Медведев Александр Александрович : другие произведения.

Боль

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Весь этот дурацкий мир когда-нибудь заканчивается. Перестаёт существовать в пространстве и времени. И если этот конец наступает в одном индивидуальном сознании, то разве мир не становится беднее на одну пару глаз, которым впрочем, всё уже давно обрыдло. Это и есть милосердие Господне.

   Александр Медведев

Боль

  
  
   Весь этот дурацкий мир когда-нибудь заканчивается. Перестаёт существовать в пространстве и времени. И если этот конец наступает в одном индивидуальном сознании, то разве мир не становится беднее на одну пару глаз, которым впрочем, всё уже давно обрыдло. Это и есть милосердие Господне.
& []
   Я вышел из метро и увидел пробку на Дмитровке. Точнее это были две пробки: одна по самой Дмитровке и другая, уползающая вправо, в сторону улицы Шота Руставели. Под мостом они ещё держатся рядом, спустя десяток метров правая поднимается наверх и изгибается ещё раз вправо, тащится уже на другой мост. Мне предстоит идти мимо газующего железа, ни такси, ни маршрутка не может преодолеть этот тромб. Деньги здесь не помогут. Легкое жжение внутри грудной клетки усиливалось. Облачко пара вырвалось из пылающих жаром губ, я посмотрел на гниющую листву, она серебрилась изморозью, достал сигарету и закурил. Стало немного легче. Словно смотрю на себя со стороны и всё похуй.
   В ресторане прошло всё как надо. Только разве можно три раза подряд выигрывать графин с вином. Проклятый "Шеш-беш". Клиент обрадовался своему везению и ещё два белого купил от себя. Договор мы подписали, завтра пойдёт предоплата, но это молодое вино... Ненавижу вино, а особенно молодое. Белое или красное, всё равно.
   Я подождал, пока электричка проскочит первый мост на моём пути, двинулся в дорогу до дома с аркой -- этап первый. Скоро уже будет виден этот дом. Но мне предстоит и вторая часть путешествия: по дворам, вдоль длинной кирпичной стены, где всегда тихо и я уже возле своего подъезда, поднимаюсь по лестнице. Пока только мысленно. Начинающийся приступ неплохо заглушить куском свежего мяса. Уж не знаю, почему оно действует на мой пылающий желудок и пищевод таким волшебным образом. Но действует, это точно. Мой начальник сказал, что это самовнушение и не может сырое мясо влиять мистическим образом на потроха, скорее наоборот, оно должно повышать кислотность. Когда он это говорил, то выглядел почти психологом. Так назидательно и немного устало... не говорил, а произносил. Гнида.
   Разве может человек, который не чувствовал этой боли, этого раздирающего пламени внутри, говорить мне о самовнушении? Я что -- мазохист!? Мне нравится мучиться?
   В морозилке лежит кусок свинины. До него ещё идти, но сейчас, в эту самую минуту он валяется там, в обледенелой камере. Даже если сразу не удастся отрубить большой кусок, то и ломающийся срез, в котором больше льда, чем мяса, сможет остудить проклятый жар в груди. Я разделаю свинину прямо на белой пластиковой поверхности стола, руки замёрзнут до ломоты, уйдёт торопливость, и тогда меня примет кресло в коридоре, буду смотреть на стену, подожму ноги, усну.
   От боли нельзя избавиться, но можно спрятаться. И пока она мечется где-то совсем рядом, ты сидишь на корточках в маленьком закутке своей памяти. Время течёт быстрее, а боль не всегда находит тебя сразу.
   Изжога переросла у меня в язву желудка. Ну, почти переросла. Сразу после школы мать потащила меня к одной бабке. Та жила в деревянном доме на Севере. Это район моего родного города. Ещё мы называли его Аулом. И центровым, типа меня, там делать было нечего. Могли и башку проломить. Но с мамочкой мы прошли туда вполне спокойно.
   Бабка усадила меня на табуретку и приказала перекреститься на икону. Маму отправила на кухню попить чайку. Запах в этих деревянных домах особый, лёгкий. Как будто мы не в городе. Я сидел и разглядывал узоры на ковре, висевшем на стене, ногой двигал дорожку на полу. А бабка шептала, крестилась и ходила кругами вокруг меня. Потом зажгла какую-то хрень в железной миске и заставила меня произнести молитву. Кончилось тем, что она выдала бутылку с растительным маслом и банку с настоем. Я их пил пару месяцев, и боли прекратились. Правда, бухать я не перестал. В те времена я спокойно мог пить из горлышка тёплую водку. Я был героем.
   Но изжога осталась. Стоило мне поесть не дома, как она набрасывалась на меня огненными волнами. Стоило выпить вина или смешать разные алкогольные напитки, она тут как тут. Иногда я пытаюсь ударами выколотить её из себя, так иногда "чинят" телевизор. Словно можно перенастроить моё тело на другую передачу. Только бей, не бей себя в грудь, выколачивая адскую боль -- это не помогает. Никогда.
   Всё, она меня нашла. Каждый новый приступ сильнее предыдущего. Надо бежать наперегонки к мясу. Склон усеян гниющими листьями. Я смотрел на железную дорогу и думал о доме. В детстве мы постоянно бегали возле путей. Мимо громыхали товарняки и пассажирские поезда. Они все шли в Москву или из неё. Только теперь я могу увидеть в освещённой ночными огнями тёмной дрожащей поверхности Волги какую-то самодостаточную красоту. В детстве о таких вещах не задумываешься. Вода для купания, в садах сладкие груши, а при встречах с незнакомыми пацанами постарше замирает сердце. Острота восприятия мира только усиливает катастрофичность переходов от смеха к... боли. Опять.
   Я стоял на косогоре сразу за мостом, даже не заметил, как вынул новую сигарету и забрался по вытоптанной тропинке повыше. Внизу шли люди. Вторая сигарета оказалась не такой уж приятной. Иногда мне кажется, что дым в лёгких влияет каким-то образом на начинающийся приступ изжоги, и она проходит. Иногда помогает, но не сейчас. Я немного спустился по склону и пошёл мимо здания чего-то научно-исследовательского с офисами и банком внутри. Эмблема на фасаде смутно ассоциировалась у меня с мирным атомом, от которого, как известно хрен убережёшься. Шар и листы металла, продавленные взрывной волной.
   Мы влипли тогда совершенно случайно. Была ранняя весна. Я и мой друг ходили по льду на мол, и на обратном пути не убереглись.
   Андрюха навсегда остался в моей памяти таким маленьким живчиком. Его чёрная макушка постоянно мелькала в самой гуще любых событий. Острый носик, шрам на подбородке и удивительно длинные для пацана ресницы. Вместо взаимных представлений мы с ним подрались. Повода я совершенно не помню.
   После нескольких ударов я повалил его на землю и прижал руки. В голове мелькнуло что-то типа: "Этот так просто не успокоится", -- я с тоской думал, что по-хорошему его надо бы убить и всё. Единственный способ действительно закончить драку. Но почему-то мне было совершенно точно известно, так делать нельзя, по крайней мере, когда вокруг кто-то есть
   Спустя пару недель он кинул мне в затылок камень, и я погнался за ним через кусты. Ветка попала мне в ухо, я остановился. Ощущения походили по своей нереальности на очень громкий шум. Осязание спуталось со слухом. Когда я потрогал пальцем углубление в ушной раковине, там было липко. Меня осмотрел врач, здоровый мужик, его поразило моё спокойствие. Он сказал, что даже представить себе не может, как это больно -- поцарапать себе барабанную перепонку. Но я не плакал. Просто эта боль была за гранью, я ничего не чувствовал. Или не помнил, как почувствовал её тогда, пять минут назад. А Андрюха стоял у двери кабинета и ждал меня.
   Оказалось, что он тоже любит читать, дома у него есть настоящий противогаз, патроны и огромная библиотека. Когда он заболел, я ходил его проведывать с кучей одноклассников, которые зажимали шланг противогаза друг другу по очереди, пока я копался в книгах. Пока я читал, все ушли, и мы впервые разговорились с Андреем. Его высокая красивая мама готовила нам чай. Она медленно и плавно ходила по кухне. Её голос был необычно чётким, членораздельным. Можно было не смотреть на неё и знать, что она говорит улыбаясь.
   Летом мы предприняли путешествие на мол, который загораживал вид на Волгу с близкого пляжа. Рядом с портом стоял проржавленный буксир, высились горы чистого песка. Раньше, пока я был совсем маленьким, мне удавалось находить там монеты, выпадающие из карманов пришедших на пляж. Я опускал в оставшиеся от людей отпечатки свои ладошки, горячий песок скользил между пальцев, а бело-матовые кругляши оставались. Как во сне. Теперь так бывает только во сне. Деньги не имели никакой ценности, просто было приятно их находить так легко и показывать потом маме.
   Взрослые пацаны плавали до мола. Мы с Андреем не рискнули сделать это так же просто. Он рассказывал мне про водовороты, в которых исчезают пловцы. Просто какая-то сила тянет их вниз, и если не отдаться этой силе, а барахтаться, то утонешь. Но если расслабиться, подождать, пока сила вынесет тебя и отпустит, то можно спастись.
   Всё началось с валяющегося на пляже бревна. Мы играли в индейцев на каноэ, усидеть на нём было можно только одному. Когда влезал второй, то бревно прокручивалось, и холодная вода накрывала с головой. Ещё с него можно было прыгать. Бревно вертелось в тёмной холодной воде. Потом всё надоело, мы просто опирались на деревяшку грудью, локти свешивались в воду с другой стороны, ноги болтались, поддерживая всё тело на поверхности, так что можно было почувствовать тепло солнца спиной. Я молчал и смотрел на яхту, чей парус выделялся белым треугольником на фоне обрывистого левого берега.
   Тогда Андрюха и сказал, что "слабо нам сплавать до мола". Правда, мы рисковали попасть под катер. Временами он проплывал мимо, и все начинали качаться на волнах. Я представлял, что это не река, а море. Попадать в морскую качку на большой глубине не хотелось. А если бы нас не увидели с катера... Но всё обошлось. Мы порядком устали, толкая бревно перед собой. Андрюха не хотел, чтобы судорога скрутила нас на полпути. Сначала мы смеялись и пытались сесть на крутящееся бревно верхом. Потом просто плыли. Держались за его скользкую, но такую надёжную поверхность и молча болтали ногами. Будь нам на два года больше, мы спокойно бы сплавали туда и обратно наперегонки.
   Нам всего-то было по восемь лет. И если бы крокодил откусил ногу Андрюхе, попутно отхватив кусок бревна, я бы испугался, но не удивился. В этом возрасте в сказки уже не веришь, а начинаешь верить во всякие пакости: чёрную руку, маньяков. И если Деда Мороза может и не существует, то парень со скальпелем в руке, любитель мальчиков по прозвищу Крюгер существует точно. И акула или крокодил в Волге ещё не самое ужасное, что может случиться.
   Пятнадцать минут назад на пляже орали голенькие дети, мы сталкивали горячее ещё бревно в холодную воду, нам было очень важно оказаться на молу, а сейчас судорога пронзает лодыжку, ты тянешь большой палец на себя, погружая голову в воду, и думаешь о пасти в воде, трупах утопленников. Детское воображение.
   Бетонные плиты мола оказались скучны. Хотя первое время, пока мы лежали на их горячей поверхности, это место казалось раем. Несколько старых кострищ, мерный плеск волн, сильно бьющих по другой стороне мола, трава и чахлое деревце, упрямо растущее в бетонном разломе. Я боялся, что наше бревно унесёт, и старался держать его в поле зрения. Хотя я хорошо плавал и когда боролся с судорогой, отпустил бревно, как это не покажется странным, так мне было легче вытянуть за палец игольчатую боль из лодыжки, но уродливая непотопляемая поверхность, местами покрытая разбухшей корой, местами голая, придавала мне уверенность.
   Андрюха рассказывал про рыбалку, говорил, что здесь лучше клюёт, чем на пирсе, но я его не слушал. Я думал об обратном пути. Но тогда всё обошлось. Летом обошлось. Зимой нет.
   За эти полгода мы с ним стали настоящими друзьями, то есть успели пару раз смертельно разругаться, помириться, побывать друг у друга на днях рождениях и поспорить о причинах появления на свет детей.
   Зачем мы вообще туда пошли? Этот вопрос я задаю себе до сих пор.
   Уже виден угловой дом, сквозь который мне нужно пройти. Я стою на мосту, внизу проходит поезд. Чёрный щит загораживает вид. Мешает самоубийцам. Боль всё усиливается. Словно лава из жерла вулкана подступает изнутри кислота.
   Зачем, Господи, ты мучаешь меня?
   Поле зрения сужается. Нет ничего на этом свете кроме моей боли. Теперь я могу смотреть только под ноги и, шатаясь, бреду вперёд, задевая прохожих.
   Мне нужно спрятаться. Зима не самое лучшее место, но там холодно. Там свежий воздух и очень чисто. Огонь не успеет добраться до меня. Раз, два, три, четыре, пять, я иду тебя искать... Но и зима плавится от волн жара. Это не зима. Это...
   Самое страшное было ступить на лёд. Я понимал, что лёгкий, но возле самого берега уже плескалась вода. Мы перепрыгнули на лёд и оказались в снегу по колено. Сверху корка наста, который с хрустом проламывался. Потом Андрюха нашёл тропинку, которой пользовались любители зимней рыбалки, и стало легче идти. Здоровые мужики в тулупах, с ящиками под огромными задами сидели почти на середине реки, и я успокоился. Раз они прошли, то мы точно пройдём. Потом всё летнее приключение повторилось. Только запомнилась картина бесконечной снежной равнины с чёрными точками рыбаков, тёмный противоположный берег, позёмка, струйки снега, завивающиеся в бешеные смерчики. Летняя настоящая жизнь превратилась в гигантский конструктор под открытым небом. И там, наверху, мы уже не были любимыми игрушками.
   Как раз тогда у нас в городе стали пропадать дети. И когда их находили, то они оказывались тщательно упакованными в маленькие клеёнчатые сумки. А многих частей не хватало, то головы, то ноги. Так говорила моя соседка по парте, у неё папа служил в милиции. Ритуальное убийство. Отрезанные головы. Видно было, что она просто повторяет всякий бред за другими. Только страх был настоящим.
   Зимой мне холодно не только снаружи, на улице, холодно внутри. От белизны покрывающего всё снега режет глаза и глубоко внутри становится пусто. Можно смеяться, кидаться снежками, встречать Новый Год, смотреть на фейерверки, но только внутри всё равно пусто.
   Первое что даёт понять, что зима кончается -- это воздух. Он становится не сухим и морозным, а свежим и влажным. И ты выходишь на улицу и понимаешь -- зима умерла.
   Стоило сюда идти, чтобы стать деталью этого завывающего пейзажа и получить порцию снега в лицо? Сомневаюсь. Но Андрюха любил приключения, и если их не было, а так и бывает всегда в жизни, то он их придумывал, создавал. Бах, и мы уже ими наслаждаемся.
   Мы шли по собственным следам назад. Благополучно перепрыгнули через прибрежные лужи и стали подниматься по косогору.
   Когда мы переходили железную дорогу, то в отдалении показался незнакомец. Его тёмная фигура двигалась по путям. Что в нём мне показалось странным, не знаю, но я почувствовал дикий страх, крикнул Андрюхе "атас", и побежал не оглядываясь.
   Ужас сдавил грудную клетку, и тьма появилась на периферии зрения.
   Косогор круто уходил вверх. Несколько раз я оступался, голая ладонь чувствовала ледяную землю. Наверху ходили люди, страх куда-то ушёл. Я посмотрел на руки, сильно ли они грязные. Снег таял рядом с куском мяса, который почти вывалился из края моей ладошки. Крови почти не было. Белые зёрнышки в красной плоти, немного щипало на срезе.
   Что ждёт меня дома, когда там увидят эту картину? Слёзы холодили щёки. Дома только повздыхали и поохали, забинтовали всё это дело, предварительно помазав облепиховым маслом. Через пару недель всё заросло. Остался только шрам.
   А Андрюха пропал. Я убеждал себя, что не был таким уж его большим другом. Меня спрашивали, не встречался ли я с ним в последнее время. Его мама сидела рядом, взяв мои руки в свои, и говорила: "Он хотел с кем-то сходить на зимнюю рыбалку", -- а мне-то что? У меня саднило руку от этих вопросов. Ни на какую рыбалку я с ним не ходил. Что они от меня хотят? Вот летом мы плавали вместе на мол. А зимой я гулять не люблю, слишком холодно, да и рука болит. Я не помню, ничего не помню.
   Я почти дома. Мимо плывут стены, железные гаражи, под ногами жухлая трава и утоптанная в чёрной земле тропинка. Перед глазами туман. Я весь в своей боли.
   Мой клиент говорил о Боге. Наливал своё поганое вино и говорил, говорил, говорил. Он уверял меня, что всё правильно на свете. Но почему же Бог создал такую дикую боль и дал мне только одно лекарство? Почему именно сырое мясо, а не скажем леденцы, которые удобно носить в кармане. Почему я так мучаюсь? Ведь не я сам сделал себя таким. Я таким родился. Или не родился, сделался. Но ведь не сам, не по своему собственному желанию. Боль, боль, боль, прожигает меня насквозь. Разве можно её терпеть. Терпеть, терпеть, терпеть. Нет, я больше не могу.
   "Боль можно эстетизировать", -- сказал мой довольный жизнью и удачей клиент. Я ответил ему, что эстетизировать боль может только тот, кто её причиняет.
   Фужер до верха заполнен красным вином. Держишь его за ножку и медленно поворачиваешь из стороны в сторону. Один край выше другого. Но, как его не крути, бликующая поверхность всегда будет параллельна земле.
   Чёрные волосы рассыпаны жёсткой стружкой, металлическими кудрями, она затягивается сигаретой, в её глазах расчётливая печаль, и пустота бессонной ночи. Бэлла ответила мне на вопрос: "верит ли она в Бога", одним словом: "Нет!"
   Женщины не верят в Бога, особенно интеллигентные, умные и красивые. Я пытаюсь рассказать ей об этом, но осекаюсь. Она неподвижно смотрит в кухонный кафель, словно это экран телевизора.
   А потом начинает рассказывать историю про свою маму. Мы сидим на кухне, перед нами две чашки кофе. Белка постоянно говорит, рассказывает, жалуется на жизнь, ругается, вспоминает мои ошибки, иногда мы загораемся и тогда мы оба гениальные. Мы лучше всех. Она постоянно перебивает меня, я её, но она чаще. Но теперь не так. Монотонный поток речи. Спотыкающиеся слова и телевизор в квадратике кафеля.
   Мама занималась торговлей. Вся семья держалась на ней. Весёлая, умная, удачливая. Подарки, любовь, благополучие. Она заболела раком. Лежала в комнате и молчала. А рядом с ней сидела Бэлла и держала её за руку. Врачи ничего не могли сделать, только кололи морфий. Но в конце, когда мама страшно похудела, морфий уже не помогал. "Знаешь, чего я хочу?" -- говорили её тонкие запястья, сухие губы, ненависть в глазах, обращённая в потолок. Бэлла теперь смотрела мне в глаза, она говорила про боль. Боль любимого человека в воспоминаниях. И жёсткость во взгляде.
   До дома каких-то несколько десятков шагов. Навстречу идёт женщина. Бэлла, Бэлла, Бэлла... Нет, как я могу ошибаться, ведь Бэлла не такая, эта коротко стрижена, ниже ростом, волосы другого цвета. Где я? Почему я никак не могу оказаться дома? Фигура шарахнулась в сторону и попыталась улизнуть.
   Она просто оказалась рядом. Сил хватило на последний бросок. Я схватил её за волосы и вдвинул лицом в кирпичную стену. Мне показалось, несильно. Но когда я обрёл способность видеть и поднял свои глаза от свежего мяса, я стоял над ней на четвереньках, кусок её шеи уже охлаждал внутренности. Лица так и не увидел. Только кровавую расплющенную массу. И удивительно красивые волосы вокруг. Высветленные кончики немного испачкались в грязи.
   Во рту было липко, в самом горле немного клейко и солёно. Боль постепенно отступала. Снова появились запахи. Сначала во рту, потом запах холодной земли, стены, припаркованных автомобилей, деревьев...
   УДИВИТЕЛЬНО КРАСИВЫЕ ЦВЕТА ЭТОГО МИРА ПРОСТУПИЛИ СКВОЗЬ ПОКОЙ В МОЁМ ЖЕЛУДКЕ.
   Жёлтые листья клёна, трещинки в нежном кирпиче, серая бахрома цемента, темнеющее багровое небо над Москвой. Колени приятно холодил асфальт. Мелькал свет. Визг тормозов не смог оторвать меня от этого удивительного неба.
   Выстрелов я не слышал. Меня словно сильно ударили в спину. Но больно не было. Боли уже не было. Стало всё ясно и понятно. Андрюха смотрел на меня из-под своих невероятно медленно поднимающихся ресниц. Тёплая река несла бревно с двумя маленькими мальчиками сама собой. Можно было не двигаться. Белое покрывало тумана укутало нас.

***

   -- Труповозку вызывай, -- гулко прозвучало возле машины. Хлопнули дверцы. В разноцветных лучах мигалки неторопливо прохаживались люди.
   -- Нечего тут смотреть, ничего интересного, Дегтярёв, железо нашёл?
   -- Что?
   -- Нож где?
   -- Товарищ капитан, бывают же звери... -- прежде чем обшарить труп, милиционер в кожаной куртке оглянулся, поправил ремень автомата и ткнул сапогом труп лежащего убийцы. Его тёмная фигура всё ещё вызывала в сержанте страх, в котором он никому бы не смог признаться.
   Через полчаса приехала угловатая машина реанимации.
  
  
  
  
   6
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"