Парфенова Мария : другие произведения.

Билет на клетчатую крышу

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    рассказ - финалист конкурса Эквадор 2005 (весна), 4-е место на конкурсе "Заглянуть за горизонт" в номинации "Танго с вампиром"
    Опубликовано: 1) газета "Просто фантастика", номер 10, 2005 2) журнал "Дон", номер 8, 2006 3) альманах "Безымянная звезда", номер 2, 2007. Рассказ озвучен в проекте "Модель для сборки" 4) Сборник ћВолна за волнойЋ, 2008

Билет на клетчатую крышу

  
   Колючий октябрьский ветер кружит камуфляжным разноцветьем опавших листьев, разметает по асфальтовым дорожками серые лепестки пепла. Я сижу здесь, на клетчатой желто-фиолетовой крыше. Серое небо сочится крупными редкими каплями - они набухают где-то там, в вышине, срываются, летят, и, поднимая фонтанчики брызг, опускаются на крышу. Капли скользят по желтым квадратам, переползают на фиолетовые, сливаются друг с другом и тонкими ручейками бегут к краю крыши - к черной воронке водосточной трубы. Еще несколько мгновений и они будут внизу. Так и есть: хлыпь! - плюхается на носок кожаной туфельки крупная желтая капля, хлыпь! - следует за ней вторая, фиолетовая.
   Наташка поднимает голову, смотрит вверх, на меня. Я улыбаюсь и развожу руками: извини, котенок, я тут не при чем. Наташка надувает губки и дергает ножкой - стряхивает непрошеные капли.
   Наташка сидит на краю песочницы и расставляет вокруг себя свое маленькое богатство - туфли - белые и синие, желтые и коричневые, с каблуками и без, красные детские сандалии и кремовые шелковые пуанты. В руке у Наташки конец длинной лохматой веревки: она пробегает сквозь застежки, юркой змейкой обвивается вокруг каблуков, ныряет под пряжки. Наташка дергает за веревку: туфли подпрыгивают. Наташка улыбается. Сегодня ее любимой парой будут пуанты. Да-да, те самые кремовые пуанты. Их подарила Наташке балерина с афиши на театре. Вчера подарила.
  
   - Бери, - сказала балерина, протягивая с афиши изящную ручку.
   - А как же вы? - попытался вмешаться я.
   - Не слушай его, бери, - подмигнула Наташке балерина. - А чтобы вы, молодой человек, - повернулась ко мне она, - были спокойны, могу заверить вас, что у меня есть кое-что поудобнее.
   Балерина отклонилась куда-то назад, пошарила за нарисованным сумрачным замком, вытащила пару тяжелых армейских ботинок.
   - Вот, юноша, - легко подцепила ботинки за шнуровку она, - вот об этом я вам и говорила.
  
   Наташка примеряет пуанты, кокетливо крутит стройной ножкой, смотрит на меня: "Нравится?"
   - А то! - киваю я.
   Нравится. Что еще я могу ответить ей, девушке-женщине со стройной фигуркой и сединой в волосах, морщинками в уголках глаз и задорными веснушками на носу? Что я могу сказать моей Наташке, каждый день на школьный манер заплетающей две косички, Наташке, что собирает башмачки и нанизывает их на лохматую веревку? "Нравится, Наташ, конечно, нравится".
   Наташка привстает с края песочницы, ежится, с недовольством смотрит на небо и плотнее запахивает на себе жилетку. Наташка гордится своей жилеткой: она синяя и стеганая, а еще - в ней много-много кармашков. Наташка проводит по жилетке руками - разглаживает несуществующие складочки и поправляет билеты. Билетов у Наташки хоть отбавляй - они свешиваются изо всех кармашков цветным серпантином, бугрятся у самой жилетки заколотыми английской булавкой рулончиками.
  -- Спускайся! - машет мне Наташка, и я спускаюсь. Ухожу, оставляю мою замечательную клетчатую крышу. Вчера я поднимался сюда по звенящей хрустальной лестнице, но сегодня лестницы почему-то нет, и единственной дорогой вниз становится старая водосточная труба.
   Труба дрожит и что-то жалобно выскрипывает. Я медленно ползу вниз и чувствую, как под моими пальцами внутри трубы бегут желто-фиолетовые ручейки.
   - А вот и мы! - тяжело спрыгиваю на землю я.
   - Пойдем, - тянет меня за руку Наташка, легко вспархивает на край песочницы, едва касаясь моих пальцев, делает несколько виртуозных па по начинающему ржаветь борту. - Ну, пойдем же.
   - Пойдем, - пожимаю плечами я.
   И мы идем. Идем медленно, переплетя пальцы, запутавшись в клубке общих мыслей. Нитки в клубке разноцветные и торчат во все стороны вытянутыми петлями.
   - Послушай, - дергает за зеленую нитку Наташка.
   - Эй!...... - со свистом втягиваю воздух сквозь зубы я. - Больно же!
   - Прости, - мелькает испуг в серо-синих Наташкиных глазах, - прости, пожалуйста, я не хотела.
   - Ничего, - тру висок я, - все нормально.
   Наташка еще не научилась распутывать мысли. Она дергает за петли, и узелки стягиваются еще плотнее. А узелки Наташка не любит: она злится и рвет цветные нитки, и от этого наш клубок становится похож на разлохмаченного радужного ежика.
   - Смотри! - указывает куда-то вбок Наташка.
   В конце узкой липовой аллейки, у облупившейся кирпичной стены стоит вишневая легковушка.
   - Чистится, - хмыкает Наташка, хитро косит на ритмичное танго дворников на лобовом стекле.
   Дворники танцуют, дворники скользят, чуть замирают и снова бегут, вправо и влево, влево и вправо - жадно слизывают со стекла крупные капли октябрьского дождя.
   Наташка отпускает мою руку, подходит к машине - проводит тонким пальчиком по стеклу, стучит по нему ноготком - словно пытается что-то отковырнуть. Машина далеко от меня, но я все равно вижу - всё лобовое стекло изнутри покрыто узорчатой корочкой инея.
   Дверь машины распахивается, изнутри высовывается голова лысеющего мужчины. Он возмущенно жестикулирует, пытается оторвать от стекла Наташкины пальцы. Наташка смеется и указывает на иней. Мужчина только шире раскрывает глаза, крутит пальцем у виска и, шарахнув захлопывающейся дверцей, вновь исчезает в машине.
   - Не доверяет, - с полувздохом возвращается ко мне Наташка, - никому не доверяет.
   - Не доверяет, - соглашаюсь я, глядя через Наташкино плечо: слой инея на стекле легковушки утолщается на глазах.
   - Может, билет ему предложить? - тянется к цветному серпантину на жилетке Наташка.
   - Не, не поймет, - качаю головой я и вижу, как на нашем клубке затягивается еще один узелок.
  
   - У тебя ленточка развязалась, - указываю на сползающий по Наташкиной щиколотке кремовый шелк.
   - Угу, - буркает Наташка, склоняется к запятнанному желтыми листьями асфальту.
   - Осторожно! - улыбаюсь я и ловлю чуть было не съехавший с Наташкиной головы венок из васильков.
   Вы спросите, откуда в октябре васильки? Я отвечу - вот с той стены. Да нет, не с этой, левее. Да. Видите, серая стена, яркие пятна граффити. Это луг. Это чудесный весенний луг. Мы были там вчера. Я рвал васильки, а Наташка плела венок.
   Вы покупаете бензин, чтобы переместиться в пространстве, и билеты в далекие страны - чтобы перекочевать из одного времени года в другое. Вы покупаете, а можно просто прийти к серой бетонной стене. Правда-правда.
  
   Прислонившись спиной к старому тополю, Наташка оплетает щиколотку непослушной скользящей лентой, пытается завязать бант попышнее. Я лезу в карман за сигаретами, закуриваю.
   - Фффу! - морщит носик Наташка.
   - Ладно, ладно, - отгоняю я в сторону белое дымное облачко.
   Я курю и смотрю на полощущиеся на ветру белые простыни. Натянутая через дворик веревка прогнулась под их тяжестью. Центр веревки приподнимает упирающийся в землю деревянный шест, на котором красным маркером жирное выведено короткое непечатное слово.
   Порыв ветра бросает в меня крошево сухих листьев, где-то высоко в небе хрипло и астматично кашляет гром, темнеет, тяжелые капли срываются все чаще.
   - Гляди-ка, - разгибается Наташка, указывает на простыни: белую крахмальную поверхность усеивают мелкие отверстия с рыже-ржавыми краями. Еще пара секунд, и усилившийся дождь превращает простыни в дымящееся решето.
   - Чтоб тебя! - бросаю взгляд на подозрительно бурую тучу, хватаю Наташку за руку, втаскиваю под ближайший балкон.
   - Кляуза? - всё еще кошусь на тучу.
   - Нет, - Наташка задумчиво ковыряет асфальт носком пуанта, - предательство.
   - Что-то слабовато для предательства, - не верю я.
   - Мелкое, - буднично констатирует Наташка.
   - Мелких не бывает!
   Наташка неопределенно хмыкает, пожимает плечами. Из-под ржаво-жгучих капель к нам, под балкон, влетает стрекоза. Большая зеленая стрекоза со слюдяными крылышками-лепестками. Стрекоза делает круг и садится Наташке на руку. Наташка поднимает ладонь к лицу, дует на стрекозу. Слюдяные крылья трепещут, но заблудшая странница из лета не улетает. Наташка прищуривает левый глаз, смотрит на меня сквозь стрекозье крылышко.
   Стрекоза перебирает тонкими лапками - ползет куда-то вверх по Наташкиному рукаву.
   - Ты куда?! - притворно-строго спрашивает Наташка.
   Стрекоза добирается до синей жилетки с цветными билетиками и взлетает.
   - Куда?!!!!! - уже без притворства кричит Наташка. - Вернись! Вернись, говорю! Ну... ну, пожалуйста, - скользит по пыльной Наташкиной щеке слезинка, - пожалуйста, вернись...
   - Надоели мы ей, вот и улетела, - глажу я Наташкины волосы и вижу, как у виска на глазах седеет тонкая темно-русая прядка.
   - Плохая стрекоза, плохая! - Наташка топает ножкой в шелковом пуанте. - Не буду смотреть на стрекоз... буду смотреть в окна!
  
   Уж что-что, а смотреть в окна Наташка действительно любит: вот просто так подходить к окну, прижимать к стеклу веснушчатый нос и смотреть, смотреть, смотреть... Первое окно, второе, третье, восьмое, девятое...
   - Иди сюда, - через секунду протягивает руку она, - гляди!
   Я подхожу и тоже расплющиваю нос о стекло. За ним - большая полупустая комната. Бледно-зеленые обои в цветочек, лаковый гордец-шкаф, старое кожаное кресло, в центре - на покосившейся тумбочке - черно-белый телевизор. Запрокинув голову, в кресле дремлет мужчина лет сорока - сорока пяти.
   - Скотч, - шепчет Наташка и тычет пальцем в стекло.
   - Скотч, - киваю я.
   Трещины в зеленых стенах заклеены скотчем. Грубо заклеены, неаккуратно. Широкая полоса липкой ленты закрывает щель под дверью. Створки шкафа заткнуты кляпом пожелтевшего от времени лейкопластыря.
   Между нами вновь возникает рассеявшийся было разноцветный клубок.
   - Сквозняки, - аккуратно тянет за оранжевую нитку Наташка, - он боялся сквозняков.
   Нитка высвобождается из клубка удивительно легко, но я вижу на ней маленький, тугой узелок. Наташка, похоже, тоже его видит:
   - Но это был не сквозняк? - вопросительно приподнимает она левую бровь.
   - Это был не сквозняк, - подтверждаю я. - Это было... - узелок на оранжевой нитке начитает медленно увеличиваться, - это было...
  -- Время! - перебивает Наташка. - Это было время!
   Оранжевая нитка натягивается, выдергивает из клубка разлохмаченный хвостик. Хвостик мельтешит, ныряет под другие нитки, замирает у узелка, делает головокружительное сальто и, развязав узелок, вновь убегает, прячется в клубке.
   Это действительно было время. Он боялся его и строил баррикады. Он не хотел впускать время в дом, но сам того не осознавая, запер его внутри. Пойманное время билось в закрытые окна и двери, пыталось просочиться хоть в маленькую щелку - сбежать, уползти, скрыться. Время прилипало к скотчу, запутывалось в изоленте и замирало. Замирало с покорностью заточенного в башню узника.
   - Без сквозняков в квартире душно, - чешу краешек брови я.
   - А без времени - комфортно и тепло, - задумчиво стучит пальчиками по стеклу Наташка.
  
   На черно-белом экране мельтешат суетливые фигурки.
   - Хоккей, - от Наташкиного дыхания по стеклу расползается маленькое мутное облачко.
   Да, хоккей. Ребята в закрытых шлемами лицах с разгона врезаются друг в друга, отлетают к борту, тяжело оползают вниз. Ничего личного. Просто игра.
   Игра. Робкая пешка пересекает восьмую параллель, оборачивается красавцем-ферзем и бьет. Бьет сильно и хлестко. Повержен прежде уверенный в себе конник, с позором бежит слон, прячется за стайкой неумех-пешек пока еще сильная ладья. А ферзь бьет, бьет снова и снова. Извините, ребята, ничего личного.
   Неделю назад я тоже наблюдал за игрой. Наблюдал, получив от Наташки розовый билет. Наблюдал, взобравшись на прогретую октябрьским солнцем клетчатую крышу.
  
   Ложь вышла на середину арены, сняла увитую плюмажем широкополую шляпу, поклонилась:
   - Добрый день, почтенная публика.
   Ложь была хороша. Была красива. Была утонченна и насмешлива. Ложь манила.
   Правда явилась в потертых джинсах и старых кроссовках. Развязавшийся полосатый шнурок волочился за ней по арене, оставляя за собой тонкий витиеватый след-змейку. Щелчком огрубевших пальцев Правда отшвыривала в песок арены недокуренную сигарету, неловко кивала собравшимся.
  
   - Хватит, пошли уже, - тормошит меня Наташка.
   И мы снова идем. Дождь кончился. Впереди, над высыхающим асфальтом мелькают два смешных бантика в голубой горошек - девчушка лет десяти рисует классики. Десять квадратов, десять цифр. Раз-два - на одной ножке по первым двум клеткам, три-четыре - на обе ноги, пять - осторожно, не заступи за линию, шесть-семь...
   - Дет-ство, - склонив голову на бок, читает Наташка, - ю-ность, лю-...
   Я тоже склоняю голову - белые меловые цифры превращаются в слова. Единица - дет-ство, двойка - ю-ность. Лю-бовь, свадь-ба, де-ти, хо-лод, раз-...
   Я читаю, а девочка прыгает: дет-ство, ю-ность. Дальше и дальше. К любви, к свадьбе, к детям, к одиночеству, к старости. Девять-десять. Девочка поворачивается. Восемь. Семь-шесть. Обратно - клетка за клеткой.
   - Смешная, - говорит Наташка, - и мудрая.
   - Почему?
   - Она всё время возвращается в "дет-ство".
   - Будто можно по-другому, - улыбаюсь я.
   - Можно, - Наташка подходит к классикам, останавливается у цифры "три" - "лю-бовь". Прыгает.
   - Вот видишь, - смеется она, - можно и по-другому. Всегда можно.
   Замеревшая на одной ножке девочка хлопает глазами, недоуменно смотрит снизу вверх на взрослую, загородившую ей цифру "три" Наташку.
   - Вот, возьми, - протягивает Наташка девочке желтый билетик, - бери, не стесняйся.
  
   Это была красивая игра. Игра легкая, игра затягивающая. Ложь двигалась по арене гибкой пантерой, Правда - короткими перебежками, резкими выпадами. Вы можете не верить, но я болел за Ложь. Я знал, кто она, и все равно был на ее стороне. Меня не принуждали, не заманивали в ряды фанатов. Просто так казалось правильнее, а, может... может, просто легче болеть за сильного, за красивого, за уверенного.
  
   Мы уходим, оставляем у нарисованных мелом классиков растерянную девчонку с желтым билетиком в руках и забавными бантиками в голубой горошек.
   - Придет? - кошусь на Наташку.
   - Обязательно, - кивает она.
  
   Навстречу нам марширует колонна. Мужчины и женщины, подростки и старики, ровным строем, чеканя шаг. Из-за головы каждого хищно высовывается металлический крюк, куртки и свитера порваны на плечах: в открывшиеся прорехи выглядывают лакированные светлые деревяшки.
   - Вешалки, - говорит Наташка, и я чувствую, как в нашем клубке лопается еще один маленький узелок.
   Точно. Вешалки. Большущие глупые вешалки.
   Колонна подходит ближе.
   - Иии... - командует идущий впереди колонны мужичок. На голове мужичка фуражка, а плечи грязно-малиновой толстовки скрываются под сияющими золотой бахромой эполетами, - иии, раз!
   Все марширующие лезут в карманы и сумки: достают сотовые телефоны.
   - И, два!
   Все сосредоточенно тыкают в кнопки.
   - И, три!
   - По-слушай, - гаркает в один голос колонна, - Было глупо. Приез-жай.
   Нитки в клубке оживают, начинают мелко подрагивать, петлями тянутся вверх, ныряют друг под друга и сами вяжут, вяжут, вяжут узелки.
  
   От шеи к затылку гулкой волной поднимается боль.
   - Наташка! Перестань! Не думай, Наташ, не думай!
   Но Наташка думает, хмурит брови, покусывает обветренные губы. Нитки ползут одна через другую, стягивают наш клубок в сморщившееся зимнее яблочко.
   - Наташка, не надо! - боль охватывает виски, тонкими холодными ручейками стекает на лоб. - Наташа, пожалуйста, Наташ... - в глазах мутнеет, сырые пятна на асфальте то приближаются, то вновь отползают назад. - Наташка, ну зачем, зачем тебе знать, кто они?! Ната-а-аш!!!
   Падаю, чувствую как мелкие камешки впиваются в щеку, слышу гулкий шаг удаляющейся колонны. Боль стальным обручем ложится на грудь, давит, пугает надвигающейся темнотой.
  
   - Я знаю! Я поняла! - трясет меня за плечо Наташка. - Они, они эти ... само.. само... ну, которые вешаются, короче!
   - Чего? - пытаюсь тряхнуть головой, морщусь.
   - Ну, смотри, - помогает мне встать Наташка, - они вешаются, только не по-настоящему. Они звонят и ждут, когда к ним... а потом вроде как - для вида... Ну, понял?!
   - Кажется, - оборачиваюсь я: порядком отойдя от нас, нелепая колонна с вешалками всё еще вбивает шаг в октябрьский асфальт: "По-слушай. Было глупо. Приез-жай".
  
   В той игре победила Правда. Я не верил, но она победила. Победила тогда, когда надежды, казалось, уже не было. Правда отряхнула с колен желтый песок арены, перебралась через круглый, обтянутый красной кожей борт, подошла ко мне - помедлила, сухо кашлянула в кулак. Убрав спадающие на лицо волосы, наклонилась и сказала:
   - Видеть.
  
   Мы идем. Дальше и дальше. По усыпанной осколками листьев аллее. Наташкины пуанты промокли и потемнели на носках, но она старательно продолжает вышагивать - раз-два, раз-два. Мое запястье обвивает лохматая веревка. На ней, цепляясь друг за друга и стуча по асфальту, пляшут башмаки: белые и синие, желтые и коричневые, с каблуками и без, кожаные детские сандалии и деревянные японские гэта.
   Синий октябрьский ветер то подталкивает нас в спину, то забегает вперед, шутя, отбрасывает со лба волосы, играет концами длинного шарфа, теребит цветной серпантин на Наташкиной жилетке.
   Не желаете билетик, господа? Ближайшая игра - завтра. VIP-места, господа, лучшие места на клетчатой крыше! Приходите, господа, не стесняйтесь: мы будем ждать вас - я, Наташка и смешная маленькая девчонка с бантиками в голубой горошек.
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"