У меня перед глазами проплывают памятные моменты из прошлого. Тот вечер в блистательной Вене, когда я прошла прослушивание у маэстро Гордиджани, седовласого итальянца, одного из лучших учителей пения в Европе. Он взял меня в ученицы! Вспоминается и другой вечер, полгода спустя, когда я сперва так испугалась при известии, что он возвращается на родину - а потом так обрадовалась тому, что он берет меня с собой, и я буду продолжать обучение на родине бельканто. И, наконец, совсем уже недавно маэстро сообщил мне, что мне было бы полезно попутешествовать, побывать в разных театрах разных городов, посмотреть на состоявшихся певиц. Как раз какие-то дела в Германии были у его дальнего родственника и творческого наследника дона Сандро Колуччи (он иногда заменял маэстро на занятиях, а вокализы его сочинения - единственные из современных, которые маэстро Гордиджани признает годными для использования в обучении - ну кроме разве что своих собственных).

Все эти известия радовали меня, обещали новые чудесные впечатления в будущем... А сейчас - есть ли у меня оно, будущее? Ах, сколько противоречивых событий произошло в один вечер...

Итак, после Турина и Милана мы вчера прибыли в Мюнхен (я до сих пор не могу отвыкнуть называть его по-итальянски, "Монако"). Я очень радовалась возвращению если не на родину - то по крайней мере, в страну, где звучит немецкая речь, мой второй родной язык. (Многие люди удивляются, что у меня может быть два родных языка, да еще и стол непохожих друг на друга. Но тем не менее, это так. Я не могу сказать, который, венгерский иль немецкий мне более близок, каждый я слышала с детства и в семье, и в округе; в каждом есть что-то особенное, чего нет в другом - и поэтому настроение, мысли у меня иногда немецкие, иногда венгерские. Вот сейчас меня тянет к венгерскому - но нет, раз я положила себе вести дневник на языке великого Гете, значит так тому и быть).

Ах да - как же я могла забыть такую важную вещь! Впрочем, удивительно ли это сейчас... На одном из горных перевалов мы заметили у дорогую карету с гербом - и сломанной осью. Кучер махал нам рукой - и мы, разумеется остановились; маэстро Колуччи сошел узнать, может ли он оказать какую-то помощь. Вскоре он, довольно взволнованный, вернулся с красивым юношей. "Я очень рад служить Вашему Величеству, - промолвил он на своем плохом немецком, пропуская того вперед, - надеюсь, что Вы сочтете мою карету достаточно удобной, дабы добраться до Мюнхена". Его Величество! Это был сам король Баварии, Людвиг Второй Виттельсбах! Я была в смятении и еле пролепетала что-то после того, как дон Колуччи указал на меня: "Моя ученица и подопечная, фройляйн Матильда Маллингер". Король отделался легким кивком в направлении моего темного угла кареты и не обратил на меня особого внимания. Я же была только рада тому, что никто не заметит моего румянца и возросшей неловкости. Больше ничего и не случилось до самого Мюнхена, я даже не помню, о чем говорили король и маэстро. Уже у городских ворот он с нами расстался.

Сегодня мы собрались в Оперу. Дон Колуччи хотел, чтобы я послушала Викторию Кох, известное сопрано, обучавшуюся когда-то в Италии (ну естественно!) и более прочих немок верную заветам итальянских мастеров (ах! Эти слова были упреком мне!) Кроме этой дивы, в первом отделении публику должен был радовать герр Вертер, пианист; в третьем же - придворная актриса Мари Данн-Хаусманн. Наверное, это из-за столь звездного состава осталось крайне мало билетов. Волей билетера мы с маэстро оказались разлучены. Его это, похоже, даже обрадовало: он заявил, что сегодняшний вечер для него очень важен, ибо нужно будет встретиться с некими господами, до которых мне дела нет.

Я заняла свое место еще до второго звонка и с интересом рассматривала обстановку. В ложе справа от моей забавный молодой человек в мундире прусской армии что-то увлеченно рассказывал соседу. Тот попытался возразить, но не тут-то было! "Ну что вы, герр Вагнер, вы ведь должны понимать это лучше всех!" Нет, этого не может быть! Сперва я оказалась в одной карете с монаршей особой, а теперь сижу так близко к королю музыки!

Я была влюблена в музыку Вагнера с раннего детства. У нас дома имелись клавиры "Летучего голландца" и "Тангейзера", и моя мама, передавшая мне любовь к музыке, наигрывала порой на пианофорте увертюры - или напевала некоторые из арий попроще. Меня восторгала чистая любовь Елизаветы, девушки, умершей, лишь бы небо даровало прощение ее любимому. Нравилась и Эльза, особенно в начале "Лоэнгрина", когда при кажущемся отсутствии всякой надежды она верила, что ее рыцарь явится ей на помощь. И чрезвычайно трогала меня история Сенты, которая всю жизнь ждала того, кому любовь ее будет нужна больше всего, кого она сможет спасти от страшного проклятия. И ведь при первой встрече она узнала Голландца и наперекор всем условностям, всем окружающим ее людям стремилась к нему - даже ценой своей жизни. Ах, эта чудесная музыка дышала настоящими чувствами, которые по силе соперничали с силами природы...

Есть ли нужда говорить, что и маэстро Гордиджани, и маэстро Колуччи люто ненавидели музыку Вагнера? После первой попытки просьбы разрешить мне разучить первую арию Эльзы я долгое время боялась заикаться о немецкой музыке вообще.

***

С третьим звонком в мою ложу вошел мужчина средних лет самого благородного облика. Он обвел ложу слегка обеспокоенным взором.

-Это место свободно? - обратился он ко мне. Его голос был удивительно мелодичным.

-Думаю, что да, - улыбнулась я, - раз уж до сих пор никто его не занял.

-Господин граф! - его окликнули из нижнего яруса. - Так вы сидите там?

-Отчего-то мое место занято, - последовал ответ. - И я не хотел бы никому мешать, ведь уже поднимают занавес...

Такое чувство такта и наличие титула (последний отныне казался мне очевидным, будто написанным на лице) еще более возвысили его в моих глазах. Но я и засмущалась больше обычного. А господин граф, по-видимому, был знакомым даме слева от себя - между ними завязалась тихая беседа, продолжавшаяся и после представления пианиста публике и первых звуков Бетховена.

По прошествии десятка минут я заметила, что прусский офицер в соседней ложе разглядывает меня. Некоторое время я думала, что это мне показалось. Поняв наконец, что он далеко не нечаянно ухмыляется и шевелит бровями, я возмущенно отвернулась. Хотя несколько раз, признаюсь, поглядывала в его сторону. Он время от времени отвлекал Вагнера какими-то замечаниями, но, случайно встретив мой взгляд, непременно корчил какую-то рожу. Это было в высшей степени странно.

Я рискнула перегнуться через барьер, разделявший ложи и шепнуть ему на ухо:

-Мы знакомы?

-Нет. Но ведь это изумительный способ познакомиться!

Как... нагло! Я облокотилась на спинку кресла. Неужели у них так в этой... Пруссии заведено?

Вольфганг Вертер уже перешел к Шубертовому "Скитальцу", что затронул мою душу намного глубже строгого Бетховена. Какое туше, какие нежные переборы!.. И тут в мою голову пришла идея.

-Скажите, пожалуйста, - вкрадчивым шепотом, - а тот господин, что сидит рядом с вами - не известный ли это композитор Вагнер?

-Да, сударыня, именно он.

-О! вы знаете, я ведь такая поклонница его творчества! Я сама учусь пению, и...

Но тут герр Вертер взял финальный аккорд, и начал зажигаться свет. Мне оставалось улыбнуться и последовать на антракт.

В коридоре он подошел ко мне.

-Так это у вас в Пруссии принято так знакомиться? - озвучила я раннюю мысль.

-А что? Разве плохой способ?

Я оставила реплику без комментариев.

-Так будем знакомы? Фройляйн...

-Матильда Маллингер.

-Кольмар фон дер Гольц, лейтенант прусской армии. Итак, вы учитесь пению?

-Да, и приехала сюда с учителем, доном Сандро Колуччи.

-Колуччи, Колуччи... - он нахмурил лоб.

-Колуччи - довольно распространенная фамилия в Италии, маэстро мне говорил - да и я сама имела возможность убедиться.

-Не тот ли это Колуччи, что написал "Марш Гарибальди"?

Я замерла. Вспомнила о коварстве прусских шпионов, о жестоких порядках тайной полиции... Хотя здесь вроде не Пруссия, а Бавария... А вдруг? Потом, я ничего толком не знала о доне Колуччи. Никогда не слышала, написал ли он этот "Марш Гарибальди", да и об этом марше как таковом. Впрочем, марш-то наверняка был запрещен. Насколько обвинения в революционных взглядах могут повредить маэстро?

Поэтому ответила я уклончиво.

-Ну что вы! Он пишет вокализы, кантилены...

-Очень подозрительная личность этот ваш учитель. У нас бы его живо...

-Что? Что с ним не так?

-У нас такого немедленно арестовали бы и уж что-то да дознались.

Дальнейшую беседу пересказывать нет смысла. Состояла она из моих упреков всему прусскому за сухость, бездушность, скуку ("Народу нашему не скучно, мы всегда находим, чем ему заняться!"), отсутствие чувства прекрасного...

-Вы хоть стихи какие-то прочесть можете?

-Могу. Но не в таком обществе.

Ну разумеется, откуда в его памяти приличным стихам взяться?

Тут, к моему счастью (а возможно - и к обоюдному) его окликнули, и мы раскланялись.

Я одиноко бродила по коридорам среди толп. Последними словами маэстро были: "Здесь много актрис, может, с кем-то познакомитесь". Познакомиться? Но как? А если я не к тому человеку подойду?

Так я и набрела на маэстро. Он едва осведомился, как я провожу время и повел куда-то. Мы подошли к королевской семье.

-Ваше Величество, - мы оба поклонились.

-Дон Сандро Колуччи, - король помнил моего учителя. - И ваша очаровательная и, несомненно, талантливая ученица?

-Вы уже слышали эту певицу? - спросила, кажется, королева-мать.

-Нет - ну так послушаем. -ответил Людвиг, разглядывая меня. Он явно очень плохо запомнил меня с того случая.

Я поняла, что нужно что-то исполнить, и у меня в памяти всплыла старинная народная баллада о рыцаре, который последовал за белым лебедем, чтобы спасти мир от бед. Похоже, это был правильный выбор, я получила столько комплиментов, что покраснела.

Я собиралась возвращаться в свою ложу, когда передо мной возник сам директор театра.

-Вы - оперная певица, фройляйн?

-Да, точнее я только обучаюсь вокалу, но что... - благо, дон Колуччи все еще находился совсем недалеко. - Вам, наверное, стоит поговорить с моим учителем! Дон Колуччи, вот... к вам...

-Маэстро, нам нужна помощь вашей подопечной. Наша прима, Виктория Кох... в общем, ее выступления не будет. И, возможно...

-Да, фройляйн Маллингер споет для публики. - немедленно отозвался тот.

-Маэстро, как это!.. Неужели я смогу? И так внезапно...

-Ну разумеется, дитя. - я решила не предоставлять возражений.

Герр Ройнсберг, директор оперы, провел меня с учителем за кулисы, и я начала отбирать ноты. И какое чудо! Одного взгляда на пианистку было достаточно, чтобы между нами установилось то молчаливое понимание, которое так важно - и это придало мне толику уверенности. А королевская ложа все пустовала, и каждая минута ожидания казалась пыткой.

***

Занавес поднялся, и я оказалась перед битком набитым залом. Маэстро Колуччи выступил вперед и заговорил:

-Сейчас перед вами выступит моя подопечная Матильда Маллингер. Ей восемнадцать лет. Она родом из Трансильвании. - его манера изъясняться была та еще. "Будто сейчас замуж выдавать будет" - послышался смешок за кулисами.

Маэстро молчал, тишина затянулась. И я начала петь - наверняка вызвав его неудовольствие, потому что выбрала я песню на венгерском. Что ж, потом он поругает меня за самоуправство и "исполнение непонятно какого репертуара" - но мне спокойно было начать именно с нее это такое внезапное, без должной подготовки и даже приличного распевания выступление.

И мне стало безразлично все вокруг, зал исчез, только вилась в воздухе мелодия, а я старалась бережно следовать за ниточкой и не дать ей ни растянуться, ни тем более порваться. Все получалось будто само собой, сложные места давались так легко, как выплывают все новые красоты природы за поворотами, когда катишься в удобной коляске с резвыми лошадьми по ровной дороге.

-Фройляйн Маллингер исполнила песню своей родины. - некоторой холодности дон Колуччи не сдержал.

-Ах, а мы ее приняли за французский романс! - отчетливо произнес король. Шутка была добродушной, и мое напряжение, вызванное неуверенностью в реакции публики и маэстро, спало.

Благосклонность последнего была возвращена, когда я завершила "Испанское болеро" Винченцо ди Чиара его собственным вариантом финальной каденции.

Но мне пришлось пережить и ужас. Он забыл название посмертного сборника песен Шуберта! Либо это был афронт в сторону немецкой музыки и маленькая месть мне - либо же у него в памяти действительно отложилась "какой-то звук птицы", иначе как было можно обозвать "Лебединую песню" "Журавлиным криком"? Эту жемчужину нашего вокального искусства, прекрасно всем известную? Я была вынуждена немедленно вмешаться, извиниться и поправить маэстро. Хорошо, что сила музыки была столь великой, что с первыми аккордами "Серенады" я немедленно выбросила из головы сей инцидент и смогла отдаться пению, пребывая между небом и землей до самого окончания выступления.

Меня - без маэстро - пригласили в королевскую ложу, где Ее королевское и Ее императорское величества (да, императрица Елизавета как раз пребывала в Баварии с визитом) наградили меня столь лестными комплиментами, что я засомневалась, сон или явь все происходящее. Затем, прохаживаясь в фойе, я познакомилась с двумя прибывшими из Будапешта соотечественницами. Они также очень хвалили меня и интересовались положением дел в Трансильвании; увы, на счет последних, включая заявления румынских сепаратистов, я не обладала новейшими известиями.

-Фройляйн Маллингер, ваш талант не может оставить равнодушным! - с этими словами ко мне подошла знатная дама, которую я даже замечала в королевской ложе. Ее наряд поражал элегантностью и роскошью. - Он должен занять надлежащее место. Вам наверняка необходима поддержка.

-Вы очень добры ко мне. Я ведь только учусь и так далека от совершенства...

-Но я хотела бы вам помочь. Правда, большинство моих связей в Вене...

-Я австрийская подданная. И думала о возвращении на родину... - вообще-то об этом прямо речь не шла ни с маэстро Гордиджани, ни с маэстро Колуччи, хотя я очень надеялась, что следующим после Мюнхена пунктом нашего путешествия станет Вена. И именно в этот момент я поняла, как хочу попасть в свою страну. Италия и итальянцы были далекими мне. А Вена, хотя я и не в ней родилась, так захватила меня за проведенные в ней месяцы...

-Что ж, превосходно. И в Вене наверняка найдутся вам учителя, - от нее не скрылась натянутость наших отношений. - Пожалуй, я оставлю вам это, - она подошла к столику и набросала летящим почерком свое имя на карточке, дама была самой княгиней Меттерних. - Обращайтесь, я всегда рада поддержать искусство.

В буфете я попробовала подкрепить силы шоколадными трюфелями "Черный граф", но из-за волнения мне кусок в горло не лез. Я все-таки чувствовала себя неуютно, чужой в этом собрании. Никого из знакомцев, чтобы завязать разговор, не наблюдалось. Выручил меня герр Ройнсберг.

-Фройляйн Маллингер, а вы не знакомы с герром Штайнером?

-Нет, а кто он?

-О, он один из интереснейших художников Пруссии, да и всей Германии. Он с удовольствием покажет вам свои творения, вдохновленные вагнеровскими сюжетами.

Это меня действительно заинтересовало. Я представилась герру Штайнеру, занятому беседой с двумя господами (и откуда у меня взялась смелость!) К счастью, художник принял меня очень радушно.

-Разумеется, фройляйн, - он разложил передо мной ворох превосходно сделанных открыток. - Вы можете оставить себе понравившиеся. Увы, крупнее у меня уже не осталось...

Рисунки были настолько изумительны и настолько в моем вкусе, что, боюсь, у меня не нашлось достаточно достойных слов восхищения их создателю. После долгих колебаний была отобрала первая встреча Сенты и Голландца на пороге ее дома. Рассыпаясь в благодарностях герру Штайнеру, я не могла не спросить:

-А с господином Вагнером вы наверняка знакомы?

-О да, сударыня. Я узнал, что он находится среди публики и, поправ все приличия, представился ему.

-А вы не могли бы оказать мне услугу? - я засмущалась. - Я давняя поклонница герра Вагнера и мечтаю познакомиться с ним. Хотя мои итальянские учителя и презирают его... но ведь сложно представить себе более величественную музыку! Не были бы вы так добры...

Герр Штайнер оказался так добр и провел меня к композитору, который сидел сейчас в другой ложе с некой дамой. Представив меня, он немедленно раскланялся.

-Вы порадовали нас этим вечером, милая. - суховато заметил Вагнер. - У вас, несомненно, есть задатки.

Я пролепетала слова благодарности, а также о том, как много значит для меня его музыка, сколько в ней силы и мощи... Он прервал меня:

-И, знаете ли, чуть побольше бы вам драматизма - и я предложил бы вам роль в моей новейшей опере. Но вам, разумеется, еще многому стоит научиться. Тем более, могло бы оказаться неразумным вовлекать особу столь юную и невинную в этот мир. Театр наш, к сожалению, страдает не только расстроенными инструментами да сквозняками в репетиционных из-за экономии на цементном растворе при постройке. Здесь, знаете ли, и убивают.

-Убивают? - воскликнула я. - Что вы говорите?

-Неужели вы не знаете? Ах да, вам же не потрудились сообщить, чтобы избежать лишних волнений. Виктория Кох, певица, кого вы сегодня заменили. Ее отравили нынче днем.

-Рихард, ну что ты о таких ужасах молодой девушке рассказываешь... - упрекнула его соседка.

-Но ведь это правда, всем прекрасно известная! Мы с госпожой фон Бюлов, - обратился он ко мне, - как раз обсуждали это происшествие, и она была совершенно со мной согласна.

-Значит ли это, что и меня могут отравить? Ведь я выступила на этой сцене...

-Нет, я так не думаю. Разве что вы будете совать нос в чужие дела. Впрочем, я все равно покидаю Мюнхен на время. В Вене планируется постановка некоторых моих опер.

-И я собираюсь вернуться на родину! - выпалила я. - Я думала продолжать обучение в Вене (смелее, Матильда, еще пару раз произнеси это вслух разным людям - и найдешь возможности). Княгиня Меттерних была со мной очень добра...

-Ее светлость ко многим очень добра. - тон этого выражения меня смутил, даже немного покоробил. - Я направляюсь в столицу империи с графом Андраши.

-Графом Андраши? Он в Мюнхене?

-Да вы, помниться, сидели рядом с ним в соседней с моей ложе.

За весь вечер почему-то именно это открытие поразило меня больше всего. Странно, не правда ли? Случай, заставивший меня выступить перед тысячной публикой, неожиданный триумф и похвала знати, знакомство с гением музыки - и то перечеркнувшее все событие, о котором я еще напишу... эти причуды фортуны не настолько всколыхнули мое душевное равновесие (ах нет, нет, я не буду опять начинать плакать, еще одной кляксы эта тетрадь не выдержит... говорю же, не буду плакать, ведь написала, что последнее не настолько всколыхнуло мое душевное равновесие... именно после него я должна держаться...)

Но осознание того, что я просидела добрый час плечо к плечу с Дьюлой Андраши... Вернее, не так: тот господин, который и благородной внешностью, и голосом, и манерами покорил меня в начале и есть величайший из венгров, граф Дьюла Андраши! Тот, кто отстаивал права и свободы венгров в империи; помог стольким найти убежище за границей после поражения революции, чудом смог сам уехать во Францию и избежать смертной казни. И, что замечательно, наш либеральный император помиловал его - и дал возможность работать на благо и Венгрии, и Австрии. Мне как раз стукнуло тринадцать лет, когда разнеслось известие о его возвращении из изгнания. В моей семье более, чем уважали графа Андраши, а меня притягивала его судьба тем, что была такой драматичной, совершенно не рядовой - в наш-то век, когда героизм - удел вагнеровских теноров...

...Как это я его не узнала? Я ведь даже слышала, как его назвали графом!..

Я поторопилась прервать неловкое молчание и, возможно, не совсем уместно сказала Вагнеру, что очень надеюсь на встречу с ним в Вене. Его ответом было: "Ну я же вам пообещал", после чего мы раскланялись.

***

Какой-то десяток минут назад я жаловалась на тоску и одиночество! Вот судьба и решила не дать мне скучать до самого конца представления. Стоило мне, все еще погруженной в расплывчатые раздумья выйти из ложи, как ко мне с самой радушной улыбкой направилась действительно очаровательная - и одновременно довольно властная - дама. Она уже привлекла мое внимание этим вечером, именно этими качествами, а не только дорогим нарядом.

-Вы сегодня дивно пели, дорогая. Ах, вы подарили мне столько чудных минут! Я - Гертруда Пфойрер, супруга министра финансов.

Я сделала книксен, потупив по обыкновению взор. Похоже, на сегодняшний вечер "Вы очень добры ко мне" станет моим вторым именем.

-У вас блестящее будущее, милая. - Она подвела меня к дивану и жестом предложила присесть. - Лучшие театры мира, я уверена, будут почитать за честь ваши выступления в их стенах. Мюнхен, Вена, Берлин... а может, заснеженный Санкт-Петербург? Кто знает, может вы увидите воочию этих медведей.

Я не знала, что и говорить. Да, я мечтала - мы все мечтаем, что-либо изучая, добиться когда-нибудь в своем деле высот. Но слышать такие подробные речи из уст высокопоставленной дамы...

-Знаете, меня так беспокоит состояние искусств в Баварии. Я глубоко ему сопереживаю... и пробую помогать. Я каждую неделю пью чай с герром Ройнсбергом, директором оперы - и помогаю ему с решениями проблем. Фройляйн Маллингер, такие как вы нужны мюнхенской опере. Подумайте об этой возможности.

-Но мне ведь нужно еще учиться!

-У вас будут лучшие учителя. И, уверяю вас, вы сможете заниматься и настоящей, мелодичной, не всем здесь нравится Вагнер.

Я промолчала по поводу Вагнера - но в самом деле, последнее время, особенно после личного знакомства, что-то стало меняться в моем отношении к его музыке.

-Это все так внезапно... Я должна подумать... поговорить с маэстро...

-Ах, ваш учитель... Но мы все с ним уладим! Дорогой! - она подозвала господина, проходившего мимо. - Фройляйн Маллингер отобедает с нами третьего дня, когда нас посетит и Ганс Ройнсберг.

-Да-да, дорогая, разумеется, ты всегда поступаешь правильно. - был ответ.

-Ну вот видите, как все замечательно! - мне вновь адресовалась самая лучезарная улыбка. - Непременно приходите к нас. А теперь возвращайтесь в зал - уже скоро третье отделение.

Приподнимаясь с дивана, я вспомнила то, что меня подсознательно смущало: смерть примадонны и слова Вагнера по тому поводу. Ведь здесь убивают!

Сиятельная фрау Пфойрер провожала меня взглядом.

В тот момент мне впервые стало по-настоящему неуютно в стенах Оперы... точнее, вообще в Баварии. Нет, вообще вдали от своей страны. Ведь общество скрытных и суровых итальянцев, недолюбливающих меня как иноземку, ничем не лучше!

-Австрия? Да теперь ***** (это бранное слово моя рука здесь не выведет) вашей Австрии! - услышала я слишком громкий шепот рядом. Говорившие были мне незнакомы, но выражение лиц обоих - они знали, о чем говорили! Вспомнился мне и пруссак, донимавший меня все первое отделение и его одержимость политикой, в которой - теперь я чувствовала - было нечто большее, чем просто профессиональный интерес; его странные расспросы (не странно ли было взывать к моим патриотическим чувствам как венгерки!) Эти наверняка были шпионами! Или дипломатами - хотя тут, кажется, никакой разницы. Но они знали свое дело. А я так упрекала бедного фон дер Гольца за увлечение скучной политикой... Неужели моей родной империи грозят в ближайшее время ужасные катастрофы? Война, наверное... А как же... я ведь так хотела вернуться! Получается, разумно будет оставаться в Мюнхене, раз фрау Пфойрер так добра ко мне и, похоже, крепко держит в своих руках и баварскую оперу, и баварские финансы.

Надо найти фон дер Гольца. И - ведь он так ко мне неравнодушен - допытаться у него истинного положения дел. Не дипломатических тайн - просто пусть поможет несчастной девушке выбрать спокойное место для занятия музыкой.

Ухмыляющееся лицо над мундиром лейтенанта мелькнуло в том конце коридора. Я двинулась туда, но должна была пройти обратно через фрау Пфойрер.

-Как, фройляйн, вы еще не в ложе? Но ведь уже давали третий звонок...

Мне нечего было ответить, и я вернулась на свое место. Все же фон дер Гольц мой сосед.

А занавес все не поднимался. Фон дер Гольц не появлялся! Как, впрочем, и граф Андраши.

Тут появился странный шум; люди начали высыпать в коридор. Не утерпела и я, покинув свое кресло, чтобы увидеть в бельэтаже волнующуюся и переговаривающуюся толпу. Ни пробиться, ни увидеть, ни даже услышать что-то сквозь нее не представлялось возможным. Мне послышался голос Вагнера - но смысл его реплики, вызвавшей смех, остался скрытым.

-Спокойствие, господа! Возвращайтесь на свои места, концерт сейчас продолжится, не задерживайте его!

Это был герр Ройнсберг. Что же, подчинимся!

Вагнер, похоже, был в курсе всех дел. И я не замедлила обратиться к нему, как только мы сели. Герра лейтенанта все еще не наблюдалось.

-Я удовлетворю ваше любопытство, фройляйн, - композитор уже не был столь сух со мной, - но лучше присоединитесь ко мне, раз место свободно. Чтобы не кричать.

Я поступила бы так сей же миг - но вошел граф Андраши и сразу направился ко мне. Бедной Матильде оставалось только пытаться заглушить биение своего сердца.

Он восхитился моим голосом; говорил, как отныне будет тем более горд за нашу дорогую Венгрию. Поинтересовался, давно ли я оттуда - "Ах да, ваше сиятельство, я и Вену-то чуть ли не год назад покинула, а Буды, Пешта и Семиградья и того больше. Это ведь словно вечность в моем возрасте!"

-Да, вы очень молоды. Вам ведь всего...

-Восемнадцать, ваше сиятельство.

Он покивал в ответ. А затем...

-Я хотел бы, чтобы вы дали ряд концертов в Пеште. Вы будете иметь огромный успех.

Это... это так... впрочем, и нужного слова-то не найду. Я была просто оглушена.

Приглашение в Пешт от него... Но понимает ли он, о чем говорит, концерты-то! Не все дивы отваживаются на сольные концерты. Скольких трудов мне стоило вложиться в свой ограниченный репертуар, срастись с этими песнями. Целый концерт - я до сих пор не могла свыкнуться с мыслью, что осмелилась взяться за целое отделение и у меня все получилось. Нужно года работы в опере, чтобы начать давать свои концерты... Как же это все ему объяснить?

-Мне еще многому надо научиться, я ведь только начала петь. Я не готова к концертам.

-Хорошо, сколько вам времени нужно? Полгода? Больше?

-Не менее года, я боюсь. - а я бы все отдала, чтобы немедленно уехать в Пешт с ним. Но как учитель отнесется к этим прожектам? Наверняка ведь он хочет вернуть меня в Италию после путешествия. Как бы мне хотелось иметь такого учителя, что понимал бы меня, уважал, разделял бы мои стремления!..

-Но уже в ближайшее время, - быстро добавила я, - я намереваюсь поехать поближе к дому, хотя бы в Вену.

-В таком случае, возможно, я вас там увижу. Или же в Пеште. - он вежливо улыбнулся, давая понять, что разговор окончен.

Я посмотрела в сторону Вагнера и вспомнила о его приглашении в ложу. Хотя директор уже занял место, он кивком показал мне, что будет рад поговорить.

-Не сочтете ли вы меня чересчур наглой? - шепнула я ему, устраиваясь рядом. Меня порядком удивляло пустовавшее место соседа и равнодушие Вагнера по этому поводу.

-Любопытство - порок типичный для юных дев и, думаю, часто вполне им простителен. Вас интересуют подробности покушения на фрау Пфойрер?

-Фрау... супруга министра финансов? - доброжелательное лицо возникло у меня перед глазами. - Покушение? Но как? Кто?

-Как - это как раз просто. Ей пытались размозжить череп графином. Но, к счастью, она жива и, вероятно, скоро придет в себя. А вот кто... Задержали молодого пруссака, моего соседа - такой милый юноша! Мы так чудесно с ним беседовали! И итальянского музыканта, учителя, композитора, в общем, как он там себя называет. Каждый обвиняет другого в содеянном. Даже хорошо, фройляйн, что вам не пришлось услышать сии потоки брани.

-Постойте... но ведь итальянский маэстро, находящийся здесь - мой учитель и опекун!

-Ах да, да, это он и есть. - Вагнер проговорил так, будто его это и не касается.

-Но тогда... покушение на убийство... это вед так серьезно... - в памяти возникло: "Мы все уладим с вашим учителем". - Что же мне теперь делать?

-На вашей месте, фройляйн Маллингер, я бы не сообщал никому, что он ваш учитель.

-Как же! Ведь он представлял меня со сцены всему залу!

Вагнер пожал плечами.

А оркестр в это время выводил нечто ужасное. Оно было и больше, и меньше понятия "музыка". Казалось, что звуки то крадучись, то внезапно резко нападают на тебя, ввинчиваются, душат, затягивают душу узлом. Мелодию было невозможно постигнуть. Кое-где отдельные фразы выхватывались, но в целом аккорды переливались один в другой, делая произведение пыткой, которой не виделось конца. Мне хотелось сбежать, закрыть уши и глаза.

-Моя новая опера - "Тристан и Изольда". Прелюдия к третьему акту. Вы - одна из первых слушательниц, можно считать, что вам повезло. - произнес Вагнер.

Так звучит его новейшая музыка! Поистине, это музыка, что убивает! Неудивительно, что в этом городе, этой опере происходят такие страсти!

Занавески раздвинулись, и в ложу зашел Кольмар фон дер Гольц. Я немедленно схватилась с места - тем более, прозвучали завершающие ноты и дирижер опустил палочку.

-Вас отпустили? - едва повернув голову, спросил Вагнер.

-Как видите, я снова с вами. Фройляйн, ну что вы, сидите!

-Нет-нет, я перейду к себе. - воспользовавшись паузой между произведениями, я проскользнула в свою ложу.

Раз герр лейтенант освобожден, значит... значит вина дона Колуччи доказана! Правда то, чего я сразу начала бояться. Он преступник и, может даже будет казнен. Что же мне делать?! В чужом городе, в чужой стране, соучастнице (а ведь они могут так решить!) государственного преступления! Если бы я могла оказаться дома, в родной Венгрии, где никого не убивают, не плетут злодейских заговоров, не говорят зловещими намеками... Но ведь и дома... эти жуткие слова о судьбе Австрийской империи... Вдруг это правда? Все равно, лучше находиться на родине. Но знать бы...

Я, как и собиралась до этих событий, спросила "о политике" фон дер Гольца. Герр лейтенант скрытничал, но тем не менее убедил меня, что никакая текущая или ближайшая политика искусство не затронет.

-Вы в любом городе карьеру можете устраивать, сударыня - какое вам дело будет до договоров и споров всяких. В Вене все может хорошо сложиться. А к нам в Берлин вы не хотите?

Пришлось мне повторить, что я думаю об отношении пруссаков к музыке и, соответственно, положении оперы в Берлине.

-Ну, может вам и виднее.

Остаток отделения я просидела молча, терзаемая невыносимой тревогой. Я цепенела, все глубже и глубже осознавая ужас ситуации. Я не могла слушать - точнее, я, слушая, не слышала и не воспринимала Мари Данн-Хаусманн - а перед концертом так хотела увидеть и услышать ее! Вокруг меня сдвигались, грозя раздавить, стены.

Аплодисменты возвестили о конце выступления и вечера. И частично вернули меня в чувство.

Я встретилась взглядом с графом Андраши, продолжавшим аплодировать стоя. И решилась попытаться...

-Я могу... - слова давались мне с трудом и выходили очень тихими, - просить вас о... протекции?

-Что вы имеете в виду, сударыня?

-Я осталась совсем одна в чужом городе. Моего учителя и опекуна арестовали, и... я совсем не знаю, куда обратиться... - я могла стоять прямо и говорила очень ровно и спокойно, хотя мне казалось, что паркет ускользает из-под ног. Мое сердце сжималось, а глаза все оставались болезненно сухими.

-Но я не представитель этой страны и совсем не имею тут власти. Обратитесь к кому-то из баварских политиков с вашей просьбой.

-Да... да... конечно... - скорее всего, слова моего бессознательного ответа были именно такими. Как-то я оказалась в быстро пустеющем коридоре.

Как я могла так бесцеремонно обратиться к нему? Наверняка он очень занят важными проблемами политики и дипломатии. Наверняка у него много забот, все может расшатать его положение. Да, для нас он - светило, защитник Венгрии, но австрийцы вряд ли забыли его связь с революцией! Одно чудо, смягчив сердце Франца-Иосифа, вернуло его из изгнания. А может... он решил, что я к этому делу причастна или просто принял за опасную кем-то подосланную интриганку?

Никто меня не задерживал, не обращал внимания на проходящую мимо скорбную деву. Чужие люди, смеясь, забирали меха из гардероба, господа ухаживали за своими дамами...

В нанятом маэстро экипаже - благо было заплачено загодя за весь вечер - и отправилась в гостиницу. Возница даже не задал вопроса, почему я одна.

И вот теперь, спрятавшись от всего мира в маленькой комнате, я плачу - глаза уже совсем покраснели. Пусть только мой дневник будет свидетелем того горя, той пустоты, что я ощущаю.

Домой! Прочь, прочь из этого города-кошмара.

Может быть, я была слишком сдержанной? Его сиятельство не понял, насколько отчаянно мое положение. Или... или он подумал, будто я хлопочу за дона Колуччи? А мне всего-то надо увидеть родину. Неужели он не поможет своей соотечественнице, ведь он способен на самые благородные поступки!

Но я ничего не вижу в будущем, ничего не знаю. Затушим свечу и ляжем спать, уже недолго до рассвета. Утро покажет выход. Иначе... но думать, что случится иначе, я не буду.

Киев-Будапешт-Вена

7 декабря 2008 - 1 января 2009