Аннотация: Фэндом: FMA. Гет, джен, канон и пост-канон. Три утра трех разных фюреров: Брэдли, Граммана и Мустанга. Без особого сюжета и претензий.
Три утра во власти
Фюрер Кинг Брэдли просыпается рано утром, он знает, что время шесть. Жена мирно дышит рядом, солнце движется к горизонту. Мир виден до каждой древесной жилы, до пыльной взвеси, ухвачен до ветерка.
Фюрер идет чистить зубы.
Секретарь ждет за дверью; 6:30. Обычно на эту работу конкурс, в этот раз конкурс был обойден. "Фаворитка!" -- шепчутся идиоты. "Мустанг зарвался", -- понимают умные.
Итак, за дверью -- Лиза Хоукай, в руках у нее бумаги. В 6:32 она входит.
В кабинете рядом со спальней фюрер с утра смотрит самое срочное. На плечах у него темно-зеленый халат, от фюрера пахнет клубничной зубной пастой. Что-то он подписывает, что-то откладывает.
7:00. Фюрер будит жену. Тихо наклоняется, целует в щеку. За окном -- предзимний мертвенный парк. Деревья стоят голые, небо над ними серое. "Вставай, -- он говорит, -- вставай, моя дорогая".
Жена, постаревшая с ним рядом, улыбается сквозь сон.
7:15. Приводят сына. Селим почтительно приветствует отца, глядит с обожанием. Обнимает мать, целует ее, рассказывает ей сон. "Как она может не подозревать, -- думает фюрер в очередной раз. -- Уже десять лет -- десять лет, день в день, -- а он все тот же". Но фюрер не спрашивает. Он видит: это не то поле боя, где он король.
"Эксперименты, -- думает жена фюрера горько, ероша темные волосы приемного сына. -- Вечные ваши армейские эксперименты! Другие бы радовались: вечный ребенок, никогда не уйдет, не скажет "мама, отстань!" А я бы нянчила внуков, возраст уже подходит... " Она не говорит мужу: леди не стоит ощущать в сердце пульс небесных светил.
7:30. Фюрер разговаривает с сыном.
-- Что нового?
-- Аграрный законопроект предлагают на утверждение. Гражданский Комитет принял в третьем слушании...
-- Избавь меня от этих деталей, -- Селим смеется, становясь похож на младшего своего брата Зависть, старшего брата фюрера. -- Что с Элриками? Старший нашелся?
-- Ищем.
-- Плохо. Отец недоволен.
Оба они расходные материалы -- Брэдли глава государства, он знает, как это бывает. Но он запрещает себе понимать.
-- И так твоего полковника придется силком тащить...
Кинг Брэдли думает о "своем полковнике", и мысль горчит, как порох.
-- Селим, -- отвечает фюрер. -- Не забывайся. Дело поручили мне. Дело будет выполнено. Мальчишка Мустанг уже на коротком поводке. Защиты у него никакой; слабостей -- как решето. Если при таком сочетании вы не сможете заставить его открыть Врата... ты, Селим, потеряешь всякое право говорить со мной в таком тоне.
-- Ладно тебе, Гнев, -- улыбается Селим. -- И меня зовут Гордыня, не забывай. Стареешь?
-- Разумеется. Таким я был сотворен, -- спокойно кивает Брэдли. -- Но скоро это не будет иметь значения.
А вот полковник и сейчас юн так, что кровь кипит. Сколько ему? Двадцать девять? Как можно быть таким молодым? Почти ровесник Стальному с братом.
А фюреру кажется, что у него на плечах -- гора. Все государство Аместрис, глыба из камня, давит, давит его под собой... Все эти люди, угрюмая биомасса, низшая форма, со своими слабостями, нелепыми претензиями и бесконечным несовершенством. Но только в минуту слабости.
"Это скоро кончится", -- думает он и идет завтракать.
7:45, фюрер завтракает с семьей и секретарем. Погода улучшилось, в окнах солнце. Он мажет оладьи клубничным джемом и притворяется, что ему вкусно. Его жена улыбается, и притворяется, что верит. Лейтенант Хоукай пьет чай и притворяется, что не боится. Его сын Селим притворяется, что он их сын.
***
Фюрер Грамман просыпается утром, и чувствует Армагеддон. Он чувствует его всей кожей. Страшно, тяжело ворочаются мысли. Фюрер Грамман встает, смотрит на женщину, что лежит в его постели. Это мадам Брэдли. Не молода, но моложе его. Все еще красива. Она знает, что нужно мужчине, она умеет прощать и ей тоже нужен кто-то рядом.
Фюрер Грамман накидывает темно-красный халат и идет чистить зубы порошком. Время семь. За окном всходит солнце; вишневый шар в сплетении голых ветвей.
Мыслями фюрер Грамман уже там, в будущем, непонятном и весомом. Мир похож на камень, который катится с горы, и тяжко болит сердце.
Секретарь не ждет за дверью: у фюрера хорошие помощники, и он приучил их, что никогда не берется за работу раньше девяти часов. Домой же неизменно уходит в пять, если вечером нет приема. Но сейчас ему остро хочется, чтобы кто-то там стоял, кто-то живой, человеческий, чтобы переминался с ноги на ногу, перебирал бумаги и шептал про себя распорядок дня, боясь позабыть важное...
Грамман чувствует свою смертность. Необыкновенно остро в это утро.
Вдруг он слышит топот; кто-то дергает дверь, и мальчишка с третьим глазом на лбу вбегает в комнату...
-- Ой, простите... -- говорит мальчик Селим, одетый в пижаму со слониками, и пятится. -- А где мама?
-- Да, мой хороший? -- миссис Брэдли приподнимается на локте, сна нет уже в голосе. -- Мы с фюрером разговариваем, подожди немного, сейчас я к тебе выйду.
Мальчишка уходит.
-- Прошу прощения, -- говорит Грамман. -- Мне следовало уйти.
-- Нет, что вы, такая рань... -- мадам Брэдли зевает. -- Нужно было просто попросить Селима не будить меня этим утром, как он привык, вы знаете... Он такой хороший мальчик, всегда слушается.
-- Он быстро растет, -- говорит Грамман.
-- Да, -- с гордостью произносит мадам Брэдли. -- Может быть, хочет догнать свой прежний возраст?
-- И что будет, когда догонит? -- спрашивает Грамман.
-- На что вы намекаете? -- мадам Брэдли садится на кровати и гневно смотрит на него.
-- Пойдемте завтракать? -- предлагает Грамман.
Он остро чувствует свою смертность, и думает о молодежи -- генерале Армстронг, генерале Мустанге и прочих, которые подступают вплотную и дышат в затылок. Сколько им сейчас? Тридцать, тридцать два? Как можно быть такими молодыми...
Могут ли они отравить? Вряд ли, вряд ли. Могут ли они развязать мятеж? Прошлое показало, что могут. Ему приходится сохранять этот живой детонатор, просто потому, что молодежь заменить некем. Пока некем...
Ему не с кем обсудить это сейчас, пока он намазывает гренки маслом, но еще Граммана тревожит мысль, что, по докладам чрезвычайного атташе, при дворе синского императора объявился какой-то светловолосый чужестранец, вроде бы аместриец. А Мустанг налаживает контакты с Синем через Ишвар... Неужели -- первый звоночек?
Да еще этот Селим, часовая бомба... Вот уж кого бы он предпочел не держать рядом с собой. Но иначе, увы, не получится.
Многие десятилетия интриг изжили из Граммана почти все человеческие чувства, но ему не хочется расстраивать мадам Брэдли.
Грамман ощущает все государство Аместрис: многие километры коммуникаций, военные заводы и гражданские фермы, логистические кошмары и отраслевые простои, жуткое сочетание настроенной на войну экономики и изношенной от войны инфраструктуры... Он чувствует, что реакция набирает силу.
Чуть позже они завтракают вместе. Грамман притворяется, что он друг семьи и что Селим -- обычный человек. Мадам Брэдли притворяется, что верит ему.
***
Фюрер Мустанг просыпается рано утром, он знает, что время шесть. И мир вокруг сед и туманен: скоро начнется зима. Он находит очки на столике, все обретает четкость: вода в стакане, папки на тумбочке у изголовья, старый пес на коврике возле кровати и волосы жены на подушке. Она спит, укрывшись с головой, но убежище ненадежно.
Фюрер Мустанг проводит рукой по светлым прядям и думает: "Она шла за мной след в след, но вставать так же рано ей трудно".
Он поднимается, одевает темно-синий халат, смотрит в окно на предзимний сумрачный парк. Кожей он чувствует ад, глазами видит вокруг беличье колесо.
Он чистит зубы мятной пастой и в 6:15 заходит в свой штаб, где его адъютант -- молодой парень, что характерно, блондин -- сует ему чашку кофе и просвещает по сводке. Столько радиопар нет и на радиостанции; здесь сам воздух гудит от новостей.
Потом Мустангу предлагают бутерброд, свежий анекдот и документы на подпись. Мустанг шутит в ответ, ставит росчерки. Двое-трое секретарей сразу идут спать. В стране очередной кризис, кризисов всегда хватает. В штабе Мустанга стоят две раскладушки, и пустуют они редко. Шум спящих не беспокоит.
В 6:40 Мустанг одевает китель. Просыпается жена: долго, муторно, ворочается, борется со сном со всей своей волей, со всей своей беспощадностью. Наконец, встает, здоровается с ним и идет в душ. У жены много дел: первая леди -- должность нешуточная. Лиза сделала ее такой, и Лиза справляется. Всегда на посту, всегда больше боевой товарищ, чем любовь.
Выходя из душа, она целует мужа в щеку. В 7:00 они завтракают вместе, чтобы потом разъехаться: он отправляется в штаб, она -- в один из своих комитетов. Он притворяется, что ни капли не устал. Она по-прежнему притворяется, что не боится.
-- Как твой разговор с Элриком? -- спрашивает первая леди.
-- С которым? -- спрашивает фюрер, делая вид, что не понял. Есть ведь еще Розмари Элрик, наследница крупнейших золотых шахт -- просто однофамилица.
-- С тем же.
-- С тем же -- все так же. Не собирается передавать результаты исследований. И возглавить одну из государственных лабораторий тоже не хочет. По причине, как он выразился, "профессионального несоответствия".
-- А как младший?
-- А младшего до сих пор ищут.
Мустангу больше не хочется об этом говорить: он понимает, что не будет прежнего доверия с этим светловолосым мальчишкой. Сколько ему лет? Двадцать пять, двадцать шесть?.. Как можно быть таким молодым?..
Мальчишка изобрел абсолютное оружие и не хочет отдавать его государству; его младший брат в бегах, и этого следовало ожидать. Хорошо хоть, они не вообразили, будто он может взять семьи в заложники: не настолько все пока плохо...
В 7:45 Мустанг едет по улицам Столицы, розовым и золотым от восходящего солнца, чувствует, как уже с утра на него наваливается мигрень, прищуривает глаза, чтобы понять, не ослабло ли зрение еще сильнее -- оно ухудшается постоянно после того исцеления, фюрер боится ослепнуть снова -- и думает: да, я подписался под этим.
И Аместрис, эти люди, со своими проблемами, тайнами, страстишками, желаниями, со своей честностью и ложью, горечью и благородством, все они несут его над собою, как волна. Оступись, сделай неверное движение -- и тебя поглотит стихия.