Велосипеды
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Повесть, вышедшая в журнале "Звезда" на тему Чеченской войны. Премия журнала по итогам года "Лучший дебют-2012"
|
ВЕЛОСИПЕДЫ
Артем вышел из палатки, в колючий от холода весенний воздух, неторопливо пересек плац, свернул на тропинку в сторону блокпоста.
До общего подъема оставалось полчаса. Серое утро было наполнено туманом, низкими облаками. Зябкая ранняя весна бодрила, а поздний рассвет удивительным образом совпадал с внутренним состоянием Артема: был тяжелый, смутный и неторопливый.
У блокпоста, сидя на лавочке, дежурил сержант Мартынюк, пожилой контрактник, лысоватый, с блестящей сединой на висках, в круглых неуклюжих очках на горбатом носу. Мартынюк листал глянцевый журнал, популярный в армии "СпидИнфо".
Мартынюк жил под Пятигорском, в какой-то крохотной деревушке. Держал шесть коров и десяток кур. К двухтысячному году вырастил двоих сыновей и отметил двадцать пять лет супружеской жизни. О жене рассказывал с теплотой, показывал фотографию в кошельке. Очень скучал.
-Мартынюк, - сказал Артем негромко, - Доброе утро. Дашь сигаретку?
Сержант, не поднимая головы, выудил из нагрудного кармана пачку "Примы-Ростов", протянул.
-Чего не спится?
-Дел много.
-Дел у него много, - усмехнулся Мартынюк. - Какие у тебя могут здесь быть дела? Скажи просто - не спится.
-Пусть будет так, - Артем закурил, поглядывая на дорогу за блокпостом.
Хотя, какая там дорога... две грязные колеи в рыжей траве. Вихляют, тянутся к опушке, исчезают внизу - с одной стороны обвал, заросший ягодными кустами, с другой - ромашки. А дальше густой лес, обнажил изумрудные апрельские листья, нарастил, значит, шапки на целый год.
Очень хотелось, чтобы на горизонте возник вдруг автомобиль и поехал, дребезжа и подпрыгивая в сторону блокпоста. Старый знакомый "Уазик", проехавший мимо чеченского аула за лесом, забравший конвертики, открыточки, бандерольки... но вместо этого над макушками деревьев показался краешек бордового солнца.
-Почту ждешь? - догадался Мартынюк. - Рановато, знаешь? Еще час, как минимум.
Почту привозили раз в две недели. Иногда - опаздывали на пару дней. Но не сегодня. Не надо сегодня опаздывать, пожалуйста.
-А я ничего не жду. Попросил не писать. Вот почитаешь, как им там живется, а потом весь день ходишь и переживаешь. Гложет в душе, ест заживо тоска-то, - вздохнул Мартынюк, после недолгого молчания. Чиркнул спичкой, закуривая. - У меня отпуск через два месяца. Ох, дотерпеть бы.
-А приехал тогда зачем? - спросил Артем.
-А как еще зарабатывать? Ты знаешь способ? Вот и я не знаю. Бог мозгов не дал, чтобы в университет куда поступить, а сейчас что? Охранником? Сторожем? Не, спасибо, люди дорогие, не хочу. А так хоть квартиру обещают по выслуге лет... В командировке, вон, суточные идут, боевые. Старшему на свадьбу уже отложили. Младшему в университет, будь он неладен... И престиж, престижь, солдат, не пропьешь. Жена гордится...
Мартынюк притоптал окурок носком ботинка.
У Артема зачесалась шея. Не первый день грызло отчаянное желание искупаться - в ванной, в горячей воде, отодрать от себя налипшую за год грязь, пыль, а главное - чувство отчаяния и тоски по дому. Но в части было всего две душевые кабинки, из которых одна предназначалась офицерам - добротная, деревянная, с утеплителем и с горячей водой - а вторая для солдат срочной службы и контрактников, где всегда дул ветер сквозь щели в плохо подогнанном шифере, а под ногами мялась и скользила мокрая холодная трава. Горячей воды все равно на всех не хватало, приходилось вытаскивать баки под солнце, ждать целый день, пока нагреется, потом быстро мыться по очереди (не больше двух-трех минут), стиснув зубы и проклиная все на свете. Когда уже это закончится? Неизвестно...
Докурив, Артем направился к полевой кухне. За палаткой на сорок человек (хотя никогда столько военных здесь не было), лежали сохнущие под брезентом дрова. Артем взял топор и начал рубить их на два и на четыре, аккуратно складывая. Вообще-то, это была работа хлебореза, рыжеволосого армянина Акопа. Но он еще дрых около печки в палатке, и вряд ли бы проснулся в ближайшие полчаса.
Через полчаса на поляну вышла Яна: большая, добрая женщина, чеченка по национальности. Она работала поваром. Четыре года назад вышла замуж за русского офицера, уехала в Новосибирск, но с началом войны вернулась обратно. Муж воевал где-то под Грозным, а Яна, выходит, кормила русских солдатиков сытной кашей с маслом. Какая у нее была жизнь в Новосибирске, что потянуло ее на родину, в войну, следом за мужем - неизвестно, но, в принципе, понятно.
-Разошелся! - буркнула Яна, уперев руки в бока. - С днем рождения, блин!
Она была не только большой, но и громкой, как говорят - мужеподобной. Крепкие большие руки, круглое лицо, черные брови и крохотные усы над верхней губой. Яна давно никого не стеснялась, тем более срочников. Они были для нее "найденышами" и "подкидышами" - малолетками, которых непонятно как занесло на эту не нужную никому войну. Яна подкармливала самых худых, заставляла работать самых ленивых и дружила с теми, кто был ей особенно симпатичен - как по внешности, так и по характеру. С офицерами Яна почти не общалась, разве что по делу, но все они ее уважали и старались чем надо - помочь.
Артем обнаружил, что попал в друзья к Яне случайно. Виной всему был Акоп, который прочно засел в хлеборезке, охмурил Яну армянской своей любезностью и болтливостью, а заодно таскал Артема по вечерам в палатку, пить чай и болтать о жизни. За чаем и дни пролетали быстрее, и ночи казались не такими тоскливыми. Яна иногда привозила из аула спирт, крепко разбавляла его какао с молоком и разливала по кружкам, со словами: "Ну, ребятки, за жизнь!". Понятно было, что жизнь у Яны совсем другая, нежели у срочников, что она знала и видела намного больше, чем все они, малолетние, вместе взятые. И с каждым глотком Яна становилась все молчаливее и задумчивее, складывала большие мозолистые ладони на коленях, опускала голову и поглядывала на говоривших исподлобья, словно запоминала, вслушивалась, словно хотела заглушить чужими голосами что-то свое, внутреннее.
Как-то раз, когда проезжавший в коленное дембель хвалился боевым ранением - свежим шрамом под коленкой, уже почти затянувшимся, Яна, пригубившая вторую кружку спирта, внезапно сказала:
-Эх, ребята, не видели вы войны.
-Как же не видели, - усмехнулся дембель, разогретый грядущим увольнением и алкоголем, - Все мы видели. Год по Чечне ползал, чехов давил. Была бы моя воля - всех бы раздавил, честное слово! Звери они, звери!
И тогда Яна, не поднимая головы, вскинула руку и влепила дембелю звонкую пощечину. Дембель опрокинулся с табуретки на землю, вскочил, выкатил глаза, но тут уже поднялись тихо Акоп и Артем, а за ними и еще двое ребят из дежурки по столовой. Артему ясно было, что Яна права, а дембель - нет. Но вот в чем заключалась эта правда, почему именно так, а не наоборот?.. Артем еще долго размышлял над этим, долго не спал в ту ночь...
-Двадцать пять лет - это срок! - продолжила Яна, звонко оббивая половник о край столитровой кастрюли. - Мяса хочешь вечером? Настоящего, жареного. Ты не стесняйся, говори. Я приготовлю, если что.
Мясо было в дефиците. Вернее, в суп или, скажем, в кашу его добавляли, но чтобы сочный, жареный кусок... Приезжающие иногда из глубин Чечни срочники удивлялись - собак у вас полно, а мяса нет. Но здесь, в крохотной и мирной воинской части мысль об убийстве собак была такой же дикой, как и мысль об убийстве человека. Иногда офицеры привозили из аула говядину, просили Яну приготовить шашлык или просто пожарить, и Яна честно отщипывала кусок, за работу, и потом угощала вечером срочников, особенно самых худых и поэтому, как ей казалось, несчастных.
-Спасибо? - Артем вонзил лезвие топора в очередное полено. - Но я как-то, наверное, так...
-Не стесняйся, понял? - Яна набрала колотых дров и отнесла их к полевой печке.
Вскоре появились два заспанных рядовых, из суточного наряда. Яна усадила их возле старой и грязной ванны, которая была наполнена до краев картошкой, свеклой и луком. За полтора часа до завтрака рядовым предстояло начистить несколько ведер овощей - стандартный практикум молодого бойца. Ванна была символом начала службы (хотя каждый здесь прослужил не меньше полугода). Ванна никогда не пустела. Заканчивалась картошка - насыпали морковку. Уходила морковка - поспевала рыба на ужин. Давно ходила шутка: пока не натер мозоли за чисткой овощей - не поймешь, что такое воинский долг. Наряд в столовую считался боевым крещением. Особенно здесь, в тишине забытых миром гор, где и не стреляли никогда, а о войне напоминал только стрекот вертолетов над головой.
Наколов дров достаточно, Артем присел на старый потрескавшийся пень и увидел, что у блокпоста стоит уже тот самый "Уазик", с заляпанными номерами, с мутным лобовым стеклом, сквозь которое не было видно водителя. Подъехал, значит.
Вокруг кружило несколько нетерпеливых срочников, в том числе и Акоп, который, по-хорошему, должен был заниматься колкой дров. Но он всегда успевал первым, совал нос в любые дела и не отличался скромностью. Списывал все на армянский темперамент, а никто и не спорил.
На лавочке у блокпоста сидел чумазый водитель "Уазика", похожий на свой автомобиль - такой же потрепанный и усталый. Совершенно непонятно, сколько ему было лет. Легко можно было дать двадцать пять, а то и сорок. Он неторопливо перекуривал и интересовался, есть ли где помыться. Когда выяснилось, что негде, расстроился и затянулся сигареткой с новой силой.
Акоп держал подмышкой три белых конверта - для себя. Семья у него была большая, армянская, дружная. Писали ему часто и с удовольствием. А еще присылали посылки с конфетами и аджикой. Акоп очень любил аджику.
-Привет, именинник! - заулыбался Акоп, - Извини, руку не пожму, занят!
-Мне есть?!
-Пока не видел. - Акоп по-деловому перебирал конверты. - Так... Шепко аж два письма. Жена у него, зараза... Кондратьеву письмецо... О, Мальцеву открытка с первым мая. За две недели! Молодцы, родители, постарались...
А у Артема отчаянно билось сердце.
-От Насти ждешь? - уточнил Акоп, повертев в руке конверт.
Будто еще от кого-то можно было ждать? Родители поздравили с наступающим праздником заранее, прислав бандерольку с конфетами и с открыткой, из которой было ясно, что Артем для родителей все еще маленький несмышленыш, сунувшийся на войну по глупости, да по малолетству. Не очень Артему нравилось общение с родителями. Чувствовалась этакая пропасть между поколениями. Папа сам не служил и никому не советовал, а мама вообще не понимала, зачем отдавать долг государству, которое бросило людей на произвол судьбы. В начале девяностых родители потеряли квартиру на Украине, потом перебрались в небольшой поселок под Ростовом, к тете, дождались, пока тетя умрет и оформили на себя завещание. Ждать чего-то хорошего от настоящего (и тем более от будущего) родители не собирались, и эгоистически ненавидели государство за то, что оно забрало и швырнуло в огонь войны единственного сына. Когда же выяснилось, что Артем поехал сам (а случилось - все поехали, и он поехал. Как-то не принято среди парней прятать голову в песок, будто страусы), то мама, после пары удивленных телеграмм, списала все на малолетство. "Вот подрастешь, поймешь жизнь, тогда и посмотрим, кто был прав" - писала она. Артем давно сделал вывод, что с родителями ему вдруг стало не по пути.
-Нету пока от Насти, - сказал Акоп, - Вот, Кропьеву написал кто-то... никогда не писали, а тут написали. Удивительно.
Акоп убирал конверты подмышку - один за одним - и вскоре они закончились. У Артема в груди сразу стало пусто. Акоп сочувственно пожал плечами:
-Ну, может, опоздала на день. Не страшно, бывает. Это ж война, мать наша. Через две недели получишь.
-Ага, война, - сказал Артем. - Чеченцы, что ли, мое письмо отобрали в дороге?
Чумазый водитель глухо засмеялся с лавочки, попросил еще сигаретку, но с фильтром. Тут с людьми всегда так - либо не куришь совсем, либо дымишь, как паровоз, по пачке в день. Ни жизни не жалко, ни времени.
К Акопу, отодвигая Артема в сторону, протиснулся Мартынюк, спросил: "Есть что?", и Акоп, кажется, забыл про друга, обрадовался, выудил из подмышки конверты и снова стал перебирать: "Так, было что-то, точно было!.."
Артем постоял еще немного и вернулся на поляну, к полевой кухне. Казалось, что во всем происходящем есть некоторая закономерность - если праздник, то обязательно с червоточиной. Если юбилей - то без подарка (а что из подарков может сравниться с письмом от любимой?). А ведь в жизни только раз бывает двадцать пять лет. Как в старой песне, только с поправкой на суровую реальность. Восемнадцать лет для юноши не праздник, а разочарование. А вот четвертак, радостный, сверкающий, как медаль на груди, и чтобы солнце отражалось и играло лучами. А люди чтоб вокруг щурились и улыбались...
Солнце, к слову, выбралось из-за гор, разгоняя туман и влагу. Постепенно становилось по-весеннему жарко, с примесью духоты и порывами пронзительно-холодного ветра. Так, как бывает только в горах.
Яна, присев на низенькую табуретку, растапливала печь и бормотала о бессовестных срочниках, о нерадивых дембелях и о почте, чтоб ее. Даже дежурные куда-то запропастились, дочистив ванну картошки (живая только в армии единица измерения).
Дисциплины в части не было никакой. На десять срочников - пять офицеров и два прапорщика. Были еще контрактники числом семь человек, но они, как только узнали, что в двадцати километрах южнее записывают в охранотряды и выдают за это дело по полторы тысячи рублей в сутки (не считая оклада, пайковых и сложность-напряженность) - так потихоньку и растворились. О цене вопроса знали только начальник штаба, да пара его замов.
Артем сел на корточки, рядом с Яной, стал ломать щепки и протягивать ей. Яна растопила печь без солярки - засунула смятой бумаги и щепок и, поднеся спичку, старалась не дышать.
Когда огонь разгорелся, а из трубы взвилась в небо первая белая струйка дыма, Яна сказала:
-Буду одна в горах - не пропаду. Не женское это дело - соляркой топить... Что, не написала?
-Не написала. - Согласился Артем.
Робкий еще огонь расползался по щепкам.
-Это почта опаздывает, - уверенно сказала Яна. - Было дело. Ждала мужа из командировки в Москву. А он не едет. Я день лишний прождала, два дня. Потом не выдержала и поехала за ним. Я женщина темпераментная, долго в одиночестве не выдержу. Приехала, значит, нашла его гостиницу, выяснила, где проживает - захожу, а он мне, здрасьте пожалуйста, говорит, что письмо отправил. Писал, мол, задерживаюсь, люблю и целую. Так я ему и поверила. Дала по роже-то, чтобы не врал, и обратно уехала. Приезжаю домой - а там письмо. На три дня запоздало. Веришь?
-Верю. - Согласился Артем.
Но на душе лучше не стало. На душе будто кошки скребли. Настя обещала написать месяц назад. Выспрашивала адрес, узнавала сроки... в общем, беспокоилась. А Артем беспокоился вдвойне. Есть такая штука у срочников, которым осталось служить всего несколько месяцев - страх потерять любимую. Не страх даже, а паника. Паранойя. Ведь как бывает - уходишь служить, и кажется тебе, что мир замер, остановился, и есть только служба, есть зачеркнутые цифры в календаре, есть воспоминания, которые бережешь, бережешь, чтобы потом вернуться - и пустить время дальше, крутануть колесо жизни и покатиться вместе с ним. А на самом деле жизнь там, на гражданке, не просто движется - она бежит, несется, развивается. И оказывается, что это ты застыл, а мир - нет. И девушки, о, эти милые девушки, они за два года взрослеют, умнеют (что ли?), решают жить по-иному. Не лучше, а просто не так, как раньше. И тебя уже нет в их жизни. Потому что ты - застыл. Влип, как муха, в одно время и одно пространство. И чем дольше ты служишь, тем сильнее понимаешь все это. И нет уже сил отогнать страх. И смириться никак нельзя. А что тогда делать? Терпеливо ждать писем каждый две недели и вычеркивать из календаря цифры убегающего времени.
Яна поднялась, выразительно посмотрела на Артема, проворчала: "Понятно", и заставила притащить пять ведер с водой.
Чтобы не расслаблялся, значит.
Физические нагрузки, приговаривала Яна, отлично выбивают из головы всякую дурь. Кто бы спорил...
Чуть позже подошел Акоп - вальяжный и ленивый хлеборез - и начал помогать. Помощь его сводилась к неторопливой нарезке хлеба, да прикрикиванием на молодых, работайте, мол, не сачкуйте. Служба в армии как закаляет, так и расслабляет, это давно известно. После хлеба Акоп стал следить за картошкой, варившейся в котле.
Письма он сложил на лавочке у печки. Когда подходил кто-нибудь из срочников, Акоп откладывал половник, вытирал руки о передник и хмуро спрашивал:
-Чего тебе? А. Письмо, значит. Ну, сейчас глянем. Так. Не тебе. И это не тебе. А это? Не тебе. Ну, да, я так и знал... Вот твое, танцуй.
Срочники покорно и неумело вытанцовывали. Акоп смеялся, хлопал в ладоши, толкал Артема локтем в бок, мол, посмотри, как танцуют! Джигиты!
Это была не раздача писем, а целый концерт по заявкам.
Артем таскал ведра, потом курил, присев на лавочку, ковырял носком сапога бурую грязь, которая свалялась вперемешку с углем, и наблюдал за просыпающейся воинской частью. Спали здесь до семи, а то и до восьми. Особенно офицеры. Ложились они поздно, неся службу за парой бутылок дешевого самогона, купленного в ауле. Срочники, к слову, тоже не отставали. Те, кто не был в дежурстве, тихонько пили, как правило, в дальнем углу палатки, за печкой. Пили безрадостно, с ностальгией по дому, и обязательным был тост за уже уволившихся и за тех, кто не уволится никогда.
Через двадцать минут, на танце рядового Быстрыкина, запахло горелым: у картошки выкипела вся вода. Яна молча ухватила Акопа за шиворот и дала ему пару несильных оплеух. Удар у Яны был тяжелый, щеки у Акопа вмиг покраснели.
-Чего теперь ребята жрать будут? - спросила Яна добродушно. - Чипсы что ли?
Акоп замотал головой.
-Вот и я о том же, - сказал Яна. - Иди, масло делай, и чтобы до завтрака глаза мои тебя не видели.
На этом концерт и закончился.
Весной, в дни, когда не лил дождь, завтракали не в палатке, а прямо на улице. Для этого дела вытаскивали столы и скамейки из палатки-столовой, расставляли на поляне возле складов-вагонов и полевой кухни. Неподалеку был плац, за ним - штаб-палатка и офицерские вагончики. Чуть дальше технопарк, а через дорогу палатка для солдат срочной службы.
Офицеры на завтрак усаживались отдельно, за три стола, выставленных буквой "Г", срочникам оставалось еще два стола на четыре места каждый, а дембелям достался круглый высокий стол, который появился в части непонятно когда и откуда. Стол был лакированный, красивый, на гнутых ножках, с узорами вдоль всей крышки и с полочкой под столешницей. Армейские скамейки для него не подходили никаким образом, поэтому полгода назад солдаты привезли из аула четыре стула. Стулья были скромнее, новее, выкрашенные белой краской с темными пятнами вокруг шляпок гвоздей. Прошлые дембеля (уволившиеся всего месяц назад) отдали за стулья два комплекта формы, вкупе с парой кирзовых сапог. Кушаешь за таким столом, да на таких стульях - и кажется, будто не в воинской части, а у бабушки во дворе, на юге. Если бы еще вертолеты не летали...
На четвертом стуле обычно сидела Яна. Даже когда дембелей было пятеро - один стул все равно доставался Яне. Это была давняя традиция, замешанная на уважении. Никто бы не посмел перечить.
Ели картошку, ту, что не успела подгореть. Яна хорошенько заправила ее маслом.
Артем есть не хотел, поэтому взял две кружки какао и хлеб. Уютная весенняя погода никак не совпадала с настроением. Хотелось... нет, не выть, а просто уехать из части, добраться до аула, там купить билет на какой-нибудь автобус (ведь ходят же еще в Чечне автобусы?) и отправиться в родной городок Ухта. Но правда была в том, что из Чечни можно было выбраться только на вертолетах. Самоволка представлялась чем-то нереальным, непонятным и рискованным. Сумасшедшие бывали, но они либо наркоманы, собирающие коноплю вдоль оврага (пока всю не выкосили к чертям собачьим прошлым летом), либо алкоголики, которым что пуля в лоб, что серпом по яйцам. Артем не относился ни к первым, ни ко вторым. Выпивал потихоньку, как все в армии, от самогона не отказывался, но травку курить - такого не было, не предлагали.
Пока Артем пил какао, Акоп полез за пазуху и извлек серый плоский конверт. Протянул Артему, шепнул:
-Зайцевой передашь?
-Вечно ты со своей Зайцевой... - вяло и тоже шепотом огрызнулся Артем.
Акоп помялся, но письмо не убрал, положил на стол и аккуратно пододвинул:
-По-братски, а? Ну горит дело.
Зайцевой звали молоденькую лейтенантшу-бухгалтершу. Она была здесь единственной девушкой, моложе тридцати. Каким образом ее занесло в эти края - красивенькую, не глупую, не замужнюю - одному богу известно. Работала она вместе с майором Грибиным на автоскладе (вагончик за палатками, около штаба и медчасти), занималась списанием уничтоженной военной техники. Саму технику никто в глаза не видел, но документы привозили регулярно. Приходилось оформлять техпаспорта, заполнять бланки экспертизы и списывать. На войне это дело простое. Главное, не тянуть.
Артем тоже помогал майору в оформлении техпаспортов. Почерк у Артема был аккуратный, а высшее образование позволяло писать сложные слова без ошибок. Да и когда надо было что-нибудь набрать на компьютере или распечатать - кроме него в части никто этого делать не умел. Прогресс, однако.
С Зайцевой они сидели в том самом вагончике-автоскладе, лицом к лицу, за двумя стоящими впритык столами. А поскольку Акоп был лучшим другом, то Артем первым и узнал, что у Зайцевой с Акопом вот уже вторую неделю развивался роман.
Страсти кипели нешуточные. Тут либо Зайцева вообще не понимала, что такое армейская любовь, либо Акоп влюбился крепко и бесповоротно. Несколько раз, в порыве бессильных чувств, он делился Артему подробностями любовной драмы. Зайцева страдала от того, что не могла принять решение. Акоп страдал, потому что до увольнения был связан по рукам и ногам уставами и чувством долга перед страной. Целоваться на людях рядовому хлеборезу и лейтенанту-бухгалтеру было как-то неприлично. Да и вообще, если кто узнает из офицеров - это же скандал, трагедия. Как минимум, отправят Акопа в воинскую часть под Нальчиком, откуда все, собственно, и приехали. Как максимум... в общем, проблем много будет.
А у Зайцевой, ежу понятно, несмываемое пятно на всю жизнь. Карьеру, конечно, никто обрывать не станет, не те времена, но слухи расползутся быстро... А слухи в армии хуже выговоров и записей в личное дело. С репутацией солдатской шалавы либо сразу увольняться, либо ехать к черту на куличики, где никто тебя не знает, никому ты не нужна. Одним словом, целовались они всего три раза, тайком, за кухней, ночью. В тайну был посвящен Артем и, кажется, Яна. От нее вообще нельзя было ничего скрыть (хотя, надо сказать, умела хранить секреты как никто другой. Может, именно поэтому с нею и делились многие своим тайным, интересным, дорогим).
Зайцева почти каждый день ездила в крохотный аул, откуда можно было позвонить в Россию, или купить что-нибудь. Каждый раз, когда она уезжала, в глазах Акопа возникали тоска и страх. Он походил на щенка, который ждет хозяина и не верит, что тот вернется. Но Зайцева возвращалась, и Акоп возрождался.
-Войди в мое положение, - шептал Акоп, хотя было понятно, что положение у него много лучше других. - Трагедия, смерть, разбитое сердце!
-У меня тоже, знаешь?
-Знаю. Прекрасно знаю. И очень сочувствую! Поэтому только ты и поймешь! Как брат, помоги! - Акоп горячо положил руку на сердце. - Вот, что хочешь для тебя сделаю! Лишнюю пайку масла до конца службы надо?
-Ты мне и так даешь.
-Тогда две! Две пайки! А?
Артем вздохнул, взял конверт и убрал в карман. В конверте, на ощупь, был вложен крохотный лист бумаги. Или даже половинка листа.
-Оценю! - подмигнул Акоп и принялся за какао.
Попробовал бы только не оценить.
После завтрака, по распорядку, подступал призрак построения, но его, как всегда, никто не проводил. Командир части - подполковник Семелухин, пятый месяц наплевал на это дело. Во-первых, было холодно. Во-вторых, все в части давно друг друга знали, работу свою работали, никто не отлынивал, никто не пил до восьми вечера. В-третьих, подполковник Семелухин предпочитал после завтрака собрать офицеров в палатке и провести с ними инструктаж. А срочники разбредались каждый по своим делам - кто по нарядам, кто по должностным командам...
Артем подошел к вагону-автоскладу первым, как и всегда. Сигареты закончились вчерашним вечером, поэтому Артем поймал за воротник пробегающего рядового и стрельнул у него две "Примы". Запоздало пожалел, что не взял сигарет у Акопа. Ему присылали хорошие, дорогие сигареты. Обычно блоками. Акоп их растягивал на месяц-полтора, ни с кем без надобности не делился. Артему - давал. Ну, на то и земляки.
На краю горизонта показались вертолеты. Их было пять или шесть. Вертолеты летели низко, медленно. За блокпостом, через дорогу от оврага, была расчищена и размечена вертолетная площадка, но не потому что кто-то ей пользовался, а потому что так было положено по инструкции. На площадку при Артеме ни разу ни один вертолет не сел.
Вертолеты летели, загораживая солнце и превращая утреннее безмятежье в тревогу.
Чувство тревоги снова повернуло мысли к Насте.
Могла ли она бросить? А были ли причины? Или, как говорят, ты в армии - и это уже причина. Артем перебрал в памяти все свои поступки: хорошие, плохие или просто отвратительные. Нет, отвратительных он все же не позволял. А из плохого что? Напивался два раза - но ведь как не выпить в армии на девятое мая и на день танкиста? Потом, звонил Насте в прошлом году на восьмое марта, в три часа ночи из будки-автомата, просил (а, вернее, требовал) признаться в любви, подтвердить, убедить. И она, вздыхая, мол, что делать, признавалась. А Артему достаточно было. Он брел домой по пустому, ночному, холодному городу и улыбался. Можно ли это считать поводом? Вряд ли.
И ведь не сказать, что переживал каждый день. Не было такого. Но, вот, на день рождения как-то стало вдруг по-особому тоскливо, будто подозрения, переживания, стрессы поджидали именно этого дня, чтобы выбраться наружу.
Артем отгонял их прочь, не очень получалось, смотрел на небо, на вертолеты, а рука сама потянулась за очередной сигаретой, хотя горький привкус предыдущей еще не слетел с губ.
Потом появилась Зайцева.
Акоп знал, в кого влюбляться: за Зайцевой волочились все здешние офицеры - женатые и нет. Даже Мартынюк, седина в бороду, вытягивался по стойке смирно, когда Зайцева проходила мимо. Да и Артем, чего греха таить, заглядывался. Без зависти, легко осознав никчемность заигрывания, оценив, сравнив и признав за Настей неоспоримое преимущество глубокой любви. Но Зайцева была здесь, а Настя - далеко. И не обходилось без случайных взглядов, особенно летом, когда снимала Зайцева на время работы китель и оставалась в голубоватого цвета рубашке с двумя расстегнутыми верхними пуговками...
Зайцева открыла вагончик, первой поднялась по ступенькам. А внутри бледный утренний свет сквозь два овальных окна, прикрытых сеткой. На столе Артема, у двери, пишущая машинка, карандаши и ручки россыпью. На столе Зайцевой аккуратные папки, а на столе майора Грибова неровные башенки технических паспортов, придавленные то дыроколом, то пеналом, то армейской флягой. Половину стола занимал монитор. Системный блок стоял в ногах. Неосторожное движение - и блок выключался, чем приводил Грибова в тихую ярость.
"Сделай с ним что-нибудь! - шипел Грибов, растирая виски. - Иначе я в него из пистолета! Пулю в лоб!"
Здесь, в вагончике, Артем проводил весь день, с перерывом на обед и полуторачасовой отдых с двух тридцати до четырех. Работу заканчивал в семь пятнадцать, аккурат перед ужином, и потом, без переклички, без песен и без построений (надоевших в учебке хуже пареной репы) брел в столовую за законной порцией вареной картошки с рыбой. Такие вот стандартные военные будни.
Зайцева же начинала утро с обязательной церемонии: подводила глаза, красила губы, рисовала брови. Необходимый и обязательный набор каждой девушки лежал у нее тут же, под рукой. Церемония растягивалась минут на пятнадцать. Даже майор Грибов ничего не мог с этим поделать. Только вздыхал обреченно: "Женщины!.."
-Кстати, это тебе. - Артем положил на стол Зайцевой конверт.
До прихода майора можно было растянуть утреннее безделье и просто глазеть на улицу через дверь. Вдалеке виден был куцый автопарк, где под тремя "Уралами" и "Зилом" копошилось несколько солдат-дежурных. В сущности, они тоже бездельничали, потому что работать здесь - серьезно работать, на износ - никто никогда не хотел.
Зайцева распечатала конверт, выудила сложенный вчетверо лист, пробежала глаза, улыбнулась.
-Любит, целует? - предположил Артем.
-И это тоже, - сказала Зайцева и убрала лист с конвертом в ящик. - Кстати, с днем рождения. Сколько тебе?
-Двадцать пять.
-Взрослый уже! - будто не была младше Артема на год. - В армию такие редко попадают.
-Я постарался.
-Можешь передать Акопу, что, да.
-Что - да?
-Вот так и передай, - улыбнулась Зайцева. - Да. И все. Без знака вопроса.
-Ох уж эти мне ваши заморочки, - вздохнул Артем. - Я вам почтовый голубь что ли?
Зайцева улыбнулась, поглядывая на Артема из-за зеркальца:
-Ты очень хороший друг. Акоп тебя хвалит и хвалит. Замечательный человек. Не переживай.
-Я и не переживаю. - Сказал Артем, хотя на самом деле отчаянно переживал.
Минут через десять подошел майор Грибов.
Он, как обычно, был хмур, курил и, погруженный в размышления, рассеянно крутил в руках карандаш. Артему казалось, что майор Грибов ненавидит воевать. Он не был трусом, а даже награжденным ветераном боевых действий в первую чеченскую, но о войне рассказывал неохотно, брезгливо, будто стыдился, что оказался не в то время не в том месте, и теперь никак не удается смыть и забыть тот позор. Срочников майор жалел, называл "залетными" и неловко, по-отечески оберегал. С его слов, солдатики были здесь также не к месту, как, например, мышь в кошачьем питомнике.
Как-то раз, в начале зимы, Артем выходил с ним покурить за вагончик, укрывшись от колючего холодного горного ветра, и майор, поглядывая на серое небо, вдруг рассказал, как шесть лет назад, при штурме Грозного потерял убитыми четверых срочников. Каждому оставалось до конца срока не больше полугода. Они ехали в "Камазе" по пустынным горевшим кварталам пригорода и попали в перестрелку. Майор (тогда еще лейтенант) вывалился из кабины, дополз по лужам и заиндевевшей грязи до разбитого многоэтажного дома и там, провалившись в подвал, валялся без сознания полдня, пока его не вытащили. А ребята погибли. Из двадцати человек - четверо.
-И за что вас так? - спрашивал Грибов, хотя смотрел не на Артема, а на небо. - Куда вас, неощипанных и не подготовленных? Для кого?..
Не было у майора ни семьи, ни детей. Только пожилые родители где-то под Владимиром, которым он исправно отправлял часть командировочных. Что он делал на этой войне, зачем служил, и что двигало им - непонятно. Ни карьера, ни офицерские погоны и не любовь к армии - это точно. Но ответа Артем не знал.
Майор сел за стол, разобрал технические паспорта, занялся сортировкой. Наступил привычный рабочий день.
Грибов брал паспорт, неторопливо пролистывал, просил Зайцеву заполнить ту или ту форму, протягивал паспорт Артему, обозначая поля для заполнения галочками. Артем выводил в полях старательно, неторопливо (а перед обедом даже чуть медленнее обычного), проставлял штампы, заводил номер техпаспорта в журнал. Когда требовалось отпечатать копию приказа или развернутую характеристику (на просьбы многочисленных нач.штабов, зам.нач.штабов и верх.глав.штабов) Артем садился за стол Грибова, включал компьютер и набирал текст, а потом заставлял хрипеть и дребезжать матричный принтер. От звуков старенького принтера Зайцева морщилась и выходила курить. Следом за ней вышмыгивал и Артем - дышал воздухом, пока не приходилось менять лист. Грибов стойко переносил тяготы воинской службы, и курил прямо в вагончике, стряхивая пепел через окно на улицу.
Шаблоны приказов, отпечатанные бледным серым шрифтом, складывались под правую руку. Грибов ставил размашистые подписи, убирал листы в папку, папку ставил на полку, снова возвращался к техпаспортам. И так по кругу, до бесконечности.
В этом стабильном круговороте, который шел без перебоев не первый день, Артем углядел сегодня неимоверную скуку. Хотелось, честно говоря, бросить дела и отправиться в аул, на почту. А там выпросить у почтальонов потерянное (ведь обязательно же потерянное!) письмо от Насти.
И выходило так, что на душе стало серо и гадко, как не бывало со дня призыва. Тогда, полтора года назад, Артем проснулся с гаденьким чувством, что, вот он, трус и предатель, не хочет никуда идти, никому служить (да и слово-то какое-то старое, нежизнеспособное - служить), не хочет терять молодость и свободу, а хочет пожить в свое удовольствие, валяться в кровати до обеда, завтракать бутербродом с кофе и бездельничать так, как не бездельничал никогда. Могут же быть у молодого человека такие желания?.. И ведь казалось, что не на два года уходит в армию, а на вечность. И особенно циничной казалась телепрограмма, где расписание передач не обрывалось ноябрьской средой, а шло дальше. И афиши на улицах будто смеялись датами приездов певцов, актеров, композиторов. Разве есть жизнь дальше? После призыва?
И так переживал целый день, не в силах совладать с собой. Серая тяжесть сковывала движения, заставляла сутулиться и втягивать голову в плечи... а потом привык. К одному не привык - к ограничению свободы...
И вот вернулось. Не выйти за границы воинской части, не дойти до аула, и на лавочке не посидеть. Никто тебе увольняшку не даст, тем более здесь. Война, однако. И приходилось терпеть, просто безнадежно варить горячие мысли в распухающей от тоски голове.
Ближе к обеду, когда тоски накопилось невероятно, Артем вышел курить, вместе с Зайцевой. К обеду перекуры становились чаще и длинней. Даже Грибов отвлекался, и в паузах включал на компьютере Quake 2, чтобы погонять по лабиринтам и поуничтожать многочисленных виртуальных врагов.
Над головой вновь пролетели вертолеты. Тишины здесь никогда не было.
-Я задержусь немного после обеда, - сказала вдруг Зайцева. - В аул съездить надо. Справитесь тут без меня?
-На почту?
-Почему на почту?
Артем пожал плечами. Ну, как объяснить?
-Если будет свободная секунда - заглянешь? Спроси письмо на часть, на мое имя. Вдруг оно там у них потерялось, а потом нашлось?
Зайцева заулыбалась. Было понятно, что Артем в ее глазах просто ребенок, и проблемы у него - детские. Да и сам Артем смутился секундного порыва, пробормотал: "Забудь" и, докурив быстро, смял окурок сапогом и вернулся в вагончик.
-Ты не обижайся, - сказала Зайцева, заходя следом. - Я понимаю. Но это же из разряда фантастики. Тебе, значит, забыли письмо, а потом вдруг нашли. Так не бывает.
-А вдруг? - хмуро заметил Артем, склонившись над очередным техпаспортом. - Вдруг именно так и бывает? Ты не ждешь чуда - а оно придет! Ты, вот, в Деда Мороза в детстве верила?
-Верила.
-И он тебе иногда же приносил подарки, которые ты у него просила?
-Так это родители покупали. Они мои открытки читали и покупали.
-А откуда ты знаешь? - сощурился Артем. - Они тебе рассказали?
Зайцева пожала плечами. Грибов, приглушив звук в колонках, поглядывал на говорящих поверх монитора.
-Это же глупые и детские выводы, - сказала, наконец, она. - Ты хочешь предположить, что Дед Мороз приходил ко мне в детстве, читал открытку и давал моим родителям подарки, которые они клали под елку?
-Ты же не можешь опровергнуть, - проворчал Артем, чувствуя злость. - Потому что не можешь знать наверняка. Это и есть чудо, понимаешь?
Артем очень надеялся, чтобы Зайцева просто хотя бы немного подумала. Не это было важно, не сам факт размышлений, а просто убеждение, что от веры в чудо обычно чудо и происходит. И никто в данную минуту не смог бы этого опровергнуть.
-Бред какой-то, - помотала головой Зайцева. - Не понимаю.
-Ничего ты и не поймешь. - Сокрушился Артем. - Старше меня на год, а ведешь себя, как глупая девчонка. Еще лейтенант!
Щеки у Зайцевой стремительно покраснели. Артем же внезапно еще больше разозлился сам (и на себя, и на Зайцеву, которая ничего не понимает, и на день рождения, будь он неладен).
-Товарищ майор, сигаретки не будет?
Грибов молча протянул две, с фильтром.
-Я на минуту.
Выскочив из вагончика, Артем торопливо прошел по тропинке, через автопарк, зашел за автомобили, дальше наискосок через плац, мимо кухни, к блокпосту. Остановился у шлагбаума. Сержант Мартынюк сидел на табурете и читал книгу. Он дежурил уже третьи сутки. Нравилось ему на блокпосте. НЕ хотел сменяться. Может, время летело быстрее. Все равно никто не беспокоит, а если и проедет за день больше трех автомобилей, то это развлечение, а не работа.
Над лесом кружили вертолеты, словно что-то высматривали в густой апрельской зелени. Артем подошел совсем близко к металлической красно-белой трубе шлагбаума. Слева можно было обойти его и беспрепятственно выйти на пыльную дорогу. Вернее, в какой-то другой, вольной жизни можно было. А сейчас нельзя. Только по службе, если Родина-мать позовет. В другой ситуации - дезертирство, побег, преступление. А дорога, чего греха таить, манила. Очень хотелось Артему пойти по ней, огибая рельефные следы от гусениц, размытые по пыли отпечатки сапог и колес. Пойти, может быть, не по самой дороге, а по серой, вечно умирающей траве, около оврага. И не пойти - а побежать (вот, верное слово!).
Вместо этого снова закурил. Какую уже сигарету на сегодня?
-Ты не убегать ли собрался? - посмеиваясь, спросил Мартынюк.
Подумать о таком здесь было действительно смешно. Пару раз, говорят, еще в начале войны, какие-то срочники, без головы на плечах, бегали ночью в аул, тайными тропками, меняли слитую за день солярку на самогон. Пили там же, в ауле, или в лесу - а возвращались в часть только под утро. Вскрылось это дело быстро, солдатиков выставили на плацу по стойке "смирно" на целый день, а приезжий капитан-замполит красноречиво, но правдиво рассказывал о том, что творится вокруг, что делают боевики с солдатами, когда вылавливают их, пьяных, по одиночке в лесах и аулах, что даже у самой пожилой чеченки в самом крохотной и безобидном домике может быть спрятан арсенал оружия, за которым рано или поздно кто-нибудь придет. В общем, посыл был такой - терять бдительность нельзя.
-А если убегу, что будете делать? - спросил Артем.
-Стрелять буду. На поражение.
-Так уж?
-Ага. - Мартынюк все еще улыбался, и непонятно было, правда выстрелит или просто пугает.
Артем улыбнулся тоже. Не верилось. Но не проверять же?
Докурил, потом вернулся обратно в вагончик. Буркнул, не поднимая глаз: "Извини", и продолжил работу.
На обед на первое давали щи, а на второе картофельное пюре с рыбной котлетой.
Яна безоговорочно наложила Артему пюре с горкой и две котлеты вместо одной, заварила крепкий чай и подсунула бутерброд с маслом и сыром. Сыр вообще был в дефиците. Его выдавали один раз в неделю, по субботам.
-Ешь! - сказала она. - Тебе сегодня можно.
Артем и ел.
Рядом подсел Акоп, надломил кусок серого хлеба, шепнул:
-Передал конвертик-то?
-Передал. Сказала - да.
-Что - да?
-Вот этого уже не знаю. Сам подумай.
Акоп подумал, заулыбался, почесал затылок, сказал:
-Спасибо. Настоящий друг.
-Спасибо в карман не положишь. - Машинально отмахнулся Артем.
-Нервничаешь? Правильно делаешь. Понимаю.
-Ну, что ты можешь понимать-то? У тебя, вон, Зайцева под боком, конфетный период, поцелуйчики, влюбленность. А у меня, может быть, жизнь рушится.
-Рушится, - легко согласился Акоп. - Ну, ты же понимаешь, каждому свое.
Сытый Акоп был чрезвычайно словоохотлив.
-Вот смотри, - продолжил он, - Знаешь, почему у меня все есть, а ты ходишь и маешься без дела? Только не обижайся. Потому что мне хватает всего. Я, вот, обычный хлеборез, без высшего образования, без специальности какой-то. Три года шашлыки с шампуров снимал, а в итоге - хлеб с маслом на войне кушаю каждый день. И мне не надо большего. Мне не надо все эти ваши сентиментальности, ваши мозги. Вот тебе, Артем, зачем высшее образование? Нужно оно тебе здесь? Нет. У тебя, Артем, горе от ума. Ты сам себя накрутил, перегорел, а теперь ходишь и не знаешь, куда податься.
-Хлебом с маслом мозгов не заменишь, - пробормотал Артем.
-А вот и заменишь. Главное - не требовать иного. Границы надо знать. - он поднялся и поманил Артема пальцем. - Хотя, тебя все равно не переубедить. Упертый ты, земляк. Чудовищно упертый. Пошли.
-Куда?
-Ты доел? Пошли, говорю, горе возлюбленный.
Акоп повел мимо полевой кухни, дров, в сторону вагона-склада, где хранились продукты. Завскладом - прапорщик Сердюков - тоже обедал, как и все. Вокруг было пусто и тихо. Разве что вертолеты развязывали тишину постоянным монотонным гулом.
-Слушай, а если тебя Настя действительно бросила? - спросил Акоп вдруг, не оборачиваясь.
За складом был забор из сетки-рабицы - для вида, а не для охраны. Перелезть через него можно было в два счета. Командир части который месяц грозился повесить по периметру забора колючую проволоку. С наступлением весны вдоль забора развалились широкие лопухи и потянулись вверх вьюны и хмель. Под ногами чавкала кое-где бурая размытая дождями глина.
-Это ведь не конец света, да? Ведь можно как-то выправить ситуацию, например, знаешь, другую девушку найти. Ну, Настя же не золото, да? Или все же золото? Алмаз граненный и единственный. Ты не думай, Артем, я не со зла. Я теоретически. Вот, думаю, а если бы мне Зайцева не писала, что делать тогда?..
Акоп остановился у забора, за вагоном, повернулся.
-Я бы другую, наверное, нашел...
Артем со всей силы ударил его по лицу. Целился в нос - попал в челюсть. Акоп отпрянул в сторону, выставил вперед кулаки. Глаза его округлились, на скуле слева быстро набухало лиловое пятно.
-Не надо про Настю, - сказал Артем. Злость мгновенно ушла, стало неловко и обидно. - Зачем ты так?
Акоп подумал, сощурился, опустил кулаки.
-Дурак, - сказал он. - Я же хочу, как лучше.
-А получается, как всегда. Через одно место.
Наверное, злости надо было вылиться, иначе Артем бы не выдержал, сорвался бы и натворил бы дел. Хотя, вот, ударил лучшего армейского друга. Куда уж дальше? Есть предел?
-Дурак ты, Артем, - повторил Акоп и слабо улыбнулся. - Я тебя зачем сюда вел? Смотри.
В темном и сером промежутке между забором и складом лежало что-то, прикрытое брезентом. Акоп, потирая скулу, наклонился, откинул угол брезента.
-Велосипеды? - присвистнул Артем, присаживаясь на корточки.
-Две штуки! И комплекты одежды. Не в форме же в аул ехать.
-В аул?
-Ага. У нас с тобой два часа до работы. Надо бы съездить, позвонить твоей возлюбленной. Успеем, а?
Акоп улыбался. Артему внезапно стало неловко за то, что ударил... Неловко и вместе с тем как-то легче. А у Акопа расплывался и лиловел синяк. Высокохудожественный.
-Ты, это, извини за то, что я тебя... в челюсть...
-Говорю же, дурак ты, Артем.
Поддавшись порыву Артем выпрямился и обнял Акопа, крепко, по-мужски, как не обнимал никого и никогда.
-Мы тебе заодно мазь купим, от синяков. Должна же быть в ауле аптека? Как-то же они живут там?..
Акоп смутился, отстранился, стянул брезент, обнажив два велосипеда и сложенную одежду. Велосипеды были старенькие, двухскоростные, но, несомненно, рабочие. Даже колеса кто-то заботливо подкачал.
-Специально, что ли, нашел? Как? Откуда?
-Яне скажешь спасибо, - туманно отозвался Акоп, расстегивая китель.
Через несколько минут переоделись. Акоп перелез через забор, принял оба велосипеда. Следом перебрался и Артем, ни о чем, собственно, не думая и не осознавая, что уходят они в самоволку, на войне, в горах. А если бы и осознавал, остановился бы? Нет, конечно. Не та ситуация.
Над головой летали вертолеты, но было неважно, несущественно и как-то даже, наоборот, интересно. Заметят ли?
Артема обжигала внезапно открывшаяся перспектива. Вдруг возникла свобода, два часа неконтролируемой никем жизни.
Подминая колесами свежую траву, съехали с холма, потом пересекли поле, и когда уже не было их видно со стороны блокпоста, свернули к дороге. Совсем рядом был лес.
Артем крутил педали, захлебываясь воздухом, торопился, гнал на несколько метров впереди Акопа. Ему вдруг вспомнилось, как несколько лет назад мечтал купить горный велосипед и съездить с друзьями в Финляндию, по заманчивым маршрутам, среди лесов и гор. Так чем заснеженная Финляндия хуже жаркой Чечни? Там не подстрелят случайной пулей на излете? Так и здесь - не факт.
Въехали в прохладный лес, наполненный тенью. Акоп нагнал, улыбаясь, и перегнал, виляя по глубокой колее от гусениц танков. Потом и он выдохся. Оба перешли на первую скорость, и ехали уже неторопливо, обмениваясь короткими репликами.
-Страшно?
-Необычно!
-Вот это путешествие!
-А если увидим речку - обязательно искупаемся!
Хотя оба знали, что никаких речек в лесу нет.
Ехать до аула не больше двадцати минут. Но то - на машинах. А на велосипедах вдвое дольше. Лес нависал со всех сторон, прятал солнце, обдувал разгоряченную кожу прохладным ветром.
В какой-то момент Артем остановился, слез с велосипеда и, отстегнув флягу, начал пить. Акоп тоже остановился. На лице его горела радостью каждая веснушка (а их там было немало).
-Ты, вот, говоришь, что я тебя не понимаю. - сказал Акоп. - А это не так. Я тоже места себе не нахожу, все время о Зайцевой думаю. Мы же с ней связаны только вот этой войной, этой частью в горах - и больше ничем. Она из одного города, я из другого. Она служит, по карьерной лестнице поднимается, а я срок отбываю, дни считаю до освобождения. Вот, вернусь со службы домой - и что? И где дальше развитие отношений? Нет их. Подумай сам, станет ли лейтенант держаться за срочника? Поедет ли со мной? Нет. А как ее удержать? Я голову уже сломал. Не хочется, понимаешь, вот так мимолетно влюбиться, а потом - раз - и разлюбиться. не мое это. Я бы такой, чтобы любовь до гроба, детишки, счастье... А что я ей могу дать в итоге? Ничего.
Акоп замолчал. Где-то далеко, внезапно, раздался стройный, едва слышный "тук-тук-тук" автоматной очереди.
Оба подняли головы, насторожились. В этих местах не стреляли ни разу. По-крайней мере, в части никогда ничего не было слышно.
И разом вдруг навалилось понимание - они на чужой территории, на войне, без оружия и без поддержки. Сбежали, дезертировали, в омут, как говорится, с головой.
Но выстрелы стихли, и больше не повторились.
-Не заморачивайся на счет Зайцевой, - сказала Артем тихо. - Выход есть всегда, понял?
-Ага. А теперь давай быстрее в аул и обратно. Как-то... неуютно здесь.