Дверной звонок звякнул коротко, будто бы боязно - условность, которой обозначали себя лишь некоторые визитеры. Не три подряд, не два длинных, один короткий, а один и точечный.
Дзын-нь.
Висящий вниз головой Артем, чертыхнулся. Как всякий, кто стремится к постоянному улучшению собственных показателей, каждодневно подымая планку физических возможностей, он скрупулезно относился к счету. Внезапный звонок его сбил и теперь он не мог ручаться, восемьдесят он сделал или восемьдесят два.
Тем не менее высвободил ноги с шведской стенки и спрыгнул на пол, не став дорабатывать подход на пресс. Перед глазами привычно потемнело. Надо немного подождать, чтобы кровь, резким отчетливым пунктиром давившая висок, отступила и выровнялось дыхание.
Набросил на взопревшую голову полотенце, стер с лица пот.
Зная, что звонок не повторится, Артем поднес к губам пластиковую велобутылку и шумно потянул через дозатор теплую воду. Конечно, в домашних условиях можно было обойтись кружкой или бутылкой с-под минералки, но работая на выносливость, Артем стремился сократить к минимуму водопотребление, и лучшего пособника чем "мератти" с ее дотошно-узким дозатором-грибком, через который легче уж испустить дух, нежели утолить жажду, не найти.
Пополоскав рот водой с пластиковым привкусом, он сплюнул под чахнущее денежное дерево и пошлепал в коридор. В одних лишь пышно вздувшихся шортах-боксерах, босой, со слипшимися волосами и повисшим с плеча полотенцем, словом, ни капли не заботясь в каком виде ему предстать перед гостями. А что ему и правда манерничать? Будто он не знает, кто там. Будто не майор Камнев, возможно в компании запыхавшегося от резкого восхождения на четвертый этаж какого-нибудь сержанта.
Щелкнув замком и приоткрыв дверь, насколько позволила цепочка, Артем сощурился и отвернулся, как если бы его растормошили, спящего.
Лестничная площадка была целиком поглощена ярким, теплым, весенним полуднем - смертельной дозой гамма-излучения для того, кому комфортнее всего оставаться в сумраке.
- Ну ты даешь, Артем, - со знакомой хрипотцой. - Так недолго и совсем отвыкнуть от дневного света, - уверенно держась на дружественной волне, а потому не стыдясь проявить чувство жалости того разлива, что испытываешь видя неизлечимо больного близкого человека, проговаривает майор. - В зеркале-то еще хоть отражаешься?
Камнев вынужденно тянет уголки тонких бесцветных губ вверх. Наверное, ему хочется делать вид, что он искренне не понимает, почему Артем ведет такой образ жизни, а потому находит в том даже что-то забавное. Жить в полумраке, при задрапированных окнах и не хотеть людской крови?
- Я же тебя просил, - Артем бросил через щель в него острую шпильку. - Разве так трудно предупредить по гребаному телефону? Надеюсь, машина эта ваша дурацкая не у самого подъезда? - Улыбка на губах у того приобретает виноватый характер и Артем выдыхает, с досадой: - Хорошо хоть прямо в песочнице не паркуется...
- Ты никогда не слышишь телефон - это раз, у нас нет времени - это два, и будем ли мы разговаривать прямо здесь? Это три.
- Не обязательно каждый раз ставить весь дом во внимание - это четыре. Они скоро начнут думать, как и остальные, что я наркоман Павлик, понимаешь?
- Я думал, тебе наплевать на общественное мнение. Или... - подпрыгнули озорные светлячки в избыточно влажных глазах следователя. - У тебя снова нарисовалась девушка?
Пуская Камнева в темный узкий коридор, Артем даже не стал притворяться, что делает это с гостеприимностью. Просто сбросил цепочку и потянул на себя золотистую ручку, одновременно растворившись в сыпком полумраке.
Оказавшись в длинном коридоре, насыщенном запахом, близким к тому, чем пахнет спортзал (пот, влага, поролон), и, закрыв за собой дверь, Олег Камнев некоторое время мучительно привыкал к темноте. К слову, так же, как Артем обычно привыкал к свету. Не дождавшись приглашения, майор уселся стул, приставленный спинкой к старой рассыхающейся прихожей. Дальше, например, в кухню или комнату на кружку кофе, последний раз он был приглашен месяца три назад, а потому особых иллюзий в этот раз не питал. Впрочем, будучи человеком привыкшим, к условиям не требовательным, он вполне удовлетворился и тем, что видит темный силуэт хозяина квартиры.
- И что, сколько уже на грудь берешь?- понимая, что проигнорировать бьющий в ноздри дух ему не удастся, бодрым голосом спросил Камнев.
- Если в водочном эквиваленте, то пока что меньше тебя.
Суть шпильки Камнев поймал. Вчера был повод - у коллеги юбилей, и сегодня с утра ему пришлось малость опохмелиться, уж слишком дурно было. Видимо, ни умывание колодезной водой, ни жвачка не избавили его обличье последствий праздника.
- Мрачный юмор в исполнении Артема Смирнова, - улыбнувшись, причмокнул тот. - Неиссякаем.
- Давай по существу.
- Вот это уже по-нашему. Что ж, отлично, - Олег отбил пальцами чечетку по гладкой поверхности новой кожаной папки и посерьезнел. - Тут такая штука, Артем. Слышал, на той неделе двое малолеток сиганули с крыши недостроя на Заводской?
- Не продолжай.
- Да ну послушай...
- Я говорил об этом не один раз. Дети - табу. Мы с тобой все это проходили, не заводи свою песню снова.
- Да какие дети, Артем? Пацану пятнадцать, ей - четырнадцать. Малолетки - это уже не дети.
Силуэт прислонился спиной к стене, уперся затылком, шумно выдохнул через ноздри. Его грудь после упражнений все еще вздымалась и опускалась в несколько учащенном ритме, влажное от пота тело тускло посверкивало на изгибах.
- Покажешь мне их паспорта?
- А-а-й, ну ты ж и зануда! Послушай, да там стопроцентный суицид. Они записку оставили. Дело закроют, как только экспертиза подтвердит, что смерть была не насильственной. А она такой и была... И почерковедческая подтвердит, что записку писали они сами.
- М-м-м, - понимающе кивнул Артем и посмаковал слово: - Экс-пер-ти-и-за. Серьезные ребята, как скажут, так и будет. Я-то тебе зачем?
- Узнать надо кой-чего. Говорю тебе - там они были сами, признаков третьих лиц не обнаружено, как и следов борьбы. В общем-то я и не для следствия прошу, Артем, - понизил голос Камнев. - Отец девушки обратился. Готов любую цену платить, лишь бы знать, почему это случилось.
- О, - повернул голову к майору Артем, - как неожиданно. Так ты заделался моим агентом? Хорошо, а то как-то в последнее время они от меня поотстали со своими предложениями. Даже скучно становится.
- Ну о чем ты говоришь?- печально вздыхая, посылает полный укора взгляд в темный силуэт Камнев. - О каком заработке речь? Человека ведь можно понять. Он вот такими слезами у нас в кабинете рыдал. Нашатырем откачивали. Понимаешь, бизнесмен сам, обеспеченный, все есть- дом, машина, отдыхал с семьей за границей каждый раз, так на те, дочка на высотку полезла. Теперь все кричит: "узнайте почему, скажите хоть что-нибудь". А нам как узнать?
- Записка?
- Да что в той записке?- вжикнув молнией на новехенькой папке, майор вытащил сложенный вдвое листок и протянул его Артему. - На, сам посмотри.
Артем взял бумагу и прошел в гостиную, где вместо люстры в центре комнаты к потолку была подвешена на цепях боксерская груша. Окно здесь было широким и свозь плотный картон в квартиру проникал блеклый желтый свет. Усевшись на подоконник, Артем поднял на уровень глаз развернутый лист - ксерокопию посмертной записки и присмотрелся к двум строчкам, сделанным разными почерками. Каллиграфично, ровно, будто по нити, с вычурными завитушками над буквами "б" вверху было написано: "Мама, папа и братик Алешенька, я вас очень сильно люблю, но я не могу вернуться. Хочу быть с ним вечно". А ниже шрифтом помельче и покорявее, с сильным завалом букв вправо: "Мы не хотим и не можем больше жить в этом мире. Не ищите виновных, мы сами приняли решение".
- Ее родители были против бойфренда?- еще раз пробежав глазами по написанному, вскинул бровью Артем.
- В том-то и дело, что нет. Он, конечно, парень не из премьер-лиги: семья из пригорода, мать реализатором на рынке в свадебном салоне работает, отец по шабашам - плитка-сантехника, такое всякое. В общем, до уровня невесты по доходам не дотягивали миллиона так баксов на два, но папаша девушки заверяет, что причина не в этом. Говорит, мол, выбор дочери они с женой не одобряли, что само собой понятно почему, но и встречаться не запрещали. Потом, пацан у них дома бывал не раз, в семейных праздниках участвовал. Так что... хрен поймешь, товарищ майор. На тебя только и вся надежда, Тёмыч.
"Тёмыч..."
Артем незаметно улыбнулся, засмотревшись на дырку в потолке, куда уходили цепи, удерживающие безжалостно избитый с утра боксерский мешок. Только Камнев его так и называет, больше десяти лет уже. Тё-ё-мыч... Как к маленькому каждый раз обращается. Могла бы так называть его мать, но не называла никогда. Ни "Тёмычем", ни "Тёмкой", ни в годик, ни в десять, ни уж тем более в зрелом возрасте.
Артем, и баста. В ее понимании, видимо, это имя уже от природы наделялось достаточным уменьшительно-ласкательным сочетанием звуков, делающим его произношение мягким и без суффиксов "-чик" или "-ка". Арте-е-ем, теплое и густое, как мед. Разве не слышно, как течет? А если и не слышишь, парень, то поблагодари мамку, что ей не пришла в голову яркая идея "не быть как все", что частенько посещает не отошедшие от постродового шока головушки новоиспеченных родителей, и окрестить тебя, скажем, Арнольдом. Или Аскольдом.
А Камнев называл, хоть бывало между ними всякое.
Не раз доходило до края, когда Артем клялся, что больше никогда ни один конторский не услышат от него и слова. Кроме матерного. Притом, что непосредственно с Олегом Камневым его связывали больше, чем просто деловые отношения, хотя, по правде говоря, в дружеские им вряд ли когда-либо будет суждено вылиться.
Ничего не поделать, горькое разочарование в людях, чье призвание служить и защищать, рано или поздно должно было пустить течь в сухом, книжно-сериальном Артемовом мышлении. Менты- сволочи, все до единого. И Камнев? Увы.
За эти годы Артем понял, что у ментов есть два бога, которым они поклоняются и ради которых сделают все, что угодно. Это бог-План и бог-Статистика. И еще главный жрец, который сидит, обычно в просторном, светлом кабинете и на табличке у двери написано: "Начальник..."
Вот, бог-План, выглянув из-за туч, важно вещает: на кону месячник по добровольной сдаче ору-у-ужия! И только заслышав глас владыки, мчат послушники исполнять его волю, проповедуя массам о необходимости покаяния и избавления от всякого отягчающего душу хлама, не прошедшего регистрацию: "огнестрела", "холодка" или "травмата", а также, возможно, найденной на берегу реки ранним утром (о, именно там, как правило, все это и находится) взрывчатки. Бог-План ставит сроки и бог-План предполагает объем пожати. А потом приходит бог-Статистика, устанавливает свои огромные веса и взвешивает каждое приношение до песчинки, до грамма. "Это что - все?", спрашивает он, сердито хмуря брови. О, как же беспощаден он во гневе! Бог-Статистика не удовлетворен! Заказ бога-Плана не выполнен! И летят щепки под слова матерные, и выносятся выговора, и пишутся рапорты, и влетает жрецам, которые потом, конечно, ниспошлют по иерархии еще и свою ярость, а заканчивается все это тем, что последним звеньям в этой цепочке срезают премии. Порой, в корень. А еще подымают на планерках и во весь рост да перед всем личным составом песочат и песочат, без подбора выражений, так что стоит то несчастное звено ни живое, ни мертвое, меняет цвет кожи от бледного до пурпурного и только скрипят под его ногами половицы от того что пальцам на ногах неймется никак.
О, на что готово будет в следующий раз, это самое звено, лишь бы этой постыдной епитимьи избежать да не оказаться вновь быть рублем наказано. В следующий раз оно за бороду выволочет из постели того немощного старца, в лицо ему крича: "Где ты, сука, обрез прячешь?!" В следующий раз оно не побрезгует погрести палкой и по дну сортира, если информатор шепнет ему, что именно туда сбросили ствол с перебитым номером. А если нет, если стукачи подводят, если желающих добровольно покаяться нет, всегда найдутся те, кого можно "сделать". Кто будет вытаращивать глаза и кричать потом не своим голосом "Это не мое!", когда во время внезапного обыска у них "найдут" патроны в коробочке из-под кофе.
О-о-о, уважаемый, да это на статью тянет...
И смыкаются клыки страшные, гадкие, желтые клыки системы вокруг беспокойной души, раздавливают, разжевывают, обгладывают каждую кость. Не подавятся.
А только сожрет бог-План выбитое, выцеженное оружие, как ему сразу же хочется десерта. Ну-ка, паства, на колени! Нюх по земле и рыщите! Рыщите! Безотрадно мне, тоскливо, принесите радужных снов, химического забытья хочу, синтетического счастья. И понеслись легавые овчарки по районам, день и ночь без передышки, барыг по карманам шмонать, зелье чудотворное в бумажных свертках искать. И неважно есть при задержании у того или иного торчка что-нибудь при себе или нет, эти сделают так, чтобы бедный таковым не оказался.
И снова: это не мое-е!!! И снова: да твое, сучонок, твое!
У Артема было правило: он никогда не вмешивался в следственный процесс, никогда не спрашивал, нашли ли того, кого он "видел". Он больше никогда не ездил с опергруппой к людям вроде Садовского для того чтобы заглянуть им в глаза. Старался держаться от всего этого подальше, чувствуя, что в противном случае чужие беды забирается в подкорку головного мозга и начинают жить там собственной жизнью, напоминая о своем присутствии каждый день с утра и до ночи, а сам он становится частью каждой истории. Тысячи вопросов образовав свою кровеносную систему, гложут его душу, вынуждая просыпаться ночами и слепо таращиться в окно, успокаивая себя нелепым оправданием: ты не мог им ничем помочь!
Прошли годы, прежде чем Артем сумел запретить увиденному топтаться у ворот его памяти и взывать к совести.
Прочь! Прочь, бесы!
Умеет балерина танцевать, стоя на кончиках пальцев? А он умеет видеть. У нее это выступление, аплодисменты, занавес. У него это посмотреть, рассказать, выбросить из памяти. Последнее - самое сложное. Чтобы это было возможным, он был вынужден совершенствовать себя каждый день, тренируя тело и разум. Стоило лишь немного сбавить ход, как ночные кошмары тут же набросились бы на него вороньей статьей, увлекли бы его в свое мрачное логово, из которого бывает только один путь. В его случае- к дырке на потолке, где вместо боксерской груши в один прекрасный день мог повиснуть он сам.
Физическая выносливость как борьба с его даром-проклятием стала единственным Артемовым спасением. Поэтому он ежедневно занимался спортом дома, посещал секцию карате в понедельник, среду и пятницу, проводя в зале минимум по два часа, бегал кросс ночами по нескольку километров. А еще дистанционно учился на факультете международного бизнеса - просто, чтоб было чем мозг занять полезным. Сосредоточенность на самоусовершенствовании позволяла ему помнить, кто он и ради чего живет, а также отвергать мысль о том, что будет, когда он однажды утратит возможность бежать и заполнять себя знаниями. Старость, гангрена из-за которой ему отрежут ногу или урожденный дефект сердечного клапана, слепота, да хоть что!
Пока он бежал, пока читал - пленка в его памяти стиралась. Что позволяло ему каждый раз подходить к новой точке с чистой катушкой киноленты. А отсняв материал - выбросить на помойку.
Послать все и всех к черту Артем собирался триста раз. Рвать всегда легко, особенно когда по выходу из точки на лице буквально чувствуются капли крови. Да только трезвый рассудок, как мудрый государь, все равно возобладал. Тем более, что подавить восстание страждущих справедливости импульсов было просто: простейшие вопросы не находили даже сколь-либо убедительных ответов.
Что ты дальше делать будешь со своей особенностью, малыш?
Он прекрасно понимал, что ни при каких иных обстоятельствах он не сможет жить в изоляции, сократив к минимуму общение с посторонними людьми, и одновременно ни в чем не испытывать нужды. Даже не в деньгах дело, хотя где бы еще за десять минут рабочего времени в неделю, ему платили бы так, как в полиции?
Как он сможет найти Его, того самого, что отнял жизнь у любимой сестры, если вдруг откажется от сотрудничества? Ему нужно быть постоянно на линии. Держать руку на пульсе, быть первым там, где совершаются убийства при неустановленных обстоятельствах. Где происходит самое жуткое, отвратительное, вязкое, где человек прекращает быть таковым, становясь просто существом. Бешеным, жестоким, сумасшедшим, не способным разумно мыслить, подчиненным диким инстинктам, с выпученными глазами и стекающей по подбородку слюной. Когда ни слова, ни намека на здравомыслие, только звериное, нездешнее: "В-ф-ф-ф.... В-ф-ф-ф-ф-ф..."
Заводская...
Артем бывал здесь, но последний раз, видимо, очень давно. До чего же депрессивным зрелищем показалась ему эта улица со всеми ее призраками серых, унылых сооружений. Бывший химпром, когда-то огромное предприятие, чья воняющая туша отдана на растерзание запустению и бесхозяйственности. Никому не нужное старое и забытое эхо индустриализации страны советов. Страны заводов и фабрик, страны пионерских галстуков и чеканных профилей Вождя. Крохотную часть ее производственной мощности теперь коммерсанты оккупировали под складские помещения, громадные же цеха, из которых в каждый дом советского гражданина раньше поступали столь необходимые товары народного потребления (вроде стирального порошка "Лотос" и хозяйственного мыла), обречены глазеть на мир покинуто и убого.
Возникновение суицидальных мыслей в этом месте, на фоне облупленных кирпичных стен, кажется чем-то произвольным.
Развалин тут полно, но недостроем принято называть очередное заводское пятиэтажное общежитие, которое начали возводить в конце восьмидесятых, да так никогда и не закончили.
Бутылочного цвета "паджеро" уже стоял у заросшего травой крыльца. Отец несчастной девушки дожидался их приезда, моросящий дождь запятнал его лаковый светло-синий костюм на плечах и груди, увлажнил стальное лицо и короткую серебристую прическу. Едва патрульный автомобиль скрипнул тормозами, он с нетерпением заглянул в нетонированные окна - где же тот, на кого все эти люди с суровыми лицами из-под пластиковых козырьков возлагают такие надежды?
О, нет, - разочарование уже гасило блеск в его глазах. - Неужели на этого парня в джинсах и серой "кенгурушке"?
Артем проигнорировал недоверчивый, на грани недоумения, взгляд и скорым шагом обошел внедорожник, мешающий его разглядеть - одно, крупное, чернющее. Чем моложе жизнь, чем неестественней она обрывается, тем ярче светит солнце тьмы. Тем заметнее его лучи. Тем сильнее притяжение.
Но он уже научился им управлять. Научился запрещать врываться в его голову без стука. Держать его неудержимое желание поделиться.
"Не сейчас, - приказал почти. - Еще нет".
Воображение прорисовывает все в деталях. Только подняв глаза к недостроенному восьмому этажу, Артем все понял. Почувствовал прежде, чем привычно швахнуло в его голове, обозначив границу досягаемости точки. Физически ощутил это "Ш-ш-ш-ш-ш..." Как свистит в ушах, как предрассветный холодный ветер колет лицо... Ее рука в его руке, на лицах улыбки. Парень тяжелее, он летит быстрее... Он влечет ее за собой, будто приглашает, робкую, на танец, а она не поспевает... Стыдится будто бы, колени сгибает, назад оттягиваясь... Свободное падение пьянит и веселит. Хочется кричать, как во время катаний на аттракционах. Иллюзия невесомости вводит в экстаз, под ногами только ветер и лучи теплого солнца. Развеваются волосы, и никакие ремни безопасности не ограничивают подвижность тела. Можно даже кувыркаться. Но время на исходе. Последние вдохи сделаны. Счастливое мгновенье, дарованное скачком в небо с балконной плиты, остановит близость с землей.
Сомненье разбивает смертельно-романтический дурман на последней секунде жизни. Предвкушение вступления в фазу вечной темноты расширяет зрачки. Неужели это все? Ведь хочется еще лететь... И лететь... А наигравшись в решительность, услышать как по утру поют птицы, увидеть пахнущий июньскими травами рассвет...
Отрезвляющий страх проказой поражает хребет. Все оказывается не так, как в тех рок-балладах, с такой легкостью возносящих эстетическое наслаждение от самоубийства. Все гораздо проще и страшнее. В какой-то момент в голове остается только одно и оно не поет, перебирая грустные аккорды, оно не рассуждает о цене жизни непринужденно, будто имея возможность купить ее за деньги. Оно шепчет отчаянно: я умру... Для всех... Господи, я сейчас умру... Никогда не увижу больше свою семью... Никогда...
Лешенька-а... Милый мой, дорогой, маленький мой братик... Я так люблю тебя... Лешенька-а-а-а-а... Мама, забери меня... Я не хочу. Не хочу... Нет... Нет! Нет!!!
А затем все стало так близко. Поросшая травой земля, клочки серого асфальта. Боль... Короткая, как от пули в голову. И последняя.
Артем забрался на восьмой этаж один. Послушал ветер, постоял на краю плиты, откуда двое сиганули навстречу смерти. Черное солнце смотрело на него снизу, протягивало ему свою руку, ползла дымчатая лиана к нему темнее смолы, страшнее демона. Давно перестав испытывать страх, парень протянул ей навстречу свою. Теперь можно. Теперь готов.
Швах... И остался Артем один. Онемела левая часть туловища, подхваченная сквозняком разлетелась мириадами частиц по этажу. Уже безболезненно, ощущалось лишь вдавливание в висок, как тычок указательным пальцем.
Теплое солнце убралось в волосяной мешок, день сменился сизой предрассветной гранью, где-не-где освещали потрескавшийся асфальт уличные фонари, их хорошо было видно с восьмой высоты. Как и небо, пропустившее глубоко под горизонт горбушку света. Для июньской поры это примерно четыре часа.
Двое лежали там, внизу, у парня от головы набежала небольшая темная лужица, девушка же выглядела так, будто просто решила прилечь.
Швах... Артема передернуло. Мертвецы стояли в двух шагах от него, их пустые, бледные лица напоминали лунную поверхность. Застывшие каменные маски, не выражающие ни боли, ни страха. Ни каких-либо вообще чувств. Лица поднятых из домовин и невесть каким образом держащихся в вертикальном положении покойников. С открытыми глазами, вперившими невидящий и отрешенными, но пробирающий до костей взгляд Артему в область кадыка.
На небосводе, еще мгновенье назад радостно встречающем первенцев рассвета, взбурлило, будто поднялся с илистого дна на чистую водную гладь громадный нефтяной пузырь. Ударила молния, далеко, в плотном, переливающемся густыми серо-синими красками, облаке. Затем еще. И еще.
Сколько хватало глаз, со всех сторон к "недострою" тянулся едкий туман, размывавший очертания, растворявший в себе улицы, фонари, деревья, иногда мелькающие фарами автомобили такси, другие высотки трехсоттысячного города... Совсем скоро серизна скопилась у подножия "недостроя" и непроглядными дымными клубами поползла вверх. Тогда же черты лица парня пришли в движение, начали искривлять в неотчетливой, смутной мимике. Не то засмеяться собирался, не то заплакать. Постепенно принимая безумный вид, он вдруг высоко поднял брови, отчего его глаза с узкими точками зрачков, будто проделанными иголкой, округлились, и разинул темный провал рта. При этом нижняя челюсть все продолжала опускаться, так что еще немного и, казалось, коснется груди... Он будто бы хотел закричать, невзирая на то, что глаза его оставались безучастно мертвы, но не мог.
Артем в какой-то момент начал понимать, что он видит в нем свое отражение, что парень его словно бы пародирует, передергивает, насмехается над ним, что это он сам сейчас выпячивает глаза и стоит с открытым от немого ужаса ртом. Что это у него с затылка течет по шее за шиворот кровь и провисает кусок кожи с клоком волос за ухом. Что это он держит девушку за холодную руку. И что это его нога сделала шаг к краю плиты. Что это он сам лежал там, внизу, с пробитыми костями ребер легкими и вдавленным затылком...
Сердце в груди залопотало так быстро, каким он его не слышал уже тысячу лет. С тех пор, как он впервые натыкался на точки еще таща за спиной рюкзак с букварем. В кровь впрыснули жидкий азот, обдающий адским холодом каждую клетку его тела, приморозив ноги к грязной бетонной плите.
Выброси... Выброси... - снова, как в детстве, шептали его обездвиженные, обмороженные губы. - Пожалуйста... Выброс...
- Для тебя, Артем, - глухо донеслось из черной, разинутой пасти, заменившей парню рот.
Затем он дернул девушку за руку, так и продолжавшую всматриваться немигающим взглядом Артему в шею, и ее бледное тело безвольно кануло в туман. Влекомое за ним, сиганувшим туда первым.
Он стоял на краю и видел себя, лежащего там, внизу, с головой, похожей на треснувшее ведро из которого вывалилось что-то с высоты напоминающее маринованную фасоль. Жалкое зрелище. А потом он проследил за ее пальцем и увидел его. Он стоял над телом, в черном одеянии, похожем на одежду монахов-отшельников, заложив руки за спину. Под тонкой бледной кожей, обтянувшей череп, чернела паутина вен.
-Тёмыч?
Вдруг так четко, словно во время сеанса кино заговорил в микрофон кто-то из кинопроекторной.
- С тобой все нормально? Тё-ё-мы-ыч? - Олег Камнев несильно сотрясал его за плечо, заглядывая в глаза. - Слышишь меня? Ты с нами?
Артем приложил ладонь к глазам, между висками долбило будто там работало како-нибудь механическое устройство.
- Да.
- Ты нормально себя чувствуешь? Ты что-то узнал?
- Это был он.
- Кто?
- О ком он говорит? - вытянул лицо бизнесмен, оказавшись рядом с Камневым и перекидывая встревоженный взгляд с одного на другого.
- Кто "он", Артем?
- Тот самый, Олег.
- Не понял...
- Да понял ты! Понял.
- Послушай, - зашипел он на ухо Артему, резво отводя того в сторону, по направлению к изрисованному бесталанными художниками графитти, лестничному пролету. - Я понимаю, на что ты намекаешь, но это полный бред, Артем! Я думал, мы прояснили этот вопрос раз и навсегда. Тот, кто убил твою сестру, мотает свой срок в Топольской колонии строгого режима!
Заверение следователя вызвало у Артема мимолетную ехидную ухмылку.
- Это ты для себя прояснил вопрос, Олег, - остановившись у ступеней, он сбросил с себя руку следователя. - Мы оба знаем, что парень мотает срок за совращение малолеток. Да, ему светили нары, статей-то и эпизодов у него приличный ворох. Он конченый шизоид, но точно не убийца. Верно?
- Да откуда такая уверенность?! Ты ведь больше ни разу не бывал там после того дня! Откуда ты знаешь, что это был не он? Ты ведь не видел и не слышал его! И ты его не допрашивал. Десятки свидетелей подтвердили, что Макаров устраивал фотосессии с участием твоей сестры, как и многих других девушек. И что она последнее время отказывала ему. Разве тут нет связи?
- Что за тираду вы тут развели?! - рявкнул бизнесмен, скалой нависши над ними, взъерошившимися, будто петухи после драки. Артему, который стоял на несколько ступеней ниже он казался вообще великаном, заслонившим собой свет. - Мне без разницы, что у вас за междусобой. Кто, что видел и когда! Вы не сами сюда пришли, хотя кое-кого это прямая обязанность - расследовать. Это я вас позвал! И точно не для того, чтобы слушать, где из вас кто был! - Он ударил себя кулаком в грудь и наружу оттуда вылетело глухое эхо. Затем он оглянулся в ту сторону, откуда в небытие ушла его дочь и на его подбородке образовалась вмятина, а на шее вытянулись под тонкой кожей спицы. Он был чертовски зол. Каждое слово он буквально продавливал сквозь стиснутые зубы. - Я не знаю, пацан, что ты такое к щебеням умеешь, что с тебя тут пыль сдувают. Мне до балды вообще кто ты - гадалка, провидец, экстрасенс. - От этого слова Артема привычно покоробило. - Мне это вообще мимо борта, понимаешь?! Выкидывай хоть на картах или по гуще смотри... Мне важен результат. Если ты можешь сказать мне, что тут произошло перед тем как... Хрена м-мать! Ты ведь все понимаешь, не смотри на меня так! Если ты можешь - а меня заверяли, что ты каким-то там образом, - он поднял глаза к небу, будто бы глумясь над самой мыслью, что перед ним человек с экстравозможностями, - можешь, то я готов купить у тебя эту информацию. А если нет - не трать моего времени! Потому что все это начинает мне казаться хреновым спектаклем с парочкой шарлатанов в главной роли. Или вы таким образом бабло на пару рубите, вот эти сценки разыгрывая?!
- Александр Семенович, да что вы себе позволяете?! - возмутился Олег.
Артем же знал, чем рискует. Человек в том состоянии, в котором сейчас пребывал отец покончившей с жизнью девушки, не поскупится на самые радикальные ответные меры, если столь нагло ткнуть ему пальцем в открытую рану. Безграничное воображение прорисовало Артему картину, как плечистый здоровяк держит его за ногу, свесив с балкона вниз головой. И, тем не менее. Он не мог удушить в себе нарастающее желание погасить эти презренные огоньки в глазах как бы говорящие: "я не дурак, чтобы верить во всю эту ахинею с экстрасенсорикой, но ради дела я готов выслушать твой бред..."
- Купить? - фирменной ухмылкой наградил дышащего аки разъяренный бык мужчину. - Вот так вот значит? А что, привык все покупать, да, дядь? Всему цену знаешь? Отца тут вон какого из себя мнишь, грудь разбиваешь. А ведь это не за раз случилось, папаша. Ты вот сюда нас притащил и говоришь об этом так, будто великое дело сотворил. Много ли надо, скупой слезой следователя разжалобить? И что думал, я сейчас скажу, что это парень ее, сволочь такая, подстрекнул, да? Из совести твоей камень выкачу, за что ты мне из лопатника своего щедро отлистаешь? Деловая хватка, как же. А что, если мне сказать нечего? Нет тут результата, как ты там говорил, понимаешь? Пришли они, обнялись и прыгнули, всё. Занавес. Ищешь главное? Так ты его упустил.
- Да что ты... - глазами, которые, казалось, не вывалились просто чудом, Александр Семенович раскатывал Артема будто промокашку тяжелым пресс-папье.
- Главное - не тут случилось, - отмахнувшись от выросшей до реальных размеров угрозы, продолжил парень. - И не на прошлой неделе. Это происходило у тебя под носом каждый день. Но кто-то слишком ценит свое время, чтобы уделять дочери каплю лишнего внимания. Потому что это все тебе "мимо борта", кажется, так?
- Ты... Сука, заткнись! - он прыгнул вниз по ступеням и, схватив Артема за отворот капюшона, шваркнул им о стену. - Слышишь?! Иначе раздавлю, как клопа. Не смей учить меня жизни, мелкий говнюк!
- Экспертиза лишь затянет время, как обычно, - обратился Артем к следователю, который ухватил бизнесмена за руку, пытаясь оттащить его в сторону. - Надо искать внутри. Они шли к этому не один день.
- Да уймись ты уже! Хватит! - Отец самоубийцы приблизил свое лицо к Артемову так близко, что они стукнулись лбами, и Артем перестал. - Все. Ты свое дело сделал. Будь доволен собой, ур-род!
Отпустив его капюшон, он еще какое-то время мысленно просовывал Артему в глаза ржавые гвозди. Сам Артем не исключал, что напоследок может схлопотать под дых за свою дерзость, но миновало. Бизнесмен отступил, развернулся и пошагал грязными ступенями вниз, злющий и лихой.
Через несколько секунд взрычал внизу мотор дорогого внедорожника, с пробуксовкой сорвались с места колеса.
- Ну ты наворотил, Тёмыч, - выдохнул Олег и подобрал выроненную в пыль папку. - Передал, кажись, кути меда. Зачем ты с ним так? Он, конечно, не фильтрует речь, но все-таки не с бордюра человек... Как бы там ни было, дочь потерял.
Артем издал согласительное мычание:
- Будто бы он один.
- Да ну хватит тебе. Зачем начинаешь?
- Что толку начинать? Все равно тебя не подвинуть, ты же не зря у нас Камнев. Ладно. Изыми ноутбуки этих прыгунов, телефоны, планшеты, и проверь их онлайн-жизнь. Думаю, они все свои записи удалили, но ты хорошенько поищи... Он должен где-то оставить свой след.
- Послушай, да кто такой этот "он"? Откуда ты в него верить так начал?..
- Оттуда, Олег, - накрыл Артем не терпящим прекословия тоном. - Откуда не возвращаются. Авторитетный это для тебя источник? Или ты хочешь, чтоб я тебе из кодекса прочитал? Ты же раньше верил мне на слово, что-то случилось?
- Да не вопрос, в общем-то, - отступил Камнев. - Наведаюсь к Михалычу с барахлом их, пусть погадает на паролях. Просто ты... Я давно не видел тебя таким после точки. Ты будто бы... Что ты там увидел-то такого?
Артем не придумал, что ответить. Ведь и правда: что он там увидел? Впрочем, куда важнее, что он при этом ощутил.
Она оказалась у него за спиной прямо у плеча, он не мог оглянуться, но мог уловить запах ее тела, волос. Такой знакомый, родной... Лена.
Он был так близок к ней. Почему она не взяла его за руку? Почему?