Медведевич К.П. : другие произведения.

Лев Исбильи.3.Ядовитый зуб

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 7.00*10  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Фотографии замков аль-Лит (сейчас Аледо) и Байрен, а также иллюстрации - в приложении.


-3-

Ядовитый зуб

  

Аль-Лит,

Осень 797 года аята

  
   Огромная четырехугольная Факельная башня громоздилась над укреплениями замка, закрывая внушительным телом вид на соседнюю плоскую гору. Проклятый аль-Лит растянулся на вершине как раз такого то ли холма, то ли горы-недоростка: лежал брюхом вдоль гребня, далеко выпячивая стены с массивными башнями. Мелкие зубчики их маячили повсюду: и над шумными кварталами пригорода-рибата, и высоко-высоко в бледненьком небе над цитаделью: та торчала над обрывистым меловым склоном, а с пологой стороны прикрывалась городом и рядами оливковых посадок на склонах.
   - Как странно, что мы вынуждены терпеть столько горя и трудностей из-за одного маленького замка, - прошипел ибн Айша.
   Впрочем, сын Юсуфа преуменьшал: аль-Лит никак нельзя было назвать маленьким.
   Два ряда высоченных сплошных стен: один опоясывает алькасабу, второй замыкает в неровный прямоугольник цитадель. С началом осады северяне закрылись в алькасабе - огромной, говорили, что крепость вмещает более десяти тысяч жителей, вместе с их пожитками, скотиной и конями. А в пригороде остались люди. Верующие ашшариты, которых и пальцем нельзя тронуть, хотя они годами богатели, живя бок о бок с налетчиками: сумеречники притаскивали и приводили добычу, а люди ее продавали.
   Восемь лет назад проклятый Гаденыш захватил аль-Лит. Восемь лет он сидел в самом сердце земель ашшаритов - убивал, угонял в плен, разорял и миловал кого хотел. И все эти восемь лет жителей аль-Лита нисколько не смущали деяния засевшего в замке тирана.
   Впрочем, сейчас местные охотно торговали с воинами Юсуфа - на всех пяти базарах рибата. В аль-Лит стремились купцы со всей ар-Русафа: коней и рабов тут отдавали задешево, ткани тоже шли почти за бесценок. Рассказывали, что до подхода войск мурабитов из замка то и дело уходили на север караваны с пленными и награбленным - этот проклятый, Кайэн, отсылал часть добычи своему князю. И для того подряжал ашшаритских купцов - путь-то неблизкий. Аль-Лит с его гарнизоном налетчиков расположился в самом сердце ар-Русафа, с вершин башен в хорошую погоду озеро Джейхан можно разглядеть, рассказывали люди.
   Осада длилась уже третий месяц, а замок даже не начал испытывать нужду в припасах. Во имя Всевышнего, как такое может случиться, спросите вы?
   Кто-то говорил: это из-за того, что Кайэн Гаденыш с войском ушел в горы Беникадель и еще не вернулся. И вправду, державший аль-Лит проклятый выступил отсюда задолго до подхода армии Юсуфа, и о его действиях докладывали гонцы. Гаденыш строил замок над долиной Альбайды. Хотел наложить кошачью лапу на торговый путь из Малаки в Исбилью.
   Что ж, неверному уже готовили роскошную встречу на обратном пути.
   А кто-то говорил...
   - Господин Ибн Айша! Барабан в лагере бьет! На судебное заседание всех созывают! - заорали от подножия холма.
   Ну вот сегодня мы и узнаем, правду ли говорят те другие, что утверждают: поставками припасов осажденный замок обязан эмиру Мурсийа ибн Рашику, щедро снабжавшему неверных за стенами зерном, скотом и даже зеленью.
   Ибн Айша бросил прощальный взгляд на замок - и на черный остов манджаника, который сумеречники успешно сожгли во время недавней вылазки.
   Манджаник с трудом подволокли к крепости через улочки рибата: пришлось рушить дома и расширять проход, жители роптали, крича в спину воинам Всевышнего, что при северянах им жилось лучше...
   Теперь в лагере мурсьянцы собирали новую осадную машину - и что они скажут, если их эмира осудят, знает только Всевышний...
  
   В шатре Юсуфа стоял невообразимый гам.
   Эмир Мурсийа ибн Рашик, в роскошном одеянии из тамошнего шелка-хазза - зеленого, крапленого "жемчужным" узором на мервский лад - не собирался сдаваться на милость своего главного врага:
   - О враг веры! Да отсохнет твой язык! Я - друг проклятого аль-Каэна? Ты неверный, вот ты кто!
   - О люди! О дети ашшаритов! Вы слышали - этот враг Всевышнего назвал меня неверным! Ответишь за свои слова по закону!
   А это орал управляющий-наиб Исбильи: хитрый и пронырливый, из старой исбильской знати, бывший при аль-Мутамиде смотрителем зернохранилищ. Они с ибн Рашиком друг друга ненавидели: не поделили мануфактуры в соседнем Альше, а Альш славился выделкой набивных тканей-мульхам, которые шли на базарах Куртубы и Исбильи в тройную цену.
   - О люди! Да прикрутит ваши языки шайтан! Сядьте и дайте сказать свое слово факихам!
   Это прокричал вольноотпущенник отца, Бадр.
   Сам Юсуф в неизменном черном лисаме и грубой шерсти джуббе сидел и перебирал в руках четки. Отец не знал и знать не хотел о различих между шелком хазз и шелком харир, и о местных коврах-бизат, и о... Одним словом, не хотел знать. А зря. Северяне вникали в такие тонкости, одевались на ашшаритский лад и говорили на хорошем ашшари. Давно освоились и знали, за что цеплять местных острыми когтями. Если мы хотим остаться в ар-Русафа, нам тоже нужно стать своими. А это значит - перестать быть дикими кочевниками, одевающимися в верблюжью шерсть и пьющими верблюжье молоко...
   С такими мыслями ибн Айша перевел взгляд на факихов.
   Те, позванивая серебряными цепочками в седых волосах, раскладывали перед собой бумаги. И какие-то свертки. Присмотревшись, ибн Айша понял - это рулоны-шикка ткани. Причем перетянутые лентами-тиразами с надписями золотом. Что бы это значило?..
   Собрание притихло, и старый законник поднял ладони и нараспев сказал:
   - Во имя Всевышнего, милостивого, прощающего!
   Все провели руками по лицу и прошелестели:
   - Аминь.
   Юсуф наконец подал голос:
   - Я поручил вам расследование крайне запутанного и важного дела, уважаемые. Да пребудет с вами справедливость. Огласите решение.
   Старик в бронзовой шапочке законника поправил рукава халата и хрипловатым, но твердым голосом, сказал:
   - Среди вещей эмира ибн Рашика найдены пятнадцать свертков шелка для занавесок бирюзового цвета с клетчатым узором и белыми горошинами по краям. Свертки перетянуты лентами с узором и надписями, славящими Всевышнего, запечатанными печатями мануфактуры Финьяны. Печати не тронуты.
   Ибн Рашик медленно поднес руку к горлу и попытался что-то сказать.
   Факих вскинул ладонь, взметнулся рукав простого серого халата.
   - Финьяна была разграблена неверным аль-Каэном, город сожжен, склады мануфактуры вывезены, жители уведены в плен. Эти шикка шелка суть доказательства вины названного ибн Рашика, ибо он мог получить эту материю лишь от неверного аль-Каэна в плату за предательство.
   Эмир Мурсийа заорал:
   - Это ложь! Мне их подбросили! Требую справедливого разбирательства!
   К нему шагнули закутанные в лисамы воины и прихватили за локти. От ибн Рашика шарахнулись в стороны, как от зачумленного. За его спиной вскочил юноша в лазоревой фараджийе - и тут же осел на ковер, зажимая ладонями живот. Между пальцами текло темным, воин в лисами медленно отер об рукав красный от крови меч.
   - Отдаю предателя тебе в руки, - кивнул Юсуф управителю Исбильи. - Ты обвинил его, тебе и казнить преступника.
   Ибн Айша прикрыл глаза и сделал усилие, чтобы не прикрыть лицо ладонью. Отец, отец... Мурсьянцы поставляют нам припасы и строят осадные машины, эмира следовало взять под стражу и поместить в шатре, лишив права ездить на лошади, но не казнить! Нас ждет бунт в рядах войска!..
   Эмира волокли к выходу, он орал и рвался из рук черных воинов. Юсуф с отсутствующим видом перебирал четки.
  

два дня спустя

  
   Невольничий рынок аль-Лита протянулся на несколько кварталов. Над крышами домов и палаток уходила ввысь скала - неровная, словно изгрызенная. Среди шершавых выступов и жухлой травы расползались огромными шипастыми листьями агавы, над пыльной зеленью колыхались мохнатые трубы соцветий. А над скалой, над зубчатым верхом стены вырастала - она. Факельная башня. Желтоватые стены упирались в самое небо, подозрительно присматриваясь к копошащимся внизу людишкам мелкими глазками окон.
   - Бросайте старых жен, покупа-аайте молодых рабынь! Броса-ааайте старых жен, покупа-аайте свежую зелень!
   По вторникам на этой площади торговали невольницами: рабынек выводили к огромной нории при колодце и привязывали к ободу ворота. Девки ходили по кругу, колесо со скрипом вращалось, шлепали по воде плицы, к водоему то и дело подходили женщины и зачерпывали воду. От альхиба тянулись длинные поилки, к ним подводили верблюдов и коней.
   Ашшаритки неодобрительно косились на прикрученных к ободу простоволосых девок в одних рубашках - те медленно брели по кругу, загребая босыми ногами пыль. Патлы обвисли, рубашки сползают с плечей - тьфу! Бесстыдство!
   К рабынькам то и дело подходили прицениваться: колесо останавливалось, девкам заглядывали в рот, засовывали руки за ворот, ощупывая груди, задирали подолы.
   На рынке под стенами разбойничьего гнезда не чинились и плевали на правила приличия - продал-купил-увел прочь. Купчую тоже никто никогда не спрашивал: а вдруг людей только вчера угнали из соседнего вилаята, и по закону они свободные, а не продажные? А отдают дешево, так дешево, что устоять невозможно...
   Говорили, что вот этих, что сейчас колесо крутят, недавно привели из Морельи - Кайэн вдоволь порезвился, разоряя предгорье.
   - Броса-аайте старых жен, покупа-аайте молодых рабынь! Подходите, уважаемые, подходите, вах, какие девушки! Девственницы, искусницы, стыдливые лани! Покупа-аайте молодых рабынь! Только у нас белокожие рабыни, только-только из Саракусты, белоко-ооожие рабыни из западных земель, подходите, правоверные!
   Тоже вранье. Белокожих приводили как раз из Морельи - горянок наскоро отмывали и всучивали приезжим за бешеные деньги. Местные на такие фокусы не велись, конечно.
   Солнце поднималось, припекало. По воде ходили ослепительные блики, ревели верблюды.
   - Зачем ты привел меня сюда? - тихо спросил Юсуф.
   Ибн Айша, не поворачивая головы, поставил чашку с холодным молоком и так же тихо ответил:
   - Ты не поверишь моим словам, поверь своим глазам.
   Сквозь прозрачные занавески в арке он хорошо видел площадь, поникшие силуэты женщин и торчащие над толчеей базара высоченные столбы с перекладинами - четыре, по числу казненных. Ибн Рашика распяли вместе с сыновьями, мальчишку, убитого в шатре в день разбирательства, тоже подвесили рядом с братьями. Их закидали копьями, и из почерневших на солнце трупов до сих пор косо и криво торчали древки.
   Эмира Мурсийа казнили у подножия Факельной башни осажденного замка - чтобы неверные видели, чем кончил их союзник.
   В трупы кидались камнями уличные мальчишки, кто-то пытался палкой с крюком выковырять из тела копье из тела сына ибн Рашика - денег же копье стоит. Но оно вонзилось под углом, пробив подвздошье, обтекло черным и до сих пор оставалось скользким. Разлагающийся труп испускал из себя жидкости, и ковыряющему не везло, крюк елозил по древку, раскачивая его туда-сюда, глубоко вошедшее оружие ворочалось в темной влажной дырке, в которой уже белели ребра.
   Скрип колеса, меж тем, опять стих. Девок неторопливо осматривали внушительные черные евнухи в огромных полосатых бурнусах. А поодаль... Ага. Вот они.
   - Смотри. Там, под навесом, в тени.
   Под тентом торговца устраивались на подушках состоятельные покупатели. Один - уже без шапочки с серебряными цепочками. В простой чалме. Главный факих, осудивший эмира. А другой - худой, длинный, с ястребиным лицом. В легких белых одеждах. Наиб Исбильи.
   Один из факихов поднял руку и легонько согнул пару раз пальцы - мол, подведите сюда.
   Девку тут же отвязали и подтолкнули к старику. Законник, улыбаясь в седую бороду, потягивал что-то из стаканчика, с рабыни стащили рубашку и завертели, голую, прихлопывая по бедрам и по заднице. Евнух взялся за груди - высоко, мол, стоят, еще не рожала-не кормила. Факих благосклонно махнул рукой - пойдет.
   Следом подвели еще одну, тоже раздели. Белокожая плаксиво скривилась, затрясла патлами, попыталась прикрыться ладонями. Вокруг собирались люди, завистливо цокали языками. Девку держали за локти, зиндж, хохоча, пытался развести ей ноги - пощупать фардж.
   - Зачем мы здесь, о ибн Айша? - холодно спросил отец.
   Ибн Айша стиснул кулаки:
   - За этих невольниц расплачивается наиб Исбильи. А выбирает - факих Байрена. Тебе не кажется это странным, отец?
   Юсуф приспустил край лисама и омочил губы в молоке. Он все так же смотрел прямо перед собой, не глядя на сына.
   От столбов послышался хохот и радостные крики. Ковырятель опять не сумел добыть копье - оно выдралось из развороченного живота трупа и свесилось на кишках.
   К законнику подвели сразу двоих - тоже белокожих.
   - Такие рабыни стоят дорого, отец. Дороже, чем местные.
   Старик развел руками, благодаря Всевышнего, и погладил девку по внутренней стороне бедра. Та кокетливо изогнулась, отводя другую ногу в колене, показывая то, для чего служит женщина. Вторая бесстыдно улыбалась, показывая белое-белое плечо в сползшей рубашке и поводила грудями.
   - Если их отведут в дом факиха, ты поверишь мне, отец?
   - Говори прямо, о ибн Айша.
   - Люди шепчутся, что законника подкупили. Наиб Исбильи подкупил, а эмиру подбросили товар из разоренного города. Отец, как ты не...
   Юсуф, отпивая из чашки, вскинул руку - помолчи, мол.
   Ибн Айша покорно умолк.
   - Сынок, - сказал наконец Юсуф, отставляя молоко в сторону. - Ты, верно, желаешь сказать мне, что из-за казни эмира мурсьянцы взбунтовались, рассеялись по равнине и стали перехватывать караваны с провизией. И бросили осадные машины.
   - Отец, я...
   Темная большая ладонь снова взметнулась вверх.
   - Еще ты хочешь сказать мне, что эмира Мурсийа казнили по ложному навету. Так вот, сынок. Теперь послушай, что скажу тебе я.
   Отец проводил взглядом довольно шествующих ашшаритов и их евнухов, уводящих с рынка четырех девиц.
   - Я знаю, что этих баб отведут в дом факиха. Я знаю, что наиб Исбильи подбросил шелк эмиру Мурсийа. У меня есть человек среди исбильцев, и он загодя доложил нам об этом деле.
   Ибн Айша сглотнул и опустил глаза.
   Юсуф вздохнул:
   - Я знаю, сынок, что ты поступил бы иначе. Но ты - мой сын, и ты сделаешь так, как скажу я. Помни, о ибн Айша: нет ничего дороже семьи. Все тебя предадут - а родные нет. Так вот, слушай.
   И отец повернулся к нему и посмотрел - глаза в глаза.
   - Не думай, что ибн Рашик невиновен: он и в самом деле помогал неверным, но у нас не нашлось доказательств. Бить мурсьянцев ты отправишь горе-воинов Исбильи и остального хашара, это как раз по ним дело. Наиб Исбильи - тоже наш враг, он вступил в сговор с местной знатью, они злоумышляют против твоего брата Мухаммада, желая отказать ему и его воинам в постое в городе. Поэтому через неделю ты займешься наибом, факихом и этим делом. Обличишь их и предашь смерти. Эмира с сыновьями похоронишь с почестями. После казней местные присмиреют и ты получишь вдоволь еды и скота, а наши враги истребят друг друга своими руками.
   Матушкин совет. Точно. Ибн Айша был готов поклясться в этом разводом жен и освобождением рабов. Только матушка могла расставить столь хитроумную ловушку. Рассказывали, что Зайнаб видит помыслы людей так же ясно, как шерстинки в молоке верблюдицы, и от ее ведьминского глаза не ускользнет ни друг, ни враг.
   - Я понял, отец, - сглотнув, выдавил ибн Айша. - А где в это время будешь ты?
   Юсуф тяжело вздохнул под черной тканью лисама.
   - Лишь один Всевышний знает, где я буду, сынок. Однако наши друзья в Кунке пишут, что их эмир стал хуже, чем неверный: он решил отложиться и снова перейти под руку Асаи. Я отправлюсь туда с половиной нашего войска, а половину оставлю тебе.
   - Ты доверяешь мне взять аль-Лит?
   Юсуф долго смотрел на него и наконец уронил:
   - Победы суть очень явные дары Всевышнего, а я уже получил от Него огромный дар на поле Заллаки. Настало время испытать и тебя.
   Отец подобрал полы джуббы и поднялся.
   - Кайэн собирается возвращаться. Мы готовы перехватить его на марше, - быстро сказал ибн Айша. - Неверной свинье конец. Мы возьмем его в клещи либо в ущельях, либо между скалами и озером. Флотилия из аль-Хадра готова к отплытию.
   Юсуф пристально посмотрел на сына и тихо сказал:
   - Это хорошо, сын мой. Ты - мой наследник. Помни, что с властителем должна быть не только доблесть. С ним должна быть еще и удача.
   И вышел из чайханы.
  

Тулайтула,

два месяца спустя

  
   Под сводами галереи метались крики:
   - Ваше сиятельство! Ваше сиятельство! Умоляю, соблаговолите выслушать вашего негодного раба!..
   Ибн Мукла в отчаянии уцепился за полу кафтана князя и поволокся по гладким лаковым доскам. Асаи, как вазир и рассчитывал, замедлил шаг и даже вовсе остановился, ибн Мукла воодушевленно заголосил и немедленно перехватил князя покрепче - за оба колена. И, тяжело дыша, уперся лбом в пропыленную узорную ткань.
   Скрипнула кожа, Асаи процедил:
   - Пусти, о Абу Зура. Сказал - убью, значит, убью.
   Вазир на всякий случай вцепился сильнее, ухватившись для верности за голенища сапог князя. И твердо сказал в жесткое от вышивки сукно:
   - Ваше сиятельство, всем святым заклинаю, соблаговолите пощадить княгиню Кэйга.
   Сумеречник взорвался:
   - Пощадить?! Пощадить?! Она меня опозорила! Сука! Сука подлая! Я давал слово?! Давал! За всех! А она его нарушила! Пусти!
   Вазир зажмурился, но не пустил.
   - Пусти, кому сказал, - очень тихо сказал Асаи, и ибн Мукла зажмурился еще сильнее.
   Потому что когда князь орал, он орал для того, чтобы вокруг слышали то, что Асаи предпочитал выдавать за правду. А когда сумеречник говорил едва слышно, он сообщал о подлинных намерениях. Обычно не слишком хороших.
   В данном случае подлинные намерения, похоже, не отличались от оглашенных.
   Так же тихо ибн Мукла ответил:
   - Вы ее убьете, а нас всех порешат.
   - Тем более убью! - заорал князь.
   - Вот ее родственники нас всех и порешат! - уперся вазир.
   Асаи наклонился, взялся за запястья ибн Муклы и чуть сжал пальцы. Вазир пискнул и отцепился. Князь шагнул вперед, но ашшарит сдаваться не собирался.
   Он забежал вперед и рухнул на колени, перегораживая проход. И стукнулся лбом о дерево - вышло достаточно гулко.
   - Умоляю, ваше сиятельство! Да шайтан с ними, с этими ворюгами, кто их вспомнит! А нас порешат! Из-за двух воров!
   - С дороги!
   - Да сделайте же что-нибудь! - заорал вазир и снова вцепился в полы княжьего кафтана, а двое других советников отважно повисли у Асаи на рукавах.
   Уже хором они заголосили:
   - Ваше сиятельство! Ваше сиятельство!
   - Вы что, на женскую половину решили за мной заволочься? - зарычал сумеречник, и ибн Мукла облегченно вздохнул - отходит.
   - Ваше сиятельство, - комкая тонкую шерсть, смущенно проговорил вазир, - да пусть ее. Всевышний послал нам даму Кэйга в наказание, это дело ясное. А вы плюньте на нее, да и пойдемте лучше делами займемся!
   - Какими это? - тут же прищурился Асаи.
   - Новости у меня, - преданно выдохнул ибн Мукла. - Хорошие.
   - Да ну? - вдруг горько, совсем по-человечески, усмехнулся сумеречник. - Даже не верится...
   - Господин Мурао прибыли! Встали лагерем в долине! - вдруг подал голос ибн Укайша.
   О Всевышний, кто ж отпустил поводья его языку...
   Повисло молчание. Асаи стоял, не шевелясь, и вазир остро почувствовал собственную ненужность на этой чужой лаковой галерее среди расписанных хвостатыми птицами стен. И неуместность сказанного - он-то хотел сообщить о письме, доставленном из аль-Мудаввара...
   А о приезде господина Мурао но-Аннайа рассказать позже. Потом. В благоприятный момент. Чтобы головы не полетели.
   А князь вдруг наморщил лоб и глухо ответил:
   - С каких это пор приезд изменника - хорошие новости?
   И решительно вытащил полу кафтана из пальцев ибн Муклы:
   - Ладно. Раз ты так просишь - не убью.
   И спокойно добавил:
   - А Мурао передай, что я выслушаю его, раз он приехал. Убивать не стану. Хоть ты и не просил.
   Обойдя вазира, Асаи подошел к ширмам. Перед ними сидел мальчишка-паж - неподвижно и обманчиво безучастно, как умеют сидеть сумеречники. На фарфоровом личике не отражалось ни следа чувства - парнишечка, казалось, и ухом не повел, пока тут вопили, волоклись и грозились.
   Князь коротко кивнул, паж перетек в другую позу и почтительно отодвинул ширму.
   За ней обнаружилась коленопреклоненная женщина - ибн Мукла успел заметить острые черепаховые шпильки и белые-белые ладошки, упершиеся в циновки. И черно-золотые рукава.
   Асаи шагнул за порог - как был, в пыльных сапогах. Против всех приличий и правил вежества. Вазир улыбнулся - какая-никакая, а все-таки месть. Так тебе и надо, Кэйга-гадюка.
   Из-за ширм послышалось протяжное оповещение на аураннском:
   - О-оон прише-ооол!
   Ибн Мукла улыбнулся еще раз.
   Возглас означал, что князь отдал черно-золотой даме оружие.
   И - не считая обуви, конечно - решил пройти на женскую половину мирно.
   Потому что если его сиятельство пребывали не в мирном расположении духа, они изволили вышибать любые двери ногой.
  
   Княгиня сидела на возвышении в полном одиночестве.
   Асаи неспешно подошел ближе, не забыв наступить на заботливо положенную плоскую подушку. Кэйга молча склонилась в низком поклоне, показывая молочно-белую спину в глубоком вырезе черного шелка.
   Поглядев на тяжелый узел волос на затылке женщины, Асаи наклонился и с наслаждением запустил туда пальцы. Вздернул Кэйгу на ноги, прижал к подпирающему кровлю столбу и стиснул пальцы на белом горле.
   Она не издала ни звука. Асаи сжал пальцы сильнее и пристукнул ее спиной о дерево. Женщина смотрела ледяным, неподвижным взглядом сквозь рассыпавшиеся по лицу волосы.
   - Я ведь запретил, - скрипнув зубами, выдавил наконец он.
   Бледные губы разжались:
   - Моя мать и мать моей матери ели их сердца каждый день.
   Он пристукнул ее снова, Кэйга слабо улыбнулась и положила тонкие пальцы ему на запястье:
   - Эти смертные были ничтожествами... Сердце Юсуфа я оставлю тебе...
   Холодные пальчики перебирали по коже. Асаи зашипел:
   - Я дал им право суда! Я дал им слово! А ты убила их прямо на улице! И выдрала два - два! - сердца! На глазах у толпы!
   И он снова треснул ее о столб. Потом, тяжело дыша, отпустил. Кэйга вздохнула полной грудью. И медленно отвела волосы с лица.
   - В следующий раз я убью тебя, - тихо пообещал Асаи, развернулся на каблуках и пошел прочь.
   Из-за спины послышалось негромкое:
   - Ради тебя я всадила кинжал в спину одного брата. И приказала отравить другого.
   А следом она зарычала.
   Асаи медленно повернулся к ней лицом.
   Кэйга выглядела как сущая демоница: растрепанная, оскаленная, когти выпущены.
   Он сделал шаг, женщина отступила. Еще шаг, она снова попятилась.
   - Князя Никкана, - тихо проговорил Асаи, - я убил бы сам. А его брат был таким ничтожеством, что об него не следовало пачкать благородную сталь. Он сдался в плен ибн Амиру, не удержал Нару и отправил тебя улаживать дело.
   - Да, - отвела за ухо черную прядку Кэйга. - А ты сказал, что такие споры должны решать мужчины - копьями. А не женщины...
   - ...этим самым местом, - жестко продолжил Асаи.
   Раздувая ноздри, она прищурилась:
   - Когда ты ехал драться за меня сюда, в Тулайтулу, ты любил меня. Не смей отрицать это!..
   - Кэйга, я...
   - Ты любил меня!
   И закричала, отчаянно, топая ногами и некрасиво морща лицо:
   - У меня будут дети! Я рожу тебе сына! Я рожу тебе много сыновей! Нет, нет, нет на мне никакого проклятья!!!
   А когда она умолкла и шумно задышала, Асаи горько сказал:
   - Умирая, Никкан проклял нас обоих. Детей не будет ни у тебя, ни у меня.
   Она вскинула руку в расшитом тяжелом рукаве:
   - Я...
   - И я это знаю, и ты это знаешь. Потому и не ревнуешь меня к наложницам.
   - Я...
   Он повелительно поднял ладонь:
   - Хватит об этом, женщина. Я приехал из Нары. Туда пришли вести.
   Кэйга отшатнулась, прикрывая рот ладонью. За ширмами грохнуло и гулко покатилось. Послышался пуганый шепоток придворных дам.
   Асаи вытащил из-за пазухи свиток, тряхнул его и развернул узкую полоску бумаги перед ее лицом.
   Она попятилась еще, губы дрожали, рот жалобно кривился:
   - Аааа... Не-ееет...
   Князь медленно скатал свиток и покачал головой:
   - Через неделю я еду обратно в Нару. Там соберутся все остальные. А ты... ты, Кэйга, оставляешь меня перед походом на север с нарушенной клятвой.
   С шелестом шелка она рухнула на пол, поползла к нему на коленях, плача, заливаясь слезами, ломая руки:
   - Я не хотела... Я не знала... прости меня, прости меня, убей меня, прошу прости...
   Он молча развернулся и вышел из покоя.
  
   Хаджиб треснул посохом о мраморный пол и крикнул:
   - Господин Мурао но-Аннайа!
   - Пусть войдет, - отозвался Асаи.
   Заложив руки за спину, князь стоял спиной к дверям и созерцал роскошную потолочную резьбу: позолоченные квадраты с изузоренным золотом же красным дном. "Хорасанские лепестки", чередуясь с "жемчужинками", уходили в удушающе правильную перспективу зала. Парчовый занавес перед тронным возвышением оставался раздернутым, женские места за ширмами тоже пустовали.
   Звеня оплечьями по кольчуге, Мурао с очень прямой спиной вошел в зал. Одна рука держит шлем под локтем, вторая лежит на рукояти меча. "Братец" уткнулся взглядом в спину сюзерена, замедлил шаг, остановился. Асаи не обернулся. Но-Аннайа не изменился в лице. Просто опустился на одно колено и громко сказал:
   - Мой князь.
   Асаи очень неспешно повернулся к вассалу.
   Ибн Мукла удовлетворенно погладил бороду: молодец его сиятельство, быстро выучился правильным манерам. А то эти сумеречные поклоны и подползания с "разрешаю приблизиться" - тьфу! Разве это церемониал? Вот так нужно принимать непокорных! Не зря князь - ну как, тогда еще не князь, конечно, а простой наемник, выбившийся в командующие гвардией эмира - шесть лет служил здесь, в Тулайтуле, под покровительством покойного аль-Кадира: насмотрелся и научился. Многому научился, да... Потому что потом вернулся с войском и взял город себе.
   Мурао зазвенел доспехом, скрипнула кожа. "Братец" поднялся и сделал шаг вперед.
   Асаи резко вскинул ладонь - стой, мол. И плавно-плавно пару раз отмахнул пальцами - отойди. Не дозволяю приближаться к своей особе.
   Вазир одобрительно усмехнулся и снова провел по крашенным хной колечкам бороды. Улыбались - насмешливо, зло - все сидевшие вдоль стен. И люди, и сумеречники.
   А потому что нечего было хвостом эдак решительно отмахивать и с Кайэном в изгнание уходить. И потом девять лет рядом с Гаденышем подвизаться на правах знаменосца и управителя. А разговоров сколько про это дело велось - особенно за женскими занавесками! Ах, господин Кайэн, герой юга! Ах, господин но-Аннайа, уступающий в славе лишь Кайэну Воителю! Ах, песнями об их подвигах полнится вселенная, поэты толкутся у ворот аль-Лита, наперебой слагая касыды во славу героев, затмевающих славу древних!
   Чтоб вас всех замотал хвостом иблис, вот что, а не "ах!".
   Вазир украдкой кинул взгляд на господина Исэ, княжеского альфереса, и погладил бороду в третий раз. Исэ Отойа сидел с ничего не выражающим лицом - и очень прижатыми ушами. И плавился внутри себя от гнева. О вражде Гаденыша, в смысле, Воителя, и господина Выдры-из-Рамлы тоже слагали поэмы, и предлинные.
   А неласково принятый господин Мурао, меж тем, закончил пятиться. И снова покорно опустился на одно колено. Очень сосредоточенно глядя в мраморный пол.
   Тут его сиятельству, видать, надоело пребывать в образе ашшаритского величия, потому что Асаи смерил бывшего своего знаменосца мрачным взглядом и так же мрачно спросил:
   - Чего явился? Вассальную клятву решил припомнить?
   Мурао тихонько кашлянул и проговорил:
   - Я привез хорошие новости, мой князь.
   Из-за княжеской спины послышался холодный голос господина Исэ:
   - Голову Кайэна на пике?
   Послышались смешки, сидящие зашевелились, зазвякали кольчужные кольца, белые пальцы господина но-Аннайа стиснули черную рукоять малого меча. Вазир осторожно приподнялся на подушках: обнажит оружие "Братец" - голову снимут... Но малый меч сумеречники могли кидать подобно метательному ножу - далеко и очень прицельно. Так что сейчас господин Исэ тоже рискует...
   - Я привел тысячу всадников на помощь Кунке, - Мурао все-таки справился с яростью и разжал пальцы. - Как ты и приказывал, мой князь.
   Поздно прискакал, "Братец", поздно. Судьба эмира Кунки, несчастного дурака, теперь в руках Всевышнего... К городу подошел Юсуф. О горе нам горе...
   - Я приказывал не тебе. Я приказывал Кайэну, - отозвался Асаи и прошел к своему креслу у подножия возвышения.
   Мурао снова кашлянул. И сказал:
   - Он не придет.
   Через мгновение ошеломленной тишины тронный зал взорвался возмущенными воплями. Ибн Мукла обнаружил, что орет вместе со всеми, причем искренне:
   - Подлый изменник! Да проклянет его Всевышний! Враг веры!
   Сумеречники верещали, конечно, по-своему, честя Гаденыша "вонючим" и "очень вонючим". Почему-то у северян это почиталось страшным оскорблением, за которое они свирепо били друг другу морды.
   Коленопреклоненный Мурао жалко склонил голову, униженно слушая, как чехвостят его двоюродного брата. Тут уж за меч хватайся - не хватайся, а возразить нечего: неисполнение приказа князя, призывающего явиться на помощь - о, такое не прощается, ни среди людей, ни среди северян-имин...
   - Хвати-ииит! - рявкнул наконец Асаи и плюхнулся в кресло. - Хватит, я сказал!
   Все постепенно умолкли.
   - Это, по-твоему, хорошие новости? - желчно поинтересовался князь у "Братца". - Каковы же тогда плохие?
   Мурао снова прочистил горло и ответил:
   - Я привел войско, мой князь.
   - Почему не пришел Кайэн? Что это за дерзость?!
   - Он ответил, что не встанет щитом к щиту с убийцей своего сына.
   Шевелящийся и хихикающий зал поперхнулся тишиной, а Исэ процедил:
   - Это ложь.
   И тут Мурао наконец взорвался:
   - Ложь?! Тогда что же правда?! Расскажи, расскажи всем, кто не был под ас-Сабуром, как ты забыл послать им вестового! Ты отступил, а они остались на месте! Их взяли в клещи и перебили по твоей вине, Отойа! Ты все равно что убил его! Убил мальчишку, потому что не мог дотянуться до отца!
   - Хватит! - треснул по ручке кресла Асаи.
   - Я отвечу господину но-Аннайа, как выглядит правда, - ледяным голосом проговорил Исэ. - Пусть он расскажет, что делал в лесу Иги шестнадцать лет назад. Потому что правда такова: они с Кайэном сговаривались убить тебя, князь, а в лесу Иги ждала хорошая, годная засада.
   - Это ложь.
   Мурао ответил тихо - побелевшими от гнева губами. Ибн Мукла быстро переглянулся с хаджибом, и тот кивнул арбалетчикам на галерее. Вазир знал: вот такое белое, как высохшая кость, лицо обещает большие бедствия. И лужу крови на мраморе. Причем не одну. Болт всаживали в плечо или в бедро, сумеречник, даже в доспехе, отлетал, его успевали прижать к полу. До того, как мрамор успевал пойти неотчищаемыми бурыми пятнами под отсеченными головами и конечностями.
   - А ты, Мурао, понял, что вас раскрыли, и потому приполз к князю с доносом. Якобы ты увидел чужих всадников, и не советуешь ехать, - безжалостно и так же холодно закончил Исэ.
   И, не выдержав, зарычал.
   Вазир прикрыл глаза: он не любил смотреть на то, как брызгает мраморная крошка из-под арбалетных болтов - жалко работу полировщиков.
   - Хватит! - рявкнул князь.
   Ибн Мукла зажмурился сильнее.
   Но вместо свиста и стонов услышал взвяк и звяканье.
   И изумленно раскрыл глаза.
   Исэ стоял с обнаженным мечом и тяжело дышал, глядя на пол. На мраморе валялись две серебряные половинки - рассеченный надвое княжеский стакан, точно. Асаи, запустивший посудиной в вассала, поднял кулак и погрозился. Исэ рыкнул, засунул меч в ножны и сел.
   Ибн Мукла посмотрел на Мурао и ахнул: вот ведь! Довелось увидеть!
   "Братцу" досталась здоровенная бронзовая чернильница. И "Братец" поймал ее - но не на клинок. Ладонь Мурао раскрылась блескучим веером нездешнего света - сила. Чернильница еще миг повисела в плавящемся, раскаленном коконе, в котором плыл воздух, - и обвалилась на пол. Шлепнулась и растеклась на плитах от удара. Оказалось, она плавилась взаправду, а не в воображении ибн Муклы.
   Мурао сглотнул и снова поник головой в поклоне.
   Над расплющенным в коровью лепешку комком бронзы вились струйки пара.
   Вот, значит, как. Значит, правду говорят, что в но-Аннайа течет древняя кровь.
   А раз течет в нем - значит, и в братце его двоюродном, в Кайэне, тоже. Ибн Мукла погладил бороду: теперь все понятно. Сила. Сила и кровь. Темная, злая кровь аураннских князей, которой нет в безродных переселенцах-имин. Все-таки хорошо, что в последнюю смуту перебили все семейство страшной памяти князя Никкана. Остались лишь Кэйга-гадюка - и эти двое. Племяннички. Еще бы теперь понять, почему "Асаи-сама" их пощадил... Ибо теперь, когда ясно стало, что сказки не врут, и хромому ослу понятно: зря, зря пощадил. Потому что один уже проявил себя как отъявленный изменник, а второй - второй туда-сюда бегает. Ну-ну. Посмотрим, сколько еще пробегает господин Мурао...
   Князь, меж тем, как ни в чем не бывало опустился обратно в кресло.
   - Расскажи, что произошло под Байреном, - холодно бросил он. - Я хочу знать, много ли наврали базарные рассказчики - последний месяц они собирают горы медяшек, распевая о Бое-у-озера.
   Мурао покорно кивнул.
   Асаи махнул рукой:
   - Поднимись.
   "Братец" тяжело - ранен, что ли? - поднялся.
   И, вскинув голову, проговорил:
   - Возвращаясь из Беникаделя, мой брат решил идти дорогой вдоль воды - он посчитал ее безопаснее прохода по ущельям в горах.
   - Это правда, что вас атаковали среди скал на пути в Беникадель? - звякнул голос командующего гвардией.
   - Они не атаковали, - улыбнулся Мурао. - Люди ибн Рашика засели на вершинах и сурово потрясали оружием. Много и долго кричали, но атаковать - не решились.
   Ибн Мукла против воли тоже улыбнулся. "Братец" со звяканьем пожал кольчужными плечами: мол, что с них взять, с этих ашшаритов...
   И продолжил:
   - А вот на обратном пути нас встретил ибн Айша, сын Юсуфа.
   - Сколько их было?
   - Разведка доложила - десять тысяч, вместе с хашаром.
   Все переглянулись: с Кайэном ходило две тысячи всадников. Даже если у разведчиков разбежались глаза, и они насчитали больше, чем нужно, все равно - много мурабитов. Много.
   - Они засели на отрогах горы, в замке Байрена, перекрыли дорогу вдоль озера и подвели к берегу флот.
   - Вот как, - склонил голову к плечу Асаи.
   - Я говорю правду, - снова пожал плечами "Братец".
   И вот что он рассказал.
  

Рассказ Мурао о битве при Байрене

  
   С озера дул порывами ветер - хлесткий, несущий мелкую морось. Знамена гулко хлопали, внатяг звенели удерживающие палатки веревки.
   В бледном рассветном небе розовели косые паруса кораблей, сотни, сотни парусов, выходящих из сероватой тени. Протоки лимана шли рябью, камыши раскачивались встрепанными гривами. Из залитых водой квадратов рисовых полей пробивались усики побегов, вода казалась заросшей короткой шерсткой.
   По левую руку золотился под солнцем замок на высоком отроге- длинный, с круглыми башнями. Черная в рассветных сумерках зелень падубов на склонах ходила волнами - ветер не миловал и ее. На выступающей за стену сдвоенной сторожевой башне с протягом вспыхнуло - то ли чей-то шлем, то ли наконечники копий.
   Кайэн осторожно провел тонкой кистью последнюю линию: он зарисовывал корабли. На свитке они казались не грозной армадой, а стаей вспугнутых, бьющих крыльями птиц.
   - Отряд лучников вышел из замка и обстрелял лагерь, - спокойно доложил Нами. - Корабли скоро подведут на расстояние выстрела из аррада. На борту у них зажженные факелы, значит, будут бросать горшки с горящей нафтой.
   - Мы пойдем на прорыв, - улыбнулся Кайэн, откладывая кисть и закрывая тушечницу.
   И подул на законченный рисунок. Ближайшие к берегу корабли на нем окутывали изящно прорисованные витки дыма и язычки пламени.
  
   Чертя в сером небе дымную полосу, полетел первый снаряд. Грохнуло в камыши, те тут же взялись пламенем. Следом по широкой дуге падали еще три пылающих точки. Две ударили в лагерь, там вспыхнуло, закричала обслуга.
   Кони неспешно шли вперед, сминали копытами мокрую длинную траву.
   Труба ревела сигнал "в линию".
   Далеко впереди плескались узкие длинные знамена мурабитов. Пехота стояла сплошным черным строем - глубоким. И широким. Первые ряды скрывались за громадными щитами из шкур антилоп.
   Мерно били таблы - значит, продолжают подгонять солдат.
   Нами выпятил губы:
   - Думаешь, продеремся?..
   Мурабитская пехота с бамбуковыми пиками-канах не отступала. Никогда. Ни под ас-Сабуром. Ни под Кункой. Ни на Заллаке. Замотанные в черное фанатики стояли насмерть, плюя на потери. На смену убитым приходили новые фигуры без лица.
   За спиной послышался грохот - взрыв. И жалобное лошадиное ржание. Потом еще один взрыв, и еще. Серый под Мурао закивал головой - боялся, боялся.
   И тут над черным строем гулко и тяжко ударил самый большой табл. Раз. И два. Пестрые ленты знамен медленно пошли вниз - и упали наземь. И первые ряды одновременно и быстро опустились на колени. За щиты. И подняли упертые в землю пики. За ними колыхался лес тонких древок - дротики. У каждого по пять штук, не меньше. И каждый обычно ложился точно в цель.
   Горшки с горящей нафтой с шипением били в протоки и заводи - один, другой, третий. Недолет, видно, в дело вступили непристрелянные аррада.
   По строю всадников прокатился приветственный рев, завжикали выхватываемые клинки. Вдоль первого ряда галопом шел Кайэн верхом на своем рыжем - грива и пышный хвост жеребца вились по ветру, посверкивало лезвие обнаженного меча.
   Воитель вскинул клинок и придержал коня, тот пошел грациозным шагом, встряхивая роскошной огненной гривой. Кайэн крикнул:
   - Тот, кто ценит жизнь больше смерти, подобен собаке!..
   Строй отозвался счастливым:
   - Да-ааа!..
   - В атаку!
   Мурао ударил в бока серого так, что тот злобно заржал и сиганул вперед, как гончая.
   - В атаку!
   Комья влажной земли летели выше головы коня, как бы в морду под шлемом на залепило...
   Краем глаза он видел, как уронил копье со стягом мчащий впереди линии знаменосец. И тоже опустил тяжелое древко на локоть.
   В мельтешащем комьями и травой воздухе четко блестели пики пехоты.
   Конь знаменосца запнулся, вскинулся дыбы, даже со спины видно - дротик, качает древком, ранили под знаменосцем коня, идущий справа всадник бросил лошадь в сторону, огибая свечащего жеребца, не успел, на него обрушился раненый конь вместе со всадником, они перекинулись, грохнулись кучей малой, прямо под ноги серому, тот поддал задними, распластался в воздухе, мельтешащие лошадиные ноги мелькнули внизу, с силой, зубы щелкнули, ударили в землю передние копыта, а потом они уже таранили огромный щит с тусклой оковкой - копьем.
   Щит рухнул вместе с человеком, древко переломилось, чуть не вывернув из плеча руку.
   Серый сшиб грудью следующего, Мурао сцепил зубы от боли и дернул из ножен меч.
  
   Высокое жгучее солнце скрадывало краски, корабли горели бесцветным пламенем, только дым тянулся черным, жирным, летели хлопья сажи. В воздухе свистел очередной залп - полыхающие стрелы по дуге уходили вниз, в паруса и палубы. Среди огня и завивающейся в черные жгуты парусины метались крохотные фигурки.
   Труба требовательно ревела: "в линию". Атака, снова атака.
   Они уже потеряли счет этим заходам: удар по всему строю, вышибленные ряды, черные трупы под копытами, отходим, вперед идет другой отряд, врезается в шеренги щитоносцев, летят щепья и комья и брызги, откатывается назад, и так, после топота и рева, и снова топота, снова наступает наш черед.
   - В атаку-ууу!..
   Мурабиты стояли такой же черной стеной, как и на рассвете. И не убывали в числе. Во всяком случае, так казалось.
   Серого убили во второй атаке, всадили джамбию прямо в грудь, Мурао выволакивали из свалки за кольчужный капюшон и за волосы, хорошо, шлем слетел при падении.
   Теперь под ним дергался падлюка-гнедой - дорогущий (а как же, редкая масть!), злющий и капризный. Убьют тебя, падла, не жалко, сопел Мурао в мягкую, еще не мокрую гриву. Гнедого подарила матушка. На прощание. Перед отъездом в Ауранн.
   - Ааааа!.. - вставал, как приливная волна, торжествующий крик.
   Что там?..
   Рыжий промельк, знамя с оскаленным волком - Кайэн. Вокруг вскидывали копья, приветствуя командующего. Мурао сопел в гриву. Голову поднять он не мог. Левая рука отнялась и висела бесчувственно. Падая с серого, он плеснул - прямо в черное замотанное лицо и занесенный кривой меч. Бербер скрылся в волне раскаленного воздуха, захлебнувшись в собственном крике. Язык и связки сгорели моментально, вопль оборвался, обугленная до сухожилий голова с почерневшими зубами мелькнула перед глазами и исчезла. Потом Мурао сам орал от боли - за хвост же тащили, пока на лошадь не забросили.
   А рука висела, а гнедой решил поддать задом, скотина. Скотина.
   Падлюку призвал к порядку оруженосец - с руганью набил жеребцу морду, прямо кожаной тяжелой кавалерийской перчаткой по носяре и ноздрям. Чтобы знал, как задом дергать, скотина.
   Труба заливисто выпевала короткие, пронзительные трели. Командующий на линии, да. Мы все поняли.
   - Шиш-кебаб! Шиш-кебаб!
   Вот все какие радостные...
   Как ты, братец?
   Как все я, Кайэн.
   Авангард поведешь, братец, выше нос. Мы сбросим их в реку.
   Точно. Там же река. Харако. Глубокая, сука. А брод выше по течению. Если его весной не размыло, во время паводка.
   Здешняя вода молчала. Не отвечала ладони. Земля тоже. А вот трава... Трава шевелила зелеными усиками, где-то под копытами белели цветочки вьюнка. Кончики пальцев закололо, от них пошло мучительное, но сладкое тепло по линиям ладони к запястью. К локтю. К измочаленному плечевому суставу. Мурао зашипел и поднял голову от конской гривы.
   И улыбнулся яркому солнцу. Над головой плавали лепестки пепла.
   - В атаку!..
  
   Гнедой съехал на задних прямо в ил, поддал передними, полетели брызги грязи и крови. Вокруг кипело, как в рыболовной сети: люди молотили руками-ногами, орали, тыкали копьями наугад и вслепую. Лошади ржали и бешено копытили взбаламученную воду.
   С трудом выдирая ноги из вонючей зеленой грязюки, гнедой выбрался на твердое - прыг, прыг, рывком, рывком. И пошел широким шагом, сшибая боком черных - в воду, в воду. Мурао поддавал железным шипастым стременем, всаживая раз за разом копье, бил куда попало, не ушло бы острие глубоко, удар, выдрал, удар, выдрал, в воду! Сдохните в воде!
   - Князь загнал их в озеро! Они тонут, пытаясь доплыть до кораблей! - счастливо заорал на ухо оруженосец.
   А авангард все-таки затаранил их. Сбросил в мутную воду Харако. Они прорвались. Прорвались.
   Вокруг быстро смеркалось.
  

Конец рассказа Мурао о битве при Байрене

  
   Помолчав, Асаи спросил:
   - Замок взяли?
   "Братец" коротко кивнул:
   - Они сдались. Ночью.
   Князь снова погрузился в молчание.
   Ибн Мукла покашлял и спросил:
   - А что Кайэн? Не поставил еще себе конную статую?
   Вокруг засмеялись.
   Господин Мурао бледно улыбнулся:
   - Нет, о Абу Зура. Не поставил.
   И вазир поднял вверх ладони:
   - Слава Всевышнему! Это воистину хорошие новости!
   Все захохотали. Князь тоже изволили усмехнуться.
   И резко спросил:
   - Почему ты решил вернуться?
   "Братец" нахмурился. И сказал:
   - Я пришел выполнить свой долг.
   - Ты хочешь перейти под мою руку?
   - Нет. Я привел войско для похода на Кунку.
   В зале повисла тишина. Во внутреннем дворике журчал фонтан и ворковали голуби. Но под золоченым полотолком сгустилось молчание.
   Асаи пошевелился в кресле, зазвенело серебряное княжеское ожерелье:
   - Разве у тебя нет обязательств перед Кайэном? Зачем ты здесь, когда должен быть там?
   Мурао вздохнул.
   И вдруг сказал, тихо, но жестко:
   - Перед боем Кайэн приказал перебить всех пленных.
   Ибн Мукла почувствовал, как от щек отлила кровь. А в желудке поселился камень. Живой и толкающийся.
   - Сколь ж их было? - вдруг спросил он, и понял, что держится за сердце.
   - Около пяти тысяч. Он приказал перебить всех - мужчин, женщин, детей. Даже животных.
   По залу зашелестели шепотки. Вазиру не требовалось прислушиваться, чтобы понять, чье имя называли. Никкан, Никкан. Да. Князь Никкан. Его сиятельство тоже изволили чудесить под конец жизни... Взяв Барбаштер, князь приказал перебить всех его обитателей. Числом девять тысяч шестьсот сорок три человека. Включая женщин и детей. Которые сдались на милость победителя после месячной некровопролитной и вполне удачной осады.
   После истории с Барбаштером князь Никкан прожил четыре года. За это время он успел казнить различными способами почти всех своих военачальников и родичей. Потом его убила сестра. А его жен, наложниц и детей убили... другие. Княжескую кровь нельзя проливать на землю. Это дурной знак. Кровь Никкана залила полы в Драконьем дворце - так дворец сожгли. Женщин и княжеских отпрысков... в общем, об этом не говорили. Только шептались. Шептались, что Кэйга приказала вывезти их в лес и закопать заживо. Еще шептались, что нет, не заживо закопали. А увязали в бархатные мешки и заколотили палками. И только потом зарыли.
   Сумеречники предпочитали делать вид, что семья князя... исчезла. Словно и не было ее никогда. А ашшариты предпочитали делать вид, что так оно и было.
   Мурао - весь мокрый от волнения, солнышко отсвечивало на влажном лбу и крыльях носа - прищурился и огляделся по сторонам, как затравленный волк.
   - Взявшись чудесить, твой брат не скоро остановится, - очень холодно отозвался Асаи. - Но ты не ответил на вопрос: зачем ты приехал?
   "Братец" вскинул голову. И четко проговорил:
   - Я не могу оставить Кайэна. И остановить не могу. Прошу тебя, князь, разреши мое дело.
   Вазир вздохнул: ну что ж, справедливо. За двойную присягу северяне карали смертью. Держись одного господина. Таков закон Верхней марки. Оказавшись между двумя клятвами, Мурао поступил по обычаю: попросил князя распутать узел - так сумеречники называли воистину путаное дело, когда какой-нибудь бедолага попадал в жернова между одним и другим долгом.
   Асаи коротко кивнул:
   - Я исполню твою просьбу.
   И повел рукой - садись, мол. Подумал и ткнул пальцем - туда садись. Между командующим гвардией и альфересом. И приказал:
   - Принесите подушку для господина но-Аннайа.
   Все облегченно перевели дыхание - обошлось. Без кровопролития и запорченного мрамора. Мурао, как ни в чем не бывало, уселся на подушку рядом с Исэ. Тот глядел вперед с отсутствующим видом.
   Меж тем, князь со вздохом хлопнул ладонями по ручкам кресла:
   - Ты что-то хотел мне рассказать про письмо, о Абу Зура?
   Ну наконец-то!..
   Вазир расплылся в улыбке и развел ладонями:
   - Всевышний посылает тебе благо, мой князь! Кунка в осаде, и ее эмир не успел выслать тебе договор и письменное изъявление желания перейти под твою руку! Но так вышло, что достойный аль-Фатх успел отправить свою супругу и детей в замок аль-Мудаввар! И теперь эта уважаемая женщина прислала нам письмо с просьбой о защите! Она зовет тебя на помощь своему супругу!
   Асаи резко вскинул голову. И радостно показал зубы в улыбке:
   - Даааа?..
   - Да, мой князь, - покивал ибн Мукла и улыбнулся еще шире. - Теперь у тебя есть повод и приглашение перейти реку Хукар на границе твоих нынешних владений!
   Сумеречники зашевелились и замурчали.
   А князь глубоко вздохнул, прищурился и постучал коготками по полированному палисандру ручек:
   - Ну это же совсем другое дело! Совсем другое!
   Ну еще бы. Свою богиню справедливости сумеречники очень боялись - нападения и налеты, совершаемые без должного повода, приносили добычу, но не удачу. Асаи таких избегал, и правильно делал.
   - Ты принес радость в мое сердце, о Абу Зура. Это воистину прекрасные новости!
   И махнул рукой:
   - Я доволен тобой. Иди, объяви об этом в городе. И пусть разошлют клич по кварталам конников в Ако, Никои и Бенимантеля. Я призываю их в поход в Нижнюю марку.
   Ибн Мукла счастливо вскочил и перегнулся в низком поклоне.
   А потом почтительно подсеменил к княжескому креслу и благоговейно поцеловал инкрустированную перламутром ручку.
   Асаи благосклонно протянул руку для поцелуя. Ибн Мукла приложился к княжескому перстню - во имя Всевышнего, милостивого, прощающего. Ни одно дыхание не прервалось сегодня в этом зале, да славится Всемогущий!..
   Князь снял с большого пальца левой руки кольцо с рубином и надел ему на палец:
   - Носи на здоровье, о Абу Зура!
   Вазир благодарно поцеловал ладонь Асаи, потом приложился лбом к серебряному браслету на запястье.
   И, не поднимая головы, выпятился из зала. Следом за ним, тоже спиной к дверям и кланяясь, последовали остальные ашшариты.
   Наступало время кошачьего... тьфу, Сумеречного совета.
  
   Люди, кляняясь огромными чалмами, выпятились из зала, Асаи резко встал и поманил всех на возвышение.
   Когда все устроились на подушках, он сказал:
   - Я был в Наре. С севера пришли вот такие вести.
   Князь вытащил из-за пазухи свиток, тряхнул и развернул его - чтобы все увидели написанное.
   Выведенные на узкой полоске бумаги иероглифы собравшиеся созерцали в гробовом молчании. В высоких окнах чирикали воробьи, один с шумным стрекотом крылышек слетел вниз и принялся звонко долбить чеканку блюда на узорном столике.
   Молчание нарушил Аннайа:
   - Позволь мне...
   - Нет, - отрезал Асаи, с бесстрастным лицом скатывая бумагу и пряча ее под кафтан. - Ты отправишься в Кунку.
   Мурао обиженно вскинулся, но князь мрачно вздохнул:
   - Твоя удача нужна мне под Кункой, Братец.
   - Где ж ты у меня удачу видел, князь... - не менее мрачно пробормотал но-Аннайа. - Подо мной коня чуть ли не в каждой схватке убивают. И в оруженосцы сыновей отдавать боятся - странно, что под Байреном третий не погиб, второй и года не продержался...
   - Так о том и речь, - подал голос командующий гвардией. - Они гибнут, а ты живой. И тот, кому ты служишь, всегда живым из боя выходит. Даже мы разбиты.
   Асаи, подняв брови, покивал - правда-правда, мол.
   - Так что пойдешь к Кунке, Мурао. Там Юсуф. А это письмо от эмирской бабы совсем мне не нравится.
   - Думаешь, ловушка?
   - Не знаю, - покачал головой Асаи. - Но мне тревожно, когда я о нем думаю. За ним стоит нечто большее, чем просьба о помощи. Но я не знаю, что.
   Мурао молча поклонился.
   Князь тихо сказал:
   - Мы выступим в Нару через неделю. Советую разрешить все споры и уладить дела этого перерождения. Никто не знает, что ждет нас у Су'ва. Мурао, если я не вернусь, сядешь на мое место и будешь править.
   Братец снова молча поклонился.
   - А если я вернусь... - так же бесстрастно продолжил Асаи, развернулся и протянул руку к мечу.
   Мальчик-паж, по обычаю державший меч обернутой в парчовый платок рукой, с поклоном протянул клинок князю. Тот медленно и почтительно выдвинул Мурасаки из ножен, сталь влажно блеснула. Скрежетнуло, Асаи резко выбросил клинок вперед, тот зазвенел, как струна.
   - Если я вернусь, клянусь этой сталью: я накажу Кайэна за предательство. Клянусь сталью: я разрублю этим мечом всех, кто станет на моем пути, будь то сумеречник, человек, животное или дух.
   По голубовато-серому клинку скользнул синеватый отблеск. И с закругленного кончика медленно-медленно оторвалась и упала круглая прозрачная капля. Мурасаки выслушал и запомнил сказанное.
   Мурао опустил голову - но ничего не сказал.
   Меч со скрежетом вернулся в ножны.
  
   К вечеру, как и ожидалось, Тулайтула до отказа заполнилась орущими, торгующимися, празднующими, пьющими, едящими и верещащими песни толпами. Путь от аль-касра к рыночной площади занял у ибн Муклы немалое время: пару раз он едва успевал вжаться в нишу стены, когда по узкой улочке с цокотом и искрами из-под копыт рысил конный патруль, один раз он свернул в проулок и на середине встретился с ослятником, погоняющим нагруженного доверху осла: набитые буханками хлеба корзины царапали кирпичную кладку, и разминуться со скотиной и ее погонщиком не представлялось возможным! Они орали и ругались довольно долго, и ругались бы дольше, выясняя, кто кому должен уступить дорогу, но другие правоверные, которые не могли пройти в свои дома и лавки, принялись кидать в них арбузными корками, требуя освободить проход, и Ибн Мукле пришлось уступить.
   Кляня ослиное упрямство и злобу погонщика, вазир поплелся кружным путем, оскальзываясь в дворцовых мягких туфлях на булыжниках мостовой.
   И наконец выбрался на рыночную площадь - к тому времени уже зажигали факелы и в синеватом вечернем воздухе плавали тонкие извивы копоти, на башне глашатая хлопали пестрые, испещренные хвостатыми северными буквами знамена с длинными белыми кистями. Нещадно толкаясь локтями, вазир пробрался к ступеням полыхающего огнями фонариков ханьского кабака - оттуда доносились звон, крики и обрывки музыки. На ступенях сидели, ели, пили, обнимались, смеялись и увлеченно читали длинные бумажные свитки - ага, значит, привезли уж в город новую пьесу, скоро поставят в княжеском театре.
   Глядя на извивы бумаги у сандалий слушателей, ибн Мукла судорожно сунул руку под полу кафтана - фух, записка на месте. Сам бы он эти четыре иероглифа не нарисовал.
   При входе в главную залу ибн Мукла уткнулся в сплошную стену из спин и поднялся на цыпочки, пытаясь разглядеть происходящее. Две сумеречные девчонки в расшитых пионами, парадных платьях, хихикая, пропустили его вперед - и тут же повисли на рукавах, требуя орехов: учуяли. За пазухой и впрямь лежал в мешочке арахис в жженом сахаре. Пришлось расстаться со сластями, девчонки благодарно захрустели и пропихнули его поближе к сцене.
   А на сцене - о, на сцене.
   На сцене плясала - изгибаясь, вскидывая ножки в браслетах, наигрывая на высоко поднятом лауде - ханьская фея. Золотистая, с пышной прической, в прозрачных шальварах на длинных стройных ногах. Золотые колокольчики на щиколотках звенели, фея выпевала высоким голоском что-то веселящее душу, подобное игристому вину и ветру в высоких соснах, шпильки в волосах сверкали драгоценными камнями, а песне вторили семь других лаудов - на сцене рядком сидели другие такие золотые красавицы в платьях цвета солнечной дымки...
   С трудом оторвав взгляд от звенящих щиколоток и тонких запястий плясуньи, ибн Мукла со вздохом вспомнил о деле.
   И, с сожалением выпятившись из толпы зрителей, поплелся по красной драконьей лестнице наверх - на галерею, в которую выходили отдельные комнаты. Господина Гэки он обнаружил в третьей по счету.
   Начальник охраны Исэ Отойа сидел у дверей и хлопал в ладоши, подпевая какой-то разухабистой песне про коров, гусей и справного парня, который гонял гусей, а думал, что это коровы. Поглядев, кто орет песню дуэтом, ибн Мукла разинул рот от изумления.
   Гэки заметил его и потянул за полу кафтана: мол, садись. Но вазир выдернул ее и знаками показал - не, надо снаружи переговорить. Сумеречник поднялся и вышел следом за ибн Муклой на галерею.
   - Во имя Всевышнего, чем же окончится сегоняшний вечер? - все еще не отойдя от изумления, вопросил вазир.
   И кивнул в сторону поющих. Впрочем, уже не поющих, а наливающих и чокающихся чашками.
   - Чем-чем, - пожал плечами Гэки. - Чем обычно такие вечера кончаются. Танцами енотов при луне.
   Еноты, в смысле, собутыльники, выпили под общие радостные вопли. После чего Исэ заорал, требуя подогреть вино, а Мурао крикнул, чтобы принесли еще мяса, а то он сожрет скатерть.
   - Надо же, а ведь буквально с утра они поубивать друг друга хотели... - развел руками вазир.
   - Сейчас такое неспокойное время, - поднимая палец, выговорил Гэки, - что каждое мгновение ситуация меняется, вот.
   Ибн Мукла понял, что господин начальник охраны тоже пьян, как тюрок. То есть непонятно как стоит, а не танцует енотом. Да что с ними сегодня такое?
   Впрочем, скорее всего, ответ лежал у вазира за пазухой.
   - Гэки, - приступил он к делу, - выполни мою просьбу, и я прощу тебе долг. Будем квиты за то, что я выкупил из плена твоего сына.
   - Ух ты! - искренне удивился сумеречник. - Давай сюда свою просьбу!
   Ибн Мукла решился и вытащил из-за пазухи клочок бумаги, на котором ему вывели четыре загадочных иероглифа, которые князь Асаи предъявил сегодня сумеречному совету. Без сомнения, речь шла о тайне государственной важности. Но ибн Мукла сумел справиться там, где не помогли лучшие альфакики - проклятые берберы отказывались принимать выкуп за пленных. И если бы не вмешательство вазира и огромная взятка купцу-работорговцу, мальчишку угнали бы в Магриб. Юсуф приказывал всех пленных сумеречников отправлять к себе на родину - набирал из них гвардию. Поэтому за вызволенного сына Гэки был обязан не только деньгами. Он был обязан ибн Мукле очень серьезной услугой. Как раз такого рода, как эта.
   И вазир молча развернул листок бумаги с четырьмя странными, ни во что не складывающимися знаками. То есть все было понятно: записанное по буквам название озера Су'ва. Но дальше шли два совершенно не к месту пририсованных иероглифа: "туман" и "зуб".
   - Что это значит, Гэки? - глядя сумеречнику в глаза, тихо спросил ибн Мукла.
   В следующее мгновение его прижали спиной к стене. У горла холодно серебрилось лезвие малого меча. Не отрывая от него взгляда совершенно трезвых, страшных, черных глаз, сумеречник молча выдрал у вазира из рук бумажку и поднес ее к пламени фонарика над головой. Ибн Мукла почувствовал, как на лицо слетели серые лепестки пепла. Он боялся вздохнуть, бритвенно острое лезвие холодило кожу.
   - Никогда не задавай таких вопросов, о Абу Зура, - мертвым, холодным голосом проговорил Гэки.
   Резко убрал меч, развернулся и вошел обратно в комнату.
  

Оценка: 7.00*10  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"