Марьин Валерий Геннадиевич : другие произведения.

Вселенная (псевдоисторический роман)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
  
   В С Е Л Е Н Н А Я.
  
   Пространство оживших изображений.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Пролог. События 1349 год до Р.Х.
  
   - Это здесь? - Сетмусотеп с удивлением рассматривал участок степи, ничем не отличавшемся от других.
   - Да. - Стругл Хардлокс кивнул. - А что тебя смущает?
   - Меня? Ничего. Просто по виду не скажешь, что в этом месте находится узловая энергетическая точка. - Сет спрыгнул с коня, и, пройдясь по траве, присел. Поглаживая землю, уверенно констатировал: - Полное отсутствие видимых признаков.
   - Поэтому о ней до сих пор никому не известно.
   Сетмус перестал разглаживать траву и посмотрел на товарища.
   - Но ты ведь обнаружил!
   - Не обнаружил, а вычислил, - Стругл вынул из чехла металлическую рамку специальной конструкции. - Чувствуешь разницу?
   - Пожалуй. - Сет поднялся с земли и подошёл к Хардлоксу. - Что ты хочешь делать?
   - Хочу, чтобы ты убедился.
   Нагретая земля дышала зноем. Пахло полевыми цветами и раздавленными насекомыми. Сухая трава покусывала руки, пока Стругл углублял рамку в растрескавшуюся почву. Когда ограничитель на центральной оси упёрся в землю, рамка вздрогнула. Придерживая рукой поперечину, Хардлокс обернулся к Сетмусотепу:
   - Смотри!
   Подавшись назад, Стругл отпустил инструмент. Рамка зашаталась из стороны в сторону, взрыхляя почву у центральной оси. Ограничитель скачком поднялся вверх на ширину ладони, а поперечина стала рывками вращаться вокруг оси рамки. Постепенно рывки исчезли, а скорость вращения начала быстро увеличиваться. Через несколько ударов сердца поперечина рамки превратилась в жужжащий диск, а ограничитель оси поднялся над землёй на высоту локтя. Ещё миг, и рамка с громким свистом взмыла к небу, и, пролетев несколько десятков локтей, упала на землю.
   Пробежавшись, Сет поднял рамку. Она пахла нагретой медью и смесью каких-то неприродных запахов, каковые бывают в Покинутых Местах.
   - Теллурический поток? - Сетмус знал правильный ответ, но почему-то захотелось подтверждения: как в детстве, от отца.
   - Да. И заметь, рамка вошла в землю всего лишь на локоть. Представь, что происходит на глубине!
   - Представляю. - Сет действительно попытался вообразить, какие силы копятся в сотне локтей от поверхности. Даже мысленный уход на глубину поражал воображение. - Пожалуй, я занесу этот феномен в разряд чудес.
   - Чудес не бывает, - Стругл покачал головой, - существует лишь глубина нашего невежества. Вселенная не нуждается в чудесах, ибо в ней всё есть со дня сотворения мира. От человека требуется лишь умение взять.
   - Одного умения не достаточно, нужна ещё и решительность.
   - Согласен: умение и решительность - неплохие качества, особенно если они сосредоточены в одном человеке. - Хардлокс тщательно протёр рамку и убрал её обратно в чехол. - Но и этого мало. Необходима удача, цепочка нужных совпадений, и желание идти до конца.
   - До победного конца!
   - Ни только. - Стругл продолжал держать чехол с рамкой, словно не желая с ней расставаться. - Идти до конца надо всегда. Даже если этот конец не победный. Даже если на этом не победном конце тебя ожидает смерть.
   Сетмус нахмурился.
   - Ты слишком мрачен сегодня.
   - Почему? Я лишь пытаюсь быть объективным.
  
   * * *
  
   Приторочив чехол к седлу, Стругл достал из седельной сумки бурдюк, и сделал несколько глотков. Тёплое, успевшее прокиснуть вино, неприятно шибануло в нос.
   - Тьфу, гадость! Будешь?
   Чтобы не обидеть компаньона, Сет взял бурдюк, и отпил маленький глоток. "Действительно гадость!" - согласился айгиптосец, но вслух ничего не сказал. Его больше волновала практическая сторона дела.
   - Как на счёт туземцев? Что будем делать, когда они нагрянут?
   - Будем договариваться.
   - Всего-то? - съязвил Сетмусотеп. - И во что это тебе обойдётся?
   - Ни так уж много, если об этом заранее позаботиться, а также, если не вторгаться в их сакральный мир.
   - Заранее позаботиться? Это как?
   - Всё очень просто, Сет. Если твои интересы соприкоснулись с интересами варвара, то, найди ему врага, и он тут же забудет о тебе.
   Откровенный цинизм не понравился Сету. Он был лучшего мнения о людях, в том числе и о Стругле, а расовые теории его всегда раздражали, потому что несли лишь разрушение.
   - Что ты имеешь в виду?
   Хардлокс едва заметно усмехнулся. От него не ускользнула реакция Сетмуса, и он частично знал её истоки. Более того, он был способен разделить негодование своего товарища, связанное с расизмом. Однако свой практицизм Стругл никак не относил к разряду ксенофобии. Просто цель, как он считал, всегда оправдывает средства. А варвары стоят у него на пути, или представители цивилизованных обществ, никакого значения не имело.
   - Объединённое войско ариев ушло к Меотиде, чтобы остановить хеттов.
   - А разве они враги?
   Стругл внимательно посмотрел на Сета. "Он не наивен, я же знаю. Тогда, что это? Лицемерие? Тоже не похоже. Остаётся лишь отсутствие жизненного опыта. Только так. А вообще, неужели он думает, что, творя великие дела, можно остаться чистеньким?"
   Хардлокс улыбнулся.
   - Всё, друг мой, когда-нибудь случается впервые.
   Сет кивнул. Примерно этого ответа он и ожидал. Стругл был циником до мозга костей, но в его цинизме отсутствовал показушность, ибо он был искренен даже в этом. Иногда это располагало к нему, иногда - пугало.
   - Ты опасный человек, Стругл. Ни хотел бы я оказаться на твоём пути.
   Хардлокс перестал улыбаться.
   - Не будь субъективным, Сет, это мешает видеть мир таким, каков он есть. Добра и Зла не существует. Есть лишь обстоятельства и разные точки зрения. Всё остальное оставь политикам и поэтам - пусть погрязнут в словоблудии и рифмоплётстве. Нам это ни к чему.
   Какое-то время они молчали. Сказанное не являлось откровением, просто они слишком долго находились в пути. Завтра Стругл отправится к Большому Камню в Аркаим, а Сет останется здесь, добывать мрамор - попутный материал всех узловых энергетических точек. Встретятся не скоро. Если вообще встретятся.
   - Нужна хорошая дорога от будущей шахты к Кааб-Син.
   - Ты её получишь.
   - Но, время! - Сетмус неопределённо мотнул головой. - Они же не будут воевать вечно?
   - Не будут. - Стругл жевал стебель солнечного цветка и выглядел вполне счастливо. - Поэтому мы её не будем строить, а должным образом возбудим. Всё по науке.
   - Возбудим? - Сетмусотеп приподнял бровь. - Интересно!
   - Ещё как! - Хардлокс лёг на спину и сладко потянулся. - Я воспользуюсь технологией туулу.
   - Ага! - смог лишь ответить на это Сет. Идея была настолько хороша, что не требовала особенных пояснений. - Значит, она будет действовать не постоянно?
   - В этом её основное удобство! Она будет появляться только при возникновении необходимости.
   - Но очень скоро наступит момент, когда необходимость в ней станет постоянной.
   - Я думал об этом. - Стругл выплюнул стебель. - Придётся частично вести её под землёй, а далее - через лес.
   Сетмусотеп задумался. Всё бы хорошо, да вот только...
   - Насколько я знаю, туулу использовали ЭТО для совершенно иных целей?
   - На нецелевое использование намекаешь? - Хардлокс усмехнулся. - Не беспокойся. Судить об этом уже некому. Туулу исчезли много тысяч лет назад, и вряд ли объявятся когда-нибудь. Их нет, и не будет никогда!
   - Как знать...
   - Ты суеверен, Сет, как и многие люди твоего народа. Это мешает вам сосредоточиться.
   Сетмус покачал головой.
   - Это помогло нам выжить в Чёрный День Мира.
   - Неправда. Айгиптосцы всегда такими были. И уж во всяком случае, задолго до нападения ракшасов.
   Сетмусотеп окаменел.
   - Ты хочешь меня оскорбить?!
   Хардлокс умолк. Он всегда говорил то, что думал, но его несдержанность компенсировалась отсутствием чрезмерного высокомерия и умением признавать свои ошибки.
   - Извини, Сет, я не хотел тебя оскорблять! Язык мой - враг мой!
   Сетмус кивнул. Максимализм Стругла был известен всем, кто с ним сталкивался. Хардлокса нужно было воспринимать таким, каков он есть, с его несдержанностью и крайностями в суждениях, либо не воспринимать никак. А так как плюсов в общении с ним имелось гораздо больше, чем минусов, то Сет принял извинения.
   - Что делать с шахтой, когда необходимость в ней отпадёт?
   Вопрос был чисто практическим, но, судя по тому, как быстро ответил Стругл, он обдумал ответ заранее.
   - Эксперимент опасен, но я, как уже говорил, пойду до конца. Если всё окончится благополучно, то просто засыпь её. Если же я погибну, то похорони меня прямо в шахте, чуть в стороне от узловой точки. Это хорошее место.
   - Не говори так! - Сет прочертил в воздухе оберегающий знак. - Этим ты притягиваешь зло!
   - Ерунда! - Стругл махнул рукой. - Все мы когда-нибудь умрём. Я же хочу, ещё и управлять этим процессом.
   - Там будут люди!
   - Во время эксперимента в Башне я буду один.
   - Прекрати, это...
   - Всё, Сет, не спорь! Это вопрос решённый. Нет никакой необходимости рисковать ещё кому-то. Не забывай, эта идея полностью моя, от начала до конца.
   - Этой идее тысячи лет!
   - В общем виде - да! Теоретически, так сказать. А вот мысль использовать теллурические потоки для усиления синестезического эффекта принадлежит исключительно мне.
   - Ладно. Убедил. Похороню тебя согласно древним ритуалам Айгиптоса: с надписями, барельефами и статуями Богов.
   Сет хотел произнести последнюю фразу в шутливом тоне, с иронией, но вышло как-то серьёзно и деловито. Хардлокс различил интонации, но не придал им особого значения. Он всё воспринимал буквально, без полутонов.
   - Мне всё равно, как быть похороненным. Я не верю в жизнь после смерти.
   - Знаю. Но думаю, именно теперь обладание Верой тебе не помешало бы.
   - Может быть.
  
   * * *
  
   Неяркое уже солнце медленно приближалось к горизонту у западного предела. Тёплый вечер на границе лета и осени входил в свою тихую ласковую пору. Тени вытягивались длинно, становясь острыми, как наконечники арийских копий. Разрозненные клочья косматых облаков окрашивались снизу в красно-фиолетовые тона. Восточный край неба постепенно темнел, а далёкие очертания северных хребтов погружались в серое дымчатое марево. День истончался.
   Храм Великой и Единой Богини-матери находился за крепостными стенами города Аркаим в древнейшей реликтовой дубраве, протянувшейся от окраины города вплоть до Мёртвого леса. Это был массивный бревенчатый сруб с обширной двускатной крышей, с узкими высокими окнами по трём сторонам Храма, и с тёмным провалом низкого входа, чтобы войти в который приходилось нагибаться, кланяясь при этом как Главной Богине Храма, так и Главной жрице при ней. Задымлённый и почерневший теперь от дыма и пламени тысяч ритуальных костров, горевших вокруг него все те годы, что он находился здесь, Храм выглядел сурово и аскетично. А вокруг Храма - идолы, изображающие все возможные ипостаси Великой Матери. Богиня плодородия - Великая мать-земля с крупными натруженными руками, суровым лицом и большими сильными ногами. Рядом с ней - женщина-воительница - Амазонка с кокетливо переброшенным через плечо боевым луком. Чуть далее - женщина-мать - хранительница домашнего очага с расплывчатой фигурой, потерявшей всякую форму от бесчисленных родов. У самого леса - Артемида - богиня охоты и рыбалки с копьём и острогой в обеих руках. Ну и конечно - Афродита - богиня любви и красоты, очаровательная соблазнительница и умелая любовница, которую (странное дело!) более почитали мужчины, нежели - наоборот. Были ещё, менее значимые божества женской сущности, в том числе финикийская богиня плодородия, материнства и любви - Астарта, гораздо менее влиятельная в Стране Ариев, нежели у себя на родине в Финикии.
   Некоторые богини почернели от времени, покрылись мхами, обросли лишайниками, завели плесень. Многие имели трещины по своим каменным телам, и стояли теперь криво, нелепо наклонившиеся, с перекосами и перегибами, а потускневшие глаза их отражали только зависть. Зависть к молодым и юным богиням, ибо значительная часть скульптурных изображений, находящихся вокруг Храма, были изготовлены и установлены недавно, в последние годы, и в отличие от самых древних каменных баб, являлись женщинами очаровательными, и источали такую неуместную здесь молодость с красотой, что человек, впервые попавший на Поляну Богинь перед Храмом, порой забывал, где находится. Однако Главная жрица одобрила такой подход, мол, женщина должна быть женщиной, даже если она богиня, и новый стиль стал отличительной чертой Храма Великой и Единой Богини-матери что у городища Аркаим в южных отрогах Большого Камня.
  
   * * *
  
   Вслед за шорохом листьев из леса вышла молодая женщина. Выглядела она лет на двадцать пять, хотя в иные моменты ей можно было дать и тридцать, а при желании (её желании) врядли потянула бы и на двадцать. Она была из тех, кто мог легко повелевать своим возрастом в зависимости от обстоятельств.
   Иеродула. Жрица богини Астарты - одного из божеств храмового пантеона. Как и полагалось её статусу, женщина была очень красива. Встретив такую, всегда обернёшься. Она была небольшого роста, но так ладно и гармонично сложена, что её маленький рост совсем не замечался, а природная грация просматривалась даже сквозь повседневную храмовую одежду. Уголки больших нефритовых глаз были слегка приподняты, что придавало взору стремительность и своевольность, хотя те же глаза, меняя оттенки нефрита, могли быть кротки и покорны, исходя из тех обстоятельств, в которые могла попасть священная храмовая проститутка богини Астарты. Однако ритуальный блуд не являлся основным занятием молодой жрицы, будучи лишь данью вековым традициям. Сущностью красавицы был Божий дар, проявившейся в ней много лет назад, и развившейся в ней благодаря покровительству Главной жрицы, материальными воплощениями которого и явилась новейшая серия женских идолов-богинь на поляне перед Храмом.
   Шла она быстро, но не суетливо. Не оглядываясь за спину, не таращась по сторонам, но и без оцепенения во взгляде. Так ходят уверенные в себе люди, не забывающие, однако о непредсказуемости Божьего промысла. С достоинством, но без чванства - весьма редким сочетанием качеств вне зависимости от рода занятий. Она всё видела, всё слышала, и всё понимала, но мало кто догадывался об этом. Она была красива, к тому же - умна, более того - талантлива. С такими сочетаниями одинокой женщине тяжело жить среди людей. Особенно, когда проявление и развитие таланта являлось сущностью жизни. Она жаждала творить, чего бы ей это не стоило, несмотря на недовольство и недоброжелательность гораздо менее даровитых служительниц Богини-матери, лишённых поддержки Настоятельницы.
   Зайдя внутрь Храма, художница остановилась. Вечный полумрак, так поощряемый Главной Богиней пантеона, застыл без изменения в сакральных границах Храма уж сотни лет как. Лишь узкие прорези окон и несколько масляных ламп безуспешно пытались разогнать мрак. Приход иеродулы породил сквозняк. Неподвижное пламя ламп колыхнулось. Тени от предметов качнулись из стороны в сторону. Профиль Богини-матери подмигнул жрице.
   Храмовая художница осмотрела зал. Пусто. Она так устала за день, что, обнаружив отсутствие сестёр, сразу же присела на широкую скамью. Очень хотелось прилечь, но делать это до захода солнца строжайше запрещалось. Если кто увидит - не простят! Особенно ей!
   Жрицу звали Кальма Урсбели. Порою, она честно пыталась вспомнить хоть что-нибудь о своих родителях, но кроме размытых образов, скользящих прикосновений и кислых запахов ничего не вспоминалось. Слишком давним и коротким оказалось их знакомство. Говорят, супруги Урсбели слыли достойными людьми, но достаточного времени для воспитания дочери Боги им не предоставили. Кальма была последним и очень поздним ребёнком в семье, а потому, её появление явилось неожиданностью для всех. Счастье, как и следовало ожидать, продлилось недолго, оставив девочку сиротой ещё задолго до трёхлетнего возраста. Её старшим братьям и сёстрам не было никакого дела до своей младшей родственницы, и они сочли за благо сдать малышку в Храм на попечение сестёр. С тех пор дом Богини-матери стал и её родным домом, Главная жрица заменила ей мать, а Великая Астарта оказалась единственной защитницей.
   Измотанная за день, Кальма сидела теперь в густом полумраке Храма, и смотрела на пламя лампы бездумным остановившемся взглядом. Усталость мешала ей сосредоточиться, способствуя возникновению в голове лишь путаных, никак не связанных между собой мыслей.
   Мяу!
   Жрица вздрогнула. У скамьи стоял толстый и ленивый храмовый кот Ваал, и, задрав голову, смотрел на Кальму прозрачными голубыми глазами. Мышей он не ловил, кошками не интересовался, целыми днями только и делал, что ел и спал, чем вызывал неописуемый восторг Настоятельницы. Потому он и здесь до сих пор - как живое доказательство мужской никчемности. Кальма улыбнулась и взяла кота на руки.
   Муррр!
   Странные события с некоторых пор стали происходить к западу от Аркаима, как раз на границе с Мёртвым лесом. Несколько лунных циклов назад там появились чужеземцы, и, по согласованию с городскими воеводами и вождями местных племён, принялись беспричинно разгуливать по окрестностям, кого-то высматривая попутно, чего-то вынюхивая и что-то вымеряя. Позже началась крупномасштабная вербовка на работы людей из местных племён на строительство Башни в урочище Кааб-Син, которое продолжалось и по сей день.
   Чтобы не гневить богинь женского пантеона, перед самым началом работ в Храм Богини-матери пожаловала делегация, дабы испросить дозволения божеств, и добиться благоволения самой Главной жрицы. Засим имели место длительные переговоры, переходящие в трапезу, совместные молитвы с участием жриц Астарты, ценные подарки Настоятельнице и добровольные пожертвования на алтарь Храма. В результате стороны оказались довольными и удовлетворёнными друг другом, чужеземцы получили и разрешение и благословение на строительство, а Храм поимел дополнительный доход, справедливо утаённый от ненасытных аркаимских мытарей.
   Кальма вздохнула, вспоминая недалёкое былое. Случайным ли было всё то, что произошло далее, или Великая Астарта поучаствовала в её судьбе, но именно в тот день ближе к полудню вознамерилась Урсбели вытащить свои картины на проветривание и просушку. Справедливости ради надо отметить, что сложившаяся ситуация способствовала этому. Стояла тёплая, безветренная, солнечная погода, а Главная жрица, зная о приходе гостей, отослала всех стареющих и некрасивых сестёр на речку, стирать бельё. При Храме остались лучшие, и Кальма Урсбели в том числе, хотя к переговорам и совместным молитвам она допущена не была. Одним словом, пока одни занимались стиркой, а другие молились, Кальма решила проветрить свои картины. За этим занятием её и застали гости, также вышедшие освежиться после совместного общения с Богами. Вид договаривающихся сторон был светел и радостен. Гости пробовали шутить, используя нейтральные темы, Настоятельница исправно кривила губы, изображая улыбку, задействованные девушки весело смеялись, отрабатывая перечень услуг, и только Кальма, окаменев, остановила застывший взгляд прямо перед собой. Происходящее её не касалось. Молодая женщина надеялась, что процессия минует её, не задерживаясь, и возможно, так и произошло бы, но один из чужеземцев всё-таки заинтересовался её работами. Он долго рассматривал их, все вместе и каждую в отдельности, внимательно изучая с разных расстояний и под различными углами, переставляя их, меняя последовательность и взаимные сочетания. Мужчина неопределённо качал головой, щёлкал возбуждённо языком, покусывал то верхнюю, то нижнюю губы, но в итоге оказался доволен, а когда, выбрав три картины, выставил их в ряд, то пришёл в полный восторг.
   На вопрос, заданный Главной жрице по поводу авторства изображений, Настоятельница без колебаний указала на Кальму. Гость тут же испросил разрешения поговорить с иеродулой, на что также не последовало отказа. Кальма уединилась с незнакомцем в специальной келье, и после совершения ритуального соития, ответила на все интересующие чужеземца вопросы. Он не спросил её имени, и не назвал своего, зато подробно интересовался всем, что касалось умения жрицы рисовать. Он спросил, давно ли она занимается рисованием, затронул вопрос об инструментах, каковыми она пользуется, полюбопытствовал, из каких составляющих она готовит краски и какой основной материал использует в качестве холста. Закончив допрос, чужеземец ушёл, и с тех пор Кальма Урсбели его не видела.
   До сегодняшнего дня.
  
   * * *
  
   Выпустив кота на глинобитный пол, жрица встала со скамьи, подхватила две выдолбленные из цельного дерева деревянные бадьи с коромыслом, и отправилась на речку за водой. Смеркалось. Лес пахнул горьковатыми ароматами раннего увядания, запахом свежесрубленных деревьев и терпким духом прелой листвы, которая мягко пружинила и шуршала под ногами, уверенно ступающей иеродулы. С севера, со стороны Большого Камня зябко дунуло, пробрав ледяным дыханием до самых костей. Деревья вздрогнули, шелестя взволнованной листвой, и плавно качнулись, выгибая мощные кряжистые стволы. Мохнатые ветви зашевелились, теряя отжившие листья, которые, кружась и переваливаясь на ветру, медленно упали на землю. Осень стояла на пороге, стучась нетерпеливо в приоткрытую дверь. Кальма улыбнулась. Она любила это время года.
   И вот сегодня они встретились вновь. По настоятельной просьбе Главной жрицы Кальма должна была нарисовать пейзаж: каменный Менгир, находящийся между Мёртвым лесом и урочищем Кааб-Син, в районе строящейся Башни. Просьба иеродулу удивила: почему именно этот Менгир? Зачем идти в такую даль, когда рядом находятся десятки подобных камней, причём, ничем не хуже. Поразмыслив, Кальма Урсбели пришла к довольно странному выводу: либо Настоятельнице требовался рисунок именно этого Менгира, либо ей понадобилось, чтобы Кальма сегодня находилась в районе урочища Кааб-Син.
   Зачем?
   Выйдя ещё затемно, жрица Астарты долго пробиралась через лес, а когда вышла к холму на котором располагался Менгир, солнце поднялось над горизонтом уже на несколько пальцев. Подтверждение того, что Урсбели заслана сюда не случайно, вскоре не замедлило явиться. Едва она расположилась в том месте, где с её точки зрения композиция заданных Настоятельницей предметов приобретет Единство и Целостность, как из лесу со стороны урочища Кааб-Син появился он. Тот с кем она ... беседовала о живописи. Поначалу опытная иеродула подумала, что Главная жрица, таким образом, организовывает любовные встречи своей подчинённой с нужным человеком, и была этим обстоятельствам крайне возмущена и немало разочарована. Но уже вскоре она к счастью убедилась, что интимные свидания здесь ни при чём.
   Человека звали Стругл Хардлокс. Он с ходу предложил ей интересную и хорошо оплачиваемую работу, связанную с её природным талантом и внутренней потребностью к рисованию. Работа заключалась в художественном оформлении и росписи внутренних стен строящейся Башни. Грунтовка поверхности шла полным ходом, а сама роспись будет вестись по строго утверждённому и научно рассчитанному плану. Последняя фраза удивила Кальму своими нелепыми словосочетаниями, несовместимыми со свободным творчеством и высоким искусством, хотя, про свободу и высоту в творчестве и искусстве Стругл и не заикался. Помнится, он говорил именно о работе. Кроме того, Хардлокс уверил жрицу Астарты в том, что не приемлет никаких тайн, а посему намерен вести дело в открытую, и госпожа Урсбели приступит к работе только по согласованию с Главной жрицей.
   "Госпожа?" - Кальма отвернулась, пряча улыбку. - "Только по согласованию с Главной жрицей?"
   "Он так говорит, будто я сама сюда пришла, а не была направлена Настоятельницей!"
   Было неприятно, что эти двое держали её за полную дуру, но с другой стороны, желание соблюсти видимое приличие, и её мнимую добровольность в принятии решения, выглядели очень трогательно, учитывая, кто они, а кто Кальма.
   Глядя сквозь Стругла, она кивнула.
   - Можно попробовать.
   Хардлокс остался доволен столь быстрым согласием, а потому широко и искренне улыбнулся.
   - Вот и прекрасно. Я завтра же навещу вашу обитель, и мы согласуем все вопросы.
   Глядя в сторону, Кальма усмехнулась.
   - Да. Заходи. Будем рады.
   Стругл вдруг смутился, и, потупившись, произнёс:
   - Я зайду только для того, чтобы обговорить условия твоей работы.
   Подняв глаза, он встретился со спокойным нефритовым взглядом иеродулы. Теперь она выглядела на тридцать, всё знала, всё понимала, но не желала ничего менять. К тому же, Стругл понял вдруг, что в своё время, как мужчина, был не совсем убедителен.
   - Только для этого, - быстро добавил он.
   Нефритовый взгляд посветлел, стал прозрачным, и дал крен в сторону синего. Ей опять стало двадцать.
   - Посмотрим. - Кальма отвернулась, продолжая делать наброски.
   Волна стыда накрыла Хардлокса. Чувствуя, что безнадёжно краснеет, он развернулся, и, не прощаясь, почти бегом бросился к лесу.
   Глядя в ту сторону, где скрылся Стругл, "госпожа" Урсбели видела пыльные остекленевшие заросли Мёртвого леса, стены Башни в урочище Кааб-Син, нелепо возвышающиеся над дикими, первозданными ландшафтами, тысячи людей, копошащихся у её подножия, сотни каменных баб и менгиров, намеренно свезённых сюда, и окружающих Башню в несколько рядов, а также странную белую ленту, протянувшуюся от арийских степей на юго-западе до дальних окраин Аркаима. По этой ленте постоянно что-то двигалось и монотонно перемещалось на протяжении очень долгого промежутка времени. Иногда казалось, что это продлится бесконечно долго.
   Кальма отвернулась. Её терзали нехорошие предчувствия.
  
   * * *
  
   - Тяните ещё, этого мало! - Сетмусотеп находился в нескольких шагах от жерла шахты, и руководил подъёмом массивной глыбы чёрного мрамора. - Смотрите, чтобы не перекосило, а то не выйдет!
   Отойдя подальше от нагруженных балок и напряжённых канатов, Сетмус сел под обширный навес, налил вина, и, не разбавляя, выпил. Напиток возбуждал и тонизировал. Это было очень хорошее вино. Из тех, что он покупал лично для себя, и охлаждал по собственной методике. Ахейцы и минойцы разбавляли вино водой. Сет этого не понимал: зачем портить божественный напиток? Если человек привержен непотребству Вакха, то его ничто не остановит. Если же грехи плодов Диониса тебе не присущи, то к чему лишать себя удовольствия?
   Откинувшись на спинку стула, айгиптосец проследил за слаженными действиями рабочих. Хорошая оплата делала людей трудолюбивыми, поэтому работы по бурению шахты и добычи мрамора продвигались с опережением сроков. Это радовало.
   Созданная шахта имела квадратное сечение со стороной десять шагов, и глубину на данный момент шагов тридцать. Выстроенная вокруг и над самой шахтой система балок, блоков и канатов, позволяла поднимать мраморные глыбы до нужной высоты над кромкой шахты и перегружать их на дорогу туулу, после чего белая лента всё делала сама.
   Сет не спеша потягивал прохладное вино, и с удовлетворением наблюдал, как сотни людей, подчинённых его воле и замыслу, по разработанной им схеме и очерёдности, тянули прочные канаты, вытягивая из шахты очередной груз. Потные, загорелые спины блестели на солнце. Сильные, с рельефно обострившейся мускулатурой тела замерли в напряжённых позах. Сетмус видел вздыбленные мышцы, окаменевшие от натуги, и вздувшиеся вены, словно змеи, шевелившиеся под кожей, но он знал также, что ещё немного, и глыба пойдёт. Этот участок перед самым выходом из шахты оказался наитруднейшим для всех грузов, независимо от их массы. Скорее всего, созданная им система блоков на данных углах работала хуже всего. Надо проверить расчёты.
   Наконец, пройдя мёртвую точку, груз продолжил подъём. Тела рабочих немного расслабились, руки заработали быстрее, нагруженные блоки весело заскрипели. Через некоторое время у горизонтальной кромки шахты появилась верхняя часть поднимаемой глыбы чёрного мрамора.
   Сетмус отложил кубок с вином и подошёл ближе. Чёрная громада медленно выползала из шахты, поблёскивая оборванными прожилками и обнажившимися вкраплениями. Неровный слом оканчивался крупными зазубринами с острыми прозрачными краями.
   "Хорош!" - восхитился Сет, в который раз убеждаясь, что Природа - лучший творец. - "Такое не вылепишь руками. Здесь потребно нечто иное!"
   Ощутив на себе вопросительный взгляд помощника, покачал головой:
   - Мало! Поднимайте ещё!
   Затихший было скрип блоков, немедленно возобновился. Плита ощутимо пошла верх, и значительно приподнялась над поверхностью. Сет выждал ещё немного и чисто интуитивно поднял руку.
   - Стоп! - услышал он голос помощника. - Крепи концы.
   Поднятая выше горизонтального уровня чёрная глыба нависла над шахтой, едва заметно раскачиваемая степным ветром. Страховочные тросы, растягиваясь, хрустели, но, дойдя до предела растяжения, держали надёжно. Сет не сомневался: выдержат!
   Найдя взглядом помощника, кивнул.
   - Уводи людей!
   Подойдя к походной юрте, Сетмус оглянулся. Рабочие отошли от шахты шагов на сто и повалились прямо на землю. Из базового лагеря к ним уже спешили разносчики воды, вина и снеди. Если ты хочешь, чтобы человек хорошо работал, он, прежде всего, должен быть сыт, его ни должна мучить жажда, и он должен иметь возможность выспаться. Конечно, к этому перечню можно было многое добавить, но эти три кита, на которых зиждились успехи Сета, являлись основными. Он никогда не экономил на этих очевидных пунктах, ибо скупой платит трижды: усталостью рабочих за недостаточность еды, их вялостью за некачественное питьё, и обязательной сонливостью за недостаточный отдых.
   Захватив в юрте необходимый инструмент, Сетмус приблизился к шахте. Глыба продолжала едва заметно раскачиваться, канаты похрустывали, елозя по блокам, балки поскрипывали.
   Всё так и должно быть!
   Расстелив на земле схему, оставленную Струглом Хардлоксом, и расчётные таблицы отклонений теллурических потоков, Сетмусотеп, придавив её края гладкими речными камнями, занялся вычислением точек для установки рамок. Окончив расчёты, он закрепил рамки в рассчитанных местах, установил в точках пересечения магниты, и, отойдя на безопасное расстояние, стал ждать. То, что случилось далее, происходило уже не единожды, а потому со временем утратило новизну, и утеряло прелесть, однако, невзирая на утраты и потери, так и осталось таинственным и необъяснимым для Сета. Ибо выходило далеко за границы его понимания и видения мира.
   Сначала над шахтой стремительным потоком взвился столб воздуха, наполненный песком, комьями свежей земли и мелкой каменной крошкой. Стругл, правда, называл это высвобождением теллурического поля, но, какая в этом разница для восприятия? Да, никакой разницы! Далее, опровергая утверждение Хардлокса об отсутствии во Вселенной чудес, с чистого голубого неба в самый центр шахты одна за другой стали бить бесшумные изогнутые молнии, да так, что воздух плавился и шипел, из шахты сизыми клубами валил дым, а в радиусе нескольких десятков шагов сильно пахло палёным кремнием. После этого начиналось "возбуждение". Рамки поворачивались одна к другой направляющими оконечностями, и между ними возникала огненная дуга, очень похожая на молнию. В следующий миг гремел гром (всё, как во время грозы), и по линии между рамками, из отсутствующего "ничего" и из пустынного "ниоткуда", возникала монолитная белая полоса шириной около одиннадцати шагов, толщиной в четыре пальца, и длиной до Аркаима. Дорога туулу. Приветствие из тьмы тысячелетий. Исчезнувший бесследно около одиннадцати тысяч лет назад народ позволял пользоваться своими технологиями варварам типа Сета и Стругла, которые, чтобы иметь возможность беспрепятственно работать, столкнули лбами других варваров, ариев и хеттов, и теперь, пользуясь их отсутствием, стараются уложиться в сроки.
   "Все мы варвары по сравнению с кем-то!" - рассуждал Сетмусотеп, убеждаясь, что банальность, какова бы она не была, имеет свойство успокаивать, и примерять с неизбежным. - "И так по всей вертикали развития, от муравья до Бессмертных Богов!"
   Повернувшись к отдыхающим людям, айгиптосец заметил, что его помощник уже смотрит на него. Сет кивнул, и тут же услышал громкую команду на возобновление работ. Люди быстро поднялись и направились к шахте. Началась погрузка гранитной глыбы на поверхность дороги туулу.
  
   * * *
  
   После погрузки блока на белую ленту, Сетмус внимательнейшим образом всё осмотрел. Поверхность дороги под гигантской тяжестью ни должна была ни прогнуться, ни сморщиться. Убедившись в достойном качестве проделанной работы, айгиптосец приступил ко второй порции чудес. Люди вновь отошли на прежнее место, а Сет расположил другой набор рамок по противоположным сторонам от белой ленты. Затем, установив магнит в расчётной точке, отошёл в сторону. Рамки равномерно завертелись, в одну сторону и с единой скоростью, а поверхность дороги потекла в сторону Аркаима. Именно - потекла. А мраморная глыба поплыла по ней, будто бревно по реке.
   Сетмусотеп покачал головой: и грустно, и смешно, и полный перечень несоответствий.
   "Мы сочетаем тяжелейший рабский труд с технологиями, до которых сможем дойти умом едва ли через тысячи лет. Теперь же мы пользуемся ими, не понимая сути, и не вникая в принцип явления. Хотя..." - Сет усмехнулся, - "...это и есть главный принцип безвременья: пользуйся тем, что имеешь, и не беспокойся о последствиях. Говорят, что при помощи этих дорог туулу проникали в иные Вселенные, а я вот мраморные блоки к месту строительства доставляю".
   Зайдя под навес, Сет налил вина. Жадно осушив чашу до дна, лёг прямо на землю.
   "Если бы не вино, я бы с ума сошёл!"
   Глядя на дорогу туулу, восхищённо поцокал языком: мраморный блок был уже еле виден.
   "Быстро!" - констатировал Сетмус. - "Эх, эти бы дороги да к нам в Айгиптос! Да прямиком на строительство пирамид! Вот это было бы подспорье для Великих строек! Правда, Стругл говорит, что у нас в Стране Фараонов эти дороги почему-то не "возбуждаются". Среда, мол, ни та. Плотность, влажность, температура... Врёт, наверное!?"
   Сет привстал и налил ещё вина. До полного завершения работ оставалось добыть и доставить в Кааб-Син два мраморных блока. Белый и красный. Они здесь есть. Сет, закрыв глаза, пил вино. Ласковый огонь разливался по телу.
   "На сегодня - хватит!"
   Сетмусотеп посмотрел на помощника и кивнул головой.
  
   * * *
  
   Толстые деревянные доски громко скрипели и ощутимо прогибались под ногами. Поначалу было страшно, но постепенно Кальма привыкла, и постаралась не обращать внимания. Она всегда считала, что боится высоты, а теперь вот выяснила, что надо лишь внимательно смотреть под ноги, и не заглядываться вниз. Ко всему можно привыкнуть и с чем угодно смириться, только бы заниматься любимым делом. Рисовать!
   Кальма Урсбели столько не рисовала никогда. И много, и долго. С раннего утра и до позднего вечера она и сотни других художников, приглашённых из всех известных уголков Ойкумены, расписывали внутренние стены Башни по всей её протяжённости и высоте. Пожалуй, впервые в жизни Кальма была по настоящему счастлива в течение столь длительного промежутка времени. Во всяком случае, с профессиональной точки зрения.
   Роспись стен велась по заранее подготовленному плану, и не допускала со стороны художника никаких вольностей. Несомненно, в этот план были заложены определённые принципы и правила, порождающие немалые ограничения и жёсткие требования, но Кальма пока что не смогла в этом разобраться, ибо отсутствовала информация о конечной цели этих масштабных зарисовок. Наличие Плана напрямую подтверждало и основное требование Стругла: никакой импровизации! Изображение должно быть в точности таким, каким оно указано в задании. И ни на пол мизинца в сторону! Непонятно, конечно, к чему такие строгости, но за это хорошо платили, а потому никто не возражал.
   Центральный внутренний зал Башни, где собственно и велись основные работы, был огромен и пуст. Никакой мебели или предметов обихода. Только строительные леса вдоль стен и инструментарии многочисленных художников и грунтовщиков. Поговаривали, что этот внутренний зал был создан не без помощи колдовства, ибо его внутренний объём изнутри выглядел гораздо обширнее, чем это же пространство снаружи. Работы по грунтовке поверхности стен и их дальнейшей росписи велись со строительных лесов по всем девятнадцати ярусам одновременно. Повсюду горели свечи, масляные лампы, лучины и факела. Работы велись быстро, слаженно и без суеты. Всего и всем хватало, даже - с избытком. Во всём чувствовалась отличная организация и умелое руководство. Что ж, стоило отметить, что Стругл Хардлокс обладал прекрасными организаторскими способностями.
  
   * * *
  
   Нанеся последние мазки, Кальма закончила свою часть задания, и, ещё придирчиво осматривая картину, дала знать руководителю работ на этом участке. Тот кивнул, и стал пробираться к ней, скрипя высушенным деревом несущих балок и стропил. Добравшись, тут же приступил к внимательному изучению нарисованного. Потом достал рукописное руководство и долго читал его. Прочитав, вновь упёрся взглядом в изображение, вымеряя циркулем пропорции, сравнивая по таблицам цветность и насыщенность красок, и высчитывая соотношение заполняемости к площади. Наконец, проведя исчерпывающее исследование, удовлетворённо кивнул, и сделал пометки в своём рабочем журнале. Затем он долго листал его, сверяя что-то с чем-то, вертел головой во все стороны, убеждаясь в правильности отметок, и, наконец, разобравшись в хитросплетениях Плана, вручил жрице Астарты новое задание. Её участок находился теперь на противоположной стене, и Кальма Урсбели начала медленный и осторожный спуск вниз.
   Картины на стенах Башни располагались и рисовались группами по три изображения в ряд, и исполнялись одним художником. В этом и заключалось задание. В нём указывалось, и подробно описывалось то, что должно быть изображено на триптихе, каков фон необходимо использовать, с какими деталями на дальнем плане и в каких подробностях на периферии. Давались исчерпывающие рекомендации по яркости и цветности вплоть до каждого мазка, а после исполнения задания, дотошно контролировалось качество и чёткость выполнения. Близко к тексту, так сказать, ибо иначе и не скажешь.
   Задания были писаны на арийской мове, принятой в этих краях за основную, пусть и не являющуюся родной для всех, однако принимаемой большинством, как необходимую в общении. Тех же, кто арийских рун не разумел, подробно инструктировали устно, по возможности на родном языке, и с усиленным контролем при исполнении.
   К чему такие строгости? Кальма пыталась уловить логические построения и отследить господствующие тенденции, по которым выбирались темы картин, их цветовые гаммы и последовательности расстановок, но смысл триптихов и жёсткие требования к их исполнению по прежнему оставались далеко за гранью её понимания. Недавно у неё возник спор со Струглом по поводу строгости заданий и невозможности творчески подходить к их исполнению. С её точки зрения полёт фантазии был необходим, более того -
   полезен при воплощении первоначального замысла. Хардлокс же, проявляя чудеса терпения, чего не потерпел бы, кстати, от любого другого исполнителя, выслушал "госпожу" Урсбели до конца, и, не вступая в спор, без всяких пояснений вручил ей книгу.
   - Прочти!
   Кальма взяла её, но тут же поспешила вернуть: женщина, владеющая грамотой, да ещё и на неведомом древнем языке, ничего кроме подозрений вызвать не могла, но Стругл отстранил ладонью возвращаемое чтиво. Он понимал причины и побуждения иеродулы, но имел собственное мнение по поводу сложившихся предрассудков.
   - Возьми и прочти. Здесь тебе никто слова не скажет, можешь не сомневаться. Тут я решаю, что - хорошо, а что - плохо. Бери!
   Кальма больше не заставляла себя уговаривать. Приняв подарок, она всё свободное время с тех пор тратила на чтение книги. Интересные теории, высказанные на её страницах, объяснялись слишком сложно и путано, во многом - непонятно, но потому, наверное, они выглядели крайне привлекательно.
   Вскоре, однако, у жрицы Астарты возник простейший вопрос, который должен был всплыть сразу же, но в силу необычности ситуации появился лишь теперь: откуда Хардлокс узнал, что она владеет диалектом Северной Гипербореи? Вопрос тем более логичный, если учесть то, что дарованная им книга именно на этом языке и излагалась! Ну а далее, в какие бы рассуждения в связи этим не пускалась иеродула, ответ выходил один: узнать об этом Стругл мог только от Главной жрицы. Только Настоятельница знала эту важную подробность из жизни Кальмы Урсбели. Ну что ж, тем лучше!
   Коснувшись ногами твёрдого пола, храмовая художница как всегда испытала лёгкую радость. Ух! Всё-таки на земле она чувствовала себя гораздо увереннее. Да и ни только она, наверное. Рядом с ней работали тысячи людей. Сотни из них являлись художниками из различных уголков необъятного мира, и легко предположить, что далеко ни всем из их числа, до прибытия в Кааб-Син, посчастливилось работать на такой высоте. Конечно, истинный художник, начиная творение, забывает обо всём на свете, но, как только работа над картиной завершается, и человек смотрит себе под ноги, то, что он видит? А видит он высоту, физически ощущает мраморный пол под ногами, чувствует под собой скрипящие и прогибающиеся, а, в общем, совсем ненадёжные доски, и испытывает при этом острое и вполне объяснимое желание спуститься вниз. Отсюда и проистекает лёгкая радость, когда ноги ступают на твердь пола.
   Дойдя до противоположной стены, Кальма почувствовала вдруг нахлынувшую усталость. Потребность в отдыхе становилась очевидной.
   "Когда же я в последний раз ела?"
   Не найдя ответа, подошла к разносчикам еды и вина. Получив большую тёплую лепёшку с мясом и чашу солнечного напитка, Урсбели устроилась возле стены, и принялась за еду, только теперь ощутив, насколько голодна.
   Несмотря на большое количество людей, в Башне было относительно тихо. Лишь общий рабочий фон присутствовал в зале, этими людьми и создаваемый. К тому же было очень душно, так как во избежание сквозняков, сдувающих свежую краску, все двери были закрыты, а отверстия окон закупорены. Возможно, духота и повлияла на Кальму, а усталость довершила начатое, а может, перегрузка образами, заполнивших мозг, возымела действие, но странные чувства вдруг начали посещать "госпожу" Урсбели, когда она, закончив трапезу, рассеянно смотрела на картины, расположенные рядом с ней.
   Сначала запахло цветами. Волна пряной свежести от весеннего степного многотравья густым ароматным облаком нахлынул на разморённую иеродулу. Кальма глубоко вздохнула. Пряный воздух пьянил и будоражил. В тот же миг к степным ароматам стал примешиваться влажный запах тумана, пришедшего с реки, терпкий сладковатый дух утреннего леса, этим туманом окутанный, и плесневелый запах палых листьев этим лесом сброшенных.
   Всё было связано меж собой.
   Кальма понимала, что в Башне не могут появиться такие запахи, что там, где плотно закрыты все окна и двери, трудно обонять естественные природные запахи, но тогда получалось, что ...
   В этот момент заиграла кифара. Струнный звук шёл издалека, словно преодолевая многочисленные препятствия, но постепенно он усиливался, присоединяя к своему звучанию всё новые инструменты. Сначала, звуки свирели вплелись в мелодию кифары, потом присоединились арфа и кетцар, а вскоре ритм небольшому оркестру отбивали барабаны.
   Жрица сидела, не шевелясь, боясь спугнуть волшебство наваждения, когда вслед за запахами и музыкой она стала замечать, как картина перед её глазами начала удивительным образом меняться. Линии контуров обострились, стали резче и контрастнее, словно их кто-то дополнительно прорисовал. Краски налились сочными насыщенными цветами. Мазки на картине вспучились и набухли, словно почки по весне, и казалось, вот-вот лопнут, пролив ярчайшие из красок.
   Музыка звучала отовсюду. Разрозненные поначалу инструменты слились в единую мелодию, чарующие звуки которой ласково тревожили слух. Запахи обострились. Они, не смешиваясь, сопровождали мелодию, меняя ароматы в зависимости от ведущего инструмента. Краски напитались жизненными соками, и, меняя оттенки, порождали музыку, соответствующую этой перемене, и источали тот аромат, который мог возникнуть лишь при сочетании этого цвета и этой мелодии...
   Внезапно Кальму окликнули. Она обернулась на зов, и наваждение исчезло в мгновение ока. Пространство пришло в норму. Урсбели откинулась назад и упёрлась спиной в стену. Её мутило. Но она отдала бы многое, чтобы это повторилось.
  
   * * *
  
   Стругл Хардлокс любил эту позднюю вечернюю пору, когда на краткий срок самого тёмного времени суток все работы в Башне прекращались. Люди, занятые внутренней росписью, выходили наружу, подышать свежим воздухом. Работы, связанные с выгрузкой и обработкой мраморных блоков также заканчивались. Бригады уборщиков, как внутри Башни, так и за её пределами, прекращали шуршать лопатами и мётлами. И с этого мгновения урочище Кааб-Син погружалось в первозданную тишину, изредка нарушаемую лишь естественными природными звуками ночи.
   Оставшись один, Стругл запирал дверь центрального входа, и начинал медленный неторопливый подъём по винтовой лестнице на верхний ярус Башни. Резные перила сверкали полированной бронзой. Прекрасно выполненная барельефная лепка на стенах матово блестела сливочной поверхностью, и Хардлокс порою едва сдерживал в себе идиотское желание лизнуть гладкие телеса одной из лукавых Олимпийских Богинь. Изящные масляные светильники были погружены в тончайшие малахитовые корпуса, покрытые затейливыми узорами с золотой и серебряной насечкой. Закреплённые в стене, они весь подъём сопровождали Стругла, освещая путь равномерным зеленоватым сиянием. Вот и верхний ярус. Хардлокс подошёл к двери, над которой горел светильник, выполненный из цельного куска горного хрусталя. Тяжёлая дубовая дверь, оббитая бронзовыми пластинами, легко без скрипа отворилась, и Стругл перешагнул порог своего личного помещения, погружённого теперь в полную темноту. Затворив дверь, Хардлокс ещё более сгустил непроницаемый мрак собственных покоев, в который раз сокрушаясь, что не захватил с собой горящую свечку. Однако Стругл знал свою территорию также хорошо, как и содержимое собственной мошны. Найдя на ощупь кресало и трут, он без труда добыл огонь, и зажёг масляную лампу на рабочем столе.
   Подойдя к стене, Стругл отыскал на однородной поверхности выступ в виде красного круга величиной с аркаимский золотой дирхем, и вдавил его внутрь. Раздался щелчок и круг остался утопленным в стену. Послышалось тихое равномерное шипение. Хардлокс поднёс огонёк лампы к образовавшемуся отверстию, и стал ждать. Очень скоро шипение переросло в свист и в тот же миг огонь из лампы словно прыгнул внутрь стены. У-Ух! - загудело в отверстии, и, мгновение спустя, от красного круга во все стороны узкими извивающимися змейками побежали тонкие огненные линии. Через мгновение опять: У-Ух! - и помещение в форме полусферы озарилось равномерным светом. Стало светло и уютно. Мягкое освещение мигнуло несколько раз и застыло на одном уровне.
   Стругл улыбнулся. От этой естественной реакции при погружении в полное человеческое счастье он никак не мог избавиться. Его организм рефлекторно реагировал на пробуждающееся чудо всякий раз, когда он запускал систему газовых светильников, смонтированных в его личном помещении по технологии туулу. Улыбка Хардлокса стала ещё шире при воспоминании о том, что родоначальники газовых систем использовали их исключительно для освещения отхожих мест. Из экономии. Потому что по трубопроводам системы шёл попутный газ в этих самых местах и образующийся.
   Мысль о хорошо освещённом отхожем месте смущала своей неуместностью. Чтобы отвлечься, Стругл налил вина. Терпкий напиток пьянящей волной растекался по венам, сосудам и артериям. Уставшее тело расслаблялось. Мозг, лишённый поставленных задач, отдыхал и разгружался. Организм заполнялся умиротворённостью и спокойствием.
   Всё будет хорошо!
   Отломив кусочек сыра, закусил. Гармония вкусов наполнила радостью. Хардлокс любил, когда взаимодействующие субстанции соответствовали одна - другой. Как сейчас, например, вкусовые качества сыра гармонировали с ароматами вина, порождая удовольствие, которым Стругл любил побаловать себя. Он гордился своим умением подбирать правильную закуску под хорошее вино, ибо это являлось одним из искусств.
   Порция внутренней похвальбы раззадорила Вакха, живущего в каждом. Хардлокс налил ещё, и медленно выпил. Пришедшая ранее расслабленность приближалась к пограничью, за которым следовало опьянение. Стругла это не пугало, ибо его организм не знал похмелья.
   "Счастливчик!" - сказал ему по этому поводу Сет одним хмурым пасмурным утром. Накануне они чествовали Аполлона в компании микенских гетер. Просвещённые шлюхи потребляли неразбавленное критское вино похлеще портовых грузчиков, а Сетмус в угаре своей непомерной айгиптосской гордости решил от них не отставать. Хардлоксу был всё равно, ибо он знал сильные стороны своего тела, ну а Сет в тот вечер позабыл чувство меры. Он орал непристойные песни, читал скабрезные стишки, совокуплялся непомерно, а уж вина выпил не менее двух амфор.
   Наступившее утро принесло ему желание умереть побыстрее...
   Наполнив третью чашу, Стругл поставил её на столик у ложа, и завалился на него, не раздеваясь, ощущая цепкие объятия нахлынувшей усталости. Природу не обманешь: даже самое лучшее вино не заменит полноценного сна. Однако уже несколько дней сон не приходил. Сильное возбуждение мешало уснуть, и лишь после нескольких чаш таврийского вина удавалось ненадолго забыться.
   Дотянувшись рукой до стены, Стругл опустил регулятор до половины вниз. Освещение ослабло. Закрыв глаза, попытался отвлечься, но вскоре понял, что ничего не выйдет. В последние дни Хардлокса вообще ничего не занимало, кроме работы. Аппетит исчез, хотя ранее его отсутствием он никогда не страдал. Нервозность и раздражаемость пёрли без всякой меры. Перегруженный мозг отказывался повиноваться. На днях хотел пригласить в Башню Кальму Урсбели, но иеродула так посмотрела на него, что расхотелось даже думать о соитии. Хорошо, кстати, что так вышло, - Стругл невесело усмехнулся, - возможность мужской несостоятельности теперь была очень велика. Нервы! А раз аппетит отсутствовал на всё, включая еду и женщин, то для разгрузки психики оставалось только вино.
   "Зато - отличное вино! Лучшая партия за последнее время. Спасибо Сету!" - сделав большой глоток, отставил чашу. - "Однако не стоит увлекаться. Напиваться в одиночестве - нехороший симптом!"
   Глядя в потолок, Стругл снова вернулся мыслями к работе. Сегодня - знаменательный день. Вечером завершена работа по монтажу "улавливателя теллурических потоков". Его личное детище, гордость и надежда. Теперь оставалось подсоединить к нему "распределитель энергии", и можно будет считать, что всё готово. Останутся, правда много мелочей и недоделок, на устранение которых уйдёт какое-то время, но это уже не являлось большой проблемой. Мелочи и недоделки его не беспокоили. Их закончат и доведут до ума без его участия, а он тем временем...
   Стоп! От возникшего внезапно воспоминания Стругл подскочил стремительно, задев неуклюже столик. Чаша задребезжала по столешнице. Нетерпеливо схватив, Хардлокс осушил её до дна. Как же он мог забыть?! Сосредоточившись, Стругл попытался вспомнить дословно, что же ему сказала Кальма. Тогда, после категорического отказа зайти к нему, они ведь ещё долго разговаривали. Хардлокс, чтобы сгладить неловкость, поинтересовался у неё, как продвигается работа, нет ли проблем с рабочими, читает ли она книгу, и вообще, как обстоят дела у единственной здесь женщины-художницы. Видя его искреннюю заинтересованность, "госпожа" Урсбели перестала хмуриться, и поведала ему о двух случаях, произошедших с ней в последние дни. Она рассказала о внезапно накатывающих запахах, о музыке, льющейся из неоткуда, о вспученных мазках и вздутых красках. Во втором случае дело дошло до подвижек на картине. Предметы на изображении будто перемещаться собирались. Именно - собирались. Они словно находились в преддверии движения, будто шевелиться уже начинали, даже едва уловимые сдвиги замечены были, но потом всё вдруг прекратилось.
   После этих слов Стругл какое-то время прибывал в напряжённом раздумии, пытаясь ответить самому себе на единственный вопрос: что это? Это её, Урсбели, индивидуальное дарование, и тогда её можно поздравить с наличием в ней редчайшего дара. Или это первый признак того, что выстроенная система начинает работать? Его система! Система усиления синестезического эффекта посредством теллурической энергии! Плюс к тому умело подобранные и рассчитанные, а главное - правильно расставленные и взаимно расположенные картины, образующие вместе идеальные синестезические ряды.
   "Кстати!" - Стругл почувствовал, как сердце бешено заколотилось в груди. Очередная догадка будоражила воображение. - "Исследователи древности, Траворд Водангард, например, утверждали, что умение хорошо рисовать и наличие синестезического дара - вещи несовместимые. Более того, они взаимоисключающие. То есть, имеющий дар, как правило, совершенно не умеет рисовать, а прирождённый художник не может иметь дар!"
   Хардлокс вскочил с ложа и нервно зашагал в пределах личного пространства. Догадка будоражила сознание, постепенно расставляя всё по местам. Необходимо лишь довести её до логического завершения. То есть:
   "Девчонка не может иметь дара, ведь она - талантливый художник. Но, раз она подверглась синестезическим галлюцинациям, значит, это есть результат того, что система изображений в Башне начинает работать!"
   Хардлокс налил вина и залпом осушил чашу. Внезапно в голову пришла неуместная теперь мысль:
   "А хетты - молодцы, вовремя выступили. Своевременно оказавшись в степях Меотиды, они задержали арийское войско на положенное время, и покинули киммерийские степи в строго оговорённый час. Молодцы!" - Стругл откинулся на ложе и громко рассмеялся. - "Золото делает людей пунктуальными!"
  
   * * *
  
   Ещё с вечера густо шёл снег, но Кальма всё равно решила сходить. Было тихо и безветренно. Снег медленно падал, укрывая пространство белоснежным саваном. Крупные хлопья беззвучно опускались на землю, липли к щёкам, задевали нос и путались в ресницах. Урсбели нравилась такая погода, потому что внутри снегопада можно было легко укрыться от действительности. Под плотными потоками снега хорошо думалось и сладко мечталось. А ещё среди густого вороха снежинок легче всего было оставаться самой собой. Это было её личное пространство.
   Выйдя затемно, к рассвету она успела пройти половину пути. Светало медленно и тяжко, будто нехотя. Серая мгла посветлела, предметы чётче обозначались на фоне нетронутого снега, сам снег побелел, от чего можно было предположить, что где-то там, за безразмерным слоем пуховых туч, взошло солнце. Идти стало легче. Хорошо заметная теперь просека петляла между деревьев. Снег под ногами хрустел и рассыпался. Лёгкий морозец пощипывал кожу лица. Погода приятно бодрила.
   Выйдя из леса, Кальма остановилась. Она любила возвращаться. Причём, ни столь важно - куда, главное - как! Хорошо бы - в охотку, по большому желанию и по зову сердца, а потому - с радостью! Сегодня так и произошло. Она вернулась к тому месту, где начался предыдущий этап её жизни, связанный со строительством Башни, росписью её внутренних стен и знакомством с книгой Траворда Водангарда. Теперь начинался этап новый, и у жрицы Астарты, явственно чувствующей грядущие перемены, возникло острое желание вернуться на этот заснеженный холм, чтобы проститься с частью своего прошлого. Туда, где реликтовая дубрава встречается с Мёртвым лесом. К Башне, в которой провела счастливейшие дни своей жизни. К тому месту, где она надеется, начинается следующий, более осмысленный, а может и более радостный этап отпущенного ей бытия.
   На днях Кальма Урсбели решила завершить начатую работу. Ту, под предлогом написания которой в самом конце лета Настоятельница отправила её на встречу со Струглом Хардлоксом. С тех пор много воды утекло, а может наоборот - недостаточно, но именно после событий, последовавших за этой встречей, Кальма постепенно поняла, что стала другой. Не лучше и не хуже, просто - другой! Возможно, продолжительное общение с людьми из других народностей, отличающихся непохожими взглядами на жизнь, и поклоняющихся иным Богам повлияли на неё, а может, длительное занятие любимым делом поимело для иеродулы огромное значение, или долгий промежуток времени, прожитый вне Храма, изменил её внутренний мир - кто знает? Но то, что великая книга Траворда Водангарда, походя дарованная ей Струглом, имела на Кальму значительное влияние - в этом она нисколько не сомневалась. Есть, наверное, у каждого грамотного человека такая книга, которая способна влиять на принятие решений. И вот Кальма Урсбели, не имевшая доселе таковой, теперь её получила.
   Она прочла её и тут же поверила написанному, потому что книга эта раскрыла ей глаза на многие события и явления, до сего момента не поддающиеся осмыслению. В частности, жрице стал хотя бы приблизительно понятен смысл работ, проводимых в Башне. Ей стало ясно значение синестезических рядов, и роль теллурических потоков в их инициации. Ну, а раз волею судеб на рубеже лета и осени Кальма сделала несколько набросков с того места, где она стояла сейчас, то почему бы ей ни создать свой собственный синестезический ряд, учитывая знания, полученные после прочтения книги Траворда Водангарда?
   Зачерпнув пригоршню снега, Кальма поднесла её к лицу. Снег оказался безвкусным, как всегда. Кальма знала по собственному опыту, что то, чего страстно желаешь, не сбудется никогда. Ей с детства хотелось, чтобы снег был сладким, но, увы, природу трудно уговаривать. А другие желания сбываются сами, без всяких просьб и молитв, хотя понимание того, что они и есть сбывшиеся желания, приходят гораздо позже, когда уже и не знаешь, кого благодарить. Именно так произошло с Кальмой Урсбели, потому что только теперь она поняла, что не случись с ней в прошлом одного события, то никогда бы ей не прочесть свою главную в жизни книгу, потому что знание древнего языка к ней пришло нежданно и негаданно, и без всяких просьб и молений.
   Книга Траворда Водангарда была написана на языке народа, самоназвания которого Кальма до сих пор не знала. Это был диалект наречия, на котором говорили когда-то на территории, которую теперь называют Северная Гиперборея. Это происходило несколько тысяч лет назад. С тех пор носители языка исчезли в пламени войны с ракшасами, а вот их книги и язык остались, став со временем теми редкими источниками, которые и есть - Истинное Знание. Сама же Кальма являлась теперь одной из немногих, кто этим языком владеет. Редкий талант для храмовой проститутки!
   А началась эта история лет пятнадцать назад, когда Кальма Урсбели, будучи ещё подростком, переболела тяжелейшей болезнью. Никто не знал, что это за хворь, состояние девочки с каждым днём ухудшалось, и в обители кое-кто стал всерьёз поговаривать о погребальном костре. Однако Харону пришлось отложить переправу через Стикс, ибо больная неожиданно пошла на поправку. Наверное, в жизни каждого человека случаются периоды неопределённости, когда события происходят неожиданно, а действия Богов случаются нежданно. Так вот, у Кальмы именно такой период и наступил, потому что в этот отрезок времени все происшествия с ней начинались со слова "вдруг". Сначала, она вдруг заболела неизвестной болезнью, пришедшей неведомо откуда, и ушедшей неведомо куда, ибо, никто из сестёр ничем подобным не хворал ни до, ни после Кальмы. Потом, ей вдруг стало лучше, хотя никто её фактически не лечил, так как не знали чем, и от чего. Ну а вскоре, она вдруг выздоровела окончательно, причём, без помощи лекарей, а лишь благодаря молитвам матери-Настоятельницы и покровительству богини Астарты.
   Едва став на ноги, девочка с головой окунулась в повседневную жизнь, по которой стосковалась, будучи прикованной к постели долгие дни и ночи. Однажды, прибираясь в келье Главной жрицы, она увидела книгу. Настоятельница Храма совершала паломничество по святым местам, сёстры в полном составе убыли на проведение праздничного ритуала в Аркаим, а Кальме, учитывая её слабость после перенесённой болезни, велено было оставаться в обители, и по возможности прибраться в некоторых помещениях. В том числе и у Главной жрицы. И вот тогда она и обнаружила книгу. Девочка никогда не видела книг, но, взглянув лишь раз, сразу поняла, что это такое. Это неожиданное знание удивило Кальму, и она решилась взять неведомый доселе предмет в руки. Когда книга казалась у неё, она опять же странным образом знала, что с ней делать далее. Юная Урсбели принялась с интересом листать её, вначале обращая внимание только на картинки, но потом вдруг (опять это самое "вдруг") Кальма почувствовала, что эти неведомые до сего момента крючки и закорючки стали принимать в её сознании содержательные формы, складываться в отдельные слова и целостные предложения, из которых в голове у неё (снова "вдруг") последовательно возникал смысл прочитанного. Она ещё какое-то время читала фразы на древнем языке, но потом, испугавшись, отбросила книгу и в ужасе выскочила из кельи.
   Когда на следующий день в обитель вернулась Настоятельница, перепуганная девочка сразу же призналась ей в шайтанизме, произошедшем с ней намедни. Главная жрица сразу же проверила умение Кальмы читать, и, убедившись в наличии чуда, надолго задумалась. Что уж там бродило в голове много повидавшей за свою жизнь женщины, неведомо никому. Можно предположить лишь то, что отнести подобное чудо она могла лишь к промыслу Божьему, а потому, велев Кальме молчать, и сама по сей день помалкивала. Так и молчали они обе с тех пор уже пятнадцать лет, и повзрослевшая жрица почти забыла о том давнишнем происшествии, однако, когда Стругл даровал ей книгу, всё тут же вспомнилось в мгновение ока.
   "Отнесём это к деянию Богов!" - сказала тогда Настоятельница, и ныне взрослая Урсбели благодарна ей за то, что до сей поры, Главная жрица ни разу не помянула той давней истории.
   Снег усилился и повалил гуще. Плотная белесая мгла окутала холмы, укрыла Мёртвый лес, запеленала реликтовую дубраву. Мир оглох, накрытый снежным одеялом. Контуры Башни едва угадывались сквозь густой заряд снегопада.
   С некоторых пор в урочище Кааб-Син стало непривычно тихо. И ни снежное ненастье явилось тому причиной. Всё оказалось гораздо проще: работы внутри Башни и вокруг неё полностью завершились, и Стругл Хардлокс всех распустил. Можно сказать - разогнал. Щедро расплатился и велел убираться восвояси. Никто не возражал. Плата оказалась настолько чрезмерной, что значительная часть рабочих сочла возможным потратить какую-то часть вознаграждения на усладу аркаимских гетер, коих сладострастие давно вошло в поговорку. Лишь единицы остались в окрестностях Башни, растворившись на время в Покинутых местах Мёртвого леса, справедливо полагая, что заслужили того, чтобы узнать, чем же закончится эксперимент. А Стругл в одиночестве остался в Башне, и сегодня для него всё решится, потому как эксперимент на сегодня и назначен.
   Неожиданно Кальма ощутила острую жалость к Струглу, как к человеку, взявшемуся за дело, которое ему явно не по силам, и обрекающему себя на заведомую неудачу. Она поняла это, когда прочла до конца свою главную в жизни книгу. Судя по тому, что писал в ней древний учёный, затея Хардлокса была изначально обречена на неуспех. Слишком масштабен оказался замысел, но чрезвычайно убог инструментарий. Прослеживалось гигантское несоответствие цели и средств с недопустимой выдачей желаемого за действительное. Да ещё потоки эти теллурические с их неведомыми узловыми точками, непредсказуемыми полями и неуправляемыми энергиями. Траворд Водангард многократно предупреждал об осторожности при общении с ними, а уж об использовании их вообще рекомендовал воздерживаться. Стругл же вознамерился использовать эти потоки в качестве усилителя синестезического эффекта для компенсации недостаточного внутреннего объёма Башни. Когда Кальма прочла эту главу, то тут же поняла, что у Хардлокса ничего не выйдет. Об этом она и сказала ему вчера, когда они прощались на крыльце Башни. Он только рассмеялся в ответ, хитро и лукаво глядя на неё. Стругл был пьян, и выглядел так самоуверенно, будто заручился поддержкой всех известных Богов обитаемой Ойкумены. Отсмеявшись, он в очередной раз предложил ей подняться к нему наверх. Общаться с пьяным гением не входило в ближайшие планы иеродулы, и Кальма решительно отказалась.
   После непродолжительного выяснения отношений помолчали. Урсбели всерьёз предупредила своего неудачливого ухажёра, что у неё остро развито чутьё на неприятности, и именно сейчас она погружена в мрачные предчувствия по самые уши.
   - Откажись! - Кальма посмотрела Струглу в глаза, пытаясь внушить ему хотя бы малую долю своих опасений. - Отмени эксперимент, и пойдём к тебе наверх!
   Хардлокс покачал головой. Даже перспектива разделить ложе с красавицей Кальмой, не могла заставить его отказаться.
   - Нет, госпожа Урсбели, я не откажусь. Слишком много это для меня значит, и чересчур значительная часть моей жизни осталась здесь. Я слишком давно пересёк точку невозврата. Теперь - только вперёд!
   - Как знаешь.
   Кальма не ожидала иного ответа, но считала необходимым высказаться. Будущее за Богами, им и решать. Женщина развернулась и собралась уходить. Стругл окликнул её. Разгребая ногами снег, догнал. Растеряв всё своё красноречие, стесняясь и краснея, предложил вдруг уехать с ним сразу после эксперимента. Завтра. Сказав главное - успокоился, и далее говорил так гладко и упоительно, словно стихи читал. Сначала упомянул о том, что Вселенная безгранична, что он обожает путешествовать, что у них будет много поездок, и у неё появиться редкая возможность посмотреть мир.
   - Соглашайся! - кричал Стругл, думая, наверное, что крик усиливает впечатление.
   Далее, он обрисовал перспективы. Обещал создать все условия для творчества. Обещал ввести её в общество таких же художников и художниц, мол, творческой личности нельзя вариться в собственном соку - необходимо общение с себе подобными. Частое общение. Постоянное. Обещал красивый дом на берегу Нила, а если не нравится Айгиптос, то - дворец на Крите, или поместье в Микенах.
   В общем, говорил он много, обещал - ещё больше, и, как итог, договорились встретиться. Завтра. Он придёт в Храм Богини-матери после завершения эксперимента. За ответом.
   Кальма вздохнула. Она ещё вчера знала, что не согласится, что откажет Струглу, но промолчала. Пусть вначале закончится эксперимент. Незачем заранее сеять обиду, тем более, когда неизвестно, чем всё закончится. А вот завтра она скажет ему твёрдое "нет". Если, конечно, будет кому говорить. Хотя, если честно, то дело даже не в Стругле. Её твёрдое завтрашнее "нет" будет основано на том, что место её находится здесь, в Храме, под покровительством богини Астарты. Потому что она любит спокойствие и неторопливость, каковая обычно царит в обители и не жалует суету и стремительность, на что желает обречь её Хардлокс. А значит, вести с ним беспокойную жизнь для Кальмы Урсбели совершенно неприемлемо.
   "Это будет завтра, но пока, удачи тебе Стругл, и пусть бессмертные Боги помогают тебе!"
   Кальма постояла ещё немного, но Башня так и осталась укрытой пеленой сплошного снегопада. Становилось холодно. Развернувшись, жрица Астарты отправилась обратно в обитель, чтобы продолжить работу по созданию синестезического ряда, ибо сегодня наступил новый этап в её жизни.
   Она верила, что более счастливый!
  
   * * *
  
   Снег падал медленно и густо. К полудню выпало столько, что Стругл едва открыл входную дверь. Пришлось расчищать крыльцо, думая попутно, что неплохо было бы соорудить перед дверью козырёк. От дождя и снега.
   "На днях займусь!" - подумал Хардлокс, отставляя лопату. Он находился в плотном потоке снега, и слизывал с губ прилипшие снежинки. Идти внутрь не хотелось.
   "А ведь придётся!"
   Стругл запрокинул голову, подставляя лицо снегопаду. Хотелось стоять вот так, долго-долго, оттягивая момент начала эксперимента, но - нет, от себя не уйдёшь. Пора!
   Отряхнув с одежды снег, Хардлокс вошёл внутрь Башни. Еле слышно скрипнула дверь. "Щёлк" - сработала задвижка. Придвинув приличных размеров камень, заблокировал дверь.
   "Зачем я это делаю?" - подумал Стругл, ища аргументацию "за", но не найдя ответа, пожал плечами. - "Это всё нервы. Они порождают беспричинную жажду деятельности: лишь бы чем-то занять себя. А выход один - надо побыстрее начинать!"
   Словно боясь передумать, Хардлокс стремительно поднялся на верхний ярус Башни в свои личные владения. Собственное, только его, пространство было крайне необходимо ему чисто психологически. Стругл понимал, что всё это блажь, ибо в Башне теперь никого нет, тем не менее, остаться наедине с самим собой, он мог только на "крыше мира", как он сам называл своё нынешнее высотное жилище.
   Все работы были закончены ещё вчера, и у Хардлокса прошедшим вечером возникла шальная мысль: а не начать ли эксперимент прямо сейчас. Какое-то время он колебался, взвешивая многочисленные "за" и "против", но в последний миг ему вдруг стало страшно. Тянувшаяся уже к заветному рычагу рука, одёрнулась рефлекторно, словно коснулась огня. Удивляясь сам себе, решил:
   "Завтра в полдень" - и тут же успокоился.
   Через некоторое время, возникшее спокойствие породило здравую мысль:
   "Столько лет шёл к этому, а теперь под всяческими предлогами оттягиваю момент начала. Зачем? Всё равно я сделаю это, чего бы мне оно не стоило!"
   Зайдя на "крышу мира" первым делом налил вина. Нервозность была таковой, что зубы громко стучали по кромке серебряной чаши.
   "Необходимо немедленно начинать! Иначе, я либо напьюсь раньше времени, либо чуть позже сойду с ума!"
   Усевшись на ложе, долго смотрел на рычаг, вмонтированный в стену. Опущенный до упора вниз, он даст начало неуправляемому процессу инициации. Неуправляемым он станет потому, что начатый однажды (положение рычага "вкл"), процесс станет необратимым, ибо остановить его уже будет невозможно (положение рычага "выкл" - не существует). Эта собственная, ещё одна безумная идея Стругла вызвала яростное возмущение Сетмусотепа, но Хардлокс был непреклонен.
   - Это должно случиться! - говорил тогда он. - А значит, начавшись однажды, эксперимент не может быть остановлен. Ни при каких условиях. В любых обстоятельствах он должен дойти до конца.
   - И ты вместе с ним! - Сет ничего не понимал. - Почему бы ни дать себе шанс?
   - У меня уже были шансы, но я их не использовал. Этот будет последним.
   - Хочешь погибнуть героем!? - Сетмус покачал головой. - Перед кем? Тебя ведь здесь никто не поймёт!
   Хардлокс встал, давая понять, что разговор окончен. Громко ругаясь по-айгиптосски, Сетмус покинул "крышу мира".
   "А может он прав?" - промелькнуло тогда в голове у Стругла, но переделывать что-либо он уже не захотел.
   Сев за рабочий стол, Хардлокс долго раздумывал над последней записью в рукописной книге, которую завёл с началом работ, и аккуратно делал записи почти каждый день. Обычно у него хватало иронии, с юмором относиться к этому занятию, но порой стремление к пафосной риторике заслоняло здравый смысл. Он мечтал, чтобы его записи прочли через много-много лет. Лучше - через сотню-другую. Ещё лучше - через тысячу. В общем, чем дальше в будущее, тем приятнее мечтать.
   К сожалению, последняя фраза не шла. Не формулировалась мысль достаточно гладко, а, учитывая, что предназначалась она для далёких потомков, то и вовсе не годилась ни на что. Хоть волком вой.
   Глядя беспомощно в книжку, Стругл вспомнил вдруг, что помимо невозможности остановить эксперимент, поводов для беспокойства имелось гораздо больше, и необратимый рычаг без положения "выкл" являлся самым безобидным из них. Вспомнились те неточности, округления и допущения, которые он позволил себе при составлении базовых расчётов, в результате чего они оказались недостаточно точны и объективны. Припомнилось, как он позволил себе подгонять расчётные значения под нужный ему конечный результат. Запомнилось, как он упрямо закрывал глаза на неполное соответствие теоретических расчётов и результатов практических работ. В общем, вспомнилось многое, и вот теперь...
   "Так не пойдёт!"
   Стругл порывисто соскочил с ложа, схватил кувшин с вином, и со всего размаху запустил его в дубовую дверь. Осколки терракоты, сдобренные вином, живописно разлетелись по помещению. Красные лужицы кроваво блеснули на белом мраморном полу.
   "Эдак я совсем перетрушу! Ха-ха! Ну и какой я буду иметь после этого вид? Всех разогнал, мол, я сам! - а что выходит? Мучаюсь от нерешительности и напиваюсь со страха. Так как же после этого Сету в глаза смотреть? А Кальме Урсбели? "Увезу тебя на край света, где мы будем счастливы!" Тьфу! А сам рычаг опустить не может. Хорош герой, нечего сказать!"
   Допив остаток вина из чаши, Стругл решительно подошёл к рычагу. Полированная бронза блеснула, отражая свет газового освещения. Упругой волной нахлынули сомнения. Ну, уж нет! Отбросив всякие колебания, Хардлокс с силой опустил рычаг вниз. Металл взвизгнул натужно, и Стругл понял, что от проявленного усердия приложенное усилие оказалось чрезмерным, и рычаг чуть было не сломался.
   "Смешно!" - Он представил себе лицо Сета при виде испорченного устройства в положении "вкл". - "Однако теперь поводов для смеха не имеется!"
   Нахлынула расслабленность. Стало легко и радостно, словно тяжесть с плеч сбросил. Рассеяно посмотрел на осколки терракоты и красные лужицы расплескавшегося вина. Теперь это не имело никакого значения, ибо процесс уже запущен.
   "Давно бы так!" - Хардлокс подошёл к стене и надавил пальцем на красный круг. Газовое освещение медленно угасло. В полной темноте подошёл к двери. - "Хвала Богам, обратной дороги я себе не вымостил, и теперь от меня уже ничего не зависит".
   С этой мыслью он спустился в основой зал, и погрузился в тревожное ожидание.
  
   Долго ждать не пришлось. Возникшая из ничего цветная радужная дымка, заполнила зал. Словно перемешивая её в единую субстанцию, вдоль стен и потолка пронёсся вихрь. Неожиданно внутреннее пространство Башни скачком уменьшилось. Настенная роспись приблизилась вплотную, качнулась волнообразно, обдав чередой образов, пейзажей и личин, будто завлекая Стругла в свой нереальный нарисованный мир. От ярких красочных мельканий в глазах экспериментатора возникла цветастая рябь с размазанными пятнами оттенков. С окружавших его вплотную изображений пахнуло ароматными смесями, лишёнными всякой определённости. От потолка хлынул поток бессмысленной музыки. Голова закружилась. Чтобы не упасть, Хардлокс зашарил по стенам, но мраморная твердь исчезла. Руки погружались в вязкую субстанцию картин, словно в кадку со сдобным тестом, когда же Стругл с усилием выдернул руки из загустевшей стены, в её поверхности он увидел две неровные вмятины от его рук, а ладони оказались забрызганы красками всех возможных оттенков. Когда же на глазах у Хардлокса вмятины затянулись, как это бывает с поверхностью битумного озера, его замутило. Уткнувшись взглядом в пол, Стругл глубоко задышал, стараясь отогнать дурноту, но Башня качалась, словно трирема в штормовых водах Понта, и тошнота лишь усиливалась.
   Так продолжалось бесконечно долго. Наконец, Хардлокс, никогда не страдавший "морской болезнью", почувствовал себя лучше. Дурнота понемногу ушла. Тошнота исчезла. Башня перестала раскачиваться. Боясь спугнуть наступающее затишье, экспериментатор медленно поднял голову. Внутреннее пространство Башни сжалось до размеров крохотной цилиндрической кельи, внутри которой Стругл едва смог бы развернуться. Перед его глазами на уменьшевшейся стене находился живописный триптих, образующий стандартный синестезический ряд из трёх картин. На левой изображался зимний лес. Густые кроны деревьев и их мохнатые ветви покрывали пушистые шапки снега. Округлые выступы сугробов плавно сглаживали неровности ландшафта. Низкое закатное солнце порождало длинные угольно-чёрные тени, контрастно выделяющиеся на снегу резкоочертаными контурами. Скоро наступит ночь, и на средней картине триптиха, в сером сумраке позднего вечера была изображена волчья стая. Несколько худых, отощавших за долгую зиму, голодных волков, пристально вглядывались во внутреннее пространство Башни холодными безжалостными глазами. Они жались к боковой границе рисунка, ибо на правой картине был изображён костёр, горящий ночью среди бескрайней зимней степи. Яркие языки пламени лизали темноту. Дрова трещали весело, выплёвывая в ночь тысячи сверкающих искр. Огонь крепчал и разгорался, а вместо расплавленного жаром снега появлялась голая чёрная земля.
   В этот момент "улавливатель теллурических потоков" взвыл натужно, задребезжал мелкой дробью, и продолжил работу рывками, словно старая хромая кляча. Продлилось это несколько тягучих мгновений, во время которых внутри "улавливателя" что-то скрежетало и елозило одно о другое, хрустело длинно и протяжно, будто кто-то толок в ступе вулканическое стекло, а потом, всё вдруг мгновенно оборвалось. В течение нескольких ударов сердца в Башне царила полная тишина, а потом раздался чудовищной силы взрыв...
   Стены Башни дрогнули, и сильно зашатались, ощутимо клонясь на юго-запад, в сторону шахты с узловой энергетической точкой теллурического потока. Сверху, шурша и царапая стены, в густых клубах пыли, посыпались отколовшиеся камни и обломки связующей арматуры. Мраморный пол прорезала кривая изогнутая трещина, пронзившая всё основание Башни. Стругла сорвало с ложа, и бросило на картину с голодными волками. Изображения синестезического ряда сомкнулись над Хардлоксом, обдавая холодом морозного вечера, дразня запахом псины, идущим от рычащих волков, и обжигая раскалёнными искрами, летящими от горящего костра.
   "Кажется, получается!" - успел подумать Стругл, перед тем, как исчез свет.
   Когда он вновь появился, Хардлокс находился вне пространства Башни.
  
   * * *
  
   В тот же миг ступню пронзила резкая боль, а дыхание обожгло морозным воздухом. Нога рефлекторно дёрнулась в сторону, и Стругл чуть не упал. В глазах потемнело от боли. Правая рука на отмашь рубанула воздух. Волк взвизгнул, и, отпрыгнув в сторону, затрусил под защиту стаи.
   Сколько же их!?
   Костёр ещё горел, и это до поры сдерживало волков, но, что произойдёт, когда дрова прогорят?
   Ночь выдалась тёмной и безлунной. Мороз пощипывал разгорячённое тело, от которого валил пар, хорошо различаемый на фоне костра. Его пламя освещало истоптанный, забрызганный кровью снег, разбросанные в беспорядке вещи, почти начисто обглоданный труп лошади, и напряжённую, дрожащую тень Стругла Хардлокса, пляшущую по испачканному снегу.
   Визгливые звуки свары пронзили тишину. Волки дрались за остатки конины, перебегали с места на место, скулили и облизывались, то и дело поворачивая окровавленные морды в сторону Стругла. Боялись, наверное, что убежит. Заледеневшее лицо экспериментатора прорезала гримаса горькой усмешки: куда бежать?! Куда не кинься - конец один. Слишком неравные силы!
   Горящие глаза окружили костёр. Скудная трапеза закончилась, лошадиные останки уже припорошило снегом, но еды как всегда оказалось мало. Волки пронзительно выли, кружа во мраке. Их силуэты растворялись в темноте, потом, они вновь появлялись в пределах освещённости костра. Некоторые ложились на снег, зевали, скаля устрашающие пасти, но никто никуда не уходил. Они ждали. Они ждали наступления полной тьмы, чтобы спокойно и неторопясь покончить со Струглом. И вряд ли что-либо сможет им помешать. Разве что Бессмертные Боги вмешаются, ведь чудесные спасения из безвыходных ситуаций находились именно в их ведении!
   Многоголосый вой прервал богохульство. Звуки рождённого эха пронзали темноту, утопали в глубоком снегу и вязли в частоколе деревьев. Вскоре умолкли и они. Всё стихло, и только волки размытыми силуэтами двигались во мраке. Круг сужался.
   Костёр постепенно угасал. Дрова прогорели и опали. Затухающие угли светились в ночи огненными малиновыми пятнами. Раненая нога онемела и почти не слушалась. Левый сапог встал колом от замёрзшей крови. Рана тупо саднила. Неожиданно вой прекратился, и волки молча бросились в атаку. Все сразу. Стругл схватил заготовленный заранее факел, и опустил его на угли. Он мгновенно вспыхнул, и Хардлокс тыкал им в темноту, пока правая рука методично рубила мечом. Волки умирали, но их не становилось меньше. Их серые тени метались по снегу, свет факела на мгновение озарял темноту, выхватывая из мрака оскаленные силуэты, чьи клыки метили только в Стругла.
   Это не могло продлиться долго, и в следующий миг, обжигающая боль в правой ноге сотрясла тело. Сознание помутилось, проваливаясь черноту небытия. Меч со свистом рассёк воздух и вонзился в тело волка. Горячая кровь брызнула на руку, раздался всхлип. Челюсти разжались, и волчий силуэт исчез из пределов видимости. В нос ударил запах паленой шерсти.
   Холодный воздух проник в рану, и боль стала невыносимой. Согнувшись, Хардлокс повалился на колени. В глазах заиграли радужные блики. Сердце бешено колотилось в груди, и Стругл почувствовал, как волк запрыгнул к нему на спину. Лапы хищника уже касались тела, но Хардлокс невероятным разворотом увернулся от нападения. Волк промахнулся, а Стругл, падая, подставил меч под тушу серого убийцы.
   Мёртвый волк повис на руке, но это забрало последние силы. Человек сидел на снегу, и мечтал о том, чтобы всё побыстрее закончилось. Он чувствовал, как вместе с кровью, из многочисленных ран его медленно вытекает жизнь. Мир разрушался, и за его обломками не просматривалось ни единого шанса. Стругл прекратил бороться. Он чувствовал лишь усталость и запах смерти.
   Левую руку ожгло болью. Развернувшись, Хардлокс увидел, как волк терзает его кисть. Волчьи клыки рвали беззащитную плоть, брызжа кровью, и разбрасывая ошмётки мяса. Факел упал. Снег зашипел, пожирая огонь, и через миг факел угас. Стругл наотмашь рубанул мечом. Хватка ослабла. Волк с раскроенным черепом повалился в снег. Серый студенистый мозг пятнами забрызгал шерсть. Рука освободилась, но повисла плетью. Волки отступили, но не уходили далеко. Они ждали, когда Хардлокс ослабнет окончательно, чтобы взять его без потерь.
   В боку вдруг сильно закололо. Каждый вздох теперь отдавался резкой болью в груди. Тело горело от многочисленных укусов, а во рту застыл тошнотворный привкус крови.
   "Ничего. Скоро Харон переправит меня через Стикс в Страну Вечной Охоты. Там всегда тепло, нет боли и много еды. Быстрее бы!"
   Будто подслушав последнюю мысль, волки бросились на Стругла. В малиновом свете угасающего костра мелькнули стремительные тени. Замутнённое сознание слишком медленно реагировало на опасность, а израненное тело отказывалось подчиняться. И всё же, отяжелевшая рука вылетела вперёд, сверкнув лезвием меча. Волк увернулся, и его челюсть намертво вцепилась в руку. Меч выпал.
   Чудовищная боль в шее и затылке пронзила Стругла. Острые клыки впивались в плоть, но боль тут же ушла. Тело онемело. Ничего уже не чувствуя, Хардлокс упал лицом вниз. Разгорячённые губы коснулись прохладного и такого вкусного снега, который быстро напитывался его собственной кровью. Волки топтались по Струглу, рвали его на части, но он видел лишь их лапы и хвосты. Боли не было. Мир тускнел и уплывал куда-то.
   А потом он провалился в абсолютную черноту. Теперь уже навсегда.
  
   * * *
  
   Единственное слюдяное окно в избе превратилось в мутное серое бельмо. Снаружи потемнело. Запахнув шубу, Сет приоткрыл дверь. Снегопад шёл так плотно, что совершенно скрыл Башню. Подивившись в очередной раз на причуды северной природы, Сетмус закрыл дверь. Он очень сильно замёрз. Ему было так холодно, как никогда в жизни, и потому, наверное, в последнее время (особенно с тех пор, как в окрестностях Аркаима выпал снег) ему всё чаще снился родной Айгиптос с его жарким благодатным солнцем, с тёплым ласковым морем и со смуглыми горячими красавицами. Ибо всё познаётся в сравнении.
   Снег, лёд, мороз. В свою бытность на родине фараонов Сет только слышал об этих явлениях, а потому, как и все, утверждал, что это сказка. Умом он понимал, что подобное возможно, однако воочию увидел и прочувствовал это впервые здесь, в урочище Кааб-Син. И надо признать, что впечатления эти запомнятся ему на всю жизнь. Сет представил, как будет рассказывать знакомым и друзьям о воде, превратившейся в камень, да о белых ватных хлопьях, падающих с неба, и о морозе, злобно кусающим открытые части тела. Он вообразил также, какие выражения на лицах будут иметь его благодарные слушатели, и от этой мысли весело улыбнулся. Его друзья, знакомые и родственники в основном образованные и воспитанные люди. И конечно, они ничего не скажут ему в открытую, но вот лица их будут отражать очень многое. Например, тайное недоверие (мол, ври, да не завирайся), или скрытую иронию (мол, знаем-знаем), а то и неприкрытый сарказм (многозначительное кхы-кхы). Короче говоря, не поверят, но в лицо ничего не скажут. Но ведь это правда! Сет ещё раз выглянул наружу: правда!
   Плотно закрыв дверь - сел на лавку. Нет ничего утомительнее в этой жизни, чем ожидание того, чего ты не можешь ускорить. Сет ждал окончания эксперимента, на продолжительность которого он не имел влияния, и от того, наверное, время крайне медленно ползло из будущего в прошлое, надолго задерживаясь в настоящем. Его никто не обязывал этого делать, но он решил дождаться. Рассуждал Сетмус здраво: если опыт завершится удачно, то он первым поздравит Стругла с успехом, ежели - нет, окажет посильную помощь, ну а если уж совсем нет - придаст тело Хардлокса земле, как и договаривались когда-то, в самом начале пути. Правда с тех пор тема эта в их разговорах не поднималась, но Сет знал: Стругл ничего не говорит просто так.
   Чтобы скрасить ожидание - налил вина. Разогрев на огне, добавил айгиптосских специй, и сделал небольшой глоток. Горячая пряная жидкость растекалась по телу, неся с собой тепло и ароматы далёкой родины. Дикая, холодная, населённая варварами Арьяварта была пригодна лишь для постановки экспериментов. Конечно, летом здесь неплохо, и жара умеренная, ни то, что в Айгиптосе, и воды в достатке, и природа хороша и разнообразна, но зима...
   Сетмусотеп отпил волшебного напитка. Хорошо!
   Вообще, в том, что он делал сейчас, существовала особенная прелесть. Теперь он понимал, как это прекрасно сидеть в натопленной избе, и, протянув ноги к животворительному огню в очаге, пить горячее пряное вино. Сидеть в благодатном тепле, зная, что за порогом избы вода превращается в лёд, свирепый мороз терзает тело путника, а с неба, плотным нескончаемым потоком летят белые мухи.
   Вчера вечером попрощались. Хардлокс долго и суетливо болтал ни о чём, а потом вдруг притих. Когда же Сетмус встретил его затравленный взгляд, то понял вдруг, что Стругл смертельно боится сегодняшнего эксперимента, боится своего детища так, как, наверное, ничего и никогда не боялся. Однако Сет не злорадствовал. Скорее - наоборот, он старался быть объективным.
   "А разве я не боялся бы?" - рассуждал он мысленно, медленно потягивая горячее вино. - "Насколько мне известно, практической стороной этого вопроса никто и никогда не занимался. Слишком велики масштабы. Теоретиков, одного безумнее другого, всегда имелось в достатке, но как только вставал вопрос практической реализации своих идей, все они отступали перед трудностями. Стругл оказался первым, кто решился связать теорию с практикой. К сожалению, в качестве усилителя эффекта, Хардлоксу пришлось использовать теллурическую энергию. Вынужденная мера, несомненно, но ведь без неё внутренний объём Башни должен был бы быть огромным. Можно сказать - гигантским. В тысячи раз больше нынешнего. Такое свободное пространство трудно даже вообразить, ни то, что построить. В реальности подобный объём можно отыскать только в естественной пещере. Но тогда возникали иные проблемы: необходимость сглаживания стен, поддержание постоянной температуры и влажности, достижение герметичности. С помощью теллурической энергии Стругл решил эти вопросы, но, - безопасно ли это?
   Мысль о безопасности едва сформировалась в голове Сета, когда, словно в подтверждение опасения, чудовищной силы взрыв разорвал тишину. Слюдяное окно громко хрустнуло и покрылось сеткой извилистых трещин. Входную дверь сорвало с петель, и отбросило к противоположной стене. Свечи и лампы задуло ворвавшимся в избу ледяным сквозняком. Сета сбросило с лавки, покрыв ворохом снежинок, летящих беспрепятственно в проём двери. Без всяких комментариев было ясно, что в Башне что-то случилось. Нечто ужасное. Быстро поднявшись, Сетмус бросился вон из избы.
   Снегопад не уменьшался, но стало заметно теплее. Тропу к Башне замело. Сет бежал, высоко задирая ноги, и ориентируясь на просеку. Через пару стадий стали появляться поваленные деревья, в основном старые и высохшие. А ещё через полторы - оказались поваленными все. Они были сломаны у основания, и лежали вершинами "от Башни", словно солдаты на учебных занятиях. Пробежав ещё около стадия, Сет увидел Башню.
   Наружные разрушения были хорошо заметны. Башня значительно накренилась в юго-западную сторону, причём её наклон совпадал с направлением дороги туулу. Стены сооружения прорезали несколько крупных извилистых трещин. Свежие разломы уже заносило снегом. Входная дверь вылетела и лежала теперь шагах в пятидесяти от Башни. Прозрачные стёкла, выполненные по специальному заказу в государстве Элам, вытолкнуло из стены, как пробки из амфор, и валялись они теперь в снегу, постепенно припорашиваемые вьюгой. Каменные бабы и Менгиры, установленные вокруг Башни в три ряда, и предназначенные для притягивания теллурических потоков, оказались частью, наклонёнными к земле, частью, будто срезанными у основания, а частью - вырванными из промёрзшей почвы и отброшенными на много шагов от первоначального положения.
   Сет осторожно вошёл внутрь. Ожидаемого разгрома внутри Башни не наблюдалось потому, наверное, что всё лишнее из основного зала было вынесено заранее. Более того, вчера, когда он покидал Башню, помимо небольшого ложа для Стругла в котором он собирался ждать результата, в зале вообще ничего не осталось. Сетмус дошёл до середины, остановился, и осмотрел стены. Примерно треть картин оказались нетронутыми, а вот оставшиеся были подвержены различной степени разрушения, и врядли подлежали восстановлению. На одних, краска потрескалась, как от сильного жара, и обвалилась. На других, по тем же термическим причинам, краска расплавилась, вспучилась, и потекла. Часть картин выгорела полностью, и теперь вместо изображений на стенах зияли чёрные выгоревшие пятна. Иные картины вообще спеклись с грунтовкой в единую субстанцию, и походили теперь на засохшие комья грязи, каковые образуются по кромкам высыхающих луж.
   Стругл лежал у стены. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что он мёртв, ибо живой человек не может так лежать: так неестественно подобрав или разметав истерзанные конечности. Сет подошёл к Хардлоксу, и долго пытался нащупать пульс, но эра чудес завершилась ещё задолго до его рождения. К тому же, он и сам-то в них не сильно верил, если не сказать больше - не верил вообще. "Во Вселенной всё есть, зачем ей ещё и чудеса?" - говорил Стругл, и в чём-то был, наверное, прав, но теперь, в нынешнем его состоянии капелька чуда ему бы не помешала. Потому что он был ещё тёплый. Очень тёплый. Как живой. "И в Бога он не верил, тем самым, лишив себя помощи и с этой стороны. Эх, дружище!" - Сет махнул рукой. - Нельзя совершать необратимых поступков, допускать необратимых суждений, говорить необратимые слова! Надо всегда оставлять щёлочку. Для себя. На всякий случай. Кто мешал тебе сделать это?!"
   Тело Стругла было до такой степени истерзано, что не оставалось ни единого места не тронутого насилием. Разорванная плоть сочилась кровавыми сгустками. Отсутствовали целые куски, вырванные или выгрызенные из тела. Окровавленная одежда была изорвана в клочья. Левая часть лица отсутствовала, глаз вытек, оставив вместо себя кровавую впадину, а другой, правый, был открыт, но уже замутился дыханием смерти, покрывшей его туманной поволокой. Из открытого рта вывалился закушенный до крови, распухший язык. Уцелевшая часть лица заострилась, зубы обозначились резче, и казалось, что Стругл улыбается своей последней погребальной улыбкой. А прямо над ним, из монолита стены торчал наполовину утопленный в мрамор меч. В мрамор!
   Сзади раздался шум. Сетмус обернулся. Отряхивая шапкой снег, вошёл его помощник. Он по просьбе Сета тоже задержался, расположившись с несколькими доверенными рабочими по другую сторону Башни.
   "Очень кстати!" - подумал Сет. - "Одному бы мне пришлось нелегко!"
   - Позови людей. Надо перенести его в избу, и пусть над телом совершат то, что положено. Потом будем готовиться к переезду. Стругл хотел, чтобы его похоронили в шахте. Скажи людям, что тем, кто отправится со мной, я хорошо заплачу.
   Помощник кивнул, и вышел.
   Глядя на Стругла, Сет подумал:
   "Своей смертью он доказал правильность теории изобразительной реальности и синестезических рядов. Плюс подтвердил прямое влияние на них теллурического поля. Ведь он ТАМ был!!! Это, несомненно, хотя бы по тому, какую ужасную смерть он принял, попав в картину с волками. Однако, кому это теперь интересно? Тем более - здесь".
   Поднявшись наверх, Сет проник в личное помещение Стругла. На рабочем столе лежала его рукописная записная книжка. Раскрыв её, Сетмус сделал в ней запись о том, что произошло с её хозяином в последний день эксперимента. Эта запись предназначалась именно Хардлоксу, потому что рукописную книжку Сет обязательно положит в гробницу, вместе с телом, чтобы, проснувшись в иных мирах, Стругл вспомнил, что случилось с ним в его последний день.
   Далее, он вырвал несколько металлизированных листов из своей записной книжки (подарок Хардлокса), и записал кратко о том, что здесь происходило. Без подробностей. Чтобы никто не решился повторить эксперимент. Закончив работу, он сложил листы на столе, и придавил их серебряной чашей, находившейся тут же.
   Окончив документирование, Сетмусотеп встал, и направился к выходу. Оставаться здесь не имело более смысла. Впереди его ждала важная работа по приданию тела Стругла земле с учётом всех айгиптосских традиций. Сет знал, как это делается. С нужными надписями и барельефами, с изображениями Богов и героев, и с посмертными одеяниями и утварью, необходимыми в загробном мире. С этими мыслями Сетмусотеп вышел из Башни.
   Снегопад прекратился, а сквозь заметно поредевшие тучи, робко проглядывал бледный диск солнца.
  
   * * *
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Северная Припонтида. Страна Ариев (Арьяварта).
   2 сентября 1229 года до Р. Х.
  
   Я люблю смотреть на звёзды. Ночью они похожи на свет далёких костров, зажженных небесными охотниками, которые сопровождают нас в ночи, подмигивая со своих высот зеленоватым мерцанием. Мне всегда это нравилось. Звёзды притягивали меня своей таинственностью, и из памяти стёрся тот миг, когда я, посмотрев на ночное небо, ощутил то возвышенное величие, которое исходило от них, и крупицы которого я пытался впитывать
   в себя, черпая из их сияния силу неведомую и загадочную, совершенно недоступную другим людям, лишённых прелести созерцания.
   Но кроме звёзд на небе была ещё и Луна - наш вечный спутник тьмы. Старики говорят, что раньше её не существовало, и ночь была темна, как мысли о смерти. Но, кто им поверит? Они цепляются за старое, чтя древние обычаи. Они сдерживают молодых, заклиная памятью предков, и пугая страшными пророчествами и предзнаменовениями. Они полагают, что можно прожить всю жизнь, опираясь лишь на думы о великом прошлом, и почитая их дряхлеющих немощных богов. Они ошибаются, и в этом - их беда! Словно ветер, сначала лёгкий, но всё более крепчающий, несётся по степи учение нового Бога, сильного и могущественного, воплощения Добра, побеждающего Зло во всех его проявлениях и ипостасях. Посланники Ахурамазды бродят от стойбища к стойбищу, и, проповедуя Авесту, пытаются отвратить нас от ложных богов.
   А может, они правы?
   Сегодня я вновь пришёл на своё излюбленное место, и, улёгшись на спину, погрузился в мерцающее сияние небесных огней. Тишина и мрак ночи окружали меня со всех сторон, закутывая в плотное покрывало тьмы, из под которого все ожидания виделись ещё более загадочными и таинственными. Звёзды светили и подмигивали мне из бездонной черноты своих далёких миров, я смотрел на них, завороженный зеленоватым блеском, а они от этого будто приближались, становясь всё больше и ярче, надвигаясь и напирая на Землю, стараясь преодолеть неведомый барьер, разделяющий нас, и пролиться на степь звёздным дождём.
   Земля, нагретая за день, мягко отдавала тепло, и вместе с ним над степью поднимался ни с чем не сравнимый запах трав и полевых цветов, запах разогретой земли и прохладной реки, запах дымящих костров и тревожное ощущение неизвестности.
   Сегодня ночное небо было особенным. Начинался период Звёздного Пути во время которого по небосводу рассыпалось бесчисленное количество звёзд, и они сверкали на чёрном небе, словно факелы на празднике летнего солнцеворота. Для ариев это был недобрый знак. Он напоминал всем, что тот привычный с детства, не слишком правильный, но такой знакомый, тот, ругаемый кем не попадя, но, тем не менее, единственно возможный и приемлемый, мир, к которому все приноровились, и с коим все свыклись, вдруг в одночасье может рухнуть, погребя под собой всё или почти всё. Слишком много горя и бед принёс Звёздный Путь нашему народу, да и всем остальным народам Северной Ойкумены. В эти дни, проникнутые печалью о былом, лучше бы посвятить себя думе о предках в благодарность о том, что ты есть, а не лицезрению звёзд, виновниц всех мыслимых бед и несчастий. Наверное, так или примерно так скажут отец и дядя. Наверное, они будут правы, но так ли это необходимо? Думы о прошлом затмевают настоящее или, наоборот, помогают в нём разобраться? В любом случае это происходило так давно, что и вспомнить страшно, ведь как говорят старики, даже Луна тогда ещё не освещала Землю.
   С реки подул ветерок, обдувая лицо и руки приятной прохладой. Пора идти в становище. Старшие братья опять будут ругаться, а я снова не смогу внятно объяснить своё долгое отсутствие. И лишь дедушка, большой, лысый и бородатый, воплощение мудрости и добра, улыбнётся в усы и подмигнёт незаметно, давая знать, что он со мной за одно. Что звёзды - это величие духа, а сбор коровьего навоза - досадное недоразумение на которое не стоит обращать внимания.
   Звёздный Путь.
   Легенды гласят, что именно по нему с неба спустились демоны-ракшасы и напали на атлантов, живших далеко на юго-западе, на огромном острове, за Геркулесовыми столбами, в Великом Океане. Война длилась долго. В выгоревшем оранжевом небе то и дело появлялись страшные знамения. Северное сияние, видимое ранее исключительно в холодных странах, стало наблюдаться гораздо южнее. Солнце скрывалось за зловещей дымкой далёких пожарищ, а когда ветер всё же разгонял её, посылало на Землю кроваво-красное сияние, от которого гибли люди и животные. Из небесной выси появлялись огромные светящиеся звёзды, видимые даже днём. Они извергали из своих недр огонь, несущий смерть и разрушения, а звук, рождённый их движением, был так громок, что люди сходили с ума. Некоторые из этих звёзд упали в землях ариев - Арьяварте, сжигая всё на своём пути адским огнём, а смердящий дым от их останков отравлял воздух на сотни парсангов вокруг. Земля долго тряслась и вздрагивала, а ночное небо на западе светилось яркими голубоватыми сполохами, и прорезающими ночь иззубренными изгибами оранжевых молний.
   Так длилось целый цикл, а затем вдруг наступила тишина, и впервые за много дней взошло солнце, лучи которого не убивали. Люди выползали из своих укрытий, боясь поверить в то, что их горести позади, а этот кошмар больше не повторится. Люди хотели верить в это, но мир, однажды потревоженный, не возвращается на круги своя. Мир ариев перестал быть тем, чем был до сих пор. Он сильно изменился, и сделал это не в лучшую сторону. Тонкая нить, связывающая прошлое с будущим - оборвалась, оставив людей один на один с настоящим, и теперь оно одно, огромное и всепоглощающее, давило на человека, не давая отдохновения в воспоминаниях о былом, и подрезая крылья фантазии в мыслях о будущем.
   С юга пришли чёрные ведуны: в лохмотьях, со страшными язвами, покрывающими тела, с выпавшими волосами и вылезшими ногтями. Они вещали о конце света и умирали в страшных агониях и муках, проклиная своих беспомощных богов. Ужасные пророчества витали по земле ариев, пока не умер последний ведун. И тогда, совершив ритуал сожжения мёртвых, арии решили не вспоминать о них. Отказ от прошлого - может это причина всех бед?
   Тишина и покой продлились сорок дней. Было начало лета. Стояла тёплая солнечная погода, и люди начали забывать о дурных пророчествах и страшных знамениях. Человек так устроен: если опасность не видна и не слышна, если её нельзя пощупать руками или ещё как-нибудь ощутить, то значит, её и нет вовсе. Опасность витала среди стран и народов Ойкумены, но на неё никто не желал обращать внимание. И жители Арьяварты - в том числе! Своим нежеланием почувствовать её, арии презрели осторожность. Они не хотели думать о будущем, полностью погрузившись в сегодняшний день. Отказ от будущего - кто виноват?
   Сорок первый день затишья начался как обычно, но к обеденному времени в небе возникло сначала лёгкое, но всё более усиливающееся сияние. Оно пульсировало необычными переливами красок и казалось, что Земля тонет в его глубине. Оно надвигалось с неба, со стороны невидимых пока звёзд, и через некоторое время сделалось ослепительным, затмив собой солнце.
   Всё замерло. Не чувствовалось даже лёгкого дуновения ветерка, и в этой тишине, сначала далёкий, но с каждым мгновением всё более нарастающий, родился звук. Страшный, свистящий звук из неоткуда, от которого кровь холодела в жилах, и хотелось бежать от него подальше, спрятаться, отгородиться, накрыться чем-нибудь, лишь бы только не слышать этот нарастающий вой.
   Вдруг, среди жаркого лета пронёсся ледяной вихрь, опалив своим дыханием зеленеющие нивы. Стало необычайно холодно. В считанные мгновения реки и озёра сковал лёд, а с неба, под всё усиливающейся свистящий звук и ослепительное сияние, пошёл гигантский град.
   В городах началась паника. Огромные градины убивали и калечили людей, пробивая насквозь крыши домов и разбивая мостовые. Обезумевшие от страха толпы пытались укрыться от гнева богов, но лишь усиливали хаос. Метущиеся массы людей сталкивались в узких проходах между домами, давя, и растаптывая друг друга, а те, кто раненые и беспомощные оставались лежать под открытым небом, получали не избавление, но смерть, ибо град добивал их.
   В этой суматохе мало кто смотрел на небо. А там, сквозь дьявольское сияние, в ореоле беснующегося огня, всё явственнее и отчётливее проступал силуэт огромного шара. Очертания его были ещё зыбкими и размытыми, но он всё явственнее приближался, нависая над Землёй иззубренной громадой непрошенного гостя.
   Демоны побеждали атлантов. Полуразрушенные города затаились, моля богов о помощи, и ожидая конца света.
   И он пришёл!
   Видно грехи людей были огромны, ибо смерть многих оказалась ужасна. Земля разверзлась, и под ногами оставшихся в живых забрезжил адский лик преисподней. Сначала, раздался ужасающей силы взрыв, от звука которого из ушей многих пошла кровь. Казалось, Земля подпрыгнула и начала раскачиваться от этого чудовищного удара. Дома рушились, погребая под своими обломками выживших от первого толчка. Огромные, бездонные трещины прорезали землю, в мгновение ока пожирая целые города и селения, а из глубин разломов, сквозь языки пламени и дыма наружу вырывалась горячая кровь Земли - кипящая магма.
   Огненный дождь накрыл землю. С неба падали камни, обломки скал и вырванные с корнем деревья. В воздухе витал пепел и газ, вырывающийся из разверзшихся недр. Дышать становилось невозможно. Огромная чёрная туча повисла в небе, покрывая собой города и целые страны. Мало кто смог выжить в этом аду. Тьма тем людей была погребена под развалинами городов, и сгинула в образовавшихся трещинах. За ними пришли страшные ветры и гигантские волны, сметавшие с лица Земли остатки живого, а древняя Арьяварта начала медленно погружаться в пучину вод.
   В ту ночь в небе впервые появилась Луна, освещая Землю.
  
   * * *
  
   Небо на востоке порозовело, подсвечивая багровыми отблесками далёкие, плывущие у самого горизонта облака. Утро в степи наступало быстро, мгновенно разгоняя темноту, едва только первые лучи солнца пробивались из-за дальних холмов. Отбросив полог юрты, я выглянул наружу. Свежесть и прохлада влажно лизнули кожу лица. Пахло туманом, мокрой хвоей и прелыми листьями. Сон быстро улетучивался. Энергия бурлила в теле, требуя от организма немедленных действий. Всё, пора вставать! Скоро совсем рассветёт.
   Поёживаясь от холода, я вышел из юрты. Прохлада раннего утра бодрила тело и радовала душу, изгоняя остатки сна. Становище медленно, будто нехотя, просыпалось: коровы заунывно мычали, и, звеня на все лады шейными колокольчиками, неторопливо шествовали к реке на водопой; от соседних юрт доносились запахи дыма, горелого аргала и жареного мяса; слышались потрескивание дров в очаге и позвякивание медных котлов. Женщины готовили завтрак, а мужчины подготавливались к длительному беспокойному дню, каковой всегда бывает у кочевника. Пастухи скакали в степь, гоня перед собой многочисленные стада овец, коров и дойных кобылиц. Рыбаки, беззлобно ругаясь, несли бредень вниз к реке. Охотники, сопровождаемые собаками, уходили на озеро бить птицу. А отряд дневной стражи отправлялся на рубеж, чтобы сменить ночных дозорных.
   Что ж, пора и мне заняться делом. Мама ещё с вечера просила принести воды. Я схватил кожаные бурдюки и босиком побежал к реке. Выпавшая обильно роса приятно холодила ступни ног, штаны намокли до колен, а мне стало весело от всего увиденного вокруг. Беспричинная радость захлестнула меня вдруг. Я громко рассмеялся и быстро побежал вниз к воде, крича и улюлюкая от счастья, подпрыгивая на бегу, будто лань, уворачивающаяся от когтей леопарда, и размахивая во все стороны объёмными бурдюками.
   Вот и речка. Войдя по колено в воду, я остановился. Бррр! Холодно! Сверху, с пологого берега спускались полусонные ещё братья. Обхватив себя руками, они зябко ёжились, и угрюмо, исподлобья посматривали в мою сторону. Вчера мы опять поссорились, чуть до драки дело ни дошло. Я их простил давно, а они как всегда окрысились, и до сих пор дуются. Ну и ладно! Мучайтесь и злитесь, если это вам так нравится. Завидуйте, коль по другому не можете.
   Быстро раздевшись, я прыгнул в воду. Ух! От резкого погружения в холод замерло сердце и перехватило дыхание. Вода ожгла кожу, но я даже вида не показал, нарочито медленно, чтобы братья видели мою неторопливость, поплыл к середине реки. Доплыв до самого широкого места, лёг на спину. Ну, что, брательники, слабо повторить!?
   Краем глаза я видел, что братья смотрели на меня, переглядывались молча, пожимали плечами, но войти в воду так и не решились. Я торжествовал: хоть и маленькая победа, но и она мила сердцу, ибо соперничеству нашему не видно конца. Они - близнецы. Их - двое, а я - один. К тому же, я ни такой, как все. И это - ни мои слова.
  
   * * *
  
   Все вокруг говорят, что я странный. Даже родственники: отец, дядя, старшие братья. Эти, кстати, в открытую смеются и дразнятся, невзирая на то, что я брат им. Чего же от остальных тогда ждать?
   "Ни от мира сего!" - сказал как-то сосед. Упомянул обо мне в разговоре со своей женой. Он знал, что я слышу, но человек даже не удосужился голос понизить. Он искренне презирал меня за то, что я отличаюсь от других, и желал, наверное, чтобы я узнал об этом. Он презирал меня - да, но и боялся тоже, иначе, откуда бы взялся этот колючий неприязненный взгляд, с которым я столкнулся ни так давно, глядя в его наполненные страхом и ненавистью глаза? Мы смотрели друг на друга лишь краткий миг, а затем он отвернулся, но этот взгляд навеки въелся в мою память. Что ж, теперь придётся быть вдвойне осторожным, и стараться не давать ни единого повода своим соплеменникам. А то вдруг они вздумают изгнать из меня злого духа вполне традиционным способом - поджарив на костре? Но, за что? Шайтан вас раздери! За что подобные кары?
   Да, меня многое интересует из того, на что другие люди и внимания-то не обратят. Пройдут мимо и не заметят. Лишь бы жратву иметь пожирнее, да коней - побыстрее, и чтобы золотишко позвякивало бы в мошне. Вот и все цели в жизни. Нет, я их ни в чём не виню, Боги им судьи, но я-то здесь причём? От меня-то им что надо? Ведь не в кошелёк же ихней я свои руки запустил? Нет, не запустил, но что толку спорить с такими, как давешний сосед? Дедушка сказал мне как-то, что, вступая в спор с глупцом, ты сам опускаешься до его уровня. И доказать ничего не сможешь, и мудростью не разживёшься. А потому, не трать драгоценное время на разговоры с дураками. Лучше - промолчи. А ещё лучше - развернись и уйди. Вселенная бесконечна, так что - спеши жить! Мир не заканчивается за границами Страны Ариев. Истинная мудрость состоит ни в том, чтобы излагать заезженные банальности, а в том, чтобы не обращать на них внимание.
   С тех пор я не спорю с соседями. Зато, я смотрю ночью на звёзды, а днём наблюдаю за распускающимися цветами. Я радуюсь красоте зарождающегося рассвета, когда день только начинается, и грущу, глядя на закатное солнце, когда оно скрывается за горизонтом. Мне нравится сидеть на пороге юрты, и, отрешившись от всего, без единой мысли в голове, бездумно смотреть, как с небес льёт дождь. Как клубящиеся свинцово-серые тучи пронзает извилистая, ярко-оранжевая молния, и как после этого раскатисто грохочет гром. Мне нравится смотреть на снегопад, когда пространство вокруг глохнет, звуки исчезают в ватной тишине, и лишь хлопья снега продолжают медленно кружить в своём бесконечном белом танце. Я люблю этот мир именно таким, каков он есть, и не перестаю восхищаться его величественным разнообразием. И, наверное, только в эти мгновения жизни я становлюсь по-настоящему счастливым. Вот, если бы мне ещё и не мешали!
   Но - нет! Боюсь, я слишком многого требую от людей. Им никогда не понравиться, если кто-либо будет действовать в разрез с устоявшимися традициями, и не станет истово почитать некоторого перечня увековеченных норм. Но зачем же сразу на костёр? Сядь для начала рядом, и давай вместе посмотрим на клочья белесого тумана, клубящегося между холмов. Давай прислушаемся к звукам, доносящимся из его бесформенного чрева. Давай принюхаемся к тому, чем же он всё-таки пахнет, кроме тумана как такового. Да где там! Подобная блажь недостойна настоящего мужчины.
   Однако стоило признать: главная моя неприятность заключалась совсем ни в этом. И, возможно, странностей в моём поведении никто бы так и не заметил, если бы поступки мои не были столь примечательны, и не выделялись бы резко из общей массы усреднённых несоответствий, присущих всему человечеству. Мои странности слишком уж бросались в глаза - вот в чём истинная причина моих бед. Ведь иногда случалось так, что, засмотревшись на интересующий меня предмет, или наблюдая за явлением, которое меня всерьёз заинтриговало, я переставал замечать то, что в это же время происходило вокруг. Мимо меня могли ходить люди и скакать всадники, бешеным галопом могло мчаться стадо быков или диких зубров, передо мной мог начать извергаться вулкан, а за спиной - разверзнуться бездна, но в подобном состоянии я этого просто не замечал. Я на несколько мгновений словно отгораживался от внешнего мира, погружаясь при этом в мир созерцательный, видимый только мною, и существующий только для меня. В этот миг Вселенная могла стонать и корчиться в муках, а я, находясь внутри неё, этих самых мук мог и не заметить.
   "В него вселился злой дух!" - услышал я вчера разговор двух женщин. Увидев меня, они смущённо замолчали, отвернулись и попытались перевести разговор на другую тему. Я собирался уйти, но вдруг почувствовал на спине чей-то сверлящий ненавистью взгляд. Кожу словно кипятком обожгло. Я быстро обернулся, и увидел Старка - всё того же соседа, который смотрел на меня с плохо скрываемой брезгливостью, сожалением и страхом. Едва сдерживая гнев, я схватился за нож, и шагнул к нему. Мужчина побледнел, шаря рукой по поясу, но сейчас он был ни при оружии. Он засуетился, озираясь по сторонам, засеменил неуклюже спиной назад, пробурчал что-то себе под нос, и в следующее мгновение исчез между юрт, словно растворился в суете бурлящего становища. Я посмотрел назад: женщин - как не бывало!
   Что же получается?
   А получается очень нехорошо. Пока что люди, подобные соседу, выказывать открыто свою враждебность не решаются. Сказывается, наверное, авторитет родичей: деда, отца и дяди. Но ведь время идёт, и кто знает, что будет дальше? Ведь если даже родные братья, застав меня в момент созерцания, ещё долго смеются и дразнятся, злорадно хихикая и строя омерзительные рожи, то, что же тут о других говорить? Отец в такие минуты молча отворачивался, и о чём он тогда думал, одному Богу известно. Дядя укоризненно качал головой, тянулся к бурдюку с молочным вином, и надолго прикладывался к нему, вкушая живительный напиток. Мама тревожно смотрела на меня, но молчала. Она не понимала, что происходит со мной. И только дедушка, улыбнувшись в бороду, незаметно подмигивал мне, ибо он знал и одобрял, хотя, видит Бог, я не сказал ему ни слова.
  
   * * *
  
   Вчера наступила первая ночь полнолуния. Дедушка рассказывал, что раньше, сотни поколений назад, Луны не было, но однажды в Чёрный День Мира она вдруг появилась на небосводе. Возможно, боги решили, что так будет лучше, но, к сожалению, это "лучше" так и не прикоснулось к народу ариев. Скорее - наоборот, явилось началом страшного времени, приведшего к гибели Древней Арьяварты и её погружению в пучину вод. В ту ужасную ночь, последовавшей за Чёрным Днём, лунные лучи впервые коснулись земной поверхности. Иногда мне снится один и тот же кошмар: совершенно реальное видение того, как Луна приближается к Земле, и наступает конец света. Мне снился огромный Лунный диск, размытый по краям дымкой раскалённого воздуха, искривлённый и деформированный ярко-голубыми сполохами магнитных полей, много больший нынешнего. Он занимал полнеба, нависая над миром кроваво-красным глазом, вытянутым в овал от полюса до полюса. Все воды Земли устремились к нему единой гигантской волной, сметающей всё на своём пути. Исполинские смерчи двигались вдоль экватора, перепахивая и перемешивая почву, и от этого огромное пыльное марево нависло над планетой, затмевая солнце. Притянутая Луной кипящая магма, вырвалась из узких жерл тысяч проснувшихся вулканов. Земная кора разверзлась миллионом трещин ...
   Я просыпался в холодном поту и долго после этого ни мог уснуть. Снаружи моросил дождь, стуча по войлочной крыше, за порогом юрты лениво лаяли собаки, рядом со мной безмятежно спали братья, а я лежал без сна, ворочаясь с боку на бок, и ни мог отделаться от мыслей о том жутком времени, когда впервые появилась Луна.
   Дедушка говорил, что мои сны - это память предков. Какой-то мой древний, далёкий пращур явился участником тех событий, и вот сотни поколений спустя, то, чему он стал свидетелем тогда, каким-то образом проснулось во мне.
   А может, Боги подают мне знак?
   Вчера вечером, перед тем как лечь спать, дед в который уже раз рассказывал об атлантах. Его сказание не дошло и до середины, когда братья захрапели, укутавшись в бараньи шкуры. Шайтан! Неужели им не интересно?! Я же готов был слушать и слушать, хотя дедушка рассказывал об этом уже сотни раз. Он умел это делать по-разному, и потому каждый раз в его сказаниях я отыскивал для себя что-нибудь новое, чего не находил в предыдущих рассказах. Кроме того, некоторые места в его повествовании теперь вдруг начинали выглядеть совершенно иначе, сказанные слова принимали иной смысл, наполняясь другим содержанием. Знакомая история заново выстраивалась, её основная мысль слегка менялась, а в итоге весь рассказ воспринимался по-новому, а слова и деяния героев становились мудрее и таинственнее, от чего оду об атлантах хотелось услышать ещё раз.
   Наверное, где-то в глубине души во мне сидела наивная детская вера в то, что уж на этот раз всё произойдёт совсем ни так. Я каждый раз надеялся, что теперь-то уж точно всё случится иначе, события примут неожиданное продолжение, роли поменяются, и атланты наконец-то разгромят демонов, принудив ракшасов к позорному бегству. Но - увы! Свершившееся событие можно по-разному преподносить и рассказывать, высказывать различные мнения и отношения, пытаться делать отличные от общепринятых выводы, но все эти потуги ни как не повлияют на суть произошедшего. Историю можно переписать, факты - никогда! Ибо все знают: атланты проиграли!
   Я вылез из воды и начал быстро одеваться. Братьев нигде не было. Полные бурдюки стояли у кромки воды. А над степью поднималось огромное оранжевое солнце.
  
   * * *
  
  
  
  
  
   Северная Припонтида. Страна Ариев.
   1 мая 1226 года до н. э.
  
  
   Плотная, обволакивающая тишина накрыла степь. Звуки исчезли. Пение птиц, ещё недавно доносившееся ото всюду, вдруг смолкло. Ветер стих и в застывшей недвижимости природа замерла в тревожном ожидании. Жужжание и стрёкот насекомых оборвался в одно мгновение, а сами они, словно растворились в воздухе, прячась в ненадёжных норах.
   Я напряжённо всматривался в расплывающийся горизонт, прислушиваясь к звукам, доносившимся от земли, и поглядывал вверх, на небо, но ничего ужасного не происходило. Однако опасность чувствовалась. Она витала бесформенным облаком в потяжелевшем влажном воздухе, кружилась пыльным вихрем на границе видимости, прозрачные воды реки вдруг превратились в медленно колышущуюся свинцовую массу, но этим всё и ограничивалось. Угроза ощущалась в застывшем пространстве, но оставалась неразличимой, не принимая никаких известных форм и обличий.
   "Не к добру это!"
   В считанные мгновения небо затянуло плотными серо-фиолетовыми тучами с ярко-оранжевыми сполохами молний в их глубине, которые беззвучно сверкали иззубренными ломаными по всему небу, зловеще расцвечивая потемневшую степь бледными размазанными вспышками.
   Что-то назревало. "Может, уйти?" Какое-то время я всерьёз подумывал о бегстве, но всё-таки здравый смысл возобладал. Действительно, а где гарантия, что направление и место, куда я вздумаю убегать, окажется безопаснее, чем это? Пройдя ещё несколько десятков локтей по направлению к Пальцу Асура - скале, где я собирался поохотиться на сурков, пришлось окончательно остановиться. Ощущение немотивированного страха, возникшего вместе с изменениями в степи, неожиданно усилилось, и я схватился за оберег.
   "Леший меня задери! Что происходит?"
   Пришло понимание, что бежать уже некуда, да и поздно. Уши заложило, как на большой глубине, под водой. Стало совершенно тихо. Ни звука, ни движения. Ноги задеревенели и словно вросли в землю.
   "Всё, никуда не пойду!" - решив так, я, как ни странно, успокоился. - "Как там дедушка говорил? Ожидание хуже смерти? По-моему, он прав!"
   Усевшись на землю, стал ждать. Тяжесть в теле так же внезапно исчезла, как и появилась. Пришло понимание: сейчас начнётся!
  
   * * *
  
   По степи, пригибая траву и поднимая тучи пыли, пронёсся вихрь. Затем ещё один. И ещё. Порывом ветра у меня сбило шапку. Метнувшись за ней, я успел сделать лишь несколько шагов, и наклонился, чтобы поднять её, когда, будто ожидая моего неудобного положения, земля дрогнула. Словно вздох сожаления вырвался наружу. Степь закачалась из стороны в сторону, будто лодка на волнах. С Пальца Асура с грохотом и скрежетом покатились камни. Они со свистом падали вниз к основанию скалы, дробясь и крошась о гранитное основание, и я мысленно возблагодарил небо, что мои сомнения не позволили подойти ближе к сурочьим норам.
   Из глубин земли нарастал гул. Поверхность степи вздыбилась и пошла волнами и, в это мгновение, раздался ещё один, гораздо более сильный толчок. Меня подбросило вверх, ноги оторвались от земли и, в какой-то миг, я почувствовал себя всадником, выброшенным из седла взбесившимся конём. Я перелетел через голову и, ещё находясь в воздухе, увидел, как шапку мою начало засасывать в сухой грунт, словно это и не земля была вовсе, а топь на болоте. Упав лишь в двух шагах от шапки, я, едва приземлившись, стал отползать в сторону, боясь последовать за головным убором.
   Мощная, ужасающая сила раскачивала землю, не давая возможности подняться. Меня мотало из стороны в сторону, я падал, и снова поднимался, но выше, чем на четвереньки, подняться не мог. Так продолжалось неопределённо долго, а вывел меня из этого убаюкивания страшный треск за спиной. Неведомая сила бросила тело вперёд, будто кто-то дал ему хорошего пинка. Перекувыркнувшись, я быстро вскочил, теперь уже на обе ноги и посмотрел в сторону раздававшегося скрежетания и треска. Зрелище завораживало.
   На расстоянии полёта брошенного копья, вздыбливая землю, ломая скальные массивы и круша огромные валуны, рождалась трещина. Земля с надрывом скрежетала. Разлом, сначала тонкой змейкой уходил вперёд, затем края его расширялись, расходясь в стороны, трещина разрасталась, как вширь, так и в длину, пока, наконец, не замерла где-то вдалеке, а из недр её, струёй в сотни локтей, вырвался столб дыма, пламени и пепла. Палец Асура сначала дрогнул, потом его затрясло, затем он ощутимо пошёл мелкой зыбью и, наконец, плавно и бесшумно стал проваливаться в бездну, разверзшуюся под ним. Через мгновение он исчез, будто никогда и не было его, словно и не возвышался он над степью тысячи лет как. Из образовавшегося разлома пахнуло удушающими парами газа. Его раскалённое облако ожгло лицо. От резкой боли я вскрикнул, а из глаз непроизвольно хлынули слёзы. Проникший внутрь тела газ, вызвал острый, разрывающий лёгкие, кашель, выворачивающий внутренности наизнанку.
   "Если я сейчас же отсюда не уберусь, то мне конец!"
   Осознав это, я побежал. Каждый шаг давался с огромным трудом. Землю продолжало раскачивать, из-за слёз всё расплывалось перед глазами, каждый вздох отдавался режущей болью в груди, в боку надсадно кололо, но я бежал. Летел куда-то, не разбирая дороги, спотыкался и падал, бился руками и ударялся ногами, сверху на меня сыпались камни, пепел и обломки скал, но я поднимался и снова бежал. Я двигался вперёд, наугад, не выбирая направления и, казалось, что этот забег продлится вечно, но я ошибался, ибо вечны в этом мире только бессмертные Боги...
   Очередной толчок подействовал отрезвляюще. Своей встряской он вывел меня из полуобморочного состояния. В глазах, неожиданно, прояснилось. Дышать стало легче и бок, вроде бы, уже ни так кололо. Но радоваться не стоило спешить, ибо уже в следующий миг случилось то, чего я опасался более всего. Прямо передо мной, всего в трёх локтях, словно насмехаясь над тщетными усилиями убежать или скрыться, будто указывая мне всю безнадёжность изменить предначертанное, земля сначала задрожала, затем раздался оглушительный треск, степь вспучилась гнойной опухолью магмы, и, через один удар сердца нарыв прорвало, а земля вокруг меня стала расползаться в разные стороны.
   Замахав в отчаянии руками, я застыл в шаге от пропасти. Из разверзшегося зёва дыхнуло преисподней, и я вдруг с ужасом ощутил, что ещё мгновение, ещё лишь миг и всё, конец. В голове возникла яркая картина: ноги скользят по краю, я срываюсь вниз, в пропасть, небо скрывается за рваными краями разлома, падающие камни летят вдогонку, вокруг меня клубится едкий дым и сполохи адского огня, я вижу отблески обнажённых, срезанных жил неведомых металлов, а далее - безнадёжное падение в зияющую черноту без единого шанса на спасение.
   "Надо прыгать!"
   Сделав шаг назад и, понимая всё безумство совершаемого, я со всей возможной силой оттолкнулся ногой от края разлома. Трещина исторгла из своих недр порцию зловонных газов. Я влетел всем телом в это ядовитое облако, на мгновение полностью погрузившись в него. Край пропасти исчез в мутной дымке, и я с поздним сожалением подумал, что могу не долететь до противоположного края, однако мне повезло. Боги улыбались мне с небес, а я через миг вылетел из клубящегося облака. Спасительный уступ возник неожиданно из тошнотворной пелены, и я вполне удачно обеими ногами приземлился на него. Меня занесло вперёд, ещё на несколько шагов, я попытался остановиться, но как раз в это время произошёл ещё один толчок. Чудовищной силы. Весь мир содрогнулся, и я почувствовал, как мощная в своей безжалостности сила подбросила тело высоко над землёй.
   Вселенная корчилась, как раздавленная змея. Земля судорожно дёргалась не в силах сбросить навалившееся бремя. Мир рушился прямо на глазах, а я, медленно кувыркаясь, летел над степью, чётко и ясно осознавая, что жить мне осталось ровно столько, сколько продлится полёт. Земля приближалась. Сердце колотилось в груди, отсчитывая последние мгновения бытия, но прожитая жизнь, почему-то, не проносилась калейдоскопом перед внутренним взором.
   "Всё-таки люди - грязные обманщики!" - мелькнула мысль, но, кажется, это было последнее, что смог исторгнуть из себя мозг. Далее последовал удар, разноцветный каскад искр из глаз и почти мгновенное погружение в удушливую черноту.
  
   * * *
  
   Вначале пришли ощущения. Сухой грунт сыпался за шиворот, вызывая нестерпимый зуд, но пошевелиться, или почесаться не хватало сил. Затем, что-то скользкое и холодное проползло по животу, к ногам, обвило ступню, пробуя "на зуб" сапог и, поняв тщетность усилий, оставило в покое. Цепкие лапки насекомого засеменили по щеке, замерли напряжённо, потоптались на месте, перебрались на лоб, потом на волосы и, наконец, покинули меня.
   Затем вернулись звуки. Сначала едва уловимые и еле слышные, разрозненные и никак не связанные между собой, но с каждым мгновением всё более явственные, они постепенно выстраивались в определённый звукоряд, в каждый следующий миг становясь понятнее и различимее, и, наконец, слившиеся вместе, образовали реальность.
   "Кажется, я слышу!"
   Факт хотя бы какого-то бытия радовал, но попытки пошевелиться вызывали нестерпимую боль во всём теле. Дышать было тяжело, но после некоторого шевеления я понял, в чём дело. Рот и нос мой оказались забиты землёй. Глаза, впрочем, тоже и, потому, превозмогая боль, я попытался перевернуться на бок. Это вышло неожиданно легко, и мне ещё долгое время пришлось усиленно моргать, плеваться, и сморкаться. Пришлось смахнуть с лица изрядное количество земли, трухи и мелких камней, пока, наконец, я не смог нормально дышать, и, в конце концов, получил возможность осмотреться.
   "Где я?"
   Попытка сесть отдалась болью в спине. Я вскрикнул непроизвольно, но, тем не менее, продолжил настойчиво переваливаться, хватаясь за какие-то коряги в поисках опоры и вскоре добился своего. Пот заливал лицо, стекая по шее на спину, но всё же мои усилия оказались не напрасными. Сидеть было гораздо удобнее. Я потянулся, треща суставами, разминая плечи, и массируя поясницу.
   "Ну, что ж, вроде бы живой! Могло быть и гораздо хуже!"
   Тело ныло во всех возможных местах. Ушибы, ссадины и кровоподтёки саднили тупой болью. Одежда превратилась в лохмотья, но кости, и это самое главное, были целы и невредимы.
   "Кажется, мне крупно повезло!" - подумал я, и теперь уже внимательно посмотрел вокруг себя.
   Мне трудно было бы понять, а тем более внятно описать это место. После землетрясения оно имело вид совершенно разгромленный. Стихия славно потрудилась здесь и теперь, после сотрясений, колебаний и толчков, окружающая обстановка напоминала юрту, сквозь которую прошёлся ураган, перевёрнув содержимое вверх дном, от чего внутреннее убранство потеряло сходство с тем, что имелось изначально. Рукотворность этого места была очевидной. Скорее всего, это был склеп, могила или нечто в том же духе. Захоронение. Ни так давно мне довелось побывать в разорённом кургане. Грабители ушли, забрав всё ценное, ни чуть не заботясь о том, чтобы замести следы. Зачем? Если не поймали сразу, не поймают никогда. Так вот, в том кургане присутствовало что-то похожее, неуловимое, некий единый дух, что прочно связывал его с этим склепом. Аура места, одинаковая и там и тут. То, что ощущаешь сразу же, как только попадаешь в древнее захоронение. Чувство непрошенного гостя. Понимание того, что здесь нельзя быть, и желание уйти побыстрее, ибо хозяин вряд ли будет доволен. Конечно, я, как и другие арии, уважаю покойников, почитаю память о них, но, в то же время, немного побаиваюсь, и, уж точно не люблю. Кто знает, что от них ждать? Ведь теперь, они принадлежат другому миру и, хотя, как гласит мудрость предков, "все там будем", пока что, мы здесь, а они - там. И в этом вся разница. Но, откуда? Я прожил в этих местах всю жизнь, но ни о чём подобном не слышал. Все курганы и склепы в наших пределах, включая и самые древнейшие могилы тех, кто здесь жил ещё до ариев, известны наперечёт, а эта?
   Поднявшись на ноги, я прошёлся по склепу, везде отмечая печальные последствия землетрясения. Вывороченные камни, с отчётливыми следами обработки, указывали на то, что изрядный участок рукотворной кладки, целый кусок стены, рухнул, не выдержав чудовищных толчков и теперь, на его месте, из рыхлой чёрной земли торчали скрюченные корни деревьев, а рядом, обнажился участок скалы, которая, скорее всего, и послужила основанием для склепа. Возможно, склеп был выдолблен в скале или в ней самой существовала естественная ниша, но сейчас об этом стало трудно судить, так как кругом царил разгром. Битые горшки, амфоры и кувшины, останки керамики и гончарных изделий, набор стальных позолоченных ножей различных размеров и предназначений, дорогая серебряная посуда, изделия из бронзы и меди; тут и там, присыпанные пылью и землёй, лежали горстки монет, в том числе и золотых; истлевшая одежда, шкуры животных, статуэтки из кости, дерева и даже нефрита, в общем, сразу становилось понятно, что гробокопатели сюда ещё не добрались, и я первый посетитель в склепе, спустя многие годы.
   Алчная мыслишка не заставил себя долго ждать. Конечно, прихватить золотых монет, серебряной посуды и прочих ценностей, которых, несомненно, здесь имелось в изобилии, было очень заманчиво. Золотые монеты ни падают с неба, и лишними они ни для кого не будут. Это точно. Но я знал ещё и другое. Старики говорят, да и дедушка не раз об этом рассказывал, что золото, добытое подобным образом, ещё никому не принесло счастья. И это тоже точно. И дело даже ни в покойниках, которых ограбили, и души коих будут носиться по степи в поисках похитителей. Хотя и в этом мало радости. И ни в мертвецах дело, которые, возможно, зная вора, будут посещать его по ночам в кошмарных снах. Оно, конечно, как придут ночью, так под утро и уйдут, но всё равно, неприятно. И всё же, это тоже не самое страшное. Страшнее другое. Дед говорил мне ни раз, что в жизни есть две самые страшные вещи, это - гнев Богов и необходимость остаться наедине со своей собственной совестью. И никто не знает точно, что из этого страшнее.
   Конечно, в гнев Богов я верил безоговорочно, тут и спорить ни о чём, а вот про другой страх, про совесть, - всегда сомневался. Хотя, кто знает? Я во всём привык доверять деду, не раздумывая, даже если не понимал его, или был не согласен. И, что получалось из этого? А то, что дедушка всегда и во всём оказывался прав, даже когда советы его на первый взгляд казались очень сомнительными.
   У противоположной стены я увидел рисунки. Вернее, не совсем рисунки, а нечто другое. Дед как-то рассказывал о них, и говорил, как это называется, но я забыл. Забыл не потому, что у меня плохая память, а из-за того, что никогда более не сталкивался с ними, и поэтому не видел смысла в запоминании их имени. Дедушка говорил, что раньше многие люди умели это делать. Они брали нечто твёрдое, твёрже, чем скала, и начинали странным образом бить по ней, по скале, откалывая кусочки. При чём делали они это так ловко, что на скале оставались выпуклые изображения, которые оставались на века. Внизу, под изображением, делали отличительные знаки, да так хитро, что любой разбирающийся в них, даже через тысячи лет, только раз взглянув, понимал, что там изображено, когда это было, как было, и какие их имена. Сейчас этим почему-то перестали заниматься. Вернее, ни "почему-то", а потому что людей, понимающих знаки, осталось совсем немного, только ведуны. Ну, а умение откалывать от скалы ненужное, чтобы получился выпуклый рисунок, таких и вовсе не осталось.
   Я подошёл ближе. Скала оказалась сплошь испещренной выпуклыми рисунками и отличительными знаками, сильно напоминающими птичьи следы на снегу. Рассмотрев их внимательно, пришёл к выводу, что все они связаны между собой неким единым замыслом, и каждый следующий из них, являлся продолжением предыдущего. Во всяком случае, это было похоже на правду. К сожалению, значения птичьих следов были скрыты от меня, и, пожалуй, впервые в жизни я искренне пожалел об этом, довольствуясь восприятием рисунков в буквальном смысле, без пояснений, то есть, как вижу, так и воспринимаю.
   На первом из них, крайнем слева, изображался странно одетый человек, не имевший при себе оружия, и подстриженный коротко, как раб. В позе его, в том, как он стоял, как держал голову, и как располагались его руки, просматривалось странное несоответствие остальной композиции. Что именно мне показалось странным, я не смог бы внятно объяснить, но некоторая неестественность всё же присутствовала, слабый штрих, совершенно меняющий картину, но найти его я так и не сумел, как ни старался. Во время землетрясения от стены откололся изрядный кусок, и теперь, из-за его отсутствия, изображение выглядело ни так, как задумывалось. Правая рука странного человека была протянута вперёд, ладонью вверх, а на ладони лежал шар. Просто шар. Как месяц в полнолуние. Напротив него стояло четверо старцев. Один - впереди, трое - чуть сзади. Все бородатые, длинноволосые, при оружии, и одеты в зверины шкуры. Словом, всё как у людей. Тот из старцев, что стоял впереди, протягивал руки к шару, те, что сзади, преклонили головы в почтительном поклоне.
   "Странный рисунок", - подумалось мне. - "Уважаемые люди, старики, и вдруг кланяются рабу. Хотя, с другой стороны, кто сказал, что он раб? Подстрижен, как раб, это - да, но причёска его ещё ни о чём ни говорит. Он - чужеземец, это сразу видно, а значит, его волосы, это его личное дело. Может быть, у них обычай такой, стричься, а я сразу - раб! К тому же, случилось это очень давно, наверное, сотни лет назад, и, кто знает, какие причёски тогда носили рабы, а какие - хозяева".
   На следующем изображении было выбито множество лодок, плывущих по бурному морю. Мужчины, женщины и дети, скромные пожитки, до верху заполнившие лодки, а среди них, на отдельном судне, большим, чем остальные - старик, с всё тем же шаром. Кроме него на судне ещё несколько вооружённых мужчин. Рисунок также оказался неполным, так как во время землетрясения обширный участок скалы откололся от основного пласта, и, разбившись на мелкие осколки, теперь, сплошь устилал пол под ним.
   Становилось интересно. Даже более, чем. В голове у меня закружились воспоминания, обрывки разговоров и фраз, что-то из раннего детства, когда взрослые ещё не бояться говорить при детях то, чего никогда не скажут позже, когда дети подрастут. Что-то из мифов и сказаний такой древности, что случились ещё до Великого Потопа. До появления Луны!
   Я даже вздрогнул от нахлынувших мыслей. Не может быть! Мне часто доводилось слышать разговоры о том, что были времена, когда Луны не существовало вообще. Красивая сказка, связанная с атлантами, ракшасами и Чёрным Днём Мира. Я с детства любил мифы и легенды, особенно когда их рассказывал дедушка, но с годами перестал верить в них, потому что сказка, она и есть - сказка. Теперь же, рассматривая воочию картины истории своего народа, причём изображённые много лет назад, и сопоставляя их с тем, что слышал ранее, в детстве (а это были обрывочные воспоминания о том, чего не должен был слышать), я начинал понимать, что это и ни чепуха вовсе, и уж ни бредни совсем. А раз подслушанное когда-то могло оказаться правдой, то и домыслы по поводу отсутствия Луны тоже могли быть ни лишены основания, стоит только копнуть поглубже.
   Так, размышляя о былом, я перешёл к третьему изображению. На нём были видны мужчины на конях. Целое войско. Все вооружены. В центре войска - повозки. Много повозок. В них женщины, дети, старики. Нехитрый скарб... Ага! Вот, опять! В одной из повозок сидит старик с шаром в окружении охраны. Эх! Впервые в жизни я пожалел о том, что не умею разгадывать эти птичьи знаки, которые усеивали всё свободное место на скале.
   "Надо научиться разгадывать знаки! Обязательно! Иначе, как я узнаю, что здесь действительно изображено?"
   "Письмена ни для воина!" - сказал как-то ведун деду. Они долго спорили, но так и ни пришли, ни к чему. Каждый остался при своём мнении, и они разошлись недовольные друг другом. Я был тогда ещё мал, и потому они, споря, не стеснялись в выражениях. Думали, что я ничего не понимаю. Ха! Зря думали! Конечно, понял я тогда далеко ни всё, вернее, почти ничего не понял, но главное из того спора, запомнил на всю жизнь. Помню и сейчас. Дедушка тогда так богохульствовал, что по всем законам бытия земля должна была разверзнуться под его ногами. И ведун, кстати, выпучив глаза и потрясая жезлом, пророчил деду ЭТО. Но, что-то видать не заладилось там, на небесах. То ли Боги были заняты другим, то ли дедушка ничего такого ужасного не говорил, то ли, в реальности, Боги судят ни по словам, а по деяниям. В общем, дедушка и по сей день, жив и здоров. Вот так.
   Имелось ещё четвёртое изображение, возможно, пятое и шестое, но теперь об их содержании можно только догадываться. Скала в этом месте оказалась полностью разрушена и тайна того, что же случилось дальше, была погребена вместе с ней. Впрочем, небольшой участок четвёртого изображения частично сохранился. Я подошёл ближе. Ничего особенного. Трон. Человек на троне. Царь? Может быть, но дальше всё обрывалось, а шара уже нигде не было видно.
   Я отошёл на несколько шагов, чтобы иметь возможность видеть всё сразу, целиком. От переизбытка впечатлений мне никак не удавалось собраться с мыслями. Они роились в голове, словно потревоженный улей, мешая сосредоточиться на чём-то одном. Все изображения должны содержать определённый смысл. Их нахождение в склепе не может быть чьей-то блажью. Когда-то давно, неизвестный мастер потратил очень много времени на то, чтобы вырубить их в твёрдой скале и оставить под ними поясняющие знаки. Для чего? Хороший вопрос и, наверное, можно найти множество разумных пояснений на него. Но главное, чего добивался создатель каменных картин, заключалось в том, что он очень сильно желал, чтобы спустя века, кто-то разыскал результаты его труда, увидел изображения, распознал знаки под ними, и понял их тайный смысл. Потому что иначе, нет никакого резона заниматься столь кропотливым делом без надежды на то, что найдётся тот, кто прочтёт послание и донесёт его суть до других. Если это ни так, то зачем тратить впустую столько времени на столь утомительное и неблагодарное занятие?
   Присев на ствол дерева, я задумался. Теперь, когда изображения были внимательно осмотрены, мысль о том, что содержание каменных рисунков, мне ни просто кажется знакомым, а действительно знакомо, и, что я, несомненно, слышал о них в далёком детстве, прочно засела в голове. Я чувствовал, как нечто глубинное, из самых отдалённых закоулков памяти, пытается просочиться наружу. Закрыв глаза, я попытался ни думать ни о чём. Так учил дед. Надо расслабиться и позволить мозгу самому отыскать нужное. И он почти нашёл. В какой-то миг, мозг начал осознавать образы, кружащие внутри черепной коробки. Он почти воссоздал слова и фразы давнего разговора, услышанного мною в детстве. Он ощутил запахи того далёкого дня и звуки, услышанные тогда. Он различал силуэты дедушки и ещё кого-то в светлом проёме входа в юрту, их, сначала неторопливый, но всё более разгорячённый спор о вещах ему непонятных. Я вспомнил, как зарылся в шкуры и ощутил их кисловатый запах. Мне было интересно, и я ни хотел, чтобы меня застукали. Снаружи доносился приглушённый топот копыт, мычанье коров, блеяние овец, крики и шум людей многолюдного становища...
   "Так о чём же они тогда говорили?"
   Видение исчезло. Я открыл глаза. Нет, не вспомнить! Ясно лишь то, что это был разговор о чём-то стародавнем. О древних мифах и сказаниях.
   "Лепестки истории на древе арийского народа", - примерно так выразился дед, много лет спустя, глядя мне прямо в глаза. Возможно, он хотел увидеть в них что-то такое, чего так и не обнаружил. Так бывало часто. Я не редко чувствовал, что дедушка чего-то ждёт от меня. Наверное, он считал меня самым лучшим, но, к сожалению, внук часто огорчал деда, а тот прощал ему всё, на то он и дедушка.
   Порция самобичевания неожиданно возымела практическую пользу. Уж и не знаю, стало ли мне стыдно из-за дедушки, или мозг довёл до конца начатую работу, однако я вспомнил, как дедушка называл эти самые выпуклые рисунки. Барельеф! Вот так. Язык можно сломать. Что ни говори, а древние умели придумывать слова. Ведун, иной раз, как заломит какое-нибудь мудрёное древнее словечко, так у людей до утра икота не проходит!
   "Надо выбираться отсюда!"
   Я не успел внятно додумать эту мысль. Она лишь обозначилась в сознании, и ни была даже мысленно произнесена, когда мой взгляд обнаружил ЭТО. Я вздрогнул от неожиданности, сделал непроизвольно шаг назад, и почувствовал, как нога цепляется за торчащее из чёрной земли корневище. Дёрнувшись безуспешно в сторону, я попытался освободиться, и, хватая руками пустоту, начал падать. Перед глазами промелькнул барельеф, блеснул проём наверху с куском голубого неба, запечатлелась огромная глыба в глубине склепа и... это!
   Ба-бах!
   Оно находилось чуть в стороне, куда совсем ни проникал свет, и поэтому нелегко было обнаружить. Судя по всему - хозяин склепа. Тот, для кого всё это ваялось и строилось, кто пролежал здесь много лет, а может и веков, и чей покой, по трагической случайности, из-за землетрясения, пришлось нарушить.
   "О, Боги!!!"
   Я пополз прочь от него, прямо на четвереньках, пока не упёрся головой в барельеф. Всё, дальше некуда! Произнеся самое сильное заклятье, которое пришло в голову, используемое при встрече с мертвецами, я очертил вокруг себя священный круг и, только тогда, с трепетом и суеверным страхом взглянул ТУДА.
   Полуистлевшие, почерневшие бинты покрывали всё тело усопшего. Руки его были сложены на груди крест-на-крест, а скрюченные пальцы сжимали что-то, какой-то предмет, возможно, колдовской амулет, как пропуск в загробный мир, в Страну Вечной Охоты. И запах...
   "Леший меня задери!!! Как же я раньше его не почувствовал?!"
   - Это же мумия!
   Слово произнесено. Заклятие исполнено. Великий Творец не даст солгать: я не стремился в это место.
   "Провалиться мне сквозь землю, если не стихия и Бессмертные Боги привели меня сюда. Всех их и призываю в свидетели: ни помыслами, ни действиями я, ни хотел причинить вред, оскорбить или нарушить уединение того, кто покоится здесь! В Бесконечной Вселенной всё взаимосвязано и ни что не происходит случайно. Так было, так есть и так будет. Значит то, что я попал в это запретное место, в склеп, также не может быть случайностью. Это - воля Богов и промысел Творца! Ни я пробудил цепь событий, в результате которых оказался в этом месте, а сами события, шаг за шагом, вели меня сюда. Всё сущее - свыше! А это значит, что так и должно было случиться. Изначально. Помимо моей воли. Аминь!"
   Мудрая мысль - дар Богов, свидетельствующая о правоте. Я очень надеялся на свою правоту, ибо, если это ни так, то гнев небесный будет скорый и страшный. В этом случае, наверное, придётся умирать в страшных мучениях, так и не узнав правды об одной тайне, маленькой неувязочки, которая, даже на неискушенный взгляд, была вполне очевидной. Потому что во всём увиденном мною, сразу же, бросалось в глаза нечто чужеродное, плохо объяснимое и никак ни сочетающееся с укладом жизни ариев. Жизни и смерти.
   "Наших так не хоронят!"
   Раньше просто закапывали. Теперь, под влиянием проповедей Веданты и последователей Авесты, многие сжигают своих родичей, но про мумии мне не доводилось слышать ни разу. И видеть, естественно, тоже. А вот то, что я сразу распознал в захоронении мумию, полностью заслуга деда. Тот, в своё время, много скитался по миру. Путешествовал с различными целями, воевал и торговал, совершал набеги и преследовал врагов, а несколько лет даже был в плену, в общем, насмотрелся на многое. Он и рассказал как-то мне о стране фараонов, Айгиптосе, где принято хоронить именно так. Дедушка умел рассказывать. Он мог очень сложные вещи рассказывать простым, доступным языком. Ну а сами повествования его о дальних странах, дивных народах и чужеродных Богах были настолько ярки и реалистичны, что после окончания оных мне всегда казалось, что слышал я и ни рассказ вовсе, а совершил настоящее путешествие в неведомую страну. Вот так. И поэтому, теперь, глядя на полностью перебинтованное тело, я сразу же понял, что это мумия.
   "Но, как?"
   Покойник находился на небольшом возвышении, в пыльном, заросшем паутиной, каменном саркофаге, крышка которого, разбитая вдребезги, лежала рядом. Скорее всего, она была сброшена землетрясением, последним, самым мощным толчком и, теперь, её отсутствие, словно приглашало: "Подойди!"
   И я сделал шаг вперёд.
   В скрюченных, перебинтованных пальцах мертвеца что-то находилось. Он плотно сжимал прямоугольный предмет, словно ни желал расставаться с ним даже сейчас, когда бессмертная душа его находилась в гораздо лучшем мире. Наверное, предмет был дорог усопшему, но не в смысле базарной цены, а в совершенно ином, духовном и магическом смысле, имеющим большое значение в потустороннем мире, в котором и пребывал теперь его владелец. Такую вещь ни продашь на торговище заезжему купцу. Но она, несомненно, будет иметь ценность в среде просвещённых. Тех немногих, кто владеет искусством магии и колдовства, творящих тайное из обыденного и, имеющих прочную связь, как с тем, так и с этим мирами.
   "Что это со мной? Уж ни сам ли мертвец нашептал мне это? Нет. Ни мертвец. Просто это самое разумное, что можно предположить. Ведь в мир иной берут самое необходимое, а уж без магической вещицы там будет, наверное, ох как ни сладко!"
   Я сделал ещё шаг. Солнце немного переместилось и, теперь, его лучи светили прямо на древнее тело. Саркофаг словно выплывал из темноты, скрытый до этого многолетней тьмой, но, к счастью, и я на это очень надеялся, солнце не могло, и не должно было разбудить навеки усопшего.
   Ещё шаг. В застывшей, осязаемой тишине хрустнули осколки керамики. Лучи солнца, освещавшие саркофаг, стали тускнеть. Светило перемещалось дальше, на восток, освещение меркло, пока почти не исчезло. Навалился душный полумрак.
   Шагнув ещё раз, я остановился. Под ногами что-то пискнуло, и, зашуршав по полу, юркнуло в тёмную щель. Мне, вдруг, стало жарко. Я ощущал в себе яростную борьбу двух противоположностей, двух первобытных истоков внутри себя. Одна его часть, любопытствующая, стремящаяся постичь нечто новое вне себя, толкала вперёд, а другая, здравомыслящая, сплошь осторожность и страх, сдерживала и не пускала. Что делать?
   "Я здесь по воле Богов!"
   Подумав так, я почувствовал, как сдерживающая сила ослабла, страх почти исчез, а осторожность незаметно переросла в любопытство, которое слегка подтолкнуло вперёд, и вынудило сделать ещё шаг. Однако так длилось недолго.
   "Покоящийся здесь тебя не звал!"
   Нога застыла, повиснув в воздухе. Леденящий холодок пробежал по спине. Уверенности и любопытства - как ни бывало. Только боязнь совершить непоправимое. Надо что-то решать!
   "Но ведь неведомая сила откинуло крышку саркофага!" - нога мягко опустилась на землю, - "Богам угодно, чтобы я был здесь!"
   Совсем ни надолго, лишь на мгновение, стало легче. Я сделал ещё шаг, и, чтобы приободрить себя, громко топнул. Гулкое эхо унеслось в темноту. Это длилось мучительно долго. Ещё никогда в жизни такое маленькое расстояние мною не преодолевалось столь медленно. Но, всё когда-нибудь заканчивается. Вот ещё шаг и я остановился в двух локтях от саркофага.
   "Ну, и что там у него?"
   В перебинтованных руках мумии находился предмет прямоугольной формы, длиной от большого пальца до мизинца, шириной от большого пальца до указательного, и толщиной, примерно, в три пальца. Лицевая сторона предмета была сплошь испещрена всевозможными знаками, орнаментом, похожим на переплетённые вьющиеся растения, и изображениями животных, птиц и людей, странно непохожих на самих себя.
   "Видно художник был, ни ахти какой!"
   Я подался вперёд, чтобы лучше рассмотреть, но в это время чей-то голос внятно шепнул мне на ухо: "Возьми!" Я резко обернулся. Тут же вернувшиеся страхи попытались напомнить о страшной каре, которая неминуемо настигнет того, кто посмеет тронуть собственность покойника. Но сзади никого не оказалось. Лишь барельеф, торчащие корневища и разбитые горшки.
   Пальцы мои уже касались кожи на предмете, когда вдруг впереди и справа, в тёмном проёме скальной ниши я услышал нечто странное. Сначала, хруст сухого дерева, будто сапог наступил на ветку, а затем лёгкий, едва уловимый, металлический скрежет, как если бы кто-то невидимый, тихо, чтобы его никто не слышал, вытаскивал из ножен меч или кинжал.
   Я отдёрнул руку от вещи, и сделал шаг назад. Ниша, из которой только что доносились звуки, была темна, нема и беззвучна, но я чувствовал: это ни так! Там кто-то есть, мне не могло показаться! Рука потянулась за спину, где висел топор. Другой рукой нащупал рукоять кинжала, и замер.
   Мир внутри склепа застыл, словно мгновенно замороженный. Звуки растворились в воздухе, и казалось, что их и не было никогда. Тишина будто сгущалась вокруг, а я смотрел в одну точку и ждал. Я был уверен, что там, в темноте ниши, кто-то стоит, и никакая тишина ни могла сбить меня с толку. Нет, я не чувствовал на себе чьего-то пристального взгляда, но некоторый жизненный опыт и здравый смысл полудикого кочевника, без всякого сомнения, указывали на то, что эти звуки были реальны и там, в чернеющем провале ниши находится человек, обнаживший оружие.
   Вытащив кинжал и топор, я сделал осторожный шаг в сторону, стараясь держаться так, чтобы между мной и предполагаемым противником находился саркофаг. В тот же миг, со стороны ниши, раздались лёгкие, едва уловимые, удаляющиеся шаги.
   Значит это ни ниша, а проход внутрь скалы. Возможно, там, дальше, находится пещера, но... Кто там, и сколько их? Ещё мгновение назад, я хотел броситься в проход, и при необходимости, даже вступить в бой, но теперь задумался. Какое-то время я размышлял над ситуацией, но все размышления, все варианты действий, с очевидностью приводили к единственному решению.
   "Надо уходить!"
   Схватившись за толстое изогнутое корневище, торчащее из утрамбованной земляной стены и похожее на бивень мамонта, я уже вознамерился выбраться наружу, когда вдруг понял, что нахожусь в склепе ни один. Ощущение чуждого присутствия нахлынуло осязаемой волной на все мои обострённые чувства, а из их разнородности и отличительных особенностей пришла уверенность, что это присутствие не единично. Сколько их? Трое?
   В течение нескольких ударов сердца я стоял неподвижно, держась за испачканный влажной землёй корень. Что делать? Рывком взмыть вверх на гребень склепа, рискуя при этом получить стрелу в спину, но при удачном завершении манёвра иметь преимущество выгодной позиции? Или остаться на месте, и медленно развернуться, следя при этом за каждым движением врага...
   Врага? А почему - врага?
   Стоп! Кто бы там сейчас не находился, стоять к нему спиной было бы крайне неразумно. Отпустив корневище, и, вытирая о штаны испачканные ладони, я начал неторопливый разворот с внимательным осмотром. Предчувствия меня не обманули, ибо с тех пор, как я обнаружил постороннее присутствие в нише за саркофагом, во мне сразу же возникла смутная догадка по поводу того, кто же скрывается в непроницаемой темноте углубления. Я понял вдруг, кого сейчас смогу увидеть. И, шайтан задери мою проницательность, я угадал! Не смогу объяснить даже, как это получилось: возможно, запах едва уловимый мне довелось различить, а может, движение смутное удалось разгадать, или же образ размытый я смог распознать во мраке - не знаю. Но я - угадал! Я вычислил одного из тех, кто скрывался в тёмной нише, а, распознав одного, догадался и на счёт остальных. Это был Старк с двумя своими друзьями-подельниками. Сосед, с которым мы так давно и искренне друг друга ненавидим.
   Вот это встреча!
   Старк улыбался. Неожиданно возникшая ситуация его развлекала, обстановка уединённости и безлюдности - радовала, а предчувствие безнаказанности - пьянило. Он не без основания считал себя хозяином положения, и в недалёком будущем рассчитывал сделать со мной то, что посчитает нужным.
   - Ну что, щенок, вот мы и встретились!
   Сардак и Берез, неразлучные друзья и постоянные помощники в тёмных делишках Старка радостно заржали. Они предвкушали безопасного развлечения, и жаждали бесплатного зрелища, со счастливым концом для всех троих. Как в ассирийской мелодраме.
   - Теперь уж нам никто не помешает! - Старк даже не пытался сдерживать своего злорадства. Оно пёрло из соседа, будто молодая бражка из бочонка и я даже отсюда услышал, как от навалившейся удачи у Старка забулькало в животе. - И никакие влиятельные родичи тебе теперь не помогут, сосунок.
   Баран, он и есть - баран, и невозможно ожидать от него разумности человека. Упомянув о родичах, а Старк имел в виду моего деда Стрыя Дарго, отца - Млына Осена, и дядю по матери - Скальда Дарго, он сам же себя и унизил, говоря тем самым, что, мол, в их присутствии он бы и пикнуть не посмел, а тут в склепе, когда я не смогу на них рассчитывать - сделает, что захочет. Старк был из тех, кто сам на себя опрокидывал ушат с помоями, но мало того, что не понимал этого, так ещё и радовался, словно хорёк в брачный период.
   - Убьём тебя, - продолжал Старк, медленно и певуче выговаривая каждое слово, - и бросим здесь на съедение крысам. Сам понимаешь: искать тебя здесь никому и в голову не взбредёт, а если и найдут когда-нибудь, то случится это очень не скоро, и будешь ты к тому времени уже не Владеном Дарго, а протухшим и обглоданным куском мяса.
   Друзья дружно и весело расхохотались, и то, как они это делали, как скашивало набок чёрные провалы смеющихся ртов, как расходились лучики морщинок по уголкам глаз, как шевелились покрасневшие уши и топорщились волосатые ноздри, я понял, что они не шутят.
   - Как тебе такое? - поинтересовался Старк.
   Я хорошо понимал, что просить пощады - бесполезно. Если они так решили, то уже не передумают. Унижаться же перед этими недоумками, взывать к разуму, и предлагать одуматься, и вовсе не хотелось, ибо я знал и другое: смалодушничаешь один раз - в другой ситуации будет ещё тяжелее сохранить честь воина. Так что, подождём. В конце концов, во Вселенной помимо Старка существуют ещё и всемогущие Боги. Может, они помогут?
   - От тебя, Старк, иного и ждать не приходится, - проговорил я спокойно и неторопливо. - Ты ведь на большее не способен. У тебя фантазии хватает лишь на то, чтобы убить человека, скормить его тело крысам, и насладиться запахом его протухшего трупа. Предел мечтаний! Поздравляю! Да и мозги твои изрядно разжижились: брагу хлещешь так, что от тебя на парсанг сивухой разит. А вообще, - я вытащил из-за пояса топор, и, пожанглировав им, перебрасывая с руки на руку, и с бока на бок, произнёс также весело, как и мои соперники. - Я готов. Можешь подходить.
   Старк перестал улыбаться. Не знаю, что уж он себе возомнил, но мои слова почему-то заставили его задуматься. Нет, моя личная дерзость его не беспокоила. Конечно же, он не боялся меня. Тем более, здесь, в склепе, вдали от посторонних глаз. Но эта же самая дерзость, и ни где-нибудь, а именно в никому неведомом склепе, эта моя улыбочка наглого юнца из влиятельной семьи, да размахивание топором перед его носом с этими словечками, мол, я готов, подходи! - вот это моего соседа слегка смутило, ибо напряжённая работа мысли на его лице говорила лишь об одном: Старк размышлял о том, что же действительно стоит за этой моей хамской выходкой. Я видел, как взгляд Старка встретился с взглядом Береза - мозговым центром всей компании. Тот пожал плечами, мол, поступай, как знаешь. Далее, сосед посмотрел на Сардака, но тут же отвернулся. Понятно. Сардак - не в счёт: силён, могуч, смел, но мозгов, как у суслика.
   Не удержавшись, я улыбнулся. Волна гордости нахлынула, откуда и не ждал. Всё-таки, как они боятся моих родичей! Какой страх вселяет в этих взрослых мужчин моя знаменитая родня, если даже здесь, в склепе, втроём на одного, они не могут решиться!
   - А что это ты дерзишь нам, щенок сопливый? Думаешь, что и на этот раз тебе всё сойдёт с рук? Ошибаешься. Теперь тебе никто не поможет. А коли хочешь жизнь свою никчемную сохранить - брось оружие, становись на колени, и проси прощения. А мы подумаем: карать тебя или миловать.
   Странно, но эти слова произнёс Берез. Не ожидал. Ему-то что?
   - Слушай, Берез, я с тобой не ссорился, и впредь этого делать не собираюсь. Так почему же ты влезаешь в чужой спор? Это ни по закону ариев. Пока ни поздно, я предлагаю тебе и Сардаку покинуть склеп, и оставить нас один на один со Старком. И пусть Боги рассудят нас!
   Сардак засопел, словно бык перед схваткой. Остатки совести и чести зашевелились в душе недалёкого увальня. Он переминался с ноги на ногу, скрипя песком, и раскрашивая мелкие камни. Огромные руки его нелепо шевелились, и, не находя себе места, ухватились за поясной ремень. Мужчина смущался, но, тем не менее, заговорил. В этот миг я впервые услышал из его уст вместо возгласов - слова.
   - Это... А он это... Ну... Правильно говорит.
   От приложенных усилий у Сардака чуть было не свело челюсть. Язык занемел, будто его укусила пчела. Пожалуй, это была одна из самых длинных фраз в его жизни, произнесённая вслух. К сожалению, на его друзей это не произвело впечатления.
   - Молчи! - Старк постучал кулаком по лбу. - Подумай своими куриными мозгами, о чём он будет рассказывать ариям, если вернётся в становище? А расскажет он о том, что видел нас в склепе полным золота, серебра и самоцветных каменьев. Что у каждого из нас имелись сумки, под завязку набитые добром из склепа, и что мы, грабители могил, ещё и угрожали ему расправой. Знаешь, что с нами сделают за это?
   Сардак засопел ещё сильнее.
   - Ну... Мы это... Мы договоримся с ним...
   Старк ухмыльнулся. Передразнивая Сардака, он засопел, и также медленно заговорил:
   - Ага. Обязательно договоримся. Но, как только ты отвернёшься, этот сопляк всё расскажет Скальду или Стрыю. Так что думай, прежде чем говорить.
   - Э... - Сардак попытался возразить, но мой сосед прервал его:
   - Ну, всё, хватит болтать! - Старк махнул рукой, указывая на меня. - Свидетелей оставлять нельзя. Так что...
   В этот момент Боги дали понять, что они всё-таки существуют, и забывать об этом никогда не следует. Я не смог бы объяснить нахлынувшие ощущения, но уже в следующий миг понял, что окружающее пространство изменилось в одночасье. Причём сделало это очень вовремя, ибо Старк был настроен довольно решительно. Я не успел даже отреагировать на его слова, и не осознал толком, возникшие вдруг изменения, когда Божий промысел сделал так, чтобы моим соплеменникам стало вдруг не до меня.
   Началось всё с того, что каменная плита с птичьими следами о неумении читать которые я так сожалел некоторое время назад, начала дрожать и вибрировать, причём верхняя её часть делала это гораздо сильнее и интенсивнее, чем нижняя, что неизбежно привело к тому, что она с громким хрустом треснула.
   Торчащие из земляной стены корневища зашевелились словно живые, стряхивая на пол подсохшие комья грязи.
   С верхней кромки склепа посыпались мелкие камни, и заструились ручейки сухой земли.
   Пол под ногами дёрнулся резко, потом - ещё раз с меньшей силой, потом - ещё разок, на уменьшение, пока не задрожал равномерной дрожью.
   Саркофаг с мумией подпрыгнул, и, дребезжа мелко, начал медленно разворачиваться.
   От барельефа отломился изрядный участок, и, рухнув на дрожащий пол, раскололся на тысячи осколков.
   Неужели опять землетрясение?!
   - Мешки! Забирайте мешки! - заорал Старк, и мои недруги бросились к тому месту, откуда так неожиданно появились. Проникнув в темноту ниши, они вынесли оттуда несколько кожаных мешков, и, будто ничего не произошло, не обращая на меня никакого внимания, начали карабкаться наверх.
   Так вот значит они какие, расхитители гробниц. Нет, это ни шайтан, принявший человеческий облик, и не персидский дэв, прикинувшийся арием. Это обыкновенные мужчины моего племени, воины и отцы семейств, с которыми ни раз и ни два встречался в становище. Ну, Старк - ладно: он всегда был подонком, а эти-то что? Чего им не хватает?
   Я видел как-то давно, в далёком детстве, что сделали с тремя массагетами, когда поймали их на месте, в глубине кургана, грабящих покойника. Я на всю жизнь запомнил эту расправу, и, наверное, не забуду никогда. Их забили до полусмерти полками, чтобы боевого оружия не марать, а потом затравили собаками. Злейшему врагу я не пожелал бы такой смерти. Даже Старку. Перед глазами отчётливо промелькнули яркие картины из детства, будто всё это случилось только вчера. Я видел разорванные, окровавленные лоскутья шкур, бывшие когда-то одеждой. Проломленные кости лица посинели на морозе. Вывалившейся язык прилип к подбородку. Ошмётки разорванных губ покрыла кровавая пена. Вспученный, застывший глаз помутнел, и покрылся коркой, словно лёд на реке. Чёрная, густая кровь вперемежку с серо-жёлтыми пятнами мозга медленно вытекала из разбитой вдребезги головы. Массагет был ещё жив, и что-то хрипел, пуская кровавые пузыри, но его, живого, уже рвали на части собаки...
   Нынешние мародёры из племени ариев очень спешили. Наверное, у каждого из них имелось своё воспоминание о расправе над расхитителями гробниц. Отсюда и спешка. Каждый из них нацепил на себя по два мешка награбленного, и с этой нелёгкой поклажей они по торчащим камням, стволам и корневищам медленно карабкались по дрожащей, осыпающейся и непрестанно вибрирующей стене. Спешка же, как известно, нужна лишь при ловле блох и при расстройстве желудка. Но гробокопатели забыли об этом. Они суетились и торопились, а значит, были неосторожны, что при выносе награбленного совершенно недопустимо.
   Сардак оказался самым неповоротливым из мародёров. К тому же и мешки у него оказались наиболее объёмные. Да и подъём по стене ему достался крайне неудобный. Всё это неизбежно сказалось на дальнейших событиях. Сардак зацепился мешком за торчащую корягу, дёрнулся раз-другой, пытаясь освободиться, но, безрезультатно. Он попытался податься в сторону, но там отсутствовали надёжные опоры в виде камней и корневищ. У него оставался лишь один выход: спуститься немного вниз, и тогда мешок сам отцепится от коряги, но у Сардака для этого решения просто не хватило мозгов. Засопев натужно, как он это хорошо умел делать, лучший друг Старка напрягся, и упрямо полез наверх. Коряга выгнулась дугой, словно натянутый лук, и намертво сцепилась с поклажей. Мешок оттопырился. Сардак ещё раз дёрнулся, молодецки поводя плечами, резко потянул мешок наверх, и, от этой резкости кожа мешка не выдержала и с треском порвалась. Выгнутая коряга, получив свободу, пошла вниз, на своё природное место, вспарывая при этом мешок сверху донизу, а из него плотным потоком посыпались предметы, которые ещё сегодня утром принадлежали мумии: золотые и серебряные монеты, украшения из тех же металлов, драгоценные каменья и самоцветы, а также инкрустированные ими оружие и предметы быта.
   Выругавшись, Сардак полез обратно вниз, но Берез, схватив его за шиворот, потащил обратно. Раздался треск разрываемо ворота.
   - Э! Ты что? - Сардак набычился. - Ты, это, не балуй!
   - Лезь наверх, дурень! - Берез с опаской осматривал склеп. Он стоял на крупном валуне, торчащим из земляной стены, и крепко держался на корневище. Его вместе с валуном и корневищем заметно трясло, да так, что мне было слышно клацанье зубов. - Нас в любой момент может засыпать. Выбирайся быстро, я говорю!
   В этот миг, вокруг валуна, на котором стоял Берез, от очередного сотрясения осыпалась земля, и он почти полностью обнажился. Теперь, подточенный осыпавшейся землёй, а оттого ничем не удерживаемый, он качнулся вниз, и стал уходить из под ног гробокопателя. Берез вскрикнул отчаянно, и повис на корневище, смешно дрыгая тонкими кривыми ногами. Валун же после очередного толчка всей своей массой грохнулся внутрь склепа. Пол вздыбился рваным отверстием. Мелкие каменные осколки разлетелись во все стороны. Валун почти на треть вошёл в мягкую землю под раздробленным полом, и продолжил вибрацию со всеми остальными предметами в склепе. Берез оставался болтаться и орать, пока Сардак не поймал его за одежду, и не подтащил к стене. Крики прекратились.
   Вообще-то сегодня мне везло на предчувствия. Утром мой организм предвосхитил землетрясение задолго до его начала. Затем, после полудня, я почувствовал чьё-то присутствие в нише, а после, угадал в этом присутствии моего соседа Старка и его подельников. Теперь же, ближе к вечеру, сквозь грохот камнепада, дрожь земли и вибрацию предметов я снова ощутил опасность. На этот раз опасность не природную, а человеческую. Потому что на верхней кромке склепа стоял Старк, и целился в меня из лука. Сосед не изменил своему мнению: свидетелей оставлять нельзя.
   Увидев это, я упал на пол, и откатился в сторону. Старк среагировал на движение, и, сам того не желая, отпустил тетиву. Стрела вонзилась в рыхлую стену, и почти наполовину ушла в землю. С гребня склепа раздался вздох разочарования с последующими проклятиями. Упоминались: шайтан, леший и персидский дэв, а также кикимора, которая находилась в интимной близости со всеми тремя. Друзья-мародеры негодовали: свидетель их деятельности ещё жив, а земля трясётся и вибрирует всё ощутимее. А ведь действительно, разве может землетрясение длиться так долго? А если - нет, то, что это? Чему теперь я становлюсь свидетелем?
   Старк тем временем достал ещё одну стрелу, и начал укладывать её на тетиву. Положение моё быстро менялось с очень плохого к безвыходному. Это понимали все, даже Сардак, а потому Старк не торопился. Он был из тех, кто не любил спешки в таких делах. Как это ни парадоксально, но его неторопливость меня и спасла. Конечно, ловля блох и расстройство желудка - серьёзные вещи, но заряжать лук надо бы побыстрее. Пока сосед нежно прилаживал стрелу, ко мне в голову пришла простейшая мысль по поводу того, как надо спасаться. Времени для размышлений не оставалось, а потому я вскочил на ноги, и стремглав бросился к нише, за которой ещё недавно прятались друзья-убийцы. Единый возглас удивления, праведного гнева и разобиженной досады одновременно вылетел из всех трёх глоток. Старк выстрелил, но сделал это так поспешно и неподготовлено, что его неуклюжая попытка вызвала смех ни только у меня.
   Спрятавшись в нише, я рассудил очень просто и здраво. Конечно, находясь в этом естественном углублении, потолком которого служила утрамбованная земля, я имел все шансы быть погребённым заживо тем самым обвалившимся потолком. Но зато с гребня склепа, где теперь находились мои противники, сюда невозможно было достать стрелой. В общем, пришлось выбирать между плохим и очень плохим.
   Пока я так рассуждал о качествах плохого, мои соотечественники совещались. Я различал лишь отрывочные, наиболее громкие возгласы из их спора, но дословно всего разобрать не мог. Да этого и не требовалось. Смысл разногласий заключался в том, что Старк предлагал спуститься обратно в склеп, и радикально решить проблему свидетеля, то есть - убить меня. Берез же, всё более склонялся к тому, что, мол, Владен Дарго - это твои проблемы, Старк. Так что, если хочешь, то спускайся сам, и решай их самостоятельно. Естественно, Старк возражал, призывая подельников помочь ему. Мол, если Владен вернётся живым в становище, то всем раструбит о том, чем мы тут занимались. На что Берез аргументировано возразил, мол, а кто это видел? Кто кроме Владена видел нас в склепе? Никто. Значит, его голос против наших трёх никак не потянет. Если же у кого-то и возникнут подозрения, то, пусть ищут. Лично я свою долю спрячу, и какое-то время пользоваться ею не буду. Правильно, Сардак? Угу. Вот видишь, Старк, Сардак со мной согласен. Но... Никаких "но"! Учти ещё то, что чем дольше мы здесь будем находиться, тем больше шансов нарваться на кого-нибудь ещё. Вот тогда придётся убирать всех. А я этого ни хочу. Э... Никаких "э"! Ты, Старк, как хочешь, а мы с Сардаком уходим. Присмотрись внимательнее: это хранилище мумии вот-вот рухнет. Так что решай сам. Правильно, Сардак? Ы... Э... Вот видишь, Сардак согласен. В общем, Старк, решай сам, а мы тебе в этом деле не помощники.
   И так далее, и тому подобное.
   Вообще-то Берез был личностью тёмной, внешне - малоприятной, из числа тех, к кому лучше не поворачиваться спиной, но теперь, находясь в тёмной земляной нише, которая в любой момент могла разрушиться, и, имея на гребне склепа человека, страстно желающего моей смерти, я, после последних слов Береза, испытал к нему чувство, отдалённо напоминающее благодарность. Конечно, предлагая уйти и не спускаться в склеп, он думал исключительно о своём благополучии, и, конечно же, отказывая Старку в помощи, он в последнюю очередь заботился обо мне. Это понятно. Но именно теперь, когда его жизнелюбие и осторожность помешали Старку спуститься в склеп, я был Березу слегка признателен.
   А потом вдруг всё стихло. Именно - всё!
   Молчали мои соплеменники, так и не решившиеся спуститься обратно в склеп, и теперь, наверное, уходящие от него подальше, чтобы спрятать награбленное. А ведь Берез прав: я ни в чём не смогу их обвинить. Не поймали сразу - не поймают никогда!
   Замолчали Боги, прекратив на время раскачивать Землю, и решив, наверное, что на сегодня хватит.
   Притих и сам склеп, окончив треск ломающегося барельефа, завершив дрожание и шевеление обнажённых корневищ, прекратив шуршание и шорох осыпающейся земли.
   Саркофаг застыл, не закончив полного разворота, но заметно ушедший от своего первоначального положения.
   И лишь мумия замерла в прежней позе.
   Я понял, что ждать более не имеет смысла. Если бы Старк решился, то в его распоряжении уже имелось достаточно времени, чтобы спуститься в склеп, и попытаться осуществить свои гнусные намерения.
   Значит ли это, что у меня есть шанс?
   Как там у троянцев? - Человек предполагает, а Бог располагает. - Примерно так. Едва покинув нишу, я ощутил вязкую упругость образовавшейся тишины. Она была осязаема, словно клюквенный сироп. Глядя вверх, на гребень склепа, и никого там не видя, я ощутил вдруг уверенность, что теперь-то мне удастся свободно выбраться наружу, и не обнаружить при этом за гребнем своих соплеменников. Всё бы ничего, но у Богов превосходно развито чувство юмора, и они этим постоянно пользуются. И - поделом мне! Ведь за всё это время я не произнёс ни единого заклинания, ни прочитал ни единой молитвы, и ни о чём ни попросил Богов. Значит, - решили они, - ему ничего ни нужно от нас! Ну, что ж, тогда держись, парень!
   Стены склепа в очередной раз дрогнули. Земля, из которой эти стены состояли, сплошь покрылась трещинами, и, словно потеряв свою былую твёрдость и утрамбованность, стала медленно оседать. Причём, вся сразу. Одновременно.
   Камни всех размеров начали плавно опускаться вниз, будто они тонули в почве. Словно их засасывало в болото.
   Торчащие корневища и стволы деревьев с хрустом и треском ломались, уходя под землю, будто какая-то неведомая сила тащила их вниз.
   Стена с барельефом выгнулась дугой, заскрежетала, сопротивляясь мощному давлению, но, не выдержав натиска стихии, разорвалась на тысячи осколков, оставив вместо себя повисшее пыльное облако.
   Я понял, что, не взирая на возможность повстречаться со Старком, необходимо как можно быстрее покинуть склеп. Иначе - смерть! Подбежав к саркофагу, я выхватил интересующий меня предмет из скрюченных пальцев мумии, сунул его за пазуху, и одним прыжком оказался у ближайшей стены. Земля её составляющая, со всем своим содержимым сползала вниз, смешиваясь с землёй на полу, и вместе они то поднимались, то опускались, похожие теперь на волны в озере.
   Пол склепа также опускался, но делал это менее плавно, рывками, сопротивляясь поначалу внешнему давлению, но потом, сдавшись, скачком опускался на несколько пальцев.
   Схватившись за мощный корень, который казался мне наиболее устойчивым, я подтянулся, достал до другого, расположенного выше, подтянулся ещё раз, и, проделав это упражнение ещё несколько раз, оказался на гребне. Хвала Богам, здесь никого уже не было.
   Отбежав на несколько шагов, я обернулся. Ничего подобного мне никогда не приходилось видеть: склеп засасывало внутрь земли. Почва вокруг него словно превратилась в воду, и участок грунта с древним захоронением посредине будто тонул в разжиженной почве. Эта же жидкая почва засыпала внутренности склепа, и теперь он походил на лодку, через борт которой перехлёстывала вода.
   Вот уже склеп утонул наполовину.
   Вот - на две трети.
   А вот и всё!
   Там где только что находился склеп с мумией, и откуда ни так давно выбрался и я, теперь имелось ровное пространство земли, отличающееся от остального только лишь отсутствием травы. Всё! Кому расскажешь - не поверят. Я заглянул себе запазуху: предмет находился в целости и сохранности. А я никому ничего и не скажу.
   Переложив предмет в дорожную сумку, я отправился на заход, в становище. Солнце уже клонилось к закату. Наступал тихий и тёплый майский вечер.
  
   * * *
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Северная Припонтида. Страна Ариев.
   13 мая 1226 года до Р.Х.
  
   Многочисленное стадо оленей паслось в обширной долине между двух протяжённых пологих холмов, густо поросших лесом по обоим склонам. День выдался тихий и солнечный, каковые уже случаются во второй половине весны, и лишь лёгкий пряный ветерок едва касаясь, облизывал кожу лица. Чтобы не спугнуть вечно настороженных животных, наш небольшой отряд спустился по восточному склону холма, и, обогнув его по длинной дуге, зашёл с подветренной стороны. В долине ветер немного усилился, и дул от стада на нас. Олени не беспокоились. Они мирно паслись на пастбище, покрытом молодой, только что взошедшей травой, изредка поднимая головы, и осматриваясь. Никого. Нас они не видели и не чувствовали. Некоторое время мы наблюдали за ними, укрывшись в густых зарослях у основания холма. Олени выказывали полную беспечность, и никакой тревоги в их поведении заметно не было. В нависшей тишине едва различались лишь тихое жужжание очнувшихся от спячки насекомых, и лёгкий шелест молодой, сочной листвы. Отец, как старший по возрасту, расставил охотников по местам, чётко обозначив задачи каждого и определив манёвр в той или иной ситуации. Слушали его молча и внимательно, сосредоточившись на главном, но и каждую мелочь запоминая. Иначе - нельзя! Закон охоты суров, но на то она и охота. Есть старший, и ему обязаны подчиняться все, без исключения. Будь ты хоть вождь, хоть князь, хоть оборванец последний. Если не уверен, лучше оставайся дома и командуй женой, ибо здесь, кем бы ты ни был, ты должен подчиняться старшему. Всё!
   Отец ещё раз проверил, правильно ли поняли его указания. Убедившись, посмотрел на меня.
   - Тебе всё понятно?
   Я вздрогнул. Вопрос был обращён именно ко мне, только ко мне, и ни к кому более. Не доверяет! Хм. Значит, червь сомнения прокрался и в его душу, и ненависть Старка - нашего соседа - каким-то боком коснулась и отца. Жаль! А ведь он никого не спросил: "Тебе всё понятно?", ни братьев, ни дядю Скальда - только меня! Почему? Чувство обиды вошло в сердце острой холодной льдинкой. Кровь мгновенно прилила к лицу и щекам.
   - Да, отец, мне всё понятно!
   Млын осознал, что этого не стоило говорить, но теперь-то что? Я посмотрел ему в глаза, и понял без слов: не доверяет! Отвернувшись, я всё же краем глаза успел рассмотреть, как братья многозначительно переглянулись, ехидно подмигнув друг другу.
   "Козлы!" - рука непроизвольно потянулась к плётке, но я вовремя взял себя в руки. - "Стоп! Не сейчас!" - Закрыв глаза, успокоился. - "Не сейчас! Вот вечером..."
   Когда через несколько ударов сердца я открыл глаза, то первое, что мне довелось увидеть, были ухмыляющиеся физиономии Цветана и Облака.
   "Два козла-близнеца!"
   - Все по местам!
   Отец спрыгнул со своего жеребца, взял его под уздцы, и вошёл в лес. Остальные сделали то же. Через мгновение охотники растворились в зарослях.
  
   * * *
  
   Братья по сигналу спугнули стадо. Олени прекратили щипать траву, выпрямили шеи, и напряжённо замерли, глядя в одном направлении. Лишь уши их, вытянувшись вверх, беспокойно вздрагивали, стараясь уловить посторонние звуки, таящие угрозу и опасность. Замешательство продлилось лишь краткий миг. Сосредоточенное ожидание прервалось, так и не начавшись, и плотная, жёлто-коричневая масса стада одновременно, будто по команде сорвалась с места, и бросилась бежать. Животные двигались сплочённо и организованно. Без суеты, шараханья и паники. Все действия их отличались чёткостью и слаженностью: самки с детёнышами в середине стада, а матёрые олени - впереди, сзади и по краям. В их совместном перемещении не было ни единого лишнего движения, ни одного шага в сторону, ни изначально не рассчитанного прыжка. Ни-че-го! Словно животные, как и мы, заранее договорились о совместных действиях, и теперь стремительно неслись к выходу из долины, на степной простор, где они будут неуязвимы. Но тем и отличается человек от зверя, что в состоянии учесть все изгибы местности. Потому что стадо на пути к свободе и безопасности должно было неминуемо пройти мимо того места, где сейчас притаился дядя Скальд. И сие обязательно случится, ибо там пролегает кротчайший путь к спасению. Отец специально поставил дядю в это жирное, перспективное место, чтобы как-то компенсировать своё нынешнее начальство над ним. Всё правильно. Ведь Скальда три года назад едва не выбрали Военным Вождём племени ариев. Не хватило лишь нескольких голосов. А значит теперь, всё верно, всё правильно, и всё по справедливости. Наверное, когда-то и мне будут выделять тучные и жирные места, а пока...
   Шайтан задери! Что это?!
   Бежавший впереди вожак, крупный матёрый олень, вдруг резко замедлил бег, тревожно задирая голову вверх, и жадно ловя ноздрями воздух. Пробежав ещё несколько шагов, он остановился совсем, развернулся к стаду, взревел утробным рёвом, боднул рогами воздух, и резко пошёл к краю другого холма, обходя засаду Скальда на безопасном расстоянии. Огромный массив стада тут же перестроился, и пошёл за вожаком.
   Вот это да! Либо вожак заметил дядю, либо услышал его, либо... Но ведь ветер-то от них?! Хотя, это врядли их спасёт, ибо там, куда они направлялись, их поджидал отец, и его место совсем неожиданно стало и тучным, и жирным, и перспективным. Но, кто ж знал?
   Олени мчались, едва касаясь земли, словно паря в воздухе, и лишь облако пыли смотрело им в след. Изогнутые в прыжке тела вытягивались стрелами, откинутые назад рога почти касались спин, бугры могучих мышц перекатывались под кожей в такт быстрому бегу, унося их всё дальше от Скальда навстречу хладнокровному Млыну - моему отцу.
   А ещё немного в стороне находился я, и всё видел. Теперь становилось понятно, что если олени и далее пойдут тем же путём, то при любом развитии событий из засады мне выстрелить врядли удастся, потому что стадо пройдёт слишком далеко от меня. Значит, как только отец пустит стрелу, мне следует вскочить на коня, и скакать наперерез, стараясь прижать животных к противоположному холму. А там и родичи подоспеют.
   Земля тряслась. Топот несущегося стада уходил от меня по дуге прямо к тому месту, где находился отец. Млын всё рассчитал правильно, и теперь олени шли прямо на него, но в отличие от Скальда они его так и не почувствовали. Не увидели и не услышали. Когда же в густом подлеске что-то шевельнулось, было уже поздно. Олений вожак уловил движение, и в последний момент начал разворот, но тяжёлая охотничья стрела, рассчитанная на крупного зверя, сверкнув бронзовым наконечником, вошла в самую гущу мчащихся животных.
   Есть! Стадо уже миновало то место, где скрывался отец, но его стрела нашла цель. Заметно поотстав, хрипя надрывно, и роняя клочья кровавой пены, в клубах пыли показался раненый олень. Его заметно шатало, он спотыкался, судорожно метался, и уже не мог бежать прямо. Это был молодой, но уже довольно крупный самец с мощными ветвистыми рогами и хорошей гладкой шкурой. Отличная добыча! Стрела торчала у него из шеи чуть ниже уха. Прошла насквозь снизу вверх. Наверное, настигла животное в момент прыжка, по восходящей. С убойного расстояния. Превосходный выстрел!
   Мгновение спустя, вторая стрела вонзилась оленю в левый бок, под самое сердце. Всё! Животное дёрнулось всем телом, качнулось в сторону, передние ноги подкосились, и олень со всего размаха вонзился рогами в землю. Тело его замерло на миг, задние конечности в последний раз лягнули пустоту, и безвольно повисли. Самец медленно завалился на бок, по телу его прошла судорога, из красного рта раздался всхлип, и тут же оборвался. Животное замерло, теперь уже навсегда, а молодая зелёная трава окрасилась кровью.
   Наступала моя очередь. Я вскочил на коня и бросился в погоню.
  
   * * *
  
   Мой конь был свеж и потому, я, хоть и медленно, но шаг за шагом сокращал расстояние между мной и стадом. Всё-таки Млын немного не рассчитал: я никак не успевал прижать оленей к противоположному холму, ибо животные ушли очень далеко. Приходилось просто преследовать их, а, догнав, по-возможности уложить ещё хотя бы одного. К сожалению, в сложившейся обстановке дядя Скальд и мои братья, Цветан и Облак, уже не смогут поучаствовать в облаве. Слишком большой образовался разрыв между ними и стадом. Не догнать. Хотя, кто знает? Многие животные сильно устали, и это стало хорошо заметно по тому, как изменился их бег. Из уверенного и мощного, прямого как стрела и очень похожего на полёт, он понемногу превращался в нечто иное. Красота, сила и скорость - то, чем я любовался совсем недавно, теперь напрочь отсутствовала, а поступь иных особей напоминала неуклюжее шараханье подвыпивших пастухов с полным перечнем соответствующих примет: со спотыканием, потерей равновесия, и неумелыми попытками бежать по прямой.
   Однако заметил я и другое. То, что уже не раз примечал именно в поведении благородных оленей. Было очевидно, что у взрослых самцов ещё оставалось достаточно сил, чтобы оторваться от преследования, уйти далеко вперёд и избавиться от погони. И если бы они так поступили, то ни один всадник, ни смог бы догнать этих могучих животных. Но они не делали этого! Взрослые особи могли спастись, но до сих пор оставались со стадом, охраняя беременных самок и обессиленный молодняк. Скорость стада диктует слабейший! Таково правило любого сообщества, и оленьего - в том числе. Но есть и другое правило, не менее важное и не менее распространённое: в борьбе за жизнь побеждает сильнейший, быстрейший и умнейший! А потому, рано или поздно, более сильные и выносливые особи должны будут оставить слабых, чтобы самим остаться в живых, и продолжить род. Я посмотрел вперёд - расстояние сокращалось. Ну, и как они поступят на этот раз?
  
   * * *
  
   Расстояние сокращалось. Всё выходило так, как я и предполагал. Часть оленей выглядела ещё довольно свежо, и, наверное, в случае необходимости смогла бы легко уйти от погони. Другая же, наоборот, выдохлась полностью, продолжала движение на пределе сил, и было видно, что каждый следующий шаг даётся им с превеликим трудом. У измотанных животных сбился ритм бега. Я отчётливо различал дрожащие от усталости спины, вздымающиеся судорожно потные бока, хлопья пены, срывающиеся из разгорячённых ртов, и пар, исторгаемый от перегретых долгим бегом тел.
   "Не уйдут!" - я потянулся за луком. - "Надо быть готовым в каждый миг".
   И тут произошло совершенно неожиданное. От стада отделился огромный взрослый олень, и, нагнув голову, бросился мне навстречу. От неожиданности я отпустил лук и натянул поводья. Конь подо мной взвился на дыбы и развернулся боком. Он захрапел, взбрыкнулся, повернулся вокруг себя, и замер, как вкопанный. Олень стремительно мчался на нас, и весь вид его, и уверенность в движениях, и угрожающе опущенные рога, и целеустремлённая направленность с абсолютной очевидностью указывало на его намерения. Он защищал своё стадо, свой род и готов был ради этого либо убить меня, либо погибнуть сам.
   Ну что ж, тем лучше. Зачем гнаться за дичью, если она сама лезет в руки? Я достал стрелу, и, натянув тетиву лука, тщательно прицелился. Сердце равномерно стучало в груди, отбивая ритм ударов. Я был совершенно спокоен и замер в ожидании нужного момента. Мышцы мои напряглись, превратившись в камень, рука крепко сжимала лук, тетива застыла, перестав дрожать. Зрение обострилось так, что я чётко различал каждый камешек, отлетающий от копыт мчащегося оленя. Краски вспучились. Пространство вокруг насытилось такими оттенками цветов, которые я никогда не видел. Ухо улавливало весь перечень звуков вокруг меня, а нос вдруг уловил мускусный запах пота от взбесившегося животного.
   Конь подо мной захрапел, переминаясь с ноги на ногу, но тут же замер, пристально глядя на приближающегося врага. Нет, он не побежит. Он уверен во мне, хотя рога оленя направлены ему прямо в грудь. Ещё немного!
   Выдох...
   Я почти разжал пальцы, чтобы отпустить тетиву, но в этот миг с противоположного склона тремя небольшими группами выскочили всадники. Массагеты!? Один отряд скакал прямо на меня, другой - отрезал путь к отступлению, грозя к тому же родичам, а третий - сделал со стадом то, что должен был выполнить я - прижал его к холму, и начал безжалостно расстреливать из луков.
   Я окинул взором местность и понял, что выход для меня оставался один: скакать к холму, и, опередив преследователей, попытаться укрыться в зарослях. Причём, делать это надо было очень быстро. Развернув коня, я пригнулся, и стремглав помчался к спасительному лесу. Ветер засвистел в ушах, шепча на ухо хрипатым голосом: "Быстрей! Быстрей!" Земля мелькала под копытами коня, сливаясь в единое цветастое бельмо. Скакун стрелой летел над поверхностью, а я, вжавшись в него, и почти слившись с ним в единое целое, начинал смутно понимать и ощущать анатомию кентавра. Так длилось какое-то время, массагеты поотстали, но в тот миг, когда робкая надежда на спасение стала овладевать моими помыслами, я понял вдруг, почему преследователи не слишком спешили. Надежда рухнула, так и не оформившись, потому что из зарослей, куда я так стремился, выскочили ещё двое всадников, и с криками бросились на меня. Странная мысль мелькнула у меня в этот миг: наверное, точно так, как Млын планировал загонять оленей, так и массагеты замыслили изловить меня. В мире ничего не меняется, а потому работорговля и получение выкупа за заложников и по сей день остаётся очень доходным промыслом. Похоже, мне не повезло наскочить именно на такой отряд искателей лёгкой наживы, и если выкуп не будет заплачен, то меня продадут в рабство.
   Стоп! Но ведь я свободен! Мы ещё посмотрим, кто - кого! Почти не глядя, я выпустил стрелу, и пошёл влево, намеренно приближаясь к родичам, хотя и понимал, что рассчитывать мне придётся только на себя. Стрела прошла мимо, а далее я почувствовал, как по спине моей что-то чиркнуло. Метко брошенный аркан едва не достиг цели. Всё! Началась охота! Развернувшись резко, я выпустил ещё одну стрелу, и, выхватив длинный кавалерийский меч, кинулся на преследователей. Лучшая защита - это нападение! Теперь мой выстрел оказался более точным: стрела впилась противнику в бедро. Всадник взвыл. Хватаясь за рану, он отпустил поводья, тело его качнулось в бок, и, потеряв равновесие, массагет свалился с лошади. Второй преследователь, не ожидавший от меня такого разворота, выстрелил слишком неподготовлено, и стрела его прошла далеко от меня. Сжав меч, я стремительно атаковал противника. Массагет всё же успел выхватить оружие, и мы скрестили мечи. Враг мой был и старше, и опытнее, и лучше владел приёмами боя. В схватке с ним у меня почти не было шансов, если не считать одного моего преимущества: массагет не знал, что левой рукой я владею не хуже, чем правой. Не переставая сражаться мечом, я выхватил из-за пояса метательный нож, и снизу, от бедра, почти без замаха метнул его. Узкое лезвие вошло в шею противника чуть ниже подбородка. Отличный бросок! Но я не успел как следует обрадоваться своему мастерству, ибо в пылу схватки позабыл одно из основных правил ведения боя, которое будет поважнее всех остальных: сколько бы не было перед тобой противников, нельзя упускать их из поля зрения. Ни одного! Я забыл об этом, а когда вспомнил, и стал озираться по сторонам, было уже поздно. Пронзённый в шею массагет ещё не коснулся земли, когда я почувствовал, как тонкий волосяной аркан захватил мою левую руку и шею. Я махнул мечом, стараясь перерубить путы, но лезвие упруго спружинило от натянутой удавки. Конь мой взвился на дыбы, от чего верёвка ещё сильнее впилась в тело, разрезая одежду, будто хорошо заточенный обсидиановый резак. Резкая боль ожгла плечо и шею, и я лишь с огромным усилием смог просунуть кинжал между арканом и телом. Путы ослабли, конь дёрнулся, и меня рывком бросило вперёд.
  
   * * *
  
   Внезапно, пространство над степью съёжилось и потемнело. От перемены освещения земля под копытами коня стала чёрной. Напитавшийся влагой воздух ощутимо потяжелел, став осязаемым, будто кисель. Обременённые дождевой водой тучи, опускались всё ниже, стремясь коснуться земли. Пронёсшийся вихрь, взбудоражил застывший над степью воздух. Уши заложило.
   Я истово молил Богов о дожде, справедливо полагая, что в этом случае мне будет легче оторваться от преследователей. Все приметы указывали на его скорое и неизбежное начало, но дождь не приходил. Где-то на востоке громыхало, небо озарялось яркими сполохами далёких молний, порывы восточного ветра приносили влажную морось, но гроза, зацепившись за массагетское взгорье, не спешила приходить на земли Арьяварты. Наконец, громыхнуло где-то рядом, и я почувствовал, как первые крупные капли дождя достигли спины и затылка.
   Стало значительно темнее, а дождь быстро набирал силу. Несмотря на топот копыт, я слышал шелест мириадов дождевых капель по сухой траве. Степь, словно шептала мне: "Поспеши! Поспеши!" Шелест усиливался, переходя в очень частый барабанный бой, вскоре превратившийся в сплошной непрекращающийся рёв. Капли тарабанили по спине всё быстрее и сильнее. Через несколько мгновений они слились в многочисленные струи, а далее - образовали сплошной непрерывный поток. Вокруг меня возникла непроницаемая стена воды. Я тут же вымок, словно провалился в бушующее озеро.
   В глазах полыхнуло. Яркий огненный зигзаг молнии впился в землю, и, мгновение дрожа, исчез, оставив в глазах сверкающий иззубренный отпечаток.
   Ба-бах! - прогремело над степью.
   Я обернулся. Едва различимые за стеной воды массагеты приотстали, но преследования не прекратили. Значит, надо уходить в лес. Там будет легче оторваться.
   Громада леса различалась впереди бесконечным размытым шлейфом, протянувшимся от края до края горизонта. Дождь скрадывал расстояние, а потому, хоть и медленно, но неотвратимо, сквозь пенные струи дождя ко мне приближалась извилистая линия лесного массива, за которой я надеялся обрести спасение. Массагеты не понимают лес, и поэтому не любят его, избегают лесных чащ и лесистых урочищ, а значит, в густых непроходимых дебрях у меня должен появится неплохой шанс.
   С этой успокоительной мыслью я стремительно влетел в редкий на опушке частокол деревьев. Идея о том, что необходимо зайти как можно далее вглубь лесного массива, и тогда преследование угаснет само собой, показалась мне вполне здравой. Обычно так и происходило, когда в безнадёжной ситуации, арии искали спасение в лесу. Массагеты, как правило, продвигались вглубь на незначительное расстояние, потом останавливались в растерянности, пускали наугад несколько стрел, и убирались восвояси.
   Попридержав коня, я оглянулся. На границе степи и леса неистовствовал дождь, сверкали молнии, и грохотал гром. Буйство стихии приближалось к своему пику. Горизонт исчез за плотной стеной воды, а за мокрыми деревьями не было видно ни одного преследователя. И, тем не менее: вперёд! Надо пройти как можно дальше.
  
   * * *
  
   Сила дождя внутри леса ощущалась значительно меньше. Сдерживаемый густой листвой ливень уже не низвергался сплошной стеной, а дробился на отдельные бушующие водопады в открытых местах, и лёгкую морось под деревьями. По стволам закручивающимися потоками текла вода. Размокшая почва вздулась, почернела, превратившись в жирную маслянистую грязь. Лес становился гуще, и чтобы не налететь на торчащие ветки, пришлось перейти на шаг.
   Опасность немного отступила, возвращая к мысли о родичах: где они? Бросились безрассудно мне на помощь, или благоразумно отступили? Надеюсь, что это самое благоразумие восторжествовало в их головах. Потому что в независимости от того, кто я, и кем для них являюсь, глупо ввязываться в противоборство с противником во много раз превосходящим по численности. Да и выбор в такой ситуации, не ахти какой: либо погибну только я, либо погибнем всей семьёй. Как поступить в этом случае? Думаю, что надо позволить мне самому выпутываться из сложившейся ситуации, нежели устраивать коллективное самоубийство. Так что надеюсь, что родичи благоразумно удалились, а не бросились совершать посмертные подвиги.
   Продлив мысль ещё дальше, я возвратился к первоисточнику сегодняшних событий: откуда здесь вообще появились массагеты? Кто это: разбойничья шайка, действующая на свой страх и риск, или разведчики, посланные военными вождями для изучения местности и добычи пленных? А может, это вообще ни массагеты, а иное племя внешне похожее на них?
   Обожаю абстрактные домыслы при минимуме информации, а потому я бесконечно долго мог бы рассуждать о том, что же теперь происходит за границей леса и степи, там, где остались родичи, и где хозяйничают всадники, похожие на массагетов, но в этот миг, существующий поток мыслей оборвался, порождая иной поток с иной заинтересованностью. Среди тёмных размытых контуров мокрых деревьев блеснуло белое пятно, которое явно не принадлежало лесу. Я остановился, и, глядя вправо, стал ждать повторения. Когда очередной зигзаг молнии пронзил пространство, я был внимателен. Гроза уходила на заход, к кельтам, а прямо передо мной, широкой прямолинейной лентой возникла белая тропа.
   Неожиданность хороша тогда, когда она происходит в удобное для её осмысления время. В теперешней ситуации этого времени у меня явно не хватало. Но ведь эту неожиданность можно как-то использовать? Спрыгнув с коня, и держа его за повод, я начал медленно приближаться к тому, что не являлось частью леса.
   Небесные ветры уносили грозу на заход. Дождь понемногу затихал. Стена воды истончилась до лёгкой мороси. Медленно ступая, я с каждым шагом погружался по щиколотку в вязкую хлюпающую жижу, чувствуя, как потоки дождевой воды обтекают ноги. Конь ткнулся шершавыми губами в щёку, и слюняво лизнул ухо. Я отпрянул немного, и ласково потрепал его по морде. Двигаясь осторожно вперёд, и одновременно не забывая о преследователях, я вскорости оказался у белой тропы. Кажется она! Я никогда не видел её, а представления о ней складывались из рассказов деда и моих собственных умозаключений. Не слишком достоверные источники, надо признать, но теперь, по-моему, я видел её воочию. Подойдя вплотную, я присел рядом с белой тропой, и опустил на неё ладонь. На ощупь поверхность оказалась тёплой и шершавой, но самое удивительное меня ожидало впереди: она была абсолютно сухая! По всей округе бушевала гроза, дул резкий порывистый ветер, с небес низвергались потоки воды, а на её белую поверхность не занесло ни капли. Теперь же, когда проливной дождь исхудал до мелкого дождичка, его капли также не долетали до тёплой шершавой поверхности, обтекая оную на высоте человеческого роста по контуру несуществующей и невидимой арки. Шириной в пятнадцать локтей и нигде ни на полпальца в сторону, тропа выныривала из под земли в нескольких шагах от меня, и тянулась на северо-восток прямой негнущейся линией, где так же неожиданно исчезала, нырнув под влажный грунт.
   Но это была ни тропа, и тем более ни лента, и уж точно ни линия. Это была дорога туулу. Легенды гласят, что, двигаясь по ней, можно попасть в удивительные места, надо только не сворачивать с белой поверхности. Говорят также, что именно там, где дорога туулу исчезает под землёй, находятся таинственные пространства, но я не встречал ни одного человека, который бы реально побывал в них. Существует поверье, согласно которому, попасть на эти странные территории можно следующим образом: нужно стать на дорогу туулу, никуда не сворачивая, пробежать её всю от начала до конца, а далее, прыгнуть в то место, где белая поверхность скрывается под землёй.
   Я так увлёкся размышлениями, что в какой-то момент забыл, где нахожусь. Однако жизнь такова, что если ты влип в ситуацию, то изволь отлипать своими собственными силами. Тебе могут лишь напомнить о том, что ещё ничего не закончилось. Вот и теперь мои воспоминания об удивительных пространствах были неожиданно прерваны, ибо прилипшая ситуация продолжала длиться. Я ещё сидел возле дороги, и гладил её тёплую шершавую поверхность, когда среди шороха дождя и шелеста падающих капель раздался посторонний звук, чуждый лесу и враждебный мне. Это был топот нескольких коней, который к тому же приближался.
   Массагеты?
   Кто ж ещё!
   Осознав, что потерял слишком много времени на воспоминания о дороге туулу, я понял также, что теперь она и есть мой единственный шанс на спасение, которое произойдёт лишь в том случае, если предания о её качествах совпадут с её же действительностью. Иначе всё будет очень плохо.
   Приняв решение, я начал действовать. Развернув коня на север, я шлёпнул его по крупу.
   - Давай, иди! Уводи погоню!
   Будто поняв меня, верное животное с места пустилось вскачь.
   Конечно, древние сказания надо уважать, а уж ставить под сомнение предания пращуров - совсем нехорошо, но у меня не осталось выбора, и потому я вынужден буду проверить правдивость хотя бы одной легенды. К тому же цель моя вполне естественна: я хочу скрыться от преследователей там, где меня никогда не найдут. А потому, совмещая полезное с очень полезным, я решил использовать дорогу туулу по прямому назначению.
   Освободившись от всего лишнего, и оставив при себе лишь оружие и прочный волосяной аркан, я ступил на белую поверхность дороги. Ноги тут же перестали скользить, а грязь, занесённая мною на белую ленту, побледнела, высохла мгновенно, и, рассыпавшись серой пылью, была унесена налетевшим порывом ветра. Как только пыль исчезла, ветер утих.
   Дождь на дорогу не попадал, поверхность пружинила под ногами, призывая к забегу, так что я ни долго думая, побежал. От быстрого бега мысли в голове перемешались, оставив лишь ту, что была актуальна на данный момент. А именно: что я буду делать, если предания не сбудутся? То есть, каковы будут мои действия, если, разбежавшись, как следует и, прыгнув, как положено, я всего лишь приземлюсь на то место, которым сидят. Вопрос приобретал огромное значение ещё и потому, что уже мгновение спустя, просвистев над головой, во влажный лес ушла стрела. Ответа у меня пока не было, но лучшего стимулятора, чем вражеская стрела, придумать невозможно. Я побежал ещё быстрее. Скажу больше - почти полетел. И тому способствовала прекрасная поверхность дороги туулу: чистая, без единого камушка, сухая, словно и не поливал вокруг дождь, и в меру шершавая - от неё было удобно отталкиваться.
   Молния сверкнула за спиной, что позволило мне увидеть, как ещё две стрелы ушли во влажную пустоту за моим правым ухом. Интересно, это люди, похожие на массагетов, разучились стрелять, или это дорога туулу защищала своего гостя?
   Ба-бах! - слабенько громыхнула уходящая гроза, пугая теперь уже кельтов. Я же стал невольно замедлять бег, ибо увидел, как всего лишь в сотне шагов от меня дорога туулу уходила под землю.
   Ну, и что делать?
   Либо поверить в легенду, и, разогнавшись, сигануть в стык между дорогой и землёй, либо свернуть с белой ленты, и попытаться скрыться традиционным способом. На размышление времени не оставалось, но ощущение было таково, что традиционный способ неизбежно подводил меня к рынку рабов в Таврике, а вот способ легендарный давал шанс!
   А вдруг?!
   Как говаривал некто Тесей: сколько верёвочки не виться, всё равно она когда-нибудь закончится. Так и здесь: как не замедлял я бег, дорога туулу заканчивалась, что с неизбежностью подводила меня к принятию решения. В последние мгновения я попытался разглядеть, что же там находится на стыке и за стыком, но ничего кроме мокрого леса и чёрной земли рассмотреть не удавалось.
   Ну что ж, прыгаю!
   От того, что принял решение, стало легко, словно с плеч свалилась тяжесть. Отбросив сомнения, сделал несколько подготовительных шагов. Вот и стык. Подбирая на ходу ногу, засеменил, готовя прыжок, и, не добегая примерно четырёх шагов, сильно оттолкнулся от шершавой поверхности. Дорога неожиданно сильно спружинила, и я высоко взлетел вверх. Едва оторвавшись от земли, я почувствовал вдруг, как моим телом завладела некая сила. Нет, это не были скользкие щупальца, когтистые лапы, или холодное тело обвивающей тебя змеи. Эта сила оказалась невидимой, но хорошо ощутимой, и была скорее похожа на сильное течение реки, шквалистый ветер или мощь океанской волны. Она аккуратно подхватила меня в момент прыжка, бережно донесла до конца дороги, позволила мне зависнуть над стыком, а потом мягко отпустила. Провисев ещё мгновение, я рухнул вниз с высоты около десяти локтей. Последняя моя мысль перед проникновением в иное пространство включила в себя несколько противоречивых чувств. Я испытывал облегчение (хвала Богам - всё закончилось!) Меня посетила грусть (я мысленно прощался с родными и близкими). А также испытал сильное чувство злорадства по отношению к массагетам (хрен вам!)
   Из чувства любопытства глаза я не закрывал, а потому видел, как мои ноги попали прямо в стык, и, не встретив сопротивления или преграды, проследовали дальше. Туда же устремилось и всё остальное тело. Далее был цилиндрический колодец искусственного происхождения, и жёсткое падение на трухлявый деревянный пол, едва покрытый высушенными лохмотьями. Засим, едва приземлившись, оглушённый падением и шокированный происходящим, я, чтобы не повредиться рассудком, лишился сознания.
  
   * * *
  
   Очнулся я оттого, что сквозь отверстие в крыше в глаз мне светило солнце. Мысли просыпались вместе с телом, и сознание медленно возвращалось в меня. Едва разлепив веки, я увидел фрагмент деревянного пола, куски усохших шкур грубой выделки, и всё это под слоем пыли в два пальца толщиной. Едва попробовав пошевелиться, я вскрикнул от боли. Левое плечо пронзила острая боль, которая затем долго не уходила, пульсируя в ключице, и отражаясь болевыми ощущениями во всём теле. Какое-то время я лежал, боясь пошевелиться, и заговаривая боль. Она уходила медленно, будто нехотя, цепляясь острыми коготками за жизненноважные органы. Река времени тягуче вливалась в озеро безвременья. Вселенная замерла. Я долго лежал в бездумном оцепенении, потому что даже мысли причиняли боль. Но всё когда-нибудь заканчивается, и через неопределённо длинный промежуток времени я убедился, наконец, что боль отступила. Слегка пошевелившись, понял, что можно попробовать сесть. Отяжелевшая голова клонила к полу и кружилась от резких движений. Меня подташнивало. Привалившись спиной к стене, я закрыл глаза, и сидел так, пока не почувствовал себя лучше. Постепенно боль ушла совсем и больше не возвращалась. Головокружение прошло. Тошнота исчезла. Я снова открыл глаза.
   "А ведь у меня получилось!"
   Пожалуй, впервые содержание древнего мифа совпало с реальностью при его применении. Я поступил так, как того требовала легенда: разбежался побыстрее и прыгнул повыше, и вот я здесь! Всё совпало! А ведь миф о дорогах туулу по-настоящему древний. Их построил народ, живший задолго до атлантов, ещё в долунные времена. А вот чем являлись эти дороги, куда вели и откуда двигались - никто толком не знал. Даже Стрый Дарго. Который, кстати, сомневался в том, дороги ли это вообще.
   Мысли потекли плавно и равномерно. С каждым ударом сердца мне становилось лучше, и я улыбнулся. Несмотря на свой юный возраст, мне уже ни раз доводилось убеждаться, что чем дольше живёшь на свете, тем о более древних людях доводится слышать. Интересно, если я проживу достаточно долго, то о какой степени древности мне посчастливится узнать?
   Спасаясь от преследования, я предпочёл массагетскому плену прыжок в неизвестность. На тот момент это был правильный выбор. Теперь же не худо было бы узнать, куда меня этот прыжок занёс. Глядя вверх, я видел отверстие в крыше, куда я, судя по всему, провалился. Оно находилось на высоте примерно пятнадцати локтей, и именно из него лился свет, являясь единственным источником освещения. Это был цилиндрический колодец, выложенный грубым неотёсанным камнем с диаметром у основания около восьми локтей. Слева от меня находился арочный проход высотой подходящий под человеческий рост, и так как иных входов-выходов не имелось, то необходимость заглянуть туда, наполнялась здравым практическим смыслом.
   Я осторожно встал, держась за стену, но никаких крупных неприятностей со здоровьем не происходило. Левое плечо ещё немного побаливало, но этим мои недуги исчерпывались, а значит исследование того, что находится за арочным проходом, следовало начинать прямо сейчас.
   Стараясь не шуметь, я подошёл к проходу и заглянул внутрь. Пахло пылью и дохлыми насекомыми. В помещении царил полумрак и пустота. Лишь низкая деревянная дверь напротив освежала пейзаж. Я быстро пересёк пыльное пространство и оказался возле двери. Судя по количеству пыли и её равномерному распределению по площади пола, нога человека не ступала здесь очень много лет. А может оно и к лучшему? Прикоснувшись ладонью, я осторожно нажал на дверь. Она отворилась неожиданно легко, лишь громко скрипнули бронзовые петли. Переступив порог, я остановился у входа.
   Так-так-так!
   Это был прямоугольный бревенчатый сруб похожий на те, в которых живут арии-хлебопашцы. Вход в избу находился там, где сейчас стоял я, а три другие стены имели по одному окну с кварцевым стеклом. То есть, другого выхода наружу не существовало. О чём это говорит? А говорит это о том, что уважаемые люди должны были заходить или выходить из сруба именно со стороны двери, в которую вошёл я, преодолев перед или после этого каменный колодец. Конечно, имелись ещё и окна, но ведь я упомянул уважаемых людей. Значит, где-то должна быть лестница или ещё что-либо, с помощью чего можно будет преодолеть отвесную стену колодца.
   Посредине избы возвышалась печка с кирпичным дымоходом и бронзовой задвижкой. Справа, впритык к стене стояла широкая лавка, вдоль неё располагались длинный узкий стол и скамья, на которой могло разом уместиться с десяток человек. Слева, придвинутый к окну находился письменный стол. Именно - письменный, потому что многочисленные предметы, в беспорядке разбросанные по нему, являлись в той или иной степени приспособлениями для письма. Подобные я видел у Стрыя Дарго. Дед был любителем поскрести пером по пергаменту, а потому многие предметы лежащие на столе были мне знакомы. Специально заточенная палочка - стило, предназначенная для нанесения письменных знаков. Небольшая чашка с крышкой - чернильница, в которой держали особенную жидкость, коей эти знаки и наносились. Ломкий и хрустящий от времени лист папирусной бумаги, испещрённый птичьими следами-письменами, лежал посреди стола. Тяжёлый деревянный куб из чёрного дерева с затейливым витиеватым орнаментом на гранях предназначался для того, чтобы для удобства письма прижимать им листы пергамента или бумаги, и чтобы их не уносило сквозняком. Тонкий железный ножик для заточки письменных палочек и для ровной обрезки листов. На столе находилось ещё множество предметов связанных между собой принадлежностью к письменному искусству. Их разделяла разница в предназначении и особенности в применении, но умело выполненные и рассчитанные на определённый вид работы ни один из предметов не выглядел здесь лишним, ибо искусство письма есть одно из самых сложнейших в мире.
   На стенах в большом количестве висело оружие тонкой ювелирной работы. Бронзовые и железные клинки были закреплены в рукоятках из слоновой и мамонтовой кости, гравированные затейливыми узорами, украшенные орнаментами с золотой и серебряной насечкой, и инкрустированные драгоценными самоцветами и каменьями. Такой красотой и воевать жалко. Их бы только дарить уважаемым людям (тем, кто попадает в избу через каменный колодец, ха-ха!), преподносить князьям, царям и вождям во время дружеских визитов, и выменивать их на благородных невест из дальних стран, заключая этим выгодные политические союзы. Я посмотрел на свой меч в простых кожаных ножнах. Конечно, в этой расфуфыренной компании он бы выглядел неказистым заморышем, но я его ни на что не променяю, ибо друзей не продают. А он мой боевой друг, который не раз спасал мне жизнь. Сегодня, например. Так что пусть он остаётся со мной, а эти - висят на стене. Потому что есть оружие, а есть украшение. И дай Бог их никогда не спутать.
   Когда попадаешь в таинственное место, о котором повествуется в древнем сказании, то по законам мифического жанра со мной непременно должны были происходить чудеса. Пока этого не случилось, но следующая находка значительно приблизила меня к ним. Конечно, она ещё не являлась чудом, но находилась где-то рядом. Этот предмет лежал на краю письменного стола. Поверхностного взгляда оказалось достаточно для понимания того, что я ни только уже видел нечто подобное, но и являлся обладателем одного из них. Примерно такой же предмет я вырвал из скрюченных пальцев мумии, когда выбирался из обваливающегося склепа. Он, как и многое здесь, был напрямую связан с письменами. Предмет имел прямоугольную форму большая сторона которого имела длину от ногтя мизинца до ногтя большого пальца, а меньшая - от ногтя большого пальца до ногтя указательного. Толщина предмета равнялась толщине двух моих пальцев. Верхнюю и нижнюю грани покрывала кожа неведомого мне животного. На одной из граней изображался открытый глаз, на другой - закрытый. Предмет раскрывался в одну сторону. Внутри него, скреплённые с одной стороны, имелись очень тонкие металлические листы, сплошь испещрённые мелкими письменами. Листы дребезжали, когда их переворачивали, при смятии тут же распрямлялись, принимая прежнюю форму, но самым прекрасным и удивительным для меня явились многочисленные цветные изображения на этих самых металлических листах. Там было всё: звери и птицы, рыбы и змеи, леса и горы, степи и реки, там были люди всех возможных внешностей и одежд, разнообразие жилищ от глинобитных хижин до прекрасных дворцов, и многое другое, известное и ни очень, то, что видишь каждый день, и чему не ведаешь названия, но, увидев лишь раз, захочешь посмотреть воочию, и узнать о нём поболее.
   Какое-то время я сомневался, взять его или нет, но потом справедливо рассудил, что раз у меня уже есть один, то зачем мне два? Решив так, я подошёл к последней ещё не осмотренной стене. На ней располагались три отдельных изображения, писаных цветными красками на листах толстой бумаги. Каждый лист был окантован в золотую оправу, изображения оказались одинакового размера, висели на одном уровне, и располагались в ряд. Я подошёл ближе.
   На левом изображении был нарисован Мёртвый лес. Я как-то видел такой, далеко на северо-востоке на границе между Гипербореей и Большим Камнем. Мне его показал дед. Тогда, оказавшись в верхнем течении Итиля, мы специально сделали крюк, чтобы я увидел это место. Стрый рассказал мне, что это последствия атаки ракшасов, и что таких мёртвых лесов достаточно много на территориях, воевавших с демонами. И вот теперь я вновь видел хмурое серое небо, сквозь которое не пробивалось солнце, такую же серую землю без единой травинки, остекленевший кустарник с растопыренными пыльными ветками, застывшие деревья, словно вытесанные из камня, с растрескавшейся осыпающейся корой и с обглоданными ветвями без единого листика. Все, как и там, на далёком северо-востоке, будто срисованное с моих невесёлых воспоминаний.
   Среднее изображение оказалось несколько живее Мёртвого леса, но тоже слегка мрачноватое, хотя, конечно, на всех не угодишь. Здесь я наблюдал ночной пейзаж. Это было бездонное чёрное небо, усыпанное звёздами Млечного Пути. Слева простиралась громада лесного массива, слегка посеребрённого лунным светом. Справа виднелись блестящие воды реки со сверкающим шлейфом лунной дорожки. Посредине стоял Менгир, огромный массивный валун, на вершине которого восседал крупных размеров ворон с блестящими бусинками глаз. А над Менгиром сияла полная Луна, царица тьмы и княгиня ночи, освещающая тёмный мир со времён Большой Войны.
   Ну и, наконец, правую картину я бы назвал "Таинственное Сооружение". И говоря так, я совсем ни далёк от истины, ибо Сооружение действительно таинственное, во всяком случае, подобного строения я никогда не видел, а с его предназначением не знаком. Это была каменная юрта в несколько ярусов. Каждый ярус имел круглую форму и имел отверстия для окон. Эти круги были положены один на другой, причём, каждый следующий круг-ярус был больше по диаметру того, что располагался под ним. Заканчивалось Сооружение полусферой, куполом из жёлтого металла с неким неведомым мне знаком на вершине. Красиво, ничего не скажешь, но - непонятно!
Средняя картина заинтересовала меня более других потому, наверное, что была понятна до конца. Обычный ночной пейзаж, при полной Луне - сколько раз я наблюдал подобное, лёжа на тёплой земле! Был, правда, Менгир - центральное изображение на рисунке, но это отдельная история. Их сотни, а может и тысячи, разбросанных по степи валунов, но кого теперь это интересует? Стрый Дарго предполагает, что их по определённой схеме установили те же самые туулу, но для чего? - он не догадывался даже приблизительно. А вот ночью, да при полной Луне, один из них смотрится неплохо. Я подошёл вплотную, и стал внимательно изучать мастерски исполненное изображение. Неожиданно я обратил внимание на то, что картина воспринимается по-разному в зависимости от расстояния до неё. Располагаясь в нескольких шагах от полотна, я видел то, что и должен был видеть: тёмный лес, блестящие воды реки, Менгир с вороном на вершине и полную Луну в вышине. Ничего странного или неожиданного. Подойдя вплотную, я понял вдруг, что всё очарование рисунка исчезло. Я видел рельефные мазки, хаос перемешанных красок, смутные контуры знакомых очертаний, но целостность изображения исчезла, превратившись в неразборчивое цветастое бельмо. А вот с расстояния в три шага всё вдруг чудесным образом преобразилось. Становилось ясно, что именно с этой дистанции картина воспринимается во всей полноте красок, при идеальном восприятии каждой детали в отдельности, и при их гармоничном сочетании друг с другом.
   Картина оживала! С этого расстояния она была так хороша, что от полученного визуального удовольствия, в голове моей, едва слышимыми нежными звуками возникла мелодия. Звучала пастушья свирель. Не знаю почему, но я понял вдруг, что сочетание красок на картине и возникшая в голове мелодия напрямую связаны между собой. В подтверждение этого, мелодия зазвучала громче и как будто ближе, от чего линии на картине словно обострились, стали чётче и задрожали слегка. По полотну пошла едва заметная зыбь, оно сморщилось, как это бывает на ровной зеркальной глади озера от внезапно налетевшего порыва ветра, а потом вновь расправилось. Мелодия среагировала тем, что в момент возникновения зыби неведомый музыкант сфальшивил, но далее заиграл без срывов.
   Постепенно краски на картине оживали, наполнялись жизнью, становились ярче и сочнее. Изображение вспучивалось, преображаясь в более рельефное и объёмное. Мазки на холсте набухли, словно почки по весне. Мелодия в голове моей расширялась и к звукам пастушьей свирели присоединилась арфа. Звучали минойские мотивы. Упаднические страдания после разрушения дворца в Кноссе и позора капитуляция перед Микенами. Где вы, где вы Боги Крита!
   Картина передо мной словно размякла. Жёсткий загрунтованный холст превращался в мягкий вымоченный пергамент. Поверхность пошла волнами, и в следующий миг я понял, что картина приближается ко мне, увеличивается в размерах, изображение становится объёмным, а из его глубин на меня пахнуло свежестью реки и сладковатыми ароматами влажного леса.
   Мелодия ширилась и крепла. Музыкальный звукоряд пополнился струнным кетцаром и хеттским ритуальным барабаном, отбивающим ритм, и формирующим весь музыкальный рисунок. Ворон на Менгире повернул ко мне голову, и, сморгнув глазами-бусинками, строго произнёс: "Карр!" Я отпрянул от неожиданности, но картина тут же приблизилась ко мне, выдерживая необходимое расстояние.
   Наконец, мелодия в моей голове гармонично соединила все имеемые инструменты. Картина затрепетала прямо передо мной, словно парус на ветру, и, качнувшись в мою сторону, замерла. Я стоял на размякшей золотой раме, понимая, что настал момент, когда мелодия и изображение, слившись воедино, стали полностью соответствовать друг другу. Мне же, чтобы гармонично слиться с ними, необходимо сделать лишь шаг...
   Чтобы не жалеть в дальнейшем о том, что, имея возможность заглянуть за горизонт реальности, я, убоявшись последствий, не сделал этого, пришлось принимать решение без вдумчивых размышлений.
   Да или нет!?
   Но вопрос так не стоял, ибо я не сомневался. Раскрыв пошире глаза, чтобы видеть всё, я сделал шаг вперёд. Свет мира погас, но тут же вновь зажёгся. Изба исчезла. Я находился в ночном мире с россыпью звёзд на чёрном небе, с массивом леса и блеском реки, с громадой Менгира передо мной и вороном на его вершине, с серебристым диском полной Луны и...
   Я понял, что рядом со мной находится кто-то, кого не было на картине. Медленно, боясь произвести неуместный здесь шум, я повернулся одеревеневшим телом влево, и увидел её. Это была молодая женщина, облачённая в одежду жрицы богини Астарты, которая стояла ко мне вполоборота, и... рисовала! Шайтан меня раздери! Священная храмовая проститутка занимается художественным творчеством! Я, было, возмутился внутренне, но, увидев, ЧТО она рисует, позабыл обо всём. Ибо рисовала она картину, скажу более - заканчивала её, делая последние мазки, причём, именно ту, что висела в избе, и которой я только что любовался. Менгир под Луной.
   Что же получается?
   Женщина не замечала меня, а потому я попытался выстроить приблизительную логическую цепочку. Сначала, через дорогу туулу я попал в избу. Потом, на стене я увидел три картины, из которых выделил среднюю, с Менгиром. Далее, на строго определённом расстоянии возникла музыка, вспучились краски, картина увеличилась, и я оказался перед выбором, шагнуть или - нет. Я шагнул, и, судя по всему, попал в реальность наблюдаемой картины, причём в тот момент, когда её завершает жрица богини Астарты. Во всяком случае, художница, облачённая в соответствующие одежды. И, что всё это означает?
   В следующий миг женщина замерла. Наверное, она почувствовала моё присутствие, и, не зная, кто здесь, решала, что делать? Я угадал, ибо уже через мгновение, женщина развернулась ко мне. В правой руке она продолжала держать предмет, которым накладывала краски, а в левой, отразив блеск лунного сияния, сверкнул клинок. Это был дорийский кинжал с тонким и длинным лезвием, каковым удобно по ночам резать царей и князей в их собственных постелях. Теперь же его сжимала рука храмовой проститутки, ну или женщины в эти одежды облачённой.
   Опыта общения со жрицами из подобных храмов у меня не имелось, тем более с вооружёнными жрицами. Убедившись, что моё оружие на месте, я успокоился, но, по-прежнему не зная, как себя вести, решил, по крайней мере, быть вежливым:
   - Доброй ночи, уважаемая! Извини, что вторгаюсь в твоё одиночество, но я оказался здесь ни вполне по собственной воле!
   Произнеся эту фразу, я понял, что ничего подобного в жизни никогда не говорил. Слова помимо воли сформировались в словосочетания, и выстроились в нужном порядке. Мне же оставалось только открывать рот.
   Женщина с любопытством не лишённым осторожности рассматривала меня, давая и мне возможность разглядеть её. Не знаю, сколько ей было лет, но, во всяком случае, не более тридцати. Я не знаю также, занималась ли она священной проституцией в стенах храма Астарты, но если это так, то эти занятия ей явно пошли на пользу, ибо по сравнению с тридцатилетними арийками из нашего становища, она выглядела молодой очаровательной девушкой. Глаз не отвести. Полная Луна и несколько масляных светильников возле картины давали неплохое освещение, и я мог хорошо рассмотреть её. Она была небольшого роста, но очень ладно и по-женски изящно скроена, что было заметно даже под многослойным жреческим одеянием. Густые вьющиеся светлокаштановые волосы были заплетены в толстую косу и уложены на голове в виде спящей змеи. Она вдруг улыбнулась мне, сверкнув чистыми неестественно белыми зубами, и опустила кинжал. Её глаза светились в ночи ярким голубовато-зелёным цветом, похожим на кархедонский нефрит.
   Хороша, шайтанка!
   - Ты кто?
   Странный вопрос. Мне что ей всю родословную рассказывать?
   - Моё имя Владен Дарго. Я живу в Стране Ариев.
   - Очень приятно, - женщина отложила предмет, которым накладывала краски. Кинжал остался при ней. - Но это имя мне ни о чём не говорит. Когда-то я знавала одного человека из рода Дарго, но это было очень давно. Как ты попал сюда?
   Разговор наш более походил на допрос, но я чувствовал, что она имеет на это право. Во-первых, она жрица, и я вполне допускаю, что где-то неподалёку находится Храм, а во-вторых, это ведь я вторгся на её территорию, а не наоборот.
   - Так как же ты сюда попал? - постукивая лезвием кинжала по ладони, жрица сделала несколько шагов, обходя меня. - Думаю, тебе лучше ответить, в противном случае я вынуждена буду принять меры.
   - Мне трудно это объяснить.
   Женщина вскинула бровь.
   - Мне, тем более, - она обвела рукой вокруг себя. - Вокруг меня ровное пространство. Лес далеко, речка - ещё дальше, и тут появляешься ты. Что я должна думать? Я была внимательна, и могу поклясться, что ещё недавно вокруг было безлюдно. И тут я ощущаю за спиной чьё-то присутствие. Значит, ты либо прополз всё расстояние ползком, а это уже подозрительно, либо появился здесь иным способом. Иным, значит нетрадиционным. Каким? Я не знаю. Так что я должна думать о тебе?
   А ведь в логике ей не откажешь. Да и о нетрадиционных способах говорит так, будто сталкивается с ними каждый день.
   - Я понимаю твоё беспокойство, но я действительно не смогу внятно объяснить каким образом очутился возле тебя.
   - Хорошо. Тогда расскажи мне, что происходило с тобой перед самым появлением здесь.
   Я кивнул. Опять логично рассуждает. Умна, жрица, ничего не скажешь. Умна и красива. К тому же, ещё и рисует неплохо. Надо же, столько талантов и всё в одном теле.
   - За мной гнались массагеты, и, уходя от погони, я случайно оказался в избе, где на одной из стен находились три картины. Твоя, - я указал на холст, - висела посредине.
   - Моя!? - женщина была явно обескуражена. - Висела на стене? В какой-то избе?
   - Да. Висела между двумя другими.
   Убрав кинжал, жрица поманила меня рукой. Подведя к своему произведению, она придвинула меня вплотную к нему.
   - Посмотри внимательно, ты ничего не путаешь?
   Я честно посмотрел на её художества. Сомнений быть не могло, это была именно та картина. Из избы.
   - Это она. Я уверен.
   Красавица задумалась, став в эти мгновения ещё краше, но думала недолго. Похоже, соображала она быстрее, чем я успевал её рассматривать.
   - Понятно, - сказала женщина самой себе, и, посмотрев на меня, спросила: - Ты, из какого года?
   Вопрос поставил в тупик. Я слышал, что существует такая штука, как летоисчисление, но, не видя в этом практического смысла, совершенно им не интересовался. К тому же, их подсчётом занимались жрецы Веданты, а делиться чем-либо с остальными ариями они никогда не спешили.
   - Извини, но я этого не знаю.
   - Ладно, в каком году живёшь, ты можешь и не ведать, у жрецов Веданты слишком много тайн. Но про великие деяния своего народа ты ведь должен знать?
   - Думаю, что да.
   - Тогда скажи мне, сколько лет назад произошла Великая Битва с хеттами у берегов Меотийского озера?
   - С тех пор прошло сто двадцать три года! - выпалил я, ибо историей своего народа интересовался всерьёз.
   Жрица улыбнулась.
   - Вот теперь, молодец! - она опять задумалась, словно подсчитывая что-то в уме. В результате, так оно и вышло. - Почти сто лет, - констатировала она.
   - Что значит, сто лет?
   - Это значит, Владен, что я жила лет на сто раньше тебя.
   - Не понял. Ты сказала "жила"? Ты что сейчас не живёшь?
   - Не знаю, скорее всего, я уже умерла.
   - Но я же вижу тебя!
   - Ты видишь меня такой, каковой я была, когда рисовала картину. С тех пор прошло более ста лет. Люди столько не живут, Дарго. Хотя, в жизни всякое бывает.
   - Ничего не понимаю.
   - Поймёшь. Можешь не сомневаться. - Жрица посмотрела на свою картину. - Подумать только, сто лет!
   Она с некоторым удивлением рассматривала собственное произведение, но вскоре, будто потеряв к нему интерес, повернулась ко мне.
   - Ну что ж, а теперь займёмся тобой.
   - В каком смысле?
   - Тебе ведь интересно выяснить, как ты сюда попал?
   - Конечно.
   - Вот и давай разбираться.
   Художница накрыла холст льняной тканью.
   - Ты увидел на стене три картины, на одной из которых был изображён Менгир, Луна, речка, в общем, всё, что мы и видим теперь вокруг. Так?
   - Так.
   - Что произошла дальше?
   Хороший вопрос. Я бы и сам хотел знать - что? Только как объяснить хотя бы ощущения свои в те мгновения?
   - Твоя картина мне понравилась. Я стал рассматривать её с разных расстояний, и понял, что лучше всего она смотрится примерно с трёх шагов. Когда я остановился на этой дистанции, то почувствовал, как в голове моей возникла музыка. Сама возникла. Ни я её мысленно напевал, а она во мне рождалась. Я удивился, но так как это не вызывало боли, дурноты или тошноты, то не озаботился особо.
   - То есть, мелодия возникала только на определённом расстоянии?
   - Да. Примерно в трёх шагах.
   - Продолжай.
   - Далее стали происходить изменения на самой картине. Краски вздулись и стали ярче, изображение зашевелилось и ожило, оно увеличилось и теперь выглядело объёмным, а потом приблизилось ко мне вплотную.
   - Ты испугался?
   - Нет. Но я был очень удивлён, потому что вскоре почувствовал запахи, которых не могло быть в изолированной избе: это был сладковатый запах леса, и аромат влажной реки. Ну а потом я увидел, как ворон повернул ко мне голову и каркнул.
   - Что было потом?
   - Потом картина надвинулась на меня вплотную, передо мной встал выбор: шагнуть вперёд, или отступить назад.
   - И ты сделал шаг вперёд.
   - Да. И оказался здесь.
   Художница задумалась. По выражению лица я понял, что она догадывается о природе случившегося со мной, но полной уверенности ещё не было.
   - Скажи, это у тебя часто получается?
   - В первый раз.
   Мой ответ поставил женщину в тупик. Она искренне удивилась.
   - Как, без всякой подготовки?
   Теперь настала моя очередь удивляться.
   - А к чему я должен был готовиться?
   - Понятно. - Жрица кивнула, погружённая в свои мысли. - В первый раз такое вижу.
   - Может, объяснишь? - Её тон совершенно не понравился мне. Таким голосом говорят ведьмы, когда обнаруживают у больного редкую болезнь.
   - Постараюсь. А пока ответь мне ещё на один вопрос: ты читать умеешь?
   - Нет.
   Женщина хмыкнула и покачала головой.
   - Очень странно. Читать ты не умеешь, значит, сам научиться не мог. Специальной подготовки не проходил, значит, учителей у тебя нет. Но ты здесь, в моём времени, за сотни лет до своего рождения, и попал ты сюда через мою картину. Значит ...
   Звучало, как приговор.
   - Значит - что? Договаривай!
   - Всё указывает на то, что попасть сюда ты мог только одним способом: с помощью такого явления, как синестезия.
   - Чего?
   - Название, как ты понимаешь, не имеет значения. Назвать можно как угодно. Важно другое. Синестезия - это не магия и не колдовство. Это очень сложное и редкое природное явление. Я не слышала ни об одном случае, чтобы у кого-то имелся талант или дар по этому поводу. До сего момента я была уверена, что синестезии можно только научиться. Самостоятельно по книгам, но для этого нужно хотя бы уметь читать на языке атлантов. Или пройти специальную подготовку, а для этого нужны учителя. Ты же читать не умеешь, учителей в глаза не видел, а слово "синестезия" тебе и вовсе незнакомо. Так?
   - Так.
   - Получается, что у тебя врождённый дар.
   Так-так-так. Очень интересно. У меня дар к ... Как там её?
   - К чему ты говоришь у меня дар?
   - К синестезии.
   - А что это?
   Красавица задумалась. Уверен, в эти мгновения ей было нелегко. Потому что теперь, ей, умной и образованной, всесторонне развитой и умеющей читать на языке атлантов, ей, художнице и жрице, а также опытной тридцатилетней красавице, придётся объяснять мне, грязному варвару, не имеющему ни читать, ни писать, ни рисовать, которому едва исполнилось семнадцать лет, что же такое синестезия. Причём объяснятся придётся в выражениях, понятными мне. Без умных слов, затейливых выражений, и витиеватых словосочетаний. Что ж, трудная, но достойная задача. Достойная и её ума и её красоты. И пусть это объяснение продлится подольше!
   - Синестезия - это такое явление визуального восприятия нарисованного мира, при котором наряду со зрительными ощущениями возникают ощущения не свойственные зрению, а принадлежащие иным чувствам. Например, ты смотрел на мою картину, и чувствовал запахи, слышал музыку, наблюдал изменения в самой картине. Так?
   - Было.
   - Ну а высшим проявлением визуальной синестезии является то, что произошло с тобой. Ты смог проникнуть в реальность картины в тот момент, когда работа над ней завершается.
   - То есть, я попал в прошлое?!
   Жрица удивлённо повела головой.
   - А ты не дурак!
   - Спасибо. У меня вопрос.
   - Спрашивай.
   - Синестезия происходит только с нарисованными изображениями?
   - Да. Природных явлений она не касается.
   - А ты умеешь ЭТО делать?
   - Да. Я умею кое-что. Кстати, ты говорил, что рядом с моей картиной висели две другие. Опиши их.
   - Слева был нарисован Мёртвый лес. Пейзаж пограничной территории, воевавшей с демонами-ракшасами. Остекленевшие кустарники, окаменевшие деревья, серая почва без единой травинки...
   - Знаю, можешь не продолжать, а справа?
   - На правой картине изображалось Сооружение. Это многоярусная каменная юрта, причём, каждый следующий ярус, больше того, что расположен ниже. Сверху купол...
   - Всё ясно, Башня. Это мой синестезический ряд.
   - Что?
   - Извини, Владен, но без специальной подготовки ты ничего не поймёшь. Просто знай: эти картины располагались на стене по определённому закону о синестезических рядах. Это один из основополагающих принципов Закартинья.
   - Принципов чего?
   Женщина покачала головой.
   - Знаешь, Дарго, прежде чем задавать вопросы, научись-ка читать и писать на родном языке, а далее попробуй освоить ещё какой-нибудь диалект. И запомни главное: если хочешь обрести реальные знания, учи язык атлантов, ибо все книги знаний писаны на этом древнем языке. Иначе вся жизнь пройдёт на пастбище с коровами да овцами. Соображаешь?
   - Да.
   - Вот и хорошо. А теперь я вынуждена отправить тебя обратно.
   - Почему?
   - Ты ведь здесь первый раз, и попал сюда без подготовки, а значит, тебе нельзя здесь долго находиться.
   Она подвела меня к Менгиру, и, велев смотреть в центр вырезанного на его поверхности круга, произнесла фразу на неведомом языке.
   - Мы ещё увидимся? - успел спросить я.
   Жрица улыбнулась.
   - Ну, ты же знаешь где меня искать!
   Свет погас, а через миг снова зажёгся. Я находился в избе перед картиной. Над Менгиром всё также светила Луна. Художницы нигде не было.
   Ну что ж, пора выбираться отсюда, и срочно учить язык атлантов.
  
   * * *
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Северная Припонтида. Страна Ариев.
   17 мая 1226 года до Р. Х.
  
   Месяц едва народился, и его острые края, словно два изогнутых кинжала впивались в небесную черноту яркими светящимися силуэтами. Едва различимая тропа петляла между деревьев, огибала внезапно возникающие из темноты кустарники, обходила стороной чернеющие провалы оврагов. Она уводила всё дальше в чащу леса, туда, где обитали лишь древние боги Вед, где обрели вечный покой души предков, где ведуны, одни из немногих посвящённых оберегали крупицы знания, священные и непреложные, овеянные тысячелетней мудростью.
   Я двигался легко и бесшумно. Тело невесомо парило в густом аромате леса, будто во сне, переполненное странными ощущениями и тревожными ожиданиями. Ведун должен поговорить со мной - так решили дед, отец и дядя. Они сидели возле костра, отблески пламени прыгали по лицам, яркими искрами отражались в глазах огни становища, а они смотрели на меня, и их взгляды выражали решимость и уверенность в собственной правоте.
   Братья молча ели, многозначительно переглядываясь, и злорадно ухмыляясь, скользя по мне торжествующими взглядами: наконец-то! Мама и бабушка хлопотали, разнося еду, старательно делая вид, что ничего не происходит, изредка бросая в мою сторону тревожные взгляды. Чуть в стороне, застыв в неподвижной позе, сидел дед, отстранённо уставившись в пространство перед собой, и, перебирая чётки, одними губами произносил свои бесчисленные молитвы. И лишь младшая сестрёнка жалела меня, непонимающе глядя на старших полными слёз глазами.
   Сегодняшним вечером я впервые почувствовал себя одиноким, ибо действительно остался один, без поддержки. Свет ушёл из мира, а в душе воцарила тьма. Звенящая пустота мрака вползла в душу острыми приступами обиды. В носу предательски закололо, и вязкий удушливый ком застыл в горле, мешая дышать. Я до скрежета стиснул зубы, чтобы не пустить слезу. За что?! Не дожидаясь окончания ужина, я отошёл от костра, и направился в сторону леса. Никто меня не окликнул. Ну и пусть!
   Оказывается, после той злополучной охоты я отсутствовал четыре дня. Меня уже не чаяли увидеть живым, а кода я появился вдруг, отец уже успел навести порядок в моих вещах. Естественно, он обнаружил предмет из склепа. Отец прибывал в неведении, однако Стрый и Скальд знали, что это за вещь, а потому им показалось гораздо более важным разузнать, откуда он у меня появился. Разобидевшись не на шутку, я молчал, словно воды в рот набрал. Что же касается того, где меня носило в течение четырёх дней, я, не ожидавший такого недружелюбного приёма, и не готовый к таким пристрастным вопросам, и вовсе ничего путного объяснить не смог. Ну а далее, как это часто случается в жизни, на меня навесили все предыдущие странности, а уж грех лицезрения звёзд возник, будто сам собой. Учитывая всю сумму провинностей, даже дед ни вымолвил ни слова в защиту, и, пользуясь этим, Скальд и Млын решили, что со мной должен поговорить Чекан Трав - Главный жрец Веданты. Причём сделать это предстоит именно сегодняшним вечером.
  
   * * *
  
   Лес поредел, и вскоре тропинка, тонкой протоптанной лентой вползла на поляну, исчезнув в густой траве. Над головой тихим шёпотом шелестели деревья, слегка покачиваясь тяжёлыми густыми кронами. Лунный свет едва пробивался сквозь них, дробясь на сотни лучиков, подрагивающих под лёгким ночным ветерком. Кажется здесь!
   В самом центре поляны, освещённая лунным светом, высилась громада Храма, чётко вырисовывающаяся своими иззубренными гранями на фоне более светлого неба. Вход светился тусклым желтоватым светом, едва пробивающемся из глубокого чрева. Я замер на мгновение, но потом решительно шагнул вперёд, оставляя за спиной темнеющие просторы ночи.
   На меня пахнуло теплом и умиротворённостью. Золотистый цвет от пламени костра дрожал и прыгал по стенам, отражаясь тысячами отблесков от статуэток зверей и птиц, сверкая искрами самоцветов в глазах древнейших богов, блестя золотом светильников и серебром культовой посуды. Голова немного кружилась от густого горьковатого запаха хвои, терпкого привкуса ароматных масел и душистых благовоний, обильно сжигаемых на жертвенном огне алтаря.
   В помещении воцарилась тишина. Из-за стен Храма, со стороны внешнего мира не проникало ни единого звука. Время, такое стремительное снаружи, здесь, словно застыло в вечном сне, убаюканное равномерным мерцанием пламени первородного огня. Мирская суета уходила. Реальность исчезала за порогом, оставляя вошедшего наедине с бессмертными богами Тримурти. Тихо и бесшумно, словно вылепившись из ничего, появился ведун в длинной просторной одежде. Это и был Чекан Трав, Главный жрец Веданты. Он приветствовал меня лёгким поклоном головы и предложил сесть. Бесстрастное лицо его ничего не выражало, более похожее на неподвижную каменную маску с резко обозначенными чертами. Складки глубоких морщин и многочисленные шрамы без всяких слов свидетельствовали о трудном и опасном пути, по которому шёл этот человек, покуда нить жизни не привела его в Храм.
   Так мы и сидели друг против друга на рысьих шкурах, а он внимательно осматривал меня, будто желая отыскать на моём лице неведомый изъян. Продлился осмотр неожиданно долго и незаметно для себя, под пристальным взглядом ведуна, я начал словно отрываться от земли. Вернее ни я, а что-то во мне, убаюкав тело неподвижностью, попыталось вырваться наружу. Я понял вдруг, что внутри меня существует нечто, о присутствии которого я не догадывался прежде. Во мне будто просыпалась обратная сторона, всегда жившая во мне, но не проявлявшаяся прежде; тень из иной неведомой реальности, давшая вдруг о себе знать, и тут же попытавшаяся покинуть тело. Поры кожи расширились, в глазах потемнело, видимые контуры предметов пошли рябью, смещаясь от основного абриса, и вспыхивая по краям яркими огоньками. Обратная сторона просачивалась сквозь онемевшее тело, струясь невидимыми аурами по расширяющимся порам, пытаясь полностью вырваться наружу. Однако, не дав этому случиться, ведун заговорил. Я вздрогнул от неожиданности, и снова ощутил себя сидящим на шкурах. "Исход" тут же прекратился, поры закрылись, и только лёгкий шум в голове напоминал о случившемся. Что это? Неужели это душа попыталась покинуть меня?!
   - Так значит, ты любишь смотреть на звёзды?
   Голос жреца эхом пронёсся по всем уголкам Храма, разгоняя скопившийся мрак и застывшую в его сгустках тишину. Я хотел ответить быстро, но язык отказался повиноваться, а потому изо рта вырвался лишь хриплый выдох.
   - Да!
   Ведун кивнул. Он не нуждался в ответе, он и так знал. Жрец проделал рукой быстрый неуловимый жест, и я почувствовал, что снова могу нормально говорить.
   - Да, мне это нравится!
   Я хотел пояснить причину, но Чекан Трав одним лишь взглядом остановил меня. Невысказанные слова застряли в горле. Убедившись, что я молчу, и внимательно слушаю, жрец заговорил:
   - Меня просили поговорить с тобой твои старшие родичи. Им не нравится отсутствие у тебя интереса к тому, что позволяет арию стать воином, и разить врага, они напротив опасаются, не вселился ли в тебя неверный дух. Я проверил, пока что - нет, но ведь время идёт!
   На мгновение мне показалось, что при этих словах ведун едва заметно усмехнулся, но в дальнейшем это ощущение исчезло. Он порылся в складках одежды, и извлёк из её глубин небольшой, расшитый бисером кисет. В таких арии носят кремни и трут, а кое-кто и золотые монеты, ежели таковые имеются. У ведуна в нём оказался порошок серо-зелёного цвета. Поддев кончиком ножа небольшую щепотку, он бросил её в огонь. Костёр вспыхнул снопом разлетающихся искр, но пламя тут же осело, продолжая гореть ровным чистым огнём, не дающим копоти.
   - Это вендар - степная трава. Она укрощает огонь, но не гасит его. Трава не даёт ему разгореться, и сделаться опасным, пламя же его становится кротким и ясным, не тая в себе зла.
   Когда-то я слышал об этом, но не считал правдой. Трава, усмиряющая огонь! Ха! Очередные байки ведунов всю жизнь напускающих на себя таинственность, и желающих набить себе непомерную цену. Во всяком случае, так о последователях Вед говорят почитатели Авесты.
   - Если вдыхать её запахи, очищенные священным огнём, то мысли твои проясняются, помыслы становятся чистыми, и ты отрекаешься от лжи, - жрец замолчал ненадолго, пристально глядя на огонь, а затем продолжил: - Теперь мы с тобой, вдохнув дым вендара, будем говорить друг другу только правду.
   Я сглотнул слюну.
   - А если кто-то из нас солжёт?
   Ведун впервые улыбнулся, и посмотрел на меня своим чистым ясным взором.
   - Он умрёт.
   Я вздрогнул: жрец не лгал! Ведь он уже вдохнул вендара! Осенив себя Лунным знаком, ведун заговорил:
   - Жизнь сложна, запутана и противоречива, часто - несправедлива, но она такова, какой её создали Боги. В жизни существует единый порядок, и всё в ней происходит по единому закону. Нам, людям, он неведом, отсюда все сложности, противоречия и мнимые несправедливости. Однако нам так только кажется, ибо тайны миропорядка скрыты от людей. И вот, для того, чтобы не сбиться с пути, чтобы пройти его так, как тебе предначертано свыше, для этого и существуют Боги. Они как свет во тьме, как костёр в ночной заснеженной степи указывают нам верную дорогу, ту единственную, по которой каждый из нас должен пройти.
   Пламя горело, не мигая, а в голове моей роились вопросы, требующие ответа. Я представил себе путника, устало бредущего по колено в снегу, спотыкающегося от усталости и измученного долгой дорогой, но твёрдо знающего о том, куда надо идти, потому что впереди него горит костёр. С огромным усилием он преодолевает последний, наиболее трудный участок пути. Вот и огонь. Но, что это? У костра сидят люди, и в этом замкнутом кругу ему нет места. Они сидят плотно друг к другу, непроницаемым кольцом окружая огонь, и недобро смотрят на незваного гостя. Никто не предложит сесть, никто не подвинется, никто не уступит места. Значит, что? Значит, надо выхватить меч, и... Но ведь их много, а он один! А может...
   - А если у костра нет места?
   Жрец пристально, изучающе посмотрел на меня. Я не понял, одобрил ли он мой вопрос, или с негодованием отверг. Не знаю. Его взгляд был непроницаем, будто гранитная скала. Продолжая внимательно смотреть в область моего лба, ведун спросил:
   - Ну а что сделаешь ты, если так случится?
   Я открыл было рот, чтобы помянуть про выхваченный из ножен меч, но фраза застряла на полуслове, ибо жреца, ежедневно говорящего с Богами, такой ответ не удовлетворит. Слишком прямолинейно.
   - Ну? - Чекан Трав настаивал на приемлемом ответе. - Что скажешь?
   "Меч не подходит. Значит..."
   - Значит надо идти к другому костру.
   Ведун пошевелил горящие дрова, и к потолку взметнулись тысячи искр. Жрец, не отрываясь, смотрел на огонь, и молчал. Поняв, что мне нечего добавить, заговорил:
   - Костров в степи много. К какому пойдёшь?
   И тут я понял, какой ответ от меня ждут.
   - Костёр и каждого свой?
   - Да, - жрец удовлетворённо кивнул. - Каждый видит его и идёт на свет. Все вместе, мы, похожи на нити, которыми Боги плетут бесконечный узор на бескрайнем ковре Вселенной. Мы разные, а потому каждая нить имеет свой цвет, длину и толщину, и каждая должна пройти именно там, где ей определено. Когда так происходит, узор получается чёткий, ясный и красивый. Но горе тому, чья нить недостаточно крепка, а цвет тускл и невыразителен. Её безжалостно вырвут и уничтожат, ибо она может испортить красоту всего узора, либо порваться в самый ненужный момент.
   - Боги жестоки?
   - Нет, - жрец покачал головой. - Просто это целесообразно. А целесообразность - есть высшая справедливость.
   Ответ ведуна меня не удовлетворил. Слишком просто у него получается: нравится - пусть живёт, не нравится - вырвать к корнем. За что? Только потому, что цвет ни тот, или толщина недостаточна? А судьи кто? Боги? А сами они тоже вплетаются в свой собственный, божий узор, и их нити также кто-то оценивает? Боги над Богами? И так до бесконечности? Значит ли это, что для кого-то я также являюсь высшим существом, и волен вершить чьи-то судьбы в зависимости от собственных взглядов на идеальный мир и понятий о высшей справедливости? Вряд ли. Значит, здесь что-то ни так.
   Глядя на жреца, спросил:
   - Но ни всем же нитям быть яркими, должна быть и серость?
   Чекан Трав вскинул бровь. Ему не понравилось, в какую сторону стал уходить разговор, но избегать ответов на неудобные вопросы, посчитал недостойным себя.
   - Да, серость должна быть, но решать, кому быть ярче, а кому нет - положено Богам, не человеку. Нить не может управлять рукой, ткущей узор, она лишь орудие и средство. Таков закон и такова высшая мудрость. Она гласит: принимай жизнь такой, какова она есть, и не пытайся изменить предначертанное свыше. Не трать в бесполезной тщете драгоценные мгновения жизни на то, чтобы изменить свой узор, ибо это против воли Богов. Посвяти себя работе и войне, и продли свой род. Сделай это хорошо, и этим ты выполнишь своё предназначение, вплетясь в бесконечный узор бытия. Сделай это, и твои пращуры возликуют, а потомки будут благодарить до скончания века. Так было, так есть, и так будет!
   Ведун замолчал. Будоража пламя светильников, вдоль стен пронёсся вихрь. Мех на шкурах заискрился. Тени качнулись. Эти приметы можно было бы расценить как божий знак, и воспринимать сказанное ведуном как нечто угодное Богам, но разве я против? Разве я противлюсь тысячелетней мудрости своего народа? Конечно - нет! Мне ли, вдыхающему дымные ароматы вендара, лгать, пусть даже самому себе? Я не хочу менять свой путь, и не желаю портить узор. Я сделаю всё, чтобы выполнить своё предназначение, но причём здесь звёзды? Мне просто нравится смотреть на них, вот и всё! Что тут плохого?
   Наверное, жрец без труда прочитал эти вопросы на моём лице, потому что тут же заговорил снова:
   - Человеческая жизнь коротка, и полностью находится в воле Богов. Каждый из нас должен делать то, что ему предписано по праву рождения. Таков закон бытия, и мы обязаны следовать ему. Что произойдёт, если воин отбросит меч, и возьмётся за плуг, а пахарь попытается защитить селение от набега врага? Ты сам знаешь ответ: либо все мы погибнем под копытами вражеских коней, либо умрём от голода. Воин не накормит, а пахарь не защитит. Воин, грезящий о звёздах, склонен к созерцанию, а это опасно! Опасно, как для него самого, так и для тех, кто доверил ему свою защиту, ибо в годину опасности его мысли будут раздваиваться, бдительность притупиться, а сам он будет думать о том, про что воину думать не полагается.
   Говорил ведун красноречиво. Его слова звучали твёрдо и убедительно, последовательно разворачивая передо мной картину того, как должно жить и умереть арию, если он надеется задержаться в памяти потомков. Только зачем мне это? Я уважаю законы предков, и чту память о них. Если же иногда ночью я смотрю на звёздное небо, то это ни от неуважения к ним, а от простого любопытства. И всё!
   - Чего ты от меня хочешь?
   Ведун замолчал. Однако дерзкие слова мои не вывели его из равновесия. Чекан Трав оставался спокойным, терпеливо направляя меня на путь истинный. При этом он даже улыбался.
   - Я хочу донести до тебя мысль, - продолжил он, убрав с лица улыбку, - что в тех достоинствах, которые в тебе обнаружились теперь, пока нет твоей заслуги. Их наличию ты обязан бессмертным Богам и достойным родителям, вложивших в тебя достаточно труда и усилий, но будет ли прок?
   Я слушал, не перебивая. Ведун выждал несколько мгновений, и, видя, что я молчу, продолжил:
   - Да. Будет ли прок? А вот это зависит только от тебя. Твоя нить от природы прочна, длинна и цвет её ярок. У тебя есть предназначение, ибо ты - воин, как были воинами твои отец, дед и прадед. У тебя есть всё, чтобы стать великим: и крепкая рука, и смелость, и изворотливый ум, и слава предков. Но как ты используешь это? Теперь ты на перепутье: один неверный шаг, и твоя жизнь будет безвозвратно потеряна и для тебя самого, и для твоей семьи, и для твоего народа, - для всех! Ты не любишь нравоучения? Зря! В них правда жизни, вековая мудрость и опыт прожитых лет. И в основном - горький опыт, в котором слишком много необязательных смертей, ненужной крови и горьких потерь. И мало радостей. А потому, каждый отец мечтает, чтобы сын избежал его ошибок, чтобы он не попался в ловушки, расставленные жизнью, и не совершал бы тех роковых шагов, о которых впоследствии пришлось жалеть. И потому ты здесь. Твоя нить длинна и она только начала плести свой узор на ковре вечности. Что станется после тебя? Возможно, это будет яркий, цветущий великолепием узор, который украсит ковёр Вселенной, а может, бранное слово, которое стыдно произнести в слух, и Боги вырвут его. Что ты выбираешь?
   Я молчал. Жрец ещё долго рассуждал в том же духе, хотя мне давно стало ясно, чего он хочет от меня. Ничего нового в его словах я не услышал. Примерно то же самое говорил мне отец, на том же настаивал дед, в том же убеждал дядя. Ведун лишь высказывался красивее. А вот общим впечатлением от изречений моих старших соплеменником являлось одно: никто из них так и не смог убедить меня во вредоносности звёзд. Они-то чем им не угодили?
   - Я помню тебя маленьким мальчиком, - продолжал жрец. - Твои глаза блестели, когда ты смотрел на развешанное по стенам отцовское оружие. Неокрепшей детской ручонкой ты пытался схватить рукоять меча, хотя мать запрещала тебе это. Раньше всех остальных сверстников ты сел на коня, и натянул тетиву своего первого, ещё детского лука. Вот твой путь! Если сейчас ты передумаешь, и попытаешься изменить его, то покроешь позором весь свой род. Твоя стихия - тёмный лес и чистое поле, твой удел - война!
   - А звёзды? - вопрос вырвался непроизвольно. - Чем они помешают мне?
   - Звёзды?
   Ведун переспросил, и нахмурился. Его недовольный взгляд скользнул по мне. Вздохнув едва заметно, он покачал головой.
   - Звёзды оставь другим. Если когда-нибудь, когда ты полностью исполнишь своё предназначение, а Боги будут столь милостивы, что ещё не отправят тебя в Страну Вечной Охоты, так вот, если тогда ты почувствуешь тягу к звёздам, тогда приходи. А пока забудь об этом, и плети свой узор.
   - Я его сплету вместе со звёздами!
   В глазах уважаемого старца я прочёл сожаление. Моё упрямство ставило его в тупик, ибо обычно на этом этапе убеждения с ним соглашались. Тяжело со вздохом поднявшись, жрец неторопливо проследовал к нише на стене, в глубине которой на постаменте находилась золотая чаша, искусно инкрустированная самоцветами и каменьями. Он бережно взял её в руки, и начал медленно вращать, осторожно перебирая пальцами. Огни светильников заиграли на золоте, отражаясь в чаше тысячами искр. Самоцветы вспыхивали ярчайшими огнями, блестя разнообразием цветов и оттенков, их отблески заструились по стенам, перепрыгивая через выступы и впадины.
   Я вскрикнул от восхищения.
   Жрец убрал чашу на место. Феерия закончилась.
   - Тебе понравилось?
   - Это было восхитительно! - я даже не пытался скрыть восторг от увиденного.
   Ведун кивнул. Иного он не ожидал. Усевшись на место, он продолжил:
   - Ты видел чашу, которую сотворил великий мастер. Мастер от Бога! Он вложил в неё всю свою душу, и этим обессмертил себя. Однако прежде чем достичь такого мастерства, от долго и упорно трудился, постигая ремесло, по крупицам впитывая знания и умения, которые вкладывали в него учителя. Он видел цель, и шёл к ней, не отвлекаясь, не размениваясь по мелочам, и не уходя в сторону, а потому достиг совершенства. А, достигнув его - не успокоился, продолжая двигаться вперёд, и ставя перед собой более высокие цели и задачи. Это - путь праведника, каким бы ремеслом он не занимался. А теперь ответь мне: достиг бы он вершин мастерства, если бы в молодые годы вместо того, чтобы постигать тонкости своего искусства, он рыскал бы по степи, угоняя у инородцев овец и коней?
   Я представил себе худого, горбатого, подслеповатого человека, всю жизнь проведшего в согбенном положении, и вдруг решившего променять наковальню на меч. Я представил его верхом на коне, и еле сдержал улыбку. А вот он скачет по степи, отбивая табун кобылиц, и стреляя на скаку из лука. Весёлая история, что там говорить.
   Я пожал плечами.
   - Наверное, нет!
   - А я точно знаю - нет!
   Костёр взметнулся ярким снопом тысяч искр, и тут же осел, продолжая гореть ровными языками пламени. Вендар! - я посмотрел на жреца. Он убирал кисет за пояс.
   - Всё в этой жизни имеет своё место, и среди людей и среди вещей. Место этой чаше - Храм, а удел её - благовонные масла и жертвенное вино. Её предназначение - служение Богам, и в этом её суть. С вещами, как с людьми, каждому - своё, и об этом необходимо помнить всегда. Эту чашу сделал мастер, всю жизнь совершенствовавшийся в своём искусстве. Он ни на что не отвлекался, и потому достиг вершины мастерства, заняв достойное место в этой жизни. То же самое должен сделать и ты. Ты должен стремиться к этому, не забивая себе голову тем, что мешает совершенствоваться на поприще, предписанным тебе правом рождения. Ты воин, так будь им! Стань в военном деле таким же мастером, как и тот, кто сделал эту чашу, и этим ты станешь угоден Богам, и принесёшь пользу своему народу. Вплетись своим ярким узором в бесконечный ковёр Вселенной, он неповторим и непознаваем, но он есть, и должен плестись так, как угодно свыше. Нам не дано увидеть его целиком, во всём величии, но мы точно знаем, как он должен выглядеть на том крохотном участке, где суждено нам быть, а потому мы чувствуем, когда кто-то искажает его. Мы мало видим, но то, что положено, ту малость, что нам дана - видим хорошо, и тщательно оберегаем её от гнилых нитей, ибо это и есть наше спокойствие и безопасность. А потому, каждый обязан выполнить своё предназначение, иначе - смерть и позор!
   Жрец замолчал. В нависшей тишине было слышно лишь стрекотание сверчка и шелест мошки у подрагивающих светильников. Не могу сказать, что в словах ведуна я услышал что-то новое. Скорее - наоборот. Об этом мне неоднократно говорил отец, напоминал дедушка, внушал дядя. Однако здесь в Храме услышанное ранее воспринималось по-другому. В его стенах простая жизненная мудрость превращалась в ту единственную истину, которая и зовётся Законом, приступить который ни дано никому. И мне в том числе. Здесь в Храме любое слово, кажущееся обыкновенным вне его границы, приобретает особый глубинный смысл, который не постичь вне его стен, ибо Храм есть место, где зарождается истина.
   Их строили в особых местах и в определённое время, годами ожидая знака свыше, чтобы начать ваяние. А потому, Храм это ни просто строение, где обитают ведуны, Храм это святое место, где человек может общаться с Богами, где его мысли приходят в порядок, а метущиеся души обретают покой. Так случилось и со мной.
   Под пристальным взглядом жреца я вдруг обмяк, веки налились навалившейся тяжестью, глаза закрылись. Мир потемнел, и свет покинул его. Тихие звуки окутывали меня ласковым дурманом, и я неожиданно ощутил себя маленьким мальчиком, босиком бежавшим по влажной от росы траве. Мама с беспокойством смотрела на меня, а я беспричинно смеялся, радуясь жизни, не понимая, почему у неё такое серьёзное лицо.
   Со мной ничего не случится!
   Теперь я понял, что должен сказать ведуну. Усилием воли я открыл глаза, и когда наши взгляды встретились, тихо, одними губами произнёс:
   - Я воин, мой удел - война!
   Жрец кивнул, и подбросил в огонь щепотку трав. Горьковатый запах ударил в ноздри, и то, что хотело вырваться из меня в начале нашей встречи, спокойно покинуло тело, а я ощутил небывалую лёгкость от осознания своей истиной сути. Уже проваливаясь в сонную одурь, находясь на самом краю сознания, я услышал слова жреца, летящие вдогонку:
   - Не думай о прошлом. Оно само напомнит о себе, ибо оно всегда рядом. Оно останется рядом даже забытое тобой, и ты узнаешь о нём по тем осколкам памяти, что встретятся тебе на пути, и блеск которых напомнит тебе о Чаше, вдребезги разбившейся когда-то у твоих ног!
  
   * * *
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Северная Припонтида. Страна Ариев.
   3 июня 1226 года до Р. Х.
  
   Утро выдалось влажным и насыщенным сладковатыми запахами. Шедший с реки туман сначала зарождался и накапливался над водой, потом медленно заполнял своей клубящейся массой всю речную долину, вспучивался и густел от пребывающих потоков, поднимался до уровня холмов, словно забродившее тесто в кадке, а, перевалившись через вершину, плавно, будто нехотя, опускался в распадок, стелясь по мокрой траве.
   Сквозь туман, к реке, неторопливо переступая ногами, важно проследовало стадо коров. Огромный вожак громко и требовательно мычал, подгоняя разыгравшийся молодняк, сурово взирая на молодых подрастающих самцов, не забывая при этом ревниво следить за крупными красивыми самками, и быстро взрослеющими тёлками. Он вошёл в самую пору природной бычьей силы, и ни с кем не желал делиться своим застолблённым правом сильнейшего.
   Почти укрытый белесыми клочьями тумана табун дойных кобылиц переходил речку вброд. Животные пили на ходу, едва касаясь поверхности губами. Отряхивая с себя воду, выходили на галечный пляж противоположного берега, и, шурша копытами по мелким камням, шагом двигались к холму на тучное пастбище уже облюбованное флегматичными овцами.
   Уже третий день я нахожусь в гостях у своего дяди. У родного брата моего отца, Талька Осена. За всю свою жизнь я виделся с ним впервые, ибо получалось всегда так, что кочевал род старшего из Осенов где-то в стороне от младших братьев, и пути наших кочевий никогда не пересекались. Конечно, это нежелание встречаться выглядело не вполне естественно, да и особой тяги друг к другу братья явно не испытывали, но это их личное дело. В конце концов, у меня с моими родными братьями тоже не всегда и не всё в порядке, так что ни мне судить. Но вот, прошло время, и обстоятельства сложились так, что визит вежливости совершить всё-таки пришлось. Братья встретились после долгих лет разлуки, и - ничего: мир не рухнул, земля не разверзлась у них под ногами, и их обоих не пронзила молния. Так стоило ли ждать столько лет, если всё ни так уж скверно? Зато я познакомился со своими двоюродными братьями и сёстрами, и быстро понял: отличные ребята!
   Оказавшись здесь, у меня впервые в жизни появилось так много свободного времени. Отец уехал ещё вчера утром, клятвенно пообещав вскорости приехать ещё раз, и взять с собой моих старших братьев-близнецов Младена и Облака. А раз Млын Осен отсутствовал, то и нагружать меня стало некому: не жизнь - сказка! Иди куда хочешь, делай, что хочешь - только хозяев не расстраивай. Хлебосольные родичи от повседневных забот меня освободили - гость всё-таки, сам же я в чужие дела влезать не стремился, ни советом, ни действием. Мало ли? А вдруг у них это делается по-другому? В общем, со вчерашнего утра я находился в состоянии полнейшей свободы, и, не зная, куда её девать, размышлял, чем бы занять сегодняшний день. Но, пока я так думал, Боги уже распорядились по этому поводу.
   Я сидел на траве за юртой, колеблясь внутри себя между охотой и рыбалкой, когда сонный покой летнего утра нарушил топот копыт. Но, разве может обыкновенный топот копыт вспугнуть тишину кочевого куреня? Конечно, нет! Тогда почему я так всполошился? Глядя в сторону источника звука, я всё более убеждался в необыкновенности топота, в его напряжённом рваном ритме. Я слышал стук копыт измождённых животных, проскакавших изрядное расстояние, возможно - раненых, и с такими же обессиленными седоками на своих спинах. И ещё: развернувшись всем телом на шум, я тот час же услышал крики, этот шум сопровождающие. Едва уловимые звуки человеческих голосов сливались со стуком копыт обессиленных животных. Что-то случилось?
   Быстро поднявшись, я поспешил в сторону приближавшегося шума, и тут же увидел их. Из-за поворота реки, в клочьях серого тумана выскочили всадники. Трое. Даже с такого расстояния было видно, что лошади находятся на пределе сил. Их передние ноги подгибались, и двигались ни в такт, потные тела судорожно раскачивались из стороны в сторону, а задние ноги то и дело соскальзывали с утоптанной тропы, и лягали воздух за спиной. По становищу, словно ветер в лесу, пронёсся шелестящий ропот сотен возгласов. Все, кто видел это, бросились в центр куреня к юрте военного вождя Тороса. Я побежал за всеми, видя впереди себя спины своих двоюродных братьев, и вскоре мы оказались в самой гуще возбуждённых людей, окруживших всадников, прибывших, как видно, издалека.
   Одного взгляда на них было достаточно, чтобы понять: мужчины побывали в изрядной переделке. Их изорванная одежда висела окровавленными лохмотьями. Открытые участки тела покрывали рубцы и порезы в пятнах запёкшейся крови. Воины оказались без щитов, скорее всего разбитых вдребезги во время схватки. Колчаны их были пусты, а значит, все стрелы ушли по назначению. Бронзовые мечи, которые они так и не вдели в ножны, сплошь покрывали зазубрины и сколы - следы лихой кавалерийской рубки с многочисленными врагами.
   Судя по тому, о чём говорили вокруг, стало ясно, что эти люди были дозорными из дальнего разъезда, что из десяти воинов вернулись только трое, а из этих троих - один совсем плох. Будто в подтверждение слов, мужчина вывалился из седла. Его едва успели подхватить. Он находился в бессознательном состоянии, истекал кровью, а из ключицы торчал обломок стрелы.
   Двое других дозорных тяжело слезли с коней. Они шатались от усталости и потери крови. Чтобы хоть как-то облегчить мучения, им дали вина, и усадили на траву. Посеревшие от боли и грязи лица страдальчески морщились при каждом движении. Окровавленные своей и чужой кровью руки продолжали сжимать рукоятки мечей. Глаза воинов искали кого-то.
   - Где Торос?
   Через толпу протиснулся военный вождь становища.
   - Что случилось?
   Тот из дозорных, что был менее измучен, указал на юго-восток.
   - В одном дне пути отсюда обнаружили крупный боевой разъезд массагетов. Примерно полсотни. Все конные. У каждого по две заводные лошади. С одного взгляда понятно - разведчики. Двигались на северо-запад, прямо на наш курень. На заходе солнца остановились на ночёвку. Вели себя очень осторожно. На ночь выставили посты в четыре смены. Ужинали, не разжигая костров. Спали, не снимая доспехов, и держа наготове по одному запряжённому коню. На рассвете медленно пошли дальше в том же направлении. Мы разделились: пятеро пошли за разведчиками, а другие пятеро вернулись назад по их следам. К полудню обнаружили основные силы массагетов. Около двадцати тысяч всадников. Есть боевые колесницы.
   Возглас удивления и отчаяния пронёсся над собравшимися людьми. Торос поднял руку, восстанавливая тишину.
   - Ты не ошибся в количестве?
   Воин кивнул, давая понять, что вопрос его не удивил.
   - Понимаю твои сомнения. Но арии наблюдали за ними до захода солнца. Ошибки быть не может.
   Военный вождь присел возле дозорного.
   - Думаешь, набег?
   Мужчина покачал головой.
   - Вряд ли. Их слишком много.
   - Значит, война?
   - Да!
   Страшное слово, вихрем облетев становище, вернулось обратно. Теперь об этом знали все. Дозорные сидели, понурив головы, будто во всём произошедшем была и их вина.
   - Что с остальными?
   - Вчера, ближе к вечеру, нас обнаружили. При попытке уйти, попали в засаду. Видно, они засекли нас ещё раньше, и устроили облаву, стараясь взять в плен. Пришлось прорываться с боем. Двоих наших массагеты убили, а мы еле ушли.
   - А другой отряд?
   - Тех, что остались следить за разведчиками, мы больше не видели.
   - Понятно. - Торос встал. - Отнесите их к знахарю. Пусть займётся их телами.
   - Это ещё не всё.
   После произнесённых слов наступила тишина. Стало отчётливо слышно, как за рекой перекликаются пастухи. Люди смотрели на дозорного, ожидая наихудшего.
   - Говори же, не томи.
   - С ними киммерийцы.
   - Что?! - единым вздохом выдохнула толпа.
   - Ты ничего не перепутал? - Забыв о его ранах, Торос схватил дозорного за плечо. - Этого не может быть!
   Воин побледнел. И от боли в ранах, и от оскорбления недоверием. Отбросив руку Тороса, он кивнул головой в сторону, откуда только что прибыл.
   - Иди у Млада Круля узнай. Это он их обнаружил. Они двигались отдельно от массагетов.
   При упоминании Млада Круля, я вздрогнул. Это имя сына Талька и моего двоюродного брата. Млад стал первой жертвой от нашей семьи в этой войне.
   - Прости! - Торос убрал руку. - Их много?
   - Очень! Я ещё никогда не видел столько всадников сразу.
   - Ну, приблизительно?
   - Киммерийцев мы насчитали тысяч пятнадцать. Значит, всех вместе их будет около тридцати пяти тысяч. Все - конные.
   - Уйти успеем? - поинтересовался кто-то из толпы.
   - Нет. Они очень близко. Думаю, что после того, как мы вырвались из засады и ушли от погони, массагеты оставили обозы, и налегке пошли на курень. Солнце взойдёт над горизонтом на четыре пальца, когда они будут здесь.
   Торос кивнул.
   - Понятно. - Повернувшись лицом к собравшимся людям, он быстро заговорил. - Пастухов немедленно вернуть. Пусть гонят стада на север. Женщины, дети и старики должны уходить с ними. Брать только самое ценное, в также еду и одежду. Мужчинам - сбивать повозки кругом. Будем обороняться. Всё!
  
   * * *
  
   Враги не заставили себя долго ждать. Сначала на горизонте появился одинокий всадник. Он стремительно взобрался на вершину ближайшего холма, осмотрелся воровато, тревожно вертя головой, заметив курень, застыл на несколько мгновений, и, стрелой скатившись вниз, мгновенно исчез, растворившись в сизой дымке.
   Вскоре после этого запылили дозорные разъезды по несколько всадников в каждом. Эти хоть и были осторожны, но уже никуда не торопились, и не прятались. Они внимательно изучали местность, нащупывали броды на реке, и высматривали удобные подходы к куреню. Дозорные действовали спокойно и неторопливо, понимая - за ними сила.
   Ну а далее появилась основная масса массагетской конницы. Плотно сбитые лавы вооружённых всадников, каждый из которых вёл за собой по два заводных коня, быстро заполняли всё видимое пространство до самого горизонта. За войском потянулись бесконечные обозы с оружием, одеждой и продовольствием, включая также многочисленных жён и детей. Ну а за обозом нескончаемым потоком двигались стада коров, овец и лошадей, что окончательно подтвердило предположение арийского дозорного о том, что это ни простой разбойничий набег, а полномасштабная война на уничтожение. Массагеты пришли сюда, чтобы остаться надолго, возможно - навсегда, а значит, арийское население в их жизненное пространство не входило. К тому же, наличие собственного скота снимало необходимость в поиске пищи, и давало возможность сосредоточиться на главном - на войне! И это очень плохо.
   К появлению основных сил массагетов и киммерийцев мы едва успели огородить курень повозками, поставив их по кругу, торец к торцу, и установив внизу между колёсами и в промежутках между повозками деревянные щиты. Курень постепенно превращался в крепость, но соотношение сил оказалось убийственным. На одного арийского воина приходилось более ста массагетов и киммерийцев. Пожалуй, если они все разом захотят принять участие в штурме, то им придётся это делать по очереди, ибо для всех просто не хватит места. Я поднёс вытянутую руку к солнцу. Расстояние от горизонта до края солнечного диска составило ровно четыре пальца. Молодец, дозорный!
   Курень расположился на плоском, обширном, пологом холме, который господствовал над местностью, и был виден издалека. К юго-востоку от него протекала небольшая речка, левый приток Борисфена, вдоль которой к нам приближался противник. Массагеты и киммерийцы двигались тремя основными потоками: два из них шли по обоим берегам реки, а третий заворачивал далеко на север, глубоко охватывая арийские земли.
   Только теперь я понял, что всё происходящее - ни сон. И враги, неумолимой массой двигающиеся к куреню, появились ни из сна. И вообще, та действительность, что лепилась на моих глазах из фрагментов настоящего, являлась той реальностью, в которой я пребывал в данный момент. Ни кто-то со стороны, ни герой из мифа, ни действующее лицо из сказки, а именно - я! И вся эта тридцатипятитысячная орда пришла сюда для того, чтобы забрать мою жизнь. Ни жизнь героя из легенды, ни жизнь мифического богатыря, который для того и выдуман, чтобы геройски погибнуть, а мою жизнь. Жизнь, которая едва началась, и обрывать которую было бы так несправедливо.
   Я почувствовал, что закипаю. Бурлящая волна ненависти обожгла внутренности. Праведный гнев заполнил всё моё существо. Ну почему я!? Почему жизнь моя должна прерваться, так и не начавшись толком? Кто решил, что моя мама должна остаться без сына, бабушка - без внука, а сестра - без брата? Почему я должен умереть, даже не оставив потомства? Кто так решил? Боги? Боги жестоки, но справедливы - это каждый знает, так, где же здесь справедливость?
   Я смотрел на небо, где обитали Они, и откуда исходила Их божественная воля, и горячо, неистово молился. По-моему впервые в жизни я сделал это так искренне, что ответ на мои отчаянные "почему" пришёл быстро, и оказался проще варёной морковки.
   Но ведь я ещё жив, ни так ли?
   Так.
   Откуда тогда эти упрёки?
   Э...
   Вернёмся к этим вопросам завтра. А теперь надо идти, и воевать. И пусть за меня никому не будет стыдно!
  
   * * *
  
   Массагеты окружили ощетинившейся курень плотным кольцом, состоящим из нескольких рядов всадников. Ни мышь не проскочит, ни змея не проползёт, ни червь не просочиться. Утерянную связь с внешним миром тешило злорадное чувство о том, как разочаруются массагеты, узнав, что внутри куреня кроме вооружённых мужчин никого и ничего нет. Конечно, когда они об этом узнают, а они узнают об этом, лишь прорвавшись внутрь становища, всем нам будет уже и не смешно и не злорадно, но пока - можно.
   Когда я говорю - массагеты, то это действительно так. Нас осадили именно массагеты. Киммерийцы же оставались на левом берегу реки и переправляться на правый не спешили. Они развели костры и собирались готовить еду, а ратные подвиги, судя по всему, оставили своим союзникам. Вот такой странный союз ужа с ежом.
   От сомкнутого строя отделилось трое всадников, и, лихо подбоченясь в сёдлах, неторопясь, торжественно, осознавая собственную значимость, направились в нашу сторону. Один - впереди, двое других - чуть сзади. Тот, что ехал первым, держал в руке ритуальное тотемное знамя. Приблизившись на расстояние, с которого можно было говорить, и быть услышанными, массагеты остановились. Передовой сделал ещё несколько шагов верёд.
   - Эй вы, арийские собаки, - закричал он. - Сдавайтесь! Даём вам столько времени, сколько понадобиться солнцу для подъёма над горизонтом на толщину в палец. Решайте быстро! Если сдадитесь без боя, добровольно сложите оружие, расскажите, где прячете стада, и оставите у порога юрт всё золото, серебро и драгоценности, то массагеты гарантируют вам жизнь. Всем. Если окажете сопротивление - не пощадим никого. Думайте, арии, но решайте быстро! Оставьте оружие внутри куреня, и уходите куда пожелаете. Женщин и детей забирайте с собой. Думайте и сдавайтесь, а мы сдержим данное слово. Всё!
   Массагет воткнул тотемное знамя в землю, развернулся, и быстро поскакал к своему стану. Двое сопровождающих последовали за ним. Через несколько мгновений посланцы растворились в основной массе противника.
   Арии собрались на совет у юрты Тороса. Возле повозок осталось лишь несколько дозорных. Войско массагетов расслабилось. Плотная человеческая масса порыхлела. Державшие ровную линию передовые отряды, сломали строй, многие слезли с коней, чтобы размять ноги, некоторые - уселись на траву, а иные вообще - улеглись отдохнуть.
   Странно. Война ещё не началась, а перемирие уже наступило. И, по-моему, этой отсрочке были рады ни только арии, но и массагеты. Человек ни становится лучше или хуже в зависимости от разреза глаз. И характер его никак не зависит от оттенка кожи. И жить хочется всем одинаково. А потому сейчас все искренне радовались, что война чуть-чуть задерживается, ибо, кто знает, скольким из стоящих ныне суперечь друг другу доведётся насладиться завтрашним рассветом?
   Совещались арии не долго, ибо разногласия отсутствовали. Каждый из нас отчётливо осознавал, что массагеты обещаний своих выполнять не собираются. В войне на уничтожение благородство является излишней роскошью, а нарушение неписаных законов войны спишут на вынужденную необходимость. Такова жизнь в степи: не мы её придумали, и не нам её отменять, а потому предложение сдаться в нашем случае выглядело простой формальностью, неким ритуалом, который массагеты решили соблюсти. А вдруг? А вдруг у нас хватит глупости поверить им? Я улыбнулся. Наверное, люди всегда останутся людьми, наивно полагая, что сосед глупее тебя. Хотя в нашем случае всё это ни так уж наивно, так как вопрос о победителе даже не рассматривается. Вопрос теперь стоял о времени, которое потратят победители на уничтожение обречённых. Вот так.
   Однако в словах посланника имелась и радостная весть. Исходя из его слов, можно было надеяться на то, что массагеты ещё не догадались о том, что стада уведены на север, а женщины, дети и юные девушки ушли туда же, и им, этим вероломным демонам ничего не достанется, кроме опустевших, холодных юрт и бытового хлама в них.
   Конечно, узнав всю правду, массагеты бросятся в погоню. Более того, я убеждён, что отдельные летучие отряды захватчиков тщательно обследуют местность вокруг ощетинившегося куреня. Но! Об отсутствии в курене богатой добычи они ещё не знают. Это точно! И это очень хорошо!
   А раз так, то дело за малым: необходимо продержаться как можно дольше, чтобы об отсутствии желаемого враг узнал как можно позже. Всё! В идеале неплохо было бы удерживать их здесь до вечера. Ещё лучше - до захода солнца. А уж к тому времени даже при самом медленном ходе арийские женщины, дети и скот достигнут моего родного становища. Возможно, они окажутся в безопасности и раньше, так как вестовые с заводными конями стрелой умчались по ближайшим стойбищам, и нашим беженцам обязательно выйдут навстречу воины из других куреней.
   В общем, надо держаться.
   Солнце поднялось над горизонтом ещё на один палец. Спешившиеся массагеты оседлали своих коней. Их строй выровнялся, и стал таким же плотным, как и до возвращения посланцев. Вражеская конница замерла в ожидании команды. Между враждующими сторонами повисла тишина.
   Мой дядя, Тальк Осен, считался самым метким стрелком в становище. Взобравшись на крышу повозки, он присел на одно колено, и тщательно прицелился. Лук застыл в его руке, став продолжением её. Пауза продлилась лишь краткий миг. Зазвенела тетива, выбрасывая стрелу, и она, просвистев над степью, вонзилась в древко тотемного знамени. Стрела расщепила древко и повалила тотем на землю. Сакральное полотнище затрепетало в пыли. Треск ломаемого дерева слился с яростными воплями возмущения и негодования несшимися со стороны массагетских полчищ. Этим выстрелом арии также соблюли некий общепринятый ритуал, давая понять, что сдаваться не собираются. Получалось, что формальности выполнили обе стороны. Засим следовало сражаться.
   Я посмотрел на левый берег реки. Киммерийцы трапезничали, всем своим видом указывая на то, что их час ещё не пришёл, а этот фрагмент воинской славы они уступают союзникам. Пожалуй, это явилось вторым радостным известием за сегодняшний день.
  
   * * *
  
   В следующее мгновение строй массагетов дрогнул, криво изогнулся, и конные лавы противника пошли в атаку. Они бросились на курень со всех сторон одновременно, добиваясь этим того, чтобы арии размазали бы свои и без того невеликие силы по всей длине сцепленных повозок. Их численное превосходство было подавляющим, и они быстро добились того, чего хотели. Войско ариев рассосредоточившись по всему фронту, стало жидким и неплотным, что могло позволить массагетам сгруппироваться в одном месте, и быстро прорвать оборону. Но они не сделали этого. Враг решил взять нас малой кровью, для чего повёл планомерную, изнурительную осаду, изматывающую осаждённых. Массагеты действовали старым, испытанным методом. Около тысячи всадников срывались с места, стремглав мчались к повозкам, и, приблизившись к ним на возможно близкое расстояние, пускали на скаку по нескольку стрел. После этого они разворачивались, и с воплями и гиканьем уносились обратно. За ними шла следующая волна стрелков, а за теми - следующая. И так до бесконечности.
   Каждый массагет, участвующий в этих кавалерийских атаках, постреляв по повозкам, и оставшись в живых, возвращался в свой стан, где получал возможность на краткий отдых. Он мог отдышаться, перевести дух, хлебнуть воды, и лишь потом, отдохнувший, вновь устремлялся на приступ. У ариев такой возможности не было. Нас брали измором, и это становилось ясным для всех. Кроме того, в курене не оказалось достаточного количества стрел, необходимых для отражения атак столь многочисленного противника. Это вынудило ариев беречь стрелы, а потому в перестрелке с врагом принимали участие лишь самые меткие лучники, что сказывалось на плотности стрельбы. Зато почти каждая стрела находила цель. Оставшиеся арии либо надёжно укрывались от ока вражеских лучников, либо, те, что помоложе, собирали массагетские стрелы, попавшие внутрь куреня, и годные к повторному применению. Но таковых оказывалось немного. Основной их массой оказались утыканы повозки и деревянные щиты, от чего линия обороны ариев походила теперь на хоровод гигантских ежей, собравшихся здесь по поводу своего ежового праздника.
   Откровенно говоря, массагетские стрелы несли мало урона ариям. Они больше изнуряли и изматывали своим непрекращающимся свистом и нескончаемым количеством, арийские же стрелки, хоть и медленно, но свой урожай собирали. Количество убитых и раненых на подступах к становищу становилось значительным, продолжало расти, и уже начинало мешать атакующим. Малой кровью не получалось.
   Среди избранных лучников, которым доверили стрелять, а не собирать стрелы, оказался и я, в связи с чем, всё это время принимал активное участие в уничтожении массагетов. Возможно, меня посчитали хорошим стрелком, что являлось чистой правдой, но, скорее всего мне оказали честь, как гостю, который, имея возможность покинуть курень, остался со всеми. Мне действительно предложили уйти в родное становище вместе с женщинами и детьми под благовидным предлогом их охраны, но я решительно отказался. Уверен, меня никто бы не упрекнул, ни здесь, в курене Талька Осена, ни там, в родном становище, но смог бы я с этим жить потом, когда с неизбежностью узнал бы о смерти защитников куреня? То-то и оно! Да и вообще, негоже бросать соплеменников в беде, да ещё прячась за юбками их женщин. Тем более, когда эти соплеменники в перспективе - будущие родственники. И вот теперь я прячусь за колесом кочевой арийской повозки, и стреляю в массагетов из лука, стремясь делать это без промаха. И пусть Боги рассудят нас!
  
   * * *
  
   Я очень не хотел отправляться в эту поездку. И не потому, что я стеснялся новых знакомств, опасался иных территорий, или не любил путешествовать. Как раз - наоборот: неведомые страны и как следствие их - новые люди и незнакомые лица меня привлекали более всего на свете. Моё нежелание ехать, таилось в ином, в гораздо худшем, что может свалиться на человека в моём возрасте, и что явилось для меня полной неожиданностью. Дело в том, что мама с бабушкой подыскали мне в этом стойбище невесту, на которой я впоследствии должен буду жениться. Слова-то, какие! "Должен". "Жениться". Тьфу!!! Такие вот дела!
   Известие об этом повергло меня в шок. Мне?! Жениться!? Более вероломного деяния в свой адрес я себе и представить не мог. Как же так?
   "Ну, пока ещё не жениться, а так, на смотрины. Себя показать. На людей посмотреть. С будущими родственниками познакомиться", - ухмыляясь, успокаивал дядя Скальд. - "Но через некоторое время..." - и он многозначительно закатывал глаза.
   "А братья!?" - возмущался я. - "Они ведь старше меня, но ещё не женаты?!"
   "Тебе же сказали, что ты едешь не на свадьбу, а на смотрины, и никто тебя раньше времени под венец не тащит. Но ты должен твёрдо знать: девушка, с которой тебя познакомят, станет твоей женой. Это - не обсуждается. Произойдёт это примерно через год. Так что готовься. Что же касается твоих братьев, то ты прекрасно знаешь, что и у Младена и у Облака имеются свои наречённые в других становищах. Так что не лукавь по поводу того, что они не женаты. Когда придёт время, они установят свои юрты, и это случится раньше, чем у тебя. А вообще - привыкай. Ты становишься мужчиной, и романтические бредни пора бы позабыть!"
   Примерно так мне прояснил ситуацию отец, а на следующий день, оседлав коней, мы отправились к моим родичам. Настоящим и будущим. К дяде Тальку с двоюродными братьями, и к тёще с тестем.
   Вообще, у ариев принята отличная от многих других народов традиция установления родства. Например, я, как ни странно, не принадлежу к роду отца. К роду Осенов. По арийским обычаям я принадлежу к роду моего дяди по матери - её младшего брата Скальда Дарго. Потому-то я не Владен Осен, как было бы у массагетов, а Владен Дарго. Этот закон установлен в те незапамятные времена, когда народ ариев жил на своей древней прародине, исчезнувшей в водах Северного Океана. Наверное, в те стародавние времена считалось, что женщина способна изменить своему мужу, а значит, в жилах родившегося ребёнка может не течь ни капли крови его так называемого отца, что впоследствии может привести к греху кровосмешения. А потому, чтобы подобное исключить, установление родства у ариев ведётся по женской линии. Несомненно, в этом имеется здравый смысл, так как, если моя мама и дядя Скальд рождены моей бабушкой, и все про это знают, то мои родственные отношения со Скальдом Дарго ни у кого не вызывают сомнения, а вот на счёт Млына Осена - это ещё как сказать! Конечно, всё это есть древние заблуждения и пещерные предрассудки, как сказал бы Стрый Дарго, и бросают тень на всех женщин изначально, подозревая их в распутстве, но, что делать? - этот древний и жёсткий закон установлен именно для недопущения кровосмешения.
   Кстати, исходя из этого, становится ясным, что Стрый Дарго - не мой дед. Он родной брат моей бабушки. А я ему не внук, а внучатый племянник. Но так уж повелось с самого рождения, что зову я его дедом, ибо отцы моей матери и Млына Осена ушли из жизни ещё до моего появления на свет.
   Что же касается моей будущей женитьбы, то некоторое время назад моя мама и бабушка при помощи других мам и бабушек, используя родовые записи всех арийских фамилий, вычислили-таки, где и в каком роду искать мне невесту, чтобы избежать этого самого кровосмешения. К несчастью вышло так, что выбора у меня не оказалось вообще. Странно, конечно, но во всей Стране Ариев существовала одна единственная девушка, на которой я гарантированно мог жениться, без риска смешать свою кровь ни с той с кем положено. А то, что в этом же становище обитал родной брат моего отца Тальк Осен - чистая случайность. Просто так распорядились Боги.
   И вот я здесь, на смотринах, в осаждённом становище, из которого не сможет выскочить даже мышь. Знали бы мама с бабушкой, куда эта женская спешка заведёт их сына и внука, то поостереглись, наверное. Или не торопились бы так. Или внимательнее бы родословные изучали. Но, что теперь об этом говорить? Ведь всё уже произошло.
  
   * * *
  
   Массагеты тем временем решили ускорить события, и побыстрее завершить штурм. Первым делом они начали стрелять горящими стрелами. Несмотря на ситуацию, я невольно усмехнулся: вот к чему приводит жадность! Начни они это делать с самого начала, и, возможно, теперь, уже делили бы трофеи. Но - нет! Они хотели захватить ещё и кочевые повозки. В результате враги положили сотни своих людей и лошадей, а цели так и не достигли. Несколько повозок, правда, сразу же загорелись, но были быстро потушены. Благо, внутри становища располагался колодец, и пламени не дали распространиться. Но это явилось серьёзным предупреждением: массагеты взялись за дело по-настоящему. И, если их можно было обвинить в жадности, то мы, арии, теперь кляли себя за непредусмотрительность, ибо после полудня у нас закончились стрелы. Стрелять приходилось вражескими, попавшими внутрь куреня, каковых становилось всё меньше, а вскоре иссякли и они. Всё, приехали!
   Массагеты, видя, что мы не отвечаем на их стрельбу, стали догадываться о причинах, и, чтобы убедиться в оных, послали небольшой отряд всадников промчаться вдоль повозок на убойном расстоянии. Не получив во след ни единой стрелы, массагеты убедились в своих догадках, и заулюлюкали победно, предвкушая быструю и скорую расправу. Перегруппировавшись, они стремительно атаковали нас по всей линии обороны, прихватив с собой мощные крючья для растаскивания повозок. Это были специальные штурмовые приспособления, которые атакующие воины цепляли за колёса и борта одной из повозок, находящейся в плотном оборонительном строю. На конце крюка имелось кольцо, в которое пропускалась прочная верёвка, другой конец которой забрасывался на шею лошади. Обычно выбиралась одна, самая слабая на вид повозка, и на неё направлялся основной удар. Сотня и более воинов атаковали строй сцепленных повозок в выбранном месте, отвлекая тем самым обороняющихся от истиной цели. Пока шёл рукопашный бой, другая часть штурмующих цепляла за повозку несколько крючьев, и, взнуздав коней, гнала их в сторону от основной цепи. Как правило, повозку вырывало из общего строя, образовывая обширную брешь, в которую устремлялась третья, основная часть штурмующих.
   Так поступали все, и арии в том числе. Так поступили и массагеты. Вырвав сразу две повозки из общего строя, они бросились в образовавшееся пространство. Начался жестокий рукопашный бой, грозивший перерасти в массовую резню.
  
   * * *
  
   Боги щедро одарили меня одним ценным качеством, крайне полезным для бойца, особенно в пешем рукопашном бою. Я одинаково хорошо владел, как правой, так и левой рукой, в связи, с чем мне было совершенно безразлично с какой стороны у меня меч, а также - с какой стороны он у врага. Лет десять назад, заметив во мне эту особенность, дед Стрый начал обучать меня сражаться двумя мечами сразу. Я забрасывал за спину щит, и подолгу упражнялся в обоеруком фехтовании. Причём делал это ни только с мечами, но и с другим оружием. С ножами и топорами, например. Кроме того, использовал различные сочетания: меч и нож, меч и топор, топор и короткое копьё. Я подолгу упражнялся со Стрыем, реже - с отцом или дядей Скальдом, и делал это почти каждый день. Невзирая на погоду, занятость или время года. Порою я состязался с братьями, бывало даже с обоими сразу, и надо признать, они ни всегда выходили победителями. Многие говорили, что у меня неплохо получается. Кто-то хвалил, кто-то одобрял, кто-то, возможно, завидовал. Всяко бывало. Но вот теперь, пролитый в упражнениях пот, синяки и шишки, полученные при фехтовании, и время, потраченное на занятия, впервые указало мне реальную цену жизни, ибо умение фехтовать двумя руками именно её и спасло. Во всяком случае, продлило на некоторое время. Ведь там, где "однорукий" воин мог лишь защититься щитом, я ещё и удары наносил. А к этому ни сразу привыкаешь. Пока же противник привыкал, я успевал отправить его в долгое путешествие через Стикс.
  
   * * *
  
   Массагеты, многочисленные как саранча, с воем и гиканьем хлынули в образовавшуюся брешь. На их пути уже стояли арии, сомкнув щиты и выставив копья. Конечно, мы сможем какое-то время удерживать фронт шириной с кочевую повозку, но, что произойдёт, когда их станет ещё больше? Я не успел ответить на свой же вопрос, ибо противник врезался в наш строй количеством во много раз превосходящим арийские силы. Первый ряд наступающих повис на копьях, стараясь пригнуть их к земле, но защитники из дальних рядов достали их мечами и топорами, порубив почти всех. Следующий поток массагетов, топча трупы своих товарищей, продвинулся дальше, но был остановлен отрядом арийских копейщиков, подоспевшим на помощь. Трупы атакующих врагов постепенно заваливали проход, но по ним, пьянея от крови, лезли бойцы из следующих рядов. И так до бесконечности. Массагеты не заканчивались, будто им не было числа, арийский же строй понемногу редел, и наступил момент, когда на место павшего уже некому было прийти. Пришлось организовано отступать, но людей, чтобы держать даже такой малый фронт, оказалось не достаточно. Строй ариев утратил монолитность, и, как только это произошло, массагеты ворвались в наши ряды. Началась взаимная резня.
   Я сражался в проходе, действуя так же, как часто бывало в учебных поединках. Щит заброшен за спину, в обеих руках по короткому мечу для ближнего боя с изогнутыми серповидными клинками, впереди за поясом - кинжал, сзади - топор. Всё вроде также, только вот враг теперь настоящий. И всё же наука, полученная от старших родичей, мне ни раз пригодилась в бою. Я волчком крутился на месте, разя противника с двух рук, делал стремительные выпады вперёд, и также быстро отступал назад. Я крутил повороты вправо и влево, перебрасывая при необходимости щит из-за спины то на одну, то на другую руку. Я кувыркался вперёд, через голову, и назад, через спину, а однажды, чтобы не схлопотать секирой в лоб, пришлось крутануть сальто назад, чем вызвал изумление у массагета с секирой. Мой прыжок оказался последним, что он видел в жизни. Я рубил противника и колол, вонзая меч ему в брюхо, отсёк несколько голов, отрубил множество конечностей, часто перерезая жилы на ногах. Я убивал, и делал это хорошо, как велел мне ни так давно Чекан Трав, Главный Жрец Веданты, и личный друг Стрыя Дарго.
   Наш отряд долго держал свой проход. Дольше всех. Оборона куреня была прорвана во многих местах, когда мы ещё и не думали отступать, но всё хорошее когда-нибудь заканчивается. Хотя, что в этом может быть хорошего? Просто удача дольше всех задержалась у нас в гостях. Теперь же ей наскучило, и она упорхнула к массагетам. Наш отряд обходили со всех сторон, пытаясь окружить и уничтожить. Чтобы этого не допустить, пришлось отступить. Отступили все, кто смог передвигаться. Оставшихся добивали сразу и с особой жестокостью. Арии отходили к центру становища по всей линии обороны. Всё! Наша судьба была решена: массагеты хлынули в курень со всех сторон.
   Буквально сразу же я услышал протяжное завывание сигнальной арийской трубы. Этот прерывистый звук означал команду "общий сбор". К центру становища всех способных держать оружие призывал Торос. Над ним развивалось тотемное полотнище рода Торос. Держать дальнейшую оборону не представлялось более возможным, а значит, следовало идти в прорыв. В который раз подумалось о мудрости решения отправить женщин и детей на север. Нас ничто не сковывало и не связывало, и теперь, выполнив свой долг по сдерживанию врага, оставшиеся арии имели право позаботиться о собственных жизнях. Вырваться из разгромленного становища, например.
   Массагеты же, видя доставшийся им в добычу бытовой хлам, и догадавшись, наконец, что их банально обвели вокруг пальца, взбесились и взъярились без всякой меры. Их надежда на тучные стада, драгоценную утварь и красивых белокожих женщин растаяла как утренняя дымка над лесом. Враг неистовствовал в своём бешенстве, вымещая злобу на раненых и убитых ариях. Пленных не брали. Да и кто сдастся в такой плен? Только сумасшедший. Значит, надо идти в прорыв.
  
   * * *
  
   Вообще-то, моя будущая жена мне совершенно не понравилась. Ни в моём вкусе. Взгляду не за что зацепиться. Ни тебе плавных изгибов, ни стройных выгибов. Ни призывных выпуклостей, ни мягких округлостей. Ни глаз цвета неба, ни волос цвета льна. Всё - наоборот. Взглянуть не на что.
   И видя этот взгляд, наверное, тёща моя будущая косилась так, будто я пытаюсь похитить у неё самое ценное, что только существует на свете.
   Будущий тесть криво улыбался сквозь редкие зубы, но вид его при этом был совершенно не счастливый.
   В общем, семейка ещё та. Но! Где они теперь?
  
   * * *
  
   Из трёх сотен воинов-ариев, что встретили рассвет сегодняшнего дня, под тотемный стяг Тороса встало не более пятидесяти. Остальных потрошили массагеты. Я всматривался в измождённые боем лица людей, пытаясь угадать в них нынешних и будущих родичей, но так никого и не разглядел. Значит ли это, что все они погибли? А может, они уже покинули курень? Или ведут бой в другом месте? Хорошо бы так, а если - нет? Что же в этом случае мне рассказать отцу о судьбе его брата и племянников? А как поведать будущей тёще о её муже и детях?
   Стоп. Для того чтобы кому-то о чём-то рассказать, надо бы сначала выбраться отсюда.
   Ветра не было. Тотемное знамя едва шевелилось, похожее на умирающую змею. Победители хватали убогую добычу, которой на всех явно не хватало. Из-за этого начали возникать ссоры, которые в некоторых местах перерастали в драки, а кое-где и в мелкие стычки. Рассчитывавшие на изрядный куш массагеты, вместо этого получили горы трупов и минимум добычи.
   "Кто виноват?" - спрашивали простые воины.
   "Конечно, военные вожди!" - отвечали им ещё более простые воины.
   "А! А! А!" - подвывали остальные.
   Разъярённые победители вышли из повиновения. Успевшая хлебнуть браги толпа громила юрты и жгла повозки. Мёртвых ариев рубили на куски. Досталось и собственной знати, которая предусмотрительно отступила. Войско массагетов стремительно погружалось в хаос.
   - Стройся клином! - скомандовал Торос. - Надо прорываться прямо сейчас. Им теперь ни до нас.
   Полсотни уставших, израненных людей приняли боевой порядок. Я понимал, что это единственный шанс остаться в живых, и страстно желал им воспользоваться. Тщательно закрепив щит на спине, чтобы не болтался, я застегнул бронзовый шлем на подбородке, затянул петлями оба меча на запястьях, и напоследок попрыгал на месте - ничего ли не мешает? Проделав этот ритуал, я замер в ожидании команды.
   - Вперёд! - одними губами прошептал Торос, боясь, наверное, что массагеты услышат.
   Массагеты не слышали. Они выясняли отношения внутри племени. Мы же рванулись к ближайшей бреши в цепи повозок, чтобы попытаться остаться в живых. Нашей основной целью теперь стал заводной табун лошадей, расположившейся на расстоянии полёта стрелы от разгромленного стойбища. Если повезёт добраться до него живым, после чего поймать, взнуздать и оседлать коней, а потом ещё отбиться от преследователей и оторваться от погони, то вот тогда и появится шанс. Конечно, этих "если" слишком много, но иного ни дано.
   Заметив наш манёвр, менее алчная часть массагетов прекратила свару, и стала организовываться, чтобы нас остановить. Туча стрел устремилась нам вдогонку. Их свист стал последним, что слышали с десяток ариев перед уходом в Страну Вечной Охоты. Раздались стоны и крики отправляющихся за Стикс. Враг бил в упор, но делал это неподготовлено, что позволило избежать ариям полного уничтожения.
   Послышались громкие и властные команды массагетских вождей. Грабёж прекратился. Нарождающийся Хаос отступил сам собой, и наши действия весьма способствовали этому. Возможно, следовало выбираться малыми группами, слившись с беснующимися массами врага, но что теперь об этом говорить?
   Стоявшие ближе к проходу массагеты побросали добычу, и, выстроившись на нашем пути, организовали заслон. Их было десятка четыре. Примерно столько же осталось и ариев. А значит, впервые за сегодняшний день, на узком и малом участке сражения, возникло кратковременное равновесие сил. Возможно, я был молод и быстр, а может, отсутствие серьёзных ранений имело значение, или сил моих оказалось достаточно, но перед вражеским строем я оказался первым. Массагеты выставили копья. При отсутствии стрел, арии использовали свои короткие копья как дротики. Метнув их на бегу, мы выставили щиты, и...
   "А! А! А!"
   Несколько массагетов вывалилось из строя, пронзённые копьями.
   "Вперёд!" - заорал Торос.
   Враг не успел сомкнуться, и мы врезались в его ряды. Наступив на мёртвого массагета, лежащего перед строем, я, использовав его как ступеньку, запрыгнул на выставленный передо мной вражеский щит. Отразив выпад копьём, я оттолкнулся от щита, и прыгнул в гущу массагетских воинов. Этот рискованный приём я разучивал ещё дома. Дядя Скальд показал. Противник не ожидал такого наглого выпада и потому, когда я приземлился внутри их построения, расступились ошеломлённо. Этих долей мгновения оказалось достаточно, чтобы я принял боевую стойку, оценил ситуацию, и начал действовать. Мои короткие серповидные мечи именно для этой ситуации и предназначались. Когда простор и манёвр ограничен, когда вокруг тебя большая скученность народа, когда враг везде и всюду, и надо его разить, не разбирая формы лиц и разреза глаз, вот именно тогда моё оружие - в самый раз! Кроме того, мои добросовестные занятия по ведению рукопашного боя двумя руками также годились для сегодняшнего дня. А уж моё страстное желание выжить, и бурлящая в крови ненависть к захватчикам, и вовсе оказались как нельзя кстати. В общем, мой жизненный узор начал правильно плестись, его нить была прочна, ярка и колоритна, разрозненные фрагменты мозаики сложились в узнаваемую картину, а всё остальное - срослось, ибо иначе и быть не могло. Я оказался в родной стихии и явственно чувствовал это. Сегодня был мой день! Помогало ещё и то, что нынешний противник, все как есть - спешившиеся всадники, а потому и вооружены были исключительно кавалерийским оружием. А это - длинные копья или пики, такие же длинные прямые мечи, и тяжёлые, обитые бронзой щиты. Конечно, опытному бойцу ничто не помеха, но нынешнее вооружение массагетов для ближнего боя не предназначалось. Я же оказался и на своём месте, и в нужное время и с правильным оружием. Если же учесть неожиданность моего появления в самой гуще массагетов, и те доли мгновения, что они так любезно предоставили мне своей растерянностью, то шансы мои на жизнь слегка повысились. Я начал ближний рукопашный бой с неподготовленным врагом, имея при себе необходимые навыки, длительную подготовку и необходимое вооружение.
   Смерть врагам!
   Я словно погрузился в кровавый сон. Говорят, есть воины, входящие в транс во время сражения. Им неведома усталость, их дыхание остаётся ровным, их движения резко ускоряются, а реакция на действия врага усиливается в разы. Таких - не остановить! Говорят также, что подобный транс может длиться по-разному: от нескольких мгновений до целой битвы. И ещё утверждают, что в этот кровавый транс может впасть любой воин, попавший в безвыходную ситуацию, и когда это случается, Бог Войны - Арес дарует ему это состояние, чтобы этот воин смог остаться в живых. Возможно, в подобной ситуации теперь находился я, а может, никакого транса не было, а имела место воинская выучка и удача, но уже через малый промежуток времени с десяток массагетов корчились в пыли, разбросав по земле отрезанные головы, отрубленные конечности и вываливающиеся внутренности. Их кавалерийское оружие оказалось бесполезным в ближнем бою. Не размахнуться, как следует, не оттолкнуться, как полагается, не воткнуть куда надо. Для ихней сброи необходим простор, чистое поле и верный конь, а тут...
   Стоявшие передо мной массагеты отпрянули в страхе. "Берсерк!" - прошелестело вдоль строя, не требующее перевода слово. Но мой боевой транс исчез также быстро, как и появился. Кровавая пелена сошла с глаз. Обернувшись, я увидел, как со всех сторон стойбища к нам бежали и скакали опомнившиеся от хаоса захватчики.
   "Не останавливаться! Что бы ни случилось - не останавливаться!" - призывал Торос перед атакой. - "Кто-то должен остаться в живых, чтобы поведать о случившемся!"
   С этого мгновения я больше не останавливался, и не оглядывался. Теперь я смотрел только вперёд.
  
   * * *
  
   Когда до табуна оставалось не более тридцати шагов, из-за плотной массы животных выскочило полтора десятка всадников. Судя по виду - пастухи, не воины. Заметив нас, они поначалу придержали коней, но, перекинувшись между собой несколькими словами, обнажили мечи. Видя, что ариев мало, и памятуя, наверное, что стрелы мы давно израсходовали, пастухи и конюхи с задорным гиканьем устремились в атаку.
   Воткнув оба клинка в землю, я извлёк из-за пояса ременную пращу, и в поисках камней огляделся вокруг. То, что было необходимо в качестве метательных снарядов, водилось здесь в изобилии. Моему примеру последовали остальные. Конечно, праща - ни лук, но за неимением оного, сойдёт и она. К тому же противник не имел ни панцирей, ни шлемов, и метко пущенный камень мог тяжело ранить, а то и убить. И тут проявилась пастушья сущность нападавших. Вместо того чтобы ускорить ход, навалиться на нас всей массой, смять, порубить мечами, полностью используя своё преимущество. Ведь, кто такой пеший против конного в чистом поле? Никто. Так вот, вместо этого враги начали притормаживать, их кони пошли боком, стараясь выйти из зоны обстрела, а всадники пригнулись, прячась за шеи животных. Сразу видно - пастухи, а не воины. Это нас спасло. Одновременный залп нескольких пращников сначала остановил массагетов, а следующие камни обратили их в бегство. Двое конюхов вылетели из сёдел, и, покувыркавшись по земле, замерли неподвижно. Добивать их, уже не было времени. Подхватив мечи, я медленно направился к табуну. Сейчас важно не спугнуть животных. Запах массагета отличен от запаха ария. Кони передо мной - массагетские, а значит, меня они не примут за своего. Вопрос в том, испугаются ли? Если испугаются - убегут, и тогда мне срочно понадобится две монеты для паромщика Харона. Поэтому спешить нельзя!
   Приближаясь к табуну не по прямой, а по касательной, словно целью моей являлось нечто иное, но никак ни табун, я приметил в плотной массе животных вороного жеребца. Хорош! И силён, и статен, но главное, сразу видно, что объезжен. Вытащив из-за пазухи запасную уздечку, которую каждый арий обязан иметь при себе, я взнуздал жеребца, и одним рывком вскочил ему на спину.
   Только после этого я позволил себе оглянуться, и посмотреть в сторону становища. Нас неспешно преследовало несколько десятков массагетов, но делали они это очень уж лениво. Каждое движение их говорило о том, что они хотят пожить ещё, и умирать теперь, когда победа одержана, противник не желал. Со стороны становища скакало несколько всадников, но с такого расстояния было не совсем понятно, к нам они, или - нет. Ариев же я насчитал восемь человек. Со мной - девять. А с утра было три сотни. Надеюсь, мы убили гораздо больше.
   Опасаясь налететь на массагетский разъезд, мы направились на северо-восток, и, огибая холм, скрылись из вида.
   Киммерийцы так и не вступили в бой.
   Начиналась длительная кровопролитная война.
  
   * * *
  
  
   Северная Припонтида. Страна Ариев.
   Июнь 1226 года до Р. Х.
  
  
   Становище Стрыя Дарго гневно бурлило. Тревожное возбуждение, возникшее после невнятных известий о вторжении, сменилось напряжённым ожиданием, а когда прибыли беженцы из куреня Тороса, переросли в безудержные вспышки возмущения и ярости с требованием немедленного отмщения. Для праведной мести спешно сформировали дружину в тысячу бойцов из нашего и двух соседних становищ, которая собралась было выступать, но наше прибытие остановило безумие. С такими силами нечего и думать о сражении. Необходимо собирать большое войско.
   Известие о гибели почти трёх сотен мужчин потрясло всех ариев. Подобного кровавого погрома наш народ давно не испытывал, да и противостоять столь огромному союзному войску не доводилось многие годы. Последний раз в таком количестве в земли Арьяварты приходили хетты. Это случилось несколько поколений назад. Славная, говорят, была битва, из которой арии вышли победителями, но ведь хетты изначально не собирались пускать нас под нож. Им нужны были лишь золото и скот. Теперь же каждому стало ясно, что начинается ни просто пограничный конфликт, каковых бывало сотни, ни столкновение за плодородный участок земли, какие случаются повсеместно, ни месть за угнанный табун или украденное стадо, что происходит каждый день. На нас надвигалось нечто ужасное, и было ясно даже ребёнку: грядёт война на уничтожение.
   Женщины из разгромленного становища выли от безысходности, рвали на себе волосы и заламывали руки. В один день они потеряли всё, что имели и любили. Погибших мужчин не вернуть, сожжённых юрт не воротить, разрушенных очагов не восстановить. Осиротели дети, овдовели жёны, потеряли сыновей матери. Однако недаром говорят: пришла беда, открывай ворота. Вдобавок к свалившимся несчастьям нахлынуло ещё одно. На половине пути к становищу Стрыя Дарго беженцев атаковал летучий отряд массагетов. Небольшая охрана совместно с пастухами и молодыми женщинами попытались организовать оборону, и с нечеловеческими усилиями сдерживали какое-то время натиск массагетов, но чудеса, как известно, случаются только в сказках. Беженцы были обречены и они понимали это. Они уже молились Богам, испрашивая у них быстрой и лёгкой смерти, когда оно всё-таки произошло. Чудо. И очень вовремя. Им на встречу шёл хорошо вооружённый отряд арийской конницы из куреня Брендана Вересня. Массагеты, не ожидавшие такого поворота, оказались застигнутыми врасплох, и были уничтожены почти полностью, но и множество женщин из куреня Тороса пали в этой неравной схватке. В том числе погибла и моя так и не состоявшаяся невеста. Вот такой чёрный день в истории ариев. Теперь мать девушки находилась в нашей юрте, и я боялся попадаться ей на глаза. Мне было стыдно за то, что остался жив. Но я зря беспокоился на этот счёт, ибо она не замечала ничего вокруг себя. Женщина неподвижно сидела на шкурах с окаменевшим лицом, распухшим от слёз, и остановившейся взгляд её упирался в стену. Все, кто был дорог ей: дочь, двое сыновей, муж, родной брат и племянники отправились в путешествие без возврата за чёрные воды Стикса в благословенную Страну Вечной Охоты. Первое время она поживёт у нас, а там - видно будет.
  
   * * *
  
   Существует множество несовместимых между собой вещей. Говорят, что невозможно скрестить ужа с ежом, бесполезно учить рыбу говорить, и нельзя заставить женщину молчать. Таким же несовместимым событием до последнего времени считался военный союз массагетов с киммерийцами, но всё когда-нибудь случается в первый раз. Так произошло и теперь. И хотя в этот союз мало кто верил, он удивлял и поражал почти всех, сомнения рассеялись, когда вернулись девять человек из куреня Тороса.
   Внешность киммерийцев отличается от ариев. Их одежда также не схожа с тем, во что одеваются жители Арьяварты. Однако, киммерийцы, как и мы, делятся на полукочевых степняков, лесных охотников и оседлых земледельцев. Да и языки наши родственны. Если киммериец медленно говорит, то его вполне можно понять.
   Массагеты же совершенно другие. Их народ полностью кочевой. Они не обрабатывают землю, не знают ремёсел и не ведают письма. Их удел - выпас скота и торговля рабами. Они не владеют искусством ткачества, а потому одеваются лишь в шкуры животных. Их кожа смугла, глаза раскосы, а волосы хорошо растут только на голове. Массагеты, как правило, имеют небольшой рост, повально кривоноги, плотны и приземисты, но физически сильны. Между собой общаются при помощи чавкающей и булькающей речи, резко вылетающей из тонкогубого рта.
   Единственным связующим звеном между киммерийцами и массагетами является их вера. Они поклоняются Богу добра и света Ахурамазду, боятся его брата-близнеца Ангра-Майнью - Бога зла и тьмы, почитают своего пророка Заратуштру, и всю жизнь читают священную книгу огнепоклонников - Авесту. Всё. Больше никакого сходства.
   С массагетами арии враждовали всегда, с Первого Дня Мира. Возможно, мы сильно отличаемся внешне, а может, образ жизни слишком различен, или система ценностей не совпадает, но резали мы друг друга издавна и с большим обоюдным удовольствием. Так уж повелось. Воевали за территорию и за стада на ней пасущиеся. Сражались за рыбные промыслы и заливные луга. Бились за охотничьи земли и тучные пастбища. А главное - мстили за погибших. Отбивали своих пленных и брали чужих. И так - до бесконечности. Для нас не важно, что они зороастрийцы, а им нет никакого дела до нашей Веданты. Наша Вера и наши Боги - это наше же личное дело. Мы оставляем за массагетами право молиться тому, кому им захочется, они же застолбили то же право за ариями. В общем, наш конфликт с массагетами - это конфликт двух соседей, которые не в состоянии ужиться рядом, а потому искренне ненавидят друг друга.
   С киммерийцами дела обстоят совсем иначе. С ними мы враждуем из-за различия взглядов на Бога и Веру. И нет войны страшнее, чем война религиозная. Когда-то давно, несколько поколений назад, киммерийцы, как и арии, чтили Веды, поклонялись нашему триединому божеству Тримурти, и жили по законам Веданты. Но видно Ангра-Майнью повредил их рассудок, и более ста лет назад киммерийцы приняли учение Заратуштры, сожгли на кострах священные книги Вед, и целовали свитки с Гатами Авесты. С тех пор и началось. Мы посчитали их предателями-отступниками, отвергших религию предков. А они нас - заблудшими овцами, не желающих очиститься от былых заблуждений, и принять учение об Истинном Боге. А потому, в наших конфликтах политическая и экономическая составляющие не являются первопричинами, уступая место причине религиозной. Попавшие в плен ставятся перед выбором: либо арий, попавший к киммерийцам, отвергает Веды и принимает Авесту, либо, если он не согласен, то погрязшего в ереси врага вверяют очистительному огню, или продают в рабство. То же самое происходит и с киммерийцами, имевшими несчастье угодить в плен к ариям.
   Вот и выходит, что единственной причиной союза между массагетами и киммерийцами, является причина религиозная. А значит, либо они заставят нас молиться Ахурамазду, либо уничтожат, как еретиков. Ну, а заодно и обогатятся, совместив приятное с полезным.
  
   * * *
  
   Вражеские войска двумя обширными колоннами, растянувшимися на несколько полётов стрелы, продвигались внутрь Страны Ариев. Киммерийцы продолжали держаться особняком, не желая реального объединения с массагетами, а потому союзники по-прежнему действовали разрозненно, а где-то и несогласованно, что было на руку ариям, но почти не имело значения в действительности: враг был силён и многочисленен, и каждый из них по отдельности мог уничтожить разрозненные арийские силы. Необходимость в сборе единого всеарийского войска становилось очевидней с каждым прошедшим днём. Во все ближние и дальние становища умчались вестовые с наказом уходить на север в земли лесных ариев и ариев-землепашцев. Стада и имущество забрать с собой. Всё, что невозможно унести - уничтожить. Юрты - сжечь, мосты - разрушить, переправы - разобрать. Врагу ничего не должно достаться. Все мужчины, способные держать оружие в трёхдневный срок обязаны прибыть к месту общего сбора, который находился в моём родном становище, где всем верховодил родной брат моей бабушки - Стрый Дарго.
  
  
   * * *
   После сражения в курене Тороса отношение ко мне в кругу семьи, да и в самом становище резко изменилось. Братья, Цветан и Облак, перестали задирать по каждому поводу, и, по-моему, немного завидовали такой удачной участи. Ещё бы, мне довелось принимать участие в известном на всю страну сражении. При этом я неплохо проявил себя в нём. Кроме того, мне посчастливилось вернуться живым из передряги, в которой полегло триста человек, платой за что явились лишь несколько незначительных царапин и ушибов. Дядя Скальд теперь обращался ко мне как к равному. Отец перестал косо смотреть, убедившись, наверное, что развитие моё пошло в нужном направлении. А дедушка улыбался. Он был доволен мною. Важным являлось ещё и то, что о событиях в курене Тороса ни сам я о себе рассказывал, а оставшиеся в живых арийские воины хвалили меня. Ни сам я излагал истории о собственных подвигах, а восемь уважаемых людей делали это. Ни Владен Дарго хвастливо чесал языком, сидючи у костра, а закалённые в боях воины с иссечёнными шрамами лицами повествовали о недалёком героическом прошлом. И в связи с этим, наверное, и о странностях моих никто не помянул, и лицезрением звёзд не попрекнули, и о любопытстве излишнем не вспомнили. Даже Старк со своими подельниками исчезли куда-то, и на глаза не попадались. Понимали, конечно, что при таком внимании со стороны ариев к оставшимся в живых, сделать со мной они ничего не смогут. А значит, личные счёты отложены до лучших времён.
  
   * * *
  
   С ночи пошёл дождь, нам во благо. Земля раскисла, стала рыхлой и вязкой. Вода заполняла все впадины и неровности, образуя зыбкие болотистые пустоши, собиралась в обширные запруды, и, соединяясь с природными водоёмами, делала иные участки земли Арьяварты совершенно непроходимыми.
   Мне всегда нравился дождь, тяжёлые низкие тучи и влажный полумрак пасмурной погоды, но это было в мирное время. Теперь же, в пору войны, такая погода нравилась мне ещё больше. Я представлял себе вражеских всадников, вынужденных спешиться, ибо кони вязли в размокшей земле. Меня радовала мысль о том, какие мрачные и уставшие бредут по щиколотку в грязи кривоногие массагеты, как они ругаются при этом на своём булькающем языке, как мокнет и тяжелеет их одежда, набухают сыростью деревянные щиты, а размокшие кожаные ремни натирают тело. Я улыбался, представляя, как вязнут и буксуют в раскисшей почве кочевые телеги, как плачут в них массагетские дети и причитают смуглые женщины со злыми раскосыми глазами. Я словно воочию наблюдал, как копыта массагетских коней попадали в невидимые теперь норы и неразличимые в грязи ямы, сквозь шорох дождя слышался хруст сломанной кости, и ещё один вражеский конь не сможет топтать землю Арьяварты. В эти мгновения я радовался, признавая ещё и то, что причиной тому явилась моя любимая погода. Дождь! Конечно, дождь он для всех дождь, и для ариев в том числе, но всё же, мы находились у себя дома, а значит - это наш дождь, с нашего неба и на нашу землю. И да прибудут с нами наши бессмертные арийские Боги!
   На сегодня отец велел мне отдыхать. Дядя Скальд посоветовал хорошо отоспаться и побольше поесть. "Силы нам всем ещё понадобятся, а ты их изрядно потратил в курене Тороса. Так что на сегодня твоя задача обильно поесть и вволю поспать!" Бабушка с мамой смазали особым живительным бальзамом все мои ссадины и порезы, натёрли остальное тело другим не менее живительным бальзамом, заставили выпить изрядное количество какого-то горького и приторного, но такого же живительного, как и первые два, отвара, а далее, накрыв шкурами, велели потеть. И вот, лежу я в юрте, обильно отъедаюсь и сладко отсыпаюсь. Ну и потею понемногу.
   Дождь усилился. Небо затянуло плотным серым саваном без единого просвета. Было пасмурно, сыро и прохладно. Пахло лягушками. Дождь барабанил по крыше равномерным убаюкивающим шелестом. В сумрачном мареве едва различались дальние юрты. Лежать надоело. Я сел у открытого полога, бездумно наблюдая за слезами неба. Время словно остановилось, давая мне возможность осмыслить события последних дней. Нет, я не стал другим. Просто слишком многое произошло за столь краткий промежуток времени.
   Странно. Я всё время пытаюсь вспомнить лицо своей погибшей суженой, но у меня ничего не выходит. Лишь бледное размытое пятно стоит перед глазами. Смутный образ без определённых черт. Как отражение в стоячей воде диска полной Луны. И запах. Мне почему-то запомнился её запах. Горьковатый аромат полевых трав и увядших цветов. Именно увядших. А может, её смерть была предопределена свыше? Отсюда и запах увядания? Хотя, какая теперь разница? Ведь девушки уже нет!
   Вчера, её, как и других жертв массагетского налёта, препроводили в лучший мир на погребальном костре. Её мама ушла вместе с дочкой. Она взошла на костёр вместе с мёртвыми в белой льняной рубахе, и сгорела заживо, не проронив ни слова, не простонав, и не вскрикнув. Я видел, как её окутывали клубы дыма, потом, яркой вспышкой загорелась рубаха, затрещали горящие волосы, и вспучилось волдырями тело от ожогов, но она даже рот не раскрыла. Многие плакали при виде этого. Теперь, наверное, Харон переправляет их через Стикс, в Страну Вечной Охоты, где мужчины из куреня Тороса уже ждут их.
   Вот так: была семья не хуже других, когда-то весёлая и жизнерадостная, когда-то грустная и печальная, но в общем - как все! А теперь её уже нет. Всей семьи сразу. За один день. Почему? Кто так решил? Интересно, им просто не повезло, или это Боги так распорядились? А может, всё гораздо проще, и во всём виноваты только массагеты?
   Дождь заметно поредел. Пришедший с запада ветер, сдул водяную пыль. Плоская поверхность реки стала свинцовой, не отражая в своих водах даже чёрных туч. От крупных дождевых капель вода вспучивалась и пузырилась. Холм на противоположном берегу реки расплылся и размазался по пространству, походя теперь на мокрую собаку.
   Меня уже давно интересует вопрос о том, когда же человек становится взрослым? Когда именно мальчик превращается в мужчину, и что для этого должно произойти? Где та черта, про которую с уверенностью можно сказать: вот она! До неё я был нескладным подростком, а как только миновал её, тут же стал великим воином. Возможно, взросление происходит при исполнении тебе определённого количества лет. Тогда, сколько их должно быть этих лет? Этот возраст у всех одинаков, или каждый взрослеет по-своему?
   А может, ты становишься взрослым, когда убиваешь первого врага? Но ведь при нашей жизни многие арийские ребята совершают вынужденные убийства, отбивая скот у налётчиков, охраняя имущество от воров, защищая семью от грабителей, при этом делают это в очень юном возрасте. Так что же, после подобных случаев они становятся взрослыми?
   Или главное заключается в том, что надо убить ни одного, а нескольких врагов? Тогда - сколько? Скольких массагетов необходимо отправить в мир иной, чтобы стать настоящим мужчиной?
   Возможно, суть вопроса состоит ни в том, что мальчик, обороняясь, убивает врага. Это происходит сплошь и рядом. А в том, когда этот самый мальчик с благословения взрослых родичей получает боевое оружие, садится на коня, и в составе войска отправляется на войну. Иными словами, совершает те же убийства, только с официального разрешения.
   А может, я ни там копаю? Может вопрос взросления надо рассматривать с точки зрения взаимоотношений с противоположным полом? То есть, пока ты не обладал женщиной, ты - мальчик. Как только сподобился - мужик. Или для этого необходимо жениться? Выходит, опять-таки нужен официальный статус?
   А если этой черты вообще нет, а существует лишь некое размытое пространство, габариты которого у каждого свои?
   Так кем же я являюсь сегодня?
   Оружие я ношу и владею им. На войну, кстати, собираюсь, причём - официально. Массагетов положил пару-тройку десятков. Вот, чуть не женился было, и тоже, заметьте, официально. Кроме того, ещё до поездки на смотрины, у меня происходили неоднократные контакты с одной молодой вдовой. Ей понравилось. Мне - тоже. Звала ещё. Может, сходить?
   Я усмехнулся: хорошо же мне прочистил мозги Чекан Трав! Ещё недавно в такую погоду я сидел бы у входа в юрту, и, уперев взор в дождевые струи, медитировал бы, погружаясь в сладостное безвременье. Или о звёздах мечтал под монотонный шорох дождя. А может, придумывал счастливый конец Великой Войны, в которой атланты победили бы ракшасов. А теперь вот - нет, не медитирую, и не мечтаю, а собираюсь вдовушку навестить.
   Или это - возрастное, и промывание мозгов здесь ни причём? Просто природа берёт своё? А если это так, то я по прежнему остаюсь самим собой, мозги мои находятся на том же месте, звёзды так же подмигивают мне из чёрной бездны неба, и лишь появилась новая потребность, которая меня и беспокоит. Значит, я становлюсь взрослым?
   * * *
  
   К утру дождь прекратился. Едва взошло солнце, начало парить. Влажная сизая дымка медленно поднималась над землёй, космато шевелясь в оврагах и низинах. Блестящая маслянистая грязь хлюпала под копытами, как речь массагета. От реки подул ветер, разгоняя утреннюю муть. Деревья зашелестели омытой листвой. Сладковатый запах леса пьянил и возбуждал.
   Выступаем!
   Собравшиеся в курене Стрыя Дарго поделились на три части. Первая, самая многочисленная, должна переправиться на правый берег Борисфена, и идти вверх по течению. В неё вошли женщины, дети, старики, пастухи со стадами, и небольшое сопровождение. Они уходили в северные леса подальше от войны.
   Вторая часть, состоящая исключительно из воинов, также переправлялась на правый берег, и уходила на северо-запад, вглубь правобережья на соединение с лесными ариями. Туда же должны были прибыть и дружины земледельцев арийской крови. Далее, объединившись, они единым фронтом двинутся на встречу с киммерийцами.
   Третья часть, в которой находился я и вся моя мужская родня, направилась вниз по течению Борисфена, вдоль его левого берега, в лоб массагетам. Приближалось время основных событий.
  
   * * *
  
   Война на уничтожение не заканчивается за один день. Она не состоит из одного решающего сражения, а складывается из бесконечной череды многих. Даже после присоединения нескольких отрядов лесных ариев и дружины земледельцев, нас набиралось едва ли двадцать тысяч против тридцати пяти тысяч вражеской силы. Но с этой армией уже можно было воевать и противостоять агрессору. Нас меньше количественно, но мы воюем на своей земле, а потому имеем преимущество, которое невозможно объяснить обыкновенным знанием местности. И это навсегда останется с нами.
   Летучие арийские отряды налетал внезапно, со стороны, откуда менее всего можно было ожидать нападения, пускали в противника тучу стрел, вгрызались в тело вражеского войска, отсекали и уничтожали отбившиеся от основной массы отряды, и вихрем уносились в степь. Через короткий промежуток времени шло нападения с другой стороны, мы кололи врага пиками, засыпали дротиками, рубили мечами, выхватывали из строя отдельных массагетов, и на арканах волокли их в неприступный лес. Затем по частям возвращали обратно. А ещё через некоторое время нападали вновь.
   Мы не вступали в сражения, но держали противника в постоянном напряжении. Мы кусали его, рвали вражеское войско на части, наносили ощутимый урон, сами при этом оставаясь почти невидимыми. Положение захватчиков становилось невыносимым.
   Стратегия и тактика арийского войска была стара, как мир. Необходимо, не вступая в открытый бой, задёргать и измотать противника до такого состояния, когда он будет готов принять сражение в любом месте. Без раздумий. Лишь бы видеть противника перед собой, а не наблюдать его вечно исчезающую тень. И вот, массагеты и киммерийцы близки к этому состоянию. Они созрели. Мы же ведём их к заранее выбранному месту, где наши военные вожди решили дать им последний и решающий бой. Где мы хотим начать сражение и не проиграть. Вступить в битву и победить. А раз победить, значит уничтожить. Более тридцати дней арийские отряды, огрызаясь и отстреливаясь, медленно отступали к нужному месту. И вот, впервые с начала войны, мы позволили врагу увидеть нас полностью. И мы уже не прячемся от них. И не уносимся в степь. И не возвращаем массагетов по частям. Мы организованно отступаем на заранее подготовленную позицию на левом берегу Борисфена.
   Здесь мы и встретим их.
   Завтра.
   И пусть Боги пошлют нам Удачу!
  
   * * *
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Страна Ариев. Левый берег Борисфена.
   7 июля 1226 года до Р. Х.
  
  
   Бой барабанов разорвал предрассветную тишину. На светлеющем небе поблекли зеленоватые точки звёзд. Чёрная безлунная ночь заканчивалась, и на восточной границе небес яркой золотистой дугой показался верхний краешек солнца.
   Так и не сомкнув с вечера глаз, я быстро встал, и, глядя на запад, в сторону неприятельского лагеря, попробовал разглядеть врага. Нет, ничего не видно. Слишком темно, но, зная, что противник находится именно там, почувствовал ускоренное биение собственного сердца.
   Сегодня всё решится!
   К восходу солнца построение войск завершилось, а когда совсем рассвело, оба воинства уже стояли суперечь один другому. Массагеты и киммерийцы объединились, наконец, перед решающим сражением, однако выстроились особняком. Всяк под собственным стягом. Их вожди также расположились по-отдельности в окружении родовых тотемных знамён, и общались меж собой посредством вестовых, которые в больших количествах сновали между обособившимися группами знати. Видно ни всё у них там...
   Чтобы избежать подобного между вождями ариев, Стрый Дарго, которому прочили титул Верховного Военного Вождя, благородно отказался от посады, предложив назначить на эту должность предводителя оседлых ариев Радо Бола, согласившись при этом стать его правой рукой. Ни Бог весь какая хитрость - руководить объединёнными войсками всё равно будет Стрый, однако подобный жест был благосклонно воспринят всеми вождями, сняв ненужное напряжение между братскими народами, общающихся между собой лишь в случае крайней необходимости.
   Радо Бол по совету Стрыя Дарго построил объединённое войско ариев в распадке между двух холмов, ориентированных с востока на запад от чего восходящее солнце теперь слепило глаза неприятелю. Арийское воинство, растянувшись от холма к холму, стояло плотно, плечо к плечу, но не скученно, предполагая возможность индивидуального манёвра. Арийские военные вожди выбрали удачное место для битвы. Если посмотреть на расположение наших полков, то с флангов арийские войска были защищены холмами, а тыл прикрывала безымянная речушка - левый приток Борисфена. Кроме того, ограниченное расстояние между холмами не давало возможности противнику развернуть свои войска во весь фронт, а значит, лишало его возможности воспользоваться численным превосходством.
   Наверное, руководство союзников понимало невыгодность подобной расстановки войск, но уж слишком долго ждали они этой решающей битвы, а потому им просто не хватило терпения. Возможно также, что им хотелось всё побыстрее закончить. Не знаю. Но случилось то, что случилось: не проведя разведки боем, массагеты и киммерийцы пошли в атаку сразу, и силами максимально возможными при данной узости местности.
   Строй врага дрогнул, изогнулся волнообразно, самые отчаянные и нетерпеливые рванули вперёд, те, кто поосторожнее попридержали коней, не торопясь за Стикс, но судьбу не обманешь. Теперь уже из строя не выйдешь, и за чужую спину не спрячешься, а рискнёшь сделать это - сметут с коня и втопчут в землю. Коли конница пошла в атаку - держи строй! Не пяться, и не высовывайся!
   Вражеская кавалерия плотной монолитной массой стремительно приближалась к ариям. Тысячи копыт выбивали из просохшей земли тучи желтоватой пыли. Земля дрожала под напором скачущего многоголового чудовища. Становились ясными происхождения некоторых персонажей из сказок и мифов. Топот нарастал, чудище увеличивалось, сказка становилась всё страшнее. Приблизившись на расстояние полёта стрелы, у чудища прорезался его чудовищный голос: заводя и подбадривая себя, атакующие начали свистеть, орать и гикать, хотя мне показалось, что этим они хотят скрыть свой страх перед столкновением.
   Потому что лично мне было страшно. Даже очень. По спине пробежал неприятный холодок. Неконтролируемый страх ледяной змеёй вполз под потную рубашку. Впервые в жизни я встречал врага вот так, лицом к лицу, и эта встреча напоминала мне о том, как жесток и страшен может быть мир, когда за дело берутся военные. Курень Тороса - не в счёт. Там всё было иначе: и страхи, и встречи, и лица. Там не было этого неумолимого наползания на тебя огромной удушающей массы врага, пришедшего взять твою жизнь. Потому что курень Тороса окружал пояс сцеплённых возов, который якобы защищал меня. А здесь его не было. Отсюда и страх. Глупость, конечно, самообман, если рассуждать об этом лёжа в юрте, но, находясь здесь, я так не думал, ибо эти возы были бы теперь как нельзя кстати. "Для психологического успокоения!" - как сказал бы Чекан Трав.
   Теперь же, при отсутствии цепи возов, я отчётливо видел перед собой огромных взмыленных лошадей со злым оскалом из крупных зубов, с развивающимися гривами и колышущимися хвостами, с мощными копытами, топчущими арийскую землю, и с вражескими всадниками, беснующимися у них на спине. А на всадниках надеты блестящие шлемы и панцири из бронзы. Они выставили вперёд круглые щиты с ритуальными магическими изображениями на них. Они обнажили мечи, чтобы изрубить ариев на куски. Они нагнули боевые копья, и все они направлены мне в сердце...
   Звук команды привёл меня в чувство, упрятав страх в дебри эго (ахейская штучка). Натягивая тетиву, я услышал, как тихо скрипнул лук, сделав это в том самом месте, где делал это всегда. От знакомого звука давящая тяжесть отхлынула от сердца. Повседневная обыденность окончательно успокоила.
   Залп!
   Жужжащий звон тысяч тетив резанул ухо. Бесчисленный рой летящих стрел затмил солнце. Прочертив дугу, стрелы пали на неприятеля. Первые ряды конной лавы словно напоролись на невидимую стену. Всадники падали на спину, распластав руки, и выронив оружие. Раненые кони вставали на дыбы, сбрасывая седоков. Запутавшиеся в конской сбруе, убитые или раненые всадники волочились по земле вслед за обезумевшим животным.
   Выпустив стрелу, я проследил её путь. Вонзившись в грудь, стрела смертельно ранила жеребца. Передние ноги его подогнулись, и животное со всего маху врезалось в землю лбом. Перевернувшись через голову, жеребец, упав на спину, раздавил своего хозяина. Лягнув конвульсивно копытами воздух, жеребец завалился на бок, и затих. Всё!
   Нет, не всё, ибо на места убитых воинов вставали новые бойцы. Перестроившись на ходу, не сбавляя скорости, и не теряя темпа, конная лава врага стала такой же плотной и монолитной, без пустот и изъянов, словно и не было смертоносного залпа. Расстояние между нами сократилось. Теперь мы находились так близко, что безликая масса всадников начала индивидуализироваться, давая возможность различить каждое отдельное лицо. Ненавистное лицо врага. И вот, когда эти лица приблизились к нам на расстояние половины полёта стрелы, арии дали ещё один общий залп из луков. Стрелы шли малой дугой, почти по прямой линии, а потому их убойная сила оказалась гораздо чувствительнее первого залпа.
   Мгновение я лицезрел, как пронзённые стрелами лошади ещё скачут вперёд с убитыми седоками на спине, но вот строй сломался, и, в сопровождении хриплого ржанья и предсмертных вскриков вражеские конники начали валиться на пыльную землю, крутясь и кувыркаясь по ходу падения. Способные двигаться пытались отползти в сторону, но эти попытки были обречены на неудачу. Их давили свои же, втаптывая ещё живую трепещущую плоть в чуждую для них арийскую землю.
   - Копьеносцы - вперёд! - прогремела команда Стрыя Дарго.
   По всему фронту между холмами, по тысяче человек в ряд, три тысячи копьеносцев заняли боевые позиции. Уперев задний торец тяжёлого копья в землю, они подняли остриё до уровня лошадиной груди, опёрли древко на бедро, и, став на одно колено, замерли.
   Мгновения медленно потекли по течению реки времени, приближая конец чьей-то жизни...
   В следующий миг конница врага всей своей массой врезалась в арийский строй.
   Главная задача копейщиков ослабить натиск конницы, сбить набранный темп атаки, лишить единой направленности, и превратить конницу врага из единого монолита в разрозненные группы. Судьба копьеносца - геройская смерть, потому что без поддержки конницы он беззащитен и уязвим, может действовать лишь в одном направлении, не способен на манёвр и крайне неповоротлив.
   И всё же: слава героям! В этом сражении арийские копьеносцы достойно держались, геройски сражались, и до конца выполнили свой долг. Вражеская конница вздыбилась при соприкосновении с ощетинившимся строем копейщиков. Кони первых рядов, видя острые оглобли торчащих копий, ещё не достигнув их, попытались развернуться, чтобы избежать столкновения. Иные вставали на дыбы, взбрыкивали мощным крупом, сбрасывая седока. Другие попытались перепрыгнуть через ряды копий, но - тщетно. Первый ряд коней оказался уничтоженным полностью. Распоров себе брюхо и грудь, они, катаясь по земле в собственных внутренностях, были безжалостно растоптаны вместе со своими хозяевами, напиравшей следом конницей. Противник начал вязнуть в собственных трупах. Пешие арийские лучники, выстроенные за линией копейщиков, пускали стрелу за стрелой в плотный строй увязшего врага, и все они находили цель. Удача сопутствовала ариям, но долго так продолжаться не могло. Разогнавшаяся конная масса продавила ряды копьеносцев. Единый строй разорвался в нескольких местах. Началась безжалостная резня. Мало кто из копейщиков смог отступить вместе с пешими лучниками. Оставшихся порубили на куски.
   Однако цель была достигнута. Монолитный строй врага был разрушен. Конница потеряла скорость и темп, и, лишившись своей пробивной силы, пыталась на ходу перегруппироваться.
   Стрый Дарго ждал именно этого. Над рядами арийской конницы пронёсся звук сигнальной трубы. Войско, как единый организм вздрогнуло, и заволновалось. По рядам понеслись отрывистые звуки команд младших командиров. Со всех сторон слышался металлический шелест - тысячи людей вынимали из ножен холодное оружие. Оставшиеся в живых копейщики и пешие лучники, услышав звуки трубы, бегом бросились на фланги к холмам. Радо Бол поднял руку, и конница ариев пошла в атаку. Сначала медленно и тягуче, будто нехотя, ещё не в такт, но с каждым ударом сердца кавалерия стремительно ускоряла ход. Пригнувшись к шеям боевых коней, со свистом и гиканьем, в левых руках - щиты, в правых - мечи или копья, воины Арьяварты плотно сбитым строем ринулись на врага.
   Наступал решающий миг.
   Массагетские и киммерийские вожди, узрев опасность ситуации, попытались быстро перегруппировать силы. Они сомкнули ряды, сбили строй поплотнее, и выровняли разваливающейся фронт. И всё это на ходу, при значительном разбросе и раздробленности отдельных частей войска, при различной скорости движения этих самых частей, и при почти полном отсутствии единого командования. Это было нелегко сделать, но у них это получилось за счёт заполнения всех неровностей во фронте, пустот в центре и погибших на флангах воинами из резерва, доселе не участвовавших в сражении. А потому, то локальное численное превосходство, которое было достигнуто ариями за счёт отваги и жертвенности копейщиков, растаяло на глазах. Правда, оставалось ещё преимущество стратегическое, но им надо было умело воспользоваться. Оно заключалось в том, что ряды врага только формировались на ходу, а арийская конница уже набрала нужный ход, от чего её пробивная мощь с каждым мгновением нарастала.
   Войска сближались. С обеих сторон посыпались стрелы, выкашивая отдельных всадников, но это уже не меняло общей картины - всё решит конный рукопашный бой. Я прикрылся щитом и выставил вперёд копьё. В следующее мгновение войска со звериным рёвом сшиблись в жестокой кровавой схватке. Находясь ни в первых рядах, я поначалу лишь услышал хруст ломаемых копий, треск раскалывающихся щитов, звон мечей и свист стрел, а через миг пришёл и мой черёд. От скопления вражеской конницы отделился звериного вида массагет, и с копьём на перевес бросился на меня. На полной скорости мы врезались один в другого. Наши кони врезались грудь в грудь, я почувствовал сильнейший удар по щиту, но цельный кусок столетнего дуба выдержал нагрузку. Как учил меня Скальд, я слегка наклонил щит, и копьё массагета соскользнуло вверх. Всадника неизбежно понесло вслед за собственным копьём, он раскрылся, а моё копьё по ходу ударило противника в левую щёку. Голова массагета резко ушла вправо, шейные позвонки хрустнули, и он мешком вывалился из седла.
   Две армии сцепились в кровавых объятиях. Враги отчаянно рубили, кололи, резали противников, рвали тела зубами и разрывали плоть ногтями. Людская ненависть передалась и животным. Лошади грызли друг друга, лягались задними ногами, становясь на дыбы, били передними, и даже пытались боднуть соперника головой. Всеобщая нелюбовь обуяла берега Борисфена.
   После первой победы мой страх прошёл. Словно рука ведуна сняла порчу. Опьянев от первой крови, мои физические чувства притупились, а духовные - исчезли напрочь. Я ни чувствовал, ни боли, ни усталости, ни страха, ни угрызений совести. Во мне клокотали боевой задор и святая ненависть к врагу.
   Отбросив за спину щит, я бился двумя облегчёнными кавалерийскими мечами, управляя лошадью лишь сжатыми коленями. Эти два меча специально для меня и по заказу Стрыя выковал наш арийский коваль. Дело в том, что сражаться нормальными кавалерийскими мечами, держа в каждой руке по мечу, мне ещё не по силам. Да и не только мне. Тут долго не намашешься. А потому дедушка нашёл золотую середину, заказав два облегчённых меча.
   И вот я здесь! Передо мной мелькают лица, личности, и личины. По отдельности - нормальные люди, а все вместе - массагеты или киммерийцы, враги и захватчики, грабители и насильники. И работорговцы.
   Ну, уж нет!
   Солнце достигло полдня, когда на поле брани возникло равновесие сил. Массагеты и киммерийцы выдержали натиск ариев, отступили немного, а благодаря свежим полкам остановили продвижение войск Арьяварты. Началось бессмысленное взаимное истребление без всякой стратегической пользы или тактической выгоды. Войска упёрлись одно в другое, частично перемешались, и методично резали противника без малейшего продвижения вперёд. Стало ясно, что если так продолжится далее, то к заходу солнца мало кто останется в живых. Но в этом случае ариев ждёт жестокое поражение, ведь нас же меньше! Значит, необходимо что-то делать! Надо что-то менять, чтобы в корне переломить ситуацию! Нужен толчок, который сдвинет нашу забуксовавшую телегу в правильную сторону.
   Повисев в высшей точке, солнце начало клониться на заход. Тени удлинились. Теперь солнце светило в глаза ариям, а на южном холме появились всадники. Несколько человек остановились на плоской вершине, внимательно изучая картину боя. Пожалуй, на них никто не обратил внимания, ибо во время боя по сторонам не глазеют. Тем более странно, что я всё-таки на этот холм взглянул случайно. И, наверное, я не придал бы значения этому случайному взгляду, если бы ни одно обстоятельство: в одном из всадников я узнал дядю Скальда. Узнав младшего брата моей матери, я встрепенулся и взбодрился:
   "Дядя Скальд? На холме? Так. Так. Так!"
   Когда через некоторое время я вспомнил о дядюшке, и взглянул на холм, то вершина его была пуста. Зато правое крыло союзников, там, где сражались массагеты, дрогнуло, засуетилось, резко ослабило напор, потом вообще прекратило сражаться, и начало отступать в западном направлении. Увидев это, Стрый Дарго лично возглавил атаку ариев.
   - Вперёд!
   Ворвавшись в ряды массагетов, арии выдавили значительную их часть в сторону северного холма, на левое крыло противника. Туда, где располагались киммерийцы. Смяв союзников, массагеты стали прорываться к подошве более пологого северного холма. Киммерийцы возмутились. И без того натянутые отношения союзников, грозили перерасти в прямой вооружённый конфликт. И действительно, в отдельных местах между киммерийцами и массагетами возникли кровавые стычки. Накопившаяся неприязнь, сдерживаемая необходимостью, теперь вырвалась наружу. Забыв об ариях, союзники принялись сводить счёты между собой. Несколько военноначальников из Киммерии бросились разнимать дерущихся, но это уже мало помогало. Стиснутое с двух сторон войско противника постепенно погружалось в хаос. Строй сломался. Ещё не потерявшие честь, и готовые сражаться, воины-киммерийцы вертелись в сёдлах, не зная, кого слушать, и с кем воевать.
   Увидев это, Радо Бол бросил в атаку последний резерв. Как я и предполагал, Скальд Дарго со своим засадным полком атаковал врага с запада, а резервный полк Барда Бола ударил противника в лоб - с востока. Почти прекратившие сопротивление массагеты были смяты и раздавлены. Деморализованные, они побросали своих коней, и теперь пешими карабкались по склонам обоих холмов. Остальные - в панике отступали и выходили из боя.
   Киммерийцы, прижатые к северному холму, отчаянно сопротивлялись, проклиная вероломство союзников, но не сдавались, держали строй, подготавливая организованный отход.
   Стало ясно, что арии выиграли сражение, и как следствие этого начались резня и грабёж. Обоз союзников окружили, охрану и обслугу перебили, и начали делёжку трофеев. Хватали всё, что попадалось под руку: женщин, овец, оружие, украшения. Набивали добром карманы, мешки и седельные суммы. Лишь своевременное вмешательство Стрыя Дарго позволило восстановить подобие порядка. Пообещав честный делёж всех трофеев, Стрый призвал возобновить преследование врага, и истреблять его по мере сил и возможностей.
   - Оставшийся в живых враг завтра придёт в твоё становище, и убьет твоих детей. Вы этого хотите?! Неужели жизнь вас ничему не учит? Бросьте эти тряпки, садитесь на коней, и разите врага! Пленных не бать! А завтра я обещаю честный делёж всего захваченного.
   Оставив небольшую охрану у обоза, войско ариев разделилось, и под командованием Скальда пошло по следу массагетов, а под предводительством Барда Бола начало преследовать киммерийцев.
   У меня же сил более не осталось, и дед велел мне идти в обоз.
   - Отдохни. Повоевал и будет. Добивать побеждённых - ни слава, а необходимость. Ещё успеешь кровушки попить. Иди. Выпей вина и ложись под телегу. Когда всё закончится, я пришлю за тобой.
   Я кивнул, сполз с лошади, и, добравшись до ближайшей телеги, сел на землю. Облокотившись на колесо, выпил вина из бурдюка. Навалилась усталость. Отяжелевшее тело будто окаменело. В глазах замутилось. Упёршись затылком в прохладное колесо, я тут же уснул. На этот раз мне приснилась ночь, чёрное небо, и зелёные звёзды, подмигивающие мне из космических далей.
  
   * * *
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Северная Припонтида. Страна Ариев.
   Ноябрь 1226 года до Р. Х.
  
   С утра зарядил дождь. Холодная мелкая морось не переставая сыпала с неба, неприятно покусывая кожу на щеках и на лбу. Ветер бросал в лицо подмороженную водяную пыль, давая понять, что промозглая осень с вечно свинцовым небом теперь на исходе, а впереди нас ждёт лишь долгая и снежная зима. Серое дымчатое небо скрывало горизонт, сливаясь с мутной, грязно-белой пеленой дождя, ограничивая видимость всего до нескольких сотен шагов.
   Я возвращался из куреня Брендана Вересня, где вёл длительные и содержательные беседы с его главой на темы о защите Страны Ариев, о невозможности повторения впредь таких опустошительных войн, как последняя, а главное о том, кому по силам притворить в жизнь это не лёгкое начинание. Занимался я этим по поручению дяди Скальда, ибо уже менее чем через год состоится Всеобщее Вече арийского народа, на котором его представителям предстоит выбрать Главного Военного Вождя Арьяварты. Скальд Дарго - один из главных претендентов, а потому необходимо готовиться уже сейчас, проводя подготовительную и разъяснительную работу с теми из ариев, кто этими самыми представителями и является. Иначе говоря, я занимаюсь тем, что Стрый Дарго называет мудрёным ахейским словом - политика. Не по годам, конечно, но кто знает, сколько их тебе отпущено? Так что, как говорят дорийцы: "Спешите жить, ибо неведомо, когда этот процесс внезапно прервётся!" Вот я и спешу, занимаясь новым для себя занятием, потому что теперь это дело семейное.
   Дед Стрый, когда был помоложе, несколько раз подряд избирался на эту посаду, но уже лет десять как отошёл от дел. Отказался сам, ссылаясь на почтенный возраст. Другие, уцепившись за власть, держатся за неё всеми силами и средствами, а дед вот взял, и сам ушёл. Одних это решение удивило, мол, что это он? - мог ещё руководить и руководить. Других - насторожило, мол, старый лис что-то замышляет! Но у значительной части ариев это шаг вызвал понимание и одобрение, мол, надо уметь и уйти вовремя. И потому, наверное, что Стрый Дарго никогда не цеплялся за власть, после таинственной смерти на охоте Даро Главка - тогдашнего Военного Вождя, степные арии выдвинули деда на освободившееся место. Учли всё: и острый ум, и холодную голову, и огромный военный опыт. И именно здесь Стрый проявил свои качества, прибавив к ним ещё и политическую гибкость, отдав булаву Радо Болу - предводителю оседлых ариев. Война прошла, и Радо покинул посаду, освободив место старшему из Дарго, и с тех пор дед занимает её, и будет на ней находиться до следующего Вече. Не секрет, он тоже хочет, чтобы его племянник Скальд сменил его на этом посту, а потому теперь все взрослые Дарго и мой отец Млын Осен занимаемся семейным делом - помогаем Скальду заполучить булаву.
   Чтобы сократить путь, поехал через лес. Облетевшая листва густо шуршала под копытами. Лишённые листьев деревья застывшими обрубками торчали из земли, растопырив остекленевшие мокрые ветки. Потемневшая от влаги кора набухла и вспучилась, кое-где потрескалась, походя теперь на панцирь мёртвой черепахи. Неожиданно возникшее сравнение выудило из памяти давно забытое воспоминание о мёртвом лесе в пограничье между Гиперборей и Большим Камнем. Те территории, жители которых во времена Великой Войны воевали против ракшасов. Память заработала интенсивнее, вытягивая из дебрей своих образы забытых, давно не востребованных мыслей. Цепочка аналогий, цепляясь одна за другую, потянулись в мозг, выстраиваясь в порядке ассоциативной очереди и соответствующей хронологии, выстраивая исчезнувшую картину мира. Логическая цепь, протянувшая от Мёртвого леса, включила в себя бревенчатую избу, куда я попал через дорогу туулу, на одной из стен которой висели три картины. Следующим звеном явилась центральная картина, изображающая Менгир при свете полной Луны, проявленный неожиданно дар синестезии, проникновение в реальность картины, разговор со жрицей храма Астарты, и такое же внезапное возвращение в избу, как и недавнее исчезновение из неё.
   Нахлынувшие воспоминания возбудили посвежевшие ощущения в связи с ни столь уж давним прошлым. Надо же! Сколько времени я не вспоминал о тех событиях, словно на думы о таинственных территориях и неведомых пространствах было наложено мощнейшее табу. Возможно это одно из свойств этих пространств, когда человек, случайно попавший на их территорию, и сумевший выбраться оттуда, надолго забывает об их существовании. А может, жрица Астарты что-то намутила при моём возвращении из реальности её художества, чтобы я не смог разыскать её здесь, в обличье столетней старухи со сморщенным лицом и беззубым ртом. Но, скорее всего, дело обстояло гораздо проще. Не было мощных табу, тайных свойств или жреческой мути. А было нечто иное, и в моей забывчивости повинна лишь война. А раз так, то пока она победоносно не завершилась, ни о чём другом я думать не мог, ибо это другое потеряло всякий смысл.
   А ведь как я был возбуждён, когда удачно выбрался из избы через каменный колодец благодаря всего лишь лестнице, собранной из подручных материалов. Какие безумные мысли, фантастические мечты и сказочные надежды, витали тогда в моей разгорячённой голове, попирая существующую реальность и остатки здравого смысла. В первую очередь я хотел сразу же пойти к Стрыю с просьбой обучить меня чтению и письму хотя бы на арийской мове. Конечно, потом должна дойти очередь и до языка атлантов, но лучше начать с родного наречия. Так я рассчитывал поступить, спеша вернуться в становище, но вместо обучения грамоте получил полный общесемейный разнос, а вместо языка атлантов - посещение Чекана Трава, с требованием внимательно выслушать его.
   И я выслушал Чекана, Главного Жреца Веданты, да так, что и мозги просветлились, и глаза раскрылись, и помыслы очистились. В общем, стал как все. Нормальным. Ну а далее началась война, и все, не относящееся к ней, надолго удалилось в сторону.
   Однако время шло, кровопролитная война окончилась славной победой, мирная жизнь понемногу налаживалась, а в моей судьбе ничего не изменилось. Грамоте родного языка я так и не выучился, ибо никто не собирался меня учить. Дар синестезии более не проявлялся. А с чего собственно ему объявиться? - картин-то я с тех пор не видывал. Язык атлантов всё более удалялся от меня, превращаясь в несбыточную мечту, находящуюся далее Луны. Ну а с красавицей-жрицей, скорее всего я больше не увижусь, потому что дорога туулу исчезла ещё накануне войны.
   В промежутке между промыванием мозгов и началом войны, желая убедиться, что события в избе имели место быть, ибо вскоре после разговора с Главным Жрецом я стал замечать, что некоторые явления, интересовавшие меня ещё недавно, теперь воспринимались как картинки из снов, я решил в точности повторить своё путешествие в бревенчатый сруб. Прибыв в лесной массив, я отыскал то место, где в своё прошлое посещение обнаружил дорогу туулу, но её там не оказалось. Я тщательно обыскал всю прилегающую территорию, но так ничего и не нашёл. Дорога туулу бесследно исчезла. Так что прощайте картины, прощай синестезия, прощай чтение и письмо. Ну и глаза нефритовые, прощайте!
   Я поинтересовался у Стрыя по поводу этой дороги, умолчав о приключениях с ней связанной. Своё любопытство объяснил тем, что, мол, когда скрывался от массагетов, видел ровную белую ленту среди деревьев, но в тот момент не решился к ней подойти. Когда же через некоторое время возвращался назад, то пошёл тем же путём, чтобы внимательнее рассмотреть её, но она словно растворилась в воздухе.
   Дед пояснил, что дороги туулу на одном месте долго не задерживаются, а постоянно перемещаются, меняя при этом свою длину и направление.
   - А вообще, - сказал он, - это совсем ни дороги в нашем понимании этого слова.
   - Чем же они являются? - полюбопытствовал я.
   - Этого никто не знает. Предположительно, они соединяют между собой особые точки Вселенной, не принадлежащие нашему миру.
   - А кому они принадлежат?
   - Другим мирам. Я ведь говорил тебе, что наш мир не единственный во Вселенной.
   - Говорил, но я плохо понял тогда. Поясни подробнее.
   Стрый нагнулся, покопался в своих вещах, а когда выпрямился, то в руках он держал ... О, Боги! Это был предмет из склепа!
   Видя мою реакцию, дед кивнул.
   - Ты не ошибся, это твоя книга. Я взял её у Скальда. Полистаю перед сном.
   - Это моя, что? - переспросил я.
   - Книга. Этот предмет называется книгой. Писан на языке атлантов.
   - Что?! - я почувствовал, как волосы у меня на голове зашевелились. - На чьём языке?
   Стрый внимательно посмотрел на меня. Мои реакции на некоторые слова его удивляли, а возможно ставили в тупик.
   - Это древняя книга написана на гиперборейском диалекте языка атлантов. Что тебя смущает? Ты так возбуждён, словно нашёл клад с золотыми монетами.
   Я смутился и промолчал. Правду рассказывать не хотелось, а врать деду я не мог.
   - Ты что-то скрываешь от меня, Влад?
   Я покачал головой.
   - Не спрашивай меня, пожалуйста! Я не могу тебе рассказать всей правды, а врать не хочу. Когда-нибудь я поведаю тебе обо всём.
   Стрый кивнул.
   - Это хорошо, что ты не скатился до лжи. Я бы всё равно это понял. А теперь позволь мне закончить мысль.
   - Я слушаю, дедушка.
   - Представь, что эта книга и есть Вселенная. - Стрый открыл её. - Видишь, сколько листов в ней расположены один за другим. Они плотно прилегают друг к другу, и достаточно крохотного отверстия на одном из листов, чтобы через него попасть на соседний лист, а потом вернуться обратно. Но у каждого листа в книге два соседа: верхний и нижний. Значит, через крохотное отверстие в нашем листе можно с верхнего листа попасть на нижний. Листы в книге хоть и тонкие, но всё же они имеют свою толщину. Толщина листа - это и есть дорога туулу. Таково моё предположение.
   Я задумался, переваривая услышанное. Всё вроде бы просто, но ...
   - Получается, что через это отверстие можно попасть на один из соседних листов. - Стрый кивнул утвердительно. - Значит, туда может попасть кто угодно?
   - Вряд ли. Необходимо знать расположение этого отверстия, и ключ, чтобы его открыть.
   - То есть, туда нельзя попасть случайно?
   - Думаю, что нет.
   - Но раз ты делаешь предположения об этом, они должны быть на чём-то основаны! Значит, кто-то побывал там, запомнил правила попадания и последовательность действий, - ключ, как ты говоришь, а, вернувшись обратно, поведал об этом другим. Например, записал на бумаге. То есть, кто-то уже использовал дорогу туулу, и в нашем мире распространились слухи об этом.
   - Такой вариант возможен, но маловероятен.
   - Тогда, если отбросить случайность, как туда можно попасть? Как обнаружить отверстие, ведь это ни дырка в земле? А как подобрать ключ к этой дырке? Он един для всех, или для каждого отверстия свой?
   - Всё очень просто, Влад. Когда ремесленник изготавливает шкатулку для драгоценностей, он сам выдумывает способ, каким она будет открываться и закрываться. И если ты не знаешь этого способа, то никогда не откроешь её. Это правило касается всего: тот, кто создал нечто, тот и устанавливает правила пользования этим нечто. Так и в нашем случае. Вселенную создали Великие Боги, а значит все законы в ней ими и установлены.
   - То есть, чтобы попасть в иной мир, необходимо получить дозволения Богов?
   - По сути - да, а по существу - нет! Не думаю, что Боги будут помогать тебе в этом. Они создали Вселенную, и установили правила в ней, единые для всех. Эти правила и законы они изложили в каком-нибудь древнем манускрипте, писаные на таком же древнем языке. Всё. Далее, живите сами. А если хотите путешествовать между мирами, то, пожалуйста, милости просим. Это не возбраняется. Но, как правильно это сделать, теперь уж разбирайтесь сами. Боги дважды одно и то же не повторяют.
   - Значит, надо искать манускрипт?
   - Не воспринимай мои слова буквально. Это не обязательно манускрипт. Это может быть каменная стела, с выбитыми на ней письменами, или рассыпающиеся глиняные таблички с клинописью, или хрупкий пергамент с выцветшими иероглифами. Вот там будет всё написано. А пока - одни догадки.
   - Ещё вопрос.
   - Спрашивай.
   - Получается, что дорога туулу соединяет два пространства, не принадлежащих нашему миру, а значит, из нашего мира можно попасть по крайней мере в два других, находящихся в крайних точках дороги туулу. Так?
   - Скорее всего, да.
   Тогда наш разговор внезапно оборвался, а повода ещё раз поговорить об этом больше не возникло. Я намекнул как-то Скальду о книге из склепа, мол, когда вернёшь? На что дядюшка раздражённо отмахнулся: "Не время!" Правда, тут же пообещал вернуть книгу после всеобщего Вече. А пока: "Нечего голову забивать всякой ерундой!"
   И вот теперь, отбросив в сторону ерунду, под названием грамота и письмо (Скальд, кстати, этой ерунде обучен), я возвращался в становище промозглым осенним днём, когда Боги напомнили мне о своём всеобъемлющем присутствии. Поначалу я и не подумал, что это Они, ибо у меня всего-навсего отвязался бурдюк с водой, и упал на мокрую землю. Помянув недобрым словом дравидского шайтана, арийского лешего и персидского дэва, я остановил коня, выскочил из седла, и вернулся за бурдюком. И тут только я понял, что упавший бурдюк - это знак, ибо как только мой конь прекратил топать, до моего уха донёсся топот иных коней с иными всадниками, который шёл от ближайшего холма. Получалось так, что если бы бурдюк не развязался, то я бы так и продолжал движение, пока не столкнулся бы с неведомыми всадниками лицом к лицу. Очень неприятная штука. Особенно, когда этих всадников несколько, а ты с ними незнаком. К тому же, они могли быть и не ариями. Такой вот своевременный бурдюк.
   Поблагодарив Богов, я благоразумно скрылся в сером, обглоданном лесу, справедливо полагая, что лучше переждать и посмотреть. Глядя в сторону источника звуков, я предусмотрительно вытащил лук, и уложил стрелу на тетиву. Когда всадники материализовались из туманной мороси, я ещё раз возблагодарил Богов и бурдюк. Это всё-таки были арии, но какие! Лучше бы ими оказались аккадские демоны, эламские черти или хеттские упыри, пусть даже все сразу, только бы ни эти соплеменники. Я схватился за оберег, дареный в своё время Чеканом Травом: "Чур, меня!", потряс головой и протёр глаза. Ничего не поменялось. Сквозь пелену дождя скакали до боли знакомые фигуры моих "друзей": Старка, Береза и Сардака. Ну и что их занесло сюда?
   Бесчисленностью стад никто из них обременён не был, так что для выпаса хватало младших родичей. Охотиться сейчас смысла мало: по раскисшей земле скакун не догонит быстроногих степных зверей. Рыбачить негде - до реки далече. Тогда - что? За каждым из них следовала заводная лошадь, груженная мешками и свёртками, да так, что спины животных прогибались от тяжести. Собственные скакуны тоже подзагружены узлами да рулонами, чего обычно не делают из соображений безопасности. И вообще эта кавалькада выглядела странно: распределение груза на лошадях было неравномерно, от чего животных клонило на разные бока, седоки держались нервно и напряжённо, да и ехали они непонятно куда, ибо в той стороне находился лишь курень Брендана Вересня, где их никто особенно не дожидался. Так куда же они направляются?
   Компания проследовала мимо, даже не взглянув в мою сторону, что явилось ещё одним доказательством странности их поведения. Не знаю, чем были заняты их мысли, но не заметить на мокрой земле свежайших следов моего коня, которые к тому же сворачивали к лесу именно в этом месте, указывало на непозволительную беспечность всей троицы. Однако они даже не притормозили.
   "Тут что-то ни так!"
   Выждав некоторое время, я медленно выехал из леса, держа лук наготове. Проехав пару сотен шагов обратно, я увидел лишь вытоптанную дорожку следов всей кавалькады, которые двигались в сторону, противоположную моей, но признаков того, что "друзья" заметили мои следы, и изучали их, я не обнаружил. Значит - торопятся!
   Я же торопиться не буду, а внимательно пройдусь по их следам, и прослежу, откуда они идут. Уверен, это очень важно, ибо Боги недаром позволили бурдюку упасть на землю. Они не желали моей встречи с компанией Старка, и потому никто из троицы не удосужился посмотреть себе под ноги. И это тоже знак. Следовательно, необходимо узнать, откуда они так поспешно бежали, даже не распределив как следует груз по лошадям.
   Долго отслеживать не пришлось. Через несколько сотен шагов я приблизился к известному мне месту, которое в народе называли Хеттская могила. Передо мной находился пологий холм с плоской вершиной, на котором был насыпан курган. Говорят, что в нём захоронена хеттская знать, погибшая в битве с ариями сто двадцать три года назад. Стрый сомневался, что здесь упокоились именно те хетты, и я с ним согласен. Битва с ними произошла в степях у Меотийского озера, а тащить к среднему течению Борисфена трупы врагов, пусть и знатных, не имело ни смысла, ни корысти. Так что, какие там хетты упокоились, да и хетты ли это вообще, теперь трудно сказать.
   Подъехав ближе, остановился. Ещё только мысль о захоронении посетила меня, следующая на очереди дума - насторожила. В сознании моём отчётливо зарождались смутные предчувствия и тревожные догадки. Так вот чем они здесь промышляли! Сразу же вспомнился склеп с мумией, и то, чем там занимались Старк, Сардак и Берез. Уже нельзя было не отметить появившиеся слухи о мародерах с некоторых пор объявившихся в степи, и регулярно грабивших древние захоронения. А уж как не упомянуть теперь тех перекошенных на бок лошадей, которых так торопливо и неумело загрузили мои "друзья". Теперь это всё живо вспоминалось, и выстраивалось в единый ряд, ибо хеттский курган оказался разрытым, захоронение разорённым, а ценности всё далее удалялись от места упокоения на скособоченных лошадёнках. На месте захоронения остались лишь бесформенные комья мокрой грязи, осколки керамики с фрагментами узоров, клочья сгнивших шкур и человеческие кости. Черепа с черными провалами глазниц. Пожелтевшие спирали рёбер. Плоские кости таза и множество других костей, в беспорядке разбросанные по вершине холма и его юго-восточному склону.
   Я схватился за оберег, закрыл глаза, произнёс полагающуюся молитву, и прошептал нужное заклинание. Выждав положенное время, и не заметив запрещающих знамений, я подъехал вплотную, и спешился. Забравшись на холм, осмотрел следы. Могила была разорена и разграблена, причём случилось это буквально только что! Некоторые вещи, сотни лет до этого пролежавшие под землёй, попав под осеннюю морось, даже влагой не напитались. Не успели. Так-так. Картина преступления становилась всё более очевидной, будто Старк сам во всём признался. Приехали на место ещё вчера, засветло, ознакомились с местностью, подготовили инструмент, и, дождавшись темноты, принялись за дело. За ночь они срыли курган в нужных местах, а на рассвете, выбрав самое ценное, и загрузив по-быстрому этим ценным своих лошадей, бежали без оглядки, даже не потрудившись замести следы. Они действительно торопились, стараясь уйти от разграбленного кургана как можно дальше, ибо главное для них - не попасться сразу. А не поймали сразу - не поймают никогда, это первый и самый главный закон гробокопателей. Возможно, они и следы моего коня заметили, но страх гнал их подальше от места совершённого злодейства, и они не задержались ни на миг.
   Какое-то время я простоял на вершине холма, лихорадочно размышляя, как поступить далее. Я перебрал в уме несколько возможных продолжений, когда вдруг одно мимолётное воспоминание подсказало мне порядок дальнейших действий. Я вспомнил, что говорил Берез, когда неразлучная троица покидала разваливающийся склеп с мумией. Он высказался в том смысле, что свою часть добычи он в становище не повезёт, а спрячет где-нибудь, и какое-то время не притронется к ней. Мысль разумная, но, не по уму громко высказанная при посторонних, потеряла свою ценность. Потому что теперь я знал, что мне делать. Скорее всего, они спрячут награбленное в тайнике, сделают крюк на север, обходя курень Брендана Вересня, и оттуда же, с севера, налегке вернутся в становище. Когда же разграбление кургана обнаружится, станут громче всех требовать кары для грабителей, и ретивее всех этих грабителей будут разыскивать. Похоже на то. Значит необходимо проследовать за ними, и по возможности установить местонахождение
   тайника.
   Я стремительно сбежал вниз и вскочил на коня. Проскакав немного назад, осмотрел землю. Влажная почва хорошо сохраняла следы от тяжело груженых лошадей. Они отлично пропечатались на почве. Чёткие и глубокие. В них уже начинала скапливаться вода.
  
   * * *
  
   Нашёл я их быстро. Удалившись от разграбленного кургана на безопасное расстояние, они сбавили темп, и чтобы не привлекать внимания случайных встречных чрезмерной скоростью и излишней суетой, поехали медленно и неторопливо. Они не таились в зарослях, и не пытались заметать следы. Теперь они были уверены, что даже если их и заметят здесь, то никак не свяжут с ограблением кургана, и никаких обвинений не последует. Ну а если уж совсем повезёт, и они проскочат незамеченными, то к завтрашнему дню дождь смоет все следы, и никаких оправданий не потребуется.
   Ехали долго. Я держался далеко за ними на самой границе видимости, стараясь двигаться так, чтобы между нами всегда находилось естественное препятствие. Однако предосторожность оказалась излишней. Они даже ни разу не оглянулись. Подельники вели себя так, будто находились в полной безопасности, и в какой-то момент я даже усомнился в своих подозрениях. Но, однажды начатое, необходимо доводить до конца. Даже если это приведёт к отрицательному результату. Ибо отрицательный результат - тоже результат.
   Примерно в полдень компания свернула в обширный лесной массив, известный своими густыми нехожеными чащами, особенно в центральной его части. Звался он Скифская дубрава. Дав подельникам время, чтобы углубиться в чащу, я тоже въехал в лес. Проехав пару сотен шагов, спешился. Теперь верное животное могло обнаружить нас. Например, радостно заржав, почуяв родных арийских коней. Привязав его в приметном месте, я проследовал далее скорым шагом, и вскоре нагнал их. Чем глубже мы проникали в чащу, тем гуще и плотнее становился лес. Вскоре гробокопатели спешились, и, пошли гуськом, след в след, по едва заметной тропе.
   В таком порядке двигались долго. День медленно и тягуче истончался. Сумеречный лес терял чёткость очертаний, тропа периодически исчезала из поля зрения, полумрак густел. Смеркалось. Короткий осенний вечер незаметно превращался в ночь. Движущиеся впереди контуры едва различались на фоне серой мглы, но я не решался подойти ближе.
   Наконец, отряд остановился. Из темноты посыпались искры от кремниевого кресала, и через мгновение вспыхнули два факела. Пламя осветило массивную скалу в плотном окружении деревьев. Спрятавшись в густом кустарнике, и наблюдая за действиями своих недругов, я всё более склонялся к мысли, что, по крайней мере, один из них не дурак. В самом центре густого, непроходимого, лесного массива под названием Скифская дубрава находилась гранитная скала, которую невозможно обнаружить до тех пор, пока не упрёшься в неё лбом. А в этой скале имелась узкая, совершенно незаметная, если о ней не знать, пещера, вход в которую заслонял массивный гранитный валун той же структуры и окраски, что и скала. Умно придумано!
   Отодвинув валун, мародеры принялись за работу. Загремела серебряная и золотая посуда. Зазвенели украшения и монеты. Забряцало инкрустированное каменьями оружие. Зашуршали мешочки с самоцветами и золотым песком. Видя это, я еле сдержался, чтобы не пустить в дело лук и стрелы. Но, торопливость, - как любит говаривать Стрый Дарго, - удел слабых и глупых. "Не спеши совершать необратимые поступки, Влад. Убийство - поступок необратимый. А труп, даже если это труп врага, уже никогда не расскажет тебе о самой главной своей тайне. К тому же от него дурно пахнет!"
   Эти трое будут даже не пахнуть, а тошнотворно смердеть. Так что, подожду пока. А, подождав, подумаю, как они поступят в дальнейшем. Очевидно ведь, что такое количество сокровищ будет держать их здесь крепче якоря, удерживающего судно. Но, с другой стороны, здесь, в Стране Ариев они никогда не смогут воспользоваться награбленным добром в той мере, в какой бы им хотелось, ибо сразу же возникнет вопрос: откуда? Откуда у этих злобных бездарей столько золота? Добыча простого воина в последней войны была минимальна - всё ушло на поддержку тысяч вдов и сирот. Об ограблении торговых караванов, везущих золото и каменья, тоже вроде бы никто не слышал. Древние клады с несметными богатствами также никто не откапывал. Тогда, откуда?
   Нет, воспользоваться с размахом имеемыми средствами они никак не смогут. Я имею в виду Страну Ариев. Но ведь есть ещё много других стран, где о происхождении сокровищ их никто не спросит. Из этого следует единственно правильный вывод: чтобы полностью использовать своё богатство, мои "друзья" должны покинуть Арьяварту. И вот тогда они осядут в какой-нибудь тёплой стране у самого синего моря, организуют необременительную торговлю для отвода глаз, будут заниматься благотворительностью и исправно платить налоги, женятся на местных красавицах и заведут детей. По вечерам они будут валяться на тёплом песке у берега моря, любоваться красками заката, когда солнце уходит за горизонт, пить сладкое вино из собственных погребов, и вспоминать о своих великих подвигах под пасмурным небом Припонтиды.
   Ну что ж, место я запомнил. Ждать, пока они полностью разгрузятся, смысла не имеет. Всё и так понятно. Возможно, конечно, что этот тайник не единственный у них, но уже хорошо, что я знаю об этом. И уж как минимум необходимо приложить все усилия и возможности, чтобы этим шакалам не с чем было ехать в тёплые края.
   Пусть подыхают на родине!
  
   * * *
  
   Становище бурлило, словно вода в кипящем котле. Возбуждённые до крайности люди источали зло и агрессию. Праведный гнев застилал глаза, затмевал разум, заставлял быстрее биться сердце. Минувшим днём степную часть Страны Ариев облетела страшная весть об очередном злодеянии врагов. Народ Арьяварты узнал о разграблении стародавнего кургана и осквернении почитаемых останков. Справедливое негодование клокотало в груди истинных ариев. Кто посмел совершить это злодеяние? - возмущённо спрашивали они друг у друга, но ответа никто не знал, и как следствие оного начался поиск виноватых. А когда оскорблённый народ ищет виновных в своём оскорблении, то этот народ очень быстро находят их, ибо всегда найдётся тот, мудрый и уважаемый, кто укажет пальцем на тех, в чьей вине никто не усомнится.
   Я точно знал, кто это, но молчал, потому что слышал об одном древнем правиле, которое применяют при расследовании таких преступлений: тот, кто первым обнаружил осквернённое захоронение, очень часто этим осквернителем и является. Во всяком случае, он числился первым из подозреваемых. А значит, чтобы не оказаться в этом списке, надо бы попридержать язык. Кроме того, лично я в своём молчании усматривал изрядную долю здравого смысла. Во-первых, я знаю, кто разграбил курган, и где находится теперь содержимое захоронения, а значит, всегда смогу воспользоваться этим знанием против расхитителей. Во-вторых, мне не следует сходу обвинять Старка. Многие помнят "теплоту" наших взаимоотношений, а от сокровищ в пещере, он, спасая жизнь, может и отказаться. Ну и кто тогда поверит моим обвинениям? В-третьих, следует помалкивать ещё и потому, что мою репутацию "парня со странностями" никто не отменял. О ней пока не вспоминают, но в порыве праведного гнева помянут обязательно. А в ситуации, когда оскорблённый народ ищет виноватого, подобные странности быстро превращаются в аргумент для обвинения, и никакие военные заслуги не спасут от скорого на расправу правосудия. Так что, помолчу пока.
   Разорённый курган обнаружили на следующий день. То есть - вчера. А последовавшие за этим события навели меня на мысль о том, что арийское общество с нетерпением ожидало чего-то подобного, чтобы разродиться праведным гневом. Слишком много злобы и ненависти накопилось внутри народа, чтобы продолжать далее держать это в себе. Срочно требовался канал для слива. И он вскорости нашёлся!
   Ближе к полудню в становище въехала тяжело нагруженная телега. Колёса громко скрипели, оставляя на влажной земле две глубокие колеи. Телега шаталась и раскачивалась на ухабах, но двое младших жрецов Веданты, зорко следили, чтобы ничего не вывалилось наружу. Оказавшись в самом центре куренного майдана, где уже начинала скапливаться взбудораженная толпа, телега остановилась. Один из жрецов спрыгнул на землю, и, поклонившись четыре раза по сторонам света, произнёс:
   - Боги милостивы и справедливы! - сказал он. - Они видят горе своих любимых детей и скорбят вместе с ними. И чтобы как-то подсластить горечь обиды и желчь оскорбления, Боги Тримурти преподносят вам, ариям, эти скромные дары.
   Произнеся эти простые, но сердечные слова, жрецы принялись за разгрузку. Они вытащили из телеги амфоры с виноградным вином, бутыля с яблочным сидром, бочонки с просяным пивом, фляги с медовухой и бурдюки с пшеничной брагой. Толпа на майдане тревожно замерла, ожидая продолжения сказки, и оно последовало. Вслед за горячительными напитками из недр волшебной телеги последовали еда и закуска: свежеиспечённые хлеба с поджаристой золотистой корочкой, куски жареного и варёного мяса под острым соусом, козий, коровий и овечий сыры, солёная брынза, жаренные творожные лепёшки, свежая сметана, липовый мёд и ещё очень многое, от чего сердце ария становится мягким, как глина. И лепи из него всё, что захочешь.
   Пока жрецы раскладывали яства на предусмотрительно расстеленные шкуры посреди майдана, народ сначала угомонился, потом притих в томительном ожидании, а далее площадь погрузилась в такую тишину, каковая случается здесь лишь глубокой ночью. Наконец, угощение было правильно разложено и должным образом расставлено, в нужной последовательности и в гармоничной сочетаемости.
   - Братья арии, угощайтесь! - произнёс уже другой жрец. - Ешьте вдоволь и пейте всласть! Подсластите горечь и запейте оскорбление! Знайте, Боги помнят о вас, заботятся о вас, и навсегда останутся с вами! Слава Арьяварте!
   - Слава!!! - взревела толпа и жадно набросилась на дармовщину.
   Свалившаяся с небес халява всех уровняла: взрослых и детей, мужчин и женщин, бедных и богатых. Люди жадно ели и пили взахлёб, словно это была их последняя трапеза. Будто опасаясь, что в следующий миг они проснутся, и сказка закончится на самом интересном месте. В общем, пока первый голод не был удовлетворён, а жажда - утолена, происходящее на майдане выглядело вполне по-свински, и реально указывало на то, сколь недалеко в своём развитии продвинулся человек в своей обособленности от животного мира. Каждый из присутствующих старался ухватить кусок пожирнее и послаще. Многие прятали еду и питьё в складках одежды. Сильные вырывали её у более слабых, мужчины - у женщин, взрослые - у детей. Когда же к майдану поспела ещё одна телега с угощением, то из сотен глоток в едином порыве вырвался звук, более похожий на боевой клич.
   - У!!! - взревели те, у кого рот был забит едой, и иначе высказать своё одобрение они не могли.
   - Хвала Богам!!! - воскликнули успевшие прожевать. - Слава жрецам Веданты!
   Толпа расслабилась и успокоилась. Пришло сладостное понимание того, что хватит всем, помногу, и ещё с собой можно будет прихватить. Суровые души оттаяли, желудки наполнились, величие Богов укрепилось, а благодарность жрецам теперь не ведала границ. Объединённый единой трапезой и выпивкой народ стал подобен расплавленному воску, из которого можно было лепить всё что угодно.
   Именно в это время на майдане появился ещё один жрец Веданты. Теперь уже из числа старших. На некоторых церемониях и ритуалах он заменял Чекана Трава. Последователь Вед входил в пору жреческого расцвета, имея за плечами лет чуть более пятидесяти. Боги наградили жреца высоким ростом, умеренной дородностью, монументальной фигурой и грубыми очертаниями сурового лица. Он являлся счастливым обладателем густой с проседью бороды до пояса, в правой мочке уха носил золотую серьгу с необработанным рубином, а крупные длинные пальцы обеих рук были унизаны перстнями с каменьями. На груди раба Богов Тримурти висело огромное количество амулетов и оберегов на все случаи жизни. Сильные руки сжимали увесистый дубовый посох. Одет он был в беличью шубу до пят, а на голове носил лисий малахай с двумя пышными чёрно-бурыми хвостами. Шубу жреца охватывал широкий пояс, набранный золотыми пластинами, на котором висел арийский кинжал с изогнутым клинком, инкрустированный самоцветами, и увитый узорами с золотой и серебряной насечками.
   Узрев, какой влиятельный и уважаемый человек снизошёл до них, люди прекратили жевать и булькать. Над майданом нависла тишина, сопровождаемая еле различимым шелестом дождя. Дождавшись, когда все угомоняться, жрец повёл речь свою о делах земных, да так, что каждое слово доходило до мозга ария, касалось души его и пронзало сердце. Последователь Вед говорил искренне, мысли излагал доходчиво, идеи провозглашал пламенно, а выводы делал единственно правильные. В общем, был убедителен. И если бы я не ведал той части истины, по поводу которой арийский народ так сильно возбудился, то, наверное, и сам возмутился бы, напитался бы ненавистью, и с яростью проклял. И тогда бы я понял, наконец, кто есть наиглавнейший враг Веры, Народа, и Отечества.
   К сожалению, я знал немного больше остальных, а потому не смог как следует возбудиться, возмутиться и напитаться. Присутствие же на майдане Старка с подельниками, впавших вместе со всеми в религиозно-патриотический транс, делало ситуацию абсолютно тупиковой. Что бы я ни рассказал сейчас об истинных виновниках произошедшего, мне никто не поверит. К тому же, сложившееся положение вещей оказалось выгодным для всех. Действительно, ариям нужны козлы отпущения? Они их получат.
   Жрецам Веданты необходимо расправиться с инакомыслием? И с ними разберутся. Кому-то не по душе трудолюбивый сосед, отсутствующий, кстати, на майдане? И этого на место поставим. Но если всем так хорошо, то у меня вопрос: а не согласовано ли деяние Старка с верхушкой жречества? То-то и оно! Ведь люди готовы, нужен только повод.
   Повод? Пожалуйста! И появляется разграбленный курган.
   А жрец, тем временем, продолжал говорить. Он совершал теперь выборочный экскурс в недалёкое прошлое, упомянув обо всех несчастьях, что свалились на головы арийского народа за последний год. Он вспомнил массовый падёж скота этой весной, когда неведомый мор унёс треть поголовья. Помянул таинственную смерть на охоте Военного Вождя Даро Главка, как раз накануне вторжения массагетов и киммерийцев. И Большую Войну удачно привнёс, напомнив, что агрессоры исповедовали зороастризм. А теперь вот осквернение кургана.
   - Кто виноват?! - вопрошал представитель Высшего Совета Веданты, воздев руки к небу и потрясая посохом.
   - Авестийцы! - ревели пьяные соплеменники, сжимая кулаки, стискивая зубы и сверкая очами.
   - Правильно, братья, это они! - вещал заместитель Чекана Трава. Его беличья шуба искрилась бисеринками осевшей мороси, а лисьи хвосты шевелились, словно живые. - Это они, подлые еретики и мерзкие отступники. Так неужели мы будем терпеть этих нелюдей на собственной земле?
   - Нет! - взорвалась толпа в едином порыве. - Смерть предателям!
   - Идите! - громогласно возвестил жрец, тыча посохом неведомо куда. - И свершите справедливость, угодную Богам Вед и Великой Тримурти!
   - А!!! - неистовствовали арии. - Геть авестийцев!
   Теперь они были готовы на всё и ко всему. Необходим лишь указующий перст и индульгенция на безнаказанность. Перст уже указал, а индульгенция подразумевалась из всего сказанного жрецом. Упившись дармовой выпивки, толпа была изрядно пьяна, возбуждена до крайности, и ни в меру агрессивна. Итак, перст и индульгенция имеются. Нужен вожак.
   И он быстро нашёлся: Старк, шайтан его задери! Именно он возглавил ревущую толпу, жаждущей крови. Конечно, с его стороны поступок верный, потом что теперь из всего перечня обвиняемых в мародёрстве он если и будет значиться, то лишь в числе последних. Сардак и Берез крутились рядом, находясь в помощниках и заместителях, и уже под их руководством был брошен клич: вооружайтесь! Арийская пьянь похватала всё, что попалось под руку, и отважные победители массагетов и киммерийцев бросились громить юрты своих же соплеменников, вся вина которых состояла лишь в том, что они веруют в иных Богов, которых впрочем, никто и никогда не видел.
   Человек меняется в зависимости от обстоятельств, но наибольшие изменения в нём происходят после употребления горячительных напитков. Я видел многих из этих людей во время последней решающей битвы против захватчиков. Это были совершенно другие люди. С иными выражениями на лицах, с другими словами на устах, с непохожим на нынешний блеск в глазах. А ведь это были те же самые люди! Теперь же, достойные и верные сыны Великой Арьяварты, носители современных идей и хранители стародавней мудрости упившись браги, шли убивать своих собратьев, грабить их имущество, и насиловать их жён. Причём, во главе со Ставком, Сардаком и Березом. Арийская пьянь с большим удовольствием шла за ними, так как эта троица сама принимала решения, и сама же их воплощала в жизнь, беря тем самым изрядную долю ответственности на себя. Они первыми начинали громить, а уж потом к ним присоединялись другие. Пройдя, таким образом, несколько пустующих юрт, погромщики подошли к жилищу, которое не успели покинуть авестийцы. Началось богопротивное злодейство. Людей избивали без разбора, не взирая на возраст или пол. Их имущество либо растаскивалось, либо уничтожалось, а вскоре у Береза появился факел, и юрта запылала. Из дымящегося прохода стали выбегать дети и женщины разных возрастов. Несколько мужчин, вооружившись мечами, отбивались от наседающей толпы. Это неизбежно привело к пролитию крови. С обеих сторон появились убитые и раненые. Впереди погромщиков с окровавленным мечом в руке маячила ненавистная фигура Старка. Он безжалостно рубил всех без разбора, подбадривая сомневающихся и подгоняя нерешительных, клеймил авестийцев и оскорблял их Бога, а теперь, после гибели нескольких погромщиков сыпал охрипшим голосом проклятья, и обвинял защитников юрты в пролитии драгоценной арийской крови.
   Становилось стыдно. Ведь если бы я сразу рассказал о том, что видел, то, возможно, погромов бы не было! Своим расчётливым молчанием я поберёг себя, но не сберёг чьих-то жизней. Наконец, боровшаяся с благоразумием совесть, победила, и я бросился к горящей юрте. Я понимал, что разграбление кургана явилось лишь поводом для сведения счётов с иноверцами, и не будь этого кургана, появился бы другой, но теперь, когда на моих глазах резали честных людей, я не мог оставаться посторонним наблюдателем.
   Обнажив свои короткие изогнутые клинки, я вклинился между пьяными и трезвыми.
   - Стойте! Прекратите беззаконие!
   Толпа отпрянула поначалу, но, узнав меня, придвинулась вплотную.
   - Эй, Влад, посторонись! Не мешай вершиться правосудию!
   Я не опустил мечей и не подался назад. Погромщики окружили меня с трёх сторон, но нападать не решались. Последователи Вед тяжело дышали, обдавая винными парами, хрипели и сипели сорванными голосами, сверлили злыми взглядами. Почитатели Авесты сгрудились вокруг своих израненных мужчин. Я же искал глазами знакомые лица, чтобы склонить их к здравомыслию. Таковых нашлось довольно много.
   - В чём ты их обвиняешь, Глын? - обратился я к мужчине лет сорока. Во время Большой войны он командовал сотней, в которой воевал и я. - Прежде чем присоединиться к кому-либо, я хотел бы знать, что здесь происходит?
   Глын набычился. Скорее всего, ему не слишком нравилось происходящее, но он не решился противопоставлять себя, большинству.
   - Они зороастрийцы!
   - Извини, дружище! - я развёл в недоумении руки, держащие мечи. Погромщики отпрянули от клинков. - Но с каких это пор вероисповедание стало поводом для убийства? Меня с пелёнок приучали к тому, что мы сначала арии, а уж потом ведийцы или авестийцы.
   - Они осквернили захоронение и ограбили мёртвых. Наказанием за это всегда была смерть!
   - Смерть! - в едином порыве взревела толпа. - Бей их!
   Я сделал шаг вперёд и упёрся в Глына.
   - А кто это видел? - я понимал, что надо давить на него. Надо больше говорить и тянуть время. Говорить, не останавливаясь. Это не может длиться вечно. Рано или поздно в них должен заговорить разум. Ни во всех, но - должен. - Лично ты видел?
   Глын отвернулся.
   - Вот видишь, - не видел, а кровь уже пролилась. А может ты, Балк? - обратился я к другому знакомому лицу. - Может, ты был свидетелем этого мерзкого преступления? Тогда назови имена преступников, и мы покараем их!
   Балк отступил на шаг.
   - Имён не назову, но все говорят, что это дело рук авестийцев!
   - Кто именно? - я смотрел Балку в глаза, и он не выдержав, отвернулся. - Кто именно так говорит? Если ты не знаешь имени преступника, то назови хотя бы имя свидетеля преступления! Это ведь тоже важно!
   Балк потупился. Называть высокопоставленного жреца Веданты, он не решился.
   - А может ты, Брод, видел, как подлые огнепоклонники разоряли курган? - я медленно шёл на толпу, и люди также медленно подавались назад. - Поклянись Богами Тримурти, что ты стал свидетелем этого мародёрства. Не надо даже имён называть, только дай слово, что это сделали последователи Заратуштры, и я стану рядом с тобой. Плечо к плечу.
   Брод протиснулся вглубь толпы, и больше не показывался.
   - Вот видите, братья-арии, никто из вас ничего не видел. Так что же вы творите? Самосуд? И если вы не боитесь земной расплаты, то подумайте о том, что скажете в своё оправдание, когда паромщик Харон переправит вас на другой берег Стикса. Как будете оправдываться на Божьем суде?
   Арии замолчали. Благоразумие проклёвывалось понемногу сквозь бражные пары, и, возможно, этим бы всё и завершилось, но тут в разговор вмешался Старк.
   - А, герой войны! Ну-ну, наслышаны о твоих подвигах. Только война уже давно закончилась, а враги всё ещё живы, и убивают истинных ариев прямо у родного очага. Ты очень много говоришь, но мне непонятно, с кем ты? Может, с ними? - он указал мечом на измученных, перепуганных людей. С острия его клинка крупными каплями стекала свежая кровь.
   Мозг помутился от приступа ненависти. Усилием воли я взял себя в руки, но за языком не уследил.
   - Лучше быть с ними, чем с таким ублюдком, как ты!
   Старк улыбнулся. Сам того не желая, я высказал именно те слова, которых говорить не следовало. Ведь поймав врага на неверном слове, произнесённом при большом стечении народа, можно очень многого добиться. И Старк своего шанса не упустил.
   - Слышали, братья-арии? - улыбка Старка стала ещё шире. - Владен Дарго сам признался в своей принадлежности к авестийской ереси. Никто его не принуждал к этому. Я же со всей ответственностью заявляю, что он, - Старк направил свой окровавленный меч в мою сторону, - есть мерзкий огнепоклонник, принимавший непосредственное участие в осквернении кургана!
   Погромщики радостно взревели. Наконец-то нашёлся человек, который развеял появившиеся сомнения по поводу праведности самосуда. Временное просветление, вызванное логикой моих слов, рассеялось как дым на ветру. Но я не сдавался. Раз уж начал - надо идти до конца. Если же сейчас остановиться, дать слабину и показать свою неуверенность, то эта пьяная толпа, разъярённая и возбуждённая, изрубит меня на куски, забыв про авестийцев. Изрубят за то, что я смутил их алчные замыслы, возможно, пробудил совесть, а некоторых заставил вспомнить о расплате.
   - Братья-арии! - закричал я. - Только что меня обвинили в почитании Ахурамазда. Это - ложь! Я требую, чтобы выслушали и меня. Я имею право на самозащиту!
   - Нечего его слушать, - вмешался Берез. - Дарго зороастриец и защищает своих. Он тянет время, давая возможность им бежать от справедливой кары.
   - Он морочит вам голову, - поддержал Береза Старк, - а вы уши развесили! Бейте его, чего смотрите?!
   Толпа заволновалась. Послышались угрозы. Из задних рядов полетели камни. Вреда особого они не причинили, лишь один расцарапал лоб, но это был знак: берегись! Наступал критический момент. Если не настоять на своём, порвут на куски.
   - Нехорошо, братья-арии! - быстро заговорил я, вытирая кровь со лба. - Где же ваша хвалёная справедливость? Почему вы слушаете их, но не даёте высказаться мне? Они что из другого теста вылеплены?
   Нахлынувшие вплотную соплеменники, грозившие забросать меня камнями, порвать на части, растерзать, разрубить на куски, остановились в шаге. Лесть даже в такой форме легла на благодатную почву. Упоминание о суровом, но справедливом народе, сдержало даже самых возбуждённых. Расправа откладывалась.
   - Пусть говорит, - крикнул Брод. - У каждого должен быть шанс.
   - Согласен с Бродом! - высказался Глын. - Влад воевал под моим началом, и неплохо воевал. Я за то, чтобы его выслушали.
   - Если мы его убьём, и сделаем это по ложному обвинению, не разобравшись, то будем иметь дело с его роднёй, - вступил в разговор Балк. - Ты готов к этому, Старк? Лично я не имею желания ссориться с семействами Дарго и Осена.
   Одно лишь упоминание моих старших родичей остудило самые горячие головы. Нахлынула волна протрезвления и просветления.
   - Говори, Влад, мы слушаем.
   Когда человек, кидавший в тебя камень, через некоторое время готов тебя же и выслушать, этим следует воспользоваться. И - побыстрее! Получив такую возможность, я решил идти напролом, ибо терять мне было нечего.
   - Клянусь Святыми Богами Тримурти, я видел тех, кто разграбил курган!
   Приходилось лгать, причём делать это от имени Богов, но, во-первых, я был полностью уверен в виновности Старка и его подельников, а во-вторых, только огорошив толпу таким неожиданным заявлением, можно было её слегка попридержать. Берез прав, я действительно тянул время, надеясь на своевременное появление родичей. Не могли же они ничего не ведать о том, что твориться в становище.
   - И я знаю, где спрятаны ценности из разорённого захоронения.
   - Ты можешь назвать имена? - соплеменники окружили меня плотным кольцом. Только Старк, Сардак и Берез остались в стороне. Ещё бы! Они ведь тоже знали имена злодеев, а потому в моих откровениях не нуждались. Троица недоумённо переглядывалась между собой, и недоверчиво поглядывала на меня, оценивая, вероятно, насколько я могу быть информированным в отношении их подлых делишек. Такого разворота они явно не ожидали.
   Кивнув головой в сторону обособившейся троицы, я для верности ещё и указал на них мечом.
   - Это - они!
   - Он лжёт! - взвизгнул Берез, но тут же понял, что сделал это слишком поспешно.
   - На воре шапка горит!
   Мне стало весело и жарко. Если до сего момента какие-то сомнения ещё присутствовали, то этот скороспелый визг рассеял их.
   - Я утверждаю это! - Встретившись с ненавидящими взглядами, я не отвернулся. Пусть бесятся! - Я видел, как ты, Старк, вместе с Березом и Сардаком прятали награбленное в лес. Есть в Скифской дубраве удобная пещера. Кому интересно - могу показать!
   - Не слушайте его, он лжёт! - Старк протиснулся в самую гущу толпы, и остановился возле меня. - А лжёт он для того, чтобы отвлечь ваше внимание. Смотрите, - он кивнул в сторону дымящейся юрты, - пока вы его слушаете, огнепоклонники бегут от правосудия. Скоро некого будет карать!
   Это была чистая правда. Иноверцы действительно разбегались под шумок, и теперь их осталось лишь несколько человек. Надо было уводить разговор в сторону.
   - Я не лгу, и от своих слов не отказываюсь. И я готов указать место, где спрятаны ценности из кургана. Прямо сейчас. Кто хочет увидеть? Поехали!
   Однако я недооценил Старка. Возможно, кого-то другого мои слова застали бы врасплох, но только ни его. Похоже, Старк либо всё предусмотрел заранее, и теперь знал, как отвечать на мои обвинения, либо имел выдержку, и самообладание ни в пример своим подельникам, ибо Сардак и Берез, судя по их виду, всерьёз готовились к бегству.
   Старк медленно заговорил.
   - Я допускаю, что ты, Дарго, знаешь некое место, где хранятся драгоценности. Очень может быть. Но, кто сказал, что они мои? Кто видел, что их там спрятал я или кто-то из моих друзей? Кто кроме тебя это утверждает? А может ты сам разграбил курган, а теперь, когда запахло жаренным, хочешь свалить всё на нас, истинных ариев? Тех, кто остаётся верен учению Вед.
   Слова Старка оказались логичны и просты для восприятия. Действительно, а кто видел? И теперь получалось, что его слово и моё имели равную цену. Вопрос в доверии. Кому поверят арии в этом сложном и запутанном вопросе? Очевидно, что ни мне.
   Так оно и вышло. Отповедь истинного ария возымела действие на умы остальных истинных ариев. Толпа снова разъярилась, теперь уже на меня. В глазах соплеменников я теперь выглядел клеветником, пытавшимся оболгать невинных людей, грязным мародером, осквернившим древнее захоронение, и еретиком-авестийцем, тайно поклоняющимся неправильным богам. Убийственный набор! Достаточный, для разрывания на части. Понимая, что проиграл, я всё-таки решил сказать ещё пару слов:
   - Ты грязный вонючий ублюдок, Старк! Я утверждаю, что это ты с Сардаком и Березом разграбили курган, и могу указать место, где ты спрятал награбленное.
   И тут у Старка сдали нервы. Наверное, сказалось напряжении последних дней, а мои обвинения отняли у него последние душевные силы. Он понимал, что я что-то видел. Он мог предполагать и гораздо худшее: я видел всё от начала до конца. Возможно также, что в своих домыслах он пошёл дальше и допустил, что я специально следил за ним, более того, сделал это по наущению кого-то из своих старших родичей, и, если это так, то тогда Старку с подельниками будет по-настоящему невесело. Но! Если старшие представители клана Дарго к этому непричастны, а мои знания о преступлениях Старка - лишь чистая случайность (как впрочем, оно и было), то для соседа теперь становилось жизненно важным, чтобы я замолчал. Лучше, что б надолго. Ещё лучше - навсегда!
   Старк стремительно атаковал. Его окровавленный меч молнией блеснул у моего сердца, но я уже ждал его. Сделав шаг назад, я качнул тело вправо, а левым клинком отвёл от себя удар. Старк по инерции продолжил движение, и его меч вонзился в чей-то живот. Крик боли разорвал тишину. Толпа охнула и подалась назад. Раненого подхватили и понесли в сторону. Старк опешил. Теперь уже он пролил братскую арийскую кровь. Пока погромщики прибывали в замешательстве, я отошёл немного назад, и шепнул сгрудившимся у догорающей юрты людям.
   - Быстро уходите! Им сейчас не до вас.
   - Храни тебя бессмертные Боги, Влад!
   Младший из мужчин, мой ровесник, порывался остаться, но я остановил его.
   - В компании с тобой меня точно убьют. Уходи!
   Через мгновение Старк налетел на меня, словно взбесившийся бык. Его мощные удары сыпались со всех сторон, но вооружён он был только одним мечом. Я же, защищаясь одним, мог атаковать другим. Думаю, наше противостояние продлилось бы недолго, так как уже после нескольких выпадов Старк оказался раненым в левую руку, а на правой щеке кровавой полосой обозначился глубокий порез, но я забыл, с кем имею дело. Погибать в честном бою не входило в планы моего соседа. Видя, к чему неизбежно двигался наш поединок, Старк закричал:
   - Берез! Сардак! Чего стоите?
   В голосе Старка различались интонации обиженного ребёнка. Как же так? - слышалось в нём. - Я, здоровый и сильный воин не могу справиться с этим юнцом!? В общем, геройски погибать Старк не собирался. Для этого он очень сильно любил жизнь и себя в ней. И эта любовь опустила его до такого позорного поступка, как призыв себе на помощь ещё двух не менее здоровых и сильных воинов. Я осознавал, что со всей троицей мне не справиться, но избежать столкновения не представлялось возможным. А так как вариант с бегством исключался полностью, а на помощь мне никто не торопился, то вскоре я рубился с тремя истинным ариями сразу.
   Сумев отразить их первый натиск, я ранил Береза в плечо, а Сардаку рассёк лоб, однако и сам получил несколько болезненных порезов. Приходилось сожалеть, что на мне не было доспехов, но кто же знал, что они понадобятся в родном становище?
   Со стороны трезвеющих соплеменников послышались разрозненные выкрики с пожеланиями видеть честный поединок, но всё это словами и ограничилось. Встревать в разборку, а тем более становиться на мою сторону, никто не собирался. Согревало лишь понимание того, что если эти гробокопатели убьют меня прилюдно, то им впору будет позаботиться о собственных погребальных кострах и монетах для Харона, ибо родичи сделают всё, чтобы отправить их к праотцам.
   Противники прижали меня к чадящей едким дымом юрте, и, атакуя с трёх сторон, рассчитывали быстро покончить со мной, но видно моя преждевременная смерть не входила в замысел Божий. Однако, учитывая то, что я лгал сегодня, прикрываясь Их именами, Они решили испытать меня на прочность. И когда одеревеневшие руки уже не успевали отражать молниеносные удары, сыпавшиеся со всех сторон, я услышал стук копыт за спиной. Сосредоточенный целиком на перемещениях и выпадах противника, я, тем не менее, заметил, как толпа заволновалась поначалу, потом подалась назад, а далее начала уменьшаться, пока не сократилась вдвое. Оставшиеся расступились, и к догорающей юрте подскакали Скальд и Стрый.
   Сардак и Берез опустили оружие и скрылись толпе. Старк остался один, но это его не смутило. Он понимал, что теперь его никто не убьёт, в худшем случае назначат судебное разбирательство, а бегство в данной ситуации будет расценено как доказательство вины. Быстро соображает, потому и остался. Да и выхода иного у него не было.
   - Что здесь происходит?! - Скальд всё видел, и всё понимал, но эта фраза являлась ритуальной при подобных обстоятельствах, и он её произнёс.
   - Твой племянник - огнепоклонник! Он защищает отступников, и сам признался в грехе зороастризма.
   Толпа загудела, но как-то неубедительно. Возможно, народу поубавилось, а может при Скальде и Стрые голоса подсели, во всяком случае, теперь взывать к ним Старку не придётся.
   Подошёл Стрый.
   - Защищать слабых и нуждающихся в поддержке - дело чести каждого честного ария. В чём ты обвиняешь моего внука?
   Старк боднул головой в мою сторону.
   - Он противостоял правосудию!
   - С каких это пор самосуд у нас подменяет правосудие? - Стрый удивлённо пожал плечами. - Если эти люди виноваты, то пусть суд определит наличие вины и её меру.
   - Они разграбили курган!
   - Лжёшь! - я попытался броситься на Старка, но рядом со мной оказались мои родные и двоюродные братья, которые, повиснув на руках, удержали меня от безумного поступка. - Ты сам его разрыл, гнусный шакал!
   - Закрой рот, сосунок! - Старк сплюнул сквозь зубы. - Я ещё разберусь с тобой!
   - Замолчите, оба! - Стрый поднял руку. - Охладитесь. Тебя, Владен, сейчас отведут в юрту, и сегодня ты её не покинешь. И ты, Старк, иди домой. Разбираться будем завтра, когда головы остудятся.
   Старк покачал головой, и мстительно обвёл всех нас ненавидящем взглядом.
   - Нет, Дарго, я до завтра ждать не намерен. Разбираться будем сегодня ночью. И вы все об этом очень сильно пожалеете.
  
   * * *
  
  
  
  
  
  
   Северная Гиперборея. Город атлантов.
   Зима 1226 - 1225 г.г. до Р. Х.
  
   Проснулся я от шума. Остатки сна ещё бродили перед внутренним взором, но реальность быстро выдавила сонную одурь, напоминая о вчерашних событиях, а потому соображать пришлось стремительно. Неужели началось? Жрецы Веданты уже давно разжигали нетерпимость к верующим в Ахурамазду, но в нашем становище до последнего времени всё обходилось миром. Почитатели Вед совершенно нормально уживались с последователями Авесты, но теперь зёрна ненависти буйным цветом взошли и у нас. Вчера свершилось непоправимое, и пролилась кровь, а меня обвинили в тайном поклонении огню. Но ведь я не знаю ни единого из семнадцати гимнов пророка Заратуштры, ни одного стиха из его священных Гатов!
   Порыв ветра распахнул полог, и вместе с мокрым снегом в юрту ворвались звуки возбуждённых и разгорячённых человеческих голосов. Сегодня вечером сход стихийно возобновился. Среди собравшихся опять появились бурдюки с брагой и вином, любезно предоставленных ведунами и теперь вместо изгнания, огнепоклонникам грозил неправедный самосуд со стороны пьяных соплеменников.
   Выскочив из под вороха шкур, я раздул огонь в очаге, и начал торопливо одеваться. Полог юрты трепетал на ветру, грозя задуть разгорающийся огонь. Придавив его камнем, я подошёл к стене, чтобы снять оружие.
   - Ты куда собрался?
   Отец приподнялся на локте и с тревогой наблюдал за моими сборами. Он уже начинал понимать, что произошло, но, как и я, всё ещё не желал верить в это.
   - По-моему мне лучше уйти. - Я знал, что из-за меня у членов семьи могут возникнуть крупные неприятности, но ничего поделать с этим не мог. Злая молва оказалась сильнее истины, к тому же, исходящая из сотен ртов. - Извини, что так вышло!
   - Не может быть! - Отец отбросил одеяло, и, поёживаясь, встал. - Они не посмеют!
   - Посмеют. Уже началось!
   Отец крякнул что-то нечленораздельное, растолкал братьев, и они все вместе начали спешно одеваться. Вопросов никто не задавал. Всё и так было очевидно.
   Полог снова дёрнулся и отворился. Прижимающий его камень отлетел в сторону. Чертыхаясь, и поминая недобро шайтана с лешим, в юрту ввалились дедушка и дядя. Оба - в полном боевом облачении: в стёганых кожаных панцирях, плотно проложенных толстыми медными пластинами, в бронзовых шлемах с меховыми зимними подшлемниками, с короткими мечами в кожаных ножнах, и с тяжёлыми, двуручными, обоюдоострыми, боевыми топорами, насаженными на дубовые древка.
   Дядя осмотрел юрту, увидел меня, и, покачав головой, отвернулся. Он-то рассчитывал, что я предусмотрительно покинул становище, а у нас тут сборы в самом разгаре. Дедушка кивнул, и постарался ободряюще улыбнуться, но, впервые в жизни ободрения не вышло. Выходило, что, и он не верит в благополучный исход.
   "Если так, то дело - дрянь!" - подумал я, доставая заранее приготовленные дорожные мешки, которые предусмотрительно снарядил всем необходимым. Как чувствовал.
   Перепуганная мама так и сидела на лежанке, прикрыв рот ладонью, будто боялась закричать. В её глазах застыл страх и непонимание. Она всё ещё отказывалась поверить в происходящее. Отец набросил ей на плечи одеяло из овечьей шерсти, но она никак не отреагировала, по-прежнему пребывая в состоянии полусонной прострации.
   Вскоре наши недолгие сборы завершились. Мужчины проверили амуницию, помогли подтянуть друг другу ремни крепления доспехов, и замерли в ожидании приказаний дедушки. Теперь он старший в роду. Мама тихо плакала, укутавшись в одеяло, со страхом наблюдая за нами. Я оглядел родичей. Ни так уж много осталось взрослых мужчин в нашей семье. Совсем недавно было гораздо больше, но последняя война с массагетами и киммерийцами унесла жизни очень многих. И вот теперь стоят они в полном боевом облачении, и готовы сражаться за меня против своих же соплеменников. Против ариев. Неужели нам не хватает внешних врагов, что теперь понадобились и внутренние?
   Дедушка подтолкнул меня к выходу из юрты.
   - Немедленно уходи! Тебе необходимо исчезнуть на время, так что беги, и скоро не возвращайся. А мы пока постараемся утрясти и сгладить твои разногласия с ариями.
   Я покачал головой. Волна стыда ожгла лицо и шею. Что же получается? Родичи будут биться за меня, кто-то из них, возможно, погибнет, а я в это время ударюсь в бега?
   - Я никуда не уйду!
   Дедушка сжал мне локоть.
   - Не дури. Уходи, да побыстрее!
   Упрямо набычившись, я отрицательно боднул головой воздух.
   - Я останусь с вами!
   Спор наш грозил затянуться, но тут вмешался дядя. Он всегда слыл самым практичным человеком в семье, оставаясь разумным и хладнокровным в ситуациях гораздо более серьёзных, нежели теперешняя.
   - Прекрати геройствовать! Уходи, и не медли! Если нас застанут вместе с тобой, то убьют всех без разбора. Это уж ты мне поверь. Если же тебя не будет с нами, то мы сможем сказать, что изгнали тебя, и ты покинул становище ещё вечером. Так что сейчас - беги! Прежде всего, надо остаться в живых. А уж для поиска правды, и покарания врагов должны прийти иные времена. А теперь, беги и не оглядывайся!
   Я молча кивнул. Спорить было не о чем, а с каждым потерянным мгновением шансы выжить сильно уменьшались. Схватив мешки, я бросился к выходу. Через трепещущий полог в юрту врывались далёкие ещё голоса, но которые отчётливо приближались к нам со стороны реки. Сквозь пробивающийся снег я видел множество зажженных факелов, оранжевые пятна которых смазанными кляксами плыли в нашу сторону сквозь черноту ночи. Их было очень много. Десятки, а может - сотни, и все - по мою душу, и только потому, что кому-то выгодно считать меня верующим огнепоклонником. Но ведь это - ложь!
   У коновязи стояли два осёдланных жеребца, на которых примчались дедушка с дядей, и ещё один, мой, стреноженный. Остальные кони находились в табуне на выпасе. За ними следили дядины сыновья - мои двоюродные братья.
   - Бери всех, - крикнул отец. - Пригодятся!
   - Троих?
   - Да. Тебе понадобятся заводные кони.
   - Спасибо!
   - Всё. Уходи!
   Я подхватил лошадей под уздцы, и шагом, стараясь поменьше шуметь, повёл их в степь. Становище словно вымерло. Приверженцы Вед, испив браги, горланили проклятья на общем сходе, а почитатели Авесты, или те, кого к таковым причислили, бежали в ночь, ибо до утра могли и не дожить. Когда последняя юрта осталась позади, я вскочил на дядюшкиного жеребца, и лёгкой рысью поскакал прочь от становища. Оказавшись на достаточном расстоянии, я пришпорил коня, и отпустил поводья.
   - Пошёл! Пошёл! Выноси родимый!
   В тот же миг, словно помогая мне, снег пошёл гуще.
   "Хороший знак!" - подумал я. - "Возможно, Боги встали на мою сторону, ведь в такую погоду до наступления рассвета меня вряд ли решатся преследовать. А это уже ни мало!"
  
   * * *
  
   Хмурый, безрадостный рассвет застал меня далеко от становища. Снег валил густо, но на земле не залёживался, а тут же таял. Оглянувшись назад, я осмотрел ближайший склон, по которому только что спустился в неглубокий узкий распадок между двух холмов. Следы на склоне почти не различались, так что если за мной и снарядили погоню, то проследить мой путь им будет крайне тяжело. Почти невозможно. Снег быстро растает, а раскисшая земля отпечатков не удержит, так что искать будет нелегко.
   На дне распадка уже скопилось довольно много грязи, и чтобы не увязнуть, пришлось выехать на открытое место. Погода благоприятствовала побегу, но ведь когда-нибудь придётся остановиться. "Скоро не возвращайся!" - посоветовал дедушка, но кто бы мне сказал, насколько долго должно продлиться это "скоро"? Сколько дней я должен буду болтаться по степи, прежде чем смогу вернуться? И вернусь ли вообще? От бессильной ярости потемнело в глазах. И всё из-за этого проклятого Старка! Такие дела необходимо доводить до конца. Взялся за оружие - убей! Теперь же вышло так, что убить - не убил, вывести на чистую воду - тоже не вышло, соплеменники мне не поверили, зато теперь я имел на своих плечах такой груз клеветы и ложных обвинений, что не ведал, с какой стороны начинать разбор этих Авгиевых конюшен.
   Доехав до Змеиной балки, решил сделать первый привал. Лошади устали и требовали отдыха, да и мне стоило спешиться и размяться. К тому же место это мне было хорошо знакомо, а значит, лучшей стоянки и искать не стоит. Балка была примечательна тем, что имела несколько ответвлений от основной колеи, расположенных близко друг от друга, а потому, с какой бы стороны не появились преследователи, пусть даже с нескольких сторон одновременно - всегда оставался путь к отступлению. Здесь часто останавливались конокрады и расхитители курганов, и, стоит признать, в Змеиной балке их никому ни удалось застать врасплох. Теперь же пришла и моя очередь скрываться, унося вину подальше от родственников.
   Первые несколько дней я проскакал строго на север, отклоняясь в иные направления только для обхода крупных неровностей местности. Решение уходить именно в полуночные земли я принял ещё в становище, когда возможность бегства была ни так очевидна. Исходил я из того, что путь на север для беглеца из Страны Ариев, конечно, если он не считал себя изменником, являлся единственно приемлемым, потому что в других сторонах света обитали враги. Враги ариев, а значит и мои! Ведь я - арий, чтобы там не происходило в моих личных взаимоотношениях с некоторыми из соплеменников, которым удалось настроить против меня остальных. Уверен: то, что я в бегах - досадное недоразумение, которое вскорости обязательно разрешится. Возможно, уже разрешилось, но пока, чтобы не дать ни единого шанса недругам, надо уйти подальше. Скрыться с глаз, покуда не схлынет волна всесокрушающей ненависти, и переждать, дав возможность ариям охладить свои горячие головы, и не позволить свершиться несправедливости. Вообще, мне и самому не помешает уединиться и подумать, так как в сложившихся обстоятельствах необходимо что-то изменять, причём - делать это так, чтобы подобного более не повторилось. Бегство от своих - не лучший способ доказать свою невиновность. Скорее - наоборот, бегство подразумевало наличие вины, но уж очень ни хотелось быть разорванным в клочья разъярённой толпой, жаждущей крови. К тому же были ещё и родичи, которые могли пострадать вместе со мной, а потому, именно теперь необходимо проявить выдержку, выждать время, и не спешить возвращаться. Только бы всё утряслось благополучно, и тогда больше не придётся бегать на неприветливый север.
   Снег прекратился. Ветер разворошил казавшийся непроницаемым плотный слой туч, и теперь гнал их на юг отдельными разрозненными клочьями, в промежутках между которыми яркими синими лоскутками просвечивалось небо. За полдня ветер высушил землю, и теперь она звонко "цокала" под копытами коней, без всяких сомнений указывая на то, что к ночи подморозит. Приближалась суровая в этих краях зима, а я вынужден был всё дальше забираться в Страну Гипербореев, хотя, Боги свидетели, двигаться в любую другую сторону, я не мог себе позволить, потому что в иные части света бежали только предатели арийского народа. А я - не изменник, и то, что ухожу на север, есть одна из главных частей моего плана по своему дальнейшему оправданию. Возможно, это излишне рискованно, но иначе я поступить не мог, так как на юге жили киммерийцы, на востоке - массагеты, на западе - кельты, и, естественно, моё бегство в одну из этих стран могло быть воспринято как переход на сторону врага. Более того, уйти на восток или на юг значило бы полностью подтвердить обвинение в огнепоклонстве, а это в мои планы не входило. Так что, только на север, ибо предположительно там теперь не живёт никто, а раз нет никого, то и продаваться некому. В этом и крылся смысл моего передвижения на полночь. Раньше, много тысяч лет назад там жили атланты, а теперь, на многие парсанги вокруг простиралась безжизненная, обезлюдевшая пустыня, где никто не жил со времён появления Луны.
   Осенний день близился к завершению. Закатное малиновое солнце уже коснулось горизонта, расцвечивая ошмётки туч багряно-красными разводами, словно расплескавшееся на скатерть вино. Степь будто съёжилась, зябко шелестя отжившей травой в ожидании близкого мороза. Кони устали. Их шеи гнулись к земле, ловя разгорячёнными ртами сухую траву и затхлый мох. Пора делать привал.
   В первые дни моего вынужденного путешествия местность, по которой приходилось передвигаться, ничем не отличалась от пейзажей Страны Ариев. Та же степь с небольшими массивами леса, те же холмы с ещё сохранившейся травой, те же реки, текущие исключительно на юг, оставляли впечатление повсеместной неизменности ландшафтов. Первые отличия стали видны примерно на пятый день. Небольшая речка, которую мне удалось перейти вброд, текла на северо-восток. Панорама, открывшаяся мне с ближайшей возвышенности, наводила на мысль, что привычные пейзажи, присущие землям Арьяварты, перед этой речушкой заканчивались, а за ней, до пределов видимого горизонта простиралось нечто совершенно иное, чему я ни смог бы придумать названия. Как гласят легенды, ранее эта страна являлась вассальной территорией атлантов, и звалась - Гиперборея. Во всяком случае, так её звали ахейские греки. Это название у них переняли и мы, арийцы. Примечательным являлось то, что здесь словно находился стык двух различных типов земли, границу между которыми определяла перейдённая мною безымянная речка. Похоже, она являлась некой разделительной чертой, перед которой находились благодатные и плодородные арийские земли, а за ней - суровые и негостеприимные земли гипербореев, и чем далее я углублялся на их территорию, тем более негостеприимными они становились. Вначале, на седьмой день пути исчез лес. Проскакав полдня, и не встретив на пути ни единого чахлого деревца, я вынужден был вернуться к ближайшей роще, и запастись дровами впрок. Путь ещё предстоял немалый, по моим расчётам - дня три-четыре, и путешествовать без дров, было бы крайне опрометчиво. Хвала богам, у меня имелось три лошади. Я выгрузил всю поклажу и равномерно перераспределил груз с учётом дров. Ехать пришлось гораздо медленнее, но я и не спешил, понимая, что двигаюсь теперь по территории настолько же мифической, настолько и неизвестной. Учитывая это, передвигаться надо было так, чтобы всегда оставалось некоторое количество путей для отступления. Я находился во враждебной, чуждой местности, а потому спешку следовало исключить абсолютно. Рассуждения мои были примерно таковы: раз уж я забрался так далеко, то стоило пойти ещё дальше, и дойти до стародавнего гиперборейского города, разрушенного в ТУ страшную войну, когда в пучине вод исчезла Арьяварта Древняя, а в небе впервые появилась Луна. Город по слухам располагался в десяти днях конного пути от северной границы нынешней Страны Ариев, так почему бы ни попытаться разыскать его, коли я уже здесь? Это необходимо сделать хотя бы для того, чтобы потом не жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.
   На третий день после исчезновения леса, исчезла и степь. Вернее, пропал растительный покров почвы. Передо мной теперь простиралась обширная каменистая пустыня с негостеприимными, будто кем-то обглоданными землями, чей травянистый слой сожрала гигантская саранча. Это была холодная, бесплодная пустошь со зловонными гниющими болотами, встречающимися через каждый парсанг, с длинными извилистыми трещинами в земле, тянущимися до самого горизонта, и с огромными глубокими воронками, края которых зловеще поблёскивали оплавленной, превратившейся в стекло землёй. Увидев это, я понял, что нахожусь на правильном пути. Несмотря на сгущающиеся сумерки, я продолжил движение, и остановился лишь с наступлением полной темноты, когда на землю опустилась так любимая мною звёздная ночь. Но в этот раз я не созерцал зелень далёких огоньков. Переночевав в одной из оплавленных воронок, я, как только рассвело, продолжил путь. Двигаясь почти без остановок, к вечеру тринадцатого дня я, наконец, обнаружил первое сооружение, которое не могла создать природа. Я много слышал о них от деда, и вот теперь смог разглядеть сам. Увиденное вряд ли поддавалось описанию. Наверное, лесные дикари, видя постройки ахейских греков или троянцев, также не могли понять и осмыслить предназначения оных, ибо мозги не доросли. Так и я ныне, глядя на сооружение гиперборейских атлантов, не мог, ни уразуметь предназначения, ни объяснить принципа, по которому создавалось это строение. Конечно, оно было в значительной мере разрушено, и давно утратило свои изначальные формы, но даже в таком обветшалом состоянии - оставалось именно творением атлантов, загадочным и величественным, совершенно недоступным к осмыслению для неграмотного арийского парня.
   Дедушка рассказывал, что по его подсчётам ТА война произошла около восьми тысяч лет назад, и с тех пор в этих местах так никто и не поселился. Ужас катастрофы оказался столь велик, что, однажды покинув город, обратно уже никто не вернулся. Если вообще было кому возвращаться. Я вполне понимал гипербореев. В арийской степи существует место под названием Оленье урочище, где много лет подряд во время летней откочёвки устраивали свой курень несколько семей из одного известного арийского рода. Лет тридцать назад во время масштабного нашествия на ариев через Оленье урочище прошли полчища массагетов. Курень долго держал оборону, но силы оказались неравными, и становище пало под натиском превосходящих сил врага. Все обороняющиеся полегли в жестокой схватке, но и массагеты понесли огромные потери. Взбешённые таким яростным сопротивлением захватчики не пощадили никого, даже малых детей. Убивали долго и мучительно с пытками и издевательствами. В тот чёрный день живые позавидовали мёртвым. Через несколько дней арии жестоко отомстили соседям ещё большей кровью, вырезав до единого человека два крупных кочевья массагетов. Но, к сожалению, ни один из мёртвых ариев не воскрес, взаимная ненависть между народами значительно усилилась, а в Оленьем урочище с тех пор никто не устраивает стоянок, хотя лучшего места для становища трудно сыскать.
   Тем временем, стало гораздо холоднее, и снова пошёл снег. Теперь он был мелкий, твёрдый и колючий, и более не таял, коснувшись земли. Безжизненные, каменистые холмы побелели, потеряв значительную часть своей былой неприветливости, но это вовсе не изменило общего восприятия местности, и по мере дальнейшего проникновения вглубь Страны Гипербореев, мне становилось всё более неуютно. Растительность отсутствовала уже на протяжении нескольких дней пути, я забыл, когда видел в последний раз живое существо, людей вообще не встречал со дня моего побега, и лишь по краям зловонных незамерзающих болот вспучивалась и пенилась маслянистая зеленоватая слизь, которую с изрядной долей условности можно было назвать жизнью. А теперь ещё, в связи со значительным похолоданием, назрела насущная необходимость в поисках укрытия на ночь, которое невозможно было отыскать среди каменистых, припорошенных снегом возвышенностей.
   Наконец, на исходе суток, когда хмурый день стал сменяться серыми сумерками, за длинной грядой резкоочертанного скалистого гребня, вытянувшегося на много парсангов с запада на восток, я заметил бледные отблески огней, отражавшихся на низких тучах, словно сполохи северного сияния. В этот миг я понял, что моё путешествие подошло к концу, и теперь, либо я увижу то, к чему так долго стремился, либо уже завтра с утра отправлюсь восвояси, ибо продолжать путь дальше было бы безумием. Оставив измученных коней в узкой ложбине, я с трудом взобрался на заснеженный гребень, и, обдуваемый пронизывающим ветром, посмотрел вниз, в глубокую низину, простёршуюся под моими ногами. Я ни сразу понял, что находится передо мной, но так как это не являлось ни лесом, ни степью, ни тайгой, и ни тундрой, то могло быть лишь одним: очередным, бессмысленным для меня творением атлантов, которое арии почему-то называли Городом.
  
   * * *
  
   Вокруг Города, образуя обширный овал, и чётко очерчивая его границы, на равных расстояниях друг от друга возвышались циклопических размеров столбы высотой по тысяче локтей каждый. Этот овал был такой величины, что ближние столбы, казалось, задевали небо, а дальние выглядели игрушечными из-за огромного расстояния до них. Но это было ещё не самое удивительное. Вдобавок к своим размерам, обширностям и расстояниям эти столбы являлись ни просто частоколом гигантских металлических брёвен, а огнедышащими, мечущими молнии колоннами, которые и теперь, спустя тысячи лет после гибели Города ни тронула, ни ржа, ни тлен, ни разрушения. Более того, они и по сей день продолжали исполнять некую неведомую функцию, которую когда-то их обязали делать создатели. Периодически, через равные промежутки времени, между колоннами возникали огненные разряды, каждая из колонн изрыгала из себя яркие иззубренные молнии, бьющие по двум соседним столбам, получая при этом такой же огненный удар в ответ. Зрелище бушующих огненных сполохов завораживало. Казалось, что это великий бог Агни со своими братьями-богами Зевсом и Перуном развлекаются, играя в свои божественные игры, порождая священный огонь в количествах гораздо больших, нежели это требуется природе и людям.
   Ну а сам Город, как место поселения людей, умер уже тысячи лет как, и в отличие от огнедышащих колонн, пышущих жаром, огнём и жизнью - был мёртв по всем возможным признакам и показателям. Он представлял собой обглоданные временем останки сооружений и построек, первоначальные контуры и предназначения которых теперь невозможно было ни вообразить, ни восстановить. Тем более человеку не знакомому с цивилизацией атлантов. А я был из таковых. Из незнакомых. Я различал лишь полуразрушенные и полуразвалившиеся, просевшие под своей собственной тяжестью строения, занесённые тысячелетним мусором, засыпанные обильно землёй и припорошенные песком, со временем - окаменевшие, слипшиеся и спёкшиеся в единый бесформенный ком, и более похожие теперь на оплывшие, потухшие свечи или на подтаявшие льдины. Стены некоторых построек выветривались с годами, неравномерно осыпались и разрушались, их края образовывали острые зазубренные кромки, а во внутренних перекрытиях зияли многогранные дыры причудливых форм от чего казалось, что их сначала обгрызли изголодавшиеся великаны, а затем проели гигантские прожорливые черви, как они это делают с перезрелыми плодами. Город обветшал до последней крайности с тех пор, как его покинула жизнь. Он всё более дряхлел и разрушался, в подтверждение чего после очередного обмена разрядами между колоннами, и незначительного сотрясения, возникшего в связи с этим, в паре сотен локтей от меня раздался громкий треск и грохот, а далее я стал свидетелем окончательного разрушения одного из оплывших строений, которое внешне ничем не отличалось от других. Сначала оно вздрогнуло, как от сильного подземного толчка. Края его пошли мелкой дрожью, и, шурша, начали осыпаться. Затем, сверху до низу, стену пронзила длинная извилистая трещина, от которой во все стороны с громким щёлкающим скрежетом стали отделяться трещины поменьше. Сооружение скачком просело, вытолкнув из под себя облако блестящей стеклянной пыли, которая сверкающей россыпью начала осыпаться на свежевыпавший снег, а остатки строения продолжили плавное оседание, по мере которого от него стали хрупко отламываться крупные и многогранные, будто кристаллы, куски стен. Минул лишь краткий миг, и всё улеглось. Шум и грохот стихли, а вместо величественного когда-то сооружения, на искрящемся белом снегу, расплывчатой поблёскивающей кляксой лежала бесформенная куча того, что много лет назад со всей возможной тщательностью создавалось человеком. Бренность бытия теперь раскрылась с полной очевидностью, показывая, что всё в мире имеет свой предел, а рождение - подразумевает неминуемую смерть.
   Лишь оказавшись в низине, я понял и осознал окончательно реальный масштаб городских построек. Огнедышащие колонны, расположенные по контуру поселения, теперь казались даже выше, чем я предполагал изначально, а их вершины терялись в снежной дымке, почти касаясь серо-фиолетовых туч. Они продолжали с одинаковой периодичностью обмениваться взаимными разрядами молний, причём делали это так бесшумно, что вскоре я перестал обращать на них внимание.
   К вечеру заметно похолодало. Снег пошёл частый, мелкий и колючий, а потому до наступления темноты необходимо было решить вопрос о ночлеге. Ночью могло стать ещё холоднее, а недостаток дров ещё более усугублял ситуацию. С этими мыслями я и направился к ближайшей постройке. Иного выхода у меня не оставалось.
   В непосредственной близости городские сооружения совершенно теряли очертания и перспективу, превращаясь в бессмысленное нагромождение стекла и металла. О том, чтобы разгадать их изначальную структуру и предназначение, не могло быть и речи. Всё осталось в прошлом: и смысл, и прикладное значение, и практическое применение. Безжалостное время вытравило всякое понятие о форме и содержании, оставив после себя лишь безликие груды отжившей материи. Город умер, а вместе с ним умерло и всё, что находилось в его черте, и лишь огнедышащие столбы продолжали метать друг в друга молнии, давно позабыв, наверное, для чего это было нужно когда-то.
   Я не прошёл и трёх сотен локтей, когда под грудой остекленевшего и окаменевшего хлама, в нижней части полуразрушенной просевшей постройки обнаружил проход, который удовлетворял меня своими размерами. С одной стороны, я смог легко в него протиснуться, а с другой - мог в одиночку и без труда остановить нападавших, если бы таковые появились. Темнело быстро, а потому, отбросив сомнения, я зажёг факел, и проник внутрь. Мои предположения оправдались: в конце прохода имелась пещера, вполне подходящая для моих целей.
   Осмотр внутреннего пространства неожиданностей не принёс. Пещера не была занята иными сущностями, продукты чуждой жизнедеятельности отсутствовали, а запах внутри указывал на то, что живые существа не появлялись здесь уже многие годы. О лучшем месте для ночлега мне не приходилось и мечтать, а потому я мог здесь расположиться, отдохнуть и поужинать. И обязательно поспать в тепле и безопасности, чего я был лишён все предшествующие дни.
   На стенах пещеры сохранились остатки полустёртых, выцветших рисунков, выполненных, скорее всего ещё самими атлантами. Я видел множество людей в странных, очень неудобных одеждах. Различал неведомых мне животных диковинного вида, которые хоть и напоминали отдалённо то ли птиц, то ли рыб, то ли зверей, но назвать их таковыми, я мог, лишь возбудив в себе изрядную долю фантазии. Кроме того, на стенах хорошо сохранились изображения неких сооружений, возможно - инструментов, или - средств передвижения, каковых никогда не имелось у ариев, а потому для меня бесполезных, не имеющих смысла, и недоступных для понимания.
   Пол пещеры усеивали бесформенные разновеликие глыбы окаменевшей материи, которые изначально камнем не являлись, а сформировались в спёкшиеся сгустки и слипшиеся комья из стекла, керамики и каменной крошки, сначала расплавившиеся при высокой температуре, а потом медленно остывшие и затвердевшие, скатавшись впоследствии в единый монолит. Сложив очаг из этих спёкшихся окаменелостей, я разжёг костёр, поджарил мясо, согрелся и поужинал. Допив остатки вина в бурдюке - повеселел. Крыша над головой, горячая еда, вожделенное тепло и крепкое вино совершенно изменили настроение и излечили душу. Сытость, спокойствие и безопасность вызывали необоримую сонливость. Я засыпал на ходу. Покончив с едой, я устроился напротив входа в пещеру, положил перед собой лук и стрелы, обнажил меч, и, держа его на коленях, привалился к стене. В следующее мгновение я уснул.
  
   * * *
  
   Мне снилось Меотийское озеро. Прекраснейшее тихое место, соединённое с бушующим Понтом лишь узким горлом Босфора Киммерийского. В прошлом году вместе со своим другом мы отправились на рыбалку, желая взять осетра с икрой. Киммерийцы откочевали вглубь страны, а потому спуск по Танаису до самого озера был безопасен до времени первого снега. С утра от степи подул сильный ветер, и нашу лодку отнесло довольно далеко от берега, но охотничий азарт оказался сильнее осторожности, а безрассудство победило разум. Я убеждал себя в том, что даже при отсутствии прямой видимости берега, мы всегда сможем сориентироваться по солнцу, а наличие вёсел и паруса обеспечит быстрое возвращение из любой точки озера.
   Так думали мы, но боги распорядились иначе. К тому же в этой местности властвовали киммерийские боги. Озеро кишело осетром, и мы так увлеклись его добычей, что легкомысленно упустили тот момент, когда погода начала меняться. Всё произошло очень быстро. Сначала небо заволокло тяжёлыми и низкими грозовыми тучами, затем грянул гром, засверкали молнии, и пошёл проливной дождь, а когда мы благоразумно озаботились возвращением на берег - задул резкий шквалистый ветер. Свинцовые волны вздыбились под его напором, ветер дул порывами и во всех направлениях сразу, озеро забурлило, словно кипящая вода в гигантском котле, а мы, не видя ни берега, ни солнца, никак не могли сориентироваться. Киммерийские боги мстили нам за неуважение к их силе и могуществу. По их воле нас носило по бурным водам озера трое суток. Лишь утром четвёртого дня буря утихла, и нашу лодку прибило, наконец, к берегу вблизи устья Танаиса. В тот раз я остался жив, но ощущения, вынесенные из того путешествия, я запомню на всю жизнь. Главным из них явилась изматывающая качка, когда наш утлый челн взлетал на гребень волны, замирал лишь на мгновение на самой его вершине, а в следующий миг словно проваливался в клокочущую бездну. Вокруг лодки бурлила и пенилась свинцово-серая вода, низкие тучи изливали на нас потоки дождя, горизонт исчез в мешанине бушующих волн и клубящихся облаков, пространство вокруг заполнили плотные потоки ливня и срывающиеся брызги волн, и в этом серо-водянном аду наш утлый челн скрипел и раскачивался, его бросало из стороны в сторону, он взвывал как живое существо, грозя развалиться от каждого следующего удара о волну. Но самым ужасным чувством за эти дни стало тягучее свободное падение с пенящегося гребня в клокочущий провал между волнами, когда палуба скачком уходила из под ног, я обездвижено зависал в воздухе между тучами и волнами, терял на несколько мгновений опору, внутренности мои прилипали к спине, и в этом беспомощном состоянии я проваливался вслед за лодкой. А далее всё повторялось вновь.
   То же самое я вдруг почувствовал и сейчас, пребывая во сне. Неприятное ощущение нахлынувшей невесомости очень похожее на то, что я испытал во время бури на озере. Я почувствовал вдруг, что пол подо мной задрожал, вспучился и резко спружинил вниз. Шайтан! Это уже не сон! Открыв глаза, в тусклом свете догорающего костра я увидел, как стена напротив дёрнулась, завибрировала и начала прогибаться, словно кто-то пытался её согнуть. Где-то вверху внутри сооружения родился звук, похожий на грохот камнепада в горах. Этот шум стремительно нарастал, и приближался, словно его источник падал с крыши на пол, а когда его громкость достигла своего предела, и казалось, что он звучит прямо над ухом - резко оборвался. А через мгновение пол под ногами затрещал и вздыбился, как волна на озере. Со всех сторон слышался скрежет камня и лязг ломающихся стен. Что это? Землетрясение? Сон мгновенно улетучился. Я вскочил на ноги, мучительно пытаясь сообразить, как действовать в этой обстановке. Снаружи громко и беспомощно заржали кони. Этот звук окончательно привёл меня в чувство, и я бегом бросился к проходу, перепрыгивая через окаменевшие глыбы и спёкшиеся комья материи. Делал я это виртуозно и стремительно, но, к сожалению, мой запоздалый рывок оказался напрасным. Стихия опережала меня лишь на миг, но её опережающие действия коснулись всех моих деяний и движений. Сначала, когда я только начал свой забег, с потолка посыпались мелкие камни и песок, затем, когда я уже достиг середины, раздался громкий нарастающий шелест, а далее, когда мне показалось, что я спасён, прямо в район прохода, куда я так отчаянно стремился, упала огромная каменная глыба, заперев собой единственное отверстие, ведущее наружу. Надежда выбраться из образовавшейся ловушки вмиг улетучилась, но я даже не успел этого осознать, потому что шум внезапно прекратился, и в навалившейся тишине я почувствовал, как пол рывком ушёл у меня из под ног. Это было примерно то же ощущение, что я испытал во время бури, когда лодка с гребня волны падала вниз. Живот втянулся внутрь, внутренние органы сорвались со своих мест и устремились к горлу, кишечник взбунтовался. Пол в мгновение исчез, будто испарился, а лишённое опоры тело, зависнув на мгновение над пыльной бездной, уже в следующий миг устремилось вниз. Сначала исчезли стены с рисунками, потом - догорающий костёр перестал мерцать, я уже не видел ни потолка, ни пола, а лишь ощущал своё медленное падение в вязкую черноту душного подземелья. Пожалуй, я даже не успел испугаться, ибо падение длилось всего несколько сокращений сердца. Спина почувствовала удар о твёрдую, неровную, ребристую поверхность, затылок словно ожгло огнём, резкая острая боль пронзила всё тело. Я непроизвольно закричал, но крик мой так и застыл в горле, ибо сверху на меня что-то обрушилось. Нечто огромное, тяжёлое и острое. Будто тысячи стрел, ножей и копий вонзились в тело и начали вращаться там во все стороны. Боль была настолько сильной, что в первое мгновение я словно захлебнулся ей, внутри головы ярко запульсировали разноцветные огоньки и звёздочки, а в следующий миг всё исчезло, погружая то, что от меня осталось в блаженное небытие.
  
   * * *
  
   Когда в следующий раз я открыл глаза, боли уже не было. Но, честно говоря, не было ни только боли, но и ничего другого. Я находился в некой бесчувственной прострации в которой совершенно отсутствовало моё тело, не ощущались ни жара, ни холод, не чувствовалось запахов и вкусов, а любые попытки пошевелиться не приводили ни к чему. Лишь глаза мои двигались и вращались в пределах собственных глазниц. Наверное, поняв это, мне следовало испугаться, но и страх, как таковой, во мне напрочь отсутствовал. Как отсутствовали и все иные чувства и ощущения, обязанные быть в живом растущем организме. Лишь одно чувство имелось во мне в изобилии, и которое, наверное, заняло место всех остальных. Этим чувством являлось всеобъемлющее равнодушие, так как мне было абсолютно всё равно: где я, и что со мной происходит? Я в очередной раз попытался пошевелиться, но из этого ничего не вышло.
   А может это и есть смерть?
   От этой неожиданной мысли сердце молотом застучало в груди. Я внутренне ухмыльнулся. Всё-таки некоторые чувства во мне ещё присутствовали, ибо я совсем не хотел умирать. Да и место где я сейчас находился, мало походило на Страну Вечной Охоты, куда попадали арии после смерти. Собрав все силы, я дёрнулся сначала в одну, потом - в другую сторону, пытаясь подробнее рассмотреть место своего нынешнего пребывания. Никакого результата. Я видел лишь свод пещеры, блики костра, отражающегося на нём, и ...
   А кто зажёг костёр?
   Хм. А может это лишь переходная территория между миром живых и царством мёртвых? Вполне возможно, но тогда где-то за ближними пределами пещеры должен плескаться мрачный Стикс, а у его берега - перевозчик Харон со своей лодкой. А на той стороне Стикса должна находится райская страна, где в зеленеющих лесах всегда много дичи, прозрачные реки и синие озёра кишат рыбой, а в бескрайних степях пасутся несметные стада овец, коров и лошадей!
   Почему же тогда я не могу пошевелиться?
   Нет. Скорее всего, это ни Страна Вечной Охоты!
   Что тогда?
   Неожиданно сонная пелена равнодушия покинула меня. И хотя пошевелиться я так и не смог, но глаза отчаянно задвигались в глазницах, шаря по пространству в поисках ответа на вопрос о месте моего пребывания. Всё-таки это удивительно, на что способен человек даже с такими ограниченными возможностями, каковыми я обладал сейчас. Я сумел рассмотреть и понять, что нахожусь в тёмном замкнутом помещении без окон и дверей, во всяком случае, я их не видел, и лишь отблески догорающего костра мерцали на стенах и потолке, порождая прыгающие хаотично тени. У стены, во мраке затухающего очага малиновыми пятнами догорали угли. А прямо перед очагом стоял человек.
   Я вздрогнул: друг или враг?
   Попытка рассмотреть его ни к чему не привела. Слишком темно. Я различал лишь широкую чёрную хламиду с обширным капюшоном, натянутым на голову. Одежда скрывала лицо и фигуру, а потому я смутно догадывался лишь о том, что человек мал ростом, весьма худ и тщедушен, и в данный миг его тонкие руки перебирали металлические предметы, возможно - оружие или инструмент, и откуда доносился слышимый мною скрежет. Нет, ни так! Скорее всего, он правит нож на точильном камне!
   Словно желая покончить с моими бесполезными домыслами, человек прекратил свою елозящую работу, и подошёл ко мне вплотную. Теперь стало понятно, что лежу я на некотором возвышении, высота которого колеблется где-то между животом и грудью незнакомца. Он тем временем расставил вокруг моего ложа несколько масляных ламп, и зажёг их. Горящие лампады не смогли разогнать мрак во всём помещении, но их оказалось достаточно, чтобы рассмотреть самого человека. Вернее, его лицо. Он имел большие, широко посаженные глаза, глубоко утопленные в череп, словно вдавленные туда. Над глазами нависали густые и косматые, сросшиеся на переносице в единую линию брови, боковые концы которых слегка закручивались вверх, и едва не достигали кончиков ушей. Нос незнакомца был идеально прям и тонок без горбинки или курносости, но начинался он странным образом от самого лба, то есть - выше бровей, от чего лицо человека приобретало выражение постоянной задумчивости, а внешне походило на морду степного сайгака. Широкая и безусая верхняя губа, нависающая над подбородком, и тонкая бескровная нижняя, утопленная внутрь - это сходство ещё более усиливала. Казалось, что незнакомец на что-то обиделся, и в связи с этим поджал губы. В общем, передо мной находился человек довольно примечательной внешности, совершенно не похожий на те типы людей, которые мне доводилось видеть. Ощущение того, что надо мной склонился представитель иной расы, усиливалось ещё и тем, что кожа у незнакомца имела неестественный, очень белый цвет, похожий на цвет снега, что в сочетании с такими необычными чертами лица наводило на вопрос: а ни атлант ли это?
   Атлант? Хм. Кто ж ещё?
   Человек тем временем раздул угли в очаге, подбросил дров, и, когда огонь разгорелся, поставил на него небольшое прозрачное корытце с водой. Когда жидкость забурлила, он опустил в неё свои необычайного вида инструменты, и долго кипятил их.
   Возможно, я забылся ненадолго, а может - уснул на некоторое время, но когда в следующий раз я открыл глаза, то увидел склонившегося надо мной незнакомца. Его огромные лилово-фиолетового цвета глаза смотрели на меня пристально и внимательно. Я чувствовал, что под этим немигающим взглядом медленно погружаюсь в вязкую, густую полуявь, обволакивающую и тело моё и сознание. Мысли мои, будто маленькие рыбки, угодившие в густой студень, двигались всё медленнее и медленнее, пока не замерли в обездвиженности. В этот миг я перестал думать, чувствовать и ощущать.
   Незнакомец, возможно поняв это, достал из прозрачного корытца один из прокипяченных инструментов, и придирчиво осмотрел его на свет. Это был изогнутой формы нож, и человек несколько раз опробовал большим пальцем остроту его лезвия. Проведя далее режущей кромкой по ладони, он кивнул удовлетворительно, наклонился ко мне, и я почувствовал, как нож врезался в мою плоть.
   Страха или ужаса не было, хотя какая-то реакция обязательно должна была возникнуть. Но - нет, ничего! Я с предельной ясностью ощущал лишь то, что меня режут на части, но боль, которая обязана была возникнуть - отсутствовала! Так продолжалось довольно долго, и я даже начал привыкать к этим приглушённым прикосновениям к внутренним органам, но когда незнакомец отложил нож, и обеими руками проник в мои внутренности, сознание предусмотрительно покинуло меня, ибо это уже было слишком!
  
   * * *
  
   Очнулся я от яркого слепящего света. Едва открыв глаза, я понял, что нахожусь теперь в другом помещении, имеющим множество окон, через которые просматривался всё тот же пасмурный день с низкими серо-фиолетовыми тучами, с колючими мелкими снежинками, гонимыми вдоль окон сильным ветром, и с всё теми же изрыгающими молнии колоннами, хорошо заметными из моего ложа.
   В хорошо натопленном помещении было тепло и по-домашнему уютно, будто я находился в собственной юрте. Правда, я нигде не видел ни горящего очага, ни костра, ни чего-либо ещё, что могло служить источником тепла, но это совсем не удивляло меня, потому что я понимал: так и должно быть. Нет, ни у нас в Стране Ариев или в Киммерийских степях, а здесь, в древнем Городе, где доживали свой век последние из атлантов, вернее - их потомки, и это отсутствие явного источника тепла связывалось именно с ними.
   Я пошевелился осторожно, боясь вновь ощутить себя парализованным, но тут же с радостью осознал, что долгожданная возможность двигаться вернулась ко мне. Ещё какое-то время я неподвижно лежал, словно прислушиваясь к самому себе, в поисках новых чувств и ощущений, выискивая и отмечая изменения, которые явно наметились во мне, но уже вскоре понял, что пока не встану на ноги, ничего реально не почувствую. Ведь даже в лежачем положении я ощущал не прекращающийся поток новизны, коснувшийся всего тела, который чётко и осознанно фиксировался мною. Мой мозг был ясен, словно небеса после бури. Сознание очистилось и просветлилось, будто живительный ветер разогнал застилающий его туман и морок, от чего знания во мне, идеи извне и мысли внутри меня приобрели совершенную чёткость и завершённость.
   Я точно знал, что в становище всё нормально. Все мои близкие и родные живы и здоровы. Родичи ждут меня и беспокоятся: почему я так долго не возвращаюсь? Почему я отсутствую уже сорок дней?
   Сколько?!
   Неожиданно я вспомнил сон, который неоднократно снился мне в эти бесконечно долгие дни и ночи, когда организм боролся за жизнь. Тело моё сотрясал озноб, я никак не мог согреться, и лишь взгляд лилово-фиолетовых глаз погружал меня в блаженное небытие. Уснув, я тут же попадал в это странное место, которое можно было назвать бесконечной зимней степью. Здесь всегда царствовала ночь, в безлунном небе яркими зелёными огнями светились звёзды, удивляя чуждой, диковиной геометрией своих созвездий, всё пространство от горизонта до горизонта было завалено снегом, а где-то в дали, на самом Краю Мира горел костёр. Я шёл к нему на протяжении всех своих снов, увязая в снегу и спотыкаясь о невидимые кочки. Я падал и поднимался, полз на четвереньках и долго отдыхал, лёжа в снегу. Я преодолевал торосы, обходил чёрные полыньи, и видел во льду замороженных рыб. Я шёл и шёл, но костёр не приближался, день не наступал, а степь не заканчивалась. И лишь сегодня небо затянуло тучами, звёзды исчезли, и в безветренном пространстве пошёл густой пушистый снег. Костёр исчез, и наступила тишина.
   К чему бы это?
   В этот миг снаружи раздалось долгое протяжное ржание. Зимняя степь исчезла. Я попытался подняться, и вышло у меня это неожиданно легко. Сбросив с себя шкуру неизвестного животного, которая чудным образом была ровно обрезана, так же ровно прошита по краям, и имела удивительный узор по всей поверхности и с обеих сторон, я обнаружил, что одет в белый балахон, а одежда моя находится рядом, аккуратно сложенная в нескольких локтях от ложа. Там же находилось оружие и заплечный мешок.
   Ещё сидя на лежанке, я сбросил балахон, и внимательнейшим образом осмотрел себя. На теле имелось множество новых шрамов, уже затянувшихся, и покрытых нежной бледно-розовой кожей. Держась руками за край лежанки, я медленно приподнялся на ноги, осторожно подвигал разными участками тела, и, не обнаружив в себе болевых ощущений, отпустил руки, и выпрямился. Ничего не случилось. Ни боли, ни судорог, ни головокружений. Лишь лёгкая слабость, наверное, от долгого лежания, а так - полный порядок! Никаких видимых последствий от падения на острые камни, с последующим заваливанием сверху такими же не менее острыми камнями.
   Чудеса! Вот тебя и дядька с фиолетовыми глазами! Одно слово - атлант!
   Осторожно ступая, я медленно прошёлся до противоположной стены. Ничего. Потом - присел и встал. Затем - нагнулся и выпрямился. Развёл в стороны и пошевелил руками. Приподнял и подёргал поочерёдно ногами. Повертел шеей. Поводил плечами.
   Никаких настораживающих симптомов!
   Поняв, что всё нормально я приступил к одеванию, а, облачившись в привычную одежду, почувствовал себя абсолютно здоровым и полным сил. Ну а когда я ощутил на поясе тяжесть меча, а за спиной - упругость лука, то понял, что готов ко всему.
   "Интересно, а где этот человек с лиловыми глазами, которого я считаю атлантом? Ведь это он меня спас, и как человек честный, я должен его отблагодарить, а возможно и службу сослужить? Так, где же его искать? А если - нет, не стоит, то, имеет ли смысл ждать?"
   Лошади снаружи продолжали ржать, призывая хозяина выйти к ним, а мой прояснённый мозг тем временем, совершив несложную цепь логических рассуждений, решил, что никого не следует ждать. Моя мысль была чиста, как первый снег, и проста, как палка-копалка: если бы этот могущественный человек желал со мной познакомиться, то он смог бы сделать это уже не единожды, а коль знакомства не произошло, то, значит, и ему и мне достаточно того, что уже имело место. Он великодушно спас меня, и благородно исчез, не дожидаясь проявлений благодарности с моей стороны, справедливо полагая свой долг исполненным. Спас, достойно удалился, и появляться предо мной более не собирался. По-моему - так!
   Просветлённое сознание ещё продолжало строить мудрёные логические цепочки, а обострённый ум выискивал изящные доказательства правоты, когда взгляд мой вдруг упёрся в заднюю стену, к которой я до сих пор находился спиной. Поверхность её оказалась свободной от рисунков, на ней не изображались в гротескном виде животные и птицы, зато почти всю площадь занимали стройные ряды стилизованных знаков, затейливых иероглифов и геометрических фигур. Вначале я не обратил на них внимания, мало ли, что там накарябано, но потом ...
   "При появлении сигнала боевой опасности забло..."
   - Что!?
   В голове звучал мой собственный голос, читающий надпись на стене. Знаки, фигуры и иероглифы образовывали слова, и проговаривались в мозгу естественным образом без всякого напряжения или усилий с моей стороны. Но ведь это невозможно! Я не умею читать!! Значит...
   "... заблокировать двери, и занять места согласно..."
   Далее разобрать текст не представлялось возможным, но, шайтан задери, как это возможно?! Ведь это, надо понимать, язык атлантов!? Откуда я могу его знать?!
   Я сел на кровать, ибо теперь точно знал, что это - кровать, а не лежанка. Просветлённые мысли роем шевелились в голове, как клубок чистых и прозрачных змей. Я ещё не знал в точности, что со всем этим делать, но был убеждён, что обязательно сделаю! Клубок же прозрачных змей породил во мне две очевидные мысли: во-первых, необходимо возвращаться обратно в
   степь, и, во-вторых, теперь всё будет по-другому. Нагнувшись, я поднял с пола книгу, потому что точно знал, что это - книга. Раскрыв её, я прочёл на первой заглавной странице:
   Траворд Водангард. "Методика поиска узловых энергетических точек Земли. Теллурические потоки и их использование в прикладной парапсихологии. Введение в синестезию изображения".
   - Синестезия, - произнёс я вслух, и вышел наружу. С некоторых пор я перестал чему-либо удивляться.
   Кони приветствовали меня радостным ржанием. Они оказались сытыми, чистыми и отлично выглядели.
   "Это хорошо!" - подумал я. - "Теперь нам предстоит долгий и опасный путь на юг".
  
   * * *
  
  
  
  
  
   Северная Припонтида. Страна Ариев.
   Район реки Борисфен.
   17 июня 1225 года до Р. Х.
  
   Летняя степь пьянила горьковатым ароматом трав и сладкими запахами цветов. Густой зелёный массив волновался под порывами ветра, словно волны Меотийского озера. Начало лета - прекраснейшее время для кочевника: тучный скот лениво пасётся на сочных лугах, дети сыты, здоровы и веселы, женщины довольны достатком и спокойствием, старики греются на нежарком ещё солнце, мужчины спокойны. Никто не хочет думать о плохом: ни о войне, ни о голоде, ни о болезни. Всё живое спешило любить, плодилось с удовольствием, и размножалось в больших количествах, будто навёрстывая недолюбленное зимой.
   Крупные полосатые пчёлы, отягощённые мёдом, жужжали самодовольно, перелетая с цветка на цветок. Пёстрые разноцветные бабочки вспыхивали узорчатыми крыльями, соревнуясь в яркости с цветами. Где-то рядом, в высокой траве пиликал сверчок.
   Я ещё раз проверил расчёты: всё правильно. Но направление не совпадало. Значит, ошибся в знаке. Придётся возвращаться в прежнюю точку. Установив разнополюсные рамки на нужном расстоянии, отошёл. Концы разъехались, причём железная базовая рамка отклонилась больше, чем медная. Точно ошибка! Надо проверить замер. Как раз там я что-то и напутал.
   В небе одинокой чёрной точкой парил орёл. Из-за ближнего холма в сторону реки плотной сбитой массой двигались зубры. По нескольку огромных косматых самцов шло впереди, сзади и на краях стада. Наверное, где-то рядом притаились крупные хищники, и быки-вожаки, сплотив разбредавшихся соплеменников, организовано двинулись на водопой. Пугливые антилопы беспокойно паслись у подножия того же холма. Стремительно нагибаясь, они хватали ртом траву, и, выпрямившись, быстро пережёвывали её, нервно перебирая копытами, и постоянно озираясь по сторонам. От реки, подняв тучу пыли, стремглав промчалась небольшая стайка сайгаков, за которыми, растянувшись облавным построением, проследовали волки.
   Из высокой травы, всего лишь в трёх десятках локтях от меня, недовольно крича, вспорхнули дрофы. Кто-то вспугнул их. Я выпрямился, глядя на холм. Человек или зверь? Сквозь монотонный гул от жужжания насекомых, и за отрывистыми криками птиц, отчётливо различался топот копыт. Всадник? Из предосторожности пришлось нырнуть в высокую траву. Лук и стрелы, как назло, остались висеть притороченные к седлу, а стреноженный жеребец пасся шагах в ста. Если враг - не успею! Придётся довольствоваться холодным оружием и боевым напором, а также личной храбростью и внезапностью. Думаю, хватит!
   Наконец, из-за холма выскочил конный воин в походном облачении. Хвала Богам - это оказался арий. К тому же, из нашего становища. Я вздохнул облегчённо, выпрямился в полный рост, и помахал рукой. Мужчина приподнял копьё, и несколько раз качнул им в ответ.
   Образ одинокого всадника всколыхнул вдруг воспоминания о моих недавних мытарствах по Северной Гиперборее. Давно ли я сам вот так в одиночку рыскал по безжизненным землям, прибывая в безвестности о судьбе родичей, не ведая, какие опасности поджидают меня впереди, и находясь в абсолютном неведении относительно собственных перспектив? А ведь случилось это всего лишь полгода назад. Ни так давно по общепринятым меркам, но для меня за это время словно целая вечность минула. Что ни говори, а путешествие в Город изменило всю мою жизнь, и, хвала Богам, что тогда всё закончилось благополучно!
   Медленно двигаясь в густой траве, я направился к коню, чтобы снять лук со стрелами. Лучше всё-таки, чтобы они всегда были под рукой.
   Пока шёл, вспомнил тот вечер, скорее даже ночь, когда я вернулся из Города в становище. И не было человека счастливее меня!
  
   * * *
  
   Тогда, я специально дождался ночи, чтобы войти в становище незамеченным. Небо искрилось россыпью звёзд именно так, как мне всегда нравилось. Кажется, впервые с момента бегства я посмотрел на Млечный Путь с тем подзабытым чувством счастья, что жило во мне всю предыдущую жизнь. Завидев хаотично разбросанные в темноте огни становища - остановился и спешился. Далее предпочёл идти шагом. Кони, почувствовав родные места, забеспокоились, нервно рвали поводья, взбрыкивались поочерёдно, всё норовя заржать, так что приходилось их постоянно одёргивать, громко шептать успокоительные слова и увещевать плёткой. Пройдя так с десяток шагов, пришлось остановиться, отвести их обратно до ближайших деревьев, и привязать. Очень не хотелось получить стрелу от своих же, особенно теперь, когда самое трудное осталось далеко позади. Меня легко могли принять за конокрада или вражеского лазутчика, а ночью в таких случаях принято было сначала стрелять, а потом уж разбираться. Конечно, правильнее было бы въехать в становище по утоптанной главной дороге - там, в одинокого всадника стрелять никто не будет, но, кто знает, в каких отношениях я теперь состою со своим собственным народом?
   Родная юрта стояла на прежнем месте. Ни так давно мы сменили войлок. Я лично укладывал его на деревянный каркас, а потому мне был знаком каждый шов в покрытии нашего жилища. В застывшей темноте ночи, без единого шороха или ветерка, мои скрипящие шаги по снегу, казалось, разбудят всё становище. Я остановился. У заиндевелой коновязи стоял единственный оседланный конь одного из братьев. Остальные - находились на выпасе за пределами становища. Раз так, то ночных посетителей в юрте быть не должно. Хорошо бы! Откинув полог, я проскользнул внутрь. В абсолютной тишине различалось лишь мерное посапывание спящих братьев. В очаге догорали припорошенные пеплом угли.
   - Кто здесь!? - тревожный женский голос разорвал тишину.
   "Мама!" - узнал я, и тут же услышал звук вытаскиваемого из ножен меча. - "А это - отец!"
   - Облак! Цветан! В юрте чужой!
   Братья зашевелились в поисках оружия.
   - Папа, не надо, это я - Владен!
   На мгновение в жилище повисла тишина, а потом Цветан нагнулся, и раздул огонь. Стало значительно светлее.
   - Сынок! - Мама бросилась ко мне и обняла. Едва сдерживая слёзы, поцеловала. - Ну, наконец-то! Где же ты был?
   Подошёл отец. В одной руке он держал меч, а в другой - лучину.
   - Благословение Вед, ты - жив! А мы уже не знали, что и думать!? - Он повернулся к братьям. - Ты, Цветан, ступай к дяде Скальду, а ты, Облак, беги к деду Стрыю. Скажете: Владен вернулся целым и невредимым. Пусть приходят прямо сейчас. Надо поговорить.
   Братья, едва одевшись, выскочили из юрты. Мама усадила меня возле очага, и налила в чашку подогретого вина.
   - Есть хочешь?
   Я кивнул и улыбнулся.
   - Очень хочу, мама!
  
   * * *
  
   Дедушке к счастью удалось оправдать меня перед народом ариев, и снять все выдвинутые против меня обвинения, а значит, теперь я мог остаться дома, и зажить прежней жизнью. Именно об этом он и рассказывал сейчас, пока я жадно насыщался вкусной горячей домашней едой, от которой уже успел отвыкнуть.
   - Я сказал им, что ты находился в курене Брендана Вересня, в то время как подлые шакалы грабили курган древнего воина. По времени ты никак не мог этого сделать, так как оба события произошли одновременно. Я вызвал свидетелей твоего присутствие в соседнем становище, и они подтвердили твою невиновность. Слава Тримурти, в совете старейшин - Великой Веданте арийского народа состоят ни только выжившие из ума старцы, хватает и разумных людей. К их мудрости и уму взывал я, и был услышан. Они согласились, что ты не мог находиться в двух местах сразу, а посему - это обвинение удалось с тебя снять.
   - Спасибо!
   Выловив из котла большой и жирный кусок баранины, мама положила его передо мной.
   - Кушай, сынок, кушай! Отъедайся. Давно, поди, ни ел горяченького.
   Дедушка тем временем продолжал:
   - Примерно также я построил твою защиту и в связи с обвинением в смерти Главка - военного вождя ариев. Твоё счастье, что именно в это время ты рыбачил с Воданом на Меотийском озере. Помнишь, вы ещё в шторм попали?
   - Конечно, помню! - пробурчал я набитым ртом, и неожиданно заметил, как отец с дядей мимолётно переглянулись при упоминании Главка. Встретившись взглядами, они тут же отвернулись, будто смутившись самих себя. Словно упоминание о военном вожде было им крайне неприятно. При этом становилось очевидным, что их информированность по существу вопроса была гораздо большей, нежели это можно было себе вообразить.
   "А ведь они не любили Главка!" - догадался я, и тут же ни к месту вспомнил, что на последнем совете Веданты соперником Главка за честь носить булаву военного вождя, являлся именно дядя Скальд. - "Как ни крути, а смерть Главка была крайне выгодна нашей семье. Возможно, поэтому на меня и пытались навесить его гибель!"
   - Ты меня слушаешь?
   Я машинально кивнул: "И потому, наверное, меня вынудили покинуть становище. Моё обвинение в зороастризме и в расхищении кургана - лишь прикрытие в масштабном наступлении на нашу семью! Но, кто посмел!?"
   - Я слушаю, дедушка!
   - Так вот, Главк погиб именно во время шторма. Понимаешь, как тебе повезло? Водана, кстати, вызывали на совет Веданты по этому вопросу. Он свидетельствовал в твою пользу, и подтвердил, что вы рыбачили вместе как раз в эти дни. У старейшин не имелось оснований не верить ему, но, знай, всё висело на волоске. И всё-таки, они вынуждены были снять обвинение.
   Мама подлила всем вина в пустующие чашки.
   - Пейте, сегодня можно!
   Дедушка кивнул, и взял чашку.
   - Что же касается зороастризма, то тут всё решилось без нашего участия. Верховный жрец Веданты Чекан Трав объявил, что мы, прежде всего арии, а уже потом последователи Вед или почитатели Авесты. А потому, чтобы избежать братоубийственной войны, он предложил всем ариям самостоятельно решить для себя: остаются ли они верны абсолютному духу Брахмы или более доверяют мудрости Ахурамазды. Пусть каждый определится, в какого Бога он верит, и сделает это за семь дней, после чего зороастрийцы должны будут покинуть Арьяварту добровольно. Им не будут чиниться препятствия, и они будут вольны уйти куда пожелают. Но дальше, если кого-либо заподозрят в ереси Заратуштры, то придадут суду скорому и правому, вердикт коего будет один - костёр!
   - И что, многие ушли?
   - Всего несколько семей.
   - Неужели так мало?! - Я был крайне удивлён, услышав это. Не знаю почему, но мне хотелось, чтобы огнепоклонников оказалось гораздо больше. - Я думал их тысячи!
   Дядя Скальд пожал плечами.
   - Всё гораздо сложнее, Владен. Просто многие решили остаться ариями, и служить Великим Богам Тримурти, нежели стать изгоями и уйти в неизвестность во имя нового Бога. Это - нелегко! Чтобы решиться на подобный шаг надо очень сильно верить!
   - Значит те, кто ушли - верили по-настоящему?
   - Да. И надеюсь, это поможет им в пути.
   Дедушка вознёс руки к небу.
   - Да будет так!
   Все встали, и начали молиться. В юрте воцарила полная тишина.
  
   * * *
  
   В ярко-синем сапфировом небе, словно клочья грязной шерсти плыли разрозненные сгустки клубящихся свинцово-серых облаков. Наверное, где-то недалеко, в приморских степях шёл сильный дождь, гремел раскатисто гром, и сверкали молнии, а высоко в небе дул порывистый ветер. Он-то и отрывал от основного массива туч отдельные клочки, и нёс их сюда к реке, давая понять наблюдательному глазу, что скоро, возможно уже завтра, погода переменится, небо затянет тучами, и пойдёт дождь. Пока же степь пахла нагретой землёй, душистыми ромашками и божьими коровками. От реки тянуло влагой и прохладой.
   "Искупаться, что ли?"
   Истомлённое зноем тело жаждало освежиться. Вожделенный взгляд скользнул по глади вод. Высокое солнце отражалось в реке, вспыхивая ослепительными бликами в каждой нарождающейся волне.
   "Нет, надо ещё поработать. Искупаюсь позже!"
   Тщательно промерив расстояния, я установил рамки в промежуточных точках. Концы их стали медленно расходиться. Базовая железная рама вскоре приняла своё естественное положение параллельное потоку, и застыла в исходном состоянии, а медная ещё долго колебалась, реагируя на теллурические токи. Когда же и она замерла неподвижно, я взял два длинных мотка верёвки, и, уложив каждый по направлениям рамок, нашёл их точку пересечения. Это и будет базой для следующего замера.
   Теорию узловых энергетических точек я почерпнул из книги Траворда Водангарда, найденной мною в Городе. А уж, коль волею бессмертных Богов во мне проявилось знание языка людей, которых мы зовём атлантами, то почему бы ни прочитать о том, что же волновало умы просвещённого человечества тысячи лет назад?
   Прочитал. Очень занятно. Ум заволновался.
   И - немудрено! Ведь помимо личного интереса и волнений ума, написанное имело важное и полезное прикладное значение. Поняв это, я занялся поиском этих самых точек вплотную, и уже в скором времени столкнулся с одной примечательной закономерностью. На пересечении линий теллурических токов, в так называемых узловых энергетических точках, кем-то очень давно были установлены памятные знаки - вертикальные валуны - Менгиры, в большом количестве устилающие степь. Так вот, если раньше их расстановка мне казалась произвольной и случайной, то теперь становилось очевидным, что те, кто устанавливал их, действовали по принципу: одна точка - один Менгир. Вопрос: кто они?
   Отметив точку пересечения двух растянутых верёвок, я вбил в землю деревянный колышек. Отсюда начну следующие замеры.
   На вопрос: "кто они?" ответа не было и у Траворда Водангарда, потому что уже в его книге указывалось на довольно точное соответствие расстановки валунов - основным энергетическим точкам пересечения теллурических потоков, но вот кто установил эти примечательные камни, не знал и автор книги. То есть получалось, что расстановкой Менгиров занимались ещё до атлантов. Выходило, что ещё до них нашлись умельцы, догадавшиеся о важности этих узловых точек, а возможно - об их использовании в практических целях. А чтобы отметить эти точки на местности - устанавливали Менгиры.
   Упоминание о практических целях всколыхнуло память о событии, произошедшем ни так давно, и во время которого я воочию смог убедиться, что сочетание теоретических знаний с опытом их практического применения, может привести к таким результатам, которые далеко не всегда возможно предположить. Дело в том, что мой давний недруг - Старк, во многом из-за которого я вынужден был бежать из Страны Ариев в Северную Гиперборею, таким же недругом и остался. Время не излечило его от ненависти и неприязни ко мне. И, хотя дядя Скальд дал ему понять, что дальнейшее преследование меня будет для него небезопасно, Старк не внял предупреждению. Конечно, идти в открытую против родного брата моей матери сосед не посмел - слишком уж велик авторитет дяди среди ариев, но следить и подсматривать за мной, делая это как бы невзначай, никто ему не мог запретить. Арии - свободный народ и каждый вправе находиться там, где ему вздумается. И Старк часто оказывался в непосредственной близости от меня, желая, наверное, уличить в чём-то неприличном, а то и - в преступном.
   Так произошло и в тот злополучный день чуть более двух лунных циклов назад. Шёл дождь. Мелкий моросящий занудный дождь, каковой часто случается в середине весны. Зарядив ещё накануне, он монотонно сыпал с белесого, грязно-серого неба, и конца ему не предвиделось на все ближайшие дни. Степь дремала, пережидая непогоду. В такие пасмурные безликие дни сидеть бы в юрте, и, протянув ноги к огню, смотреть на усыпляющую морось. Наверное, ещё год назад я бы так и поступил, но с тех пор многое изменилось, потому что после посещения Города часть моей созерцательной сущности трансформировалась в сущность деятельную, от чего теперь я не мог усидеть на месте даже в такую погоду. Кроме того, моё нахождение в степи в столь неподходящее время объяснялось ещё и тем, что именно сейчас мне начали приоткрываться некоторые закономерности подземных теллурических потоков, и узловых энергетических точек, находящихся на их пересечении, а это требовало длительных практических опытов, сложных теоретических расчётов и многочисленных замеров на открытой местности. И в связи с этим, я, невзирая на непогоду, загрузил инструмент, и с самого утра уехал в степь.
   После моего возвращения из неприветливых земель Северной Гипербореи, мы несколько раз виделись со Старком, но всё как-то мельком, при свидетелях или издалека. Не знаю, нарочно ли кто-то всегда оказывался между нами, или это всего лишь случайность, но поначалу встретиться с соседом мне так и не удалось. А ведь хотелось же, ибо чувства мои к нему сразу по возвращении были крайне враждебны. Впрочем, как и его ко мне. Я жаждал мести и сладостного мига его унижения или смерти, но в то же время отчётливо осознавал, что случись со Старком хоть что-нибудь, то первым в перечне обвиняемых окажусь именно я. Так что Бог с ним, пусть живёт пока - думал я в первые дни после возвращения.
   Далее, по мере того как время шло, и я погружался в повседневные заботы, а главное - всё более увлекался чтением книги, и проверкой прочитанного на опытах, моя кровожадность постепенно уменьшалась, истончалась, будто таящая на солнце льдинка, перерождаясь сначала в спокойное равнодушие, потом - в устойчивое желание всё забыть, пока, наконец, я не понял, что готов простить. Я был готов на мировую, но вот беда - соседушка мой этого не желал, продолжая усердно наблюдать за мной, и отслеживая каждый мой шаг. Очень жаль! Старк был тёмен, дремуч и невежественен, но при этом, как и прочие недалёкие люди - крайне самоуверен и вполне доволен собой. Он не умел читать и писать, и поэтому - не был знаком с книгами, не слышал об узловых точках, не имел представления о теллурических потоках, а главное - как эти потоки перемещаются под землёй, каким образом могут накапливаться в определённых местах, и какое значение в этих перемещениях с накоплениями имеет погода и влажность воздуха.
   Я едва успел расположиться, и провести первые замеры, когда Старк материализовался из дождя вместе с двумя своими сообщниками. Сосед чаял обвинить меня в колдовстве, ведовстве и чёрной магии, а потому предусмотрительно прихватил с собой друзей, которых правильнее было бы назвать ни сообщниками, а свидетелями.
   Под непрекращающийся акомпонемент дождя, я настроил рамки, пытаясь на практике убедиться в том, о чём неоднократно писал Траворд Водангард. Я стремился доказать опытным путём, что Менгиры действительно устанавливаются в местах пересечения теллурических потоков, и точка пересечения направлений рамок как раз указывала мне на это, перекрещиваясь как раз на валуне, когда из устоявшейся мороси выскочило трое всадников. Сосед и двое его сообщников-свидетелей. К счастью, со своими серповидными мечами я никогда не расставался, чего не скажешь о луке со стрелами, которые и на этот раз остались притороченными к седлу.
   - Колдуешь, шайтан! - Старк злорадно ухмыльнулся. Он был возбуждён и доволен. - Смотрите и запоминайте! - обратился он к своим товарищам: - Будете свидетельствовать!
   Сардак, небольшого роста, но плотный и очень сильный - обнажил меч. Высокий и жилистый, Берез - вытащил из-за спины лук, вложил стрелу и натянул тетиву. Сквозь прищуренный глаз на меня смотрел серый и холодный, будто острая льдина, зрачок.
   - Может, кончим его по-тихому?
   От этих слов стало страшно, но я не успел испугаться по-настоящему, так как Старк, пришпорив коня, встал между мной и стрелком.
   - Ты что с ума сошёл?! Убери лук! - Сосед предостерегающе поднял руку. - Если с этим щенком что-то случится, то первым укажут на меня, и тогда придётся иметь дело со Скальдом, Млыном и Стрыем. Ты к этому готов?
   Берез опустил лук.
   - Чего ж ты хочешь?
   Старк повернулся ко мне, и, весело улыбаясь, поделился своими ближайшими планами.
   - А мы его заарканим сейчас, свяжем покрепче, соберём его шайтанские штучки, и свезём со всем этим хозяйством в Веданту. Пусть разбираются.
   Берез неуверенно покачал головой.
   - Бесполезно. Стрый его всё равно отбрешет. Ни в первый раз этому сосунку от правосудия уходить. Забыл, что ли?
   - Нет, не забыл. - Старк посмотрел на меня долгим озлобленным взглядом обманутого мужа. - Но теперь всё будет по-другому. Теперь у нас будут ни только слова, но и доказательства.
   - Ну, как знаешь! - Берез убрал лук, и достал аркан. - Тебе виднее.
   Слова и действия Старка теперь выглядели и расчётливыми и продуманными. Ведь если хорошенько подумать, то, хоть я ни от кого не скрывал природу своих исследований, и действовал в открытую: не таясь, и не прячась, верно и то, что занятия мои никого не заинтересовали лишь по чистой случайности, да и то - до поры до времени. Но вот теперь эта пора и время пришли. Становилось очевидным, что если эти люди приведут меня связанным в становище и продемонстрируют мой колдовской инструментарий, то последствий этого трудно даже предположить. А если учесть, что трое достойных мужчин-воинов ещё и расскажут, чем же я там по существу занимаюсь, при чём со своими комментариями и пояснениями, то тогда мне припомнят всё, о чём вроде бы начали забывать. Иные вспомнят, что я странный человек, впадаю периодически в созерцательный транс, и вообще, слишком отличаюсь от остальных. Другие припомнят недавние обвинения в ереси зороастризма. Третьи поспешат навесить на меня мор и падёж скота. Если же ко всему вышесказанному грамотно присовокупить моё путешествие в Город, откуда я, естественно, вернулся заражённым тайной проказой, то со всем этим грузом я вполне могу рассчитывать на очистительный костёр.
   Дремавшая внутри меня ненависть мгновенно проснулась, и, гася зарождающиеся рефлексы человеколюбия, которые, несомненно, появляются в просвещённом сознании, выплеснулась наружу, да так, что я едва сдержался, чтобы не бросится на Старка. К счастью ни один из моих недругов этой внутренней борьбы во мне не заметил. Я быстро успокоился и пришёл в норму. Как ни странно, но эта самая нелюбовь к соседу привела меня в равновесие. Нет. Я ничего не забыл, и всё хорошо помнил, а просветлённый мозг тут же указал путь к спасению. При мысли об этом я даже улыбнулся. Эти люди сильно ошибались, полагая, что перевес на их стороне. Численный перевес - да, он присутствовал, но здесь он ничего не стоил. Главное, что сейчас необходимо сделать, это - вытащить из земли обе рамки, и направить их на Менгир.
   Так я и поступил. Пока сообщники осмысливали происходящее, я поочерёдно вынул рамки, сунул их себе за спину, закрепил на поясе, и направил концами на Менгир. Ну, теперь посмотрим! Заодно проверю одно своё предположение.
   - Эй! Что это ты там делаешь? - Старк нахмурился. Он не понимал моих действий, и это ему не нравилось. Возможно, он интуитивно догадывался, что мои манипуляции с инструментом имеют некий смысл, но постичь его значение Старк естественно не мог. Это его настораживало. - А ну-ка повернись!
   - Ни твоё свинячье дело, сын ослицы! Что хочу, то и делаю! А про "повернись" будешь этим двум хорькам приказывать, каким местом им к тебе поворачиваться.
   - Что?!
   Мужчины мгновенно взбеленились, и попытались броситься на меня. Я намеренно оскорблял их, чтобы вывести из равновесия. Однако Старк не купился на эту уловку.
   - Стойте, не слушайте его! Он же вас провоцирует! Убери лук, Сардак. Нам трупы не нужны. Надо его заарканить, и тёпленьким привести в Веданту. Убери лук, я говорю!
   Сардак нехотя опустил оружие. Он был явно разочарован, и совершенно не понимал, почему они должны выслушивать оскорбления этого молокососа. Его друг, Берез, уже раскручивал над головой аркан, приноравливаясь для точного броска.
   Сердце моё не отбило и нескольких ударов, когда я, наконец, услышал за спиной шипение и слабое потрескивание. Запахло озоном. Я сделал шаг назад, и, чтобы не привлекать внимания, осторожно оглянулся, стараясь поворачивать лишь голову. Мои предположения начинали подтверждаться. От рамок двумя тонкими струйками поднимался дымок, а между их концами, направленными на Менгир, периодически возникали сине-жёлтые разряды, очень похожие на те, что я наблюдал в Городе между колоннами.
   - Эй, что это у тебя там? - Сардак попытался заглянуть мне за спину. - Берез, глянь-ка!
   - Да ну его к лешему, - Берез продолжал медленно раскручивать аркан. - Сейчас спеленаем его и посмотрим.
   Спину в районе рамок начало покалывать. Треск и шипение усилилось.
   "Отлично, теперь пусть попробуют!" - подумал я, и стал быстро сбрасывать с себя всё металлическое: мечи, кинжал, нож ... Как только я это сделал, покалывание прекратилось.
   - Гляньте, он сдаётся! - Берез указал на меня пальцем и расхохотался. - А я-то думал! - разочарованно проговорил он, растягивая слова.
   - Сосунок сыкливый! - процедил сквозь зубы Старк и смачно сплюнул в траву. Он ожидал от меня гораздо большего. - Это тебе ни за спины родичей прятаться. Давай руки, вязать буду!
   - А ты попробуй, баран чесоточный!
   - Что!?
   От предчувствия быстрой победы соседушка расслабился. Ещё недавно он объяснял своим друзьям, что, мол, успокойтесь, это он вас провоцирует. Но теперь, как только оскорбление коснулось именно его, он быстро забыл о здравомыслии. Значит - нервничает и боится?
   Старк достал плеть, и, постукивая ею по ладони, направился ко мне. Он был зол и решителен, а лицо его горело от возбуждения и ненависти. Но сосед не успел сделать и нескольких шагов, когда Берез метнул аркан. Сплетённая из конского волоса верёвка, разматываясь на лету, описала пологую дугу, и стала опускаться овальной петлёй как раз мне на голову. Мужчины замерли в ожидании триумфа. Мир будто застыл, а движения в нём ощутимо замедлились, словно давая возможность рассмотреть происходящее во всех мельчайших подробностях. Капли дождя плавно опускались на землю, и я увидел, как брошенный аркан, пролетая сквозь дождь, намокает в полёте, впитывая морось. Затем он зашипел протяжно, как шипит раскалённый металл, опущенный в воду. Потом от верёвки обильно выделился дым, причём по всей длине сразу, а далее, уже на излёте аркан вспыхнул ярким пламенем, похожий в этот миг на извилистую молнию. Сгорев почти мгновенно, верёвка осыпалась на мокрую траву клочьями чёрного пепла. Запахло палёным.
   Мои противники застыли в изумлении, не понимая еще, с чем связать увиденное чудо: то ли с колдовством, то ли с природой, то ли с Богами. Оторопь, поразившая всех троих, действовала на каждого из них по-разному, их реакции оказались различны, а время выхода из прострации - разновременны. В то время как Сардак и Берез ещё взирали на пепел с разинутыми ртами, Старк отбросил плеть, и схватился за меч. Это его и сгубило. Зрелище началось, как только сосед коснулся оружия, и продлилось не дольше нескольких ударов сердца. Сначала верхняя часть Менгира зашелестела, как шелестят звуки далёкого грома. Потом на его макушке вспыхнуло голубое сияние, которое через миг прерывистыми волнами пошло по всему валуну. А далее, когда уже весь камень оказался объят этим голубым сиянием, возникла ослепительная огненная вспышка, и от вершины Менгира яркой изогнутой ломаной в Старка вонзилась молния. Меч в его руке мгновенно оплавился, потерял правильность формы, и потёк, будто восковая свеча. Одежда и волосы вспыхнули и загорелись. Лицо потемнело, глаза полезли из орбит и лопнули, как водяной пузырь, а изо рта его вывалился неожиданно длинный розовый язык. Он ещё простоял какое-то время на прямых негнущихся ногах, опустив руки вдоль тела так, будто пытаясь поймать остатки сползающей обгоревшей одежды, но далее словно лишённый костей сложился бесформенной кучей, как складывается мешком пустая выделанная шкура.
   - А! А! А!
   Сардак и Берез отпрянули назад. Они не ведали страха, когда судьба сталкивала их с людьми, и я могу подтвердить это, ибо видел их в битвах. Но бороться с колдовством, ведовством и прочими шайтанскими штучками, они явно не собирались, ибо находилось всё это за гранью их восприятия. Их мозги отказывались понимать происходящее, а значит оставалось либо сойти с ума, либо бежать подальше. Мужчины выбрали второе, и правильно сделали. Почти одновременно вскочив на коней, они стремительно умчались в степь.
   Вытащив рамки из-за пояса, я отбросил их в сторону. Раскалённый металл ожёг ладонь. Менгир тут же прекратил светиться. Сияние исчезло. Лишь лёгкий запах озона улавливался в воздухе. Обойдя лежащее в мокрой траве оружие, я подошёл к Старку. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: он мёртв. Одежды на нем, как ни бывало. Кожа почернела, и на ней отдельными кровоточащими пятнами пузырились ожоги. Конечности обуглились, и дымились, источая тошнотворный сладковатый смрад. Из-под лопнувших век на почерневшие щёки вытекала студенистая жидкость, похожая на костный мозг.
   Я отвернулся. Теперь это придётся как-то объяснять, но я не был готов к этому. Может - бежать? Куда? Опять в Город? Но к этому я тоже не готов.
  
   * * *
  
   Объяснять ничего не пришлось. Не решусь предполагать, что действительно повлияло на Сардака и Береза: уязвлённая ли гордость в связи с их поспешным бегством, или стыд за то, что не смогли справиться со "щенком" и "сопляком", а может - недостойное поведение, связанное с тем, что так позорно бросили в степи погибшего товарища, или хуже того - банально побоялись повторения участи Старка, - всё может быть. Однако правда жизни оказалась таковой, что они и словом не обмолвились о том, что произошло между нами. Конечно, при случае они обязательно попытаются рассчитаться со мной за свой страх и позор, но я уверен, если даже эта месть состоится, то произойдёт она не в степи, где я провожу свои опыты, а в ином месте, ибо прийти сюда после того, что произошло со Старком, они вряд ли решатся. Так что нельзя давать им шанса, и с сегодняшнего дня надо всегда держать ухо востро!
  
   * * *
  
  
   Соседа нашли на следующий день.
   Честно говоря, сразу после смерти Старка у меня возникла мысль, что не худо было бы спрятать тело. Утопить, например, или закопать - не суть важно. Главное, чтобы не нашли. Даже предположить страшно, что могло из этого выйти, но к счастью помутнение длилось не долго, и я вовремя одумался. Пусть остаётся, где лежит, а уж Боги решат, как им распорядиться. Вот уж воистину: нельзя ничего решать, находясь в возбуждённом эмоциональном состоянии. Ведь если бы меня застали за тем, что я пытаюсь избавиться от трупа, то тогда бы мне очень сильно не поздоровилось. Вот тогда бы я ни смог ни отвертеться, ни оправдаться, потому что сокрытие тела есть страшнейшее из преступлений. Потому что сгнивший без погребального ритуала и очистительного костра арий никогда не попадёт в Страну Вечной Охоты. И хотя в Ведах ничего об этом не сказано, мы верим, что после сожжения окажемся в этом благословенном месте, а Харон переправит нас через Стикс.
   Внешний вид останков ужаснул многих, и, хотя все участники событий напряжённо молчали, по становищу от юрты к юрте поползли настороженные слухи о том, что к смерти Старка каким-то неведомым образом причастен именно я. Непонятно, кто и для чего распространял эти слухи, которые могли базироваться лишь на догадках, но реальность являлась именно таковой: с одной стороны - никто и ничего не видел, но, с другой стороны, в смерти Старка винили меня. Сардак и Берез не могли быть источниками этих сплетен. Они упорно молчали, так как, не сообщив об этом сразу, теперь им лучше было помалкивать. Мужчинам совершенно не улыбалась перспектива вляпаться в эту историю, потому что если выяснится, что они всё видели, то любой арий вправе будет задать им вопрос: почему сразу не сказали? И вообще, как это вы трое здоровых мужчин-воинов не смогли справиться с молодым парнем? Позор! А раз "позор", то я убеждён: будут молчать!
   И, тем не менее, на меня подозрительно косились. С негодованием сверлили взглядом затылок, с подозрением шептались за спиной, некоторые - плевали в след, шепча проклятия и заклятия вдогонку. Но, как бы не хотелось моим тайным недоброжелателям свалить эту смерть на меня, им этого не удалось. Сардак и Берез молчали, а иных свидетелей быть не могло.
   "Но, что тогда?" - спрашивали любопытствующие, имея в виду причину смерти Старка.
   "Как что? Молния!" - отвечали им более догадливые. - "Что ж ещё?"
   Эта причина - молния, и явилась окончательным вердиктом Веданты, что сняло с меня все подозрения, и заткнуло рты многим недоброжелателям. Вынесение этого решения обошлось даже без вмешательства дедушки, что свидетельствовало явно в мою пользу, но, как гласит народная мудрость: если есть вина - жди наказания. И вина эта на мне имелась, ибо, как ни крути, а Старка убил я. Чем? Зачем? Почему? - другой вопрос, но ведь убил же? Убил. Значит, получи наказание!
   И оно пришло неминуемо, как некая расплата за грех. Ни скажу, что эта кара была ужасна, скорее - наоборот, почти незаметна, если это вообще можно назвать карой, но так как взаимоотношения мои с народом ариев сильно изменились именно после смерти Старка, то это изменение я бы и назвал последствиями убийства - расплатой. Смерть соседа и последовавшие за этим слухи о том, что я к этому как-то причастен, с неизбежностью привели к тому, что мои и без того не радужные взаимоотношения с соплеменниками ещё более ухудшились, увеличивая пропасть между нами.
   Большинство ариев теперь старались просто избегать меня. Они опасливо замолкали при моём появлении, на вопросы отвечали нехотя и односложно, если вообще отвечали, и стремились поскорее избавиться от моей компании под любым удобным и неудобным предлогом или вовсе без оного. Ещё издали, завидев, многие предпочитали обойти меня стороной, а если избежать встречи оказывалось невозможным - отворачивались, не желая смотреть в глаза. Ну а если мне удавалось всё же поймать чей-то взгляд, то ничего кроме неприязни, ненависти и страха я там не находил. К сожалению, я читал в глазах своих соплеменников то же самое, что и всё это время в глазах Старка. Теперь он мёртв, но ненависть его жива, и кто из нас победил - не ясно до сих пор. Ведь раньше неприязнь и страх читались только в его взгляде, теперь же подобные чувства я без труда улавливал в глазах большей части становища. В общем, Старк умер, но ростки ненависти, посеянные им, дали обильные всходы.
   Однако, как показала дальнейшая жизнь, далеко ни всегда имеет значение то, какие чувства к тебе питают окружающие. Порою более важным оказывается то, как ты сам к этим чувствам относишься. Если принимаешь близко к сердцу - это плохо, и значит необходимо что-то менять. Если же тебе по большому счёту всё равно, то и говорить не о чем - пусть чувствуют, что захотят, и питают свои ощущения, чем заблагорассудится.
   Подобное равнодушие испытывал и я. Как ни странно, но повальное отчуждение окружающих почти не трогало меня, ибо с некоторых пор я и сам не особенно выискивал общества соплеменников. К сожалению, я всё более убеждался в отсутствии совместных интересов и тем для разговоров. Это не являлось следствием высокомерия с моей стороны, а лишь констатировало факт: я постепенно становился лишним в Стране Ариев, и моё нахождение здесь являлось лишь следствием былых заслуг и влиятельности моих ближайших родственников, с которыми невозможно было не считаться. Сам же я ничего с этим не мог поделать, ибо мне действительно не чего было с ними обсуждать. Мне до икоты наскучили разговоры о надое и отёле, до тошноты надоели хвастливые байки об охоте и рыбалке, навеяли скуку былины о подвигах, которых никто не видел, и сказания о поверженных врагах, которых никто не считал. Надоело! Возможно, я сам в этом виноват, но что поделать, если пустопорожние разговоры о прекрасных женщинах, быстроногих жеребцах и героических битвах приелись так, что меня от них безудержно тянуло ко сну? Если количество угнанных коней, поверженных врагов и соблазнённых женщин в устах некоторых удальцов перевалило за все разумные пределы, а размеры пойманных рыб и добытой дичи с каждым днём увеличивали габариты и прибавляли в весе, то стоит ли на это обращать внимание? Может быть, я слишком серьёзно к этому отношусь, и через чур буквально реагирую на количественные составляющие, возможно даже, что следовало бы отнестись к этим рассказам с изрядной долей юмора - всё так. Но, даже не взирая на мои реакции на повседневный фольклор, я всё более убеждался в том, что, живя рядом, дыша одним воздухом, и передвигаясь по одной земле, мы, тем не менее, обитаем на разных планетах.
  
   * * *
  
   Комья земли налипли на рамки. Нарвав травы, я почистил инструмент, протёр его промасленным куском шкуры, и отложил в сторону. Солнце перевалило за полдень, нависая над головой ярким золотистым шаром. Становилось жарко. Рваные клочья облаков, цветом напоминавшие весенний снег, грязно-молочными сгустками проносились над головой. В небесах на высоте птичьего полёта дул сильный ветер, а здесь, у самой земли - лишь лёгкий освежающий бриз от реки. Интересно, эта разница в силе поветрия как-то связано с Менгиром, что находился всего в нескольких шагах? Вопрос не праздный, как могло показаться сначала, а вполне насущный, так как возможности валуна, установленного на пересечении теллурических потоков, лишь только начинали приоткрывать свои тайны после проведения многочисленных полевых испытаний. А потому от моих исследований можно было ожидать любого результата. В том числе и возможность Менгира влиять на воздушные потоки в небесах.
   После смерти Старка большую часть времени я проводил здесь в степи, где меня никто не мог видеть. Я старался по возможности никому не попадаться на глаза, уезжая в поле ещё затемно, и встречая рассвет далеко от родной юрты, а возвращался в становище уже на закате, стараясь въехать в селение, когда ночь накрывала землю. Конечно, это не нормально, но только здесь в степи я обретал теперь душевное спокойствие, которого оказывался лишён в становище. В кочевье я всегда чего-то ждал. Ждал недобрых слов и злобных взглядов, каждое мгновение мог напороться на вспышку ненависти или приступ неприязни, в любое время готов был услышать змеиный шёпот или возглас проклятья. Это изматывало. Получалось, что там, в поселении ариев я мог рассчитывать на спокойствие и добрый приём всего лишь в нескольких местах: в юрте родителей, где я сейчас жил, в жилище дяди - с этим тоже всё понятно, и в хижине дедушки - куда я мог прийти в любое время дня и ночи. Но неожиданно в моей жизни появилось ещё одно место, куда я мог приезжать без боязни быть изгнанным. Это была юрта, где жила девушка по имени Наста, с которой мы познакомились совсем недавно. Это случилось три лунных цикла назад, но уже сейчас, спустя так мало времени, я чувствовал всё возрастающую необходимость видеть её каждый день. Естественно, девушка была очаровательна - а разве могло быть иначе? Понятное дело, она была красивее всех - и кто бы посмел спорить? Я любовался ею, и более всего меня поражало в ней одно изумительное сочетание, очень редко встречающееся среди ариев: густые волнистые волосы цвета зрелого каштана, и большие миндалевидные глаза цвета малахита погружённого в воду. Это редкое соцветие она получила от родителей. От матери-арийки - светлые глаза, от отца-кельта - тёмные волосы. Да, её отец не был арием, и, хотя с кельтами мы давно не воевали, отношение к этой семье было сдержанно-настороженным, что и явилось, наверное, основной причиной того, что юрта их стояла в стороне от других, на отшибе, чтобы не мозолить глаза. И возможно потому, что жили они на окраине становища, и смотрели на их семью ни так, как на семьи настоящих ариев, отношение ко мне родителей Насты, трёх её братьев и двух сестёр было совершенно нормальным, без настороженности и опаски, а скорее - с симпатией и доброжелательностью. И это меня необычайно радовало, ибо таких мест в родном становище становилось всё меньше и меньше.
  
   * * *
  
   Время шло. Количество дней, проведённых в степи за практическими исследованиями и полевыми испытаниями, постепенно переходило в качество, и вот, недавно, я обнаружил ещё одну полезную закономерность во взаимодействии человека и Менгира, о котором, кстати, не упоминалось в книге Траворда Водангарда. Вначале, обнаружив случайно, а далее - развив целенаправленно путём многочисленных проб и замеров, я вычислил, что если определённым образом расположить рамки относительно Менгира, а самому сесть в единственно возможной точке этой конфигурации - внутри треугольника: рамка - Менгир - рамка, то через некоторое время я начинал замечать в себе определённые изменения. То есть, система теллурических токов при таком расположении рамок влияла на организм помимо Менгира. Сначала я физически ощущал, как кровь во мне, не увеличивая давления и сердцебиения, а лишь меняя какие-то свои параметры, начинала значительно быстрее течь по венам. Вслед за этим появлялось отчётливое чувство того, что тело покидает усталость, исчезает сонливость и проясняется мозг. В меня словно заряженная волна извне вливалась неведомая энергия, я обнаруживал в себе ощутимый прилив сил и бодрости, каковой случается после продолжительного здорового сна на свежем воздухе. Ну а далее стали происходить и вовсе необъяснимые вещи. Вчера, например, со мной произошло такое, чего иначе как чудом и назвать невозможно. Конечно, я слышал о подобных событиях и ранее, но происходили они, как правило, с героями сказок и легенд.
   У меня на руке имелся порез, который сильно кровоточил. Так вот, после того, как я вычислил необходимую мне точку внутри треугольника, и некоторое время посидел на ней, расслабляясь и медитируя, со мной вдруг начали происходить чудесные метаморфозы. Сначала рана перестала болеть, вскоре после этого прекратилось кровотечение, ну а далее и вовсе наступила очередь чудес: на моих глазах порез затянулся, превратившись в едва различимый розовый рубец.
   Я смотрел на свою руку, которая теперь не болела и не кровоточила, и понял вдруг две очевидные истины, пришедшие мне в голову при виде нежной розоватой кожи, затянувшей рану в течение всего лишь нескольких ударов сердца. С одной стороны, это было осознание бесконечности Вселенной и, как следствие этой бесконечности - безграничность информации в ней. А с другой - ощущение той бездны незнания и примитивизма, того моря глупости и океана предрассудков, в котором до сих пор прибывали арии, в то время как рядом с нами, вернее - на нашем месте только тысячи лет назад проживали люди, владевшие знаниями о которых мы не догадываемся и поныне. Кстати, я бы тоже ни о чём не догадался, если бы ни моё посещение Города, ни обрушение здания, где я ночевал, и ни дальнейший курс лечения, который совершил надо мной таинственный человек в чёрном балахоне. Ведь если бы ни он, я бы до сих пор не владел грамотой, и, следовательно, не прочитал бы великую книгу Траворда Водангарда. А раз так, то пас бы я сейчас коров с овцами, радовался бы надоям и отёлам, хвастался бы пойманной рыбой и убитым зверем, а также гордился бы угнанными жеребцами и поверженными врагами. Короче говоря, я был бы таким как все - одним из многих. Старк был бы жив, а сам я не прятался бы в степи от настороженных взглядов соплеменников.
   "Но ведь не поздно ещё всё вернуть назад!" - подумалось мне, при виде инструмента, лежащего в траве. - "Оставлю рамки здесь, и прямо сейчас уеду в становище. Завтра же посватаюсь к Насте, осенью - женюсь, а через год о моих странностях никто и не вспомнит!"
   Собрав инструмент, я направился к жеребцу. Животное приветствовало хозяина весёлым ржанием.
   "... всё вернуть назад!" - будто эхо отозвалась в голове заманчивая мысль. - "А может действительно ещё не поздно?"
   Приторочив рамки к седлу, я шагом повёл коня к реке.
   "Так поздно, или нет?" - спросил я себя, и остановился.
   "Возможно, что не поздно, и та граница, за которой уже нет пути назад, мною ещё не пройдена, а соплеменники, уверен, готовы меня простить, принять и всё забыть, но вот вопрос: хочу ли я сам этого возвращения?"
   Постояв ещё несколько мгновений, я двинулся дальше. Вопросов больше не было, ибо я знал, что не вернусь.
  
   * * *
  
   Подойдя к речке, я залёг в кустах на господствующем холме, и пристально осмотрел местность вокруг. Случай со Старком и его сообщниками научил многому, а главное, преподнес урок того, что осторожность - это одна из основных составляющих, которая определяет продолжительность жизни.
   Никого!
   Лишь убедившись в этом, я спустился вниз на узкую полоску пляжа, быстро разделся, и вошёл в воду. Прохлада реки освежила разгорячённое тело. Пожалуй, вода была ещё холодноватой для получения удовольствия от купания, но вполне приемлемой для смывания пота и грязи. Отплыв немного от берега, я лёг на спину, и предался созерцанию небес. Рваные клочья облаков продолжали своё быстрое движение, исчезая из вида за высоким, обрывистым левым берегом. Синее небо казалось бездонным, как детские сны. Солнце опускалось на закат. Периодически его заслоняли обрывки туч, мрачные тени накрывали речку, и тогда мне вспоминалось Меотийское озеро перед началом бури. Вскоре облако уходило, и вновь появлялось солнце, навевая мысли о том, что и в жизни всё точно также: зарождающейся день всегда сменяет ночь, за горем следует радость, а рождение - подразумевает смерть. Чёрная полоса жизни, сколько бы она не длилась, всегда сменится белой, надо только набраться терпения и подождать. Перевернувшись на живот, я поплыл к берегу. Пора возвращаться. Что же касается оттенка жизненных полос, то моя, чёрная - уж очень сильно затянулась.
   Быстро одевшись, я поднялся на холм, где в кустах оставил жеребца. Оказавшись на вершине, я обратил внимание на странный предмет, торчащий из земли. Уже миновав его, и пройдя несколько шагов к кустам, я остановился вдруг. Какое-то смутное предчувствие, а может простое любопытство, заставило меня вернуться назад. Подойдя ближе, я увидел крохотный бугорок, вернее, незначительное вспучивание почвы, из которой на высоту четырёх пальцев выглядывал цилиндрический предмет, весь облепленный засохшей грязью.
   Что это?
   Опустившись на колени, я стал осторожно расчищать и обкапывать землю вокруг бугорка. Рыхлая почва оказалась рассыпчатой и податливой, и вскоре в руках у меня оказался полый цилиндрический тубус из обожжённой глины длиной около двух третьих локтя и диаметром в четыре моих пальца. Один его конец был заглушен ещё при изготовлении, а другой - закрывала деревянная пробка, подогнанная по внутреннему диаметру тубуса без единого зазора. Осторожно расшатав, я вытащил её, и слегка наклонил тубус. Шурша и шелестя потрёпанными краями, из цилиндра вывалился свёрнутый в трубочку пергамент, который, упав на землю, начал самопроизвольно разворачиваться. Когда же я его развернул полностью и разгладил, то увидел на его поверхности текст, составленный арийскими рунами, ниже шли надписи на неизвестной мне клинописи, а между ними - цветные рисунки животных, которые могли жить лишь в чьих-то мифах. И всё это: текст, надписи и рисунки объединяла одна примечательная особенность - они оказались обильно забрызганы кровью.
   В этот миг косматое облако унесло ветром, и появившееся солнце осветило свиток. Разноцветная палитра заиграла на рисунке, отделяя краску от крови, и в то же мгновение от пергамента на меня осязаемо заструился прерывистый поток воздуха, а в ушах послышался мерный звук бубна, будто кто-то невидимый слегка касался ладонью растянутой на обруче коже. Далее следовал мелодичный звон колокольчика, и всё повторялось вновь. После нескольких таких повторений в убаюкивающие звуки бубна и колокольчика, влился не менее сонные и убаюкивающие переливы свирели. Сначала звучал один инструмент, но уже скоро к этим звукам добавился ещё один, а затем - ещё. Несколько мелодий переплелись и спутались, словно клубок танцующих под удары бубна змей, когда в её сложную, но понятную нить, издалека, но - гармонично вплелись жалобные переборы арфы и китцара. Я почти восторженно смотрел на свиток, очарованный волшебством льющейся от пергамента музыки, понимая подсознательно, что сейчас произойдёт то, что со мной уже происходило в бревенчатой избе, и что описывал Траворд Водангард во второй части своей великой книги, но названия этого явления я никак не мог припомнить. Собственно говоря, мне недосуг было вспоминать, ибо ситуация усложнилась, разрозненные звуки инструментов слились в единую мелодию, танцующая змея теперь оказалась одна, но довольно крупная, а едва я понял это, вновь образованное пресмыкающееся обвило меня своим холодным чешуйчатым телом, и слегка сжало.
   Краски на пергаменте словно ожили, наполняясь ярчайшими цветами, оттенками и полутонами, насыщенность которых на манускрипте казалась гораздо большей, нежели в природе. Силуэты значительно обострились. Между линиями рисунков на самом стыке фигур обозначились чёткие границы. Изображения заметно вспучились, словно в них впрыснули порцию свежих красок, и лишь после этого стало возможным различить, что же нарисовано на свитке. Это был Бог зороастрийцев, Ахурамазда, воплощение Добра и Света, изображённый в ипостаси существа с телом человека у которого отросли птичий хвост и крылья. Внизу под рисунком золотым огнём сверкнула надпись арийскими рунами: "Эманации Ахурамазда. Учение Заратуштры, изложенное в семнадцати Гатах".
   "Чего? Чего?" - попытался я осмыслить увиденное, но не успел, потому что краски на картине прорвало. Потоки насыщенных цветов, загадочных полутонов и сочных оттенков хлынули на меня, и, смешавшись с мелодиями, опрокинули навзничь. Змея рассыпалась на мелкие осколки, а меня закрутил водоворот цветовых и звуковых ощущений, и понёс куда-то в бездну. Солнце мигнуло. Погасло и снова включилось. А в промежутке между светом и тьмой ощутимо запахло фиалками...
   В следующее мгновение я вывалился из бездны на залитый солнцем мощёный двор, и, быстро сориентировавшись, отполз за ближайшее укрытие, оказавшись, таким образом, под деревянной лестницей, ведущей на крыльцо бревенчатой избы. Глядя в промежутки между ступенями, я увидел, что двор окружала высокая стена из необработанного ракушечника высотой локтей двенадцать, которая прерывалась лишь мощными дубовыми двустворчатыми воротами, оббитыми листовой бронзой, и наглухо закрытые навесным засовом. Обширное подворье пустовало. Помимо избы, расположенной у восточной стены, и под крыльцом которой я теперь укрывался, посреди двора находился алтарь с "вечным огнём", который бил прямо из земли, и, как священный источник был огорожен красивой оградой из белого мрамора. Прямо передо мной, на низком деревянном табурете, облокотившись на ограду, сидел человек в белой тунике и в плетёных кожаных сандалиях на толстой подошве. На роскошном золотом поясе, инкрустированном драгоценными каменьями, располагался короткий скифский меч - акинак, вложенный в серебряные ножны, а на шее человека висела массивная золотая цепь с властными символами в виде талисманов и оберегов. Мужчина держал в руке пергаментный свиток, и внимательно читал его, медленно шевеля губами.
   Я узнал и человека, и то, что он так внимательно изучал. Это был пергамент, найденный мною только что, а тубус, в который свиток был так бережно упрятан, находился здесь же, на мраморной ограде "вечного огня". Что касается человека, то видеть его здесь, в святилище огнепоклонников, одетым в такую странную для ария одежду, и читающего манускрипт Заратуштры, было более чем странно по двум причинам: во-первых, это был Главк - военный вождь ариев, а во-вторых, он был мёртв уже более года, и это из-за него, кстати, я чуть было не отправился в Страну Вечной Охоты.
   Узнал я так же и место, где сейчас находился. Это действительно было священная территория зороастрийцев, которая располагалось в распадке Чох на самой границе с кочевьями массагетов. Мне приходилось там бывать пару лет назад. И ещё я вспомнил, как называлось явление, в котором находился теперь, и наблюдал воочию, события в нём. Синестезия. Именно так его называли Траворд Водангард и жрица Астарты из картины, и именно этим объяснялось то, что я видел человека, погибшего на охоте более года назад.
   Стук копыт за стеной прервал мои размышления. Главк вздрогнул, и, прервав чтение, завертел головой. Он был явно встревожен и озабочен появлением всадников, хотя не мог видеть: кто они? Значит, ждёт кого-то? А может наоборот, опасается? Или не желает, чтобы его здесь видели? Ещё бы, военный вождь ариев, да в таком наряде, да ещё в таком месте, да с таким чтивом в руках! Ха! Тут было чего опасаться!
   Главк побледнел. Судя по всему, он догадывался, кем могли быть всадники за стеной, и это его всерьёз тревожило. Я бы даже сказал - пугало! Он порывисто поднялся, бережно свернул пергамент в трубочку, аккуратно засунул его в тубус, и, тщательно закрыв пробкой, сунул запазуху.
   В ворота постучали. Сначала - тихо и размеренно. Но вскоре, не получив отзыва, сильнее и настойчивее. Потом и вовсе стали колотить чем-то тяжёлым и массивным. А далее из-за стены я услышал голос, который показался мне знакомым.
   - Откройте немедленно!
   Из бревенчатой избы, шлёпая босыми пятками по отшлифованным ступенькам, выбежали двое священников-огнепоклонников, и прямиком бросились к Главку.
   - Что будем делать?
   Служители культа были бледны и напуганы. Они с плохо скрываемым ужасом косились на сотрясающиеся ворота. Облачённые в широкие белые балахоны служки походили на взлетающих лебедей.
   - Они выломают дверь!
   После непродолжительного колебания, Главк вытащил меч.
   - Открывайте. Возможно это ещё не они. Слишком уж стремительно всё произошло. Эти люди не могли так быстро обернуться.
   - А если всё-таки это арии?
   Главк помрачнел.
   - Если - арии, то будем готовиться к смерти.
   - Кроме наших соплеменников это могут быть только массагеты. - Один из священников поднял руки к небу. - Вряд ли это лучше.
   Второй невесело покачал головой.
   - Они говорят без акцента.
   Главк решительно взмахнул мечом.
   - У нас нет выбора. Если это арии, то будем умирать, если - массагеты, то попробуем откупиться. Им наши жизни без надобности, а золото - в самый раз. Дадим, сколько смогут унести, а сами сегодня же уйдём к Великим Горам. Далее - в Элам, где живут наши братья - почитатели Авесты. У меня есть друзья в Сузах.
   - Но... - Один из священников попытался возразить, но Главк прервал его.
   - Открывай ворота! Чем быстрее это произойдёт, тем лучше. Незачем тянуть осла за хвост. Открывай!
   Понурив голову, огнепоклонник направился к воротам. Огромный засов неприятно дребезжал от каждого удара. Дубовые доски сухо трещали и пружинисто прогибались внутрь. Стена в районе бронзовых петель вздрагивала, а сверху осыпалась каменная крошка.
   "Это не массагеты!" - подумал я. - "Они действительно говорят без акцента. К тому же, этот голос..."
   Даро Главк - военный вождь ариев, облачённый в странную непривычную одежду стоял, широко расставив ноги, на мощёном дворе святилища зороастрийцев, и, смотрел вверх, на солнце, словно хотел впитать в себя всё его тепло. Его глаза были раскрыты. Свой меч он держал двумя руками, выставив его перед собой, и весь вид его указывал на полную готовность умереть. Он не боялся смерти, и, хотя я убедился теперь, что он поганый язычник, всё же в первую очередь, он был арием, и я гордился этим. Вот так же как Главк я хотел бы когда-нибудь принять смерть, свершить тем самым предначертанное Богами, и отправиться в Страну Вечной Охоты. Без страха, но с честью и достоинством.
   Натужно скрипнув, медленно отворилась створка ворот. Чтобы пропустить нетерпеливых гостей, священник отступил назад, и взялся уже за вторую створку, когда она резко дёрнувшись, слетела с петель. Огнепоклонник, несмотря на преклонные года, резво отскочил от ворот, но тут же замер, словно громом поражённый. Он замотал головой, как делают люди, когда желают убедиться, что они не спят, и со стороны могло показаться, будто последователь Авесты увидел перед собой демона.
   - Ты!? - успел лишь произнести он, но это были последние слова зороастрийца. Служитель культа вздрогнул, как от удара, голова его резко дёрнулась, рот раскрылся, выпуская на волю хриплый стон, а тело, качнувшись вперёд, рывком согнулось в пояснице. Копьё вошло в живот, но удар был настолько сильный, что остриё его ещё примерно на локоть вышло из спины. Священник схватился за древко, дёрнул его несколько раз, словно пытаясь вытащить, но жизнь слишком быстро уходила через рваные края смертельной раны. Человек продолжал стоять на ногах, а его душа уже отправилась к праотцам. Он ещё падал, когда, смяв его, и втоптав мёртвое тело в мощёный пол, во двор заскочило двое конных воинов в полном боевом облачении. Один из них, обнажив меч, стремительно приближался к двум фигурам посреди двора, другой - на скаку натягивал тетиву лука. Даро Главк развернулся боком к нападавшим, и, как мог, заслонился бронзовым мечом. Но стрелка на этот раз интересовал ни он. Раздался визг отпущенной тетивы, а свист летящей смерти слился с булькающим всхлипом. Стрела, снеся нижнюю челюсть авестийца, вонзилась в шею, и, раздробив тяжёлым наконечником шейные позвонки, вышла из затылка. Оперение стрелы дрожало перед глазами жертвы, но огнепоклонник вряд ли видел это. Его руки плетьми повисли вдоль тела, он сделал шаг назад, потом ещё пол шага, ноги служителя подкосились, и он начал заваливаться на спину. Из горла его тёмно красным фонтаном била кровь.
   В этот миг я узнал нападавших. "Шайтан!"
   Это был мой отец и дядя Скальд!
   Подъехав вплотную к Главку, они остановились. Военный вождь опустил меч. Он прибывал в праведном гневе, но одновременно понимал, что выказывать неудовольствие не слишком уместно. Главк ждал ариев, но ни отца с дядей.
   "Где-то здесь должен быть и дедушка" - подумал я, учитывая, что три моих ближайших родственника, как правило, были неразлучны. Со временем я мечтал стать четвёртым в их компании, а если учесть наличие Цветана и Облака, а также детей дяди Скальда, то, возможно, - десятым или двадцатым.
   - Что это значит, Млын? - обратился Главк к отцу. - Что вы здесь делаете?
   Отец спешился. Он был грозен, как Перун во гневе. Из глаз его сыпались молнии, а рука в кольчужной перчатке сжимала рукоять меча так, чтобы в любой момент пустить оружие в ход. Я хорошо знал эту ипостась отца, и, честно говоря, не завидовал Главку. В таком состоянии Млын беспощаден. Он вплотную приблизился к Даро.
   - Я здесь для того, чтобы выкорчёвывать ересь! А вот ты, военный вождь ариев, как здесь оказался? - поймав рукой полу туники, отец презрительно посмотрел на неё, отбросил в сторону, и брезгливо сплюнул. - Что это на тебе, Главк? Во что ты вырядился?
   Ситуация приобретала щекотливый для Главка оборот. Он отступил, и, стараясь говорить спокойно, произнёс:
   - Это моё дело.
   Дядя Скальд тоже спешился, и встал рядом с отцом.
   - Нет, Главк, ни твоё! Вернее - ни только твоё. Ты наш военный вождь, а это кое к чему обязывает. Пас бы ты баранов в степи - рядись, во что хочешь, дело твоё! Но ты ведь людьми на поле боя командуешь!
   - Ну и что?
   - В этом авестийском балахоне?
   - Балахон можно снять!
   Скальд схватил белую материю туники Главка, и резко дёрнул её на себя. Ткань затрещала. Даро отпрянул, и в тот же миг из-за пазухи его вывалился тубус. Цилиндр упал на мощёный пол, и, подпрыгивая, покатился по брусчатке двора. Пробка вылетела, и у ног Млына, шурша пергаментной кожей, развернулся манускрипт. Главк сильно побледнел. Отец поднял свиток. Повертел его в руках, и передал Скальду.
   - Глянь-ка, что это? Я в этих виршах не разбираюсь.
   Дядюшка разбирался. Одного взгляда ему было достаточно, что понять содержание документа.
   - Так-так! - дядя Скальд с ненавистью посмотрел на Даро Главка. - Ты верно говоришь про то, что балахон можно снять. Согласен. Но вот что делать с твоей подлой авестийской душонкой? Её ты тоже снимаешь при необходимости? А потом - вновь надеваешь? А куда ты прячешь это поганое зороастрийское тряпьё, когда на тебе нормальная арийская одежда?
   - Что там? - отец догадывался, о чём речь, но хотел убедиться. - Что ты там прочёл?
   - Это Гаты Заратуштры! - Скальд иронично развёл руки в стороны. - Писаны арийской мовой!
   - Что?! - отец вспыхнул, и крепко сжал меч. - Это арийские руны?
   - Да! - Скальд кивнул. - Краски ещё свежи.
   Млын повернулся к Главку.
   - Ну и как ты это объяснишь?!
   Отпираться было бессмысленно. Главк понимал это, но к его чести, продолжал вести себя достойно. Он не оправдывался и не извинялся. Он лишь быстро произнёс:
   - Я был, и всегда останусь арием! И ни важно во что я одет, о чём читаю, и каким Богам молюсь! В душе я всегда останусь арием.
   Отец перестал теребить рукоять, и одним движением обнажил меч. Дядя сделал тоже самое.
   - Нет, Главк, ты не арий. И об этом свидетельствует всё то, что мы здесь увидели. Теперь ты умрёшь. Но мы дадим тебе шанс умереть, как арию.
   - А как на счёт правосудия? Как на счёт справедливого суда, о чём ты так ратовал, Скальд? Или ты уже забыл об этом?
   Дядю не смутил вопрос, ибо он знал ответ.
   - Не дури, Главк! Не делай вид, что ты ничего не понимаешь. Повторю ещё раз: если бы ты был пастухом и пас баранов в степи, я первый потребовал бы для тебя справедливого суда, что бы тебе ни ставили в вину. Но ты, Даро Главк, военный вождь ариев, и доводить дело до суда, где тебя обвинят в мерзкой и богопротивной авестийской ереси, я не позволю. Потому что военный вождь не может быть зороастрийской собакой. Военный вождь ариев обязан исповедовать лишь учение Вед, а потому, мы сейчас убьём тебя, и утопим тело твоё в ближайшем болоте.
   Главк усмехнулся.
   - Ловко придумано.
   - Мы не можем позволить, чтобы почётная должность была опорочена. К тому же, мы сохраним твоё доброе имя, и дадим возможность честно умереть. А это в твоём положении - немало!
   - Значит, вы меня всё-таки убьёте?
   - Убьём! Но дадим тебе возможность умереть как воину. Как настоящему арию. Ты готов? - Отец мастерски пожанглировал мечом. - Скальд, опусти оружие. Я - старший, а значит - первый!
   Дядя нехотя кивнул, и отошёл в сторону, но акинак в ножны не вдел. Через мгновение зазвенели мечи. Конечно, я видел и раньше, как бьётся отец, но лишь теперь понял, как мне ещё далеко до него. Говорят, он один из лучших рукопашных бойцов среди ариев, и теперь я имел возможность в этом убедиться. Главк тоже немалого стоил в делах батальных, но против отца он выглядел подростком. После первого же короткого выпада Даро был ранен в руку и плечо. Белоснежная туника покрылась растекающимися пятнами крови. После двух следующих скоротечных контактов балахон оказался изрезанным, и висел на Главке окровавленными лохмотьями. Даро обливался кровью. Он тяжело дышал, широко раскрыв разгорячённый рот, отрывисто хрипел, его шатало и он плохо двигался. Сквозь ошмётки туники виднелись многочисленные порезы и раны. Кровь вперемежку с потом струилась по телу, стекала по лбу и щекам, а Главк беспрерывно вытирал их руками, и слизывал языком с губ.
   - Добей его, Млын! - дядя Скальд сунул меч в ножны. Видя полное преимущество отца, он успокоился. - Добей его, и будем уходить. Нам ещё многое необходимо сделать.
   Ни на миг не отвлекаясь, и не теряя концентрации, отец кивнул, давая понять, что услышал слова Скальда. До этого момента он словно издевался над противником, нанося ему лёгкие раны и порезы, безвредные для здоровья, но довольно болезненные. Главк чувствовал это, зверел от бессилия, но ничего не мог поделать. А далее, следуя настойчивости Скальда, отец поймал Даро на ложном замахе, и неуловимым движением, снизу - вверх, вонзил меч в живот. Тот вскрикнул коротко, и выронил меч, а отец резким махом продлил разрез от живота до грудной клетки, и рывком извлёк акинак из тела. Ноги вождя подкосились, и он, бесформенной массой сложился у ног Млына. По каменным плитам, расширяясь, растекалась лужица крови.
   В этот миг в ворота влетел ещё один всадник. Я даже не удивился, когда узнал в нём дедушку. Даже не доехав до Скальда и Млына, он, видя окровавленное тело Главка, на скаку закричал:
   - Что вы наделали?!
   Его конь закружил между дядей и отцом. Те шарахнулись в недоумении.
   - В чём дело, Стрый?
   Дедушка соскочил с коня, подошёл к бездыханному телу, и развернул его на спину. Убедившись, что это - Главк, он сплюнул досадливо, и смачно, от души выругался.
   - Вы, что, с ума сошли?
   Дядя Скальд недоумённо покачал головой. Он был удивлён такой реакцией.
   - Извини, Стрый, но я тебя не понимаю. Что мы такого наделали? Мы лишь выполнили твоё пожелание! Ведь ещё вчера ты говорил, что Главка необходимо убить.
   - Где? Здесь!? - лицо деда было страшным, словно в него вселился массагетский дэв. Я впервые его видел таким. - Я разве говорил убить его здесь, в авестийским святилище?
   Скальд потупился.
   - Но...
   - Молчи! - дед раздражённо отмахнулся. - Всё убрать! Скоро здесь будут зороастрийцы и люди Главка. Вождя заберём с собой.
   - Это ещё зачем? - отец посмотрел на деда. - Все в крови измажемся.
   Дедушка с сожалением покачал головой.
   - Дураки вы оба! - он с чувством постучал кулаком по лбу. - Надо было душить! Тогда бы и крови не было. А вы, небось, ещё и в благородство поиграли? Дали ему возможность умереть, как арию?
   Отец с дядей потупились.
   - Да!
   - Эх! - дедушка от досады пнул тубус, и он, вместе с пергаментом, отлетел в сторону Главка, и угодил прямо в лужу крови. - Учу вас, учу, а вы...
   Он задумался ненадолго о чём-то, затем подошёл к телу, и поднял манускрипт с цилиндром.
   - Это выбросите по дороге. Только подальше отсюда.
   Млын и Скальд одновременно кивнули.
   - Хорошо!
   - С Главка снимите это тряпьё и наденете одежду ария. Увезём его в лес, а там попытаемся всё преподнести так, будто он погиб на охоте.
   - Несчастный случай?
   - Да.
   - А к чему такие сложности?
   - Эх, Млын, это ведь так очевидно. - Дедушка вскочил на коня. - Главк - это военный вождь ариев, а не собиратель навоза. А потому погибнуть он должен именно как военный вождь ариев в полном боевом облачении, а не как носитель авестийский ереси в этом омерзительном балахоне. Надеюсь, это тебе понятно?
   - Да.
   Стрый развернул коня и поскакал к разбитым воротам.
   - Ну и хвала Богам, что понятно! Приберитесь пока здесь, а я присмотрю за дорогой.
  
   * * *
  
   Какое-то время отец с дядей молча выполняли указания дедушки. Они раздели Главка, вернее, срезали остатки туники, запихнули обратно в утробу вываливающиеся внутренности, Скальд сбегал в избу и принёс арийскую одежду вождя. Кряхтя и ругаясь, они кое-как вдели остывающее тело в штаны и куртку. Натянули сапоги. Оттащив мертвеца в сторону, вылили несколько вёдер воды на то место, где он лежал. Кровь, смешанная с водой расползлась по плитам, впитываясь между щелями, и стекая к стене, где находилось дренажное отверстие. Они подняли Главка, забросили его на спину лошади, и начали приторачивать к седлу, когда я, забыв, где нахожусь, неосмотрительно вышел из своего укрытия. Это произошло непроизвольно, но мои родичи, имеющие врождённую звериную реакцию, тут же обратили внимание на изменившуюся картинку. Прекратив работу, они одновременно подняли головы, и посмотрели в мою сторону. На лицах их отобразилась оторопь.
   - Владен! - отец шагнул ко мне. - Шайтан тебя раздери! Что ты здесь делаешь!?
   В тот же миг в раздолбанные ворота влетел дедушка. Резко натянув поводья, он закричал:
   - Бросайте всё! Грузите Главка, и уходим!
   В этот миг он увидел меня. Глаза Стрыя округлились.
   - Влад!? Как ты здесь ока...
   Не выдержав этого взгляда, в котором читалась досада и сожаление, я сделал шаг назад. Двор неожиданно исчез, унося вместе с собой остатки музыки и запах крови. Краски потускнели и стали обычными. Цветовой поток схлынул. Я снова ощутил себя сидящим на берегу реки. Передо мной лежал окровавленный пергамент с семнадцатью Гатами Заратуштры, писаный арийскими рунами и с рисунком Бога Ахурамазды.
   "Значит, они выбросили тубус здесь, возле реки. Хм. Могли бы уже выбросить в воду!" - подумал я, дивясь иронии судьбы. - "Что это? Простое совпадение? Или Богам было угодно, чтобы манускрипт нашёл именно я? Странно. А почему сейчас? А может, таким замысловатым образом расположились звёзды?"
   Солнце опускалось всё ниже к горизонту. Волны тихо и равномерно шуршали по прибрежной гальке. Кричали птицы. Опасливо косясь в мою сторону, к реке спустилась лиса с четырьмя лисятами. Теперь я точно знал, кто убил Главка, но, испепели меня Перун! - лучше бы я этого не ведал!
   Солнце низко опустилось на заход, когда я проник в становище. Не привлекая ничьего внимания, подъехал к юрте с тыльной стороны. Когда же обойдя жилище, вышел к входу, то увидел там рассевшихся в кружок отца, деда и дядю. Сердце тревожно застучало от предчувствия недоброго. Слишком уж много совпадений за сегодняшний день. Только что я наблюдал воочию, как они убивают Главка, и заметают после этого следы, а теперь вот все трое сидят возле юрты, и странным образом рассматривают меня. Настороженно рассматривают. Тревожно. Будто что-то узнали совсем недавно. Вчера ещё не знали, а сегодня им стало известно. Словно какая-то тайна открылась им внезапно, и об этом необходимо срочно поговорить.
   Сердце заныло от невесёлой догадки. Ведь если отбросить ёрничество, то ничего хорошего в их появлении, причём - сразу всех троих, для меня не сулило. В голове отчётливо пульсировала мысль: а вдруг они по-настоящему видели меня там, в распадке Чох, в святилище зороастрийцев, и теперь желают услышать мои внятные объяснение по поводу моего там присутствия?
   Парадокс!
   Ведь столько времени прошло с тех пор.
   Да и не был я там по-настоящему в тот роковой день.
   Я лишь сегодня "посетил" святилище, и сделал это ни в реальности, а через синестезический "вход".
   А они?
   Они видели меня там. Да. Но именно - "там": ни в распадке Чох более года назад, а в синестезическом мире, который реальным никак назвать нельзя. Да и связан ли он хоть как-то с этим миром?
   И ещё. Эта мысль ко мне пришла только что. Могло моё сегодняшнее "вхождение" в прошлую реальность изменить реальность нынешнюю, то есть, могли мои родичи, в связи с моим вторжением в прошлое, лишь сегодня "вспомнить", что видели меня возле храма огнепоклонников?
   Шайтан!
   А ведь дядя Скальд близок к тому, чтобы его выбрали военным вождём.
  
   * * *
  
   Нарочито медленно я слез с коня. Также неторопливо выгрузил инструмент. Услужливый раб принял коня, и начал его рассёдлывать. Вокруг меня раздавались привычные шумы многолюдного становища, но в них уже угадывалось нечто такое, чего я не чувствовал ещё вчера. Вначале я не мог понять: что это? - но далее вдруг осознал, что теперь все звуки становища воспринимались мною так, будто я слышал их со стороны. Отчуждённо! К этому добавилась ещё досада на то, что из страсти к письменам я совершил очередную глупость, захватив авестийский пергамент с Гатами Заратуштры с собой. Теперь тубус находился в седельной сумке. Ну, зачем?
   - Надо поговорить! - отец вплотную подошёл ко мне. В его взгляде я прочёл недоумение и озабоченность. - У нас есть к тебе вопросы.
   "Так. Началось! Хотя, учитывая предысторию, разве могло быть иначе?"
   - Я есть хочу.
   - Ничего, успеешь. - Дядя Скальд преградил дорогу. - Это очень важно!
   "Интересно, до какой степени насилия они дойдут, чтобы выпытать правду?"
   - Не давите на него! - дедушка подошёл сзади, и положил руку мне на плечо. - Он нам всё расскажет.
   - Не понимаю.
   Дед кивнул.
   - Мы - тоже.
   Стало ясно, что плотного, серьёзного разговора не избежать. Срабатывало древнее правило: если что-то нежелательное может произойти, то оно обязательно случится, причём - в худшей вариации. Мои же предчувствия были ни просто "нежелательны", они были ужасны, ибо могли меня лишить доверия ближайших родственников.
   Если, конечно, я не ошибался, и не сгущал краски.
   - Спрашивайте. У меня нет от вас секретов.
   - Это хорошо, что - нет! - дядя Скальд попытался улыбнуться, но вышло это у него крайне неестественно. - Давайте присядем, что ли. В ногах правды нет.
   Пока неторопливо рассаживались, я мучительно думал о том, что и как говорить. Ведь что бы там я не увидел сегодня, они навсегда останутся моими родственниками, которых я искренне люблю. Мы не раз бились плечо к плечу, и они, как более опытные и умелые воины, часто спасали мне жизнь. И, что теперь? Неужели из-за смерти какого-то Главка, я должен поссориться с ними? К тому же не стоит забывать, что Даро Главк исповедовал авестийскую ересь, и за то, как была обставлена его смерть, он должен быть только благодарен!
   - Сегодня мне приснился сон. - Заговорил дедушка, глядя на пламя костра. - Он касался одного давнего происшествия, случившегося со мной, с твоим отцом, и с твоим дядей. - Стрый оторвал взгляд от пламени и посмотрел на меня. - В распадке Чох находится святилище зороастрийцев. Ты слышал о нём?
   - Я там был.
   Мужчины переглянулись.
   - Когда? - поинтересовался дядя Скальд.
   - Полтора года назад. Зимой. Ещё перед Большой Войной с массагетами и киммерийцами.
   - А после этого?
   Я не знал, как правильно ответить на этот вопрос, чтобы и не соврать, и себя не оговорить. К тому же об убийстве Главка ещё не было сказано ни слова.
   - Дедушка, расскажи о своём сне. Может быть тогда я пойму, чего вы от меня хотите?
   Отец досадливо ударил ладонью о колено. Его разбирало нетерпение.
   - Не хитри, Владен, не хитри! Не уподобляйся ужу, изворачивающемуся между вилами. Не лукавь, и говори правду: ты был в распадке Чох прошлой весной?
   После уточнения даты повисло молчание. Слышалось лишь блеяние овец, бредущих на водопой.
   - Хорошо. - Дедушка понял: для того, чтобы я поведал о своих секретах, необходимо поделиться частью собственной тайны. - Я расскажу тебе кое-что, но не всю правду. О ней я не смею говорить, ибо она касается ни только меня. Но ты хорошо подумай, прежде чем говорить "да" или "нет".
   - Стрый! - дядя Скальд удивлённо приподнял брови. - Зачем?
   Лёгким движением ладони дед прервал его.
   - Молчи, Скальд! Здесь пока я старший.
   - Хорошо. Пусть будет твоя воля! - Сказав это, дядюшка отвернулся. Он уважал Стрыя, но был крайне раздражён.
   Дедушка продолжал.
   - Итак, Владен, слушай. Как ты уже понял, весной прошлого года, мы, втроём, я, твой отец, и твой дядя посетили святилище авестийцев по очень важному делу. Мы пробыли там некоторое время, и вернулись в становище. Что тут странного? - спросишь ты. И я тебе отвечу: ничего! Особенно, если учесть, что именно в эти дни вы с Воданом рыбачили на Меотийском озере, и в распадке Чох ты никак не мог находиться. Но вот представь себе, сегодня днём я задремал в тени юрты, и мне приснился сон о тех недавних событиях. Всё бы ничего, сон как сон, но в нём я увидел тебя, внимательно наблюдающим за тем, что там происходит. Ты можешь это как-то объяснить?
   Трое мужчин смотрели на меня, а я смотрел в землю. Что говорить?
   - Но ведь это всего лишь сон!
   Дедушка кивнул.
   - Ты прав - это всего лишь сон. Только представь себе, что именно сегодня, в то же самое время, этот же сон приснился Млыну и Скальду, и оба они в своих снах видели тебя. Понимаешь?
   Я покачал головой.
   - Нет.
   - Жаль. - Дед мне не верил, и не скрывал этого. - Жаль, что ты не хочешь сказать правду. Я ведь вижу, что ты всё понимаешь, и знаешь, о чём идёт речь. Не дурак, поди! Такие совпадения не могут быть случайными. Надеюсь это тебе объяснять не надо?
   Я отвернулся, избегая смотреть в глаза деду.
   - Чего вы от меня хотите?
   - Правды, Владен! Только правды!
   "Не отстанут!" Юлить и отпираться было бы бессмысленно. Во-первых, скормить им какую-нибудь нелепицу врядли удастся, всё равно не поверят. Во-вторых, обманывать трёх своих ближайших родственников, уважаемых мужчин и отважных воинов, которые гораздо старше меня врядли целесообразно с какой бы стороны на это не посмотреть. Ну и, наконец, в-третьих, они не отпустят меня, пока не добьются правды, которая удовлетворит их, а главное, объяснит возникшие странности и противоречия.
   Достав из седельной сумки пергамент, я протянул его дедушке.
   - Вот, возьми. Это я нашёл сегодня днём в нескольких десятках шагах от реки. Как раз на пути от распадка Чох к становищу.
   Дедушка принял свиток и развернул его. По его лицу я определил, что он узнал и саму рукопись, и при каких обстоятельствах он с ней познакомился. Дядюшка тоже - едва взглянув, понял, с чем имеет дело. И лишь отец, единственный среди нас не знакомый с искусством чтения рун, со сдержанным интересом рассматривал пергамент.
   - Что это? - поинтересовался он.
   Дед и дядя были знакомы с содержанием, и теперь оба с нескрываемым любопытством смотрели на меня. Их явно интересовало, как я отвечу.
   - Ну, чего молчишь?
   - Это учение Заратуштры, изложенное в семнадцати Гатах. Писано арийскими рунами.
   Отец вздрогнул.
   - Это тот пергамент, что...
   - Подожди, Млын! - дедушка с явным удивлением посмотрел на меня. - Ты, что, умеешь читать?
   Я невольно улыбнулся. Дедушкино замешательство выглядело забавно.
   - Да.
   - Ну и кто тебя научил? - поинтересовался дядя Скальд.
   - Верховный Жрец Веданты - Чекан Трав.
   В моих словах прозвучала сущая правда. Этот известный священнослужитель действительно снизошёл до того, что показал мне арийские руны, и объяснил их значение, отмечая при этом, что я - единственный молодой человек за последние годы, который заинтересовался письменами, их чтением и написанием. Конечно, он не предполагал, что такого краткого знакомства с письменностью ариев будет достаточно, чтобы я в столь короткий срок овладел ею в совершенстве. Но ведь ни мог же он знать, что у меня такая цепкая и тренированная память!
   После непродолжительного молчания дедушка кивнул.
   - Ладно. Пусть - так. В конце концов, источник твоей грамотности нас в данной ситуации не интересует. Но дальше-то что? Ты нашёл этот пергамент у речки. Прочёл его. Понял, что он из себя представляет. С этим - всё ясно. Но это ни как не объясняет наших одинаковых снов!
   И тут мне вдруг пришла в голову идея, при помощи которой я смог бы худо-бедно объясниться с родичами без упоминания синестезии, входов-выходов, и прочих плохо объяснимых явлений. Действительно, после того, как они втроём одновременно увидели одинаковый сон, то почему бы к их компании не присоединиться четвёртому?
   - Я искупался в речке, и, пока обсыхал, заснул. Мне приснилось зороастрийское святилище в Чохе, огонь, идущий прямо из земли, и Главк, облачённый в белую тунику, читающий этот вот пергамент. Он так увлёкся содержанием свитка, что не сразу услышал шум за воротами...
   Отец устремил застывший взгляд в сторону реки на бредущее неторопливо стадо овец. Дядя сосредоточенно выстругивал зубочистку. Дедушка грустно смотрел в землю.
   - Мне продолжать?
   Отец, с трудом отлепив взгляд от овец, медленно проговорил:
   - Нет. Ни надо.
   Дядя Скальд отбросил деревяшку и убрал нож.
   - Непонятно, почему именно теперь? Почему не вчера или завтра?
   Дед Стрый пожал плечами.
   - Теперь это не важно.
   - А что важно?
   Отец вёл себя беспокойнее всех. Возможно, оттого что именно он убил Главка.
   - Важно то, что относительно нашего общего сновидения мы должны принять решение, не сходя с этого места.
   Я понял вдруг, что решений здесь может быть только два: мне предстояло либо умереть, либо покинуть Страну Ариев. В обоих случаях - навсегда. Дядя Скальд вскоре мог стать военным вождём, а потому лишние свидетели смерти Главка нашей семье были без надобности. Даже если этот свидетель - член семьи. Чем меньшее количество людей знают об этом, тем лучше. Слишком многое поставлено на кон. В общем, выбирать не из чего.
   - Я уеду.
   Солнце почти ушло за горизонт, и теперь подсвечивало красно-розовыми пятнами застывшие облака. Стало ясно, что эту картинку, этот маленький кусочек моего привычного мира я вижу в последний раз. Завтрашний закат я встречу далеко отсюда, и вряд ли будет он таким же понятным.
   - Молодец, племяш! - дядя встал и похлопал меня по плечу. - Я знал, что ты настоящий мужчина.
   Отец тоже встал.
   - Скажу матери, чтобы собрала тебя в дорогу.
   Мы остались сидеть вдвоём с дедом. Стрый Дарго тоже был кода-то военным вождём. Кому, как ни ему знать о вреде ни к месту сказанного слова, особенно накануне голосования на Вече.
   - Так надо, Владен!
   - Я знаю.
   После этих слов солнце скрылось за горизонтом, погружая степь в тёмно-серую мглу. В Арьяварте наступила ночь.
  
   * * *
  
   Ночью я спал плохо и беспокойно. Несколько раз просыпался, лежал долго с открытыми глазами, всматриваясь в темноту, а затем будто проваливался в череду обрывочных, никак не связных между собой видений, которые, наползая одно на другое, словно спешили напомнить мне о недавнем прошлом, а скорее о том, что затянувшееся детство моё заканчивается именно сегодня. Вначале я ощущал себя лежащим на тёплой, нагретой земле, и с восторгом созерцающим зелёные огоньки звёзд. А вот я на боевом коне, участвую в битве с массагетами, рядом со мной - отец, дед и дядя. После этого я чувствовал качку утлого судёнышка в водах разбушевавшегося Меотийского озера, на берегу которого стояла мама, махала рукой и просила вернуться. Но чаще всего почему-то мне снились образы Города: стреляющие огнём колонны, обглоданные здания и рассыпающиеся строения. Я бежал между ними, а за мной гнался Траворд Водангард, чтобы вручить продолжение своей великой книжки. Но я почему-то не желал этого подарка, ибо справедливо полагал, что и первой части с меня достаточно. Так как именно из-за неё мне теперь придётся покинуть родные степи.
   Как только в сонном мозгу возникла эта мысль, я проснулся. В дымовом отверстии юрты просматривалось звёздное небо. Возбуждённое сознание развеяло сон. Тихо поднявшись, я вышел из жилища. Утро встретило серыми предрассветными сумерками. Пахло туманом и мокрой травой. Тяжёлый, насыщенный влагой воздух обволакивал лицо и руки. Волосы намокли. Пройдя несколько шагов, остановился. Становище спало, досматривая последние сны. Лишь немногие уже проснулись и занялись повседневным трудом. Кто-то собирал сушёный навоз - аргал, кто-то нёс воду с реки в кожаном бурдюке, кто-то вёл скотину на выпас.
   На меня вдруг нахлынуло обострённое понимание того, что всё происходящее теперь, всё что я увижу сегодняшним утром, все лица и пейзажи, которые промелькнут сегодня передо мной - всё это случится в последний раз. Только теперь, находясь в проходе между юртами, я начал осознавать, что покидаю Арьяварту навсегда. И не будет более в моей жизни прохладных волн Борисфена, я не увижу этих холмов, поросших сочной зелёной травой, не будет ночных созерцаний арийского звёздного неба, а утренние туманы и запахи костра останутся навсегда здесь, у полога родной юрты. Вернее, всё это будет, но в иных странах, у берегов других рек, под чуждыми созвездиями, а главное - без моих любимых родичей.
   Мама проплакала всю ночь. Ей никто не говорил, что я уже никогда не вернусь, но она сама это поняла, когда заглянула в глаза отцу и дедушке, и, как это часто бывало раньше, оказалась самой пострадавшей из всех. Не знаю, но, по-моему, это удел всех мам на свете.
   Постояв ещё немного, я понял, что пора возвращаться в жилище. Перед смертью, как говорится, не надышишься, а перед прощанием - не насмотришься. Особенно, если прощаешься навсегда.
  
   * * *
  
   Простились в юрте. Чтобы не привлекать ненужного внимания, решили обойтись без прилюдных проводов и слёз. Мало ли куда мог поехать арий в столь ранний час? Да, куда угодно! А потому, все эмоции должны остаться перед порогом юрты. Потому что арии - не плачут!
   Дедушка и дядя приехали только что. Оба были грустны и невеселы, прекрасно осознавая, что приносят меня в жертву семейному благу. Но это -
   закон: интересы рода, прежде всего! А я, оставшись здесь, могу стать помехой этим интересам.
   Когда все слова были сказаны, присели на дорожку. Мама продолжала тихо плакать. Братья ошеломлённо переглядывались, только теперь осознав окончательно, что я покидаю Страну Ариев навсегда. Уезжаю без права на возвращение. Дядя непроницаемо смотрел в пол. Дедушка перебирал чётки. Отец молился, еле заметно шевеля губами.
   А ведь совсем недавно, мы, тем же составом стояли плечо к плечу, готовясь принять неравный бой с соплеменниками. Из-за меня, между прочим. И вот теперь ситуация изменилась, и я вынужден уехать изгоняемый теми, кого считал самыми близкими мне людьми. Конечно, они правы, но всё же...
   Отвернувшись, я вышел из юрты. У коновязи стояло четверо коней. Все - мои! В дальней дороге многое может понадобиться. Двое - осёдланы, двое - загружены. Вскочив на одного из них, я медленно, шагом, стал отдаляться от юрты. Не выдержав - оглянулся. Из-за полога выглядывала мама. Лицо заплаканное. Чтобы не закричать, она ладонью прикрыла рот. Я помахал ей рукой. Мама не ответила. В следующий раз, когда я посмотрел на юрту, мамино лицо исчезло, и я услышал лишь сдавленный всхлип. Как последнее прости.
   Ну, всё, достаточно!
   Припустив коней, я рысью пошёл на окраину становища. Очень сильно хотелось оглянуться, чтобы в последний раз увидеть родную юрту, запечатлеть её в памяти, запомнить на всю жизнь.
   В носу вдруг закололо, и слёзы едва не брызнули из глаз, но я сдержался. Арии не плачут!
   Сдержался и не оглянулся.
   И правильно сделал! Потому что теперь уже ничего не изменишь. Сколько бы не оглядываться.
  
   * * *
  
   На отшибе у одинокой юрты меня уже ждали. Как ни странно, но Насту отпустили очень быстро. Наверное, ожидали чего-то подобного. А может, необременённая семейными традициями, эта смешанная разноплемённая семья более всего заботилась о будущем своих детей, нежели о том, что скажут по этому поводу в становище. Поэтому и отпустили, думая более о счастье, чем о чести.
   Вчера ночью я приехал к ним и поведал, что вынужден покинуть Арьяварту навсегда. Без всякой надежды на положительный ответ попросил отпустить со мной девушку. Её отец нахмурился. Мать закусила губу. Муж и жена переглянулись, потом посмотрели на дочь. Наста быстро кивнула. На какое-то время в юрте повисла тревожная тишина, а потом глава семьи сказал:
   - Хорошо, пусть едет!
   И вот теперь все они стояли возле юрты, чтобы в последний раз посмотреть на дочку и сестру. Они были грустны: отец с матерью, Наста, её трое братьев и две сестры. Моя избранница быстро попрощалась с близкими, и вскочила на коня. Отец подошёл ко мне и крепко взял за локоть.
   - Береги её!
   В порыве благодарности я прижал руку к сердцу.
   - Будь спокоен за свою дочь!
   В следующий миг мы тронулись в путь, направляясь на северо-восток к древнему арийскому городищу Аркаиму. Когда спустились к реке, взошло солнце. Туман исчез. Ветер стих. Небо над нами было чистое и голубое, без единого облачка. Я посмотрел на Насту, а она - на меня. Мы улыбнулись. Позади нас оставался старый мир, а впереди, за ближайшими холмами, ждала целая жизнь.
  
   * * *
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Южные отроги Большого Камня (Уральские горы).
   Город Аркаим. Август 1225 года до Р. Х.
  
   Аркаим был виден издалека. Древнейшее в этих местах городище построили арии более трёхсот лет назад как передовой форпост арийской экспансии. Так было три века назад, но теперь многочисленное городское население уже не являлось этнически однородным, а состояло из нескольких крупных общин, частью перемешавшиеся с ариями, частью продолжавшие жить обособленно, но в любом случае Аркаим уже не был исключительно арийским городом, хотя выходцы из Арьяварты до сих пор оставались наиболее крупным этносом в этом многоязыком северном Вавилоне.
   Город возвышался на обширной плоской вершине крупного холма, который своей громадой господствовал на местности, являясь при этом заметным ориентиром, привлекающим путников со всей округи возможностью сытно поужинать, согреться в тепле, и переночевать в безопасности.
   Холм, на котором раскинулось городище, с востока на запад огибала река, проходящая вдоль всего южного склона, и, являясь естественной преградой от непрошенных гостей с юга, не позволяла коварным кочевникам нагрянуть внезапно. Этот склон имел каменистую структуру, состоящую из сплошной меловой скалы. На всём своём протяжении с востока на запад он выглядел обрывисто и круто, а потому был вряд ли доступен даже самому изощрённому супостату. Чего не скажешь о пологом северном склоне - самом слабом месте в обороне Аркаима. А вот восточная и западная оконечности холма оказались отвесно, почти перпендикулярно земле срыты, и предусмотрительно выложены необработанным камнем, от чего их внешний вид выглядел также неприступно, как и скалистый южный склон. Вдоль всей городской черты возвышались мощные дубовые стены, обмазанные глиной, высотой около пятнадцати локтей. Несколько каменных сторожевых башен встроенных в стену прикрывали город на самых уязвимых участках обороны. Западную, восточную и северную части холма огибал широкий ров, вода в который отводилась от реки, а перед рвом по всей его длине, и за ним, вдоль возвышающихся стен, были врыты ряды заострённых брёвен, угрожающе торчащие в сторону потенциального противника.
   Я много и часто слышал от дедушки о подобных крепостях, возводимых земледельцами для защиты от врага, но воочию увидел укреплённое поселение оседлых ариев лишь сейчас. Я не понимаю до сих пор, как можно нормально жить, ограничив свою свободу неприступными стенами и глубоким рвом с вонючей водой, не ощущая при этом пряных запахов степного ветра, не вдыхая влажных ароматов реки, и не чувствую сладковатых дыхания утреннего леса. Мне не интересно, где и как они справляют большую и малую нужду, куда девают объедки со стола, и куда выбрасывают мусор. Мне совершенно не понятно, как эти многочисленные горожане, двигаясь по узким улочкам навстречу друг другу, до сих пор ещё не переругались между собой, и не перерезали всех и каждого из-за жуткой скученности и тесноты. Мне не ясно было ещё очень многое из того, что происходило внутри крепостных стен, но в одном я был полностью уверен - в том, что оставаться здесь продолжительное время, мне врядли доставит удовольствие. И, тем не менее, я - здесь.
   Окованные бронзой двустворчатые ворота сверкали на солнце начищенным до блеска металлом, перед самими воротами через ров был переброшен откидной мост - единственная возможность пробраться в Аркаим посуху, а на плоской вершине сторожевой башни, находящейся вблизи ворот располагалось грозное орудие, о котором я часто слышал от дедушки: катапульта. Устройство способное убить многих на далёком расстоянии. Шайтанская штучка!
   Людей, желающих попасть в город, оказалось немного в этот ранний час, и вооружённая стража внимательно осматривала всех вновь прибывших, оценивая их по особенностям одежды, по акценту в произношении арийской речи, и по внешним этническим отличиям, конечно, если таковые имелись. Что-то неладное творилось вокруг городища, о чём можно было безошибочно судить по излишней бдительности и нервозности стражников у ворот, по неоправданно большому количеству людей на крепостных стенах, по отсутствию крикливых торговцев у самих стен, и по необъяснимо малому числу людей, стремящихся попасть в Аркаим, при том, что обратно из городских ворот двигался плотный поток повозок доверху нагруженных домашним скарбом, инструментом и оружием, что говорило ни просто о желании людей покинуть город, а указывало на необходимость бежать от его пределов как можно дальше.
   С этими тревожными наблюдениями мы подошли к воротам. Услышав чистую арийскую речь, стража беспрепятственно пропустила нас, но на вопрос: что происходит? - воины неопределённо развели руками, высказавшись в том смысле, что, мол, добро пожаловать, мы рады вас приветствовать, ибо теперь у нас каждый боец на счету. Их нежелание высказаться более определённо, я расценил как опасение, что, узнав правду, мы не задержимся надолго.
   - Боец?! - мы с Настой переглянулись. - Аркаим с кем-то воюет?
   Стражники потупились, но никто из них так и не вымолвил ни слова.
   Городище встретило нас тревожной тишиной замкнутых наглухо ворот, молчанием запертых на засовы дверей, и немотой плотно прикрытых ставен. Звуки шагов замирали оглушённо, словно запутавшиеся в паутине неприветливых улиц. Народу встречалось очень мало, а те, кто неожиданно попадался на глаза, спешили свернуть в ближайший проулок, не желая встречаться с незнакомцами. Несколько раз нам навстречу выдвигались отряды вооружённых людей, чьё боевое облачение было настолько разрозненно, и имело столь различное предназначение, что даже беглого взгляда оказывалось достаточно для понимания того, что это могут быть только городские ополченцы, наскоро собранные для решения неотложных задач. Все они перемещались от центра к городским окраинам, и после их исчезновения вновь наступала гнетущая тишина. Город замер, погружённый в тревожную неизвестность, и его беспокойное состояние невольно передалось и нам.
   Уличный торговец, у которого мы купили свежих пшеничных лепёшек, и бочонок вина с прошлого урожая, оказался разговорчивее стражников. На наш вопрос о том, где можно остановиться на ночлег, он, осмотрев нас внимательно, объяснил, что имеется в городе некое место - ашрам, где можно бесплатно переночевать, но тут же счёл необходимым предупредить, что публика там скапливается разношёрстная, молодая в основном и весёлая, не прочь кутнуть и гульнуть, но, как правило, бедная, так что вместо "кутнуть и гульнуть" чаще ограничивается чтением стихов собственного сочинения, игрой на музыкальных инструментах, привезённых из своих далёких стран, научными спорами на антинаучные темы, и хоровым пением до самого утра. В общем, мужчина оказался настолько осведомлён о внутренних делах ашрама, а некоторые его фразы выглядели настолько специфично для уличного торговца, что становилось совершенно очевидно: в этом самом ашраме он сам останавливался, причём - ни раз!
   - Думаю, вам лучше туда. - Торговец поинтересовался: - Вы из Арьяварты?
   - Да.
   - Тогда - оставайтесь! - Мужчина помрачнел. - У нас сейчас каждый боец на счету!
   - А что случилось? - я смотрел на торговца и видел, как у него удивлённо полезли брови на лоб.
   - А вы что не знаете?
   - Нет, - я покачал головой. - Мы только что приехали.
   - Понятно. - Торговец тяжело и невесело вздохнул. - Не в самое лучшее время вы посетили наш весёлый город. Теперь уж никто и не веселится. Массагеты грозят нам войной, если мы не заплатим выкуп.
   Я вздрогнул от произнесённых слов, хотя уже какое-то время ожидал услышать нечто подобное. Призраки прошлого продолжали преследовать меня и здесь, за многие парсанги от Страны Ариев. В жизни, конечно, случаются совпадения, но, шайтан задери персидского дэва! - почему опять массагеты?!
  
   * * *
  
   В Аркаим мне посоветовал идти дедушка. Эта рекомендация явилась последним благодеянием, которое Стрый смог оказать своему внуку. Старший из рода Дарго и сам неоднократно посещал город в пору молодости, а в зрелом возрасте даже жил здесь некоторое время, и потому искренне считал, что я просто обязан побывать в стародавнем городище. Причиной этого настойчивого пожелания явилась не древность поселения и не сакральность места, а те чудесные метаморфозы, что произошли с Аркаимом за те пару сотен лет, что превратили его из форпоста арийской экспансии в средоточие творческой и научной мысли. Эти изменения накапливались постепенно и происходили последовательно без рывков и застоев, но теперь, когда город чудесным образом переменился, он, из заурядной пограничной крепости превратился в значительный культурный, религиозный и научный центр, где изучались и обсуждались многие вопросы бытия, а также обучали утончённостям искусства, премудростям науки и секретам ремесла. Здесь знакомили с основными понятиями астрономии и астрологии, обучали законам математики и принципам философии, пробуждали талант в сочинительстве стихов и инициировали дар в постановке пьес. Такое свободомыслие неизбежно привело к тому, что в скором времени в городище со всех концов и центров Ойкумены потянулись люди с творческим либо научным складом ума по тем или иным причинам не пришедшиеся ко двору на своей родине. В Аркаим приходили греческие философы и математики, потому что в бесконечной распре ахейцев с дорийцами более всего страдала творческая мысль. С некоторых пор стали появляться троянцы, бежавших от нашествия объединившихся греков. Приходили кельты и киммерийцы, порвавшие со своей варварской средой, и жаждавшие теперь старых и новых знаний. В Аркаиме можно было легко обнаружить за одним столом персов и эламитов, которые у себя в родных землях бесконечно воевали друг с другом, дравидов и арийцев, отличавшихся внешне как кентавр от русалки, представителей народности хун-ну и азиатских скифов, с удовольствием резавших один другого во всех пределах Великой восточной степи.
   Кроме традиционных наук в Аркаиме предоставляли знания и навыки по многим основополагающим ремёслам. Здесь обучали кузнечному и гончарному ремёслам. Учили соблюдению пропорций в скульптуре и архитектуре. Преподавали основы художественного рисунка и каллиграфического письма.
   Всё вышеперечисленное являлось крайне интересным и занимательным, но имелось ещё кое-что более важное для меня. То, ради чего я собственно и решил посетить этот примечательный для нашего времени и местности город. Потому что, как утверждал дедушка, в Аркаиме располагалось обширное хранилище письменных источников различного происхождения под труднопроизносимым названием - библиотека. Стрый настаивал на том, что во времена его последнего посещения города в хранилище имелись старинные пергаменты из Персии и ветхие папирусы из Айгиптоса, глиняные таблички из Шумера и металлические листы дравидов из Хараппы, берестяные арийские грамоты и каменные стелы галицийских кельтов. Но самым главным богатством библиотеки, во всяком случае, на наш со Стрыем взгляд, являлось наличие на её полках немногочисленных книжек атлантов, ради которых я готов был идти куда угодно.
   И вот я здесь!
   Дедушка вручил мне амулет, по которому хранитель библиотеки должен узнать меня, и назвал его имя: Град Тополь.
   "Если Град ещё жив, он обязательно поможет тебе. Боюсь, нынешняя молодёжь не слишком жалует искусство чтения и письма, предпочитая либо торговать, либо брать, то, что ей понравилось с помощью меча. Ты отличаешься от них, и мне тем более горестно, что ты уходишь. Но это необходимо!"
   Мысли мои прервались на этом воспоминании. Пора двигаться дальше.
  
   * * *
  
   Ашрам отыскали довольно быстро. Пояснения уличного торговца оказались исчерпывающими, и мы, руководствуясь его советами, вскоре оказались перед обширным одноэтажным строением, стены которого были изготовлены из сосновых брёвен, потолок подпирали колонны из цельных стволов лесного дуба, двускатная крыша устилалась тёсаным берёзовым брусом, а глинобитный пол был обильно застлан душистыми полевыми травами. Дом имел два входа, находящихся на противоположных сторонах строения, при этом дальняя дверь выходила на соседний проулок, и служила средством спасения на случай пожара. Посредине помещения располагался каменный очаг, а в стенах были вырезаны несколько окон, которые в холода прикрывались глухими ставнями.
   Вообще, ашрам являлся бесплатным прибежищем для странствующих поэтов и бездомных художников, для бедных астрономов и нищих философов, для безработных архитекторов и непонятых скульпторов, короче говоря, для всех тех, чья творческая мысль опередила время, и кому не суждено было добиться признания от своих неблагодарных современников. Истинный талант часто беспомощен перед трудностями бытия, а потому всем гениям, занесённым в Аркаим, ашрам предоставлял крепкую крышу над головой, мягкое сено под спину и бока, и бесплатную еду для голодного желудка. Мир не без добрых людей и доказательством этого служил ашрам. Именно его хозяину - местному купцу, непризнанные гении были обязаны своим вполне приличным существованием. Этот купец в дни своей юности сначала баловался эротическими стишками на темы сатиров и нимф, потом пробовал разрисовывать амфоры на ту же тематику, а далее, придерживаясь избранной темы, попытался поставить пьесу с теми же пикантными сюжетами, но, как говорят, пикантность в его творениях значительно преобладала над искусством, и в связи с этим, наверное, пьеса провалилась. Но, что отличает незаурядного человека от ничтожества, так это то, что неудачи его закаляют, но не озлобляют. И действительно, крах своей творческой деятельности побудил несостоявшегося драматурга и поэта заняться чем-нибудь другим, изменив кардинально род своих занятий. И очень скоро он неплохо устроился в жизни: занялся пушной торговлей, быстро разбогател, удачно женился, но, невзирая на значительное повышение статуса, юношеских порывов не забыл, хорошо помня и в зрелом возрасте, что такое жизнь нищего поэта. Купец приобрел разваливающееся строение, тщательно отремонтировал его, приспособив для нужд страждущих, запустил туда творческих бездомных, и, даруя им бесплатное тепло, крышу над головой, мягкую лежанку и сытную еду, вносил тем самым свой посильный вклад в развитие науки и искусства.
   В ашраме теперь находилось семеро. Очень малое количество по сравнению с теми временами, когда здесь буйно расцветала творческая жизнь, и население доходило до нескольких десятков человек. Говорят, что порою и более сотни бывало, но теперь, когда в воздухе отчётливо запахло войной, и массагеты распугали почти всю творческую братию, в ашраме остались лишь единицы. Все кто мог уйти, и кому было куда направиться - покинули гостеприимный город, а здесь, под двускатной крышей меж дубовых колонн остались лишь те, кому, либо бежать было некуда, либо отчий дом находился слишком далеко, либо общение с соплеменниками стало нежелательным.
   Троянец Фуэрт, астроном и астролог, бежал из Трои, скрываясь от преследования какого-то Одиссея из Итаки, коему по расположению звёзд предсказал долгое и мучительное возвращение домой.
   Двое кельтов, художница Тайя и скульптор Сайгун прибыли в Аркаим из Галиции. Тайя расписывала гончарные изделия и керамику, а Сайгун специализировался на лепке обнажённой натуры. Их племенной союз галатов вторгался во Фракию, и возвращаться обратно с Балкан не собирался, а коли родину всё равно приходилось покинуть, то эти двое вместо Фракии предпочли отправиться к Большому Камню.
   Сторожилами ашрама являлись двое философов из Греции: Гинеом из Микен, и Диаксин из Коринфа. Они беспрерывно спорили о том, чья же философская школа лучше: древнее, глубже и всеобъемлюще, но к единому мнению, понятное дело, до сих пор не пришли. Оба они бежали из страны, когда в Греции началась очередная междоусобица. Воевали как всегда Спарта и Афины, а остальные, при невозможности остаться в стороне, вынуждены были присоединиться к одной из коалиций. Когда же победившие граждане Лакодемона, разгромившие афинян в решающем сражении, приступили к зачистке территорий союзников Афин, хватая всех подряд, и отправляя на рынок рабов в Пирее, друзья решили покинуть родину, ибо жизнь в Аркаиме виделась им явно предпочтительнее, нежели служба на галерах у милетских пиратов.
   Не миновали ашрам и особы царского рода, каковой представлялась эламитка Луана, поэтесса из Суз. Она утверждала, что приходится кровной племянницей нынешнему правителю страны, а бежала из Элама по причине того, что в угоду политическим играм, которые вёл эламский самодержец, ей предстояло выйти замуж за ассирийского царя, уродливого и жестокого старца, которого она увидела лишь раз, но успела возненавидеть на всю жизнь.
   Ну и последним обитателем ашрама несколько дней назад стал киммериец Марун, странствующий поэт и музыкант, виртуозно играющий на многострунном кетцаре. Он сам сочинял и музыку, и стихи, а потому имел природное право исполнять свои произведения без опасения быть обвинённым в плагиате. Лишь позже я узнал, что он покинул родные киммерийские степи из-за того, что отказался участвовать в войне, которую его соплеменники вели против ариев прошлым летом, и в связи с событиями на которой меня пытались обвинить во всех возможных грехах. Марун не участвовал в войне, из-за последствий которой я вынужден был бежать в Северную Гиперборею, и потому я по-особенному отношусь к нему. Мир крайне мал, и он становится всё более тесен для расплодившегося человечества, а значит, подобные встречи станут всё более частыми и неизбежными.
   Представляю, что здесь будет твориться лет через сто!
  
   * * *
  
   В ашраме говорили о коварстве массагетов, рассуждали о невозможности насобирать выкуп, и спорили о неизбежности надвигающейся войны, правда, споры эти имели выраженный привкус творческого диспута. Помянули недобрым словом войну в связи с её огрубляющим влиянием на плавность форм. Отметили различие музыки мирного времени от сочинений времени военного. Позлобствовали об умственных способностях массагетов в связи с их образом жизни. Долго и яростно спорили о зависимости реальных событий от расположения звёзд. Попытались выявить интеллектуальные зоны влияния минойской философской школы на микенскую, и - наоборот. Вывели зависимость афинского белого стиха от поздней спартанской прозы, и согласились с единым лингвистическим происхождением дравидского и эламского языков.
   Конечно, об этом я узнал позже, на следующий день, но теперь, когда мы с Настой вошли в ашрам, разговор мгновенно оборвался, и творческий люд с нескрываемым интересом приступил к рассматриванию вновь прибывших. Нас это ничуть не смутило. За дни совместных странствий мы привыкли, что многие люди, глядя на меня и Насту, не могут решить сразу, как же к нам относиться. Кто мы, и кем являемся друг другу? Если, брат и сестра, то почему так непохожи? Если, муж и жена, то почему так молоды? Кроме того, находились мужички, которых степень нашего родства не интересовала, а волновала их Наста, как девушка красивая, и которую они попытались использовать по прямому назначению. В связи с этим мне уже неоднократно приходилось махать мечами и стрелять из лука, дабы убедить неугомонных, что их домогательства направлены не в ту сторону. Кто-то принимал мои доводы, кто-то - нет, но думаю, я давно заслужил право называть Насту своей женой. К сожалению, мы не прошли положенный в этих случаях свадебный арийский ритуал, но, арии ли мы теперь? А, учитывая обстоятельства, в связи с которыми мы покинули родину, то так ли важно следовать традициям изгнавшего нас народа? Думаю, что - нет! И в этом вопросе Наста полностью солидарна со мной. А раз так, то теперь она моя жена, а я её муж.
   Понимая, где оказались, мы немного представляли, как себя вести в этой полуголодной творческой компании, близкой нам по духу, но абсолютно далёкой по образу жизни. Конечно, я умел читать и писать, но всё же оставался человеком степным, кочевником, с соответствующими навыками и умениями, нежели представителем чистого искусства или науки, каковыми являлись нынешние обитатели ашрама. А коли так, то я примерно догадывался, чем их взять. Чем обезоружить и очаровать. Достав из заплечного мешка изрядный кусок оленины, добытой накануне вечером, я передал его Насте. Девушка достала свой разделочный нож, и стала быстро нарезать мясо на мелкие куски. Я же разжёг огонь в очаге, и начал нанизывать куски мяса на тонкие, заранее приготовленные ивовые прутья.
   Запах жареного мяса прервал возобновившийся было разговор. Под сводами берёзового тёса повисла напряжённая тишина, которая ощущалась почти физически непривычным звоном в ушах. Творческая публика шумно втягивала носом воздух, ловя мясные запахи, и вожделенно сглатывая слюну. Умственные процессы в их учёных головах временно прекратили свою интенсивную деятельность, живо уступив место одному из многочисленных первобытных непотребств до сих пор присущих человечеству - тяге к обжорству. Наста достала ещё тёплые пшеничные лепёшки, приобретённые у торговца и бочонок с прошлогодним вином. Когда мясо изжарилось, она выложила его на большое деревянное блюдо, присыпала солью и ароматными степными травами, а далее, кивнув в сторону философов и поэтов, вопросительно посмотрела на меня.
   - Прошу угощаться! - сказал я и указал на блюдо. - Меня зовут Владен. Я - арий. Это - моя жена, Наста. Её мать - арийка, а отец - кельт. Давайте подкрепимся, выпьем вина и познакомимся. Какое-то время мы с женой поживём здесь, так что, будем знакомы.
   Деятели умственного труда не возражали. Мозг - мозгом, а желудок не менее важный орган, и ему также требуется вкусная и жирная пища. К тому же, одно другому не мешает. За едой и питьём быстро перезнакомились. Прерванный разговор вскоре возобновился. Разгорячённые вином, говорили обо всём. О кочующих массагетах и скорой войне с ними. О пропорциях в греческой скульптуре и о скрытой поэтике барельефов Вавилона. О критском стихе и эламской прозе. О воззрении арийских теософов и достижениях милетских астрономов. После сытного обеда лениво порассуждали об идеализме ахейской философии и о белом стихе троянских баллад. А когда всё было выпито и съедено, дело дошло о киммерийском рукопашном бое и о персидской системе летоисчисления.
   В общем, говорили обо всём. Мы же с Настой, наевшись досыта, постелили на пол прямоугольную шкуру неизвестного животного, которую я вывез из гиперборейского Города, улеглись на неё, укрылись шкурами бараньими, и почти мгновенно уснули под равномерный гомон "ашрамовцев", сморённые далёким путешествием.
  
   * * *
   Массагеты появились рано утром. Их бесчисленное конное войско тремя массивными потоками надвигалось с юга, где у самого горизонта между небом и землёй зависла огромная пыльная туча, поднятая сотнями тысяч копыт и ног. Первая волна кочевников переправлялась через реку с востока от холма, вторая - оставалась на берегу, речку не форсировала, и располагалась прямо напротив городских стен, ну а третья волна расползлась по равнине, переправившись к западу от холма, и обкладывала Аркаим со всех сторон, словно воды вышедшей из берега реки. К полудню город окружили плотным кольцом конницы, кочевыми повозками, запряжённых волами, и несметными стадами коров, овец и коз. Всё. Массагеты пришли, чтобы взять выкуп или сжечь город. Хотя, скорее всего они совершат и то, и другое, ибо это был их образ жизни.
   Ближе к обеду мы с Настой поднялись на стены. С одного взгляда стало ясно, что мои предположения верны, и степняки не уйдут просто так. Их было слишком много чтобы отступиться, или довольствоваться только выкупом, а значит, они попытаются заполучить всё. Одних воинов - тысяч двадцать, так что выкуп, если таковым всё ограничится, придётся дать очень большой. Гигантский! Хватит ли на это золота у жителей Аркаима?
   Я смотрел на серые копошащиеся массы под стенами, на тучи пыли, поднятые их конями, улавливал кислый смрад, идущий от их немытых тел, замечал свирепые выражения на их мрачных, беспощадных лицах, и думал о том, что мне никогда не избавиться от проклятия этого племени, и массагеты всегда будут преследовать меня, куда бы я не направился, и где бы не находился. Я не боялся их, вовсе нет! Я был совершенно уверен, что отыщу выход из любой ситуации - не привыкать, но всё это означало лишь одно: мне вновь придётся бежать и искать иного места в поисках спокойствия. Но, существует ли такое место? Может лучше остановиться, и рискнуть, задержавшись в Аркаиме?
   Внизу скрипнули ворота. Створки тяжело и ржаво начали приоткрываться. Откидной мост медленно опустился, удерживаемый толстыми плетёными верёвками, и из города выехали послы для ведения переговоров о выкупе. Бесполезно! Уверенность в своих самых чёрных предчувствиях теперь оформилась полностью. Что они делают? Неужели жители Аркаима столь наивны, что поверят в клятвы этих проходимцев? Значит, они либо надеются на чудо, либо тянут время в ожидании подмоги. Ведь уже теперь всякому понятно, что горожане не найдут столько золота, сколько затребовали массагеты, и им не хватит никаких средств, чтобы откупиться от этой бесчисленной орды. Моя мысль цеплялась за единственное здравое рассуждение, которое могло объяснить этот безумный шаг - отправку послов: они хотят воспользоваться переговорами, чтобы потянуть время и лучше подготовиться к штурму. В этом и заключается единственный шанс, который существует у горожан. Массагеты отвратно штурмуют крепости, и если продержаться достаточно долго, они отступят. Как истинные кочевники они хороши при битве в чистом поле, но вот в искусстве длительных осад массагеты явно не преуспели. Я знаю это по собственному опыту. Но тогда получается, что послы добровольно отправляются на верную смерть?!
   Солнце замерло в наивысшей точке небесной сферы. Короткие полуденные тени пали на землю. В воздухе не чувствовалось ни единого дуновения ветра. Эфир осязаемо застыл. Послы миновали вал, и теперь входили в пределы войска массагетов, исчезая в бесконечном море кочевников. Я понял вдруг, что они никогда не вернутся, но был бессилен что-либо изменить.
  
   * * *
  
   Библиотека располагалась в восточной части города. Она представляла собой высокий, в два этажа длинный деревянный сруб, набранный из цельных отесанных стволов, плотно подогнанных один к другому, щели между которыми были тщательно законопачены, а стыки замазаны глиной. Лестница к высокому крыльцу выходила сразу на второй этаж. Под двускатным козырьком, сливаясь со стеной, будто прячась, притаилась дверь. Высохшие доски скрипнули протяжно, когда я потянул её на себя.
   Несмотря на обилие окон, внутри помещения царил вязкий, тягучий полумрак. Вдоль стен, сверху до низу, и далее, на всю протяжённость сруба тянулись полки, на которых покоились письменные творения всех возможных эпох и народов: от атлантов до ариев, и от предлунных времён до времён нынешних, когда ещё существовали люди, предпочитающие письмо и чтение всем остальным занятиям.
   Едва мы переступили порог, как нам навстречу из тёмного внутреннего пространства библиотеки вышел старец настолько почтенного возраста, что дед Стрый по сравнению с ним выглядел бы безусым юношей. Описание хранителя письменных знаний, которые мне предоставил дед, полностью совпало с тем, что я видел теперь, начиная от общепринятых примет: длинной бороды до пояса, седых волос до спины, огромного роста и мощного телосложения, и заканчивая приметами индивидуальными: косым шрамом на лбу, и отсутствием двух пальцев на левой руке.
   - Что надо? - ни очень приветливо поинтересовался старец. - Сейчас не лучшее время изучать письмена. Массагеты под стенами.
   Говорил он внешне грубо, но в глазах его отсутствовала злость. В светлых зрачках его читалась лишь настороженность, как следствие нервозности на улицах, и неподдельный интерес к столь юным посетителям. Чтобы не утомлять смотрителя длинными разъяснениями, я протянул старику амулет, и назвал его имя.
   - Град Тополь, тебе привет от Стрыя Дарго!
   При упоминании имени деда насупленное лицо библиотекаря разгладилось и просветлело. Он придвинулся к нам вплотную и с любопытством осмотрел.
   - А вы кем будете?
   - Я, Владен Дарго, внук Стрыя, а это - Наста, моя жена!
   Брови старца слегка поплыли на лоб, а глаза сверкнули стальным блеском, отражая свет из окна. Град Тополь был крайне удивлён.
   - Вот как!? - правая рука его сжалась и разжалась, будто он пытался раздавить в ладони насекомое. - Ну, если так, то добро пожаловать! - Тополь пропустил нас вперёд. - Давно из Арьяварты?
   - Два лунных цикла.
   - Понятно. - Старик удовлетворённо кивнул. - Давненько я не видел людей с далёкого Борисфена.
   После положенного обмена любезностями, и ритуального расспроса о здоровье детей и родителей, разговор плавно переместился на тему рукописей и книг. Тополь не скрывал своего удивления тому, что я владею грамотой арийского языка, письменные традиции которого стремительно вымирают, умею неплохо читать, писать и говорить на языке атлантов, что в теперешние времена являлось крайней редкостью, а также отличал диалект языка северной Гипербореи от основного островного диалекта, различия между которыми теперь не улавливал никто. По понятным причинам я предпочитал скрывать истинный источник своих познаний об атлантах, а старец, поняв, моё нежелание разговаривать на эту тему, проявил исключительную воспитанность, и перевёл разговор в иную плоскость.
   Что именно я читал на языке атлантов, - поинтересовался Тополь, и по тому, какие интонации стали улавливаться в его голосе, я понял, что он мне не вполне доверяет. Увидев, однако, книгу Траворда Водангарда воочию, он сначала переменился в лице, недоверие сменилось оторопью, а когда я предложил ему полистать томик великого гиперборейца, то он и вовсе растерял всё своё старческое высокомерие, и словно ребёнок схватился за книжку. Глаза его загорелись огнём человека, нашедшего клад, руки нервно задвигались в предвкушении чтива, волосатый рот зашевелился, исторгая отрывистые возгласы на неведомом языке, библиотекарь жадно перелистывал страницу за страницей, совершенно позабыв о нашем присутствии. В нависшей тишине раздавался лишь равномерный шелест станиц и невнятное бормотание Града Тополя. В светлом проёме окна на невесомой паутине висел паук. Далее виднелся участок крепостной стены, а за ней - шевелящиеся массы кочевников. Нелепость ситуации выглядела обострённо и очевидно, но я ни мог с этим ничего поделать. Вместо мыслей о неминуемом приступе со стороны массагетов, я вожделел лишь одного: чтобы старец допустил меня до книг атлантов.
   - Откуда она у тебя? - Град Тополь закрыл книгу и протянул её мне. - Я много слышал о ней, но никогда не видел.
   - Я привёз её из древнего Города в Северной Гиперборее.
   - Ты там был? - Старик недоверчиво посмотрел на меня, но, вспомнив, наверное, что несколько мгновений назад также сомневался в моих познаниях языка атлантов, пояснил: - Оттуда мало кто возвращается.
   - Да, я был там в последнюю зиму.
   - Хм. - Тополь указал на книгу. - А где именно ты её нашёл?
   - В одном стародавнем строении. Я останавливался там на ночлег.
   - Там были ещё книги? Я имею в виду: в том помещении она была единственная, или их имелось множество?
   - Нет. Я обнаружил лишь творение Траворда Водангарда.
   - Странно.
   - Почему?
   - Странно то, что в древнем, разрушающемся здании ты нашёл книгу в таком прекрасном состоянии. Заброшенные предметы стареют одинаково. Город был покинут несколько тысяч лет назад, значит, всё в нём должно было безнадёжно обветшать. Причём, обветшать одинаково.
   - И, что с того?
   Какое-то время я усиленно боролся с неодолимым желанием рассказать старику всю правду о том, как книга попала ко мне, но всё же удержался от соблазна. В конце концов, сработал инстинкт самосохранения и я промолчал. Наверное, я правильно сделал, ибо, кто знает, каков он, Град Тополь, и что предпримет, узнав об истинном положении дел.
   Старец пояснил своё предположение.
   - Бумага - не самый долговечный материал, и, тем не менее, ты обнаруживаешь книгу в Городе, покинутом людьми тысячелетия назад. Гораздо более прочные материалы: камень, металл и дерево дряхлеют и разрушаются за ту бездну веков, что прошло с момента появления Луны. Ты же находишь предмет из бумаги, который сохранился гораздо лучше, чем всё остальное. У меня складывается такое впечатление, что незадолго до тебя, в том же месте кто-то останавливался, возможно, тоже переночевал, а утром, собираясь в путь, просто забыл книгу у изголовья кровати. Так?
   - Не знаю. - Я пожал плечами. - Может быть, так оно и было?
   Старик покачал головой.
   - А я вот себе этого даже представить не могу. Ты только вообрази: по мёртвому городу путешествуют люди, ночуют в разрушающихся домах, читают перед сном творения Траворда Водангарда, а потом, забыв их на месте ночёвки, не возвращаются за ними. Тебе это ни кажется странным? Книги атлантов слишком бесценны, чтобы вот так, просто, забывать их, где не попадя. Значит, человек, оставивший книгу, либо не догадываются о ценности оной, либо книжка эта ценности для него не представляла, либо, а вот это самое главное, он оставил её специально, чтобы ты мог ознакомиться с ней. Так?
   Колючий взгляд старика кольнул мозг. Я отвернулся, но Тополь, в очередной раз выказав такт и воспитание, немного изменил тему.
   - Ты её прочёл?
   - Конечно! - Я был так рад перемене в разговоре, что был почти благодарен старику.
   - И как тебе?
   - Очень интересно. Я так увлёкся ею, что ни только прочёл всю от начала до конца, но и поставил множество полевых опытов, основываясь на рекомендациях автора.
   - Ну и как, получилось что-нибудь?
   - Всё совпало!
   - Всё? Ты провёл все эксперименты, описанные в этой книге?
   - Нет. Имеется в виду та часть, которую я успел освоить. Это лишь малая толика. Но у меня впереди есть ещё много времени.
   Град Тополь усмехнулся.
   - Никому ни дано знать, сколько ему предстоит. Я ведь тоже не рассчитывал прожить так долго. Но вот довелось. А могло статься и по-другому, и мы с тобой сейчас бы не разговаривали. Так что не надейся на слишком многое и спеши жить. И, кстати, ты уже добрался до второй части книги?
   - Ты имеешь в виду синестезию?
   - Да.
   - Читал. И даже пробовал.
   Старик оживился.
   - Ну и что, получилось?
   Я кивнул.
   - Да, два раза.
   После этих слов выражение лица у библиотекаря напомнило мне человека неожиданно повстречавшего родственника, которого потерял много лет назад, и уже не чаял разыскать. Мне даже показалось, что он едва не прослезился.
   - Ты второй человек, которому удалось сделать это. Естественно из тех, кого я знаю.
   - А первый?
   - А первым был я!
   Мне показалось вдруг, что Град Тополь врёт. Нет, его слова не являлись своекорыстным обманом, или желанием запутать меня. Это - ни так! Просто мне вспомнился Стрый Дарго, и то, как он смотрел на меня в тот роковой последний день. Он всё понял! Нет, он не поверил в мой сон, особенно после того, как я показал ему манускрипт Ахурамазды, писаный арийскими рунами с рисунками бога и кровью Даро Главка. Дедушка понял, каким образом я побывал в распадке Чох, потому что знал о синестезии. А знал он о ней именно от Града Тополя, и потому направил меня к нему, чтобы дар мой получил развитие от человека, уже владеющего им. Получалось, что Стрый знал о синестезии, возможно, умел как-то употреблять свои навыки, но главное - он понял, что я догадался о том, что смерть Главка не сон. Тогда, это решило мою судьбу. Относительно же сегодняшнего дня получалось, что библиотекарь лгал мне, говоря, что я - второй. Значит всё-таки - третий?
   - Ты часто бывал там?
   Тополь ждал этого вопроса и с готовностью ответил на него.
   - Часто. Как и в любом другом искусстве, умение правильно проникать в изображения, а главное - вовремя выходить из него, приходит со временем. Чем чаще ты это делаешь, тем лучше у тебя это получается.
   - А что там?
   Старец задумался ненадолго, морща при этом лоб, и шевеля губами, а затем, глубоко вздохнув, заговорил:
   - Я не могу тебе сказать определённо, но думаю, что существует пространство, куда попадает всё, что было когда-либо изображено или нарисовано людьми. Это пространство образовалось одновременно с нашей Вселенной, и существует теперь параллельно с нами, но попасть туда может далеко ни всякий. Не всякий из людей, я имею в виду. Правда, пространство это самими людьми создано, и ими же формируется, причём - неосознанно. Там тускло, серо и тоскливо, ибо человек ещё мало рисует. А раз он мало рисует, то и сущностей в пространстве недостаточно, оно пустынно и мало населено. Вначале, с момента зарождения, там повсеместно царствовала пустота, и лишь общеизвестные стихии, которые сопутствуют любому зарождающемуся миру, присутствовали в нём. Земля и воздух, вода и песок, лёд и снег, небо и огонь существовали в пространстве, без наличия живых существ. И вот, со времён древнейших художников там стали появляться некие сущности, которых изображал первобытный человек. Понемногу они стали заполнять пространство, но их количество до сих пор настолько мало, а территория их мира настолько огромна, что пока их присутствие никак не влияет на общую картину. Эти сущности разбросаны и разрознены, у них отсутствуют средства связи и передвижения, а также нет единого центра. Они обречены на одиночество в своём тусклом сером мире, и это гнетёт их уже тысячи лет как.
   - Но, когда я проник в пространство, там не было ни серо, ни тоскливо.
   - Ты был в картине?
   - Да.
   Тополь понимающе кивнул. Он знал ответ на этот вопрос.
   - То, что ты видел, есть иллюзия. Краткая вспышка жизни в океане пустоты. Если бы ты задержался там подольше, то всё исчезло бы довольно скоро. Живительных красок хватает очень ненадолго.
   - А от чего зависит продолжительность иллюзии?
   - В первую очередь - от тебя. Вернее, от твоей совместимости с тем, кто рисовал изображение. Я имею в виду волновую совместимость. Конечно, многое зависит и от качества картины, и от мастерства художника, но главное - ваши волновые характеристики. А вообще, чем меньше на картине персонажей и красок, тем менее устойчива иллюзия. Хотя, подчеркну, она может длиться довольно долго, многие дни, но для этого должно совпасть слишком многое. А обрывается всё мгновенно. Со мной так бывало: вроде бы вот оно, яркое солнце светит в голубом небе, птички весело поют, речка течёт неподалёку. Я слышу шелест её волн, вижу солнечные блики на синей глади, ощущая прибрежные запахи..., а потом - бац! - серая безжизненная пустыня, чёрное небо и ни души вокруг! Потому-то так важно вовремя "выйти", сделав это, пока существует иллюзия. Если не успел, то придётся до ближайшего Менгира топать.
   - Ты думаешь, так будет всегда?
   - Нет. Я уверен, что существует определённая критическая масса, при достижении которой может произойти качественный скачок. То есть, когда количество рисунков, знаков и изображений на единицу площади превысит некоторый предел, особенно, если это произойдёт в неком замкнутом природном пространстве, в пещере, например, и плотность рисунков превысит эту самую критическую массу, то в этой пещере может возникнуть новая Вселенная. Мир. Уже не мёртвое пространство, а живой мир, в котором будут существовать все нарисованные когда-либо сущности. И эта вселенная уже никогда не исчезнет. Это не будет мир людей, но уже и иллюзией он не будет, а человечество, само того не ведая, будет наполнять его чудесными вещами.
   - Откуда ты это знаешь?
   - Я разговаривал с одним из них.
   - Из нарисованных?
   - Да. Это существо - африканский бог, который существует там уже десятки тысяч лет. Он изучил свой мир, находясь внутри пространства, благо, времени у него было предостаточно, и то, что я тебе сейчас рассказал, является его гипотезой.
   Наста спала прямо на полу, укрывшись шкурами. Её сморил наш разговор, но я был даже рад этому, так как теперь не придётся объяснять ей значения слов, о существовании которых она даже не догадывалась. Тополь тоже смотрел на девушку и улыбался чему-то своему. Потом, с явной неохотой вынырнув из омута своих давнишних воспоминаний, старец спросил:
   - Ты говорил, что по книге Водангарда изучал Менгиры?
   - Да.
   - Я тоже могу тебе кое-что рассказать об этом. - Старик присел на лавку, и жестом предложил то же самое сделать мне. - Уже довольно давно, лет двадцать, пожалуй, я был уверен, что унесу свои знания в Страну Вечной Охоты, ибо они бессмысленны для подавляющего большинства людей. Хвала Богам, что ты застал меня живым, и я искренне рад, что смогу передать свои знания и опыт человеку, который понимает, о чём идёт речь.
   Немного смутившись, я потупил голову. Слова Тополя, несомненно, польстили мне, потому что он не был похож на человека, понапрасну раздаривающего похвалы.
   - Я тоже рад этому!
   Старец неопределённо мотнул головой в сторону дальнего окна.
   - Ты обратил внимание, что на Менгирах есть рисунки?
   - Да, но ни на всех. На некоторых камнях я их не обнаружил.
   - На всех, уверяю тебя. Просто иные трудно разобрать. Так вот, ты никогда не задумывался о том, зачем они?
   - Нет. - Я пожал плечами. - Возможно, это зашифрованное имя, порядковый номер, или знак, значение которого теперь невозможно восстановить. Честно говоря, я не придавал этому особого значения.
   - А зря! - Град Тополь подошёл к окну и щелчком пальца сбил паука. - Ты не задавался вопросом, почему теория Менгиров, законы теллурических потоков и правила синестезических входов объединены у Траворда Водангарда в одной книге?
   - Нет. Возможно, это естественный порядок разделов?
   - Исключено! - Старец покачал головой. - И в первую очередь потому, что это связанные явления.
   - Как? - Я был искренне удивлён и не скрывал этого. - Разве это можно как-то связать?
   - Конечно! Дело в том, что с помощью Менгиров можно путешествовать по пространству. Вернее, с помощью синестезии на камнях возможно проникать в пространство рисунков. Об этом подробно говорится во втором томе книги Траворда Водангарда. Он у меня имеется. Я раздобыл его лет пятьдесят назад.
   - Ты пробовал это делать?
   - Да. Пробовал. Технология перемещения довольно проста. Конечно при условии, что ты владеешь даром синестезии, и в совершенстве освоил навыки входов и выходов. Сначала ты входишь в рисунок на Менгире и попадаешь в пространство. Как правило, это мрачные местности и невесёлые ландшафты. В основном - пустыни и пустоши. Много снега, песка и льда. А далее, пройдя некоторое расстояние, ты выходишь из пространства, но уже в районе другого Менгира. Перемещение - это одно из многочисленных предназначений Менгиров в их разветвлённой сети. Смысл в том, что в пространстве расстояние между Менгирами гораздо меньше, чем на земле, и ты, путешествуя в пространстве, экономишь массу времени.
   - Значит, эта сеть Менгиров должна куда-то вести? Возможно, существует некий центр, куда они и ведут?
   - Может быть. Но я не нашёл этого центра.
   - То есть, ты всё-таки путешествовал по ним?
   - Было дело. Но в последнее путешествие я заблудился, и пришлось возвращаться по земле.
   - Ты меня научишь это делать?
   - Я дам тебе второй том Траворда Водангарда.
   Тополь вышел и через некоторое время вернулся с книгой. Внутри неё на пергаменте была нарисована схема с большим количеством условных изображений.
   - Это то, что успел пройти я сам. Бери. Тебе будет легче. Поверь, это очень важно и на это стоит потратить часть своей жизни. Умение проникать в пространство расширит твой мир и сократит бессмысленную трату времени на длительные перемещения. Займись этим. К тому же, не забывай, что рано или поздно критическая масса изображений и рисунков будет преодолена, и тот, кто владеет синестезией, и умеет быстро перемещаться по планете, расширит свой собственный мир во многие разы. Люди стали больше рисовать, а потому это может произойти довольно скоро, и тогда ...
   - Что тогда?
   - Не знаю, но это будет ещё одна Вселенная, а ты окажешься одним из немногих, кто сможет попасть туда. Это - большая ценность и огромные возможности. Я стар и врядли доживу до этого, но ты - постарайся!
   Мы обнялись.
   - А теперь - идите. Мне необходимо отдохнуть.
  
   * * *
  
   Через три дня, убив парламентариев, массагеты начали штурм Аркаима. Как я и предполагал, горожане оказались не в состоянии удовлетворить аппетит шантажистов, и степняки решили взять всё, завладев и имуществом аркаимцев и их свободой. Торговля рабами - выгодное занятие, а у кочевников - один из основных источников существования, и поэтому у жителей городища выбор был не велик: либо геройская смерть, либо позорное рабство. Хотя, имелся и третий путь - отстоять город, и заставить супостата отступиться, но сделать это будет крайне тяжело.
   Пока длились переговоры, я не терял понапрасну времени, и успел прочитать второй том Траворда Водангарда, но после убийства послов отложил книгу и взялся за меч. Наста, которая великолепно стреляет и лука, ушла вместе со мной на стены. Я пытался отговорить её, полагая, что девушке сподручнее помогать раненым, тем более моя жена неплохо разбирается в медицине, но она наотрез отказалась, решив быть рядом со мной во все времена. Ну что ж, вместе мы либо погибнем, либо спасёмся. Причём, скорее - спасёмся! Потому что имеется у меня на этот счёт одна идея, навеянная прочтением второго тома великого гиперборейца. Но её, эту идею, я припас на самый крайний случай, когда иные пути спасения будут невозможны. Главное, к тому времени оставаться среди живых.
  
   * * *
  
   Конница массагетов изготовилась к бою. Кочевники не ожидали, что жители Аркаима решатся на вылазку, и выйдут за пределы городских ворот, где они были малоуязвимы, учитывая высоту крепостных стен, мощь которых превратила город в неприступную твердыню. Но мы вышли, рассчитывая этой вылазкой приободрить самих себя, вселить уверенность в тех, кто был готов сдаться, и проверить массагетов на их хвалёную прочность.
   Ржавый скрежет открываемых ворот резанул ухо и через мгновение под неутихающий рёв труб и бой барабанов, в образовавшийся проход, шеренга за шеренгой, стала выдвигаться аркаимская кавалерия, состоящая в основном из ариев, скифов и хун-ну, но имеющая в своих рядах и воинов иных племён. Когда последний всадник покинул пределы города, ворота быстро закрылись. Вылазка была необходима ещё и для того, чтобы отогнать врага от стен, состояние которых требовало срочного ремонта.
   Наступила тишина. Ветер раздувал красочные одеяния массагетов, которые вырядились словно сваты, собирающиеся на свадьбу. Их хоругви трепетали будто охотничьи птицы, готовые взмыть в небо, как только длань держащая ослабит хватку. Когда же стало ясно, что массагеты собираются атаковать, я мысленно возблагодарил богов за столь ценный подарок: нам было чем встретить противника!
   Ровная полоса вражеской конницы дрогнула, изогнулась дугой, искривилась полумесяцем, и, накатываясь неравномерной колышущейся массой, стала медленно приближаться, ощетинясь блеском копий, кавалерийских мечей и боевых топоров. В этом движении таилось столько неумолимой и непобедимой силы уверенных в себе людей, что на краткий миг я даже подался назад. Это замешательство продлилось лишь мгновение, а далее, рука крепко вцепилась в рукоять меча, пальцы онемели от напряжения, а сам я нетерпеливо и до звона в ушах стал прислушиваться, ловя долгожданный звук команды, чтобы с громким криком и бешеным напором кинуться на врага.
   Тело оцепенело в предчувствии скорого столкновения. По спине растекался противный холодок, но я знал - это моментально пройдёт и улетучится, как только начнётся битва. Самое страшное в сражении - эти томительные мгновения ожидания, когда сердце трепещется в груди, всё тело словно льдом сковывает страх, а разум отказывается повиноваться...
   А затем всё исчезает. Горячая волна куража и задора растапливает вкравшийся страх, и ты, забрызганный чужой и собственной кровью носишься по полю брани, нанося удары во все стороны и отражая вражеские наскоки, желая при этом только одного: бить, колоть, рубить, пока онемевшая рука не откажется повиноваться, а в ржании коней и в потоке человеческой ненависти вдруг не прозвучит приказ отходить.
   Враг приближался. Массагеты, подбадривая друг друга воинственными криками, стремительно приближались, решив, наверное, одним мощным ударом раздавить нас, показав изнеженным горожанам, как следует воевать, и как ненавидеть врага. Они были так уверены в победе, что многие даже не соизволили надеть защитные панцири, оставаясь в одежде, которую не удосужились сменить после проведения религиозного ритуала.
   Стук копыт слышался всё сильнее. Яркие одеяния приближающихся всадников, блеск их мечей и трепет разноцветных знамён смешивались с клубами поднятой пыли, и из этого многоцветия красок с каждым мгновением всё отчётливее различались обличья воинов с оскаленными провалами орущих ртов, с потёками пота, стекающего грязными ручьями с пыльных щёк, и с замутнёнными белками глаз, контрастно просматривающимися на коричневых лицах.
   Когда войска разделяло расстояние не более сотни шагов, аркаимцы, неожиданно для врага, разделились на две части, и, развернувшись спиной друг к другу, ринулись в разные стороны, высвобождая противнику проход. Это произошло настолько быстро и организованно, что массагеты не успев перестроиться, всей своей массой хлынули в образовавшуюся брешь, а мы, развернувшись, принялись осыпать их тучей стрел.
   Вражеские всадники, находившиеся в первых рядах и на флангах, были мгновенно перебиты. Они падали на землю, их топтали кони, о них спотыкались последующие конники, а тех давили идущие следом...
   Разогнавшаяся конница не в состоянии остановиться сразу. Массагеты попытались перестроиться, и в некоторых местах завязалась схватка, но всё же, основная масса ещё долго и беспорядочно скакала, увлекаемая вперёд израненными лошадьми. Когда же конница остановилась, потеряв пробивную силу, защитники Аркаима обнажили мечи, и бросились на врага.
   Массагеты не успели развернуться и перестроиться, и мы ворвались в их ряды, уничтожая всех на своём пути. Опьянённые чужой кровью арии и скифы начали резню. Противник сломался. Ошеломлённые таким разворотом событий массагеты почти не сопротивлялись, стараясь по возможности выйти из боя, а, выйдя, они скакали к своему лагерю, где вновь надеялись получить безопасность, и обрести утраченное мужество.
  
   * * *
  
   А ночью массагеты пошли на приступ. Тихо, соблюдая тишину и молчание, босиком, обмотав оружие тряпками, чтобы не бряцало, они кинулись на стены, неся перед собой штурмовые лестницы. Шелестящий бег тысяч ног по ночному миру дышал зловещими предзнаменовениями. Стража на стенах уснула, сморенная усталостью, а потому не замечала приближающейся опасности. Время расплаты приближалось. Передовые отряды массагетов уже переправлялись через ров, когда чёрный бог ночи решил развлечься, изменив гороскоп штурмующих, и из плотного сгустка непроницаемых доселе туч, словно факел в подземной пещере вынырнул лунный диск, освещая бегущих массагетов. Стражники проснулись и увидели приближающегося врага. В ночной тишине сначала раздались отдельные крики и возгласы, затем по городу пронеслись разрозненные трубные звуки, а ещё мгновение спустя, заливистой нарастающей трелью в ночную мглу ворвался барабанный бой, способный разбудить даже мёртвого.
   Массагеты остановились, но уже в следующий миг, гонимые отчаянием и подстёгиваемые ненавистью, стремительно рванулись к крепостным стенам, на ходу сбрасывая ненужное теперь тряпьё со своего оружия. Боевой клич из тысяч ртов пронёсся по округе, и от этого вопля, казалось, рухнут расшатанные осадой стены.
   Но стены не рухнули, а массагеты не достигли цели, потому что к страже присоединились ополченцы, вооружённые пращами и луками. В штурмующих полетели камни и стрелы, сражая многих. Это немного замедлило наступление, но отнюдь не остановило его, и вскоре враги оказались у самых ворот. Начался отчаянный штурм.
   Длинные штурмовые лестницы, приставленные к стенам, намертво врезались в дерево острыми "лапами", и обороняющиеся напрасно пытались сбросить их. Подняв щиты над головой, и сжимая в зубах короткие мечи, массагеты полезли на стены словно саранча, почуявшая сочную траву. Их первый натиск был страшен, и ошеломлённые защитники Аркаима дрогнули поначалу, но замешательство горожан продлилось краткий миг. Один лишь взгляд на этих грязных варваров вернул аркаимцам мужество, потому что именно теперь обороняющиеся осознали, что если они дрогнут, и отступят, то город, их любимый город, с матерями, жёнами, сёстрами и детьми вполне может стать добычей озверевшей армии, взбешённой сопротивлением, и алчущей богатства, вина, крови и женщин в таких количествах, которые цену за поражение сделают ужасной. Врагов осыпали стрелами и камнями, пока они бежали к стенам, когда же штурмующие полезли на них, на голову им полился кипяток и кипящая смола. Сквозь страшные, нечеловеческие крики раненых и ошпаренных, всё чаще раздавались тупые приглушённые звуки, означающие падение с лестницы очередного мёртвого тела. У всё-таки массагеты оказались отличными воинами, потому что им удалось почти невозможное. Сатанея от боли ожогов и жжения ран, шагая по головам и трупам, степняки, скользя в собственной крови, ворвались на стены.
   Я только что выстрелил из лука, кода на верхней площадке стены появился массагет. Он был страшен и свиреп. Клочья окровавленной одежды развивались на ветру, словно знамёна, а в руках его, будто игрушечный, поигрывал огромный бронзовый топор. Лишь миг мы смотрели друг другу в глаза, а затем, сверкнув в свете Луны, на меня обрушилось отточенное лезвие. Я застыл, зачарованно глядя, как в лунных бликах несётся моя смерть, направленная прямо в голову умелой и безжалостной рукой. Я резко отпрянул в сторону, но место для манёвра оказалось слишком мало, и нога моя, чиркнув по краю, соскользнула со стены. Тело качнулось в сторону бездны, и я отчётливо ощутил под собой бесконечность свободного пространства. Зависнув над пропастью, я понял вдруг, что должен неминуемо полететь вниз.
   "Это конец!" - мелькнуло в голове.
   Топор просвистел возле виска, и, вонзившись в стену, застрял между брёвен. Я же тем временем, продолжая медленно падать, отчаянно замахал руками, стараясь поймать ускользающую опору. Массагет рывком попытался выдернуть застрявшее оружие, но - бесполезно: лезвие плотно сидело в стене. Я смотрел, как напряглись мышцы врага, но топор не поддавался. Тело моё, барахтаясь в воздухе, клонилось к пропасти, но тут я понял вдруг, что Боги даруют мне последнюю возможность остаться по эту сторону. Далее, мои действия были скорее рефлекторны, нежели хоть сколько-нибудь осмыслены. Отбросив ненужный теперь щит, и, схватившись за обух топора, я, сначала остановил падение, а затем резким движением ног вынес послушное тело вновь на стену, одновременно выставив вперёд свой серповидный меч. Незащищённое панцирем туловище врага содрогнулось, меч угодил в артерию, обдав руку и лицо горячей кровью. Массагет отшатнулся к краю стены, ещё стоя испустил из себя последний вздох, и, завалившись на спину, отправился в свой последний полёт.
   В тот же миг степняки, устилая трупами свой путь, хлынули на стены. Вражеские лучники подожгли своими стрелами близлежащие дома, и они вспыхнули, освещая округу. Отблески пожара сверкали на лицах воинов, отражались от залитого кровью оружия, порождая прыгающие и скачущие тени на стенах. Но Аркаим и не думал сдаваться. В мечущихся сполохах пожарищ на массагетов надвигалась плотная масса закованных в латы наёмников-ахейцев. Натиск тяжеловооружённых гоплитов был страшен. Ощетинившийся копьями строй, с плотно сомкнутыми щитами, сверкая металлом доспехов, врезался во вражеские ряды, сметая и круша сопротивляющегося противника. Словно лавина, сошедшая с гор, фаланга пробила себе дорогу к стенам, перемалывая всех на своём пути, и оставляя за собой лишь трупы врагов, корчащихся в последней агонии, и тонущие в лужах собственной крови. Массагеты были смяты и раздавлены, а главное - расчленены на несколько неуправляемых осколков, объятых ужасом и паникой.
   Разъединённые и потерявшие управление, измотанные штурмом и истекающие кровью от многочисленных ран, ошпаренные кипятком и обожжённые смолой массагеты должны были погибнуть под ударами хорошо вооружённого и прекрасно обученного противника, умеющего воевать в едином строю. Видя это, горожане воспряли духом, и с новой силой бросились на массагетов, уничтожая их в огромном количестве, тесня неумолимо на край крепостных стен, и стремясь опрокинуть сломавшийся строй в пропасть за зубчатой кромкой. Степняки медленно, но неуклонно пятились, отступая всё ближе к краю, оставляя после себя горы убитых и раненых, которых тут же добивали ополченцы. У самой стены массагеты остановились. Устлав площадь перед крепостными стенами морем погибших, враги сначала ослабили пробивную мощь гоплитов, а потом и вовсе остановили их. Атака выдохлась.
   В свете калеблящегося пламени пожара метались разрозненные, неясные тени. Отражаясь от стен, они множились, дробились на отдельные фрагменты, перемешивались друг с другом, порождая фантастические силуэты, невозможные в реальном мире.
   В серебристом свете Луны люди продолжали убивать друг друга, а ожесточение сторон достигло своего апогея. В сражении наступило равновесие сил. Богиня Победы решала: кому отдать пальму первенства, а кого втоптать в землю. Это длилось мучительно долго. Противоборствующие стороны сцепились мёртвой хваткой, разрывая плоть на части, рвя кусками тёплое мясо, разрубая тела, протыкая туловища и вспарывая желудки. На пыльную мостовую падали отрубленные головы, летели отрезанные конечности, вываливались дымящиеся внутренности. Ненависть и злоба клокотала в озверевшем клубке сражающихся мужчин. Пощады никто не просил. Пленных никто не брал. Каждый умирающий старался захватить с собой ненавистного врага. Боги хохотали на небесах, делая ставки и заключая пари. Вселенная корчилась от боли, закручиваясь в тугую спираль. Мир саморазрушался, ибо происходящее находилось за гранью зла. Шайтан улыбался, лёжа в своих чертогах...
   Вдруг, с внешней стороны стен послышались звуки, которые ширились и усиливались, пока не превратились в отчётливый вой, несущийся из сотен глоток, и в следующий миг на стены, по установленным ранее лестницам, вновь хлынули массагеты - резервная волна штурмующих.
   Пальму первенства даровали степнякам.
   Медленно пятясь, но, не нарушая строй, без паники, греки, скифы и арии стали отходить, прикрывая бегство остальных аркаимцев. Массагеты бросились было преследовать беглецов, но, напоровшись на организованный отпор гоплитов, отхлынули, неся непредвиденные потери. Они ещё несколько раз пытались сходу прорвать строй защитников, но, осознав, наконец, бессмысленность наскоков на сомкнутую плечо к плечу, и ощетинившуюся копьями фалангу, прекратили атаки, выдвинув вперёд лучников и пращников. Туча стрел и камней взмыла в воздух, и, словно стая кровожадных насекомых впилась в ряды ахейцев. Оставшись без прикрытия, фаланга была обречена либо на бегство, либо на смерть. Не сговариваясь, защитники выбрали второе. Лязг пробиваемых тяжёлыми стрелами доспехов смешался с предсмертными стонами. Строй гоплитов на мгновение дрогнул и распался, но затем вновь сомкнулся. А стрелы и камни летели всё гуще и гуще...
   После очередного залпа массагеты кинулись с воем на поредевший строй фаланги, и, ворвавшись в разряженное пространство защитников, начали ужасающую резню. Правый фланг дрогнул, и подался назад. Центр строя раздавили так, будто по нему прошлась лавина. Левый фланг прижали к краю крепостной стены, и, несмотря на ожесточённое сопротивление, начали сбрасывать вниз. Вскоре защитников изрубили всех до одного. Лишь небольшая группа аркаимцев смогла вырваться из окружения, и с боем уйти в город.
   Дорога в жилые кварталы Аркаима была свободна, и теперь перед победителями простирался мирный город, который некому было защищать.
  
   * * *
  
   Аркаим пылал. Дома вспыхивали факелом, а пламя неслось всё дальше, пожирая без разбору и кварталы бедноты, и зажиточные дома богатых купцов, и роскошные дворцы аристократов. Огонь всех уровнял. Уже несколько дней клокочущее зарево пожарищ плясало по разгромленному городу, освещая улицы красновато-оранжевыми бликами, от сияния которых рябило в глазах, а грань между ночью и днём стиралась, превратив бытие в сверкающий и мигающий полумрак. Небо исчезло. Чадящие клубы дыма и раскалённая земля порождали зыбкие, дрожащие миражи, схожие с блуждающими видениями в пустыне. Город умирал мучительно и судорожно, словно живое существо, уже не сопротивляясь, а лишь агонизируя страшными гримасами смерти, боли и безумия. И ужаса.
   Массагеты не жалели никого!
   Тяжёлый, приторный запах крови, пропитанный удушливой гарью пожарищ, палёного мяса и подверженных разложению трупов стелился по улицам зловонным туманом из чрева которого доносились звуки, возможные, как я думал, только в аду. Иногда, это были стоны раненых, молящих о смерти. Чаще - вопли умирающих, цепляющихся за жизнь. Но в основном - мольбы обречённых, выпрашивающих пощады у беспощадных победителей, чьи деяния в последние дни рождали во мне отчётливое понимание того, что же такое зло. Массагеты безнаказанно творили всё, что хотели, и их озверело метущиеся, пьяные, улюлюкающие толпы жаждали лишь крови, вина и насилия.
   Когда стало очевидным, что Аркаим обречён, мы с Настой, в сопровождении обитателей ашрама, и с горсткой выживших ополченцев приняли решение пробиваться к центру города, откуда должен был начаться наш путь к спасению. Любая цель рождает смысл жизни, и, обретя этот самый смысл, наш небольшой отряд начал медленное, полное опасностей путешествие, сначала к центру города, а далее, на его восточную окраину, к библиотеке, где я и рассчитывал заполучить и вожделенную цель, и глубокий смысл и долгожданное спасение. Лишь бы Град Тополь оказался в числе живых и находился в доме, потому что в моём плане его присутствие было крайне необходимо.
   Разбуженный пожарами ветер гонял по улицам горы пепла, обгорелые обрывки тряпья, и тучи раскалённого песка, который слепил глаза, налипал на кожу, и, забираясь под складки одежды, вызывал нестерпимый зуд в давно немытом теле. А прямо над городом, низко опустившись и почти касаясь крыш, уже второй день зловеще нависла чёрно-фиолетовая туча с прожилками блестящих золотистых волокон. Её бесформенную, клубящуюся, клочковатую массу насквозь пронизывали зигзаги вспыхивающих молний, огненные стрелы вонзались в землю, гремел гром, но дождь всё не шёл, словно ожидая чего-то. Кровавые отблески молний метались по разгромленным стенам, на мгновение освещая темноту закоулков, вспыхивая переливами по разбитым мозаичным полам и отражаясь тысячами искр в изрубленных бронзовых зеркалах. Молнии сверкали часто и ярко, а когда на излёте они замирали, будто нарисованные, небо забирало их обратно в бездонную глубину тучи, туда, где они и зародились.
   Немногочисленные защитники Аркаима ещё пытались сражаться, но делали они это с отчаянием обречённых. Удержать город было невозможно, и это стало понятным ещё три дня назад, когда массагеты полностью овладели стенами. Теперь же вопрос обладания городом заключался лишь в той цене, которую заплатят кочевники за свою победу. К сожалению, цена эта окажется не слишком высокой, ибо то, что они возьмут здесь, превысит все человеческие затраты. Ведь жизнь воина - лишь вспышка! Зажглась и погасла. А плодовитые степные красавицы нарожают ещё.
   Так что массагеты победили! Во всём.
   Разрушенные дома на нашем пути равнодушно смотрели на мир тёмными провалами разбитых окон. Их стены зияли рваными краями извилистых трещин и беззубо щерились немым оскалом разнесённых вдребезги дверей. А где-то среди развалин, случайно позабытые смертью, на перевернувшуюся Вселенную затравлено взирали остановившимися взглядами смертельно напуганные, уже за гранью безумия люди. Над поверженным городом осязаемо витала смерть, а Боги, великие и могучие, равнодушно наблюдали за этим со своих заоблачных высот, и ничего не происходило. Земля не разверзлась под ногами насильников и убийц, а мир как стоял, так и остался стоять, не собираясь обрушиваться в тартарары. Картины зла и бесчеловечной жестокости были видны повсеместно, в каждом квартале, на каждой улице и на всех площадях. Я видел грязных детей, беззвучно плачущих у тел убитых матерей, чувствовал запах распухших от жары трупов, и слышал разнузданные песни победителей. Нами были замечены многочисленные мародеры, шныряющие по подворотням, причём, далеко не все из них являлись массагетами. По улицам, словно приведения, бродили люди с остановившимися взглядами, и с безумными выражениями на лицах. К центральным воротам беспрерывным потоком двигались повозки с награбленным. Но самое главное - рабы! Тысячи рабов, вчера ещё свободных, а сегодня уныло ступающих по изнасилованному городу навстречу своей горестной и неведомой судьбе.
   Двигаясь от центра города на восток, наш небольшой отряд несколько раз сталкивался с разрозненными группами массагетов, которые, давно прекратив сражаться, предпочли заняться грабежом. Эти, как правило, в бой не вступали, а молниеносно растворялись в задымлённых переулках, не выказывая желание тратить время на бессмысленные подвиги. Сложнее бывало с теми, кто ещё продолжал сражаться и вожделел боевой славы. С людьми чести, вообще, всегда сложнее, даже если они массагеты, и таковых стоило опасаться прежде всего. Вчера, например, одно из подобных героических подразделений окружило нас в районе Храма, посвящённого местному божеству. В столкновении с ними мы потеряли третью часть людей, и лишь знание города одним из ополченцев, который неплохо ориентировался в хитросплетениях улиц и никому неведомых проходов, спасло всю нашу компанию от верной гибели.
   И вот теперь, проскочив удачно хорошо просматриваемое, открытое место, которое ещё недавно являлось рынком, я остановился в проходе чудом уцелевшей улицы, и устало прислонился к тёплой стене ещё не разрушенного дома. Глаза слезились от дыма, колени подрагивали от усталости, руки онемели от "работы", а тело, сплошь покрытое коркой запёкшейся крови, тупо саднило от многочисленных порезов и ран. В глазах моих застыл красный туман. Пожалуй, слишком много крови за столь малый промежуток времени. Очень много! Вдруг, где-то недалеко от меня раздался еле различимый, приглушённый стенами шум. В доме напротив я различил разрозненное, суматошное движение, и отрывистые, перепуганные голоса, тональность которых очень быстро приближалась к паническим. Оттолкнувшись от стены, я направился к дому. Голоса тут же смолкли, и в этот миг, вокруг меня образовалась полная, всеобъемлющая тишина, непохожая ни на что. Я остановился. В голове моей, светлым очищающим вихрем, пронеслись картины, знакомые и любимые с детства. Бескрайние степи, пьянящие ароматом трав. Костры родного становища в вечернем полумраке. Лёгкий ветерок, дующий со стороны реки. Отец, разливающий вино из бурдюка. Мама с бабушкой, готовящие ужин на костре. Старшие братья, чистящие оружие. И дедушка, огромный и бородатый, мудрый и добрый, всё знающий и всё понимающий, хитро улыбающийся в усы, бесконечно перебирающий чётки и бормочущий под нос свои вечные молитвы, уставившись в темноту перед собой... Всё это осталось там, куда теперь нет возврата, но куда так хочется вернуться хоть разок, хоть во сне, хоть на мгновение. Пройтись босиком по траве, зайти в прохладные воды реки и смыть с себя дневную пыль. Выйдя из воды, обсохнуть на ласковом ветерку, лечь на любимое место и ощутить голой спиной тепло земли и покалывание засохших травинок. А потом, устроившись поудобнее и вдохнув полной грудью горьковатый запах степи, посмотреть, наконец, туда, вверх, в небесную черноту, где застыли навечно подмигивающие звёзды, глядящие на мир весёлыми зелёными огоньками.
   О, Боги! Как мне хочется всего этого! Как хотелось бы вернуться туда навсегда и совершать лихие набеги на соседей в компании таких же удальцов, как и я. А ещё - воровать у граничных племён скот и отбивать скакунов. А лучше - похищать девушек и брать за них выкуп. Всё, как у людей! Ну а поздно вечером, когда такие же лихачи соберутся вместе с тобой у костра, беззастенчиво врать: скольких жеребцов ты отбил у глупого массагета, скольких овец смог отогнать у ленивого киммерийца, и сколько острых стрел пустил в темноту за спиной, уходя от погони...
   Но всё это безвозвратно ушло и не вернётся никогда. Ни овцы, ни жеребцы, ни звёзды. Даже коровий навоз в иных местах пахнет иначе. Вот так!
   Тишина оборвалась также неожиданно, как и возникла. Я ошарашено завертел головой, не понимая, где нахожусь. В окне мелькнуло чьё-то испуганное лицо. Ага, понятно!
   Вкус степных трав ещё мгновение ощущался на губах, а вечерний запах реки лишь на миг сохранился в памяти. Им на смену пришли запах гари и привкус крови. Всё! Я остановился посреди улицы. Прошлое не вернуть.
   Да будет так!
  
   * * *
  
   До библиотеки добирались мучительно долго. Путь, который в мирные дни занял бы незначительное время, теперь, когда в городе воцарилась анархия грабежа, и ещё продолжались уличные бои, растянулся почти на трое суток. Аркаим мучительно агонизировал, и это являлось основной помехой на нашем пути. Пришлось долго плутать и маневрировать, обходя препятствия, которые являлись следствием боевых действий. В иных местах бушевало пламя пожарищ, пожирая то, что создавалось годами, в других - хозяйничали озверевшие победители, не оставляя шанса ни старикам ни детям, в третьих - воцарил всеобъемлющий хаос, отчего пройти знакомыми улочками не представлялось возможным. Дав значительный крюк через южные предместья, куда кочевников проникло ещё относительно немного, наш отряд после долгого, изматывающего пути находился в нескольких кварталах от цели, когда дорогу нам преградило крупное формирование массагетов, ещё не втянувшееся в грабёж и мародерство.
   Встреча оказалась неожиданной для обеих сторон. Противник двигался по улице, расположенной перпендикулярно нашей. Их отряд перемещался плотным боевым порядком, и был, развёрнут к нам своим правым флангом - той частью тела воина, которая не защищена щитом. Конечно, если ты не левша. Вероятно, правильнее было бы отступить, но враги нас обнаружили, а потому пришлось стрелять. Древняя военная мудрость гласит: кто первый начинает схватку, тот всегда имеет преимущество, и нам ничего не оставалось, как по возможности использовать его. Стреляли те, у кого имелись луки, а это - я с Настой, и ещё трое азиатских скифов. У остальных, к сожалению, луков не было. Жаль! Будь у нас ещё с десяток опытных лучников, мы уложили бы их всех до единого, или, как минимум, вынудили отступить, но уже несколько дней удача не желала обращать на нас внимание. Нам опять не повезло, хотя, стоит отметить, что класть стрелы в плотно сомкнутый незащищённый строй врагов, есть истинное удовольствие для человека, которому знакомо слово "месть". Я успел выстрелить трижды, Наста - тоже, скифы, по-моему, ещё больше, и стрелы наши всегда находили цель, но подобная безнаказанность не может длиться вечно: как опытные воины массагеты быстро оправились от неожиданности, и с ходу, не перестраиваясь, бросились в атаку.
   Позиция для отражения штурма была хорошей. Неширокая улица с плетёными изгородями и деревянными заборами по её краям высотой в человеческий рост. Ближайшая боковая улочка находилась в шагах ста у нас за спиной, так что ожидать неожиданного удара с фланга или с тыла - не приходилось, но вот беда: уж слишком нас осталось мало! И двух десятков не наберётся из той сотни защитников, с которыми мы начинали своё продвижение от крепостных стен к библиотеке. Став поперёк улицы плечо к плечу, мы смогли выстроить лишь два ряда защитников, причём, щиты и копья имелись далеко ни у всех. В общем, жидковато для той озверевшей орды, каковая с громкими криками и задорными улюлюканьями приближалась к нам. Возможно, эти люди не принимали участия в тех бесчинствах, что творились вокруг, но вина они вкусили в достаточном количестве, ибо атакующие оказались изрядно пьяны, что впрочем, никак не упрощало нашего положения, так как массагетов оказалось более сотни. Правда теперь это не имело большого значения, потому что за те несколько дней, что мы провели в беспрерывных стычках и сражениях, я окончательно уверовал в то, что при ведении боёв в городской черте, количество бойцов сражающихся против тебя, и тех, кто стоит за твоей спиной, далеко не всегда имеет решающее значение. Искусство боя на улицах имеет свою специфику, и я, кажется, начал понемногу познавать её, или, во всяком случае, ощущать интуитивно, как это происходит в случае поиска чего-то в темноте. Вроде бы и держишь в руках вещь, ощупываешь и гладишь её, водишь пальцами по поверхности предмета, но понять окончательно всё равно не можешь, и вопрос остаётся: что это?
   Натиск массагетов был решителен и беспощаден, впрочем, как и наша стрельба по ним. К сожалению, противники оказались из тех, кто ещё жаждал славы, ибо мародеры прошли бы мимо. Скифы успели пустить ещё по стреле в плотную массу улюлюкающей толпы, но это уже ничего не могло изменить. Нас смели численным превосходством, разделили на части, и начали последовательно уничтожать. Стычка оказалась краткой, но кровавой, как впрочем, и всё за эти последние дни.
   Троянца Фуэрта, астронома и астролога, того, кто бежал в Аркаим, скрываясь от некого Одиссея из Итаки, прижали к плетню, и в несколько мгновений изрубили на куски. Я искренне надеюсь, что когда эти куски падали на пыльную землю, их владелец в основной части тела был уже мёртв.
   Греческих философов: Гинеома из Микен и Диаксина из Коринфа оттёрли к противоположному забору сразу с десяток степняков. Друзья мужественно бились, достойно сражаясь с многочисленным врагом, стоя спина к спине, но их сопротивление продлилось недолго. Сначала Гинеома разрубил надвое от плеча до паха огромных размеров массагет, а после этого Диаксину отрубили руки и голову, когда он лишь на мгновение отвлёкся, взглянув на погибшего друга.
   Киммериец Марун, мастер игры на кетцаре, волею судьбы оказался в самом центре нашего строя, а потому был обречён изначально. Его в первый же миг столкновения подняли на копья сразу несколько массагетов, и он умер, захлёбываясь собственной кровью, оторванный от земли безжалостным врагом.
   Мы отчаянно сопротивлялись. Рискуя раньше времени отправиться в Страну Вечной Охоты, я подобрался к гиганту, разрубившего Гинеома, и несколько раз вонзил ему в живот свой искривлённый клинок. Массагет вздрагивал и рычал после каждого удара, голова его резко дёрнулась за спину, он выронил свой огромный топор, и попытался защищаться голыми руками, но я, сначала отрубил ему кисть руки, а далее, распоров глотку, отправил к его массагетским праотцам. Наста и скифы беспрерывно пускали стрелы, сея вокруг себя смерть, но этого оказалось явно недостаточно. Сначала погибли азиатские скифы, пав как истинные мужи без единого стона. Они отбросили луки и взялись за мечи, но силы оказались слишком неравными. Затем настала очередь аркаимских ополченцев, которые гибли на пепелище родного города, не ведая о судьбах собственных семей. Ну а когда в живых остались лишь горсть, я понял, что пора бы попытаться спастись.
   Отбив выпад юного, безусого массагета, который в силу нашего равного возраста, стремился убить именно меня, я крутанул махом цепью кистеня, и массивным бронзовым шариком размозжил ему голову. Парнишка рухнул на землю, разбрызгивая капли мозга на серую пыль, а я, сбросив с себя всё лишнее, свистнул заливисто особенным образом. Это был наш собственный ашрамовский сигнал, о котором было уговорено ещё перед штурмом. Он означал "бежим!", и, едва заслышав его, творческая братия кинулась врассыпную. Бой как раз переместился назад, в район узкого бокового прохода, который ранее находился у нас за спиной, и вот теперь все мы, организованно нырнув в дымчатый мрак тощей улочки, стремительно понеслись в самую глубь её. На войне всё решают мгновения, а потому воспользовались мы этим принципом со всем присущим юношеским задором и имеемой жаждой жизни. Мы очень легко избавились от преследователей, а когда стало ясно, что массагеты остались далеко позади, я свистнул другим особенным способом, на этот раз, чтобы остановились.
   Смерть собрала с нашего отряда весьма обильную жатву, забрав из каждых двадцати человек - девятнадцать, и оставив в живых лишь меня, Насту и ещё троих ашрамовцев: Тайю, Сайгуна и Луану. Судьба предоставляла нам ещё один шанс, потому что, вынырнув из задымлённого переулка, мы оказались у самой цели: библиотека находилась всего в нескольких шагах от нас, и, судя по внешним признакам, массагеты ещё не успели проникнуть внутрь.
  
   * * *
  
   Хвала Богам, Град Тополь оказался на месте. Чтобы не привлекать излишнего внимания, мы бегом проскочили лестницу, и, остановившись на крыльце, сосредоточенно прислушались к тому, что происходит внутри. Из-за мощных дубовых брёвен не доносилось ни звука. Выждав ещё миг, я плечом надавил на дверь. Скрипнув негромко, она неожиданно легко отворилась, и в то же мгновение из вязкой темноты закупоренного помещения я ощутил упругое дуновение воздуха по щеке, лёгкий скрип половицы, который приближался, и тихий шелест одежд всего лишь в нескольких шагах от двери. Наверное, за эти дни реакция моя превратилась в закрепившийся рефлекс, ибо в иные дни я врядли среагировал бы на подобный выпад, но теперь наступили иные времена. Отпрянув в сторону, я, едва уклонившись влево, успел отвести направленное в грудь копьё. Выхватив меч, я качнулся вправо, и выбросил вперёд левую руку. На пути к чужому горлу моя ладонь погрузилась в заросли густой бороды, и это спасло Тополя. Где-то глубоко внутри меня таилось понимание того, что в этой избе живёт почтенный старец с густой до пояса бородищей, и когда рука моя лишь коснулась её, я уже точно знал: это Град Тополь! А из подсознания поступила команда в мозг: "Стоп! Не убивай!"
   Но пока это были лишь предположения. Схватив человека за бороду, я дёрнул его на себя, и рывком вытащил на свет. Им действительно оказался древний товарищ Стрыя Дарго по юношеским проказам и молодецким забавам. Он крайне удивился нашему появлению, но и по понятным причинам оказался несказанно рад, что это оказались именно мы.
   - Шайтан тебя задери, Владен, зачем ты здесь?
   - Может, всё-таки войдём внутрь? - я мотнул головой в сторону пожарищ. - Здесь не безопасно находиться!
   Старик кивнул, и шагнул во внутреннюю темноту.
   - Заходите!
   Дверь тихо затворилась, и мы оказались в кромешной мгле. Ставни были плотно задвинуты, и снаружи не пробивался ни единый лучик света. Я лишь слышал, как Тополь чиркнул кремнем о кремень, и от камня обильно посыпались искры. Огоньки, не долетая до пола, гасли, пока, наконец, огонь не коснулся дров. Высушенный хворост затрещал в очаге, поблёскивая малиновыми глазками, пламя с растопки переметнулось на сосновые поленья, и, ярко вспыхнув, дрова бездымно загорелись.
   Стало гораздо светлее.
   - Почему ты здесь? - Тополь с беспокойством смотрел на меня. - Немедленно бегите! Массагеты скоро будут здесь. Я слышал их разнузданные вопли из близлежащих домов. Смотрите, ребятки, чтобы не было поздно!
   - А ты?
   - Я уже стар, чтобы бегать! - грустная улыбка скользнула по губам старика. - К тому же, я осознанно решил, что умру в библиотеке, среди своих любимых книг. Не худшая смерть, поверь мне! Я всегда мечтал умереть как-то так, необычно, хотя, скорее всего, это оттого, что я слишком долго живу. Когда начинаешь думать о смерти, как о некой пьесе в театре, пытаясь сочинить для этого пафосный сценарий - всё, пиши завещание, и отправляйся в Страну Вечной Охоты. Единственное, чего я хочу именно сейчас, так это забрать напоследок жизнь хоть одной массагетской собаки, и, не дожидаясь услуг Харона, утопить его в Стиксе.
   - Ну а дальше?
   - Дальше? - Тополь развёл руки в стороны, будто желал обнять всех присутствующих. - А дальше, я всё сожгу здесь. Заманю в дом поганых массагетов, и пущу им красного петуха. Пусть побегают! - Старец зловеще усмехнулся. - У меня всё готово для погребального костра. Не каждому дано верховодить собственными похоронами. Так ведь? - Град Тополь погрустнел. - Книги жалко, но их уже не спасти. Так пусть лучше я сожгу мои письмена, нежели это сделают массагетские ублюдки!
   - У меня есть к тебе другое предложение.
   - Я никуда не побегу! - Старик грустно покачал головой. - Не забывай моего весьма почтенного возраста. Я ценю, мальчик, что ты не забыл меня, и хочешь помочь. Спасибо! Но ещё раз повторюсь: я никуда не побегу. К тому же, моё присутствие станет для вас лишь обузой. А потому - немедленно уходите! - Тополь посмотрел на длинные полки с письменами, встрепенулся, и проговорил: - Послушай! Забирай всё, что сможешь унести, и уходи. Беги, Владен, иначе я себе не прощу, что задержал тебя. Беги, и отомсти за всё!
   - Я действительно кое-что возьму. Книги атлантов...
   - Бери! Надеюсь, они тебе ещё пригодятся, но...
   - Но и тебя я заберу с собой!
   - Не дури, Владен, - старик замотал головой. - Послушай меня: забирай всё, что в состоянии унести, и - беги! Я - обречён, а вот вы ещё сможете спастись. Вы молоды, и быстры...
   - Нет, Тополь, это ты меня послушай! У меня есть прекрасный план спасения, причём, бегать далеко, не придётся.
   - Ты перегрелся на пожаре, мальчик.
   - Нет, выслушай меня!
   - Ты с ума сошёл, беги!
   - Мы не уйдём, пока ты меня не выслушаешь, так что, помолчи лучше ты!
   - Хорошо, говори, только делай это быстро. Времени - в обрез!
   - Где находится Менгир, о котором ты рассказывал мне в прошлый раз?
   - Зачем тебе...
   - Где он?!
   - Здесь, недалеко, в сотне шагов. Но зачем...
   - Не перебивай! Помнишь, ты говорил, что через Менгир можно войти в пространство? В иной мир? В мир изображений?
   - Помню! - Тополь застыл в позе замороженного тюленя. Кажется, он начал догадываться. - Ты хочешь...
   - Да. Я хочу, чтобы мы "вошли" в изображение на Менгире, попали в пространство, и, дойдя до следующей точки на твоей схеме, вернулись бы обратно на Землю в другом месте. Уже не в Аркаиме.
   - Шайтан! - От досады Тополь сильно топнул ногой. - Как же мне это самому в голову не пришло!? - Он уважительно осмотрел меня, будто увидел впервые. - А ты достойный внук Стрыя Дарго, схватываешь на лету! Молодец! - Старец взбодрился и повеселел. Из глаз его исчез фатализм и обречённость. - Ну! Какие наши планы?
   - Веди нас к Менгиру!
   - Подожди! - Тополь кивнул на соседнее помещение. - Забери книги атлантов. Больше ничего не бери, а эти - возьми! Мы не сможем протащить туда всё.
   - А нам удастся забрать ребят?
   - Да. Только нужно поторопиться!
   - Где книги?
   - Пойдём! Бери мешок, Владен, а вы, ребятки, подоприте дверь вон тем поленом, я его специально приготовил. Отлично! А теперь, следуйте за мной!
  
   * * *
  
   Менгир находился в естественной нише скалы, которая росла прямо из земли на два десятка локтей вверх, и располагалась всего в нескольких шагах от крепостной стены. Будучи так удобно расположена, а возможно, крепостные стены возводили именно так, чтобы скала осталась внутри города, но теперь она являлась частью оборонительных укреплений Аркаима, разместив на своей плоской вершине сгоревшую теперь катапульту. Кроме того, скала эта оказалась природным сооружением двойного назначения, ибо жители города использовали скальное образование ещё и в целях религиозных, расположив у его подножия, в глубокой внутренней нише, небольшой Менгир, превративший нижнюю часть скалы в культовое сооружение. Святилище теперь пустовало, так как служители местного божества уже несколько дней назад покинули сакральное место, справедливо полагая, что есть места в мире гораздо более безопасные, чем скала с катапультой на вершине.
   И вот мы здесь! Горстка творческих оборванцев со всех концов Ойкумены прибывшая к древнему языческому капищу, чтобы с помощью метафизики народа, исчезнувшего с лица земли около восьми тысяч лет назад, спастись от ярости кочевых варваров, не ведавших письменности, не слышавших об атлантах, и не имевших понятия о теллурических потоках.
   Ну, чем не тема для драматической пьесы?
   Обнявшись крепко, и образовав при этом единый клубок, обитатели ашрама замерли в предвкушении неминуемого чуда. Наверное, именно его мои новые друзья и ожидали, ибо надеяться на что-либо иное в нашей безнадёжной ситуации, им не приходилось. У меня не было времени объяснять друзьям теорию синестезии изображения, а они не интересовались особенно, справедливо полагая, что я знаю, что делаю, и потому ребята повели себя абсолютно правильно в нашей пиковой ситуации: они молча повиновались, не задавая при этом лишних вопросов.
   Когда сердца наши забились в едином ритме, а вдохи и выдохи совпали у всех шестерых, мы с Градом начали "вход". Тополь оказался гораздо более сильным "проводником", нежели я, и это сразу же сказалось на качестве первичной синестезии. Значительное усиление слуха, иное восприятие цветовой гаммы, обострение обоняния, а также повышение качества музыкального оформления и звучание каждого инструмента в отдельности - всё это волнообразно хлынуло с рисунка осязаемым потоком без какого-либо моего соучастии в процессе. Я как раз успел отметить, как необычайно легко теперь всё получается, объяснив подобное тем, что Град Тополь имел опыт "вхождений" несравнимо больший, чем мой, когда сквозь волны всё усиливающихся синестезических чувств и ощущений, я различил сзади от себя посторонний, ни как не связанный с "проникновением" шум.
   "Массагеты!" - подумал я, но страха, либо какого-то иного родственного чувства совершенно не ощутил. В этот миг во мне присутствовало лишь ощущение того, что я уже одной ногой стою в ином мире.
   "Надо успеть! Обидно погибать в шаге от спасения!"
   Я расслабился и перестал дышать. Краски тем временем налились ярчайшими цветами, заблестели маслянисто, и, вспучившись, начали лопаться, забрызгивая лицо и руки тёплыми, цветными кляксами. Музыка зазвучала громче, сочнее и объёмнее. Неведомые запахи пахнули в нос экзотическими сочетаниями... За спиной, сквозь звуки арфы, свирели и кетцара послышались голоса. Чуждая массагетская речь неприятно резанула ухо. Сквозь мысли и чувства, перетекающие в иную реальность, я вдруг понял, о чём говорят кочевники, хотя не знал ни единого слова из их пёсьего языка. Они собирались стрелять! В краткий момент "перехода", я услышал свист тетивы и чей-то возглас. Свет мигнул. Погас, и с снова зажёгся.
   Я открыл глаза, и тут же понял, что очутился в довольно странном месте.
   Закартинье. Дата неизвестна.
  
   Плотные, серо-фиолетовые тучи низко нависали над гладкими заснеженными сопками, на которых я так и не увидел ни единого чахлого растеньица. Лишь хмурые неприветливые валуны торчали из-под снега, припорошенные с одной стороны, и голые, выветренные, зубчато выкрошенные - с другой. Замёрзшее море темнело расплывчатым пятном огромной овальной полыньи, свинцовая вода которой была обильно сдобрена полупритопленными кусками льда, похожего на рассыпанный по воде творог. А дальше, за полыньёй, вздыбленные столкновением льдин, тянулись извилистые ряды кустистых многогранных торосов, уходящих в бесконечность до самого горизонта. Солнце отсутствовало. Во всяком случае, мы его так и не увидели. Имелось лишь равномерное сумрачное освещение, монотонно льющееся из ниоткуда, создавая мир вокруг себя без восходов и заходов, без рассветов и закатов, без утра и без вечера, в общем, без всего того, что разнообразит бытие, будит на заре и укладывает спать на стыке дня и ночи.
   Тополь и Луана были убиты. Массагетские стрелы настигли их в самый момент перехода, когда казалось, что всё уже позади. Теперь стало ясно, чей голос я слышал перед "входом". Это был предсмертный крик Луаны. Град Тополь умер молча, не проронив ни звука. Я в этом даже не сомневался.
   В промёрзшей земле, содрав до крови руки, и сломав нож, с трудом вырыли могилу, и уложили туда обоих. Копать две отдельные погребальные ямы не было ни сил, ни времени, ни инструмента. И так намучились до изнеможения. Тайя разрыдалась, глядя на холодное углубление в земле, где должна была упокоиться её подруга, но, ничего не поделаешь: война изрядно выкосила ряды "ашрамовцев", и теперь нас осталось только четверо. При этом недалёкое прошлое наше было страшно и кроваво, настоящий миг - хмур и безрадостен, а ближайшее будущее простиралось за спиной в полной неопределённости и неизвестности.
   Став на краю могилы, каждый из нас прочёл погребальную молитву своего народа. Тайя и Сайгун - кельтскую, а мы с Настой - арийскую. Эламитских молитв для Луаны никто не знал, поэтому, покончив с ритуалом, мы засыпали захоронение промёрзшей безжизненной землёй, а сверху, на образовавшийся холм, уложили два приметных валуна, нацарапав на них имена погибших. Мало ли? Завершив работу, постояли ещё немного, и отошли в сторону. Сложившаяся реальность настоятельно требовала озаботиться собой.
   "Без Тополя будет тяжело!" - подумал я, но тут же заставил себя мыслить по-другому. - "А ведь останься мы в городище: кто знает, были бы мы сейчас живы?" Ответ был очевиден: "Ни о чём не жалей. Живи сегодняшним днём и своим умом! А раз всё случилось именно так, то попытайся выкручиваться без Града!"
   Раскрыв схему Тополя, я разложил её на плоском камне. Карта отличалась простотой и наглядностью. Большим красным крестом в центре схемы обозначался аркаимский Менгир. Для Града Тополя в его путешествиях - центр Вселенной! Всё правильно! Теперь, неплохо бы сориентировать карту по сторонам света, но как? Глядя на разбросанные по сопке камни, и полагая, что земные приметы сгодятся и для территории "закартинья", я предположил, что поверхность валуна, присыпанная снегом, указывает на север, а свободная от снега - на юг. Ну, хорошо, допустим. Что тогда получается? Установив карту в нужном положении, я отметил направление в сторону ближайшего Менгира. На карте мои расчёты выглядели правдоподобно, но как это будет смотреться на местности? Как штрихи на пергаменте соотнесутся с особенностями ландшафта? Никаких промахов допускать нельзя, ведь здесь, в чуждом нам мире, цена ошибки возрастёт многократно! Я оторвался от схемы, и посмотрел по направлению, вычисленному мной теоретически. То, что я увидел, немного успокоило. Рассчитанный путь был, пожалуй, единственным маршрутом, по которому имело смысл двигаться. Мне даже показалось, что в этом направлении между хаотичным нагромождением валунов извивается едва заметная тропа, но всё же не стал обольщаться. Поживём - увидим!
   Свернув карту, я убрал её в заплечный мешок.
   Подошёл Сайгун.
   - Ну, что? - В глазах скульптора я прочёл то же, о чём думал только что сам: мол, место, конечно, ни ахти какое, но ведь могло быть и гораздо хуже! - Ты сориентировался?
   Я кивнул и ободряюще улыбнулся.
   - Примерно.
   Подошли девушки.
   - У нас есть шанс?
   - Есть! Во всяком случае, я знаю, куда необходимо двигаться!
  
   * * *
  
   Шли мы довольно долго. При видимом отсутствии смены дня и ночи, соотношение времени и пройденного пути совершенно исказилось, потеряв свой привычный, изначальный смысл. Сначала я пытался соотносить реально пройденный путь с расстоянием, указанным на карте, считая шаги, и делая отметки на схеме каждые тысячу шагов. Так продлилось довольно долго, пока я окончательно не сбился со счёта. Поняв это, я пробовал несколько раз ставить отметки наугад, но вскоре плюнул на всё, перестал фиксировать пройденное расстояние, и старался лишь выдерживать выбранное направление. Как и следовало ожидать, без Града Тополя пришлось несладко. Передвигаться здесь, в этом сумрачном мире без понятных примет и привычных ориентиров оказалось гораздо труднее, чем я мог себе предположить. Но главная трудность заключалась в том, что здесь я не мог себя проверить ни в отношении прошедшего времени, ни в смысле правильности направления. Отсутствие солнца и звёзд решающим образом сказывалось на возможности ориентации в пространстве. Приходилось успокаивать себя тем, что Град Тополь тоже когда-то путешествовал по этому миру в первый раз, причём делал он это в одиночку, так что нам, четверым, и волноваться не о чем. Стоило отметить также, что начинал библиотекарь свои странствия по "закартинью" именно с этого маршрута, а потому, ни мы первые, ни мы последние. Прорвёмся!
   Выбранное мною направление хоть и расходилось незначительно с тем, что я вычислил по карте, до сих пор оставалось единственно возможным в этом мире льда и камня. Это был путь вдоль извилистой береговой линии, которая пока почти полностью соответствовала моему пониманию того, куда необходимо перемещаться. Справа от нас раскинулось бескрайнее водное пространство, большей частью скованное льдом, но имевшее и обширные участки свободной оловянного цвета воды, медленно колышущиеся от края до края полыньи. Слева - от самой границы между льдом и сушей, простирался узкий, всего в несколько шагов, галечный пляж, густо утыканный голыми, до блеска вылизанных волной, каменными глыбами, и рыхлыми пупырчатыми валунами с выветренной дырчатой структурой, эрозия которых была такова, что, казалось, пни их ногой, и они россыпятся в прах. А там, где заканчивался пляж, начинался длинный и пологий скалистый подъём, с такими же голыми глыбами и дырчатыми валунами, только вместо гальки их окружал тонкий, поверхностный слой грязноватого снега. Этот пологий скалистый склон тянулся вдоль берега бесконечной извилистой линией, прерываясь изредка лишь глубокими узкими разломами - сухими фьордами, врезавшимися вглубь скального массива на расстояние не менее парсанга.
   Этот однообразный пейзаж продлился так долго, и мы настолько свыклись с его скучными, однообразными ландшафтами, что я вздрогнул от неожиданности, когда со стороны водной глади донеслись звуки, от которых я уже успел отвыкнуть. Вначале, послышался громкий треск ломающегося льда, и его ровная белая поверхность у берега мгновенно покрылась густой паутиной морщинистых трещин. Потом стало видно, как освободившаяся вода, вместе с осколками растрескавшегося льда весомо просела, образуя глубоко вогнутую воронку, диаметром в несколько десятков локтей. Затем воронка эта начала стремительно проседать, будто что-то всасывало воду вглубь моря, а далее, из самого центра углубления стало подниматься нечто гладкое, прозрачное и массивное.
   Девушки закричали, и все мы не сговариваясь, преодолев в несколько прыжков шуршащую гальку пляжа, ринулись вверх по склону, стремясь отбежать как можно дальше от берега. Лишь через несколько долгих мгновений я позволил себе оглянуться. Увиденное - потрясло!
   В пасмурном свете сумеречного пространства, из свинцовых глубин арктического моря, ломая лёд и разбрасывая его прозрачные осколки, медленно и величественно выползала огромная сверкающая льдина. Бурлящие потоки воды стекали с её отшлифованных зеркальных граней каскадами пенящихся хрустальных водопадов. По мере выныривания айсберг увеличивался и расширялся, обозначая всё явственнее свою истинную природную форму, силуэт которой со стороны берега напоминал усечённую пирамиду, острые рёбра которой основательно размыла вода. Всё бы ничего, но на самой вершине льдины царственно развалившись, возлежало (именно - возлежало!) необычное живое существо, о котором я мог судить лишь по сказкам и легендам. Это была русалка, или - русалок, с длинными густыми волосами и с солидной (как у Града Тополя) бородой, с волосатым мускулистым торсом и с мощными человеческими руками, с мужским детородным органом в нужном месте и с чешуйчатым рыбьим хвостом, с двумя горизонтальными плавниками по бокам и с одним вертикальным - на спине. Но главное - корона! Именно - корона, атрибут власти из жёлтого металла, которую морское существо гордо несло на своей крупной лобастой голове.
   Вот это парень!
   Существо, заметив нас, развернулось всем телом, чтобы лучше видеть, и, облокотившись на локоть, стало пристально разглядывать пришельцев, вспоминая собственные, русалочные мифы и легенды о неких сущностях без рыбьих хвостов. Через некоторое время, удовлетворив своё любопытство придирчивым осмотром, король русалок вытащил из-за спины крупную морскую раковину, и, протрубив в неё громко, со всего маху сиганул вниз с льдины. Сердце моё замерло в предчувствии недоброго, так как, сильно оттолкнувшись руками и хвостом, существо летело теперь на нетронутую часть ледяного поля, и по всем законам здравого смысла должно было вдребезги разбиться. Но, ни тут-то было! Это чудище весило не менее двух здоровенных мужиков, а возможно лёд в этом месте был не сильно толстым, к тому же, существо о толщине льда могло догадываться, но вышло так, что, врезавшись всей своей тушей в лёд, оно безболезненно и с лёгкостью взломало его, подняв при этом тучу сверкающих брызг и блестящих осколков, а далее, вынырнув из воды, мощными гребками поплыло к берегу.
   Стремительно двигаясь по воде, существо одновременно издавало щёлкающие и цокающие звуки в разной тональности, свистело и хрипело, урчало и бурчало, и, по мере его приближения вода вокруг центральной льдины вспенилась и вздыбилась, закипела и заклокотала, и вслед за коронованной особью из бурлящих свинцовых глубин вынырнуло сразу несколько десятков русалок поменьше размером, но зато обоего пола.
   Отойдя ещё немного, мы, остановившись на безопасном расстоянии, решили понаблюдать за легендарными существами, готовые в любой момент отступить, ибо понятия не имели ни об их характере, ни об агрессивности, ни о боевых возможностях.
   В том, что здесь, в "закартинье", обнаружились русалки, я не видел ничего удивительного, ибо, учитывая принципы по которым формировался этот мир, именно русалок здесь должно было быть видимо-невидимо. Хоть пруд пруди! Русалки являлись довольно распространенным персонажем мифов и легенд у многих народов, а значит, всевозможных изображений оных имелось в достаточном количестве во многих частях мира. И вот, нарисованные когда-то и изображённые кем-то, на камне ли, на бересте ли, или на пергаменте, эти мифические сущности плавали теперь среди льдов на мелководье, и я мог разглядеть их во всех подробностях, хотя в глубине души до сих пор не мог поверить в это.
   Русалки же, осмелев, стали выбираться на пляж, шурша и скрежеща прибрежной галькой, смешно и неуклюже передвигались по суше, рывками перемещая тело так, как это делают тюлени, но далее нескольких шагов от берега не отдалялись, опасаясь, наверное, нашего вооружения. Значит, они встречали людей? Возможно, и встречали, но эта их осторожность именно осторожностью и являлась, но никак ни страхом, как могло показаться поначалу. Русалки цокали и стрекотали, щёлкали и верещали, свистели и урчали, в общем, вели оживлённую беседу между собой, пели песни в одиночку и хором в довольно непривычном стиле и тональности, но - именно пели. А, спев, заинтересованно смотрели на нас, ожидая реакции, зазывающее жестикулировали, в надежде на ответ, и довольно пластично танцевали, как может быть пластичен откормленный тюлень на зыбком берегу.
   Кстати, некоторые "девушки" с длинными густыми волосами, с блестящей белой кожей вне рыбьего хвоста, и с объёмными женскими красотами выше пояса с такого отдаления выглядели очень даже привлекательно. "Парни" тоже не скрывали своих красот, поигрывая рельефной мускулатурой, и выпячивая напоказ некоторые знаковые органы, так что мне показалось вдруг, что эти их песни и танцы с анатомическими подробностями имеют в своей основе вполне определённую цель: завлечь нас на льдину любой ценой. Так ли это было, или мне показалось, мы никогда уже не узнаем, потому что по всеобщему согласию решили продолжить путь, не сближаясь с русалками. Глянув в последний раз на существ из сказки, я отвернулся, и пошёл вдоль сухого фьорда. Наста догнала меня и пошла рядом. Нам всем очень хотелось попасть обратно!
  
   * * *
  
   Следуя за изгибом береговой черты, которая приблизительно соответствовала выбранному на карте направлению, мы, медленно огибая сопку, постепенно сворачивали к здешнему северу. Точнее сказать, к тому направлению, с какого на камнях не таял снег. Манёвр ещё не был завершён, когда в лицо нам неожиданно дунуло обжигающим ледяным ветром. Плотная снежная позёмка извивалась между валунов, словно гигантская белая змея, преследующая добычу. Внутри её колышущегося, пульсирующего тела клубились мелкие колючие снежинки, вспыхивали блеклым светом кристаллы льда, плясали и закручивались оранжевые песчинки, и, будто родимые пятна пролетали, захваченные мощным потоком, небольшие камни. Позёмка эта походила ни только на змею, но и имела сходство с быстрой, стремительно несущейся горной рекой. Снежный поток двигался в одном русле, целенаправленно, не сходя с колеи и не распыляясь по сторонам, как это происходит именно с водами реки. Чтобы преодолеть это речное, змеиное тело, пришлось прыгать по верхушкам валунов, почти касаясь пятками верхнего слоя извивающегося меж них снежного потока. Тайя при прыжке выронила рукавицу, и её моментально затянуло внутрь позёмки, унося вперёд по течению со скоростью разогнавшегося скакуна.
   Ландшафты на нашем пути слегка разнообразились, изменяя понемногу свои формы и очертания, но, не разрушая при этом нашего, уже устоявшегося представления о пространстве изображений, как о безликом и однородном мире, в котором попадались русалки и позёмки, но не обнаруживалось ничего похожего на Менгир или любую иную установленную метку, которая бы указала нам на наличие узловой энергетической точки. Ведь основной задачей для нас являлось отыскание места, где находился "выход" из Закартинья в наш мир. Я ничуть не сомневался, что эта точка пространства каким-то образом фиксировалась здесь. На Земле пересечения теллурических потоков отмечались менгирами и дольменами, а здесь, в мире оживших изображений также должна иметься некая отметина, по которой "путешественники между мирами" могли бы отыскать "дверцу возврата".
   Но, где она?
   Здравый смысл подсказывал мне, что эта дверца не могла быть лишь воображаемой точкой, никак не обозначенной на местности. Этой точке должен был соответствовать реальный ориентир, метка, хорошо видимая издалека. Как Менгиры на Земле! Человек, оказавшийся в нарисованной Вселенной, каким бы образом он сюда не угодил, должен был иметь возможность выбраться обратно, потому что так устроены все миры. Все, без исключения! Человек, взобравшийся на гору, всегда может спуститься с неё, как бы трудно это не было. А тот, кто оказался в яме, всегда имеет шанс выбраться наружу. Таков закон всей Природы. Если ты каким-то образом куда-то проник, то всегда имеется путь в обратную сторону.
   Или я не прав?
  
   * * *
  
   Пока мы поворачивали, огибая глубоко вдающийся в море скалистый мыс, клокочущая змея-позёмка, упёршись в каменистую преграду, сошла на нет. Ледяной ветер исчез, и тут же стало значительно теплее. Визгливые голоса и заунывный вой, порождаемые ветром, свистящим между льдин, валунов и торосов, также исчезли, и наш маленький отряд оказался в тихом уютном закутке без задуваний и свистов. Но, как оказалось, этот уют и тишина, были не случайны, и эту особенность местности приметили задолго до нашего появления здесь. Мы прошли всего лишь несколько десятков шагов, когда увиденное впереди заставило нас остановиться. В небольшой овальной выемке среди скал находилась могила. А в том, что это - захоронение, никто не усомнился. Это был заметно просевший, покосившийся, когда-то высокий, холм, который со времени своего возведения основательно осыпался, и в этом аморфном состоянии - окаменел. Теперь это был растёкшийся по промёрзшей земле бугорок со следами облицовки его поверхности плохо обработанными камнями. Холмик окружало ставшее со временем символическим ограждение, состоящее из торчащих вкривь и вкось, глубоко вросших в землю валунов. На его вершине, со значительным наклоном вперёд приткнулась надгробная плита в форме когда-то равнобедренной трапеции, в верхней части которой был высечен сильно выветрившейся теперь знак чуждой геральдики, а ниже - истёртая надпись на неведомом языке. Что ж, хвала Богам, что на "неведомом", во всяком случае - это ни арий и ни кельт! Ну и ни атлант, естественно. И ни атлантка!
   У самой ограды остановились. Люди умирают везде, но далеко не всегда в том месте, где хотелось бы, и ни всегда в той компании, что пожелает позаботиться о теле, но, судя по всему, рядом с этим человеком в его последний миг оказались те, кто счёл возможным исполнить над его прахом невесёлую роль могильщиков. Возможно даже, его погребли с соблюдением всех необходимых ритуалов, и покойник прямиком отправился в тот загробный мир, что выдумал для себя его народ. Но вот в связи с этим меня уже некоторое время волновал один вопрос, который в нашей ситуации не был лишён некоторого практического смысла: если человек, Град Тополь, например, умирает в Закартинье, то даже при соблюдении всех ритуалов и произнесённых молитв, попадёт ли он отсюда в нашу арийскую Страну Вечной Охоты? Или здесь, в мире изображений, существует своё нарисованное чистилище, и те, кто умер здесь, попадут именно в него?
  
   * * *
  
   Резко обернувшись, я попытался запомнить всё, что видел только что, но сформированные на границе периферического зрения фигуры исчезли, превратившись в элементы ландшафта. Опять!? Осматривая вздыбленный лёд перед очередной полыньёй, я отдавал себе отчёт в том, что зрение моё с некоторых пор начало давать незначительные сбои. Нет, я не стал хуже видеть, просто уже довольно длительное время я замечаю в своём зрительном восприятии наличие снежных сущностей, различимых только боковым зрением. Я сосредотачивал свой взгляд на каком-нибудь предмете перед собой, стараясь не двигать зрачками, и тут же где-то сбоку начиналось, сначала вялое, но, чем дальше, тем более интенсивное формообразование и шевеление, которое в дальнейшем создавало снежные фигуры и силуэты, но, как только я оборачивался, они рассыпались в прах, сливаясь с окружающей средой заснеженного мира. Интересно, это только у меня?
   Я повертел головой: вверх-вниз, вправо-влево. Нет, всё-таки нарисованный мир - это неестественное пребывание для нормального человека, и лучше бы здесь не задерживаться. Возможно даже, существует некоторое ограничение по времени, для безвредного пребывания здесь земных людей, а потому ощущения, связанные с длительным присутствием в Закартинье, конечно же, должны отличаться от того, что ты чувствуешь в родном мире. Так должно быть, и неожиданное появление смутных фигур и заснеженных силуэтов, пожалуй, именно с этим и связано, являясь следствием длительного воздействия Закартинья на ненарисованного человека. Кажется, Тополь что-то говорил об этом, хотя, возможно, я ошибаюсь.
   Ещё раз крутанув головой, я понял, что сущности исчезли. Не исчезли лишь сомнения, которые всё более одолевали меня, и я всё чаще спрашивал себя: раз ориентиры не появляются, то, значит ли это, что мы заблудились? Или мы просто недооценили здешних расстояний? В очередной раз я пытался выстроить простейшую логическую цепь, в которой отсутствовала бы излишняя заумность. Она хороша для споров в ашраме, а здесь... Рассуждал я примерно так: люди искавшие узловые энергетические точки ещё до атлантов, и устанавливавшие менгиры на пересечении теллурических потоков, конечно же знали и о синестезии и о Закартинье. А раз так, то, установив Менгир на поверхности Земли, который помимо прочего являлся точкой входа в рисованный мир, они, эти люди, должны были установить нечто примечательное и в Закартинье, причём это нечто, помимо функции ориентира, должно было являться и средством возврата назад, в реальный мир. То есть, Менгиру на Земле, должно было что-то соответствовать здесь, в пространстве изображений. Аркаимскому Менгиру, например, соответствовал примечательный валун с рисунком у могилы Тополя и Луаны. Значит, нечто подобное должно быть и здесь?
   И ещё. Думаю, что нам необходимо держаться вблизи от побережья. Пока схематическое направление на земной Менгир совпадает в общих чертах с береговой линией. Она, конечно, извивается туда-сюда, но, в общем, пока совпадает с тем, что я вычислил по карте. Если же ситуация резко поменяется, и направление на земной Менгир станет слишком отдаляться от береговой черты, что приведёт к необходимости сворачивать вглубь неведомой территории, то вот именно этого делать и не следует. В этом случае придётся остановиться и возвращаться к Менгиру аркаимскому, двигаясь обратно вдоль побережья. А далее, я буду вынужден в одиночку вернуться в городище на разведку. Во всяком случае, этим путём мы всегда сможем вернуться домой. Надо будет лишь дождаться, когда массагеты покинут пепелище.
   В общем, побережье покидать нельзя!
  
   * * *
  
   Ледяная кашица внутри крупной полыньи выстроилась в геометрически чёткий знак - ещё одно последствие воздействия Закартинья на зрительное восприятие большого скопления мелких предметов. Я ещё пытался разгадать его, стараясь уловить упорядоченность и смысл рисунка, когда за очередным поворотом увидел хижину, расположенную в естественной нише, образовавшуюся между двух скал. Жилище имело мощный каркас из костей и клыков гигантских животных, выложенный снаружи необработанными камнями, правда, хорошо подогнанными один к другому. Из отверстия в крыше валил дым, что указывало на присутствие человека или его аналога. Во дворе под навесом находился склад различных по размеру брёвен, палок и поленьев. Рядом с дровами - выгородка с инструментом и инвентарём, а над входом в хижину висел череп крупного рогатого животного, похожего на быка или зубра, но гораздо большего размера.
   Едва мы приблизились к хижине, как мохнатый полог её раздвинулся, и из темноты входа вышел человек. Странное существо, похожее на негра. Вспомнился персонаж из рассказа Града Тополя об африканском божке, с которым тот встречался в Закартинье. Подойдя ещё ближе, я понял, что это, скорее всего, нубиец или айгиптосец, во всяком случае - африканец, каковых я неоднократно видел на рынке рабов в Таврике.
   Увидев нас, человек улыбнулся, сверкнув белизной крепких зубов, и приветливо помахал рукой. Он имел вид радушного хозяина, который наконец-то дождался безнадёжно опаздывающих гостей.
   - Приветствую вас, добрые люди, куда путь держите?!
   Когда-то давно Стрый Дарго научил меня одной нехитрой мудрости: если не знаешь, что сказать в ответ, то говори напыщенно и с пафосом, это отвлекает собеседника от смысла сказанного. Теперь наступило время эту хитрость с мудростью применить. Услышанная фраза могла означать что угодно. Хозяина хижины мог интересовать вопрос, люди мы, или персонажи из рисунков? Хотя, скорее всего, это была заурядная форма приветствия в синестезическом мире.
   - Здравствуй и ты, хозяин местности! - проговорил я торжественно. - Мы путешественники, и прибыли издалека. Дозволь приветствовать тебя на пороге жилища!
   - Спасибо! - африканец едва заметно кивнул. - Желаю здравствовать вам многие лета! Вы, оттуда? - он указал большим пальцем в небо, - Или отсюда? - палец перенаправился вниз. - Я живу в этой местности очень давно, но вас здесь вижу впервые.
   - Ты прав. Мы прибыли недавно, а потому позволь спросить тебя, - Я обвёл руками вокруг себя: - Это Закартинье?
   У негра приподнялась бровь, и он одобрительно хмыкнул:
   - Хорошее название! Надо запомнить. А на твой вопрос отвечу: да, это пространство изображений. - Он смотрел нам за спину, будто ожидая, что появится кто-то ещё. - Вы добровольно сюда прибыли? - И пояснил: - Я имею в виду, сами, или вас сюда препроводили?
   Странный вопрос, подумал я, но ситуация требовала незамедлительного ответа.
   - Мы прибыли в Закартинье по собственной воле, хотя, принудили нас к этому шагу сложившиеся обстоятельства. А что, разве в ваш мир можно попасть принудительно?
   - Бывает. - Африканец невесело усмехнулся. - Атланты ссылали сюда своих преступников.
   - Не может быть! - вырвалось у меня непроизвольно.
   "Он лжёт!" - шепнул внутренний голос, потому что понятие "атлант" будило во мне лишь положительные эмоции, и вызывало ассоциации чего-то доброго, разумного и вечного. Как Траворд Водангард, например, или, как тот неведомый врачеватель из Северной Гипербореи.
   - В жизни всякое бывает. - Хозяин хижины пожал плечами. - Фраза "не может быть" - это ни про нашу жизнь! Всё - может, и всё - бывает!
   - Но откуда вы можете знать? - не унимался я. - Ведь атланты погибли восемь тысяч лет назад!
   - Восемь с половиной, если быть точным. Только вот я нахожусь здесь уже пятнадцать тысяч лет, а потому, могу утверждать, что знаю о них всё. Ну, почти всё. Ибо, подавляющая часть персонажей Закартинья - это их работа!
   - Пятнадцать тысяч!? - цифра шокировала. - Но, как это возможно?
   Негр закинул голову назад, выгнулся всем телом, и громко, заразительно и искренне рассмеялся.
   - Это моя самая смешная шутка! - проинформировал он, окончив веселье. - Но самое смешное в ней то, что шуткой она не является. Вы, ребята, не берёте в расчёт одного: ведь я не человек! Я персонаж, нарисованный человеком, а это, как вы понимаете, ни совсем одно и тоже. И сроки жизни у таких, как я, имеют совершенно иной порядок. У некоторых, они сопоставимы с человеческими, а у других - приближаются к сроку жизни космических объектов. Что же касается атлантов, то для меня это случилось будто вчера! Я был свидетелем зарождения их цивилизации, и мог наблюдать их смерть. Жизнь вообще-то именно смерть и подразумевает. И больше ничего.
   - Вы знаете, как они погибли?
   Африканец утвердительно кивнул. Слишком быстро и слишком резко. Словно хотел раздавить подбородком насекомое, пробравшееся к нему на шею.
   - Они проиграли войну.
   - Кому? Ракшасам?
   Долгожитель улыбнулся.
   - Войны проигрываются только самим себе. Противник - это лишь следствие твоей глупости. Так что, если ты проиграл, то ищи причину внутри себя.
   - А кто их победил?
   - Какая теперь разница? Победителю повезло, что он оказался рядом с зарвавшимся глупцом.
   - Но ведь атланты...
   - Атланты проиграли, и их мир исчез. К этому нечего добавить. - Негр отодвинул полог. - Ну, что же вы? Заходите!
   Обстановка внутри хижины оказалась более чем скромной. Можно сказать - убогой. Пол устилали почерневшие от времени, разной величины и диаметра, брёвна, между которыми зияли огромные щели, и из-под которых ощутимо поддувало. Часть стен покрывали обрывки шкур, причём некоторые из них принадлежали явно не млекопитающим, а иные были грубо содраны с обитателей моря. Но и их не хватало на все стены, и они чернели пустотами, за которыми просматривались грязно-жёлтые кости каркаса. Посредине жилища стоял прокопченный каменный очаг с дымоходом, ведущим к крыше, в дальнем углу косматой горкой валялись непривлекательного вида лохмотья, а возле небольшого окна, похожего скорее на дырку в стене, эту самую стену подпирала кособокая лежанка с ворохом шкур на ней.
   Правда, хозяина эта убогость ничуть не смущала, ибо, как я потом догадался, за свои пятнадцать тысяч лет он ничего иного не видел, а, следовательно, сравнивать ему было не с чем.
   - Вы, наверное, хотите есть?
   - Мы бы не отказались. С едой у вас тут не слишком богато.
   - Еды достаточно, - не согласился африканец. - Её лишь надо уметь добыть. Могу предложить мясо русалки или рыбу.
   При упоминании русалок, я вздрогнул. Мысль о поедании этих существ попахивала каннибализмом. Ну, уж нет!
   - Лучше рыбу.
   Я не знал их названия, но уже вскоре на разделочном столе появились пять крупных рыбин, которые даже в сыром виде выглядели аппетитно.
   "Спасибо тем, кто их рисовал!" - подумалось мне, и абсурдность ситуации после этой мысли обнажилась во всём своём запредельном, метафизическом смысле. Получалось так, что где-то на Земле много лет назад неведомый художник изобразил рыбу, и она по законам бытия угодила во вселенную рисунков. Возможно, это был атлант, и тогда изображение рыбы могло находиться в книге, которая была издана огромным тиражом, и на данный момент, в морях Закартинья водятся несметные косяки этого бесценного продукта. Скорее всего, так оно и было, так как нынешние пять рыбин имели подозрительно унифицированный размер. Но вот теперь, спустя тысячелетия, я, Владен Дарго, совершенно реальный человек буду поедать эту рыбу из книжки, насыщая свой желудок так необходимой мне пищей.
   Разве это не смешно?
   Девушки помогли хозяину почистить рыбу, и вскоре она жарилась на обширном противне, шипя и брызгая раскалённым маслом. По хижине заструился запах еды. Негр улыбался. Он вообще оказался улыбчивым человеком, и те тысячелетия, что он провёл в этом хмуром сумрачном мире, никак не повлияли на его весёлый характер и жизнерадостность. Во всяком случае, так это выглядело внешне.
   - У меня редко бывают гости. Поэтому, когда они появляются, я всегда оказываюсь не готовым.
   - Ты знаешь Града Тополя?
   Об этом необходимо было сообщить, чтобы в дальнейшем избежать двусмысленностей. Хозяин же от этих слов оживлённо встрепенулся.
   - О, конечно, знаю! Очень хороший и добрый человек! Когда ты видел его в последний раз?
   - Несколько дней назад.
   - Почему он сам не пришёл? С ним вам было бы гораздо легче!
   - Он пришёл. Он был с нами, только случилось непоправимое. Тополь погиб при "переходе", и нам действительно его очень не хватает.
   Африканец поник. Он был искренне огорчён, и мне показалось даже, что в глазах его блеснули слёзы. Пожалуй, библиотекарь занимал не последнее место в жизни бывшего бога. Тем не менее, когда негр поднял голову, глаза его были сухи, а взгляд уравновешен.
   - Жаль. Мы часто виделись с ним на просторах Закартинья. Пожалуй, из жителей вашего мира я встречался с ним чаще всего.
   - Мы похоронили его рядом с "входом".
   - Я знаю это место. Спасибо. Обязательно посещу Града в ближайшее время.
   - А кто похоронен здесь, недалеко, мы недавно проходили мимо?
   - Не знаю. - Негр пожал плечами. - Когда я здесь материализовался, могила уже существовала.
   Я присвистнул от удивления. Цивилизованное человечество везде успевало отметиться, но, шайтан задери, как же далеко в глубь веков простирается его глупость?! Ведь попасть сюда ещё задолго до атлантов, и опередить при этом по времени моего нынешнего собеседника, можно было только по глупости! А может, он из тех умельцев, о ком упоминал в их связи с Менгирами, Траворд Водангард? Из тех, кто эти самые Менгиры устанавливал?
   Спросить, что ли? Ведь этот аналог божества мог кое-что знать о них.
   - А ты ничего не знаешь о нём?
   - Нет. - Африканец покачал головой. - Они исчезли ещё до моего рождения. От них осталось лишь несколько могил в Закартинье, и кучка надгробных плит. Всё.
   - А где ты берёшь дрова? - услышал я вопрос Сайгуна.
   - Плавник. Море приносит к берегу брёвна.
   - Значит, где-то должен быть лес?
   - Несомненно. Но это очень далеко, скорее всего - за морем. Я изучал берег в обе стороны, но ни нашёл ни одного деревца.
   - А таких, как ты, нарисованных, здесь много? - поинтересовалась Тайя.
   - К сожалению, нас очень мало!
   - Почему же вы не живёте вместе?
   - Это невозможно. - Африканец вытащил посуду и стал раскладывать рыбу по тарелкам. - Один из основных законов нашего пространства таков, что все сущности, попавшие сюда, равномерно распределяются по всей площади. Конечно, мы имеем возможность перемещаться, можем даже встречаться, но эти встречи стоят нам огромных энергетических затрат. Нас отталкивает, как магниты с одинаковыми полюсами. Эти силы отталкивания приходится постоянно преодолевать, а потому, после недолгого общения, мы вынуждены расходиться восвояси.
   - А где ты берёшь необходимые вещи?
   - С этим - тяжело, но существуют способы кое-чем разжиться, хотя для этого необходима помощь людей из вашего мира.
   - Сделаем всё, что в наших силах!
   - Спасибо! - Африканец с благодарностью посмотрел на нас. - Я ценю ваше желание помочь, и не сомневаюсь, что вы сделаете это. Но, вы, кажется, упомянули о том, что заблудились?
   - Это так!
   Негр улыбнулся.
   - Тогда у нас есть возможность стать взаимно полезными друг другу.
   - Было бы неплохо! - Я взбодрился. За ту бездну лет, что этот аналог бога живёт здесь, он должен был изучить местность вдоль и поперёк, а значит - обязан знать, где находится так необходимая нам точка возврата. Ведь именно на это он намекает?
   - Ты поможешь нам вернуться?
   - Помогу. Когда ты сказал, что вы заблудились, ты был ни совсем прав. Вы искали в правильном направлении, и теперь находитесь у цели, но искомую точку "выхода" не сможете найти. Потому что метка, указывающая на неё, с некоторых пор исчезла. Я не знаю, как это происходит, но периодически этот приметный камень просто исчезает. Так происходило всегда. То есть, это явление вполне естественное для таких мест. То ли теллурические потоки смещаются, то ли энергетика точек ослабевает, а может, на это как-то влияют события из вашего мира, но, ориентиры иногда пропадают, и могут отсутствовать довольно долго. Но, пусть вас это не пугает. Я знаю способ обнаружения узловых энергетических точек, и помогу вам "выйти". Вы же, оказавшись в своём мире, нарисуете кое-что для меня, и отправите изображения через Менгир ко мне в Закартинье. А я вместо ваших рисунков получу здесь необходимый мне инструмент. Я научу вас, как сделать это.
   Простота и очевидность мысли поразила. Ну, конечно! Раз всё случайно нарисованное попадает сюда, то почему бы и целенаправленному рисунку не материализоваться в Закартинье реальным предметом?
   - Отличная мысль! Сделаем всё, как ты говорил!
   Африканец радостно закивал.
   - Между прочим, могу вас обрадовать. В путешествиях между мирами существует так называемая обратная синестезия. Её, кстати, обнаружил Град Тополь. Дело в том, что, нарисовав в Закартинье некий предмет, ты, попав на Землю, с помощью нехитрых технологий можешь материализовать нарисованное в реальную вещь. Качество предмета получается прямо пропорциональным качеству рисунка, но, если долго тренироваться, можно достичь неплохих успехов. Как, впрочем, и во всём остальном. Нужно лишь выполнить определённую технологическую цепь.
   Слова о технологии явно выпадали из контекста того, где мы находились.
   - Ты сказал, технологическая цепь?
   - Да. А что, тебя это удивляет?
   Я помялся. Мне вовсе ни хотелось обидеть этого человека.
   - Вообще-то непривычное словосочетание для нашего времени и твоего мира.
   Хозяин, хвала Богам, не обиделся. Либо умело скрыл это, ограничившись лишь многоликой ухмылкой, за которой, впрочем, эта самая обида и могла скрываться.
   - А ты полагал, что для материализации рисунка в предмет, я заставлю тебя плясать под шаманский бубен вокруг костра, камлать в свете полной Луны, и шептать в ладонь мистические заклинания? - Он покачал головой. - Естественно, это ни так. Но твоё удивление вполне оправдано. - Жизнь у вас, там, - африканец указал на небо, - развивается странным образом. В одних странах царствует наука и технология, в то время как в других, - погрязли в предрассудках и мракобесии. Полный дисбаланс! С одной стороны вы путешествуете в Закартинье, ищете узловые энергетические точки и пытаетесь оседлать теллурические потоки, а с другой - молитесь, чтобы вам послали дождь, изменяете путь, если дорогу вам перешла чёрная кошка, и изгоняете из больных злых духов, вместо того, чтобы их лечить. Как это всё в вас умещается, я понятия не имею, но то, что ты, образованный в некотором роде человек, знающий в совершенстве язык атлантов, и читающий в подлиннике их книги, при этом ждёшь от меня не технологий, а камланий при Луне, меня вовсе не удивляет. У вас там, - он вновь указал на небо, - цивилизационный перекос.
   В словах африканца прослеживалась обида и упрёк. Пожалуй, он слишком многого требует от меня. Знал бы он, каким образом, за какой срок, и при каких условиях я обучался грамоте! Кстати, а с чего это он взял, что я умею читать?
   - А откуда ты узнал, что я владею языком атлантов?
   - А как бы ты здесь оказался, не прочитав необходимых книг?
   - А разве книги обязательны?
   - Нет, но тогда необходимо иметь очень сильный синестезический дар, а это - большая редкость. Поэтому, я скорее поверю в знание языка, нежели в синестезический дар.
   Закончив раскладывать рыбу, и ещё какую-то нехитрую снедь, аналог бога жестом пригласил нас отведать угощения.
   - Ну, что, еда готова. Прошу к столу!
  
   * * *
  
   После еды разговор возобновился.
   - Тополь говорил, что ты из Африки.
   - Да, когда-то я был изображением бога многочисленного племени, живущего в джунглях центральной Африки.
   - Можно тебе задать один нескромный вопрос?
   Бывший рисунок бога собрал пустые тарелки и засыпал их снегом.
   - Нескромных вопросов не бывает. Есть лишь не вовремя заданные. Спрашивай, я не обижусь.
   - Ты говорил, что тебе пятнадцать тысяч лет?
   - Да. Я это утверждаю.
   - Мне интересно, ты всегда был таким, как сейчас, или постепенно меняешься?
   - Ты имеешь в виду, старею ли я?
   - Да.
   - Конечно, я меняюсь. Хотя это происходит очень медленно.
   - Думаешь, это как-то связано с твоим изображением там, на Земле, в Африке?
   - Точно не скажу, так как проверить это я никак не могу, но предполагаю, что - да. Мой первоисточник - изображение, выбитое на скале. Оно выветривается и поливается дождями. Днём его нагревает жаркое солнце, а ночью - оно значительно охлаждается. Каждая морщинка на моём теле здесь - это трещинка на камне там, на Земле. Уверен, тут прослеживается прямая взаимосвязь. А это значит то, что во Вселенной нет ничего вечного, кроме самой Вселенной. Разница лишь в количестве прожитых лет.
   - То есть, вы смертны?
   - Конечно. Всё зависит от прочности материала.
   - Значит, изображения в камне живут дольше, чем те, что изображены на папирусе?
   - Думаю - да. По мере ветшания изображения персонаж стареет. Как только оно исчезает, или на нём уже ничего невозможно разобрать - гибнет и персонаж.
   - А ты знаешь таких?
   - Знаю. За пятнадцать тысяч лет, вообще-то, очень много узнаёшь.
   - Можно ещё один нескромный вопрос?
   - Давай.
   - Ты доволен жизнью?
   Африканец пожал плечами.
   - Глупо жаловаться на судьбу, особенно когда она не в твоих руках. Если подумать, то, кто я вообще? Изображение, выдолбленное на камне много тысяч лет назад, которому невообразимые законы Вселенной даровали реальное существование в мире, отличном от того, где оно было порождено. Казалось, будь благодарен тому, что есть. Иные и того не имеют. Это долгая история, но - поверь: далеко не всякое изображение попадает в Закартинье. Существуют многочисленные критерии и жёсткий механизм отбора. И вот, попав сюда, и прожив здесь довольно долго, я стал задумываться о смысле своего существования в Закартинье. И я не нахожу его до сих пор. К тому же, за пятнадцать тысяч лет всё что угодно может надоесть. Но, что делать? В отличие от вас, людей, мы даже в смерти своей не вольны.
   - Ты не можешь добровольно уйти из жизни?
   - Как видишь, нет. Кстати, - аналог божества встрепенулся. - Вы давно здесь?
   Я пожал плечами.
   - Не знаю. У вас ведь нет ни дня, ни ночи. Но, по моим ощущениям - дней пять.
   - Я знаком с системой вашего счёта. Пять дней - это слишком много. Вам лучше больше здесь не задерживаться.
   Вспомнив о метаморфозах со зрением, я спросил:
   - Это опасно?
   - Точно не скажу, но знаю, что с незнакомыми вещами лучше не забывать о чувстве меры. Тополь так долго никогда не задерживался. Три дня - не более. Наш мир для вас чужд. Так что собирайтесь, и пойдёмте. Здесь - недалеко. И не забудьте нарисовать мне то, о чём я вас просил!
  
   * * *
  
   Лишь только мы покину ли хижину, как пространство начало меняться. Погода резко испортилась, задул пронизывающий ветер, густо и плотно повалил снег, а стоило нам пройти несколько десятков шагов, впервые за всё время пребывания в Закартинье, начало стремительно темнеть. Тусклая подсветка растворилась в непроницаемом слое туч, а далее, во мраке сгущающихся сумерек, в последнем отблеске исчезающего дня, мы увидели силуэт Менгира. Вернее, ни сам Менгир, а его отражение. Зыбкий мираж, когда ты видишь чей-то образ в бронзовом зеркале, не наблюдая оригинала.
   - Нам туда.
   Африканец быстрым шагом направился к силуэту, а мы последовали за ним. Однако очень скоро стемнело совсем. Темнота и безмолвие накрыли пространство, и какое-то время я ощущал лишь руку Насты, которая крепко держалась за меня, и густой снегопад вокруг нас, который глушил все звуки, порождая ощущения пустоты. Ветер стих, и через несколько ударов сердца, в двух десятках шагах от нас самопроизвольно вспыхнул костёр. Сноп пламени взмыл в вышину, разгоняя мрак. Снегопад действительно был плотен, но снежинки теперь не кружились в воздухе, а с напором падали на землю, словно сверху, с непроницаемого чёрного неба их что-то поддавливало.
   Рядом с костром стоял наш гостеприимный хозяин, и, несмотря на свою приверженность технологиям, занимался вполне себе шаманским мракобесием. Он подошёл вплотную к бушующему огню, словно намереваясь сигануть в пекло, и, поднеся ко рту сомкнутые ладони, что-то долго нашёптывал в них, беззвучно шевеля губами. В этом ракурсе он вовсе не походил на бога африканских джунглей, творящего бытие, а смахивал скорее на северного шамана, наевшегося мухоморов, и медитирующего над костром в надежде услышать голос предков. Так продолжалось некоторое время, а далее, он резко вытянул руки ладонями вперёд, и я увидел, как в огонь полетела изрядная порция чего-то сыпучего.
   Пламя взмыло вверх локтей на пятьдесят, с рёвом пронзая мглу, плавя невесомые снежинки, и сыпля миллионами искр. Воздух задрожал вокруг бушующего огня, искривляя пространство. Снегопад пошёл ещё гуще, но был он теперь совсем иным, и, прежде всего - неоднородным! Будто несколько потоков снега шло с разных сторон на костёр. Потоки снежинок закручивались в спирали, двигались то сверху вниз, то снизу вверх, меняли неожиданно направления и скорости, а внутри самих спиралей шевелящейся белой шалью клубилась вьюга...
   - Прыгайте!
   - Сюда?!
   Африканец махал руками, настойчиво требуя, чтобы мы выполнили его приказ.
   - Прыгайте прямо в костёр. С вами будет всё нормально. Поторопитесь, у меня кончаются силы!
   Мы вчетвером подбежали к костру.
   - Давайте, не бойтесь, не вы - первые, не вы - последние! И не забудьте про рисунки! Вперёд!
   Мы обнялись крепко, и, чтобы не сомневаться, с разбегу прыгнули в огонь...
   Меня даже не обожгло.
   Свет мигнул, и вновь зажёгся.
   Пространство исчезло...
  
   * * *
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Киммерийское царство. Город Сузрама.
   4 сентября 1225 года до Р. Х.
  
   Возвращение выдалось лёгким и быстрым, напоминающим выныривание из воды. Материализовавшись на Земле, мы, из серого пространства Закартинья окунулись в посеребрённую черноту полнолуния. Было тихо и безветренно. Мгновенная перемена среды обитания бодрила, но дезориентировала. Нахлынули запахи, и я только теперь понял, что во Вселенной рисунков они почти отсутствовали. Пресный, бесцветный мир оживших изображений говорил нам "до свидания", оставляя на губах металлический привкус прощального поцелуя.
   Звёздные россыпи сверкали из бездны мироздания мириадами ярких огней. В черноте небес серебристым абрисом застыла полная Луна. Огромный светящийся шар повис над Землёй, внезапно напомнив о былом. Пожалуй, впервые за всю свою сознательную жизнь я напрочь позабыл о том, что в эти дни начинается Звёздный Путь, отмечаемый во всех уголках цивилизованной Ойкумены. Это было время, предназначенное для пышных церемоний и сакральных ритуалов. Это было время дум о великом прошлом и поминовения предков. Это было время Чёрного Дня Мира, ибо примерно в такие же осенние дни более восьми тысяч лет назад началась война атлантов с ракшасами, навсегда изменившая ход истории.
   Из глубин ночного мира ритмичной вибрационной волной равномерно отстукивали удары барабана в сопровождении заунывных звуков пастушьей флейты. В такт барабанному ритму различался шорох босых ног по мягкому песку с короткими остановками и глухими притопами. Я видел множество людей, чьи тела застыли в гротескных позах. Они совместно прихлопывали, попадая в единый такт, не совпадающий с ударами барабана. Они высоко подпрыгивали, надолго зависали в воздухе и громко стучали о землю ногами, поднимая клубы серой пыли и песка. Они танцевали, и этот танец мне был хорошо знаком. Движение людей по кругу в магической традиции эпоса Звёздный Путь означало бесконечность вращения Земли вокруг Солнца, которое никому не дано остановить. Даже ракшасам.
   Мы материализовались рядом с внушительных размеров менгиром, олицетворяющим Солнце, и являющимся центральной фигурой церемонии, а, следовательно, время и место для перехода из Закартинья вышло ни самым удобным. Это был город, причём город ни арийский, а, судя по внешности танцующих - город киммерийский, и, скорее всего, - их столица - Сузрама. Мне показалось, что ритуал такого масштаба и с участием такого количества людей мог проходить только в столице. И поэтому я не ведал даже приблизительно, как из этой ситуации выпутываться, ибо мы угодили на церемонию с участием значительного количества людей, многие из которых недавно воевали с ариями.
   Нас ни сразу заметили. Возможно, присутствующие на церемонии успели погрузиться в глубокий психологический транс, и на всё происходящее помимо ритуала они никак не реагировали. А может, процедура церемонии была таковой, что именно в этот момент её участники находились спиной к менгиру, а значит, не могли видеть нас. Или существовал неведомый нам закон, согласно которому при выходе из Закартинья человек ещё какое-то время оставался невидимым для других. Всё может быть. Но в первое непродолжительное время наше появление на площади перед менгиром не вызвало никакой реакции.
   Ещё одним поводом предположить, что люди, окружившие нас, являлись киммерийцами, было чрезмерное количество огня вокруг менгира, что подразумевало ритуал огнепоклонников. Два круга костров, ближний и дальний, опоясывали священный камень. Кроме того, имелось четыре больших костра, расположенных по сторонам света, а каждый участник церемонии держал в руке по зажжённому факелу. Поэтому, не взирая на ночное время, было достаточно светло.
   Люди медленно двигались по кругу, притопывая и прихлопывая, теперь уже в ритме барабанного боя, и пели монотонный гимн в сопровождении заунывной мелодии, издаваемой пастушьей флейтой. В пустых глазах танцующих отражались лишь жёлтые точки горящих костров, тела их, опутанные трансом, угловато двигались помимо воли хозяев, а души участников церемонии парили где-то вне границы их тел. В таком состоянии они могли не видеть нас, даже глядя в упор. Однако ситуация в которой мы оказались, выглядела безнадёжной, ибо каждый следующий шаг вёл нас к неминуемому обнаружению. Каждый наш жест или движение могли вывести участников ритуала из состояния транса, и привлечь внимание. Именно это и произошло, когда мы попытались обсудить обстановку. Наверное, мы сделали это слишком громко, а может, наш шёпот оказался чрезмерно резок, или любой посторонний звук в подобной ситуации тут же обнаруживался - не знаю, но один из руководителей ритуала обернулся. Свет костров хорошо освещал его, и я видел, как менялись выражения чувств на его лице: от искреннего удивления поначалу, к благородному возмущению впоследствии, и до праведного гнева в итоге. Не прошло и нескольких мгновений, как его указующий перст пронзил нас:
   - Кто это?! - загремел по площади его раскатистый голос. - Кто посмел явиться без приглашения?!
   Произнесённые слова сбили барабанщика с отлаженного ритма. Он попытался подстроиться по ходу в такт шагов, но, зачастив вначале, далее начал медлить, от чего в отлаженном строю ритуальщиков возникло замешательство. Ушедших от действительности людей поддерживал в едином строю лишь бой барабана, когда же ритм нарушился, они стали наскакивать друг на друга. Пустые глаза участников церемонии стали наполнятся смыслами. В глубинах строя возник недовольный ропот. Песнь оборвалась, и постепенно нас стали замечать многие. В том числе и флейтист. Не прекращая игры, любопытствующий музыкант попытался увидеть, что же происходит возле менгира. Для этого он сначала встал на цыпочки, и вытянул голову. Не достигнув результата - присел, и, качаясь из стороны в сторону, попытался рассмотреть происходящее через частокол ног. Все эти движения флейтист проделывал не выпуская из рук инструмента, и не прекращая играть. В результате этого он начал фальшивить, а когда барабанщик сбился с ритма, и вовсе прекратил игру, воскликнув возмущённо, что в такой обстановке работать невозможно.
   Часть людей ещё продолжала водить хоровод, но большинство уже остановилось. Сначала они недоумённо вертели головами, медленно выходя из тяжких оков транса. Потом они пытались понять, где же они собственно находятся. А далее, прояснив ситуацию, приступали к расспросу соседей и обмену мнениями. Очень скоро церемония была сорвана, а все участники ритуала смотрели на нас. Отовсюду доносились разговоры на киммерийском языке.
   - Как они попали сюда? Ведь стражников на каждом шагу понатыкано!
   - Это невозможно! Сюда мышь не проскочит!
   - Значит, они заранее пробрались на алтарную площадь.
   - Вряд ли. Здесь негде прятаться. К тому же, перед церемонией стража всё тщательно осматривает.
   - Значит, плохо смотрит!
   - Бездельники! Рожи поотъедали на казённых харчах!
   - А может они "оттуда"? Из другого мира?
   - Этого не может быть! Я слышал, что "входы" и "выходы" в этот мир временно закрыты.
   - Смотря для кого!
   - А ты откуда знаешь?
   - Ничего я не знаю, но и тупому массагету понятно, что иначе на площадь перед Камнем не попадёшь. Другого пути нет!
   - Как сказать!
   - А тут и говорить не о чем! Нужно срочно вызывать стражников. Пусть отрабатывают свой обильный харч.
   - Правильно! Пусть "глаза и уши" с ними разбираются.
   - Неслыханно! Они сорвали важнейшую церемонию. Такого никогда не было!
   - Дожили!
   - Раз они смогли проникнуть, значит, смогут и уйти. Это процесс обоюдный.
   - Вот и посмотрим!
   - Уверен, скоро выяснится, что они либо хеттские конокрады, либо арийские лазутчики.
   - С ними женщины!
   - Тогда - лазутчики!
   - Но они не похожи ни на тех, ни на других.
   - А ты почём знаешь? У вора на лбу не написано, что он - вор.
   - Если они "оттуда", то их следует задержать и заморозить.
   - Точно! Одного оставить для дознания, а остальных - в лёд!
   - Правильно! Нужно передать их нашим друзьям.
   - Однако наши друзья не спешат возвращаться!
   - Ничего, рано или поздно они объявятся.
   - И я согласен. Пусть ими занимаются туулу!
   "Туулу!" - я посмотрел туда, откуда донеслось это таинственное слово. - "Я не ослышался!?"
   Однако разобраться с этим, мне не довелось: бряцая оружием, перед нами появились вооружённые люди. Они стремительно выныривали из темноты, выстраиваясь между линиями костров. Примерно полсотни закованных в бронзу военных стояли теперь против нас, вооружённые короткими мечами для ближнего боя, небольшими круглыми щитами, обшитыми медью, и тяжёлыми массивными копьями с бронзовыми наконечниками. Вслед за воинами на площадь выбежали рабы, и начали тушить ближний круг костров, освобождая стражникам путь для нападения.
   Пока стража строилась, я успел подумать, что для нас существует три варианта действий. Первый - сдаться без борьбы, сложить оружие, и, после допроса с пристрастием, отправиться на рынок рабов. Второй - принять бой, и гарантированно погибнуть, а если сильно не повезёт, то, остаться в живых, выдержать допрос с ещё большим пристрастием, а далее, если от тебя что-нибудь останется после допросов, опять же отправиться на рынок рабов. Третий, самый нереальный вариант - попытаться вернуться обратно в Закартинье.
   Вытащив из-за спины свои изогнутые клинки, я сделал несколько шагов вперёд. Сайгун повторил манёвр. Наста установила стрелу на тетиву. Безоружная толпа шарахнулась в сторону. Раздались крики, требующие положить конец этому безобразию. Однако стражники не спешили совершать подвиги, продолжая неподвижно стоять в сомкнутом строю. То ли они не ждали от нас такой наглости, то ли замерли в ожидании приказа, то ли не желали погибать в столь незначительном инциденте. По крайней мере, на наши действия они не реагировали.
   Видя нерешительность военных, ритуальщики заволновались. Когда же Наста, желая урезонить самых пылких, поверх голов пустила стрелу, толпа охнула и отхлынула, прячась за спинами охраны. В нас полетели камни, комья земли и горящие головешки из костров. Пришлось укрыться за громадой менгира. Отовсюду неслись возмущённые крики и гневные возгласы. Стража взбодрилась, и, то ли получила нужный приказ, то ли преодолев временную нерешительность, то ли возжелав подвигов, бросилась в атаку. Ждать более было нельзя.
   - Беритесь за руки! - крикнул я. - Попробуем вернуться в Закартинье!
   Отбросив мечи, я взялся за лук. Две стрелы, моя и Насты, ушли в плотный строй нападавших. Киммерийцы взвыли от бессильной ярости, услышав два предсмертных крика. Стража замедлила движение. Выстрелив с Настой ещё по разу, и тем, задержав военных ещё на несколько мгновений, мы, обхватив менгир, взялись за руки. Наши шансы были призрачны, но не использовать этот, было бы глупо.
   - Прощайте, друзья!
   Сказав это, я расслабился, и попытался "войти". Однако времени у меня не осталось. Не ощутив ни единого симптома, каковые случаются перед "входом", я успел почувствовать на шее волосяной аркан.
   - Брать живыми! - раздался властный голос.
   Сопротивляться теперь было бессмысленно. Вслед за первым арканом последовал второй. Потом - третий. Меня повалили на землю, и принялись избивать.
   - Прекратить! - услышал я тот же голос. - Они нужны мне целыми!
   На меня навалилось несколько человек сразу. Скрутили, связали по рукам и ногам. Я не сопротивлялся, но, тем не менее, следом за этим последовал сильнейший удар по голове.
   Боль не продлилась долго, ибо через миг я провалился в вязкую удушливую черноту.
  
   * * *
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Киммерийское царство. Город Сузрама.
   Сентябрь 1225 года до Р. Х.
  
   В подземелье царил полумрак. Серая зловонная мгла была осязаема, словно сироп. Осклизлые влажные стены источали удушливый запах склепа, от чего казалось, что находишься в гробнице. Откуда-то из темноты, из внутреннего пространства подземелья, доносился монотонный, изнуряющий звук падающей воды. Жидкость громко капала на каменный пол через равные промежутки времени, которые не совпадали с ритмичными ударами сердца, от чего во всём теле рождалась зудящая и ноющая ломота, похожая на ещё одну изощрённую пытку. Возможно, это несовпадение частот падения капель и ударов сердца являлось вещью случайной, но если киммерийцы делали это намеренно и осмысленно, то надо сказать, что в пыточном ремесле им нет равных. Со временем это могло свести с ума, но вот вопрос: безумие - это ни один ли из вариантов бегства от действительности?
   Шершавый, бугристый потолок был ещё не различим в мутноватой дымке раннего утра, но оттуда, сверху, из небольшого отверстия в крыше, прямым запылённым лучом струился свет, едва освещая размытый квадрат загаженного пола.
   Я медленно и тяжко приходил в себя после очередного разговора с тюремщиками. Ко мне имелось два вопроса: "Что ты знаешь, мерзкая арийская собака, о методах перемещения через менгиры?" и "Какой выкуп может заплатить твоя ублюдочная арийская родня за такого чесоточного барана, как ты?" На первый вопрос, я, немного подумав, отвечал: "Не понимаю, о чём вы меня спрашиваете!" - за что меня тут же начинали безжалостно избивать вонючие киммерийские козлы. А на второй вопрос, уже без раздумий, я отвечал своим мучителям в том смысле, что мол, вы же сами эту цену и определили - чесоточный баран - за что избиение продолжалось с новой силой и отвагой со стороны грязных сузрамских свиней. И так - много дней подряд, счёт которым я потерял уже давным-давно.
   Короче - полная верблюжья жопа!
   Наконец, силы мои уходили, сознание замутнялось, и я проваливался в спасительную черноту небытия, совершая временный побег от жестоких тюремщиков, которые шли отдыхать от дел праведных. Я же, поплутав недолго в этом самом чёрном небытии, через некоторое время выныривал из оного в полной уверенности, что нахожусь теперь в Стране Вечной Охоты, но зловонные миазмы сузрамской тюрьмы, давали понять, что - нет, это ни арийский рай, и даже ни окрестности Стикса, а обычное киммерийское подземелье, где придётся прибывать ещё какое-то время.
   Со стены что-то упало, долго копошилось в лохмотьях изодранной одежды, а затем, высвободившись, засеменило по телу, щекоча кожу колкими прикосновениями мохнатых лап. Меня передёрнуло от отвращения. Несмотря на боль, я дотянулся до огромного чёрного таракана, и щелчком отправил его в темноту.
   Вообще, находясь в плену, я привык ко многому. Я привык к грязи и зловонию, потому что они были везде, и от них некуда было деваться. Я привык к своим жалким лохмотьям, постоянно липнувших к немытому телу, потому что человек привыкает ко всему. Я привык к пронизывающему холоду по ночам и к удушливой жаре в дневное время, потому что так устроен мир. Я даже привык к постоянным издевательствам и побоям, а боль, сопровождающая меня всё время, теперь тоже стала привычной. Но насекомые - это выше моих сил! И, шайтан задери всех этих ублюдочных киммерийских шакалов - хорошо, что они этого не знают!
   Несколько дней назад, очнувшись после очередного допроса на грязном полу темницы, я увидел прямо перед своим лицом огромного паука. Свет из проёма в потолке падал на насекомое, и от этого, наверное, от моей врождённой брезгливости и гадливости, от нахлынувшего вдруг отвращения, может - от неожиданности, а скорее - оттого, что паук оказался всего на ладонь от носа, он показался мне жутким чудовищем. Насекомое находилось у самого лица моего, блестя глянцевой поверхностью полированной плоти. Чёрные в бурую полоску лапы нервно перебирали по полу, от чего жёсткие хитиновые волоски на них подрагивали в такт мерного постукивания лап. На чёрной бархатной спине жёсткого панциря чётким абрисом выделялся белый крест, переливающийся изнутри всеми радужными цветами и оттенками. Мощные роговые челюсти что-то пережёвывали, и мне показалось даже, что я различаю их елозящий, керамический скрежет. Холодные, ракообразные глаза величиной с горошину равнодушно взирали в район лба, и от этих блестящих бездонный бусинок на меня пахнуло вдруг мраком паучьего ада...
   Я дёрнулся, и подался назад. От резкого движения внутри меня будто всё перевернулось. Боль, дремавшая доселе где-то на грани восприятия, мгновенно пробудилась, и бурным потоком ворвалась в тело. Воздух вокруг словно затвердел, не желая лезть в горло, и мне приходилось широко раздувать лёгкие, чтобы заглотнуть его хоть немного. Каждый с таким трудом рождённый вздох острой карябающей болью отдавался во внутренностях, словно в желудок проникла стая ежей. В глазах быстро темнело, и вместо внешних образов я видел лишь радужные круги, которые колышущейся рябью застилали взор. Свет медленно гас, а в ушах, удаляющиеся шумы становились всё тише и тише, пока не исчезли совсем. Мой внешний мир ослеп и оглох, а внутренний - погрузился в сон без сновидений. Пришло спасительное небытие.
  
   * * *
  
   Очнулся я от назойливого ощущения чьего-то постороннего присутствия. Стояла ночь. Через отверстие в потолке вместе с крохотным участком неба виднелось несколько зелёных и жёлтых звёздочек. Луна ещё не взошла, и вокруг почти ничего невозможно было разглядеть, но обострившийся в темноте слух уловил поблизости отчётливое шевеление. Человек кряхтел где-то рядом, стонал и вздыхал тяжело, я различал его невнятное бормотание, но самого источника звуков видно не было. Перевернувшись на бок, я пристально вгляделся в темноту. Говорят, что отсутствие освещения обостряет слух, но, по-моему, верно и обратное: отсутствие звуков - обостряет зрение. И поэтому, наверное, глаза мои постепенно привыкнув к темноте, и не отвлекаясь на шумы, начали различать в нескольких шагах от меня размытый контур человеческой фигуры. Он сидел на полу, облокотившись спиной о стену, и что-то тихо бубнил себе под нос, склонив голову на грудь. Было похоже, что он молится. М-да. В том месте, где мы находились, молитва, обращённая к Богам, являлась не худшим способом скоротать время.
   "Наверное, его привели, когда я спал".
   Продвинувшись на несколько локтей, я с трудом сел, и, прислонившись к стене, замер. В глазах запрыгали звёздочки, и даже от столь ничтожного усилия на теле выступила испарина. Стена была влажной и немного прохладной. Прохладнее пола.
   - Кто здесь? - раздался голос из темноты. Судя по звуку, человек находился шагах в десяти от меня. Вопрос был задан на киммерийском языке, но я прекрасно его понял. Наши наречия были очень похожи, хотя имелись и различия, но смысл разговорной речи всегда можно было уловить.
   - Я - арий. Меня зовут Владен. А ты кто?
   Вопрос завис в темноте, будто невесомое облако, но уже через миг я понял, что человек встал, и, держась за стену, осторожно двигается в мою сторону.
   "Поползу навстречу. Возможно, ему так же больно, как и мне!"
   Я лёг на спину, и, отталкиваясь ногами от пола, попытался двигаться навстречу. Меня хватило всего на несколько раз, но далее пришлось остановиться. Голод, жажда и побои сделали своё чёрное дело. Я был крайне слаб и совершенно выбился из сил. В голове шумело. Звёздочки в глазах сменились радужными концентрическими кругами. Тело ныло и зудело во всех возможных и невозможных местах одновременно. Я закрыл глаза и стал отдыхать.
   - Меня зовут Зваротц. Когда-то я был жрецом Храма Солнца.
   Лежать вот так с закрытыми глазами, когда к тебе обращаются бывшие жрецы - крайне неприлично. Неуважительно к статусу. И, так как вставать мне не хотелось, то надо хотя бы открыть глаза. Сделав это, я даже не увидел, а скорее почувствовал, как надо мной склонился человек. Он находился рядом, но разглядеть его было невозможно. Так бы и пришлось нам гадать о внешности друг друга, но в этот миг, словно дар Богов, в наше крохотное потолочное отверстие заглянула Луна. Я приподнялся, и стал рассматривать своего товарища по несчастью, он, впрочем, занялся тем же, и мы какое-то время изучали друг друга, некоторые черты различая, а иные - домысливая, ибо освещение оставалось сумеречным. Передо мной был типичный киммериец, и я в очередной раз задал себе вопрос: как носители таких похожих языков могут столь разительно отличаться друг от друга внешне? Киммериец имел густую курчавую бороду, заплетённую в косички, и длинные чёрны волосы ниже плеч. Хотя Зваротц теперь сидел, я без труда определил, что роста он небольшого, а телосложение имел тщедушное. Явно ни воин. У него, похоже, была очень смуглая кожа, крупный орлиный нос с горбинкой, и большие, "навыкате", глаза. Впрочем, очень умные глаза. Одет он был в чёрную хламиду с капюшоном, а на шее его висел золотой амулет - знак Огня и Солнца зороастрийцев. Несколько поколений назад киммерийцы отказались от учения Вед, и всем народом ушли к огнепоклонникам. Теперь они почитают Ахурамазду и штудируют Авесту, но это, с точки зрения ариев, предательство, и есть основная причина нашей многолетней вражды.
   Бывший жрец улыбался. Ровные зубы сверкнули в темноте. Он что-то медленно жевал и сплёвывал, и весь вид его будто указывал на то, что он так и не понял до конца, куда попал. Хотя, вряд ли. Не дурак поди, сразу видно. Да и в жрецы дурачков не посвящают. И, тем не менее, спокоен, как удав.
   Самообладание?
   - Впервые так близко вижу живого ария.
   Я усмехнулся, стараясь определить в его словах иронию.
   - А мёртвых видел?
   Киммериец видно не понял, шучу я или нет, да и сам я этого до конца не осознал - съязвил от безысходности, да и только, но чтобы сгладить возникшую неловкость, я подвинулся, и сел рядом с ним. Наши плечи почти касались. Вот такие шуточки Богов: вчера мы были врагами, а сегодня сидим рядом в одной яме. Возможно, и конец наш будет одинаков, так чего собственно привередничать? Вспомнились слова ведуна: "Кто думает, что понял смысл промысла Божьего, тот либо сошёл с ума, либо сам стал орудием Всевышнего!" А раз с ума я не сошёл, то получается, что я и есть орудие? Ха-ха! Ничего себе орудие! Сидит в сузрамской яме, грязный и немытый, катаясь по собственному дерьму, и ещё умствует накануне казни.
   Луна переместилась, и теперь её луч светил мне прямо в глаза. Мысль о казни была столь неуместной, что захотелось от неё избавиться, но желания в подобных местах редко сбываются. Конечно казнь, что ж ещё? Наши народы давно враждуют между собой, и исправно режут друг друга при первой же представившейся возможности, ну а расплачиваются за подобные зверства те, кто угодил в плен. А значит те, кому не повезло, отвечают за всех. Так было и так будет.
   - Ты как сюда попал?
   Киммериец вновь улыбался, хотя ничего смешного в нашем положении я не находил. Я вдруг разозлился.
   - Меня захватили, когда я проник в вашу столицу. Я враг твоего народа и со мной всё ясно. А вот ты? Ты-то что здесь делаешь? Ты - киммериец, я - арий, но сидим мы с тобой в одной яме, и конец нам с тобой будет один. Разница состоит лишь в том, что тебя к праотцам отправят свои же, киммерийцы, и, наверное, есть за что! Я же для ариев буду если и не героем, то, во всяком случае, человеком, о смерти которого будут сожалеть. А кем ты будешь для киммерийцев?
   Зваротц помрачнел. Улыбка наконец-то сползла с его лица.
   - В твоих словах, правда, арий, и она горька, как отвар вендар-травы.
   Вендар-трава? Я не ослышался? Воспоминания нахлынули неожиданно, откуда и не ждал. Вспомнился ведун, рысьи шкуры на полу, пламя костра,
   отражающегося на прекрасной чаше, и что-то невесомое, некая часть меня, очень легко вышедшее из тела.
   - Вендар-трава. Вкушающий её отрекается от лжи.
   - Что ты сказал?
   Я понял, что говорю вслух.
   - У нас тоже есть вендар-трава. Если бросить её в костёр, и подышать этим дымом, то всегда будешь говорить правду.
   Киммериец вновь улыбнулся.
   - Об этом тебе сказали твои жрецы?
   - Да. И как-то раз я проделывал это. Я дышал дымом вендар-травы, когда общался с ведуном моего народа. С Чеканом Травом. Мы долго разговаривали с ним, но как видишь, я до сих пор жив.
   - Значит...
   - Значит, я говорил правду тогда. И ведун - тоже!
   Мой собеседник отвернулся, пряча, как мне показалось, усмешку в густой бороде, но мне было всё равно, верит он мне или нет. Ведь я-то точно знал, что говорю правду. Какое-то время мы молчали. Слышно было лишь шуршание мышей в дальнем углу. Затем киммериец заговорил.
   - Я был смотрителем Священной Реликвии. Я следил и ухаживал за ней во имя нашего Бога, производя все положенные ритуалы, и соблюдая все предписания предыдущих смотрителей. Я выполнял всё так, как завещали нам наши предки, и никто не посмел бы сказать, что я не чту древние заповеди. Но верность в наше время не слишком ценный товар. Как только умер мой Учитель, нашлись многие, кто возжелал занять моё место. - Жрец невесело усмехнулся. - Оказывается, у меня было много врагов и завистников, о существовании которых я даже не догадывался.
   Я пожал плечами: эка невидаль!
   - Ни одного тебя наказывают за верность. Такова жизнь.
   - Ты прав, арий. - Зваротц согласно кивнул. - Ни я первый, ни я последний. Но почему сейчас? Почему именно теперь, когда разум мой стал понемногу постигать сущность её, когда Священная Реликвия лишь слегка приоткрыла передо мной дверь в глубину тайн своих, так вот, именно теперь последовал этот лживый донос?
   - Наверное, твой Учитель был слишком влиятельным человеком, и его имя ограждало тебя от посягательств недругов. Когда же он умер, ты остался беззащитен перед могущественными врагами. Так?
   - Так. - Бывший жрец кивнул. - Опека Учителя сыграла со мной злую шутку. Я оказался не готовым к реальной жизни во Дворце.
   - Так бывает.
   Киммериец смотрел в темноту, и мысли его витали где-то очень далеко отсюда. Мы сидели молча, плечо к плечу, думали о своих невзгодах, и думы эти были очень невесёлыми. Затем меня начало знобить, и я затрясся в приступе лихорадки.
   - Холодно!
   Зваротц порылся в складках хламиды, достал небольшой кожаный мешочек, и извлёк оттуда щепотку какого-то порошка.
   - Возьми, пожуй, это помогает.
   - Что это?
   - Какая разница? Бери!
   Я с подозрением посмотрел на бывшего жреца. Тот с пониманием кивнул.
   - Если ты думаешь, что я подослан ими, - он неопределённо махнул в сторону, - то глупее не придумаешь! Они и без того тебя убьют, когда захотят и как захотят. А значит, подсылать к тебе наёмного убийцу просто не имеет смысла. Согласен?
   Я кивнул. Разумно.
   - Что же касается наших киммерийских Высших Сил, то их подозревать и вовсе бессмысленно. Уж им-то подсылать меня к тебе и совсем не с руки. Бывшего жреца подсаживают к пленному арию, чтобы он его отравил. Обхохочешься!
   Киммериец действительно рассмеялся, бросил щепотку травы в рот, и начал жадно её пережёвывать. Через некоторое время он продолжил.
   - Ты что же, вообразил себя столь важной птицей, что, думаешь Боги будут так мудрствовать, чтобы обставить твою смерть такими бессмысленными сложностями? - Он похлопал меня по плечу. - Мы и так умрём, арий, так что...
   - Согласен. - Я протянул Зваротцу трясущуюся в ознобе руку. - Давай своё зелье. И если я умру от него, это будет очень кстати.
   Бывший жрец ухмыльнулся.
   - И не надейся!
   Я высыпал порошок в рот и начал жевать.
   - У вас что предпочитают: отрубание головы, посадку на кол, четвертование?
   Настоящий воин не должен бояться смерти, но как не пытался я изображать равнодушие, на слове "четвертование" мой голос дрогнул. Бывший жрец задумчиво покачал головой, и, не переставая жевать, проговорил:
   - Ты ещё слишком молод, чтобы думать о смерти. Кто знает, как всё обернётся? Не спеши! Возможно, Боги готовят тебе спасение?
   - Умирают и в более юном возрасте.
   - Умирают, это - да! Но они умирают, не думая о смерти. Так что и ты подожди. Не торопись, ТУДА всегда успеешь! Боги милостивы, когда они этого захотят!
   - Чьи Боги, киммерийские?
   - Ну почему сразу киммерийские? Ваши, арийские!
   Я с сомнением покачал головой.
   - Это не их епархия.
   Зваротц снова заулыбался.
   - Кто знает, где заканчивается одна епархия, и начинается другая? Я бы лично не рискнул чётко разграничивать подобные вещи. Это опаснее, чем ересь! К тому же, кто знает, чьи Боги сильнее? Ваши или наши? Ты не думай, я не богохульствую, я просто рассуждаю вслух. Ведь каждый человек имеет право на сомнение. И вообще, может так статься, что все нынешние имена Богов во всех землях Ойкумены всего лишь суть - различные имена Единого Бога, единственного, правящего этим миром?
   Пока Зваротц говорил, его зелье начало действовать. Лихорадка понемногу отступала, дрожь унялась, боль ослабила хватку, а в голове постепенно прояснилось, как после долгого здорового сна. Мне не хотелось говорить о Богах, ибо понять их, а тем более проникнуть в суть их промысла, являлось делом бессмысленным и опасным - пусть этим занимаются жрецы всех конфессий - может, что и получится? Меня же заинтересовало совсем другое.
   - Ты что-то говорил о Реликвии?
   - О Священной Реликвии!
   - Ах да, извини, конечно, о Священно Реликвии. Что это? Что она из себя представляет? Расскажи, если можно.
   - Почему - нельзя? Очень даже можно! Но, боюсь, ничего нового ты не услышишь.
   - Почему?
   Киммериец пожал плечами.
   - Потому что все легенды похожи одна на другую, как листья с одного дерева.
   - Ты не прав, Зваротц! Ни на одном дереве ты не найдёшь двух совершенно одинаковых листьев. Они все разные!
   - Правильно. Разные. Но форма - одинакова. Так и с легендами. Все они проистекают из единого источника, только пересказываются разными словами.
   - Ну и ладно. А ты всё равно расскажи!
   - Хорошо! - Бывший жрец пожал плечами. - Слушай.
   Сыпанув в рот щепотку зелья, Зваротц начал свой рассказ.
   - Это очень древняя история. Она началась сотни поколений назад, в седую старину, когда и люди были лучше, и солнце ярче, а в ночном небе только-только появилась Луна.
   Я вздрогнул от неожиданности.
   - Луна?
   Киммериец ухмыльнулся.
   - Что? Начались совпадения?
   Я замотал головой.
   - Продолжай, пожалуйста!
   - Так вот. В те стародавние времена на север от нынешней Киммерии проживало очень сильное и могущественное племя. Их владения простирались от Великой реки Итиль на востоке, далее, через Танаис и Борисфен на запад до Гипаниса и Тираса, впадающих в Понт. Правил этой страной великий и грозный царь Дар. И не было правителя во всей Ойкумене более мудрого и справедливого. Народ любил его и хвалил. Поэты посвящали ему стихи, а музыканты складывали песни. При нём и скот обильно плодился, и земля рожала небывалые урожаи. Враги же боялись его и чтили. Но так было не всегда. Племя это пришло и расселилось в степи из других земель, расположенных очень далеко отсюда, на самом крайнем севере. Севернее легендарной Гипербореи. Когда-то за тысячи лет до правления Дара, его предки жили на огромном Острове посреди Северного Океана, и жизнь их там была ещё более счастливая, чем при Даре. Так длилось веками, но в Чёрный День Мира воды Океана вдруг вздыбились к небесам, и гигантские волны поглотили цветущий Остров. Демоны, пришедшие со звёзд, не желали, чтобы люди с Острова жили счастливо, и решили уничтожить их. Так оно и случилось бы, но Боги предупредили островитян о грозящей опасности, и небольшая их часть сумела спастись, переправившись по бурному Океану на Большую Землю. Спасшихся было очень мало. Многие из их соплеменников погибли вместе с Островом, другие, не справились со штормом, и сгинули в пучине Океана, третьи, оказались слабы духом, и обезумели от свалившихся несчастий. И всё же, как не злобствовали демоны, небольшая часть жителей Острова спаслась, благополучно перебравшись на материк. Важно то ещё, что, спасшись сами, островитяне смогли уберечь в целости главную реликвию своего народа - Священный Иероглиф. Демоны победили древних Богов, и они исчезли. Потом ушли и сами демоны. Память же о древнейших Богах и их противостоянии с демонами осталась: это - Священный иероглиф!
   - Значит, его даровал вам не Ахурамазда?
   - Нет.
   - И ни Божества Вед? Ни Боги Тримурти?
   - Нет. Священный Иероглиф - это наследие самых первых Божеств.
   - Но вначале ты говорил: Священная Реликвия?
   - Ты слишком спешишь. Слушай дальше. Священный Иероглиф помогал людям во всех их горестях и несчастьях, указывая часто единственно правильный путь, по которому следует идти, он являлся непосредственным творцом их первых побед и завоеваний, в конце концов, он явился именно тем связующим стержнем вокруг которого и начала формироваться новая нация. Всё это неизбежно привело к тому, что Священный Иероглиф стал не просто Даром Богов, а поднялся на уровень самих Богов, и стал почитаем, как сами Боги. Он явился опорой в их беспрерывном путешествии по просторам Ойкумены. Несколько поколений островитян скиталось по свету. Часть их оседала, смешиваясь с местными племенами, часть уходила на восток за Итиль, и образовывала там новые царства, но основной массив продолжил движение на юг, пока не осел в степях севернее Понта.
   Зваротц подмигнул мне.
   - Это очень похоже на твой народ. Ты так не думаешь?
   Я слушал киммерийца со всё более возрастающим интересом.
   - Продолжай!
   Мой собеседник достал свой заветный мешочек с зельем, и, отправив себе в рот полновесную щепотку, предложил и мне. На этот раз я не упрямился, потому что эта травка явилась чудодейственнее любого живительного бальзама. Её влияние начинало ощущаться почти сразу же после употребления. И на этот раз, едва я разжевал зелье, кровь быстрее побежала по жилам, пробуждая давно сломленные силы, заставляя организм работать в нужном ритме, излечивая раны, и, как результат всего этого я начинал смотреть на происходящее вокруг в совершенно ином свете. А ведь действительно! Не всё ещё потеряно. Зваротц прав: умереть я всегда успею, но не правильнее ли перед этим попытаться перехитрить смерть? Кроме того, рассказ киммерийца был очень интересен, более того - крайне важен для меня в свете того, что произошло со мной ранее, а значит, для начала надо бы дослушать его до конца!
   - Ну, Зваротц, что говорят дальше легенды Киммерии?
   - Так вот. - Бывший жрец медленно заговорил. Наверное, отправил в рот слишком много зелья сразу. - У Дара, как водится, было три сына. Росли они, как и подобает детям великого правителя сильными, ловкими и смелыми. Дружба и согласие царило меж ними, но идиллия эта продлилась до тех пор, пока не умер их отец. Так часто бывает: тело царя ещё не было предано священному огню, когда братья начали междоусобицу. Причин тому было много. Они копились годами, никак не проявляясь, пока был жив Дар, но, как только он отправился в Страну Вечной Охоты, всё в один миг выплеснулось наружу. Главная же причина раздора заключалась в Священном Иероглифе. Иронией судьбы в нашем случае явилось то, что состоял он из трёх частей, и братьев, как назло тоже имелось трое, а потому каждый из них возжелал ухватить свой кусок. Будь братьев двое или четверо, возможно мы бы об этом с тобой сейчас не говорили, но их оказалось именно трое, и теперь ничего уже не изменишь. Сам Священный Иероглиф действительно состоял из трёх частей, из трёх Священных Реликвий, а вот собранные вместе они имели форму шара - две полусферы с диском посредине.
   "Диск посредине!" - волосы зашевелились у меня на голове. - "Неужели то, что я слышал когда-то..."
   - Старший брат, его звали Порун, принявший скипетр от Дара, настаивал на том, что Священный Иероглиф должен остаться целым, ибо так завещал их великий отец. Средний же - Агасфо и младший - Будо, несмотря на уговоры нового царя, требовали раздела. Легенды гласят, что дело дошло до междоусобной войны. Младшие братья, объединившись, совместно выступили против Поруна, возжелав мечом разрешить возникшие проблемы. Тот в ответ решил принять бой, и тем самым отстоять выполнение отцовского завещания. Всё шло к большой войне с непредсказуемыми последствиями, но в последний момент, когда противоборствующие войска уже стояли лицом к лицу, братья одумались. Возможно, царевичи вспомнили о том, что они единоутробные братья, а может, осознали, что исход войны совершенно не ясен ни для одного и них, или подумали о стране, которая будет разорена и ослаблена братоубийственной войной - не знаю, об этом легенды умалчивают, но после длительных переговоров наследники Дара пошли на мировую.
   Киммериец замолчал. Становилось светлее, и через узкое отверстие в потолке заструились хмурые сероватые краски раннего утра. Я посмотрел на своего собеседника, и вдруг понял, что он ни так уж стар, как мне показалось вначале. Я бы даже сказал, что он довольно молодой ещё человек, может, лет на десять постарше меня, ну, на пятнадцать, не более. Во всяком случае, передо мной сидел не умудрённый жизнью старец, каковым он показался мне вначале, а мужчина в цвете лет, сил и возможностей. Что ж, ночь обманчива, и утром всё видется в ином свете.
   Что же касается его рассказа, то тут действительно в пору говорить о дереве и листьях, потому что легенды киммерийского народа отчётливо перекликались с легендами Арьяварты, причём с запрещёнными легендами, часть которых я когда-то давно либо случайно услышал, либо подслушал. И, кстати барельеф в склепе с мумией, похоже, подтверждает всё то, что я только что узнал. И это имя, знакомое с детства: Порун. Царь, погибший то ли на охоте, то ли на рыбалке. То ли рыбы съели, то ли медведь задрал.
   Я понял вдруг, что нахожусь на пороге чего-то важного, о чём даже не догадываюсь. Моя находка в склепе, имеющая форму книги, очень хорошо вписывалась в общую картину, как элемент мозаики, попавший на своё место. Я находился теперь рядом с такой тайной, что всё остальное в мире переставало иметь хоть какое-то значение. И если я правильно обо всём этом думаю, то Священный Иероглиф, состоящий из трёх Священных Реликвий - подарок погибших Богов (а не атлантов ли?), имеет шанс быть собранным вместе! Потому что, если одна его часть находится здесь, в Сузраме, то, стоит её добыть, и останется узнать, где же находится вторая и третья! А если все три части вновь собрать вместе, то, что из этого выйдет? Что произойдёт, если их объединить? Ведь когда-то они были соединены вместе! И, между прочим, рядом со мной сидит человек, который точно знает, где находится одна из этих частей, как к ней пробраться, и как вынести.
   От этой дикой мысли я напрочь позабыл, где нахожусь, и как повстречался со своим новым знакомым. Меня так захватила мысль о возможности добыть Священный Иероглиф, что я не мог более выносить молчания, и, схватив Зваротца за плечо, начал яростно трясти его.
   - Дальше! Что было дальше?
   - Дальше? - Бывший жрец недоумённо посмотрел на меня. - Ты спрашиваешь, что было дальше?
   - Да!
   Было понятно, что мысли Зваротца отдалились очень далеко от иероглифов, полусфер, дисков и прямоугольников, но необходимость его возвращения становилось очевидной. Надо дослушать легенду до конца.
   - Братья пошли на мировую. Что случилось после этого?
   - А! Ты об этом. - Бывший жрец постучал кулаком по лбу. - Никак не могу сосредоточиться. Мысли разбегаются как листья на ветру. Даже зелье не помогает.
   Он отправил в рот ещё щепотку, и убрал мешочек. Зваротц уткнулся в пустоту перед собой, словно именно там было написано продолжение его легенды.
   - А дальше всё случилось так, как часто бывает в подобных случаях. Братья поделили Священный Иероглиф. Старшему, Поруну, и младшему, Будо, по жребию достались полусферы, а среднему, Агасфо, - центральный диск. Порун остался править на родине. Теперь его страна зовётся Арьявартой. А младшие братья, Агасфо и Будо, ушли на юго-восток, и вторглись в Киммерию. Вернее, на территорию, которая теперь зовётся Киммерией. Война была не долгой. Войско братьев было более организовано и лучше вооружено, а потому оно быстро привело к покорности местные племена. Иные из вождей оказались столь благоразумными, что даже не оказывали сопротивления, сочтя за благо сразу присоединиться к победителям. И именно средний брат - Агасфо, на месте ставки куреня одного из вождей основал город Сузрама, где мы теперь с тобой и находимся. Через некоторое время он был помазан на царство.
   - Кем помазан?
   Зваротц удивился.
   - Как кем? Ну, конечно же, Богами!
   - Киммерийскими?
   - Ну почему же киммерийскими? Возможно, часть Богов с берегов Понта вместе с воинами Агасфо и Будо переселилась в киммерийские степи. А может, им доставало могущества владеть Киммерией из своих родных небес? Не знаю. Но с тех самых пор, и до принятия моим народом учения Авесты, Боги Киммерии и Арьяварты были одни и те же.
   Я кивнул: похоже на правду.
   - Это всё?
   - Ещё нет.
   - Тогда продолжай, пожалуйста!
   - Как это часто бывает, рассорившись однажды втроём, оставшиеся двое тоже не смогли ужиться и на новых землях. Прошло немного времени, и вражда вспыхнула уже между средним и младшим братьями. Точно неведомо, что на этот раз произошло между ними, в разных легендах указываются различные причины, мне же очевидно одно: сыновья Дара не поделили власть. Наверное, Будо не захотел подчиняться Агасфо, а может, какая-то иная кошка пробежала между ними, но братья вновь взялись за оружие. Правда, стоит отметить, что благоразумие и на этот раз возобладало, и родичи смогли избежать масштабного вооружённого конфликта, но после случившегося Будо вынужден был покинуть Киммерию. Он собрал своих сторонников, и, разграбив по дороге несколько селений, проследовал дальше на восток. Агасфо же, прознав о шалостях братца, велел своим отрядам сопровождать Будо на расстоянии, пока он не выйдет за пределы царства. Войскам было велено в стычки не ввязываться, но и грабежа не допускать. Так оно и произошло. Сопроводив воинов младшего брата до границы владений, отряды среднего - ушли в Сузраму. Этим, в общем-то, история и завершилась. Будо ушёл на восток, а Агасфо остался здесь, и дал начало великой династии царей Киммерии, которая правит нами и по сей день.
   В рассказе Зваротца чувствовалась незавершённость. Порун остался в Арьяварте, Агасфо стал царём Киммерии, а какова дальнейшая судьба Будо, младшего из братьев? Ведь именно у него находилась третья часть Священного Иероглифа, и, возможно, до сих пор находится у его потомков.
   - А что произошло с Будо в дальнейшем? Какова его судьба?
   Бывший жрец неопределённо развёл руками.
   - О нём разное говорят. Но если обобщить все легенды, и отбросить мифологию, то всё сводится к тому, что, уйдя из Киммерии, младший из сыновей Дара пошёл на восток, и осел окончательно где-то в стране дравидов, основав Величественный Город на Великой Реке. Скорее всего, это и есть Хараппа - теперешняя столица объединённого Хиндустана, но возможно я и ошибаюсь. И, конечно же, это была Великая Река и Величественный Город, ибо разве мог родной брат почти мифического первого царя Киммерии, основателя правящей династии, основать мелкий городишко на какой-нибудь вшивой речушке? Конечно, не мог! Отсюда и Величественный Город и Великая Река, а как иначе?
   - А разве бывают оседлые дравиды?
   - Конечно. Далеко не все дравиды - кочевники! Часть из них занята земледелием, но обитают они довольно далеко от кочующих.
   - Значит, они живут не в едином государстве?
   - Нет. Слишком уж отличаются их жизненные уклады, и оленю не ужиться с черепахой. Что же касается нашей истории, то, говорят, что через много лет в Сузраму, ещё при жизни Агасфо, прибыл гонец из Хараппы от младшего из братьев. Все эти годы они не поддерживали между собой никакой связи, а тут вдруг - послание от Будо. Оно представляет из себя золотую пластину с письменами на неведомом мне языке.
   - Ты видел её?
   - Конечно. Ведь она хранится вместе со Священной Реликвией.
   - Значит, никто не знает её содержания?
   - Теперь, пожалуй, точного текста не скажет никто. Послание написано на языке жителей Острова, исчезнувшего в глубинах Северного Океана, но братья знали этот язык. Даже Учитель мой не ведал языка островитян, а потому ныне известно лишь приблизительное содержание этого документа. В нём говорится о городе, который основал младший из сыновей Дара. О судьбе третьей части Священного Иероглифа. Но главное, о чём приходится жалеть - в тексте рассказывается о том, что Будо якобы разгадал основную тайну его. Он понял, для чего предназначен Священный Иероглиф, и что точно необходимо сделать с ним. Ведь сущность его никто не знал изначально, и Дар - в том числе. А вот Будо как-то сумел разгадать его предназначение.
   - И об этом говориться в послании?
   - Вроде бы - да. - Зваротц пожал плечами. - Но я не берусь утверждать.
   Долгое время мы молчали. Я переваривал услышанное, а мой товарищ по несчастью глотал своё зелье, блаженно улыбался, и, прикрыв глаза, улетал в мыслях своих далеко-далеко, прочь от грязного подземелья, где мы теперь находились. Затем, он вдруг открыл глаза, и спросил:
   - Теперь ты понимаешь, почему наша речь так похожа?
   - Да. Я уже думал об этом.
   - Неужели у вас, в Стране Ариев, об этом ничего неизвестно?
   - Нет.
   Я говорил почти правду, а значит - почти не лгал, и был почти не виноват перед киммерийцем за своё "нет".
   - Ну, нет - так нет.
   Он вновь бросил в рот щепотку своего порошка, и, тщательно разжевав его, задал ещё один вопрос:
   - Ты не догадываешься, что это за зелье?
   - Нет. Оттуда мне знать?
   Зваротц кивнул сам себе, словно подтверждая некое своё умозаключение.
   - Всё очень просто. Это та самая вендар-трава, которая растёт везде и всюду. Весь фокус в том, что она в течение нескольких дней лежала рядом со Священной Реликвией.
  
   * * *
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Киммерийское царство. Город Сузрама.
   29 сентября 1225 года до Р. Х.
  
   Проснулся я от ощущения тревоги. Возможно, мне что-то послышалось сквозь сон, или в самом сне, которого я так и не вспомнил, меня что-то встревожило, но, очнувшись от его тягучих оков, уснуть далее оказалось невозможным. Тюремщики не приходили, и, наверное, их долгое и необъяснимое отсутствие, также явилось поводом для пробуждения. Ведь к плохому также быстро привыкаешь, как и к хорошему, и когда оно не происходит, начинаешь чувствовать во всём теле зудящее беспокойство. Кроме того, вендар-трава, принесённая Зваротцем, и так обильно нами употребляемая, давала прекрасный результат. Впервые с момента пленения я хорошо спал, без жутких сновидений и ужасных кошмаров. Боль ушла, и, хотя кости в некоторых местах ещё ломило, в сознании моём появилась уверенность: и это скоро пройдёт!
   Окончательно проснувшись, я попытался разобраться в источнике своей тревоги, и почти сразу расслышал отдалённый, едва уловимый шум, который не являлся обычным для Сузрамы. Именно его необычность и порождала это самое тревожное беспокойство. Он не походил на повседневный шум большого города. Более того, в его тональности и ритмичности угадывалось что-то знакомое и понятное, но определить природу оного пока не удавалось. Постепенно к этому шуму стала примешиваться и суета снаружи, с хаотичной беготнёй во все стороны, с криками и воплями разного содержания, и с истерическими возгласами команд.
   А потом вдруг: бум! Удар. Столкновение чего-то большого и крупного с чем-то ещё более большим и крупным. После удара - тишина. Затем, та же суета и шум, крики и возгласы, а потом опять: бум! Ещё удар.
   "Может, пожар!?"
   Я поднялся, встал прямо под отверстие в потолке, и прислушался внимательно. Ещё удар. Что-то очень тяжёлое и мощное. И знакомое.
   "Я где-то это уже слышал!"
   Со стороны окна, на фоне старых шумов, возник новый, который приближался. Это был равномерный, тяжёлый шаг, похожий на поступь крупного пешего отряда воинов, идущего маршевым ходом. Эти шумы вскоре перекрылись конским ржанием, который сопровождался звуком, очень похожим на скрип тяжело гружёных повозок. Повозок оказалось много, и проезжали они где-то рядом с тюрьмой, потому что теперь было слышно только их.
   Но вот опять: бум!
   Телеги проехали. Топот пешего отряда удалился и исчез. Опять стали слышны хаотичные команды, истерические вопли и возбужденные крики. Потом опять удар: бум! И ещё: бум!! Вот промчались колесницы: одна, другая, третья... Бум!
   "Шайтан! Снаружи явно что-то происходит! Но, что?"
   И тут я вспомнил! Сердце бешено заколотилось в груди. Неужели?! Ну, конечно, что ж ещё?! Как же я сразу не догадался?! Ведь это "бум" может быть только одним: ударами тяжёлого тарана по воротам. Значит, враг штурмуют Сузраму! А кто у киммерийцев главный враг? Правильно, арии!
   От возбуждения и радости хотелось петь и плясать. От возникающих перспектив кружилась голова. Близость свободы пьянила. Ведь если всё обстояло именно так, как я предполагал, то это "бум" означало ни только штурм столицы Киммерии, но и предоставляло мне неплохой шанс. Шанс спастись, когда надежда почти умерла. Шанс избежать мучительной казни, которая также была ни за горами. Но главное, это "бум" давало мне шанс на жизнь, с которой я, честно говоря, уже давно внутренне простился. А это ни мало, шайтан задери вшивого шакала! Ох, как ни мало!
   С этими мыслями я возбуждённо метался по темнице взад-вперёд, из угла в угол, пока мой взгляд не натолкнулся вдруг на прислонившегося к стене Зваротца. Обласканный пробудившейся надеждой я совсем было забыл о нём, но теперь, глядя на киммерийца, мне сразу же открылись две вещи: во-первых, штурм города давал шанс и бывшему жрецу, но, во-вторых, превращал нас из товарищей по несчастью в непримиримых врагов. Хотя, кто знает, какие мысли роятся в его учёной голове?
   В это мгновение наши взгляды встретились, и даже этого краткого мига мне хватило, чтобы понять: он тоже догадался о том, что происходит. Он понял, что арии начали приступ, и, возможно, осознал те же две вещи, что и я. Ну что ж, тем лучше.
   Зваротц не отвёл взгляда, а в ответ на мою плохо скрываемую радость холодно произнёс:
   - Рано радуешься, арий. Стены Сузрамы крепки. Её гарнизон силён и многочисленен. Съестных припасов - в достатке. Источников чистой воды - в изобилии...
   - Мы умеем брать города!
   - ... Наш царь велик, военноначальники опытны, и, - Зваротц вперил в меня свой длинный тонкий палец, - есть ещё одна вещь, которой возможно нет у вас.
   - Уж не Священную ли Реликвию ты имеешь в виду? - Не замедлил съязвить я, но тут же осёкся. Киммериец так пристально и не мигая смотрел на меня своими большими выпуклыми глазами, что я, не выдержав этого взгляда, отвернулся.
   Похоже, Зваротц имел в виду не Священную Реликвию. Что тогда? Неужели у них есть ещё что-то не менее священное? Словно подтверждая мои слова, бывший жрец проговорил:
   - Нет, это не Священная Реликвия!
   - Тогда, что?
   - Наша ненависть к захватчикам!
   Эхо его слов ещё долго витало по тёмным углам, а когда оно иссякло, наступила полная тишина. Казалось, даже штурм прекратился. Конечно, я понимал отчаяние в словах Зваротца, и допускал, что ему не за что любить нас, и будь я на его месте, то высказался бы в том же духе. Да что там высказался, я бы уже давно придушил бывшего жреца, но что толку говорить об этом сейчас? Боги так распорядились, а значит, так тому и быть.
   - Думаешь, они пришли за тобой?
   Я не ответил. К чему продолжать пустой разговор? Конечно, арийское войско пришло ни за мной. Спору нет. Но они пришли сюда, в Сузраму, в столицу царства, чтобы отомстить за то зло, что сотворили нам киммерийцы за многие годы беспокойного соседства. Арии пришли взять то, что было украдено у Арьяварты за те же самые годы, и, конечно, войско пришло под стены Сузрамы, чтобы освободить пленных и рабов, в огромном количестве томящихся в этом проклятом городе, где имеется крупнейший рынок рабов во всём междуречье Борисфена и Итиля. Да, арии пришли ни за мной, но, взяв город, они подарят мне шанс на жизнь, а в моей ситуации это важнее всего на свете, и плевать я хотел на всю киммерийскую ненависть к захватчикам.
   Словно догадавшись, о чём я думаю, Зваротц невесело произнёс:
   - Не хотел тебе говорить, но теперь, думаю, ты должен знать. Всё-таки мы вместе здесь находимся, и тебя это касается не меньше, чем меня.
   Сердце замерло. Я понял вдруг, что этот бывший жрец хочет отнять у меня едва зародившуюся надежду. Но, если даже это так, то о любой угрозе лучше знать заранее.
   - Что ты имеешь в виду?
   Зваротц ещё колебался.
   - Говори, раз начал!
   Он кивнул.
   - Да, раз начал, то выскажусь до конца. Так вот, знай: нас не оставят в живых ни при каких условиях. Всех пленных, заключённых и заложников убьют ещё до захода солнца.
   Рука разжалованного жреца потянулась к заветному мешочку. Он сыпанул в рот очередную горсть, и стал с тягучим наслаждением пережёвывать травку, медленно и с оттяжкой ворочая челюстями. Затем, будто бы случайно взглянув на меня, и заметив растерянность, улыбнулся виновато, также медленно раздвигая губы.
   - Извини, Владен, но дела наши обстоят именно так.
   Он подмигнул мне обоими глазами сразу, и, похожий в этой мимике на северную гиперборейскую сову, учтиво предложил мне зелья. Словно и не было между нами разговора о ненависти. Я принял подношение, но так и не отправил его в рот. Рука замерла в районе груди.
   - Поясни подробнее.
   Зваротц охотно растолковал суть.
   - Есть особый указ Главного Советника Великого Царя. Он звучит примерно так: в случае возникновения угрозы захвата города, специальный отряд дворцовой стражи обязан умертвить всех лиц, находящихся в Сузрамской тюрьме. Так что, сам понимаешь - шансов у нас нет.
   Я сглотнул накативший в горло ком.
   - Откуда ты это знаешь?
   - А какое это теперь имеет значение? Думаешь, я хочу напугать тебя? Одумайся, Владен. В нашем положении не шутят. Не забывай, что в своей прошлой жизни я был жрецом Храма Солнца, и имел прямой доступ во дворец. Так что, жуй, давай - это поможет смириться!
   Я отправил порошок в рот. То, что сказал мой сокамерник, очень сильно походило на правду.
   - Я скажу больше. - Зваротц подошёл ко мне вплотную. - Великий Царь настолько серьёзно относится к этому вопросу, что даже во время осады этот специальный отряд вместо того, чтобы оборонять столицу, сразу же отправляется сюда, в тюрьму, и находится здесь всё время осады в ожидании приказа. Понимаешь?
   - Понимаю. Но неужели это так важно?
   Зваротц похлопал меня по плечу.
   - Важно! Очень важно, арий! Пораскинь-ка мозгами: мы с тобой, что? Трава-однолетка на бескрайнем поле Вселенной. Две былинки в бесконечном пространстве. Наступил ногой, растёр, и всё - нет нас! Но, помимо таких, как мы, маленьких незаметных людей, в этой тюрьме томятся узники куда знатнее и влиятельнее нас. Это - вожди покорённых племён, смерть которых пока не выгодна Киммерии. Это - дети строптивых вассалов, которых держат здесь, чтобы их родители были посговорчивее. Это - всевозможные претенденты на престол, как в самом Киммерийском царстве, так и за его пределами, ожидающих своего использования в политических целях. Кроме того, в большом количестве имеются бунтари и заговорщики всех мастей и окрасок, высокородные изменники и низкопробные соглядатаи, несговорчивые купцы и провинившиеся жрецы. В общем, поверь, людей здесь много и помимо нас с тобой. А вот их ценность или опасность для государства может быть очень различной, в зависимости от внешних обстоятельств. Потому-то их держат живыми до поры до времени. Но! И в этом я полностью согласен с Великим Царём: они имеют ценность для страны, только находясь здесь, в Сузрамской тюрьме. В любом же ином месте эта публика будет нести огромную угрозу государству. А потому, если нет возможности исключить их общение с кем-либо вне застенков, то они должны умереть. В любом случае, их нельзя выпускать из тюрьмы живыми, и отсюда такая роскошь: целый отряд стражников не участвует в обороне города, а ждёт приказа. Я тебе понятно объяснил?
   Куда уж понятнее! Я многое слышал об изощрённости человеческого ума, но у нас в Арьяварте до такого ещё не додумались. Конечно, мы тоже торгуем рабами, но ведь это делают все! "Такова экономика сегодняшнего мира!" - объяснял мне Стрый Дарго, и, хотя я не знал точного значения слова "экономика", думаю, дедушка не лгал. Конечно, мы берём заложников, и стараемся получить за них выкуп - и это тоже часть нашей жизни. Но, держать годами людей в этой вонючей яме, чтобы потом использовать их в политических интригах - до этого арии ещё не доросли. И, хвала Богам, что так! И вот теперь мой не изощрённый мозг не знал, что ответить провинившемуся киммерийскому жрецу. Мысли кружились в голове одна мрачнее другой. Мысли о близкой смерти. Неужели нас убьют? Убьют, как же иначе? Ведь если рассуждать холодной головой, то, оставить в живых этих высокородных невольников никак нельзя. Обозлённые на своих тюремщиков, эти люди, попав в иные руки, могут рассказать очень много интересного о своих бывших хозяевах, а потому в случае опасности лучше отправить их к праотцам. Ну, а мы-то тут причём? Ха! Странный вопрос! Кто же в этой суматохе будет разбираться? Нет уж, невольнички, резать - так всех! Чтобы не ошибиться. Ведь логика проста: лучше зарезать лишнего, чем недорезать нужного!
   От навалившейся очевидности мне вдруг стало жаль себя. Столь частая перемена участи разболтала силу воли. К тому же, я ещё был очень слаб, и никакая лечебная травка не восстановит силы за столь малый срок. В носу вдруг засвербело и защипало, а на глаза нахлынули слёзы, да так, что я чуть не разрыдался. Чтобы не пустить слезу, я до хруста стиснул зубы, до боли сжал кулаки, и до судорог вдавил ноги в землю. На самом пике напряжённости вспомнилась мама. Её тёплые добрые руки, гладящие меня. Как она пахла парным молоком и свежим хлебом. Как она смотрела на меня, когда я был ещё ребёнком... И вот теперь, когда мне стало по-настоящему плохо, я тут же вспомнил о ней. Есть у меня такая неприглядная черта: я могу очень долго не вспоминать о маме, но как только становилось худо, память отправляла меня к той, кто всегда будет любить меня. Возможно, Владен плохой сын, но шайтан раздери всех паршивых киммерийских собак, я сделаю всё, чтобы она не заплакала в этот раз!
   - У нас ещё есть время. Необходимо выбираться отсюда!
   Зваротц растянулся на полу и дремал. Не раскрывая глаз, он пробурчал:
   - Нам уже ничего не поможет. Ложись, травку пожуём. Под вендар-траву будет легче умирать.
   Ну, уж нет! Я прошёлся вдоль стен, тщательно ощупывая их, ища чего-нибудь, сам не знаю чего. Может, трещину, которую можно будет углубить, и сделать что-либо со стеной. Может, потайную дверь или тайник, оставшийся со времён постройки. Может, кусок металла или инструмент, чтобы начать делать подкоп. Что угодно, лишь бы не сидеть, сложа руки. Остановившись посреди камеры, я посмотрел вверх. Там, в темноте потолка, ярким контрастным пятном выделялось заветное окошко, из которого чистым голубым лоскутом просматривалось небо. Вот она, свобода! И это, пожалуй, единственный путь, через который можно выбраться наружу.
   Думай, Владен, думай!
   Я диким зверем метался по камере от стены к стене, порождая по мере сил и возможностей различные планы побега, причём, каждый следующий вариант с неизбежностью выглядел ещё более сумасшедшим, чем предыдущий. Часть из них была нелепа, другая - абсурдна, иные варианты не имели смысла именно в данной ситуации, но процесс двигался вперёд, мозг изощрялся в собственной глупости, но иначе я не мог. Лежать вот так пассивно, как это делал Зваротц, я был не в состоянии, ибо всё природное во мне противилось бездействию, за порогом которого уже притаилась смерть. Я всем естеством своим противился неизбежному, представляя, как скрипнет дверь, и войдут эти стражники-мясники с самодовольными рожами, и начнут хладнокровно и равнодушно резать нас, как делали бы это с баранами. Нет, я не мог так! Мне необходимо было занять себя, отвлечься от мысли о неминуемой каре, и постараться сосредоточиться хоть на чём-нибудь.
   "Необходимость обостряет ум!" - вспомнилась мне очередная банальность из репертуара Чекана Трава, жреца Веданты, когда вдруг одна простенькая идея заставила меня замереть, и прекратить метания. Я ледяным торосом застыл посреди темницы, уставившись на небесный лоскут в потолке. Всё-таки перебирание бессмысленных вариантов даже в самой безвыходной ситуации всегда могут привести к разумному выходу. Так случилось и со мной. Как там говорил этот самый Чекан Трав? Что-то о количестве, неизбежно переходящим в качество. Ну да ладно. Пусть помогают ему святая троица Вед - Тримурти! Я же, постояв ещё несколько мгновений, чтобы окончательно осмыслить идею, направился к Зваротцу. Подойдя, я довольно чувствительно пнул его ногой по тому месту, на котором сидят. Тот подскочил от неожиданности, весьма злой и раздражённый.
   - Ну, ты, поосторожней!
   - Раздевайся!
   - Что?! - Зваротц попятился, не подозревая ещё о существовании моей спасительной идеи. - Что тебе надо?
   - Раздевайся, говорю, живо! - Я схватил его за ворот хламиды. - Потом сам поймёшь!
   - Ты, что, безумен!?
   Я потянул его к себе. Хламида затрещала. Бывший жрец рванулся, но, куда там, моя рука закаменела на материи.
   - Давай быстрее, Зваротц, времени мало. Снимай свой балахон.
   Киммериец вдруг глупо захихикал. Губы затвердели в неестественной улыбке. Во взгляде застыла напряжённость.
   - Тебе нельзя так много жевать травы.
   - Тебе - тоже!
   Чтобы поторопить события, пришлось резко рвануть его к себе. От неожиданности Зваротц согнулся пополам, но затем, защищаясь, рванул обратно. Этого мне и требовалось. Отпустив балахон, я подставил ногу. Товарищ по несчастью мешком свалился на пол. Навалившись на него, я одним рывком разорвал хламиду пополам. Зваротц с ужасом смотрел на меня. В глазах его читалась отчётливая брезгливость.
   - Ты что задумал?!
   Теперь уже настала моя очередь глупо хихикать.
   - Не волнуйся, дружище, я предпочитаю красивых девушек, а не худосочных жрецов.
   Я разорвал хламиду на тонкие полоски, а потом то же самое сделал со своей рубахой. Когда первая часть работы была закончена, я сел на пол, и начал плести верёвку. Зваротц за моей спиной сначала тяжело дышал, и пыхтел от обиды, потом его сопение и пыхтение значительно ослабли, далее, они исчезли вовсе, ну, а когда смысл моих деяний дошёл до служителя Господа, он, сев рядом, занялся тем же. Работали мы быстро и молча, ибо от ловкости и проворности пальцев теперь зависела наша жизнь. Сознание моё будто отгородилось от внешнего мира, а всё, что происходило снаружи: звуки осады, возбуждённые крики толпы и шумы от жизнедеятельности города - всё слилось в единый фон. Он уже не отвлекал, а лишь напоминал, что события за пределами тюрьмы имеют теперь для меня и огромное значение, и порождают смыслы, и дарят надежду.
   Верёвка получилась отменной: и нужной длины, и достаточной толщины, и необходимой гибкости. Лишь бы выдержала, а уж как с ней обращаться - об этом знает каждый арий ещё с пелёнок. Завязав петлю, я подошёл к отверстию. Потолок располагался на высоте примерно в четыре человеческих роста, а на уровне окошка из продольного бревна торчал корявый нестёсаный сук длиной в половину локтя. Именно на него я и рассчитывал. Если дерево выдержит - мы свободны!
   - Снаружи есть охрана?
   Зваротц задумался.
   - Вообще-то должна быть. Сам понимаешь - место особенное. Но сейчас, возможно, она снята, и брошена на стены. К тому же стражники с полномочиями убийц, скорее всего уже находятся во внутренних помещениях. Так что, думаю, снаружи никого нет.
   - Хорошо. Будем надеяться. Молись, киммериец, своему Ахурамазде, и пусть он поможет нам. Удача для нас совсем не будет лишней.
   Вдруг, откуда-то издалека, будто из самого чрева подземелья, раздался длинный, протяжный, вибрирующий вопль, от которого у меня всё похолодело внутри. Казалось, от него зашатаются и рухнут стены, но этого не случилось, а я сразу же понял, что он означает. Наверное, я слишком долго ждал чего-то подобного, а потому ни мог ошибиться. Я хотел уже поинтересоваться у Зваротца, согласен ли он с моим предположением, когда крик этот перешёл в прерывистое бульканье, и в следующий миг резко оборвался. Наступила тишина. Я застыл на месте с верёвкой в руке, не в состоянии стряхнуть с себя оцепенение. Мир вокруг словно парализовало, но далее, снаружи, вновь раздался такой знакомый и родной звук: "бум!"
   От этого звука тюрьма ожила. Отовсюду доносились истошные вопли и истерические крики, различалось звериное рычание и вой, угадывалась повсеместная возня, грязные ругательства и проклятья, слышались плаксивые причитания с мольбой, раздавалось пение религиозных песен и молитв. Впервые с тех пор, как я попал сюда, мне стало ясно, что ни только мы с Зваротцем находимся в тюрьме. Таких, как мы здесь томились сотни и сотни, и лишь теперь я окончательно поверил словам киммерийца, а также до конца осознал их смысл. Бывший жрец стоял, прислонившись спиной к стене, и даже при столь скудном освещении стала заметна бледность, так не свойственная его смуглой коже. Его взгляд был обращён к двери, откуда надвигалась неминуемая гибель, тело заметно дрожало, а на виске, словно раненый червь, пульсировала вена.
   - Кажется, началось.
   Я кивнул.
   - Значит, дела на стенах очень плохи, и арии побеждают.
   Зваротц опустил голову.
   - Да. Наверное, так.
   Моего товарища по несчастью терзали сомнения. Конечно, без него ориентироваться в городе будет нелегко, но он должен сделать выбор прямо сейчас. Он должен решить: либо бежать, либо остаться. Бежать - значит предоставить для себя возможность выжить. Остаться - значит умереть ни за что. Для меня вопрос выбора даже не стоял, со мной всё ясно, а вот этого умника глодал червь сомнения. Скорее всего, Зваротц думал, что, совершив побег со мной, то есть с врагом, он тем самым предаст свою страну. Дурак! Лично я убеждён, что Великий Царь с семьёй и приближёнными тайными ходами покинул Сузраму. Эти люди слишком хорошо живут, чтобы гибнуть за родину. Зачем? Арии придут и уйдут, а они останутся. Конечно, таким, как они не всегда везёт, но в большинстве случаев им удаётся выйти сухими из воды. Так бывает очень часто, когда простой люд готов драться за свою страну, и сражаться с захватчиками, а его правители тем временем за их спинами ведут тайные переговоры, цель которых одна: сохранить своё богатство. Ведь богатому везде хорошо.
   - Ну, что, Зваротц, ты решил?
   Тот пожал плечами.
   - Не знаю, что делать. Пойми, арий, я раздваиваюсь. Тебе, возможно, никогда не приходилось делать такой выбор, и дай Бог, чтобы никогда не пришлось. Но самое ужасное в этом, что третьего пути не существует. Я должен либо бежать с тобой, либо остаться здесь. Конечно, всё решается на стенах, и я не знаю, чего желать. Падение Сузрамы - это позор и горе для тысяч киммерийцев, но это шанс для меня, это единственная возможность в возникшей суматохе выбраться из тюрьмы, и сохранить себе жизнь. Если же город устоит, то тогда хвала Богам, и слава киммерийскому воинству, и я буду искренне рад этому, но лично для меня это будет означать лишь одно: смерть! Ты хоть понимаешь, какой выбор мне сейчас придётся сделать?
   Я покачал головой.
   - У тебя нет выбора. Город не устоит, и это понятно даже отсюда. Так что решай быстрее.
   Я раскрутил аркан, и метнул его в сторону окошка. Есть! Петля зацепилась за сук, и съехала вниз, к бревну. Отличный бросок! Мне стало откровенно жаль бывшего жреца, но ждать более я не мог. Резня уже началась.
   - Будет крайне глупо, если город падёт, а тебя прирежут свои же. В конце концов, выбравшись отсюда, ты можешь отправиться на стены, и помочь защитникам. Даю слово, удерживать тебя не стану.
   Кажется, мои слова возымели действие. Зваротц отлепился от стены, и подошёл ко мне.
   - Я готов идти.
   - Вот и хорошо!
   Потянув на себя верёвку, я затянул петлю. Затем повис на ней, покачался, пробуя на прочность, несколько раз рывками подёргался, но верёвка выдержала. Что ж, хорошая работа! Перед подъёмом кинули в рот по большой горстке травки. Кровь забурлила в венах, и быстрее заструилась по организму, разгоняя усталость и страх. Приток свежих сил волной нахлынул на тело. Вот теперь в самый раз!
   - Давай, Зваротц, ты - первый!
   Киммериец неловко, по-женски подпрыгнул, и, схватившись за верёвку, повис на ней бесформенным комком. Он дёрнулся несколько раз, но так и остался на месте, и я решил было изменить план: забраться первым, а потом затащить его наверх, но в этот миг Зваротц начал движение. Тяжело подтягиваясь на руках, и бестолково рыща ногам, он медленно пополз наверх, раскачиваясь по ходу от стены к стене. Стало очевидно, что если бы ни его живительная травка, он вряд ли одолел бы этот путь. И всё же он вскарабкался кое-как. Протиснувшись в окно, он оказался на крыше.
   Наступила моя очередь. Но едва я взялся за верёвку, за дверью послышался шум шагов и разговор людей, не опасающихся говорить громко.
   "Палачи пожаловали!"
   Я подпрыгнул, чтобы ухватиться повыше, кляня себя за то, что так долго уговаривал Зваротца пожить ещё немного, но видно разброд в голове повлиял на координацию движений, и я, не рассчитав направления, прыгнул немного в сторону. Верёвка маятником закачалась взад-вперёд, а я, что есть силы заработал руками и ногами. Мой путь дошёл до средины верёвки, когда раздался лязг отодвигаемого засова. Краем глаза я увидел, как в камеру зашли несколько стражников. Неимоверным усилием я преодолел остаток пути, и схватился за потолочную балку. Внизу слышалось суетливое шевеление, возгласы и соответствующая ругань. Это длилось мгновение, а затем всё стихло. Судя по всему, стража обнаружила верёвку. Подтянувшись, я ухватился за край окна, и рывком бросил тело наверх. Из-под ладоней вниз посыпалась глиняная крошка, а оконная рама растрескалась и зашаталась. Мысль о том, что кусок крыши сейчас обломится, и я вместе с ним отправлюсь в свой последний полёт, прямо в лапы мясников, забрызганных кровью, была невыносима. Неужели мне так не повезёт?! Нет! Надо ещё раз попробовать! Снизу раздался вопль, и, судя по обрывочным фразам, кто-то приказывал кому-то стрелять. А тот, кому приказывали, возражал, мол, ты мне не начальник, тебе надо, ты и стреляй! Иж, раскомандовался, сын свиньи! Да я, тебя, в бараний рог... А ну попробуй, старый козёл!
   Видно, в ожидании приказа, стража перепилась, и это играло мне на руку. Я подтянулся и рывком вынес локоть на крышу. Затем, лягнув ногами воздух - вынес другой. Ещё рывок, и тело моё до пояса оказалось на свободе. Я забросил уже одну ногу на крышу, когда другую, ещё находящуюся в тюрьме, обожгло резкой болью. Шайтан! Кажется, стражники разобрались, кто из них главный, а кому стрелять, но с вином они явно дали маху. Не попасть с такого расстояния, мог только хорошо выпивший человек.
   Ну, вот и всё! Выбравшись полностью наружу, я лёг на спину, и перекатился от окна. Рана на ноге была небольшая. Едва задело. А из потолочной балки, хорошо видимой с крыши, торчала ещё дрожащая оперением стрела. Повезло?
   Зваротц стоял на краю крыши и энергично махал мне рукой. Я подполз к нему на четвереньках, стараясь сильно не шуметь и не высовываться. Он схватил меня за плечо, и, захлёбываясь, прошептал:
   - Сейчас они бегут по коридорам наружу, чтобы перехватить нас. Хвала Богам, эти коридоры длинны и извилисты, а стража - пьяна. Тюремная охрана, как я и предполагал - снята. Но мешкать нельзя, мало ли? Быстро следуй за мной!
   Высота от крыши до земли была не более двух человеческих ростов, а из этого выходило, что большая часть тюрьмы находилась под землёй. Мы спрыгнули с крыши, и, пробежав немного вдоль стены в сторону противоположную тюремным воротам, свернули в первый же боковой переулок. Узкая улочка была пуста и извилиста. Она петляла между рядами заборов и хижин, то, поднимаясь, то, опускаясь, следуя изгибам холма, на котором располагался этот район города. Несколько раз мы сворачивали на другие, как две капли воды похожие улочки, но так никого и не встретили. В воздухе уже ощущался запах дыма, шедший от горевших у стен предместий, а это являлось ещё одним доказательством неминуемого падения столицы киммерийцев. В первую очередь следовало раздобыть одежду, оружие и еду. Шляться же вот так, босиком, в одних штанах по незнакомому городу, к тому же, осаждённому врагом, было крайне опасно. Стоит нам повстречать даже самый небольшой отряд воинов или ополченцев, и нас убьют, не задумываясь. Разбираться в этой ситуации никто не будет: враг у ворот!
   Едва я так подумал, как вдруг из какой-то неприметной подворотни выскочил киммериец. От неожиданности я остановился, и сделал шаг назад, а житель Сузрамы потянулся к мечу. По видимому это был ремесленник, которому выдали оружие. Он, и носил его неумело, и висело оно на нём, как на дереве, и держал он его, как пастух свою дудку. Но, у него имелся меч, а у меня - нет! Зваротц обогнал меня и теперь располагался за спиной ополченца, а такая расстановка его явно настораживала. Ещё бы, находиться в осаждённом городе, и, в разгар штурма повстречать на безлюдной улице двух оборванцев, при этом один из них имел внешнее сходство со штурмующими. Воин отступил на шаг и потянул меч из ножен. Ждать более было бы небезопасно. Сделав три быстрых шага вперёд, я бросился в атаку. Ополченец не ожидал этого, и оружие вытащить не успел. Врезавшись в него всем телом, я одновременно перехватил руку, почти вытянувшую меч из ножен, а когда мы повалились на землю, нанёс киммерийцу удар головой в переносицу. Воин взвыл истошно, и его вопль неожиданно дал понять, какая тишина окружала нас. Население словно вымерло, частью находясь на стенах, а частью прячась от уже неминуемой резни. Одной рукой я держал кисть противника, а другой - со всей возможной силой бил его по лицу. Меня вдруг обуяла такая ненависть, что остановиться было невозможно. Вспомнились все тюремные унижения и бесконечные побои, которые я испытал именно от киммерийцев, и теперь вымещал злобу на первом попавшемся. Даже не помню, сколько это продолжалось. Сначала ополченец прекратил сопротивляться, потом - затих, а затем вообще перестал шевелиться. Наконец, я почувствовал, как кто-то схватил меня за руку, и приступ безумия прекратился. Обернувшись, я увидел Зваротца, который со смесью брезгливости и страха смотрел на меня.
   - Довольно, он уже мёртв!
   Попытка приподняться далась не легко. Левая рука, сжимавшая кисть противника так сильно затекла, что я с большим трудом разжал пальцы. Костяшки на правой руке были разбиты и саднили резкой болью. А всё предплечье до локтя было забрызгано кровью. Киммериец действительно отправился к праотцам в очень плохом состоянии: его лицо превратилось в кровавое месиво, правый глаз вытек, а из кровавого рта вывалился язык, и торчали обломки выбитых зубов.
   Наконец мне удалось подняться.
   - Главное, что теперь он никому не расскажет про нас. Правильно?
   Зваротц отвернулся.
   - Надо идти!
   - Раз надо, значит пойдём! - Встряска подействовала на меня благотворно, возвратив стремление к здравомыслию. - Подожди.
   Подойдя к киммерийцу, я снял с трупа меч с кинжалом, а потом, подумав, взял и шлем.
   - Вот теперь - всё! Ну, что, куда идти?
   - Пока не знаю. Ко мне нельзя. К моим знакомым и родственникам - тоже нежелательно. Если нас будут искать, то начнут с них.
   - Не думаю, что в этой обстановке кто-то будет заниматься поисками.
   Зваротц кивнул.
   - Я тоже так думаю, но лучше поберечься.
   Пока мы разговаривали, я внимательно осмотрелся. Во все стороны нас окружали однотипные глинобитные дома в один или два этажа, с такими же глиняными заборами в полтора человеческих роста, и со сточными канавами вдоль них. Подумав, я толкнул ногой тело ополченца, и сбросил его в канаву.
   - Так будет лучше.
   В каждый двор вела узкая и низкая калитка, в которую войти можно было лишь согнувшись. Что ж, разумно: всадник сюда не заедет, а пеший воин, если захочет войти, будет вынужден наклониться. И тогда, бей его, руби, коли, в общем - делай с ним, что хочешь, ибо в такой позе не сильно повоюешь. Отлично придумано!
   - А это что?
   Я указал на высокую башню, которая возвышалась над этой частью города локтей на пятьдесят. Находилась она от нас шагах в ста.
   - Хорошо бы на неё взобраться, и осмотреть окрестности.
   Бывший жрец покачал головой.
   - Нам туда нельзя.
   - Это ещё почему?
   - Это Башня Молчания - запретное место для живых. На ней хоронят людей, отошедших в мир иной.
   - Огнепоклонников?
   - Да.
   - А я предпочитаю учение Вед.
   Не дослушав Зваротца, я направился в сторону башни. Тот протестующее поднял руки, и попытался преградить мне дорогу.
   - Остановись! Туда действительно нельзя заходить живым, я правду говорю! Переступивший порог Башни Молчания осквернит себя на веки вечные!
   Зваротц так напирал на меня, махая при этом руками перед лицом, что пришлось его оттолкнуть.
   - Это тебе нельзя! Ты киммериец и зороастриец, и мертвецы в башне принадлежат твоему народу и вере. Я же - арий, и плевать я хотел на твоих покойничков. Ничего! Моё посещение им уже никак не навредит.
   Чтобы не вступать более в бессмысленные религиозные споры, я обошёл бывшего жреца, и пошёл быстрее. Зваротц отстал, но настойчиво следовал за мной, понуро потупив голову. Его можно было понять. Армия ариев штурмовала Сузраму, только что я убил его соотечественника-киммерийца, и вот теперь собираюсь осквернить место, откуда его соплеменники отправляются в последний путь. Боюсь, особых симпатий он ко мне не испытывал. Но с другой стороны, мы были нужны друг другу, и он, как человек неглупый это прекрасно осознавал.
   У основания башни располагалась дверь. Я подошёл ближе, и осторожно толкнул её, памятуя всё-таки, что каким-никаким, - а дверь являлась входом в иной мир, в котором хоть и все будем, но лучше уж попозже. Лично я никогда не верил в возможности общения с потусторонним миром, но уж слишком в огромном количестве в башне сконцентрировалась смерть. Зваротц находился на почтительном расстоянии, и даже не смотрел в мою сторону. Наверное, уровень допущенного мною святотатства был столь огромен, что киммерийца мутило от священного негодования, но, учитывая ситуацию в осаждённом городе, бывший жрец не решался на побег. Что ж, такое положение связывало нас крепче любых пут, так что можно было смело идти внутрь. Думаю, что Боги Тримурти ничего не будут иметь против, ибо, ни в Ведах, ни в Ригведах о запрете на посещения Башни Молчания не упоминалось ни разу. А значит мне, последователю ведической веры, можно смело двигаться вперёд. Подумав так, я шагнул в темноту.
  
   * * *
  
   Как я и предполагал, восточная часть города была объята пламенем. Огонь в этом месте неуклонно распространялся от окраин к центру, но в других районах Сузрамы ни дыма, ни огня пока не просматривалось. Удары тарана доносились северной стены, а значит там и сосредоточились основные силы ариев. Ожесточение и напряжённость штурма неуклонно приближалось к своему пику, и я почувствовал вдруг, что развязка драмы уже не за горами. Конечно, я не смог бы внятно объяснить, почему мне так казалось, ведь приступ начался всего лишь утром, но по некоторым незначительным наблюдениям получалось именно так. Я видел на стенах крошечные фигурки обороняющихся, которые, как и положено, стреляли из луков, бросали камни и метали копья, они даже поливали осаждавших то ли кипятком, то ли расплавленной смолой - всё так! Но делали они это уж слишком обречённо. Чувствовалось, что силы их на исходе. Я видел огромное количество неподвижных чёрных точек - убитых и раненых, которые в изобилии устилали стены и проходы на них. Кто-то пытался их убирать, но людей для этого не хватало, и горы трупов росли, как на дрожжах.
   Уже в нескольких шагах от стен город будто вымер. Вернее, замер в ожидании чего-то ужасного, чего, насколько я помню, с Сузрамой не было ещё никогда, потому что столицу Киммерийского царства ещё ни разу не топтала нога захватчика. Все ворота и калитки, окна и двери, входы и выходы были наглухо заперты, в тайной надежде, что именно их не коснётся чаша сия. Улицы были тихи и безлюдны, и на всём их протяжении я не увидел ни одной кошки или собаки. Попрятались все!
   А в западной части города, ближе к его центру, окружённый стенами более мощными, чем наружные городские, располагался царский дворец, прекрасный, как сказка о житие Богов. И, хотя я не видел его ни разу, это мог быть только он, дворец Великого царя, так как ничего более величественного в пределах городской черты не наблюдалось. Вот куда не мешало бы проникнуть! Причём, хотелось бы попасть туда ещё до того, как дворец штурмом возьмут мои соплеменники, и начнут делёжку добычи. Нет, необходимо их опередить. Но, с другой стороны, пока штурм дворца не начался, там так же делать нечего, ибо в подобных местах и муха без специального разрешения не пролетит. Уверен, территория обитания киммерийского царя в таком количестве напичкана добровольными смертниками, готовыми сражаться до последнего издыхания, что сунуться внутрь дворца до начала боевых действий в его внутренних покоях было бы крайне неразумно. А вот когда зазвенят мечи...
   Убеждён, что существует способ пробраться во дворец, минуя центральные ворота и стены. Потому что, если этого нет, если не имеется потайного хода от внутренних покоев наружу, если не существует замаскированных дверей и потайных калиток, если под основанием дворца не прорыто в изобилии секретных лазеек и коридоров, то это и не дворец вовсе, а бестолковая мышеловка для коронованных особ. Так что способ должен быть! И не исключено, что мой новый товарищ знаком с ним. Ведь он до недавнего времени был дворцовым жрецом, а уж кто более всех поднаторел в интригах и заговорах, так это они - жрецы! А что за заговор с интригой может быть, если в нём не замешан тайный ход с секретной калиткой и потайной дверью?
   Да, ерунда, а ни заговор!
   В голове моей из разрозненных данных и отрывочных сведений стал складываться некий план, который вкратце выглядел так: необходимо укрыться в непосредственной близости от дворца, чтобы иметь представление о том, что происходит внутри и вокруг него. Далее, дождаться когда арийская армия ворвётся в Сузраму, и не упустить тот момент, когда начнётся штурм дворца. Ну, а когда обе стороны втянутся в сражение, проникнуть во дворец, и попытаться захватить интересующий меня предмет.
   Вот такой заговор с интригой против Священной Реликвии Киммерийского царства возник в голове простого арийского парня.
  
   * * *
  
   Арии ворвались в город ближе к вечеру. Солнце начинало цепляться за края близлежащих холмов, когда прекратились удары тарана, и стала неслышной работа осадных орудий. Вначале я подумал, что военное руководство арьев решило перенести решающий штурм на следующий день, но когда молчаливый до сей поры город начал понемногу оживать, я понял: Сузрама обречена! Сначала, в потревоженную тишину стали прорываться отдельные крики и возгласы, затем, к ним присоединились звуки движения и перемещения небольших групп людей, потом, послышался скрип колёс от проносящихся мимо повозок и колесниц, а когда я выбрался наружу, чтобы оценить ситуацию, пространство разорвало многоголосие и многозвучие толпы, объятой ужасом и паникой. Я слышал скрежет отодвигаемых засовов и открываемых дверей, отовсюду нёсся скрип раскрываемых ворот и калиток, а из окрестных домов бежали люди с криками, воплями и причитаниями, вливаясь в образовавшийся поток киммерийцев, стремящихся пробраться от окраин к центру, в район царского дворца, который, как они справедливо полагали, будут оборонять до конца. А ещё через несколько томительных ударов сердца, словно преследуя бегущих сузрамцев, вначале едва слышный, но с каждым мгновением всё более нарастающий, возник так долго мною ожидаемый шум сражения: лязг металла о металл, предсмертные крики раненых, и хрипатая задыхающаяся ругань на обоих языках.
   Начались уличные бои - самые жестокие и беспощадные из боёв. Одним было нечего терять, а другие желали побыстрее взять. А в результате - море крови, горы трупов и проклятия Богам, допустивших это. В Сузраме воцарили анархия и беспорядок, что для осуществления моих планов было очень кстати. Теперь надо было, либо присоединиться к одному из отрядов ариев, и, прорвавшись с ними во дворец, действовать далее по обстановке, либо воспользоваться знаниями Зваротца, и проникнуть во дворец иным путём, но в любом из случаев цель моя была одна: Священная Реликвия! Был, правда, третий вариант, а именно: Зваротц откажется сотрудничать. В этом случае я буду вынужден убить его, ибо я не был уверен в том, что, избавившись от моей опеки, но, оставшись при этом в живых, он не бросится по известному только ему пути добывать для себя и Священную Реликвию и "Послание Будо", и ещё Бог знает что, находящееся во дворце, и имеющее огромную ценность. А так как последнее было бы очень некстати, то и выбора у меня не оставалось. Либо идти во дворец со Зваротцем, либо убить его, и принять участи в штурме дворца. Попав же туда, следовало поймать какого-нибудь киммерийца из жрецов, и вытрясти из него всё, что он знает о местонахождении их святыни. Примерно так. Ничего более разумного на данный момент мне в голову не приходило.
   - Ну, что, Зваротц, я иду в сторону дворца. Не хочешь пойти со мной?
   Мой новый товарищ вздрогнул, весь сжался, и втянул голову в плечи. Кажется, он до последнего момента надеялся, что я забыл о нашем разговоре в тюрьме.
   - Ты хочешь украсть Священную Реликвию?!
   - Да, хочу. Почему бы и нет?
   Бывший жрец был напряжён, и от этого, наверное, говорил быстро и отрывисто, проглатывая окончания, от чего мне, не в совершенстве владеющего киммерийской речью, приходилось сосредоточенно слушать, чтобы правильно уловить мысль. Сейчас это было очень важно для нас обоих.
   - Зачем она тебе, арий? Ты ведь всё равно не сумеешь ею правильно воспользоваться. Реликвия опасна для непосвящённых. Со святыней надо быть очень осторожным, иначе светлая и божественная сущность её превратиться во всепоглощающее зло, и оно, это зло проглотит тебя, что даже оглянуться не успеешь.
   - Ну, тебя же не поглотило!
   Зваротц облизнул пересохшие губы.
   - Я был терпелив и осторожен. Я медленно, шаг за шагом, бережно и вдумчиво познавал её изначальную сущность, но результат появился не сразу. Вначале ничего не происходило, но я был терпелив, и, спустя много дней, наверное, поняв, что я не приверженец тёмных сил, она стала понемногу приоткрывать мне свои светлые стороны. Я истратил годы на её изучение, но даже сейчас мне известно лишь то, что нахожусь лишь в начале пути, что мною познана лишь бесконечно малая толика её величия, и всё самое главное, самое глубинное, что имеется в ней - всё это ждёт меня впереди. На это уйдут годы и десятилетия, а может и вся жизнь, но я готов к этому, и только этого желаю для себя.
   Я был несколько смущён искренним напором учёного и исследователя, но думаю, воздействие на меня оно имело противоположное тому, чего хотел добиться Зваротц. Уверен, он желал бы, чтобы я отступился от своих намерений добыть Священную Реликвию, но теперь, услыхав откровение бывшего жреца, я окончательно утвердился во мнении, что этот предмет необходимо добыть. Душевный порыв Зваротца убедил меня в том, что ни Реликвию, ни "Послание Будо", если они будут найдены, никому отдавать не следует, и Зваротцу в том числе. Однако для начала мне необходимо проникнуть во дворец, а для этого потребуется бывший жрец.
   - Если мы прямо сейчас не пойдём во дворец, и не изымем Священную Реликвию, то, представь себе, что в этом случае может произойти. - Я начал загибать пальцы на руке. - Во-первых, арии уже ворвались в город, а значит, его полное взятие и разграбление - лишь вопрос времени. Во-вторых, если они взяли город, то поверь мне, возьмут и дворец, а то, что нам так необходимо, то, что ты ценишь более всего, и чему готов посвятить всю свою жизнь, находится именно там, во дворце. В-третьих, раз дворец будет взят, то он неизбежно будет разграблен, ибо остановить грабёж теперь, когда победившая армия вкусила запретного плода, смогут лишь бессмертные Боги, но они, как правило, этого не делают. В-четвёртых, раз уж дворец будет разграблен, то наивно полагать, что победители рано или поздно не доберутся до помещения, где хранятся известные тебе вещи, и не прихватят их с собой, даже не догадываясь о божественном происхождении добычи. Ну и, наконец, в-пятых, арьи - варвары, и об этом говорят многие твои соотечественники. Мы не настолько утончённы, чтобы ценить чуждое нам искусство, тем более - ваше. Наши знания не распространяются далее того, что необходимо для выживания в этом мире. Так неужели ты думаешь, что тот арий, который найдёт Священную Реликвию, станет, как и ты, годами изучать её светлые грани и познавать бесконечное величие? Конечно, нет! Боюсь, что в этом случае Вселенная может лишиться Святыни, как единого цельного предмета, потому что скорее всего он будет распилен на части, ибо так, по частям, его можно будет дороже продать. А далее, наш везучий арий, на вырученные деньги купит вино, и пропьёт его вместе со своими товарищами по оружию, а остальные - потратит на продажных девок, коих у вас имеется в изобилии. Ну, как тебе перспектива?!
   Зваротц взвыл от жестокости логики. Мои доводы были разумны и последовательны, а от их простоты и беспощадности из глаз киммерийца посыпались молнии. Он тяжело и хрипло задышал, кулаки сжались, а в скользнувшем по мне взгляде промелькнула ненависть. Я не боялся его, но от фанатика всего можно было ожидать. Зваротц по отношению к своей реликвии был фанатиком, а значит, в таком возбуждённом состоянии мог стать опасным. Понимая это, я обнажил меч.
   - Будь благоразумен, и хорошо подумай, прежде чем кидаться на меня. Поверь, я, не задумываясь, убью тебя, но это было бы очень печально для нас обоих.
   Зваротц прислонился к стене, сел на землю, и, опустив голову, затих. Улица опустела. Первая волна беженцев схлынула, захватив с собой всех жителей квартала, звуки сражения удалились в сторону дворца, и мы оказались теперь во временной пустоте, когда проигравшие уже бежали, а победители ещё не пришли. Самое время разрешить противоречия. Сначала Зваротц дрожал, и шептал яростные проклятья, затем он успокоился, всхлипнул по-детски и отлепил голову от рук. Кулаки его разжались, и я увидел прежнего Зваротца, бывшего жреца и моего товарища по несчастью.
   - Да. Ты прав. У меня нет шансов против тебя.
   - Вот и хорошо! - чтобы его успокоить, я сунул меч в ножны, но оставался при этом настороже. - А теперь, выбирай: либо твои реликвии канут в небытие, исчезнув навсегда из этого мира, либо с твоей помощью они попадут в надёжные руки.
   Зваротц тут же поинтересовался.
   - Говоря про надёжные руки, ты имел в виду себя?
   Я пожал плечами.
   - Себя, или не себя - какая разница? Сейчас важно сохранить Священную Реликвию и Послание Будо в целости и сохранности. И во многом, кстати, это зависит от тебя. Впрочем, как знаешь! Теперь, когда я нахожусь рядом с дворцом, я могу и сам найти её. Без твоей помощи. Но тогда извини, дружище, я поступлю с ними на правах победителя, и тебе не достанется ничего.
   Я развернулся, и пошёл по направлению к дворцу. Зваротц бросился ко мне и схватил за руку.
   - Подожди!
   Он не был уверен в том, как будет правильнее поступить, и, естественно, не доверял мне, но я не позволил ему опомниться. Всё! Времени на размышления у него было предостаточно. Теперь необходимо быстро решать, и стремительно действовать. Одёрнув руку, я пошёл по улице, держась ближе к забору, ибо теперь это превратилось в насущную необходимость. Навстречу нам, обгоняя, и отталкивая друг друга, плотным разношёрстным потоком хлынули беженцы. Они толкали перед собой доверху загруженные тележки, тащили на себе скромные пожитки, волочили по земле нехитрый скарб. Подстёгиваемые страхом и неизвестностью нам навстречу шли, бежали и ползли тысячи жителей Сузрамы, в тщетной надежде обмануть судьбу. Мужчины и женщины, старики и старухи, дети и подростки пытались избежать расправы со стороны озверевшей армии, и, спрятавшись в укромном месте, остаться в живых.
   Зваротц снова догнал меня.
   - Подожди!
   Не останавливаясь, я поинтересовался:
   - Ты решил?
   Киммериец смотрел на бегущих соотечественников, и глаза его в этот миг были пусты, словно вымазанный глиной забор. Он бестолково вертел головой, тёр руками лицо, и взъерошивал волосы.
   - О, Боги, что же это происходит!?
   Взяв за плечи, я сильно встряхнул его.
   - Это война, Зваротц! А на войне армии штурмуют города, и иногда захватывают их. Понимаешь?
   - Да. Но...
   - Как ты думаешь, что я делаю в Сузраме? Наверное, ты полагаешь, что я приехал в гости? Должен тебя огорчить: меня взяли в плен ваши воины для получения выкупа. Так что не обессудь: киммерийцы платят за грехи своих работорговцев. И, поверь - это справедливо!
   Зваротц отвернулся. Не думаю, что мои доводы дошли до его сердца, но после слов о работорговле, глиняный забор в его глазах постепенно исчез.
   - Хорошо. Я с тобой. Боюсь, что это единственный способ остаться в живых.
   Я кивнул.
   - Ну, вот и отлично!
  
   * * *
  
   Мы продвигались узкими улочками, почти не встречая людей. Лишь несколько пьяных оборванцев угрюмо проводили нас своими наглыми взорами, но этим и ограничились, ибо меч теперь я держал обнажённым. Дома в этом районе были настолько убоги, что вызывали сомнение: а люди ли здесь живут? И ещё: разве этим путём мы достигнем дворца?
   Зваротц шёл впереди. По тому, как уверенно он продвигался в хитросплетениях улиц, как безошибочно ориентировался в нагромождении лачуг, как ни разу не сбился с пути в этих безликих трущобах, становилось ясно: он здесь находится далеко не в первый раз. Наверное, не единожды он втихую хаживал во дворец, чтобы тайно изучать свои Божественные Реликвии. Смотри какой, а? А с виду и не скажешь!
   Кстати, теперь я начинал догадываться, почему мы пошли именно так. Оказывается, продвигаться к дворцу через самые нищие и не привлекательные для грабежа районы, явилось наиболее правильным путём. Пусть не самым коротким - да, но ведь прямая линия не всегда есть кротчайший путь к цели.
   Вынырнув из очередного закоулка, мы оказались на одной из широких улиц. Киммерийцы бежали плотными массами, и среди женщин и детей, стариков и старух всё чаще стали появляться вооружённые мужчины, а это означало, что дела у защитников совсем плохи.
   Свернув в узкий проход, чтобы не быть смятыми бегущей толпой, я впервые за много дней увидел ариев. Их было немного, всего пару десятков, но паника, вызванная их появлением, превосходила все разумные пределы. Вооружённых киммерийцев было гораздо больше, но они бежали сломя голову, и никто из них даже не пытался оказывать сопротивление. Одни горожане бросали пожитки, и пытались бегством спастись от преследователей, другие падали ниц, и кричали, прося пощады, а третьи, с отсутствующим видом садились на землю, и ждали. Они не пытались бежать, не пробовали сопротивляться, и не просили пощады. Они просто ждали. Они ждали, когда придут арии, и одним махом покончат с этим кошмаром. И они пришли. Арии резали, кололи и рубили всех, кто попадался им под руку. Быстро, со знанием дела вытряхивали пожитки, брали самое ценное, и шли дальше. А тот, кто попадался им на пути, умирал на месте.
   Молодую красивую женщину двое ариев потащили в ближайший дом. Она отчаянно отбивалась и громко кричала, зовя на помощь, но в глазах её даже с такого расстояния мне почудилась покорность и обречённость человека, уже пересёкшего границу между жизнью и смертью. Тело её ещё находилось здесь, но душа полетела к Стиксу, а потому кричала она и звала на помощь как-то вяло и безнадёжно, мечтая о том же, что и люди вокруг неё: быстрее бы всё закончилось! Какой-то мужчина попытался защитить женщину, но был тут же убит ударом топора в голову. Череп треснул. Чёрная кровь с серо-жёлтыми кляксами мозга брызнула на забор, и обагрила руки убийцы. Женщина замолчала. Труп киммерийца пустым мешком осел вдоль забора.
   Посреди улицы стоял маленький ребёнок. Он был совершенно гол, бос и перепачкан грязью. Маленький ротик его раскрылся и застыл в крике, но звук этот оказался настолько высок, что не воспринимался ухом. Не знаю, зачем я это сделал, но, услышав шум, бросился к ребёнку, схватил его, и, отбежав несколько шагов, прижался к забору. Сердце лишь раз стукнуло в груди, когда по тому месту, где стоял ребёнок, на полном ходу промчалась колесница. В глазах возницы застыло безумие. Рот окаменел в трупном оскале. Он хохотал, запрокидывая голову, и продолжал нестись вперёд, пока чья-то меткая стрела не пронзила ему горло. Смех оборвался. Киммериец перегнулся пополам, и начал падать под колёса, но безвольная рука его запуталась в поводьях, и тело, упав на землю, продолжало волочиться по пыльной улице, пока лошадь не сразила ещё одна меткая арийская стрела. Я поставил ребёнка на землю и отвернулся. Возможно, для него было бы лучшей долей, быть раздавленным несущейся колесницей, но теперь об этом бессмысленно говорить. Что сделано - то сделано! Творить добро в этом аду не всегда полезно для проигравшей стороны. Не глядя на ребёнка, я продолжил путь. Пусть о нём позаботятся бессмертные Боги!
   В той стороне, где находился дворец, что-то горело, а потому, следовало поторопиться. Спина Зваротца, маячившая немного впереди, вдруг замерла, и подалась назад. Я обошёл его, и понял - почему. На этой улице уже побывали арии. Убитые и раненые киммерийцы во множестве устилали землю, а мешки и свёртки, которые они пытались уберечь от захватчиков, выпотрошенные и разбросанные лежали здесь же. Раненые стонали, моля о помощи, окровавленные трупы застыли бесформенными кочками в коричневой пыли, перевёрнутые повозки ощетинились оглоблями, словно пытаясь пронзить небо, и в этом преддверии ада, расчётливо и деловито копошились люди. Вооружённые киммерийцы. Воины. Они сбрасывали с себя доспехи, срывали одежду с убитых, и переодевались. Четверо здоровенных взрослых мужиков. Один из них внимательно всматривался в оба конца улицы, двое заканчивали переодевание, а последний, уже в цивильном облачении, деловито рылся в вещах убитых, неторопясь перебирая чужие пожитки, отбрасывая ненужное, и откладывая ценное в кожаный мешок, лежащий рядом.
   Шакалы грабили своих же. Меня передёрнуло. Наверное, стоило уйти, и эти люди вряд ли начали бы преследование. Но волна ненависти и презрения, нахлынувшая на меня, затмила разум. В два прыжка преодолев расстояние, я оказался рядом с мародером, перебирающим вещи убитых. Чтобы не марать меч, я вытащил нож, и без всякого сожаления вонзил его в левый бок грабителя. Тот дёрнулся, обернулся ко мне лицом, и в глазах его я прочёл недоумение. Выдернув клинок, я чиркнул им по горлу киммерийца. Тот охнул, напрягся, но тут же обмяк, и медленно осел вперёд, уткнувшись головой в груду тряпья. Трое других молча подобрали брошенное оружие, и медленно двинулись ко мне. Один из них шёл прямо в лоб, а двое других - расходились по флангам. Манёвр понятен: хотят окружить, и напасть с трёх сторон сразу. Что ж, разумно. Я быстро огляделся по сторонам в поисках ещё кого-либо. Нет, никого. Только Зваротц стоял в тени противоположной стены, и с беспокойством наблюдал за происходящим. "Своих" он явно не боялся, а по отношению ко мне никак не мог решить, что же ему выгоднее: моя жизнь или моя смерть. Вжавшись в стену, он следил за разыгрывающейся трагедией так, будто это его не касалось. Мародёры приближались. Зваротц что-то очень быстро, скороговоркой прокричал им. Троица замерла на миг, переглянулась между собой, и, начала тихо, но эмоционально обсуждать слова бывшего жреца. Стало ясно, что они знакомы. Вот этого я никак не ожидал! Но, что мог этот учёный умник сказать им? Конечно, мне до некоторой степени был понятен язык киммерийцев, но когда они говорили так быстро, смысл сказанного ускользал. Из отрывочных слов я понял лишь то, что эта троица относилась к дворцовой страже. Ладно, если останусь жив, вытрясу из Зваротца всё, а пока...
   Повернувшись спиной к забору, я сделал шаг назад, и приготовился к нападению. Обсуждение прекратилось. Один из мародёров повернулся к Зваротцу, и крикнул ему:
   - Нас это не касается!
   В следующий миг киммерийцы разом бросились на меня. Сражаться с тремя противниками сразу, задача не из лёгких, но этих воинов, наверное, сбила с толку моя молодость. А - зря! Первый свой детский меч я взял в руки, когда мне исполнилось четыре года. С тех пор минуло более четырнадцати лет, но не было дня, за исключением моего нынешнего киммерийского плена, когда бы я ни поработал с мечом, топором или кинжалом, а то и со всеми ними вместе, меняя по ходу сочетания оружия в левой и правой руках. Так что опыт имелся. Мы часто отрабатывали с отцом, дядей и братьями рукопашный бой один в один, один против двух, один против трёх, и мои старшие родичи подробно объясняли мне, как необходимо вести бой в той или иной ситуации. И урок "один против троих на узкой улице", я, помнится, усвоил хорошо. Более того, когда противник недооценивает тебя, когда он чувствует превосходство и уверен в победе, эту его самоуверенность необходимо использовать себе на пользу. Так я и поступил. Сделав ложный выпад на крайнего справа, я заставил его остановиться и замешкаться. Так и вышло. Далее последовал шаг влево, разворот, и удар кинжалом в шею того, кто находился посредине. Есть. Киммериец, залитый кровью, повалился в пыль под ногами. Один готов! Но двое других были уже рядом. Всё-таки - дворцовая стража, и кое-что они тоже умели. Кроме того, два трупа на земле кое о чём говорило им, и самоуверенность в них словно испарилась. Мужчины сосредоточились. Всё! Теперь начиналась схватка по-взрослому! Не дав мне перестроиться, они бросились в атаку с двух сторон. Ситуация ухудшалась, ибо стражники всерьёз взялись за дело. Мечи скрестились, высекая искры. Отбив первый выпад, я попытался проскользнуть между ними, но противники не позволили мне этого сделать. Они прижимали меня к стене, атакуя по очереди, но при этом, не подставляясь, понимая прекрасно, что устану я быстрее, чем они. Удары сыпались с обеих сторон, я едва успевал отражать их, но киммерийцы всё плотнее прижимали меня к стене, не оставляя пространство для маневра. Наконец, решив, наверное, что я достаточно утомился, противники одновременно пошли в атаку. Выпад справа я удачно отбил, но слева всё завершилось ни так хорошо: меч врага чиркнул по руке. Рана была не опасной, но кровь обильно залила кисть и предплечье. Пальцы занемели.
   "Надо заканчивать побыстрее!" - мелькнула мысль. - "Ещё немного, и рука совсем ослабнет!"
   Сделав выпад влево, я попытался достать врага в бедро, но киммериец ловко отбив удар, сам пошёл в атаку. Я развернулся, крутанув его, и ударил наотмашь правой. Меч рассёк пустоту, а ещё через удар сердца я едва успел подставить кинжал под меч киммерийца. Оружие соскользнуло с короткого лезвия, и слегка коснулось бедра. Боли не было, но я почувствовал, как тёплая кровь потекла по коже. Смотреть было некогда. Стражник справа нанёс удар мечом с двух рук. Целил наверняка в голову. Я чудом увернулся, подсел ему под руку, и, сделав кувырок назад с разворотом, ушёл от повторного удара, выставив вперёд меч. Спасибо дяде Скальду! Этому приёму он учил меня всё прошлое лето. Меч угодил киммерийцу в низ живота. Оружие по рукоять вошло в тело. Всё! Я с оттяжкой вверх выдернул меч, и, откатившись в сторону, быстро встал на ноги. Раздался булькающий звук. Из косого разреза в животе стражника стали вываливаться внутренности, но он уже не видел этого. Широко раскинув руки, он упал на спину и больше не шевельнулся. Готов!
   Это последнее усилие отняло остаток сил. Я тяжело и прерывисто дышал, чувствуя в груди колючий удушливый ком, пот ручьями стекал по телу, а глаза периодически застилала белесая муть. Моё пребывание в тюрьме не прошло даром. Я очень сильно ослаб и теперь едва держался на ногах. В былые времена от такой разминки я и не запыхался бы, но теперь всё обстояло иначе. Выпрямившись, я постарался выглядеть бодро. Ни в коем случае нельзя давать понять, что ты обессилел. Если киммериец прямо сейчас бросится на меня, то я врядли справлюсь с ним. Чтобы враг не заметил моей слабости, я привалился спиной к забору. Стало гораздо легче. Тело отдыхало, и я подумал вдруг, как было бы кстати, если у Зваротца ещё осталась его чудодейственная травка.
   Киммериец тоже замер, и также тяжело дыша, с опаской посматривал в мою сторону. Нет, мне не удалось обмануть его. Он видел, что я держусь из последних сил, но атаковать не решался. Он опасливо осматривался по сторонам, вертел головой, прислушивался к шумам вокруг, и я видел, что его что-то сильно беспокоит. Он долго и внимательно смотрел в конец улицы, потом зыркнул в мою сторону, и, видя, что я не собираюсь нападать, осторожно, пятясь спиной, стал отходить назад. Подойдя к мешку с награбленным, он подхватил его, покосился в мою сторону, затем, глянул на Зваротца, и что-то отрывисто крикнул ему. Тот отчаянно замотал головой, и, обозвав стражника предателем, ещё сильнее прижался к забору. Стражник махнул рукой, смачно сплюнул в сторону бывшего жреца, пробормотал что-то злобное, и, озираясь по сторонам, побежал вдоль забора прочь от дворца. Лишь раз он остановился, оглянулся к нам, и, погрозив мне мечом, исчез в боковой улочке.
   Как только он скрылся, я подошёл к Зваротцу. Бывший жрец прижался к забору, дрожал и трусился, а взгляд его был направлен мимо меня. Скорее всего, он прощался с жизнью, во всяком случае, это выглядело именно так. Значит, его разговор со стражниками был направлен против меня, и теперь киммериец справедливо полагал, что я отправлю его к праотцам? Ну, уж нет, умник и святоша! Теперь, когда мы вплотную подошли к дворцу, и столь желанная цель уже замаячила на горизонте, убить тебя, единственного, кто точно знает, где находится Священная Реликвия, было бы вершиной глупости. Теперь твоя жизнь для меня становится всё ценнее, по мере нашего приближения к дворцу. Так что, будешь жить! Но, воспитания ради, тебя надо бы пугнуть. Да и содержание разговора стоило бы разведать.
   Скорчив наиболее ужасную гримасу, и свирепо сдвинув брови, я зарычал как можно более яростно:
   - Ты что сказал им, хорёк вонючий?!
   Фраза: "Нас это ни касается!", которой стражники ответили на страстный призыв Зваротца, для меня предположительно означало то, что бывший жрец умалял киммерийцев помочь ему, ибо вот этот арий, то есть - я, хочет завладеть их Святыней. Признания Зваротца в этом для меня не требовалось. Но, было бы очень жаль, если помимо этого, я упустил бы ещё что-либо важное. Ведь мой бывший сокамерник мог передать важные сведения о нашем деле. Чтобы жрец обрёл дар речи, я приставил окровавленный меч к его животу.
   - Ну, говори быстрее!
   Зваротц вздохнул, и, продолжая смотреть в сторону, произнёс:
   - Я сказал им, что ты - арий.
   - Это понятно и без того. - Я сделал паузу и слегка надавил на меч. - Что ещё ты им сказал? Ты понимаешь, о чём я?
   - Понимаю. Я им сказал, что мы идём во дворец.
   Я сильнее надавил на меч.
   - Это - всё?
   Зваротц побледнел. Он понял, что надо говорить до конца, и только правду.
   - Я попросил их помочь мне, чтобы тебе не досталась Священная Реликвия.
   - Ещё?
   - Клянусь, это - всё!
   - Хорошо! - Я опустил оружие. - "Попросил помочь" - передразнил я его. - Так и сказал бы, что просил их убить меня! Эх, Зваротц, Зваротц! Неужели ты хотел, чтобы я умер?
   Я похлопал его по щеке.
   - Ничего, я не держу на тебя зла. - Мне вдруг стало весело, и я рассмеялся. - Это ведь так естественно, желать смерти врагу, соплеменники которого грабят и насилуют твоих единоверцев! Правда?
   Зваротц промолчал. И правильно сделал. Я схватил его за волосы, и толкнул вперёд.
   - Ладно. Пойдём. Разбираться потом будем.
   В этот миг в конце нашей улицы показалось несколько киммерийцев. Даже с такого расстояния было заметно, что они крайне измотаны и измождены, многие - изранены, а иные вообще едва передвигаются. Воины остановились по команде, и организовано выпустили несколько стрел. Куда они стреляли, я не видел, но рискну предположить, что оттуда двигались преследующие их арии. Расстреляв последние стрелы, киммерийцы побросали луки, и побежали в нашу сторону.
   Ждать их, не входило в мои планы. Ввязываться в бессмысленную теперь поножовщину было бы неразумно. Сузрама - пала, арии - победили, а царский дворец - вот он: иди, и бери всё, что тебе необходимо. Священную Реликвию, например. Схватив Зваротца за руку, я затащил его в ближайший проулок.
   - Веди, и смотри - без фокусов! Если что - прирежу, как свинью!
   Зваротц быстро побежал вперёд, и вскоре, мы оказались перед дверью в скромный дом, каковых здесь имелось множество. Войдя внутрь, бывший жрец прикрыл плотно дверь, и, припав на колени, зашарил руками по полу. В помещении царил серый полумрак, и потому, наверное, Зваротц долго возился, пока не нащупал искомое. Им оказалось небольшое бронзовое кольцо, очень умело утопленное в пол. Киммериец установил его в вертикальное положение, и потянул на себя. Участок пола отошёл в сторону, и на нас пахнуло затхлым запахом подземелья.
   "Вот это - да! Вот тебе и чудило-умник!" - только и успел подумать я, когда Зваротц начал спускаться вниз. Спустившись вслед за ним, я задвинул за собой участок пола, и мы оказались в полной темноте. Тут же раздалось чирканье кремня. Зваротц, сыпля тысячами искр, разжёг факел.
   "Предусмотрительный! Наверное, много раз хаживал тайно во дворец!"
   Факел разгорелся, освещая извилистое чрево подземного хода. Зваротц посмотрел на меня. В каждом глазу его светился маленький факел.
   - Пойдём! Теперь уже близко!
  
   * * *
  
   Как я и предполагал, дверь почти не скрипнула. Лишь слабый елозящий звук тяжёлых бронзовых петель прозвучал в темноте. Коснувшись пальцами, я понял, что петли обильно смазаны жиром. Что ж, этого следовало ожидать. Приоткрыв дверь на ширину ладони, я заглянул в полутёмное помещение, краем глаза неустанно наблюдая за Зваротцем. Мало ли? С этого помещения начинался заключительный этап нашего путешествия, а потому, находясь всего лишь в шаге от цели, надо было быть готовым ко всему. Всем известно, что и петух раз в жизни несётся, а уж человек и подавно - раз в жизни способен на подвиг. И Зваротц отнюдь не исключение, а значит, его ни в коем случае нельзя упускать из виду. К тому же не стоит забывать, что я во дворце впервые, а он, судя по всему, здесь частый гость.
   За дверью я разглядел полутёмное, пыльное помещение, похожее на склад отслуживших вещей, которые уже не нужны, а выбросить - жалко. Возле одной стены объёмной бесформенной горкой лежали старые кожаные мешки и бурдюки для жидкости, сделанные из цельного желудка барана. А возле другой - деревянные полки, сплошь уставленные амфорами и кувшинами, горшками и горшочками, ложками и плошками, в общем - изделиями из глины и меди прикладного и хозяйственного значения. Выше, почти у самого потолка находилось небольшое окошко, из которого мутноватым пыльным лучом струился свет, освещая такой же пыльный и грязный квадрат глинобитного пола.
   Напротив нас располагалась ещё одна дверь, которая, надо полагать, вела непосредственно во дворец. Отвечая на мой красноречивый взгляд, Зваротц кивнул:
   - Нам сюда.
   Я бесшумно проскользнул к двери и прислушался. Сверху доносились приглушённые, но отчётливые звуки боя: грохот, крики, лязг оружия...
   - Только бы не опоздать. Арии уже ворвались во дворец.
   Зваротц отвернулся и молча смотрел на кусок неба в пыльном окошке. Я тронул его за плечо.
   - Куда дальше?
   Он словно с усилием отвёл взгляд от мутного квадрата.
   - Сразу за дверью - лестница. Она ведёт наверх. Потом, коридором, до оружейной залы. Надо пройти через неё. Думаю, сейчас там никого нет. После этого - снова вниз по другой лестнице. Затем, коридорами, до Зала Заседания Высшего Совета Сузрамы. А прямо из зала идёт ещё одна лестница, мало кому известная, ведущая вниз, к тому месту, куда нам и нужно.
   Я повеселел.
   - Ну, что ж, это нам раз плюнуть!
   Зваротц покачал головой.
   - Рано радуешься. Именно в конце этой лестницы нас и будут ждать.
   - Кто, интересно?
   - Там располагается круглосуточный пост. Четыре человека. Самые преданные воины царя. Его личная гвардия. Так что... - Зваротц развёл руками.
   Я похлопал его по плечу.
   - Ничего. Будем надеяться, что гвардейцы к тому времени либо разбегутся, либо геройски погибнут.
   Зваротц серьёзно посмотрел на меня.
   - Я тоже на это рассчитываю.
   Странный всё-таки он человек, этот Зваротц. То вздрагивает от каждого шороха, пряча испуганный взгляд, то вдруг преображается без всякой видимой причины, плечи его расправляются, голову держит высоко, во взгляде чувствуется твёрдость и высокомерие, а потом - бац, и снова перед тобой тварь дрожащая, пугающаяся от каждого громкого звука. Может, в моменты гордого преображения он просто жуёт свою травку?
   - А ты сам ходил этим путём?
   - Много раз.
   - Ну, тогда пошли!
   Я осторожно толкнул дверь, и мы вышли из подвала. Звуки боя сразу же стали более отчётливыми, но, к счастью, ещё далеко от нас. После темноты подземелья и полумрака подвала здесь оказалось гораздо светлее. Лестница, ведущая наверх, была узка и пустынна. По ней, не задевая стен, мог пройти только один человек. Я толкнул Зваротца в бок.
   - Веди!
   Будучи босиком, мы быстро и бесшумно поднялись наверх. Сразу за лестницей начинался коридор, а справа по коридору располагался вход в другой помещение, завешанный шерстяным ковром.
   - Это оружейная зала?
   - Да.
   Подойдя к ковру, я прислушался. Из залы не доносилось ни единого звука. Отодвинув ковёр, я заглянул внутрь. Похоже, как и предполагал Зваротц, зала оказалась пустой. Указав взглядом на залу, я одними губами произнёс.
   - Давай, двигайся! Ты - первый!
   Хвала Богам, здесь действительно никого не было. Стены залы были сплошь увешаны многочисленными охотничьими трофеями. Шкуры львов, тигров, леопардов и ещё каких-то крупных кошек перемежёвывались с оленьими, бычьими и буйволинными рогами, с оскаленными пастями на свирепых мордах и мёртвыми глазами на них же. И, конечно, оружие. И очень неплохое, кстати. Уж царь-то киммерийцев плохим не пользовался бы.
   Я посмотрел на свой источенный, весь в зазубринах меч, и, отбросив его, подошёл к стене. Взял средних размеров, чуть искривлённый, с широким лезвием киммерийский меч в ножнах и на перевязи. Перекинул его через голову. Примерился. Сидит удобно. Быстрым движением выдернул меч из ножен. Ход плавный. Лезвие в ножнах сидело плотно, но выходило без усилия. Как раз то, что надо!
   Так, что ещё?
   Я выбрал тяжёлый двуручный бронзовый топор - секиру, на случай, если придётся выбивать дверь. Взял прямой длинный колхидский кинжал. Сбросил кожаный шлем, и примерил бронзовый. Сидит отлично, да и вещь ценная. За такой шлем у нас в степи целый табун лошадей могут дать. Я уже собирался уходить, когда взгляд мой остановился на коротком метательном копье с тонким острым лезвием. Надо взять, лука-то у меня нет.
   Ну, что? Теперь хоть в бой!
   Я посмотрел на Зваротца.
   - Возьми что-нибудь!
   Жрец отрицательно покачал головой.
   - Я не могу. С ариями, пока мы вместе, сражаться не придётся, да и воин я никудышный, а на своих рука не поднимется.
   - Хорошо. Тогда - вперёд!
   Мы вышли из оружейной залы, и, пройдя через длинный коридор, приблизились к лестнице, шедшей вниз. Серый полумрак ступеней был тих и безмолвен. Из его чрева не слышалось ни единого шороха, а вот шум боя, постоянно доносившийся из восточной части дворца, теперь стал значительно громче и отчётливее. Сражение во дворце разделилось на несколько отдельных очагов, внутри которых уже различались и возгласы, и крики, и скрежет оружия. И один из таких очагов теперь оказался очень близко. Судя по всему - за соседней стеной. В десятке шагов от нас.
   Едва я подумал об этом, как в коридоре, который мы только что миновали, промелькнула быстрая тень. Метнулась, и замерла, а затем медленно начала приближаться к нам. Человек двигался осторожно и с опаской, стараясь не производить никакого шума. Сначала появилась спина, покрытая панцирем из воловьей кожи, затем, я увидел затылок с взмокшими волосами, ну а далее, в нескольких шагах от нас, возник киммериец в напряжённой и сосредоточенной позе. Он медленно пятился прямо на нас, часто останавливаясь и прислушиваясь, и всем своим видом указывая на то, что человек хочет выйти из боя, и покинуть дворец. Это был воин. В правой руке он держал меч, с которого крупными каплями стекала красная арийская кровь, в левой - маленький щит, впрочем, как я успел заметить, разбитый вдребезги, а за спиной киммерийца висел колчан, в котором осталась лишь одна стрела. Человек не видел ни меня, ни Зваротца. Он стоял спиной к нам в напряжённом ожидании, и смотрел в сторону, откуда только что появился. Звуки боя надвигались именно оттуда.
   Я не стал более ждать. Одного взгляда на Зваротца оказалось достаточно, чтобы понять: надо поторапливаться. Рот бывшего жреца уже открывался, чтобы закричать, когда я метнул копьё. Оружие оказалось быстрее, и Зваротц не успел крикнуть. Он так и остался стоять с застывшим провалом чёрного рта, а моё орудие вонзилось киммерийцу в незащищённую шею над панцирем. Воин вздрогнул всем телом, сделал пару натужных шагов вперёд, выронил меч, а щит его сам соскользнул с руки. Он хрипел, держась за наконечник дротика, торчащего из горла, попытался развернуться, желая видеть своего убийцу, но тело уже не слушалось хозяина. Ноги киммерийца стали подгибаться, тело задрожало, а шею дёрнуло на бок, начавшимися судорогами. Через миг всё было кончено. Последний хрип умирающего застрял в глотке, руки безвольно повисли, а голова опустилась не грудь. Из тела киммерийца словно убрали кости и он, сложившись, будто пустой мешок рухнул на пол.
   Подбежав к убитому, я рывком выдернул метательное копьё. Оружие оказалось целым, и это было как нельзя кстати: судя по приближающимся звукам, оно ещё могло пригодиться. Я сделал несколько шагов обратно к лестнице, когда Зваротц всё-таки закричал. Рот его перекосило, глаза от напряжения стали вылезать из орбит, и, казалось, вот-вот вывалятся наружу. Пальцы рук вцепились в бороду, и тянули её вниз, словно пытаясь вырвать с корнем. Лицо побагровело, и дёргалось, как у припадочного, а сам он, привалившись спиной к стене, медленно сползал на пол.
   Пришлось несколько раз ударить его по лицу. Крик оборвался. Зваротц был бледен, из уголка рта его обильно стекала густая пузырящаяся пена, а глаза, приняв нормальное положение, быстро тускнели, пока не закрылись совсем. Бывший жрец находился в глубоком обмороке. Рывком подняв обмякшее тело, я несколько раз встряхнул его, сопровождая встряску увесистыми пощёчинами. Вначале Зваротц не подавал признаков жизни: тело его походило на тряпичную куклу, руки повисли вдоль туловища двумя безвольными отростками, а голова болталась из стороны в сторону, словно шея внезапно лишилась позвоночника. Но очень скоро, благодаря моим стараниям, киммериец начал понемногу мычать, пускать слюну уголками рта, а глаза его слегка приоткрылись, и уже не выглядели столь безумными, как несколько мгновений назад. Наконец, икая и кашляя одновременно, Зваротц попытался мне что-то сказать. Он беззвучно разевал рот, вращал зрачками, и всё норовил схватить за руки. Когда же этого ему не удалось, он вдруг замер обречённо, и махнул ладонью так, словно просил меня посторониться. Я вовремя сообразил, чего же от меня хотят, и едва успел отскочить, когда Зваротца перегнуло пополам, и он шумно, вонюче и обильно опорожнил свой желудок.
   К сожалению, я не имел возможности дать ему расчухаться. Как только спазмы прекратились, и тело бывшего жреца замерло над лужей у ног, мне пришлось взять его аккуратно за волосы, и потащить к лестнице. Зваротц что-то шамкал заблёванным ртом, пытался упираться ногами в пол, и махал вразнобой непослушными руками. Он мотал своей нечёсаной гривой, быстро семенил за мной мелкими шажками, смешно подпрыгивая при этом, и виляя непривлекательно своим тощим задом. Когда же мы, наконец, остановились в нескольких локтях от лестницы, он отстранился всем телом, дёрнул головой, а когда я не отпустил его, вполне внятно произнёс:
   - Пусти! Я сам пойду.
   Что ж, тем лучше! Я отпустил потные волосы, и вытер мокрую ладонь о штаны.
   - Ну, сам - так сам! Иди первым.
   Жреца уже перестало трясти, и эти несколько шагов до ступенек он прошёл вполне нормальной походкой, а далее, не оборачиваясь в мою сторону, как это обычно случалось раньше, начал спуск вниз.
  
   * * *
  
   В зале заседания Высшего Совета Сузрамы обстановка оказалась совсем иной, нежели в Оружейной Зале. Ещё недавно здесь произошла кровавая сеча, и было очевидно, что киммерийцы сопротивляются с отчаянием обречённых. Повсюду виднелись следы беспощадной схватки. Окровавленные трупы, скрюченные и распластанные, лежали в неестественных для жизни позах, и было видно, что души покинули эти тела совсем недавно. Некоторые из них были разрублены на части и безголовы. У других - головы остались, но лица на них превратились в окровавленное месиво. Иные оказались сплошь пронзённые стрелами и утыканные кинжалами, оставшимися в теле. А посредине залы лежал молодой арий из соседнего становища, которого я неплохо знал когда-то. Его глаза оставались открытыми, и ещё незамутнёнными смертью, но теперь, когда душа его переправлялась через Стикс, они вдруг наполнились такой мудростью, будто хозяин оных прожил длинную, наполненную событиями жизнь. А ведь ему минуло столько же лет, сколько и мне, но я вот иду добывать себе Священную Реликвию, а он - не мигая, смотрит в потолок. И в этом вся разница! Я подошёл к погибшему, и, прикрыв глаза, набросил на лицо лежавший рядом плащ. Вид мёртвого ровесника не может радовать, особенно когда тебе восемнадцать лет.
   Один киммериец оказался живым. Он лежал на боку, и тихо стонал, а из живота его торчал обломок копья. Воин сжимал его обеими руками, словно надеясь вытащить из тела, а под ним, медленно расширяясь, набухала густая и красная лужица крови. Не жилец! Раненый зашевелил губами, но вместо слов из перекошенного болью рта вырвался лишь хрип и утробное бульканье. Рот его ещё открывался, когда по губам, пачкая окладистую чёрную бороду, заструилась кровь. Я поднял меч, и одним ударом отсёк голову киммерийца. Она легко отделилась от туловища, а в глазах её, в тот краткий миг, когда в мозгу ещё теплилось сознание, блеснуло нечто похожее на благодарность.
   Раненых более не оказалось. Все предметы в зале были перевёрнуты и не стояли на своих местах. Щепки изрубленной и покорёженной мебели, осколки разбитой керамики, клочья одежды и столовая утварь валялись вперемежку с трупами и отрубленными головами, устилая пол, обильно сдобренный кровью. Смерть собрала здесь богатую жатву, а на переправе через Стикс теперь образовалась длинная очередь.
   На стене, прямо напротив меня, висело большое бронзовое зеркало, сплошь забрызганное кровью и мозгами. В самой его середине торчала тяжёлая секира, лезвие которой почти полностью вошло в зеркальную поверхность. Видно удар оказался такой огромной силы, что воин, нанёсший его, так и не смог вытащить оружие обратно, а скорее, ему не позволили этого сделать. И вот теперь от центра зеркала тонкими паутинками расходились трещины, при взгляде в которые моё отражение оказывалось не целостным, а состоящим из многочисленных перекошенных и деформированных частей. Я отвернулся. Бабушка утверждала, что разбитое зеркало - это очень скверная примета, а уж смотреться в него и вовсе хуже некуда.
   Как и утверждал Зваротц, в нише одной из стен, плотно завешанной шкурами, имелся вход в совсем неприметную комнатку, из которой вниз вела ещё одна лестница. И если верить бывшему жрецу, теперь уж точно последняя. Спустившись быстро вниз, я обнаружил огромных размеров монолитную скалу, у основания которой находилась мощная квадратная дверь выше человеческого роста, выполненная из твёрдой породы дерева, и обитой толстыми бронзовыми пластинами.
   Бывший жрец тяжело и судорожно вздохнул, почти всхлипнул, и, усевшись на ступеньки, пробормотал:
   - Это здесь!
   Я толкнул дверь, но она даже не шелохнулась, словно являлась продолжением скалы. Отступив на шаг, я попробовал навалиться плечом. Тот же результат.
   - Здесь имеется какой-то секрет. - Зваротц подошёл ко мне. - Её просто так не откроешь. Либо нужно знать, как её открыть, либо точно знать, куда ударить.
   - Ты, конечно, этого не знаешь?
   - К сожалению - нет. Ключей мы сейчас не найдём, а о том, куда бить, я даже никогда не думал.
   "Врёт!" - подумал я, но теперь разбираться в его правдивости было бы глупо. - "Попробую разбить дверь. Если не получится - вытрясу из этого умника душу, но заставлю добыть ключ!"
   - Отойди!
   Я скинул с себя всё лишнее, и, сложил оружие так, чтобы всегда видеть его. Затем взял тяжёлый двуручный топор, и, размахнувшись, со всей имеемой силой опустил лезвие на дверь. Сначала, я старался бить в одно и тоже место между пластинами. Потом, убедившись в тщетности усилий, начал колотить по краям двери. Тоже - ничего. Затем, стал наносить удары куда попало, надеясь случайно угодить в слабое место. Тот же результат. Когда же на двери почти не осталось живого места, а она даже не пошевелилась, я - рассвирепел. Бронзовые пластины гнулись, трескались и разлетались, от деревянной части откалывались щепки, но дверь держалась намертво. Я наносил удары, уже не глядя и не думая, и чувствовал, как руки начинали ныть от бесконечных сотрясений, пальцы рук немели от того, как я сдавливал древко, а ноги деревенели от напряжения. Солёный едкий пот струился по телу ручьями, от чего многочисленные порез и раны невыносимо жгло и саднило. Каждый удар теперь отдавался во всём теле резкой болью. Казалось, что внутренние органы соскочили со своих насиженных мест, и прыгают по организму как жабы, угодившие в яму. Мне чудилось, что живот подкатывает к горлу, а кожа так раздулась, что после следующего удара я просто лопну, как надутый бараний желудок.
   Наконец, когда в глазах запрыгали звёздочки с зайчиками, а в голове зашумело бурным камнепадом, я, чтобы в следующий миг вовсе не упасть, опустил топор, и, уперев его в пол, буквально повис на нём. Нахлынула тишина с тошнотой, а вместе с ними пришло отчаяние: неужели всё напрасно? Я смотрел на искореженную, но прочно державшуюся дверь, не уступившей мне ни полмизинца, на незыблемость и мощь скалы вокруг неё, и начинал понимать, что взялся за дело, которое было мне не по зубам. При чём, не по зубам - изначально. Где-то в глубине души я с самого начала понимал, что за ЭТО бессмысленно браться, но, решив попробовать, уже не смог признаться в том, что слишком переоценил свои силы и возможности. Ведь вывод был очевиден: реликвии и тайны подобного уровня застрахованы от того, чтобы их смог добыть любитель-одиночка. Эти тайны являлись государственными, а потому, способы их разгадки и добычи также являлись уделом, а главное - становились возможными, только при участии другого государства с его возможностями и ресурсами.
   Я поднял топор. Ладно, надо уметь признавать поражения. Попробую ещё раз, а потом разыщу кого-нибудь из семьи: Стрыя, Млына, или Скальда, и всё подробно расскажу им. Пусть думают и решают. Ну не оставлять же Священную Реликвию киммерийцам? Вот уж дудки! Оставить врагу ТАКОЕ! Да я себе в жизни не прощу подобного! Ну, значит, решено: сначала, пробую ещё раз, потом, сажаю Зваротца на верёвку, чтобы уж точно не сбежал, а далее, отправляюсь на поиски родичей! Благо, уж без них-то в последние годы, ни одна война ни начиналась. Значит, и к этой они приложили руки. Так что: ещё разок, и - в путь!
   Размахнувшись, я всем телом вложился в удар. Я вложил в него всё, что имелось во мне в этот миг: все горести и страдания последнего времени, все несбывшиеся мечты и задумки, всю свою глупость и самоуверенность, от которых и случились мои беды, в общем - вложил всё, чем переполнен был до самых своих краёв и глубин. И вот, напитавшись этим по самые уши, я нанёс последний удар. Наверное, желания и отчаяния во мне имелось в избытке, а может, просто глазомер подвёл, или затёкшие ноги пошли чуть в сторону: кто знает? Но, топор ещё описывал дугу, когда стало ясно, что лезвие направлено не в дверь, а метит чуть в сторону, и должно неминуемо врезаться в скалу. Я видел это, но теперь уже ничего не мог поделать: слишком силён размах!
   "Жалко топор!" - успел подумать я, когда лезвие со страшным грохотом вонзилось в монолит.
   Вначале я не понял, что произошло. Это походило на бред и наваждение одновременно, ибо то, что вдруг начало происходить после моего досадного промаха, очень сильно походило на чудо. Когда же за спиной раздался удивлённый крик Зваротца, я понял, что чудеса случаются, и теперь это произошло со мной. В нужное время и в нужном месте.
   О, Боги!!!
   А произошло следующее: дверь сначала вздрогнула ощутимо, внутри неё что-то щёлкнуло и заскрежетало металлом о металл, а затем, медленно и бесшумно она начала открываться. Полностью раскрывшись, она застыла на месте, словно приглашая нас проследовать внутрь. Не знаю, сами ли киммерийцы придумали это чудо, или им помогал их Бог - Ахурамазда, но видно наша, Ведийская святая троица - Тримурти, тоже чего-то стоит. Потому что без них, без Ведических Богов, я бы никогда не достиг желаемого. Я смотрел на толщину и мощь двери и понимал, что мои попытки вышибить дверь топором, были просто детской забавой. С тем же успехом я мог бы стучаться в неё головой, пинать ногами, молотить кулаками - результат был бы тот же. Но вот явились Боги из Вед, и сказка сбылась. Значит ли это, что Ведические Боги сильнее Богов Зороастрийцев? Думаю, что об этом не мне судить. Но, вот ещё один любопытный вопрос: является ли этот случай доказательством того, что я, Владен Дарго, стал проводником силы Богов Тримурти, их инструментом и выразителем воли? А если так, то не является ли моё стремление захватить Священную Реликвию тем деянием, что угодно их промыслу?
   Ладно, об этом подумаю потом. Сейчас же, необходимо взять то, что так счастливо идёт в руки, а, взяв, выбраться из дворца, и приступить к поиску друзей. Всё! Оглянувшись, я увидел Зваротца. Он безучастно, или, делая вид, что безучастно, смотрел во тьму коридора, на распахнутую дверь внимания не обращал, открывшимся входом не интересовался, а меня в упор не видел.
   - Эй, Зваротц!
   Тот вздрогнул, и быстро обернулся.
   - Давай, заходи. Будешь первым!
   Бывший жрец подошёл к двери, помялся неуверенно, явно не желая заходить, и тут же отступил на шаг. Его что-то пугало, и этот страх был явно на чем-то основан.
   - Чего медлишь? Заходи!
   Зваротц колебался несколько мгновений, а потом решительно замотал головой.
   - Иди ты. Я не пойду!
   - Ещё чего!
   Теперь я уже точно знал, что первым мне заходить не следует. Мало ли ещё какие фокусы выдумали киммерийцы при помощи своих хитроумных штучек.
   - Ты что-то знаешь?
   Зваротц неопределённо пожал плечами, но ничего не сказал.
   - Если знаешь - говори сейчас! Тогда будем думать, как избежать ловушек. Если просто опасаешься, без причины, то всё равно не выкрутишься - погоню пинками!
   Взяв за руку, я слегка подтолкнул его к входу.
   - Давай, двигайся быстрее. У нас слишком мало времени. В любую минуту здесь могут появиться люди, и тогда мы либо погибнем, либо поделим Реликвию. Причём - без тебя. Так что, поторопись!
   Слова подействовали. Зваротц закрыл глаза, прочитал быстро молитву, и сделал шаг вперёд. По тому, как он неуверенно и с опаской продвигался, я понял одно: точно Зваротц ничего не знает, но, как и я опасается ловушки или западни, во всяком случае, какой-либо хитрости, которая вполне может ожидать того, кто ступит на порог, не будучи знакомым с необходимыми в таких случаях предосторожностями. Возможно, Зваротц слышал о них, но, не будучи допущен до подобных тайн, так и остался в неведении о том, что они из себя представляют. Или - наоборот, в своё время мог о них узнать, но не сделал этого, считая бессмысленными подобные знания. Ну, что ж, пусть ругает самого себя, но теперь кто-то из нас двоих должен рискнуть, и, конечно же, это будет он. В конце концов, в течение сегодняшнего дня я уже несколько раз спасал ему жизнь. И то, что он до сих пор цел и невредим, и, более того, вскоре сможет прикоснуться к своей бесценной реликвии, заслуга полностью моя. Так что пусть приготовится отдавать долги.
   Зваротц же к этому оказался явно не готов. Сделав лишь шаг, он остановился, не решаясь двигаться дальше. Подойдя к нему сзади, я выглянул из-за спины. В помещении царил густой полумрак, потому разглядеть что-либо было крайне тяжело. Смутно различался лишь прямоугольный постамент посреди зала, высотой в половину человеческого роста, на верхней поверхности которого что-то лежало...
   Сердце бешено заколотилось в груди. Всё-таки до последнего момента я не верил Зваротцу. Всё-таки время от времени сомнения змеёй вползали в душу, и я задавал себе вопрос: а не морочит ли он мне голову? Но теперь все сомнения исчезли.
   "Надо взять факел, а то плохо видно!"
   Я оглянулся. Так и есть. Ещё выйдя из подземелья в подвал, Зваротц потушил факел, а потом всё время таскал его с собой. Сейчас он лежал возле лестницы, по которой мы спустились сюда.
   Зваротц продолжал движение, и с ним ничего не происходило. Теперь он находился почти посредине.
   "Надо зажечь факел и следовать за ним!"
   Подумав так, я двинулся к лестнице, когда в зале начало что-то происходить. Сначала послышалось тихое, но всё более усиливающееся шуршание. Затем раздался громкий металлический скрежет, и хруст ломаемого дерева. Потом из зала донёсся свист, а в следующее мгновение я услышал отчаянный крик Зваротца. Раздался глухой удар, и крик резко оборвался.
   В следующий миг я оказался у двери. В едва различимой тьме зала был виден ещё более тёмный провал - отсутствовал изрядный участок пола. Отсутствовал также Зваротц. Учитывая всё виденное и слышанное, догадаться о судьбе бывшего жреца труда не составляло. Ну, что ж, тем лучше. Всё решилось само собой, а может, Боги так распорядились, но теперь делиться Реликвией мне ни с кем не придётся. Зваротц выполнил своё предназначение, и очень вовремя отправился к праотцам. Но, а мне-то что делать? Отправиться вслед за бывшим жрецом мне вовсе не хотелось, но и стоять на месте, когда до цели пятьдесят шагов - тоже нельзя: в любой момент сюда могут нагрянуть разгорячённые соотечественники, и тогда...
   Что со мной?
   Я прислонился к стене, и упёрся лбом в холодный камень. У меня вдруг возникло впечатление, что за сегодняшний день я прожил целую жизнь, и теперь, внутри меня живёт уже ни тот Владен Дарго, что находился там ещё утром. Ведь то, что я делаю сейчас, и вообще, всё, что я делаю сегодня, я делаю неправильно. Я поступаю не по совести, действую не по законам степи, и принимаю решения, не основываясь на завещаниях предков. Всё, что я совершаю сегодня и всё, что я делаю сейчас, я делаю лишь для себя, во имя себя, и во славу себе. А ведь этому меня никто не учил: ни отец, ни дедушка, ни дядя! По-хорошему, я должен сейчас находиться там, снаружи, участвовать в уличных боях, плечом к плечу с другими ариями разить врага, и всеми своими деяниями множить славу и богатство Арьяварты. Конечно, по возможности можно пограбить побеждённых - это закон войны, и никто не вправе лишать победителей законной добычи, но всё это должно происходить с мечом в руке, рядом с соплеменниками, и при наличии мёртвого врага. Только лично убив воина, можно снять с него оружие и ценности - и это тоже закон войны. Возможно, не все придерживаются этих правил, но причём здесь все? Надо за себя отвечать! А что же делаю я? А я в одиночку, скрываясь и от друзей и от врагов, пытаюсь тайно добыть Святыню, Дар древнейших Богов, наиглавнейшую Реликвию Киммерии, причём, добыть её не для народа Арьяварты, а для собственного употребления.
   Нехорошо!
   В это мгновение сверху, выше по лестнице, послышались звуки боя. Сражались уже рядом, и времени на раздумье теперь не оставалось. Сомнения разом улетучились. Я поджёг факел и шагнул в зал. Провал в полу оказался глубиной в десять локтей, и был весь утыкан острыми кольями, на которых и нашёл свою смерть Зваротц. Страстный почитатель Священной Реликвии погиб в десяти шагах от своей Святыни, и, наверное, учитывая всё, что могло с ним произойти далее, это была ни самая худшая смерть для него. Я же, проскочив эти десять шагов, оказался рядом с постаментом. Пол остался на месте, сверху ничего не падало, а стерегущие чудища не появились.
   Так, что мы имеем!?
   Постамент был покрыт шкурой тигра, а на ней лежал круглый диск в несколько пальцев толщиной, с ветвистым орнаментом по всей поверхности, с изображениями птиц и животных на узком торце, с гротескными фигурами и узорами в центре, и с птичьими следами под ними. Именно - с птичьими, ибо этой письменности я не разумел.
   А где "Послание Будо"?
   Я стоял возле постамента, и понимал, что необходимо поторапливаться. Сзади меня всё отчётливее доносились звуки боя. Слева располагалась яма, утыканная острыми кольями, в которой лежал Зваротц. Впереди - Священная Реликвия, за которой я и пришёл. Табличка с письменами отсутствовала. А ведь там могли быть указаны места, где находятся оставшиеся части Священного Иероглифа! Ладно, "Послание" - "Посланием", а ноги уносить надо было прямо сейчас, причём - не откладывая. Я свернул шкуру с Реликвией, и быстро направился к выходу. Каждый мой шаг сопровождался десятью ударами сердца. Воображение рисовало мне чудовищные картины постигшей меня кары за совершённое святотатство. Сначала это был разверзшийся пол и кровавые колья, на которые я летел, падал и натыкался. Я лежал пронзённый, рядом со Зваротцем, и киммериец улыбался мне своей мёртвой улыбкой. Потом меня посетили страшные лики преисподней, чернота бездонных пропастей и языки пламени очищающего костра. Я видел улыбающегося Шайтана, который стоял перед огромным чаном, и весело помешивал кипящую смолу, приглашая окунуться...
   А потом была открытая дверь, коридор и лестница, которая оказалась совершенно безлюдной. Осторожно поднявшись наверх, и оказавшись в потайной комнате, я отодвинул полог ниши, и выглянул наружу. Шум боя уже не приближался и не отдалялся. Сражались прямо здесь, просто на меня никто не обращал внимания. Решив, что правильнее возвращаться тем же путём, что и пришёл, то есть, через подземный ход, я вышел из ниши, и свернул вправо. В Зале Заседаний вновь сражались, но на меня никто не смотрел. Миновав бронзовое зеркало с секирой в центре, я свернул в нужный мне коридор. Он оказался пуст, и я, не выдержав, побежал. Возможно, моё стремительное бегство привлекло внимание, а может, я двигался в сторону, противоположную здравому смыслу арийского воина, но почти перед самым подвалом, откуда начиналось заветное подземелье, я услышал позади себя шум, и у меня хватило ума остановиться. Развернувшись, я медленно пошёл обратно. Как только я так сделал, передо мной возникло несколько фигур, и раздался окрик по-арийски:
   - Стой!
   Бояться не стоило, ведь передо мной находились арии, мои соотечественники. А кто находился перед ними? Их соплеменник, Владен Дарго, бежавший из киммерийского плена! Так чего же мне бояться своих? А шкура тигровая в руках? А это - трофей, добытый в бою!
   Я гордо поднял голову, и сделал несколько шагов вперёд, когда увидел шедшего мне навстречу воина. Арий был весь забрызган кровью, а гримаса на юном лице казалась столь зверской, что могла напугать кого угодно. Но только ни меня, ибо я знал его!
   - Водан!
   Тот замедлил шаг, и недоверчиво посмотрел на меня.
   - Откуда ты меня знаешь?
   Я снял киммерийский шлем.
   - Что, не узнал?
   Зверское выражение лица сменилось на недоумённое, потом - на удивлённое, а ещё через миг - на радостное. Водан подбежал ко мне, и шлёпнул по плечу.
   - Сто ослов в шайтанью глотку! А мы тебя уже похоронили! Где ты шлялся всё это время? Киммерийским оружием, я смотрю, разжился!
   - Да так, отдыхал тут с киммерийскими девками!
   Водан громко рассмеялся, но сам же и прервал свой смех. Мы обнялись.
   - Хари погиб, - казал я, имея в виду того парня из Зала Заседания.
   - Я видел. - Водан кивнул, грустно посмотрел в сторону зала, но тут же улыбнулся.
   - Я рад, Владен, что ты жив!
   - Спасибо!
   - Я был уверен, что ты выкрутишься!
   Сражение в Зале закончилось. Арии снимали оружие с убитых, и складывали его в звериные шкуры. Всё это будет отправлено в степь. У меня тоже была шкура, но её я уже никому не отдам.
  
   * * *
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Киммерийское царство. Город Сузрама.
   30 сентября 1225 года до Р. Х.
  
   К вечеру Сузрама пала, а дальнейшие события показали, что истории свойственно повторяться, ибо произошло то, что уже случалось неоднократно. Менялись лишь географические названия и имена. Великий царь с сыновьями геройски погибли на лестницах дворца, спасая честь семьи. Чтобы не попасть в руки врагу, царица Киммерии и её дочери-принцессы приняли яд. Не удостоенные смерти члены царской фамилии были схвачены, и отправлены в обоз, с целью получения выкупа в дальнейшем. Остальному населению Сузрамы предоставили шанс выкручиваться самим.
   Город запылал сразу в нескольких местах, и произошло это там, где арии ворвались на стены. Отблески бушующего огня, словно демоны-ракшасы прыгали по закопченным хижинам, а испуганные тени от убегающих силуэтов метались по дымным улицам. Огненные языки пламени облизывали вечернее небо, подсвечивая тучи оранжевыми сполохами. Раскалённый воздух дрожал, рождая зыбкие неустойчивые миражи. Отовсюду доносились запахи дыма и гари. Разбуженный пожарами ветер гнал по улицам удушливую пыль, горячий песок и раскаленный пепел.
   Разрушенные заборы и выломанные двери вели во дворы, усеянные бытовым хламом и киммерийскими трупами. Сопротивление защитников было в основном сломлено, и, хотя среди горожан ещё оставались люди чести, дорого продающие свою жизнь, таковых оказалось мало. Из множества оставшихся в живых, кто-то пытался бежать, кто не мог бежать - молился, а кто не мог бежать, и не верил в бога - искал смерти.
   Вспомнился Аркаим, и те чувства, которые я испытывал к массагетам. Гнев за чрезмерную жестокость, омерзение по поводу ненасытной жадности и гадливость в связи с бессмысленностью разрушений. В Сузраме теперь происходило то же самое, с той лишь разницей, что я находился на стороне захватчиков. К сожалению, победившие арии ничем не отличались от победителей-массагетов. Люди одинаковы везде, убеждался я в который раз, и поведение их отличалось лишь ситуацией, в которой они находились. Одним словом, если кому-то очень плохо и он несчастен, это ещё не значит, что он хороший человек, ну, а если тебе слишком хорошо, и ты переполнен радостями, это отнюдь не повод считать себя подонком. Решив так, я успокоился.
   Войско ариев, стихийно разбившись на отдельные группы, занялось узаконенным грабежом. Воцаривший на улицах хаос был переполнен животным ужасом побеждённых, их проклятьями в адрес властителей, и мольбами перед свирепыми победителями. Отдельные улицы, ведущие на окраины, где, наверное, находились тайные выходы из города, были усеяны трупами киммерийцев, которых во избежание излишней конкуренции, скорее всего, убили свои же. От центра города к воротам уже двигались повозки, груженные награбленным добром, самых предприимчивых из ариев. Эти брали всё, от ношеной одежды и худого скота, до серебряной посуды и золотого оружия. Не упускали ничего, ибо у войны есть разные лица.
   Пьяные песни на арийской мове неслись по горящей Сузраме, но виноваты в этом были сами киммерийцы. Они расплачивались за беспечность, которую проявили их вожди, распустив боеспособно войско для сбора урожая, и перекочёвки. Их главные силы разошлись по домам, чем и воспользовались арии. Кроме того, должной бдительности не проявили воины пограничных кочевий, не успевавшие оповестить столицу о надвигающемся арийском войске, которое двигалось быстрее киммерийских вестовых. В результате, появление армии ариев под стенами Сузрамы, оказалась для горожан полной неожиданностью. Войск в городе оказалось недостаточно даже для организации обороны по всей длине его стен. Потому-то Сузрама была взята всего лишь за один день. Отсюда же исходила и спешка со стороны ариев, ибо довлела необходимость в быстром подавлении остатков сопротивления, в вывозе всего нужного и ценного, в захвате рабов для их продажи на рынке в Таврике, а также в освобождении своих невольников, которым не посчастливилось угодить в киммерийский плен. Ну а далее, не дав врагу ни опомниться, ни собрать силы, надо было стремительно удаляться восвояси.
   Об этом я узнал, пообщавшись во дворце со знакомыми соплеменниками, а теперь спешил обратно в тюрьму. Ведь Наста, Тайя и Сайгун могли находиться именно там. И, если раньше я ничем помочь им не смог бы, то теперь, когда арии хозяйничали в городе, это стало вполне возможным. Было бы кому помогать. Конечно, уже в который раз за последнее время я поступал расчётливо, и возможно, меня следовало обвинить в малодушии, но именно благодаря своей расчётливости и здравомыслию, я, в общем-то, до сих пор и жив. Если бы я бросился освобождать ребят сразу же после побега, то, измождённый и безоружный был бы тут же убит гвардейцами, и сейчас бессмысленно разлагался бы где-нибудь в тёмном углу подземелья. Теперь же, в своём нынешнем здоровом и вооружённом виде, я мог быть им полезен. Да и ситуация в городе кардинально изменилась. Так что оставалось надеяться, что ребята как-то выкрутились, и всем нам не придётся ни о чём сожалеть. К тому же, оставалась надежда на то, что их разместили не в тюрьме, а в другом месте, иначе, какой смысл сажать меня отдельно? В общем, пока не увижу - не поверю! И пусть нам помогут бессмертные Боги!
  
   * * *
  
   Раннее утро встретило кровавым заревом рассвета. Чёрное небо казалось, впитало в себя весь дым сожженной Сузрамы. Разорённый город приветствовал победителей закопчёнными домами выгоревших кварталов, зловещей тишиной вымерших улиц и обглоданными огнём Башнями Молчания. Я всю ночь проплутал в поисках тюрьмы, но то, что визуально очевидно днём, в тёмное время суток приобретало совершенно иные формы и очертания. И лишь несколько подмеченных ещё вчера ориентиров, и реальность того, что до окрестностей тюрьмы арии ещё не добрались, позволило мне отыскать это невесёлое место.
   Прилегающие к темнице кварталы словно вымерли. Серые от осевшего пепла дома напряжённо застыли в ожидании неминуемой кары, более похожие теперь на безмолвные каменные дольмены древних захоронений. В пустынном молчании улиц были слышны лишь шорохи моих шагов. С тех пор как рассвет позволил различать размытые силуэты, я так никого и не встретил на пути. Победители утомились, и, перегруженные славой, прилегли отдохнуть от узаконенного насилия. А проигравшие ещё глубже забились в потаённые норы, в надежде переждать навалившееся лихо. Наступило недолгое время тишины и безмолвия, и город словно забылся в тревожном сне.
   Остановившись недалеко от здания тюрьмы, я некоторое время наблюдал за тёмными отверстиями окон и распахнутыми створками ворот. Не обнаружив за стенами ни единого движения, и не услышав звуков, я медленно просочился внутрь. Пустота обширного пространства выглядела очевидной. Пахло знакомыми запахами плена и смрадом несвободы. Живых не наблюдалось. Лишь редкие слабые стоны доносились из зловещего нутра невольничьего дома. Что ж, придётся последовательно заходить в каждую камеру, и всё подробно осматривать. И содержимое и присутствующих. С тайной надеждой никого не узнать.
   Осмотр занял половину дня, и к счастью результата не дал: я не обнаружил ни одного знакомого лица. Последовательно обходя камеры, я вырезал на двери особый знак, говорящий о том, что здесь я уже побывал. Содержимое помещений разнообразием не отличалось. Выпотрошенные тела, отсечённые конечности, вывалившиеся внутренности - всё это плавало в лужах крови, лежало на гнилом сене, было обёрнуто в дурно пахнущие тряпки. Некоторые умирали долго и мучительно, ибо, будучи богатыми людьми, интересовали гвардейцев в смысле спрятанных ценностей. Другие отплывали за Стикс быстро, получив укол кинжала в сердце, или удар тяжёлого топора по шее. Кое-где виднелись следы яростной борьбы, а в одной из камер я даже обнаружил задушенного гвардейца, но эти исключения не меняли полной картины, более похожей на массовую скотобойню. Удовлетворяло одно: если с утра я испытывал некоторую неловкость по поводу жестокого уничтожения всей царской семьи, включая пылких юношей и юных дев, то теперь эта неловкость исчезла, давая место пониманию того, что люди, организовавшие подобную мерзость, ещё очень легко отделались.
   Так, обходя извилистыми коридорами это гнездилище киммерийского позора, я заходил в каждую из дверей, и, несмотря на состоянии обитателей, вынужден был заглядывать в каждое лицо. Если нужно - переворачивая тело, или приставляя к оному отрубленную голову. В подёрнутых смертельной поволокой глазах застыли ужас и безнадёга. От запаха пота, крови и нечистот меня мутило, но начатую работу следовало довести до конца, причём, не пропустив ни единой камеры, иначе всё теряло смысл. И вот, когда казалось, что поиск завершён, и радость отрицательного результата уже рождалась в груди, я услышал быстрые, но осторожные шаги в проёме плохо освещённой лестницы. Обнажив оружие, я метнулся в тень глубокого алькова, и с интересом стал дожидаться неожиданного посетителя.
   Человек был облачён в форму наружной охраны тюрьмы, имел при себе два плотно набитых мешка, связанных между собой и переброшенных через левое плечо. В правой руке он держал прямой короткий меч, обильно сдобренный кровью по самую рукоять, а в левой - бронзовый шлем, который недавно снял, и теперь не знал, что с ним делать: и мешает вроде бы, и выбросить жаль. Прижавшись к стене, человек остановился, и настороженно осмотрел ближнее пространство. Никого не обнаружив впереди, он несколько раз оглянулся назад, потом всё же опустил шлем на пол, вздохнул тяжело, и, отдуваясь, вытер ладонью пот со лба. Охранника разрывали внутренние противоречия. С одной стороны, не ведая, что происходит снаружи, он не знал в каком одеянии выходить из тюрьмы. С другой - содержание мешков выглядело ни совсем прилично, вне зависимости от того, кто хозяйничает на улицах. Ну а с третьей - он точно не знал, как поступить с оружием, которым был увешан, как всякий уважающий себя представитель наружного охранения. Но, время не терпит, и, решившись, наконец, мужчина опустил мешки на пол, сбросил оружие, и снял бронзовые панцирь и поножи. Оставшись в одних сандалиях, он быстрым движением извлёк из большего мешка грязные засаленные лохмотья, и, словно стесняясь собственной наготы, торопливо обрядился в них. Брезгливо поморщась, он придирчиво осмотрел себя, разглаживая ненужные складки. Наверное, он остался доволен, ибо, сунув за пазуху кинжал, и, взвалив мешки через плечо, собрался продолжить путь, но тут уж я не смог отказать себе в удовольствии, разыграть собственный спектакль.
   Издав боевой клич ариев, многократно отразившейся переливами эха в извилистых коридорах и боковых проходах, я стремительно подбежал к перепуганному киммерийцу, и, приставив нож к горлу, заорал ему в самое ухо: кто, мол, такой? Быстро отвечай, шелудивый пёс, а то голову отрежу. Ну и ещё несколько фраз в том же духе. Для усиления эффекта. Переполненный ужасом охранник, не ведая, кто я, и как правильно отвечать на мои вопросы, неистово дрожал, щёлкая при этом челюстью, слюняво шамкал губами и обильно потел. Перепуганные глаза его таращились в разные стороны, и я лишь по смыслу и по ситуации догадался, что он просит пощады. Забирай, мол, всё, только не убивай! На что я ему предложил вытряхивать мешки. Бывший охранник непослушными пальцами развязал узлы, и вывалил содержимое мешков на пол. В них находилось именно то, что я и предполагал. Это были золотые и серебряные кольца, цепочки и браслеты, ожерелья из драгоценных камней и жемчуга, дорогостоящие талисманы и обереги, большое количество золотых и серебряных монет различной чеканки, и ещё очень многое, лежащее теперь окровавленными кучками, ибо снимали их с трупов, предварительно отрубив пальцы, кисти рук и ног, а где-то и головы. Причём, большое количество украшений - женские.
   - Кто ты, сын шакала?
   Вскоре выяснилось, что я угадал, отличив в нём представителя наружной охраны, ну а дальнейшая его история оказалась такой же, какие рассказывают его собратья по мародёрскому делу. Мужчина валялся у меня в ногах, умаляя пощадить, и клялся, что всё это лишь во имя спасения больной жены, малых детей, и старых родителей. Обычное оправдание своим поступкам всех обирателей мёртвых, я же вспоминал отрубленные пальцы и кисти рук на окровавленных полах в вонючих камерах.
   - Здесь есть тайные помещения?
   "Есть! Есть!" - орал охранник, желая громкостью голоса усилить эффект. - "Я покажу, если нужно!"
   - Веди, свинячье рыло! И не вздумай шутить со мной. У меня отсутствует чувство юмора. - Схватив его за шиворот, я отвесил ему хорошего пинка под зад, но это не помогло. Ощущение гадливости не уменьшилось, однако я нуждался в его услугах. - Иди, и не оглядывайся!
   Затем, перестраховавшись, я связал ему руки за спиной, и, держа на поводу, велел показывать. Тайных камер оказалось немного, но мною они были пропущены, так как отсутствовал вырезанный знак на двери. Содержимое помещений оказалось тем же, что и виденное ранее, но я тщательно осмотрел каждое тело, и заглянул во все умерщвленные лица. Знакомых черт не попадалось.
   - Ух! - вздохнул я облегчённо, и строго спросил: - Это всё?
   Киммериец пал ниц, и ползая на брюхе, клялся, что да, это всё, только не убивай! Ну и что с этим слизняком делать? Мараться не хотелось, да и крови я за последнее время и наелся и напился. Перебор. А раз так, то я решил, что будет справедливо предоставить решить участь этого недочеловека Великим Богам. В конце концов, они и для этого существуют тоже. Чтобы воздавать за грехи.
   - Пшёл вон!
   Похватав наскоро кровавое золото, свинячье рыло вместе со слизняком и сыном шакала бросились бежать. Вскоре, они скрылись за поворотом, тягуче скрипнув напоследок тяжёлыми воротами.
   "А я разве их закрывал?"
   Хорошая мысль, к тому же своевременно возникшая, порой стоит дороже всего золота мира. Более того, я точно помнил, что до ворот даже не дотронулся. Подбежав к наружному проёму, я выглянул на тюремный двор. Ворота оказались слегка приоткрыты, а не распахнуты настежь, как это было ранним утром. Может, ветром задвинуло?
   В это мгновение я услышал сдавленный вскрик. Короткий плаксивый всхлип и звук падающего тела. В отверстие между створками ворот вкатилась крупная золотая монета. Возможно, из коллекции охранника. Сделав несколько шагов назад во мрак тюремного коридора, я обнажил оружие, и, опёршись спиной о холодные камни стены, стал ждать, решив действовать сообразно обстановке. Пусть они сначала покажутся, а уж я посмотрю, в какую сторону двигаться.
   Ворота снова заскрипели, и на тюремный двор зашло несколько человек. Облегчённо вздохнув, я отлепился от стены, и медленно направился к выходу. Это были арии. Уставшие, оборванные и окровавленные победители. Более того, это были арии из моего становища. Я видел знакомые лица, и чувствовал, как сердце в груди начинает отплясывать танец радости. Но, шайтан задери всю киммерийскую нечисть, это было ещё не всё! Среди знакомых лиц я выделил ещё двух, ибо это были мои родные братаны! Братья-близнецы: Цветан и Облак! А уж к чему отнести эту встречу, к случайности ли, или к промыслу Божьему, это пусть на небе решают.
   С этой мыслью я вышел на свет. Арии среагировали мгновенно, направив на меня мечи и копья, но вот далее, я с превеликим удовольствием поимел возможность наблюдать стремительную метаморфозу выражений на их лицах. От воинственности и агрессии к недоверчивости и удивлению, а далее, плавным переходом к постепенному узнаванию, и резким скачком к радости и счастью.
   - Влад, ты что ли?!
   - Кто ж ещё? - я развёл руки по сторонам. - Кстати, вы зарезали моего богатого киммерийского друга. Он много весит.
   - А, забирай! - Цветан махнул рукой. - Нам и так класть некуда.
   - Ну, здравствуй, что ли! - Облак улыбнулся. - Уж и не чаял увидеть тебя когда-нибудь.
   Сдержанные объятия обуславливались наличием свидетелей. Прилюдное проявление сильных чувств в среде арийского воинства не поощрялось. Традиция! И, тем не менее, волна радостных ощущений нахлынула на меня. Ведь встретить в этом хаосе родное лицо, а тем более - два, дорогого стоит! Ко мне подходили земляки и соседи, здоровались, хлопали по плечам. Интересовались: как дела? Где, мол, шлялся столько времени. Давно тебя не видели, мол. Тут и старые знакомые по авестийским погромам объявились, друзья и собутыльники: Брод, Глын и Балк, после чего я почувствовал, будто вновь оказался в родном становище. Будто не пробирался я с друзьями по пепелищу Аркаима. Словно не существовало серых пространств Закартинья с нарисованным африканским божеством. И не было этих бесконечных дней плена и тюрьмы, а существовало лишь родное становище, и эти люди, которых я встретил поутру в Стране Ариев.
   "Между прочим", - подумал я, высвобождаясь от пут собственных мечтаний, - "Раз все они здесь, значит, где-то неподалёку должны быть Сардак и Берез!"
   Следуя канве внутреннего диалога, я усмехнулся про себя: "Надо же! С тех пор, как я покинул Арьяварту, о расхитителях гробниц даже не вспомнил, а тут, увидел Балка с Глыном, и воспоминания потянулись из памяти, словно верёвка из мешка. Стоило только дёрнуть. Однако не стоит забывать пословицу: помяни дерьмо - вот и оно!"
   - Как ты здесь оказался? - поинтересовался Облак, думая уже о том, что говорить отцу.
   - Да так, в тюрьме загорал!
   - Ну и как?
   - Кормят хреново!
   - А как в Сузраме очутился? - Цветан вывалил на землю содержимое мешков охранника. - Неплохой наборчик. - Потом снова обернулся ко мне. - Что, отвечать не хочешь?
   - Нет, братец, дело ни в этом. Это слишком длинная история.
   - Ну и ладно. Просто я слышал, ты в Аркаим отправился.
   - Правильно. Только вот Аркаима больше нет.
   - Это ещё почему?
   - Массагеты сожгли!
   Возглас удивления был мне ответом.
   - Как сожгли? Ты видел?
   - Я участвовал в обороне с первого до последнего дня.
   - Шайтан!
   - Вы что же, ничего не слышали об этом?
   - Некоторые слухи до нас доходили, - Цветан пожал плечами, - но в них никто не верил. Слишком уж невероятным казалось, что Аркаим пал! Такой огромный город.
   - Сузрама больше.
   - Ну, нашёл с чем сравнивать! - Цветан презрительно поморщился. - Разве киммерийцы умеют строить?
   - И всё же Сузрама больше!
   Глядя на горящий город, который хоть и был крупнее Аркаима, но его судьбу полностью повторил, захотелось сменить тему.
   - Как там наши?
   Всё это время я вертел головой, выискивая лица родственников, справедливо полагая, что нынешние присутствие ариев в столице Киммерии не обошлось без их участия.
   - Все здесь. - Облак взял меня за локоть. - Пойдём, покажешься.
   - Пойдём!
   Сердце возобновило пляску радости, добавив к ней изрядную долю предвкушения. В висках волнительно стучало, в голове шумело, а ведь мы не виделись чуть более сотни дней. Всего-то! Оглядываясь мысленно назад, я только теперь понял, как мне их не хватало, как уязвим, я был без них, и как оказывается с ними легко и спокойно жить.
   Ещё издали я различил знакомые фигуры отца, деда Стрыя и дяди Скальда. Они метались по площади перед Башней Молчания, пытаясь удержать ариев в разумных рамках. К совести и воинской чести уже не взывали, ибо момент для этого был упущен. Теперь наступало время иной аргументации, и мои влиятельные родичи указывали ариям на несомненную пользу планомерного и коллективного грабежа перед грабежом индивидуальным. Они призывали организованно прошерстить кварталы, не отвлекаясь на насилие и убийства, забрать всё самое ценное, не распыляясь на бытовой хлам, и, прекратив бессмысленные погромы, достойно уйти из города, не дожидаясь сбора киммерийского войска. А по возвращении домой произвести справедливую делёжку, которая охватит и живых и мёртвых, и где каждый получит свою честную долю. Однако и этот момент был безвозвратно упущен, ибо обуздать взбесившуюся массу, оказалось делом и невозможным, и неблагодарным. К тому же, арии находились не в чистом поле, где каждый на виду, а в городской черте, где каждый сам по себе. Армия рассосалась по улицам и растворилась в закоулках, и теперь, пока озверевшая солдатня не упьётся вдоволь чуждой кровушки, пока не насладится безнаказанным насилием, и покуда не насытится дармовым грабежом - её не остановить. А пока будет, что брать, людей не соберёшь. Так что придётся ждать пресыщения.
   Скальд обернулся. Находясь ближе всех, он первый увидел меня. Наверное, я был персонажем уже из другой жизни, потому что моё неожиданное появление подействовало даже на него. Дядя вздрогнул. Конь под ним дёрнулся, пошёл боком, и, крутанувшись вокруг себя, слегка привстал на дыбы. Скальд урезонил животное, и, повернувшись к Стрыю, окликнул его. Когда дед обернулся, дядя кивнул в мою сторону. Внешне Стрый не отреагировал никак. Он лишь незаметно пожал плечами, переводя факт нашей встречи в ведение Богов, и направил коня в нашу сторону. Ту да же мчался и Млын с дальнего края площади, ибо моё появление здесь взволновало и его.
   Сдержано обнявшись, обменялись положенными приветствиями и общими фразами о здоровье, мужской силе и воинской славе, причём сделали это ни как близкие родственники, а как хорошо знакомые, но давно не видевшиеся люди. Бабушка, мама и сестра - живы и здоровы. Зеленеющие нивы тучны и сочны. Леса полны дичи. Реки кишат рыбой. Домашний скот посеется и плодится. У нас всё хорошо, - означали их слова, - а как у тебя?
   Я кратко поведал о невесёлой судьбе Аркаима. Упомянул Града Тополя, расписав его "геройскую смерть на стенах города". Естественно, ни словом не обмолвился о Закартинье, и, как следствие этого, пришлось на ходу выдумывать историю пленения. Далее, помянул недобрым словом киммерийских шакалов и их поганые тюрьмы. Расписал подробно побег из заточения, и свои дворцовые приключения, я ни словом не обмолвился о потайной зале, а теперь вот, - посетовал о самом главном, - ищу своих друзей.
   - Поможете?
   Насту знали многие, а Тайю и Сайгуна я подробно описал в надежде, что это окажет помощь. Вопрос был исчерпан, и собравшиеся вокруг меня арии стали расходиться, справедливо полагая, что у Дарго есть вопросы, которые необходимо обсудить в семейном кругу.
   Замутнённое дымом солнце повисло на полдне. Небо почернело. Восточная часть города пылала. Пожар быстро распространялся на другие кварталы, и в этом ревущем пламени Сузрама должна была погибнуть. Сгореть дотла. Ибо в таком огне горели даже камни. Созерцая разгулявшуюся стихию, мы понимали, какой вопрос интересует всех. Теперь я знал на него ответ, да и остальные - тоже, но кто-то должен был его озвучить. Произнести вслух невесёлые слова. Наконец, Стрый покачал головой, и, отвернувшись, произнёс:
   - Нет. Пока нельзя.
   Я кивнул: так надо! И ещё: я прекрасно осознавал и цену, и длительность этого "пока". А потом Млын прервал повисшее между фразами молчание.
   - Твоих друзей сейчас будем искать. К счастью ни все ещё оскотинились. Ты надейся! Ведь мёртвыми их никто не видел.
   - Спасибо!
   Радостная поначалу встреча теперь всех тяготила. Очередную паузу в разваливающемся разговоре прервал Скальд. Протягивая мне свёрток, он сказал:
   - Возьми. Я как чувствовал, и всё время таскал её с собой. Держи, это твоё!
   В свёртке оказалась книга из склепа.
   - Спасибо, Скальд!
   Чувствуя, что говорить более не о чем, а вынужденное молчание всех угнетает, Стрый заторопился.
   - Ну, всё - за дело! Встречаемся во дворце.
   Облегчённо загомонив, родичи поспешили разойтись. Глядя на них, я понимал, что с таким грузом за спиной крайне тяжело общаться. Ведь каждый из них чувствовал себя немного виноватым передо мной. Отсюда и тяжесть в разговоре, и длительные паузы в общении, и вынужденное молчание. Хорошо уже то, что все живы. Теперь бы ещё ребят найти.
  
   * * *
  
   Сколько живу на свете, столько и убеждаюсь, что народная мудрость писана кровью. Большой кровью. Очень большой. И одна из этих мудростей гласит: не каркай! Не произноси лишних слов, ибо шайтан всё слышит! А, я? Как я говорил? "Вспомни дерьмо - вот и оно!" Или не говорил, - думал? Да какая теперь разница, говорил я или думал, ведь дерьмо-то появилось! Причём, появилось неожиданно и в самый неподходящий момент. Потому что Сардак и Берез материализовались сразу же, как только я остался один, а мои родичи успели отдалиться настолько, что окликнуть их голосом я уже не мог. Да я и не кричал бы. И они об этом знали.
   Перед тем, как повстречать своих "друзей", я, стараясь рассуждать здраво и практично, предположил, что если моих истинных друзей в тюрьме не оказалось, то искать их следовало в царском дворце. Во всяком случае, начинать поиски необходимо именно оттуда. Уверен, что тайные комнаты и секретные помещения во дворце существуют во множестве, а уж наличие в них особо важных пленников у меня не вызывало сомнений. А раз так, то первым делом следовало вернуться во дворец, и тщательно обыскать все его помещения. В случае отрицательного результата - разыскать дворцовых служащих, и, если кто-то из них выжил, убедить в том, что правдивый рассказ о трёх чужеземцах может значительно удлинить жизнь, как самому служащему, так и членам его семьи.
   Придя к этому умозаключению, я решил разыскать дом Зваротца, и через известный мне подземный ход проникнуть во дворец кротчайшим путём. Для этого я свернул на узкую задымленную улицу, где вскоре повстречался с подельниками упокоенного молнией Старка.
   Сардак и Берез вынырнули неожиданно, что в моём понимании подразумевало долгую и внимательную слежку. Наверное, обнаружив меня ещё возле тюрьмы, они терпеливо выжидали, когда же я окажусь один, и теперь, достигнув желаемого, решили уже не прятаться.
   Отойдя на несколько шагов, я сбросил всё лишнее, и остался с двумя короткими немного изогнутыми мечами, позаимствованными во дворце. Привычное оружие для двурукого бойца. Заткнув за пояс длинный колхидский кинжал, я был готов сразиться. Скажу больше: я жаждал этого поединка! Взаимных пояснений и сотрясений воздуха по поводу важности встречи теперь не требовалось. В наших взаимоотношениях следовало поставить большую жирную точку, и гробокопатели выслеживали меня именно для этого. Всё было ясно изначально: для обеспечения спокойного существования одной из сторон, кто-то из нас должен был умереть.
   Подельники всё исполняли молча. Они неторопливо приближались ко мне, прикрывшись лёгкими круглыми щитами, и умело жонглируя массивными прямыми мечами. Учитывая мою обоерукость, а также интенсивное потребление травы вендар, наши шансы я оценивал как равные. Пришла очередь поздравить себя с тем, что, ещё находясь во дворце, я не поленился вернуться в тайную залу, спуститься в яму к мёртвому Зваротцу, и изъять у него внушительных размеров мешок с чудодейственной травой, которым он разжился у себя дома, перед проникновением в подземный ход. Теперь я надеялся сам её готовить. Что касается Зваротца, то я поклялся собственноручно отнести его тело на Башню Молчания, или, если таковые найдутся, поручить его тело носесселарам - носильщикам трупов у зороастрийцев. Но совершу я это лишь после того, как закончу неотложные дела. Расправлюсь с Сардаком и Березом, например.
   Они были опытными бойцами, а потому бросаться в атаку не спешили, справедливо полагая, что при правильном ведении боя, я должен буду устать быстрее их. Это понимал и я, однако за последние полтора года я стольких отправил в плавание за Стикс, что начинал всерьёз полагать, будто чего-то стою, и доводить поединок до того момента, когда в руках почувствую усталость, не собирался.
   Не ясным оставался вопрос: к чему такие сложности? Ведь всё можно было сделать гораздо проще. Пустить втихаря стрелу, затащить меня ещё тёпленького в ближайшую хибару, поджечь её, и преспокойно уйти. Или ещё проще: не тащить и не поджигать, а просто убить на расстоянии, и скрыться. Скажу больше, им и скрываться-то не требовалось: выпустили пару стрел в спину, и делу конец.
   Вместо этого они решили устроить поединок. Пусть и не честный, двое на одного, как-никак, но всё же - поединок. Ни подлое убийство соотечественника, а некое подобие состязания. Кто кого?
   Зачем им это?
   Об этом я и думал, перебирая варианты, пока противники приближались ко мне. После скоропалительного анализа из множества приемлемых осталось два. Первый вариант заключался в том, что Берез, как и многие подонки его уровня, являлся человеком сентиментальным, был склонен к показухе, и отличался тягой к широким жестам. В обозримом историческом прошлом это сгубило многих, но Берез не умел читать, и это, надеюсь, погубит и его. Другой вариант моих размышлений предполагал, что Сардак, будучи человеком не самостоятельным, зависимым и подверженным влиянию, в отличие от Береза конченым подонком не являлся, и категорически отказался от стрельбы в спину.
   Прав ли я был, приписывая моим оппонентам подобные качества, теперь уж навсегда останется загадкой, ибо Берез первым лишился терпения. Он стремительно пошёл в атаку, и, сделав выпад, вынужден был раскрыться. Я легко отвёл удар, крутанулся вокруг себя, и, рубя Сардака по щиту, оказался у них за спинами. Сардак, отбив мой удар, успел развернуться, а вот Берез, сделав при выпаде слишком длинный шаг, опоздал. Я атаковал его с левой руки, одновременно отражая правой наскок Сардака. Берез уклонился, но ему не хватило четверти шага, и я достал его в бедро, а меч Сардака, пронзив пустоту, уткнулся в забор. Мгновение спустя, я вновь стоял у них за спинами. Противники развернулись. У Береза из бедра обильно сочилась кровь. Его подельник был цел. Я - тоже.
   Понимая, что количество необходимо уравнивать, я атаковал Береза, причём сделал это так, чтобы он оказался между мной и Сардаком. Манёвр удался, и на несколько ударов сердца я оказался с Березом один на один. Он заметно хромал. Рана отвлекала его, и мешала сконцентрироваться на поединке. Сделав ложный выпад на Сардака, я развернулся, и стремительно сблизился с Березом, но он успел выставить щит. Бросившись на помощь, Сардак начал огибать своего друга со стороны раненного бедра, и тем отвлёк его. Берез лишь на мгновение скосил глаза в сторону движения, и я, воспользовавшись замешательством, нанёс колющий удар между щитом и повёрнутым вправо шлемом на голове. Однако Берез успел среагировать. Он приподнял щит, и задел мой меч, от чего клинок пошёл выше, и вместо шеи рассёк ему левое ухо. Голова Береза дёрнулась, и лезвие, чиркнув по назатыльнику, пронзило пустоту. Инерция удара была такова, что я всем телом последовал за мечом, и через миг врезался в щит Береза. Тот, затормозив моё перемещение, принял удар на себя, а так как ноги его находились на одной линии, он начал падать. Рука Береза, держащая меч, непроизвольно махнула несколько раз, пытаясь удержать тело в равновесии, и этим выключилась из боя. Мне лишь осталось вонзить свой левый меч Березу в живот. Клинок вошёл в тело по самую рукоятку. Вытаскивая оружие, я повёл лезвие вверх, и тут же отпрыгнул, едва не встретившись с мечом Сардака.
   Чтобы удержаться на ногах, я сделал несколько шагов назад, и упёрся спиной в жесткий плетень. С Березом было покончено. Он падал в пыль, смешанную с пеплом, а из вспоротого сверху вниз живота его густо вываливались внутренности. Сардак даже бровью не повёл. Убедившись, что остался один, он сделал три шага назад, и принял боевую стойку. Я двинулся вправо, стараясь держаться так, чтобы между нами находился труп Береза, но тут сзади меня раздался знакомый голос.
   - Прекратите! Вам что крови мало?
   Обернувшись, я увидел Стрыя. Прерывать наши противоборства с Сардаком, похоже, вошло в его привычку. Увидев мёртвого Береза, он громко выругался.
   - Опоздал!
   Затем, глядя на Сардака, сказал:
   - Уходи! Я уверен, что ты менее других виноват в том, что произошло. Теперь твои друзья мертвы, а твоей смерти я не желаю. Иди! Будем считать, что я ничего не видел. К тому же я уверен, что вы первые напали на Владена.
   Сардак не возражал. Как был, с обнажённым мечом, он подобрал свои и Береза мешки, и быстро исчез в дымной подворотне. Если честно, то я был рад, что не убил его. Главное, чтобы он отказался от мести.
  
   * * *
  
   Была у меня мысль, скрыть от Стрыя существование тайного хода во дворец, но потом я отказался от неё. Зачем? К чему скрывать то, чем врядли когда-нибудь воспользуюсь сам. А вот брат моей бабушки сумеет это сделать с пользой для семьи и Страны Ариев. Решив так, я провёл Стрыя через беднейшие кварталы Сузрамы до дома Зваротца, где и предъявил ему лакомый кусочек от тайного вселенского пирога. Дед был в восторге, которого и не скрывал, радуясь подарку, как ребёнок. Он тут же высказался по поводу перспектив, которые открываются перед умелым интриганом, в распоряжении которого появится такой козырь.
   - Я поселю в доме нужного человека. Цари приходят, и уходят, а дворец с подземным ходом останется. Кто бы ни сменил династию, вожди Киммерии будут жить в этих апартаментах, а раз так, то тайный ход в их жилище крайне важен!
   Восточные кварталы пылали. Пламя ревело так, что его было слышно за десятки стадиев от эпицентра. А значит, перспективы тайных игрищ, предвкушаемые Стрыем, окажутся состоятельными лишь в том случае, если город сохранится, как населённый пункт. Глядя теперь в сторону пожарища, я очень сильно сомневался в этом, но со Стрыем, по понятным причинам, своими сомнениями делиться не стал. Зачем? Пусть Боги решат этот вопрос.
   Во дворце нас уже ждали. Скальд рассуждал так же, как и я, а потому, явившись во дворец со своими людьми, он, первым делом, прошерстил все имеемые помещения. Не обнаружив пленников, дядюшка разыскал нескольких дворцовых слуг, чудом избежавших расправы. Среди них оказался чиновник высокого ранга, который, по мнению Скальда должен был что-то знать.
   - Поговори с ним, - дядя указал на маленького, толстенького, кругленького человечка, смуглая кожа которого от переживаемого ужаса стала серой, словно высохшая грязь, - он может быть в курсе.
   Когда я подошёл к нему, чиновник закрыл глаза, и, еле шевеля губами, приступил к предсмертной молитве. Страх ввёл его в полуобморочное состояние, где он и прибывал, готовясь к переправе через Стикс. Лишь после внушительной встряски в его глазах появился проблеск мысли, и он оказался в состоянии воспринимать окружающий мир. Я вкратце обрисовал ему ситуацию, рассказав о трёх пленниках, которые должны были появиться здесь несколько дней назад.
   - Если тебе что-то известно, то прошу тебя, расскажи! Взамен, я обещаю сохранить жизнь тебе и всем этим людям. - Кивнув на едва живых слуг, я продолжил: - Если же мои друзья окажутся живы, то, клянусь, ты получишь щедрое вознаграждение. Если - мертвы, то и тогда не обижу. Только - говори!
   Уразумев, что убивать его не собираются, а, также узнав, что Великий царь с сыновьями геройски погибли, защищая дворец, чиновник немного пришёл в себя. Когда же до него дошло, что и царица вместе с принцессами отправились в мир иной, а вся киммерийская знать либо уничтожена, либо подалась в бега, либо угодила в плен, он и вовсе разговорился. Судя по всему, бояться ему уже было некого, а возможность остаться в живых, да ещё и заработать, при том, что происходило вокруг, можно было приравнивать к дару Богов.
   Чиновник ожил. Выяснилось, что он действительно знает одно место, окружённое плотной завесой секретности, доступ к которому был строго ограничен. Он рассказал, что в это таинственное место несколько дней назад доставили трёх важных пленников: двух женщин и мужчину.
   - Они чужеземцы?! - поинтересовался я, едва сдерживая подступившее возбуждение.
   - Да, - подтвердил киммериец, - одна девушка - арийка, а двое других - кельты.
   - Откуда ты это знаешь?
   - Я имею доступ в Паноптикум.
   - Куда?
   - В Паноптикум. Так это место называли туулу.
   - Кто?!
   Лишь только это слово было произнесено, я почувствовал, как шею и затылок пронзили тысячи меленьких иголок. Словно стая комариных самок устроила на мне дармовое угощение. Я хотел было подробно расспросить чиновника об этом, но вовремя сообразил, что не стоит этого делать при свидетелях. Ничего, успею.
   - Их пытали?
   - Нет, нет! Ни в коем случае! - затараторил Заракх - так звали моего нового знакомого. - Их никто и пальцем ни тронул! После того, как выяснились подробности их появления в столице, с ними очень почтительно обращались.
   - Ну а дальше? - памятуя о трусости Заракха, и его боязни за собственную жизнь, в правдивости его слов можно было не сомневаться. - Что было дальше?
   - Их обессмертили.
   - Что?! - учитывая то, что замумифицировав своих мертвецов, айгиптосцы считали их скорее живыми, нежели мёртвыми, обессмерчивание моих друзей могло означать всё что угодно. - Что с ними сделали?
   - Обессмертили.
   - Что это значит, Заракх, не темни!
   Киммериец помялся мгновение, но потом быстро проговорил:
   - Лучше тебе увидеть всё самому.
   Неизвестность хуже самых плохих новостей, - говорили минойцы, и теперь я очень хорошо понимал их.
   - Веди!
   Однако Заракх колебался.
   - Э...
   - Обещаю, что сдержу данное слово. - Взяв чиновника за локоть, я подтолкнул его к выходу. - Тебе сохранят жизнь, и выплатят вознаграждение. Что ещё?
   - Всё хорошо, господин! - Заракх с мольбой смотрел мне в глаза. - Моя семья...
   Я повернулся к Скальду. Он внимательно слушал наш разговор, а потому быстро кивнул.
   - Рассказывай, как их найти!
   Заракх принялся пылко разъяснять, где находится его дом, усердно водя грязным пальцем по пыльному полу, расставляя камни, изображающие приметные ориентиры, и выписывая торцом ладони кротчайшие пути подхода к его дому.
   Выслушав внимательно осчастливленного чиновника, Скальд посмотрел на
   одного из своих помощников.
   - Найдёшь?
   - Сделаю всё, что в моих силах, - воин указал на столб огня, - огонь приближается!
   - Тогда, поторопись! Возьми в помощь два десятка.
   - Уже иду!
   Отдав приказание, Скальд обернулся к чиновнику.
   - Теперь ты спокоен?
   - Пусть будут здоровы твои дети! - Заракх низко поклонился. - Теперь я готов идти.
   - Веди! - глядя на дядю, я кивнул головой в сторону киммерийца. - Пойдёшь с нами?
   - Нет, не могу. - Скальд развёл руками. - Далее занимайся сам. - И уже в спину добавил: - От дворца не отходи. Мы заедем попрощаться.
   - Лады! - крикнул я, не оборачиваясь, и быстро двинулся вслед Заракху.
   "Лишь бы они были живы!"
   Город Сузрама. Подземелье под дворцом.
   Октябрь 1225 года до Р. Х.
  
   Факел вспыхнул ярким синевато-жёлтым пламенем. Ни слова не говоря, Заракх шагнул в черноту пещеры. Я, не задерживаясь, последовал за ним. Пройдя шагов десять по рукотворному арочному тоннелю, мы упёрлись в глухую каменную стену без единой щели или стыка. Осветив её, киммериец зашарил руками по ровной отшлифованной поверхности. Смуглые руки долго ощупывали стену, пока не нашли искомое: слегка выпирающий наружу цилиндрический камушек размером у основания с мелкую монету. Нажав на него большим пальцем, чиновник утопил цилиндр в углубление, и отошёл на шаг. Раздался щелчок, после чего в стене образовалась щель толщиной в палец - идеально ровный разрез по своей форме напоминающий дверь. Так оно и оказалось. Вслед за щелчком послышался громкий металлический скрежет с пробуксовкой, словно зубья шестерни никак не могли совместиться, затем, совместившись, они перестали скрежетать, и равномерно заработали, вращая невидимые механизмы, а далее часть стены отошла немного внутрь, и равномерно без толчков с монотонным механическим жужжанием переместилась в сторону.
   Из образовавшегося прохода пахнуло застоялым воздухом и какими-то невообразимыми миазмами из смеси запахов шаманской лекарни и разграбленного склепа. Так пахло в Мёртвом лесу. Без всяких пояснений Заракх вошёл внутрь, так что мне ничего не оставалось, как последовать за ним. Теперь мы оказались в куполообразном рукотворном помещении с диаметром купола примерно шагов десять. Чуждая механика продолжала свою работу, и, как только мы оба оказались внутри, дверь за нами бесшумно затворилась.
   Я вздрогнул от неприятного ощущения, но промолчал. В конце концов - сам напросился. Прямо перед нами находилась круглая плетёная "люлька" пяти локтей в диаметре, огороженная сеткой из металлических прутьев, и закреплённая на потолке толстым волосяным канатом, продетым через мощное бронзовое кольцо, вмурованное в потолок. Под "люлькой", чуть большим диаметром, чем она сама, чернел провал шахты, бездонной, как воды Понта.
   - Заходи. - Заракх приоткрыл дверцу в "люльке". - Сейчас будем спускаться.
   - На этом? - меня передёрнуло от мрачных предвкушений. - А оно выдержит?
   - Выдержит, не беспокойся! - киммериец усмехнулся одними губами. - Ни мы первые, ни мы последние!
   - А сколько спускаться?
   - В глубину?
   - Да.
   - Один стадий, не больше.
   - Стадий!?
   - Да. Иначе туда не попадёшь.
   Зайдя внутрь "люльки", я прислонился спиной к ограждению, и крепко схватился за прутья. Чиновник зашёл следом, закрыл калитку, и резко дёрнул за плетёный металлический шнур, свисающий с верхотуры купола. "Люлька" вздрогнула, как от удара, подпрыгнула немного вверх, затряслась мелкой дрожью, но всё это мгновенно закончилось, как только наше транспортное средство протиснулось в шахту. После этого ещё какое-то время был слышен металлический скрип, раздававшийся со стороны грузового кольца, но и он слышался всё тише и тише по мере того, как "люлька" опускалась вниз, погружая нас в чёрную вязкую мглу без единого просвета и отдалённого звука.
  
   * * *
  
   После безразмерного по протяжённости и длительности путешествию вниз, я словно кожей почувствовал как "люлька" выскочила из цилиндра шахты в гораздо более обширное пространство. Заракх намеренно погасил факел, то ли из экономии, а скорее - чтобы я не перепугался подземных красот и бездонных высот, и потому теперь я мог лишь предположительно гадать по поводу того, что же происходит вокруг нас. И первое, что приходило мне в голову, исходя из получаемых ощущений, являлось то, что шахта окончилась, и мы оказались в безразмерном каменном мешке просторной пещеры, начало которой я определил по начавшейся качке и болтанке. Наш транспорт мотало из стороны в сторону, а это могло означать, что мы вышли из шахты, ход "люльки" уже не ограничивается стенами, а вокруг нас простиралось нечто большое и объёмное.
   И ещё - звуки! Сконцентрированные до сего момента, будто законсервированные в пределах шахты, близкие из-за ограниченности стенами, они вдруг начали шириться, отдаляться и раздуваться, словно увеличиваясь в объёме, но, и это являлось самым главным ориентиром - моё ухо начало улавливать еле различимое отдалённое эхо, что однозначно указывало на появление перспектив в расширяющемся пространстве.
   Через несколько сотен ударов сердца я ощутил толчок, и понял, что люлька остановилась, коснувшись дна.
   - Приехали. - Гулкое эхо ушло на периферию слуха, удаляясь по каменным коридорам. - Давай кремни и трут.
   Отлепившись спиной от "люльки", я сделал шаг вперёд, протянул кисет на слух. Рука упёрлась киммерийцу в бороду, но я его не увидел. Темнота была абсолютной.
   - Возьми.
   Факел вспыхнул ярким пламенем, но темнота не рассеялась.
   "Ничего себе!"
   Я видел только люльку и пол. Ни потолка, ни стен разглядеть не представлялось возможным. Скорее всего, они находились очень далеко, а значит, пещера была довольно обширной и объёмной. Огонь факела не "добивал" ни до стен, ни до потолка, растворяясь во всеобъемлющем мраке.
   Заракх тем временем, сориентировался по сторонам света, и, предложив подождать, собрался куда-то идти. Перспектива остаться одному меня совершенно не прельщала, потому как место это являлось ни просто незнакомым, оно было скорее - враждебным, и находиться здесь в темноте и одиночестве мне вовсе не хотелось.
   - А ты куда?
   - Да здесь недалеко.
   - Я пойду с тобой.
   Чиновник открыл калитку, и выел наружу.
   - Тогда пойдём.
   Шли мы долго и молча, не останавливаясь, в течение пятисот ударов сердца, пока, наконец, впереди нас не замаячила долгожданная стена. Оплывшая и бугристая, шершавая и вспученная, но, в общем - обыкновенная стена обычной пещеры, местами - влажная, местами - в солевых потёках, со сталактитами у основания пола и с кальциевыми наростами повсюду, но всё же - столь долго ожидаемая цель нашего путешествия. Подойдя вплотную, остановились. Как и в предыдущие разы Заракх первым делом приступил к тщательному осматриванию и ощупыванию фактурной поверхности в поисках, наверное, торчащего камушка. Так оно и оказалось. Обнаружив нужный камень, киммериец с силой нажал на него, а когда он вошёл полностью в стену, прислушался. Где-то чуть справа от нас раздался шум. Он доносился из небольшого круглого отверстия размером с дно амфоры. Убедившись, что шум идёт именно оттуда, мой попутчик поднёс к отверстию факел, и отвернулся. В тот же миг огонь с верхушки факела будто прыгнул в тёмное отверстие, раздался сначала слабый, но быстро нарастающий вой, и через несколько ударов сердца, на самой его верхней ноте, я услышал громкий хлопок. В тот же миг, одновременно во все стороны, и по полу и по стенам, расходящимися загорающимися точками стали вспыхивать огоньки, убегая всё дальше и дальше вглубь по ровному полу, и в высоту по бугристым стенам. Присмотревшись, я понял, что огоньки эти являлись светильниками, упрятанными в прозрачные плафоны, тысячами вмонтированными в стены и в пол. Но ведь это...
   Я посмотрел на Заракха.
   - Это природный газ, а светильники, как ты понимаешь - газовые.
   - Но ведь их здесь... - я запрокинул голову, и посмотрел вверх. Теперь на высоте в сотни локтей различались такие же горящие точки, как на полу и стенах, и которые, надо понимать, были установлены на потолке. То есть, потолок всё же имелся. - Шайтан! Сколько их?!
   - Думаю, что несколько миллионов! - Заракх весело подмигнул мне. - Даже не пытайся сосчитать. Бесполезно. Я несколько раз пробовал, но всякий раз быстро осознавал тщетность и бессмысленность усилий. Так что не трать время. Для ориентации скажу лишь одно: мы находимся под дворцом в подземной пещере. Здесь лишь небольшое её ответвление, рукав, который отпочковался от основного пространства. На сколько мне известно - это одна из самых больших пещер на Земле, хотя про неё мало кто знает, и ты один из немногих смертных, кому довелось побывать здесь.
   Я посмотрел вокруг себя. Светильники горели равномерно, и не мигая, создавая вокруг себя такое же равномерно освещённое пространство.
   - Но ведь это кто-то сделал?
   - Конечно!
   - Кто?
   - Туулу!
  
   * * *
  
   Пещера действительно была огромна. Насколько огромна - не знаю, и какое место по площади она занимает - тоже не скажу, но расстояние между северной стеной, где Заракх зажёг газ, и южной, куда мы теперь направлялись, было никак ни меньше пяти тысяч шагов. И это, как он выразился, всего лишь небольшое ответвление от основного массива. На запад же и на восток я вообще никаких краёв не увидел. Лишь бесконечное пространство в обе стороны с бесчисленной чередой зажженных плафонов, сливающихся в единое светящееся пятно на отдалённой границе видимости.
   Пол под ногами оказался искусственно выровнен в "горизонт" либо каким-то немыслимо гигантским инструментом, либо при помощи технологии, о которой на Земле ещё и не мечтали. В полу были хорошо видны срезы камней со слоистой внутренней структурой, такие же срезы минералов с пузырьками первородных газов, застывших миллиарды лет назад, членистоногие окаменелости ископаемых чудовищ, обитавших на земле в бурных морях той эпохи, и крупные монолитные куски янтаря величиной с человеческую голову с огромными насекомыми внутри солнечного камня.
   В полу, на стенах и в потолочном своде пещеры, который теперь едва различался в вышине, через равные расстояния один от другого были вмонтированы прозрачные плафоны из кварца и горного хрусталя, различной формы, но примерно одинакового размера. Внутри них находились газовые горелки, а, учитывая их количество - миллионы штук - это подразумевало разветвлённую сеть газовых труб. Многие парсанги!!! В отличие от пола, стены и свод пещеры, за исключением вмонтированных плафонов, сохранили свой естественный первородный вид. Я видел белые меловые потёки кристаллов кальция, кочковатые пупырчатые неровности застывших капель магмы, волнистые наплывы окаменевших смол, студенистые вспучивания древнейших болот, обнажённые жилы горных пород, блестящие срезы драгоценных неокисляющихся металлов, и сверкающие сломы ископаемых минералов.
   Мы уже подходили к южной стене, когда я разглядел на её поверхности нишу в форме арки, расположенную на высоте примерно двадцати локтей от пола, и шедшую к ней лестницу, обрамлённую леерным ограждением в виде вьющихся растений и змей. К лестнице с двух сторон примыкал пандус. Заракх остановился возле неё, посмотрел наверх, в сторону ниши, и, боднув головой, произнёс:
   - Ну, что, господин, приготовься. Сейчас начнётся самое интересное.
  
   * * *
  
   Арочная ниша была темна и беспросветна. Из неё пахло замороженным тленом, как в Покинутых местах. Над входом светился прозрачный плафон по форме напоминающий вытянутую и слегка деформированную семиконечную звезду. На поверхности плафона блестящей серебристой насечкой сверкал стилистический знак. Фигура, чем-то похожая на петроглифы, каковые я видел в горах Таврики. То же изображение концентрических линий, уходящих в бесконечность. Смесь петроглифа с иероглифом. Фигура эта что-то изображала, вернее - кого-то, но понять с какой натуры рисовался облик, и чьё изображение было зашифровано в этом сложном гротеске, я не решился бы. Слишком уж запутано.
   Заракх ткнул пальцем в стену. Петроглиф-иероглиф вспыхнул огненно-ярким светом. Под плафоном плотной убористой вязью возникла надпись (надпись!?), а может - орнамент - не знаю, но более всего это походило на текст неведомого языка. Внутри ниши на потолке зажглось несколько ламп, ярко освещая внутреннее пространство помещения. Вслед за киммерийцем я вошёл в альков. Стены, пол и потолок здесь были облицованы малахитовой плиткой, в которую красиво и уместно вписывались инкрустации из горящих газовых плафонов. Помещение оказалось совершенно пустым. Лишь в дальнем его торце, шагах в пяти от входа, имелось возвышение - постамент, поднимающийся над полом до уровня моего пояса, а над ним, над постаментом в стену был вмонтирован янтарный квадрат со стороной около полуметра с несколькими круглыми пятнами, на лицевой поверхности которых светились неведомые отличительные знаки.
   Чиновник подошёл вплотную к постаменту, опасливо заглянул внутрь, какое-то время пристально изучал содержимое, затем кивнул удовлетворённо, будто подтверждая свои собственные предположения, медленно повернулся ко мне, и призывно поманил ладошкой.
   - Подходи!
   Оказавшись у постамента, я отметил про себя, что это была довольно обширная и глубокая ванна, полностью заполненная монолитным куском льда. Лёд был чистым, прозрачным и абсолютно незамутнённым, бесцветным и без каких-либо вкраплений с включениями во всём своём замороженном объёме. Но мне хватило лишь вскользь брошенного взгляда, чтобы понять, что незамутнённый лёд - это так себе, цветочки! Ягодки меня ждали впереди. Вернее - ягодка! Одна, но какая!!! Из-под слоя прозрачного бесцветного льда на меня взирало человеческое лицо с полуоткрытыми глазами, с вьющимися каштановыми волосами, разметавшимися внутри льда, словно растрёпанные ветром. Я лицезрел шею, руки и пальцы с длинными ухоженными ногтями, взирал на полную грудь, похожую по размеру на орган моей знакомой вдовы, тонкую талию, впадину пупка... А вот ниже пупка, сначала мелкая, тонкая и редкая, но, чем ниже, тем более крупная, толстая и частая, шла чешуя. Обыкновенная рыбья чешуя, которая чем далее удалялась от пупка, тем становилась более очертаной и ярковыраженной, а на расстоянии в ладонь переходила в совершенно нормальную рыбью чешую, которая сплошняком покрывала такой же нормальный рыбий хвост с двумя боковыми и одним спинным плавниками. Это была русалка! Человек-рыба женского пола! Примерно таких, я уже видел в Закартинье, и если бы не рыбьи атавизмы, то девушка была бы очень даже ничего, можно даже сказать - красивая, но наличие чешуи и плавников портило всю картину.
   Я вспомнил вдруг количество подобных помещений, расположенных в стенах видимой части пещеры. По высоте - тридцать ярусов, а по длине - десятки километров, может даже - сотни! Интересно, сколько подобных альковов можно уместить на этой территории? Миллионы! Десятки миллионов!! А в них?
   - В других помещениях тоже русалки?
   Заракх пожал неопределённо плечами.
   - Есть и русалки, но есть ещё очень и очень многое, чего ты себе и представить не можешь. Если хочешь, пойдем, посмотрим?
   В следующее мгновение из-за пределов морозильного помещения раздались странные звуки. Топот в виде металлического лязганья: цок-цок. Гонимый любопытством я выскочил из ниши на терассу, и посмотрел в сторону, откуда доносился звук. Наверное, после русалки, я был готов ко многому, а может тенденции вновь выстраиваемой логики связали русалку, стук копыт и те ассоциации, что возникли во мне в связи с этими странными сочетаниями, но то, что я увидел в нескольких шагах от себя, вполне вписывалось в тот последовательный ряд, который начал выстраиваться в связи с уже увиденным. Сначала, русалка - помесь человека с рыбой, а теперь вот в непосредственной близости, кентавр - смесь коня с человеком.
   Кентавр громко "цокая" подкованными копытами по каменному полу терассы стремительно приближался. Он походил на всадника, лошадь которого, низко опустив голову, лёгкой рысью мчится в атаку. Чтобы не быть смятым полутонной тушей, пришлось отступить обратно в альков. Ждать встречи пришлось недолго. Мифическое существо, подсев на задние ноги, остановилось возле ниши. В нос шибануло едким запахом лошадиного пота, а далее я увидел человеческое туловище до пояса, которое, нагнувшись, попыталось проникнуть в помещение.
   Наверное, лошадь этого сделать не смогла бы, но так как нам явилась ни совсем лошадь, а нечто иное, то оно таки умудрилось втиснуть человеческую часть своего тела в узковатый и низковатый для истиной лошади проход. Существо действительно оказалось кентавром, причём таким, каким его изображали ахейцы с дорийцами. Нижняя часть - лошадиная, в нашем случае - конская, с четырьмя ногами и хвостом, а выше, вместо шеи - хорошо развитый человеческий торс с буграми мышц на сильных руках и мощной груди. Это был мужчина вполне обычного вида с тёмными курчавыми волосами средней длины, с ухоженной, такой же курчавой чёрной бородой, со смуглой кожей на человеческой части тела, которая далее, то есть - ниже, постепенно переходила в кожу лошадиную, лоснящуюся и блестящую от обильно выступившего пота. Черты лица кентавра ничем не отличались от иных человеческих лиц, жителей современной Ахайи или Киммерии, либо одной из других южных стран, являя собой типичного представителя средиземноморского региона. Кентавр не был гол, как это можно было предположить, исходя из их изображений на вазах и амфорах, доказывая, что цивилизация коснулась и этого гибрида. На человеческий торс его была надета баранья безрукавка, застёгнутая на крупные металлические пуговицы с красивым барельефом на лицевой стороне в виде рыкающего льва. На лошадиной же части кентавра имелись шорты, то есть, задняя часть коня (ну, он же мужик!) была облачена в некоторое подобие коротких штанов, целомудренно скрывающих интимные места и с кокетливо выполненным вырезом для хвоста. В общем, благодаря шортам, причинный орган конской части тела не болтался в районе пола, как у его жеребячьих родственников, что характеризовало кентавра как существо цивилизованное, каковому совершенно чужды внешние эффекты.
   Увидев меня, человек-конь существенно озаботился, явно не понимая, кто я, как здесь оказался, и что здесь делаю. На средиземноморском лице его отразилось удивление, переходящее в оторопь. Кентавр отпрянул назад, передёрнул плечами, копыта его быстро "зацокали" по полу, нервно отбивая чечётку, и, в следующий миг в его руках блеснул металл длинного прямого клинка.
   "Вот, чёрт хвостатый!"
   Я рефлекторно отпрянул назад, понимая, что прятаться в подобном помещении просто негде, но если этот мутант начнёт махать своей точилкой, то придётся его убить. Кентавр поднял руку, и направил остриё прямо на меня. В тот же миг из-за спины выскочил Заракх. Встав между мной и вооружённым полуконём, он отчаянно замахал руками. Существо с кинжалом, увидев интенсивно жестикулирующего чиновника, опустило оружие, продолжая при этом с подозрением коситься в мою сторону. Киммериец надул щёки пузырём, набрал в грудь побольше воздуха, и в таком ракурсе стал походить на человека, который копит слюну для добротного плевка. Но вместо этого он раскрыл рот и заговорил. Именно - заговорил, хотя то, что он делал, слабо походило на человеческую речь. И всё же эти звуки оказались понятными кентавру, ибо как только они были произнесены, он вдруг подмигнул мне приветливо, кивнул Заракху, и убрал оружие внутрь безрукавки. Чиновник тем временем продолжал трещать языком, свистеть носом, хрипеть горлом и верещать губами. Он утробно урчал, протяжно мычал и прерывисто "угукал", а кентавр внимательно слушал его, изредка треща и вереща в ответ. Видимое мной, отчётливо напоминало театр абсурда. В пещере с замороженной русалкой находились двое: киммерийский чиновник в забрызганной кровью одежде, а рядом с ним - мифический кентавр в жилетке, трусах и с кинжалом за пазухой. Персонажи мирно беседовали, но делали это на одном из неведомых птичьих языков с трудно различаемой фонетикой. Наконец, Заракх прекратил заливистые свисты с трескотнёй, и, тяжело вздохнув, устало перевёл дух. Общение на этом странном неведомом наречии давалось мужчине крайне нелегко. Лоб его взмок от натуги, лицо покрыла крупная испарина, а усы и борода от длительного выговаривания трудно произносимых звуков, оказались обильно забрызганы слюной. Было видно, что такого рода полиглотство изматывало до предела.
   Кентавр кивнул понимающе и заверещал в ответ. Речь человека-лошади текла легко и непринуждённо, естественно, я бы сказал. Глядя на него, становилось очевидным, что речевой аппарат его был адоптирован именно под эти фонетические сочетания. Заракх внимательно слушал, согласно качая головой - перевод с языка кентавров не вызывал у него осложнений. Далее, он полез в карман, и, достав небольшую металлическую пластину, протянул её кентавру. Взглянув на меня, киммериец ободряюще улыбнулся, давая понять, что сейчас всё образуется. Человек-конь между тем забросил руку за спину, где на неком подобии седла крепился металлический ящик с несколькими разнокалиберными ячейками, ловко выудил из него другой ящичек, поменьше, и сунул в прорезь пластинку Заракха. Наступила непродолжительная пауза, во время которой я услышал, как в лошадиной части кентавра сыто заурчал желудок. Через несколько ударов сердца в устройстве замигали огоньки, и послышался мелодичный свист с ритмичной трескотнёй. Кентавр кивнул и радостно улыбнулся. Стало очевидным, что до последнего момента он ещё сомневался в нашей легитимности, но идентификационное устройство своим мелодичным свистом рассеяло все сомнения. Вытащив пластину, он протянул её Заракху, сопровождая процесс передачи виноватым урчанием и "угуканьем". Он извинялся! Киммериец закивал довольно, и сквозь свист извинений что-то протрещал в ответ. Мол, ничего, бывает! А потом, понизив треск до шёпота, чиновник подался к существу вплотную, и что-то буркнул ему на ухо. Кентавр закинул голову за спину, и громко по-лошадиному заржал, при этом, интенсивно размахивая хвостом, и быстро перебирая копытами. Идентификационное устройство перекочевало обратно в металлический ящик за его спиной, и на этом официальная часть завершилась. Уже прощаясь, человек-лошадь ещё раз внимательно посмотрел на меня, избегая при этом встречаться напрямую взглядами. Он поднял руку в дружеском приветствии, или - прощании, широко и доброжелательно улыбнулся крупными лошадиными зубами, и, резко по-лошадиному развернувшись, поскакал прочь от нас.
   Заракх повернулся ко мне.
   - Всё нормально. Можно продолжать осмотр. Это - дежурный по Паноптикуму. Он примчался выяснять: почему зажёгся свет. Но теперь все формальности соблюдены, дежурная служба - в курсе, и нас больше не потревожат.
   Я посмотрел в бесконечность светящихся коридоров, в глубине которых на равных расстояниях один от другого находились альковы с ледяными ванными, в коих замороженными тушками теплилась жизнь, и над входами в которые светились яркие иероглифы. Они исчислялись миллионами!
   - И, что там дальше? - кивнул я в направлении удаляющихся огней. - Русалки с кентаврами?
   - Почему? - удивился киммериец. - Содержимое камер довольно разнообразно. Там имеются сфинксы и анубисы, я видел оборотней и вурдалаков, мне попадались сатиры и лешие, кикиморы и водяные. Как-то я встретил Горгону-медузу, а недавно натолкнулся на жуткую коатлики. Так что русалка и кентавр не самые худшие представители среди здешних обитателей.
   Я кивнул. Догадка вырисовывалась с полной очевидностью.
   - Ты хочешь сказать, что вся земная нечисть, в какой бы точке мира она не проживала сейчас, происходит из Паноптикума?
   - Именно. Все твари земные не созданные нашими Богами, где бы они ни обитали теперь, были сначала произведены на некой Станции, а потом переправлены в эту пещеру, откуда их расселяли по белу свету.
   - Что ещё за Станция? - от этого странного слова защекотало во внутреннем ухе. - Впервые слышу!
   - Не знаю. - Заракх пожал плечами, но, видя моё недоверие, интенсивно замотал головой. - Я действительно ничего не знаю об этом!
   - Ладно, - я махнул рукой, мол, разберёмся, - ты лучше скажи: Станцию тоже создали туулу?
   - Скорее всего, - чиновник уверенно кивнул, - я не представляю, кому ещё это было бы по силам.
   - А атланты?
   - Врядли. Они были слишком практичны и целесообразны. К тому же они погибли много тысяч лет назад.
   "Вот тут ты ошибаешься, Заракх!" - подумал я, памятуя о событиях в Северной Гиперборее, вслух же произнёс:
   - А люди в Паноптикуме имеются?
   - Есть и люди, - Заракх оглянулся, словно ища подтверждения своих слов, - но очень мало. Всего лишь пять человек.
   - Включая моих друзей?
   - Да.
   - Не густо. Хорошо, показывай всех.
   Перейдя по навесному мосту, соединяющему противоположные стены тоннеля, мы, пройдя несколько сотен шагов, свернули в один из боковых коридоров. Миновав его, Заракх привёл меня в отдельное помещение, которое представляло собой замкнутое пространство прямоугольной формы, снабжённое десятью альковами, по пять с каждой стороны. На одной из сторон горело два иероглифа, на другой - три. Остальные камеры были темны, и, наверное, пусты.
   - Здесь, - дворцовый чиновник указал на стену с двумя задействованными альковами, - находятся люди, тебе неизвестные, а здесь, - он кивнул на противоположную стену, - лежат твои друзья.
   - Обессмерченные?
   - Они заморожены, как и все, и могут быть легко выведены из этого состояния. Там, наверху, - киммериец указал большим пальцем в потолок, - я бы ничего не смог объяснить тебе, а если бы сказал, что они заморожены, ты, что вполне допустимо, мог бы просто зарубить меня. Пришлось придумывать подходящее слово. Причём, очень быстро.
   - Ладно. Забудь. - Я указал на два алькова. - Так что это за люди?
   Мне вдруг очень захотелось взглянуть на них, ибо рассудок подсказывал, что угодить простому человеку в компанию с общевселенской нечистью, и быть удостоенным заморозке в купе с миллионами нелюдей - наверняка большая привилегия, и люди, эти - двое неизвестных, скорее всего её заслужили. Вопрос: чем?
   - Чем они заслужили заморозку и помещение в Паноптикум?
   Чиновник скривил удивлённо бровь:
   - А ты правильно мыслишь!
   Заракх понял, что убивать его никто не собирается, жизнь, какая-никакая, будет продолжаться, а потому, понемногу успокоился, вёл себя естественно и непринуждённо, и былых страхов уже не испытывал. А что может быть лучше, когда человек, в услугах которого ты остро нуждаешься, ведёт себя естественно и непринуждённо? Мой ответ: ничего! Главное, чтобы бежать не удумал. Но здесь ему точно не обломится, ведь я настороже!
   - Ты говоришь, я верно мыслю? Поясни.
   - Дело в том, что их замораживали сами туулу. Представляешь!? Такое случилось единственный раз за всю историю Паноптикума. А ему много сотен лет. Может и тысячу - этого никто не знает. И не поленились же! Произошло это примерно сто двадцать лет назад.
   - Сколько?! - количество лет действительно удивило, но одновременно, ещё не оформившаяся догадка вдруг колыхнулась в мозгу волной неопределённости, и запищала пронзительно, словно пойманная за хвост мышь. Сто двадцать лет? Что-то цифра уж больно знакомая.
   - Подожди, давай начнём сначала. Мне необходимы некоторые пояснения. Ты говоришь, что этот Паноптикум создали туулу. Для чего?
   - Для размещения здесь сущностей, специально созданных для жизни в пространстве под название Закартинье.
   - Что?! - в глазах моих запрыгали многогранные звёздочки, забегали светящиеся букашки, и полетели цветастые бабочки с овальными крыльями. Я слышал название страны, которой ещё не существовало, но в которой я уже побывал. - В Закартинье?! - переспросил я, хотя всё прекрасно расслышал с первого раза.
   - Да, - подтвердил Заракх, наслаждаясь произведённым впечатлением.
   - То есть, туулу стремились инициировать процесс создания новой Вселенной?
   - Точно.
   - Зачем им это? Они и без того являлись истинными властителями Земли ещё с долунных времён. Кроме того, говорят, они могли проникать в иные пространства.
   - Не скажи. - Заракх отрицательно скривил губы. - Одно дело, являться жителем Вселенной, которую создали истинные Боги, и быть полностью подвластным этим Богам. И совсем другое - инициировать собственную Вселенную, наполнить её сущностями, выдуманными и созданными тобой, вводить законы, возникшие в твоей голове, и, как итог, превратиться в единственных Богов этого нового Мира. Согласись, это ни одно и то же.
   Аргументация киммерийца не имела изъянов, а звенья его логической цепи были подогнаны одна в одну. Убедил!
   - А где они теперь эти туулу?
   - Не знаю, - придворный чиновник неопределённо пожал плечами. - Возможно, заняты своими полубожественными делами, а может, истинные Боги покарали их за чрезмерную гордыню. Они исчезли много лет назад, и с тех пор никак не давали о себе знать.
   - А эти люди? - я кивнул в сторону двух задействованных камер, - они тоже отправятся в новую Вселенную?
   - Нет, они не предназначены для Закартинья. Как видишь, для них уготована отдельная ниша. По распоряжению туулу сюда необходимо было размещать людей, каким-либо образом связанных с Закартиньем, или что-то знающих о нём. Эти люди - носители информации, поэтому они здесь. Твои друзья помещены в Паноптикум по той же причине.
   - Почему тогда не заморозили меня?
   - Твоих друзей просто изолировали, посчитав этот способ самым безопасным - при необходимости их всегда можно было разморозить. А у тебя, господин, нашли книги Траворда Водангарда, и кое-кто пожелал лично поговорить с тобой, но, как я вижу, не успел.
   - Кто именно?
   - Как кто? Неужели не догадываешься?
   Я пожал плечами, мол, не знаю.
   - Подумай сам, - продолжил Заракх. - Распоряжения о заморозке или её задержке исходят с самого верха, а значит, пообщаться с тобой с глазу на глаз желал ни кто иной, как Великий Царь! Тебя, кстати не зря посадили в одну камеру с Зваротцем. Имеющие доступ к Паноптикуму, хотели послушать, о чём вы будете говорить. Его дело ведь тоже как-то связано с Закартиньем. Я, правда, точно не знаю - как - но ваше соседство в одной камере не случайно.
   - Он провокатор?
   - Нет. - Заракх грустно вздохнул. - Он просто бедный, нечастный и невезучий человек, который никогда не умел жить.
   Чтобы избежать не очень приятной темы о моём бывшем сокамернике, пришлось задать уводящий вопрос:
   - Ты говорил, что эти двое тоже имеют отношение к Закартинью. Каким образом?
   - Они оказались участниками эксперимента, который чуть было не испортил туулу всю их длительную подготовку по созданию собственного пространства. Эти люди едва не опередили их.
   - А чем бы это опережение грозило самим туулу?
   - На Земле - ничем. А вот во вновь создаваемой Вселенной - да. В ней очень важен личностный фактор: кто запустил процесс - тот и Бог! И тогда уже ни они бы являлись источником законов и мерилом добра и зла.
   - Понятно.
   Получив представление о том, во что ввязался, я посчитал, что теперь пора бы заняться делом.
   - Давай сначала осмотрим моих друзей, а потом глянем на соперников туулу.
  
   * * *
  
   С моими друзьями по уверениям Заракха было всё нормально. Во всяком случае, так они и мне показались сквозь толстый слой голубоватого незамутнённого льда. Что же касается двух других людей, то один из экспериментаторов оказался мужчиной лет тридцати пяти, внешне, до пояса, напомнившим мне моего знакомого кентавра. То есть, этот человек являлся уроженцем юга. Он походил на выходца из Элама, Ассирии или даже Айгиптоса, во всяком случае, выглядел смуглее и Зваротца и Заракха, которые в свою очередь имели оттенок кожи значительно темнее моего. Вторым экспериментатором оказалась женщина, и недаром время её заморозки - сто двадцать лет, наполнилось скрытыми смыслами, как только я эту цифру услышал. Потому что она оказалась той самой иеродулой, жрицей богини Астарты, с которой я встретился в её же картине, виденной мною в бревенчатом срубе, и в которую я угодил, двигаясь по дороге туулу. Круг замкнулся, и мы встретились вновь.
   - Размораживая всех, Заракх!
   Киммериец подошёл к алькову, в котором находилась Наста.
   - С твоими друзьями проблем не возникнет. Они будут размораживаться со скоростью естественного таяния льда. А вот с этими двумя такая быстрота недопустима.
   - Почему?
   - Время. Их заморозили много лет назад, а значит, в организме в связи с этим произошли неизбежные изменения. В таких случаях разморозка должна происходить медленно, поэтапно, включая в себя разнообразные восстанавливающие процедуры.
   - Сколько это продлится?
   - Не менее четырёх дней.
   - Всё равно размораживай.
   - Хорошо.
   - Заракх! - я пристально посмотрел на киммерийца, стараясь наполнить свой взгляд психологическими оттенками человека, с которым лучше не шутить, но который тебя никогда не обманет. - Тебе можно верить?
   - Господин...
   - Я не шучу, и ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Своих друзей я, конечно же, дождусь: для того и пришёл. А этих, - я указал в сторону двух других камер, - ждать не стану: слишком долго.
   - Не понимаю.
   - Ты сможешь выполнить добросовестно свою работу без моего присутствия?
   - А, ты об этом, - Заракх усмехнулся. - Понимаю твои сомнения. - Он впервые с момента нашего знакомства посмотрел мне в глаза. - Обещаю выполнить всё, что от меня зависит. - Помявшись, он добавил: - В конце концов, эти люди не имеют никакого отношения к тому, что сейчас происходит наверху.
   - Именно это я и имел в виду. Они здесь ни при чём. Давай договоримся: я тебе хорошо заплачу, а ты добросовестно выполнишь свою работу.
   - Можешь не сомневаться, - дворцовый чиновник кивнул, - моя семья...
   Голос его дрогнул, и киммериец отвернулся.
   - Мой кровный дядя сделает всё от него зависящее.
   - Спасибо! - поблагодарил Заракх, не оборачиваясь.
   Напоминание о том, что происходит в городе, быстро вернуло чиновника в прежнее состояние страха и подавленности. Чтобы отвлечь его, я задал практический вопрос:
   - Из Паноптикума есть другой выход?
   - Есть. Правда, - Заракх неопределённо пожал плечами, - это ни совсем выход.
   - Выражайся яснее.
   - Из Паноптикума по центральной галерее можно дойти до подземного города туулу.
   - А что, есть и такой? - заинтересовался я. - Ты там был?
   - Нет. Туулу запрещали людям проникать туда. Но теперь, когда они исчезли, наверное, можно попробовать. Так вот, из самого города дороги наружу не существует, но, на его дальней от нас окраине начинается путь на ту самую Станцию, о которой я тебе говорил.
   - Отлично! Дальше!
   - А вот с неё, со Станции, можно ни только выбраться наружу, но и попасть в любую точку мира. Надо лишь знать - как!
   Существование подземного города туулу и его знаменитой Станции всего лишь в...
   - Сколько туда идти?
   - День, два - не больше. Сами туулу передвигались на самодвижущихся повозках, ну а человек... Думаю, за пару дней дойдёшь.
   - Спасибо!
   Два дня! Всего каких-то пару дней и я попаду на Станцию - этот инкубатор вселенской нечисти, причём идти посчастливится через подземный город туулу! Стрый Дарго обзавидуется!
   - Немедленно начинай разморозку!
   - Хорошо.
  
   * * *
  
   Когда Заракх завершил священнодействия по оживлению замороженных тел, и присел отдохнуть в пустующем алькове, я подошёл к нему.
   - Когда разморозишь женщину, то передай ей это, - я протянул ему пергаментный свиток, перетянутый волосяной нитью, - а на словах скажи: это тебе от твоего знакомого ария, которого ты когда-то сподобила начать изучение гиперборейского диалекта языка атлантов. Она знает.
   - Хочешь сказать, что вы знакомы? - по лицу киммерийца блуждала недоверчивая улыбка. Что ж, я бы тоже не поверил.
   - Есть вещи, которые невозможно объяснить простыми словами.
   - Понимаю, - Заракх перестал улыбаться. - Сделаю всё, как ты говоришь.
   - Спасибо.
   - Сам не хочешь дождаться?
   Честно говоря, я и сам не понимал, почему вдруг решил, не дожидаясь, уйти. Конечно, появление таких объектов, как подземный город и Станция, явились удобным поводом для оправдания спешки, но боюсь, это была лишь внешняя причина. Для себя и других. Ну а внутренняя...
   - Нет, не хочу.
   Заракх пожал плечами.
   - Как знаешь.
  
   * * *
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Местоположение не определено.
   Подземный город туулу.
   Дата неизвестна.
  
   Свет едва сочился, цепляясь за серые тона полутьмы, каковые бывают только в замкнутом пространстве, недоступном для солнечных лучей, где мы оказались после выхода из Паноптикума. Этот уровень находился ещё ниже, чем хранилище замороженных сущностей, и должен был, по словам Заракха, вывести нас к подземному городу туулу. Теперь же, спустившись по узкой винтовой лестнице ещё на сотню локтей вглубь земли, мы оказались в квадратном каменном колодце, который с непривычки подавлял массивностью своих толстых стен, давил мощью гранитного потолка, и угнетал крепостью мраморного пола. Издалека, едва различимым эхом, доносились отголоски капающей воды, и это были единственные звуки, улавливаемые ухом. Потолок светился круглыми зеленоватыми пятнами, гладкий пол казался влажным, скользя под ногами, словно на него пролили оливковое масло, а стены блистали естественными узорами, застывшими на ровных срезах, будто послания из далёкого прошлого. Подобное оформление помещений можно было назвать отличительным стилем туулу, ибо не встречался более нигде. Это были плиты с окаменевшими останками стародавней жизни: древнейшие морские раковины, чьи каменные жилища закручивались в спирали; гигантские многоногие пауки, притаившиеся среди листьев папоротника; первобытные моллюски с полураскрытыми ребристыми створками; и огромные доисторические стрекозы со вспученными на мир фасеточными глазами.
   Впереди, прямо перед нами находился арочный проход. Кромка его проёма была выложена красным мрамором, а на стене, в верхней точке, где располагался краеугольный камень, выведенный цветными светящимися красками, сверкал многомерный символ. Иероглиф, походивший на оживший узор, переливающийся изнутри всеми своими бесчисленными гранями, искусно сотканный воедино всей суммой ускользающих смыслов. Тоже кстати стиль и манера туулу.
   Выйдя через арку из пределов каменного колодца, мы оказались внутри протяжённого тоннеля. Слева, шагах в пятидесяти, он заканчивался глухим каменистым тупиком, а вот вправо - тянулся бесконечно далеко, сливаясь с пространством подземелья на самой дальней границе видимости. Я заметил множество боковых ответвлений, расположенных по обе стороны от основной магистрали; вертикальную шахту, идущую от пола вниз, и от потолка вверх; несколько дренажных отверстий в полу и технологических вырезов в стенах; однако главным новшеством явилось то, что возможность рассмотреть всё это, нам позволяли непрерывные светящееся линии на полу, стенах и потолке, цветом и консистенцией напоминающие мне дороги туулу. Яркость этого освещения находилась на уровне, необходимом для того, чтобы не стучаться лбом о стену, и не угодить ногою в щель. Умеренное и неяркое оно оказалось достаточным для безопасного и осмысленного продвижения вперёд. С его помощью можно было даже читать, но моя маленькая библиотека была изъята во время ареста, и теперь, при воспоминании об этом приходилось досадно морщиться.
   Туулу как видно не терпели безымянности, потому что и здесь в тоннеле, каждое ответвление от основной магистрали обозначалось индивидуальным символом-иероглифом, не повторяющимся нигде на всём протяжении укрощённого подземелья. Мраморный пол блестел, отражая свет искрящихся знаков, стены контрастно чернели на фоне светящихся лент, во мраке проёмов мелькали чьи-то стремительные тени, а мы двигались неторопливо, стараясь не шуметь, ибо нахождение в чуждом неведомом мире подразумевало особую этику поведения.
   Отсутствие книг подталкивало к размышлению, и один из прикладных вопросов, навеянных ситуацией, заключался в интересе к возрасту Паноптикума и тоннеля, которые могли строиться одновременно. Сравнительный опыт у меня имелся, так как я собственными глазами видел, что произошло с городскими постройками атлантов в Северной Гиперборее. Они обветшали от времени. Они выветрились и осыпались от смены времён года. Они выкрошились и осели от перепадов температур. Они просто успели умереть за те тысячи лет, что им довелось прожить со времён Великой войны, потому что рождение всегда подразумевает смерть.
   Туулу же существовали ещё задолго до атлантов, а значит, творения их могут быть гораздо старше гиперборейских. Значит ли это, что они должны обветшать ещё больше? Или всё-таки они построены позже? Кстати на подобном несоответствии меня ловко подловил Град Тополь. Я имею ввиду наш разговор о книге Траворда Водангарда, которая будучи сделанной из бумаги сохранилась лучше самого Города. На что он намекал? Думаю на то, что книжка моя была изготовлена в наши дни, во всяком случае, в ни столь далёком обозримом прошлом. В противном случае от неё мало что сохранилось бы. Получается, что, либо атланты живы до сих пор, либо кто-то освоил их печатные технологии. Град Тополь быстро понял это, и ждал от меня внятных пояснений, я же не решился рассказывать ему о своём чудесном спасителе, справедливо полагая, что существуют вещи, о которых лучше помолчать. Ведь я и сам не знаю, кто он, этот человек с лицом сайгака, который успел высадить меня из лодки Харона. А потомок ли атлантов он, или представитель иной расы, для меня не имеет значения, ибо у спасающего тебя о родовом древе не расспрашивают. Однако я уверен: когда-нибудь я узнаю это!
  
   * * *
  
   Даже непродолжительное пребывание в замороженном состоянии вскоре дало о себе знать. Мои друзья быстро утомились. Не знаю, произошли в их организмах необратимые изменения, или всё осталось как прежде, но то, что они были ещё очень слабы, заставляло нас часто останавливаться на отдых. Наконец, после нескольких вынужденных пауз созрело решение остановиться на длительный привал, и восстановить силы. Незначительные припасы у нас ещё оставались, и, перекусив слегка, мои спутники завалились спать. Наста уснула рядом, а я взялся охранять их сон, справедливо полагая, что нуждаюсь в отдыхе менее всех.
   Чтобы скоротать время, я извлёк из заплечного мешка Священную Реликвию киммерийского народа, и впервые после овладения оной внимательно и неторопливо осмотрел её. Это был металлический диск внешне похожий на серебро, но значительно легче этого ценного металла. Его толщина составляла три пальца, а диаметр равнялся расстоянию от ногтя моего большого пальца до ногтя вытянутого мизинца. Боковой торец диска по всему периметру испещряли письмена, исполненные в стиле золотой насечки, которые не являлись ни языком атлантов, ни каким-либо иным известным мне языком. На лицевой стороне, выложенная мелкими драгоценными камнями и самоцветами, блистала мозаика, изображающая разгневанное божество со сверкающей молнией в руке, оседлавшее ставшего на дыбы единорога. На тыльной стороне диска имелись девять отверстий различной конфигурации и разной глубины, несимметрично размещённых по
   всей площади круга. Естественно, разделение мною диска на лицевую и тыльную сторону являлись данью принятой условности, и предназначались для удобства пользования.
   Вообще, я не люблю, когда что-то происходит внезапно, однако при осмотре Реликвии с моими реакциями на неё произошли дивные метаморфозы, приведшие к пониманию того, что я её уже где-то видел. Существуют различные виды "узнавания". Например, есть мужчины, которые, впервые видя красивую женщину, тем не менее, испытывают устойчивое ощущение того, что они её уже где-то видели, полагая это "узнавание" хорошим поводом для продолжения знакомства. Бывают также случаи, когда человек, впервые увидев ценную вещицу, вдруг проникается уверенностью, что это украшение носила его бабушка, и давным-давно его где-то обронила. А ещё порою случается, когда человек, заметив в конном отряде союзников резвого скакуна, "вспоминает" вдруг, что именно этого жеребца у него угнали прошлым годом при набеге неопознанных удальцов. Во всех перечисленных случаях люди "узнают" кого-то или что-то лишь по одной единственной причине: это им нравится, хотя видят они свой объект вожделения в первый раз. Не знаю, можно ли моё "узнавание" отнести к выше перечисленным случаям, но реальность такова, что едва мои руки коснулись реликвии, едва мой взгляд скользнул по его рисункам и текстам, едва мои пальцы ощутили его выпуклости и впадины, я тут же понял, что этот предмет мне знаком.
   Только где я мог его видеть? - вот вопрос.
   Я перебрал в памяти все возможные ситуации, при которых реликвия могла встретиться на моём пути, начиная от военного трофея времён войны с киммерийцами и массагетами, продолжив товаром, виденным у заморских купцов, и окончив украшением, висевшим на стене юрты родовитого родича, однако все эти случаи пришлось отвергнуть. Ни то! Я не мог видеть реликвию в подобных обстоятельствах, ибо зрительная память подсказывала мне иные ракурсы и колориты. Я хорошо помнил странный запах, ни как не связанный с металлом, ощутимо исходивший от серебристого диска. Я вспомнил игру красок, постоянно меняющих свои оттенки в зависимости от источаемых запахов. А эти запахи в свою очередь плавно переходили из одного в другой, сливаясь на мгновение, и разделяясь уже в ином сочетании в такте и ритме сказочной мелодии, аранжированной несколькими инструментами.
   Сердце вдруг забилось быстро-быстро. На пороге разгадки мозг радостно приветствовал просачивающийся в сознание правильный ответ. Ну, конечно же! Я действительно видел этот серебристый диск, но ни воочию, а лишь его изображение. Это был рисунок, выполненный от руки. Но, где?
   Синестезическая память, впервые проявившаяся во мне воспоминаниями о строго определённых запахах, звучанием единственно возможной музыки, и визуальными образами, присущими лишь этому изображению однозначно связала эти чувства с тем рисунком, который я действительно когда-то лицезрел.
   Значит ли это, что я видел картину с изображением реликвии? Сомневаюсь. За всю свою жизнь мне довелось увидеть едва ли десяток настоящих картин, и все их я помню наперечёт. Что остаётся? Изображение диска на стене какого-нибудь храма? Что-то не припоминаю. Роспись стен во дворце? Тоже врядли, ибо о дворцах я больше слышал чьих-то рассказов, нежели самому довелось побывать и увидеть. Что тогда? Разбуженная логика со вей очевидностью подводила меня к последнему и единственному источнику рисунков, доступным мне с момента рождения. Книга! Вот, казалось бы, ответ на вопрос, но нет ничего обманчивее очевидного: на сколько мне известно, печатная многотиражная продукция крайне редко служит источником синестезического эффекта, ибо любой предмет, пусть даже это чья-то реликвия, растиражированный на тысячи экземпляров, с каждой новой копией теряет часть своей бессмертной души. В результате, в книге мы имеем дело с мёртвым отпечатком, не имеющим ничего общего с оригиналом. Значит?
   Вот именно, значит, изображение должно быть всё-таки нарисовано, но где? Правильно! В рукописном дневнике из склепа! Перечень мыслей некоего Стругла Хардлокса, писавшего свой дневник...
   Шайтан! Я рывком взлетел над мраморным полом, словно меня ужалила пчела. Правильный ответ, просочившийся в сознание, теперь рвался наружу. Дата! Я вспомнил последнюю дату, стоявшую в этом дневнике. Последний абзац был написан почерком, отличным от почерка Хардлокса, и отделяло эту дату от нынешней сто двадцать четыре года! Именно в то время я угодил, впервые оказавшись в Закартинье. И именно эту цифру мне назвала размораживающаяся теперь иеродула: год сражения ариев с хеттами на Меотийском озере.
   Совпадение?!
   Вспомнив, наконец, всё, обо всём, и обо всех, я полез-таки в свой заплечный мешок в поисках несправедливо забытого мною текста. Дневник был цел и невредим. Металлизированные листы его не годились для бытового и личного применения, и, хвала Богам за эту их важную особенность. Конечно, Скальд не из тех, кто применяет исписанную бумагу по прямому назначению - грамотный как-никак, но, кто знает? А вообще, спасибо ему! Спасибо, что своевременно забрал его у меня, так как не сделай он этого, дневник у меня изъяли бы при аресте. Большое спасибо, что сохранил его, и всегда помнил, чей он. Молодец, что захватил дневник с собой в боевой поход, а не оставил дома. И, наконец, от всей души благодарю, что вернул его племяннику при первой же встрече.
   Кстати, чтобы не волновать понапрасну дядю Скальда, я передал ему через Заракха письменное уведомление о том, что выйду на поверхность другим путём, чтобы меня не ждали в связи с этим, а если интересуют подробности, спросить у Заракха. Так что все, надеюсь, будут довольны.
   И вот теперь, листая страницы дневника, я предвкушал встречу с этим рисунком, желая проверить также сохранность своих синестезических ощущений. Не изменились ли со временем те коды опознавания, по которым я распознал изображение диска. Вот и оно. Реликвия была показана в трёх изображениях: с торцевой, с лицевой и с тыльной сторон. Всё правильно. А под рисунком шла надпись крупными буквами на языке атлантов, подчёркнутая жирной красной линией. Так-так. Читаю:
   "Ключ для инициации Закартинья"
   Что?!
   "Применим только на Станции туулу"
   Что?! Что?!
  
   * * *
  
   Затрудняюсь определить, как долго к тому времени мы находились в пути, но в определённый момент я стал различать прямо по ходу тоннеля лёгкое шуршание. Так шуршит песок по стене, когда его сдувает ветер. Шуршание усиливалось по мере нашего продвижения, переходя во всё нарастающий шелест, и, наконец, превратилось в громкий однообразный шум, природа которого вскоре выяснилась. Ею оказалась бурная подземная речка, шириной шагов в пятнадцать, пересекающая наш тоннель справа налево. В том месте, где поток протекал через магистраль, строители предусмотрительно расширили тоннель, и увеличили высоту потолков. Это дало возможность выстроить мост через бурлящие воды в форме пологой дуги большого диаметра. Мост был выполнен из гранита. Он имел три устойчивые опоры того же материала, а по его кромкам с правой и левой сторон проходили гранитные перила, по которым, как повсюду здесь, тянулись светящиеся ленты. Миновав мост, мы успели пройти ещё пару сотен шагов, когда увидели, что светящиеся ленты, на которые мы всё время ориентировались - исчезли. Это вынудило нас остановиться поначалу, но далее здравый смысл возобладал, и мы решили дойти до того места, где подсветка заканчивалась. Объяснилось всё скоро и довольно просто. Светящиеся линии обрывались в связи с тем, что тоннель упирался в обширное подземное озеро.
   Водная гладь светилась в полумраке подрагивающими бликами. Вода была чиста и прозрачна. Чаша водоёма располагалась в просторной скалистой полости, подпитываясь многочисленными подводными источниками, фонтаны от которых хорошо просматривались на скалистом дне. Для подземелья озеро было огромно. Скалистый правый и левый берега прямо от воды устремлялись вверх, к высокому каменному своду. Расстояние между ними было не менее тысячи шагов. А противоположный берег был еле заметен, едва угадываясь в сером сумраке подземелья.
   Озеро хорошо освещалось. Потолок, стены, и берега были сплошь покрыты одиночными светящимися точками, там, где это было возможно, тянулись уже знакомые нам осветительные линии. Даже дно озера имело значительную подсветку в виде разбросанных по всей его площади камней с нанесённым на них светящимся составом. В прозрачной воде плавно шевелились тусклые бесцветные водоросли. Меж серых камней сновали стаи слепых безглазых рыб. В прибрежной гальке копошились полчища ракообразных с белесыми невидящими бусинками глаз. А на песчаном пляже дремали земноводные: лягушки, черепахи и тритоны с такими же пустыми провалами бессмысленных глазниц.
   Четверо зрячих, вторгаясь в царство слепых, спустились к воде. Множась отголосками эха, подземное озеро манило в свои прозрачные глубины. Хотелось искупаться, но мы так и не решились спуститься в воду. Чуждый, непроверенный водоём мог таить в себе неведомую угрозу. Лучше поостеречься.
   В сотне шагов от нас, на узком галечном пляже, перевёрнутые вверх дном лежали лодки. Их наличие подразумевало переправу на противоположный берег, а значит, нам - туда! Сайгун, неплохо разбиравшийся в судоходстве, внимательно осмотрел плавсредства, и выбрал большую широкую лодку, исполненную по последнему слову судостроительной техники. Её можно было причислить к небольшим судам, так как, по словам новоиспечённого кормчего, оно заслуживало плавания даже по морской воде.
   - В самый раз для каботажного плавания, - утверждал Сайгун, и улыбался от ощущения плохо скрываемого счастья. Убедившись, что днище не имеет течей, он велел грузиться.
   Не знаю, какой из меня моряк, но основной закон всех отплывающих от берега звучит так: на судне должен командовать кто-то один. А раз так, то будем грузиться, ибо приказы кормчего не обсуждаются.
  
   * * *
  
   Шурша днищем по песку, судно выскочило на противоположный берег озера. Держась рукой за планширь, Сайгун выпрыгнул за борт, схватил носовую часть за выступающий бушприт, и протащил судно дальше по пляжу. Остановившись в нескольких шагах от кромки воды, судно медленно, будто нехотя завалилось на левый борт, и замерло, упёршись скуловым обводом во влажный песок. Отличное судно! Набранное из отдельных, гладко оструганных досок, безукоризненно подогнанных одна к другой, имевшее продольные и поперечные жёсткости, наше судёнышко при днищевом киле от носа до кормы предназначалось для плавания по глубокой открытой воде, было устойчиво при продольном и поперечном волнении, и имело идеальную управляемость с маневренностью даже при плавании против ветра. Причём, как на вёслах, так и под парусом.
   Вопрос: зачем им столько счастья на подземном озере?
   Не являясь специалистом в корабельном ремесле, я, тем не менее, про себя отметил, что подобная конструкция корпуса есть качественный прорыв в судостроительном деле, ибо то, с чем доводилось сталкиваться мне до сих пор, являлось либо неуклюжим полупритопленным плотом без всякого запаса плавучести, либо лодкой, выдолбленной из цельного ствола дерева, которая двигалась исключительно рывками, постоянно ныряла в сторону, и вечно норовила зачерпнуть в себя воды. Были, конечно, неплохие греческие и критские корабли, но и они не шли ни в какое сравнение с этим шедевром кораблестроения.
   - Это превосходит даже финикийские технологии! - восхищённо, со знанием дела заверил Сайгун. - Идеальные обводы, надёжная прочность при неплохой гибкости, и небезосновательная претензия на непотопляемость. Эх! Это судно, да на берега Понта, а здесь... - временный кормчий разочарованно махнул рукой. - Всё. Приехали. Выгружаемся.
   - Может, поедим? - весь путь по озеру я с вожделением наблюдал за крупной рыбой, в изобилии обитающей в этом подземном водоёме. - Рыбы полно. Воды - ещё больше. Что же касается дров, то, - я указал на один из проходов, прикрытый обыкновенной деревянной дверью, - можно воспользоваться этим.
  
   * * *
  
   Теперь на каждом привале я читаю дневник Стругла Хардлокса. Начал с самой первой страницы, и, не стесняясь записей личного характера, читаю всё подряд, чтобы не упустить чего-нибудь важного. Вообще, как говорят минойцы, совпадения случаются только в женской бане, однако то, что происходит со мной в последнее время, уже и не совпадения вовсе, а некий гораздо боле высокий уровень предопределённости, что подразумевает промысел Божий. В противном случае происходящая цепь событий не поддаётся объяснению. Ведь ещё несколько дней назад я и слыхом не слыхивал ни о каком Паноптикуме, понятие не имел ни о каком подземном городе, и не подозревал о существовании такого объекта, как Станция. А потом началась цепочка совпадений, которая и привела меня сюда. Сначала, покинув не задействованное Закартинье мы материализовались именно в Сузраме, в городе, где хранится ключ для инициации, под землёй которого находится Паноптикум с потенциальными сущностями для новой Вселенной, и от которого идёт подземный тоннель к городу туулу, откуда можно попасть на Станцию, где эту самую инициацию возможно осуществить. Далее, угодив в плен, я не подвергся заморозке, а наоборот, попал в одну камеру со Зваротцем, который поведал мне о существовании Священной Реликвии, то есть ключа. Более того, мы совершаем невозможное, бежим из тюрьмы, целыми и невредимыми добираемся до хижины Зваротца, и по тайному ходу попадаем во дворец, где этот самый ключ находится. После этого на моём пути чудесным образом появляется Заракх, который знает о существовании Паноптикума и Станции, а также владеет информацией о местонахождении моих друзей. Но и это ещё не всё, ибо он знает, как разморозить пленников. Ну и, наконец, история с дневником. Как объяснить, что Скальд, отправляясь в военный поход, захватил его с собой? Для чего? Ведь он ни мог знать, что встретит меня в Сузраме!
   Чем больше я думал об этом, тем более убеждался в мудрости изречения о женской бане. Нет, это ни совпадение, это что-то гораздо большее - знак свыше, а раз так, раз судьба с такой настойчивостью ведёт меня на эту Станцию, предварительно вложив в руки необходимый ключ для пользования ею, значит, я обязан добраться до неё и сделать ЭТО.
   Теперь же, всё свободное время я использую для чтения дневника, этого универсального источника информации, в сжатом виде включившего в себя работы Траворда Водангарда, о чём Хардлокс неоднократно упоминает, достижения народа туулу, об этом Стругл напротив ничего не пишет, и свои собственные теории и гипотезы, имеющих во многом характер догадок, но которые он надеялся проверить, поставив рискованный научный эксперимент.
   На данный момент я прочитал лишь треть дневника, и из всего прочитанного, помимо чисто информативных текстов, можно выделить две важные догадки Стругла Хардлокса, две гипотезы, которые ещё более убедили меня в том, что Закартинье следует инициировать.
   Первое. Зная о существовании Паноптикума, о его небывалых размерах, и о том количестве тварей, что находятся там, в замороженном, латентном состоянии, Стругл видел в этом опасность для всего человечества. Почему? Потому что эти сущности, хотя и предназначались для заселения новой Вселенной, тем не менее, являлись живыми, реально существующими организмами, а не рисунками, и в случае масштабного стихийного бедствия, землетрясения, например, при нарушении системы заморозки, могли разморозиться естественным образом, и через лифт и Станцию хлынуть на Землю. Что тогда? А тогда это превратится в несчастье для всего человечества. Значит, - пишет Хардлокс, - необходимо, либо уничтожить Паноптикум, не дожидаясь катаклизма, что будет крайне нелегко, учитывая его размеры, либо инициировать Закартинье, обеспечив тем самым массовый исход тварей в параллельную Вселенную, как это и планировали туулу.
   Однако, успокаивал сам себя Стругл, и это являлось его второй важной гипотезой, на этом история Закартиний не закончится. Именно - Закартиний, во множественном числе, ибо количество возможных пространств для оживления изображений есть число бесконечное. То есть, как только инициируется одно Закартинье, тут же начинается формирование следующего, уже из новых рисунков, которые, накопив нужную критическую массу, породят новую Вселенную воскресших изображений.
   И так - до бесконечности!
  
   * * *
  
   Наверное, обильная пища добавила сил, а может, мы не устали в достаточной мере, ведь двигаться доводилось по прямой линии, по ровному, без единого бугорка полу, но, преодолев водные просторы озера, мы ещё долго шли вперёд, всё далее проникая вглубь подземелья. Пожалуй, на солнечной поверхности прошло пол дня, с тех пор как мы переплыли водоём, когда я начал замечать, что тоннель постепенно расширяется, увеличивая своё поперечное сечение. Вначале всё указывало на то, что впереди нас ждёт ещё одна подземная река, ибо все приметы указывали именно на это. Но время шло, нарастающего шума не возникало, а бурлящий водный поток не появлялся.
   Стало значительно светлее за счёт увеличения количества светящихся полос. На стенах появились надписи, которые теперь идентифицировались мною, как письменность туулу. Неведомые тексты сопровождались рисунками, изображающих застывшие эпизоды чужеродной жизни. Стали попадаться одиночные барельефы людей с плоскими глуповатыми лицами, с равнодушными пустыми взглядами из-под полуприкрытых век, остановившихся в нелепых позах с вытянутыми вперёд руками, и застывших неуверенно на полусогнутых ногах. Лишь присмотревшись внимательно, я понял, что они слепы, а неестественные расположения рук и ног именно слепотой и вызваны. В тёмных бездонных нишах просматривались статуи неведомых героев и позабытых богов, а потолочный свод украшала прекрасно исполненная лепка, изображающая извечную борьбу злых бородатых богов с добрыми мускулистыми героями, где обе стороны восседали на свирепых огнедышащих конях, а вокруг них, в количествах гораздо больших необходимого, суетились вечно недоодетые красавицы, с пышными выпуклостями и вожделенными изгибами.
   Наконец, светящиеся ленты прервались, как это случилось перед озером, освещение же наоборот, усилилось, а впереди стало хорошо заметно обширное свободное пространство. Выйдя к нему, мы замерли восхищённо, ибо увиденное, потрясло!
   Внизу перед нами раскинулся подземный город, и ничего более грандиозного и сказочного мне не доводилось видеть. Он более походил на древний миф, который вдруг воплотился в жизнь, нежели на реальность, созданную людьми. Его края вправо и влево от нас едва угадывались в серой дымке влажных испарений, а границы противоположной стороны сливались в тонкую размытую полоску, где скальное основание смыкалось с гранитным сводом. Высота от основания до свода достигала нескольких сотен локтей. Свод был выровнен, и с его поверхности на город лился свет от бесконечного количества светящихся точек. Плоские крыши домов по уже установившейся традиции туулу украшали именные многомерные знаки-символы, от чего общий вид сверху походил на разноцветный светящийся ковёр из дворца главного из Божеств. Приблизительно по центру, от одной стены до другой, город пересекала полноводная подземная река, текущая справа налево в естественном гранитном русле. Многочисленные мосты и мостики пересекали основной водный поток и его рукотворные ответвления-притоки. Пологие арочные мосты соединяли параллельно идущие улицы, если между ними протекал канал. Разветвлённая сеть акведуков шла под наклоном от каменных стен пещеры, питаясь водой от чистых подземных источников. От края до края пещеры на всю её ширину и далеко поверх крыш домов протянулись подвесные мосты с вертикальными трапами, идущими до самого низа.
   Я закрыл глаза, и потряс головой, желая убедится в реальности происходящего. Видение не исчезло. Оно всё более походило на правду, заставляя поверить в то, что это ни сон. А вокруг нас всё светилось, добавляя к увиденному ещё немного сказки.
   Город располагался в глубокой естественной впадине, которая в свою очередь являлась частью огромной подземной полости, которую размыли стремительные воды за миллионы лет своей полезной деятельности. Основание впадины находилось значительно ниже того уровня, на котором теперь остановились мы, а потому город хорошо просматривался с этого места. Прямо от наших ног вниз вела узкая пологая лестница, равномерно опускающаяся до самого дна низины. Имелось и техническое приспособление для спуска - канатная дорога со специальными "люльками", но, так как наше умение и их надёжность не вызывала особого доверия, то при выборе способа передвижения отдали предпочтение старому проверенному способу: ногам.
   Границы города не охранялись. Во всяком случае, никаких дозорных на нашем пути не встретилось, а потому спускались мы нарочито медленно с опаской, часто останавливаясь, и осматриваясь вокруг, но даже такой осторожный спуск не занял много времени. Достигнув уровня городской черты, остановились. Отсутствие людей настораживало, ведь мы не хотели застать хозяев врасплох, однако и медлить более не имело смысла, ведь мы уже здесь. Влезши на дерево, не отказываются от его плодов. Город же находился рядом, протяни руку, и возьми, а раз так, то, приготовившись к всякого рода неожиданностям, мы осторожно двинулись вперёд по одной из ближайших улиц.
  
   * * *
  
   Если из дневника Стругла Хардлокса удалить личные записи, и опустить мало интересные технические и теоретические подробности, высушив текст дневника до концентрированной мысленной вытяжки, то выделить из него можно ещё несколько теорий, в том числе, разработанные им количественные законы синестезического эффекта. Эти законы объясняют, что может произойти с владельцем дара при его проникновении в Закартинье, в зависимости от количества картин, расположенных в одном месте.
   Если экспериментатор работал с одной картиной, то в этом случае, он имел возможность проникнуть в ту реальность, когда эта картина завершалась. То есть, обладатель дара попадал в тот момент прошлого, когда художник оканчивал своё творение. Делал последний мазок. Если же содержание картины основывалось на действительно происходивших событиях, с реально существующими людьми, и в пределах достоверно изображённой местности, то имелся небольшой шанс проникнуть ни в момент окончания творения, а в само содержание картины. То есть, экспериментатор попадал в историческое прошлое.
   Если владелец дара работал с двумя рядом установленными картинами, то при совпадении сюжета, при наличии единой темы, привлечении одних и тех же героев или изображении одной и той же местности возможно совмещение реальностей, слияние их в единое целое с дальнейшим применением тех же правил, что относятся к одной картине.
   Три рядом стоящие картины образуют синестезический ряд. Синестезический ряд - это минимальное количество изображений, приходящееся на единицу площади, необходимое для возникновения локальной реальности. При использовании на всех трёх картинах единой тематики, при соблюдении необходимой плотности заполняемости холстов и при достижении полного спектра цветности, сочетание картин образует неустойчивую мини-вселенную, которая существует лишь краткий промежуток времени. Создание синестезического ряда является начальной стадией для образования Закартинья.
   Четыре картины вверх-вниз и более, то есть, синестезический квадрат 4х4, 5х5 и так далее, при соблюдении всех требований для синестезического ряда, образуют более устойчивую мини-вселенную, в которой возможно кратковременное проживание, а также путешествие в недалёкое прошлое данной местности, но лишь в промежутки времени, когда эти картины рисовались.
   Последней количественной стадией мира изображений является та критическая масса картин, которая приводит к образованию новой устойчивой Вселенной - Закартинья, где эти изображения оживут, перейдя из бестелесного состояния отвлеченной идеи в материальное состояние живого существа. Для измерения необходимой критической массы и нужной площади рисунков атланты ввели специальную единицу измерения - гох, что является чем-то средним между массой и площадью. Вернее, оно и масса и площадь одновременно. Например, каким слоем масла необходимо намазать хлеб, чтобы он стал бутербродом? Мы можем замерить площадь куска хлеба, и взвесить масло, но существует ещё и третий компонент. Именно он делает кусок хлеба с маслом бутербродом, являясь некой качественной составляющей. Вот ещё пример, посложнее: сколько вина необходимо налить в кубок, чтобы произнесённый тост дошёл до сердца ещё не захмелевших пирующих, но при этом не сделал их пьяными? Это и есть - гох.
   Далее, пользуясь методикой и формулами из книг Траворда Водангарда, Стругл Хардлокс рассчитал, каких размеров должен быть изолированный внутренний объём, чтобы при достаточном количестве гох-изображений в нём сформировалась критическая масса картин, и стала возможной инициация Закартинья. Произведённый расчёт вверг в уныние. Полученная величина оказалась настолько огромна, что найти или построить такое помещение, оказалось бы трудно выполнимой задачей, так как оно должно было иметь просто гигантские размеры. И даже имея достаточное количество художников для росписи внутренних стен, их быструю и качественную работу, а также наличие неисчерпаемых средств, обеспечивающих своевременную поставку всего необходимого, давали срок окончания работ в пределах нескольких десятилетий.
   Стругла это не устраивало.
   Однако он нашёл выход. Хардлокс отыскал решение, при внедрении которого синестезический эффект значительно увеличивался, что неизбежно вело к уменьшению необходимого внутреннего объёма, и к снижению количества гох-изображений. Эта компенсация происходила за счёт применения энергии подземных теллурических потоков, которые значительно усиливали синестезический эффект.
   Для более эффективного использования этого метода было необходимо вычислить ту точку пространства, где влияние теллурической энергии стало бы максимальным, то есть узловую энергетическую точку - точку пересечения теллурических потоков. Стругл Хардлокс её вычислил, определив местонахождение с помощью двух Менгиров, расположенных в Стране Ариев и в южных отрогах Большого Камня. Эта точка находилась на прямой, соединяющей валуны. Она была рассчитана по формулам Траворда Водангарда путём выделения соотношений долей отрезков от расстояния между ними. Она находилась вблизи города Аркаим, в местности под названием Кааб-Син, которая располагалась в районе Мёртвого Леса. Именно там Хардлокс приступил к постройке Башни, к росписи стен в её центральном зале, и к размещению вокруг неё множества Менгиров, что способствовало притяжению теллурических потоков.
   В другой, менее энергоёмкой узловой точке, помощник Стругла некий Сетмусотеп организовал добычу мрамора, попутного материала любой узловой точки, для постройки Башни в Кааб-Син. Выбор материала был не случаен, ибо мрамор являлся наиболее подходящим камнем для этих целей. Считалось, и не без основания, что он притягивает энергию теллурических потоков. Для удобства транспортировки использовали дороги туулу, чьи останки до сих пор попадаются в лесах Арьяварты, и благодаря которым я в своё время впервые познакомился с синестезическим эффектом, а также совершил своё первое путешествие в Закартинье.
   Записи Стругла Хардлокса прерываются накануне попытки инициации. Эксперимента, как он сам это называл. В дневнике следовала последняя напыщенная фраза, обращённая к потомкам, где автор рукописи и руководитель работ пишет о величии и размахе человеческого разума, о его дальнейших перспективах, о необратимости прогресса, и об извечном стремлении человечества создавать и познавать новые миры. Далее следовали подпись и дата, а вот самый последний абзац был написан другим почерком. Судя по всему, тем самым Сетмусотепом, человеком, добывавшим мрамор. Он написал о том, что эксперимент провалился, Башня взорвалась, а Стругл Хардлокс погиб. Указывалась также предположительная причина катастрофы. С его слов, Стругл Хардлокс всё сделал правильно, его вычисления оказались верны, а гипотеза о влиянии теллурической энергии на синестезический эффект абсолютно оправдалась. Ошибка Стругла состояла в том, что в момент инициации он оказался в центральном зале. Этого нельзя было делать, так как он сам, его тело, явилось тем камешком, который, попав в механизм, разрушает его. Стругл Хардлокс стал камнем для "улавливателя теллурических потоков". Механизм вышел из строя, что повлекло за собой разрушение всей системы, всплеск неконтролируемой теллурической активности, не приспособленной для объёмов Башни, а значит, неминуемый взрыв, необратимые разрушения, и смерть Хардлокса.
   В конце своей фразы Сетмусотеп ставит вопрос: что надоумило Стругла Хардлокса спуститься в центральный зал? Ведь он не собирался этого делать. В ходе эксперимента он должен был находиться на Крыше Мира!
  
   * * *
  
   Чистота и пустота окружила нас. По обе стороны от беломраморной дороги располагались похожие один на другой двухэтажные дома с резными ограждениями балконов, с плоскими крышами, не знавшими снега, дождя и солнца, и с открытыми мансардами для праздного времяпрепровождения. Перед домами, кричащей роскошью, не знающей цены, располагались искусственные сады с бронзовыми деревьями, с медными кустарниками, и с цветами, имеющими железные стебли, серебряные листья и золотые соцветия, в сердцевине которых располагались драгоценные камни и самоцветы. Изящные декоративные заборчики украшала вязь из золотой и серебряной проволоки, которая переплеталась в сложные узоры, похожие на гигантские снежинки в центре коих размещались алмазы, сапфиры, рубины и изумруды. И ни единой живой души вокруг. Ни людей, ни животных, ни птиц, ни ящериц, ни кошек, ни собак. Только рыбы, и мёртвая тишина кругом.
   Мы долго не решались, но потом всё-таки зашли в один из домов. Резная калитка скрипнула давно не смазанными петлями, а потом самостоятельно захлопнулась, как только мы оказались внутри двора. Участок был выложен плоскими необработанными камнями, привнося немного естественности в мир господствующей здесь мёртвой флоры. Искусственные деревья, кустарники и цветы, как и всё в этом городе, светились яркими точками огоньков. Мраморную лестницу в несколько ступенек устилала объёмная красочная мозаика. Пол крыльца украшали узоры, выполненные в стиле золотой и серебряной насечки. Входная дверь, изготовленная из мутного полупрозрачного стекла, подсвечивалась из стеклянной толщи мириадами искрящихся звёзд. А над верхней кромкой двери, как и при входе в другие внутренние объёмы страны туулу, блистал разноцветный идентификационный знак-символ - многомерный иероглиф.
   Отбросив колебания, зашли внутрь. Честно говоря, я ожидал большего, но ничего особенного мы здесь не обнаружили. Обычные предметы быта, каковые можно встретить где угодно, что вызывало разительный контраст с той чрезмерной роскошью, которая наблюдалась в наружном декоре. В шкафах висела древняя истлевшая одежда, заплесневелыми лохмотьями струящаяся к полу. Среди повседневных вещей изредка попадались предметы неведомого назначения, прикладное применение которых либо смутно напоминало что-то из прошлых жизней, либо вовсе оставалось за гранью разумного объяснения. Вложенные в них смыслы ускользали, от чего предмет становился ещё более таинственным.
   На втором этаже оказалось также пусто, покинуто и заброшено, как и внизу, и лишь приоткрытая дверь на балкон оживляла обстановку. Балкон выдавался наружу от несущей стены на два полных шага. Он оказался полностью увит бронзовым виноградником, чьи ягоды, набранные изумрудными каменьями, искрясь, отражали светящиеся точки в "саду", от чего красота искусственной грозди становилась ещё прекраснее.
   А вообще, если не учитывать ювелирных прелестей, то повсюду нас окружали многолетняя пыль, заплесневелый тлен, гулкая пустота безлюдных жилищ, и всеобъемлющая тишина онемевших улиц. В общем, устойчивое ощущение огромной светящейся гробницы.
  
   * * *
  
   Как мы не искали, город оказался пуст, и теперь об этом можно говорить с полной уверенностью. Чтобы не осматривать каждый дом, что явилось бы занятием длительным и неблагодарным, мы двинулись наискосок, заглядывая выборочно во встречающиеся на пути дома. К сожалению (а может и к счастью) везде нас ожидало одно и то же. Одинаковые искусственные сады, типовые двухэтажные дома, однообразные предметы быта. И ни единой живой души!
   Когда добрались до противоположной стены, естественной границы города, я заглянул в дневник Стругла Хардлокса, и нашёл в нём фразу о том, что в районе этой стены должен находиться вход на Станцию, а значит, следовало тщательным образом обследовать её.
   Стена состояла из естественной монолитной скалы, шедшей сплошным массивом от основания пещеры до её верхнего свода, и на всю ширину от правого края до левого. Её необработанную природную поверхность белоснежными расплывчатыми пятнами покрывали соляные отложения, сквозь трещины и поры вспучивались и пузырились смолянистые выделения, а из размытых временем щелей обильно просачивалась вода. Ощутимо пахло плесенью, а между древнейшими магматическими наплывами прилепились бесцветные кляксы мхов и лишайников.
   По стыку между основанием пещеры и её стеной извилистой змейкой ползла протяжённая трещина - последствие давнего землетрясения, что подтверждало основательность опасений Стругла Хардлокса. А может это и есть причина исчезновения туулу? Они ушли, не желая подвергать свои жизни опасности? Не хотели быть погребёнными заживо в этом каменном мешке? Может быть. Однако из-за одного землетрясения такие масштабные сооружения, как подземный город, не покидают в одночасье. К чему тогда было огород городить? Тем более это врядли случилось в первый раз. Нет, причина исчезновения туулу должна быть гораздо серьёзнее, и её ещё предстоит разгадать.
   В соответствии с записями Стругла Хардлокса на дальней стене пещеры располагалась единственная дверь, возле которой мы теперь и находились. Кроме неё никаких значимых форм по всей стене не обнаружилось. Ни примечательных выступов, ни значительных углублений, никаких иных искусственных творений. Только эта дверь. Значит - она!
   Как и повсюду в подземелье все изолированные помещения, замкнутые пространства или боковые ответвления тоннеля обозначались именным цветастым иероглифом, сверкающим на выровненном участке стены блистательным узором. Дверь оказалась прямоугольной формы, выполненной из цельного куска металла, и глубоко утопленной в скальный массив. Ничего похожего на ручку в ней не имелось, задвижка отсутствовала, замка не наблюдалось. Отверстия под ключ также не было видно.
   Я тронул её ладонью, потом толкнул рукой, затем боднул плечом, и, наконец, навалился всем телом. Никакой реакции. Она даже не шелохнулась, словно составляла единый монолит со стеной. В дополнение ко всему я заметил, что на ней отсутствуют петли. Озадачено глядя на стену, я обнаружил рядом с предполагаемой дверью чёрный прямоугольник величиной с ладонь, отстающий от стены на толщину пальца. На его блестящей угольной поверхности находились двенадцать круглых белых пятен величиной с мелкую монету, и, как это было принято у туулу, каждое пятно имело свой собственный символ, золотистой вязью блестевший на лицевой поверхности. Привыкнув, что все ответы, связанные с подземельем, находятся в дневнике Стругла Хардлокса, я по уже устоявшейся традиции пролистал его записи, и быстро нашёл необходимую страницу. Вообще, после каждого такого совпадения реальности с дневником Хардлокса, меня всё более интересовал вопрос о том, откуда он всё это знал? Порой мне казалось, что он ранее побывал здесь, а излагает свои мысли в режиме предположений и догадок разве что из соображений секретности и таинственности, возможно, ложной скромности, а может и кокетства. Он весьма подробно знал о Паноптикуме, досконально описал подземелье, ведущее к городу, вскользь упомянул Станцию, но зато детально, совпадающих даже в мелочах, описал и зарисовал ключ для инициации Закартинья, который полностью соответствовал реликвии киммерийцев. Вот и с дверью этой он оказался хорошо знакомым, и о чёрном прямоугольнике с белыми пятнами он тоже имел внятное представление. Почему же тогда, сто с лишним лет назад, он ни сделал того, что сейчас пытаемся сделать мы, а вместо этого приступил к строительству Башни Кааб-Син? Возможно, он не смог добыть ключ, но доступ-то к нему он должен был иметь, иначе, откуда такой подробный рисунок? А, имея доступ, почему не взял? Не смог? Не решился? Рука не поднялась? А может, он захотел всё сделать сам? Возможно и так, но к чему такие сложности? Ведь к тому времени, туулу всё подготовили для инициации, и оставалось сделать лишь этот последний шаг: установить ключ на нужное место, и... Но почему-то никто этот шаг так и не сделал. Ни туулу, создавшие Паноптикум и Станцию под уже имеемый ключ, ни Стругл Хардлокс, который владел полной информацией об этом.
   Не понимаю я их!
   Раскрыв дневник на странице с изображением прямоугольника, я прочёл пояснения к нему. Автор дневника называл его либо "пульт", либо "панель управления", а круглые пятна с символами - кнопками. Далее указывался порядок действий, необходимый для открытия двери. Следовало нажать девять из двенадцати кнопок в той последовательности, которую указывал Стругл Хардлокс. Эту последовательность он назвал единым кодом туулу, и рекомендовал её запомнить (иногда я ловлю себя на мысли, что Стругл писал дневник ни для себя, а для кого-то другого, намеренно детализируя вещи, с которыми сам он был знаком досконально).
   Ещё читая запись, я вдруг подумал: а может, Хардлокс был настолько горд и честолюбив, что не пожелал делиться славой инициатора Закартинья ни с кем, даже с туулу? Тогда стало бы понятно его нежелание пользоваться техническими наработками других участников этого проекта: ключом, сделанным атлантами, и Станцией, выполненной под этот ключ инженерами туулу. Он хотел самостоятельно достичь результата, по своей индивидуальной методике, и используя свои собственные идеи и теории. Ведь туулу, как бы мудры они не были, так и не додумались использовать теллурическую энергию для усиления синестезического эффекта.
   Или не решились?
  
   * * *
  
   Нажав указанные кнопки в нужной последовательности, стали ждать. Четыре уставших путника у заветной двери. Как в сказке. Каждое нажатие сопровождалось музыкальными фразами различной тональности. Наконец, раздалось громкое шипение, дверь дрогнула, и, плавно уйдя влево, исчезла в толще стены. Теперь стало ясно, почему у двери отсутствовали петли. Зайдя внутрь "переходной камеры", как этот помещение называл Стругл, я подумал: а выдержит ли она всех четверых? Однородное, цвета мамонтовой кости, внутреннее убранство камеры не отличалось разнообразием. Её стены и потолок не имели ни выступов, ни впадин, ни надписей, ни изображений. Пока я раздумывал над этим, дверь самостоятельно затворилась, дав понять, что обратно дороги не будет. Далее последовал толчок, свет мигнул длинной протяжной амплитудой, и в следующий миг, пришло ощущения полёта в вязкую тягучую неизвестность.
   "Переходная камера" выдержала четверых!
  
   * * *
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Станция. Местоположение не определено.
   Начало октября 1225 года до Р. Х.
  
   Свет мигнул. Погас ненадолго и снова зажёгся, освещая на этот раз пространство, которому невозможно было выдумать названия, потому что ничего подобного мне ещё не доводилось видеть. Мягкий свет, лился из неоткуда и отовсюду сразу, не образовывая при этом теней. Стоя на четвереньках, я видел перед собой чистую белоснежную поверхность пола, упругую и слегка пружинящую на ощупь, гладкую, если провести рукой, и тёплую при прикосновении - теплее, чем воздух вокруг. Пол быстро нагревался от ладоней, и менял при этом цвет. Когда же я убрал руки от пола, то на его поверхности зафиксировались чёткие отпечатки пальцев, которые впрочем тут же начали бледнеть, тускнеть и разваливаться на отдельные пятна, пока не исчезли сосем.
   В последнее время в моей жизни появилась устойчивая закономерность в связи с которой я периодически попадал в удивительные места, но странность этих мест и их удивительность оказывались совершенно чуждыми всему моему предыдущему опыту. На этот раз меня и моих друзей занесло в цилиндрическое помещение с белоснежным полом и потолком, и со стенами цвета мамонтовой кости. Диаметр основания цилиндра равнялся восьми шагам, а его высота - примерно шагов шесть. Внутреннее пространство оказалось абсолютно пустым за исключением небольшого участка стены, внутри которого прямо на наших глазах начал проступать туманный силуэт, вскоре сформировавшийся в многомерный и многоуровневый узор, скорее даже - иероглиф, пульсирующий изнутри себя всеми цветами и оттенками. Иероглиф оказался объёмным, и его грани были настолько четки и резкоочертаны, что казалось, он имеет гораздо больше измерений, чем известные три. А внутри него, меняя друг друга, возникали неведомые знаки и символы. Они плавно перетекали от одного к другому, и, сливаясь где-то в глубине, рождали смысл, который понимался мною вполне однозначно: "Добро пожаловать! Процесс перехода завершён. Можете встать". Уже ничему не удивляясь, я поднялся на ноги, и помог встать остальным. По сравнению с чудесами Паноптикума говорящие буквы могли показаться банальной детской шалостью.
   Рядом с иероглифом на стене находился выпуклый прямоугольник размером с ладонь. Прямо в него были утоплены две круглых кнопки диаметром в три пальца и выступающими из прямоугольника на толщину одного пальца. Одна кнопка красная, другая - синяя. А прямо над прямоугольником, словно кто-то выписывал его с обратной стороны стены, начал проступать текст. Подойдя ближе, я понял, что надпись выполнена на двух языках. Шрифт верхнего текста походил на тот, что мы видели на неизвестной могиле и в подземелье. Очень похож, во всяком случае. А вот нижний... Ха! Это же язык атлантов! Ну-ка, ну-ка!
   "Для проведения эпидемиологической обработки нажми синюю кнопку панели управления. Необходимый карантин - шестьсот ударов сердца. После получения звукового сигнала, нажми красную кнопку панели управления.
   Требования безопасности: в приёмной камере курить строго воспрещается!"
   Курить? А это что ещё за козлиный кал?
   - Что здесь написано? - Наста стояла возле стены и водила по тексту пальцем. - Похоже на надписи в подземелье и на могиле в Закартинье.
   - Точно. - Сайгун смотрел из-за плеча и кивал. - Чем обрадуешь, Владен?
   Я пожал плечами.
   - Не знаю. Но, кажется, мы попали не в самое худшее место.
   - Чисто, как в Храме.
   - А может, это и есть Храм?
   - Ты разобрался с текстом?
   - Приблизительно.
   - Ну ладно, говори, не тяни осла за хвост.
   - Слишком много незнакомых слов. Даже по смыслу трудно угадать. Но, по-моему, после нажатия на синюю кнопку нас каким-то образом помоют в течение шестисот ударов сердца.
   - Правильно. Мы ведь прибыли шайтан знает откуда, и хозяева не хотят, чтобы мы насвинячили у них дома.
   - Что-нибудь ещё?
   - Да, - я улыбнулся. - Здесь нельзя курить.
   - А это что ещё за гусь?
   - Не знаю, но я полагаю, этим у нас никто не занимается.
   - Думаю, надо выполнить все команды, прописанные на стене, и после этого путь наружу будет открыт.
   - А что такое карантин?
   - Это - то, что у нас есть сейчас, и чего не будет через шестьсот ударов сердца.
   - Ну, так что? Нажимаем на синюю кнопку?
   - Жми. У нас нет иного выхода.
   После нажатия ничего не изменилось. Лишь на стене исчезли старые надписи, и возникли новые, также на двух языках.
   "Обработка началась!"
   Тайя нащупала пульс, и начала считать удары сердца. На 591 ударе надписи исчезли, и раздался мелодичный звук. На мой вопросительный взгляд Сайгун утвердительно кивнул. Он, как и я, решил, что это и есть звуковой сигнал. Я нажал на красную кнопку, и часть стены беззвучно исчезла, словно растворилась в воздухе, а вместо неё возник ровный прямоугольный проход. Взявшись за руки, мы вышли наружу.
   Это была гигантская юрта. Именно - юрта. Мы находились в замкнутом пространстве внутри полусферы с диаметром у основания не менее тысячи шагов. Её шаровой свод состоял из полупрозрачного материала, похожего на лёд, без единого шва или стыка, который прекрасно пропускал свет, рассеивая его равномерно, но при этом, того, что происходило снаружи юрты, совсем не было видно. Наверное, чтобы не отвлекало. Всю площадь полусферы занимали ровные ряды цилиндров, похожих на тот, из которого мы только что вышли, только иных цветов, размеров и высот. Располагались они таким образом, что менее объёмные цилиндры находились у стены, вдоль дальнего наибольшего диаметра основания полусферы, следующий круг образовывали цилиндры побольше, и так, на увеличение, концентрическими кругами до самого центра.
   Чуть слышно шипя, исчезнувший участок стены на "нашем" цилиндре восстановился, и помещение из которого мы только что вышли, стало похожим на все остальные. Разница заключалась в узоре-иероглифе, хорошо видимом и снаружи. У каждого цилиндра он был индивидуален, и, скорее всего, являлся именем, или, во всяком случае, тем, что отличало его от других помещений помимо цвета и размера.
   Как только иероглиф сформировался, над ним возникла надпись с тремя незнакомыми словами:
   "Переходной лифт. Приёмная камера двустороннего действия. Литера пользования: общая. Вместимость: не более пяти человек".
   - Где мы? - Наста растерянно озиралась по сторонам. - У тебя есть хоть какое-то объяснение?
   - Могу лишь предположить.
   - Попробуй.
   - Смотри, - я указал на надпись, и перевёл её. - Три слова мне не знакомы: "лифт", "камера", "литера". Но я знаю, что такое "приёмная", "переходный", "вместимость". С "вместимостью", я надеюсь, всё понятно. Далее, разберём слово "переходный". Что мы сделали только что? Мы "перешли" из подземелья в этот цилиндр. А что такое "приёмная"? Это то помещение, которое приняло нас. Исходя из этого, можно предположить, что "наш" цилиндр - это аналог Менгира, только более усовершенствованный. Он может принять пять человек. Не больше. А также - отправить в город туулу группу из пяти человек.
   - А если бы нас было больше?
   Я пожал плечами. Полной уверенности, конечно, не было, но...
   - Думаю, для большего количества людей существуют другие цилиндры. Вон их сколько!
   Таких приёмных камер оказалось два десятка. Согласно дневнику Стругла Хардлокса, это были устройства для перемещения в подземелье и обратно только с разной вместимостью. Кроме того, Стругл утверждал, что с помощью этих цилиндров можно было переместиться в Закартинье, и вернуться из него, то есть, как я уже предположил - являлись аналогом Менгира. Каждый раз всё происходило одинаково: едва мы приближались к очередному цилиндру, как часть стены бесшумно исчезала, оставляя прямоугольный вход, и мы беспрепятственно проходили внутрь. Никаких засад, ловушек или капканов. Никого вообще. Пусто. Ни единой души! Едва мы заходили внутрь, как стена за нами восстанавливалась, а на выпуклой панели возникала короткая, но исчерпывающая инструкция о том, что делать, а чего - нет. Что нажимать, а чего - не стоит. Куда становиться, и как себя вести. Всё просто, понятно и наглядно. Ничего лишнего и никаких заумностей. И когда в очередном цилиндре я начал читать появившуюся инструкцию, то от возбуждения сразу и не понял, о чём идёт речь.
   "Нажмите зелёную кнопку".
   Я нажал. На стене возник длинный перечень названий, каждое под своей отдельной управляющей кнопкой. Рядом надпись:
   "Выберите тему".
   В начале перечня значилось слово "оружие" и чёрная кнопка перед ним. Ткнув пальцем, я обнаружил новый список и следующую команду:
   "Выберите тип оружия".
   Первым в списке значились "кинжалы", и я, не задумываясь, нажал управляющую кнопку. Вслед за этим из стены выдвинулся тонкий длинный ящик, разделённый внутри на множество узких ячеек. В каждой из них находилась тонкая металлическая пластина. Достав первую попавшуюся, я обнаружил на ней объёмное цветное изображение кинжала с ножнами, выглядевшее совершенно натурально, от чего кинжала хотелось коснуться, и попробовать пальцем остроту лезвия.
   Мне хватило нескольких мгновений, чтобы догадаться о том, что находится передо мной. Увиденное походило на сказку с многочисленным исполнением желаний, ибо то, где мы находились сейчас, являлось устройством для отправки рисунков в Закартинье с их последующим превращением там в реальные предметы. Имелся длинный перечень объёмных изображений уже готовых к отправке. Имелись чистые, пустые пластины, на которых можно было рисовать то, что отсутствовало в перечне. На панели управления находилась кнопка "Коэффициент линейного изменения", которая указывала на то, что, вставляя пластину в специальную прорезь, и набирая необходимую цифру и нужный знак, я мог в несколько раз увеличить или уменьшить предмет при его попадании в пространство рисунков.
   - Интересно, наш знакомый африканский божок знал об этой юрте?
   - Скорее всего - нет. Иначе, он бы сказал нам об этом.
   - А может, этой полусферой не пользовались уже тогда, когда он только попал в Закартинье?
   - Может быть. Но теперь мы сможем значительно расширить предметы его быта.
   Следующий, довольно продолжительный промежуток времени мы посвятили снабжению африканца предметами из его списка, затем, отправили ему ещё множество вещей, которых в списке не было, но которые с нашей точки зрения могли ему понадобиться, и занимались этим до тех пор, пока цилиндр не взбунтовался.
   "Канал перегружен" - возникла надпись, и панель управления погасла. - "Просьба покинуть камеру".
   Перепуганные мы выскочили из цилиндра, но счастье ощущать себя благодетелем во мне осталась ещё надолго. Сайгун высказался в том смысле, что, мол, надо бы меру знать, на что ему справедливо возразили, мол, на себя посмотри. Конфликт был почти тут же улажен, ибо таких камер также оказалось двадцать, а значит, мы никого ни в чём не ограничили. Кстати, различались между собой эти камеры-цилиндры по отправляемой и принимаемой массе и габаритам.
   Именно - "принимаемой", я не оговорился. То есть, африканец оказался прав по поводу существования обратной синестезии. Выходило так, что, нарисовав необходимый предмет в Закартинье, вы, отправив его изображение на Землю, получали здесь в цилиндре уже готовый предмет, качество которого напрямую зависело от качества рисунка.
   По поводу качества, кстати, мы вскоре имели возможность убедиться, когда посетили крупный цилиндр, самый высокий из имеемых, находящийся рядом с камерами отправки и приёма рисунков. Возле иероглифа на входе размещалась надпись:
   "Хранилище нестандартных объектов".
   Стена, как и положено, исчезла, и мы вошли внутрь. Перед нами, устремлённые ввысь, простирался единый многоярусный стеллаж, на полках которого располагались непроницаемые прозрачные кубы и цилиндры различных величин и объёмов, в которых находились...
   Тайя и Наста вскрикнули от неожиданности, хотя все мы уже привыкли к бесконечной новизне впечатлений. Сайгун закрыл глаза и начал молиться. А я схватился за оберег.
   И было от чего!
   В этих прозрачных ёмкостях находились существа, которых никогда не существовало в действительности. Они повисли в жидкости, многорукие и многоногие, с бессмысленными органами и нелепыми отростками, с хвостами и рогами в самых неожиданных местах, с телами, покрытыми шерстью, чешуёй или панцирем, с головами, количество которых не всегда совпадало с количеством туловищ, но все - с одинаковыми глазами, вернее - с единым выражением в этих остановившихся глазах, в мутных зрачках которых застыла пустота.
   - Интересно, это результат некачественных рисунков, посланных из Закартинья, или это целенаправленный опыт для выведения несуществующих монстров?
   - А может, они и потомство могут приносить?
   - Это ни божьи твари, поэтому - вряд ли!
   - Как сказать.
   - Как думаете, они были живы, когда "прибыли" из Закартинья?
   - Может быть.
   - А как на счёт мозгов и сознания?
   - Как у червей.
   - А если нет?!
   - Если - нет, то в будущем нас не ждёт ничего хорошего.
   - Спасибо, утешил!
  
   * * *
  
   Мы обнаружили ещё много интересного, переходя последовательно от одного цилиндра к другому, но теперь увиденное не вызывало столько эмоций, потому что являлось лишь вариациями того, что мы уже наблюдали в иных камерах. Все они являлись устройствами для использования синестезического эффекта при переходе из Закартинья на Землю и обратно. Конечно, от одной мысли о прикладном значении этих камер, о практической пользе цилиндров, о глубочайшем смысле синестезии, и о запредельности перспектив от её использования начинала кружиться голова, пересыхало в горле, и затуманивался рассудок, но мозг, зацикленный на одну тему быстро переполнялся, и требовал разгрузки.
   И она явилась нежданно, эта необходимая разгрузка, потому что при входе в очередное помещение я сразу же понял, что это библиотека. Это был высокий цилиндр со стеллажами до потолка в несколько ярусов, которые были сплошь заполнены книгами, пергаментами и манускриптами. Данное вместилище письменных источников являлось вторым в моей жизни специализированным хранилищем книг, с которым мне довелось столкнуться, и, конечно, библиотека Града Тополя ни шла ни в какое сравнение с этой. Хотя, надо понимать, в каком месте жил почтенный библиотекарь, и где теперь находились мы, различая уровень развития Аркаима и этой чудесной юрты.
   Глядя на эти бесконечные стеллажи с ярусами, Сайгун задумчиво произнёс:
   - Смотри, какое огромное количество людей стремится поучать и воспитывать себе подобных!
   - Наверное, они считают себя умнее других?
   - Некоторые "другие" вполне заслуживают, чтобы о них так думали.
   - Боюсь, что именно эти самые "другие" письменных источников в руках даже не держали, так что поучают ни тех, кого следовало бы.
   - Ну, почему обязательно поучают? Почему - воспитывают? Многие авторы просто увлекательно рассказывают о чём-нибудь.
   - Не вижу разницы между теми, кто поучает, и теми, кто рассказывает. Как правило, это одно и то же. Можно поучать, рассказывая, или рассказывать, поучая. Вопрос лишь в выборе жанра.
   - Но ведь надо же как-то самовыражаться? Не всем же на поле боя мечом махать!
   - Да. Только тот, кто плохо машет мечом, долго не живёт. Неумелый воин быстро погибает. А неумелый писака? Чем расплачивается тот, кто пишет плохонький текст?
   - Предлагаешь наказывать тех, кто плохо пишет?
   - Да.
   - Но ведь, чтобы определить неумелого воина, надо с ним сразиться, значит, чтобы выявить плохого писателя, необходимо дать ему возможность высказаться?
   - Получается - так!
   - А значит, каждый имеет право хотя бы раз в жизни взяться за перо.
   - А если не получится?
   - А если не получится, то иди, и махай мечём.
   - Умение махать мечём, ещё ни для кого не было лишним.
   - Но и не является каким-либо особенным даром.
   - Зато это удлиняет жизнь.
   - Скорее - укорачивает. Тот, кто плохо владеет оружием, как правило, не лезет на рожон. А тот, кто делает это неплохо, часто влезает туда, куда не следовало бы.
   - Лучше всего, когда человек хорошо владеет и пером, и мечём. Эти умения обеспечивают душевное равновесие и холод в голове. Умный человек, в независимости от его умения владеть оружием, никогда не позволит себе лишнего. Ни в речах, ни в деяниях.
   - Зато этот умник рано или поздно начнёт поучать и воспитывать.
   - А его книжка появится на этих стеллажах
   - А мы вновь вернёмся к тому, с чего начали.
   Слушая спор друзей, я подумал о том, хорошо ли владел оружием Траворд Водангард, и к чему он стремился, работая над своими книгами: к поучению или к рассказу?
  
   * * *
  
   Осмотрев почти всё, мы оказались в самом центре юрты, где находился средних размеров цилиндр. При нашем приближении часть стены исчезла, и мы оказались внутри помещения. По всей окружности стен располагалось возвышение, высотой в два локтя с мягкой высокой спинкой.
   - Может, они здесь едят? - предположил Сайгун, которого вопрос пропитания интересовал более других. - Пора бы подкрепиться!
   - Сейчас посмотрим.
   Тайя села на возвышение, а как только она откинулась на спинку, с двух сторон от неё, прямо из стены выдвинулись мягкие подставки для локтей.
   - Очень удобно!
   - Я уже перестала чему-либо удивляться! - Наста уселась рядом с подругой. Подлокотники возникли и рядом с ней. - Разве могла я подумать об этом ещё недавно, живя в Стране Ариев? Год назад я бы уже истово молилась всем ликам Тримурти, а теперь вот сижу на мягком седалище, и жду продолжения чудес.
   - Мы все переполнились новизной, и поэтому разучились удивляться. - Тайя повернулась к Сайгуну. - Непохоже, чтобы тут употребляли пищу.
   - Вижу. - Кельт плюхнулся рядом с соотечественницей. - У них здесь не принято есть.
   - Возможно, сюда надо приходить со своей едой.
   - Возможно. Но, так как у нас её нет, то надо побыстрее выбираться отсюда.
   - Как? Ведь выхода мы так и не нашли!
   - Раз мы сюда смогли проникнуть, значит, должен быть способ покинуть юрту. Иначе не может быть. Надо искать. Мы очень плохо осмотрели стену. Что скажешь, Владен?
   - Без пропитания нам не обойтись. Но даже когда мы найдём выход, то от юрты не стоит далеко удаляться, пока не решим, куда двигаться дальше. Здесь, по крайней мере, безопасно.
   - Кто знает? - Сайгун посмотрел на самый верх купола. - Хозяева могут появиться в любой момент.
   - Мы попали сюда из подземного города туулу, так что наше нахождение здесь вполне законно.
   - Как сказать.
   - Смотрите! - Наста указала на стену. - Надписи. Владен, прочти, пожалуйста!
   Яркие буквы чётко выделялись на кремовом фоне:
   "Для вызова меню нажми зелёную кнопку".
   Пойдя к стене, я нажал на центр зелёного пятна. Надпись исчезла. Зато появилась другая:
   "Тематика просмотра".
   За ней шёл перечень, похожий на названия книг в Библиотеке. Только там он назывался каталогом. Одна из тем в перечне сразу же бросилась в глаза. Тема значилась последней, и было видно, что она дописана от руки.
   - "Гибель Атлантиды" - прочёл я вслух.
   - Ничего себе! - Сайгун присвистнул. - А ну, давай, нажми на Атлантиду.
   - Интересно, как это будет выглядеть?
   - Может, что-то вроде книги?
   - Книги - в Библиотеке. Думаю, что сейчас мы увидим что-нибудь другое. - Я ткнул на нужную кнопку. - Усаживайтесь поудобнее.
   Возникла надпись:
   Начало просмотра - после нажатия оранжевой кнопки".
   - Значит, мы будем что-то смотреть?
   - Выходит - да!
   - Тогда жми, Владен, я весь дрожу от нетерпения!
  
   * * *
  
   Сначала погас свет. Потом, в самом центре цилиндра возникло светлое облако, состоящее из мириад мелких, ярко светящихся точек. Точки пульсировали и вращались, а затем начали медленно расходиться, отдаляясь друг от друга. Облако начало расширяться, и вскоре расплылось по помещению, заполнив собою весь пространственный объём. Сверху полились звуки, и одновременно с этим прямо перед нами возникло объёмное изображение, похожее на картины, которые мы видели в одном из цилиндров. Отличие заключалось в том, что это изображение оказалось живым и подвижным, постепенно порождая иллюзию, что цилиндр исчез, и мы оказались за пределами юрты. Границы видимого мира раздвинулись, а далее мы услышали голос, говорящий на языке, звучащим в голове, и понятным для всех. Подвижное изображение слилось со звуками и голосом, образовывая единый живой образ, и вскоре мы увидели и услышали подробное и красочное повествование из истории атлантов, касающейся её последнего периода. Рассказ сопровождался подробными пояснениями и красочными подвижными картинками, которые были очень похожи на реальность. Скажу больше: они были лучше, чем реальность, потому что создавались людьми. Сама же история атлантов началась очень давно.
   Мы видели удивительные и необычные города древних атлантов, которые своей красотой могли сравниться лишь с прекрасными творениями, порождённые внешней Вселенной. Это были фантастические по исполнению высотные здания, устремившиеся вверх, к солнцу, форма и конструкция которых вызывала полную иллюзию полёта. Изящные и невесомые, словно возникшие из воздуха мосты, плавно и гармонично соединяли противоположные берега рек и проливов. По бескрайним от горизонта до горизонта океанам с чистой изумрудной водой двигались пассажирские суда и прогулочные яхты, совершенные линии и обводы которых были сравнимы лишь с совершенством космических объектов. Голубое бездонное небо пронзали летающие корабли воздушного флота всевозможных форм, размеров и предназначений. Некоторые из них двигались быстро, стремительно перемещаясь в пространстве, другие - медленно и неторопливо, будто растягивая удовольствие от воздушной прогулки, третьи, вообще, словно зависли в неподвижной атмосфере, рассматривая прелести земных ландшафтов. И все они без исключения выглядели естественно и гармонично в небесной вышине, походя скорее ни на деяния рук человеческих, но на творения Богов. По городским многоэтажным и многоуровневым улицам, проходящим на разных высотах, сплошным потоком двигались разноцветные металлические телеги, причём делали они это самостоятельно, без помощи коней, ослов или волов.
   И всюду люди. Море людей. Океан бурлящего, галдящего, красивого и весёлого человечества в ярких, пёстрых разнообразных одеждах, с прекрасными чистыми лицами, здоровыми телами и белозубыми улыбками. Они ездили в своих разноцветных телегах, путешествовали на океанских яхтах и летали в небесах вместе с птицами. В конце концов - многие просто ходили пешком, гуляли и совершали пробежки, сидели на скамейках и нежились на зелёной траве, но все, как один - улыбались! И ни одного хмурого, злого или неприветливого лица. Одно слово - рай!
   Мы видели огромные скопления людей, которые в больших количествах собирались в местах, внешне очень похожих на кратер вулкана с ровной площадкой внутри. Меньшая их часть - пару десятков человек - бегала по площадке, гоняя небольшой круглый шар, а десятки тысяч остальных смотрели на них со специальных мест, расположенных по периметру концентрических спиралей, простирающихся по внутренним стенам кальдеры. Эти смотрящие что-то кричали, вскакивали и прыгали, махали руками и хватались за головы, кто-то радовался, а кто-то огорчался, но все очень эмоционально и с интересом наблюдали за тем, что происходит на площадке, усеянной зелёной травой.
   А тем временем...
   Картинка изменилась. Чёрное угольное пространство окружило нас со всех сторон. Мириады звёзд застыли в тёмной бездне одинокими светящимися точками. А из этой бездны, гася беззащитные звёзды, на нас надвигалось что-то огромное, заполняя собой большую часть видимого мира. Неведомый голос, владельца которого мы так и не увидели, назвал его звездолётом. Далее он пояснил, что это звездолёт из эскадрильи "Ближний Космос", предназначенный для изучения внутренних планет Солнечной системы, но, помимо этого выполняющий пограничные и патрульные функции. В данный момент космический корабль занимался исследованием огромной планеты имеющей множество спутников. Это - гигантский газовый шар - пятая планета от Солнца, о чём нам подробно пояснил голос невидимого человека с помощью простенькой космической карты. Звездолёт дрейфовал в пространстве, медленно приближаясь к одному из спутников газового гиганта. Выйдя на самую отдалённую по возможности орбиту, космический корабль совершил несколько витков вокруг спутника. Голос из неоткуда пояснил, что звездолёт теперь выполнял разведывательные функции, и в окрестностях пятой планеты оказался не случайно. Некоторое время назад в районе данного спутника сразу несколькими орбитальными телескопами были обнаружены неизвестные летающие объекты, идентифицировать которые ни ученым, ни военным так и не удалось. Поэтому одному из звездолётов, совершающих исследовательский полёт в районе планет-гигантов, была дана команда изучить явление. В результате, на первом же витке вокруг спутника приборы космического корабля обнаружили аномально большое количество металлических объектов неприродного происхождения, которые располагались на равных расстояниях один от другого, и присутствие которых ранее не обнаруживалось.
   Что делать? - воскликнул голос незнакомца.
   Далее мы оказались во внутреннем пространстве звездолёта атлантов. Это было обширное помещение овальной формы, сплошь заполненное неведомыми нам предметами, некоторые из которых отдалённо напоминали те, что мы видели сегодня в цилиндрах, связанных с Закартиньем. В основном они имели либо круглую, либо прямоугольную форму. Частью - серебристого цвета, а частью - прозрачные. Их лицевые поверхности покрывали светящиеся точки и мигающие пятна, как в тех же цилиндрах, а также большое количество пятен не мигающих, различных цветов и размеров, в основном - квадратных, но расположенных на поверхности предметов ровными параллельными рядами. И вот, среди этих мигающих и сверкающих пятен расположились люди. Несколько человек. Трое внешне походили на ариев, светловолосые и светлоглазые, двое - на чернявых кельтов или киммерийцев, один - широкоскулый и узкоглазый, как хун-ну или массагет, ещё один - чернокожий, похожий на нубийского негра, а вот остальные - я насчитал пятерых - были похожи на того человека из Гиперборейского Города, который лечил меня, собрал и склеил, можно сказать, по частям, и тем спас от неминуемой смерти. У них была белая, как снег кожа, широко посаженные фиолетовые глаза, тёмные волосы, и крупные прямые носы, начинающиеся выше бровей, что делало лицо похожим на морду сайгака.
   Все присутствующие в овальной комнате были одинаково одеты, и вели между собой бурный, эмоциональный спор. Голос за кадром пояснил, что мнение экипажа разделилось по поводу того, что же теперь предпринять в связи с обнаружением неизвестной аномалии.
   Часть космонавтов считала необходимым немедленно спуститься на поверхность спутника, и произвести обследования неопознанных объектов, справедливо полагая, что пока неведомы их происхождение и сущность, то правильное и взвешенное решение принять невозможно.
   Другие, более радикальные и менее любопытные считали, что неподготовленная высадка на поверхность опасна и совершенно непредсказуема. Значит, говорили они, недопустимо рисковать жизнью людей и исправностью звездолёта, а нужно снять все необходимые замеры с нынешней орбиты, аномалию же полностью уничтожить, и немедленно возвращаться на Землю со всеми теми данными, которые можно получить без десантирования на спутник.
   Имелась и третья группа людей, которая предполагала ничего не предпринимать, а удалиться под защиту соседнего спутника, расположившись относительно аномалии таким образом, чтобы не быть обнаруженным, и понаблюдать за нею с безопасного расстояния, благо, необходимая аппаратура для этого имелась.
   Но спору не суждено было завершиться, и единое мнение так и не появилось на свет, ибо все присутствующие в помещении вдруг замерли на миг, в зале в это время повисла абсолютная тишина, а далее, прервав молчание, космонавты бросились к приборам. Голос за кадром сообщил: с поверхности спутника поступают сигналы об активизации аномалии и значительном перемещении не идентифицированных объектов внутри границ аномалии. По звездолёту понеслись звуковые и световые сигналы, завыла сирена, и замигали сигнальные огни. По коридорам забегали люди, занимая свои рабочие посты.
   "Внимание! Боевая тревога!" - зазвучал скрипучий голос из неоткуда...
  
   С поверхности спутника, из района аномалии отделилось несколько точек, и стремительно понеслись в сторону звездолёта атлантов. Напряжение на борту земного корабля достигло апогея. Становилось очевидным, что земляне подвергаются нападению пришельцев в границах своей планетарной системы. Экипаж звездолёта готовился принять неравный бой. В Атлантиду пошла исчерпывающая информация о происходящем на орбите спутника пятой планеты.
   "Всем занять места согласно боевого расписания!"
   Летящих точек становилось всё больше. Приближаясь, они увеличивались, формируясь на глазах из точечных объектов в космические корабли, которые теперь были идентифицированы, ибо земляне уже сталкивались с ними в Дальнем Космосе.
   "Это не природное явление". - Сообщил голос за кадром. - "Это боевой космический флот ракшасов. К звездолёту атлантов приближаются планетарные корветы. Это небольшие корабли, предназначенные для ближнего боя".
   По мере сближения с земным звездолётом планетарные корветы начали веерное рассредотачивание, стараясь как можно более обширнее охватить корабль атлантов, а в идеале - окружить его полностью. Но земляне, умело маневрируя, избежали окружения, и вновь оказались лоб в лоб с эскадрильей корветов. Корабли зависли без движения, застыв в черноте космоса, словно статические орбитальные станции. Казалось, ракшасы задумались и засомневались в необходимости начинать боевые действия, но это предположение не сочеталось с истиной, ибо они готовились к атаке.
   Через несколько ударов сердца на всех корветах одновременно возникли яркие вспышки, от которых отделились сначала пламенеющие искорки, а далее, разрастаясь и увеличиваясь, оставляя за собой бушующий огненный след, смертоносные ракеты с рёвом набросились на звездолёт атлантов.
   В то же самое время с поверхности спутника из района аномалии отделились огромные огненные шары, и словно гигантские шаровые молнии устремились к кораблю землян.
   Звездолёт принял неравный бой и отчаянно сражался, стараясь нанести врагу как можно больший урон. По всем имеемым каналам связи на Землю шёл поток информации обо всём происходящем в окрестностях пятой планеты. Корабль вздрагивал от прямых попаданий, но защитное поле и прочная броня пока выдерживала натиск, хотя бесконечно это не могло длиться - постановка защитного поля, а тем более его использование в боевых условиях, являлось процессом энергоёмким, а возможности звездолёта были ограничены. Командир дал команду отключить все системы не задействованные в поддерживании минимального жизнеобеспечения, и не участвующие в боевых действиях, но это мало помогало. Защитное поле слабело быстрее, чем этого хотелось экипажу.
   Наконец, поле исчезло совсем.
   "Аварийной команде прибыть в четвёртый отсек!"
   Космонавты поняли, что защитного поля уже не существует. Но земляне и не думали сдаваться. Они отвечали ударом на удар, в результате чего около десятка корветов были уничтожены. Планетарные корабли ракшасов вспыхивали огненными сполохами, и, разваливаясь на лету, горящими комьями падали на поверхность спутника.
   И всё же силы оказались неравными. Из района аномалии навстречу звездолёту одновременно вырываются несколько гигантских столбов пламени. Корабль землян пытается маневрировать, но атакующих ракет оказалось слишком много, и одна из них врезается в обшивку. Последовал сильнейший удар, а сразу же за ним - мощный взрыв...
   Свет полностью погас, но камера продолжала съёмку. В борту звездолёта зияла огромная рваная пробоина, из которой со свистом уходил воздух, и к которой со всех сторон полетели незакреплённые предметы, находящиеся в повреждённом отсеке. А ещё через несколько ударов сердца раздался очередной взрыв. Видимость исчезла. Всё пространство вокруг нас окутала темнота, а скорбный голос за кадром сообщил, что звездолёт атлантов погиб в неравном бою вместе со всем экипажем.
   После непродолжительной паузы просмотр возобновился, и мы стали свидетелями картин совершенно противоположных тем, что нам демонстрировали в самом начале показа. Прекрасные, блистательные города атлантов лежали в руинах. Мне даже показалось, что под пасмурным северным небом я увидел Город Северной Гипербореи, с мечущими молнии колоннами, в котором я побывал совсем недавно. Его показывали всего в течение нескольких ударов сердца, но мне показалось, что я узнал его.
   Мы видели рухнувшие в реки мосты, ещё дымящиеся и с многочисленными очагами возгорания, с облаками пыли и гари, клубящимися над руинами, и с тысячами искорёженных самодвижущихся телег застывших между каменными развалинами. Тут же, зарывшиеся в песок, замерли навеки остовы прекрасных кораблей и прогулочных яхт, выброшенных на берег равнодушным прибоем. Нам довелось лицезреть огромное количество летательных аппаратов, рухнувших на землю с большой высоты, и превратившихся теперь в груды искореженного, чадящего металла.
   Наконец, нам показали полную панораму катастрофы отдельно взятого города, где всё горело и пылало, где не сохранилось ни одной жилой постройки или технического сооружения, где были уничтожены все дороги, инфраструктура и коммуникации, но самое главное - люди! Ни одного живого человека не было видно во всём городе, лишь десятки тысяч трупов на искорёженных улицах и разбитых площадях.
   Голос за кадром сообщил, что мы видим результат самой первой атаки ракшасов, которую никто не ждал, и к которой никто не был готов, потому что она случилось ещё тогда, когда звездолёт атлантов сражался с врагом в окрестностях спутника пятой планеты. А значит, информация, посланная экипажем погибшего звездолёта, безнадёжно опоздала. Противник оказался и хитрее и коварнее. Мир рухнул в одночасье, оставив после себя лишь разрушения и смерть.
   Космический флот атлантов был неожиданно атакован на своих планетарных и спутниковых базах в ближнем космосе, и почти полностью уничтожен. Разведка ракшасов сработала идеально, в то время как патрульные и пограничные службы землян проявили недопустимую беспечность. И всё же, отдельные звездолёты атлантов, избежав уничтожения, начали героическую борьбу с вероломными захватчиками, чему мы и стали свидетелями, когда в результате боевого столкновения космического корабля землян с двумя планетарными крейсерами ракшасов, оба корабля противника были уничтожены на орбите четвёртой планеты. Объятые пламенем, сверкающие огнём и вспыхивающие яркими бликами взрывов, в сопровождении широких огненных шлейфов, крейсера ракшасов рухнули в марсианский океан, взорвавшись при столкновении с водой.
   "Вероломный враг повержен!" - сообщил нам всё тот же голос теперь уже торжественно, ну а далее перед нами замелькали картины жесточайших боёв и сражений. Атланты мужественно и отчаянно сопротивлялись, и это стало ясно даже без голоса за кадром. Честно говоря, я даже начал испытывать нечто похожее на гордость за то, как они сражались. И пусть нас разделяют века и тысячелетия, пусть они были другими, и совсем не похожими на нас, всё-таки мы родились на одной планете, и дальний предок у нас был один, а раз так, то и гордость моя выглядела вполне объяснимо. Ракшасы же, хотя внешне походили на людей, являлись вероломными пришельцами из неведомых далей. И это из-за них огненные полосы ракет пронзали наше голубое небо, а яркие вспышки взрывов калечили Землю.
   Юные пилоты атлантов едва научившиеся управлять воздушными кораблями, и совершив прижизненный ритуал очищения, уходили в свой первый и последний боевой вылет, идя на таран вражеских космических крейсеров. Ночное небо светилось от взрывов, становясь свидетельством героизма землян. Используя тяжеловесность планетарных корветов, атланты стали повсеместно использовать обычную, давно устаревшую сверхзвуковую авиацию, что явилось полной неожиданностью для ракшасов. Лёгкие, манёвренные самолёты землян появлялись неожиданно, и, нанеся разящие, чувствительные удары, скрывались за горизонтом. Пока массивные, обладающие огромной инерцией корветы разворачивались, и начинали преследование, самолёты появлялись вновь, но уже с другой стороны. Так продолжалось до тех пор, пока планетарный корвет либо позорно скрывался на орбитальном звездолёте, либо уничтожался огнём авиации. Сопротивление нарастало. Придя в себя от первого шока, атланты организовали вполне дееспособную оборону, и ракшасы были не в состоянии уничтожить постоянно возникающие очаги сопротивления. Захватчики даже пошли на крайние меры, и попытались высадить десант, но все попытки спуститься на Землю были пресечены. В некоторых местах возникли рукопашные схватки - первые со времён космической эры, и, возможно, первые, при участии двух различных космических рас. Атланты яростно резали противника холодным оружием, душили руками, и рвали зубами на части. Десант уничтожили, а его жалкие остатки в панике погрузились на грузовые корабли, и унеслись на орбиту. Вслед за десантом бежала планетарная авиация ракшасов и ударные группы межпланетных звездолётов. Более того, на следующий день враг покинул орбиту Земли.
   "Они ушли навсегда?" - вопрошал голос за кадром. - "Они отступили, и больше не вернутся? Они бежали?"
   Судя по тону, голос за кадром сомневался в этом, как впрочем, сомневались и военные. Они не верили в предательскую и обманчивую тишину. Они были уверены: враг затаился и что-то замышляет.
   Обманчивая тишина продлилась сорок дней. Ещё накануне земные астрономы обнаружили неизвестный объект в ближнем космосе, которого в этом месте, и с этими координатами, никогда не существовало. Он приближался к Земле на огромной скорости, и вскоре был идентифицирован, как планетоид со свободной орбитой, постоянно меняющий свою траекторию, и который появлялся в прямой видимость с Земли один раз за 830 лет. Теперь же он появился гораздо раньше, ибо последнее свидание случилось 259 лет назад. Несложные расчёты и тщательные наблюдения привели к неутешительному выводу: планетоид гнали к Земле ракшасы. Они решили одним ударом разделаться с атлантами. Последний залп отчаяния, произведённый из тысяч орудий и ракетных установок, не смог остановить планетоид, но он значительно замедлил его скорость, и изменил траекторию полёта. Это спасло Землю от полного уничтожения, но тогда об этом уже никто не думал. При получения известия о неизбежном столкновении с малой планетой началась паника. В полуразрушенных городах вспыхнули беспорядки. Планетоид приближался к Земле, увеличиваясь в размерах, и становясь всё более заметным. Даже днём! В космическом атласе ему было присвоено имя - Луна! Миллионы лет находилась она в свободном полёте, перемещаясь по Солнечной системе, пока ракшасы не захватили её, и не направили на столкновение с Землёй.
   По всей площади соприкосновения планет возникли гигантские силы гравитации, и вспыхивали яркие сполохи от столкновения магнитных полей. Небо пылало огнями гигантского северного сияния, которое было видно даже на экваторе. Нет, это ещё не было концом света, но ЭТО находилось где-то рядом, потому что Земля захватывала Луну в поле своего притяжения. И вот, в ореоле первородного огня, гонимое шквалами всех разбушевавшихся стихий состоялось "венчание". Обряд "на многие лета". Луна становилась спутником Земли, от чего хрупкое равновесие лопнуло в одночасье. Ибо Луна сопротивлялась. Борьба двух планет была яростной, но не долгой. Силы оказались неравными, и Луна покорилась. В ту ночь Земля впервые была освещена её лучами.
   Но за "венчанием" последовала неминуемая и жесточайшая расплата. Я видел огромный лунный диск, размытый по краям ярко-голубыми сполохами магнитных полей. Этот диск был много больше нынешнего. Он занимал полнеба, нависая над Землёй кроваво-красным глазом. Все воды планеты ушли к нему гигантской волной, сметая и круша всё на своём пути. Огромное чёрное облако повисло над землёй, затмевая солнце. Кипящая магма вырвалась из узких вулканических жерл. Земля разверзлась...
   А Атлантида стала погружаться в пучину вод.
  
   * * *
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Место неизвестно. Дата неопределенна.
  
   В эту ночь я спал очень плохо. Тревожные сны, стремительные, как полёт стрелы, вынуждали часто просыпаться, и я подолгу лежал во тьме, цепляясь за обрывки беспокойных видений. Однако сны не возвращались упорядоченными воспоминаниями. Они, разбитые на отдельные фрагменты, не склеивались ни во что цельное, и я отбросил все попытки соединить их. Всё смешалось. События последних дней, накопившиеся в глубинах памяти, яркими образами просачивались в мозг, оставляя в сознании чёткие неизгладимые впечатления, будто отпечатки следов на влажной земле. Они, соревнуясь, рвались наружу, словно стремясь побыстрее заявить о себе, причём каждое из событий настаивало на том, что именно оно и является наиболее значительным в бесконечной череде происшествий. И вот, окружённый бесчисленными персонажами, и прибывая в состоянии зыбкого неустойчивого полусна, я забывался ненадолго, но вскоре выныривал из тревожной дрёмы, как только очередное видение ярко вспыхивало в голове. Я видел богопротивных тварей, целиком погружённых в жидкость, бессмысленно глядевших на меня пустыми вспученными глазами утопленников, давно смирившихся со своей судьбой. Я вновь общался с нарисованным африканским божком, которого от свалившегося изобилия обуяла жадность, и ему опять чего-то не хватило. Там же, во сне, я почему-то решил раскопать ту неведомую могилу, которую мы повстречали в Закартинье. Ко мне присоединились Сардак и Берез, а когда мы добрались до останков, то это оказалось обгоревшее тело Старка. Мне снились прекрасные города прошлого и настоящего, превращённые в груды пепла. Я видел тысячи трупов на улицах и площадях, и понимал, что в мире ничего не меняется, варьируются лишь орудия уничтожения. Я просыпался от ужасов очередного кошмара, с ощущением остановившегося времени, и с чётким пониманием того, что если разгулявшемуся воображению не положить конец, то эта ночь продлится вечно.
   Звуки отсутствовали. На Станции царила вязкая осязаемая тишина замкнутого пространства, которая стала ещё контрастнее ощущаться именно ночью. Днём, создаваемый нашим присутствием шумовой фон скрадывал тишину, теперь же, когда трое моих друзей уснули, я вплотную познакомился с ней, многократно усиленной первой в моей жизни бессонницей. Звуки не проникали извне сквозь полупрозрачную поверхность купола. Я не слышал ни единого шороха, шелеста или скрипа. На Станции не раздавалось привычного пения птиц, грозного рыка хищников или тяжёлой поступи крупных животных. Отсутствовало жужжание пчёл и стрекотание насекомых. А после очередного кошмара, повстречавшегося мне на зыбкой границе полусна, я окончательно пробудился, и более не смог уснуть. Именно в этот миг, когда возбуждение моё достигло крайности, а раздражённое сознание металось в поисках чего угодно, лишь бы занять себя чем-нибудь, у меня и возникла идея совершить инициацию прямо сейчас, ночью, причём, в одиночку.
   Я не стремился к славе. Вовсе нет. Моими помыслами не владело честолюбие, а побудительные причины не имели ничего общего с желанием оказаться первым. Просто в создавшейся ситуации я должен был что-то делать. Жажда деятельности обуяла меня, а так как в замкнутом пространстве Станции эта деятельность ограничивалась лишь бестолковым нажатием кнопок, то и логика моя теперь основывалась на вполне очевидном факте: если уж нажимать, так нажимать по-крупному! Наверное, находись я вне пределов Станции, и имей хоть сколько-нибудь степеней свободы, то и применение себе я нашёл бы иное: сходил бы поохотиться, например, или - рыбу половил бы, а то и грибов да ягод насобирал. Но так как здесь это было невозможно, то и жажда деятельности моя приняла под куполом столь радикальные формы.
   Кроме того (это уже в оправдание себе), Вселенные не возникают ежедневно, тем более, инициированные человеком, а, следовательно, достоверных знаний о последствиях оного в природе не имеется. Значит, информации о том, как этот процесс происходит в динамике, что случится после его завершения, и чем это грозит его участникам, не существует по определению. Возможно, туулу до сих пор не осуществили этот обряд, потому что им неведомы окончательные последствия, а осторожность их вошла в поговорку. Может быть. Но тогда и нам не стоит рисковать всем сразу. Пойду один.
   Решив так, я рывком поднялся, и направился к центру Станции. Купол был тёмен, как сама ночь. Свет звёзд не мог пробиться сквозь его замутнённую поверхность, и лишь расплывшийся лик Луны жёлтым размазанным пятном проступал на полупрозрачной сфере. Освещение отсутствовало, однако благодаря этому в густом полумраке внутреннего пространства ярко светились наружные иероглифы. Они блистали на поверхности цилиндров чёткими гранями неведомой геометрии, в объёмной глубине которой оказались зашифрованы их истинные предназначения. Я был убеждён в этом. Их множественные узоры сияли в темноте, и этого оказалось достаточно, чтобы добраться до цели. Свою цель я обнаружил ещё вчера, но до сих пор никому не сказал об этом. Даже Насте. Ещё вчера я отыскал тот самый иероглиф, который был указан в дневнике Стругла Хардлокса. Это был символ на стене камеры, предназначенной для окончательной инициации, и вот теперь, находясь перед нужным цилиндром, и имея всё необходимое для свершения обряда, я в последний раз подумал: а стоит ли?
   Сомнения разрешились сами собой. Я настолько близко подошёл к камере, что часть стены её бесшумно растворилась, образовывая дверь, в которую теперь стоило лишь войти. И я вошёл, уже не сомневаясь. Ничего особенного не произошло. Как и в других цилиндрах, сначала восстановилась стена за моей спиной, потом, возникло освещение нужной яркости, а далее, зажглась информационная панель с текстами на двух языках. Придерживаясь указаний Хардлокса, следовало подойти к панели, установить ключ в специальное гнездо под диск, при этом все отверстия в ключе должны были совпасть с выступами на основании гнезда, а после этого набрать на панели код инициации, который также указывался в дневнике.
   Я выполнил все рекомендации Стругла. Ключ, плотно скользя, удобно разместился в гнезде. Его отверстия совпали с выступами в основании. Чтобы избежать сомнений, которые неизбежно возникли бы, начни я размышлять о содеянном, пришлось форсировать события. Я быстро нажал нужные кнопки, и, когда все необходимые ритуалы оказались соблюдёнными, инстинктивно, будто защищаясь от неведомого, сделал шаг назад.
   В следующий миг морозный воздух ожёг дыхание.
  
   * * *
  
   Передо мной простиралась степь. Сумеречная степь без дня и без ночи, на которую медленно и беззвучно падали крупные и пушистые хлопья снега. Степь поражала своими масштабами. Она была огромна, не подразумевала краёв, и мне сразу же показалось, что она больше, чем весь видимый мир, вместивший в себя все возможные вселенные, и поглощающая их без остатка с миллиардами звёзд, созвездий, систем и галактик. Однако степь была ещё больше. Её начало терялось в туманной дымке, где-то на Заре Времён, а конца ей и не было вовсе, ибо никто его не видел, и не увидит никогда, до Последнего Дня Мира.
   Я брёл по степи, тяжело ступая по свежему снегу, увязая в его глубине, проваливаясь в припорошенные ямы, и спотыкаясь о невидимые камни. Снег хрустел под ногами, налипал на воротник, проваливался за шиворот, и, мгновенно тая, холодным кусачим ручейком скатывался по спине. Он прилипал к сапогам, обувь тяжелела, идти становилось всё труднее, и я останавливался, чтобы очистить погрузневшие подошвы. А снег всё шёл и шёл, густо и беззвучно, а вокруг меня, погружая мир в тишину и сумрак, плескалась Бесконечность.
   В промёрзшем воздухе время словно застыло, остановив свой бег. Оно выкристаллизовывалось кусочками льда, которые, налипая друг на друга, тут же смерзались, разрастаясь и расширяясь, превращая застывшие мгновения в прозрачный сверкающий торос. Сумерки стали долгими, словно растянутыми на века. Природа замерла, готовясь к Вечному Сну. Вселенная медленно расширялась, скупо отбивая удары, затерявшегося в Бесконечности метронома, а где-то там, из чёрной бездны иного Мира, на меня взирала бледная личина Злодейки Судьбы, которая лукаво подмигивала мне бирюзовым глазом, и, дразня, показывала язык, влажный и тёплый, одиноко торчащий из тёмного провала рта.
   Но я продолжал идти, невзирая на холод, остановившееся время и судорожно застывшие сумерки. Я продвигался вперёд, огибая торосы застывшего времени, переходя промёрзшие насквозь озёра, и двигаясь по скованным руслам рек, из которых на меня жалобно и печально взирали выпученные глаза заледенелых навеки рыб. Я шёл вперёд, а со свинцового серого неба мягко и невесомо, медленно и тихо падал снег. Его хлопья были густы и пушисты, они заполняли всё возможное пространство, ограничивая видимость и заглушая звуки. Снежные хлопья были везде, погружая пространство в вязкую тишину и слепоту, пожирающую всё вокруг.
   Слепой, обглоданный тишиной мир, был тёмен и мрачен. В нём всё сливалось в однообразное бельмо, затмевающее пространство, смешивая и разламывая его грани, а затем, размывая зыбкие границы восприятия, разливалось по степи.
   И всё же, в этом размытом, сумеречном мире, я чётко видел цель. Вначале её образ сформировался внутри меня. Я понимал, что она есть, чувствовал её присутствие, но, ослеплённый снегопадом, оказался бессилен что-либо разглядеть. На сетчатке глаза ничего не отражалось. Я ничего не видел, но где-то в глубине, в дремучей бездне Эго, на периферии сознательного и бессознательного, вдруг возникла яркая точка. Вначале она не имела имени, ибо недавно её не было вообще, но теперь она появилась, и, однажды увидев её, обретя в себе её далёкий образ, я уже не метался в поисках сути, ибо знал свой путь.
   Постепенно я понял, что это. Понимание явилось не сразу, но когда оно сформировалось, я почувствовал громадное облегчение. До сей поры, я брёл наугад, но теперь, распознав цель, уяснив её смысл, и запомнив её имя, я испытал радость, и удовлетворённость собой. Моей целью был огонёк. Плохо различимый и едва теплящийся, он, тем не менее, не пропадал, не исчезал во мраке, который пытался затмить его, а наоборот - мерцал, хоть и слабо, но существовал, являясь объективно реальным. И это было главное в нём. Ведь пока он светился, у меня существовала цель.
   Пришло понимание, что эта сумрачная заснеженная степь находится на пути между реальностью и Закартиньем, являясь связующим звеном между Землёй и всеми возможными вселенными. И я шёл по этой промёрзшей степи, понимая, что весь смысл моего пребывания в этом пограничном, промежуточном мире, является достижение цели, которая и есть причина существования этого мира, и который лопнет и исчезнет, канув в небытие, как только Закартинье будет окончательно инициировано.
   Я зашагал быстрее. Звуки шагов, единственные в этой Вселенной, доносились откуда-то сзади, будто я опережал скорость звука, но я не отвлекался на мелочи. Надо идти! Огонёк приближался, и, чем ближе я подходил к нему, чем ярче и отчётливее различались его отблески, тем более я узнавал его. Я побежал, увязая в снегу и высоко выбрасывая ноги из глубоких сугробов, пока, наконец, не убедился в своей догадке: посреди снежной степи горел костёр. Но, откуда?! Споткнувшись, я чуть было не упал, и, неловко размахивая руками, попытался остановить падение. Приняв равновесное положение, подумал: откуда, шайтан задери, в этом мире посреди промёрзшей степи взялся костёр? И кто прибыл сюда, на самый край мироздания, чтобы зажечь его? Зажечь для меня?
   Снег продолжал падать, а я вдруг вспомнил, где и от кого я слышал об этом: костёр в сумраке степи, чёрное небо, падающий снег, и путник, устало бредущий по сугробам. Чекан Трав! Жрец, отвративший меня от лицезрения звёзд, и наставивший на путь истинный. Ведь это он говорил о костре, снеге и одиноком путнике! Я чётко вспомнил этот давний миг, словно случилось это только вчера: блики огней, пляшущих по стенам, тихий, убаюкивающий голос, нечто во мне, пытающееся покинуть тело, и запах... горьковатый запах травы вендар.
   "Вкушающие её отрекаются от лжи!"
   Стоя по колено в снегу, я чувствовал, как леденеют ноги. Костёр весело горел, потрескивая прокаленными сучьями. Острые языки пламени лизали мрак, чётко ограничивая свет от тьмы. Отблески костра плясали на снегу, который блестел и плавился, обнажая чёрную, как сама ночь, землю.
   В этот момент я понял всё. Всё от начала до конца. То, что казалось таким странным и неясным: догадки, вспыхивающие в мозгу с яркостью молний, домыслы, прорывающиеся в сознание, горящими шарами, тайны, лежащие на виду, но не востребованные от незнания - всё это вдруг встало на свои места, выстроилось в сознании чёткой геометрией уже не таинственных линий, а внутри меня впервые за долгое время родились ясность и понимание, дающие ответы на интересующие вопросы.
   А возле костра сидел человек. Но это был не Чекан Трав. Это был африканец, первый житель Закартинья, который когда-то был богом. Это было давно, пятнадцать тысяч лет назад, а вот теперь его ожившее изображение улыбалось мне.
  
   * * *
  
   Мы сидели друг напротив друга, между нами горел костёр, плазма вечности, а я пытался осмыслить происходящее. Африканец ждал меня, ибо получил знак, что скоро начнётся. То, о чём мечтал он в течение долгих тысячелетий прозябания, прибывая в сумеречном не инициированном мире тусклых, едва оживших изображений, вскоре должно было свершиться. И он явился сюда, к самой границе будущей Вселенной, неся с собой драгоценные дрова, разжёг костёр, справедливо полагая, что прибывший инициатор мог замёрзнуть, и очень обрадовался, когда им оказался я.
   - Сейчас начнётся, - сказал африканец, глядя мне за спину. - Небо посветлело, и снег пошёл реже.
   - Только поэтому? - поинтересовался я.
   - Нет, - негр покачал головой, - ни только. Этого было бы через чур просто. Но я слишком долго прожил здесь, много тысяч лет, а потому чувствую надвигающуюся перемену. Мир пришёл в движение. И это касается ни только густоты снега и оттенка туч. Всё гораздо сложнее, но я не смогу тебе это внятно объяснить.
   - Я и не прошу. Объясни лучше, где мы находимся. Это ведь ещё не Закартинье?
   - Нет. Но это рядом. Это промежуточное пространство - мост, между твоим миром, миром людей, и Вселенной оживших изображений, Закартиньем, миром таких, как я. Оно будет действовать до тех пор, пока не осуществится переход всех сущностей из одного мира в другой. После этого пространство исчезнет.
   - А что станет со мной?
   - Не знаю, - африканец сокрушённо пожал плечами. - К сожалению, этого не знает никто. Ведь ты - первый, а путь первых всегда неведом.
   - А ты?
   - А я вернусь в уже инициированное Закартинье, начну жизнь нормального человека, и умру, как все, когда Боги призовут меня.
   - Значит, твоё бессмертие закончилось?
   - Да. И ты представить себе не можешь, как я рад этому!
   - Подожди! - неожиданная мысль посетила меня, после последних слов африканца. - Значит ли это, что, владея некоторыми правилами и соотношениями между Землёй и Закартиньем, можно жить вечно?!
   - Ты правильно улавливаешь суть, - африканец улыбнулся. - Но это уже другая история.
   Внезапно, сквозь густую завесу снега, гулким затяжным раскатом, подкрался рокот отдалённого грома. Низкие тучи вспышкой окрасило оранжевыми сполохами. Далёкая молния сверкнула огненной нитью у самого горизонта, и, буравя заснеженную степь, застыла между небом и землёй на долгие мгновения.
   Ба-бах! - громыхнуло рядом.
   Яркая вспышка осветила промёрзшее пространство, и я заметил, как на границе видимости что-то мерцает, зыбко меняя очертания. Бесформенные тени отпечатывались на снегу, и тут же исчезали, оставляя после себя серый расплывчатый абрис. А потом степь замерла.
   Вначале ничего не происходило. Я лишь отметил, что размытая линия горизонта, едва различаемая в сумеречной пелене падающего снега, вдруг дрогнула упруго, и слегка подалась вперёд. Она сдвинулась с места, но не замерла после этого, не остановилась, и не отхлынула назад, как это случается, когда имеешь дело со снежным миражом. Она продолжила свой медленный напор, изгибаясь по всей длине, и извиваясь всей передней кромкой, словно раздавленная умирающая змея. Уже через несколько ударов сердца линия заметно приблизилась, увеличиваясь и утолщаясь по ходу, перерастая в волнообразную полосу, неравномерно надвигающуюся на нас.
   Скорость событий нарастала. Через краткие, стремительно убегающие мгновения, это была уже стена, шумная и грохочущая, топающая и скачущая, летящая и ползущая. Стена из сущностей и тварей, вырвавшихся из Паноптикума, и теперь с визгом и воем, с храпом и рыком, с шипением и рычанием рвущаяся в раскрывшиеся врата Закартинья. И вся эта бесчисленная масса двигалась прямо на нас.
   - Что будем делать? - я кивнул на копошащуюся и неотвратимо приближающуюся стену. - У тебя есть какие-нибудь предложения?
   - А какие могут быть предложения, когда всё происходит в первый раз? - африканец неопределённое повёл плечами. - Убежать мы не успеем, да и бежать-то по большому счёту некуда. Спрятаться негде - голая степь вокруг. А что произойдёт, когда эта животная масса достигнет нас, никто не знает. Так что садись, подождём, а там - видно будет.
   Иного ответа я не ждал. Обратная сторона первопроходца - неизвестность и непредсказуемость последствий приближалась к нам с той же скоростью, что и продвигались твари. Расстояние сократилось настолько, что я почувствовал, как пахнуло концентрированным звериным зловонием.
   - В Закартинье спешат, - констатировал африканец. А далее посетовал: - К чему такая спешка?
   - Может, они думают, что там ни для всех хватит места? Или у победителей появятся привилегии?
   - Я думаю, что это всего лишь проявление стадного чувства.
   - Но это стадо сомнёт нас!
   - Во всяком случае, мы будем единственными свидетелями зарождения новой Вселенной.
   - Согласен. Однако это будет иметь смысл лишь в том случае, если мы останемся живы.
   - Я надеюсь на это.
   - Но их миллионы! - я мотнул головой в сторону бурлящей, шумящей, зловонной массы. - Они нас затопчут!
   - Как сказать, - африканец подмигнул мне ободряюще. - Я не думаю, что инициатор Закартинья погибает, дав начало новой Вселенной. Люди не насекомые, и не рыбы, чтобы, породив - погибнуть. Подождём!
   - Подождём!
   Поднялся ветер. Снег теперь падал быстро и косо, будто чья-то неведомая сила пригибала его к земле. Сквозь снежные заряды, словно принесённые усиливающимся ветром, на фоне низких свинцово серых туч показались огромные неведомые птицы, более похожие на летающих ящериц. Рядом с нами, всего в нескольких шагах от костра, скорым разудалым галопом промчалось стадо кентавров, ведомое моим давнишним знакомым по Паноптикуму. Поравнявшись с нами, вожак оскалился весело и возбуждённо, и, давая понять, что узнал меня, поднял руку в торжественном приветствии. Человеческая часть его радовалась, счастьем юного жеребёнка, ибо среди сухопутной живности его табун оказался первым, а нижняя часть, лошадиная, одетая в короткие штаны, также изъявляла радость, размахивая густым добротным хвостом. Через миг табун начал исчезать, но не постепенно, медленно теряясь в пелене густого снегопада, а мгновенно, будто при пересечении невидимой черты он проваливался в бездну. Это и была граница Закартинья - временные врата в иной мир, куда стремилось это бесчисленное разношёрстное стадо.
   Вскоре настал момент, когда в эти врата живность повалила беспрерывным потоком. Нас огибали. Оббегали, облетали и обпрыгивали. В общем, проскакивали мимо, ни разу не задев. Надо понимать - уважали, и мы, переглянувшись с африканцем, расслабленно заржали, сбрасывая напряжение, как это делали давешние кентавры.
   Ну, мы ведь не насекомые!
   И не рыбы!
   Ха! Ха! Ха!
   Там же, за невидимой линией, медленно растворились летающие ящерицы с костистыми кожаными крыльями, как у летучих мышей, с острым зубастым рылом, похожими на крокодилье, и с длинным, вдоль всего позвоночника гребнем, состоящим из острых треугольных звеньев. Вслед за ящерицами, изрыгая огненные языки пламени, пыхтя натужно и с одышкой, выдувая из ноздрей струи зловонного дыма, пролетела стая крупных драконов, шелестя мосластыми крыльями. Далее ветер пронёс деревья с растопыренными ветвями и с торчащими корневищами, с осыпающейся на лету листвой и с отваливающимися кусками засохшего грунта, с перепуганными грызунами в дуплах и с глупыми птицами на ветках. Сгустками перекати-поля мимо нас проносились кустарники, перекрученные в колючие шуршащие шары, похожие на гигантских прыгающих ёжиков. После кустарников прилетело огромное разноцветное облако цветов, которые падали с неба гораздо чаще, чем снежинки. Ну а завершила шествие растительного мира гигантская во всё небо травянистая туча, заполнившая пространство шелестящей колючей массой, пахнущая прелым сеном, ослепившая непроницаемым зелёным потоком, и оглушившая объёмным напором, вытеснившая даже вездесущий снег, и проникающая повсюду, от чего хотелось чесаться и чихать.
   Как только флора окончилась, ветер затих. По снежной степи спешили отстающие. Вот, грязно-зелёной пупырчатой массой, перемешавшись в спринтерском порыве, совершая длинные порывистые прыжки, проследовали жабы и лягушки, между которыми струящимся разнокалиберным клубком проползли тысячи змей и ужей. А далее, огромным жужжащим конгломератом, расплывшимся от горизонта до горизонта, сквозь нас пролетело, пропрыгало и проползло гигантское облако всех возможных насекомых, пауков и бабочек, замазав нас слоем дурно пахнущей лежалой пыльцы. Ну а последними, уже не спеша, понимая, наверное, что финиш не удался, проследовали обитатели морей, чьё барахтанье в снегу выглядело, по крайней мере, трогательно. Я видел рыб, китов и дельфинов, неумело извивающихся меж сугробов, пятящихся боком ракообразных, увязающих в глубоком снегу, движущихся рывками моржей, тюленей и котиков, а также обиженно похрюкивающих дюгоней и ламантинов. Замкнули шествие черепахи и ленивцы.
   Степь опустела. Когда же последняя, промёрзшая, едва живая каракатица, устало передвигая щупальцами, пересекла-таки заветную черту, наступила полная всеобъемлющая тишина. Снег прекратился. Сугробы съёжились, и начали таять, будто наступила внезапная весна. Тучи рассосались, и в рваном клочковатом просвете я лишь на мгновение увидел кусочек чистого лазурного неба.
   - Прощай! - услышал я голос африканца, и в следующий миг всё исчезло.
   Меня подхватила неведомая сила и понесла во мрак Бесконечности. Я не знаю, долго ли это продолжалось, ибо время прекратило своё существование. И куда меня несло, я не имел ни малейшего преставления, ибо мысль и направление также отсутствовали. Пространство умерло, оставив вместо себя лишь отчётливое понимание того, что я стремительно падаю вниз.
  
   * * *
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Э П И Л О Г.
   21 июня 1224 года до Р. Х.
  
   Неяркое вечернее солнце, оранжевое, будто апельсин, медленно опускалось к горизонту, приближая тягучие в этих широтах летние сумерки, крадущие время у растерявшейся ночи. Тени от деревьев удлинялись, вторгаясь своими чёрными контрастными силуэтами на обширную зеленеющую поляну, густо усеянную яркими пятнами одичавших цветов. По бледной голубизне неба, клубясь, и лениво меняя очертания, неторопливо проплывало одинокое облако, занесённое неведомо откуда шальными ветрами, а теперь плавно шествующее по небесному своду, подсвеченное закатным солнцем нежными абрикосовыми тонами. Хрустальная гладь небольшого, словно игрушечного озера слегка морщилась под лёгкими, едва уловимыми порывами ветра, а в его прозрачных водах, чётко и ясно, как в огромном зеркале отражалось плывущее в небе облако и величественные древние развалины, нависшие над ним с крутизны обрывающегося берега. Развалины дряхлели от года к году, терпеливо доживая свой век здесь, среди застывшего навсегда времени, позабытые богами и покинутые людьми, по соседству с непроходимой чащей тысячелетней реликтовой дубравы.
   А ведь когда-то здесь не было озера, и отсутствовали древние руины, но однажды, более века назад, в урочище Кааб-Син, что находится возле Мёртвого леса, произошёл чудовищной силы взрыв. Взорвалась Башня, построенная чужеземцами с дозволения с аркаимской знати и при согласии местного духовенства. Всё бы ничего, взорвалась, и ладно, - пусть Боги судят деяния пришельцев, но от сотрясения земных недр, случившегося после взрыва, возле храма богини Астарты, что находится в самом сердце реликтовой дубравы, произошли заметные изменения. Значительный участок земной поверхности опустился, образовав обширную глубокую впадину, а рядом с ней, словно в компенсацию опусканию, часть земли вздыбилась, и поднялась из недр, воздвигнув над разверзшейся бездной высокий холм. Катаклизм изменил русло небольшой речки, и разрушил разветвлённую сеть лесных ручьёв, питавшихся от грунтовых вод, в связи с чем, впадина стала быстро заполняться оными, и, когда система пришла в равновесие, на месте разверзшейся бездны образовалось глубокое озеро с крутыми обрывистыми берегами и с кристально чистой ледяной водой.
   Ну а в дополнение к метаморфозам пейзажа, на вынырнувшем из земных глубин холме, теперь господствующим над местностью, обнаружились развалины такой древности, что и представить невозможно. Многие тысячи лет эти почтенные руины прибывали в глубинах земных, а теперь, после могучего передвижения материковых плит, они заново материализовались на поверхности.
   Когда-то это был Храм. Очень давно, на самой заре цивилизации, когда мысль человеческая делала лишь первые робкие попытки заглянуть за непроницаемый покров тайны Мироздания, когда лучшие из людей только-только пытались вырваться за пределы своих крошечных, изолированных мирков, когда общение с Богами стало вестись на более или менее понятном языке, а их Воля и Цель едва-едва забрезжила где-то вдали, став немного ближе и доступнее, так вот, тогда этот Храм уже стоял здесь. Возможно, он не был первым, но он являлся одним из них - тех, возведение которых было так необходимо человечеству. Он стал необходим людям, и в нём нуждались Боги, ибо иного не дано.
   Храм возвели задолго до Чёрного Дня Мира, и его стены хранят следы тех же волн, что погубили Арьяварту, а астрономическое расположение башен, созданных для наблюдения за небесным сводом, расположены таким образом, что не учитывают фаз Луны, ибо её тогда не существовало на земном небосклоне.
   А он уже стоял.
   Кое-где в глубине развалин на осыпающейся поверхности чудом сохранившихся стен ещё возможно было разглядеть фрагменты фресок и барельефов, тысячелетия назад восхищавших смертных, и радующих Богов, а теперь безжалостно стёртых ветрами, дождями и временем, незаметных почти и безликих, доживающих свой век в почтенном забвении, и ожидая вожделенного небытия.
   И письмена. Стародавние письмена на древнейшем из языков, которые теперь врядли кому будут понятны, которые никто и никогда не сможет прочесть, и в едва различимых строках которых запечатлелась многотысячелетняя мудрость, так и не дождавшаяся своего читателя.
   Хотя, кому это нужно теперь? Теперь, когда философия Нового Мира проникла во все уголки, ставшей такой тесной, Земли, и где полустёртые изречения древних мудрецов воспринимаются лишь как удачные цитаты, каковыми можно блистать перед компанией циников и сибаритов, возлежащих на пиршественных ложах. Теперь это никому не нужно, кроме самого Храма, а он был стар и дряхл, и от одного взгляда на него становилось ясно, что его почтенная осыпающаяся ветхость врядли выдержит очередное испытание временем, и очень скоро на его месте не останется ничего. Только прах. Безжалостное неумолимое время будет венчать его смерть, и никто никогда больше не увидит его гордого, когда-то величественного лика. Никогда. Лишь пыль и тлен.
   Хотя, кто это?
  
   * * *
  
   Кальма Урсбели стояла у развалин древнего Храма, который своим чудесным возрождением из длительного небытия, доказывал, что всё возведённое во славу Богов не исчезает в неизвестности. Она знала об этом, но Храм являлся зримым подтверждением знаемого, а это - важнее самого знания.
   Солнце замерло над линией горизонта, но далее опускаться не торопилось, подчиняясь закону солнцеворота о самом протяжённом дне в году. Его низкие закатные лучи скользили по разваливающимся ступеням, исчезали во тьме острозубых трещин, заглядывали во мрак вздыбленных мозаичных плит. Массивного сферического свода не сохранилось, а когда-то поддерживающие его колонны, обломанные теперь на разную длину, торчали в небо отгрызенными верхушками, будто стволы деревьев после упавшего метеорита. В воображаемом центре Храма на круглом постаменте возвышалась статуя. Время не пощадило её. Претензия на вечность присуща лишь истинным Богам, а потому, древнее божество, к тому же, всего лишь его скульптурная эманация, постепенно проигрывало схватку со временем. У статуи отсутствовала голова и руки, она лишилась правой ступни и пальцев на левой, - калека по человеческим понятиям и мерам, однако, выбыв из числа претендентов на вечность в состязании Богов, она могла составить достойную конкуренцию всему остальному.
   Отведя взгляд от статуи, Кальма посмотрела на озеро. Блистающая солнечная дорожка прочертила воды от берега до берега. Яркие золотистые блики слепили глаза. Кальма отвернулась. Жарко! Нахлынуло острое желание броситься в воду и плавать. Плавать до изнеможения, пока самая короткая ночь в году не опустится на землю.
   Присев на тёплые, нагретые за день мраморные ступени, Кальма расслабилась. Дневные заботы отдалились. О них не хотелось думать, и женщина гнала их прочь, заполняя голову думами о хорошем. Лето входило в силу, даруя обильные урожаи в садах и огородах. Стада плодились и множились на тучных пастбищах, люди понемногу забывали об ужасах массагетского погрома, а уже завтра наступал древний праздник у тех, кто поклоняется Солнцу - день летнего солнцестояния, солнцеворот. Ночь съёживалась до трёхсот ударов сердца, огородив себя долгими вечерними сумерками, и затянувшимися рассветами, от чего день казался бесконечным.
   Празднование начнётся через сутки, в миг, когда закатный солнечный диск коснётся горизонта. Основные ритуалы произойдут здесь, на берегу озера, у развалин древнего Храма. Сюда придут жители Аркаима, понемногу оживающего после нашествия. Явятся лесные обитатели, выбравшись из непроходимых дебрей и густых чащ. Прискачут лихие наездники из дышащих зноем степей. А с отрогов Большого Камня, с его заснеженных вершин, спустятся отважные горцы, чтобы вместе со всеми, невзирая на разрез глаз, цвет кожи и господствующих в душах Богов, поклониться Солнцу, нашему природному светилу, единому для всех, благодаря которому существует наша Земля.
   Жрецы разожгут священные костры, люди изжарят на них жертвенных животных, и, запивая терпким храмовым вином, съедят освещённое ритуалом мясо. Пришедшие на праздник будут петь гимны Солнцу, танцевать мистические танцы, светилу посвящённые, и водить хороводы, Солнце олицетворяющие. Испив браги, добры молодцы будут прыгать через очистительный огонь священных костров, мериться силой и ловкостью, состязаясь в арийской борьбе, в ахейском кулачном бою, и в стрельбе из лука. Они будут соревноваться в метании копья и топора, в скачках на конях и колесницах, а также в выносливости бега, в дальности плавания, и в быстроте лазания по деревьям. А на заре, едва краешек солнца выглянет из-за горизонта, участники празднества, все, как один, станут на колени, лицом к восходящему светилу, и пропоют ему хвалебную песнь, молясь и радуясь зарождающемуся дню, развернувшемуся на осень. И всё это будет свершаться на фоне древнейших развалин, выцветших мозаик и выветренных барельефов, дарованных людям повторно по воле и промыслу бессмертных Богов.
   Предвосхищение грядущего празднества навеяло вдруг думы о былом, возвратив в тот день, много лет назад, когда этот самый промысел свершился. Кальма возвращалась в обитель после прогулки к возвышенности, господствующей над урочищем Кааб-Син, откуда рисовался её первый синестезический ряд. Густой плотный снегопад оглушал пространство, едва уловимо шурша по веткам, округляя и сглаживая острые линии пейзажа. Морозный воздух приятно бодрил тело, забираясь под полы шубы, слегка пощипывал открытые участки кожи, и освежал горячее дыхание. Кальма приноровилась к глубокому снегу, её походка вошла в единый ритм с ударами сердца, и она быстро двигалась по направлению к храму Астарты, когда за спиной у неё раздался оглушительной силы взрыв. Земля под ногами дрогнула, будто живая. Почва зашевелилась, словно бугры мышц заиграли под шкурой пробуждающегося чудовища. Сплошную белую гладь снежного покрова прорезала густая паутина морщин, делая её похожей на лицо древнего старца. Уши заложило. Кальма и моргнуть не успела, как земля взбрыкнула норовисто, легко, будто пушинку оторвав её от подрагивающей почвы, и подбросив вверх на несколько локтей. Рухнув на снег, она всем телом почувствовала, как земля рывками движется под ней, а из разбуженных недр доносится глухой утробный вой, как если бы неумолимый мрачный Аид душил бы собственными руками неверную Персефону.
   А потом всё разом стихло. Земля прекратила трястись и дрожать. Вой оборвался резко, полагая, что божественные супруги помирились. Почва прекратила шевеление. Лес застыл в зловещей тишине безветрия, и Кальма отметила, что от сильных сотрясений снег осыпался с деревьев, и они стояли теперь плотной сбившейся массой, лишённые листвы и снега, перепуганные и непривычно голые, походящие более на партию рабов, недавно захваченных на продажу, и только что пригнанных на торговище.
   Полагая, что трясти больше не будет, женщина вскочила, и бросилась к Храму. Чем ближе она оказывалась к обители, тем большие последствия толчков встречались ей на пути, неумолимо свидетельствуя о том, что эпицентр локального землетрясения находился у самого Храма. Она всерьёз полагала, что толчки вызваны взрывом, а уж о том, что сегодня могло взорваться в окрестностях Мёртвого леса, сомневаться не приходилось. Конечно, Башня! Что ж ещё!? Тем более грохот раздался со стороны урочища Кааб-Син.
   На пути стали попадаться значительные изменения ландшафта. Привычные перепады высот на местности, где знакомы все ямы, углубления или овраги в сочетании с холмами, пригорками и возвышенностями либо исчезли вовсе, либо значительно поменяли форму с размерами, либо на их месте появились совершенно иные картины складчатости. Кальма ускорила шаг. Когда же стали попадаться поваленные, а где-то наоборот - утопленные в землю деревья, она побежала. Через несколько сотен шагов на фоне свежевыпавшего снега она увидела чернеющий разлом ещё дымящейся трещины, тянувшейся в обе стороны на многие сотни локтей, и шириной, не дающей возможности преодолеть её одним прыжком. Боясь обрушения краёв, Кальма не стала подходить близко, а сразу пошла в обход. Эта трещина оказалась не единственной, в результате, путь, который она проделывала ранее за время подъёма солнца на высоту всего нескольких пальцев, теперь занял полдня. Женщина добралась до окрестностей обители лишь к ранним зимним сумеркам, когда снег начинал окрашиваться в синеватые оттенки. От возбуждения она вначале ничего не заметила, но уже по пути к Храму натолкнулась вдруг на обширную впадину, глубокий провал в почве, которого ранее здесь не было.
   Кальма остановилась. Образовавшийся котлован оказался не единственной новизной ландшафта, изменившей до неузнаваемости окрестности Храма. Не единственной, и не самой заметной, потому что самым примечательным изменением явился холм, возникший на ровном месте, и теперь возвышавшийся над впадиной. Он контрастно чернел участками отсутствующего снега, свежие срезы изломанной скальной породы блестели чистыми незамутнёнными цветами, а на самой вершине холма, словно вырвавшийся из оков царства мёртвых, громоздились живописные останки неведомых развалин, которые возникли из глубоких недр вместе с поднятием почвы. Руины чернели зловещими силуэтами мёртвых форм, словно труп в осквернённой могиле. Торчащие в небо архитектурные обломки, были густо увиты корявыми мясистыми корневищами вековых дубов, чьи стволы, срезанные катаклизмом, находились теперь на самом дне впадины. Вздыбленные развалины оказались плотно облеплены слоями заледеневшей почвы и комьями засохшей когда-то грязи, которая, обвалившись в иных местах, обнажила участки чистого мрамора, заметно выделяющегося на фоне чёрной земли.
   Кальма осторожно приблизилась. Настроенное на другие переживания, сознание Кальмы Урсбели оказалось не в состоянии удивляться чудесам, даже если в их происхождении отслеживалась длань Господня. Женщину волновала судьба храма Астарты, а потому она лишь зафиксировала визуально торчащие в небо обломки колонн, острогранные фрагменты рухнувшего свода, безголовую статую с отбитыми конечностями, и разбитые полы с едва заметными кое-где участками мозаики. Однако природная сдержанность не позволило эмоциям распыляться, ибо мысли иеродулы были заняты волнением за иные судьбы. Отметив лишь, что подобные послания из подземного мира явления не частые, Кальма направилась к родной обители.
   Дубовый сруб устоял. Лишь настенные обереги и утварь сбросило на пол. А вот пантеон женских божеств вокруг Храма не выдержал напора стихии. Часть статуй заметно накренилась от волнения почв, другая часть, самая древняя, выполненная ещё не Кальмой, рассыпалась в прах от подземных сотрясений, а некоторые статуи оказались вырванными из грунта чудовищной силой, и отброшены далеко в сторону, что свидетельствовало о близости эпицентра. Сёстры в страхе разбежались по заснеженной дубраве, и лишь главная жрица не покинула обитель, истово молясь во спасение Храма от разбушевавшейся стихии. Такая преданность и вера оказалась в чести у великой Астарты, и она оценила поступок настоятельницы, добившись сохранения сруба в чудесной неприкосновенности. Никому не ведомо, с какими словами обратилась она к мрачному Аиду, мы можем видеть лишь результат их переговоров, по которому суровый сотряситель земной тверди пощадил деревянный Храм, в то время как вокруг разваливались гораздо более прочные образования. Сруб устоял.
   Отогнав воспоминания, Кальма спустилась к озеру, сбросила тяжёлую храмовую одежду, и вошла в воду. Прохладная вода освежила тело.
  
   * * *
  
   Наверное, ни стоит верить глазам своим, когда они спешат возвестить о чьей-то смерти. Особенно, если глаза эти лицезреют древний Храм. Существует закон, гласящий: Храм будет жить до тех пор, пока у Богов, которым он посвящён, есть хоть один последователь. И доколе так будет, Боги не покинут обитель, под сводами которой пусть робко и тихо, пусть не часто, пусть даже не каждый день, но всё же звучит молитва, направленная к ним, посвящённая им, произнесённая во славу их. И пока так будет, Боги не покинут Храм. Никогда. Они сохранят его священные развалины для паствы, пусть даже очень небольшой, даже если состоять она будет только из одного человека.
   И у этого Храма он был!
   Он сидел на потрескавшихся выщербленных ступенях, и, смежив веки, пристально рассматривал заходящий солнечный диск. Он сидел здесь очень давно, может быть целую вечность, и чего-то ждал. Казалось, он ждал всегда. Ждал долго и упорно. Ждал, когда все уже перестали ждать. Ждал под солнцем и дождём, зимой и летом, днём и ночью. Порой ему казалось, что так будет всегда, но ничто не длится вечно, ибо бесконечна лишь вселенная и Боги. Всё остальное имеет свой предел. И этот предел подполз к его ногам, и человек почувствовал это. Его худое коричневое тело застыло, будто изваяние. Тёмная кожа блестела на солнце, словно лощёный пергамент. Длинные седые волосы и борода свободно трепетали на ветру. Вселенная замерла. Бытие застыло сверкающим торосом. Боги улыбались...
   Когда-то давно в Айгиптосе его нарекли Сетмусотепом. С тех давних пор священные воды Нила бесчисленное количество вёсен разливались по долине, оплодотворяя иссушённую почву. Из памяти человека стёрся тот день, когда кто-то из родственников, сократив для удобства длинное имя, назвал его Сетмус. Мама же изначально звала его Сетом, но Сет уже забыл тепло её рук. С тех пор этим коротким именем он позволял обращаться к себе лишь самым близким друзьям. Но где они теперь? Кто-то почил в чертогах айгиптосского Анубиса, другие находятся в царстве ахейского Аида, тем, кому повезло больше, блаженствуют в арийской Стране Вечной Охоты, однако всех их объединяет то, что прибывают они теперь в иных мирах, расположенных на противоположном берегу Стикса. И только он, Сетмусотеп, при рождении завещанный Сету, богу пустыни и брату Осириса, пока оставался в стране живых. Надолго ли? А вообще, коротким именем Сет его звали только иностранцы, не айгиптосцы, ибо не ведали истинного смысла его имени. В том числе и мама, потому что ей так было удобно, ведь её родиной был остров Кипр, и говорят, в юности, она знавала саму Афродиту. Вначале Сетмусотеп с негодованием осаживал наглецов, потом - просто поправлял, а далее - перестал обращать внимание, справедливо полагая, что настоящий бог Сет, покровитель чужеземных стран, возможно, позволяет своим подопечным некоторые вольности в использовании своего имени.
   Сетмус видел, как Кальма Урсбели спустилась к озеру, разделась, и медленно, будто давая себя рассмотреть, вошла в прозрачные воды. Однако это его уже не взволновало, в отличие от того, как случалось прежде. Сетмус уже успел позабыть те возбуждённые состояния, каковые случались с ним в былые времена при виде обнажённого женского тела. Чувства ушли, заранее растворившись в таком недалёком уже небытии. А ведь произошла с ним эта метаморфоза ни так давно, едва ли сотню дней назад.
   В тот день, проснувшись утром, Сетмус ощутил себя старым, больным и разбитым. Он долго рассматривал себя в отражении бронзового зеркала, прекрасно осознавая уже, что дело не в обильной седине и преждевременных морщинах, не в поредевших волосах и ухудшающемся зрении, и даже не в изнуряющей одышке и частом головокружении. Его проблема сидела глубже, и имела претензию на необратимость, ибо этим утром он впервые в жизни ощутил себя стариком. Его мысли являлись мыслями человека преклонных лет. Его интересы в одночасье превратились в интересы пожилого человека. А на мир вокруг себя он стал смотреть теперь будто проживший долгую жизнь старец. Но почему?!
   Возле Сетмуса проползла змея, и, устроившись под мраморной колонной, застыла, поглощая энергию вечернего солнца. Неожиданно с озера налетел резкий порыв ветра, отколов от реликтовой статуи небольшой участок плеча. Прошелестев по мраморному телу, осколки высыпались на пол, шурша по цветастой мозаике, проваливаясь в трещины, и скатываясь со ступеней. Древнее творение старело, как и Сетмус, но масштабы его старости исчислялись веками, в отличие от недолгих дней, отпущенных Сету.
   А ведь и года не прошло с тех пор, как они с Кальмой выбрались из Паноптикума. Тогда ему исполнилось тридцать пять, а теперь, спустя три сотни дней, он превратился в дряхлеющего на глазах старца, доживающего последние деньки на этом берегу Стикса. Кальма Урсбели по-прежнему молода и прекрасна. Порою ей не дать и двадцати, а он...
   Скорее всего, с ним что-то случилось при разморозке. Что-то сбилось в отлаженном механизме туулу, а может, в его организме начался неведомый процесс, который теперь необратимо старит его. Возможно, замораживаться можно только до определённого возраста, и если ты уже преодолел некую точку в череде своих лет, то остановки старения при замораживании не происходит? Ты стареешь, даже будучи замороженным, а, перейдя в обычное состояние, начинаешь стремительно приближаться к своему реальному возрасту. А может, это болезнь, которой он заразился ещё до заморозки, которая жила и множилась в нём, не взирая на низкую температуру, а теперь, попав в нормальные условия, начинает разрушать его изнутри, забирая отвоёванные у старости годы?
   Да и какая собственно разница? Теперь это Сетмуса абсолютно не волновало. Как и божественная красота Кальмы Урсбели. Его - заморозка убила, её - сделала ещё моложе и краше, и дай ей Бог прибывать в таком состоянии до конца времён. Сетмус опёрся спиной о колонну. Солнце ласково пригревало его левую щёку. Его быстро разморило, и он задремал, в глубине души надеясь, что уже не проснётся.
  
   * * *
  
   Кальма с трудом выбралась на берег, больно до крови оцарапав ладонь и коленку. Прибрежная отмель на озере отсутствовала, и всего в нескольких шагах от берега начинался обрыв. Голубая бездна, конца которой никто не видел, а потому, выходя из воды, приходилось карабкаться по скользким камням, поросших острыми ракушками. Бывшая иеродула огляделась вокруг, и, не заметив никого, неторопливо оделась. Она никого не боялась, просто ей не нравились незваные соглядатаи.
   Опираясь на крупные ребристые валуны, Кальма легко и быстро взобралась на высокий обрывистый берег. Озеро находилось в глубокой овальной чаше, берега которой вертикально опускались к воде, что крайне осложняло подступы к нему. Лишь немногим были ведомы надёжные проходы в монолите отвесных скал, и одной из них была Кальма Урсбели. Оказавшись на вершине, она остановилась. Мысли её текли плавно и неторопливо, постепенно сосредоточившись на созерцании перспектив. Ей нравилось озадачивать себя трудными заданиями, а затем соблюдать точность и своевременность их выполнения. Это организовывало быт. Причём, ни столь важно, каковы они были эти задания: трудные или лёгкие, масштабные или локальные, однодневные или долгосрочные, главное - срок выполнения и качество работы. Этому она хорошо научилась у Стругла Хардлокса. Теперь же перед ней стояла новая задача: и трудная, и масштабная, и перспективная. Много лет уйдёт на это, но Кальма твёрдо решила: сделаю! Решила сразу же, как только вернулась сюда, и увидела, в каком состоянии оказался храм Астарты после нашествия массагетов, а также, посетив древний Храм на берегу озера, и заметив, как быстро он разрушается.
   Храм богини-матери массагеты разграбили и осквернили. Статуи женских божеств, уцелевших при землетрясении, случившемся сотню с лишним лет назад, теперь, перед безжалостной рукой варваров устоять не смогли. Сёстры, хвала Астарте! - успели покинуть обитель ещё до прихода безжалостных захватчиков, но видно пути бегства оказались столь извилистыми, что, когда Кальма появилась здесь много дней спустя, то под обветшалым кровом родного храма она обнаружила лишь двух престарелых жриц. Прошёл год. Время понемногу затягивало раны, нанесённые людьми, и теперь в стенах обители свершают ежедневные молитвы девять сестёр.
   А ещё Кальма имела внутреннюю необходимость восстановить тот древний Храм, что поднялся над водами озера, но ныне с этим возникли большие сложности. Ранее она надеялась на помощь Сета, который прибыл с ней, как только узнал, что она возвращается в окрестности Кааб-Син. Он был отличным строителем, и смог бы во многом помочь ей. Впрочем, так поначалу и происходило, но, к сожалению, вскоре выяснилось, что Сетмус стремительно стареет. Когда эти предположения полностью подтвердились, айгиптосец, и ранее не отличавшийся крепостью духа, совсем сник, и, потеряв интерес к жизни, погрузился в ожидание смерти. Конечно, от самой идеи восстановления Храма Кальма никогда не откажется, но Сет ей в этом теперь не помощник.
   Даже вскользь помянутое имя помощника Хардлокса, всколыхнуло дремлющую память, коснувшись того, что так тщательно скрывалось ею от самой себя. Нежелательные воспоминания материализовались из запретных глубин, и Кальме вспомнилось вдруг, как она угодила в Паноптикум. Это случилось примерно через год после катастрофы в Кааб-Син, когда поздним зимним вечером в обитель нагрянули туулу - тщедушные низкорослые существа с сайгачьим лицами. Причём, пожаловали незваные гости именно за ней. Туулу разыскивали всех, кто имел хотя бы малейшее касательство к эксперименту Стругла Хардлокса, однако их розыски сильно запоздали, и мало к чему привели, потому что помимо Кальмы и Сета, задержавшегося в окрестностях урочища, они никого не нашли. Остальные художники и строители растворились во времени и пространстве, прожигая заработанное, но пьяным, как известно, везёт, и они исчезли незамеченными в ожидании очередного сумасшедшего с безумными мыслями в голове, кои подразумевали ещё одну великую стройку. А вот Кальма - нет, не исчезла. Она осталась в обители, увлечённая созданием синестезических рядов, и замысливая в перспективе работу над синестезическими квадратами, в чём, она надеялась, ей поможет Сет. Он ведь знал, как разыскивать узловые энергетические точки, а они при создании квадратов крайне необходимы. К тому же весь инструмент и рабочая документация, которая сохранилась после Стругла Хардлокса, также осталась при нём. Так что Кальма Урсбели всерьёз и не без основания надеялась на помощь айгиптосца, и он с превеликой радостью остался. Сетмус ухаживал за нею, посвящал трогательные лирические стихи, а, выпив вина, пел пошлые нильские частушки. Идя до конца тропою Хардлокса, Сет предложил Кальме уехать к нему на родину, в Айгиптос, где клялся обеспечить изысканный творческий непокой, свободный полёт мысли, и неограниченные финансовые возможности. Он очень мило стеснялся при этом, заикался от волнения, и краснел от избытка чувств. Это выглядело довольно забавно со стороны, но чувства Сета казались серьёзны и прочны, так что Кальма постепенно утвердилась в мысли использовать его в своих исследовательских и художественных планах, но тут-то и нагрянули туулу.
   Из бездны прошлого выплыло бледное, тестообразное лицо настоятельницы. Впервые в жизни Кальма видела её такой растерянной.
   - Тебе придётся пойти с ними, - тихо произнесла Главная жрица, старательно пряча взгляд.
   - Зачем? - Кальма напряглась, почувствовав неладное. Мысль о том, что это обычные клиенты для красивой иеродулы, исчезли в остром ощущении опасности. В горле пересохло.
   - Так надо, - выдавила из себя настоятельница, и отвернулась. По её щекам текли крупные слёзы.
   Кальма отступила на шаг, и, упёршись спиной в дубовые брёвна сруба, вздрогнула. Нахлынуло явственное ощущение неизбежности. Всё, бежать некуда! Да и стоит ли?
   Когда Главная жрица вышла, один из туулу плотно прикрыл за ней дверь. В нависшей тишине неожиданно громко скрипнул засов. Огонь в лампе качнулся, и тени забегали по стенам, будто привязанные к золотисто-синему язычку пламени. Сайгаколицый коротышка подошёл к Кальме вплотную, и, взяв за плечи, повернул лицом к стене. Его пальцы были цепкие, как у птицы. Она чувствовала его холодный равнодушный взгляд на своём затылке. От него пахло чем-то не живым. Так пахнут Вещи в Мёртвом лесу. Кальма не сопротивлялась. Она лишь почувствовала ледяной укол под левой лопаткой, и вязкую удушливую черноту в которую она долго падала, пока не достигла самого дна.
   Следующее реальное ощущение себя произошло в Паноптикуме, когда она очнулась после разморозки сто с лишним лет спустя. Над ней нависало лицо Заракха. Он улыбался.
  
   * * *
  
   Сетмус сидел на ступенях Храма, оперевшись спиной на колонну. Он дремал с открытыми глазами, всё глубже увязая в пучине старческого оцепенения. Жизнь неотвратимо покидала его, но душа всё ещё цеплялась за увядающее тело. Сет был ещё жив. Кальма подошла к нему и села рядом. От него пахло мумией, для которой ещё не построена пирамида. В пустых глазах айгиптосца яркими золотистыми точками отражалось солнце. Худые иссохшие руки плетью висели между ног. Узкая впалая грудь едва заметно вздымалась от слабого дыхания. Плечи обвисли. Старость настигла Сета слишком быстро, а потому различные органы его дряхлели с различными скоростями, от чего во внешности Сетмусотепа наблюдались возрастные несоответствия. Наверное, это и есть истинное невезение, когда за столь малое время, человек проигрывает самый главный приз на свете - жизнь! И никто вокруг ни в чём не виноват.
   Кальма ещё окончательно не разморозилась, когда Заракх вручил ей послание, писаное на лощёном мелованном пергаменте, пояснив, что некий достойный молодой человек, умеющий держать данное слово, велел передать ей лично в руки.
   - Ты должна знать его, - с этими словами смотритель Паноптикума вежливо удалился, справедливо полагая, что женщине не мешало бы прийти в себя.
   В письме автор разъяснял Кальме весь смысл происходящего с ней, с указанием текущего года по арийскому летоисчислению, любезно рассчитав, сколько полных лет жрица Астарты провела в заморозке. Талая вода ещё стекала с неё ледяными ручейками. Промёрзшие глаза плохо фокусировали взгляд, и размазанные силуэты не формировались в понятные образы. Внутри живота застыл холодный колючий ком, словно она проглотила замороженного ежа. А суставы хрустели, болезненно елозя друг о друга, будто застрявшие в узости льдины. Однако проснувшийся мозг уже желал знать! Кальма вспомнила, как жадно читала она эти первые после длительной спячки строки, впитывая информацию об изменившемся мире, и ещё не ведая, как реагировать на это, потому что далее следовал рассказ о том, где она встречалась с автором письма.
   Ноги замёрзли. Кальма сидела на мокрой деревянной скамейке, под нею скопилась обширная лужа талой воды, внутренние органы покалывало от прохождения через них микрочастиц замёрзшей крови, а пробудившаяся память уже работала, исполняя своё природное назначение: и Кальма вспомнила его! Она видела этого молодого арийского парня, когда завершала работу над своим первым синестезическим рядом. Память выудила из мозга позабывшиеся черты, возродив и остроту чувств, которые она испытала при виде этого милого дикаря. Молодой воин понравился ей, но с тех пор они так ни разу и не встретились. Их разделяло время, более ста лет, но даже тогда, когда этот барьер чудесным образом исчез, он не пожелал дождаться её в Паноптикуме, хотя это было бы вполне естественно. Почему? Может, постеснялся? А может, она понравилась ему? Кальма улыбнулась своим мыслям, первыми за сегодняшний день, принёсшим радость. Ведь если это так, то он обязательно вернётся, ибо события в жизни имеют свойства повторяться, возвращаясь на круги своя. Надо лишь набраться терпения и подождать, и тогда персонажи из прошлого постучат в твою дверь.
   Внезапно, конское ржанье разорвало тишину. Птицы в лесу умолкли. Лебеди на озере забили крыльями о воду, и, взяв длинный разбег, устремились на встречу заходящему солнцу. Из позолоченной закатными лучами дубравы выехали люди. Четверо всадников шагом приближались к развалинам, держа на поводу заводных и гружёных коней. Кальма встала со ступенек, настороженно изучая пришельцев. Ладонь нащупала рукоять длинного колхидского кинжала. Глаза её пристально осматривали всадников, но внешность двух молодых мужчин и таких же юных девушек не вызывала опасений и страхов. Кальма вздохнула облегчённо, дивясь собственной прозорливости, ибо один из персонажей её далёкого прошлого даже не испытав её терпения уже стучался в дверь. Возможно, она накликала его своими желаниями, а может, это и есть истинное везение в противовес невезению Сета, но одним из всадников оказался автор послания в Паноптикум, Владен Дарго. Ведь именно это имя было тщательно выведено в конце письма на языке гиперборейских атлантов. Убрав ладонь с рукояти кинжала, Кальма уже сделала шаг навстречу гостям, когда, взглянув рассеяно вдоль растрескавшихся ступеней, она увидела, что Сет медленно заваливается на бок. Удержав старика, Кальма села рядом. Сетмус был высушен, словно гербарий, и казалось, вовсе не имел веса. Его тело не выделяло тепла, зрачки застыли в фиксированном положении, а сердце едва билось. Серо-коричневая, морщинистая кожа обвисла рыхлыми складками, став похожей на шкуру слона. В уголках рта скопились хлопья пены. Сет умирал.
   Владен спешился, и приблизился к бывшим узникам Паноптикума. Его друзья остались с лошадьми.
   - Ты всё-таки пришёл! - Кальме всё более нравился этот красивый сильный парень, лицо которого, несмотря на молодость, носило многочисленные следы боевых ранений. - Мне было очень жаль, что ты не дождался нас в Паноптикуме.
   - Имелись неотложные дела на Станции туулу.
   "Неужели он уже женат?" - мелькнула у Кальмы мысль, при виде двух смазливых девчонок, вертевшихся возле лошадей. Она была так возбуждена, что совершенно не поняла, что такое Станция. Её внимание рассеивалось, а задействованный участок сознания буравил вопрос, уже давно так остро не стоявший перед ней: "Как я выгляжу?!" Ей хотелось быть женщиной, и нравиться, нравиться, нравиться!
   - Мы решили поселиться здесь, - сказал Владен. - Будем восстанавливать Аркаим.
   - Это хорошее дело, - тихо ответила Кальма, и облизала пересохшие губы. Сердце быстро колотилось в груди, словно рыба в ладонях. Она отвернулась, чувствуя, что краснеет.
   - Что с ним? - Владен кивнул на Сетмусотепа.
   - Он умирает, - ответила Кальма, глядя в землю. Её голос хрипел от застрявшего в горле шершавого кома.
   "Что со мной!?"
   - Сейчас, подожди немного. - Владен быстрым шагом вернулся к лошадям.
   "Что со мной?" - словно священную мантру повторяла Кальма, хотя ответ ей был известен. - "Так вот оно как происходит!"
   Голова жрицы кружилась от переполнявших её чувств, а потом ей вдруг захотелось и петь и плакать одновременно.
   Пение птиц слышалось всё тише, писк насекомых умолкал постепенно, и лишь одинокий сверчок стрекотал среди камней в ожидании кратких сумерек. Кальма видела, как Владен подошёл к лошадям. Друзья окружили его, гомоня и любопытствуя. Послышался краткий разговор, завершившийся суетливым копанием среди мешков с поклажей, из коих появился Дарго, неся в руках миску до краёв наполненную густым жирным молоком. Будто почувствовав его приближение, Сет открыл глаза и попытался приподняться. Кальма помогала ему, легко удерживая невесомое тело. Он находился на Грани, его ноги уже шуршали по Краю, но молоко оказалось таким вкусным и аппетитным, что он начал пить. Сквозь дряблую коричневую кожу проступали силуэты костей, а после каждого глотка кровь тягучим толчком всё медленнее текла по венам, но Сет продолжал пить. Он знал, что скоро конец, и происходящее вокруг него не имеет значения, но молоко было таким вкусным, что он не мог оторваться. Сетмусотеп выпил его до конца, и обессилено опёрся на Кальму. В следующее мгновение он умер.
   На том история завершилась, и круг замкнулся. Владен поднял мёртвое тело и зашагал вглубь развалин. Пустая миска осталась стоять на растрескавшихся ступенях, блестя в закатных лучах, а солнце неторопливо погружалось за дальний горизонт, предвещая наступление короткой сумеречной ночи.
  
   * * *
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   2
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"