Матвиенко Анатолий Евгеньевич : другие произведения.

Убейте фюрера, Теодор

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В 2017 году в московском издательстве "Вече" вышел мой новый роман "Убейте фюрера, Теодор". Он выдержан в форме исторического шпионского детектива. Здесь выложен ознакомительный фрагмент

  Анатолий Матвиенко. Убейте фюрера, Теодор.
  Роман
  
  Ссылка на публикацию на сайте издательства:
  http://www.veche.ru/books/show/7069/
  
  
  Совершенно секретно
  Народному Комиссару Внутренних Дел СССР
  Генеральному комиссару госбезопасности
  товарищу Г.Г.Ягоде
  
  В следственном изоляторе НКВД ТАССР содержится гражданин Г.К.Мюллер, арестованный по обвинению в преступлении, предусмотренном ст. 58 п.6 УК РСФСР (шпионаж). Он представляет интерес для оперативной разработки в целях разоблачения резидентуры Абвера в Мадриде.
  Арест Мюллера произведён по материалам группы СГОН. Считаю целесообразным перевести его в изолятор "Лефортово" и поручить разработку ИНО ГУГБ.
  
  Начальник ГУГБ НКВД СССР
  комиссар государственной
  безопасности 1-го ранга
   Я.С.Агранов
  
  Часть первая. Главное Управление Имперской Безопасности
  Глава 1. Шпион
  Новичка в тюрьме заметно с порога. Он только что миновал первый круг ада, изведал грубость при задержании, тяжесть обвинения, крушение тусклой надежды "разберутся же". Он растерян, надломан. И ещё не видел беспредела.
  В переполненной транзитной камере с этим быстро. К чертям полетели запреты - содержать раздельно судимых и несудимых, ждущих суда или уже этапа в лагерь. Когда на одну койку, "шконку" по-тюремному, приходится более двух арестантов, свободных мест не найти и под нарами, все сидят вперемешку. Блатные верховодят, сплочённые как стая хищников.
  Новенький переминается в однобортном костюмчике, некогда пристойном, сейчас жёваном и с мазком крови на лацкане. Брезгует к чему-либо прикоснуться, и я его понимаю, сам был потрясён неделю назад. Жалкие потуги в области гигиены здесь не слишком заметны. Осклизлая пленка на полу, смрад немытых тел и кислых объедков набрасываются на человека, шокируют глубже, чем наглость конвойных. Потом привыкаешь.
  Ноги новоприбывшего украшают сандалики, уместные летом в Поволжье. Но в лагере... Я шевелю пальцами в сапогах. На зоне они представляют такую ценность, что сплю не разуваясь. Все разговоры, что у своих красть - великий грех, то бишь "западло", в транзитной камере не стоят ни гроша. Здесь нет своих, нет долгих союзов, с кем бы ни скорешился - друга скоро увезёт этап. Но и тут приходится держаться земляков либо какой-то иной стаи, одиночку загрызут.
  - З...здравствуйте!
  Его тоскливый взгляд скользит по равнодушным физиономиям сидельцев, плотно занятым нарам, на миг втыкается в крохотное оконце, забранное прутьями.
  А, вот и комитет по встрече. В тюрьме очень мало развлечений, появление неопытного новенького вносит разнообразие.
  Карманник из Ворошиловска по кличке Тунгус неторопливо плывёт по проходу в сопровождении фармазонщика Зямы, залётного одесского жулика. Я ненароком трогаю Василия. Его очередь спать, но концерт пропускать жалко. Вася присаживается и трёт глаза пудовым кулаком.
  - Какие люди! - расцветает Тунгус. На побитой оспой роже щипача расплывается обманчиво-широкая улыбка с украшением в виде порванной губы. - Что ж так скромно-то? Барахлишко хреновато...
  Всё достояние первохода одето на нём. В руках, нервно теребящих край пиджака, не видно узелка с едой, последнего гостинца с воли. Нечего отобрать, что можно было бы кинуть в общак и поделить меж семьями. Тунгус злится, оттого скалится в неискреннем дружелюбии.
  - Не подскажите, уважаемый, где бы мне... - покупается на улыбку новенький.
  - Кости кинуть? Найдём. По месту прописки.
  Народ оживляется. Обычно прописка выливается в целый ритуал. Но в КПЗ, транзитках да в пересылках его не делают. Зачем, если эта камера не станет домом на многие месяцы и годы? Значит, Тунгус готовит веселье.
  Ничуть не бывало. Он бесхитростно "ставит банку" кулаком в живот. Человек сгибается от боли, прикрывается руками. В общем, правильно себя держит - не лезет на рожон, не пытается драться с незнакомым блатным. Но и не прогнулся, не начал лебезить.
  - Сымай клифт, пока юшкой вконец не изгадил.
  Уголовник дёргает новенького за пиджак с кровавым пятном. Одежонка с узких плеч явно не по размеру квадратному Тунгусу, но сойдёт как ставка в очко.
  Я толкаю Васю. Наш выход. Он прикрывает спину, массивный, словно шкаф. Боюсь, толку от него мало в проходах меж шконками. Силён, но неловок. Зато создаёт антураж. Вроде как последний довод - если меня завалят, встрянет Вася-Трактор, мало не покажется.
  - Беспредельничаешь, Тунгус?
  Уголовник резко разворачивается. В узких от природы глазёнках блестит злость. Его голос звенит петушиным фальцетом. Это он зря. Авторитетные воры говорят тихо и веско.
  Тунгус верещит:
  - С каких пор мужики лезут в дела чёрной масти?
  В базаре главное - идеологическая основа, это я ещё в школе усвоил, когда заучивали цитаты из товарища Сталина. Спорить с уголовниками надо правильным языком, "ботая по фене". Мне, почти интеллигентному, воровское арго даётся тяжко. Каждую фразу проговариваю внутри себя, чтоб выдать без запинки и с подобающим выражением.
  - Мужикам тоже по понятиям охота жить, - начинаю я и моментально получаю поддержку сокамерников. Большинство из них - "мужики", к воровской масти не принадлежащие, сидят за бытовуху, алименты и прочие непочётные дела. Апелляция к тюремному закону делает меня правдолюбцем, а Тунгуса опускает до еретиков. - Чморишь первохода, банку выписал, прикид берёшь на гоп-стоп. Не, это не по понятиям.
  Карманник загнан в угол. Если спасует, уронит себя в глазах чёрной воровской масти, на всю оставшуюся отсидку его репутация будет подмочена.
  - Борзеешь, Волга? Забыл, что до смертинки три пердинки?
  Одессит Зяма заходит слева, насколько позволяет камерная теснота. Его должен отсечь Вася. Если не проспит.
  - На понт берёшь, Тунгус?
  Это уже прямой вызов. Я не оставил вору шансов выкрутиться без драки. Он миролюбиво машет рукой, типа "ну ты чё", а вторая нащупывает алюминиевую кружку. Нормальный приём - отвлечь внимание, потом швырнуть мне в лицо какую-то мелочь. На полсекунды я впаду в замешательство, и, если Тунгус не оплошает, очнусь на полу не раньше чем через полчаса, основательно битый.
  Кружка летит в пустое пространство, где только что был мой нос. Я встречаю Тунгуса растопыркой. На зоне бокс не канает, лишь варварские удары - в глаза, в горло, по яйцам.
  На-а-а! Со всей ненавистью к отродью...
  Так, очередь его напарника. Зяма получает сапогом. Под шконкой раздаётся стук, когда он врезается во что-то твёрдое.
  Тунгус на коленях. Голова опущена, не вижу, что делают его руки. Поэтому предпочитаю добить, не ожидая какой-нибудь подлости. Хватаю за подбородок, резкий рывок вверх. Колено врезается блатному в нос. Урка падает, из пальцев вываливается заточка. Вздумал мне брюхо вспороть, козёл?
  Новоприбывший бочком протискивается мимо бессознательной тушки вора. Уже выпрямился после банки, только дышит сипло.
  - Товарищ... э-э, Волга. Позвольте мне к вам?
  Учится. Погоняло моё запомнил и смекнул уже, что одиночки не выживают. Решил примазаться к сильному.
  - Чо, нам шестёрка нужна? - басит за спиной Трактор, и мне второй раз приходится вступаться за новичка.
  - Ясен пень. Блатные на нас зуб имеют.
  Так что лишние глаза не помешают. Их обладатель робко садится на самый краешек койки. А в камере поднимается шум. Оказывается, Зяма грохнулся к опущенным. У блатных это считается трагедией, несчастным случаем, когда человек невольно прикоснулся к барахлу опущенных педерастов. Теперь он заражённый-прокажённый, уважающий себя вор руки ему не подаст.
  Не знаю, как сложились бы отношения с блатными, боюсь - скверно, но Зяму, Тунгуса и двух авторитетных воров забирает этап. Спасённый мной недотёпа жмётся поблизости, боится отойти даже к параше.
  - Меня зовут Ганс Карлович Мюллер...
  - А погоняло? - вопрос повисает в воздухе, и задавший его Василий врубается, что новичок не знает лагерный диалект. - Ну, кличут тебя как?
  По кислой и какой-то бесцветной рожице Мюллера заметно, что о главном атрибуте заключённого он даже не задумывался.
  - Ща крикну в окно: тюрьма, дай имя! - щерится мой напарник. - Такую кликуху дадут...
  - Да ясно какую, раз Ганс Карлович, - вклинивается сосед напротив. - Фашист!
  В камере сложно хранить секреты. Слышно почти всё. Как ожидалось, другие сидельцы поддерживают. Гансу ничего не остаётся, как принять. Vox populi vox Dei, глас народа - глас Божий.
  - Фашист так Фашист, - я пресекаю робкую попытку шестёрки отмахнуться и задаю следующий вопрос, перечисляя воровские специальности. - На фармазона или, там, блинопёка не похож. По какой статье?
  - Пятьдесят восьмая, пункт шесть, - он жалко улыбается и смотрит мне в глаза, будто ждёт сочувствия в абсурдности обвинения. - Немецкий, стало быть, шпион.
  Это зря. Потом, на Колыме или в Магадане, политические собьются в кучу. Здесь, среди разношёрстной уголовки, враг народа становится изгоем. Блатные в такие игры не играют. "Советская малина собралась на совет, советская малина врагу сказала: нет!" В транзитках и пересылках лучше скрывать политическую статью до последней возможности.
  - Яволь, герр шпион. И как угораздило?
  - Да какой я шпион... - Фашист нервно приглаживает пятернёй жидкие светлые волосы, не остриженные пока наголо. - Работал в Липецке, там была военная авиационная школа, готовили немецких лётчиков. До Гитлера! А мне говорят - нацисты тебя завербовали. Когда фюрер пришёл к власти, немцы уехали.
  - А ты? - невольно копирую манеру следаков. Но Мюллер не рассказывает гладко, приходится понукать.
  - Перевели на Казанский авиазавод.
  - Шпионить! - радостно подсказывает Василий, я шикаю на него.
  - ...Конструктором. Инженеров арестовали в прошлом году, когда упал "Максим Горький". Ну, АНТ-20. Слышали?
  Кто ж не слышал.
  - Твоя работа? - снова встревает любопытный сосед, другие сокамерники клеят ухо.
  - Что вы! В него какой-то умник на истребителе врезался. Хороший был самолёт. Потом успокоилось всё, в этом году опять... Меня ночью взяли, из общежития. С немцами в Липецке общался? Выходит - шпион, вредитель и диверсант.
  Недоверие в камере такое густое, что можно резать ножом. Тут все невиновные, с их слов, конечно. "Мусора дело шьют, волки позорные". Но каждый знает про себя, что рыло в пуху по самое не балуйся. Значит, и Фашист не зря елозит по шконке тощим задом.
  Демонстративно теряю к нему интерес. Если что-то важное имеет сказать, молчать не будет. Вон сколько наплёл про секретные дела - немецкую учебку и авиационный завод.
  За следующие сутки Мюллер расспрашивает про тюрьму и понемногу привыкает к новой жизни. Раньше был личностью, теперь простой зэка. Эти две буквы - ЗК - недавно означали "заключённый Каналстроя". С завершением Беломорканала так зовут нас всех.
  Мне в двадцать один смешно его поучать, вдвое старшего, попутно гонять с мелкими поручениями. Тем более сам за решёткой сижу всего на неделю больше. Может - он и правда шпион, мало о нас сведущий?
  - Вас Волгой величают, потому что вы с Поволжья?
  - Не угадал. Слышал, как судья на ринге кричит "бокс"? Или на фехтовальной дорожке "ангард"? "Волга" на блатном языке означает сигнал к драке.
  Фашист добросовестно учит феню. В лагере без этого невозможно.
  - А как вас до тюрьмы звали?
  - Теодор Нейман.
  Его глаза мутно-оловянного цвета подозрительно выпучиваются.
  - Еврей?
  Вася радостно гыкает. Точно, новенький наш - фашист, раз не любит евреев. Объясняю, что евреем был Зяма, он же Зиновий Гойхман, схлопотавший от меня по мордасам. Я из немецкой поволжской семьи.
  Ганс Карлович побаивается Васю, больше ко мне тянется.
  - Скажите, Волга, вы - человек образованный, в отличие от... От остального контингента. Как же вы... во всём этом...
  Во всём этом дерьме? Кричу от восторга! С детства мечтал. Но - так выпало.
  - Первые сутки на стену лез. Задирался и дрался со всеми, чуть не пришили. Потом один дедок, из воров-законников, тихо так говорит: не мельтеши. Прими зону, и она тебя примет. Другого не будет. И завтра, и через месяц, и через год. Я твёрдо решил приспособиться и выжить, сколько бы ни впаяли - десять, пятнадцать лет. В лагере моя образованность до звезды.
  Оловянные глазки фашиста изумлённо моргают.
  - Но в лагере есть же культурные! Инженеры, служащие.
  Смотрю сочувственно.
  - Есть. Их так и зовут - лагерная пыль. Выживать на зоне, даже получать некие радости этой жизни умеют только воры. Я у блатных учусь - держаться, говорить, вести себя "по понятиям".
  - Получается?
  - Не всегда. Зачем-то на Тунгуса с Зямой сорвался. Подфартило - этап ушёл. Законники мне бы растусовали, что рамсы попутал, - замечаю его непонятливость и перевожу с тюремного на русский. - Популярно объяснили бы мою ошибку, возможно - пером в бок.
  Ганса не радует перспектива становиться законченным зеком.
  - Покурить бы...
  Ну, здесь нет папиросного ларька. Пиджак с кровавым пятном уплывает в недра камеры, взамен получаем горсть табака-самосада и кривые обрывки газетной бумаги.
  - Учись, Фашист, - веско талдычит Василий. - Курева всегда мало.
  Он глубоко вдыхает вонючий дым, отдаёт мне самокрутку. Бывший владелец пиджака получает бычок последним. Всего одна жалкая затяжка, и огонёк обжигает пальцы.
  - У вас в Германии, небось, сигары буржуйские?
  Новичок не успевает ответить Трактору, что он советский немец. Наши национальные откровения прерываются. Пупок с лычками сержанта выводит меня и Мюллера в коридор, втыкает носом в стену. Гремят замки, лязгают двери, повторяя в миллиардный раз тюремную музыку. Нас ведут куда-то вниз через бесконечные лестницы и проходы, широкие по дореволюционной моде. Но даже бесконечность рано или поздно достигает финиша. В нашем случае это пенал метр на два метра, не только без койки, но даже без стула. Наконец, меня вталкивают в допросную камеру, где стол и два табурета, всё привинчено к полу. Хмурый лейтенант госбезопасности топчется на ногах. В руках у него тощая папочка с моей фамилией на обложке, протягивает её капитану, что занял насест за столом.
  - Ещё один, товарищ капитан. Пятьдесят восьмая - двенадцать, недонесение о контрреволюционном преступлении.
  Старший из двух гебэшников - наверняка любимец женщин, чернявый красавчик кавказского типа с тонкой полоской усов. Летёха такой же простой, как все наши поволжские. Молодая лысина и полнота здорово портят облик грозного гэбиста с Орденом Красного Знамени на застиранном сукне гимнастёрки.
  - Связан с Мюллером?
  - Нет, товарищ капитан. Член семьи изменника Родины. Его тоже - в Москву?
  Дело принимает неожиданный оборот. Откуда-то свалились залётные москвичи. Лубянка забирает Фашиста у Казанской госбезопасности. Вот новости! И меня заодно?
  - Обязательно! - смуглая рука с редкими волосиками властно шлёпает по столешнице. - Что вообще у них за порядки? Почему, ёпть, враги народа в одной хате с блатными? Не во внутренней тюрьме НКВД?
  Я сочувственно киваю. Да, непорядок! И общество ворья мне опостылело до поросячьего визга.
  Капитан не обращает внимания. Он рассматривает листики моего дела, ту часть, что пришпилена к тюремной "истории болезни".
  - ЧеСеИР... Ага - недонесение. О чем же ты, паскуда, умолчал? Небось, отец готовил поджог в паровозной депо?
  Вопросы падают один за другим, поставленные жёстко, пусть не слишком благозвучно. И косноязычно. Едва успеваю отбрехиваться.
  - Трищ капитан, разрешите, я его спрошу, - суетится лейтенант.
  Тот кивает, и мне в торец влетает первая зуботычина. Пока - предупредительная. Отчаянно кручу головой, молюсь истово: не знал ничего об отцовских делах, гражданин начальник, иначе бы как Павлик Морозов...
  Стенания прерываются ударом. И как по заведённому: вопрос-удар. Аккуратно лупит, не калечит. Я, как и многие другие в допросных подвалах, мучаюсь с выбором - сказать товарищам с синими петлицами некие слова, побои прекратятся. Но...
  - В Москве доработаем, - останавливает коллегу капитан. - Давай Мюллера.
  В пенале холодные стены. К ним мучительно приятно прижаться после допроса. Так коротаю время, пока в клетуху не возвращают Фашиста.
  Облик его, до того бесцветный, что прошёл бы мимо него на улице - не заметил, теперь расписан палитрой сумасшедшего художника. Трогаю свои распухшие губы. Боюсь, выгляжу не лучше.
  - Я здесь не вынесу...
  - Вешайся.
  - Теодор! - немец наваливается на меня, словно в порыве похоти, и яростно шепчет на ухо. - Нас отправят в Москву. Нужно бежать по пути!
  - Отвянь, а? Выход отсюда один - оттрубить от звонка до звонка и откинуться.
  - Меня обвиняют в шпионаже! Могут и в расход. Вам просто говорить, статья-то уголовная!
  Тут и огорошиваю его, что сам хожу под пятьдесят восьмой, только не кричал об этом на каждом углу. В транзитке и пересылке катит, дальше тихариться бессмысленно. Опытные говорят - в лагере на перекличке зэк называет статью.
  - Майн Гот! Вот почему вас тоже в Москву...
  Мы снова шагаем по тюремным коридорам, впереди маячит узкая спина с влажным потным пятном на рубахе. Ночью он прижимается губами к моему уху, и неожиданно всё меняется.
  Сокамерник говорит на современном немецком, что учили в школе, а не архаичном наречии фольксдойче. Главное - тон другой. Ещё час назад мужчинка был никакой, камерная шестёрка, даже имя его "Ганс Мюллер" в Германии звучит как "Иван Петров" в России. Сейчас слышен тихий голос человека, привыкшего командовать и ожидающего повиновения. Я раздражённо его одёргиваю.
  - Ты, часом, не ссученный? Врезали мусора по арбузу, подписался меня на рывок подбить и куму вложить?
  А он опять за своё.
  - Вы умны не по годам, Тео. И прекрасно понимаете, что нормальная жизнь вас не ждёт никогда, даже если выдержите лагерь. Поражение в правах, вечное поселение вдали от крупных городов... Согласны прозябать или возьмёте судьбу в свои руки?
  Я крепко сжимаю пятернёй его распухшую щёку. Шипит от боли, но терпит.
  - Ты кто, мать твою через колено?
  - Не тот, за кого меня принимает госбезопасность. Я очень непростой человек. Могу сильно помочь вам, если сбежим.
  Обрываю его фантазии. Пусть сбежим - что тогда? Воры имеют какой-то шанс, их на воле встретят, поддержат, спрячут до поры... Но кому нужны двое беглых контрреволюционеров?
  Молчит, только сопит многозначительно.
  Наутро нас вызывают по одному. Фашист собран, спокоен. Больше его не били. Меня тем более. Затем роскошное авто марки ГАЗ-А выкатывается из тюремных ворот на улицу Красина. Коротко стриженый затылок капитана маячит перед лицом. Лейтенант Чувырин развалился на заднем сиденье. Мюллер нацепил привычную уже маску интеллигентной размазни и жмётся ко мне, подальше от лейтенанта.
  Словом, едем по первому разряду, а не в милицейском "воронке". День стоит солнечный, до вокзала близко. Прелесть поездки портят наручники. Левое запястье пристёгнуто к Фашисту браслетами из тёмного металла. Не удивлюсь, если царских времён.
  Новенький чёрный фаэтон приковывает к себе множество взглядов. В центре Казани всего несколько древних автоколымаг, не свежее наручников. А так - подводы, брички, пролетки.
  Я тоже ловлю на себе взгляд. Из-под личины размазни прорезался ночной Мюллер. Оловянные глазки кричат: ахтунг! Последняя возможность бежать!
  Знает, сволочь, после пересылки ждёт тюремный вагон, потом - неприступные стены московских изоляторов. В итоге, если его не прислонят к шершавой стенке, попадёт в лагерь. Там рвануть легче лёгкого. Но некуда, кругом тайга.
  Отворачиваюсь. Пусть мучается.
  Тут колесо Фортуны делает поворот. Капитан приказывает тормознуть.
  - Чувырин! Сгоняй за папиросами.
  Лейтенант топает в магазин за углом. Водитель немедленно вылезает из-за баранки, поднимает левую створку капота. Наверно, очередной раз переживает триумф в глазах казанских мальчишек, колупаясь в кишках новенького авто.
  Чувствую возню. Мюллер вытаскивает из шва на брюках тонкую проволочку с загнутым концом. Миг - и наручник выпустил мою руку из похотливых объятий. Рыбьи глаза приказывают: действуй, камрад.
  На миг зажмуриваюсь, как перед прыжком в ледяную воду. Погнали наши городских!
  Шею капитана сдавливает удушающий приём. Опер дёргается, хватает моё предплечье. Правильнее тянуться было к кобуре. Вместо хозяина вытаскиваю его "Наган". На глазах изумлённой публики пара арестантов с синими рожами выпрыгивает из машины.
  Водитель едва успевает вынуть из мотора запачканные руки. Вырубаю его банальным апперкотом в печень.
  - Куда?
  Мюллер решительно кивает на боковую улочку в сторону железной дороги. Правда ли у него схрон или просто импровизирует? Посмотрим.
  Он - плохой бегун. Припадает на ногу. Наверно, Чувырин врезал ему в коленку. Я на голову выше, но совсем не в восторге от перспективы тащить подельника на себе. Толпа зрителей с энтузиазмом расскажет второму гебэшнику про вектор нашего бегства... Оп, накаркал!
  - Ста-а-ять, ка-азлы драные!
  Между глухой стеной какого-то склада и покосившимся забором раскачивается толстый лейтенант, едва переводит дух после стометровки. Срезал круг и догнал-таки. Уймись, а? Отпусти нас от греха подальше, я тебя пощажу, как капитана и водилу.
  Но нет. Рожа потная, красная, "Наган" пляшет в руке, вот-вот выстрелит. Погибать из-за дурости? И я решаюсь. Просто выхода другого нет. Шаг в сторону, за спину Мюллеру, чтоб не видно было, как выдерну капитанскую волыну.
  Стреляю под рукой подельника. Сто раз бы так, нарочно не попал бы. Пуля пробивает гимнастёрку под орденом Красного Знамени. Чувырин опускает ствол и изумлённо глядит вниз, на яркое пятно. Струйка крови выкатывается из жирных губ. Объёмная туша растекается по мостовой.
  - Вышак... - я хватаю подельника за косоворотку и трясу как грушу. - Под вышак меня подвёл, Фашист!
  Он цепляется за мои руки.
  - Успокойтесь, Тео! Мы уедем туда, где казнь большевика считается доблестью.
  - Пшёл на...
  Пытаюсь сбросить его, но тщетно. Знает же, что пропадёт без меня, хромой, избитый, с легавыми на хвосте. А вспомнит ли потом, кто его вытащил - вопрос.
  Глава 2. Элен
  "Роллс-ройс" выкатился из Ганновера, блистая хромированной решёткой радиатора с изящной фигуркой богини экстаза. Дорогое авто понеслось в Берлин.
  - В современной Германии есть некое очарование первобытной дикости, не так ли, дядя? - Элен проводила глазами марширующую колонну молодых мужчин в одинаковых светло-коричневых рубашках, чёрных бриджах и высоких сапогах.
  - Именно первобытной, дорогая. Мировая война и муки после Версаля сорвали с германской нации тонкий слой цивилизованности. Теперь они варвары, гунны. Чем они гордились раньше? Поэзией, философией, техникой. А сейчас?
  - Золотыми медалями на Берлинской олимпиаде.
  - Именно. Мускулы важнее мозгов.
  - Но вы предпочитаете вести дела именно с ними.
  Сэр Чарльз Колдхэм элегантно управлял лимузином, восседая справа от пассажирки на водительском кресле. Он, живший в Германии десятый год, не желал хоть в какой-то мере сливаться с аборигенами, оставаясь типичным британским джентльменом. В своём, естественно, понимании. С правым рулём ездить по континенту неудобно, но Колдхэм ни за что не променял бы английское авто на "Майбах", "Мерседес", "Хорх", "Опель" или, тем более, на обещанный народу "Фольксваген".
  В его аристократическом лице неуловимо проглядывало нечто, унаследованное от английских флибустьеров Карибского моря. Когда владелец "Ройса" иронически улыбался в жёсткие усы, меж тонкими губами была видна полоска неровных, но очень крепких зубов. Кажется, ими только выдёргивать пробку из бутыли с ромом, отмечая успех абордажа!
  - Такова британская традиция - собирать богатый улов в бедных странах. Хотя нынешний Рейх выбирается из нищеты. Не без моей помощи. Боюсь, поэтому скоро утратит былую привлекательность. Ограничения в торговле практически уже не действуют, стало быть, мои деликатные услуги "Рейнметаллу" не особо ценны.
  - Наверно, всё это важно для бизнеса. И скучно. Вы не замечаете, дядя, сколько здесь поэзии. Их увлечение древними богами, причудливо смешанное с христианством, легло на прусский романтизм. Шиллер, Фейербах и Вагнер - какая гремучая смесь! К тому же их промышленность не изгадила природу, как в Англии. Берлин не знает смога, Рейн куда чище, чем Темза. Или я недостаточно патриотична?
  - Прозрачность речной воды, милая Элен, не зависит от патриотизма или политических пристрастий. Германия намного просторнее нашего острова, даже с утратой части земель после войны. Британия владеет колониями, но метрополия никогда не станет больше. Гитлер же мечтает именно об увеличении метрополии, своего "тысячелетнего" Рейха. За счёт соседних европейских стран, разумеется.
  Племянницу разговоры о политике утомляли на второй-третьей фразе.
  - Надеюсь, дядюшка, в этот раз европейские правительства не доиграются до войны. Я хочу посетить Мюнхен, Вену, Кёнигсберг, увидеть рассвет над Одером и закат над Балтикой. Боюсь, под взрывами снарядов я не смогу составить верное впечатление.
  И главное - правильно отразить на холсте. Объёмистый багажник "Ройса" был доверху наполнен красками, кистями, станками, мольбертами и прочим художественным инвентарём. Кроме того, задние рессоры несли на себе тяжесть фотографических камер, от маленьких, формата "Лейки", до профессиональных аппаратов на треноге. Элен не чуждалась современной техники: это тоже в английских традициях.
  Она освоила манеру делать множество снимков пейзажа, особенно в ненастную погоду, на островах преобладающую, и затем создавать живописное полотно близ уютного тепла камина, полагаясь на фото и память. Художница отнюдь не старалась точно передать натуру. Порой так лучше, неизбежные природные диспропорции не нарушают композицию. Пейзажи Элен, где присутствуют увиденные лишь её воображением скалы и группы деревьев, дважды выставлялись в Лондоне и неплохо продавались, хоть семья не страдала безденежьем даже в разгар кризиса.
  Ей исполнилось двадцать два. Возраст, когда воспылала, перегорела и рухнула первая любовь, погребённая под разочарованием. Когда распирает множество желаний ездить, узнавать, впечатляться. Хлопать в ладоши и прыгать от восторга, разрушая европейский стереотип о чопорных английских леди.
  Родители настаивали - пришло время создать семью. И благопристойная девушка, наследница десятка поколений британской знати, вдруг обнаружила, что приятные молодые люди, сплошь с образованием Кембриджа и Оксфорда, воспитанные в лучших традициях, невыносимо скучны. Английский юмор молодых джентльменов нагоняет тоску хуже дядиных пассажей о политике.
  Ей не понравился Нью-Йорк, бывшая колония с амбициями утереть нос метрополии. Американцы, шумные и претенциозные, показались ковбоями, по недоразумению нацепившими котелок взамен широкополой шляпы коровьего пастуха. Трость вместо "Кольта" в руке не превращает деревенщину в джентльмена.
  Неожиданный след в душе сохранился от "Гинденбурга". Исполинский дирижабль, словно вызов стихии и земному притяжению, перенёс через океан немыслимо быстро, за каких-то три дня. Изысканно любезные офицеры корабля, железная дисциплина, образцовый порядок - всё говорило в пользу новой Германии.
  С аристократическим пренебрежением к правилам, ибо они для плебса, Элен попыталась закурить на борту в первый же час после старта. Офицер непреклонно велел потушить сигариллу. Он не грубил, на чистом английском объяснил, что огонь может воспламенить водород, и экипаж в первую очередь заботится о безопасности самой пассажирки. Потом проводил в специальную курительную камеру. Элен не пыталась возмущаться: немцы тоже курили исключительно в этой камере. Ордунг, то есть порядок, един для всех.
  Даже газетные публикации о кошмарной гибели дирижабля не умерили её восхищения. Немцы бросили смелый вызов, одно это достойно уважения. Соотечественники тихо злословили в гостиных за партией в бридж.
  В Германии обитает множество наследников древних аристократических фамилий. Военная катастрофа и послевоенные трудности позволили выжить только самым стойким, в полном соответствии с учением сэра Дарвина. Однако, вопреки учению, естественный отбор не коснулся женской части нации. По мнению Элен, да и многих её знакомых, немки сплошь мужиковаты, крупны, угловаты. Словом, в основной своей массе на удивление лишены привлекательных черт.
  Хрупкая блондинка с бесконечно ясными зелёно-голубыми глазами, аккуратно вздёрнутым носиком, трогательными двумя родинками у уголка губ, получила очень неплохие шансы. Германия возрождается, и успешно делающие карьеру хищные самцы выглядят удачными кандидатами. По крайней мере, издали. Девушка твёрдо вознамерилась узнать истинных арийцев вблизи. Родители единогласно высказались против. Германский вояж приобрёл черты сладкого запретного плода, после чего её соседство в кожаном сиденье "Роллс-ройса" с дядей либеральных взглядов стало неизбежностью.
  Неизвестно, куда приведёт эта дорога. Тем интереснее!
  Глава 3. Операция "Канкан"
  Треснувший карандаш брызнул щепками. Начальник Иностранного отдела Главного Управления Госбезопасности Абрам Слуцкий прикрыл глаза и попытался успокоить нервы.
  В разведке не бывает легко. Но почему-то он не нервничал так, когда жизнью рисковал в Швеции ради аферы со спичечным королём Крюгером. Или в Париже, когда приходилось внедряться в белоэмигрантскую стаю и отстреливать бывших царских офицеров, вздумавших ещё раз побороться с СССР...
  В голове снова и снова прокручивались коварные слова Агранова, руководителя ГУГБ и его непосредственного начальника. Тот за округлыми фразами обязательно прятал скрытый подтекст, полный угроз, намёков, недомолвок. Так же было и утром, во время очередного "вызова на ковёр".
  Какой же он негодяй, подумал Слуцкий. Агранов всегда казался ему скользким. Поза идейного ветерана-большевика, истинного пролетария фальшива насквозь. В НКВД известно, что происходит он из семьи лавочника, а биография подмочена членством в партии эсеров.
  Многое изменилось после убийства Кирова. Теперь очевидно, Агранову мало поста заместителя Народного комиссара внутренних дел. Он подсиживает самого наркома - Ягоду и не остановится ни перед чем. Ловит каждое дуновение сверху. Лёгкий намёк, и неугодный человек будет пристёгнут к очередному процессу против врагов народа.
  В пальцах опасно сжат второй карандаш. Возможно, ему тоже придётся разделить участь предшественника. Такая теперь служба в ГУГБ, новые занимают место безвременно выбывших.
  Щёлкнул выключатель. Мягкий свет из-под зелёного абажура разлился по сукну с единственной папкой, в полумраке проступили очертания сейфа, приставного стола и спинки четырёх стульев. Слуцкий не любил многолюдных совещаний. Иностранная разведка - самое секретное направление в НКВД, его сотрудники не должны знать, чем заняты коллеги.
  Слуцкий промокнул платком высокий лоб над одутловатым лицом. Жарко в середине лета, даже ночью, хоть от происходящего вокруг веет холодом. И нельзя упрекать одного только Агранова, причина неудач в стечении обстоятельств.
  Политическая разведка отходит на второй план, пришла очередь военных - узнавать состав и боеспособность вражеских армий, красть чертежи танков и самолётов. Но некому. Армейская разведка растеряла европейскую резидентуру из-за промахов руководителей. Агенты арестованы или порвали связь, зарекаясь иметь что-то общее с большевиками.
  Говорят, Агранов лично надоумил Самого перевести Артузова в штаб РККА. Как и следовало ожидать, бывший начальник Иностранного отдела увёл за собой из ГБ лучших людей, забрал контакты с важнейшими агентами, включая самого ценного под оперативным псевдонимом "Брайтенбах". Формально Артузов ещё несколько месяцев сидел на двух стульях, в армейской разведке и НКВД, натаскивал Слуцкого но... Преемнику элементарно не хватило организационного таланта предшественника.
  Агранов это знал. Затребовал доклад о результатах работы Иностранного отдела, иными словами - отчёт об успехах ИНО, не меньших, чем во времена Артузова. Когда Слуцкий после очередного разноса робко указал, что особых достижений ждать неоткуда, Агранов рассвирепел.
  - Вы понимаете, что развалили работу отдела? Я поставлю вопрос на коллегии! Квалифицирую это как вредительство! И Генрих Григорьевич вас не спасёт!
  О да, Слуцкий считается человеком Артузова, следовательно - и Генриха Ягоды. Кресло под некогда всесильным наркомом зашаталось, Ягода погрузился в заботы как самому уцелеть. Где уж защищать начальников отделов...
  Новому поколению чекистов Слуцкий оказался неудобен. Он был когда-то отличным полевым агентом, виртуозом-ликвидатором. Отозванный в Москву, чиновник из Слуцкого никакой, если нет главного инстинкта - чутко улавливать изменение начальственного настроя. Оттого он постоянно брызгал против ветра.
  Сегодня утром Агранов чётко дал понять: совмещай агентуру и аналитику. То есть, пока не завербованы или не заброшены новые люди, гони информацию из открытых источников, выдавай её за агентурную. Иными словами, занимайся очковтирательством.
  Сколько времени это будет работать? В ЦК поступают данные от армейских разведчиков Артузова, подробные, чёткие, с копиями секретных документов. Неужели Агранов надеется водить за нос самого товарища Сталина?
  Нет, вряд ли. Готовит компру, чтобы однажды показать вождю, чем занимаются ставленники Ягоды. Значит, нужна успешная операция. И есть только один шанс организовать её быстро - закончить начатое в Казани.
  Слуцкий снова развернул единственную папку литерного дела. Одутловатое лицо скривилось в недовольной гримасе. Операция "Канкан", перехваченная у группы спецназначения, началась с серии досадных упущений.
  - Чеботарёва ко мне!
  Он швырнул телефонную трубку на рычаг, не дожидаясь ответа. Короткое "разрешите" с порога прозвучало немедленно, будто капитан Чеботарёв не отходил от начальственной двери с самого прибытия из Казани. Его рапорт пестрел подробностями, которые были не в силах заслонить главную ошибку, из-за которой лейтенант Чувырин прибыл в столицу вперёд ногами. Как бы ни развивалась операция, недопустимо, чтобы оперов ГБ расстреливали на улице точно бешеных псов.
  - Капитан, какого дьявола ты не избавился от Чувырина надолго?
  - Товарищ комиссар государственной безопасности 2-го ранга! Никак невозможно было иначе. Потому что если б иначе, заподозрил бы, что я нарочно один с двумя контрами остаюсь.
  Он потёр шею, запомнившую тиски беглеца. Чёрные усики а-ля Кавказ жалобно вздрогнули, такая, мол, горечь в капитанской душе. Но Слуцкого это не растрогало.
  - "Наган" почему отдал?
  - Силён, гад. Так горло сдавил, что я впрямь отрубился.
  Под эти жалкие оправдания Слуцкий уничтожил второй карандаш.
  - Хватит ныть! Или срочно исправишь положение, или пишу представление на перевод в ГУЛАГ. Будешь зэков в тайге пасти!
  - Абрам Аронович... - капитан скорбно вздёрнул бровки, отчего стал похож на гимназическую подружку времён юности комиссара госбезопасности. Вдобавок, Чеботарёв в присутствии начальства нервничал и вечно путался в словах. - Товарищ комиссар, разрешите доложить, так дальше же всё нормально. Беглый, заваливший Чувырина, он же нормально вписался.
  Да, ситуация настолько дурацкая, что больше похожа на экспромт и стечение обстоятельств, нежели на подставу разведки. Слуцкий испытующе вонзил взгляд в капитана. Если его будут очень предметно спрашивать, не спрыгнет? До конца выдержит? Единственное преимущество этой версии: убийство сотрудника ГУГБ произошло с целью обеспечения оперативной разработки. Так что Чувырин списан как расходный материал.
  - Чеботарёв! К утру мне - подробный план мероприятий по операции "Канкан". Не забудь: отработать окружение Мельника и Неймана в Поволжье. Отец Неймана по пятьдесят восьмой статье?
  - Так точно! Оформлен. Тройка выпишет ему червонец и без права переписки.
  - Главное. Они пересекли границу?
  - Обязательно. Так что я полагаю...
  - Хрен на себя положи! - сорвался Слуцкий. - Я сам могу предполагать всё, что угодно. Или говори точно, или признайся, что упустил дело из-под контроля.
  - Так точно... В Германии вербовка, стало быть, нужна. Нового. Коммунистов и коминтерновцев знает Гестапо. Все на учёте. Чтоб на окружение Мельника выйти.
  - Ты - главный в этой операции. Не годятся старые кадры, значит, забудь об идейных. Вербуй на компру, на интерес. Что, не нравится? Конечно, такие ненадёжны. Но результат нужен быстро! - или результаты будем обеспечивать уже не мы, подумал начальник ИНО, вслух этого не сказав. Неожиданно он переключился на немецкий. - Когда ты последний раз был в Рейхе? У тебя остались личные связи?
  - Да. Разрешите готовиться к командировке? - на чистом немецком откликнулся капитан.
  - Разрешаю. Утром с докладом. Средства, смета, легенда, прикрытие. Как только обнаружишь Мельника в Рейхе - начинай.
  - Есть! - Чеботарёв встал и вытянулся, одёрнув гимнастёрку.
  Слуцкий вытащил из папки фотографию Неймана. Карточка запечатлела высокого белобрысого парня с довольно интеллигентным лицом, спортивная блуза подчеркнула крепкую фигуру.
  По окончании операции его полагается ликвидировать. Нельзя допустить, чтобы убийцы офицеров НКВД разгуливали по белу свету, кем бы они ни были.
  Но что делать самому? Слуцкий вспомнил встречу недельной давности. Станислав Мессинг, некогда занимавший кресло начальника ИНО ОГПУ, был уволен из органов в тридцать первом, теперь занимал должность председателя президиума Всесоюзной торговой палаты. Они, бывший и действующий глава разведки, гуляли по Гоголевскому бульвару, прерываясь всякий раз, когда вблизи оказывались дворники, бабы с детишками, мороженицы. Старый разведчик сохранил бдительность и после ухода со службы. "Бывших чекистов не бывает", говаривал он.
  - Твой единственный шанс, Абрам, это стать человеком Ежова. Он курирует органы со стороны ЦК, и не удивлюсь, если увижу его на площади Дзержинского. Я пошёл против Ягоды, тут же оказался выброшенным за борт. Артузов, если бы вовремя не перевёлся к военным, тоже командовал бы каким-нибудь Учпедгизом.
  Слуцкий вздохнул. Он с таким упорством карабкался по карьерной лестнице, но сейчас...
  - Я, наверно, тоже соглашусь на Учпедгиз. В Управлении просто невыносимо.
  - Эх, Абраша, времена меняются, - печальные еврейские глаза Мессинга глянули с сочувствием. - Особенно всё изменилось после смерти Кирова.
  - Знаю! - Слуцкий, быть может, чувствовал это ещё чётче. Хотя бы по циркулярам из руководства наркомата. "Обострение классовой борьбы", "Повышение классовой бдительности", "Разоблачение врагов народа, диверсантов и вредителей" и прочие призывы весьма похожи на предвестников бури, что коснётся многих, а не только причастных к убийству первого секретаря Ленинградского обкома.
  - Не хочу пророчествовать, но увольнением из НКВД можно не отделаться. Ты меня понимаешь?
  - Да, Станислав Адамович. Чтобы жить и работать дальше, нужно держаться ближе к будущим преемникам Ягоды.
  - Обрати внимание на Молчанова. Его боялись все, вплоть до Ягоды. Кировские процессы прошли через его руки. А скоро с поста начальника секретно-политического отдела отправится в ссылку в Белоруссию. Потому что не празднует Агранова и куратора из ЦК - Ежова!
  Слуцкий изумился. Если влияние Ежова на органы ни для кого не секрет, то о грядущей опале Молчанова ходят лишь невнятные слухи. Откуда же Мессинг, давно отлучённый от НКВД, знает больше действующего комиссара госбезопасности?
  Пожилой мужчина рабочей наружности, что следовал метрах в пятидесяти за парой разведчиков, не слышал слов Слуцкого о лояльности к начальству. Но зафиксировал дружескую беседу начальника ИНО с экс-чекистом. Мессинг был уволен с формулировкой "за совершенно нетерпимую групповую борьбу против руководства ОГПУ". Это - ещё один повод для Ежова и Агранова избавиться от неблагонадёжного Слуцкого при первой возможности.
  Глава 4. Абвер
  Наверно, половина моих проблем от того, что я высок и смазлив. Почему-то слишком часто встреченные мужчины, от поволжских гопников до сотрудников Абвера, считают своим долгом заехать мне в физиономию. Чудо просто, что она не сохранила шрамов. Нос, пару раз сломанный, сросся относительно ровно. Сколько ему ещё выдержать?
  - Встать!
  Вылитое на глову ведро воды и грозный окрик по-немецки отвлекают от абстрактных размышлений. Да и резь в отбитых внутренностях им не способствует.
  Гауптман делает неприметный знак фельдфебелю, тот отступает на шаг. Всё это напоминает двух бравых орлов с площади Дзержинского, обрабатывавших меня в Казани - капитан командует, младший чин отвешивает банки. До боли напоминает, в самом прямом смысле слова. Даже удары похожие, приходятся в места, где не зажили побои НКВД.
  - Последний раз спрашиваю, Теодор. Или как вас зовут на самом деле. С какой целью вас подставили Мюллеру? Ваш единственный шанс сохранить жизнь - сказать правду. Всю правду!
  Вместо ответа меня пробирает идиотский смех, перемешанный с кашлем. Из разбитого рта вылетает мокрота с кровью. Опытные военные стоят в паре метров, чтоб брызги не замарали идеально надраенные сапоги.
  - Почему вы смеётесь?
  Без сил и без приглашения карабкаюсь с пола на привинченный к нему стул.
  - Знаете, герр гауптман, самой познавательной в моей жизни оказалась неделя в тюрьме, - я снова кашляю и пальцем проверяю шатающийся зуб. Оба слушают. Ну, слушайте. - Сначала я верил в мудрого Сталина и светлое будущее СССР. Отца, инженера-путейца и преданного большевика, арестовали по глупому обвинению, меня отправили в тюрьму только как члена его семьи. Наивная вера рухнула. В тюрьме открылись простые истины. Любимая поговорка блатных - ни Родины, ни флага. Здесь я ожидал обрести настоящую Родину, в стране дальних предков. Ворьё сказало правду: не верь никому и ни на что не надейся. Разочарование в фатерлянде - самое большое в моей жизни.
  Абверовцы переглядываются, я утираю разбитый фасад. Гауптман неожиданно сдаётся.
  - Отдаю должное вашей стойкости, Теодор. Признаю, что за пределами Рейха рождаются люди с истинно арийским характером. И у меня нет доказательств вашей службы в ГПУ. Но вы слишком многое знаете о Мюллере и Абвере.
  Я давно вышел из возраста детской наивности и понимаю, что дальше не распахнутся объятия и не последует: поступайте в Абвер, служите в доблестной германской разведке. Альтернатива... О ней не хочется думать.
  Фельдфебель протягивает мокрое полотенце, недостаточное, чтобы стереть всю кровь. Оно помогает унять истерику, я окончательно выдавливаю из себя безумный смех. Обстановка совсем не располагает к веселью. Меня выводят наружу, вталкивают в чёрный "Опель". За окном мелькают аккуратные двухэтажные домики, именно так я представлял уютную Южную Германию по рассказам отца. Увы, этим уютом мне не суждено наслаждаться. Впереди катится второй "Опель". Моя похоронная процессия отличается небывалой пышностью.
  Говорят, здесь нет диких лесов, каждая сосна принадлежит какому-нибудь барону, графу или разбогатевшему коммерсанту нового времени. Военные игнорируют приватность и сворачивают в чей-то сосновый лесок у склона невысокого холма. Там скучает пара солдат, они бездельничают, выкопав яму глубиной пару метров, длиной под мой немаленький рост.
  До этой минуты себя уговариваю: проверяют, бояться нечего, мордобой входит в привычный ритуал... Увы. Гауптман и его спутники потеряли ко мне интерес. Ни о чём больше не спрашивают. Солдат с лопатой протягивает сигарету. Я не особенно-то курил и при жизни, но тут не возражаю, каждая затяжка отодвигает момент, когда... Наконец, фельдфебель достаёт "Парабеллум" и равнодушно показывает стволом на край ямы. Становись, мол, не задерживай.
  Последняя минута...
  Что ещё успеть? Больше ничего не будет. Никогда. Вообще никогда.
  Фельдфебель поднимает пистолет. Дуло находит мою переносицу. Смотрю зачарованно в бездонный тоннель, уводящий в бесконечность.
  Быть может, в последний миг что-то произойдёт? На поляне круто развернётся третий автомобиль с секретным приказом из Берлина?
  Нет.
  Я поднимаю глаза к верхушкам редких сосен, таким контрастным на фоне облаков...
  Стреляй же! Чего тянешь?
  - Герхард! Выведите его!
  Хлопает дверца второго авто. Оторвавшись от созерцания неба, вижу Мюллера. Подельник ещё более растрёпанный, чем в день побега.
  Гауптман наслаждается моим изумлением.
  - Вы комсомолец, Теодор?
  - Был до ареста. Намекаете, что марксисты не верят в загробную жизнь?
  - Нет. Вам приписывается особая стойкость. Похвально. Поэтому дам ещё один, на этот раз действительно последний шанс. Мюллер завербован русской разведкой. Ваше участие в его побеге служит прикрытием для правдоподобности истории. Припомните детали пребывания в СССР. С кем он общался? В чём сфальшивил? В чём вызвал подозрения?
  Машинально трогаю темя, где кровь запеклась в волосах. Над поляной висит молчание, слышно неуместное над расстрельной ямой пение птиц, что-то трещит в моторе "Опеля". Гауптман терпеливо ждёт, заложив руки за спину. Фельдфебель не прячет пистолет.
  - Он меня обманул. Вспомни, Фашист, сука мрачная, что обещал! - пытаюсь передразнить его интонации, но распухший рот слушается плохо. - Мы уедем туда, где казнь большевика - почётное дело. Не сказал, тварь, что казнимым большевиком буду я сам.
  - Могила достаточно глубока для двоих.
  - Вижу, герр гауптман! Ради спасения жизни подпишу всё и соглашусь на всё. Но если совру, что видел, как Мюллер доверительно шептался с агентом Лубянки, вы когда-нибудь узнаете правду! Я выторгую себе отсрочку и буду дрожать в ожидании, что завтра - расстрел. Давайте уж сейчас.
  Офицер подходит ко мне вплотную и берёт двумя пальцами за подбородок. Даже избитый, я могу сейчас схватиться за руку, вывернуть, прикрыться его телом от пуль... И что дальше?
  - Вы так искусно врёте, Теодор, что я утверждаюсь во мнении: вас подослала Лубянка. Но не верю, что убийство их агента входило в планы. Вы - изгой для своих, Тео. Вам это не простят. Вот моё предложение: откровенно и в подробностях расскажите про задание ГПУ, связанное с прикрытием Мюллера, и вашим талантам найдётся достойное место в Абвере. Вы сможете отомстить за себя и за отца. Не слышу ответ.
  - Согласен. Наполовину.
  - Что это значит?
  - Я не бросил Мюллера у трупа чекиста потому, что надеялся с ним попасть в Рейх и служить нашей великой нации. На любом месте, где буду полезен народу и фюреру. Про Абвер и мечтать не смел.
  - Хорошо. Продолжайте.
  - Но я ничего не могу сказать про ОГПУ и ГУГБ! Я не работал в этой дерьмовой конторе ни дня! Я вообще не знаю, вёл ли себя Мюллер подозрительно как агент, потому что ни хрена не знаю, как выглядят эти сраные агенты!
  Он разочарованно сверлит меня глазками, выпустив подбородок, и за долготерпение я награждаю его ещё одной тирадой.
  - Нет, вру! - делаю паузу, прокашливаюсь и продолжаю. - Двух, на самом деле, видел. Одного придушил, второго пристрелил. А сколько большевиков вы убили, герр гауптман?
  На этом комедия заканчивается. Меня пихают обратно в машину. В городок, название которого я не успел разглядеть на указателе, едем втроём с фельдфебелем и водителем. Гауптман с неким Герхардом остался развлекать Мюллера. Как и в первой поездке, в салоне авто хранится гробовое молчание. Если думают, что на меня оно действует угнетающе, то ошибаются. Я наслаждаюсь. Прекратились побои, прямо сейчас не ожидается пуля в лоб... Вот оно счастье, по стандартам Третьего Рейха - безграничное! Не хватает только билетов на финал Олимпийских игр.
  В каком-то шпионском романе была похожая сцена с имитацией расстрела. Там человека ставили возле рва, втыкали револьвер в висок. Сухо щёлкал курок по пустому барабану, потом контрразведка радостно объявляла: проверка пройдена, вы - наш, добро пожаловать на службу Его Величества! Абверовцы не уважают беллетристику. Они не распахнули объятия. Больше не вижу ни одного из прежних мучителей, сплошь новые лица. А песни те же. Расскажите про НКВД. Чем действительно занимается ваш отец? Как в тюрьме поддерживали связь с куратором ГБ? Зреет ли в молодёжной среде недовольство партией Ленина-Сталина? Была ли ваша бабушка еврейкой?
  - Где, вы говорили, прошли спецподготовку?
  Допросная камера в тайной абверовской тюрьме трогательно напоминает подвал в Казани. Аккуратнее крашены стены, побелен потолок, пахнет какой-то дезинфекцией. Сути это не меняет.
  - Говорил. В секции самбо общества "Динамо" и в тюремной камере.
  Обер-лейтенант с удовлетворением откидывается на стуле, опускает недопитый чай на столешницу. Одинокая электрическая лампочка под потолком заливает камеру пронзительным жёлтым светом, отчего тени кажутся более резкими.
  - Вот вы и прокололись, агент Теодор. Общество "Динамо" входит в структуру НКВД.
  - Да, герр обер-лейтенант!
  Он неподдельно оживлён. Только верзила-ефрейтор непробиваемо равнодушен, не радуется успеху начальства. Мой очередной мучитель скинул китель и остался в белой рубахе, рукава закатаны до локтя. Штаны держатся на подтяжках. Волосатые кулаки размером с арбуз, правый обмотан полотенцем, чтоб не сбить костяшки о мои зубы.
  Поэтому направляю поток красноречия исключительно к офицеру.
  - Туда берут всех желающих. Пишите: четырежды в неделю с шести лет посещал НКВД. Стало быть, у меня пятнадцать лет выслуги в органах!
  - Вы издеваетесь! Одно моё слово, и Пауль превратит вас в отбивную... Да, а что вы имели в виду про спецподготовку в тюрьме?
  - Проще показать.
  Делаю шаг к столу и сметаю на пол стакан с остатками чая. Краем глаза вижу, что ефрейтор чуть повернул голову. Такова человеческая природа - реагировать на неожиданность. Он отвлёкся на миг, этого вполне достаточно.
  Чуть присев, бью его наотмашь по серым галифе, где две штанины сходятся в одну. С разворота удар левой под диафрагму. Тут же падаю обратно на табурет и больше не провоцирую обер-лейтенанта. Он и без того нервно вытащил пушку из кобуры.
  - Не сметь!
  - Да, господин обер-лейтенант. С вашего разрешения я только ответил на вопрос. Тренеры "Динамо" учили нас боксу и самбо в честных боях, по правилам, рассчитывать силы на долгий раунд. В камере меня чуть не убили в первый же час. Воры дерутся иначе. Вся схватка заканчивается в секунду. Отвлечение внимания и удар на поражение в уязвимые точки.
  Офицер критически осматривает помощника. Тот пытается встать, сипит, смешно сучит сапогами. Нет сомнений, при команде "фас" отыграется сполна.
  Конечно, расчёт у Абвера правильный. Об инсценировке расстрелов слышали многие. Как только человека уводят от могилы, он расслабляется, воображает - худшее позади, испытание выдержано. На дальнейшее сопротивление нет моральных сил. А на меня накатило равнодушие. Снова будет череда допросов, возможно - пыток, затем новый поход к могиле, один из них станет не театральным, а реальным.
  Боль смывает шелуху, сознание приобретает кристальную ясность. Если и есть какой-то шанс спасения, то он в одном - ни шагу с избранной линии.
  Ефрейтора сменяет другой ефрейтор, за ним - сержант, чередуются и следователи, только я один и тот же, вынужденный отвечать на тысячи однотипных вопросов. Спать не дают, пока не вырубаюсь, уже не чувствительный ни к чему - ни к пыткам, ни к яркому свету, ни к ведру ледяной воды.
  Месяц однообразно-мучительных дней и ночей заканчивается, когда меня оставляют в покое на несколько часов в одиночной камере. Гром замка нарушает уединение. Но это - не дюжие парни, что поволокут в допросный кабинет. Фашист собственной персоной, в идеально отглаженной форме, чисто выбритый, сапоги блестят до боли в глазах. Затхлый запах камеры перебивается благоуханием одеколона. Выпрямившись, рассматриваю звёзды на его погонах...
  Доннерветтер, как галантно восклицали мои предки! У меня в шестёрках на зоне ходил целый майор!
  - Здравствуйте, герр офицер.
  - Здравствуйте, Теодор. Не поднимайтесь. Сожалею, что процедура проверки в Абвере столь брутальна.
  - А уж как я сожалею...
  - Ваш сарказм неуместен. Если надеетесь сделать карьеру в Рейхе, извольте укрощать свою дикую фантазию. Вы специально провоцировали следователей?
  Тут он прав на все сто.
  - Учту, герр...
  - Вальтер фон Валленштайн.
  Вот это - да. Простецкая фамилия Мюллер, der Müller означает "мельник", подходит ему как свинина к еврейскому столу.
  - "Фон"... Вы обладатель баронского титула!
  - "Фон" - это дворянская приставка. Я - граф, - скромно поправляет он.
  - Позвольте мне пропустить "сочту за честь" и так далее. Слушаю вас.
  - Из России пришло подтверждение ваших показаний. Включая арест отца. Он осуждён "тройкой" к десяти годам лагерей за контрреволюционную деятельность.
  - Уже и приговор... Быстро!
  - У меня есть другая неприятная новость. Ваша мать тоже арестована как ЧСИР. Младший брат отправлен в детдом.
  Лучше бы меня расстреляли... Отворачиваюсь, чтобы он не видел моего лица.
  Мама!
  У неё больное сердце. Такое большое, доброе и больное сердце. Ну зачем?!
  Сашка... Сама святая простота. Почему-то запомнился в белой панамке и маечке, в руках белый бумажный самолётик с карандашной красной звездой. И он заперт в детдоме, среди отловленной ментами беспризорной шпаны?!
  Граф выдерживает паузу, потом продолжает.
  - Вы - стойкий и умный человек, Теодор. К сожалению, абсолютно недисциплинированный, это поправимо. Касательно сотрудничества с Абвером: оно под вопросом, несмотря на мою протекцию и знакомство с главой разведки - Канарисом. При первом же контакте с НКВД вы получите вербовочное предложение. У большевиков слишком много рычагов давления на вас через членов семьи.
  Я сжимаю лицо ладонями, не обращая внимания на синяки и ссадины. Эти отметины - такой пустяк! Голос майора бубнит где-то вдалеке.
  - Возможно, Тео, красные ограничились бы вами и отцом. Не буду скрывать, арест фрау Нейман явно связан с нашим побегом.
  Делаю глубокий вдох.
  - Герр майор, я не в претензии. Она - жена и мать двух контрреволюционеров. Всему виной большевистская система, а не вы.
  - Верили системе и так быстро разочаровались?
  Дежурный вопрос каждого из сменявшихся следователей. Под конец их просто посылал. Графу отвечаю подробно.
  - Признаюсь, и раньше были сомнения. Но мы, комсомольская молодежь, старались не замечать ничего. Надеялись - всё наладится, образуется. С арестом отца я понял, что зря занимался самообманом.
  - Хорошо, что поняли. Россия - это огромная яма, куда ваших предков занесло по несчастливому стечению обстоятельств. У вас будет время осознать, что только германский народ, народ великого Рейха, даст ощущение настоящей семьи. Конечно, в СССР вы почти ничего не слышали об идеях национал-социализма. Большевики смешивают их с фашизмом, обливают грязью...
  - Стоп-стоп! - прерываю его, демонстрируя ту самую недисциплинированность. - Не надо лозунгов. Я, конечно, прочту "Майн Кампф" и во всём разберусь. Но поверьте, и без этого имею очень веские причины бороться с красными.
  - Знаю. Вам найдётся достойное, перспективное место в наших рядах. Сегодня вас осмотрит врач. Поправляйтесь и набирайтесь сил.
  Снова гремит замок. Снова меня запирают в одиночке. Наверно, по инерции, охрана внутренней тюрьмы Абвера ещё не получила новых указаний.
  На краю койки оставлена пачка американских сигарет и коробка спичек, напоминание о скрутках с самосадом, что выменяли у блатных на пиджак графа Валленштайна. Курить не тянет совершенно. Я лежу один и мучаюсь от желания вскрыть себе вены зубами.
  Глава 5. Сикрет Интеллидженс Сервис
  В массивном здании викторианских времён на Бродвей-Билдингс, что у станции лондонского метро "Сент-Джеймс-парк", последствия экономического кризиса совершенно не сказываются на обстановке, тоже выдержанной в стиле конца XIX века. Немногочисленные посетители всё также видят увесистую деревянную мебель, камины, шкафчики с чайными сервизами, канделябры, ширмы и прочую утварь золотой эпохи Империи.
  Нищета запрятана глубже, она в мизерных ассигнованиях, выделяемых британским правительством на Секретную Службу Его Величества. О масштабных операциях, когда Сидней Рейли тратил миллионы на борьбу с большевиками, сейчас невозможно и мечтать. В Москве сохранился единственный резидент под дипломатическим прикрытием, в штате у него одна секретарша, вне штата - горстка завербованных жителей Советской России. Их число падает день ото дня. Госбезопасность красных считает своим долгом арестовать десять невиновных на одного реального шпиона, лишь бы ни один из сотрудников иностранных разведок не оставался на воле.
  Британия в той или иной мере контролирует половину мира. Враги ненавидят открыто, союзники затаили недоброжелательность и зависть. А у британского льва слезятся подслеповатые глаза. Они больны от недостатка денег на главное зрительное средство в мировой политике - агентурную разведку.
  - Сэр Си ждёт вас.
  Секретарши в приёмной шефа МИ-6 подбираются под стать интерьеру, как непременный её атрибут вроде банкетки. Немолодая, немодная, необщительная, вообще состоящая из сплошных "не". Что-то юное, ярко одетое и приветливое выглядело бы здесь чужеродно.
  Сэр Энтони Иден, породистый джентльмен консервативного вида, отвесил кивок в знак благодарности, что говорящая банкетка пропустила его к адмиралу, и проскользнул в дверь. Короткий обмен приветствиями с вежливым предложением чая быстро уступил место основной теме встречи.
  - Боюсь, главе государственного учреждения некорректно подвергать критике внешнюю политику правительства.
  - Но и поощрять её безрассудно, - кивнул визитёр. - Особенно политику умиротворения. Глупо кормить волка досыта в надежде, что он подобреет от переедания.
  Адмирал иронично улыбнулся, обнажив желтоватые от пристрастия к трубке зубы под редкой полоской пшеничных усов.
  - Вот как? Но именно вы, консерваторы, определяете курс. А потом посыпаете головы пеплом.
  - Если курс останется прежним, в будущем пепла просыплется много больше. Сначала мы стерпели ввод германских войск в Рейнскую зону, теперь сэр Стэнли подписал с Гитлером морской договор. Тем самым дружески похлопал фюрера по плечу и окончательно похоронил условия Версальского мира. Что дальше? Судетская Чехия? Австрия?
  Глава британской разведки согнал улыбку с лица. Глаза адмирала, выцветшие за годы изучения массы документов, но не от созерцания морской глади, сузились как бойницы.
  - Нам безразличны крохотные страны без выхода к морю. Но история учит: немцы не ограничиваются мелкой добычей. Если вы, политики, не остановите Гитлера, его смогут укротить только британская армия и королевский флот. С громадными издержками для империи.
  Сэр Иден недоверчиво наклонил голову. Он сам пришёл к главе разведывательного ведомства делиться опасениями, но не ожидал, что прогнозы визави ещё более тревожные.
  - Полагаете, Европа уже сейчас скатывается к войне? Вероятно, сэр, вы преувеличиваете. Гитлер откусит сладкие и доступные куски, потом неизбежно остановится. Проглоченное нужно переварить.
  - Помните, в четырнадцатом году на нашей стороне сражалась Российская Империя? Пусть не до конца войны, пусть неудачно, но русские оттягивали на себя дивизии, которых, быть может, гуннам не хватило для победы на Сомме. После сепаратного мира с большевиками немцы словно обрели второе дыхание. Какие перспективы нас ожидают, дорогой Энтони, если Гитлер и Сталин вступят в союз?
  - Чудовищные. Увы, премьер не желает слушать. Он - миротворец. В его понимании.
  Адмирал развёл руками.
  - Я не прошу немедленно отправить Гранд Флит обстреливать Гамбург! Но даже самый заядлый пацифист желает знать, что творится в стане его, так сказать, нового союзника.
  - Нет денег?
  - Да. Но не только.
  - Внимательно слушаю.
  Главный разведчик империи наклонился вперёд, навалившись чёрным мундиром на край стола.
  - Знаете, сэр, чем всегда была сильна британская разведка? Людьми и традициями. В Мировую войну многие военные в стане противников и союзников брезговали шпионажем. И только ради Британии на службу в МИ-6 шли настоящие джентльмены, из самых достойных семейств, выпускники лучших университетов страны. Деньги нужны для вербовки иностранной агентуры. Наши резиденты ставили на кон свободу, порой - даже самую жизнь из преданности империи.
  - А ещё к вам записывались отъявленные авантюристы, избежавшие отправки на фронт, но снедаемые тоской по острым ощущениям.
  - Да! - адмирал Синклер, так в действительности звали сэра Си, поднял палец вверх. - Но именно сейчас авантюристы-джентльмены не понимают угрозы. Буду откровенным. Группы, работающие за рубежом, можно пересчитать по пальцам. Агентурную сеть в Центральной и Восточной Европе предстоит плести заново.
  - Ничем не могу помочь в Москве. А вот с Берлином нас связывают тесные узы. Да и сами немцы, по крайней мере - многие из них, относятся к Альбиону уважительно. Фюрер объявил англичан принадлежащими к арийской, то есть высшей расе.
  - Энтони! Я не прошу вербовать Гитлера в осведомители МИ-6. Но из его окружения, из военачальников Вермахта, из лидеров партии и СС?
  Политик взял паузу, тщательно растерев пальцем несуществующую складку на лацкане. Мысленная инвентаризация гитлеровских бонз его не удовлетворила.
  - Позвольте усомниться. Возьмём контр-адмирала Канариса, вашего коллегу и противника. К Великобритании настроен лояльно, но мне трудно представить, что он согласится на прямую сделку с МИ-6 против интересов Рейха. Сошки поменьше, неудовлетворённые медленным восхождением по нацистской служебной лестнице, завистливые, считающие, что их несправедливо обскакали - вот контингент для вербовки.
  - Да. А координировать работу должен легально проживающий в Германии резидент. Давно живущий, пустивший корни, вне всяких подозрений полиции и Службы безопасности.
  - Признаться, сэр, я в некотором затруднении. На примете полдюжины достойных джентльменов. Уверен, большинство из них не откажет мне в конфиденциальной встрече с представителем Секретной службы, но...
  - Договаривайте. Все "но", "за" и "против" нужно обговорить до того, как запылают мосты.
  - Именно! Запылают мосты. Люди живут размеренной, ничуть не рискованной жизнью, а с моей подачи она превратится в кошмар, наполненный опасностями, погонями, перестрелками, слежкой, борьбой с контрразведками. Вправе ли я столь радикально менять их судьбу? Не говоря о том, что никто из моих знакомых понятия не имеет о работе разведчика.
  - Смею предположить, вы - тоже. Погони и перестрелки не просто редкость, они свидетельствуют о провале, когда агент спасается любой ценой. Конечно, у нас существует специальная школа с обучением приёмам радиосвязи, криптографии, фотографического мастерства. Но главное в шпионаже - здравый смысл и жизненный опыт агента. Это очень рутинная, порой весьма скучная работа, требующая терпения, настойчивости. Особенно - интеллекта, дорогой Энтони. Поэтому англичане традиционно сильны в секретных операциях.
  Политик извлёк из внутреннего кармана блокнот в роскошной кожаной обложке и золотое перо. Видя его колебания, адмирал выложил последний аргумент.
  - Готов поспорить, ваш гипотетический протеже, джентльмен-авантюрист с душой пирата, промышлял бизнесом с немцами, игнорируя санкции Версальского мира. Поэтому деятельность на грани и даже за гранью разумного будет ему не впервой. Пусть же искупит хотя бы часть своей вины перед Британией.
  - Искупление - религиозная и несколько расплывчатая категория. Бизнесмены предпочитают конкретность. Если я через связи в Палате Лордов обеспечу им безнаказанность за мелкие шалости в период санкций, градус патриотизма повысится на глазах.
  Диалог прервался. Вместо рассудительных голосов двух джентльменов комнату наполнил тихий скрип пера. Энтони Иден аккуратным до самовлюблённости почерком писал рекомендательные письма своим знакомым в Берлине, в Мюнхене, Гамбурге и сопредельных с Рейхом европейских странах. Британский лев ещё не прозрел, но уже принялся тереть лапой глаза.
  Глава 6. Погром
  Ночь. Вопль "алярм!" накладывается на последние обрывки сновидения. Под крики дежурного бежим на построение. Протирая заспанные глаза, вижу редкую птицу в армейской казарме - оберштурмфюрера СС. Наш фельдфебель надрывается, грозит всеми небесными и земными карами. Курсанты быстренько замирают в идеально ровной шеренге вдоль коридора.
  - Почему они в форме? Я спрашиваю - какого дьявола они в форме Вермахта?!
  Не в трусах же.
  - Мы получили комплекты штатского, но не раздали, герр оберштурмфюрер, не было приказа...
  - Значит, у вас есть приказ, фельдфебель! - эсесовец оборачивается к нам и продолжает деловым тоном. - Господа курсанты! Нюрнбергские законы всем известны? Правительство Рейха позволило представителям неполноценных рас покинуть страну. Они упорствуют, не понимают по-хорошему. Значит, нужно объяснить доступнее. Работаем в гражданском. Документов и оружия не брать, только деревянные дубинки. Всё ясно?
  - Разрешите, герр оберштурмфюрер?
  - Да, рядовой.
  - Рядовой Монгол, герр оберштурмфюрер, - чеканит мой сосед, представляясь по оперативному псевдониму, и эсесовец смотрит недоумённо: высокий узколицый европеец ни на грамм не похож на азиата. - Ограничения есть?
  - Никаких. По-возможности не убивать. Разве что в крайней необходимости, если вдруг будут сопротивляться. Забирать любое имущество, не громоздкое. Что унесёте - всё ваше, - офицер нехорошо улыбается и добавляет. - Ноги им не вырывайте. Чтоб сами ушли.
  По колонне курсантов училища Абвера прокатывается оживлённый шумок. Ради такого веселья не грех и ночь не спать.
  Получая рабочую блузу, в которой неотличим от пролетариата из предместий Кёнига, я размышляю над очередным испытанием судьбы. Гитлер придумал гениальный ход. Если нация мучается от сознания ущербности из-за бесславной капитуляции, надо ей дать повод воскликнуть: виноваты не немцы, виноваты другие! Те, что под марксистскими знамёнами прочили поражение собственной стране. Гитлер нашёл замечательного противника для соотечественников. Можно объединиться в борьбе с лёгким врагом и добыть победу. Заодно - поживиться. Низменные инстинкты присущи толпе. Давай пищу для утоления примитивных нужд, и ты будешь управлять этой толпой.
  Теперь Рейх - моя страна. Я обязан жить по её законам и обычаям. Включая охоту на "неполноценных выродков-унтерменшей".
  От армейской формы остались только сапоги. Мы карабкаемся в кузов "Опеля", сырой от дождя. Куда-то едем битый час, явно удаляясь от Кёнигсберга.
  В темноте под брезентом вспыхивают сигаретные огоньки. Мои спутники балагурят на тему предстоящей потехи. Запах табака смешивается с духом мужских тел и сапожной ваксы.
  Машина тормозит, мы спрыгиваем на булыжную мостовую, осыпанную сентябрьской листвой. В темноте угадывается силуэт второго грузовика.
  Опять построение, любимое времяпровождение в армии. Эсесовец, он поверх формы накинул цивильный дождевик, раздаёт последние указания.
  - Обращайте внимание на вывески, на фамилии владельцев при входе.
  - Разрешите вопрос, герр оберштурмфюрер. Если случайно вломимся в немецкую семью, что делать?
  - Уходить, солдат. Но в этом ничего страшного. Арийцы, не гнушающиеся жить бок о бок с унтерменшами, должны понимать ответственность такого выбора. И так, у вас два часа до рассвета. Не теряйте времени!
  Мы бегом преодолеваем полкилометра до крайних домов. В детстве я гостил у бабушки в Минске, где целый район еврейских лачуг за Оперным, и чесночный дух настолько густой, что сбивает с ног. Здесь обычные прусские домики, аккуратная улочка. Наверно, живущие тут давно считают себя немцами. Сейчас узнают, какое это заблуждение.
  Разбиваемся на тройки. Монгол показывает электрическим фонариком на витиеватую табличку: "Моисей Голдштейн. Пошив и ремонт одежды". Вряд ли это немецкая семья.
  Топот нашего стада привлёк внимание. То тут, то там в окнах появляются огоньки. Тревожитесь? Правильно делаете!
  Сапог вышибает дверь мастера Голдштейна. Мы внутри, я нащупываю электрический выключатель, но третий член нашей группы решает вопрос освещения радикально. Он подпаливает груду лоскутов в закроечной.
  Хозяева - немолодой портной и его растрёпанная фрау - сбегают по лестнице вниз, оглашая жилище криками и причитаниями. Пока у них достаточно дел, мы быстро обшариваем первый этаж. Столовое серебро находит новых владельцев, после чего втроём взбегаем наверх.
  Здесь спальни. В хозяйской Монгол находит несколько безвкусных золотых побрякушек. Из соседней комнаты раздаётся отчаянный девичий визг. Сдерживаю омерзение и тоже направляюсь туда. Курсант тянет за руку из шкафа молодую еврейку с распущенными чёрными волосами, целенаправленно к кровати. С торопливым перестуком башмаков влетает её мать, умоляя не трогать девочку. Удар локтем в лицо опрокидывает старую еврейку на спину.
  Истинный ариец выдёргивает, наконец, добычу из шкафа и размашистой оплеухой швыряет на кровать. Предлагает нам с Монголом стать в очередь, но мы в один голос отказываемся: брезгуем после него.
  Краем глаза засекаю движение у лестницы. На полсекунды опережаю Монгола с рёвом "моя!"
  Она совсем юная, не старше двенадцати-тринадцати лет, бьётся у меня в руках и не может вырваться, потому что я плотно намотал её волосы вокруг запястья. В повреждённом локте пульсирует боль, напоминает о первом месяце немецкого гостеприимства. Тащу добычу вниз, там отпихиваю отца-портного. Девчонка орёт столь пронзительно, что уши закладывает.
  Мы на улице, среди сырости и мокрых листьев. Натыкаюсь на эсесовца, что с интересом смотрит представление. Хочешь зрелища? Получай!
  Роняю еврейку на мостовую. Армейский сапог врезается в её зад. Девица пролетает пару метров и плюхается пластом в грязную лужу, измазанная с головы до пят. Мокро, холодно, больно. Не устраивает? Так возвращайся в дом, где сведёшь близкое знакомство с Монголом. Вряд ли она благодарна за столь жестокое спасение.
  - Вы не использовали её по прямому назначению? - любопытствует зритель.
  - Секс с унтерменшами хуже зоофилии, герр оберштурмфюрер.
  - Не нужно званий. В целом вы правы. Продолжайте. Вон следующий дом с вывеской.
  Целый особняк. Хозяева не торопятся, и Монгол обращает внимание на ряды книжек. Их язык похож на немецкий.
  - Читатели, мать их... О чём может быть столько писанины?
  - О том, что евреи - самая богоизбранная нация на свете.
  - Что-то их бог не спешит на помощь, - хмыкает мой товарищ по борьбе.
  Пламя охватывает Тору. Когда жильцы спускаются вниз, первый этаж в плотном дыму. Похоже, надеялись переждать. Знаю их. Отсидеться, перетерпеть - национальная традиция. Нас, курсантов, всего-то шестьдесят, в еврейском пригороде многие сотни здоровых мужчин. Никто не пытается ударить в ответ, женщины - хотя бы укусить или царапнуть. Только кричат и упираются. После первых ударов покоряются: делай что хочешь, но не убивай.
  В третьем доме нахожу большой портрет Троцкого и несколько его сочинений. Сумасшедшие! Евреям мало, что обитают в самой антисемитской стране на свете, так ещё и троцкисты? Пока в гнезде марксизма резвятся соратники, несу книжицу "Немецкая революция и сталинская бюрократия" оберштурмфюреру.
  - Здесь дело серьёзное. Красные. Прикажете задержать?
  Наш фельдфебель испытующе смотрит, удивлённый рвением курсанта, эсесовец отрицательно крутит мордой и забирает брошюру.
  - Это лишнее. Вы сегодня, так сказать, простые немецкие рабочие, возмущённые жидовским засильем. Напишу рапорт в Гестапо. Они разберутся. Действуйте дальше.
  Я продолжаю бороться над засильем с помощью насилия, но чувствую усталость и апатию. Даже не реагирую на хрюканье сослуживцев, приходующих очередную малолетку. Делая ставку на низменные инстинкты, фюрер перегибает палку. Общество порядка не может быть построено на гнусности. Зэки в Казанской тюрьме и то презирали "взломщиков мохнатого сейфа".
  На обратном пути отмечаю, что фельдфебель и куратор из СС взяли на карандаш наши действия. Кто склонен к поджогам и мордобою, кому по душе грубый секс всухую, кто набил полные карманы еврейского барахла. На этом фоне я удостоен похвалы за бдительность и взвешенность в поступках. Рад стараться, герр оберштурмфюрер! Хайль Гитлер! Обращайтесь, если нужно повторить.
  С ещё большим удовольствием навещу ваш дом. Когда у вас будет дочь сексуального возраста, а со мной орава голодных самцов.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"