работа сделана. Защита прошла. У детей -- каникулы. Сейчас -- самое то"... "Каждый день принимает. До четырех"... "Значит, приходи с утра"... "Терапевтический корпус. Это как войдешь -- первый будет. Прямо напротив главных ворот"... "Первый этаж. В приемном отделении. Шестнадцатая комната"... "Да, именно так"...
   А вскоре после этого я ушел. Правда, оказалось, что на улице уже стемнело, и слободка точно вымерла. А может быть, это дождь всех прохожих разогнал? Шел я домой и думал -- нравилась мне Вайнаби взаправду или -- так. И если -- да, то как бы у нас с нею все могло получиться. Был бы я при ней доктором, уважаемым человеком, а не так -- "уйди, не мешайся". Знакомства бы водили важные, с научной братией. По выходным собирали бы у себя грамотеев для умных бесед. Это все враки, будто бы ученый люд пива не пьет -- еще как пьет, я видел.
   А потом я представил себя сидящим среди толпы заумных теток. Как каждая из них жует хлеб с сыром и рассуждает о каком-нибудь катализе и кристаллических полимерах. Или -- и того хуже -- о судьбах Отечества. А еще, небось, каждый месяц в Оперу ходить заставят или на заседания научных кружков. Не потому что интересно, а чтобы от жизни не отстать. Нет уж, ну его!
   А на Безбашенной -- опять шумят. Крепкие ребята с расписными полотнищами. На тряпках красивыми буквами наставления накарябаны. "Трудящийся! Не дай себя одурманить!". А на другом -- так даже с картинкой: толпа худых рабочих стоит и молится, а рядом их упитанное начальство пироги кушает. И подпись: "Ваш обет -- наш обед". Это Мэйанский Союз Трудящихся все никак не угомонится. Своих противников -- Семибожное Рабочее Братство -- побольнее поддеть пытается.
   Когда-нибудь они от картинок да обидных подписей к делу перейдут. Вон, какие все парни дюжие да могучие, что у одних, что у других. Вряд ли они так при написании воззваний натренировались. Ясно, что однажды стравят их стенка на стенку. Зато государству с того -- сплошное удобство. Не с Короной ведь эти союзы борются, а друг с дружкой. Расходу меньше!
   "Да, Ратамми, пришел"... "Знаком...ого по дороге встретил, вот и задержался"... "Ничего, холодную съем"... "А ты все шьешь? Отдохнула бы, а?"... "Знаешь, какой у нас случай на работе был? Мужик один..."... "Сбиваю? Ну ладно, ладно. Молчу"... "А ребенок уроки сделал?"... "Ах да, каникулы же!"...
   Тогда в Мичире я мог бы поселиться не на той квартире. От нее просто до работы было ближе добираться. Соседка могла бы попросить и другого доктора попользовать отца Ратамми. Или я бы ограничился лишь делами Целительницы и не путался б с молоденькими девицами.
   Таммины подружки говорили потом, что ей повезло. Иной бы, мол, отвертелся и от свадьбы, и от ребенка. И вообще, я там еще с одной медсестрой встречался. Почти серьезно. Может, и неплохая была бы пара. Э, да что теперь.
   "Ялли, ты чего тут один сидишь? Наказан, что ли?"... "Точно -- нет?"... "Думаешь?"... "Хорошо. И о чем?"... "О лю-юдях? Это важно. И -- как?"... "В каком смысле -- что из человека получится?"... "Это смотря из какого человека"... "Что значит -- вообще?"... "А, ты об этом. Ну так -- ничего. Он уже сам из обезьяны получился"... "Тупик, говоришь"... "Не знаю. Тогда, может быть, кто-нибудь еще лучше"... "Так как же я скажу -- кто, если его еще нет?"... "Нет, боги, наверное, не получатся"... "Но ведь и обезьяны тоже не знали"...
   "Свиньи? Почему -- свиньи?"... "Ах да, про орков. Вообще-то, так неприлично говорить"... "Считается обидным"... "Еще кто-то выведется? Вряд ли"... "Условия не те. Да и люди проследят"... "Если честно, так я думаю, из страха"... "А вдруг они сильнее окажутся? И тогда люди будут как гамамбуки"... "Потому что они в отличие от нас -- твари неразумные"... "Да, разум -- это главное"...
   Растет наш мальчик. Скоро спросит у папы, как детишки заводятся. И разговорами, что, дескать, Безвидного милость -- больше не ограничишься. Правда, я в его годы уже знал. Ну, так на то она и деревня. А может быть, и он знает. Тот же сынок мастера Чи мог просветить. Или в школе -- приятели.
   Дети, Ялли, берутся совсем непонятно, от чего. Когда, например, два совершенно чужих друг другу человека какое-то время тесно меж собою общаются. Ну просто очень тесно. А после один из них вдруг сообщает другому, будто что-то не так, и вообще -- ерунда какая-то. И тот женится. А там, глядишь, и дитё появляется. И эти двое для всех прочих уже не очень-то и чужие.
   "Тамми, а скажи -- что у вас там за начальство такое гильдейское?"... "Ну вот человек травму на работе получил, а его хотят без пособия оставить"... "Так не сможет он теперь на прежнем месте трудиться"... "Я к тому, что у нас недавно такой недужный был"... "Да, к нам его приятели уже приходили, говорят -- так и случится"... "У вас правда так делают?"... "Не знаешь?"... "Да Семеро с ним, с этим мужиком. Им вообще доктор с мануфактуры заниматься будет. Ты устав ваш гильдейский хотя бы видела?"... "А где его достать-то можно?"... "Да потому что надо же знать!"...
   Ратамми считает, что по ее договору с гильдией ей никаких льгот и вовсе не полагается. Оттого что работа у нее сдельная, и шьет она, якобы, для своего собственного удовольствия. А если мастер Харрунга думает, что его жене в таком случае и вообще можно было бы не работать, то он сильно заблуждается. Потому что когда его выгонят со службы за пьянку, Тамми с ребенком хотя бы с голоду не помрут. Вот и весь разговор. Чего его заново-то затевать?
   Вообще же, стоит мне только произнести слово "дежурство", "лечебница" или "недужный", жена меня слушать сразу перестает. Я давно это заметил. Придешь с работы, начнешь рассказывать, чего там сегодня было, а тебе в ответ -- "Угу"... "Да"... "Ну и..."... "Нет"..., и по новой, в том же порядке. И иногда "да" или "нет" даже не к месту, а просто потому, что их очередь пришла. Не замечать -- это у нее такой способ не ругаться.
   Как здорово мы когда-то болтали с Миррой. Зимою и весной. В самом начале, когда вспоминали Университет, обсуждали общих знакомых или о лечебнице трепались. Она меня действительно слушала, если я о чем-то рассказывал. И с нею мне было свободно, будто мы много лет уже знаемся. Так ведь и это куда-то делось.
   Я же сам все и разрушил. В один прекрасный день мастер Харрунга счел, что он Мирру только как дружок-любовник не устраивает. Ей, якобы, чего-то большего подавай. Серьезных намерений, обязательств, постоянства, может быть. Или чего еще. Подумал так, испугался, да и сбежал. Ты на меня, дескать, мастерша Виндвелли, не рассчитывай, не хочу я этого.
   А с чего я, собственно, взял, что она когда-то рассчитывала? Ни разу Мирра меня не пригласила нарочно. Ни разу удержать не пыталась. Даже вещиц никаких не дарила, чтобы запомнил навек. Приходил -- принимала, плюшками иной раз угощала, было дело. Просил -- не отказывала. Говорил -- сопереживала. А уходил -- так и не грустила особо.
   А то, что словами ласковыми и хвалебными награждала -- так она их, поди, любому сказать могла. Хоть Таморо, хоть Чамиангу, да хоть тому же Никони. Жалко, что ли, человеку польстить, приятное сделать? А на самом деле -- не такой уж я великий Рогатых дел мастер -- просто Мирре со мною интересно бывало. И легко -- точно так, как мне с нею.
   Почему же я к ней ходить перестал? С той памятной пьянки в "Осеннем каштане" больше ни разу и не был. И на работе -- все только по делу, никогда просто так не заговариваю. Не потому ведь, что новую бабу нашел. Кайнелли -- не причина, вон к нам девчонки на сестринскую практику приходили -- так я с одной все ж таки закрутил.
   Эти молодые, к слову, такие причудницы. Чтобы не сказать, извращенки. Но умелые, и с ручонками шаловливыми. Старый проверенный способ им, видите ли, никак. Зато -- безопасно. Никто после с доктора жениться не потребует. И то хорошо.
   А может, и нехорошо. У нас-то в деревне как считалось: когда работниц на лето нанимали, грех было мужикам с ними не загулять. Иначе прогневается Рогатый -- свиньи плодиться и перестанут. Так с пятнадцати лет я этот обычай и чту. Хотя -- что уж мне теперь свиньи?..
  
   * * *
   Вчера соперировали почтаря Капагури. Нашли затронутые узлы рядом с аортой. Печень нашпигована отдаленными поражениями, как арбуз семечками. Не случайно он желтеть начал. Совсем плохи дела. Арнери, что его оперировал, вздыхает -- а был ли смысл в самой операции. Да, по правилам полагается, и все же...
   Пока мы держим Капагури в медикаментозном сне. За те дни, что он здесь, все его соседи разъехались по отделениям. Кроме черепа -- тот так и не потянул. Отек мозга. А думалось, что поправится.
   Мужественной личностью оказался наш почтовый мастер. Предстоящей операции нисколько не боялся. Ждал ее, и с большим любопытством. Хотя ему и объяснили, что все это -- временно. Отсрочка, не более. И все же надеялся человек. Сумел радоваться малому -- вот, дождется зимы, пройдется по первому снегу.
   А еще выяснилось, что служа на почте, мастер Капагури проявлял немалый интерес к современной науке. Рассказывал нам все про некий чудесный электрический прибор, который скоро изобретут. И сможет этот аппарат передавать на расстояния почти все -- и письма, и карты с чертежами, и даже музыку. Причем очень быстро и не требуя барабанной азбуки.
   Хороший он рассказчик. Врал, конечно, зато вдохновенно и увлекательно. Или не врал, а просто книжку пересказывал. Но голос у него при этом становился громче. Откуда только силы брались? Что там мы -- больные заслушивались. Впрочем, не все. Вот Чуру мастер Капагури умудрился достать. И все байками о господине Тоги, "славном воеводе" времен Чаморрской войны.
   Это, надо понимать, у почтаря было второй любимой книжицей. Повести о том, как воевода Тоги являл свое геройство и находчивость на фронтах. Причем иногда в нескольких местах одновременно. Чура поначалу молчал и хмурился. Потом пробурчал что-то про великого избавителя орков. Освобождавшего тех от пожиток, жилья и жизни. Капагури обижаться не стал. Вновь завел про чудной прибор. И Чахбар успокоился, вернулся к тетради.
   Утром перед операцией наш недужный был особенно разговорчив. На этот раз решил побаловать нас историей о зодчем, в которого вселился дух Устроителя Байчи. И об обнаруженных документах, где согласно науке Устроения, надлежит строить лучшие дома в городе Ларбаре.
   Когда его уже на каталку переложили, Капагури, наконец, прервался. Махнул рукой -- авось, еще продолжу. Каталка уехала, а Нелли обмолвилась, что этот и с того света явится -- дорассказать, если не успел. И тогда Чура рассердился. Негромко, но со злостью произнес: "Чтоб я больше этого не слышал!". Я так и не понял, к кому он обратился -- к Дакарри с требованием, или к богам -- с просьбой. Но все равно было неприятно. То ли оттого, что Чахбар, такой спокойный и сдержанный, вдруг вспылил, то ли потому, что он на Кайнелли наехал.
   Тогда я и припомнил шутку про кладбищенского сторожа, что от соседа Чи слыхал. Нелли рассмеялась. Чура тоже улыбнулся. И оба замахали на меня -- ну, мол, еще накличешь. А я подумал -- может, мастера Капагури дома никто не слушал, так он хоть здесь, бедняга, выговориться решил. Напоследок-то можно?
   Теперь почтарь раньше завтрашнего дня не заговорит. Пусть спит, мы постараемся... Ох, твою налево! Если так будем стараться -- он вообще не заговорит!.. "Мирра!"... Ёрш тебе в парашу!.. Хорошо -- заметил. И капельник закрыл... "Ты чего делаешь?"... "Чего капаешь, говорю?"... "Ах, калий, да?"... "Хочешь, чтоб дядька остановился?"... "Так какого умбла ты систему на полную пускаешь?"... "Вспомнила, слава Семерым!"... "Медленно-медленно"... "Нет уж! Давай теперь вместе посчитаем"...
   Опять девка замечталась. Подсоединила систему и пошла -- будто так и надо. И ведь знает же, что калий быстро нельзя. И вообще, собственно, где Дакарри? Капельницы ставить -- ее обязанность. Ну конечно, делает вид, что очень занята. И при этом улыбку прячет. Потому что все видела и слышала. И очень довольна, стерва. Только жаль, дескать, что другие не видали, как "мой доктор" наконец-то "нашей дуре" по рукам дал. А Мирра-то ей по доброте душевной помочь взялась. Уж лучше б вовсе не бралась, дура!
   "Кайнелли, заканчивай, пожалуйста, с катетером"... "Собрала? Молодец!"... "Нет, пусть нянька отнесет"... "А ты больному из травмы капельницу наладь"... "Да, как обычно"... "Что?"... "Не можешь попасть?"... "Ах, вен нет?"... "А на кисти?"... "Ну, если уж ты не попадаешь, так чего мне пробовать?"... "Ладно, готовь набор для венесекции"... "Нет, не надо мастершу Виндвелли. Я уже освободился"...
   Тагуду, между прочим, опять в операционной. Не любит он это дело -- в отделении торчать да в грязи ковыряться. А стало быть, женская палата осталась на Мирру. Ох, стоит туда зайти, поглядеть -- как и что. Одна радость -- тут хоть больных немного, всего трое. Тетка со спаечным непроходом, цирроз и бабка-сердечница после удара... Подозрительно синяя что-то бабка.
   "Мирра"... "Мирра!"... "Бролго, а где мастерша Виндвелли?"... "А, чай пьет... Ну ладно, дай мне тогда тетрадь больной с третьей койки"... "Не нравится"... "И давление ей смеряй, будь добра"... "А что ты ей уже делала?"... "Угу, что доктор назначил"... "Значит, чай, говоришь?"...
   И после этого я с Миррой поругался. Даже накричал на нее. За то, что с антиаритмиками задержалась. И за то, что в чужой палате помогать сунулась, а своей не занимается. И за то, что чаи распивает не вовремя. И за то, что она... Ну, в общем, сама виновата. А Мирра слушала-слушала, а потом возьми да и скажи: "Чем воздух сотрясать, ты в следующий раз лучше стукни". И пошла работать.
   "Стукни". Вот, что она имела в виду -- "ударь" или "доложи"? В смысле, куда следует доложи, ты ж из Охранки. Наверное, тоже обиделась на меня. И за поучения, и, может быть за то, что после той пьянки я у нее так и не появлялся, и за все прочее. Вроде бы не ссорились, не ругались, не досаждала она мне ничем. И вообще -- чего я, собственно? Вот возьму как-нибудь и завалюсь к ней опять. После Преполовенья, например. Если скажет, что обижена, -- извинюсь, а нет -- так и ладно. Или сразу извинюсь. Не надо мне все же орать-то было.
   Снова из операционной кого-то катят. Вслед за каталкой Буно косолапит. Мастер Баланчи, стало быть, оперировал. Теперь он сначала курить будет, а потом только протокол запишет. Значит, тетрадь принесут не раньше, чем через полчаса.
   А мужик-то громадный. Я его ни в одиночку, ни с сестрой не переложу. "Буно, слышь, нам самим не управится"... "Помогай, давай"... "Да куда ж ты один-то?"... "Ну, силен, брат!"... "Тут, кстати, что?"... "Чего "тово"?"...
   -- А Вы о чем спрашиваете?
   -- Я говорю, что тут за операция была?
   -- Так перитонит аппендикулярный. Трехдневный.
   -- Ясно. Тетрадь потом занести не забудьте... Да погоди, успеешь. Пошли, что ли, пыхнем?
   Буно Валикко родом из Черных Раков, по-деревенски расчетливый. Так что на халяву покурить никогда не откажется. Хотя -- мне не жалко. Сам когда-то школяром был... "Бери, бери, не стесняйся"... Впрочем, нет, таким, как Буно, я, пожалуй, не был. Только бы меня и видели в лечебнице во время каникул. А этот вот -- ходит. Почитай, каждый день. Как и чангадангова ученица Ягукко. До чего же школяры пошли любознательные! За наставниками прям хвостами бегают.
   Кстати, вот и наставник. Мастер Баланчи нас из коридора видеть не может. Ничего, если что -- Нелли скажет, где нас искать... Ох, бабы, ко всем подлизаться норовят. Знает же, что Талгано приятно о "своем мальчике" что-нибудь хорошее услышать. Вон, пожалуйста -- уже хвастает: Буно, мол, чудо сотворил... И то сказать: такая силушка -- разве не чудо?
   Чего это Баланчи за сердце хватается?.. А, нет, это у него часы в нагрудном кармане. Что же он -- ученичку время по минутам расписал?.. "Здесь мы, мастер Баланчи. Дымим"... "Что -- победили отросток?"... А часы-то у Талгано не простые. Прячь -- не прячь, я-то вижу, что в них счетчик Саунги вделан. Аккуратненький такой, не сразу догадаешься... "Мы? Да ничего. Курим вот. Присоединяйтесь!"... "Ну, дело хозяйское"... "Ладно, Буно, иди, коли тебя мастер зовет"...
   Наверное, мне все же показалось. С чего бы это Баланчи на меня косо смотреть? Он что -- решил, что я Буно к себе сманивать взялся? Вот еще, не было заботы. Экий он, однако, ревнивец!.. А вообще -- зачем мне ждать, когда праздники кончатся? Завтра же к Мирре и пойду. Она после дежурства дома должна быть...
  
   * * *
   Был я на выходных в Похвальном. Пришел, поднялся по лестнице, сделал рожу поувереннее и постучал. Мирра отворила не сразу, может быть, занята была. Или спала. Открыла, поглядела на меня и спросила: "Ну, что?". "Вот" -- ответил я не хуже Буно и вошел. И мы начали объяснятся.
   Мирра говорила, что это, дескать, перебор. То, что я со всеми стараюсь быть хорошим и в доску своим. Пить вместе с Курриби, вести задушевные речи с Магго, ругать мастершу Виндвелли. Потому что здесь, в Первой, так полагается. И даже хочу быть лучше всех -- ибо не просто ее отчитываю, но еще и перевоспитывать пытаюсь. Все это -- слишком, меня и без того, мол, все тут полюбили.
   -- Так уж и все? -- спросил я.
   -- Да кажется, все, кто могли. Кроме тех, которые не умеют. Вроде Амби. Или дворян наших -- Арнери с Городди. Кому никто не нужен. Или кто с виду мил, а близко не подпустит. Как Чилл и Таюрре... А остальные -- все. Магго, Баланчи, Талдин. Исполин -- так просто тобой не нахвалится. И даже Змий высказался однажды, что на операциях тебя предпочитает... Кайран вот тоже проникся. А по части молодежи -- так с ними можно и лучше поладить, но только порознь. А то Дани, Таморо и Чабир друг перед дружкой стесняются.
   Я тогда подумал еще, спросить ли про Никони. Который, не иначе как от большой любви, меня на свинье верхом как-то рисовал. На здоровенном таком хряке, с подписью: "Мы сдюжим".
   Спрашивать я не стал. А то услышал бы еще в ответ, что это все от ревности. А коли так -- значит, и ревновать он право имеет. Или бы -- того хуже -- принялась бы Мирра его защищать. Нет уж, на хрен.
   Хитрая ты, Мирра -- про всех вспомнила. И про Магго, и про Исполина, и про Камато. И даже про Чангаданга. А сама -- что же? Так же, как остальные? Или -- не так? Или совсем не так?
   -- Значит, говоришь, все?
   -- Я-то? Я тоже тебя люблю. Очень-очень. А ты как думал!
   И ведь правду сказала. А главное -- совсем даже не страшно. Любить, мол, люблю, но всяких жертв там или глупостей -- этого не надо. И терзаться мастеру Харрунге не стоит. Пусть живет, как живется, с семьей. Работает, выпивает иногда, в гости заходит -- вот как сейчас.
   Что это, кстати, за тень в палате маячит? С четверть часа уже, поди. Опять Буно. Баланчи куда-то по административной части умотал, а ученичок его без дела остался. Вот по лечебнице и слоняется.
   "Буно! Эй, Буно! Не стой порожним"... "Делом, говорю, займись"... "Ну, ты у нас хирург -- вот и давай"... "Мужику у окна дренаж дерни. А на второй койке -- новенький. Мы в вену попасть не можем -- венесекция нужна"... "Набор на стерильном столике"...
   Выгодное отличие школяров от сотрудников. То, что сестра или доктор воспримут как тягостную обязанность, детишки выполняют с радостью и охотой. А как же -- серьезное дело поручили! Так что работай, Буно. Нам -- в помощь, тебе -- в удовольствие. И Баланчи пусть не сердится. Сам -- свалил, а парень скучает.
   "Ну, в чем заминка?"... Да, братец, разрез у тебя, и впрямь -- "тово"... "В следующий раз бери на полпальца латеральнее, ладно?"... "Ничего, отведи в сторону"... "Вот. И действуй"... "Что опять не так?"... "Чего? Никогда не делал?"... "Ясненько. Ну и что? А сегодня сделаешь"... "Надо ж когда-то начинать"... "Вену найти не можешь?"... "Вот она, маленькая и тоненькая"... "Подведи под нее лигатуры"... "Молодец. И продолжай"...
   Возможно, Мирра сказала бы, что я завоевываю еще одно сердце. Пытаюсь снискать любовь Буно из Черных Раков. Знать бы еще, что с этой любовью делать. В наставники я не хочу, к чему мне такая морока? Так что я парня не прикармливаю и не сманиваю. Просто использую иногда ко взаимной выгоде.
   Мастер Капагури оживился. Он в последнее время что-то сник. Меньше стал разговаривать. Не такими уж и занимательными оказались эти "новые ощущения". Когда у тебя из живота трубка торчит, а сиделка в нее бульон на обед заливает. Поначалу почтарь долго к этому приглядывался. Потом изрек: "Надо же, как просто!". И добавил, подумав: "Хорошо у вас тут". Хорошо-нехорошо, а завтра мы его в палату переведем. Вполне себе окреп дядька. Насколько это возможно, конечно, с таким недугом.
   "Ну что, мастер, завтра прощаться будем?"... "В отделение поедете. А там и до выписки недалеко"... "Что? О чем думаете?"
   -- Да какой фигней я, извините, всю жизнь прозанимался!
   А на физиономии при этом -- ни капли сожаления. Даже наоборот -- удовольствие.
   -- Вот, говорят, людям всего Столпа Земного для жизни мало, а на самом-то деле... Ну, вот я, например. Только и делал, что письма по нужным адресам раскладывал. Те, которые пришли, -- чтоб отдать, другие -- чтобы отправить. Ведь малость, если подумать.
   -- Да как же малость? Иные, может, всю жизнь те письма ждут! -- это Телли не утерпела. Жених у нее где-то в Чалбери работает. Пишет, наверное, редко.
   -- Да тысяча народа по Почтовому двору бегает. Мешается, путает все на свете. Сортировкой, якобы, занимается. Прямой и обратной. А письма... Они если и доходят, то уж помимо нас. Случайно, можно сказать. А все равно работаешь -- счастье...
   Капагури еще немножко помолчит. То ли задумался, то ли устал. Потом продолжит:
   -- А уж страсти какие! Вот за те же ящики. Гильдия посыльных-то как возмутилась, когда их развесили! Так то -- гильдия, а почта -- служба Коронная. Несколько лет воевали. Сошлись, наконец... А ведь кто-то еще и по городу переписывается. Проще письмо написать, чем в гости зайти. Да-а...
   За то время, что он у нас, почтарь перестал бриться. Зарос уже даже не щетиной, а бородой. И седых волос в ней куда больше, чем на голове. Посмотришь -- так лет семьдесят можно дать.
   -- А иной ругаться придет -- чего это мои письма не доходят? Он уж и с уведомлением посылал, а все -- нет. А как они дойдут, когда он туда чертежи вкладывает без гильдейской печати? Личным порядком нельзя -- у нас ведь тоже предписание. Оно конечно, если б там чего было -- его бы уж вызвали, куда надо. Но все равно -- самодеятельность какая-то механическая. Нечего... Вот пришел один такой. Вроде, не безумный, должон понимать. Объяснять начал: это, мол, мой батюшка для вас же старался. Про телеграф-то про тот. Для облегчения почтового дела. А вы тут держитесь за то, что умеете, ничего нового знать не хотите! И парень-то -- не дурак. Ругается он со мной, и вижу, что понимает -- теперь-то уж точно не дойдут, только хуже сделал. Но не сдается, продолжает. Потому что накипело...
   Что ж ты, дядя, так разволновался? Нельзя тебе. А с другой стороны -- чего нельзя-то? Тебе теперь все можно, если оно тебя хоть на час счастливым сделает. Но ты, мастер, все равно лежи, не вскакивай. А не то капельник выскочит. Работа у меня такая -- следить, чтоб тебе хуже не стало. А про "лучше" уж тут говорить не приходится.
   -- Ну я и спрашиваю: в чем тут суть-то? Как она, махина эта, работает? Тот мне объясняет -- ничего не понятно. Я так и говорю: а яснее нельзя? А он мне, вместо того чтобы пуще злиться -- где, мол, вам, служакам необразованным, чего разобрать в таком тонком вопросе, -- сознается, что и сам ничего не понял. Батюшка его там чего-то наизобретал, да и помер, а бумаги остались. И он их в дело пристроить хочет, чтоб не пропали. И что на меня нашло -- сам не знаю, но я сказал: давайте для начала сами разберемся, вместе, то есть. А то -- кто его знает -- может, оттуда, куда вы это шлете, вам не отвечают не по вредности, а по неясности. Соврал я ему. Не стал говорить, что письма и вовсе никуда из Ларбара не ушли. А парню-то мое вранье кстати пришлось. Ухватился он за эту мысль, говорит -- давайте.
   И вновь на лице улыбочка у мастера Капагури. Я, признаться, сперва подумал, что он каяться перед нами решил, про тот случай вспоминая. Так нет -- вполне себе доволен. Ну и хорошо, продолжай тогда.
   -- И принялся я на старости лет математику да высокую механику изучать. Чтобы в махине той разобраться. И парень оказался толковый. Даже мне, при моем невежестве, за несколько лет сумел всю эту премудрость растолковать... И знаете, куда мы это пристроили? Не в какие-нибудь политехнические конторы или ученые общества. А в Дом Печати! Там сыскались горячие ревнители этих дел. Денег не обещали, но заверили, что будут продвигать. И статейку даже в "Доброхоте" дали. И про мастера Тоги, и про его штуковину... Ну ладно, я вас, небось, отвлекаю...
   Это он увидел, как меня Телли зовет, чтобы обезболивающее списать. Пока я сейф открывал да в тетрадке писал, почтарь молчал. А как освободился -- снова заговорил:
   -- Вы вот думаете, поди, чего я все про воеводу Тоги рассказывал? Так он моего парня пращуром оказался. Мы и это с ним изучили, пока в его отцовых делах копались. А как же -- предков-то надо знать! Я ведь что понял -- отец его с ним про это вообще не толковал. Только о махине. Так мы уж сами. Сплошные семейные тайны... И главная из них -- их здешний дом городской. Тем самым зодчим построенный, что Устроением стихий увлекался. Я про него тоже говорил, может, помните? Вот вы представьте: мне за пятьдесят и Тоги около сорока, а мы с ним, как мальчишки, по старым постройкам лазали. Все изучали, что еще от тех Двенадцати Домов осталось и уцелело. Они ж не просто так -- городское Равновесие хранить должны. Мы с ним даже на карте Ларбара эти домовые чертежи раскладывали да примеряли -- как оно работать могло. Я за всю почтовую службу так хорошо город не выучил, как тогда. Вот и вышло, что насчет Ларбара не скажу, а меня те здания приводили к полнейшему удовлетворению стихий. Одно слово -- наука... И ведь Тоги мне не родня, не выпивали мы вместе. И чего другого не подумайте. Интерес!
   -- А он вообще знает, что вы здесь? -- Телли возвращается с лекарством. -- А то напишите, а я и отнесу.
   Я, между прочим, тоже не замечал, чтоб к почтарю кто-нибудь еще, кроме родственников, приходил. Если уж там такая дружба была -- мог бы мастер Тоги и обеспокоиться.
   -- Да он уехал из Ларбара. Уже год почти как. Время-то идет, а у него тут служба больно скучная была. Нашел местечко повеселее. И дом оставил, и чертежи. Да-а... Зато деньжат на обустройство выручил. На новом месте-то надо... Я ж ему, перед тем как сюда идти, написал. Но вот дойдет ли письмо -- не знаю. Почта -- дело такое, ненадежное...
   Время за болтовней совсем незаметно летит, а мне еще дневники вечерние писать. И кто там сегодня главным по корпусу? Надо бы разузнать, не намечают ли они чего. Хотя -- как тут узнаешь? Только что все тихо, а потом глядишь -- привезут кого. Впрочем, если на данный миг никого нет -- лучше воспользоваться случаем и перекусить. А то мало ли. И Тварин с ними, с дневниками, потом напишу.
   А мастер Капагури, оказывается, тот еще гусь. Мог бы сердце свое и собственными детьми занять. Так нет, ему заботы господина Тоги подавай, а на родню можно и рукой махнуть. Выросли, мол. Тоже вот, чудно. Вроде, любить мы своих любим, без этого -- как же? А дела их нам, получается, совсем без интересу. Живы, здоровы -- и ладно. Ведь если подумать -- я ж ни одного яллиного приятеля школьного не знаю. Или, например, учителя, что больше всех нравится. Или предмета, скажем, любимого...
   Мы на выходных ходили с Ялли в Двоебожный храм. Там зверушек ученых показывали, представления всякие. Я думал, ему понравится. А он меня вдруг спрашивает: "Пап, а зверям -- им самим выступать хочется?". Я говорю: "Некоторым, наверное, хочется". А он и отвечает, что сам бы, пожалуй, не захотел ради конфет всю жизнь кривляться.
   Та-ак, ну вот и поужинал! Хирурги объявились... "Мастер Арнери, чем порадуете?"... "Ничем? Боюсь даже поверить"... "Да спит ваш почтарь. Умаял нас разговорами своими"... "Тогда -- чаю?"... "Что поделаешь, ваш брат к нам редко просто так, без дела заходит"... "Но у вас пока тихо?"... "Да уж, молчу!"... "Сахару сколько?"... "Не надо? Выгодно вас в гости приглашать"... "А меду?"... "Липовый. Из Тримакки прислали"...
   А вот от меда благородный господин не отказывается. Правда, у нас блюдец не имеется -- так что придется по-простецки. Ложкой из общего горшочка. Но ничего, не побрезговал. Ну что, сейчас про рыбную ловлю начнет задвигать? Я и не припомню, чтоб мы с Арнери когда-нибудь вот так общались. Правда, мне его дружка, господина Городди, пару раз -- во, как хватило! Если и этот такой же, надо будет срочно какое-нибудь дело неотложное изобрести. Хотя Райачи -- молчун.
   Неловкое у нас какое-то чаепитие получается. Кипяток быстро прихлебывать не выходит, значит, о чем-то говорить все же надо. Да в конце концов, мало ли у людей тем для разговора? Дети у нас, как-никак, одного возраста, и сами мы -- ровесники.
   -- Вы ведь, Тава, тоже здесь учились, в Ларбаре?
   -- Да, могли и встречаться. Я в девятом году закончил. А Вы?
   -- Двумя годами позже. В одиннадцатом. Поступил позднее.
   -- Да, дворянская школа. Но все равно -- почти одно время. Значит, и Чамианга помните, и мастера Ходакку, и Мумлачи, да?
   Арнери осторожно ставит на край стола горячий стакан. И почему-то с ответом медлит, словно, и впрямь, вспоминает.
   -- Помню.
   -- Забавно, правда?
   -- Что именно?
   -- Ощутить коллегами тех, кто когда-то представлялся грозным учителем. Не так уж они на деле и страшны.
   -- Иногда еще страшнее, Ваттава. Если на деле...
   -- Да бросьте! Исполин не так плох, как иные о нем говорят.
   Действительно, почему бы двум лекарям за чашкой чая не посплетничать о начальстве? Или -- есть опасение, что беседой этой на площади Ликомбо заинтересуются? Мастер Арнери -- человек, видать, осторожный. Потому, должно быть, и обдумывает каждое слово.
   -- Профессор Мумлачи, напротив, очень хорош. Особенно, если сравнивать с тем, что было.
   Интересно, это он про Нираирри, что ли? С чего бы Арнери так не любить старика? Или Райачи, как благородному, неприятно было, что им командует грамотей из простонародья.
   -- Покойный мастер Чамианг не в счет. То есть, я не то говорю... В счет, конечно, но как раз наоборот. При нем уже стало лучше, а Мумлачи продолжил... Невнятно, да?
   -- Продолжил -- что?
   -- До него, до Нираирри, тут было... Не так совсем было, как сейчас. Много хуже. Как не должно быть в больнице, в Университете, вообще, в любом сообществе. А профессор Мумлачи... Мне казалось, нам при нем удалось избавиться от всей этой мерзости окончательно. Понимаете, Тава, мне действительно так казалось. До смерти мастера Чамианга.
   Что-то уж он очень разнервничался. Обычно в таком состоянии человеку требуется выпить. Только что ж мне ему -- спирта накатить? Не, благородные господа спирту не кушают, им, поди, "Фухиса" подавай. А нету! Так что, Арнери, придется уж по-трезвому. Ты ж не чаи сюда распивать пришел, а поплакаться. Ну и давай -- Харрунга послушает, жалко что ли.
   -- Вы же видите, что творится? Все опять, все заново началось.
   -- Вы имеете в виду Кайрана, Чангаданга, Баланчи? "Трешечники" в последнее время как с цепи сорвались. Того и гляди -- перегрызутся. А мастер Чилл трепыхается и наотрез отказывается подавать на третий разряд: "Чтобы они все на меня -- нет уж, не надо!"
   -- Это тоже, но главное-то -- расчеты. По любому поводу вычисления: кто чей Заступник и кто чей Сподвижник. Вы же слышали, наверное, что говорят? "Тронуть Таморо нельзя -- он побежит к Ходакку." Зато кое-кто уже не побежит. Те, чьим заступником был мастер Нираирри. "Давайте уберем Амби или мастершу Виндвелли -- их теперь никто не прикроет." Все как при Варакко.
   Профессор Варакко возглавлял отделение Врачевания до Нираирри. Я при нем поступал. И оканчивал тоже. Тогда лучшей рекомендацией сотруднику являлись слова: ученик или близкий друг профессора. Потом -- кажется, я тогда на пятом курсе был -- Варакко вдруг "убрали". Месяца на три, не больше. Но шуму это наделало!
   Освободившееся место занял кто-то из профессорских же "любимых учеников", имени его только сейчас не помню. Университет немедленно поделился. Некоторые перестали здороваться со ставленниками смещенного главы, но большая часть осталась верна Учителю. Доходило даже до того, что преподаватели и школяры в открытую нарушали предписания нового начальства. К чести Нираирри -- он в этом участвовать не стал. Ни в показном неповиновении, ни в наездах на вараккиных сподвижников.
   А еще девицы рыдали. На лекциях и на переменах. Когда Варакко только-только ушел. Помню я: иду как-то по подвалу, там, где у нас анатомичка была, вижу -- три девчонки стоят. Одна у другой на груди ревет. Присмотрелся -- вроде, ничего себе, та, что носом хлюпает, даже симпатичная. Профессора оплакивают. "Он не вернется! Я знаю, знаю!" А третья, с куцым хвостиком из-под шапчонки, как на них рявкнет, как выругается. "Трам-тара-рам, пошли отсюда, бабы!"
   И вот тут я закашлялся. Не тогда, а сейчас. И не потому, что чай горячим был. Просто я ту девицу узнал. Ту самую, что материлась на весь коридор. Она мне тогда совсем как раз не понравилась. Не то, что теперь. И постройнела, и шляп дурацких больше не носит. И выражений таких я от Мирры что-то не слышал. Ведь странно же было пять лет вместе проучиться, и ни разу не встретиться. Встречались, оказывается. А вот сегодня ее какая-то сволочь выгонять собирается...
   -- И много у нас таких расчетливых?
   -- Достаточно. Больше, чем хотелось бы, уж поверьте. И я не пойму: ведь не глупые же люди, не злые -- а туда же. Зачем? Боятся за себя? Очень опасно, знаете ли, вовремя не подключиться к травле кого-то из коллег, если эта травля в итоге окажется успешной. Вы заметили, как отвернулись от Курриби? Как прижали братьев? Особенно Рангаи, потому что на Дангмана это не подействует -- он делает вид, что ничего не понимает. Почему косо смотрят на Миррами или Вахардо? Да потому что считается, что эти люди скорее всего смогут подставить Исполина. Завтра Талдин опять напьется, Виндвелли совершит какую-нибудь глупость, Амби учинит буйство, Дани устроит очередную дурацкую шалость -- и что? Мы лишимся столь ценимого нами профессора Мумлачи. Ибо терпение гильдии к нашим вольностям не безгранично. Значит, все, кто любит Исполина, должны помочь ему избавиться от этих лиц. Такой вот ход рассуждений. Давно не было, и -- пожалуйста -- всплывает.
   -- Да уж, дерьмо оно на то и дерьмо, чтобы всплывать... Извините.
   -- Это Вы извините. Но Вы верно сказали. Отвратительно это все.
   -- И Вы, Райачи, полагаете, что кто-нибудь из них нарочно старается насолить Мумлачи?
   -- Я не говорю про Амби -- тут особый случай. И с глупостью, в конце концов, трудно бороться. Но не пить-то ведь можно. И выходки свои оставить, хотя бы на службе. Но дело же не в этом. Спрашивается: кому сейчас не только легче всего свалить благородного Яборро Мумлачи, но и кому это выгодно?
   Да, очень правильно я сделал, что выпить ему не предложил. Мастер Арнери у нас тоже радеет душою за Исполина. И потому каких-то предосудительных поступков должен избегать. А то, что сам он расчеты строит не хуже тех, о ком рассказывает, -- так о том, собственно, его великая скорбь.
   -- Так ведь кому...
   -- К сожалению, легче всего это проделать доктору Чангадангу. Старшему ординатору первой хирургии, моему непосредственному начальнику. Нарушение трудовой дисциплины -- это еще ничего, но вот какой-то серьезный провал в работе... Тут Мумлачи и впрямь может грозить отставка. А обеспечить ему такой провал господину Чангадангу ничего не стоит. Достаточно всего лишь не прийти на работу в день профессорской операции.
   -- По-Вашему, Исполин без Змия -- совсем как без рук?
   -- А по-Вашему, Тава, это не так? Бросьте, я не считаю Мумлачи выдающимся хирургом, но я не хочу другого начальства. Как вы думаете, что на уме у Змия? Ему это надо?
   -- Убрать Мумлачи и занять его место? Они очень не ладят, кажется, но, по-моему, Чангаданг не стремится возглавить клинику.
   -- Даже теперь? Когда у него появился свой интерес? Пусть не руководить, а всего лишь избавиться от Исполина? Посадить на это место Кайрана или Баланчи, а те уж не забудут, кому они обязаны своим выдвижением.
   Вечно в этой хирургии какие-то секреты, а мы ничего не знаем. Ни ОТБ, ни Корона -- что это за личные интересы появились у господина Чангаданга. Четвертый разряд? Научное открытие? Не похоже. Он нынче ушел в наставничество с головою и до кончика хвоста.
   -- Мы тут четыре года гадали, в чем его слабое место. А выяснилось -- что жажда обучать. Он же сейчас за свою ученицу на все готов. А она с Мумлачи разругалась.
   -- Эта пигалица? С профессором? Сильна детка!
   -- Я имел в виду Робирчи. Мумлачи-младшего. И большой вопрос, как к этому отнесся Исполин. Вы не наблюдали картину у дверей профессорского кабинета вчера днем? Робирчи повздорил с собственным батюшкой. Видимо, всерьез, раз не смог отложить этот разговор до прихода домой. И говорили они о Тагайчи. И еще о Чангаданге.
   О чем они говорили, я примерно догадываюсь. Сынок благородного Яборро в последнее время девицу явно тяготил. Сказала Бирчи, небось, что она ему не пара, и просила более не беспокоиться и ее тоже не беспокоить. А Исполина подобный расклад должен бы был обрадовать. Исполина, но не его сынка. Посчитал ли юноша, что папаша их разрыву способствовал или просто отстаивал собственные чувства? Но тогда -- при чем тут Змий?
   -- Вы знаете, Райачи, для Чангаданга это все слишком мелко. Уж если ему придет в голову по-настоящему осчастливить свою подопечную -- так он запузырит ее куда-нибудь в Кэраэнг, не меньше.
   -- Отрадно слышать. Дикость какая-то, средневековье. И я, и Чангаданг считаемся людьми Исполина. Благородные господа при большом боярине. И оба они -- начальствуют надо мной. И что в таком случае является худшей изменой с моей стороны: помогать Змию в его кознях или защищать Мумлачи?
   -- А вам что более по душе?
   -- Смеетесь, Ваттава? Знаете, как я сюда попал?
   И он начал рассказывать. Волнуясь все больше и больше. Любопытная вышла история, я себе Арнери совсем другим представлял.
   Учился он в свое время на третьем курсе. Как и многие, работал еще на кафедре патофизиологии. Тогда там шли опыты по использованию одного препарата. Райачи, как юношу серьезного и находящегося под присягой после Королевской школы, допустили до этих секретных отчасти исследований. Ничего особо сложного -- всего лишь дневники вести. Под началом своего тогдашнего руководителя, который за все те изыскания отвечал.
   Ну а дальше -- случается иногда -- секретные записи возьми да и пропади. Прямо из-под замка в закрытой лаборатории. Предавать огласке этот позор, разумеется, никому не хотелось. Стали своими силами искать. И даже не сами бумаги, а того предателя, что их упер. Искали, надо сказать, тоже по-глупому. Собирались вместе и друг дружку опрашивали -- кто когда и где в последний раз тетрадь видел. Да у кого ключи были или доступ к ним. И кто в какое время уходил из здания вечером накануне.
   Арнери все это слушал, слушал -- и закрались у него сомнения. По поводу одного старшего коллеги. Как раз прежнего ученика его нынешнего наставника. И вот дальше он, конечно, лажанулся. По крупному, надо признать, лажанулся. Благородное воспитание подвело. Заявил он о своих умозаключениях громко и публично. На общем собрании кафедры, при всем честном народе. Негодяю, так сказать, в лицо и на виду у руководителя.
   Думал, должно быть, что злодей зарыдает и во всем сразу признается. Тот, однако, этого не сделал, а просто переспросил: верно ли, что благородный Арнери его в измене обвиняет. Райачи отвечал, что слова свои хоть на поединке готов отстаивать. И в общем, вышел большой и безобразный скандал. Правда, так ни к чему полезному и не приведший. А наутро старичка-наставника хватил удар. От волнений и переживаний. И через два дня он преставился. Вот тогда заведующий кафедрой незадачливому школяру и сказал, что, как лекарь, он, Арнери, умер. И чтобы он здесь больше не появлялся, и много всего еще.
   Третий курс он как-то дотянул. На четвертом у школяров начиналась практика. Поскольку кафедральные больницы Райачи не светили, он пристроился в какую-то войсковую медчасть за городом. Думал, там навсегда и останется. Короче, жизнь кончилась.
   Учился парень почти заочно. В Университет приезжал только на зачеты и экзамены. Дом свой городской наладился сдавать -- все равно при части жил. И так вышло, что приехав зимой десятого года на один из экзаменов, попал в аккурат на похороны того самого завкафедрой, что его в свое время уже "похоронил". Подумал-подумал, и решил пойти на отпевание. То ли приличия соблюсти, то ли для того, чтоб уж раз и навсегда распрощаться с тягостными воспоминаниями.
   И прямо на храмовом дворе его подозвала госпожа Иррани, супруга тогдашнего главы кафедры хирургии господина Мумлачи. Дама с широкими связями в обществе, и в частности, попечительница одной из женских дворянских школ. Поговорила, матушку арнерину вспомнила, которую когда-то хорошо знала, велела заходить в гости.
   Зимняя сессия тянулась долго, Райачи, маясь одиночеством, однажды пришел на улицу Бабочки, где живут Мумлачи. И там в гостях познакомился с некой барышней. Учительницей танцев из той самой школы госпожи Иррани. Точнее, их познакомили.
   -- Понимаете, Тава, вообще, я -- человек сухопутный. В кораблях совершенно не разбираюсь...
   А у девицы оказалась ладья. Судно небольшое, но в огромных долгах. А расстаться с этим корабликом барышня никак не могла -- единственное отцово наследство. Просто так предложить девушке денег Арнери счел неприличным. Поэтому решил посвататься. Так и женился. Госпожа Иррани это одобрила, записала Райачи в "свои". В двенадцатом году, когда Мумлачи возглавил хирургию в Первой Ларбарской, он позвал туда и Арнери.
   Так что Арнери -- "человек Мумлачи" не по расчету, а из благодарности. Не худший пример личной преданности. И Исполин -- молодец. Подбирать обиженных -- верный способ укрепления надежности в коллективе. Сколько у нас тут еще таких? Тех, кто ценят в профессоре Мумлачи не столько начальника, сколько человека, сумевшего им помочь.
   И неоправданная мягкость благородного Яборро к Амби, Мирре или Дангману объясняется очень просто. Выгони их сейчас -- и всю жизнь будешь чувствовать себя подлецом перед Нираирри, от которого принял и клинику, и отделение. Чангаданг или Кайран этого не понимают, не видят. Или знают, но не желают с этим считаться. Болваны они, в сущности, только и всего.
   -- Ну раз уж все так, Райачи, вам-то с Профессором уже ничего доказывать друг другу не нужно. Вы работаете, хорошо работаете, и он это знает. И знает также, что Вы, в отличие от многих, понимаете его. А еще он знает, что в этих дрязгах Вы не участвуете. А Чангаданг... Да ну его, в конце концов. В битве Змиев с Исполинами, как известно, победителей не нашлось.
   Кажется, он успокоился. Может, благородному Арнери и не совета надо было вовсе, а всего лишь поговорить. И то сказать -- кто у нас в лечебнице знает, что его отнюдь не рыбная ловля занимает. Я до сегодняшней ночи тоже не знал... "Да, Телли, что случилось?"
   -- Мастер Харрунга, там почтарь Капагури умер. Я думала, спит, подошла -- а он холодный уже...
  
  
   Часть четвертая
  
   Да, что-то промахнулся я нынче с одежкою, холодно. Ну а как тут угадать? Уходил утром, казалось -- оттепель, снег тает. Первый снег в Ларбаре не лежит долго. А вечером снова подморозило. Одно слово -- Плясуньино преполовение завтра, ни зима, ни осень.
   Вот, видят Семеро, на праздники из дому не высунусь. Надо, наконец, ножку у стола починить, а то, не ровен час, развалится. А еще надо подумать, крепко подумать. Обо всем том, что у нас творится.
   Началось все с того, что Буно... Нет, не так. Сперва я как-то увидел мастера Баланчи. Он стоял у нас на этаже, на лестнице и курил. Не трубку, как обычно, а папиросы. Прикуривая одну от другой. Три штуки выкурил. Взялся, было, за четвертую, но вдруг сломал ее, бросил и ушел. Со злостью так, что папироска от урны отскочила. Я тогда подумал -- чего это он? А еще подумал: давно что-то Буно не видать.
   Парень к нам в последнее время часто заходил. То покурить, опять же, то перевязать кого-нибудь, то просто так. И вдруг -- исчез. Подумал я об этом -- и забыл. Мало ли -- загулял мужик или зачет какой-нибудь завалил. Потом, через несколько дней -- вспомнил. Это когда Камато пожаловался, что раньше, пока с Баланчи Буно дежурил, его, Лаверчи, в операционную и не дергали. Не то что теперь.
   Понятное дело, я удивился. Спрашиваю -- а куда школяр-то девался? Камато в ответ плечами пожимает. Не знаю, -- говорит, -- Баланчи молчит. И в общем-то, не мое, конечно, свинячье дело, но все же чудно. Не похож был Буно на того, кто бы на учебу вот так запросто забить мог. Совсем не похож.
   Стал я у девчонок наших спрашивать -- может, знают чего. Те тоже только руками разводят. Думаю -- у самого Баланчи поинтересоваться? Так он злой какой-то стал, дерганый. И ревнивец к тому же, как выяснилось. Но -- слава Семерым -- есть в нашей лечебнице одна мохноножка, мастера Чилла дальняя родственница. Что хошь спроси -- все знает. Не в науке, конечно, а что в городе делается. Ну, по крайней мере, в больнице -- точно.
   Так и есть. Слышала Вики про какую-то драку в портовом кабаке. После которой всех замели. Вроде как Буно в ней участвовал. Ну, хорошо, думаю, ну забрали в участок, чего не бывает. Но если уже почти месяц не выпускают -- это что же? -- убил он, что ли кого? Силушка-то богатырская, мог и не рассчитать, медведь дурной.
   И стал я дальше кумекать. Драка, как Вики слыхала, была на преполовенье Воителя. Тоже, между прочим, нашли способ Пламенного почтить. Если там кого-то порезали или чего похуже -- значит, должны были на Водорослянку привезти. В Четвертой у меня знакомых нет, но в ней же наш Змий дежурства берет. К нему я с этим, конечно, не сунусь, а вот у Тагайчи спросить стоит. И с Буно они однокурсники. Тем более может знать.
   И совсем я уже собрался ее для этого дела отловить, да засомневался. Вот начнет мастер Харрунга у девицы Ягукко про Буно вызнавать -- а она и подумает, что это он для Короны старается, вынюхивает. А уж школяр школяра Охранке не сдаст. Тагайчи-то во всяком случае. А объяснять, что это я просто о парне беспокоюсь, -- так кто ж мне поверит. Буно мне не брат, не друг, даже не ученик.
   Два дня я над этим размышлял, а седьмого утром вдруг встретил Ягукко в зале на первом этаже, когда на работу пришел. Она как раз после дежурства была, и ей письмо доставили с утренней больничной почтой. Тагайчи его прям там же и разворачивает, а я вижу, что обертка-то казенная -- из Дома Печати. А еще вижу, что она расстраивается очень. Ну просто глаза на мокром месте.
   И отчего-то мне тогда подумалось, что это все с Буно связано. Вроде как, у нее в Доме Печати какой-то знакомый есть. Может, она его просила о товарище что-нибудь разузнать. А ей, выходит, ответили. И судя по ее виду, новости совсем недобрые.
   И я тут же решился. Подхожу, спрашиваю: не известно ли ей чего о Буно. А она на меня глаза поднимает: "А Вы не знаете?". И так это "Вы" выделяет, что мне аж тошно сделалось. Кончай, дескать, притворяться, коронный доносчик, твои ж его и упекли.
   -- Ничего я не знаю, -- отвечаю я честно. -- Вижу только, что его с позапрошлых праздников нет.
   -- Тогда совсем плохо, -- говорит Тагайчи. -- Потому что никто -- ничего. Или все врут.
   Повернулась и пошла. А я краем глаза только и успел две последних строчки из ее письма разглядеть. И вовсе там не про Буно было, а стихи какие-то. Про небо, которое рухнуло, и что ничего уже не сложить. У человека любовь, оказывается, а я влез...
   Но я буду не я, если девица Ягукко ни о чем не догадывается. Вот даже этот ее ответ -- если уж и вы не знаете. Значит-то он, что мне, коронному служаке, лучше, чем кому-либо должно быть что-то известно. И следует из этого, что Охранное Буно держит, не просто стража.
   А раз так, то все куда серьезнее, чем я думал. Либо Буно какого-нибудь иностранца пришиб, пардвянина например или вингарца, либо драка была не обычной. По причине племенной, храмовой или еще какой розни, опасной для державы. Такая драка, которой Охранка занялась. Ничего хорошего для школяра Валикко.
   А четыре дня назад я все же говорил с Баланчи. В тот день мы оба дежурили, и он зашел ко мне ближе к полуночи. Заговорил мастер Талгано первым. Сразу, без всяких намеков и подготовительных речей:
   -- Вы, Тава, все равно уже все знаете. Или скоро узнаете... Вас уже расспрашивали о нем?
   "О нем" -- это, разумеется о Буно, тут и гадать не пришлось. И кто расспрашивал -- тоже ясно. Не коллеги, и не школяры, а на площади Ликомбо. Но к Нариканде мне идти только семнадцатого, так что не было пока никакого разговора. И вообще-то следовало мне перед Баланчи сделать вид, что я не понимаю, о чем, собственно, речь. Да и ему бы не годилось так спрашивать. Обратился бы к господину сотнику, нашему общему с ним начальнику.
   Только мы же с Талгано не друг друга проверять собрались. А главное, я-то уже начал соображать, в чем дело.
   -- Пока нет. Но это вопрос времени. Причем скорого.
   -- Ну что ж... -- Баланчи задумался.
   Даже к карману, где у него счетчик Саунги запрятан, потянулся. Прикидывал, небось, насколько я правдив? Вполне возможно. Да ладно тебе, мастер, ты ж сам этот неслужебный разговор завел. Чего уж теперь тушеваться!
   -- Вы сами много раз замечали, Тава?
   -- Чего? Он при мне ни о чем таком особом не толковал. "Бей пардвян -- спасай Мэйан!" или вроде -- этого Буно не говорил. И убивать никого не собирался. Что там все же в порту-то произошло?
   -- Обычная портовая драка. С жертвами. Ранения не смертельные, но тяжелые. И случай чудесного исцеления одной из жертв. А наш Буно -- в роли этого чудотворца.
   -- Что, серьезно? Божья милость?
   -- Вы хорошо в этом разбираетесь? Замечали за ним нечто подобное?
   -- Послушайте, Талгано, я Вам честно скажу. Я замечал, как Вы сами за счетчик Саунги хватаетесь то и дело, когда Буно рядом. Это бывало. Хотя, если подумать, -- что там говорили о мужике с переломом луча? Помнится, еще доктор гильдейский приходил -- удивлялся все, как это он ошибся.
   Был у нас такой случай. Месяца три назад. Дедок один, выходя с мануфактуры, упал да руку зашиб -- с кем не бывает. Пришел к фабричному доктору. Тот -- чин чином -- поглядел, поставил диагноз "перелом луча в типичном месте", направил в Первую, как и полагается. Дед сидел в приемном покое, ждал, когда до него очередь дойдет. А по приемнику как раз Буно шатался. По крайней мере, по описанию, так выходит. Больного он посмотрел, где-то что-то повернул, надавил, погладил -- но вроде не больно -- и ушел.
   А рука болеть перестала. И на лучевой бочке никакого перелома и в помине нет. Дедуля, человек по-своему совестливый, еще немножко посидел, подумал, и двинул домой. Чего, мол, занятых людей от работы отрывать, коли все прошло? И на следующее утро добросовестно на работу заявился. Гильдейский доктор чуть очки не уронил, когда его увидел. Глядь -- рука как новенькая, ни следа вчерашней травмы. Досидел до конца рабочего дня -- и бегом к нам. Как вы это делаете, мол?
   Поначалу мы посмеялись. Ну, ошибся человек, принял сильный ушиб за перелом или подстраховаться решил. Гильдеец чуть не плачет -- тридцать лет, дескать, работаю, что ж я перелом от ушиба не отличу? Да и мы с ткачами не первый год дела ведем -- не замечали прежде за их лекарем таких косяков. Короче, поудивлялись, и решили на этот случай забить. Для пользы дела, так сказать, и чтобы взаимное доверие не подрывать.
   Правда, тем вечером, когда этот дед приезжал, Буно к нам в ОТБ заходил. Голова у него что-то сильно разболелась -- просил ему сделать что-нибудь. А то таблетки не действуют.
   И еще как-то было. Уже у нас. Конечно, ожоги сильно болят. Но той тетке вообще никакие обезболивающие не помогали. Мы уж не знали, чего делать. А потом пришел Буно. Я, мол, перевяжу. Перевязал. И тетка умолкла. Говорит, полегчало после перевязки. Да быть такого не могло. Я тогда подумал -- припугнул ее Буно, что ли? Или наоборот, пожалел? Может, ей участия не хватало? А сам он вскоре вновь заявился к нам с головной болью. Я еще удивился -- чего это его так часто скручивает. Молодой, вроде, парень, здоровый. И не с похмелья.
   Но это сейчас все складно получается. А тогда -- кто же знал? Хотя Баланчи знал, я уверен. Догадывался уж наверняка. Поди, нарочно оставлял парня с больными наедине -- понаблюдать, как тот руки будет налагать. Показания с приборов снимал. Чтобы потом в один прекрасный день с умным видом заявить Буно: "Да ты, мой мальчик, чудотворец!". А значит, ждет тебя сначала коронная присяга, а после, глядишь, и жреческий сан.
   И все бы, казалось, замечательно, если б не расстроенный вид Баланчи. Что ж это он -- переживает, что будет ему от начальства большой нагоняй? За то, что о своих подозрениях на площадь Ликомбо не докладывал. А ведь он, судя по всему, не докладывал. Страсть исследователя взыграла? Хотел сам, лично, все проверить? Вот и допроверялся.
   Но если я хоть что-нибудь понимаю, мастер Талгано нынче не о себе беспокоится. Да, богат этот год на странности в Первой Ларбарской. Наставники, взрослые мужики, все как с ума посходили из-за своих учеников. Что Чангаданг, что Баланчи. Стареем, должно быть...
   -- Его, Буно, когда взяли, он в каком виде был?
   -- Да в неважном. Он не умеет с этим справляться. Вот Вы, Тава, говорите -- божья милость. Что это? Семибожие? Единобожие? Барр и Пардви, в конце концов? И почему вдруг -- Буно? Он ведь славный парень, хоть с виду этого и не скажешь.
   -- Он -- что, совсем плох, раз все еще там?
   -- Уже в порядке, но дело не в этом. Впервые мне показалось в самом начале лета. Разумеется, я стал выяснять. Друзьями мальчик в Ларбаре так и не обзавелся. В храмы тоже не ходит. Только в зверинец. Откуда?
   -- Да мало ли. Чем он в своих Раках-то занимался, не знаете?
   -- Обряды имеете в виду? Нет, не творил. И за годы учебы здесь -- тоже ничего. Во всяком случае, не отмечено никем и нигде. И я тоже решил не торопиться. Знаете, Ваттава, я даже обрадовался.
   -- Что нашли чудотворца?
   Баланчи все-таки закуривает. И опять не трубку, а папиросы. Не "Сноброд", что давеча на лестнице, а вполне приличный "Багардаггад". И безнадежно качает головой:
   -- Ученика. Преемника. Ты же понимаешь.
   Я понимаю. Нету у нас, кажется, жрецов без присяги. Были у мастера Баланчи ученики-лекари. Есть кого наставлять и в делах Безопасности. А вот так, чтобы и то, и другое разом...
   -- А он -- понимал?
   -- Он? Я пытался с ним поговорить. Чтобы счетчик, например, носил. Вроде бы и мне в помощь, и за ним смотреть проще. Так ни в какую. Видишь ли, "тово"... Как он меня поначалу этими своими "тово" изводил!.. У тебя, кстати, нет чего-нибудь выпить?
   -- Сливовая пойдет?
   Ох ты, блин, сплошные неожиданности! Значит, Мумлачи нам теперь не указ? Крепко же тебя зацепило, мастер Талгано. И я тоже хорош! Сначала брякнул, потом подумал. А делать нечего -- наливай да пей.
   -- Мне казалось, мальчик мне доверяет. И вот теперь...
   Забрали Буно сразу же, прям над телом, пока он еще от чуда своего очухаться не успел. Когда пришел в себя, попросили предъявить разрешение на такого рода вмешательства. Парень, ничего не понимая, заявил, что он школяр-лекарь, бумаги университетские стал показывать. На площади Ликомбо от его гильдейских корочек лишь отмахнулись. Ты, мужик, лучше про чудеса. Какого обряда, где обеты давал, кому отчитываешься? А он ни сном, ни духом. Не знаю я никаких чудес, и "тово".
   Сотник, что делами религий там занимается, сделал стойку. Как же -- видного целителя нашел. Нигде еще не учтенного! Тут награда светит или повышение. Как это, говорит, не знаешь, когда ты на глазах у трех дюжин кабацких посетителей рану от ножа зарастил? Я, отвечает Буно, недужному помогал, и ничего не заращивал. А сотник еще больше воспарил: как же -- молчит, значит, целитель-то, поди, не из разрешенного храма, а из тайного, Короне доселе неизвестного.
   Такая находка. Задержали Буно на полный срок, и стали везде бумаги рассылать -- не числится ли где такой чудотворец? А сами, не теряя времени, принялись убеждать парня пойти на сотрудничество. Как они там убеждать умеют -- это я и сам знаю. Для начала грозились из Университета вышибить и даже из города выслать. Мне, помнится, того хватило. Школяр Валикко оказался не таков.
   Долго ли, коротко ли, дошли их запросы и до Первой Ларбарской. Баланчи от Нариканды тогда свое получил за самоуправство и недоносительство. Но свидание с Буно смог выторговать. Думал, поговорит с ним, объяснит все по-хорошему.
   Тут-то Талгано и убедился, какой ему достался упрямец. Мало того, что тот уперся, так еще и держит себя с Охранным совершенно по-дурацки. На допросах -- дерзит, сотника и других сотрудников не только не боится, но и на полмедяшечки не ценит. Будто и впрямь чувствует за собой великую силу, которая с ним, с Буно, ничегошеньки сделать не позволит.
   -- А то еще, представь, Ваттава, пугать взялся. Сотник видит, что угрозы его на задержанного не действуют, решил с ним по-доброму. Что вы, мол, сейчас там в Университете своем проходите? Заразу? И что? Болезнь Кве? Что за болезнь-то? И этот дуралей не придумал ничего лучшего, чем пуститься в расспросы, какой у сотника стул и бывают ли ознобы или судороги. Ученый вид на себя напустил, умник. Говорил, что цвет лица у "господина начальника" не хорош. Ведь чистое мальчишество. Но ты-то понимаешь, о чем там подумали?
   -- "Вот сейчас возьму -- и прокляну". Раз вы меня в чудотворцы записали, так мор наслать я тоже могу. Да уж!
   -- Да чего "да уж"? Сотник-то сперва всерьез подумывал в храм бежать насчет порчи. К счастью, все чисто оказалось. Он и обозлился.
   Влип ты, мальчик Буно, по самую макушку. Потому что этих господ сердить нельзя. Себе дороже выйдет. И коли я тебя еще увижу -- то прям не знаю, что с тобою сделаю. Для начала -- по шее надаю. За дурь твою школярскую. И за удаль. А еще из зависти, что сам так не сумел когда-то. Это если, конечно, ты оттуда здоровым выберешься. И вообще -- если выберешься.
   -- Надо ли говорить, что мои увещевания так ни к чему и не привели. Обозвал меня "тоже дерьмом" и больше слушать не захотел. А теперь еще и голодовку объявил. Шестой день сегодня пошел. Точнее, уже седьмой...
   Это Баланчи сообразил, что время -- далеко заполночь. Вот такой он, мастер Талгано. Его дерьмом величают, а он все беспокоится -- как бы деточка в кутузке не отощала.
   -- Послушайте, а голодовку-то точно он сам объявил?
   -- Нет, сотник этот, конечно, та еще сука. Но да такого все же не доходит. Я надеюсь...
   Все они суки. И мы с ними вместе. Но я не об этом.
   -- Да не в сотнике дело. Не знаете, Буно в одиночке сидит?
   -- Один.
   -- И вот Вы говорите -- божий дар? Это же одержимость, да? Целительство, в смысле. Если ему необходимо кого-нибудь целить, а недужного рядом нет, значит, такового недужного надобно добыть. Любой ценой. Это хорошо еще, что он на охрану с кулаками не бросается. Может, он и выделывался лишь для того, чтобы получить покрепче. Нарывался, чтоб было к кому дар применить.
   -- Хочешь сказать, что истощение это не Буно нужно, а Целительнице или Пардви? Или от кого он там чудесит?
   -- А что я -- жрец? И кстати, хороший вопрос: а от кого он чудесит?
   -- Да не знаю я. Жрец был, сказал, что именно целительство.
   -- То есть потоп, по крайней мере, Ведомству Безопасности не грозит?
   -- Нет, кажется, только мор.
   -- Ну и как у нас с Вами со стулом? Все в порядке? Значит, нас, хотя бы, Буно еще не проклял.
   Все-таки Баланчи усмехнулся. Закашлялся. Потушил папиросу. Пятую, между прочим, по счету. Вон, в пепельнице четыре его окурка лежат. И моих два. За дымом уже и лиц-то почти не видно. И окно не откроешь -- холодно.
   -- Я думал, Тава, может, ты к нему сходишь? Мальчик-то в последнее время к тебе все бегал -- я видел. Поговоришь...
   Прийти к сотнику Нариканде. Может быть, и просить ничего не придется, Баланчи сам обо всем договорится. Мастер Харрунга расположится в комнате для свиданий. Заранее распишется в бумагах в том, что о недозволенных разговорах и передачах осведомлен. Посмотрит в телячьи глаза школяра Валикко. Начнет его уговаривать быть хорошим мальчиком.
   -- Ведь если ему нужны недужные, Тава, так пусть подписывает и возвращается сюда. Чем, в конце концов, плохо служить стране, Короне? Не понимаю...
   -- Я не хочу Вам пока ничего обещать, Талгано. Я подумаю. Поговорю с Нарикандой.
   Служить стране, наверное, не плохо. Только стыдно иногда. И гадостно, как сейчас...
   Утром одиннадцатого в лечебницу прибыли ученые с дружественной Варамунги. Осмотреть достижения современного мэйанского врачевания. Отворачиваясь в сторонку, чтобы не дышать на Тагуду перегаром, я убедил его пустить меня на наркоз. Это чтоб в отделении не оставаться, когда гости зайдут. И Маято неожиданно легко согласился. Все оттого, что Чангаданг оперировал. Не хотелось ему лишний раз со Змием встречаться. Только рукою мне вслед махнул, словно благословляя. Иди, мол, святой человек, и да воздастся тебе за терпение твое.
   Я и пошел, приготовясь мысленно к боярским причудам. Правда, особенно придираться он сегодня не стал. Случилось нечто куда более страшное -- господин Чангаданг, кажется, изволил пошутить. Увидел меня вместо Тагуду, проницательно скривился и изрек:
   -- Варамунгане наступают?
   -- И их ведет Царица Обезьян! -- ответил я словами из оперы. Потому что главной среди гостей оказалась красная жрица Пардви. Ее-то Исполин и обхаживал, всем своим видом давая понять, что очень нуждается в милосердии.
   Тагайчи рассмеялась. Спросила с пониманием:
   -- После дежурства, мастер Харрунга?
   Как выяснилось потом, мы многое пропустили. Например, как Дани чуть не сшиб иностранцев и Мумлачи, гонясь за какой-то девицей. Или дикую выходку Чабира. Это когда гости в его палату зашли, а он сказал, что не намерен рассказывать о своих больных при посторонних. И очень откровенно покосился на ту самую жрицу. После уже, для наших, пояснил: "Здесь храм Науки, а не Религии. И священников нам не надо".
   А что поделать, если на Варамунге все больницы -- храмовые? Недужная, между прочим, даже не против была, чтобы о ней иностранцы узнали. Но Чанчибар надулся, и Исполин счел за лучшее двинуться с гостями дальше. В общем, тот еще денек выдался.
   Зато -- сколько новостей для господина Нариканды. И про наши страдания о Буно, и про чабирово рвение законы блюсти. Да, а еще эта беседа газетная. Что мастер Чангаданг с "Ларбарским Доброхотом" вел. Первого числа вышла, как подарочек к Новомесячью.
   Чего-то такого я от него, признаться, и ожидал. И все ожидали. Арнери меня, вон, даже предупредить пытался. Собственные соображения господина Змия, как нам надо работать и чем мы его не устраиваем. Да почти всем. И особенно Мумлачи. И хирург-то он -- неважный, и лезет не в свое дело, пусть лучше на руководящей работе сосредоточится. И то, что нас всех учили неправильно, не так, как самого Чангаданга. И вообще -- все кругом дураки, недужные -- пьяницы, гильдейцы -- жадины, а газетчики и вовсе ни фига не смыслят ни в чем, в том числе и в писательском ремесле. А в конце пожелал всем школярам удачной учебы, ибо сия сволочная работенка принесет им много-много счастья.
   Кажется, Ягондарра рассказывал, что его родственника-вестовщика, который эту беседу от лица газеты вел, потом посадили. Правда, скоро все-таки выпустили, но Бенг на Чангаданга долго злился. А Змий ему ответил, что газеты и газетчики и вовсе не нужны, потому что все новости в Мэйане распространяются сами собой. "Ну каково, а? -- сокрушался Бенг. -- Это если бы мне какой-нибудь писатель сказал, что лекари не нужны, потому что больной и так выздоровеет!" Короче говоря, многие на Чангаданга обиделись. Уж не с того ли он так развеселился? Как же -- такую дею развел!
   В том же номере, кстати, еще одна статья была. О древленских знахарях. Лечебные танцы там всякие, иглоукалывание. Обещали еще продолжение -- как другие племена лечат. Тамми об этом от соседок на кухне услышала и очень заинтересовалась. Стали про прижигания полынью вспоминать, про карличье лежание на камнях. Ладно, трепаться -- пусть треплются, главное, чтоб сама пробовать не начала. Где знахарство -- там и целительство, только этого мне в моем доме не хватало.
   Мы с ней даже по этому поводу повздорили. Так она -- мне назло -- пока я на дежурстве был, мой пиджак праздничный распорола. Тот, в котором я еще на свадьбе был. По правде говоря, единственный мой выходной наряд. А у нас в лечебнице на конец Плясуньи большая гулянка намечается. Все об этом только и говорят. А еще -- это будет год, как я к Мирре хожу. Может, Ратамми все же что-то узнала? И главное -- как мне теперь? Дежурить проситься в этот вечер? Знал бы заранее -- отложил бы денег, купил бы новую одежку. Вот ведь подлость!
   А теперь я иду домой, к жене, с которой третий день не разговариваю. Быстро иду. Не потому, что видеть ее хочу, а потому что холодно. Не спасает от ветра поддергаечка. И с неба какая-то пакость сыплется, и под ногами дрянь, и деревья все голые стоят. И на душе -- та же тоска и серость. А еще ножку эту у стола чинить.
   И навстречу мне -- Чамианг. Дангман. Весь из себя нарядный. Пальто у него длинное, темно-зеленое, белый пушистый шарфик на шее. В руках -- зеленоватая банка, а в банке -- белая мышь. И на физиономии непривычно глубокая задумчивость. Была задумчивость, по крайней мере, пока Дани меня не разглядел. А как разглядел -- сразу оживился, и вручил мне банку, будто букет.
   "Зачем? Это мне, что ли?"... "А-а, а то уж я подумал"... "Кому-кому, Яганди?"... "Так теперь модно, да? Девушкам мышей дарить?"... "Ах, в лабораторию. Для дела. А там -- чего, мыши кончились?"... "Ты занимал?"
   Зверушку в лаборатории Дангман тоже для дела одалживал. Подложить свинью мастеру Курриби. Правда, для пущего удобства решил ограничиться мышкой. Выкрасил ее зеленкой, посадил в шкаф, где Талдин себе тайничок обустроил -- старый ящик для стерилизации, а в нем бутылочка и закуска. Бутылку Дани изъял и спрятал, а сыр мышонок благополучно скушал.
   Открывает ночью Курриби свою хоронушку -- а там зеленая мышь. Это Чамианг таким образом хотел коллегу от пьянства отучать. Согласно пожеланию Исполина. Да, если бы я такое увидел -- точно бы решил, что допился. Меня б еще, глядишь, и удар хватил. Тоже мне, шуточки! Но Курриби -- ничего, только ящик с испугу уронил.
   Мышь убежала, а за Дангманом оказался должок. В нашей лаборатории все учетное. Вот он два дня по городу и носился -- подходящую мышь добывал. Правда, так и не выяснил: тот, сбежавший зверь, кем был -- самцом или самочкой. Но, может, не важно.
   Это он мне все рассказал, пока мы к лаборатории шли, а я банку нес. И лишь когда мы у приемного остановились, мне вдруг в голову пришло -- а я-то с какого с ним иду? Мне -- вообще домой, в другую сторону. Дани немедленно объяснил. Что поскольку с Яганди у него "любовь", она его просто так не отпустит, а он сегодня не настроен, потому что в баню собрался. А если я с ним приду, то мы быстрее освободимся, и в баню вместе пойдем. Раз уж я его так выручил -- он меня приглашает.
   Я подумал и согласился. Чего мне, правда, домой-то сейчас спешить? А в бане тепло. И компания неплохая. Чамианг-младший -- он ведь чем хорош? Тем, что за его болтовней обо всех бедах забываешь. Так что вручили мы зверя лаборантке -- она даже подмены не расчухала -- и пошли. Не куда-нибудь, а на Арандийское подворье. Там, по словам Дангмана, самые лучшие бани в городе. И девушки -- тоже, если, конечно, мы чего захотим.
   А по дороге он рассказывал про свою новую подругу. Ту самую, из-за которой он на днях чуть Исполина не уронил. Она -- химичка, мужа ее пригласили сюда из столицы лекции в Университете читать. Больше всего, как я понял, Дани увлекает то, что дама эта одного с ним роста оказалась. То есть -- каланча каланчой. Я еще подумал, что если в этих банях девицы ей наподобие, то я уж лучше так. Обойдусь как-нибудь.
   Ехали мы на трамвае, но я все равно замерз. Слезли у подворья, прошли в ворота, а из-за угла впереди нас Змий выворачивает. Господин Чангаданг собственной особой. Как всегда важный и кислый. Хорошо, он к нам спиною оказался, и зашагал не навстречу, а вперед. Так что получилось, будто мы за ним следом.
   -- "Идет, шагает Мемембенг, сторонник крайних мер", -- заметил Дани, приостанавливаясь. -- Надеюсь, он хотя бы купаться не собирается!
   Оказалось, нет. Отыскал какую-то лавку и в ней скрылся. И слава Семерым.
   В восточных банях я еще в Марбунгу бывал. Сначала можно просто помыться, а после -- залезть в большой каменный садок с горячей водой. Там греться, выпивать и разговаривать о Божественном.
   Может быть, потому что он сам меня пригласил, Дангман взялся все устраивать. Очень ловко и толково, надо признать. И ванну выбрал уютную, и меня так ненавязчиво подтолкнул, показывая, куда идти. Чтобы я не топтался в растерянности. Выпить велел принести и поесть. А от девушек отказался, словно мое настроение угадал. Оказалось, что там не только водоросли подают, но вполне себе и пирогов можно взять. С кашей и мясом, какие я люблю. И откуда только Дангман об этом узнал?
   -- "Кто пасется в водных травах? То морской ленивый бык!", -- вспомнил он детскую песенку. -- Ты же, Тава, на быка не похож.
   А сам он больше всего походил на журавля или на аиста, поворачиваясь неспешно и плавно. Развел руки, пытаясь коснуться каменных бортов -- да так, будто крылья расправлял. Потянулся и сказал: "Хорошо!". А я опять вспомнил Нираирри. На лекциях он всегда сутулился, словно, и правда, крылья за спиной прятал, опасался кого-нибудь задеть. Птенчиков много, гнездо маленькое -- как бы не вывалился кто. Точно, аист.
   А еще я подумал, что когда Дани говорит вот как сейчас, негромко, тон у него совсем отцовский. И вообще, у нас, оказывается, многие профессору Чамиангу невольно подражают. И Амби, и Таморо, и Магго. И даже Мумлачи, если хочет своим словам мягкости придать.
   Наверное, у меня эти мысли на роже отразились. К сожалению, потому что Дангман упоминания о батюшке все еще плохо переносит. Он тут же встрепенулся и неожиданно спросил:
   -- Ты с Чангадангом, кажется, ладишь?
   -- Я?! Да ты чего!
   Мастер Харрунга чуть под воду не ушел от этакой ужасной мысли. Неужели со стороны так выглядит? Издевается.
   -- А чего? Что, думаешь, с ним по-хорошему нельзя?
   -- С ним? Это он по-хорошему не может.
   -- Да может, Тава. Вон, с Тагайчи или с Магго. Или с Курриби. У нас же сейчас только ленивый над Талдином не потешается. Но не Змий. И даже прохаживаться на его счет в своем присутствии не позволяет.
   -- А ты уже пробовал?
   -- Конечно! По поводу мумлачиных запретов на пьянку. И услышал сквозь зубы сказанное: "Когда ввели законы против краж -- появились и воры". Тарунианг Сантанга, я его тоже люблю. Как уж тут не безобразить, когда люди в ответ на это с такой хорошей стороны открываются.
   Это он про всех сразу. И про себя, и про Талдина, и про самого Чангаданга. И про меня, может быть. Я ведь, не хуже Курриби, люблю, когда меня, похмельного, жалеют. И Мирре я берусь помогать лишь после того, как она какую-нибудь чушь спорет. И за Буно хлопотать взялся, когда Баланчи Корону помянул, не раньше.
   -- Так сочувствие Чангаданга к Курриби вполне понятно. Сам он, что ли, не пьет? Ну, пусть дома, не на работе, но приходит-то иногда... Стоя рядом -- закусывать нужно.
   -- Ты, кстати, тоже пей, угощайся. А то я -- уже, а у тебя чашка полная... Ага!.. Жалко ведь его.
   -- Талдина? Ну да, жалко.
   -- Талдина, конечно, тоже. Но я про Змия. Вот я или Нурачи -- мы ж просто так пьем, а этот -- от безысходности.
   С хорошей -- не с хорошей, но с неожиданной стороны люди иногда тоже раскрываются. Кто бы от Дангмана таких суждений ждал? Да не о ком-нибудь, а о Чангаданге. Который ему самому гадость ввернуть случая не упустит.
   -- Какая уж такая безысходность? Ведущий специалист. Третий разряд. Ученики. Поди, плохо?
   -- Ой-ой-ой, и всего-то радостей! Читал же его беседу в "Доброхоте"? Там все и сказано.
   -- Деи там полно и спеси. И более -- ничего.
   -- Значит, ты только это и видишь?
   -- А ты там нечто другое разглядел, да?
   -- Да чего разглядывать-то? Он же к этой работе с самого детства, как раб к веслу прикован. Всё без него, и даже без родителей его решили. Этому потомку Мемембенга назначено быть врачевателем. И все. Ни свернуть, ни отказаться.
   -- А он, по-твоему, не хотел?
   -- А он этого теперь и сам не знает. Он же кроме больниц ничего и не видел. Дали ему час на семейную жизнь. По часам засекли -- чтобы род продолжил. И -- пожалуйте обратно, в операционную.
   -- И что ж его тогда из Кэраэнга отпустили, Великого Царя-Лекаря?
   -- Да не отпустили, Тава, а выгнали. Это ж еще хуже. Ступай и сделайся достоин Золотой Столицы. И он старается. Тебе бы понравилось каждый день, всю жизнь экзамен сдавать?
   И что случится, если Змий теперь на все это плюнет? Покарает его Божья милость? Пожалуй что и покарает. Изнутри на куски разорвет. А у Буно -- не так же? Ох, как не прост, оказывается, малыш Чамианг, если до всего этого так запросто додумался.
   А Дани пирожком закусывает и посмеивается:
   -- Я ведь, Ваттава, тоже из породы обреченных. Думаешь, мне с детства что-то иное светило, кроме лекарского ремесла? Как бы не так!
   -- Тебе? Да пожелай ты хоть в балагане танцевать -- кто б тебе запретил?
   -- Ага, конечно, "в балагане"! Да не хотелось мне ничего другого желать. Отец бы не запретил, но расстроился.
   -- С чего ж? Есть же Рангаи, чтобы батюшкино дело продолжить. И мастер Нираирри тебя бы неволить не стал.
   Сказал я это второпях и осекся. Потому что в первый раз, кажется, Чамианг с кем-то вдруг про отца заговорил. Правда, сам он, видимо, неловкости моей не заметил. Ответил мне очень тихо, и очень серьезно, даже непривычно как-то серьезно.
   -- Не понимаешь ты, Тава! Любил он это все. И нас всех любил. А как же можно любимого человека самого лучшего занятия на Столпе Земном лишить? Я, знаешь, что вспоминаю? Как папа меня в клинику с собою брал. Когда я совсем еще маленьким был, лет восемь. Точно помню, потому что он над лодыжками как раз работу заканчивал. Так вот, отец с костями возился с такой же нежностью, как со мной. Даже лицом светлел. Видеть надо было, на словах не расскажешь. И я тогда думал: "Наверное, это очень здорово и интересно". И вообще, ты размышлял когда-нибудь, как лекарские дети растут? Вот у вас дома чем мясо режут?
   -- Чем-чем? Ножом, как все.
   -- Обычным, кухонным? А у нас -- сколько себя помню -- ампутационным. Удобная штука, между прочим. Я еще читать-писать не умел, а уже косточки людские рисовал. Потому что у отца в кабинете скелет стоял разборный. Заходи -- играй. Вместо кукол или корабликов. Рассказывал, что тварь разумная из себя представляет -- человек ли, орк, мохноног или карл. Вместо сказки на ночь. Почему они такие. Как ходят, едят, на свет появляются. Что женщина устроена так мудро, чтобы дитя выносить и родить. А мужчина так -- чтобы к ней подстроиться, чтобы лучше для нее было. И картинки из атласа показывал. Я школу заканчивал -- он меня спрашивает: "Пойдешь на Лекарский?". Я плечами пожимаю, пойду, мол. И не потому, что мне все равно, а просто ни о чем другом по-настоящему не думал. А отец решил, что не слишком-то мне охота. И не сказал даже, попросил, будто извиняясь; "Попробуй поучиться -- может, тебе понравится. А нет -- так потом куда захочешь -- туда и пойдешь. Главное, только попробуй". И после, уже в Университете, все спрашивал, бывало: "Ну, как -- не нравится?". Самое обидное, что со страхом ведь спрашивал или с виной. А мне нравилось. Всякое случалось -- и с преподами скандалы и разбирательства, но не оттого, что мне не интересно было. Просто уж, так...
   -- Ты ему так и не сказал?
   -- Сказал. Прошлой зимой, когда... когда мы узнали. Так что мне повезло. Очень повезло с "обреченностью". Потому что я ее люблю, и усилия для того не делаю. А Чангаданг? Кто его знает, может, он и не задумывался об этом вообще.
   Вот так мы и посидели. Вымылись, погрелись, поговорили и разошлись. По домам, в смысле, разошлись, а не буйствовать начали. И я все никак не мог решить: успокоил ли меня сегодняшний наш разговор или наоборот -- еще больше расстроил. Потому что от Дангмана я все же такой чуткости не ожидал. Приятно в людях ошибаться, если, конечно, в хорошую сторону. А на душе все равно муторно было. То ли из-за Буно, то ли из-за себя, а то -- и вовсе странно -- из-за Чангаданга.
   Все мы какие-то несчастные получаемся. Оттого что, как ни крути, каждый к своему веслу прикован. Больше того -- не можем без этой цепи. Злимся, обижаемся, страдаем, выделываемся, а бросить, отказаться не в силах. Может, и неправильно это все одной лишь Божьей милостью объяснять, как у Буно или Чангаданга. Не в ней вовсе дело, а в том, что сами мы -- не знаю, больные, что ли? На голову. Пусть никому в том и не признаемся, но в душе-то понимаем.
   Вот Дангман и корчит из себя помешанного, Змий -- великого боярина, а мастер Харрунга -- подвижника Рогатого. Мол, мы не только лекари, у нас еще на сердце вон сколько всего. А как в очередной раз убедимся, что все это -- личины балаганные, вновь за свое весло прячемся. Точнее, за ремесло. А внутри-то что? Внутри пусто. И Буно такой. Только по молодости еще не понимает. Отсюда и храбрость эта глупая.
   Или -- понимает? Потому и в разнос пустился. Вроде как -- пропади все пропадом. Если представить, что парень все осознал, и жизнь ему не мила стала. И некому ему объяснить, что и с этим жить можно. Дескать, ты, Буно, один из многих, так что кончай дурить.
   А он мне ответит, что хочет быть одним из немногих. Или вообще -- единственным. И я тогда скажу, что для того, чтобы быть хоть каким-нибудь, надо для начала просто быть. А единственным он все равно для кого-то станет. Как я для Байалли, например.
   -- Папа, а ты какие папиросы куришь? "Сноброд", да?
   Это я уже до дому добрался, сам не заметил, как.
   -- А мне мальчик один в школе рассказывал, что у них сосед по ночам ходит. Во сне. И что это оттого, что он тоже "Сноброд" курит. Вот я и думаю, может, ты чего другое курить будешь? А то страшно.
   -- Ага, "Багардаггад", например. И стану хобом. Глупости это все. Ночные хождения -- это, Ялли, болезнь такая душевная. Но она не от курева бывает.
   -- А от чего?
   -- А это когда мозги, что за движения отвечают, ночью не отключаются. Но это сложно все. Мозг еще до конца не изучен. И вообще -- не забивай себе голову.
   -- А что, если я буду ее всяким разным забивать, у меня мозги кончатся? И на математику места не хватит. А может, мне тогда сразу мореходное дело начать учить? Чтоб ее зря ненужным не заполнять?
   -- Не-е, так не получится. Понимаешь, чтобы быть водолазом, математику все равно учить придется. Надо будет, к примеру, рассчитать, на сколько погружаться или на сколько воздуха осталось. А про мореходное дело ты и так у меня читаешь. Значит, то, что нужно, отложится. Да и в голове, скажу тебе, места достаточно. На все должно хватить. И папиросы, кстати, так не из-за болезни называются, а из-за корабля.
   -- А я знаю. Он был улучшенный, и потому мог идти и днем, и ночью. А еще его потом угнали на Варамунгу, а капитан у него был безбожник. Пап, а пап, а мы с тобой -- тоже безбожники?
   -- Это ты с чего взял-то? Ну, не ходим мы в храм, но Семерых-то ведь чтим. Вот я Целительнице служу, мама -- Ткачихе, да и ты -- Премудрой, раз учишься.
   -- А если врать, то это получается -- Плясунье?
   -- Ну, в общем, да.
   -- А чего ж тогда про тебя говорили, что ты врешь безбожно? Очень даже божно выходит.
   -- Так. И кто это про меня говорил?
   -- А ябедничать -- это Судью почитать, да?
   Рожица у сына совершенно серьезная, только глазенки -- шкодливые. Не таммины глаза -- мои. Не умеет она так шутить. Она вообще шутить не умеет. Понабралось дитё от родителя.
   Мог бы и не спрашивать мастер Харрунга, кто про него такое говорит. Кроме Тамми -- некому. "Врач -- от слова врать" -- сказала она мне однажды. Ерунда какая-то получается. Дома меня порой не бывает -- молчит, изменяю я ей -- ничего, а вот вру -- не нравится. А что ж мне теперь -- всю правду рассказывать? Про Мирру, про Буно и еще про сотника Нариканду?
   -- А мне тоже сказали, что я вру. Девчонки из соседнего класса. Когда я рассказывал, как мы с дедушкой волков видели.
   -- Да ну, это им просто завидно было. Они в своем городе вообще ничего не видят. А ты в деревне жил. Так что не обижайся на них.
   -- А я и не обижаюсь. И ты тоже не обижайся, ладно? Ну, мало ли, говорят!
   Значит, Ялли решил, что я такой кислый, потому что на кого-то обижен. И название папирос разглядел. Выходит, я однажды забылся, и вместо того, чтобы в окно дымить, небось, за столом закурил. А может, и не однажды. И это уже бессовестно. Нет, что-то надо делать, не то я совсем рехнусь. И не во славу Плясуньи-Матушки, а так. По собственной дури.
  
   * * *
   И я начал "что-то делать". По правде сказать, возможностей тут было немного. Либо напиться, либо сосредоточиться на всегдашних делах. В запой я не пошел, а для начала отправился к Мумлачи и попросил сменить замок на сейфе. Иначе мы его в один прекрасный день не откроем. И уж не знаю, что со мною было не так, но замок нам на следующее же утро и поменяли. А может, до меня об этом никто не просил?
   Потом заклеил окна в наших палатах. Потому что зима уже на носу, а у нас до этого руки так и не дошли. И няньку еще отругал. За то, что она сама этого прежде меня не сделала. Ведь должна же понимать -- тут тяжелые больные лежат. Одна мастерша Харвайнан чего стоит.
   Сразу после праздников ее соперировали. В седьмой раз, между прочим. Тагуду, когда услышал о повторном чревосечении у нее, только застонал. Чего он, кстати, стонал -- непонятно. Брали ее по дежурству, согласно негласной инструкции Исполина. Так что тот вечер я провел в приятнейшей компании со Змием. Ну ладно, он у нас -- светило, но мне-то за что вместе с ним достается?
   А Чангаданг по ходу дела еще и издевался. Спрашивал, надо ли ему приглашать хирурга, чтобы зонд больной завести, или я сам с этим справлюсь. Я только ответил, что с анатомией в общих чертах знаком, и куда трубочку затолкать -- рано или поздно найду. Но если есть такое желание -- придется, наверное, господина Мумлачи из дома вызывать. Магго сдержанно хмыкнула. И они потом еще не меньше часа этот зонд по кишечнику проводили.
   Тагуду утром прибежал чуть ли не первым. Расспросил, как все прошло. Назвал меня чудищем. Похвалил, в смысле. А я -- чего? Мое дело небольшое. Это хирурги у нас круты. Чангаданг в частности.
   А двадцатого, на лестнице между вторым и первым этажом появилась картинка. С изображением Дангмана в наряде магистра Лунного Ордена, о котором он в последнее время столько трепался. На рисунке он несколько двусмысленным жестом посвящал в рыцари кучу выстроившихся перед ним девиц.
   Этакие картиночки я уже видал. Элдери Никони упражняется. Только, насколько я помню, показывать он их не любит. А уж чтоб на всеобщее обозрение повесить! Так что, невзирая на гогот собравшихся, рисунок я со стенки снял. И Никони вернул, завещав, чтобы лучше за своими художествами присматривал. После всего этого на меня стали коситься.
   Неприятности начались двадцать первого. Пришедший раньше Чура поглядел на меня оценивающе и заключил, что лучше бы мне сегодняшний сбор пропустить. "Чего вдруг?"... "Опять ругаться будут?"... "Харвайнан? И что я не так сделал?"... "Не я? Мастерша Виндвелли?"... "Так что случилось-то?"... "Что -- совсем без стимуляции? Сильно вздуло?"... "Ох, еще и зонд!"... "Чангаданг? Представляю!"...
   И я отправился на поиски Мирры. Мирры, которая по дежурству благополучно начхала на назначения хирургов, и к тому же зонд у больной Харвайнан удалила. Может быть, в надежде, что бабке с того полегчает. И та теперь чуть ли не концы отдает. И все мастерши Виндвелли стараниями.
   "Мирр, ты чего -- совсем, да?"... "Я про спаечную"... "А ты на нее посмотри, если еще не видела!"... "Я не кричу, я так разговариваю"... "Да какая разница, что ты думала?"... "Змием что написано в тетради?"... "Вот и надо было делать"... "И не умничать"... "Да ты понимаешь, что за это не просто голову снимут, но и погнать могут?"... "Давай лучше подумаем, как ты отвечать будешь?"... "Ты перистальтику правда определяла?"...
   Что это все мои женщины себе за привычку завели? Не слушать, когда я говорю. Точнее, даже не слышать. Хотя Мирре сейчас не до меня. Кажется, она здорово струсила. Из-за больной. А может, и не из-за нее. Может, не случайно Мирра с утра пораньше к нашим акушерам бегала. И потом такая вернулась. Ох, ну только этого не хватало!
   "Слушай, у тебя все в порядке?"... "Точно?"... "Да нет, я просто подумал..."... "Ладно, забудь"... "Хорошо, я тоже не буду умничать"... "Все. Пошли"... "Да время уже"...
   Чангаданг, конечно, блеснул. Главным образом, ехидством и заносчивостью. "Прозин, да будет Вам известно, полагается вводить через каждые два часа....". И все в таком же духе. А под конец -- и вовсе по-свински -- обозвал Мирру селедкой.
   А вы, господин боярич, тоже хороши. Если так за зонд опасаетесь -- могли бы его и подшить. Что, не бывало у нас случаев, когда больные его сами у себя удаляли? Бывало. Правда, не кишечный, но все равно.
   И гадости свои можете для Кэраэнга оставить. Это там их, наверное, с восторгом принимали. Или думаете, очень остроумно женщину селедкой назвать? Да еще -- последней. Что -- считаете, раз такой великий, -- так вам теперь все позволено? Вот съездить бы вам по роже разок-другой -- тогда, глядишь, хоть кого-нибудь уважать научитесь.
   Остальные, конечно, тоже в стороне не остались. Особенно Дангман и Нурачи. Ржали и веселились, словно для них нарочно представление разыгрывают. А Таморо при всех ее еще и на "ты" назвал. Тоже мне, близкий друг выискался! И вообще -- сами, что ли, никогда не ошибались?
   Короче, довели девчонку до слез. Ну, дура она, конечно, что ж тут поделаешь. И разноса тоже заслуживает. Но нельзя же так-то! Чтоб потом еще два часа в кладовке проплакать. И я, когда про кладовку ту самую услышал, тоже задергался. Как дурак проверять бегал. Слышу всхлипы -- и то ладно. А как она уходила, я пропустил. Подхожу в очередной раз, а кладовка открыта, и в ней уже -- никого.
   Хорошо хоть, вовремя ушла. И не слышала, как у нас говорить стали. Про слово, что на ...дь заканчивается. Вроде, "сельдь", а вроде и нет. И про то, что, дескать, правильно обозвали.
   И поэтому вечером я не к дому повернул, а в Похвальный. Дай, думаю, проведаю. А то сидит, небось, там одна-одинешенька, ревет. Еще Семеро знают, что ей в голову взбредет.
   Ничего, оказывается, страшного. В кресле качается и музыку слушает. Из шкатулки дедовой. Хорошо хоть -- не танцует. И тут я сваливаюсь. С утешениями своими. "Ладно тебе, чего уж так"... "Чангаданг -- он гад известный"... "А прочие все -- вообще дураки"... "Да от него ж никто доброго слова отродясь не слышал"... "Выдумал тоже -- сельдь!"
   -- Приличный человек стерлядью бы назвал. Или белорыбицей. Его тоже можно понять -- как все хочет быть. Вроде как, мужики, я же свой!
   -- "Свой" -- что тоже тебя ругает?
   -- Угу. И что запанибрата со мною. И между прочим, преуспел, раз ты за него извиняться пришел.
   -- Да не за него я. И вообще не извиняться. Просто пришел. И не бойся ничего. Никто тебя не уволит.
   -- Ха, напугали! Как же меня можно уволить, когда я вас всех так здорово объединяю. Не хуже короля Галликко.
   -- Да он-то тут при чем? Чангаданг.
   -- А ни при чем. Но вот девочку свою мог бы и пожалеть. А то она вообразит еще: как низко пал ее наставник, коли с этой дурой дело имеет! Зря расстроится.
   Ну, значит, ничего не было. Хотя, помнится, Чабиру Мирра сказала, что со мной у нее -- тоже ничего. Но все равно -- только не со Змием. Ведь иначе он бы ее, пожалуй, и прибил. Я-то -- так, просто ругаюсь. А боярской селедке не положено боярские зонды трогать!
   -- И вообще, Харрунга, ты с его девицей, кажется, скорешился?
   -- С Ягукко? Да Семеро с тобой. Я тут чуть с Буно не спелся. А с ним -- такая беда.
   -- Посадили. За то, что сан отказывается принимать. И это в нашем-то светском государстве. Не в Пардвене какой-нибудь.
   -- Не сан, присягу.
   -- Да если б он одной присягой отделался! Служил бы себе в стражничьей больничке или еще где, и горя б не знал. А то ж его богословие изучать заставят. Иначе нельзя -- чудотворец.
   -- А еще что?
   -- Про Буно-то? А что ж, сидит. Есть начал. И то -- спасибо. И все на экзамены просится. А какие уж тут экзамены, когда старушка Харвайнан в больнице?
   -- Погоди, да какая связь-то?
   -- А ты что же, не помнишь ее? Она у нас в книгохранилище университетском работала. Я к ней прихожу, бывало, говорю: "Дайте что-нибудь, чтоб физиологию сдать". Вроде как -- таблетку от смерти. Так она давала!
   Вот и выучила мастерша Харвайнан Мирру на свою голову. Ох, недаром, наверное, хирурги говорят, что нельзя своих лечить. А то слишком стараешься все хорошо сделать. Так и перемудрить недолго.
   -- Знаешь, Харрунга, может, мне, и правда, уйти? Тебе ж спокойнее будет.
   -- А куда?
   -- В гильдейскую какую-нибудь лавочку. Или в медчасть по месту жительства. Старичков пользовать да домохозяек.
   -- А можно тебе?
   -- Попробовать надо. Что еще сотник скажет.
   И никакой из этого тайны Мирра больше не делает. Мумлачи-то, может, ее и отпустил бы, а вот Охранка не позволит. Тайный соглядатай Короны мастерша Виндвелли. Рада бы уйти, да присяга.
   -- Пробуй. Не мне, а тебе самой так лучше будет. Между нами-то это ничего не поменяет.
   И я остался до утра.
  
   * * *
   Все эти события последствия имели самые пренеприятные. Не для больной Харвайнан, а для меня. Потому что Змий к нам с тех пор повадился заходить чуть ли не по пять раз на день. Каждые два часа вместо прозина. Да еще всякий раз с меня про нее спрашивать. Все дни, пока старушку не перевели. А у меня при виде его кулаки чесались. И за селедку, и за занудство его поганое, и за общий вид.
   И о Буно больше никаких известий не поступало. "Сидит" -- и все новости. Господин Нариканда лишь руками развел. Не мое, мол, подразделение. Ваш школяр опасен не тем, что он -- лекарь, а тем, что -- чудотворец. И встречу с ним для вас, Харрунга, я устроить не могу. То ли, и впрямь, не может, то ли не захотел.
   Перед праздниками начались обычные хлопоты. Кто-то пытался дежурства переносить, кто-то суетился, какой из нарядов выбрать, чтоб ни за кем другим не повторить платья и украшений. Ко мне тоже подкатывали, спрашивали, что моя супруга наденет. Я ответил, что, наверное, вообще не приду.
   А ведь могли бы, не хуже прочих, вместе сходить повеселиться. Так нет, Тамми решила мне нагадить -- костюм распорола. Вот и пускай теперь сама, как дура, дома сидит. Это я так размышлял вечером накануне гулянки, пока до дому добирался. А пришел, смотрю -- не такая уж она и дура. И рукодельница -- каких поискать.
   Потому что на дверце шкафа, на вешалке, красуется совсем новый пиджак. Красивый такой, мшисто-зеленый с блестящей крапинкой. И под ним -- брюки. Тоже новые. А у Тамми и у Ялли на лицах написано: "С праздником!". А жена еще свою кофту старую перешила, и к ней таких же лоскутков приделала. Так что тоже очень здорово смотрится. И костюм этот на мне хорошо выглядит, гораздо лучше, чем прежний был. Вроде как замирились...
   И мысли у меня в голове сразу же, как зайцы, забегали. Потому что Ратамми еще не знает, что меня на праздник с женой звали. Можно и не говорить. А в выходные просто вместе сходить куда-нибудь. Ведь если я с нею на гильдейский бал заявлюсь -- к Мирре потом уже не пойдешь годовщину знакомства отмечать. Неприлично все-таки. Или -- сказать? Ведь старалась же, шила в тайне, чтобы меня порадовать. Старый пиджак распорола только затем, чтобы с него точную выкройку снять.
   А еще можно сказать так, что она сама откажется. Например, сообщить, что там будет Госпожа Профессорша и другие важные дамы.
   "Знаешь, Ратамми, а нас ведь вместе приглашали"... "Да, тебя и меня"... "Пойдем?"... "Да не бойся ты, никого там не будет. Все наши"... "Завтра после работы"... "Нет, я вернусь, зайду за тобой"... А после ужина мы уже совсем поладили. Окончательно, как до свадьбы. Так что я все следующее утро на службе зевал.
   Гулянка на этот раз выдалась исполинская. По крайней мере, если с прошлым годом сравнивать, других-то я не застал. Чан с медовым вином, что к празднику Премудрой полагается варить. И даже на "Фухис" гильдия не поскупилась, и на пардвянское пальмовое. Гусей с яблоками запекли, кабанчика с кашей.
   Правда, в дверях некоторая заминка обнаружилась. Потому что те, кто праздник устраивал, решили вспомнить древний училищный обычай. Вход перегородили скамьей, и со всех пришедших стали какого-нибудь фокуса требовать. И только тогда наливали рюмочку и пускали. Мы когда подошли, как раз Чабир чего-то на гудке своем выделывал. Очень быстрое, сложное и веселое -- так что невольно в пляс хотелось пуститься. А супруга его, наша же медсестра, на всех с гордостью поглядывала. Мол, вот он у меня какой!
   А когда наш черед настал, Тамми отчего-то перепугалась. И тогда я попросил налить. Не потом, а сейчас-- для храбрости. И чтоб полные чарочки, в самый край. Вручил их жене, сказал, ради смеха, чтоб погодила пить без меня. А после подхватил и перенес ее через лавку. И вино при этом не пролилось. Мы с ребятами таким еще в школярские годы, бывало, забавлялись. Невелика хитрость. Да и Тамми-то у меня -- пушинка. И кажется, ей это тоже понравилось.
   А внутри уже народу полно было. Мумлачи-старший с супругой. Мумлачи-младший без таковой. Курриби с дочкой и ее подругой. Магго с дочерью и будущим зятем, который со мной раскланялся. Таморо с тестем и женой, которые меня дружно не заметили. Подурнела она, кстати, после родов, да и бледная больно. Уж мог бы Нурачи и не тащить ее с собой. И нашим бы незамужним девчонкам повеселее было.
   А то на всех -- один только Дани и остался. Но ему нынче не до того. Вон, я так понимаю, его новая любовь вышагивает. Каланча -- не каланча, а водонапорная башня. А рядом с нею -- тот самый Лунный Прыщ, супружник ее. В полном рыцарском облачении, в рысьем меху и с перстнем магистра на пальце. Весь какой-то полулысый. Зато лицо умное и значительное.
   Умный-то умный, а за женою зря не присматривает. Дани ее быстренько от него уволок и танцевать потащил. Зато сам рыцарь к Мирре приклеился. Да так, что не оторвешь. И в пляске ее за руку повел, и за стол с собою рядом усадил. И все разговаривал, разговаривал, мухомор недорощенный. А она тоже хороша -- рот разинула и слушает.
   А с другой стороны -- вот я же с женой пришел. И Таморо с женой. И все -- с кем-то. А она -- одна. В прошлом году она тоже одна была, но тогда и я был временно бесхозен. Впрочем, я сейчас на четверть часа тоже свободен. А все Дакарри. Это ее муженек в форме вагоновожатого Ратамми на танец зазвал. Кайнелли, небось, сама же его и подговорила. Ну и ладно, а я тогда ее приглашу. Все равно все остальные мои дамы заняты.
   А потом я выпил. И решил подойти к Полирри Курриби, заметив, что та в углу с подружкой сидит. Только она мне отказала. И тогда мы с Талдином еще выпили. И он сказал, что моя жена -- совсем как его дочка, такая же маленькая.
   А Бролго сразу же добавила, что они, и правда, все думали, что Тамми у меня постарше. И спросила: а сколько ж ей было, когда вы дите завели? Школу-то хоть закончила? И вот тут я обозлился и ответил, что они сейчас вместе доучиваются, Ратамми и Ялли. Поднялся из-за стола и ушел. И подумал еще, что заговорил в точности голосом господина Чангаданга.
   Кстати, он сегодня дежурит. Нарочно с Дангманом поменялся, чтобы на праздник не ходить. И ученицу свою сюда не пускать. То-то ее нигде не видно. А еще он Мирру селедкой обзывал. И меня за болвана-недоучку держит. "Можете ли вы то?"... "Способны ли Вы, с Вашим разрядом, сделать это?"... И всех наших в газете обругал. И вообще, пора уже с ним поговорить. По-нашенски.
   И тогда я незаметно вышел из залы и приперся в хирургический корпус. Узнал у дежурной сестры, что Змий пока оперирует, взял у нее ключ от ординаторской и стал ждать. Прямо за его змийским столом над его же чашкой с остывшим кофеем. Только задремал немного.
   Когда Чангаданг вернулся, я пропустил. Поэтому, наверное, вместо того, чтобы сразу дать ему по морде, вдруг ляпнул:
   -- Добрый вечер!
   Есть у господина Змия боярская привычка не здороваться в ответ на приветствия. А тут он еще какое-то время размышлял. Вроде как, что ж здесь доброго. Наконец спросил:
   -- Что случилось?
   Вкрадчиво так спросил, противненько. Словно больного -- про жалобы. Вам, дескать, не составит труда рассказать доктору, что Вас беспокоит. Ну и как такому объяснишь, что именно он меня и беспокоит. Потому что он -- гад, и ведет себя, как Змийский гад, и все остальные для него -- только закусь под водочку. Так я ему примерно и сказал. И еще добавил, что его деей уже все по горло сыты.
   А он почему-то очень обрадовался. Даже улыбнулся -- небывалый случай. И заявил, что дея -- она на то и дея, чтобы ею исходить. Эх, надо было ему сразу врезать, а не в разговоры пускаться. И уж тем более, не спрашивать, что ж в этом всем хорошего. А я спросил. И услышал, что он и сам не знает. Все равно его, мол, никто не слушается.
   -- А почему все и всегда должны Вас слушаться?
   -- Не должны. Но очень хочется. Особенно, когда я оказываюсь прав.
   -- Но Вы ж всё такими словами говорите, да еще с таким видом, что правоты этой уже и не разглядишь. От Ваших выражений в свару хочется лезть, а не чем полезным заниматься.
   -- Приношу свои извинения. Я действительно бываю резок. Сожалею, если от моего раздражения достается и Вам. По отношению к Вам -- это сугубо несправедливо.
   -- Хитры Вы, высокородный боярич.
   -- Хитер? Почему?
   Да потому, что Хёкк его знает, как Вы это сделали, но драться с Вами я уже не стану. Умеете Вы почувствовать, когда Вас кому-то жалко. И хватаетесь за это, как за руку протянутую. Тошно, поди, в собственной дее-то тонуть.
   А еще вспомнился мне наш с Дангманом недавний разговор. Говорят, что некоторые цари в древности змеиной чешуей обрастали. Так господин Чангаданг этим балахоном рабочим не хуже оброс. Может, он и хотел бы по-другому общаться, да не умеет. А мы в свою очередь не научились распознавать те оттенки его гадского голоса, когда Змий пытается сказать ну хоть что-нибудь хорошее. Или когда он по-настоящему печалится.
   И тогда я заново прокрутил в голове тот сбор, с "селедкой". Ведь похоже, что Чангаданг-то страдал, а не насмешничал. Это все прочие веселились. А он про миррины подвиги говорил так же, как на операции иногда: "спайки, сплошные спайки" или "опухоль в селезеночном углу". И не ехидничал, а научал, потому что, может быть, один из всех в Мирре доктора видел. И зачем тогда я сюда пришел? Из-за того, что он мою женщину обидел? Так еще вопрос -- обидел ли. И что обиднее: когда ее за коллегу считают, или как я -- чего, мол, с бабы-дуры взять...
   -- Слишком глубоко добрые свои чувства прячете. Поди до них докопайся.
   Вот теперь можно и уходить. Разговор на этот раз окончен. А в дверях появился мастер Таюрре. Тоже из операционной, видать. Даже косынки с головы не снял.
   И понесло его вдруг события столетней давности вспоминать. Про то, как гандаблуйские мятежники утверждали, что у людей нету сердца. Тогда ножевые в печень -- самыми частыми ранениями были. Дескать, много он такого перевидал. И чего разболтался? Забыл, что ли, что человеком, а не древленем значится?
   -- Вы б еще времена Сумаоро Юлая вспомнили! -- буркнул я, уходя.
   Мало нам Буно -- давайте и мастер Лидалаи на площадь Ликомбо угодит. Видел он, понимаешь! Столько видел, что до сих пор под чужими документами прячется.
  
   * * *
   "Корона благодарит всех. Господин такой-то да изволит задержаться". Учебники утверждают, что король Виданаду подобными словами любил завершать заседания Государственного Совета. После чего "господин такой-то" либо получал особые полномочия и государеву приязнь, либо отправлялся в темницу, а то и на плаху. Исполин, когда меня после утреннего сбора оставил, вид имел такой же загадочный. Вон, мол, какой начальник у вас страшный и грозный. И мастеру Харрунге надлежит теперь сомнениями помучиться -- не натворил ли он чего этакого.
   Само собой, мастер Харрунга скорчил соответствующую рожу. Дескать, слушает со вниманием, и если что -- заранее раскаивается. Тем более что вроде особых грехов за ним не числится.
   -- Я искренне рад, коллега! Приятно, очень приятно.
   Чему это, интересно, он радуется? Ну, преполовенье Премудрой наступает, но это, кажется, не повод лично меня с ним поздравлять. В Университет ребенок поступил у Магго, не у меня, в лотерею я, поди, тоже ничего не выигрывал. Да и билетов отродясь не покупал. Чего же еще?
   Челли недавно родила. Но это не я! То есть, я здесь не при чем. Совсем-совсем. Челли, правда, не замужем. А вдруг она всем сказала, что от меня? И все немедленно поверили? Нет, глупости!
   Или -- Мирра? Тогда она уверяла, что у нее все в норме. Но могла и соврать. Да и я не удосужился уточнить, что для нее норма. Может, как раз, беременность? А теперь скрыть уже ничего нельзя. И Мирра решила признаться Исполину. Чтобы он ее уж точно отпустил. И господин Мумлачи рад меня поздравить с нашей общей победой. Ведь как бы мы иначе смогли избавиться от мастерши Виндвелли? Так, что даже Охранке нечего возразить? И кто кроме меня мог бы это обеспечить?
   Значит, принимай поздравления, мастер Харрунга. Честно постарался на благо Первой Ларбарской Городской Лечебницы.
   -- А собственно...
   Как лучезарно умеет улыбаться господин Профессор. Нет ли, часом, в роду Мумлачи предков-дзиррийцев?
   -- Вы еще ничего не знаете?
   -- Ну, это смотря чего...
   -- В таком случае, я Вас поздравляю, Ваттава. Вам присвоено звание "Заслуженного Грамотея Объединения". Сегодня из гильдии пришли все бумаги. Долго шли, надо признать. Сначала из Марбунгу в столицу, потом обратно в Марбунгу, и наконец, уже к нам.
   -- А-а, охрана господина марбунганского наместника...
   -- Что ж, будем торжественно вручать. Такие мгновения -- всегда праздник. Устроим стол...
   Я-то думал, мой перевод в Ларбар -- и есть обещанная награда. Нет, оказывается, еще и бляху дадут. Видать, сильно господин наместник тогда перетрусил.
   А если честно, то для нас -- обычное это было дежурство. Мало, что ли, таких происшествий случается? Но, выходит, повезло. Получит мастер Харрунга грамотку, ленточку и значок. А еще льготы на мебель, велосипеды и "вечный свет". Все будут рукоплескать и завидовать: как же, "загроб" в тридцать три года!
   -- Не надо, -- взмолился я. И жалобно добавил, -- Пожалуйста!
   Исполин подошел ко мне совсем близко. Мы так иногда подходим к родственникам очень тяжелых больных. Считается, будто это вернее утешает.
   -- Да отчего же "не надо"? Вы так славно влились в наше сообщество. Это же в некотором смысле и наше торжество, и наша награда.
   Итак, льготы. Будут в лечебнице распределять очередное ценное барахло. Пристанет ко мне кто-нибудь и скажет: "Тебе, как "загробу", положен гроб, тьфу ты, шкаф! Если он тебе пока не нужен -- все равно подпишись. После мне продашь".
   Или Талдин, например, подойдет. Возьмется двумя пальцами за наградную ленточку. (Ох, это ж ее, небось, ко всем балахонам пришивать!) Посмотрит на меня своим незамутненным голубым взором и заметит, будто невзначай: "И умеешь ты, Тава, выбирать, кого лечить".
   А я ведь и не выбирал вовсе. Так получилось.
   -- Да я ничего особенного не сделал. Просто ранены были люди из охраны наместника. Вот он и расстарался.
   -- Я понимаю, мастер Харрунга, нам всем за каждое дежурство можно давать ордена. Но если уж кого-то одного наградили -- разве это не повод для радости?
   Конечно, повод. Особенно наши "трешечники" порадуются. Мастер Кайран и мастер Чангаданг. "Вы с Вашим разрядом...", а теперь еще и "Вы с Вашей наградой могли бы знать..."
   А потом еще Тагуду куда-нибудь уйдет. А меня начальником сделают. И Мирра будет смеяться. А я -- что еще хуже -- должен буду ею командовать.
   И дома к этому как отнесутся -- тоже не ясно. Тамми, может, вообще ничего не заметит. По крайней мере, до тех пор, пока за ленточки не засядет. Но вот чтоб там пирог какой-нибудь испечь или еще чего -- не дождешься. А Даккари, как раз, испечет. И на работу притащит: "Смотрите все, как "моего доктора" выделяют!".
   -- Ну что, совсем не хотите праздновать? -- спрашивает Исполин сочувственно. С видом, мол, что ж вы у меня все такие скромные?
   -- Да не надо, господин Профессор. Ну чего, в самом деле?
   -- Ладно. Пойдемте ко мне в кабинет. Я Вам просто все отдам. И никаких торжеств, если уж так.
   -- Спасибо!
   А ленточки могут и погодить. До тех пор, пока я новым балахоном не обзаведусь. Там -- посмотрим.
  
   А на праздники Ратамми потребовался коврик. На пол, потому что иначе она мерзнет. Зима!
   И мне выдали денег и сказали, в какую лавку идти. Чтобы я, не дай Семеро, не перепутал. И взял бы непременно коричневый с зеленым узором. И заплатил бы вот столько -- не больше и не меньше. Будто я слабоумный какой. И тогда Ялли сказал, что он за мной присмотрит. Оделся и тоже пошел.
   А когда мы уже вышли, дернул меня за руку:
   -- Я знаю, какой она хочет. Я такой у Лодди видел.
   -- Это у каких Лодди? Из девятой комнаты?
   -- Ага. Я помню, мама говорила: ей коврик нравится, который у них под столом лежит.
   -- Ладно, покажешь. А то я все равно ничего не понял. Ну а ты сам чего бы хотел?
   -- Матросов. И боцмана.
   -- Чего?
   -- Ну, оловянных. Их по три штуки продают. А с боцманом -- дороже. Но нам, наверное, хватит?
   У сынишки все наши деньги уже посчитаны. И сколько пойдет на коврик, и сколько мне на пиво, и сколько на оловянных матросиков. На все хватит. Особенно, если папа свою заначку из внутреннего кармана достанет.
   -- А чего не солдатиков-то? Матросам -- к ним еще кораблик нужен.
   -- А уже есть. У нас в школе у мальчика одного. Он -- новенький. И поэтому с ним дружить не хотят. А еще потому, что он -- смешенец.
   -- Это еще что такое?
   -- А у нас так говорят. Оттого что он немножко орк. Только не до конца. Да ты не бойся, пап. Я-то не говорю. Я знаю, что это нехорошо.
   Что -- "нехорошо": говорить или быть смешенцем? Полукровка. Со времен Халлу-Банги -- самое обидное прозвище. Будто бы в смешении ты сам виноват, а не твои предки.
   Нынче указывать на принадлежность к иной расе считается неприличным. А совсем не замечать различий не получается. Вот и выходит порой: стараешься-стараешься изо всех сил показать, какие мы одинаковые, а на деле оказывается полная глупость и фальшивая вежливость. Вроде как созвать гостей и весь свет в доме потушить, чтобы оркам было удобнее. Или в трамвае все скамейки только под мохноногов подогнать.
   У меня вот тоже так. Приятельствовать с орками еще получается, но чтоб за прекрасной орчихой приударить -- это уж увольте. Да у меня на нее и рук, пожалуй, не хватит. На истинно-то прекрасную...
   -- И что же ты?
   -- Я? Смотрю. Вижу: он с кем-нибудь подружиться хочет. Только боится. Ну, не боится -- стесняется. Мы играли в "Цвета", он к нам прилез, говорит -- я с вами. А потом выяснилось, что он цвета не так различает. Не как человек, но и не как орк. Но все равно -- запоминать их пытался.
   -- А что это вы, как маленькие, все в "Цвета" играете? Нет, чтобы в "Топтыгина", например, или в "Стражу Замка"?
   -- А мы еще чуть-чуть маленькие. Это большим уже, вот как тебе или дяде Че, играть нельзя.
   -- Почему, интересно, нам нельзя?
   -- А вас мама заругает. А нас еще нет! Нам -- главное, чтоб не баловаться. А вам -- баловаться можно, а играть -- уже нет.
   -- А тот мальчик, который полуорк, у него матросы есть?
   -- Да. Он боцмана в кулаке прячет. И тот там весь-весь помещается. Ребята ему говорят: покажи! А он не стал. Они ему пытались руку разжать -- и не смогли, а орк, что мимо проходил, сказал, что и не получится. Только заступаться не стал. Они его тоже за своего не держат. А я видел, что он в руке боцмана оловянного носит. Даже на уроках. И у него кораблик есть. Только команды на него не хватает. А если у меня тоже будут матросы, то вместе мы наберем.
   "Если принять ладонь человека за единицу, то ладонь мохнонога составит три четверти ее, а ладонь орка -- пять четвертей. При этом отстояние большого пальца у всех примерно одинаковое". Вспомнилась мне вдруг фраза из учебника сравнительной анатомии. А еще Чабир вспомнился. Как он в своей ручище запросто чашку может спрятать. Или как Кайран на операции ревизию проводит. Погружает в рану лишь кисть, а пальцами умудряется ощупать все -- от поддиафрагмального пространства до малого таза. Характерное для орков круговое движение -- люди так не могут.
   Зато когда Чабир на операцию собирается, он всегда старается свернуть косынку на лбу валиком. Наподобие козырька. Чтобы глаза от света защитить. Говорят, в Чаморре, если операционная бригада полностью состоит из орков, они даже чародейских светильников не открывают. Так, дескать, удобнее.
   Или наши ОТБ-шники, Рахдон и Чура, оба северяне. Прихожу как-то прошлой еще зимой на работу затемно. В палате -- мрак кромешный, я даже думал, нет никого. Вдруг, слышу голос от стола -- Рахдон. Дневники пишет. А свет не зажег, чтоб больных не будить и глазам дать отдохнуть. Сказал, что тяжелое выдалось дежурство. А после поднялся, подошел к рукомойнику, принялся кровь смывать. У них от усталости или от гнева кровь носом начинает идти. К такому не сразу и привыкнешь.
   --Ну ладно, будут тебе матросы. Только вместо боцмана, может, лучше капитана? А то что это за бардак -- два боцмана на судне?
   Ялли задумывается, даже нос морщит:
   --А что? Капитан -- тоже неплохо!
   --И знаешь, что? Про смешенцев -- все же не надо так. Когда племена скрещиваются -- вообще никто не ведает, что может получиться. Ни дети, ни их родители.
   Вот и мастер Таюрре, наверное, тоже не знал, что ровесников своих лет на сто переживет. Выучился на лекаря, пошел работать, доработал до пенсии. Пожалуй, еще в начале прошлого века. Тогда и пенсий-то не было -- отставка по возрасту. На вид, правда, больше сорока не дашь. Посидел без дела лет пятнадцать, плюнул на все. Переехал в другой город и по подложным документам пошел работать дальше.
   Потом -- опять "возраст пришел", снова переезжать понадобилось. Так, наконец, и до пенсии доработался. До пятьдесят восьмого года в смысле, когда пенсии ввели. И с тех пор еще шестьдесят лет успешно трудится. Самое глупое, что мастер Лидалаи и сам не знает, когда же он все-таки по-настоящему состарится. И древлени его за своего не принимают, так что по бумагам он -- человек.
   А с полуорчонком этим мне пока одно не ясно -- почему Ялли с ним подружиться захотел? Оттого ли, что -- добрый, или оттого, что и сам себя одиноким чувствует? Тоже ведь, считай, новенький, год только проучился. Если подумать -- так и то, и другое плохо. Сдружится с новичком по доброте -- и над ним тоже издеваться начнут, прилип, мол, к смешенцу. А во втором случае получается, парень за год так ни с кем и не сошелся.
   По вечерам сынишка все с соседскими ребятами играет. Не припомню я что-то, чтоб он кого из школьных друзей домой приводил. Но, правда, и с синяками тоже не ходит -- уже хорошо. Ничего-то я, оказывается, про сына не знаю.
   Что мне самому-то было в восемь лет интересно? В пятнадцать -- понятно что, а вот в восемь... Сейчас уже и не упомнишь. Ялли в этом же возрасте кажется гораздо взрослее. Иногда что-нибудь задвинет -- мне такое и в голову не приходило. И теперь, честно говоря, не приходит.
   -- А я вот тоже целый год тут проработал, а близкого друга так и не нашел.
   Да уж, одни подруги. Зато очень близкие. Но об этом мы говорить не будем. А еще был Буно. Но его замела Охранка. Так что об этом тоже не поговоришь. О чем же еще?
   -- А еще есть один тип. Я ему хотел по морде съездить, да не сумел. Не потому что испугался. Просто передумал почему-то.
   -- Ага, скучно стало. Так бывает, я знаю. Но ты не расстраивайся, пап. Если бы ты с ним по-настоящему подраться хотел -- он бы понял.
   "По-настоящему" -- подраться или хотел? И как у меня на самом деле со Змием вышло? Разозлился, врезать хотел -- аж руки чесались, и не смог. Ялли, пожалуй, прав: скучное это дело -- врагов заводить.
   И я рассказал сыну про "загроба". А он предложил отпраздновать. Но не самим куда-то идти, потому что мама все равно не пойдет, а накупить пирогов и завалиться домой. С ковром и с угощением. И когда она спросит, по какому поводу праздник и что мы натворили, раз у нас лица такие хитрые, -- тогда-то бляху с ленточкой и достать. И всем будут подарки. Тамми -- коврик, мне -- звание, а Ялли -- матросы с капитаном. Все по-честному.
  
   * * *
  
   На Владыку в Ларбар приехали гости. Не ко мне лично, а ко всему городу сразу. Большой, видите ли, праздник -- пардвяне нас, наконец, нашли! А то мы без них прозябали -- без земляных орешков и лаковых горшков. А еще без Милосердных Сестер. Последних, кстати, бессовестно усвистали в храм. В результате больница осталась без нянек и посудомоек. А к нам, того гляди, королевич Мугуи пожаловать изволит.
   Про наследника Короны у нас заговорили, когда опять тот полсотник объявился. Маррбери, из королевской конницы. И снова после поединка. Сначала к нему бабы вереницей потянулись, потом друзья-приятели. Кто-то даже заопасался, как бы среди них его противник не оказался -- а то еще здесь продолжат.
   Потом Маррбери поругался с Дангманом, когда тот дежурил. А на следующее утро вызвал на поединок лично господина Мумлачи. И все очень беспокоились, особенно почему-то Змей. Даже самострелы обещался достать. Но Исполин сумел решить дело миром. Короче, полный бардак.
   А двенадцатого по больнице вдруг пробежал шепоток: "Пришел. Пришел. Пришел!". И сестры по углам зашушукались. Кто это, интересно, "Пришел"? Неужто и впрямь высокородный Мугуи заявился?
   Оказалось, что вовсе даже не он. Идет себе по первому этажу знакомая медведеобразная личность в зеленом выцветшем балахоне. Тапочками безразмерными по полу шлепает. И из травмы к нам направляется. Буно! И ничего, прямо идет, не хромает, при ходьбе никакой бок не щадит. Бородою только зарос, а так -- целенький, кажется. Ну и похудел малость.
   Идет школяр Валикко не куда-нибудь, а в ОТБ. С наставником своим он уже отношения выяснил, сообщил, за кого он мастера Баланчи считает. А теперь и мой черед подошел. "И Вы, Харрунга, говно такое же!". Только для того, чтобы до меня эту мысль нехитрую донести, в рабочий балахон переодеваться совсем и необязательно.
   Ишь ты, поработать пришел! Будто и не было этих двух с половиной месяцев -- всё как с гуся вода. Подумаешь -- дары, подумаешь -- в Охранке просидел! Буно из Черных Раков к таким мелочам нечувствителен. И боятся ему нечего и не за кого. И мне наперед наука. А то распереживался -- мальчику тяжко, небось, пришлось. Дескать, мне ли не знать. А вот не надо было всех по себе мерить!
   И не то что я тебя, Буно, видеть совсем не рад. Просто у меня работы полно. Каждодневной. Где не божья милость, а обычное терпенье требуется. Например, вену центральную закатетеризировать. А сестры, как нарочно, все разбежались.
   Самое смешное, что они, и правда, нарочно попрятались. Из чуткости. Нам с тобою мешать не хотят. Запомнили ведь, хрюшки, что я к тебе когда-то неравнодушен был. Значит, мне теперь в одиночку с больным корячиться.
   --Можно, я тово? Попробую?
   --Валяй, если хочешь. А я руку оттяну.
   Вот ведь стервец, помнит. За три месяца не забыл. И не перепутал ничего. Приятно.
   --Раствор Дачирри подключи. И пойдем, что ли, пыхнем.
   И мы пошли курить. Совсем как прежде. Так же молча и вдумчиво. И Буно вновь моих папиросок стрельнуть не погнушался. И тогда напоследок я сказал:
   --А плюнь на все. Учись дальше.
   И Буно ответил:
   --Тово!..
   С видом, что он, мол, так и делает.
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"