Тяжёлые двери бомбоубежища, как им и положено, открывались одна внутрь, другая наружу. Рычаги были покрашены густо положенной серой краской и, если как следует навалиться на дверь, входили в пазы легко, надёжно отгораживая их от подвального коридора.
Закрывшись в убежище вдвоём, они с Галкой начинали целоваться. Сергей неизменно удивлялся, как это просто и нестыдно - искать её вспухшие губы, гладить друг друга по волосам, притягивать Галку к себе, положив руку на голую спину, между лопатками. Словно выключалось постоянная тревога из-за того, что рядом чужой, другой, не такой как ты.
По утрам народу здесь было мало, но к дальнейшим действиям они переходить всё же не решались, и Сергею приходилось самому как-то справляться с острым желанием. Они открывали двери, наскоро оправляли одежду и оглядывали мрачноватое подвальное помещение, которое уже несколько лет назад выделили их институтскому студенческому обществу. Лавки по стенам, из тех, на которых полагается сидеть впритирку при использовании бомбоубежища по назначению. Ободранный стол с трёхлитровой банкой. Она осторожно изображала вазу для цветов, но цветы в ней бывали редко, зато в ящике стола прятались стаканы, чай и циклопических размеров кипятильник. Низкий цементный потолок с вечно булькающими трубами. Однажды кто-то в припадке студенческого буйства схватил огнетушитель и, сорвав кран, направил его вверх. Пока девочки не закончили с уборкой, потолок какое-то время притворялся полом, пострадавшим от последствий необузданной пьянки, и каждый вошедший чесал в затылке: "В силах ли это человеческих?" Героя искали, но без большого энтузиазма. В конце концов если даже в их НСО нет места разгильдяям, то где оно тогда, это место?
Начальство их заслуженно не любило, это точно. Вечное: "Студенческое общество не должно быть самоцелью, и далеко не для всех участие в НСО может считаться общественной работой и давать право на повышенную стипендию". Но отчитываться-то начальству было чем-то нужно - за научную работу студентов, за школьные кружки и всё прочее, чем они занимались.
К институту они успели устать от сопровождавшего их с детства припева: "Учись, веди общественную работу, получай хорошую характеристику, так будет легче поступить в ВУЗ, потом в аспирантуру, а там и кандидатская степень". Они успели устать от необходимости вести себя, соответствовать и соблюдать.
Напротив пары несокрушимых железных дверей в убежище располагалась выкрашенная облупившейся коричневой краской фанерная. За ней был институтский склад, в который из коридора вела такая же фанерная дверь. Было как-то сразу понятно, что бомбоубежище выполняет функцию сугубо декоративную, что в случае чего взрывная волна вынесет обе фанерки, порвёт, как нитки, трубы, и здесь ничего не останется. Впрочем, а кто обещал, что что-то должно остаться?
С детства что-то откладывалось у них свинцом в костях и заставляло искать место, где на тебя меньше давит небо и слабее притягивает земля, где просто и легко. Куда можно придти, не спрашивая, обрадоваться увиденным физиономиям, располовинить купленный домой кусок колбасы. Травить для Галки с Настей байки о том, что за закрытыми дверями находятся подвальные коридоры, которые идут аж на другой конец города, к старому институтскому зданию, а один из них вообще выводит за город, к секретной лаборатории. Галка слушала с невозмутимым видом, а Настя доверчиво округляла глаза. Несмотря на ясную голову, она иногда бывала донельзя наивна, и чувство юмора частенько ей изменяло.
Как ни смешно, в научном обществе они действительно изрядную часть времени говорили про науку, листали ксероксы последних статей, обсуждали депонированные рукописи. Даже по научным сказкам-данцзыбао, которыми они каждый месяц потешали факультет, можно было понять, кто из них чем интересуется - были сказочки посвящены способности здешних тараканов питаться цементной крошкой или происхождению чашек от бубликов. Картинки для данцзыбао рисовал Костя, и картинки были фееричны, детальны и невероятны. Много позже, просматривая хорошую книгу с дежурно-скучными или дежурно-завлекательными иллюстрациями, Сергей ловил себя на чувстве, похожем на голод.
О политике почти не говорили. Политикой наелось предыдущее поколение, те спорили, передавали из рук в руки неположенное, влипали в неприятности. В конце концов каждый из старших бесповоротно пришёл к чему-то своему, и это своё развело их потом в разные стороны.
Их юность пришлась на гонку на лафетах. Траур по Брежневу каждый из них ещё отстоял в своей институтской аудитории. Траур по Андропову почти все пересидели в подвале, задраив люки. Не то чтобы его поголовно не терпеть не могли - кто-то надеялся на нового генсека и теперь горевал об упущенных возможностях - но идти наверх и стоять навытяжку не хотелось никому. Низкий бетонный потолок убежища удерживал на себе атмосферный столб. Их мир рассыпался в руках, и всем, что им оставалось, были они сами. Галка. Костя. Лёня. Настя.
Больше всего им нужно было любить, и они с Галкой полюбили друг друга не первой, легкомысленной и опрометчивой любовью, а сразу второй, знающей. Галка не красилась и почти не кокетничала с другими. Сергей ходил в институт в старых брюках, оставшихся ещё со школы, не задумываясь о том, чтобы одеться получше. Ему просто хотелось быть где-то рядом с Галкой всю жизнь, не завоёвывать, не вызывать восхищение. Уже лет через десять Сергей увидел в метро девчушку-школьницу и едва не вскрикнул. Это был их с Галей незачатый ребёнок - мастью, чертами, повадками.
Сергей до сих пор не понимал, что их развело. Может быть, не хватило опыта первой, легкомысленной любви. Он не возненавидел Галку и даже не расхотел жить. Просто каждый раз, когда он пытался вдохнуть, было больно.
Из НСО он тогда ушёл, резко и сразу, сославшись на то, что ему посчастливилось найти хорошего шефа. Ему и правда невероятно повезло, но, придя на работу, Сергей чуть меньше часа обычно сидел неподвижно, пытаясь заставить себя что-то делать. С работой со временем наладилось, но в остальном Сергей чувствовал себя автоматом. Прямоугольненьким таким, по продаже газированной воды. Опустил монетку - сироп льётся. Те, кто был вокруг, не знали их песен, не понимали их шуток, им вечно надо было объяснять то, что казалось Сергею очевидным. Он изображал общение довольно успешно, пришлось вспомнить школьные навыки.
Тогда, с Люсей, ему показалось, что он сможет вырваться из этого круга. Построить маленькое убежище на двоих. Но годы шли, а ему всё так же приходилось объяснять жене любую мелочь - зачем он читал сыну эти странные стихи, почему слушает эти дурацкие песни. И главное, когда Сергей говорил, всё, что он отстаивал, начинало казаться несущественным. Жена обиженно смотрела на него, словно спрашивая: "Разве ты не можешь без этого?" Лет через пять Сергей осознал, сколько накопилось вещей, без которых он уже смог, и решил бежать. Бегство и последующие переговоры оказались постыдными и некрасивыми. Он предлагал что-то, что казалось ему полезным для жены и ребёнка, Люся начинала плакать и угрожать. В конце концов переговоры взяла в свои руки его мать. Она грозила бывшей жене урезанием алиментов, разменом квартиры и другими вещами, о которых Сергей не позволил бы себе даже подумать. В результате ему отдали компьютер, разрешили забирать сына на время отпуска. К его удивлению, женщины прощались едва ли не с объятиями.
Сергей, у которого неожиданно освободилась куча времени, пытался с кем-нибудь сойтись и снова и снова ощущал себя автоматом - с приятелями, с женщинами, с младшими. Может быть и Люся чувствовала вместо него эту пустоту, и просто не могла привыкнуть и приспособиться к ней?
Время от времени он виделся со старыми друзьями. Многим из них на удивление твёрдо шли собственной дорогой, вопреки всем бедам и соблазнам последних лет. Они действительно были редкостно талантливы, словно так и не случившийся взрыв всё-таки перекроил ткани их душ и тел, убив одних и сделав других почти неуязвимыми.
Однажды Сергей выбрался домой к Насте. Говорили обо всём долго, не спеша, попивая чаёк. Время от времени из своей комнаты выглядывала и снисходительно его изучала Настина дочь, удивительно красивая и самостоятельная барышня. Большая часть разговора почему-то вылетела у него из головы. Но вот этот пристальный Настин взгляд и вопрос:
- Ты не был с тех пор в убежище?
-А оно ещё есть?
- У НСО его давно отобрали, конечно, но кто ж такое перестроит. Сходи. Иначе ты там навсегда останешься. Сходи и попытайся выйти через другую дверь.
- А ты выходила?
- Типа да.
Настя не шутила. Он помнил, что Настя всегда была слишком серьёзна. И понимал, что переспрашивать не стоит.
На вахте взамен древней бабульки стояли охранники. Сергея еле пропустили, потому что он хотя и числился солидным человеком, но проходил уже по другой епархии. Покружив по этажам, он стыдливо нырнул в подвал. Навстречу Сергею тут же выбежала парочка огромных чёрных тараканов - факультет оставался одним из немногих мест, где их почему-то не вытеснили прусаки.
Убежище был забито папками и сломанными стульями, но он просочился в полуоткрытые железные двери. На фанерной двери висел замок, естественно, оказавшийся камуфляжем - дужка легко вышла из углубления. Сергей повесил его на дверь с другой стороны и стал продираться сквозь склад. Склад загружали через наружную дверь и так же, явно, собирались выгружать. С этой стороны он был почти непроходим. Сергей раскатывал пирамиды банок, лез по сугробам ватников. Наконец показался дверной проём. Он вёл в незнакомый коридор, невозможно, невероятно длинный. Сергею казалось, что ему не будет конца, но когда он уже потерял счёт времени, вдали стал виден дневной свет, загороженный железной решёткой. "Оголовок запасного выхода", - вспомнил Сергей. Решётка неожиданно легко поддалась, выпачкав пальцы ржавчиной.
Его затошнило от мысли, что он выйдет посреди Москвы, рядом с каким-нибудь ларьком, и услышит юмористический концерт, хрипящий из динамиков. Но под ногами шуршали сосновые иглы. Вокруг был лес, местами сильно вырубленный, но всё же настоящий северный лес. Из-за деревьев виднелись несолидные щитовые дома - почему-то именно такие строят здесь, где жить надо бы в бревенчатой, хорошо проконопаченной избе. "Посёлок рыбаков или лесорубов", - подумал он. По сравнению с предполагавшимся концертом матерок, который доносился до него, звучал почти целомудренно. Похоже, открыли магазин, и местные пришли закупиться хлебом, чаем и водкой.
Сергей обнаружил, что зачем-то взял с собой документы и деньги, и теперь лениво соображал, что работы тут всё равно не найдёт, разве что учителем устроится. Но ему не хотелось загадывать далеко. Пойти в поселковый магазин, встать в очередь, взять буханку хлеба, поболтать со старухами. И попробовать понять, выбрался он всё-таки или просто нашёл новое убежище...