Сначала я решил, что это машина времени. Потом пришёл к выводу, что она сломалась. И напоследок уверился во вселенской несправедливости по отношению ко мне лично.
Ну, да, я ошибался. По всем трём пунктам.
Вероятно, на объективности суждений сказалось то, что я застрял в начале двадцатого века в Петербурге. Конечно, мне сейчас начнут доказывать, что в России того времени был золотой век, что всем жилось лучше некуда. Свежайший воздух, экологически чистая еда, непрерывные балы с блистательными офицерами, вежливые дворники... Ну, да, как же! Чтобы довести ситуацию до абсурда, приплетите к этому списку ещё всеобщую любовь друг к другу, братание богачей и нищих и раздачу желающим золотого запаса Императорской России.
Да, где-нибудь в провинции или хотя бы на курорте в Териоках можно дышать полной грудью и чуть ли не пьянеть от запаха полевых трав. Но в столице, отапливаемой дровами и углём, когда белый цвет снега держится не более получаса, а потом скрывается под слоем сажи, вдыхать крайне не рекомендуется. Летом же ветер поднимает пыльные бури, так что гулять приходится, прикрывая глаза и отворачиваясь. Барышни прижимают ко рту батистовые платочки, которые к вечеру сереют и отдаются в стирку.
Простая еда. Да. Но именно простая, типа пареной репы, варёной картошки или тушёной морковки. Во что-нибудь посложнее пихается всякая несъедобная дрянь для придания особого вкуса и аромата.
Балы. Если учесть, что большинство офицеров убыли на войну с японцами, а во дворцах и особняках развернули лазареты для раненых солдат и офицеров, то желание отплясывать пропадёт сразу и надолго. Ладно, если на тебя посмотрят с крайним недоумением. Хуже будет, если обвинят в отсутствии патриотизма и сочувствии "проклятым макакам".
Про дворников вообще молчу. Особенно, если дворник - ты сам, и в твои обязанности входит не только уборка территории от мусора, падающих листьев, снега или навоза, а ещё разноска дров для отопительных печей и кухонь, колка этих дров, сбор квартирной платы, выноска мусора, выколачивание ковров, упаковка и переноска вещей съезжающих и корзин с бельем на чердак. Конечно, за дополнительную плату, но от этого ненамного легче. Кроме того, ты обязан следить за порядком и тишиной, запирать на ночь ворота и сотрудничать с полицией. Да, работа почётная, престижная и даже где-то хорошо оплачиваемая. Для немолодого крестьянина, имеющего кресты и медали за выслугу на военной службе - самое то. Для инженера, закончившего в восемьдесят восьмом году Институт Путей Сообщений - здесь он называется так - нет.
Поэтому работать дворником я не пошёл. Да меня бы и не взяли без рекомендаций, связей и поручительств приличных господ с предыдущего адреса. Я вообще не собирался работать. Хотел посмотреть на местную жизнь недельку-другую и отправиться домой - в девяносто второй год.
Вернуться не получилось. Я пробовал раз за разом, тут же возвращаясь обратно - в одна тысяча девятьсот четвёртый.
В общем, я застрял. Когда это понял, то затосковал. Потому что к тому моменту восторги закончилась, а действительность обратилась ко мне неприглядной стороной. Ладно, угольная гарь, залежалая пища, микробы, хулиганы и полицейские. Волнения в народе, выходки студентов и полное неприятие в обществе политики царствующего дома. Ладно, война с японцами - она далеко и исход её, в принципе, известен.
Но когда чуть ли не рядом с тобой террористы кидают бомбу - становится страшно.
Объяснения, как работает машина времени, я прохлопал ушами. В качестве оправдания я мог бы привести свой молодой возраст в то время и отсутствие всякого желания куда-либо перемещаться. Но события пошли против моей воли, и пришлось вспоминать ту малость, которая осела в мозгах. Во-первых, Леонид Викентьевич ни разу не упомянул, что имеет дело с машиной времени. Он говорил про зоны перехода из мира в мир и удивлялся, что его перебрасывает ещё и во времени. Так что про машину я решил сам, когда стал перемещаться в прошлое. Во-вторых, данное им описание процесса перехода выглядело несколько надуманным. Почему именно вращающаяся дверь с множеством створок и таким же множеством проходов? На мой взгляд, дверь была одна, но с дискретным выходом, который выбирался по алгоритму, не понятому мной.
Вот тут и начинается самое сложное. Почему меня выбросило в тысяча девятьсот четвертый год? Что от меня хотело мироздание или создатель машины времени? Я не понял. До сих пор не понял. Поэтому и пытаюсь изложить мою историю на бумаге, чтобы привести мысли в порядок.
Сумбурно, эмоционально, беспорядочно и малоинформативно.
Начну с начала.
И так.
У нас проход открывался в соседнем дворе. Если точнее - в Московском районе Петербурга. По временной же оси - в сентябре тысяча девятьсот девяносто второго года.
Я вышел в районе Варшавского вокзала. Разумеется, в первый момент я не понял - в какое время попал. Никаких висящих в воздухе циферблатов или надписей механизм переноса не предусматривал. Тебя перенесли - вот и хорошо. Дальше - всё сам. Расспрашивай местных жителей, читай газеты и объявления на столбах или анализируй происходящие на твоих глазах события, если ты такой умный и начитанный. Любой вариант подойдет. И если сумеешь всего лишь сойти за чудака и тебя не сдадут на руки полиции или людям в белых халатах - тебе повезло. Иначе придется вырываться, бить морды прохожим и спешно нырять обратно в проход в надежде оказаться где-нибудь в другом месте.
Первый раз так и было. Я оказался около серой стены одноэтажного барака, покрутил головой и практически сразу узнал характерный боковой фасад Варшавского вокзала, выглядывающий из-за соседних крыш служебных строений. Никакого смысла торчать на месте я не увидел. Теплая погода располагала к прогулке, и я, не особо задумываясь, пошёл к Обводному каналу.
На самом деле, первое правило путешественника во времени - определить дату. Это поставит тебя в заведомо выигрышную позицию, если ты хорошо знаешь историю. Поможет либо избежать предстоящих событий, либо подвигнет в них поучаствовать. Поэтому у первого же встречного мужика, одетого в серую рубашку навыпуск, широкие штаны, сапоги и чёрный картуз я, не долго думая, спросил:
- Уважаемый! Какой сегодня год?
Тот вылупил на меня глаза и чего-то промямлил себе под нос.
- Что-что?!
Тут мужика вконец перекосило. Он налился дурной кровью, присел и завопил:
- Держи ипонца!!
Я успел сообразить, что он - обо мне. Подскочил и без замаха ткнул ему раскрытой ладонью в горло. Мужик булькнул, завалился на спину, а я побежал обратно в точку перехода. Не стал подмоги дожидаться. А то набегут с десяток человек - их не раскидаешь. И что потом будет - неизвестно.
Проход открылся без проблем, провернулась дверь, выпуская меня, и... Вместо того, чтобы оказаться дома, я снова вышел у Варшавского вокзала.
- М-да, - сказал я сам себе. - Вот такие пироги...
И снова пошёл в сторону Обводного канала, приняв самый занятой вид. Что такого? Идёт человек по делу, никого не трогает, а что одет странно - так мало ли что. Может, с богомолья вернулся. Или из-за границы приехал. За границей такие моды, что нормальному человеку даже глядеть противно. Нормальный человек непременно сплюнет, увидев, и перекрестится. Конечно, лучше бы сдать странного типа в полицию, от греха подальше, но с нашими блюстителями порядка связываться себе дороже.
Такие мысли явно читались на лицах чуть ли не у каждого встречного. Я понял, что совершенно не угадал с гардеробом, когда собирался в прошлое. Но что-либо поменять уже не мог. Разве что раздеть подвыпившего мужичка, выходящего из кабака. Ограбить, одним словом. Ну, или купить какое-нибудь рванье на Сенном рынке. Или наоборот - всё с себя снять, прикинуться ограбленным и заявиться на этом основании в полицию. Речь у меня правильная, за простолюдина не сойду.
Обдумывая проблему одежды, я вышел на набережную и автоматически повернул к вокзалу.
И вот тут рвануло.
Ударная волна пришла из-за канала. С хрустом посыпались витражные стёкла с фасада вокзала. Взметнулся столб чёрного дыма, расширяясь и закручиваясь. Я инстинктивно присел. Какие-то рабочие в пыльных фартуках побежали к мосту, чтобы посмотреть вблизи. С той стороны проскакала упряжка лошадей, окровавленная и безумная. Откуда-то возникли толпы народа, стремящиеся поглядеть на жертву теракта. Я не двигался. Меня толкали, отпихивали с дороги, слышались недовольные возгласы. Я стоял. Мне мучительно хотелось оказаться где-нибудь в другом месте. И я понимал невозможность этого.
На той стороне Обводного виднелся остов кареты. Её обломки были раскиданы по всему Измайловскому проспекту. Варшавская гостиница, как значилось на угловом доме, зияла выбитыми окнами. Появились полицейские - офицеры и рядовые. Они отгоняли любопытствующий народ и вскоре освободили пространство перед домом, рядом с которым произошёл взрыв. Толпа колыхнулась и остановилась. И принялась обсуждать происшедшее.
Как-то быстро выяснилось, что покушались на министра внутренних дел фон Плеве. Что метальщики сами раненые, а Плеве - убит. Говорили, что помимо них пострадали ещё "ажно шешнадцать человек!" и что их-то жалко. Министра не жалел никто. Многие откровенно посмеивались и приговаривали, что Плеве таки дождался своего часа!
Ни возмущений, ни излишнего возбуждения. Я не понимал, как люди могут просто любопытствовать по такому поводу. Ведь любой из них, окажись он случайно рядом с бомбой, неминуемо бы погиб. Никто о таком и помыслить не мог.
Я начал продираться сквозь толпу назад, к месту перехода. Стало совершенно невмоготу находиться среди людей - абсолютно чуждых мне по духу и мировоззрению. И, разумеется, я совершенно забыл о том, что выкинуло меня сюда уже вторично. Прошёл дверью, желая вернуться домой, даже помедлил внутри, чтобы выйти наверняка. Ан нет. Не получилось. Тот же серый барак, тот же боковой фасад Варшавского вокзала и, видимо, то же время. Хотя с последним уверенности не было. Я нарочно решил не идти сразу к каналу и угадал. Через несколько минут громыхнул взрыв, из-за строений метнулся клуб дыма и почти сразу донёсся вопль экзальтированной толпы.
"Да что же это?! - возмутился я. - Ни в какие ворота! Домой хочу, ну!"
Не получилось. И в четвертый, и в пятый, да и в десятый раз - тоже. Я упорно возвращался к моменту взрыва. При этом, не совсем понимая - в каком времени нахожусь. Да, начало двадцатого века, лето. Но год? Дата? Ситуация выглядела так, словно кто-то заставлял меня остаться в этом времени. Но, чтобы выжить в незнакомом месте, нужны знания о нём. Больше знаний - больше шансов на выживание.
Я дождался взрыва, переждал, пока рабочие пробегут мимо, и направился во дворы, в надежде позаимствовать какую-нибудь одежду по местной моде. Не сказать, что мне особо повезло, но я всё-таки разжился широкими штанами и рубахой - выцветшими и потрепанными. Снял их с верёвки, на которой они сушились, и надел. Веревкой подпоясался. Подумал и снял кроссовки с носками, завернув их в тряпицу. Подошвы с непривычки холодило. Ступив два раза, я тут же запачкался, угодив в креозотовую лужу, а пыль облепила ноги до лодыжек. Хотелось срочно их вымыть, хоть бы и в Обводном канале, благо берега ещё не были закованы в гранит, а оставались простыми земляными.
Выглядел я форменным босяком, не надо было и в лужу глядеться. А ещё мне остро не хватало головного убора для полноты образа. Ну, не ходили взрослые мужчины с непокрытой головой и всё тут. Не считая всяких молебнов или церквей. Но отсутствие церкви Воскресения Христова нарушало привычный вид набережной и не могло дать мне укрытие на какое-то время, чтобы прийти в чувство.
Разумеется, я не мог починить машину времени, ничего в ней не понимая. Была одна надежда на неведомых техников, которые обслуживают таинственные механизмы. Но если дело не в механике, а в каких-нибудь законах природы, в свойствах времени, например? Что я знаю о времени? Что о времени знает любой человек из толпы? Да ничего! Вообще ничего. Может, там, в этом времени, что-нибудь испортилось? Или внезапно возник временной шторм, который и препятствует возвращению в исходный пункт? Где найти человека, который растолкует происходящее и выдаст инструкцию по использованию машины времени? Нет его. Особенно в начале двадцатого века. И что мы имеем в результате? Сломанную машину времени. Отсутствие возможности вернуться обратно и хоть как-то повлиять на ситуацию. Впору призывать к божественным силам. Ну, или к Люциферу - кому что нравится.
Я не стал. Решил положиться на случай. Это как лотерея. Покупаешь билетики - ничего, а потом - бац! - и главный выигрыш. Ну, или так и продолжаешь их покупать. Тут надо верить и надеяться на везение. Пока с везением у меня было туго.
Сначала я решил прогуляться по городу. Надо же понять - в каком дне нахожусь. Ну, и осмотреться не мешает, раз выпал такой случай. Но при этом, я совершенно не привык ходить босиком, и камешки, попадающие мне под подошву, больно кололись. Так что я ковылял по брусчатке и ругался сквозь зубы. К тому же, погода была пасмурная и довольно прохладная. И чего-то мне не улыбалось простудиться и слечь с воспалением лёгких в мире, где отсутствуют антибиотики. Я доковылял до Московского проспекта и уселся рядом с постаментом бронзовой статуи быка у скотоприемного двора.
Мимо как раз гнали коров, и прохожие теснились к стенам здания. Им приходилось чуть ли не перешагивать мои вытянутые ноги, выглядящие весьма бледновато. Свёрток с кроссовками я положил себе на колени. Ступни болели жутко. Вероятно, лицо моё в полной мере отражало страдания, которые я испытывал. Потому что не прошло и пяти минут, как на свёрток упала монетка. За ней - вторая, третья, и пошло-поехало.
Разумеется, я и не думал побираться. Но раз сами дают, а моё финансовое положение крайне напряжённое, то почему бы не взять? Единственной опасностью могли оказаться профессиональные нищие, у которых поделены зоны сбора подаяния и которые не желают, чтобы их честный хлеб отнимали какие-то незваные пришельцы. Я, то есть.
Поэтому, подсобрав немного денег, я на коленях отполз с дороги за деревянную будку, стоящую у зарешеченного входа, и натянул кроссовки. Тряпку, в которую они были завёрнуты, разорвал пополам и обернул этими кусками ступни. Подвязал шнурками и с сомнением оглядел свою работу. Выглядело не очень. Но для слегка прибарахлившегося босяка - нормально. Конечно, в приличный дом меня и на порог не пустят. Но мне туда не очень-то и надо. Я решил, что несколько дней как-нибудь перекантуюсь, а потом попробую ещё раз вернуться. Либо временной шторм утихнет, либо техники машину отремонтируют. А нет - так подожду ещё.
Не учёл я одного: у меня не было ни малейшего опыта житья в таких условиях. Ни малейшего.
Собравшись с духом, я выбрался из-за будки, встал и, придерживаясь за стеночку, заковылял по Московскому проспекту к Сенной площади. Я, конечно, помнил, что в данное время проспект назывался как-то иначе, но как именно - в голову не приходило. А ещё я знал, что в районе Сенной находятся самые жуткие трущобы того времени, где селится городская беднота, нищие, проститутки, воры, грабители, убийцы и прочая дрянь человеческая. И связываться с ними - себе дороже. За копейку прирежут. Тем более, у меня их несколько, а опасности для вооружённого бандита я никакой не представляю.
Тем не менее, я шёл на север по проспекту, вглядываясь в здания, поминутно останавливаясь и вертя головой, напоминая деревенщину, впервые оказавшуюся в столичном городе. Где-то оно так и было. Многих привычных домов на месте не оказалось. Вместо них стояли совсем другие - пониже и попроще. Те же, что дожили до конца двадцатого века, выглядели чересчур новыми. Но самое большое впечатление произвела на меня церковь на углу 2-й Роты и проспекта. Я никак не мог предположить, что там стояло что-нибудь подобное.
В принципе, ничто не мешало мне зайти внутрь. Я взял и зашёл.
Разумеется, советское воспитание напрочь лишило меня религиозности. И как полагается вести себя в церкви я представлял смутно. Надеялся, что где-нибудь на стеночке висят права и обязанности верующего при посещении им культового сооружения. Бред, конечно, но мало ли.
В церкви было теплее, чем на улице, а запах, витающий в воздухе, успокаивал. Я находился здесь не один, и решил присмотреться, как ведут себя люди, чтобы уж совсем не попасть впросак. Женщины в платках подходили к прилавку, покупали тонкие свечки, а потом шли к иконе, зажигали свечи, что-то шептали и крестились. Видимо, молились.
Я подошёл, ткнул пальцем в свечу и выложил на ладонь монетку. Из-за темноты не очень рассмотрел - какую. Священник посмотрел на меня, покачал головой, но свечку выдал без комментариев. Вслед за неказистым мужичком, непонятно как затесавшимся среди женщин, я с трудом установил свечку, чтоб она не падала, и встал на колени перед иконой, изображающей Деву Марию с младенцем Иисусом. Молитвы я не знал ни одной, поэтому просто дождался, пока мужичок закончит своё общение с иконой, и направился вслед за ним. Но почти тут же был остановлен голосом из-за спины:
- Что хотел, сын мой, в Храме Божьем?
Я повернулся. Передо мной стоял священник и ждал ответа. Разумеется, я не мог ему сказать, что зашёл из любопытства. Поэтому выдал первое, что взбрело в голову:
- Вот, зашёл поставить свечку господину фон Плеве.
- Во здравие?
- Почему во здравие? Вроде бы за упокой надо?
Ошарашенный, я вертел в пальцах монетки и не знал, куда деть руки. Священник потянулся в сторону, достал лист типографской бумаги и сказал:
- Вот телеграмма о покушении на жизнь министра внутренних дел Вячеслава Константиновича фон Плеве. Только что выпустили.
Я сглотнул и попытался заглянуть в телеграмму.
- Грамотен?
Я истово кивнул. Он дал мне листок желтоватой бумаги с портретом министра, и я прочёл по диагонали, выхватывая отдельные значимые фразы, путаясь в дореволюционной орфографии и непривычных окончаниях.
"15(28) июля 1904 года... Фон Плеве... Раненъ бомбою... Метальщики погибли на месте... Принадлежность ихъ къ Боевой организацiи партии социалистовъ-революционеровъ не вызываетъ сомнений... Министръ помещенъ въ больницу... Надеемся на скорейшее выздоровление..."
- Как же так?.. - недоумённо протянул я, возвращая телеграмму. - Я же сам видел... Я же был там!
- Всё правильно. У анархиста не получилось бомбу внутрь закинуть, она и рванула у колеса. Вот и обломки. Обоих злоумышленников убило - вот и тела. Постромки порвало, лошади понесли, а карета осталась на месте. Вот что ты видел, сын мой. Совестливый ты человек. Кроме тебя, никто министра добрым словом не помянул.
- Неправильно это - людей убивать, - хмуро сказал я. - Пойду.
Я вышел из церкви.
Наверно, следовало вернуться назад, к Варшавскому вокзалу, и ещё раз посмотреть на место происшествия, послушать, что говорят очевидцы. Но потом мне пришла в голову одна мысль. Может, действительно, переход - никакая не машина времени? Может, она - просто дверь во множество миров. Отличающихся, быть может, на самую малость. Ведь действительно, каждый раз, когда я вновь выходил у Варшавского вокзала, что-то было не так, как в предыдущий. Одного мужика, с которым я подрался только в первый раз и больше не видел, достаточно для принятия факта множественности миров. И если я имел дело не с машиной времени, то что же случилось? Почему переход забуксовал на близлежащих мирах?
Мне тут же представилась картина, как крутящаяся дверь перехода натыкается на камушек, подпрыгивает и возвращается почти в ту же точку, как иголка по оцарапанной грампластинке. И что это за камушек? Как его убрать? Если продолжить аналогию, то можно ли надеяться, что камушек постепенно сотрётся и всё нормализуется само собой?
Вряд ли. Никогда безделье не приводило к результату.
Я поскрипел зубами и пошёл к скотоприёмному двору на Забалканском.
По дороге на монетки, взятые из милостыни, сторговал у крестьянина свежие лапти с обмотками и суму, у него же разжился едой и подошёл к точке перехода в достаточно благодушном настроении.
Потребовалось порядка ста переходов, чтобы сместиться в мир, где покушения вообще не произошло. На каждом десятом я выходил к Варшавскому вокзалу, смотрел на место покушения и шёл обратно. Каждый раз обломков кареты становилось всё меньше, через некоторое время исчезли и тела. Потом настал момент, когда стёкла соседних домов остались целыми, и никаких следов разбитой кареты на мостовой не оказалось. Не было ни толп любопытствующего народа, ни полиции. Все занимались своими делами. Я походил перед вокзалом, перешел через мост на Измайловский проспект к гостинице и остановился на крыльце.
Вышедший на улицу швейцар разговаривал с извозчиком.
- Слыхал, в апреле бонба разорвалась в "Северной гостинице"?
- Ну-у... - отвечал извозчик.
- Анархисты взорвали. Семь окон повылетало. Жандармы на след встали. И сегодня всех их повязали!
- Да ты что?!
- Точно говорю, вот те крест! - швейцар перекрестился. - Прямо напротив выхода и взяли. Всех троих. С бонбами. Ещё чуток, и взорвали бы тут всё. Говорят, на вокзал шли, амператорский поезд взрывать.
- Ну, ты скажи... - извозчик хлопнул рукой по колену.
- Одно слово - анархисты.
Швейцар огляделся, не увидел ничего подозрительного, но на всякий случай наклонился к извозчику и забормотал горячим шёпотом:
- По мне, так некоторых энтих господ давно пора бонбой того-сего. Врут амператору. Грабят и воруют. На нашей шее сидят. А царю докладают, что всё хорошо в Рассее. Вишь, как.
- Оно верно...
Я перестал подслушивать и отправился в центр. Заняться поиском какой-нибудь работы и средств к существованию. Я собирался пробыть в этом мире как можно дольше. По местным меркам ничего я не умел. А даже если б умел - всё равно никуда бы меня не взяли без справки из полиции о благонадежности и рекомендательных писем. Как и в начале, я двигался не спеша, вертя головой и придирчиво рассматривая дома. К слову, не смотря на войну с японцами, в городе шло массовое строительство каменных домов. Откуда только люди брали средства?
По Измайловскому, а потом Вознесенскому проспектам я добрёл до Мойки и повернул направо - к Невскому. Чувствовал я себя крайне неуютно: мой внешний вид явно диссонировал с рафинированными господами, спешащими по тротуарам. Будь я моложе - сошёл бы за посыльного. А так оставалось только ждать окрика жандарма и препровождения в участок. Что бы я там сказал? Повинился бы во всех грехах, которых не совершал? Умолял бы отпустить? Кто его знает... Хотелось спрятаться и не отсвечивать лаптями и ветхой рубахой.
Впрочем, без всяких происшествий я умудрился дойти до Большой Конюшенной улицы, где на углу с Волынским переулком шло очередное строительство. Стоял забор, из-за него высились леса. Был построен только первый этаж. Наверху сновали каменщики, возводя стены и таская кирпичи. Дело шло споро. Мне вспомнилось, как на практике в институте я работал подсобником на строительстве кирпичного дома. В принципе, ничего сложного. Ну, тяжеловато вначале с непривычки. А потом втягиваешься.
Я решился. Почему бы не попытаться наняться на стройку? Хоть чернорабочим? Платят, может, и не ахти. Но, наверняка, кормят и угол для ночлега могут предоставить. Оставалось открыть дверь в заборе и войти. Перед решительным шагом я задрал голову, посмотрел на леса и увидел, что прямо надо мной стоят несколько рабочих и двое в цивильном, видимо, начальство. И почти тут же сильный порыв ветра вырвал из рук одного из них большой лист бумаги. Лист покружился и свалился чуть ли не на голову. Я подхватил его и развернул.
Это был план второго этажа строящегося дома. Чертёж не сильно отличался от привычного мне, так что я с интересом разглядывал планировку. До тех пор, пока сверху начальственным голосом не крикнули:
- Эй, парень! Чего стоишь?! Неси эпюру сюда!
Я аккуратно свернул план и проник на стройку.
Немного проплутав в поисках лестницы, я всё же добрался до второго этажа и подошёл к господам. Передо мной стоял довольно приятный мужчина среднего возраста с усиками и несколько сердитым выражением лица.
- Интересуетесь? - спросил он, кивая на чертёж, который я ему вернул.
- Да. Интересно вспомнить, чему учили.
Господин развеселился.
- И что же вы закончили, милсдарь? Университет? Высшие технические курсы? Церковно-приходскую школу?
- Институт путей сообщений.
И на недоверчивый взгляд добавил:
- Вы на мою одежду не смотрите. Ограбили меня в поезде - всё стащили вместе с документами. Пришлось облачаться во что попало. А в Санкт-Петербурге у меня ни друзей, ни родственников. В институт идти, знакомых поискать - позору не оберешься. Вот и хожу по городу, не знаю, куда приткнуться. С полицией связываться желания никакого: небось, пока выяснять будут, посадят в камеру. А там вши или клопы какие-нибудь.
- Брезгуете?
- Есть немного. К тому же, от них болезни всякие... Разрешите ваше имя узнать?
- Фёдор Иванович, - представился мужчина.
- Серёга, - сказал я и тут же поправился: - Сергей Леонидович. А это вы - автор проекта?
Фёдор Иванович внимательно посмотрел на меня.
- Да. Имею честь быть архитектором данного здания.
- Хороший дом, - похвалил я. - Небось, первую премию получите.
- Так уж и первую... - улыбнулся Фёдор Иванович.
- Вторую, как минимум. Я вас, как специалист, заверяю.
Поведение моё отличалось крайней наглостью по местным меркам. Ещё бы! Какой-то босяк-деревенщина с улицы ведёт себя запанибрата с главным человеком на стройке. Причём, ничуть не смущаясь. Либо он сумасшедший, либо человек из того же общества. Но в стеснённых обстоятельствах. Речь моя выглядела разумной, так что господин архитектор выбрал второй вариант. А как не порадеть собрату, когда ему помощь требуется? Особенно, если тебе это ничего не стоит?
- Так что насчёт плана здания? Вы его хорошо рассмотрели? Замечания будут? - архитектор откровенно посмеивался.
- Не будет замечаний. Видно, что профессионал работал.
Фёдор Иванович остался доволен. Возможно, почувствовал во мне собрата по профессии.
- Вы, кажется, думали - где устроиться?
- Да, - подтвердил я.
- Приходите в мою мастерскую. Посмотрю вас в деле. Но с этим деревенским видом непременно надо что-то сделать.
Он быстро написал на бумаге адрес для меня, распоряжение для подчинённых, расписался и отдал её мне.
- Отдайте управляющему. Он всё сделает. До встречи, Сергей Леонидович.
В некотором ошеломлении, что все мои проблемы внезапно решились, я выбрался со стройки и развернул записку. Посмотрел - куда идти и подпись человека, который мне указал неоценимую услугу. Внизу значилось: "Лидваль А. Ф., художникъ-архитекторъ".
"Вот, значит, как... - сказал я сам себе. - Придётся доверие оправдывать. Иначе - нехорошо". Сориентировался и поспешил на Каменноостровский проспект - через Конюшенную площадь, Марсово поле и Троицкий мост.
Я работал. Снимал комнату на Петербургской стороне.
Митинги, демонстрации, студенческие волнения проходили мимо меня. Да, я слышал о них. Иногда даже встречал толпы горожан с красными флагами, окружённых конной полицией. Но не вмешивался и не встревал. Всеобщее уныние вызвало в конце декабря известие о сдаче Порт-Артура. А с января начались забастовки. Сначала - на Путиловском заводе. Затем - на Франко-Русском. Восьмого января бастовали все.
Девятого января рабочие вышли на Невский и пошли к царю. Явно не от хорошей жизни. Помня события, я поначалу решил остаться дома. Но потом стало невмоготу, я не выдержал и отправился поглазеть на народные волнения. Перешёл по Троицкому мосту через Неву, добрался до Мойки и по набережной вышел к Невскому проспекту. Волнения несколько удивили. Рабочие шли нарядные и выглядели вполне прилично: ни пьяных, ни оборванцев. Разумеется, без оружия. С оружием были войска: пешие и конные. Но, в общем, никаких волнений я не заметил. Довольно мирная революция, надо сказать.
Пожав плечами, я развернулся и начал пробиваться сквозь толпу обратно к Марсову полю. И услышал залп со стороны Александровского сада. Затем другой. Конногвардейцы, отделяющие Дворцовую площадь от Певческого моста напротив Капеллы, тронулись и понеслись на толпу, обнажив сабли. Люди бросились врассыпную, воя, крича и непотребно ругаясь. Конногвардейцы же, выехав на противоположный берег Мойки, пошли шагом, окончательно очищая набережную от бунтующего народа.
На Марсовом поле меня начали догонять извозчики с ранеными. Кровавые пятна ярко выделялись на их чёрных пальто. Прохожие возмущались, кричали "долой царя!" и грозили кулаками в сторону Зимнего. Публика электризовывалась всё больше. Неизвестно откуда появились хулиганы, начинавшие то там, то здесь громить витрины магазинов.
Совершив круг по Марсову полю, я вышел на Садовую улицу и направился к Сенной площади: оказалось совершенно невозможным успокоиться и даже присесть хоть на минуту. На Сенном рынке довелось увидеть, как несколько хулиганов, собравшихся под сурдинку разнести одну из лавочек, были пойманы, засунуты в мешки и безжалостно избиты приказчиками из этой лавки. Женщины и барышни, любопытствующие по всему городу, жадно наблюдали за побоищем.
Голова шла кругом. Меня чуть ли не трясло, я едва удерживал себя в руках. Грудная клетка бурно вздымалась, проталкивая свистящий воздух. Я даже не мог никуда присесть и успокоиться, понимая, что могу замерзнуть.
Почему я не пошёл домой? Не пошёл и всё. Нет ответа. Спокойная жизнь, казалось, летела к чёрту. Хотелось что-нибудь немедленно сделать, не важно, что именно. Главное, чтоб сразу и радикально. При этом я осознавал всю неадекватность своих мыслей и действий. Но как-то со стороны, словно оценивал постороннего мне человека.
Я брёл на юг по Забалканскому проспекту. Словно преступника на место преступления меня тянуло к проходу у Варшавского вокзала: я не был там с лета. Да и толку было приходить? В свой мир не вернуться, а покинуть этот - запросто. И кто даст гарантию, что мне удастся по новой устроиться в мастерскую Лидваля? Конечно, сейчас я выглядел поприличнее, чем в июле. Но начинать всё с начала? Нет, я не хотел этого.
И всё равно шёл, оставляя следы на снегу и воображая, что они останутся в вечности.
Я дошёл до вокзала. Встал под витражом на тротуаре, разглядывая прохожих. Некоторые из них, только что приехавшие поездом, выглядели важными господами: никак не меньше министра или генерала. Мелькнуло знакомое лицо - я не смог вспомнить, где его видел. Чуть повернул голову и заметил странную фигуру в распахнутом пальто, выдергивающую из-за пазухи что-то круглое и чёрное. Я заметил лицо, перекошенное от усилия и ярости, медленно поднимающуюся руку с бомбой. Понял, что это бомба. Почувствовал, что через мгновение она рванёт и разнесёт всё в клочья.
И кинулся лицом в снег.
Бомба взорвалась.
Я не видел, как разлетаются осколки, выкашивая толпу. Не видел, как ударная волна бьёт по стёклам, и витражи летят на землю. Я слышал. Глухой, тяжёлый звук, больно ударивший по ушам. Слышал звон осыпающихся стеклянных осколков. Слышал крики и визг людей. И чувствовал. Несколько не очень сильных ударов в плечо и спину, колкие удары по открытым кистям, которыми я прикрыл голову, и тепло, растекающееся от затылка под воротник.
Я шевельнулся. Сразу же жутко скрутило спину и правое плечо, вворачиваясь в тело раскалёнными буравчиками. Я закричал и попытался подняться. Закружилась голова. Я увидел перед собой окровавленные руки и повалился лицом на них. Дышалось тяжело, но свободно. Можно было надеяться, что осколки застряли в верхних тканях, не пройдя к внутренним органам. Я совершенно не доверял здешней медицине, не имеющей антибиотиков.
Через минуту-другую боль стала терпимей, и я решил, что смогу встать на ноги: валяться в холодном снегу показалось мне верхом идиотизма. Стараясь не делать резких движений, я подтянул ноги и, опираясь левой рукой на стену вокзала, неспешно поднялся, стараясь прислониться к надёжной каменной конструкции.
И вот тогда я увидел. Справа и слева лежали окровавленные люди. Некоторые вяло шевелились, стонали, пытались что-то сказать. Другие лежали безмолвно, уставясь открытыми глазами в небо. Меня замутило, и я чуть не съехал по стене обратно на снег. Прямо передо мной лежал господин, лицо которого показалось мне знакомым в последнюю секунду перед взрывом. В мозгу перещёлкнуло, и я вспомнил, кто это. Фон Плеве. Его всё-таки достал взрыв террористов. И меня заодно.
Я прикрыл глаза, ощущая, как мир начинает вертеться вокруг меня, с трудом оторвался от такой надёжной стены и побрёл к точке перехода, надеясь, что не упаду по дороге. По набережной канала навстречу бежали люди. Их приближение фиксировалось как-то дискретно, словно из документального фильма вырезали кадрики и показывали заинтересованным зрителям, которые могли сами догадаться о содержании. Я уже почти свернул во дворы Варшавского вокзала, как ко мне подлетела бегущая впереди барышня, ухватила за руку, чуть не повалив на снег, и экзальтированно закричала:
- Вы ранены?! Вам помочь?! Срочно извозчика!
- Не надо извозчика, - сказал я. - Мне тут недалеко дойти. Надо.
Лицо девушки плыло и смазывалось. Не получалось сфокусировать на нём взгляд.
- Вы кровью истекаете! - с упрёком возразила мне барышня. - Вам срочно в больницу надо!
- Надо. Но погодя. Есть одно дело. Помогите немного, а потом куда угодно...
Я пошатнулся. Барышня крепче подхватила меня под здоровую руку, в негодовании помотала головой, сжав губы, но повела в том направлении, куда я ей указал. Через некоторое время мне стало хуже. Ноги откровенно дрожали, так и норовя подломиться. Приходилось всё сильнее опираться на хрупкое женское плечо. Перед глазами крутились чёрные точки, сквозь которые с трудом различалось всё вокруг.
- Куда мы идём? - спросила барышня.
- Вас как звать? - не ответил я на вопрос.
- Елена Владимировна Тишанская.
- Сергей, - представился я. - Тут у меня проход. И дом. Рядом. Надеюсь... Ой, чего-то нехорошо мне...
Я качнулся, едва не уронив Елену, и заметил проход. Поморгал, чтобы убедиться. Всмотрелся. Да, он. Три шага - и я на месте. В тот момент я не думал - куда попаду. Важным казалось убраться отсюда как можно скорее. Один шаг, второй, третий. Елена удивлённо восклицает. Мы делаем четвёртый шаг, и я вижу сквозь накатывающий туман стены знакомого двора из девяносто второго.
Не удержавшись на ногах, я падаю, даже не попытавшись ухватиться за девушку, и шепчу:
- Там за углом - телефон. Вызовите скорую. Ноль три.
И отключаюсь.
Я лежу в больничной палате. Лицом вниз.
Вчера, когда я очнулся, врач расспросил меня о том, кто я есть и где мой дом. Я честно ответил, потому что паспорта среди моих вещей не оказалось. Данные подтвердились. Приходили родители, жалели и советовали держаться. Да, это мой мир. Мой дом. Но как же здесь тоскливо...
Приходил следователь - пытался выяснить, откуда у меня раны, что взорвалось. Я почти правдиво сказал, что не помню. Что взрыв был сзади. Следователь сомневался: никаких следов взрыва во дворе не обнаружилось. Не мог я прийти во двор и из другого места - кровавый след начинался сразу оттуда. Конечно, меня могли привезти на машине и бросить, но никто из соседей не подтвердил. Я тоже не подтвердил. Следователь ушёл ни с чем, посоветовав всё же вспомнить: что именно произошло, и как я оказался во дворе.
Мне нечего ему говорить. Всё, что со мной было, осталось там, в тысяча девятьсот пятом. Меня беспокоит лишь одно. Что случилось с Еленой Владимировной, которую я насильно забрал из начала двадцатого века и переместил в его конец? Что? Очень неприятное чувство - совесть.
Открывается дверь в палату. "Обед!" - слышен голос молодой девушки. С моего места не видно двери. Я неловко дёргаюсь, пытаясь рассмотреть вошедшую, и спина напоминает о ранах.
- Лежите, лежите, - говорит девушка. - Сейчас я вас покормлю.
Она подходит к койке со стороны ног, подставляет стул поближе, а поднос с едой ставит на тумбочку. Я пытаюсь скосить глаза, чтобы её рассмотреть. Виден белый халат медсестры, аккуратные кисти рук и больше ничего. Она берёт ложку, зачерпывает суп и несёт к моему рту.
- Больной, откройте рот! - начальственным тоном говорит девушка. Я послушно открываю, проглатываю. Потом следующую. Неудобно, но по-другому не получается. Постепенно я насыщаюсь. Когда доходит дело до пюре с котлетой, я уже приноровился. Девушка наклоняется чуть ниже, и мне наконец-то удаётся разглядеть её лицо.
- Елена Владимировна?! - удивляюсь я. - Вы?! Каким образом?!
Барышня Тишанская скупо улыбается.
- Больным везде уход нужен, - говорит Елена Владимировна. - Даже в вашем странном мире. Ведь вы расскажете мне о нём, да? После выздоровления?