Аннотация: /Мы сидели, тревожно переглядываясь, потому что песни кончились./ Тоже попало в сборник "Златен кан". На болгарском, кстати, читается лучше. Ну что поделать, это же почти старославянский, для нас - высокая речь.
Дом оставался просторным, таким просторным, каким может быть только деревянный дом. Но тёплое дыхание хозяина уже не согревало его весь, от пола до потолка, так, что балки начинали слезиться смолой, и от них пахло живым деревом.
В печи и камине разожгли огонь, и сидеть рядом с ними было жарко. Над огнём, как всегда, булькал большой котёл со вкусно пахнущим варевом. Трепетание пламени выхватывало из темноты лица тех, кто оказался ближе, остальные терялись во мраке. Мне казалось, что среди них есть и давно пропавшие из нашей жизни, и даже те, кто ушёл из этого мира совсем.
Иногда прямоугольник окна вспыхивал от далекой молнии. Я видел моментальный снимок осенних лесов, дорог, и тех, кто спешил сюда по ним. Они опоздали на похороны, но это было неважно. Имело смысл только завещание хозяина - три дня подряд петь здесь песни и рассказывать истории.
Два облачка висели прямо под балками - золотые и фиолетовые искры мерцали рядом, не смешиваясь. Две души того, кто был сразу драконом и человеком. И только через три дня будет зачат тот, в ком смогут поселиться они обе. Горе, если одна из душ улетит отсюда до срока. Найдёт себе приют людская часть - и родится робкое, осторожное дитя, в памяти которого, перепутанной и перепуганной тяготами рождения, останется лишь смутная тяга к человеческому теплу. На беду матери поселится в ребёнке драконья - и выйдет на свет равнодушное и холодное создание, в чьей вечной и безразличной памяти годы и века лежат безликой грудой.
А мы хотели, чтобы где-то снова жил тот единственный, кто помнит наши настоящие лица и настоящие имена.
Не те лица, которые мы натягиваем на себя на улице и подаём вахтёру. Подлинные, что иногда ночью находишь в полутёмном зеркале, и страшно увидеть... Впрочем, это нам было страшно. Ему - нет.
Вот правильные имена изредка всё же достаются при рождении. Те, что, как золотая монета, имеют хождение и у людей, и у квенди, или у драконов, или у каппа. Но даже если досталось такое, чаще тебя окликают неприятным чужим словом, и ты, поняв, кого зовут, вздрагиваешь от брезгливости.
Таких, как хозяин этого дома, оставалось немного. Собственно, и он родился лишь с одной из душ, и никто из нас не знал - с чьей. Ребёнком он сторонился родителей и сверстников и играл одиноко возле развалин старого замка, о котором ходили странные и тёмные слухи. Вторая душа соединилась с ним, когда он увидел смерть дриады. Это была строгая, но приветливая дриада старой сосны. Такие существа молчаливее и серьёзнее дриад липы или берёзы, но они светлы и благословенны. Мне кажется, что это она охраняла его от зла в том мрачном месте.
Одни говорили, что учитель был до этого человеком, но кончина одной из Древних приманила к нему старую драконью душу. Другие полагали, что у ребёнка уже была холодная душа дракона, но смерть одного из подобных ему впервые разбудила в мальчике жалость и сострадание, притянувшие к нему душу человека.
Первое наше знакомство было обыкновенно. Нас представил друг другу кто-то из общих приятелей. Во второй мой визит хозяин дома узнал меня не сразу. Когда он, наконец, понял, кто я, он потянулся к полке и достал оттуда книгу об ангалонском языке, вручив её мне. Это был даже не самоучитель (ангалонцы почти вымерли, и никто не стал бы рассказывать о них досужим туристам), а суховатая монография, хотя и с обширным словарём. Из любви к решению сложных задач и юношеского упрямства, которых у меня тогда было в избытке, я провозился с ней полгода. И сам не заметил, как выучил ещё один совершенно ненужный язык. А через пять лет скитальческий жребий занёс меня в глухие места, где не было никого, кроме последних оставшихся ангалонцев. К своему удивлению я обнаружил, что объясняюсь с ними легко и свободно, даже когда разговор заходил про странное, о котором не говорят с чужаками. Мы рассуждали о трёх мирах, путешествиях на Луну и мудрости Ворона.
Я нередко приходил к Дракону - сначала один, потом с Кейл, потом снова один. Кейл готовилась играть в Театре без стен. Это требует изнурительных и долгих занятий, не дающих человеку остаться наедине с собой. Каждый из друзей по нескольку раз успел напомнить мне, что любовь к актрисе счастливой не бывает. Хозяин дома тоже не обещал нам счастья.
- Ты просто люби её, - говорил он мне, когда я, познакомившись с Кейл в кафе, где читали стихи, привёл её прямо в этот дом.
И когда мы, обалдевшие, кружили по летнему городу, занося в жилище каждого из приятелей тополиный пух, который облепил нас с ног до головы, я вновь слышал:
- Люби её.
- Люби её, - говорил он, когда я пытался склеить фотографию Кейл, разорванную мной в мелкие клочки.
Теперь мне кажется, что всё началось и закончилось за считанные дни, а ведь мы были вместе три года. И Кейл невесело шутила, что попытка удержаться вместе слишком похожа для каждого из нас на родео. Родео, в котором мы старались ещё хоть на день остаться победителями...
Сейчас Кейл сидела с нами, как раз на границе тени и света. Мне было легче оттого, что игра теней помогала её лицу стать почти незнакомым, как у всех актёров Театра без стен. И лишь её голос не мог спрятаться от меня за другими голосами.
Мы знали много песен. Сейчас было не так уж важно, какие из них петь - старинные, дворовые или наши собственные. Главное - чтобы они заставили остаться рядом с нами, зацепив любопытством, ликованием, болью, тёмной от времени правдой обе половины души Дракона. Для этого надо было отпустить свой голос в небо, осторожно держась за него. Там, в небе, переплетались мой голос и голос Кейл, хотя мы сидели далеко друг от друга.
Да, песен, которые любил хозяин дома и любили мы, оказалось много. Их хватило на двое суток и ещё один день. Кто-то уходил спать, кто-то снова присоединялся к поющим. Теперь подступал вечер, и камин разожгли опять. Мы сидели, тревожно переглядываясь, потому что песни кончились. Пришло время историй, которые захотели бы слушать обе души, сумеречное время.
Среди собравшихся я был главным рассказчиком. Истории улетали от меня и опускались рядом с тем, кто слушал, так же легко, как уходили в небо песни наших лучших певцов. Но сейчас я думал о том, что потерял всех - и умершего учителя, и сидевшую совсем рядом Кейл. И никак не мог начать... Поглядев наверх, я с тревогой заметил, что два облачка уже отделились от балки и чуть-чуть разошлись друг с другом.
Умение сочинять было частью меня, как рука или нога. Но теряют порой не только вещи, но и близких, не только близких, но и часть себя. Вот Дракон всегда оставался тем, чем был, даже проигравший, усталый, всё утративший. Я сделал усилие, чтобы понять, как ему это удавалось, и вспомнил, как учитель однажды взял меня с собой в Страну потерянных вещей.
Я нашёл там любимый экскаватор, с которым играл в детстве. Он был большой, разноцветный, ковшом в самом деле можно было зачёрпывать песок. Я с ним не расставался. В конце концов я совсем доломал свою машину, и родители предпочли забыть игрушку при переезде.
Экскаватор нравился всем, даже девочкам. Однажды к нему кинулся ребёнок попрошайки в переходе метро. Темноволосый мальчик лет четырёх, которого, по всей видимости, ещё не успели обкормить снотворными. Я до сих пор помню боль в глазах своей матери, смотревшей на эту сцену. До этого я думал, что взрослые неуязвимы.
Отложив экскаватор, я укололся о застёжку. Брошка Кейл. После того свидания я положил её на виду, чтобы отдать сразу же. А Кейл всё не приходила и не приходила... Я всё время натыкался на это украшение взглядом и, наверное, даже сейчас смог бы её нарисовать. Потом я разозлился и постарался потерять брошь.
Рядом с брошкой лежала толстая тетрадь, очень старая. Двенадцатилетним я записывал туда все шифры, которые мне удавалось узнать. В пятнадцать лет я выкинул её вместе со дневниками и черновиком фантастического романа, злясь на свою несуразность и неуместность.
Только теперь я понял, что Дракон оставил мне ещё один подарок, самый горький. Отныне мне всегда дозволено отправиться в Страну потерянных вещей и найти свою историю там. Я наугад протянул руку в темноту и потом поднёс её к лицу, разжав кулак. Когда я увидел то, что лежало на ладони, сердце кольнуло. Но я придвинулся к пламени камина и начал...