Damey Samuel Haruspex

Вим

    Зимняя ночь опустилась на городок угольным покрывалом с россыпью бриллиантов. Казалось, что во мраке космоса звучит мелодия далеких огоньков, кристально чистая, манящая и зовущая за собой. В объятьях ночи дома зажигали огоньки окон в ответ на песнь звезд, одинокие фонари на улицах подхватывали в темноте песнь, продолженную домами, за ними вступали машины с зажженными фарами, мчащиеся по улицам. Если бы кто-то смог услышать эту песнь света и тьмы, его бы поразило, раздавило этой кристальной чистой многоголосья, льющегося подобно тихому ручейку-истоку бурного горного потока.

    Впрочем, один слушатель у этой мелодии был, и он, сидя на крыше и болтая короткими кривыми ножками, как раз смотрел финальные аккорды вступления. Маленькие водянистые глазки создания, ибо на человека этот слушатель не походил, провожали одинокую падающую звезду. Она оставила после себя на небосклоне слегка светящийся след, медленно расползающийся на чернильном покрывале неба. Рот существа улыбался, показывая миру острые треугольные зубки, словно у маленькой, но очень кровожадной акулы.

    Имя слушателя было Вим, и сколько он себя помнил, столько так себя и называл. Впрочем, только он один и знал его и вполне мог придумать долгими зимними вечерами, ибо никто больше не звал его Вимом кроме него самого. Одиночество было верным спутником этого странного создания, слушающего по вечерам песни звезд и домов на крышах многоэтажек, и ему хватало его молчаливого присутствия, чтобы быть счастливым.

    Как только погасла красная полоса заката и закончилось вступление ночи, Вим поднялся с нагретого места и вприпрыжку побежал к люку на чердак. День, свет которого всегда так жег глаза, подошел к концу, и теперь можно было выйти на улицу и поискать пищу. А Вим не ел уже давно, неделю или две. Кошка, которая осмелилась остаться на чердаке Вима после заката, уже была съедена, костный мозг высосан из всех косточек, а из мягкого пуха сделана постелька. Пришло время добывать новый ужин, и Вим, ухватившись за трос от лифта, съехал вниз и протиснулся между железными прутьями лифтовой клетки. Его тонкий нюх уже нашел в темноте новую жертву, осталось только догнать и поймать ее. И погрузить зубы в её шею, почувствовав, как кровь наполняет рот, смешиваясь со слюной.

    Голые ножки Вима на бегу не издавали шума, равно как и ладошки. Крадучись, он пробрался в подвал, пахнущий сыростью и гнилью, и пошел по следу, оставленному будущим ужином. Он уже чувствовал сердцебиение зверька, забившегося в угол подвала, и знал, что тот тоже почувствовал его, и теперь сидит, парализованный страхом, которого прежде не знал. Прыгнув, Вим что было силы вцепился в шерсть, готовясь к отпору, и погрузил острые зубы в нежную мякоть шеи. Однако зверек не трепыхался, уже через секунду-вторую обмякнув на руках Вима бездушной тряпицей.

    Разомкнув челюсти, охотник рассмотрел свою жертву и раздосадовано сплюнул на землю. Котенок! Да еще такой щуплый и маленький. Не странно, что он почти не сопротивлялся, ослабев от голода и холода. Конечно, мясо молодого зверька мягче и приятней на вкус, но его здесь так мало, что хватит только на сегодня и завтра. А через четыре-пять дней Виму снова придется выходить на охоту, покинув уютное гнездышко и крышу, с которой слышно песни звезд и домов.

    Еще раз сплюнув на пол, неудачливый охотник схватил тело котенка за хвост и забросил на плечи. Что есть, то есть, нечего перебирать. Прокравшись до дверей подвала, Вим пропустил людей, идущих шумной компанией в одну из квартир, и проскользнул на лестничную клетку. Зацепившись за трос лифта, он начал карабкаться на крышу, держа ужин в зубах. Вим избегал людей, но не прятался от них. Ему до людей, как, впрочем, и людям до него не было совершенно никакого дела. Это только давным-давно, много, возможно, двести или триста зим назад, в Вима верили, его боялись и прогоняли. Теперь же, даже увидев его нос к носу, большинство думало, что просто обозналось. Только детишки еще иногда понимали, что или кто промелькнуло со скоростью молнии перед ними секунду назад, да и то только самые маленькие. Что поделать, времена меняются.

    Прокравшись на чердак, Вим сразу же почувствовал, что что-то не так. В воздухе отчетливо стоял запах, которого здесь раньше не было, железный и масляный, словно от...Словно от поезда! А еще пахло человеком, тяжело, нехорошо так. Вим всегда доверял своим ощущениям, и теперь ему показалось, что это плохое знамение.

    Опустив добычу на пол, он пригнулся и пополз к источнику запаха. Прогнать! Чтобы и духу человечьего не было на чердаке Вима! Никто, только он сам имеет право здесь жить! Вим крался, пока не увидел прямо перед собой маленькую фигурку, сидящую на грязном полу чердака. Человек ел, давился своей едой, не подозревая, что прямо у него за спиной сидит создание, в чьи владения он так беспардонно вторгся. Собравшись, Вим прыгнул и движением, отработанным за тысячи ночей охоты, схватил человека за шею. Намерения убить не было, хотелось только припугнуть, чтоб убирался прочь из чужих владений, однако человек начал отбиваться. Удар был сильный, словно Вима ударило кувалдой по голове. Инстинктивно сжав зубы в последний момент на шее, он, тем не менее, сразу же отпустил ее, отброшенный ударом к стенке. Поднявшись, Вим уставился на своего противника. От удивления его маленькие глазки стали круглыми, словно две пуговицы от пальто. Его противником, вторгшимся на чердак, оказался вовсе не взрослый или подросток, как показалось в первое мгновение, а маленький мальчик, лет восьми-десяти, закутанный в несколько пальт. В следующий момент Вим с ужасом заметил, что мальчик хватается за шею, а с его пальцев капает кровь. Страх застучал в голове Вима - он ранил! Мальчик хрипел, держась за шею. Увидев Вима глазами, помутневшими от боли, он только смог простонать:

     - Помоги!

    Вим молнией метнулся к своему гнезду. Он ранил человека! Веками Вим помнил, правда, неизвестно откуда и от кого, что людей трогать нельзя. Их можно не любить, ненавидеть, пугать, но ранить и убивать - никогда. Схватив в руки тряпки, некогда бывшие занавесками, Вим опрометью побежал к мальчику. Тот сидел, прислонившись к стене, а кровь на шее пузырилась, хриплое дыхание с шумом вырывалось из щуплой груди. Взобравшись на живот, Вим улыбнулся как можно доброжелательней.

     - Не двигайся, я сейчас тебя спасу!

    Сказав это, он сам поразился своему голосу - так странно тот звучал, когда Вим обращался к другому. Однако времени терять было нельзя. Вим начал наматывать тряпку кругами вокруг тонкой шеи мальчика, располосованной острыми зубами. Кровь не переставала сочиться, а дыхание мальчика стало еще более хриплым и судорожным. Вим помнил, что кровь - это главный жизненный сок людей; без него они умирают очень быстро. Надо остановить ее, пока не вытекла вся. Затянув бывшую занавеску потуже, Вим добился того, чего хотел: кровь, наконец-то, перестала течь, хотя и просачивалась сквозь тряпицу алыми пятнами. Да и мальчику, казалось, стало лучше - он больше не хрипел, а на лицо стало спокойным, даже умиротворенным.

    С удовольствием осмотрев свою работу, Вим слез с мальчика.

     - Сегодня можешь ночевать здесь, я позволяю, ибо ранил тебя, но завтра уйдешь отсюда, понял?

    Голова мальчика наклонилась вперед, и Вим расценил это, как согласие.

     - Вот и хорошо. Договорились. И еще одно. Не говори обо мне никому, потому что страшная кара падет на твою голову.

    Развернувшись, Вим потопал к оставленному ужину, думая, что, возможно, он даром так сторонился людей. Если что, с ними можно договориться, как вот с этим человечком. Подтянув котенка за хвост к мальчику, Вим уселся и принялся за трапезу, время от времени бросая исподтишка на него заинтересованные взгляды. Вскоре, не выдержав затянувшейся тишины, Вим спросил:

     - Как тебя зовут? Меня - Вим. Я живу здесь много лет.

    Мальчик молчал. Вима смутила эта молчанка, однако он вскоре понял, в чем загвоздка.

     - Ты молчишь потому, что я ранил твое горло? Прости Вима. Я не хотел. Я больше не буду тебя ранить, если ты уберешься отсюда. Я люблю тишину. Вот так. Если ты будешь молчать, все будет хорошо. Ты кушать хочешь? Я могу дать тебе немного добычи. Ее мало, но я поделюсь.

    Мальчик молчал. Через несколько минут, пока Вим доедал ножку, неожиданный гость начал заваливаться на бок, а потом и вовсе упал, уставившись на Вима большущими карими глазами.

     - Так ты не голоден? Значит, ты просто устал? - Вим удивлялся тому, как много он сегодня говорит. - Тогда отдыхай, я не буду тебе мешать. Я пойду слушать песни звезд ночью на крышу, но если ты захочешь кушать, то оставлю тебе немножко.

    Положив перед мальчиком кусок котенка, Вим пролез в окошко и сел на краешек крыши. Звезды сегодня особенно хороши, их песнь лилась так, как никогда раньше. Сегодня Виму впервые захотелось им подпеть, хотя он и не знал языка, на котором звезды поют, а дома отвечают. Впрочем, языка фонарей он тоже не знал. А вот слова машин он знал неплохо, хотя и не понимал, о чем они поют.

     - Вррррм... Врррррм... - начал петь Вим, ожидая, когда его глаза, подобно глазам машин, зажгутся. - Врррым-рым-рым-ррррр...

    Однако песня не принесла ожидаемого результата. Глаза Вима не засветились, чтобы влиться в эту безумно красивую песнь звезд хотя бы фальшивой нотой. На несколько секунд ему стало грустно, но вскоре он вспомнил, что машины имеют еще одну песню, которую часто поют ночью.

     - Уиииииу, уииииу, уиииииу, - начал Вим, пытаясь максимально подражать словам песни машин. - Уи, уи, уи. Скрееее, скреее, скреее.

    Глаза не зажглись, только окно дома напротив озарилось светом, заставив Вима спрятаться за бордюр крыши. В открывшуюся форточку высунулась растрепанная голова мужчины, озадаченно смотрящего в двор. Рядом с ним заспанная жена что-то спрашивала, на что тот ответил : "А, может, наша? Откуда ты знаешь? А утром что бы делали без машины?" Однако Вима мало интересовал их разговор, он искренне наслаждался новой нотой, пускай и так странно, но добавленной им. Именно им в песню звезд и домов этой ночью. И, хотя окно вскоре закрылось и погасло, отзвук ноты еще долго звучал в небе, сливаясь с другим многоголосьем в удивительную песнь.

    Когда утренняя заря окрасила восток в нежные тона, Вим, бросив печальный взгляд на тускнеющее небо, спустился на чердак. Мальчик все так же лежал, смотря в одну точку, не сдвинувшись ни на сантиметр. Вим подошел к нему и подобрал недоеденный кусок котенка.

     - Ты сыт? Тогда отдыхай. Я тоже, наверное, пойду спать. Я говорю тебе: "Спокойной ночи" Утром уходи.

    Развернувшись, он направился к своему гнезду, где через минуту уже заснул, погрузившись в сон. В нем еще не наступила утренняя заря, заставляющая умолкать звезды.

    Проснувшись вечером, Вим обнаружил, что мальчик все еще лежит. Усевшись напротив него, Вим принялся доедать котенка, болтая обо всем, что только приходило ему в голову.

     - Ты не ушел? Я все думал, уйдешь ты или нет. Не ушел. Тогда это хорошо, потому что Вим скучал. Теперь я буду говорить с тобой, ты не против? Нет? Ну, раз молчишь, значит нет.

    Вим говорил, не умолкая. Впервые в жизни, продлившейся столь долго, у него был слушатель, которому можно рассказывать все, что только душе угодно, и который слушает внимательно, не перебивая. Вскоре Вим забыл о недоеденном ужине, рассказывая мальчику о своем детстве, о кострах, горевших во всех городах, где он был, и о горящих на них людях. Он наслаждался ощущением, которое, наверное, знакомо всем рассказчикам, когда, начиная историю, ты не можешь остановиться; повествование увлекает тебя, являя внутреннему зрению картины давно минувших лет. А мальчик слушал. Молча, но все также внимательно.

    Вим пришел в себя, когда в окошко чердака заглянуло солнце, обжигая глаза нестерпимым светом. Тонко запищав, он бросился в свое гнездо, где темно и уютно, где этот проклятый свет не достанет его. Весь день Вим мучился, думая, не обидел ли он своим внезапным бегством нового друга, не ушел ли он. За эту ночь Вим не успел ему рассказать и малой части того, что хотел, пускаясь в бесконечные объяснения и описания. А еще Вима немного смутило то, что сегодня впервые за многие годы не слушал пения звезд. Что-то важное было в их песнях, но что именно, Вим не знал. Возможно, он забыл. Или, может, просто чувствовал.

    Едва поднявшись вечером с гнезда, Вим, пошатываясь, обессилено побрел на чердак, где вчера оставил своего друга. Увидев, что тот все так же лежит, отдыхая, радостно пискнул. Иней украсил мальчишку красивыми белыми ресницами, покрыл волосы иголками чистейших кристаллов. Несмотря на усталость, Вим снова уселся перед мальчишкой и начал рассказывать ему истории, забыв обо всем, даже о звучащей на крыше песне звезд.

    И снова только палящий свет солнца заставил его отправиться в гнездо, где он скрутился в клубок. Сон не шел к нему, мысли о друге занимали голову Вима. Он думал, что мальчику, наверное, так одиноко ждать целый день. И опять, Вим чувствовал, что песнь звезд надо слушать. Решив, что следующий вечер он поделит между мальчиком и песней, он уснул кратким и тревожным сном.

    Вечером, пошатываясь от непонятной усталости, Вим, несколько минут поколебавшись, снова уселся возле мальчика, рассказывать свою историю. И снова целую ночь не смолкал, повествуя об экипажах, конях, дамах и королях, о прежних песнях звезд. Речь, прежде корявая и путаная, стала гладкой, описания и события так и стояли перед глазами, желая поскорее воплотиться в одну из историй. Вим не мог остановиться, а мальчик, как ему казалось, внимательно слушал все, улыбаясь странной улыбкой. Перед самим рассветом Вим перетащил свое гнездо поближе к мальчику, и, накрывшись тряпицей, уснул, держа друга за холодную ладонь.

    На следующий вечер Вим почувствовал, что совсем обессилел. Его беспокоило, что тело, раньше спокойно переносившее голодовки по нескольку недель, теперь отказывалось повиноваться. А еще он волновался за мальчика - тот не ел уже несколько дней, а Вим помнил, что людям свойственно кушать каждый день по три раза. Впрочем, он не выглядел голодным.

    И снова Вим говорил целую ночь. Где-то далеко, на крыше, еще можно было услышать тихую песнь звезд, но для Вима она больше не существовала. Реальной для него являлась только его история, его рассказы, и только для мальчика, первого и единственного друга. Тот слушал все, улыбаясь, словно ангел, и молча, словно демон, знающий все секреты. Вим не мог остановиться, истории рвали его на части, просясь быть рассказанными, и он не мог отказать ни одной.

    Так было и на следующую ночь. И еще на следующую. И еще, и еще. Вим не мог отойти от мальчишки, обустроив свое гнездышко прямо посреди чердака там, где тот отдыхал. Утром он засыпал тяжелым сном, в котором, иногда, время от времени, вспоминал о далеких и недостижимых песнях звезд. И каждый раз обещал себе, что вечером, как только проснется, пойдет их послушать. Однако, просыпаясь, он видел мальчика, и очередная история заставляла сесть и говорить, пока голос не становился хриплым, а солнце, вечный враг Вима, не заглядывало в окно.

    Однажды вечером, проснувшись от тяжелого кошмара, Вим выполз из своего гнезда и подполз к мальчику. Тот был холоден, и Вим подышал на его щеку. Потом, немного покопавшись, зарылся ему под куртку, словно маленький птенец под крыло заботливой матери.

     - Знаешь, - Вим попытался говорить бодро, - я до сих пор не знаю, как тебя зовут. Я рассказал тебе всю свою историю, которую я помню, так, как не рассказывал никому. Но мне кажется, что дальнейшей истории у меня не будет. Кажется, я умираю. Надо бы пойти поймать что-то на ужин, но у меня едва хватило сил заползти к тебе. Хотя сейчас ночь и надо пойти послушать песни звезд, я очень хочу спать. Я пока посплю здесь у тебя, хорошо? Ты так улыбаешься, как улыбаются ангелы. Я, наверное, тебе это тоже уже говорил? Не помню. Хотелось бы еще послушать песню звезд... Когда я проснусь, отнесешь меня на крышу, хорошо? Это будет мое последнее желание. А пока, мой друг, хорошей ночки и приятных снов.

    

    Вечером, пятнадцатого марта, в МНС города М. поступила жалоба от жительницы девятиэтажного дома номер семь на улице Сахарова. Прибывшие на место спасатели, опросив вызвавшую их пожилую даму, поднялись на чердак, откуда, по ее словам, исходит пренеприятнейший запах, и нашли там останки мальчика. По предварительному заключению, он умер на чердаке месяц или два назад, однако, благодаря морозам, его тело сохранилось в относительно хорошем состоянии до недавнего потепления, которое привело до ускорения процессов разложения. Именно запах гниющего тела привлек внимание бдительной пожилой женщины. Хотя ребенок, судя по одежде, являлся беспризорником, умер он не от холода или голода, а от обширной кровопотери, вызванной травмой сонной артерии, а также от асфиксии, которая наступила вследствие сдавливания шеи повязкой. Когда спасатели переносили тело погибшего мальчика, выяснилось, что он до самой смерти сжимал в руках домашнего питомца, судя по остаткам, маленькую обезьянку.

    Имя мальчика до сих пор не выяснено, однако милиция связывает его и остатки его питомца, с цирком-шапито, которые гостевали в городе три месяца назад. Принимаются все меры, чтобы найти виновных...

 

Текст обновлен автоматически с "Мастерской писателей"

Вим